Учение гордых букашек

Черный сахар

Следующей ночью с парой зубов в кармане Писарь шел за Талли по Гаане. Мальчишка как настоящий крот, рыл проходы в плотной застройке, находил пути там, где их быть не должно. Поначалу Писарь еле поспевал за ним, но чем глубже они заходили в Гнилье, тем осторожнее становился Талли. Мысль глянуть за угол, прежде чем повернуть, постепенно превратилась в ритуал, вроде как нюхают эль перед глотком. Большой дугой они обогнули высокий дом, где Писаря чуть не схватили, и приблизились к маленькой хижине. Она почему-то не обросла деревянными полипами за долгое время. Дверь отпер остроклювый старик, он походил на бойцовского петуха, которому выдрали перья с половины головы. Волна редких волос вялым гребнем падала набок. Старик ткнул когтем в Талли.

— Мальцам нельзя.

— Эй, я к Манхару по делу. Привел покупателя. — Талли нагло схватился за палец старика, и повернул его на Писаря.

— Сам дойдет. Мальчишка из твоего кармана получит, дурень. Двигай сам.

— Полагаю, будет честно и мальчику получить свое. Мы пойдем вместе.

— Полагает он. Полагаю!

Старик пропустил их, но дверь захлопнул со злобой на сословие всех, кто говорит «полагаю».

Люк посреди хижины скрывал широкую лестницу. Внизу их встретил чарующий дух черного сахара. Под полом находился притон. Блаженные тела нежились грудами на койках. Пока они шли, постояльцы улыбались уродливыми улыбками. Часто попадались страшные лица, с облупившейся кожей, или утыканные изюмом бородавок. Бедняки лежали на дырявых простынях, на бедняках лежали урчащие кошки. Богачи покоились на отдельных лежбищах из дорогого дерева и мрамора. Не было никакого особого порядка, здесь все были рядом. Из обносков и из роскошного шелка торчали одинаково иссушенные конечности. Костлявые руки кололи большие куски сахара серебряными кольями. Здесь люди забывали про прошлую жизнь. Грызли черный сахар, пока не закончатся деньги, или зубы. Сам дух этого места не выпускает. Пыль от черного сахара, что витает в воздухе, обнимает человека за плечо, как старый приятель, говорит, иди, располагайся, и повернуть к выходу уже не просто. Подполье освещали удивительные бежевые кристаллы. Они притягивали взгляд как танцующий огонь. От сахарной пыли Писарю казалось, что внутри движется непонятная жизнь. На гранях проступали перепончатые лапки, хвосты, гибкие тельца. Призрачные ящерки кишели внутри. Под светом играли изумруды на тупоносых шапочках двух братьев.

— Манхар, Дунхар, — позвал Талли. — Нам нужно убраться из города. Золото будет.

Манхар выдохнул, прежде чем обернуться. Его сплывшее от ранней старости лицо напоминало плоский оттиск на монете. Только борода гордым мысом выдавалась из пологих берегов. Дунхар был абсолютно неотличим от брата.

— По пять золотых с каждого, — ответил Манхар.

— И каждому, — показал на себя и брата Дунхар.

— Только монетами, побрякушки не примем, — закончил Манхар.

Писарь протянул золотой зуб Манхару.

— Это считай что монеты. Вопросов к зубам не возникнет ни у кого, и мы готовы дать вдвое больше, чем весят два десятка монет.

— В четверо, — сказал Дунхар.

— Если найдут столько зубов, поверь, вопросы будут, — сказал Манхар. — И все-таки заплатить ими можно.

— Когда? — спросил Талли. — Нам бы побыстрее.

— Через неделю.

— Не столь быстро!

— Позже не получится. Мы с братом уезжаем. Вы либо с нами, либо без нас.

— Эй, вы решили бросить Крула?

— Талли, мальчик, ты нам нравишься, но мы знаем, тебя ищет Крул. — Манхар стиснул взгляд на Писаре. — А тебя корона, да, Писарь?

— Да и вообще вы можете нечаянно умереть, — сунул зуб в карман Дунхар.

— Поэтому не болтайте.

— Знайте, мы верны своему клану. Через неделю или никогда.

Братья одновременно повернулись и продолжили ломать куски сахара. Места для новых слов и вопросов не осталось. Пришлось поворачивать. Писарь шел медленно и неохотно, как любопытный ребенок, которого выгоняли с кухни. Каждая незначительная деталь, казалось, заслуживает внимания. Пустые койки особенно тянули остаться. Дух черного сахара заглушил даже мысли о предстоящем деле. Вдруг Талли нырнул под лежанку. Блаженство Писаря сменилось растерянным ступором, когда он увидел человека с узким лицом. Того самого, что чуть не поймал его на крыше. Писарь всем существом хотел побежать, но воздух сзади будто затвердел. Застыв, Писарь ждал, пока эта рыба на шее подплывет и, наконец, укусит. Длиннолицый обрушил руки на плечи Писаря.

— Попал ты, мясо!

Посреди местной тишины эта выходка прозвучала городским колоколом. Все, кто хоть немного соображал, приподнялись с коек и наблюдали за казнью.

— Где малец, а?

Узколицый наверняка хотел сказать что-то еще, но его оттолкнули. Сделал это его спутник, жирный пузырь, покрытый золотом. Кажется, толстяк специально создан Агребом, как вешалка для драгоценностей. Каждая складка жира была продумана, чтобы поддерживать массивное равновесие. На всех пальцах по паре толстенных колец. Писарь был уверен, если бы жирдяй снял сапоги, то и на пальцах ног нашлось бы по кольцу. Однако от него довольно приятно пахло гвоздикой, а так как человека было много, то и аромат перебивал сахарный дух.

— Меня зовут Крул, — сказал он мягким, колыбельным голосом.

Крул протянул расслабленную руку. Писарь осторожно пожал.

— У нас случилась неприятность, Писарь. Я думал плохи наши дела, но тут появляешься ты, у меня в гостях, и все сразу становится просто. Вместе с тобой пропал мальчик, Талли, ты его знаешь. Он должен провести очень влиятельных людей в покои королевы. Талли наша главная неожиданность, такой талантливый парень, так втерся в доверие, что она сама ему показала тайный ход. Теперь он пропал, и только ты можешь нам помочь. Скажи где он, и тогда мы озолотим тебя. И главное, не сдадим тебя короне. Только слово.

Прикидывая куда их завести, чтобы получилось самому сбежать, Писарь ответил:

— Хорошо, я покажу, идем.

Тут из-под койки выскочил Талли и рванул к выходу. Он легко прыгал через людей. Кошки в ужасе брызгали во все стороны. Тяжелый люк ненадолго задержал Талли, но узколицый явно не успевал его схватить. Люк хлопнул и мальчик исчез. Вскоре он появился снова. Человек, что спал тогда на крыше и узнал камзол Писаря, тащил вырывающегося Талли обратно.

— Быстровато сматывался, решил придержать.

— Славно, давай его сюда. Молодец и ты, Писарь, — сказал Крул.

В следующий миг он уже не испытывал к Писарю благодарности. Повинуясь непонятно откуда взявшейся храбрости, Писарь схватил со стола серебряный кол и приставил его к условной шее Крула.

— Отпусти мальчика.

Вести он себя так не привык, потому вообразил себя Беладором, и поступал так, как поступил бы командир. Так он избавился от страха решений, отдалился, и отдал вожжи образу. Всю жизнь перед тем как сделать что-то, Писарь думал, и думал всегда слишком долго. Так долго, что вопрос «что я могу» всегда превращался в «что я мог». Придуманный Беладор был лишен всяких размышлений.

Талли отпустили, теперь он не решался бежать, а только пятился к лестнице. Писарь вдавил кол в Крула.

— Ешьте сахар, живо.

Длиннолицый и его друг послушно взяли по маленькому кусочку.

— И господина не обидьте, — сказал Писарь.

Крул хрустел сахаром с особенным недовольством, наверняка представлял, как будет хрустеть что-нибудь в Писаре, когда он до него доберется. Длиннолицый медленно скрючился первым, затем и его друг. Они сели и обнялись, их лица улыбались самой Гебе. Крул сопротивлялся яростно, долго упирался ногами, но вскоре мягким шлепком повергся на пол.

— Крул, — позвал его Писарь.

Крул вытянулся, услышав имя, но глаз не открыл. Тогда-то Писарь вспомнил про братьевМанхара и Дунхара. Оказалось, они решили вежливо ничего не заметить и скрыться, верно, еще до начала представления. Писарь осторожно покинул притон. Талли теперь его не обгонял, а молча семенил позади. Старик у входа ничего не заподозрил, он шепотом швырнул Писарю вдогонку это его «полагаю». Однако с Крулом пришел отстегнутый у входа хвост. Свирепые морды проводили беглецов сначала взглядами, а потом и шагами. Писарь спиной чуял, что пора бежать. Свернув за угол, они с Талли одновременно бросились наутек. Морды полезли грязными пальцами в рот и свистом подняли округу. Все темные щели начали рожать новых преследователей. Писарю в бок что-то ударилось. Мальчишки с крыш кидались всяким хламом. Писарь, не замечая, несся по узким улочкам, Талли снова вел неожиданными путями. Иногда им удавалось значительно оторваться, но многоголовое полчище лезло отовсюду. В центре Гааны никто бы и к окну не подошел в такой час, потому они пытались покинуть эту излишне сплоченную часть города. Заметив первого стража, беглецы перешли на шаг, и с запыхавшимся сердцем прошли мимо. Писарь надеялся, что преследователи выбегут как оголтелые, и привлекут внимание, но они тоже сбавили ход. Погоня продолжилась пунктиром. Они то неслись в страхе, то чинно переходили особо оживленную улицу. Их целью был дом Фогура, но приводить все Гнилье к его дверям совсем не хотелось. Проблему решил Талли. Он показал на одну из тех вещей, которую не замечаешь от того что слишком часто видишь. Зарешеченный вход в катакомбы. Только сейчас Писарь осознал, почему на этой улице всегда немного пованивало. Он даже припомнил, что люди требовали завалить тоннель, но корона решила, пусть лучше немного пахнет здесь, чем сильно и везде. Конечно, это был никакой не проход, а так, рукав для вентиляции, но Талли явно воспринимал его как спасение. С замком он провозился совсем недолго, верно уже не раз открывал именно эту решетку. Он даже потрудился закрыть ее, проявив поразительное хладнокровие, ведь морды неслись прямо на него. Спускаясь по тоннелю, Писарь слышал, как десяток рук трясет решетку.

Катакомбы

Катакомбы пахли не так скверно, как Писарю всегда казалось. Благодаря выпускам на поверхность здесь иногда пролетал ветерок, и дышать становилось почти сносно. Ночной свет сочился в решетки и стекал сюда по водосточным каналам. Гнусная вода в тоннеле медленно сползала к морю. Шлепая и хлюпая, они спешили в полумраке. Молчание продолжалось до первой развилки. Тоннель расходился надвое.

— Куда теперь? — спросил Писарь.

— Эй, мне-то откуда знать? Я спас нас от приспешников Крула, может теперь ты подумаешь куда идти? Ты же ученый.

— Ты спас нас, да? Хорошо. Идем за водой, она течет к морю.

Кузнец жил близко к порту, но Писарь решил, что даже если они не найдут потаенную дверь, то уж в море точно выплывут. Талли явно не хотел пересекаться с Писарем взглядом, но сам пристально уставился ему в затылок. Все злобные зенки морд, что недавно гнались за ними, Писарь ощущал слабее, чем этот взгляд. Чувства сбежались к нему на спину и там застыли. Оборачиваться впрочем, Писарю не хотелось. Наконец Талли подал голос:

— Неплохо ты Крула схватил. Неплохо для дворцового неженки.

Писарь повернулся.

— Парень, давай ты не будешь говорить лишнего. Ты убежал, когда меня допрашивали. Ты не доверяешь никому, ты зверенок. Раз уж мы связались, придется доделывать начатое, но слышать тебя больше нужного я не хочу.

— Так ты бы и сдал меня тогда! Конечно, когда Крул уже меня поймал, ты заторопился спасать, герой. Ты знал, что теперь Крул тебе не даст ничего, и решил, что со мной золота раздобыть надежнее. Не строй из себя королеву.

— Ты прав, я человек не слишком хороший, как оказалось. Только я пытаюсь об этом забыть. Но если думаешь, что меня понял, объясняй это себе. Мне про меня рассказывать не надо. Шагай молча, парень.

— Сам решу, как мне шагать!

Скоро Талли заметил темную арку. Не спрашивая Писаря, он вошел в нее. Спустя минуту Талли вернулся, держа что-то продолговатое. В совсем слабом свете, что сочился из решетки наверху, они поняли, что это кость. Талли, вскрикнув, выбросил ее и выругался:

— Здесь людей хоронили? Агреб!

Писарь решил не рассказывать парню изначальную природу катакомб. Вглядываясь в стены, он пошел дальше. Вскоре они попали в широченный, главный тоннель. К настоящей двери вели три высокие ступеньки. Кузнец долго не открывал, потом отодвинул створку, и, узнав их, пустил.