Убийства, в которые я влюблен

Пол и Карен Андерсон Первый приговор

Бенруд почувствовал удовлетворение, позвонив Хорнеру и пригласив его зайти выпить рюмочку и для небольшого делового разговора.

С минуту он стоял, не убирая руки с телефона, невысокий человек, который никогда не был толстым, а теперь приближающаяся смерть и вовсе иссушила его тело. Дыхание застревало у него в горле, но почему-то, может быть, из-за возбуждения, боль стихла. Он чувствовал ее только во время разговора, когда замолкал, и поэтому старался говорить как можно меньше.

Вот если бы только он мог спать по ночам! Сама по себе работа легких мешала ему спать в такой же мере, как и кашель, и он едва мог припомнить день, когда бы утомление не вызывало в его голове ощущения тяжести. В таком состоянии он находился не так долго, всего несколько месяцев, но память о прежних годах, годах здоровья, уже затуманивалась.

В доме была тишина. Мойра с детьми уехала навестить мать за сотню миль. Это была инициатива Бенруда: он объяснил, что у него много работы и он будет плохой компанией, пока ее не закончит.

— Ты не должен так утруждать себя, — сказала Мойра. При свете лампы были заметны легкие морщинки вокруг глаз, почти единственный признак, что ей уже сорок. — Ты неважно себя чувствуешь.

— Я говорил тебе и повторяю, — ответил Бенруд, — это все проклятая аллергия, и, пока не определят, что ее вызывает, я должен с ней мириться. А ты знаешь, что я практикуюсь кашлять по всей музыкальной гамме? Лучше всего у меня получается в «ля диез», но и все остальные ноты хорошо идут, так что я подумываю отправиться на концертные гастроли.

Она улыбнулась, все еще обеспокоенная, но уже несколько утешенная им и своими ничтожными познаниями в медицине.

— Только, пожалуйста, определяй поскорее, — сказала она, — потому что уж очень тоскливо одной по ночам.

— Мне тоже, — сказал он. Он перебрался в свободную спальню, как только узнал диагноз. Отчасти для того, чтобы не мешать своим кашлем ей спать, как он ей объяснил, а отчасти, чтобы она не видела кровь, которая стала появляться при кашле.

— Я все-таки думаю, что это связано с лабораторией, — сказала она, — все эти вещества, с которыми ты имеешь дело.

Он пожал плечами, потому что уже заявил, что анализы органических веществ, с которыми он ежедневно работал, на возможный аллерген дали отрицательный результат. Что было бы правдой, если бы эти анализы были действительно сделаны. На самом же деле он не потрудился их сдать, потому что к тому времени он уже знал, в чем дело.

Она подалась вперед в кресле и дотронулась до его руки. Свет вспыхнул в ее волосах цвета красного дерева. Сегодня вечером ее глаза были почти зелеными.

— Но по крайней мере отпуск ты мог бы взять? — спросила она. — Джим поймет. Он сможет управиться один, пока тебя не будет, и, если тебе станет лучше, это докажет… — Она уловила его скрытое недовольство и остановилась. — Во всяком случае, отдых пойдет тебе на пользу. Джим, когда я видела его последний раз, сам настаивал, чтобы я уговорила тебя уехать.

— Милый старина Джим Хорнер, — пробормотал Бенруд.

— Послушай, почему нам не оставить детей у мамы и не уехать? Она поймет. Мы вдвоем. Может быть, опять туда, в то маленькое местечко в Мексике. Вряд ли оно сильно изменилось, дорогой, даже за… восемнадцать лет, и…

— Прекрасная идея! — Если бы у него были силы проявить энтузиазм! — Да, я хочу отдохнуть. Конечно. Но я должен сначала разобраться с этим делом, иначе все время буду об этом думать.

Она понимающе кивнула, хорошо узнав его за то время, что они были вместе.

— Поэтому я и хочу, чтобы ты сейчас уехала, дала мне возможность все привести в порядок. Как только с этим будет покончено, конечно же, у меня будет долгий отдых.

— Ты позвонишь мне сразу же, как закончишь, обещаешь?

— У-гу.

И она уехала.

Бенруд еще некоторое время нерешительно стоял у телефона. То было единственное обещание, которое ему хотелось бы сдержать. Это была бы небольшая уступка своей слабости, позвонить, сказать: «Я люблю тебя», — и опять повесить трубку. Но нет, это было не в его характере.

Нож Хорнера лежал около телефона. Бенруд тронул ногтем широкое, острое лезвие. Хорошая шведская работа прошлого столетия. Такие ножи теперь трудно найти.

Джим Хорнер всегда любил себя побаловать.

Бенруд осознал, что делает попытку вздохнуть, но вздох затерялся где-то в хрипах его распадающихся легких. Он отошел от столика около кушетки и медленно пересек комнату мимо книжных стеллажей к бару с напитками. Они с Джимом установили маленький современный холодильник внутри дубового шкафчика викторианской эпохи пять лет назад, чтобы не нужно было ходить за льдом и холодной содовой на кухню. Бенруд помнил крупные руки Хорнера, державшие стакан с напитком, — и шутливое замечание, брошенное проходившей мимо Мойре. Когда он изменился? Да и менялся ли? Бенруд не был уверен, зная за собой приступы ярости, случавшиеся время от времени, как это бывает со всеми. А ведь он был спокойным, книжным человеком. Так что, может быть Хорнер, амбициозный сверх всякой меры, всегда был себе на уме.

Бенруд наполнил два стакана льдом, плеснул виски и поставил один на подсобный столик около кресла Мойры для Хорнера. Другой держал в руке. «По крайней мере, у нас обоих одинаковый вкус в напитках», — подумал он. — «Но почему по крайней мере? Мы работали с одним и тем же металлом, и смеялись одним и тем же шуткам, и дело у нас общее, и, как я подозреваю, продолжаем любить одну и ту же женщину.»

Книги напомнили ему, что он хотел перечитать несколько любимых страниц, и мгновение это желание было настолько сильным, что он чуть не отменил свой план. Но, нет, подумал он, я слишком устал, чтобы извлекать удовольствие из любой ситуации.

Слабый спазм боли пронзил его грудную клетку.

Раздался звонок в дверь. Квартира Хорнера находилась в нескольких шагах от этого дома. Бенруд открыл. Его партнер стоял на пороге, за его спиной на улице скользили машины, виднелись дома и спуск к сиявшему огнями Сан-Франциско, к бухте и мостам.

— Привет. — Хорнер вошел и закрыл за собой дверь.

«Интересно, думает ли он об этом доме уже как о своем?» — подумал Бенруд.

— Ты, кажется, что-то сказал насчет выпивки?

— Там. — Бенруд кивнул в сторону столика.

Крупный мужчина пересек комнату энергичной походкой, по которой можно было его узнать за два квартала. Бенруд опасался, что он увидит нож около кушетки. Я чересчур беспокоюсь, сказал себе Бенруд, это всегда было моим слабым местом; я больше строил планы, чем делал дело. Правда, поэтому мои планы реже терпели фиаско, чем планы Джима. Но зато он мог бы сказать, что получал больше удовольствия от жизни, даже от неудач.

Хорнер сел, кресло уютно скрипнуло под ним, и взял стакан.

— Выпьем! — сказал он. Одной рукой он вынул сигарету, швырнул спичку в огонь.

Бенруд сел на кушетку и залпом выпил свой виски. Не для того, чтобы набраться храбрости — в этом он уже не нуждался, — а чтобы успокоиться. Хорнер устремил на него пристальный, как у охотника, взгляд.

— Зачем ты меня позвал? — поинтересовался он.

— А-а-а… Разное. — Бенруд указал на нож, лежавший на телефонном столике. — Я одолжил его, когда был у тебя на днях.

— Да?.. — Хорнер был поражен. — Но это мой любимый. И ты не спросил меня?

— Извини. Я неважно себя чувствовал. Как-то забыл.

— Ты не прав, Гарри, — сказал Хорнер. Он помолчал, потом медленно проговорил: — Почему ты не расскажешь мне, что сказал доктор?

— Я же объяснил…

— Ерунда. Для Мойры это годится. Но я твой партнер. Мы вместе основали Научную лабораторию по изучению свойств металлов. Я вложил капитал в твое здоровье, Гарри.

Бенруд мысленно вспомнил два десятилетия их знакомства. То были хорошие годы, его и Джима. Женитьба на Мойре, остановившей на нем свой необъяснимый выбор, не разлучила их. Лаборатория, которую они основали сразу же после войны, процветала; и, что более важно, работа была одним долгим путешествием в мир кристаллов; их дружеские бифштексы, поджаренные на бунзеновской горелке в три часа утра, когда долгожданная реакция только что закончилась… Что бы ни было теперь, этого у них не отнять.

— Ты сможешь обойтись без меня, — сказал он.

— Ну конечно, теперь-то, когда все идет так гладко, и с молодыми талантливыми сотрудниками. Давай, бери отпуск. — Хорнер смял сигарету в пепельнице и посмотрел на него сузившимися глазами. — Но мне бы хотелось, чтобы ты мне рассказал, что же с тобой такое.

— Честно говоря, — сказал Бенруд, — именно за этим я и позвал тебя сегодня.

Хорнер ждал.

— Отравление бериллием, — сказал Бенруд.

— Что? — вскричал Хорнер, резко выпрямившись, так что чуть не перевернул пепельницу.

— Смертельная доза, — сказал Бенруд. — Легкие полностью поражены, и процесс распространяется быстрее, чем когда-либо было зарегистрировано в подобных случаях. Так мне было сказано.

— О нет, — прошептал Хорнер.

— Очевидно, несколько месяцев назад я вдохнул дьявольское количество бериллиевой пыли, — сказал Бенруд.

Он допил свой виски, встал и пошел к бару, чтобы налить еще. В течение нескольких секунд единственными звуками в комнате были звяканье, плеск и бульканье; а за окном, там, где мерцала бухта, почему-то наводил тоску шум проезжавших автомобилей.

— Но — бога ради, дружище!

— Естественно, доктор хочет, чтобы я лег в больницу, — сказал Бенруд. — Я не понимаю этого. А ты, Джим? Никакого лечения не существует. Просто лежать там, кашлять и тратить тысячи долларов.

— Христа ради, Гарри! — Хорнер вскочил и стоял, расставив ноги, будто готовясь к схватке. — Если тебя это волнует, то, Христа ради, у меня есть деньги!

— И у меня тоже, — признал Бенруд спокойным тоном. — И лаборатория может позволить себе заплатить за меня. Но может ли себе позволить это моя семья в течение месяцев, может быть, года или двух, пока я буду умирать? И могу ли я?

— Гарри, — пробормотал Хорнер, — ты уверен? Доктора ведь могут ошибаться. Я не могу понять, как…

— Я тоже сделал анализы своей мокроты. — Бенруд вернулся на свое место. Бессонница осталась сейчас только привкусом во рту, мозг работал с обостренной чувствительностью. Но спина болела, и сесть на кушетку было облегчением.

— Садись, Джим.

Тот опустился в кресло. Они молчали. Хорнер, очевидно, почувствовал тлеющую между пальцами сигарету; он выругался себе под нос и глубоко затянулся. Свободной рукой поднял стакан с виски и с шумом глотнул.

— Я никогда не был сентиментальным или религиозным, — улыбнулся Бенруд. — Наша жизнь есть результат некоторых случайных химических реакций миллиард лет назад. Это все, что мы имеем, и мы не обязаны держаться за нее, если в результате другой случайности она потеряла смысл.

Хорнер облизал губы.

— Мост через Золотые ворота? — спросил он резко.

Бенруд пожал плечами.

— Я найду подходящий способ.

— Но… Я хочу сказать…

— Давай теперь поговорим о деле, — сказал Бенруд. — Поболтать мы сможем потом. Мойра, естественно, наследует мою долю, но у нее совершенно нет делового чутья. Ты позаботишься о ней и о детях, да?

— Да, — прошептал Хорнер, — боже, конечно, позабочусь.

— Знаешь, — сказал Бенруд, — в общем, я склонен этому верить. И ты все еще любишь ее. Почему ты не женился все эти годы?

— Но подожди, — начал Хорнер, — подожди, сейчас не время для… — Он откинулся на спинку. — О'кей, — вздохнул он, — говори, как считаешь нужным, Гарри.

Бенруд, нахмурившись, смотрел в свой стакан.

— Беда вот в чем, — продолжал он. — Я ошибался в характерах раньше. И могу очень легко ошибиться опять. Из тебя может получиться великолепный муж и изверг-отчим. Я никогда не любил рисковать.

Он бросил быстрый взгляд на Хорнера. Тяжелое лицо компаньона покраснело, и рука плотно сжалась в кулак. Но он сдержался и ничего не сказал.

— Как ты говоришь, — напомнил ему Бенруд, — наши очень знающие сотрудники сумеют вести дела лаборатории без нас обоих.

Хорнер опять выпрямился. Его голос в середине фразы сорвался:

— К чему ты ведешь?

Бенруд перекатил во рту виски. «Хороший продукт, — подумал он. — Если кельты ничего другого и не сделали, то они внесли свой вклад в цивилизацию виски, Джеймсом Стефенсоном и каноническими постулатами Гамильтона. Это наследие сделает честь любой нации».

— Я искал причину моих неприятностей, — сказал он. — Ты помнишь это, да? Я не признавался, что ищу конкретно бериллиевую пыль, но я проверил каждый сосуд, респиратор и все остальное, что только могло прийти в голову. Полезное дело в любом случае. Мы действительно имеем под рукой опасные компоненты. — Он помедлил. — Я ничего не нашел.

— Да, но это могла быть какая-то странная случайность, — сказал Хорнер. Хладнокровие вернулось к нему — если он в самом деле терял его.

— Методичные люди, подобные мне, редко подвергаются странным случайностям, — заявил Бенруд, — хотя наверняка полиция будет вынуждена принять это объяснение по прошествии столь долгого времени.

— Но что еще… Гарри, ты знаешь, я сожалею обо всем этом, но если ты настаиваешь на обсуждении причины — то что еще могло вызвать это?

— Я спрашивал себя об этом, — сказал Бенруд. — И потом я вспомнил случай семимесячной давности, когда у меня была обычная ангина и ты уговорил меня попробовать аэрозоль, с которой экспериментировал какой-то химик из Лос-Анджелеса; ты дал мне баллончик, заполненный ею. Мутная жидкость. Я не мог заметить коллоидные частицы.

Хорнер снова вскочил на ноги, стакан при этом упал, и кубики льда рассыпались по ковру.

— Что за чертовщину ты несешь? — воскликнул он.

— Я вспомнил, как ты настаивал, чтобы я продолжал впрыскивание до тех пор, пока пульверизатор не опустеет, даже если горло очистится раньше, — сказал Бенруд. — А потом ты попросил баллончик назад. На что тебе эта двухгрошовая пустяковина?

— Господи, — прошептал Хорнер. — Ты не в своем уме.

— Возможно. — Бенруд отхлебнул еще один большой глоток. Он старался не двигаться. Этот здоровяк сумеет скрутить его в два счета, если потребуется. — Зачем тебе нужен был этот пульверизатор? — спросил он. — Где он сейчас? Кто этот твой друг-химик и где он живет?

— Я… Послушай, Гарри, ты болен. Давай я помогу тебе лечь в постель.

— Дай мне имя и адрес этого парня, — улыбаясь, сказал Бенруд. — Я напишу, и, если он ответит, я униженно попрошу у тебя прощения.

— Он умер, — сказал Хорнер. Он стоял, сжав кулаки, и смотрел на Бенруда немигающим взглядом.

— Ну что ж, скажи мне по крайней мере его имя и адрес. Живой или мертвый, все равно нужно проверять. В конце концов, Джим, я хочу быть уверенным в отношении будущего опекуна моей семьи.

Хорнер ударил кулаком в ладонь другой руки. Губы его растянулись, обнажив крупные, ухоженные зубы. Хорнер всегда был необычно внимателен к своему великолепному телу.

— Я говорю тебе, ты бредишь, — сказал он. Он постоял мгновение, размышляя.

— Так чего же ты хочешь? — резко спросил он.

— Доказательств относительно химика.

— Какого химика? Никто не упоминал никакого химика. Ты болен, и ты бредишь.

Бенруд вздохнул. Он вдруг опять почувствовал себя очень усталым.

— Давай оставим этот вздор, — сказал он. — Я знаю, какие ощущения при лихорадке. У меня ее нет.

Хорнер стоял неподвижно, его свободная спортивная рубашка собиралась в складки при дыхании, незатрудненных вдохах и выдохах здоровых легких. Наконец он сказал, глядя в сторону:

— Ты вполне можешь все это забыть, Гарри. Этого нельзя доказать, ты ведь знаешь.

— Я знаю, — сказал Бенруд. — Если бы я рассказал об этом, ты бы смог убедить Мойру, что мой мозг так же разложился, как и легкие. Я не хочу, чтобы она помнила меня таким.

Хорнер опять сел. Бенруду было бы легче продолжать, если бы тот проявил проблеск скрытого удовлетворения, но с таким лицом Джим вполне мог сидеть за покерным столом в одной из тех ночных игр, которые у них бывали раньше. Бенруд кашлянул, все взорвалось у него внутри, и он подумал, что сможет скоро с этим покончить.

— Мне жаль, — сказал Хорнер тусклым голосом.

— Мне тоже, — просипел Бенруд. И, помолчав, добавил: — Но я человек и хочу возмездия. Было бы хорошо, если бы тебя признали виновным. В Калифорнии за предумышленное убийство дают газовую камеру — изысканный садизм. Ты никогда не признал бы себя виновным, как бы плохо все ни складывалось; ты прошел бы сквозь всю процедуру до конца.

— Потому что я невиновен, — сказал Хорнер.

— Если нет, тогда ответь на мои вопросы.

— Ой, оставь это! Я иду домой.

— Одну минуту, — медленно произнес Бенруд. — Откуда ты знаешь, что я не отравил твой виски?

Хорнер застыл. Краска сошла с его лица.

— Как я говорил, — сказал Бенруд, — ты борец. И, как я теперь понимаю, отчаянный эгоист, достаточно приятный, достаточно компанейский, но, когда все карты на столе, ты тот человек, который считает, что ничего кроме него самого не существует. Так что, если тебе предъявят обвинение в убийстве, ты будешь бороться. Не будет признания вины, ничего такого, что бы помогло получить смягчение приговора. И ты будешь сидеть на стуле, стараясь не дышать, пока твои легкие выдержат.

— Ты отравил виски? — бормотал Хорнер.

— Мотивы легко можно найти, конечно, — сказал Бенруд.

Пот на лице Хорнера блестел, как масло.

— Деньги, ревность. Ты мог…

— Ты отравил виски? — Хорнер спрашивал стариковским голосом.

— Нет, — сказал Бенруд. — Я не хочу, чтобы Мойра помнила меня и таким тоже. Или даже как самоубийцу.

Он встал. Хорнер тоже поднялся, слегка дрожа, хотя ночь была летней. Бенруд осторожно взял в руки нож. Его собственные отпечатки пальцев не будут иметь значения, потому что отпечатков Хорнера там, конечно же, в изобилии.

У здоровяка появилась усмешка.

— Ты, издыхающая букашка, — сказал он, — всерьез надеешься, что сумеешь мне навредить?

— Несколько иначе, — сказал Бенруд.

Он заранее выяснил, где лучше всего резать, и нож вошел в него с гораздо меньшей болью, чем он ожидал. Хорнер закричал и бросился к нему. Кровь залила ему руки. Бенруд оттолкнул его. Хорнер качнулся назад. Брошенный стакан хрустнул под его башмаком, и он свалил столик.

Бенруд набрал на телефонном диске «О».

— Оператор! — задыхаясь, проговорил он. — Полиция. На меня нападают, Джим Хорнер нападает на меня, Джим Хорнер, это Гарри Бенруд, я…

Хорнер навалился на него снова. Телефон упал на пол. Потребуется время на то, чтобы установить, откуда был звонок, и пока приедет полиция. Достаточно для того, чтобы раненный, ослабленный человек успел умереть. Бенруд откинулся на спину и отдался охватившей его темноте.