Глава 26

В основу "мистификации Вашингтона", как мы назвали наш план, легли два комплекта поддельных документов. Первый состоял из признаний, сделанных на смертном одре тремя заговорщиками, мучимыми совестью. Признания принадлежали Томасу Джефферсону (из-за его личных грешков и лицемерия в вопросах рабства общество давно было готово к любым обвинениям в его адрес), Джону Адамсу, чей страстный, временами иррациональный федерализм навеки сделал его вечной мишенью популистов; и, наконец, одному из хирургов, оперировавших Вашингтона. Второй набор фальшивок состоял из нескольких писем Вашингтона его близким друзьям, где он говорил о своем намерении выступить перед нацией с предупреждением о растущей власти тех, в чьей собственности были богатства страны.

Ко времени, когда мы со Слейтоном составили тексты, Леон с Жюльеном уже окончили манипуляции с составом чернил и бумаги, так что документы скоро приобрели окончательный вид. Мы взошли на корабль и направились в сторону Нью-Йорка и Вашингтона, чтобы упрятать плоды наших рук в разные архивы. Братья Куперман занялись тем, что внедряли в содержимое различных вебсайтов сфабрикованные нами документы и журнальные статьи, которые, будучи найдены, говорили бы в пользу нашего подлога. Вскоре после отплытия было решено, что небо наверняка кишит воздушными патрулями, разыскивающими таинственный самолет, невесть каким образом скрывшийся в районе Северного моря, и что лучше пересечь Атлантику под водой. Мы вновь погрузились в пустынные воды и направились к юго-западу, чтобы двигаться над поверхностью дна, пока не достигнем континентального шельфа, где мир меняется к худшему.

Опускаясь ниже, мы пересекли хребет большой подводной горной цепи, носившей название "Берег Дикобраза", и направились в сторону плато Дикобраза, лежавшего на глубине приблизительно в три тысячи футов. Для большинства обычных подводных лодок такие глубины немыслимы, но наш корабль отличался от них множеством примечательных особенностей. Ландшафт океанского дна был куда эффектней, чем то, что нам довелось наблюдать в предыдущее плавание, так как на сей раз мы опустились куда глубже; но эта красота лишь подчеркивала гнетущее отсутствие каких бы то ни было признаков жизни. Ко мне быстро вернулась та же странная смесь восторга и печали, что владела мной в путешествии на восток. И когда Малкольм по системе громкой связи пригласил меня пожаловать к нему в обзорный отсек, его подавленный голос прозвучал в тон невеселому настрою.

Когда я вошел, он в полном одиночестве сидел в своем инвалидном кресле и созерцал драматический пейзаж, который высвечивали мощные лучи прожекторов. Я тихо приблизился, и он указал мне на стоящий рядом стул.

— Присядьте, Гидеон, — сказал он. — Прошу вас.

Он массировал свой лоб и, казалось, пребывал в сильном расстройстве; вдруг он вздрогнул и указал на примечательное зрелище: одинокую рыбу длиной примерно двадцать пять футов, странное создание, отчасти напоминавшее акулу. Но для акулы ее движения были слишком вялыми и замедленными, а глаза, отнюдь не по-акульи неподвижные и черные, ярко светились во тьме.

— Это сонная акула, — пояснил Малкольм. Его лицо повеселело при виде этой твари. — Глубоководная рыба. — Неожиданно он снова помрачнел. — Ее приманивают генераторы акустических волн, спускаемые на дно рыбацкими флотами. Должно быть, наверху сейчас траулер, и это создание будет мертво еще до захода солнца. Мясо ее не слишком ценится, зато от глаз, как считается во многих частях Азии, возрастает мужская сила. — Он раздраженно вздохнул. — Никогда не мог понять, отчего народы, которые не в силах контролировать прирост населения, так беспокоятся за свою мужскую силу.

Я хотел было ответить, но Малкольм предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию. Он следил, как сонная акула грациозно плывет к поверхности океана и к собственной смерти. Потом прошептал:

— Так замечательно воочию видеть чудеса нашего мира, Гидеон, безо всяких лекарств… — Через несколько секунд, заметил я, его зубы заскрежетали, а брови страдальчески изогнулись. — …и так мучительно, — выдохнул он. По его телу прошла заметная дрожь. — От боли время сжимается… минуты, часы, дни — они истончаются. — Наклонившись к стеклу, он выдохнул: — Сколько времени я смотрю на тебя, мой бедный обреченный друг?

Казалось немыслимым переносить такие страдания, не теряя контроль над собой. Но он подождал, пока акула не исчезнет из поля зрения, и лишь затем отказался от дальнейшей борьбы, достав из кармана шприц.

— Я надеюсь, вы простите меня, Гидеон, — вымолвил он, вводя иглу в вену левой руки. Затем он откинулся назад и на минуту прикрыл глаза.

— Малкольм, — сказал я осторожно. — Позвольте мне задать вопрос. Не стали ли эти приступы сильнее или чаще?

Он кивнул.

— Если бы я мог больше отдыхать… — произнес он, открывая глаза. — Но на это нет времени. Во всяком случае, сейчас, — глубоко вздохнув, он наконец повернулся ко мне. — Вы отлично поработали на острове, Гидеон. Другие, несомненно, тоже, и все же учитывая, что это был ваш первый опыт, я счел нужным лично сообщить вам: великолепно проделанная работа.

Я облегченно улыбнулся.

— Мы с полковником Слейтоном беспокоились, что, может быть, на самом деле вам так не кажется.

— Потому что я не принимал в ней участия? Да, я сожалею об этом. Но на меня навалилось столько работы, которую я пока что способен делать, и я должен был это… предусмотреть. Но это не связано с вашими достижениями, — они исключительны. По правде говоря, все, что беспокоит меня в этом проекте, это то, что он может оказаться слишком хорош.

Я не сразу нашелся, что ответить.

— Не думал, что мистификация может быть "слишком хорошей".

— Может — если создается для того, чтобы быть разоблаченной, — отвечал Малкольм. — Эта мысль не приходила вам в голову, Гидеон?

— Какая?

— Что наша работа все же должна быть разоблачена.

Мое замешательство усиливалось.

— Я думал, в этом все и дело.

— Ну, что все дело — это вряд ли, — в голосе Малкольма слышалось явное разочарование, ставшее еще заметней, когда он с досадой круто развернул свое кресло. — Едва ли полдела! — продолжал он; лечение восстанавливало как его силы, так и его страстность. — Это наше «открытие» было частью общего плана — ведь эти фальсификации мы сеяли повсюду лишь для того, чтобы привлечь внимание к опасностям нашего времени, а вовсе не для запудривания мозгов!

Я пожал плечами и попытался успокоить его.

— Это неизбывная дилемма, Малкольм. Лишь по-настоящему качественная мистификация послужит делу, о котором вы говорите, — но в то же время качество подделки помешает разоблачить обман. Полагаю, что разоблачением дела ваших рук вам придется заняться самому.

— Я пробовал! — взорвался он. — Наверняка Лариса рассказала вам: мы дали понять американцам, что снимки убийства Форрестер были подделкой. И что? Над Афганистаном до сих пор кружат эти мерзкие беспилотные штуки! А на прошлой неделе я разослал сообщение о письмах Черчилля в английское и немецкое посольство, и какова же была реакция? От немцев — отказ, ведь они не заинтересованы в раскрытии этой мистификации, а англичане, мол, не готовы шокировать публику такими извращенными, эгоистичными, а главное, ничем не подкрепленными опровержениями! — Он с трудом овладел собой. — Я не рассказывал об этих мыслях остальным, Гидеон, и я хочу просить вас не передавать им эти мои слова. Но порой я сомневаюсь в целесообразности всего нашего плана. Нам требуется другое лекарство, лекарство посильнее — и мы должны действовать решительнее.

Припоминая его «пунктик» насчет секретности, я постарался ничем не выдать своего удивления.

— Это то, над чем вы сейчас работаете?

— Нет. — Твердость его тона была поразительной, и черты лица мгновенно разгладились; затем он несколько раз потряс головой, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — Это всего лишь возможность. — Он с силой ударил по подлокотнику кресла. — Я не хочу это обсуждать! Я просто хочу, чтобы вы с полковником придумали что-то вроде гарантии. Я хочу быть уверенным… — Он развернул кресло так, чтобы видеть мое лицо, и поднял палец. — Я хочу быть полностью, абсолютно уверен в том, что нас в конечном счете разоблачат. Мы заходим куда дальше, чем с убийством Форрестер, — мы же дразним самый дух сильнейшей нации мира, страны, которой даже не нужно рисковать жизнями своих солдат, чтобы навязать всему миру свою политическую мораль. И мы должны проделать все очень точно.

Было непросто принять эту мысль после стольких попыток добиться того, чтобы наша мистификация стала венцом правдоподобия; возбужденный своей работой, я хотел было поспорить с Малкольмом, но неожиданно из динамиков послышался голос Тарбелла:

— Гидеон! Ты где, в башне?

Смущенно взглянув на Малкольма, я нажал кнопку на клавиатуры.

— Я в обзорном куполе, Леон. Я тебе нужен?

— Нет, оставайся там, я сейчас поднимусь, — последовал ответ. — У меня есть для тебя кое-что интересное.

Эту очень неловкую минуту ни я, ни Малкольм не произнесли ни слова; затем он сказал очень тихо и с некоторым раскаянием:

— Я знаю, Гидеон, что все это может показаться странным. И я понимаю, что должен чувствовать человек, вложивший в это дело столько, сколько вложили вы. Но существует огромная опасность, что эта фальшивка превратится в историческую аксиому, так как может обмануть сразу и всех. Я виновен в этом так же, как и вы. Именно поэтому…

— А, вот ты где! — Это был Тарбелл, прыжками поднявшийся по лестнице из поста управления. — И вы тоже, Малкольм, — это может представить для вас некоторый интерес, так как касается нашего старого приятеля, мистера Прайса.

Лицо Малкольма вновь потемнело, на этот раз еще быстрее.

— О чем вы, Леон? — спросил он со страхом.

— Гидеон — или, вернее, его друг мистер Дженкинс — наткнулся на результаты одного из проектов, над которым работал Прайс. Мы предполагали, что это был фильм, но теперь, Гидеон, я не так в этом уверен. — Метнувшись к терминалу, Тарбелл уселся перед ним и вызвал что-то на экран. Я поспешно последовал за ним — впрочем, не так поспешно, как Малкольм.

— Вот, — сказал Леон. — Расшифровки. После того вечера, Гидеон, я запрограммировал глобальную систему слежения вылавливать любые сообщения, содержащие комбинации слов «Дахау» и "Сталин".

Тут Малкольм резко выдохнул — негромко, Тарбелл даже не услышал, но я на него взглянул. Он вжимался спиной в свое кресло и выглядел хуже, чем когда-либо. Однако же было очевидно, что это не физические страдания.

— До сих пор мне не везло, — продолжал Леон. — Но затем последовало несколько результатов, один за другим. И все — от израильской разведки. — У меня вдруг отчего-то противно засосало под ложечкой: я вспомнил ту ночь, когда полковник Слейтон сидел и слушал взволнованные переговоры агентов Моссада о террористах и немецком концентрационном лагере. — Разумеется, они знают о съемке, — радостно продолжал Тарбелл. — Что странно, так это то, что они, кажется, считают ее подлинной! Сейчас десятки их оперативников ищут одного своего приятеля, которому впервые удалось получить полный вариант съемки. — Возбуждение Тарбелла начало спадать, глаза сузились. — И вот это и непонятно. Почему им понадобилось разыскивать одного из своих же людей…

— Его имя. — Это был Малкольм, которому наконец удалось справиться с шоком и заговорить.

Тарбелл повернулся к нему.

— Простите, Малкольм, — что?

— Его имя, черт побери! — закричал Малкольм, стиснув подлокотник кресла пальцами так, что они побелели.

Тарбелл от неожиданности отшатнулся.

— Я… я не знаю. Они его не упоминали. Я бы сказал — намеренно не упоминали.

Быстрым движением Малкольм придвинул свое кресло к экрану. Несколько секунд он изучал его содержимое, затем крепко сжал плечо Леона. — Соберите всех внизу, Леон, — сказал он, пытаясь сдержать распиравшую его бурю чувств. — Немедленно, прошу вас.

Тарбелл все понял и мгновенно исчез, чтобы выполнить приказ. Когда он вышел, Малкольм с пустыми, широко раскрытыми глазами повернул свое кресло прочь от экрана монитора и медленно поехал обратно, к прозрачной стене.

— Малкольм? — в конце концов произнес я. — Что это?

— Вы сумели взломать код этих изображений? — спросил он так же тихо.

— Макс сумел, — ответил я.

На секунду кивнув, Малкольм прошептал: "Он был отличным специалистом в своем деле, ваш друг мистер Дженкинс…"

— Хотите, чтобы Леон принес этот диск?

Малкольм поднял руку.

— Без надобности. У меня есть полная версия.

Ситуация начала проясняться, и я снова ощутил неприятный озноб.

— Значит, Прайс все же сделал их для вас.

— Да, — прошептал Малкольм, снова кивнув. Последовало долгое молчание, а затем он продолжил. — Ну, Гидеон, боюсь, что вашему проекту насчет Вашингтона придется подождать. Если я прав… — Он опустил голову и обхватил ее руками. — Но я должен ошибаться. На самом деле, Гидеон, мы должны молиться, чтобы я оказался безумцем, каким иногда кажусь.

Загрузка...