Убить мертвых (1980)

Глава 8

— О, Миаль... — девушка нежно лизнула его ухо. — О, Миаль-Миаль-Миаль!

Менестрель проснулся, переполненный самыми чудесными переживаниями и предчувствиями.

— Кто здесь?

Она лежала рядом, опершись на локоть, склонив головку на изящную руку. Ее пепельные волосы падали ей на лицо, и ему тоже. Миаль знал, кто она такая, и сам поразился, почему не оцепенел от ужаса. Потом он понял — это же так просто! Дро ошибся, как ошибся и сам Миаль. Сидди не умерла.

Когда он вытащил ее из воды, то спас ей жизнь — именно этого он так отчаянно хотел. А в том, что она не пришла в себя сразу, нет ничего столь уж удивительного. Просто его сбило с толку ее раздувшееся лицо — игра света, наверное, да и сам Миаль был тогда напуган, и лихорадка уже подступала. Нет, Сидди жива, и ей как-то удалось догнать их. Она играла с Дро, чтобы наказать его. А Миалю, своему спасителю, решила довериться.

— Ты не умерла, — прошептал он, озвучив свои мысли.

— Ты говоришь такие приятные вещи, — она легонько поцеловала его в щеку.

Миаль вздрогнул — ему было и приятно, и тревожно. Потом он вдруг спохватился и оглянулся в поисках Парла Дро. Наверное, та темная нечеткая тень, растянувшаяся у корней дерева, и есть он. Хорошо караулит, нечего сказать. Или... или была очередь Миаля стоять на страже, а он заснул?

— Пойдем со мной, — сказала Сидди, снова коснувшись его щеки настоящими, живыми губами, холодными, как лед.

— Э... на самом деле я должен...

— Не спорь. Ты же знаешь, что я нравлюсь тебе. Пойдем, погуляем. Разве тебе не хочется? Вниз, в лес, это недалеко.

— Ну ладно...

Однажды он пошел гулять в лес с дочкой Серого Герцога. Прогулка окончилась на куче палых листьев, а в скором будущем — несколько месяцев спустя — побегом среди ночи. Тридцать пьяных головорезов Герцога со злобными мастифами гнались за менестрелем. Тогда ему как-то удалось уйти от погони... Ему всегда как-то удавалось уйти. Может быть, на самом деле он был вовсе не таким невезучим, каким считал себя.

Поломавшись немного для приличия, он подчинился. Девушка взяла его за руку и потащила вниз по склону. Рука ее тоже была очень холодной. Почти не понимая, что делает, Миаль забросил на спину свой инструмент, попавшийся ему под ноги. Когда они стали пробираться среди канав и рытвин, тяжесть деревянного корпуса заставляла менестреля спотыкаться и терять равновесие, и они с девушкой постоянно натыкались друг на друга, что было вовсе не так уж неприятно. С каждой минутой в душе Миаля росли самые что ни на есть радужные предвкушения. К тому времени, когда они ступили под своды древесных крон, он уже весь горел, как в лихорадке, глупо смеялся и как можно чаще старался сталкиваться с девушкой. Кровь оглушительно стучала в висках, заглушая ужасный и тягостный тревожный гул в голове.

Спасенную им Сидди, казалось, тоже снедает лихорадочное желание. Когда они очутились в мягкой, слабо светящейся утробе леса, она вдруг повернулась и крепко обняла менестреля. Долгий-долгий поцелуй был холоден и чудесен. Их тела сплелись воедино и отказались расставаться. Если бы страсть взяла свое, они могли бы врасти здесь, как дерево — трепещущее, задыхающееся в вечном экстазе.

Но девушка отстранилась, поддразнивая Миаля, рассмеялась и побежала прочь среди рядов живых колонн. Конечно же, менестрель побежал следом. Тени древесных стволов заслоняли бледный силуэт, так что казалось — Сидди то гаснет, то вспыхивает, как свеча на ветру. А потом она вдруг исчезла.

Начисто позабыв обо всем сверхъестественном, сопровождавшем прошлые явления Сидди, Миаль сломя голову бросился туда, где она только что была, окликая ее по имени. Отчасти разозлившись, а отчасти потому, что знал — этого она и добивается. Она повергает его в отчаяние, заигрывает, дразнит, ускользает. И когда ему станет совсем невмоготу, она покорится.

Он почти тут же нашел ее. В своем стремлении подразнить, покрасоваться и ускользнуть Сидди достигла удивительных успехов.

Там, среди деревьев, было озерцо — черное и мерцающее, как купол ночного неба. Казалось, посмотри наверх — и увидишь округлую брешь там, откуда выскользнул этот осколок.

Луна высвечивала бледный силуэт Сидди — она стояла посреди озерца, и вода маленькими, медлительными водоворотами опутывала ее колени. Казалось, она выросла здесь, в этом озерце — тоненький бледный стебелек с лицом вместо цветка. Ее волосы намокли, потемнели от воды на концах, но она отбросила их с лица за плечи. Ее платье тоже промокло насквозь, стало тонким и просвечивающим, как бумага, так что Миаль ясно видел ее наготу. Рот ее был открыт в усмешке, взгляд — тяжел. Она нетерпеливо манила его, и менестреля обуяло такое же нетерпение. Однако он решился не сразу. Все в нем стремилось к ней, но блеск воды смущал его — она казалась такой холодной, такой невероятно неподвижной, хотя Сидди отжимала волосы и слегка переступала с ноги на ногу.

— Здесь? — спросил он хрипло и глупо.

— Да, о да! — простонала она.

И такое страдание послышалось в ее голосе, что Миаль не смог устоять. Он бросился в воду, стиснув зубы и сжав кулаки от пронзительного холода. С болезненным наслаждением он думал, что, наверное, Сидди снова ускользнет прочь, стоит ему приблизиться. Но вместо этого она простерла руки навстречу ему, хотя и не двинулась с места, будто ее ноги вросли в топкое дно озерца.

Неожиданно он оказался рядом и схватил ее. Инструмент тяжело стукнул его по спине вместо поздравления. Когда ее руки-змеи оплели его, Миаль на мгновение ощутил ужас — ужас оттого, что за сладкий миг неминуемо придется расплачиваться, что он в ловушке, что все усложнилось, запуталось. Но ужас не поспевал за сладкой пыткой страсти. Зато подоспел иной страх — что все сорвется, и его ждет лишь разочарование. Все могло рухнуть в считанные мгновения или сложиться счастливо, но менестрель уже не думал об этом. Даже невеселые соображения — как же они будут любить друг друга здесь, где ни лечь, ни прислониться, а под ногами топкая грязь? — еще не настигли его.

Со стоном Миаль отдался на волю страсти, его руки и глаза были заняты лишь девушкой, его разум и тело принадлежали ей. Он видел лишь бледность ее тела и тьму окружающей ночи, он обонял лишь тонкий аромат ее волос и кожи. Она прижималась к Миалю, и это было невыносимо прекрасно, его руки творили чудеса, лаская ее тело, а ее руки скользили по его затылку, зарывались в волосы, обнимали его, с неистовой силой вынуждая принять единственно возможную позу. И он жаждал подчиниться этим рукам, и стоять так, и остаться так, и погибнуть — так...

Вода словно взорвалась, накрыв его голову и плечи.

Плеск оглушил Миаля. Что-то потянуло его назад и заставило упасть на спину. Там, где его тело только что соприкасалось с другим, теперь, казалось, зияют рваные дыры, как в ветхой одежде. Он услышал свой собственный безумный вопль и замолотил руками по воде, распластавшись, погружаясь все глубже. Вода захлестнула его лицо. Он глотал ее, словно надеялся выпить всю, чтобы снова обрести возможность дышать... Что-то потащило его прочь из воды, перевернуло, страшный удар пришелся по затылку. Он чуть не свалился в это что-то — жесткое и неподатливое, в ответ оно снова рвануло его и потащило прочь.

Безумно счастливый уже оттого, что снова может дышать, ослепленный, ничего не соображающий, Миаль рухнул на колени, на твердую, как железо, землю. Он наклонился и закашлялся, прочищая нутро от воды. Из отверстия резона-хора тоже хлынула вода — инструмент кашлял вместе с хозяином. Немного проморгавшись, Миаль увидел прямо перед собой четыре стройные лошадиные ноги в металлических поножах. Ноги нетерпеливо переступали. А позади этих четырех были еще четыре и еще четыре.

Радость спасения уступила место телесной боли. Миалю было не просто плохо, а очень плохо. И его одолевал страх. Постепенно он понял, что девушка в озерце не издает ни звука. Полуобернувшись, он покосился на нее. Лицо Сидди было искажено ужасом и злобой.

С трудом преодолев свой ужас, менестрель заставил себя поднять глаза и посмотреть на всадников.

Трое мужчин, в кольчугах и просторных плащах, развевающихся как крылья. Темные самоцветы на запястьях или перстнях, а один камень отливает темно-красным. Недружелюбные лица, словно высеченные из мрамора, в обрамлении аристократических завитых прядей, сурово посмотрели на Миаля, потом на воду и девушку в ней.

— Ты, — сказал один из них, не глядя на менестреля.

— Я?... — заикнулся Миаль.

— Ты глупец, если пошел с этим. Или ты не способен отличить живую плоть от мертвечины?

Тошнота подступила к горлу Миаля. Он уцепился за ближайший куст и попытался извергнуть содержимое желудка. Незнакомцы не обращали на него внимания. Давясь желчью, он слышал их недобрые разговоры. Всадники, судя по виду, дружинники какого-то графа или герцога, вступили в пререкания с девушкой, стоявшей по колено в воде. Они называли ее самыми грязными словами, среди которых то и дело мелькало презрительное «неупокоенная!» Было ясно, что они вовсе не боятся. Они плевали в нее, называли воровкой, грозили ей какими-то таинственными карами, поминая могилы, червей, огонь, колесование. А она — она кричала на них в ответ, и голос ее был тонок, как у летучей мыши.

Миаль повалился на бок и скорчился, подтянув колени к подбородку, зажав гриф инструмента под мышкой. У него было смутное намерение уползти прочь, выбраться из леса и вернуться наверх, к Парлу Дро. Но прежде чем он успел осуществить свои смелые планы, один из всадников подъехал ближе, нагнулся в седле и рывком вытащил его обратно на открытое место. Всадник сурово смотрел на Сидди, но обращался к Миалю:

— Тех, кто путается с бродячими призраками, ждет суровое наказание. Окрестные леса кишат проклятыми мертвяками. Разве ты не знаешь? Тот, кто приютит неупокоенного или станет помогать ему, достоин присоединиться к ним. И смерть его не будет легкой. Хочешь узнать, что его ждет?

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Миаль.

— Я все равно расскажу тебе. Некоторые мудрецы полагают, что справедливо отсекать у виновного ту часть тела, которую он осквернил, общаясь с мертвыми. Кисть, если он протянул руку неупокоенному. Ухо, если он прислушался к речам призрака. Язык, если он говорил с ним. В твоем случае тебя ждет весьма неприятное усекновение, учитывая, чем ты тут занимался.

Это было так отвратительно, что просто не могло быть правдой. Наверное — шутка. Миаль вымученно засмеялся. Всадники тоже расхохотались, они хохотали долго и громко, гарцуя вокруг менестреля, так что у него начала кружиться голова. Потом один из них направил коня прямо в озерцо. Жеребец прыгнул, глаза его вращались, грива развевалась, желтые зубы обнажились в оскале — и это было страшно. В то мгновение, когда передние копыта коснулись воды, рука всадника метнулась к рукояти меча. Миаль видел бледное лицо Сидди, видел, как она отшатнулась, как меч обрушился на нее. Он представил, как безжалостная сталь рассекает ее кожу, кости, серо-зеленые глаза, чувственные губы. Тут кто-то набросил мешок ему на голову, и краски исчезли, а пронзительный крик девушки превратился в тонкий высокий свист, в дрожь натянутой до предела тонкой струны.

Когда Миаль пришел в себя, оказалось, что он крайне неудобно сидит верхом на лошади, уткнувшись лицом ей в гриву и крепко обхватив руками за шею.

Лошадь шла галопом. Две другие, слева и справа — тоже. Та, что справа, несла на себе двух седоков. Лошадь слева тоже была как-то странно перегружена, но один из ее всадников — тот, что сидел сзади — крепко сжимал в кулаке поводья лошади Миаля.

Все кончилось с неизбежностью, с горькой мукой, неправильно и несправедливо.

Когда всадники убили девушку, поняли ли они, что она не была мертвой? Но если так, они еще более опасны. Это ее тело там, на левой лошади? Наверное, те, кто живет так близко от легендарного Гисте Мортуа, чрезмерно подозрительны, им везде мерещатся призраки. Миаль должен был подумать об этом раньше, и Сидди тоже. Сидди...

Мысль о ней наполнила душу менестреля страхом. И не из-за ее страшной гибели от меча, а потому... потому что... а вдруг эти безумцы не ошиблись? Может быть, меч был как-то освящен и обладал способностью изгонять духов — Миаль слышал, даже сам пел о таком. И если Сидди была мертвая... Он почувствовал, что вот-вот снова лишится чувств, и напрягся, чтобы не провалиться в беспамятство.

— Куда мы едем? — спросил он высокомерных всадников.

О том же самом он спрашивал Дро в то утро, когда вот так же беспомощно свисал с лошади, снедаемый лихорадкой. Дро тогда не ответил. А один из всадников — ответил, но на свой лад:

— Это сюрприз. Любишь сюрпризы?

Лошадь Миаля перепрыгнула какую-то рытвину. Менестрель ткнулся носом в лошадиную холку, инструмент ударил его по хребту. Миаль обругал его «проклятым ящиком с музыкой», но испытал облегчение оттого, что не потерял свое единственное достояние.

Однако все прочее оставалось просто ужасным, и главное, Миаль был совершенно беспомощен. Он мог снова потерять сознание — все равно ничего не изменилось бы. Бесцветный мешок снова опустился ему на голову, и менестрель снова выпал из мира...

— Нет, — сказал кто-то.

Голову Миаля жестоко вывернули. В рот ему лилось что-то черное и обжигающее. Он глотал, давился, снова глотал. Лошади стояли неподвижно. У него было четкое ощущение, что они прибыли. Куда-то.

Миаль открыл глаза.

Лежа лицом вниз, разглядишь немного, но, кажется, они остановились на каком-то мосту или насыпи. Позади лежала бескрайняя ночь, горизонт срезал шпили и башни леса. А впереди был свет.

Один из пленителей склонился над менестрелем, заслонив ему и без того скудный обзор.

— Не смей больше падать в обморок.

— Простите, — прошептал Миаль непослушными губами.

— Мы хотим, чтобы ты въехал в город, как подобает. Невелика честь захватить тебя, обморочного и пускающего слюни, и привезти свисающего с лошади, словно тюк с грязными простынями.

— Я понимаю...

— Если ты пришел в себя, мы позволим тебе сесть прямо.

— Когда въедем в ворота, можешь покричать и пометаться немного, — безмятежно добавил другой всадник. — Чтобы показать, как ты отважен и в какой ярости оттого, что тебя пленили. Тебе ясно?

— А потом мы скрутим тебя и немного побьем, чтобы знал свое место. Это будет хорошо смотреться. И ты тоже.

— Я бы лучше... — начал Миаль, но знакомый голос резко заставил его замолчать, уронив.

— Я придумала кое-что получше.

Менестрель не мог вывернуть голову еще больше, чтобы увидеть. Но этого уже и не требовалось.

— Ладно, — сказал тот, что склонился над пленником, — что ты надумала, Сидди?

— Я придумала, — сказал голос Сидди, — накинуть ему на шею петлю из своей ленты и так ввести в город. А вы можете въехать следом.

Всадники расхохотались. Их смех был громким и угрожающим.

— Для новенькой ты что-то слишком дерзко ведешь себя, — заметил один из них.

Сидди не рассмеялась. Она соскользнула с лошади и подошла туда, где лежал Миаль, до боли вывернув шею, чтобы увидеть ее.

— Какая жалость, — сказала она. — Кажется, я не захватила с собой лент.

Вдруг путы, что удерживали Миаля привязанным к лошади, ослабли — кто-то развязал их или перерезал. Менестрель остался лежать, руки и ноги его бессильно свисали, пока еще кто-то не дернул его за шиворот, заставив сесть прямо.

— Не ожидал, Миаль Лемьяль? — спросила Сидди Собан. Она положила руку ему на бедро, и рука была холодна, как зимний снег. — Меня не убили. Это было испытание. Они убивают, но никогда — друзей.

И тогда Миаль посмотрел вперед.

Он увидел наклонные зубчатые стены, крепкие ворота, свет множества фонарей, столь яркий, что в нем меркли звезды, а луна казалась лишь видением. А далеко внизу он разглядел берег бескрайней водной глади. Даже с высоты городских стен были видны лишь два из расходящихся в стороны лучей-каналов.

Один из всадников хлопнул его по руке, и прикосновение обожгло морозом. К тому времени Миаль понял все. И не удивился, когда они церемонно приветствовали его: «Добро пожаловать в Тиулотеф».

Парл Дро очнулся от сонного забытья. Он велел Миалю разбудить его через три часа, но не думал, что менестрель продержится так долго. Внутреннее чувство времени разбудило охотника точно в срок.

Проснувшись, он ничем не выдал своего пробуждения. Ему понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы полностью прогнать сон. Прежде чем двинуться, он открыл глаза и оглядел гребень холма. Дро тут же понял, что менестреля поблизости нет, но его инструмент остался стоять, прислоненный к дереву, перевязь развевалась как потертый вышитый хвост. Он мог решить, что Миаль попросту отошел по нужде, однако ощущения сказали охотнику, что все вокруг будто поет и мерцает, как если бы на землю падал дождь из драгоценных камней.

Дро мгновенно сел, поднялся на ноги и подошел к тому месту рядом с инструментом, где должен был сидеть менестрель. Трава оказалась примята, но не так, как если бы Миаль сидел и караулил, а как если бы он лежал. Менестрель заснул на часах, оправдав худшие ожидания Дро. Разглядывая примятую траву, охотник почувствовал знакомые ощущения — волосы на затылке зашевелились, норовя стать дыбом, а по позвоночнику будто забегали крошечные крысята.

Парл Дро стоял и смотрел на темное море леса, затопившее долину. Луна поднялась уже высоко, но слабый ветерок едва доносил до гребня холма приглушенные звуки лесной жизни.

Потом раздался звук — тонкий и чистый, словно голос птицы или флейты, он иглой пронзил шепот листвы милей ниже. Только этот звук — и более ничего. Или просто Дро не дано было услышать больше.

Костер уже умирал. Дро добил его быстро и точно.

Он подхватил инструмент Миаля, подержал в нерешительности, потом все-таки закинул за спину. Его прикосновение, тяжесть, форма и аура словно несли в себе внутренний мир иного человека, и это отвлекало охотника.

Неожиданно для себя самого Дро выплюнул в ночь грязное ругательство. Он перевалил через гребень и спустился по коварному, почти отвесному земляному обрыву вниз, туда, где начинался лес. В паре футов ниже по склону он споткнулся обо что-то, посмотрел под ноги и обнаружил тело Миаля Лемьяля.

Он хромал, а теперь ему вдобавок пришлось тащить мертвый вес адской лютни на одном плече и мертвый вес менестреля на другом. Менестрель, правда, был тощим, так что нести его было не слишком тяжело. И все равно Дро был нагружен до предела.

Через лес вели спутанные, едва заметные тропинки. Словно кто-то забрался на вершину холма и спустил вниз несколько клубков бечевки, та размоталась, легла прихотливыми узорами и превратилась в тропки. Ночь вырастила свой собственный второй лес, бросив в чащу семена сумерек, которые мгновенно выросли в длинные толстые тени стволов, окончательно затрудняя путь.

Дро шел по высохшему руслу ручья, по расселине, выстланной мхом и поросшей подлеском, когда впереди блеснула вода. Вокруг все еще мерцало отблесками запредельного. Крик, который услышал Дро, прилетел отсюда.

Тогда он пошел по этому нематериальному следу. Это было что-то вроде отблеска на острой, как бритва, грани бриллианта, который видел только он один.

Луна сперва поднялась, потом заскользила вниз по небосклону за спиной у охотника, едва заметная сквозь переплетение ветвей. Один раз незримую тропу перебежала лиса и ощетинилась от страха, почуяв трепет неупокоенных, оставшийся после них на кончиках травинок и мха, подобно языкам пламени.

А потом наконец-то забрезжил рассвет.

С болезненным облегчением и обидой смотрел Парл Дро, как меркнет след, оставшийся на земле и в воздухе.

Впереди рассыпались в прах ночные наваждения. Вместо них брызнули розовые лучи восходящего солнца. Мир открывался навстречу свету, лезвия лучей покрыли кору резьбой, и все, что принадлежало ночи, таяло и исчезало. И смутная, дрожащая тропа в Гисте Мортуа, которую оставили за собой мертвые, растаяла тоже.

Дро снова прошипел то же проклятье, что уже вырвалось у него на холме. Он перестал удерживать на плече тело Миаля, и оно рухнуло на землю, следом упал странный инструмент. Дро сел на поваленное дерево и медленно вытянул хромую ногу, которая превратилась в злобного, рвущего в клочья, вопящего палача.

Он стал смотреть, как солнце расцвечивает лес и все вокруг наливается красками. В пятнах света сновали птички. Но мука его была так велика, что Дро на время оглох и не мог слышать их голосов.

Как не услышал и треска веток под тяжестью волокуши — вернее, услышал, но рассудок его откликнулся не сразу. Когда Дро все же сообразил, что рядом кто-то есть и с этим приходится считаться, он обернулся и увидел женщину, стоящую футах в десяти от него. Ее самодельная волокуша была нагружена хворостом, женщина держалась за грубые изношенные постромки. Юное солнце било ей прямо в лицо, и в этом свете она, по контрасту, казалась старой, как сами холмы. Закутанная в черный плащ, черноглазая, незнакомка выглядела престарелой сестрой самого Дро.

— Хороший денек, — сказала она голосом, будто заржавевшим от старости.

— Угу...

Она отпустила постромки и подошла ближе.

— Хотя для тебя он вовсе не хорош.

Она опустилась на колени — суставы ее заржавели не менее, чем голос — прямо на землю перед охотником и сжала морщинистыми руками его надрывающуюся от боли ногу. Любой другой на месте Дро не удержался бы от крика. Она сказала, словно он все же закричал:

— Доверься мне, и увидишь.

И он увидел. Невыносимая мука вспорола ему кишки, ребра — и оставила его. Медлительное, прохладное тепло — да, именно прохладное тепло! — сочилось из рук женщины. Она разминала мышцы и связки его многострадальной ноги, и прохладное тепло разливалось там, где только что вспыхивали приступы боли. Дро прислонился спиной к стволу и задремал, удерживаясь на грани сна и яви. Блаженство длилось и длилось, а потом ее руки отпустили его. Незнакомка опустилась на землю, откинула капюшон и стала заплетать черные, обильно пересыпанные сединой волосы в тонкие косы.

— Поблагодарить тебя одними словами было бы недостаточно, — сказал Дро. — Какую плату ты просишь обычно?

Она метнула на него взгляд из-под бровей.

— Три монеты по тридцать грошей.

Дро чуть усмехнулся. Старуха была бедна. Девяносто грошей для нее — целое богатство, ее глаза вспыхнули алчным огнем при мысли о деньгах.

— Не могу поверить. Три монеты по тридцать грошей — и все?

— И все. Я не навсегда тебя исцелила.

— Я знаю.

Он полез в карман, чтобы заплатить ей. Вялые пальцы с трудом считали монетки.

В листве над головой подмигивали золотые глаза просветов. Дро лег на спину и стал ловить взгляд этих глаз. Двигаться не хотелось, и все же в конце концов он сел. В ноге проснулась обычная, терпимая боль. Он знал, что так будет. Хоть и казалось, что она ушла навсегда, ни один знахарь не исцелит его увечья. Дро протянул руку и высыпал пять тридцатигрошовых монет в подол старухе.

— Хорошо, — сказала она. — Сойдет, — и посмотрела на распростертое в траве тело Миаля Лемьяля. — Куда ты нес его? Домой, для погребения?

Смутно, словно подбирая частицы головоломки, Дро узнал ее. Ему встретились в пути девственница и чувственная женщина, и старуха была продолжением этого ряда. Дева Источника, Королева Огня, а теперь вот — Королева Мечей. И вправду сестра.

— Он не умер, — тихо сказал Дро.

— На вид он мертв. Не дышит, в груди нет стука.

— Его сердце бьется. Раз в несколько минут.

— Чтоб меня, — сказала престарелая королева. Она встала и подошла к Миалю, наклонилась, кряхтя, опустилась рядом на колени, погладила по волосам.

— Ты что, в трансе, маленький? — мягко спросила она менестреля. — Бедный малыш. Баю-баюшки-баю... — она вдруг отдернула руку от волос Миаля. — Так. Здесь что-то...

— Гисте Мортуа, — сказал Дро.

— Да-да, — нетерпеливо отмахнулась она. — Ты — охотник за призраками, а он — менестрель, который хочет сложить песню о Гисте Мортуа и прославиться. Ты его не предупреждал? У него ничего не выйдет, для этого он слишком хорош. Слишком одарен, чтобы стать известным или любимым. Он гений. При жизни он так и не получит признания. Мы чтим тех, кто неплох, и тех, кто хорош, но только не тех, кто лучше всех. Лучших — никогда. Никогда, пока они не сойдут в могилу, откуда уже не смогут ранить нас. Никогда не хвали чародея. Он может пустить весь мир в расход ради своей новой шутки... Ах! — вдруг вскрикнула она. — Сердечко стукнуло разок! Да, я видела, дрогнула жилка на шее. Помоги мне положить его на волокушу.

— Может, ты присмотришь за ним, пока я не вернусь? — спросил Дро, — Я бы дал тебе денег.

— А тебе не любопытно, откуда взялся этот транс? — сказала старуха.

— Неупокоенные выпили все его силы.

— Не так все просто. Помоги мне уложить его на волокушу.

Дро подошел, поднял Миаля и взгромоздил лицом вверх на вязанку хвороста, уже лежавшую на волокуше. Сухое дерево захрустело. Охотник подобрал инструмент менестреля и взялся за веревочные постромки. Нога заныла, но вяло, так что не стоило обращать внимания.

— Куда?

Старуха кивнула и заковыляла впереди, петляя между деревьями, в сторону юга.

Минут через десять он вышел вслед за ней на поляну. Солнечные лучи пробивались сквозь покров леса, солнечные зайчики плясали на земле и на стенах каменной хижины. Она стояла на поляне, наверное, уже несколько десятков лет, основание ее вросло в землю. Неподалеку от покосившейся двери в маленьком огородике буйно цвели какие-то травы, а может, просто сорняки. На столбике, вкопанном в землю перед дверью, красовались вылепленные из стойкого к непогоде замеса две ладони, сложенные домиком — возможно, местный символ целительства. А на самой покосившейся двери было кривобоко, неразборчиво намалевано: «ДОМ ЧЕРНОБУРКИ».

Дро мельком удивился, кто же сюда ходит. Наверное, неподалеку стоит городок или деревня, хотя он не заметил ничего подобного, когда смотрел с гребня холма на лес в долине. А может быть, люди покинули город, спасаясь от нищеты, голода или чумы, развалины заросли, и лес поглотил их. И только эта старуха осталась, умудряется как-то выживать одна, хотя как именно — можно лишь гадать.

Она распахнула дверь и жестом велела Дро втащить в дом волокушу с менестрелем, погруженным в подобный смерти транс. Дом был темным, в нем все еще задержался кусочек ночи. Пахло сыростью и низким, дымным огнем, потом добавился запах двух сальных свечей, когда хозяйка зажгла их. Еще пахло травами и всякой домашней утварью, разбросанной как попало. Груда тряпья в углу служила постелью, и на нее Дро было велено положить Миаля.

Чернобурка — наверное, так звали старуху — подошла и долго вглядывалась в лицо менестреля. Миаль выглядел столь же мертвым, как любой из покойников, которых доводилось видеть Дро на своем веку, и все же мертвым не был.

— Он умел погружаться в транс по собственному желанию? — осведомилась Чернобурка.

— Насколько я знаю, нет.

— Ты хорошо его знал?

— Не слишком. Но достаточно для того, чтобы ответить на твой вопрос.

— Это не призрак погрузил его в это забытье, — сказала Чернобурка. — Это был живой человек. Целитель. Травник. Встречали вы в пути кого-нибудь такого?

— Только одну девицу, которая забавлялась этим, она уже мертва.

— Такое могло сделать с ним особое снадобье, — сказала знахарка. — Оно тушит пламя жизни, оставляя теплиться лишь малую искорку. И если у человека есть талант к запредельному, его дух выходит на свободу. Ты понимаешь, что это значит, охотник за призраками? Это означает, что у человека, который еще жив появляется призрак.

— Ладно. Но как она это сделала?

— Я скажу тебе, как. Через минуту. Нож есть?

Дро задумчиво посмотрел на нее, потом достал нож и подал знахарке рукоятью вперед. Она беззвучно рассмеялась, оценив его любезный жест. Потом нагнулась и провела ножом по груди Миаля. В тусклом свете свечей Дро в первый миг не понял, что режет она не плоть, а всего лишь рубашку. Очень осторожно, не касаясь одежды руками, она развела лоскуты в стороны.

Из прорезанного кармана на обнаженную грудь Миаля высыпалась всякая дурацкая мелочь: медная монетка с дырочкой, стершаяся игральная кость, скрученная струна — наверное, от его инструмента, маленькая глиняная собачка...

Дро тут же понял, что уже видел этого пса, вот только не сразу вспомнил, где. Сперва песик почему-то представился ему привязанным к колесу фургона, а потом он увидел Синнабар в отблесках гончарной печи, увидел, как она сидит на крыльце и лепит пса из глины.

Чернобурка ножом отодвинула глиняную фигурку в сторону. На коже Миаля остался странный прозрачный след. Рваная ткань кармана была влажной.

Дро невольно подался вперед.

— Не трогай! — предупредила Чернобурка. — Зверек сделан из глины, а глина пористая. Снадобье налили внутрь, и оно просачивалось оттуда понемногу, сквозь глину, сквозь одежду, сквозь кожу. Яд, который не нужно пить, достаточно прикоснуться. Если носить на сердце — а малыш там его и носил — то очень хорошо действует. Постепенно, понимаешь ли, по чуть-чуть — а потом раз! Человек гаснет, как свечка, и дух его отлетает. Должно быть, он чем-то насолил этой ведьме. Он ведь бабник, не так ли?

— Не совсем. Ты можешь разбудить его?

— Не совсем, — эхом ответила Чернобурка. — Я только уберу глиняную зверушку, чтобы снадобье перестало сочиться. Мы знаем, что он одарен. Если его дух достаточно силен, он сумеет найти дорогу обратно. Если нет — то нет. В любом случае пройдет несколько дней. Дней и ночей.