У Крита деревянные стены

9

— Мера во всем — высшая добродетель. Можно ли пускаться в путь в такое время, Одиссей? — Царь Приам ничего не боялся, но его опасения, частые и никогда без повода, делали ему честь как предусмотрительному правителю. — Я знаю, что Тирессий вчера резал для вас с Гектором птицу и посоветовал взять с собой в поход Ахилла, сына Пелея. Однако путешествие на Скирос сейчас опасно, полдневные ветры будут дуть еще дней двадцать.

Царь Итаки кивнул. Все это он знал и сам. Но уж слишком дорого обошлось бы согласие Приама объединиться с ахейцами. Одиссей сразу схватился за слова троянца, а старший царевич решительно поддержал гостя — все жаждут славы, удачи, чужого богатства. Один Лаэртид в дырявом плаще, казалось, ловил выгоду сетями, а она ускользала от него.

— Нам надо спешить, — коротко сказал он царю. — С того момента, как Плеяды улягутся спать, нас ждут полгода бездействия.

В глубине души Одиссей ненавидел это время. С гнилой сердцевины осени до крепкого пупка весны он становился хмур и неразговорчив, приказывал вытаскивать суда на берег, набивать их камнями, снимать снасти и сушить рулевые весла над очагом.

В нем точно жили два человека. Один весельчак и скиталец, по-детски любопытный и хитрый. Другой — домовитый и надежный. На сто дней навигации в году первый подавлял второго, и в оставшееся время второй отплясывал на костях первого, заставляя беззаботного странника чинить крышу и отказывать себе в лишнем килике вина.

Пенелопа знала его тайну. Однажды у очага, растирая волосы горьковатым маслом лавра, она сказала:

— Там, куда ты уходишь, много ли женщин смогут отличить Одиссея Лаэртида от царя Итаки?

Которого из них она любила? И который из них любил ее?

Много лет назад, в свою первую навигацию, он повстречал молоденькую нимфу Калипсо, хозяйку крошечного островка. При ней обитала колония жриц. Они заговаривали ветер, знали, как направить волны, как выпустить судно и как удержать его у берега. Тогда Одиссей остался у Калипсо на неделю, не успел продать всех овец и получил от отца палкой, однако не расстроился и теперь каждое лето навещал черноглазую ведунью. Среди стайки ребятишек, бегавших по острову, был где-то и его сын Телегон. Но нимфа никогда не показывала его, говоря, что ребенком Лаэртид расплатился с ней за гостеприимство, мальчик посвящен богам, и их встреча может стать роковой…

Одиссей обращал мало внимания на болтовню нимфы. Сграбастывал Калипсо и тащил в дальний уголок пещеры. Там она связывала ему руки пряжей и требовала, чтобы морской конек Посейдона прокатил ее не меньше пяти раз. Так начинались и заканчивались все их встречи. Жаль, что по дороге на Скирос царь Итаки слишком торопился, чтобы посетить нимфу.

— Кто этот Ахилл и почему его прячут? — спросил Гектор, стоя возле Одиссея на высокой корме. — Говорят, его мать — богиня.

— Не верь всему, о чем говорят, царевич. — Лаэртид хмыкнул. — Много тут богинь по островам. Фетида всего лишь нимфа. Я знал ее, как знал каждый желающий. Но один Пелей попался настолько, чтобы привести в дом законной женой. Однажды он проснулся ночью и увидел, как Фетида опускает их новорожденного младенца в горящий очаг. Царь еле успел вырвать ребенка, не то накормили бы его утром жертвенным мясом собственного сына.

Гектор слушал, прищурив глаза.

— Пелей выгнал жену, но было уже поздно, поскольку посвятительные обряды совершились, и огонь даже обжег малышу пятку. Царь понял, что Ахилл теперь лишь отчасти принадлежит нашему миру. Такого опасно держать в доме. Он отдал его на гору мужскому союзу кентавров, ну тех, которые едят сырое мясо, а из одежды признают только собственные волосы. Так что сын Пелея — настоящий дикарь. — Одиссей вздохнул. — Болтают, его наставник Хирон кормил мальчишку внутренностями львов и кабанов. Отсюда-де его невероятная мощь и свирепость. Но я-то думаю, кентавры охотились, а тем, кто помладше, отдавали требуху. Вот и вся загадка. Сейчас ему лет пятнадцать, и я ума не приложу, как разговаривать с этим зверенышем.