Тысячная ночь

Но таким образом они создали условия для собственного вымирания. Если раньше они перемещались слишком медленно, чтобы представлять угрозу для звездных систем, кроме нескольких соседних, то в сжатой галактике войны и эпидемии могли распространяться со скоростью лесного пожара. Нечеловеческие масштабы колонизированной людьми галактики являлись как ее слабостью, так и силой — время и расстояния не допускали катастроф. Рассеявшись на десятки тысяч световых лет, мы уберегли себя от гибели — по крайней мере, гибели от наших собственных рук.

В сжатой галактике смерть может настичь нас меньше чем за пять тысячелетий.

— Полагаю, Сторонники всё знали, — сказал Лопух. — Но они считали, что это всего лишь теоретическая проблема, которую можно решить со временем. Наверняка рассудили, что нам хватит ума избежать подобной глупости. Но потом проведали об открытии, совершенном Наблюдателями и вновь обнаруженном народом Гриши. Еще одна цивилизация в спиральной галактике пошла тем же путем — и в итоге перестала существовать в одно мгновение по космическим меркам. Возможно, подобной судьбы нельзя было избежать, как ни мудра была та цивилизация. По справедливости, Сторонникам следовало воспринять эти сведения как грозное предостережению и отказаться от Великого Деяния до того, как будет сдвинута на дюйм хотя бы одна звезда.

Но этому не суждено было случиться. Линии уже вложили немало сил в проект. Были созданы союзы, поделены сферы влияния и ответственности. Отказ от задуманного означал катастрофическую потерю лица для старших Линий. Вновь открылись бы прежние раны, ожили бы забытые распри. Великое Деяние должно было связать Линии воедино, но отказ от него с легкостью мог подтолкнуть некоторые из них к войне. Вот почему они заставили замолчать народ Гриши, даже если это было равносильно геноциду. Ибо что значит потеря одной цивилизации на фоне столь громадных свершений? Если мы все еще живем в прологе к истории, этот народ заслуживает в лучшем случае краткого упоминания.

На этом видение закончилось, и я почувствовал, как разум возвращается в покинутое тело (о котором я почти забыл) на корабле Лопуха. На миг возникло неприятное ощущение, будто меня запихивают в чересчур тесную бутылку, а потом я понял, что все так же держу за руку Портулак и нас обоих слегка шатает — вестибулярный аппарат пытался приспособиться к вернувшейся силе тяжести,

Гриша стоял возле койки, держа в руке лучемет.

— Узнали всё, что хотели? — спросил он.

— Думаю, да, — сказал я.

— Это хорошо, — кивнул Гриша. — Потому что Лопух умер. Он подарил вам последние минуты своей жизни.

Когда мы с Портулак вернулись на остров, близился рассвет. Над головой все еще простиралась полуночная синева, но на горизонте сквозь полосы облаков просвечивали едва заметные оранжевые отблески. Пока куб лавировал среди парящих кораблей, продвигаясь к острову, я начал различать золотистые гребни волн.

В путешествиях мне довелось увидеть немало рассветов, но я никогда от них не уставал. Даже сейчас, несмотря на всю тяжесть случившегося, некая часть моего разума наслаждалась простой красотой восхода солнца на очередной планете. Интересно, как бы это воспринял Лопух? Подействовал бы на него восход с той же волшебной силой, минуя разум и обращаясь к звериному началу, от которого нас отделяет лишь одно мгновение с точки зрения эволюции? Возможно, я сумел бы найти некий намек в нитях, которыми поделился Лопух, пребывая среди нас. Но я знал, что больше их не будет.

Смерть кого-нибудь из Линии была редким и страшным событием. Когда такое случалось, одному из нас поручали создать соответствующий мемориал среди звезд. Такие мемориалы могли выглядеть по-разному. Когда-то давно, чтобы почтить память погибшего, рассеяли ферритовую пыль в атмосфере умирающей звезды незадолго до того, как та сбросила свою оболочку, в результате чего возникла туманность в виде человеческой головы, окаймленной кружевными завитками: сине-зелеными — кислорода и красными — водорода; эта голова мчалась со скоростью шестьдесят километров в секунду. Другой мемориал, столь же патетический, имел облик каменного очага на лишенном воздуха спутнике. Оба выглядели вполне уместно.

Мы знали, что Лопуху в любом случае отдадут надлежащие почести, но его смерть должна была оставаться тайной до Тысячной ночи. А пока нам с Портулак предстояло жить среди остальных шаттерлингов, храня правду в сердцах, но не выдавая ее ни малейшим намеком.

Таков был наш долг перед Лопухом.

— Успели, — сказал я, когда куб приблизился к острову. — Времени потребовалось больше, чем я рассчитывал, но сплетение еще не закончилось. Никто пока нас не хватился.

Портулак прижала ладонь ко лбу:

— Господи, сплетение... Я совсем о нем забыла. Значит, придется целый день врать. Уверен, что это была хорошая идея, Лихнис?

— А что, нет? Теперь нам известно, что случилось с Лопухом. Мы знаем про Гришу и про Великое Деяние. Конечно, оно того стоило.

— Точно? Все, что мы теперь знаем — если задавать слишком много вопросов, можно нарваться на серьезные неприятности. Мы так и не выяснили, кто на самом деле за этим стоит. Возможно, я предпочла бы и дальше пребывать в блаженном неведении.

— У нас есть записи с корабля Лопуха, — напомнил я.

— Ты их уже просмотрел, Лихнис? — Судя по тону, особого впечатления записи на нее не произвели. — Мой корабль прислал предварительный анализ. Данные Лопуха полны пробелов.

— Он предупреждал нас, что есть несколько пропусков.

— Но он не говорил, что отсутствует тридцать процентов данных. В семидесяти оставшихся, может, и есть что-то полезное, но вполне вероятно, что самое главное пропало.

— Откуда вообще эти пробелы? Как считаешь, он мог что-то убрать, поскольку не хотел, чтобы мы это видели?

Портулак покачала головой:

— Вряд ли. Пробелы, похоже, связаны с тем, что включавшееся защитное поле ослепляло приборы. Ты же сам видел, насколько стар тот корабль. Вероятно, на нем стоят слишком древние генераторы поля, или слишком древние датчики, или и то и другое вместе.

— Зачем вообще нужно было включать поле?

— Из-за космического мусора, — ответила Портулак. — Солнечная система народа Гриши превратилась в радиоактивное облако. Лопух не приближался к ней вплотную, но вокруг наверняка летало множество обломков. Если бы он догадался увеличить порог срабатывания защиты, возможно, у нас было бы больше информации...

Я постарался, чтобы голос звучал как можно оптимистичнее:

— Просто придется извлечь все возможное из того, что осталось,

— Мой корабль уже провел базовый анализ. Я видела выхлоп, который упоминал Лопух, но он слишком слаб, чтобы его можно было с чем-то точно сопоставить. Если убийцы до этого находились в окрестностях системы, наверняка они как следует замаскировались.

— Не можем же мы просто сдаться. — Я подумал о человеке, которого мы оставили на корабле Лопуха. — Мы в долгу перед Лопухом, перед Гришей и перед народом Гриши.

— Но если там ничего нет, значит нет, — сказала Портулак.

Она была права. Но мне хотелось услышать вовсе не это.

Приземлившись на острове, мы переставили свои биологические часы так, чтобы на первый взгляд казалось, будто мы только что провели спокойную, полную сновидений ночь. По крайней мере, так было задумано. Но когда я сотворил зеркало и взглянул на собственное лицо, то увидел, как слегка подрагивают, будто в нервном тике, мышцы вокруг рта. Попытка избавиться от дрожи ни к чему не привела. Когда мы с Портулак встретились на балконе после завтрака в обществе нескольких шаттерлингов, я мог поклясться, что вижу на ее лице такую же нервную дрожь.

— Как все прошло? — спросил я.

Она понизила голос:

— Как я и опасалась — ничего хорошего. Все решили, что моя нить просто великолепна и теперь вовсю о ней расспрашивают. Они меня просто ненавидят.

— Примерно на такую реакцию мы и рассчитывали. Главное, что никто не интересуется, чем ты занималась прошлой ночью. И мы можем быть уверены, что этой нити никто не избежал.

— Что насчет двойника Лопуха? Мы ничего о нем не знали, когда разрабатывали план.

— Ему все еще приходится вести себя как Лопух, — сказал я. — И это означает, что он должен был увидеть во сне твою нить.

— Надеюсь, ты прав.

— Тебе нужно всего лишь пережить этот день. Сегодня день нити Ургинеи. Сновидения, которыми он делится, всегда хороши.

Портулак с сожалением посмотрела на меня:

— Если бы, Лихнис. Ургинея уже полмиллиона лет не в форме.

Увы, она оказалась права насчет Ургинеи. Его нить состояла из бесконечных посещений планет и оставшихся после Промежуточного восстания артефактов, а также утомительных, интересных только ему самому монологов на тему исторического анализа. Его нить вовсе не была хитом сбора и не сумела отвлечь всеобщее внимание от Портулак.

Следующая ночь оказалась ничем не лучше: нить Коровяка представляла собой профессиональное исследование тридцати цивилизаций, вернувшихся в эпоху доиндустриального феодализма.

— Грязь, — услышал я чьи-то удрученные слова на следующий день. — Сплошная грязь.

Неудачной была и третья ночь. Именно тогда должна была представить свою нить Асфодель, если бы сумела добраться до сбора. По нашему обычаю взамен ее личного вклада использовалась компиляция ее прошлых нитей. Все выглядело вполне достойно, но не настолько, чтобы прекратились разговоры о достижениях Портулак.

К счастью, на четвертую ночь судьба оказалась к ней благосклонна. Нить Огуречника во всех подробностях описывала его героические усилия по спасению населенной планеты в облаке Оорта, к которой опасно приближалась звезда. Огуречник сбросил на ближайший спутник планеты репликаторы и преобразовал его часть в тороидальный защитный экран, уберегший планету от падения сорванных со своих орбит комет. Затем он снова сложил спутник воедино и (следует заметить, это была гениальная идея) изобразил на его обратной стороне свою подпись в виде цепочки кратеров. Выглядело это достаточно пафосно и во многом противоречило обычаям Линии, но разговоры переключились с Портулак на Огуречника.

Я готов был расцеловать этого самовлюбленного урода.

— Думаю, по крайней мере одна проблема решилась, — сказал я Портулак, когда она наконец смогла перемещаться по острову без назойливого сопровождения толпы любопытствующих.

— Вот и хорошо, — кивнула она. — Но это вовсе не значит, что мы хоть немного приблизились к ответу на вопрос, кто истребил народ Гриши.

— Вообще-то, я думал на этот счет, — заметил я. — Возможно, в тех записях все-таки что-то есть.

— Мы прочесали их вдоль и поперек.

— Но искали лишь очевидные признаки, — сказал я.

— Слишком много пробелов.

— Может, пробелы о чем-то говорят? В чем их причина?

— Лопух вел себя чересчур осторожно, включая защитное поле каждый раз, когда в радиусе световой секунды от его корабля оказывалась хотя бы пылинка. Его поле непрозрачно для датчиков, по крайней мере, на всех полезных диапазонах.

— Верно. Но возможно, иногда активировать поле действительно требовалось — обломков там было не так уж мало.

— Продолжай, — сказала Портулак.

— Ну... если на таком отдалении хватало обломков, то ближе к месту событий их должно было быть еще больше. Достаточно для того, чтобы включилось поле того — другого — корабля.

— Об этом я не подумала.

— Я тоже раньше не думал. А поиск, которым мы пользовались, не позволял выделить сигнатуры поля. Нужно расчленить массив данных на малые временные окна и отфильтровать узкополосные колебания гравитонов. Может, тогда удастся что-нибудь найти.

— Уже приступила, — сказала Портулак.

Закрыв глаза, я послал команду своему кораблю.

— Я тоже. Хочешь поспорить, кто найдет это что-нибудь первым?

— Нет смысла, Лихнис. Тебе все равно не выиграть.

Так и оказалось. Ее корабль, получив нужные критерии поиска, почти сразу же что-то обнаружил.

— Все еще на пределе, — сказала она. — Вероятно, у них было отключено поле, именно по этой причине. Но сбежать с отключенным полем они никак не могли.

— Этого достаточно, чтобы сузить поиск?

— Достаточно, чтобы сделать выводы. Резонансная частота гравитонных колебаний на минимуме, а это значит, что поле было весьма обширным.

Примерно как выдуть низкую ноту из большой бутылки, а не высокую ноту из маленькой.

— То есть корабль был большой, — сказал я.

— Думаю, что как минимум километров пятьдесят или шестьдесят. — Она взглянула на парящие корабли. — Уже за счет этого поиск сужается до сотни кораблей.

Мой корабль прислал мне мысленный образ: девушка сидит в позе лотоса, над ее сложенными ладонями вращается золотистый куб. Это означало, что корабль получил результат.

— У меня готово, — сказал я, запрашивая полную сводку. — Мой корабль сообщает о семидесяти километрах как минимум, со средней оценкой примерно в девяносто. Смотри-ка, пусть медленно, но все же сумел.

— Мой корабль провел уточняющий анализ и пришел примерно к такому же выводу, — сказала Портулак. — Это еще больше сужает поиск. Речь идет, может, о двадцати кораблях.

— Все равно этого недостаточно, — уныло проговорил я. — Не можем же мы тыкать наугад пальцем, пока не придет в голову идея получше.

— Согласна. Но у нас еще есть дополнительное ограничение — выхлоп двигателей. Из тех двадцати кораблей даже не все используют видимое пламя. И мы также знаем, с кем говорил Лопух о Великом Деянии.

Я помедлил, дожидаясь, когда корабль переварит все эти сведения.

— Уже лучше. Остается... сколько? Семь или восемь кораблей, в зависимости от того, как оценивать их размер. Семь или восемь имен. И так уж вышло, что одно из них — Овсяница.

— И все равно этого недостаточно.

Я на мгновение задумался.

— Если сумеем сузить поиск до единственного корабля... тогда ведь уже точно можно будет не сомневаться?

— В том-то и проблема, Лихнис. Нам его настолько не сузить. Если только мы не поймем, как выглядели те защитные поля.

— Именно, — кивнул я. — Если сумеем вынудить их включить защиту... нам потребуется лишь найти корабль с резонансом, наиболее близким к резонансу корабля, побывавшего в системе Гриши.

— Что ты задумал? — Глаза Портулак предостерегающе вспыхнули.

— Мне нужно всего лишь найти способ, который заставит их включить поля. Естественно, полностью.

— Не выйдет. Если они сообразят, что у тебя на уме, то просто перестроятся на другой резонанс.

— В таком случае надо не дать им для этого повода, сказал я, — Мы проделаем это в Тысячную ночь, как и говорили. Они ничего не успеют спланировать заранее и вряд ли будут ждать сюрприза в последнюю минуту.

— Мне нравится, как ты говоришь «мы».

— Мы теперь оба в этом замешаны, — ответил я. — Назад дороги нет, даже если потянем за собой всю Линию.

Портулак понюхала свой бокал.

— Как ты собираешься заставить всех включить поля?

Я прищурился, глядя на солнце:

— Наверняка что-нибудь придумаю.

Я так сильно боялся Тысячной ночи, что ее приход показался мне полной неожиданностью. После того как Портулак обнаружила ложь Лопуха, сбор пронесся в мгновение ока. В течение девятисот девяноста девяти ночей мы видели во сне солнца и планеты, космические чудеса и диковины, а также, возможно, немного грязи. Наши познания о галактике, которую мы называли своим домом, пополнились новыми подробностями, даже притом, что из-за бесконечных изменений истории эти знания стали практически бесполезными. Для большинства из нас это не имело значения. Важны были лишь присущее нам восхищение нитями, зрелище, интрига и очарование этого последнего вечера. Чего, впрочем, нельзя было сказать о Сторонниках, которые дрожали от нетерпения, как ни пытались это скрыть. В течение двух миллионов лет они вынуждены были принимать как должное невероятные масштабы галактики, сознавая собственную малозначительность на их фоне. Когда Абигейл Джентиан-Горечавка разделилась на девятьсот девяносто девять подобных драгоценным камням клонов-шаттерлингов, она надеялась покорить пространство и время. Но вместо этого лишь глубже осознала свою микроскопическую сущность. И Сторонники больше не желали этого терпеть.

Напряженно улыбаясь, я ходил среди празднующих Тысячную ночь, принимал комплименты. Хотя моя нить не вызвала всеобщего восторга, на место проведения церемонии никто всерьез не жаловался. Остров был достаточно небольшим, чтобы создавать ощущение интимной обстановки, но на нем хватало любопытных закоулков и архитектурных причуд, чтобы никому не приходилось скучать. Время от времени я вносил небольшие изменения, перемещал дорогу или лестницу, и мои усилия обычно бывали оценены. Белые террасы, балконы и мосты обладали собственным очарованием, но не отвлекали внимания от нитей, и сплетения проходили без малейших изъянов. Меня то и дело хватали за рукав, спрашивая, что я приготовил на последнюю ночь, и я всегда разводил руками: мол, не уверен, что у меня имеются какие-то замыслы.

Само собой, я прекрасно знал, что буду делать.

Вечер сменился ночью. В теплом воздухе парили бумажные фонарики, роняя на празднующих косые лучи в пастельных тонах. По обычаю Горечавок все были в костюмах, в той или иной степени отражавших содержание их сновидений, и в карнавальных масках. Игра заключалась в том, чтобы сопоставить сновидца со сновидением до того, как будут сорваны маски. На мне была маска луны и простая одежда в оттенках заката, с повторяющимся мотивом полузашедших солнц, а на Портулак — маска лисицы и костюм арлекина, в каждом квадрате которого изображены подробности ее легендарных приключений. Остальным потребовалось не так уж много времени, чтобы сообразить, кто этот арлекин, и ее снова начали донимать вопросами о поддельной нити, но ей оставалось притворяться считаные часы. Вскоре нам предстояло раскрыть наш обман и попросить прощения.

— Смотри! — сказал кто-то рядом со мной, показывая в зенит. — Падающая звезда!

Резко подняв взгляд, я успел заметить яркий след, прежде чем тот скрылся из виду. Возможно, доброе предзнаменование, подумал я. Вот только в предзнаменования я не верил, особенно когда их символизировали куски космическою мусора, врезающиеся в атмосферу планеты,

Несколько минут спустя ко мне подошла Портулак:

— Уверен, что готов через все это пройти?

— Да. Меньше чем через сутки все корабли, которые ты тут видишь, покинут систему. Мы должны либо сделать это сейчас, либо забыть навсегда.

— Забыть... Может, так было бы проще.

— Проще — да. Но нам хочется не этого.

В небе пронеслась еще одна падающая звезда.

— Согласна, — кивнула Портулак.

К полуночи празднующие собрались на высоком балконе, вынесенном в сторону от главной башни на изогнутой опоре из слоновой кости. Все уже проголосовали, и моя система подсчитывала, какая из нитей окажется победительницей. Вскоре эта информация появится у меня в голове, и мне предстоит объявить долгожданный результат. Один из нас покинет систему, зная, что его сновидение произвело на всех наиболее сильное впечатление и что ему оказана честь подготовить место для следующей церемонии. Кто бы это ни был, я пожелал ему всего наилучшего. Я давно уже понял, что похвалы быстро заканчиваются, а затем появляется тяжкое бремя ответственности.

Я стоял на балконе, расположенном еще выше, глядел на медленно движущиеся по своим орбитам фигуры в масках и костюмах. По мере того как близилось время моего объявления, атмосфера праздника становилась все напряженнее. На фоне всеобщего веселья явственно ощущалась грусть. Установившиеся здесь дружеские отношения вынужденно прерывались до следующего сбора, который случится через двести тысяч лет. Мы знали, что время и расстояния наверняка изменят некоторых из нас. Мы будем уже не теми, что прежде, и далеко не каждая дружба переживет такой срок.

Пора.

Я шагнул с балкона. Внизу раздался всеобщий судорожный вздох, хотя никто всерьез не ожидал, что со мной что-то может случиться. Как только моя левая нога ступила в пустоту, под нее скользнула плита из белого мрамора, а когда примеру левой последовала правая, опора появилась и под ней. Я снова сделал шаг, и первая плита изогнулась подо мной, встречая опускающуюся ступню. Ступая между двумя плитами, я неторопливо спустился на нижний балкон. Эффект оказался именно таким, как я и желал, и я попытался изобразить на лице соответствующую моменту удовлетворенность.

Но далеко не все взгляды были прикованы ко мне. Часть лиц в масках и без масок смотрела куда-то вверх. Подняв голову, я увидел очередную пронесшуюся в небе звезду, а потом еще одну. Одна за другой небо от зенита до горизонта рассекли еще шесть, потом еще и еще — десяток за первую минуту, два десятка за вторую. Я улыбнулся, поняв, что это и есть тот самый сюрприз, который я приготовил на Тысячную ночь. Метеорный дождь!

Все просто, подумал я. Требовалось лишь столкнуть комету на нужную орбиту, разбить ее на куски и позволить ее пыльному хвосту пересечь орбиту моей планеты в нужной точке пространства и времени... здесь, сегодня ночью. При мысли об этом мне вдруг почудилось нечто знакомое... Память о совершенном стерлась не полностью.

С чьей-то точки зрения подобное могло показаться чересчур примитивным, и на мгновение мне подумалось, что я неверно оценил произведенный эффект... Но едва у меня возникли первые нотки беспокойства, послышались аплодисменты — сперва вежливые, затем все более восторженные, набиравшие силу по мере того, как звезды убыстряли свое появление, проносясь над головой с такой скоростью, что их не удавалось сосчитать.

— Браво, Лихнис! — услышал я чей-то голос. — Со вкусом и сдержанно... Красота в простоте!

Я шагнул на невысокий постамент, так что мои голова и плечи возвышались над толпой. Заставив себя улыбнуться, взмахом руки прекратил аплодисменты.

— Спасибо вам, — сказал я. — Рад, что все так хорошо прошло. Но своим успехом этот сбор куда больше обязан его участникам, чем месту проведения. — Я оглянулся на главную башню у себя за спиной. — Хотя и место не столь плохое, верно?

Все засмеялись и зааплодировали, и я снова улыбнулся, надеясь, что в моем облике и голосе нет ни малейшей фальши. Это было непросто, но я не мог подать вид, будто у меня что-то припрятано в рукаве.

— Каждая нить по-своему ценна, — продолжал я, придав голосу слегка торжественный тон. — Каждый опыт и каждое воспоминание священны. В эту Тысячную ночь мы собрались, чтобы выбрать одну нить, тронувшую нас больше всех прочих. Таков наш обычай. Но этим мы никак не принижаем все остальные нити. Они в равной мере важны для нашего общего опыта и одинаково желанны. — Я с сочувственной улыбкой взглянул на Коровяка. — Даже те, в которых необычно высоко содержание грязи.

Коровяк добродушно рассмеялся, на мгновение вновь став звездой шоу. Беззлобная насмешка над кем-нибудь из нас тоже являлась традицией. Кто-кто, а Коровяк теперь мог расслабиться.

— Вскоре мы вернемся на наши корабли, — продолжал я. — Снова отправимся в путешествие по галактике в поисках новых впечатлений, и новые нити будут вплетены в великий гобелен коллективной памяти Линии Горечавки. Все мы покидаем этот остров уже не такими, какими были тысячу дней назад, а когда вернемся, вновь будем иными. Такова часть чуда, в которое превратила себя Абигейл. Другие Линии предпочитают строгую регламентацию — тысячу идентичных клонов, каждый из которых запрограммирован одинаково реагировать на одни и те же воздействия. С тем же успехом можно было бы посылать роботов. Но Абигейл хотела не этого. Она хотела наслаждаться реальностью, окунаться в нее, упиваться всеми диковинками мира. И нашим цветущим разнообразием мы чтим этот ее порыв. — Я скрестил руки на груди, кивая тем, кто стоял ближе. — А теперь — пора. Система сообщила мне имя победителя... которое я сейчас назову. — Я изобразил на лице нечто вроде удивления. — И это...

Я вдруг снова замолчал и нахмурился. Толпа напряглась.

— Погодите минуту, — сказал я. — Прошу прощения, но... что-то случилось. Пришло экстренное сообщение с моего корабля. — Я повысил голос, услышав всеобщий ропот. — К сожалению, возникла техническая проблема с двигателем. Есть небольшой, но не пренебрежимо малый риск, что он может взорваться. — Я добавил паническую нотку в голос, делая вид, будто пытаюсь сохранять спокойствие. — Прошу всех не волноваться. Я приказал моему кораблю переместиться на безопасное расстояние... — Я взглянул на море парящих наш головой кораблей и мысленно сосчитал до пяти. — Не отвечает... Попробую еще раз, но... — (Головы задвигались, голоса угрожали меня заглушить.) — Все еще не отвечает. — Я состроил напряженную гримасу. — Похоже, команда не проходит. — Я повысил голос почти до крика. — Здесь нам ничто не угрожает, через несколько секунд я накрою остров защитным полем. Но прежде чем я это сделаю, советую вам приказать своим кораблям поставить защиту.

Некоторые уже это сделали. Их корабли дрожали внутри полупрозрачной оболочки защитных полей, будто насекомые в капле слюны. Через несколько секунд поля обрели устойчивую форму, и их сложнее стало различить. Я позволил себе бросить взгляд на Портулак, и она едва заметно ободряюще кивнула в ответ.

Все работало как надо.

— Прощу вас, поторопитесь, — попросил я. — Через десять секунд я включу защитное поле острова, после чего, вероятно, вы не сможете отправить команду.

Все больше кораблей окружало себя дрожащими защитными полями. Срабатывание систем отзывалось далекими, глухими раскатами грома. Наверняка многие удивлялись происходящему, размышляя, как так получилось, что мой корабль грозит взорваться в тот самый момент, когда я стал центром всеобщего внимания. Я лишь надеялся, что им хватит ума сперва включить защиту, а уже потом думать о странных совпадениях.

Однако некоторые из самых больших кораблей все еще были незащищенными. Тянуть со включением защиты острова я больше не мог. Оставалось надеяться, что необходимые команды уже посланы и те корабли просто медленно реагируют.

Но когда включилось защитное поле острова и все вокруг стало размытым, будто нас накрыл грязный стеклянный колпак, я вдруг понял, что мой план начинает разваливаться на части.

Всеобщее внимание привлек низкий голос Овсяницы.

— Опасность миновала, — сказал он. — Мой корабль создал вокруг твоего вторичное поле, Лихнис. Можешь снять защиту острова.

Ответ застрял у меня в горле.

— Мой корабль может в любой момент взорваться. Уверен, что вторичной защиты хватит?

— Да, — властно заявил Овсяница. — Более чем уверен.

Собравшиеся посмотрели на мой корабль, упрямо остававшийся целым и невредимым внутри кокона, в который заключил его Овсяница.

— Сними защиту с острова, Лихнис. — Овсяница не закончил, а его корабль уже увлек мой корабль прочь, в верхние слои атмосферы, где оба скрылись из виду.

Только теперь я заметил, что метеорный дождь завершился.

— Сними защиту, — повторил Овсяница.

Я отдал необходимые команды.

— Спасибо, — в смятении проговорил я, тяжело дыша. — Ты... быстро сообразил, Овсяница.

— Наверняка это ложная тревога, — сказал он, пронзив меня взглядом не прикрытых маской глаз. — Или какая-то ошибка.

— Я решил, что мой корабль сейчас взорвется.

— Конечно решил. Иначе зачем бы стал нам об этом говорить? — проворчал Овсяница. — Ты собирался объявить победителя, Лихнис. Может, продолжишь?

Послышался одобрительный ропот. Если еще пять минут назад я сочувствовал собравшимся, то теперь никакой симпатии не осталось. У меня пересохло в горле. Я увидел Портулак, которая сняла лисью маску; на ее лице отразилось нечто вроде ужаса.

— Лихнис, — не отступал Овсяница, — назови победителя... если не трудно.

Но победителя я не знал. Система должна была сообщить мне его имя лишь через час. Я отсрочил получение информация, не желая отвлекаться от главного.

— Э-э... победитель... Да. Нить-победительница... Лучшая нить... Итак, победитель... — Я замолчал, окаменев под взглядами почти тысячи замерших в ожидании зрителей. А потом вдруг оказался в эпицентре душевного спокойствия, будто вылетев из собственного тела. — Победителя нет, — тихо проговорил я. — Пока нет.

— Пожалуй, тебе стоит оттуда сойти, — сказал Овсяница. — Все мы согласны, что ты организовал отличный сбор. Было бы жаль сейчас все испортить.

Овсяница шагнул ко мне, явно намереваясь помочь спуститься с постамента.

— Погоди, со всем возможным достоинством возразил я. — Погоди и выслушай меня. И все вы тоже выслушайте.

— Ты что, готов как-то объяснить весь этот абсурд? — спросил Овсяница.

— Да, — ответил я. — Готов.

Остановившись, он скрестил руки на груди.

— Тогда послушаем. Лихнис, мне хотелось бы думать, что это как-то связано с твоими планами на Тысячную ночь.

— Произошло нечто ужасное, — сказал я. — Имеет место заговор... убийство. Одного из нас убили.

Овсяница склонил набок голову:

— Одного из нас?

Окинув взглядом толпу, я показал на двойника Лопуха.

— Это не Лопух, — объявил я. — Это самозванец. Настоящий Лопух мертв.

Двойник Лопуха ошеломленно взглянул на тех, кто его окружал, затем снова на меня. Он что-то сказал, и остальные рассмеялись.

— Настоящий Лопух мертв? — переспросил Овсяница. — Ты в этом уверен, Лихнис?

— Да. Я знаю, потому что видел его тело. Когда мы проникли на его корабль...

— Когда мы проникли на его корабль, — повторил Овсяница, не дав мне закончить. — Хочешь сказать, что в этом участвовал кто-то еще?

— Это была я, — звонко и отчетливо прозвучал голос Портулак. — Мы с Лихнисом проникли на корабль Лопуха. Все, что он говорит, — правда. Лопуха убили сторонники Великого Деяния, поскольку тот знал, что они совершили.

Овсяница заинтригованно посмотрел на нее:

— И что же?

— Они уничтожили целую цивилизацию... Народ Гриши... Цивилизацию, обнаружившую данные Предтеч — сведения, которые могли повредить Великому Деянию. Они истребили всех с помощью гомункулярного оружия. Лопух пытался скрыть то, что узнал, опасаясь Сторонников. В сновидениях лже-Лопуха имелись несоответствия... — Голос Портулак дрогнул. — Он сказал, что побывал там, где его на самом деле не было... Там, где побывал Лихнис.

— Значит, речь идет о слове Лопуха против слова Лихниса? — Овсяница повернулся к самозванцу. — Ты хоть что-нибудь понимаешь?

Тот пожал плечами, глядя на меня со смесью жалости и злобы.

— Выслушайте нас, — настаивала Портулак. — Лихнис всего лишь рассчитывал спровоцировать включение защитных полей. Корабль, уничтоживший народ Гриши... Мы знаем резонансные частоты его полей, но, прежде чем их с чем-то сопоставить, нам требовалось увидеть ваши поля. — Портулак сглотнула, постепенно успокаиваясь. — Я передаю данные на все корабли. Взгляните сами. Взгляните, что эти мерзавцы сделали с народом Гриши.

Последовала пауза — собравшиеся оценивали данные, к которым только что предоставила доступ Портулак. Раскрывая эту информацию, она серьезно рисковала, поскольку теперь у наших врагов появился повод расправиться с нами, даже если это означало убийство всех остальных на острове. Но я был с ней согласен. Вариантов у нас не осталось.

За исключением одного.

— Весьма впечатляюще, — заметил Овсяница. — Но у нас нет никаких доказательств, что вы не подделали эти данные.

— К ним привязан идентификатор Лопуха, — ответила Портулак.

Овсяница с сожалением на нее посмотрел:

— При определенной изобретательности идентификатор всегда можно подделать. Вы сами признались, что вторглись на корабль Лопуха. Откажись от участия в этой авантюре, Портулак, пока не поздно.

— Нет, — сказала она. — Не стану.

Овсяница кивнул стоявшим вокруг, в том числе нескольким старшим Сторонникам:

— Арестуйте обоих.

Я нащупал металл под своим костюмом цвета пламени. Пальцы сомкнулись на рукоятке лучемета Гриши. Толпа смолкла, когда в свете фонарей блеснуло зловещее маленькое оружие, которое я заблаговременно настроил на Лопуха. Я нажал на украшенную драгоценным камнем кнопку, и оружие шевельнулось, будто ведомое невидимой рукой, едва не вырвавшись из моего кулака. Развернувшись к Лопуху, лучемет уставился на него змеиным взглядом, и даже если бы я его отпустил, оно продолжало бы следовать за назначенной целью.

— Прошу всех отойти, — сказал я.

— Только без глупостей, — проговорил Овсяница, глядя, как расступается толпа вокруг двойника Лопуха.

Реальность сомкнулась вокруг меня, подобно тискам. Я увидел настоящего, умирающего на своем корабле крайней мере, мне так казалось. Нажав на спуск, я убью автомат, биомеханический конструкт, запрограммированный точно имитировать поведение Лопуха... но убью не живое существо. Не того, кто осознаёт себя.

Но что, если на корабле умер двойник, а здешний Лопух настоящий? Что, если вся история насчет Гриши и смертельного яда — ложь, а настоящий Лопух стоит передо мной? Я понятия не имел, кому мог понадобиться сталь замысловатый фарс... но и исключить подобное тоже не мог. Внезапно мне в голову пришла еще одна возможность — а вдруг у Лопуха имеются враги среди шаттерлингов, которые хотят его убить, но при этом взвалить вину на кого-то другого? От этих лихорадочно сменяющих друг друга мыслей у меня закружилась голова. Нужно было сделать простой выбор. Нужно было довериться интуитивному ощущению, где правда, а где ложь.

— Если это ошибка, — сказал я, — прошу меня простить.

Я нажал на спуск. Поток заряженных частиц рассек пространство и вонзился в грудь стоявшего передо мной.

Двойник Лопуха приложил ладонь к дымящейся ране, раскрыл рот, будто собираясь что-то сказать, и осел наземь. Толпа в ужасе закричала, пораженная зрелищем: один шаттерлинг Горечавки убил другого.

Я выпустил из руки лучемет. Тот остался парить передо мной, словно приглашая выстрелить еще раз. Двойник Лопуха лежал на боку, подняв к небу совершенно сухую ладонь, которую только что прижимал к ране. Крови на ней не было, Я облегченно вздохнул. Все наверняка поймут, что я убил а бескровный конструкт. Но едва я успел об этом подумать, как застреленный дернулся и изрыгнул на идеально-белый мрамор террасы комок черной крови. На его лице застыли страх и понимание. А потом он замер.

Толпа набросилась на меня; оружие отлетело в сторону. Меня стащили с постамента и прижали к земле так, что я едва мог дышать. С меня со звериной яростью срывали одежду. Я слышал крики одиночек, пытавшихся оттащить от меня остальных, но всеобщие гнев и отвращение были чересчур сильны, чтобы противостоять им. В груди у меня что-то треснуло; после удара кулаком в челюсть я ощутил вкус крови. Я корчился и извивался, борясь за жизнь, но нападавших было слишком много. Большинство оставалось в карнавальных масках.

Когда я уже был готов лишиться чувств, атака вдруг прекратилась. Кто-то в последний раз пнул меня в грудь, отчего позвоночник пронзило острой болью, а затем отошел в сторону. Меня оставили лежать на земле, сплошь в ушибах и с окровавленным ртом. Я знал, что они еще не закончили.

Сотни людей столпились у низкого ограждения балкона. Они смотрели на море, привлеченные чем-то происходившим за пределами острова. С трудом поднявшись на ноги, я подковылял к сгорбившейся Портулак. Ей досталось меньше, чем мне, но на губе виднелась ссадина.

— Как ты? — спросил я, сплевывая кровь.

— Получше тебя, — ответила она.

— Вряд ли все закончилось. Их просто что-то отвлекло... Может, сумеем добраться до наших кораблей?

Она покачала головой, стирая пальцем кровь с моего подбородка.

— Мы это начали, Лихнис. Нам и заканчивать.

— Это все Овсяница, — сказал он. — Он, и больше никто.

Мы последовали за зрителями на балкон. Никто не обращал на нас внимания, даже когда мы проталкивались вперед. Все взгляды были устремлены на море. Из полуночных вод всплывали изящные существа, черные, как сама ночь. Они взмывали над волнами, отталкиваясь огромным хвостом и плавниками, и из дыхал вырывались белые фонтаны.

— Что происходит? — спросила Портулак.

— Не знаю, — ответил я.

— Ты же все планировал, Лихнис. Наверняка это как-то связано с Тысячной ночью.

— Планировал. — Я поморщился от боли и понял, что сломано ребро. — Но вот этого что-то не припомню. Думал, метеорным дождем все закончилось.

Водные обитатели были теперь повсюду, всплывали десятками и сотнями.

— Как будто они к чему-то готовятся, — скатала Портулак. — К миграции или чему-то вроде этот.

— Миграция? Куда?

— Тебе лучше знать, Лихнис.

Но не пришлось ей объяснять. Вскоре водные обитатели стали покидать океан. С их тел стекали потоки воды. Сперва по одному и по двое, а потом целыми косяками они взмывали в небо между парящими утесами — нашими кораблями, — будто рожденные для того, чтобы летать.

— Этого... не может быть, — проговорил я. — Они живут в воде. Они... не летают.

— Если только ты сам не сделал их такими. Если ты не планировал это с самого начала.

Вокруг морских обитателей возникло розоватое свечение — вероятно, поле, которое позволяло им летать, а также существовать в разреженном воздухе высоко над нами. В моем мозгу всплыли призрачные воспоминания. В самом ли деле я приспособил этих существ к полету, снабдив их вживленными генераторами поля и звериным умом, которого хватало, чтобы ими пользоваться? Я попытался сосредоточиться, но возникшая в мозгу искорка тут же погасла,

— Возможно, — сказал я.

— Ладно, — кивнула Портулак. — Тогда следующий вопрос: зачем?

Но долго об этом размышлять нам не пришлось. Внезапно небо рассек надвое самый яркий метеор из всех виденных нами. Он с грохотом скрылся за горизонтом, оставив зеленоватый след.

За ним последовал другой, еще ярче.

Они как будто послужили сигналом: море вздыбилось гигантским валом улетающих водных обитателей. Их теперь были тысячи, сбившиеся в огромные стаи; каждая двигалась как единое целое. Море избавлялось от всего живого. В небе пронесся еще один метеор, ненадолго стало светло как днем. Над горизонтом разгорался зловещий ложный рассвет, свидетельствуя о чудовищном взрыве. Что-то огромное врезалось в мою планету. Глядя на новые светящиеся следы, я понял, что этот взрыв не последний.

Остров содрогнулся под нашими ногами. Странно — ударная волна еще никак не могла до нас добраться, но все ощутили чудовищный толчок. Я схватился за ограждение.

— Что... — начата Портулак.

Остров снова вздрогнул. Толпа опять начала проявлять ко мне интерес, отвлекшись от бегства водных обитателей. Портулак прижалась ко мне, и я крепко ее обнял и почувствовал, как она обнимает меня вдвое сильнее.

Толпа надвигалась.

— Стоять! — прогремело вдруг.

Все остановились и обернулись на голос. Это был Овсяница, он сидел на корточках возле трупа, по запястье погрузив руку в проделанную мной рану. Он медленно поднял скользкую от крови кисть, и я увидел в пальцах нечто извивающееся, будто маленькая серебристая морская звезда.

— Это не Лопух, — сказал Овсяница, вставая и разглядывая отвратительную дергающуюся тварь. — Это... нечто иное. Как и сказали нам Лихнис и Портулак. — Овсяница бросил на меня тяжелый и вместе с тем великодушный взгляд. — Вы были правы.

— Да, — выдохнул я, поняв, что ошибался насчет Овсяницы. Очень сильно ошибался.

— Значит, это в самом деле произошло, — продолжал он. — Один из нас совершил преступление.

— Тело Лопуха на его корабле, — сказал я. — Все можно доказать... если вы нам позволите.

Земля снова содрогнулась. Метеорная атака над головой стала непрерывной, горизонт залился ярким пламенем. Я осознал это лишь в тот момент, когда небольшой осколок рухнул с неба километрах в пятнадцати от острова, пробив в поверхности моря яркую пенящуюся рану. Почувствовав опасность, включилось защитное поле острова, заглушив грохот взрыва. Еще один метеор вонзился в воду в пятидесяти километрах от нас, подняв высокий столб перегретого пара.

Удары становились все серьезнее.

— Мы все видели доказательства, которые представила Портулак, — снова заговорил Овсяница. — Учитывая правду насчет Лопуха... думаю, нам столь же серьезно стоит отнестись и ко всему остальному, включая уничтожение целой цивилизации. — Он посмотрел на нас обоих. — Как я понимаю, вы хотели увидеть наши защитные поля?

— Так мы узнаем, кто это сделал, — сказала Портулак.

— Полагаю, вскоре ваше желание исполнится.

Он был прав. По всему острову корабли снова включали поля, защищаясь от бомбардировки метеорами, — сперва те, что поменьше, потом более крупные, и так вплоть до самых больших кораблей, выступавших за пределы атмосферы. Поля дрогнули и стабилизировались, отражая град мелких осколков.

— Так что? — Овсяница повернулся к Портулак. — Видишь то, что искала?

— Да, — ответила она. — Вижу.

Овсяница мрачно кивнул:

— Может, скажешь нам, кто это?

Портулак моргнула, парализованная чудовищностью того, о чем ей предстояло сообщить. Я взял ее за руку, пытаясь подбодрить.

— Я думала, что это мог быть ты, — сказала она Овсянице. — Твой корабль соответствовал по размерам... А когда ты разрушил замысел Лихниса...

— Вряд ли он этого хотел, — заметил я.

— Конечно не хотел, — кивнула Портулак. — Теперь это очевидно. И в любом случае поле его корабля не вполне совладает с нашими данными. Однако корабль Критмума...

Все как один воззрились на Критмума.

— Нет, — пробормотал он. — Это какая-то ошибка.

— Возможно, — согласился Овсяница. — Но остается вопрос насчет оружия, о котором упоминала Портулак, — того самого, что было применено против народа Гриши. Ты всегда интересовался древним оружием, Критмум... особенно оружием времен Гомункулярных войн.

Критмум ошеломленно уставился на него:

— Это было миллион с лишним лет назад! Древняя история...

— Но что такое миллион лет для Линии Горечавки? Ты знал, где искать это оружие, и, вероятно, неплохо себе представлял, как оно работает.

— Нет, — сказал Критмум. — Чушь!

— Вполне может быть, — кивнул Овсяница. — Так или иначе, у тебя будет достаточно времени, чтобы подготовить доводы в свою защиту перед судом товарищей. Если ты невиновен, мы докажем это и извинимся перед тобой — так же, как было с Чистецом много лет назад. Если ты виновен, мы тоже это докажем — и разоблачим твоих сообщников. Ты никогда не казался мне слишком расчетливым, Критмум, и сомневаюсь, что ты обошелся без посторонней помощи.

Выражение лица Критмума вдруг изменилось, взгляд стал жестким.

— Можете доказывать что хотите, — сказал он. — Это уже ни на что не повлияет.

— Подозрительно похоже на признание вины, — заметил Овсяница. — Значит, это правда? Ты в самом деле уничтожил целую цивилизацию лишь ради того, чтобы защитить Великое Деяние?

Критмум бросил на Овсяницу полный презрения взгляд, и в голосе появились властные нотки, которых я никогда прежде не слышал.

— Всего одна цивилизация, — проговорил Критмум. — Всего один камешек на берегу по сравнению с целым океаном возможностей! Ты всерьез считаешь, будто этот народ был для кого-то важен? Всерьез веришь, что мы будем помнить его через миллиард лет?

Овсяница повернулся к своим друзьям Сторонникам:

— Арестовать его.

Трое Сторонников направились к Критмуму. Но они успели сделать лишь три или четыре шага, как вдруг Критмум покачал головой, скорее печально, чем гневно, и разорвал на себе рубашку, обнажив до пояса гладкую безволосую грудь. Вонзив пальцы в собственную кожу, он потянул ее в стороны, будто театральный занавес, не выказывая никаких признаков боли. Вместо мышц и костей мы увидели лишь хитросплетение полупрозрачных розовых устройств, расположившихся вокруг светящейся голубым сердцевины.

— Гомункулярная технология, — с ужасающим спокойствием проговорил Овсянииа. — Он сам оружие.

Критмум улыбнулся, и в его раскрытой груди вспыхнул белый свет, который все разгорался и вскоре превратился в бьющее изо рта и глаз адское пламя. Тело конструкта корчилось в судорогах — сработавшее оружие пожирало изнутри его нервную систему. Внешняя оболочка с треском распадалась.

Но что-то все еще сдерживало взрыв. Белый свет — настолько яркий, что на него невозможно было смотреть, не мог покинуть пузырь величиной с человека, сомкнувшийся вокруг Критмума.

Я взглянул на Овсяницу. Он стоял, вытянув руки, как воображающий облик своей композиции скульптор. На пальцах сверкали толстые металлические кольца. Только теперь я понял, что это не украшения, а миниатюрные генераторы поля. Овсяница удерживал пузырь вокруг Критмума, не давая вспышке вырваться наружу и уничтожить нас всех. На его лице отражалось невероятное напряжение, которого требовало управление генераторами.

— Не знаю точно, какова его мощность, — с трудом выговаривая слова, сообщил Овсяница. — Думаю, меньше килотонны — иначе твои системы, Лихнис, обнаружили бы гомункулярную технологию. Но ее вполне хватит, чтобы снести этот балкон. Остров может окружить это... существо полем?

— Нет, — ответил я. — Я просто не предусмотрел... такой возможности.

— Так я и думал. Вряд ли я сумею долго его удерживать... может, секунд двадцать пять или тридцать. — Взгляд Овсяницы был полон железной решимости. — У тебя есть контроль над этим зданием, Лихнис? Можешь менять его форму по своему желанию?

— Д-да, — заикаясь, ответил я.

— Тогда нужно сделать так, чтобы я и он провалились сквозь пол.

Их разделяло всего несколько метров. Мне требовалось лишь на мгновение сосредоточиться, чтобы приказать куску пола рухнуть вниз. Но тогда я отправил бы Овсяницу на смерть.

— Давай же! — прошипел он.

— Не могу, — сказал я.

— Лихнис, убедительно произнес он, — я хорошо тебя знаю и всегда критиковал за бесхребетность. Что ж, теперь у тебя появился шанс доказать, что я ошибался. Так что давай! Сделай это! Ради Линии!

Я взглянул на лица остальных шаттерлингов. В них читалась боль, но вместе с тем и мрачное согласие. Они без слов говорили мне, что выбора нет. Они приказывали убить Овсяницу и спасти всех нас.

И я это сделал.

Я пожелал, чтобы пол вокруг Овсяницы и Критмума отделился от балкона. Крошечные модули, из которых состоял пол, с тупой покорностью исполнили мое желание, разорвав молекулярные связи, соединявшие каждый из них с соседним.

В течение душераздирающего мгновения казалось, будто пол завис на месте.

Поле вокруг Критмума дрогнуло, начиная терять целостность. Генераторам Овсяницы не хватало мощности, а сам он больше не мог сосредоточиться.

Он посмотрел на меня и кивнул;

— Хорошая работа, Лихнис.

А потом они рухнули.

Падать было далеко, и они все еще летели, когда все остальные разом устремились к краю балкона. Вспышка на миг затмила самые яркие хвосты продолжавших сыпаться на планету метеоров. Овсяница верно оценил мощность оружия — примерно килотонна. Он был прав: взрыв бы убил нас всех и переломил башню пополам, не будь балкон вынесен так далеко в сторону. То была лишь случайная прихоть проектировщика, но она спасла нас.

Она — и Овсяница.

В ту ночь случилось большое космическое сражение, но на этот раз настоящее, а не инсценированное в память о каком-то покрытом туманом времени конфликте. Настоящий Критмум находился на своем корабле, и когда конструкту не удалось уничтожить остров, хозяин сбежал на орбиту — вероятно, чтобы оттуда обратить вооружение корабля против сбора. Но союзники Овсяницы были начеку, и когда корабль Критмума сорвался с места, за ним последовал десяток других. Его перехватили над разорванной атмосферой моей гибнущей планеты, и небо осветила чудовищная вспышка взрыва. Критмум погиб — или, по крайней мере, та версия Критмума, которую послали внедриться в наше собрание. Она вполне могла оказаться не последней. И это мог быть не единственный самозванец среди нас.

После сражения меня отвела в сторону Чина, одна из Сторонников, и поделилась тем, что было ей известно.

— Овсяница поддерживал Великое Деяние, — сказала она. — Но не любой ценой. Когда он узнал, что во имя Деяния было совершено зверство... уничтожение целой человеческой цивилизации, он понял, что не все мы разделяем его взгляды.

— Значит, Овсяница обо всем знал с самого начала сбора? — потрясенно спросил я.

— Нет. Он располагал лишь обрывками информации — намеками, слухами, сплетнями. Кто совершил преступление и насколько глубоко они связаны с Линией Горечавки — это ему было неведомо. И он не знал, можно ли доверять остальным Сторонникам. — Она помолчала. — Он доверял мне и другим. Но не всем.

— Но Овсяница говорил со мной о Великом Деянии, — сказал я. — Мол, всем нам нужно объединиться, чтобы воплотить его в жизнь.

— Он считал, что так будет лучше всего. Но вполне возможно, он прощупывал тебя — вызывал на откровенность, хотел выяснить, какие у тебя мысли на этот счет.

Чина взглянула на бурлящее море, испещренное сотнями открывшихся в коре планеты вулканических жерл. Мы смотрели с головокружительной высоты — остров отделился от сбора и медленно поплыл в космос, толкаемый огромными двигателями, которые я установил в его каменном основании. Взрыв оружия Критмума разнес окрестные острова, их обломки рухнули в море. Оставшийся после главного острова кратер стремительно заполнился водой, и теперь ничто не указывало на то, что он вообще когда-то существовал.

Празднество закончилось.

— Он подозревал, что в преступлении замешан кто-то из Сторонников, — продолжала Чина. — Но не мог исключить и участия кого-то постороннего, спящего агента, которого никто не мог бы заподозрить.

— Наверняка он подозревал нас с Портулак, — сказал я.

— Возможно. Все-таки вы много общались друг с другом. Могу лишь сказать в утешение, что вряд ли вы были единственными подозреваемыми. У него могли быть сомнении даже насчет Критмума.

— Что теперь будет с Великим Деянием?

— Это вопрос не только Линии Горечавки, — ответила Чина. — Но полагаю, многие будут настаивать, чтобы его положили под сукно на несколько сотен тысяч лет. Пока не остынут страсти. — В ее голосе появились грустные нотки. — Овсяница пользовался уважением, и у него было немало друзей вне нашей Линии.

— Я его ненавидел, — сказал я.

— Вряд ли его это волновало. Всерьез Овсяницу заботила только судьба Линии. Ты правильно поступил, Лихнис.

— Я его убил.

— Ты спас всех нас. И Овсяница тебе за это благодарен.

— Как ты можешь знать? — спросил я.

Она приложила палец к губам:

— Я знаю. Разве тебе этого мало?

Чуть позже мы с Портулак стояли в одиночестве на самом высоком балконе центральной башни острова. Остров поднялся на такую высоту, что оказался бы за пределами атмосферы сбора, если бы атмосфера сохранилась.

Далеко внизу сквозь подрагивающую пелену защитного пузыря было видно, как корчится в агонии моя планета. На нее сыпались яростные удары — ежеминутно падали по крайней мере два, а иногда три или четыре астероида. Взрывы рассеяли большую часть атмосферы, и в небо на тысячи километров взмывали по параболе оплавленные куски литосферы с огненными хвостами. Чем-то это напоминало корональные арки звезды позднего типа. Океан исчез, превратившись в пар и пыль. Сотрясения от многочисленных взрывов уже нарушили тонкий механизм магнитогидродинамического ядра. Сохранись на планете место, где все еще была бы ночь, там наверняка шикарно смотрелось бы порожденное магнитной бурей сияние. На миг я пожалел, что сделал такое сияние частью всего представления.

Но жалеть было поздно. И я знал, что в следующий раз это будет уже не моя забота.

Портулак взяла меня за руку.

— Не грусти, Лихнис. Ты отлично справился. Прекрасный финал.

— Думаешь?

— Об этом будут говорить еще миллион лет. То, что ты сделал с теми китами... — Она с нескрываемым восхищением покачала головой.

— Не мог же я позволить, чтобы они остались в океане.

— Это был чудесный момент. Если забыть обо всем остальном... Хотя и сейчас не так уж плохо.

Мы помолчали, глядя на череду взрывов. В мантии планет уже возникали трещины — сверкающие, как солнце, раны величиной с континент.

— Я создал нечто, а теперь разрушаю его. Тебе не кажется, что это слегка... по-детски? Овсяница наверняка бы не одобрил.

— Не знаю, — ответила Портулак. — Вряд ли эта планета имела шансы нас пережить. Она была создана, чтобы существовать в конкретный момент времени — как песчаный замок или ледяная скульптура. Была — и нет. В том-то и состоит ее красота. Кто бы восхищался песчаными замками, если бы они существовали вечно?

— Или закатами, — сказал я.

— Только не начинай опять про закаты, — взмолилась она. — Я думала, ты полностью избавился от подобных мыслей.

— Так и есть, — кивнул я. — Окончательно и бесповоротно. А сейчас я думаю над совершенно другой темой моего путешествия. Это не будет иметь ничего общего с закатами.

— Вот и хорошо.

— Что-нибудь вроде... водопадов.

— Водопадов?

— Сама знаешь, они есть почти повсюду. На любой планете с неким подобием атмосферы и неким подобием поверхности рано или поздно возникает нечто похожее на водопад. Если не особо придираться к тому, что подразумевается под словом «вода».

— Вообще-то, мне нравятся водопады, — сказала Портулак. — Помнится, видела один в пути... высотой десять километров, из чистого метана. Я стояла под ним и чувствовала исходящий от него холод. Вполне хватило, чтобы дрожать от восторга.

— Вероятно, его давно нет, — с грустью проговорил я. — Они живут недолго — по сравнению с нами.

— Но ты наверняка найдешь водопад даже получше того.

— Буду искать очень тщательно. Путешествуя, я нанес на карту несколько многообещающих рек — там геологические условия способствуют образованию водопадов. Надеюсь вновь побывать в этих местах, вспомнить былое.

— Привези мне воспоминание.

— Обязательно. Жаль только, что ты никогда не увидишь водопады собственными глазами... — Я замолчал, сообразив, что разговор подошел к опасному моменту. — В смысле, мы вместе не увидим.

— Ты же знаешь, что Линия не поощряет запланированные связи, — сказала Портулак, будто требовалось мне об этом напоминать. — Подобные встречи разрушают сам дух случайности и приключений, который хотела вселить в нас Абигейл. Если мы встретимся до следующего сбора, это может произойти исключительно по воле случая.

— Значит, мы никогда не встретимся.

— Скорее всего, никогда.

— Дурацкое правило, верно? Если учесть все, что здесь случилось... И какое нам, собственно, до него дело?

Портулак долго молчала, прежде чем ответить.

— Лихнис, мы традиционалисты. Мы преданы Линии до мозга костей.

Она крепче сжала поручни, глядя, как с расплавленной планеты стремительно взмывает последний из моих водных обитателей, задержавшийся по причине лени, а может, инстинктивного любопытства. Окруженное полем гигантское существо было черным как ночь и гладким, на его брюхе играли медно-красные отблески пожаров. Оно зависло на уровне балкона, всмотрелось в нас одним маленьким глазом — окруженный морщинами, он был до жути похож на человеческий. Затем, сильно ударив хвостом, существо унеслось на орбиту, где уже собрались его сородичи.

— Впрочем, есть кое-что еще, — добавила Портулак.

— О чем ты?

— Наверное, не стоило об этом упоминать... но, возможно, я не слишком благоразумно поступила. Помнишь тот трюк, который я проделала, чтобы проникнуть на корабль Лопуха? Он столь же успешно сработал и с твоим.

— Что ты сделала?

— Ничего серьезного. Просто установила на твоем корабле копию моего полетного плана... для твоего сведения. Чтобы ты всегда знал, где я нахожусь.

— Ты права, — произнес я. — Это было крайне неблагоразумно.

— Я ничего не могла с собой поделать.

— Вряд ли наша встреча была бы уместной.

— Это точно, — энергично кивнула Портулак.

— Но ты все равно будешь придерживаться своего плана?

— Досконально. — Она допила вино и швырнула пустой бокал в пространство.

Я смотрел ему вслед, ожидая короткой вспышки при ударе о пузырь. Но не дождался — Портулак взяла меня за руку и повернула лицом к себе.

— Идем внутрь, Лихнис. Всем хочется услышать, чья нить стала лучшей.

— Не могу поверить, что после всего случившегося это еще кого-то волнует.

— Нельзя недооценивать целительную силу человеческого тщеславия, — глубокомысленно изрекла Портулак. — Кроме того, дело не только в нити. Нужно создать два мемориала: для Лопуха и Овсяницы.

— Когда-нибудь нам потребуется мемориал и для Критмума, — сказал я.

— Думаю, мы постараемся как можно скорее о нем забыть.

— Возможно, он все еще жив. Или его прикончили и заменили двойником, как Лопуха. У меня такое чувство, что с ним еще не покончено. Как и с Великим Деянием.

— Но сейчас мы выиграли сражение. Разве этого мало?

— Тут не поспоришь, — вздохнул я.

— И все же кое-что меня беспокоит, — сказала Портулак. — Мы так никому и не сказали, что моя нить была не совсем настоящей. Рано или поздно об этом узнают.

— Но не сегодня.

— Лихнис... если победительницей окажусь я... что мне делать?

Я изобразил озабоченность, с трудом пряча улыбку:

— Веди себя так, как вел бы себя я. Храни серьезное выражение лица.

— Предлагаешь... просто согласиться? Не очень-то честно, тебе не кажется?

— Совсем нечестно, — кивнул я. — И все же оно того стоит.

Портулак сжала мою руку, и мы направились в зал, где ждали остальные. Под нами первобытный огонь пожирал мою маленькую планету, а высоко над ней собирались стаи водных обитателей, готовясь к долгой миграции.