Тучи над страной Солнца

-- Нет, тут дело совсем в другом, отец. У нас принято бережно относиться ко всем женщинам, они же делят женщин на порядочных и непорядочных, и ведут себя с ними по-разному. Порядочными они считают тех женщин, в чьей незапятнанности ни у кого нет никаких сомнений. Обычно это состоятельные женщины, у которых есть мужья и отцы, и которым не нужно самим зарабатывать на хлеб. С ними посторонний мужчина не может даже поговорить наедине, ибо это бросает на них тень. Может быть, христиане настолько не владеют собой и своими желаниями, что уверены -- простым разговором дело в таких обстоятельствах ограничиться не может, мужчина попытается непременно совершить нечто бесчестное. Во мне, кстати, многие вообще видели невоздержанного и лишённого всякого нравственного чувства дикаря, готового броситься на них в любой момент ни с того ни с сего.

-- Ну а всех остальных женщин они считают непорядочными. В эту категорию входят как действительно развратные женщины, так и просто те, кто неосторожно дал основание считать своё целомудрие подпорченным, или просто девушки-сироты, вынужденные идти в служанки, чтобы прокормить себя. А также.... также женщины-нехристианки. Ведь ни одна из нехристианок не может предъявить достаточные для них доказательства своей незапятнанности! А "непорядочную" женщину можно без зазрения совести оскорблять и унижать, в то же время читая ей проповеди на тему, какая она плохая и виноватая. Иногда случается, что несчастные идут торговать собой не столько от нужды, сколько потому, что им всё равно приходится терпеть позор, вот и предпочитают не за даром. Отец, меня порой в дрожь бросает от мысли, какая участь ждёт женщин нашего народа, если они окажутся в их руках! Хорошо ещё, что наши женщины очень редко плавают на кораблях!

-- Лань очень хорошо изучила их нравы. Их обычай таков, что они каждый день читают свою священную книгу "Библию", и не просто читают, а рассуждают над ней, и делают из неё выводы для своей повседневной жизни. Конечно, когда я учился, я прослушал курс критики христианства, но всё-таки я не подозревал, что это такая страшная книга. Там рассказывается, как народ, поклоняющийся их богу, истреблял другие народы только потому, что те поклонялись другим богам. За это, по их мнению, можно убить. Поэтому, когда они истребляли мирный народ, они чувствовали при этом себя правыми, и потом много лет хозяйка-старуха уверяла Лань, что и она, и её родные заслужили свою ужасную участь.

-- Теперь понятно, почему Джон Бек собирался устроить нам такое, -- сказал Инти.

-- Джон Бек?! -- вскрикнула Лань, вздрогнув.

-- Это тот самый миссионер, который хотел испортить нам водопровод, -- сказал Инти, -- а ты его знаешь?

-- Это тот самый негодяй, который подговорил англичан убить моих соплеменников, уверяя всех, что в этом нет ни малейшего греха, - сказал Лань, - а потом он надругался надо мной, и отдал меня в рабство своей матери. Я потом ещё спрашивала её, за что убили мою мать, ведь больная, она была беспомощна и беззащитна. А она в ответ только повторяла слова из Библии, что нужно истребить весь народ, включая женщин, познавших мужа, и мальчиков, и только девушек, не тронутых мужчиной, можно оставлять в живых, обратив их в рабство.

Инти ненадолго задумался:

-- Вот чего я не пойму -- вроде бы те, кто уехал в Новую Англию, порвали со своей родиной. Отчего же Джон Бек приехал проповедовать к нам, прикрываясь нашей договорённостью со той страной, откуда они бежали. Кстати, в чём причина разрыва?

-- Как я понял, отец, дело заключается в вере? В Англии король разорвал со Святым Престолом, и объявил главой церкви себя. Не всем это понравилось. Были и те, кто предпочёл бы, чтобы всё оставалось по-старому, а были и те, кто считал, что короля вообще не нужно -- ни во главе государства, ни во главе Церкви. Что управление должно быть общим делом... На их языке это будет как-то... я слово забыл.

-- Может, "республика"? - робко подала голос Заря.

-- Да, спасибо. Это именно то самое слово. Разумеется республика должна быть для всех взрослых полноправных мужчин общины. Полноправными являются только те, у кого есть своё хозяйство, а слуги не имеют права голоса. Женщины и рабы -- тоже. И эта самая республика -- для них и есть некое священное дело. Понятное дело, что их Корона от такого не в восторге. Говорят, у них дома за это вешают, и по тюрьмам сажают.

-- Значит, Джон Бек проповедовал вещи, которые у них там виселицей грозят? -- переспросил Инти, -- Но если так, то мы можем, сославшись на то, что он проповедовал против монархии, легко оправдаться перед их Короной.

-- Не совсем так, отец, -- сказал Горный Ветер, -- у себя они могут карать за некоторые преступления весьма жестоко. Однако если их подданный совершит подобное же преступление против чужестранцев, и они посмеют его наказать, то Корона может отомстить за своего подданного.

-- Не вижу логики.

-- Да логика тут довольно проста, отец. Вот почему мы казним убийцу? Не для того чтобы сделать ему плохо, и таким образом проучить, а чтобы обезопасить себя от него. Однако в нашем государстве можно охотиться на диких животных, крестьянину не возбраняется заколоть свою скотину...И тебе это не кажется странным?

-- А разве есть страны, где запрещено охотиться и закалывать скотину? Если бы кто сдуру принял такой закон, люди бы стали с голоду помирать.

-- Я кое-что читал о таких странах у англичан, но не уверен. Впрочем, я не об этом. Мы караем за убийство человека, но не наказываем за смерть животного. Так вот, для этих подонков все неевропейцы -- сродни животным, которых можно убивать, грабить, вероломно обманывать... Меня раньше удивляло, отчего у них морские разбойники, грабившие чужестранцев, могут стать вельможами -- а на самом деле ничего удивительного! Если он грабил не соотечественников, а чужаков, то для его соотечественников это не преступление. Ну и проповедовать что угодно таким дикарям как мы для англичан не запрещено. И убивать нас не запрещено. А вот нам его казнь может аукнуться. Но может и нет. Всё зависит не от того, что сделаем мы, а от того, хотят ли они за нас приняться или нет? Видимо, сейчас им не до нас, но я могу и ошибаться... -- Горный Ветер вздохнул, -- Закон они почти боготворят, но он у них только для них, а в отношении нас -- полный произвол.

-- Что же это получается, -- вздохнул Инти, -- если не казнить Джона Бека за совершённые им преступления, то как после этого себя уважать? А если казнить -- можно войну спровоцировать. Скажи, а вот если бы у нас его за оскорбления толпа растерзала -- тоже была бы речь о войне?

-- Ну если бы толпа, а не власти, было бы проще оправдаться, -- ответил Горный Ветер, -- конечно, если бы они наши оправдания слушать стали. Ведь они уверены, что наш народ и есть кровожадная толпа, это они, будучи высшей расой, могут собраться вместе и порешить убить всех соседей при помощи общего голосования. Лань не слышала, чтобы хоть кто-то был против...

-- Горный Ветер рассказывал мне о правителя-злодеях, которые приказывали своему народу идти и убивать других, а тех, кто не хотел подчиняться, бросали в тюрьмы и убивали. Если бы тут был такой злодей, я бы, может, и поняла бы тех, кто его слушался по принуждению, -- сказала Лань,утирая выступившие слезы, -- но у них не было такого правителя! Они собрались вместе и решили это сделать сами, без чьего-либо приказа или принуждения. Джон Бек только проповедовал, но они сами выбрали его послушаться!

-- Твой народ будет отомщён, Лань, -- пообещал Инти. Поймав вопросительный взгляд своего сына, он продолжил, -- конечно, надо всё хорошенько продумать, но такое преступление нельзя оставлять безнаказанным. Ведь пока этих негодяев мало и они далеко, они ещё не опасны для нашей страны, но мы должны думать не только о сегодняшнем дне, но и о том, что может быть через 100-200 лет. Ты, Горный Ветер, говоришь, что колония быстро растёт. Если они и дальше будут продолжать в том же духе, вероломно заманивая в ловушку и истребляя целые народы, то со временем там окажется такая держава, рядом с которой Испания покажется безобидным щенком. Держава, чьи люди с молоком матери будут впитывать мысль о допустимости и даже необходимости убийств и вероломства. Держава, перед которой более честные противники будут проигрывать уже в силу своей большей честности. Появление такого монстра было бы просто катастрофой для всех народов нашего полушария, и потому мы должны постараться эту катастрофу предотвратить, тем более что пока это ещё сравнительно нетрудно. Мы должны вступить в контакт с народами, живущими неподалёку от англичан, предупредить об их вероломстве, и научить их обращаться с ружьями, конечно, познакомив при этом с разумным устройством общества. Всё это, правда, очень затратно, и убедить казначейство в необходимости таких трат после провала в Амазонии мне будет очень нелегко, но.... надо! Потому что замыкание в собственных границах и отказ от активной внешней политики грозит нам таким провалом, по сравнению с которым прежние амазонские неудачи покажутся мелочью. Переход к глухой обороне грозит Тавантисуйю гибелью. К тому же мы не должны забывать, что предки завещали нам превратить в единый айлью весь мир!

Слушая Инти, Заря с радостью думала, что когда-нибудь, пусть даже и через столетия, лживый, коварный и жестокий мир христиан исчезнет как дым, а вместо него возникнет другой, где народы будут жить как братья, также, как это теперь есть в Тавантисуйю, мир, где не будет рабства и растаптывания человеческого достоинства, мир, устроенный разумно и справедливо. Ради этого Заря была готова на любой подвиг, даже на перевод дневника Джона Бека.

Наконец-то изучение растреклятого дневника было окончено. Оказывается, план Джона Бека был связан с куда большим вероломством, чем она даже могла подозревать. Негодяй знал, что в Тавантисуйю есть водопровод, и потому привёз из своих земель склянку с заразой, которой было достаточно отравить воду. Никто бы не подумал, что разразившаяся эпидемия может быть делом рук человека -- болезни все привыкли связывать с силами, стоящими над людьми. Нет сомнения, после такого дела проповедь Джона Бека о Боге, готовом покарать Тумбес, могла иметь успех. Однако негодяй не учёл одного -- водопровод в Тавантисуйю, как впрочем и все остальное, строили на совесть. Ещё во времена Манко обнаружили, что пыль, взбиваемая копытами лошадей загрязняет воду в водоводе, и потому вода стала идти по цельным и накрепко запаянным трубам, поднятым в среднем на два человеческих роста над землёй. Так что проделать в них без инструментов даже маленькую дырку было сложно. Вот и пришлось ему несколько раз примеряться. Сперва место искал, потом дырку проделывал, да всё чтобы издали никто не заметил...

После перевода посвящённых этому делу кусочков дневника Заря покинула дом Инти и вернулась к своей работе в столовой. Там официально считалось, что девушка имела несчастье споткнутся и вывихнуть ногу, и потому ей пришлось провести несколько дней в доме у людей, живших по соседству. Про новое платье говорила, что ей прислали подарок от родных. Ей верили и никому не приходило в голову связывать её исчезновение с арестом Джона Бека, который стал объектом обсуждений. Для одних это был повод для зубоскальства, другие его жалели чисто из гуманной привычки жалеть всех арестованных. Одиозность вещей, которые говорил проповедник, стала как-то забываться, а в просочившуюся в народ версию, что тот хотел отравить водопровод мало кто верил. "Это слишком жестоко и ужасно, чтобы быть правдой", -- для многих тумбесцев этот аргумент звучал неотразимо. Благодаря образованию привыкшая мыслить рационально, Заря в упор не могла проникнуть в логику тумбесцев, почему-то считавших одни жестокие и ужасные вещи вполне возможными и даже неоспоримыми, а другие -- нет.

Вскоре в город приехал судья, и должен был состояться суд. Первым, однако, судили Якоря. Заря ждала этого суда с трепетом и волнением. Инти сказал, что он тайно, под маской, навещал юношу в камере и поговорил с ним. В его невиновности он убеждён. Инти своей властью мог бы вытащить юношу из застенков, но тот предпочёл открытый суд, на котором хотел не только доказать свою невиновность, но и показать, что на него злонамеренно возводят напраслину. Настрой юноши вызывал уважение, однако слишком многое зависело от свидетелей, при этом до Инти доходили сведения, что на них давят. Впрочем, об этом итак можно было догадаться -- кто будет без давления наговаривать на невиновного? Купить же свидетелей в Тавантисую было практически невозможно. Во-первых, практически нечем, кроме, разве что, продвижения вверх по карьере, а во-вторых, "продаться" даже за должность считалось ещё большим грехом, чем поддаться давлению.

Заря помнила этот день как во сне. По случаю суда почти никто не работал, многие заранее расположились на площади, принеся туда стулья или то, на чём можно сидеть. По случаю суда даже вынесли стулья из столовой. Лицо судьи выражало беспристрастность. Ввели Якоря, он был бледен, но твёрд и спокоен. Если в глубине души он чего-то и боялся, то всё равно виду не показывал. Даже свои цепи он умудрялся нести как будто с гордостью, больше напоминая этим пленного героя, нежели преступника.

Формальное обвинение должен был озвучить сам наместник, но вместо него был его сын. Юноша чувствовал себя много более неловко, чем сам обвиняемый. На вопрос, почему его отец отсутствует, тот смущённо ответил, что наместник ночью занемог и лекаря велели ему лежать в постели, потому обязанность зачитать обвинение возложили на него.

-- Сам я, в отличие от моего отца, не очень глубоко вникал в это дело, и потому знаю не больше, чем написано в этой бумаге, -- сказал Уайна Куйн, показывая находившийся у него в руках документ. Пока юпанаки читал обвинение, и Заря, и Инти, с разных точек наблюдавшие эту сцену, могли только губы кусать от досады. Значит, наместник уже понял, что дело провальное, и нарочно сделал вид, что занемог, чтобы все шишки свалились на его сына. Даже если потом судья всё-таки настоит на допросе наместника, тот, уже зная все расклады, сможет легко вывернуться, изобразив всё так, будто его слова и приказания как-то не так поняли. Да, хитрец заранее заготовил себе все пути к отступлению.

После того как обвинение было зачитано, судья обратился к Якорю.

-- Признаёшь ли ты себя виновным в этом преступлении?

-- Не признаю. Я не делал ничего из того, в чём меня здесь обвиняют. С Кипу мы не враждовали. Есть люди, которые в ту же ночь видели меня далеко от его дома, и могут подтвердить это. Мало того, я сам хочу пожаловаться -- держа меня под арестом, мне угрожали, что если я не сознаюсь, то меня всё равно засудят, и тогда меня ждёт смерть, а если сознаюсь -- то дело обойдётся только золотыми рудниками, намекая, что оттуда мне могут помочь убежать. Но я не преступник, и не хочу им становиться, взяв на себя чужую вину, и тем самым помогая настоящему преступнику избежать возмездия. Я уверен, что меня обвинили во многом из-за того, чтобы отвлечь внимание от настоящих убийц -- христиан!

После этой речи на площади установилась гробовая тишина. Никто не ожидал, что Якорь так прямо и озвучит вслух то, о чём про себя думали многие. Но с другой стороны, терять ему уже было нечего.

Потом судья тихо сказал:

-- Это слишком серьёзное обвинение, чтобы бросаться им просто так. Какие у тебя основания обвинять христиан?

-- Все знают, как Кипу их раздражал,задавая им разные хитрые вопросы. Они его ненавидели, только им была выгодна его смерть. Это может подтвердить весь город!

-- Пусть так, но как ты объяснишь, что столько людей свидетельствуют против тебя?

-- Я не знаю, по какой причине -- из трусости или корысти на меня клевещут, но я уверен, что прямо здесь перед вами смогу защитить своё доброе имя.

-- Что ж, хорошо если так, -- ответил судья, -- введите первого свидетеля.

-- Меня зовут Хрупкий Цветок, -- сказал юноша, -- я был соседом Якоря до его ареста.

-- Что ты знаешь об этом деле?

-- В ту ночь мы, студенты, устроили пирушку. Там много пили и много говорили. Я уже точно не помню о чём именно. А потом Кипу и Якорь поссорились. После чего с пирушки разошлись, а Якорь перед сном ругал Кипу и говорил, что это дело так не пройдёт. Я уже засыпал, но увидел, что Якорь вдруг стал собираться куда-то уходить. С утра он уже был на месте. А потом на следующую ночь его арестовали, и нашли чёрный плащ со следами крови. Вот и всё, что я знаю.

-- Что ты скажешь по поводу всего этого, Якорь?

-- Скажу, что прежде считал этого человека своим другом и не ожидал от него столь подлой лжи. Да, мы действительно были соседями. Точнее, у меня не было выделенного места в общежитии, так как мои родные живут здесь, но мы с ним и в самом деле делили его комнату, так как у меня дома не были рады моим поздним приходам домой. Что касается той роковой ночи, то ссориться мы с Кипу всерьёз не ссорились, я, правда, шутил над ним и на трезвую голову такие шутки выглядят не очень красиво, особенно теперь, когда он так пострадал. Но никуда я среди ночи не уходил, и убивать Кипу я даже не думал!

-- Принесите вещественное доказательство!

Вышел воин, и принёс черный плащ, на котором при ярком солнечном свете можно было увидеть какие-то тёмные пятна.

-- Этот плащ был найден в комнате во время обыска после ареста. Якорь, объясни, как этот предмет попал к тебе и чья на нём кровь?

-- Этот плащ действительно мой, я специально его раздобыл, чтобы подразнить служителей распятого бога, имеющих привычку разгуливать в женских платьях. Кровь я на него не проливал, она может быть чьей угодно. Ради того, чтобы меня оклеветать, можно было зарезать и морскую свинку, тем более что главная свинья за мою кровь даст куда больше! -- в толпе обалдели. Уайна Куйн в смущении от того, что так дерзко скаламбурили имя его отца(да и его собственное) на секунду закрыл лицо руками, но потом, видимо вспомнив, в какой роли здесь находится -- отдёрнул их. При этом Якорь взглянул ему прямо в глаза, и сказал твёрдо:

-- Послушай, не стоит. Я вижу, что ты здесь находишься не по своей воле, и потому лично против тебя ничего не имею. Но за свой позор благодари папашку.

Уайна Куйн ничего не ответил, лишь опустил голову.

-- Ладно, не стоит задерживаться на этом, -- сказал судья, -- пусть говорит тот, кто видел его на улице в ночь покушения.

Вышел другой юноша и сказал:

-- Меня зовут Шпинат. Я живу недалеко от дома Кипу. Я видел Якоря после нашей пирушки недалеко от дома Старого Ягуара. Он был в плаще и держал в руках большой камень.

-- Погоди, -- сказал судья, -- если он был в плаще с капюшоном, то почему ты так уверен, что это был именно он?

-- Ну, он на мгновение снял капюшон и лунный свет осветил его лицо.

-- Шпинат, ты что несёшь? -- вскричал Якорь, -- ночь была безлунная! Это многие помнят!

-- Безлунная? -- испуганно переспросил Шпинат, -- Ну, значит не луна, а звезда...

Тогда Якорь заговорил твёрдо:

-- Шпинат, Хрупкий Цветок, я считал вас своими друзьями, и до последнего надеялся, что вы не будете на меня клеветать, но увы... Я знаю причину, по которой вы согласились меня оклеветать. Я знаю, что тотчас же после моего ареста всем участникам той злополучной пирушки, которые живут в общежитии, пришли одинаковые записки -- мол, если не будете все как один уверять, что я с Кипу поссорился, и потом его убил, то о содержании разговоров на этом застолье станет известно самому Инти.

-- Ах вот ты как! -- вскричал Шпинат, -- самому всё равно петлю с шеи не скинуть, так других за собой утянуть вздумал! Бессовестный!

-- Тихо! - властно крикнул судья, - тут вскрываются обстоятельства крайней важности. Сперва говори ты, Якорь! О чём вы говорили на пирушке?

-- О том, что род Потомков Солнца мы привыкли считать потомками богов лишь по традиции, а некоторые дошли до того, что стали говорить, будто даже и смерть самого Первого Инки ни на что бы не повлияла, иные даже осмеливались говорить, что это даже и к лучшему, может, новый Первый Инка окажется лучше предыдущего, и что в любом случае это будет не сын Асеро... Конечно, на трезвую голову становится страшно вспомнить такое, но это всё-таки не убийство, и наши законы за это не карают, но вот карьеру себе такими разговорами испортить Шпинат и Хрупкий Цветок вполне могли бы. И потому вам кажется лучше, если меня повесят, чем про ваши пьяные речи Инти узнает, и вы никогда в люди не выйдётё. Друзья ещё, называется! Подлецы!

-- Погубил нас, змея подколодная! -- вскричал Шпинат, -- да если про всё это и с самом деле Инти узнает, и он нас всех живьём в кипятке сварит. Да, и нас, и тебя! А это куда хуже, чем виселица!

Хрупкий Цветок в это время ничего не говорил, только мелко дрожал, закрыв в ужасе лицо руками.

-- А Инти уже всё знает потому что всё слышал, -- сказал Инти, выступая из толпы и снимая шлем-маску, -- вот что юноши, за вашу пьяную болтовню вам ничего не будет, наша служба такими глупостями не занимается, а вот за лжесвидетельство, -- Инти выразительно взглянул на судью, -- вам придётся ответить по закону.

Дальше начало твориться нечто неописуемое. Хрупкий Цветок упал в обморок, Шпинат бухнулся на колени и зарыдал, умоляя о пощаде. Якорь стоял с видом победителя, и даже его цепи как будто подчёркивали это. Обалдевший судья вскоре всё-таки пришёл в себя и сказал:

-- Раскуйте Якоря, теперь даже слепому ясно, что он невиновен. А этих горе-свидетелей уведите, судить мы их будем потом.

Страшное напряжение наконец-то спало. Многие поздравляли Якоря. Впрочем, он не выглядел триумфатором. Как ни рад он был спасению, позор бывших друзей, ставших предателями, едва ли доставлял ему такую радость. "Это ещё не всё, я докажу, что за теми, кто их запугивал и сделал предателями, стоят христиане", -- говорил он.

Увы, несмотря на своё столь эффектное освобождение, выйти на христиан на сей раз так и не удалось. Хрупкий Цветок и Шпинат даже на допросе перед зеркалом уверяли, что все угрозы, которые им приходили, были чисто анонимными (за своё преступление они были позже отправлены в ссылку). Вообще возня с этим делом попортила у Инти немало нервов. Прежде всего, при виде Инти оба труса регулярно падали в обморок, делая это то ли действительно из страха, то ли усвоив это уже в качестве хитрости, так что лично вести допросы он не мог, приходилось писать вопросы заранее в список, и поручать это своим людям. Кроме того, родичи Шпината и Хрупкого Цветка регулярно забрасывали Инти жалобами на жестокое обращение с подследственными, хотя тот не тронул юношей и пальцем.

Что до жалобы самого Якоря, то было видно, что местные чиновники дело явно тормозят. И не по разгильдяйству, и даже не из страха перед наместником(в конце концов, кто для них страшнее -- Куйн или Инти?), а как будто выжидали чего-то. Формально, впрочем, к ним было не придраться.

Впрочем, был момент, который в глазах Инти перевешивал все эти минусы. Познакомившись по ходу дела поближе с Якорем, он убедился, что из него выйдёт толк. В логике и способности делать выводы из имеющихся фактов ему было не отказать. Именно он на очной ставке при помощи наводящих вопросов в конце концов заставил бывших друзей признаться в записках. Инти наблюдал за этим из-за ширмочки. Был, впрочем, у юноши и серьёзный недостаток -- в спорной ситуации он больше склонен был поступать по-своему, нежели прислушиваться к советам людей более старших и опытных. Чувствуя накаляющуюся обстановку в городе, Инти настоятельно рекомендовал Якорю на время покинуть Тумбес, так как всерьёз опасался, что от того могут попробовать избавиться как от Кипу, но тот видел в этом что-то вроде позорно-унизительной сдачи. Потом Якорь всё-таки исчез, и не очень было ясно, умотал ли он к родственникам сам, или от него таки избавились.

Но всё это было много позже, а на следующий день предстоял суд над Джоном Беком.

На следующий день должны были судить Джона Бека. Хотя его вина у судьи не вызывала сомнений, но сложность состояла в том, можно ли казнить чужестранца. Накануне вечером между судьёй и Инти состоялся следующий разговор:

-- Инти, ты знаешь, что по закону чужестранца следует повесить, однако если я приговорю его к этому, а потом сверху поступит приказ этого не делать -- это нанесёт серьёзный ущерб репутации власти в Тумбесе. Может, было бы правильнее мне его не судить, а передать дело в Куско?

-- Нет, так делать не следует. После того как я перед всеми носящими льяуту рассказал об оскорблении, нанесённой памяти Великого Манко, Асеро был страшно разгневан, настаивал на высылке негодяя из страны, но ему пришлось уступить, так как большинство из носящих льяуту испугались портить отношения пусть не с очень близкими, но соседями. Думаю, что после содеянного им носящие льяуту уже согласились бы на высылку, однако... я боюсь, что покинув нашу страну живым и невредимым, этот негодяй сможет и дальше нам вредить. Нет, повесить его -- самое разумное. Но только не от лица государства, а от лица народа Тумбеса. Просто чтобы так получилось. И из-за границы претензий не будет, даже если там случайно узнают.

-- А что скажут на это носящие льяуту? - обеспокоенно спросил судья.

-- Если узнают постфактум -- едва ли будут что-то говорить. В крайнем случае неприятности будут у меня, а не у тебя, ведь ты здесь лишь воплощаешь закон.

-- Ты уверен, что так стоит делать, Инти?

-- Уверен.

-- Но всё-таки мне не хотелось бы оказаться крайним за вынесенный приговор.

-- Не бойся, крайним не окажешься.

Стоявший перед судом Джон Бек был одновременно и похож, и непохож на стоявшего за день до него на том же месте Якоря. Как и Якорь, он держался гордо и даже вызывающе, но если у Якоря это было связано с уверенностью в своей невиновности, то Джон Бек просто считал себя выше "этих дикарей", и у него вопрос о вине или невиновности перед ними для него вообще не существовал. Так мясник не думает в таких категориях по отношению к скоту. Точнее, эту разницу видели Заря и те немногие, кто знал всю подноготную, а среди простых Тумбесцев единства мнений не было. Слух, что полусумасшедший проповедник по каким-то непонятным мотивам просто оклеветан службой безопасности, упорно ходил по городу.

Поначалу дело шло довольно кисло. Поскольку Заря не могла свидетельствовать, то в качестве основных свидетелей обвинения выступали воины, которые арестовывали Джона Бека у водовода. Они представляли дело так, что поступил анонимный донос о возможной порче водопровода со стороны чужеземца, и его поймали с поличным на месте преступления. Джон Бек всё отрицал.

-- Меня оклеветали, -- говорил он, -- Люди Инти сделали это, так как он, будучи потомком Манко, оскорблён тем, что я сказал про его предка.

-- В твоём дневнике написано, что ты хотел отравить водопровод, чтобы устроить в городе эпидемию. У тебя была на этот случай специальная склянка, в которой содержались духи болезней. Ты хотел вылить её в водопровод. Так ли это?

-- Во-первых, нечестно и низко лазить по чужим дневникам, а во-вторых, я вёл дневник на своём родном языке. Здесь его никто не знает. Как же они могли прочитать мои записи?

-- Среди людей Инти есть переводчики.

-- Допустим. Но люди Инти могли приписать мне всё, что угодно. А если нет людей, способных проверить их перевод, то суд не должен засчитывать это в качестве доказательств, это незаконно!

Судья на это ответил:

-- Не тебе, чужеземец, решать что у нас законно, а что -- нет. Итак, ты уверяешь, что тебя оболгали?

-- Да, на моей родине, в Новой Англии, у меня безупречная репутация.

-- Мы не можем вызвать свидетелей оттуда, чтобы подтвердить твои слова.

-- Отчего же не можете? Сплавайте туда, и поспрашивайте моих соплеменников -- они расскажут, что ни у кого никогда не возникало сомнений в моей добродетели. Да, я говорил немало резких вещей, так как моя вера велит мне всегда говорить правду, но на убийство беззащитных людей я бы никогда не пошёл. Это -- великий грех в глазах Нашего Бога.

-- Неправда! -- вдруг раздался из толпы чей-то крик, -- ты -- убийца!

-- Кто это сказал? -- спросил судья.

-- Это сказала я! -- ответила выступившая из толпы девушка, - простите мою непочтительность, но я не могла стерпеть, как этот негодяй говорит о своей безупречной репутации на родине. Я кое-что знаю о его прошлом. По его вине погибли все мои родные, и весь мой народ, я же долгие годы провела в унизительном рабстве. Именно этот негодяй подначивал своих соплеменников на гнусное злодейство!

-- Клянусь, я впервые вижу эту девушку, и даже имени её не знаю, - ответил Джон Бек, но изрядно переменился в лице. Видно, что к такому готов он никак не был.

-- Я -- Лань, дочь Оленя. Может, ты и забыл моё имя, что тебе помнить о какой-то жалкой рабыне, но отца моего Оленя ты не мог забыть. Я помню, как ты приглашал его на пир, на котором потом коварно отравил всех гостей! И отца моего, и братьев моих, и всех воинов нашего племени. Но не знаешь ты одного -- мой отец, умирая, проклял тебя! Его дух после явился ко мне во сне и рассказал, что ты смотрел, как он, отравленный, умирает у тебя на глазах! Но ты не знаешь, что в этот момент он проклял тебя, и теперь это проклятие сбудется.

Тут хладнокровие окончательно изменило Джону Беку:

-- Да откуда ты, девчонка, могла знать это! -- вскричал он, -- Ты же не была на том пире!

-- Ага, значит, всё-таки вспомнил, кто я такая! -- вскричала Лань, -- теперь-то уж точно не отвертишься!

-- Стой, женщина! -- властно сказал судья, -- я вижу, ты действительно немало знаешь об этом человеке, расскажи нам всё сначала и по порядку. Кто ты, откуда и как случилось, что он стал причиной смерти твоего отца.

-- Да, я расскажу вам всё, чтобы все знали, сколь коварный негодяй перед вами, -- ответила Лань, и со слезами на глазах поведала всё то, о чём до этого было рассказано за столом в доме у Инти. Умолчала она лишь об одном -- девичья стыдливость не позволяла ей на людях поведать о своём позоре. По мере того как она рассказывала, на глазах у слушателей навёртывались слёзы, а кулаки сжимались от ярости. Когда она закончила, на площади не осталось ни одной души, кто бы ни поверил ей, ибо все чувствовали -- ТАКОГО она выдумать не могла. У многих в душе холодело от ужаса -- ведь тумбесцам англичанин тоже готовил участь, постигшую родное племя Лани.

Наконец девушка закончила.

-- И что ты теперь скажешь в своё оправдание, чужестранец? -- ледяным тоном спросил судья.

-- Эта женщина меня оболгала, она -- шлюха, и у неё есть основания мстить мне. Прежде она соблазнила меня, а теперь мстит за то, что я с ней порвал.

-- Соблазнила?! Да как ты смеешь ещё обвинять меня после всего этого? -- вскричала Лань, -- Убийца!

-- Эта девица всё путает. Она жила среди племени, соседнего с моим народом. К сожалению, это племя выкосила эпидемия, и она осталась в живых одной из немногих. Я приютил её в свой дом, однако она соблазнила меня и чтобы не потакать греху, я решил порвать с ней и уехать.

-- Когда это было? -- спросил судья.

-- Около семи лет назад.

-- Сколько тебе лет, Лань? -- спросил судья.

-- Восемнадцать.

-- То есть чужестранец уверяет, что его, взрослого мужчину, коварно соблазнила одиннадцатилетняя девчонка! Кто-нибудь поверит в такое? -- он обвёл глазами толпу, по которой раздались смешки. Дальше судья спросил:

-- Ответь же теперь, что случилось с её племенем.

-- Оно вымерло от эпидемии почти поголовно. Мы несли этому племени слово Божие, но они отвергли его и, видимо, Господь покарал их за это. Но она видит причину гибели своего племени в нас.

-- Но если эпидемия была у соседей, то она не могла не затронуть и вас? Так?

-- Господь нас миловал от этой напасти.

-- Хорошо, о каком пире вы упоминали в разговоре? Где Лань якобы не могла быть.

-- Это -- мелочь, не стоящая упоминания. Я ещё раз повторяю, что девчонка -- шлюха, и веры ей нет.

-- Пока что тебе веры нет.

-- Если не верите, то можете проверить -- она не невинна!

-- Мы сейчас не решаем вопрос, невинна она или нет. Нам важно, говорит ли она правду.

-- Но ведь женщине, потерявшей честь, нельзя верить на слово. А других доказательств у вас против меня нет.

-- Ну, хватит! -- сказал выступивший из толпы Горный Ветер, -- я сам привёз эту девушку на нашу землю, и она нигде ни в чём дала оснований подозревать её во лживости. А вот его соплеменники, -- он указал на англичанина, -- лгали на каждом шагу. А поняв, что им не удастся нас обмануть, они попытались прикончить нас как обычные пираты. И как смеет этот негодяй попрекать Лань потерянной невинностью, если ОН САМ растоптал её целомудрие, когда она была ещё девочкой. Я обращаюсь к вам, тумбесцы -- если бы с вашими дочерями такое проделали, что вы бы негодяя растерзали бы на месте. Так чего же мы теперь позволяем ему не только дышать с нами одним воздухом, но и издеваться над той, которую он и без того уже лишил всего самого дорогого, что может быть у человека!

-- Я жалею, что не лишил её в своё время жизни! -- вскричал Джон Бек, -- чтоб ты поскорее сдохла, мерзкая дикарка! Чтобы вы все разделили участь её племени! Чтоб ваш город сгорел, затонул, был врагами разрушен! Чтобы над вашими дочерьми надругались враги по десятеро на каждую! Чтобы... -- дальнейших проклятий уже не было слышно, потому что долго копившаяся в народе ярость наконец-то прорвалась, как поток устремляется в прорванную плотину. Закону уступил место самосуд, и никто этому не препятствовал. Воины, державшие англичанина под стражей, ретировались, так как закон законом, а умирать или калечиться из-за такого негодяя никто не желал. Судья тоже был в глубине души рад, что формальный приговор выносить не пришлось. Народ не выдержал, и формально никого не будут обвинять, что англичанину на шею накинули петлю, и подвесили его на ближайшем фонаре, не морочась с установкой специальной виселицы. После его тело скормили рыбам...

В объяснительной в центр, которую Инти приложил к протоколу суда, он писал так: "Перед судом я честно предупредил негодяя, что наш народ смотрит на насилие над женщиной, не так, как это принято у него на родине. Если у них такое преступление считают простительной мелочью, то у нас народ и без суда готов растерзать совершившего такое. Так что он сам обрушил на себя гнев народа, проболтавшись об этом. Опасаться осложнения отношений с его родиной нет никаких оснований".

Проповедь монахов даёт свои плоды.

Конечно, после смерти Джона Бека Заря вздохнула с заметным облегчением, но как порой не бывает худа без добра, так и тут не было добра без худа. Монахи укрепили свои позиции, Андреас во всю доказывал, что их вера не такая, она "благодатная", а это значит, что на массовое убийство ни за что ни про что они не способны. Теперь, когда Кипу лежал дома и не мог приходить и спорить с Андреасом, монаху внимали охотнее, чем раньше. Заря на это досадовала, но изменить ситуацию было не в её власти. Всё-таки Кипу обладал талантом спорщика, какой-то невероятной способностью заставить себя слушать, да и броская внешность ему помогала. Заря так не могла. Да и миссия у неё была другая -- понять, кто крестится из реальных симпатий к вере, а кто из тайной враждебности к Тавантисуйю. К последним она с уверенностью могла отнести только Эспаду и Морскую Пену. Последняя на проповеди зачастила, голову якобы из благочестия стала покрывать мантильей(впрочем, возможно, просто щеголяла кружевами), да и вообще собиралась стать образцовой прихожанкой. В отличие от Эспады, она не особенно стремилась к словесным перепалкам, но при этом она часто смеряла Зарю весьма презрительным взглядом. Однажды Заря подслушала, как Морская Пена сокрушалась о том, что бесплодна, и говорила: "Раз наши боги бессильны меня от этого исцелить, то почему не попробовать обратиться к богу белых людей? Вдруг он и впрямь более могуч, как они уверяют?". Про Морскую Пену, однако, ходили весьма нелестные сплетни. Говорили, что с мужем она не живёт, а Эспада является её тайным любовником, и что проповеди для них лишь повод почаще видеть друг друга. Всё это было похоже на правду, хотя, надо сказать, Морская Пена ходила на проповеди и тогда, когда Эспада был в море. Может быть, Морскую Пену привлекало также и то, что христиане весьма лояльны к супружеским изменам по той простой причине, что у них получить развод можно только за очень большие деньги и только в исключительном случае ("исключительность" определялась исключительно Папой Римским, которому просящий должен был облизать туфлю), а в Тавантисуйю развод был разрешён, и потому если у кого вне брака и случилась "большая любовь", он мог честно развестись, а не обманывать своего супруга за его спиной, и именно поэтому обман за спиной так презирали, тем более что корыстность Морской Пены была вполне очевидна.

Но гораздо больше Морской Пены Зарю волновал рост популярности христианства среди горожан. Нельзя сказать, что многие разобрались в самой сути христианского учения. Среди обывателей обычно нет желающих доходить до сути. Куда больше влиял вкрадчивый голос отца Андреаса(без Кипу и Якоря, который был вынужден догонять пропущенное в университете, монаху не на кого было раздражаться), а также бесхитростная прямота Томаса, который прямо говорил то, во что верил и что считал важным. Если Андреас всё-таки иногда говорил настораживающие и неприятные вещи, то Томас всегда поправлял его, как бы самим своим примером показывая, что можно быть искренним христианином и в то же время хорошим и честным человеком. Да и уверенные обещания рая для праведников тоже делали своё дело. Вот пример одной из проповедей отца Андреаса.

-- Дети мои, каждый из вас, хорошенько заглянув в свою душу, видит, что он не таков, каким желал бы быть, что его душа подобна грязным и засаленным лохмотьям. Посмотрев на свою душу внимательно, человек не может не ужасаться и не приходить в отчаянье! Но каждый может спросить, был ли я рождён нищим или на самом деле я принц в изгнании, у которого есть шанс вернуться в своё родное королевство, или я так и родился нищим, а значит, нищим же обречён умереть? Евангелие -- это Благая Весть, которая говорит нам, что наш Бог-отец ждёт нас, и что настанет день, когда он вернёт нам наше королевское достоинство. Когда наши лохмотья сменятся шёлками и бархатом.

Слушая эту проповедь, Заря думала, что подобная проповедь имела бы успех среди нищих в христианских странах, которые, видимо, и впрямь мечтают случайно оказаться принцами, но среди простого народа обычно мало кто хочет, чтобы он или его дети оказались среди тех, на чьих плечах лежит ответственность за судьбу страны. Заря также подумала, что христиане и потомков Солнца зовут принцами. Потом ей вдруг вспомнилось, как ещё в детстве ей рассказывали о Тупаке Амару. Когда он попал в плен к испанцам, он и его соратники, долгое время скрывавшиеся в горных лесах, были одеты в лохмотья, но де Толедо приказал нарядить его в шелка и бархат точно на коронацию, при этом заковав в цепи и железный ошейник. У Зари мелькнула мысль, что жестокий христианский бог может быть куда больше похож на палача де Толедо, чем на любящего отца. А что если он тоже ждёт души людей не для того, чтобы принять их с любовью, а наоборот, подвергнуть мучительным унижениям? И ещё она подумала, что Тупак Амару, будь у него выбор, предпочел бы остаться в лохмотьях, но живым и свободным, чем идти в шелках и бархате на собственную казнь. Нет, к жестокому богу христиан, способного карать чисто из прихоти, здравомыслящего человека не заманишь никакими шелками и бархатом.

Однако вскоре Заря сама убедилась, что проповедь таки даёт плоды. Однажды вечером её соседка Пушинка сказала ей:

-- Знаешь, а я собираюсь креститься.

-- Правда? Но почему? -- спросила Заря.

-- Знаешь, я сирота, у меня нет родителей, и так приятно думать, что христианские боги любят тебя также, как любили бы отец и мать. К тому же мне надоело бояться смерти, а Христос обещает всем, кто крестится и будет хорошим, счастливую жизнь так, где смерти уже не будет.

-- Только тем, кто крестится? Ну а как же наши родные? Наши предки, которые уже умерли, и никогда не смогут креститься. Христиане учат, что они обречены на пытки в аду, но я не хочу верить в это!

-- Но брат Томас говорит, что любой хороший человек будет стремиться душой к Христу, даже не зная этого, а значит, все хорошие люди рано или окажутся в раю, хотя некрещёным это труднее.

-- Но если любой хороший человек окажется в раю, то зачем тогда креститься? -- спросила Заря.

-- Ну вроде, если креститься, то туда можно попасть быстрее.

-- Послушай, но ведь у нас тоже считается, что хорошим людям после смерти будет в стране Супая хорошо, разве нет?

-- Ну у нас об этом говорят разное, и так неуверенно... А брат Томас говорит о рае так убедительно!

-- Поэтому ты думаешь, что это правда?

-- Конечно, ведь Томас -- очень хороший человек и не станет обманывать. К тому же так приятно жить с надеждой.

Заря не знала, что ответить на это. После известия о гибели Уайна, в то время, когда эта рана была ещё свежа, она нередко думала о том, что находится за порогом смерти, читала разные версии, но все они ориентировались на предания и в некоторых деталях противоречили друг другу. Были и те, кто говорил, что после смерти ничего нет, а почитание мёртвых нужно прежде всего живым. Про себя Заря решила этот вопрос так -- что бы там ни было, от её предположений это никак зависеть не может, а значит, и думать на эту тему бесполезно. Но христиане были почему-то уверены, что загробная участь человека напрямую зависит от того, что он думает на этот счёт здесь.

-- Знаешь, -- сказала она, -- я читала одну историю. Конкистадоры, прежде чем доплыть до нашей страны, бесчинствовали на островах Карибского Моря. И был один человек по имени Атуэй, который возглавил сопротивление, он храбро сражался, но потом его раненого всё же захватили в плен и казнили. А перед казнью священник предложил ему креститься, чтобы попасть в рай. Он тогда спросил, попадут ли туда христиане. "Не все, но лучшие из них", -- ответил священник. Тогда Атуэй ответил, что не хотел бы попасть туда же, куда христиане, пусть даже самые лучшие. И вот я думаю -- а что если крещение и вправду разделит нас с нашими предками? И мы никогда не встретимся с теми, кто спас нашу родину от поругания? Или вдруг мы попадём в рай, а там -- те, кто их вешал и пытал? Пусть даже там они не смогут причинить нам вреда, но сама мысль о вечности в такой компании отвратительна.

-- Такие негодяи в рай не попадут, -- уверенно сказала Пушинка.

-- А вдруг? Отец Андреас как-то сказал, что они даже самых страшных негодяев отмолить могут, если те -- христиане.

-- Но ведь негодяя могут простить и пустить в рай только если он перестанет быть негодяем, -- ответила Пушинка.

Заря поняла, что Пушинку не переубедить. Та слышала только то, что хотела слышать, и не замечала противоречий. Кроме того, и самой Заре придётся притворно принять крещение, а это будет выглядеть несколько странно, если она до этого будет сильно сомневаться вслух. Вот только за Пушинку ей было тревожно, хотя она и представить себе тогда не могла, какие последствия будет иметь это крещение и для неё, и для Пушинки, и для многих других людей.

Но ещё больше её огорошил Ветерок. Он тоже довольно часто появлялся на проповедях. Улучив минуту, Заря решила поговорить с ним об этом:

-- Ветерок, ты часто ходишь на проповеди. Ты что, надумал креститься? -- спросила она прямо.

-- Да, я всё больше и больше склоняюсь к этой мысли, -- ответил Ветерок тоже прямо.

-- Ветерок, я понимаю -- неграмотные тумбесские обыватели.... но ты, ты проходил критику христианства, там же объясняли, сколь ужасные вещи написаны в Библии.

-- Так, как мы разоблачаем Библию, можно разоблачить всё, что угодно. Наши амаута просто издеваются над этой Великой Книгой, а сами мы разве многим лучше?

-- Ты говоришь так, как будто Библия -- нечто высокое и чистое, -- сказала Заря, фыркнув.

-- Да, именно так. Высокое и чистое.

-- Но ведь там написаны ужасные вещи! Может, кое-что можно было бы простить тёмным и необразованным людям, но, например, вероломное нападение в нарушение мирного договора считалось дурным делом у всех народов во все времена, а Библия это оправдывает.

-- Я спрашивал про это у монахов. Оказывается, что конкистадоры действовали не по указке церкви, а нередко в разногласиях с ней. Часто Церковь их пыталась одёрнуть, но не всегда получалось. Кортес и Писарро не являются для Церкви святыми.

-- Я понимаю, что про Кортеса и Писарро в Библии ничего не сказано, Библия куда древнее, но вот там есть история девицы Дины -- её братья, якобы праведники, напали и перебили тех, с кем до того только что заключили мирный договор. Думаю, что они оправдывали себя тем, что отомстить в открытую у них сил не было. Но всё-таки это мерзко. Или уж мстить, или уж мириться, а вонзить нож под видом примирения -- что может быть гаже и подлее?

-- Не помню такой истории.

-- А ты хоть Библию читал?

-- Читал -- Новый Завет. Это мощно. И то, что иные позволяют себе над этим смеяться -- это неправильно. И там не ничего дурного.

-- Но ведь христиане почитают священным как Новый, так и Ветхий Завет. А как быть с тем, что в Ветхом Завете сам их бог приказывает уничтожать целые города со всеми жителями, включая даже грудных младенцев? И христиане должны верить в это! Я слышала, что христиане объясняют это так, что если бы эти самые города с жителями не были уничтожены, то потом не смог родиться Христос, но если их бог так могуч, то почему он не мог сделать всего что нужно без таких мерзостей?

-- Не уверен, что там всё так, как ты говоришь. Я от Ветхого Завета читал только начало.

-- Ну и в начале тоже всякое есть. Например, из-за того что один из сыновей Ноя был непочтителен с отцом, всех его потомков обрекли на рабство у потомков его братьев. Христиане это понимают так, что либо люди одного сословия созданы для работы на других, то ли что мы и негры созданы для работы на белых господ. И та, и другая трактовка отвратительны!

-- Но можно это так и не понимать!

-- А как ты это прикажешь понимать?

-- Ну, что там речь идёт только о необходимости уважения к родителям.

-- Однако если эти самые родители -- враги богу, то их можно не только не уважать, но даже и убить! -- усмехнулась Заря, -- Думаю, что у тебя с твоим отцом как раз тот случай...

-- Заря, если критиковать так, как критикуешь ты, то наше государство тоже можно изобразить абсолютным злом. У нас инки имеют привилегии, из своих распределителей получают много больше, чем все остальные. У нас сыновья обязаны доносить на отцов, недонёсшие члены семей изменников родины подвергаются наказанию.

Заря знала об этом законе, но в отличие от убийства грудных младенцев, не видела в этом ничего несправедливого. Взрослые члены семьи изменника, если знают и не доносят -- соучастники. А если изменник или просто вор получает со своего преступления материальную выгоду -- то и они пользуются материальными последствиями преступления. Так пусть же и отвечают. Но Ветерок, похоже, рассуждал не вполне так.

-- Но ведь у нас же никто не приказывает убивать грудных младенцев даже если они дети преступника! -- ответила Заря, -- или ты и в самом деле не видишь разницы между твоим отцом и действиями инквизиторов?

-- Знаешь, Заря, хватит на сегодня. Я не хочу сейчас это обсуждать, -- сказал Ветерок и ушёл. Заря только плечами пожала. Потом, подумав немного, всерьёз забеспокоилась. До того ей казалось невероятным, чтобы многие тумбесцы поддались проповеди -- слишком много дурного для жителей Тавантисуйю было связано с христианством ещё со школьных лет. Однако произошло то, чего она не ожидала -- монахи раз за разом смогли сначала убедить, что христиане могут быть и хорошими людьми, а потом -- что христианство именно хорошему и учит. Объяснить, как же люди, сызмальства обучаемые в церкви хорошему, могут быть такими отморозками, логически было не вполне возможно, но многих привлекала не логика, а обаяние проповедников.

У самой Зари мысль о крещении, пусть даже и притворном, вызывала отвращение. Ей вспоминались знакомые с детства страницы истории, где всем пленникам христиан предлагают крещение, и как герои гордо отказываются от него. В глубине души она сама надеялась этой неприятной процедуры избежать, но вскоре вопрос встал перед ней напрямую.

После одной из проповедей Томас, у которого она, похоже, вызывала симпатию, сам окликнул её и спросил:

-- Заря, я вижу, что с интересом слушаешь весть о Христе, но желания креститься не выказываешь. Мне кажется, что тебя мучает какой-то вопрос, который ты не решаешься задать вслух. Может быть, ты боишься задать этот вопрос при всех -- что же, я готов поговорить с тобой наедине. Хочешь -- пойдём со мной в келью?

Заря подчинилась, и оставшись с ним наедине, сказала:

-- Да Томас, есть вопрос, который меня мучает. Тот кого крестят, должен отречься от языческой скверны. А что есть эта самая скверна? Должен ли крещаемый отречься от своего народа?

-- Нет, не должен. Он должен стараться привести свой народ ко Христу. Прежде всего -- личным примером. Видя дурных христиан, ваши предки в ужасе бежали от нашей веры как от чумы, но увидев добродетельных -- они к ней потянутся. Я уверен, что все или почти все из тех, кто примет крещение, со временем станут лучше, и их соседи и знакомые не смогут этого не заметить.

-- Скажи, а как же Великая Война и верность нашему государству?

-- Конечно, для вас это всё сложно. Если бы мы изначально пришли с мирной проповедью! Но увы, прошлого не изменишь, -- брат Томас вздохнул, -- Знаешь, я много думал о вашей стране. Даже... беседовал об этом с Кипу в тайне от Андреаса. Мне хотелось уточнить некоторые вопросы касательно вашей истории. Знаешь, и я пришёл к выводу, что вашу страну хранит Бог. А раз так -- значит, не зря же он это делает, значит, есть у него относительно вашей страны какой-то особый замысел.

-- Я не понимаю, -- ответила Заря.

-- Видишь ли, мы, христиане, смотрим на историю так -- она плод сотрудничества Бога и Человека. Бог дал человеку возможность проявить свою свободную волю, но при этом не пускает всё на самотёк, кому-то из людей помогает, а кому-то -- мешает. Причём люди могут этого и не знать. Если бы Бог не хотел, то вашего государства бы и на свете не было бы. Оно бы и дня не простояло, и пало бы под первыми ударами конкистадоров.

-- То есть христианский Бог всё-таки хочет, чтобы Тавантисуйю существовала?

-- Да, это так. Другой вопрос -- Зачем он этого хочет? Общеизвестно, что Господь попускал существование тиранов, дабы дать возможность прославиться мученикам. Отправляясь в вашу страну, я думал о Тавантисуйю именно так, Андреас же так думает до сих пор -- но теперь мне кажется, что дело обстоит куда сложнее. Я знаю, что у вас в стране одним из особо почитаемых правителей является Великий Манко, на чьё правление пришлись два восстания против завоевателей и Великая Война. Так вот, я узнал, что между восстаниями его пытались убить, и ему только чудом удалось спастись. Так вот, мне, как христианину, очевидно, что за этим спасением стоял Сам Господь Бог, ибо если бы Манко тогда не спасся, то некому было бы возглавить позже восстание, которое увенчалось победой. Восстание, благодаря которому ваша страна до сих пор существует. Многие богословы недоумевают -- почему Господь попустил язычникам одолеть христиан? Я тоже раньше недоумевал, а теперь, кажется, понял -- Господь не хотел, чтобы ваш народ был покорён силой, ибо навязанное крещение куда больше способствовало бы в вас развитию пороков, нежели добродетелей. Зависимое положение развило бы в вас угодливость и льстивость. Господь не хотел этого, и потому решил, что лучше, если вы креститесь пусть позже(ведь что для Предвечного Бога несколько десятилетий?), но добровольно. Жаль только, что Кипу мне в этом убедить не удалось. А теперь не знаю -- удастся ли мне его хотя бы ещё раз увидеть... -- Томас вздохнул, -- Бедный юноша, я молюсь за него.

-- А что говорил Кипу?

-- Да что-то странное. Я его не совсем понял. Вроде бы, если народ угнетают, то он стремится восстать. И что Великие Люди, даже правители, не свободны в своих действиях, а действуют сообразно с обстановкой. И что когда угнетённый народ поднимает восстание, то вожди непременно находятся, не было бы Манко, был бы кто-то другой, а Манко тем и велик, что действовал, выполняя волю народа. Мысль Кипу поразила меня так, что я её даже записал. Да, я сейчас зачитаю тебе точную цитату. "История подобна реке -- ни один человек не может заставить реку пойти вспять. Однако он может прорыть для неё то русло, которое ему нужно для того, чтобы избежать разрушительных наводнений и оросить свои поля. Правитель должен быть достаточно умён и образован, чтобы осознавать потребность перемен, и провести их наиболее безболезненно. При неразумном государственном устройстве это невозможно, и потому перемены происходят в родовых муках войн и восстаний, которые могут привести к новому, хоть и ценой больших жертв, а могут -- к упадку и гибели".

-- Кипу повторил слова древних, -- робко сказала Заря, и тут же спохватилась: разве можно ей, играющей роль простой посудомойки, показывать свою образованность? Но Томас не особенно обратил на это промашку внимание и продолжил:

-- Да, я знаю, что мудрецы вашего народа много думали над своей историей, однако Кипу так и не смог мне ответить на вопрос: что было бы, если бы Манко был убит в период между восстаниями? Точнее, он говорил, что когда народ восстаёт, то вожди находятся всегда, и даже если бы не было Манко, то рано или поздно другой вождь встал бы во главе восстания и сбросил бы завоевателей в океан, хотя вероятно, это бы обернулось много большей кровью. На это я возразил ему, сказав, что многие восстания были подавлены из-за того, что у них не было достаточно мудрых вождей или потому что вожди гибли в самый неподходящий момент. А жить или не жить любому из смертных, в том числе и правителю, определяет в конечном итоге Воля Божия. А даруя тому или иному народу такого или иного правителя, Бог определяет его судьбу.

-- А нам говорят, что у большинства народов правители дурные, -- сказала Заря, -- значит, Бог любит нас больше многих других народов? Даже больше, чем многих христиан?

-- Господь желает блага для всех своих созданий, -- ответил Томас, - как бы мы могли жить, если бы Он нас не любил? Но Он, видимо, не может дать народу хорошего правителя, если этого хорошего правителя неоткуда взять... Странно, Церковь многие века учит людей добру, а хороших людей, особенно среди знати, всё равно получается так мало... У вас их почему-то гораздо больше. Но если бы вы были христианами -- каких высот вы бы могли достичь тогда! Не бойся креститься -- это не должно отвращать тебя от всего доброго и прекрасного, что есть в твоей стране, наоборот, ты со временем поймёшь, что это во многом плод Любви Господней к вашей стране.

-- Скажи, а ты не видел Кипу с тех пор, как... как с ним случилось несчастье?

-- Увы, я не вхож в его дом. А выйти он не может.

-- Но я думаю, что если ты скажешь, что пришёл навестить его ненадолго -- тебя пустят.

-- Да, наверное. И даже если откажут, что ж... переживу. Знаешь, я вдруг понял, что до сих пор не решался сделать это не из страха перед Старым Ягуаром, а из страха перед Андреасом, который был и Кипу на ножах, и даже несчастье Кипу его не умягчило. Помни, что мы, христиане, порой и сами ведём себя не лучшим образом, но креститься нужно не во имя меня или Андреаса, а во имя Господа.

-- Я поняла тебя, Томас.

После этого Заря решила, что, во-первых, Томас точно не виноват в покушении на Кипу, а во-вторых, уже с относительно лёгким сердцем была готова креститься.

Под крещение был выбран определённый торжественный день, всего новокрещаемых около нескольких десятков человек. Андреас настоял, чтобы это происходило на глазах у всего города, дабы все язычники видели -- христиан не так уж мало и они -- сила. Из этого Заря сделала вывод, что такие люди, принадлежность к христианству которых Андреас боялся бы раскрыть, публично креститься не будут.

Заря внимательно следила за происходящим. Крестились в основном простые люди, воины и рыбаки, из амаута был только Ветерок. Сначала должны были креститься женщины, а потом -- мужчины. Стоя в шеренге женщин, Заря чувствовала себя неуютно, в том числе и из-за того, что стоявшая тут же Морская Пена бросала время от времени на неё презрительные взгляды. Её первой покрестили под именем Марина, не особенно спрашивая о грехах. Заре даже показалось, что Андреас лебезит перед нею, примерно так, как в странах, где есть свобода торговли, продавцы лебезят перед богатыми покупателями. Заря читала про такое в книгах.

Следующей была Пушинка, которая получила в крещении имя Маргарита. К ней тоже не было особых вопросов. Заря старалась запомнить все даваемые имена, так как Андреас настаивал, чтобы новоиспечённые христиане обращались друг к другу по ним даже в быту.

И вот наконец очередь дошла и до Зари. Вдохнув побольше воздуха, девушка сказала, что верует во Христа и принимает святое крещение во оставление грехов. Томас уже был готов совершить над ней обряд, но Андреас сказал:

-- Погоди, брат. Ты говоришь, что оставляешь грехи, но когда ты стояла в очереди, я видел на твоём лице печать раздражения и уныния. Исповедуй тот грех, который тебя так тяготит, без этого я не могу совершить над тобой священный обряд. Сними этот камень со своей души.

На какой-то момент Заря испугалась, несмотря на то, что исповедь должна была происходить на ухо. Но она быстро нашлась, что при помощи чего можно оправдаться

-- Хорошо, -- ответила девушка, -- я признаюсь в том, что меня так гнетёт. Отче, все мы, новокрещаемые, должны стать братьями и сёстрами во Христе. А братья и сёстры не должны задаваться друг перед другом. Отчего же Марина бросала на меня презрительные взгляды? Неужели то, что я бедна, она -- богата, может быть поводом для презрения!

-- Думай о своих грехах, а не о чужих, -- наставительно ответил отец Андреас, и запомни, даже если кто-то из христиан будет дурно к тебе относиться, ты как истинная дочь Христа обязана будешь прощать его, чтобы это не помешало твоему пути к Богу.

-- Я поняла, отче, -- сказала Заря и смиренно склонила голову. Как во сне над ней зазвучали слова: "Крещается раба божия Мария..."

Потом она наблюдала, как крестят мужчин. Её позабавило, что Эспада был окрещён Хуаном -- значит, теперь его можно даже в глаза "Дон-Жуаном" звать? Остальных из новокрещаемых Заря знала только шапочно, ведь моряки ходили на проповеди нечасто, большую часть времени проводя в рейдах.

Ветерок был крещён одним из последних и получил имя Максимилиан.

Через несколько дней между Зарёй и Ветерком произошёл следующий разговор. Заря возвращалась со складов, куда относила список заказанных продуктов, и как раз проходила мимо уаки со свечами, когда случайно увидела Ветерка. Уже темнело и на улицах было безлюдно. Обрадовавшись, что в их никто не видит и никто не подслушает, девушка окликнула его.

-- Ветерок! -- позвала она.

-- Пожалуйста, не называй меня по этому имени, -- ответил тот хмуро, -- я же теперь Максимилиан.

-- Всегда и для всех? -- удивлённо спросила Заря, -- ну ладно я, я испанский знаю, а другим каково тебя так называть? Ведь они язык сломают. А отцу тебя тоже теперь нужно Максимилианом называть?

-- Можно сократить до Макса. С отцом я бы предпочёл больше не общаться. Так будет лучше для нас обоих. Ни я его ни в чём не могу переубедить, ни он меня.

-- Значит, ты отрекаешься от родного отца?

-- Можно сказать и так.

-- Как тебе не стыдно, Макс!

-- А тебе не стыдно, Заря? Не стыдно креститься притворно?

-- А перед кем мне должно быть стыдно? Перед теми, кто их на кострах сжигал? -- Заря указала на уаку.

-- Перед Христом!

-- А что такое для -- Христос? Каждый под этим понимает разное. Даже Томас и Андреас -- разное. Для Томаса бог -- это всё доброе, что есть на свете, а для Андреаса бог -- это всевластие Церкви. Перед каким из богов мне должно быть стыдно? Ведь я согласилась работать у Инти во имя Первого против Второго!

-- Заря, ты же знаешь, что обманывать нехорошо.

-- Опять же -- перед кем?

-- Перед Христом.

-- То, что говорил и делал Христос, было много веков назад, и вопроса о разумном государственном устройстве он не затрагивал. Что касается обмана, то -- вот они, -- Заря опять показала на уаку, -- порой лгали врагам. Можешь считать, что Христос бы их осудил, но я так не думаю. Они ведь отдавали свои жизни за других, как он и учил.

-- Заря, неужели ты и в самом деле не понимаешь...

-- Это ты -- не понимаешь. Я понимаю, ради кого старается твой отец, ради чего на всё это пошла я, но ты... ради кого ты мучил своего отца? Неужели ради отца Андреаса?

-- Ради правды и честности.

-- А ради кого твоя правда и честность?

-- Ради Христа.

-- То есть ради собственной душевной чистоты и правоты?

-- Нет. Ради тех людей, которым мой отец несёт угрозу. Он считает себя правым, дав себе право решать кто прав, а кто виноват, но... ты знаешь, что я про это думаю.

-- Ветерок, значит, ты будешь выдавать его людей христианам? Может, с меня начнёшь?

-- Если люди Инти будут планировать убийства христиан, то да. Впрочем, не бойся, тебя я не выдам, ведь ты не собираешься никого убивать.

-- И на том спасибо! -- мрачно отрезала Заря.

-- Заря, ты пойми, я не имел в виду, что собираюсь кого-то выдать. Да я из людей моего отца почти не знаю никого, но... я имел в виду, что если бы о таком узнал, то был бы на стороне христиан.

Заря ничего не ответила, а Ветерок юркнул в дом.

Заря забыла, а точнее не успела записать этот диалог в отчёт для Инти, потому что случилось неожиданное - брат Томас заболел и слёг. Заря, не особо смыслившая в медицине, не знала как определить его болезнь, но судя по тому, что больше никто не заразился, она едва ли была заразной. Поскольку у Андреаса было слишком много дел в только что созданной христианской общине, чтобы ухаживать за Томасом, то Заря напросилась в сиделки. Тем более что тут уже никак не могло идти речи о нарушении постов -- Томаса так тошнило, что он поневоле должен был оставаться на хлебе и воде. Но благодаря этому она на некоторое время могла беспрепятственно подслушивать разговоры монахов, которые они вели на испанском, и один из этих разговоров показался ей крайне важным.

Бледный и измождённый тошнотой Томас лежал на своём ложе и попросил Зарю позвать Андреаса для серьёзного разговора. Когда тот пришёл, Томас обратился к нему:

-- Андреас, брат, я очень хочу поговорить с тобой! Ты знаешь, я болен и не ведаю, чем кончится моя болезнь. Может быть, Господь заберёт меня к себе, но прежде, чем это случится, я должен высказать мысли, которые мучают меня неотступно. Воистину, иные болезни посылаются нам Господом в назидание, ибо за это время я успел окончательно понять многое.

-- Я готов выслушать тебя, брат Томас.

-- Я много думал о людях этой страны. Как они не похожи на жителей других стран! Сытые, чистые... И как они боятся нас! И ведь не зря, что самое обидное. Пойми, они всем обязаны мудрому устройству своего государства, а мы собираемся его разрушить, чтобы только обратить его жителей в христианство! Но имеем ли мы на это такое безусловное право? Одобрит ли это Господь?

-- Господь ради спасения человеческого рода пожертвовал даже своим Единственным Сыном. Значит, если надо чем-то пожертвовать для установления христианства, то в этом не должно быть сомнений.

-- В общем случае ты прав, но... насколько разрушать их государство действительно необходимо?

-- Ты сам знаешь, что хотя Первый Инка разрешил нам проповедь, но сам он не желает креститься и крестить свой народ. Он никогда не позволит нам запретить языческие обряды, разрушить университеты колдовства, и сжечь самых упрямых из жрецов. Добровольно крестятся немногие, значит, чтобы спасти эту страну, нужно применить насилие, а инки нам этого не позволят.

-- Однако действительно ли нам нужно обращать индейцев силой?

-- Да, это необходимо. Конечно, с точки зрения приземлённого гуманизма это может показаться жестоким, однако мы не должны забывать о Небесной Истине. Многие из тех, кто был крещён против воли, благодарит нас на небесах за избавление от адских мук. А те, кому дьявол всё же помог победить, теперь проклинают свою судьбу в адском пламени.

-- Я знаком со всеми этими аргументами, однако червь сомнения всё равно грызёт меня. Ведь наша задача состоит не в том, чтобы люди кое-что услышали о Христе, а в том, чтобы приняли Его в своё сердце. Но может ли это сделать человек, крестящийся из страха перед костром?

-- Может, хотя и не сразу. Ведь за всех своих чад Церковь молится, и как бы ни были велики их грехи, у них всегда остаётся шанс. Вот взять того же Атауальпу. Если бы не христиане, разве этот тиран, к тому же запятнавший себя братоубийством, имел бы хоть какой-то шанс на спасение, если бы не крестился под угрозой костра? И Церковь с тех пор молится за раба божьего Хуана, и эти молитвы не могут пропасть даром, они помогают ему в Чистилище.

-- Этот пример -- один из самых неудачных. Конечно, за Атауальпой, как и почти за любым монархом, было много грехов, но христиане поступили с ним просто как разбойники. Вероломно захватили в плен, поставили выбор "Кошелёк или жизнь", чтобы в конце концов отнять и то, и другое. Как ни крути, а это было подло. Но я сейчас не конкретно об Атауальпе, а о многих и многих простых индейцах, крещёных насильно. Подумай, ведь если христиане приходят с оружием в руках, кто покоряется им первыми? Самые подлые и трусливые. А честные, смелые и стойкие сражаются до последнего и гибнут на наших кострах. Получается, что мы уничтожаем лучшую часть народа, и ставим остальным в пример худшую, а потом ещё удивляемся упадку нравов!

-- Однако уже дети тех, кто погибнет в бою, будут крещены и спасены.

-- Ты думаешь, что дети будут охотно внимать проповедям тех, кто убил их отцов и обесчестил их матерей? Кто обрёк их на голод и нищету?А ведь сироты будут вынуждены не только нищенствовать, но и воровать! Девушки от голода станут торговать собой... К этому ли мы должны стремиться?

-- Бог в великой милости Своей не оставит тех, кто обратится к нему.

-- Но ведь ты знаешь, что во всех христианских странах сироты просят на улицах милостыню! А здесь нет этого! Мы не должны стремиться сделать эту страну такой же как другие. Христианство не должно насаждаться ценой голода и нищеты.

-- Но если только через голод и нищету Господь может спасти её?

-- Скажи, а ты сам когда-нибудь был голодным и нищим, чтобы говорить о благотворности этого?

-- Брат Томас, я знаю, что ты простого происхождения, а я -- дворянин, но нелепо объяснять этим наши расхождения во взглядах. Я исхожу не из своего опыта, а из коллективного опыта Самой Церкви. Чтобы судить о душеспасительности или губительности чего бы то ни было, вовсе не обязательно испытывать это самому. Никто из нас не был на кресте, но все мы знаем тем не менее, что без Распятия спасение было бы невозможно. Точно также Господь попускает и нищету, и пытки, и насилие над женщинами. Всё это служит инструментом спасения душ. По поводу всего этого лучше всего сказано у Святого Августина, тут мне даже добавить нечего.

-- Брат Андреас, хотя ты и старше меня, и в миссии главный, но тут я не могу с тобой согласиться. Я был маленьким мальчиком, когда умер мой отец и моя семья оказалась без средств к существованию. Моя сестра пошла на панель, заразилась и сгнила там, а сам я поначалу просил милостыню, а потом начал воровать. Я бы и дальше, наверное, покатился бы кривой дорожке, мог бы дойти до разбоя и убийств, если бы меня не подобрал и не усыновил священник. Он и помог мне принять свет Христовой Веры. Он говорил мне, что нищета -- плод недостаточной веры нашего народа, ибо если бы сердца людей были наполнены ею, то всем бы нуждающимся обязательно помогали бы в беде. Он говорил также, что прежде чем обращать свой взор на языческие страны, не мешало бы навести порядок у себя дома.

-- Пример твоей судьбы как раз показывает, что Бог не оставляет своих чад.

-- Но сколь многие, оказавшись в моём положении, погибли и душой, и телом? Нет, государство инков, где всех детей кормят досыта и обучают полезному для жизни ремеслу, устроено куда более гуманно и мудро. А почему собственно мы, христиане, не можем поступить подобным же образом? Ведь если мы это сделаем, то жители Тавантисуйю поймут, что им не нужно отказываться от своего мудрого государственного устройства, и принять Христову Веру им будет гораздо легче.

-- Тебе кажется, что жители Тавантисуйю добродетельнее нас, но это лишь обманчивая видимость. Пусть они не убивают и не воруют, но их сердца ослеплены гордыней. Вор и убийца, при всей своей порочности, куда ближе к Богу, чем они, ибо он может покаяться, а они -- нет.

-- Что-то я не заметил, чтобы они были здесь сильно поражены гордыней.

-- Не заметил?! Но разве ты не видишь, что здесь жители даже походкой и взглядом отличаются от жителей других стран! А их речи! Даже из уст простолюдина порой можно услышать, как он с гордостью говорит: "Я много посеял, я много собрал или я наловил много рыбы". Они действительно верят, что сами, без помощи Господа, создают своими руками все богатства! Но самое гнездо гордыни -- их амаута. Ты знаешь, чем они занимаются в своих запретных городах?

-- Предаются оргиям?

-- Если бы! В конце концов все мы знаем, что и наши епископы предаются оргиям, но нашу веру это не подрывает. Нет, всё гораздо хуже. Через что пали Адам и Ева? Через знание, опасное для людского ума. Кто чаще других уклоняется в ереси? Крестьяне? Нет, люди, имеющие дело со знанием. При том, что большинство из них всё-таки понимает, что сомнение в святых догматах и общение с демонами может погубить душу, да и инквизиция тоже не дремлет. А что творится здесь у них? Даже страшно представить себе...

-- Но здешние амаута не могут сомневаться в святых догматах, ведь нельзя же усомниться в том, во что не веришь. Да и насчёт общения с демонами... многие ли язычники античности с ними общались? Ведь ни Платон, ни Аристотель, ни их ученики ничем таким не занимались.

-- Даже те, кто не общается с демонами, воображают, что их знания делают их равными богам, то есть подвержены самому страшному пороку, какой только может быть.

-- Конечно, плохо, если человек возгордится своими знаниями, но возгордиться можно чем угодно, например, своей силой или красотой. Но ведь никто не предлагает калечить и уродовать сильных и красивых! Пусть в постижении природы амаута ушли немного дальше нас, но сами по себе знания не опасны для веры.

-- Когда человек силён или красив, ему ещё можно растолковать, что это не навсегда, ибо со временем все старятся, и сила, и красота увядают. А когда человек гордится своим умом, он думает, что его ум и его душа -- одно и то же, и потому ему труднее смириться. Но это -- даже не главная беда. Скажи, в каких науках они превосходят нас?

-- Их лекари могут склеивать разбитые черепа и делать некоторые другие вещи, которые наши делать не умеют. У них также есть наука о влиянии питания и климата на здоровье. Они очень искусны в математических расчётах, а также имеют особую науку о телесной природе воды, благодаря которой они могут строить свои оросительные системы и снабжать водой города. Наукой, причём одной из важнейших, они считают также свои знания об общественном устройстве. Но я не вижу в этом ничего такого, что противоречило бы христианской вере.

-- Ты не всё знаешь. Мне удалось, не спрашивай каким способом, узнать то, что они скрывают. Там, в запретных городах, создаются страшные машины, способные переносить людей по воздуху, и машины, способные жечь врагов огнём. Не иначе как демоны нашёптывают им средства, как победить нас в грядущей войне! Когда этим машины будут готовы, орды тавантисуйцев обрушатся на христианский мир, и уничтожат его! Уничтожат церкви, убьют священников и установят свои безбожные сатанинские порядки. Может, при них и в самом деле все дети будут сыты, вымыты, одеты, и обучены грамоте, но смолкнет звон церковных колоколов и проповедь Слова Божьего. Живительный свет Евангелия не будет доходить до душ. Это будет уже прологом к Царству Антихриста.

-- Но почему ты решил, что они нападут на христианский мир?

-- Потому что они считают свою науку о разумном устройстве общества Истиной, а свой образ жизни -- самым праведным. Прежде они весьма активно присоединяли к своей стране новые земли, насаждая там свой образ жизни, а теперь только относительная слабость их сдерживает.

-- Но почему мы обязательно должны воевать? Ведь можно же договориться о мире.

-- О временном мире мы и сейчас договариваемся, но в будущем нас всё равно ждёт решающая битва. Мы или они! Когда-то мы приплыли к ним на кораблях, а теперь они точно также могут прилететь к нам на крыльях. Нет, впереди Армагеддон, Последняя Битва!

-- Битва... ты с такой лёгкостью произносишь это слово. Но ведь оно означает, что будет литься кровь! Тут у меня был один случай. Я зашёл в парк и увидел двух играющих в куклы девочек. Пока они не замечали меня, они спокойно играли, но когда увидели, то вскочили, прижали к груди кукол и стали смотреть на меня с нескрываемым ужасом. Здешние дети до сих пор уверены, что христианин может просто так взять и убить их. Я слышал, что даже мальчики у них всегда обозначают, играя в войну, врага словом "конкистадор". И я не могу поставить им это в вину, потому что... если бы действительно была война и на моём месте оказался бы наш солдат... ведь он бы мог тоже запросто их убить или изнасиловать. На захваченных территориях мы ведём себя как бешеные псы! Раньше я считал это следствием греховной человеческой природы, но теперь я знаю, что воины инков так с мирным населением не поступают! Значит, и мы могли бы вести себя иначе, но просто не хотим!

-- Воины инков так ведут себя, потому что горды своей добродетелью. Хотя такая добродетель стоит пред Господом неизмеримо меньше, чем раскаяние преступника, ибо воистину небеса больше радуются раскаявшемуся грешнику, чем 99 праведникам, не имеющим нужды в покаянии.

-- Ты смотришь на это с точки зрения спасения души, и даже по-своему прав. Но только если взглянуть на это с точки зрения мирных жителей, то для них сохранить свои жизни, избежать грабежа и насилия -- безусловное благо, даже если воины не обижают их из гордости. Да и не сказать, чтобы они как-то очень сильно гордились этим, они ведь считают не обижать мирное население чем-то НОРМАЛЬНЫМ, а не сверхтрудным подвигом.

-- Инки нарочно ведут такую политику, чтобы расположить к себе население покорённых областей. Однако я не верю, что они будут столь же снисходительны к белому населению Европы. Нет, они будут не более снисходительны к нам, чем мы к ним. Ведь расположить к себе наш народ для них нет смысла и пытаться. К тому же, что нам с того, что они пощадят женщин и детей, если при этом будут разрушены все церкви?

-- Слушай, почему ты решил, что они могут захватить Европу? Сами они, кажется, не мечтают о большем, кроме как отбиться от нас, ведь нас, христиан, в несколько раз больше.

-- Но ведь до прихода белых людей они активно расширяли своё государство, да и сейчас они рассматривают коренное население вице-королевств как потенциальных союзников в борьбе с нами. Все восстания в них -- это рук дело инков.

-- Ты уверен? Низведя людей до положения скотины, мы сами неизбежно провоцируем восстания. Нам так удобно -- объяснять всё кознями инков. Но не было бы их -- восстания случались бы всё равно.

-- Возможно, что и так, но почти в каждом восстании виден их след, хотя это становится ясно далеко не сразу. Едет на ослике по горам вроде бы купчик, торгует вроде бы за прибыль, а потом в тех же самых местах вдруг склады с оружием обнаруживаются. И выясняется, что купчик -- вовсе не купчик, а человек инков, а торговлей он занимался лишь для прикрытия, а на самом деле плёл сети заговора. Вот эти люди очень опасны, потому что по крепости духа они порой не уступают мученикам первых веков христианства. (Конечно, мои слова могут показаться кощунственными, но нельзя забывать, что дьявол --лишь обезьяна Господа!). Я как-то присутствовал на допросе одного такого -- его пытали самыми различными способами, и воду через воронку в горло заливали, и кипящим маслом и серой обливали, и даже жену и детей на его глазах пытали и казнили -- не сказал ничего, вот дьявольское упрямство!

-- Андреас, неужели ты мог смотреть на такое? Я бы не выдержал. И что же хотели от этого несчастного?

-- Чтобы он назвал имена своих сообщников.

-- Чтобы с ними проделали то же самое?! Мужество этого человека должно вызывать у нас, по крайней мере, уважение. Послушай, неужели ты оправдываешь то, что с ним сделали?

-- Но это дьявольски опасный враг.

-- Но ведь Христос завещал нас любить даже наших врагов, к тому же мы сами виноваты, что эти люди стали нам врагами. Если бы мы вели себя иначе, то этот человек мог бы стать одним из лучших христиан. После встречи со Старым Ягуаром я стал гораздо лучше понимать этих людей... Бартоломе де Лас Касас был прав, когда говорил, что мы не имели никакого права покорять эти земли, а они имели полное право сражаться против нас с оружием в руках.

-- Бартоломе де Лас Касас хоть и был посвящён в духовный сан, но происходил из семьи марранов, и, возможно, поэтому так и не понял некоторых важных вещей в христианстве. Мы не знаем ничего о посмертной участи тех, кто принял крещение руководствуясь страхом, но мы можем быть уверены, что те, кто сражался против нас с оружием в руках, горят теперь в преисподней!

-- Но разве может спастись тот, кто стал предателем, пусть даже предателем в пользу христиан? Ведь крещение из страха -- это само по себе малодушие, за которое новоиспечённый христианин не может не корить себя. А мы к тому же вынуждаем их на исповеди к выдаче своих братьев в руки палачей! Ведь этим мы не спасаем, а губим души!

-- Брат Томас, может быть, ты считаешь, что и те, кто пытает язычников, в том числе и с целью спасти их души, рискуют собственным спасением?

-- Но ведь отнюдь не всегда целью палача является спасение души допрашиваемого, обычно из них пытались вытянуть тайну золота. И ведь если несчастный ни про какое золото был ни сном, ни духом, то ведь он никак не мог это доказать! Да и даже пытка с целью добиться раскаяния... ведь если несчастный умирает под ней молча, разве его палач не является виновником его окончательной гибели?

-- Но ведь до самой смерти у грешника оставалась свобода выбора -- раскаяться или умереть молча.

-- Но ведь если причиной раскаяния была трусость, а причиной нераскаяния -- мужество, то получается, что человек, мужественно перенёсший пытки, парадоксальным образом ближе ко Христу, чем крестящийся предатель. Мы знаем, что Бог справедлив и милосерд. Почему мы так уверены, что он способен за мужество отправить на вечные муки? Может быть, наоборот, он отправляет в геенну огненную их палачей?

-- У Церкви есть список святых, а святые -- это те люди, в спасении которых Церковь уверена. И среди этого списка есть те, кто не только словом, но и делом боролся с язычеством, кто карал язычников и был убит ими за это. Мы знаем, что эти люди в раю, но нелепо было бы предположить, что рядом с ними и те, кто убил их. Нет, ясно же, что язычники горят в аду.

-- Я сам рассуждал схожим образом, пока не познакомился с этими людьми поближе и не смог взглянуть на всё это их глазами. Ну представь себе обыкновенного индейца, который мирно живёт в своём айлью, обрабатывает землю и вовсе не думает о том, чтобы воевать с христианами. И вдруг христиане приплывают из-за океана, входят в его деревню, отбирают пищу, которую он выращивал для себя, обрекая его на жизнь впроголодь, оскорбляют, обзывая "грязной тварью", он видит казни своих соплеменников, видит, что красивейших из женщин племени завоеватели превратили в своих подстилок... Он не может не возненавидеть тех, кто с ним так обращается!

-- Христианин в такой ситуации должен стараться простить обиды. В конце концов ни оскорбления, ни жизнь впроголодь не мешают спасению души.

-- А то, что женщин обрекают на вынужденный разврат?

-- Для язычниц потеря целомудрия не так уж страшна.

-- Да?! Как ты можешь судить об этом? Хотя местные женщины одеваются и ведут себя , с нашей точки зрения, несколько вызывающе, они очень целомудренны. Они очень редко теряют невинность до свадьбы или изменяют своим мужьям, а проституток у них нет вообще. Нет, потерять свою чистоту здесь считают большой бедой, едва ли не бСльшей, чем у нас. А также местные жители очень сострадательны. Вот ты смотрел на мучения человека, и спокойно об этом рассказываешь, а они, если видели такое, сколько бы лет ни прошло, будут вспоминать это с болью и гневом! Старый Ягуар рассказывал мне, как в селении, где он нашёл приют, у всех на глазах запытали старейшину, вся вина которого была только в том, что он спрятал книги своей страны , не желая отдавать их на сожжение. И он был одним из тех, кто поклялся отомстить за него, а это значило -- убить сделавшего это священника! А потом, после смерти, этого священника объявили святым... Скажи мне, Андреас, если бы была твоя воля, ты бы отправил за это Старого Ягуара на костёр? Я не могу без содрогания представить себе, что его живьём пожирает пламя, а если крестить эту страну насильно, то это значит, обречь на костёр множество таких как он!

-- Не думай, что я считаю сожжение лучшим вариантом, людей, конечно, лучше переубеждать, но ведь сам понимаешь, что переубедить можно не всех. А что делать с теми, кого не переубедишь? К ним так или иначе приходится применять силу. Подумай, что двигало Старым Ягуаром? Месть, гнев, непрощение... Разве это христианские чувства? Да, для язычников это всё может казаться благородным, но на то они и язычники. Послушай, а при каких обстоятельствах ты с ним говорил?

-- Я был у него дома. Я решил, что мне следует посетить Кипу. Ведь само Евангелие велит нам посещать больных ближних.

-- Однако ещё апостолы завещали нам избегать еретиков.

-- Кипу не еретик, а язычник.

-- Убеждённый язычник.

-- Убеждённого порой проще переубедить, чем того, кто ни холоден и ни горяч. Посетив его, я хотел показать ему пример христианского милосердия к врагам.

-- Ну и как, подействовало на него? Понял он, что голову ему разбили не просто так, а это знак Небес?

-- Не могу судить. Я понял, что для них заботиться друг о друге более привычно, чем для нас, и потому слова Христа о любви к ближнему не воспринимаются ими как откровение. А к своему несчастью Кипу относится стоически, он не видит в себе вины, за которую его следовало бы так наказывать. Да и со своей точки зрения он и в самом деле ни в чём не виноват.

-- Ты рассуждаешь почти как еретик Абеляр. Он утверждал, что не грешили ни философы-язычники, жившие до Христа, ни даже гонители Христа, если они искренне считали его лжепророком. Но Церковь осудила эти взгляды, и заставила его самого отречься от них.

-- Нет, я не разделяю этих взглядов, я лишь подчёркиваю, что Кипу не может рассматривать своё несчастье как заслуженное наказание. Пусть он неправ, но к беспомощному калеке нужно быть прежде всего милосердным. Ведь тогда он даже ложку до рта донести не мог! Да и говорил он с трудом, поэтому я больше беседовал с его дедом. Знаешь, мы ведь оба, перед тем, как отправиться сюда, читали записки Святого Диего Перуанского, и не знаю как ты, а я поражался тому, как легко ему оказалось обратить туземцев в истинную веру, с какой радостью они приняли освобождение от власти кровавого тирана, и меня вдвойне поражало, что всего через несколько дней после отправки последнего отчёта он был убит язычниками, и никто из местных христиан не вступился за него. Только после того как я поговорил со Старым Ягуаром, мне всё это предстало с другой стороны. Он сказал мне: "Ты говоришь, что милосердие составляет сущность вашей веры? И что жестокими у вас бывают только отдельные изверги? Но я слишком хорошо помню, каково нам было под властью христиан. Когда я, лишившись всех родных, чудом выживший, выбрался из города, я нашёл приют в доме старейшины одной из окрестных деревень. Поскольку большинство мужчин были в армии, местные жители не могли оказать сопротивления завоевателям, и потому те заняли деревню без проблем. Вместе с белыми был священник, отец Диего, который первым делом сжёг деревенского учителя, и все книги, которые были у него в доме, после чего произнёс проповедь, в которой сказал, что всем, кто не крестится, и не отдаст все находящиеся в доме книги на сожжение, тоже будет уготован костёр, а всё имущество будет отобрано, то есть родные их будут обречены на голод и лишения. Вот почему все они согласились креститься, хотя это было страшно и противно. Старейшина потом потихоньку говорил своим односельчанам: "Братья мои, будет мало толку, если мы просто откажемся креститься, и дадим себя уничтожить, лучше примем притворное крещение, но в душе сохраним верность нашей родине, и изыщем способы тайно вредить врагам. Я уверен, что они не так сильны, как нам кажется, со временем наши войска вернутся, а наше крещение Манко простит нам, ведь и ему самому приходилось идти на унизительные соглашения с белыми, но прогнал же он их потом, в конце концов! А значит, и ещё раз прогонит!"".

-- Значит, Старый Ягуар к тому же крещёный? Тогда он тем более обречён на вечную погибель. Для таких как он, даже лимб закрыт.

-- Но ведь в своём крещении он виновен едва ли больше, чем обесчещенная девушка в потере целомудрия. К тому же отец Диего сделал всё, чтобы его паства возненавидела христианскую веру. Заставляя учиться ей под страхом пыток, он наполнил сердца людей ненавистью и презрением к ней. При этом белые люди относились к местному населению пренебрежительно, считая их за низших существ, и по малейшей прихоти могли их избить и даже убить. Старый Ягуар рассказывал, что полюбил дочь старейшины, и она отвечала ему взаимностью. Её родители были не против этого брака, разве что обстановка тогда была не для свадеб. Но однажды испанцы надругались над ней, специально сделав это на глазах её отца и матери. Старейшина спрашивал: "За что вы с нами так?". "Чтобы ты помнил, что ты перед нам никто!" -- издевательски ответили вояки. И Старый Ягуар прекрасно знал, что потом этот грех негодяям отпустят в церкви, это же не так страшно, как непочтительный взгляд со стороны туземца в сторону белых!

-- Пойми, тут дело не столько в христианстве, сколько в разных расах. Люди вопреки Воле Господа привыкли считать представителей своей расы достойными жить, а другой -- недостойными. Скажи, разве Старый Ягуар стал бы церемониться с белыми женщинами или детьми?

-- Белых женщин он никогда не видел, но он не отрёкся от своей опозоренной невесты даже после того, как стало ясно, что она беременна, и через некоторое время родился мальчик-метис, который потом стал отцом Кипу. Несмотря на свою ненависть к белым, Старый Ягуар принял этого ребёнка и сумел полюбить его как родного сына. Мало кто из нас, христиан, способен на такой подвиг! И тем не менее он был один из тех, кто убил Святого Диего Перуанского. Перед этим тот как раз успел обнаружить по доносу книги в доме старейшины и запытал его на глазах у всего селения, а его мёртвое тело бросил в огонь, многие поклялись мстить, ибо они очень любили и уважали своего старейшину, и сердца их не смогли смириться с такой жестокостью и несправедливостью, и сочли, что настала пора мести, и начали с того, что убили священника и сожгли церковь, -- брат Томас вздохнул, -- а потом мы объявили отца Диего святым, нисколько не задумываясь о том, что местные жители считали его палачом... Да, можно говорить, что месть дурное чувство, однако их месть была прямым порождением любви к их угнетённым и поруганным ближним. Можем ли мы осуждать их за это? Старый Ягуар спросил меня потом прямо: "Скажи мне, после того как ты узнал обо мне всё это, ты, если бы у тебя была власть, отправил бы на костёр мои старые кости? Хватило бы у тебя уверенности в своей правоте, чтобы сделать это? Я ведь, несмотря на старость, ещё очень хочу жить...". Я не знал как ему ответить. Да, лично я никогда бы не поднял на него руку, но если начнётся война, то другие.... другие могут отправить его на костёр за то, что он сжёг церковь и убил священника, забывая при этом, что для него это было отнюдь не воплощением Христа и Христовой истины, а местом, где благословляют на унижения и палачества. Ведь сурово обличая язычников, отец Диего не находил ни слова осуждения для христианских грабителей и насильников! Как же индейцы могли после этого уважать его и прислушиваться к христианским проповедям? И ведь индейцы меньше всего были виноваты в сложившейся ситуации... После этого я долго молился, чтобы Господь вразумил меня насчёт загробной участи этих людей, и мне был ниспослан сон, в котором я получил ответ на терзавшие меня вопросы. Поначалу я, как будто со стороны, увидел битву между христианами и тавантисуйцами, а потом увидел рай, в котором души убитых тавантисуйцев принимают ангелы. То, что это ангелы, я мог понять лишь по орлиным крыльям у них за спиной, но сами они выглядели как индейцы, и воинов принимали как братьев. Их враги кричали издали какие-то проклятья, но уже ничего не могли изменить, ибо их с неумолимостью поглотила бездна, а тавантисуйцев благословил восседавший на троне владыка. Поначалу он выглядел как инкский правитель, и когда я оказался перед ним, я растерялся, ибо мог ли я, христианин, да ещё служитель Божий, поклониться языческому божеству? Видя моё замешательство, владыка махнул рукой, и вдруг мы очутились с ним наедине. "Не признаёшь меня в таком облике?" -- насмешливо спросил он и вдруг преобразился. Была вспышка яркого света, я поневоле опустил глаза, а когда поднял их, то увидел Христа, таким, каким его изображают наши художники. "Так привычнее?" -- спросил он с улыбкой, и потом добавил, -- "Тавантисуйцы, спасая свою землю от грабежа и разорения, отдавали свои жизни за своих ближних. Разве было бы справедливо наказывать их за это? А конкистадоры, хоть и называли себя христианами, вторглись в чужую страну ради разбоя и грабежа. Разве было бы справедливо награждать их за такое? Разве было бы справедливо наказывать тавантисуйцев за презрение к той церкви, которая давно уже стала "солью несолёною"? Помнишь притчу о двух сыновьях, первый из которых обещался выполнить волю отца, но не сделал этого, а второй поначалу отказался, но потом сделал? Так вот, это вы и тавантисуйцы. Вы не любите своих ближних, ибо не считаете своим долго заботиться о них, а тавантисуйцы заботятся. Так что теперь вам в пору у них учиться, а не им у вас!" Потрясённый, я проснулся.

На это отец Андреас ответил наставительно:

-- Не всякому духу нужно верить, ведь и сатана порой способен прикинуться ангелом света. Открою тебе, что нашему настоятелю тоже было видение. Будто бы в жителей христианских стран вселились бесы, и они ломают и жгут церкви, убивают служителей господа, топчут изображения святых... Это охватит Европу точно чума и зараза её пойдёт отсюда. Чтобы не случилось этих бедствий, мы должны уничтожить врага в зародыше. Ещё в дни моей юности, когда стали восстанавливать торговлю с язычниками, было предсказание, что из Тавантисуйю прибудет посольство и самый юный из прибывших будет воплощением Антихриста. Я отлично помню это посольство и юношу, почти мальчика, которого мы должны были опасаться.... А ведь на вид он был совершенно безобиден, даже где-то по-детски наивен, во всяком случае, в вопросах веры...

-- И ты... что ты с ним сделал? Убил его?

-- Не всё так просто. Ты знаешь, христианин без необходимости не должен проливать кровь, и к тому же убийство одного из послов было нежелательно для Короны... Я поступил хитрее -- опозорил его перед всем двором, а за такой промах его на родине должна была ждать смертная казнь. Однако он каким-то чудом избежал её, может быть, потому, что в его жилах течёт королевская кровь... Но раз он остался жив, это значит, что в Тавантисуйю у нас есть опасный враг, которого надо уничтожить, хотя бы для этого пришлось бы уничтожить всю эту страну до последнего человека! Спасение Церкви стоит такой цены!

-- Меня прошибает холодный пот от твоих слов. Мне даже страшно подумать, что ты сделал тогда с несчастным юношей.

-- Всего-то напоил его как следует, а потом не давал отлучиться. В конце концов он обмочился прямо на пиру. Он сам не сдержался, а я тут не при чём.

-- Порой я думаю, не вселился ли в тебя сам Сатана... Неужели сострадание к ближнему настолько чуждо тебе, что чужой позор и мучения тебя могут радовать? Ведь ближние для нас и враги, и язычники... Немудрено, что после таких унижений несчастный возненавидел христиан и стал нашим врагом!

-- Что он будет нашим врагом, было предопределено ещё заранее. Или ты сомневаешься в знаке, поданном нам небесами?

-- Но почему я получил один знак, а наш настоятель-- другой? Значит, один из них был ложный?

-- Разумеется. Тебя пытался сбить с пути истинного Сатана.

-- А почему именно меня, а не его? По какому признаку можно определить, было ли то или иное видение истинным или ложным?

-- Его видение согласуется с преданиями Церкви, а твоё -- в корне им противоречит.

-- Да, противоречит.... но ведь ещё Фома Аквинский говорил, что "для разума аргумент от авторитета -- наислабейший". Да и предания отбирали люди вроде нас, они могли ошибаться, и ошибка одного вела к ошибкам других.... неужели и впрямь наша церковь уже стала "солью несолёною"? Как же теперь быть...

-- Бог не мог допустить такого.

-- Но ведь нам наша традиция кажется бесспорной во многом потому, что мы привыкли к ней. А у людей непривычных она вызывает множество недоумённых вопросов, за время проповеди я уже успел убедиться в этом. Я поехал сюда, потому что был уверен, что индейцев без крещения ждут адские муки, и мой долг -- спасти хотя бы некоторых из них. Но если это не так, то наша проповедь во многом теряет смысл, ведь душой большинство из них чище христиан.

-- Из церковной истории ты должен знать ответ на это, а если забыл, то я напомню тебе. Некогда был спор между Пелагием и Святым Августином. Пелагий говорил, что добродетельный язычник тоже спасётся, и вообще он не хуже христианина, а Августин говорил то, что позже стало Учением Церкви: "Вне Церкви не спасения", "Кому Церковь не мать, тому Бог не отец". Если на секунду предположить, что прав был Пелагий, а Августин ошибался, то выводы, которые из этого следуют, поистине ужасающи. Ведь тогда получается, что мы зря жгли на кострах еретиков и язычников, зря лили кровь в Крестовых Походах, зря принимали монашеские обеты... Раз достаточно просто быть добродетельными.... Нет, Господь не мог попустить, чтобы столько жертв было принесено зря! Не мог!

-- Но ведь Господь попускает и зло, и ошибки. Сколько жертв было принесено язычниками в Мексике! И мы ведь не сомневаемся, что это было напрасно, но может быть, и мы от них не так уж далеко ушли?

-- Не смей сравнивать нас с этими сатанистами!

-- Я запутался. Раньше я надеялся, что есть авторитет, способный разрешить мои сомнения, но теперь я понял, что среди людей такого нет. А Бог... его ведь нужно ещё и понять. Увы, даже люди, которые меня и старше, и опытнее, не всегда мудрее.

-- Знай, что ради веры я отказался от личного счастья, ради веры я убивал и пытал людей, и теперь я не отступлю. Нравится тебе или нет, но я найду этого юношу и покончу с ним!

-- Но как ты его найдёшь, ведь столько лет прошло, теперь это не юноша, а взрослый мужчина. Едва ли ты даже узнаешь его в лицо при встрече!

-- Господь укажет мне на него! Раз его нет в Тумбесе, то искать его следует в Куско. Под предлогом проповеди мы должны проникнуть туда, причём не просто в город, но в дома знатных сановников. Мне необходимо узнать расстановку сил во власти. Кого можно склонить на нашу сторону, а с кем придётся вести беспощадную борьбу. Кто настолько опасен, что его лучше ликвидировать....

-- Андреас, я бессилен переубедить тебя, но если я узнаю, что ты хочешь лишить жизнь того или иного индейца, я постараюсь предупредить его.

-- Даже если он погряз в язычестве по уши?

-- Даже если погряз. Убивать нельзя...

-- А может, просто донесёшь на меня властям? Чтобы люди Инти мне кишки вырвали?

-- Не надо, я чту заповедь Господа "не убий"! Но до сих пор я думал, что у меня в этой далёкой стране есть друг, но теперь я убедился, что одинок... Я буду молиться, чтобы Господь образумил тебя и уберёг от греха.

-- Я тоже буду молиться за тебя, Томас.

После этого разговора Заря долго не спала, ещё и ещё раз прокручивая в памяти всё важное, что сказали друг другу монахи. Как жаль, что нельзя записать! Память у неё хорошая, во многом из-за неё на такую работу и выбрали, но всё-таки она боялась забыть что-то важное. Как только Томасу перестала быть нужна сиделка, Заря вернулась к работе в столовой написала для Инти отчёт. В тот же день ей было велено под покровом ночи явиться к Инти во дворец. Оказывается, узнав о странной болезни монаха, Инти опять тайно приехал в Тумбес, опасаясь, во-первых, что монаха могли отравить с целью провокации войны, а во-вторых, даже если его болезнь имела и естественные причины, его смерть могла быть использована врагами Тавантисуйю. Заря постаралась передать разговор монахов наиболее полно и точно, стараясь не упустить даже мельчайших подробностей. Всё это вызвало у Инти заметное беспокойство:

-- Итак, большая удача что ты всё это услышала. Очень многие в Куско склонялись к тому, чтобы разрешить монахам посетить столицу, любопытно им видите ли... Титу Куси тоже было любопытно, известно, чем это закончилось.... Но ничего, после того как я им передам рассуждения этого проклятого Андреаса, мне будет просто уговорить не подпускать его к столице и на пушечный выстрел. Томаса пустить будет можно, после того как разрыв между ними случится окончательно, а это лишь вопрос времени. Конечно, может случится, что Андреас, чтобы избежать внешнего разрыва, может попробовать от своего собрата избавиться, так что следить за ними нужно в оба, но всё-таки он вряд ли решится на такой риск, слишком осторожен, понял, что у нас тут внезапная смерть кого бы то ни было без внимания не останется. Сквернее всего другое -- Андреас откуда-то знает то, что он знать не должен. Знает больше, чем он сказал... Насколько больше, вот что важно.

-- Я не понимаю, -- сказала Заря, -- что он такого особенного знает?

-- А его слова про машины и демонов?

-- Я думала, это обычные бредни, ведь никакие демоны нашим амаута не помогают.

-- Конечно, никаких демонов нет, но машины, способные летать и машины, способные испепелять скоро у нас будут. Правда, насчёт полётов в Европу он преувеличил, хорошо если мы сможем перелетать из конца в конец своей страны.

-- Но это.... это разве возможно?

-- Нашим предкам казалось невозможным стрелять огнём. Они думали, что только только боги могут обладать громами, но теперь это нехитрое искусство доступно каждому воину. А насколько ускорилось сообщение между городами, когда наши курьеры стали ездить на лошадях? Тех самых лошадях, которые когда-то внушали ужас нашим предкам. Так что со временем и полёт может стать обыденностью, если только христиане нам дело не испортят.

Инти ненадолго замолк, а Заря смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами. Тогда он продолжил.

-- Вот что, это тайна, в которую даже в Куско посвящены немногие, даже не все из тех, кто носит льяуту, в Тумбесе же об этом не должен был знать никто, включая наместника, поэтому кто и как узнал об этом, тебе желательно выяснить, а для этого ты должна знать всё, -- отхлебнув сока из кружки, он продолжил:

-- Несколько лет назад среди тех, кто проектирует плотины, был один очень энергичный и талантливый человек по имени Иеро. Ещё в школе он был одним из лучших учеников, да и потом он славился своими проектами, ибо часто брался за самые сложные задачи, а потом с блеском их решал. Но самой большой мечтой его с детства было создать машину, при помощи которой люди могли бы парить в небе как птицы. Он создавал модели и они вполне себе летали, но чтобы создать полноценный аппарат, ему нужно было много парусины, а её ему неоткуда было взять. Он сперва по-честному попросил, но вот только в тот момент её для парусов не хватало, и потому ему не стали выделять столь ценный материал для "забавы". Правда, у него был шанс получить нужное попозже, но он не хотел ждать, и потому пошёл на преступление, украв нужный ему материал. Кража вскрылась, Иеро судили и приговорили к золотым рудникам. Тебе сейчас сложно представить, что это был за процесс... одно дело, судить взяточника, который крал из личной корысти, но тут пред судом был человек, которого до того знали с самой лучшей стороны, и который пользовался уважением в глазах всех, кто его знал. Для них это был страшный удар. Никто не мог и представить себе, что Иеро, всегда такой требовательный и строгий, способен на кражу. Ведь тогда его уже прозвали Иеро Капак, хотя он был и не из знати (Дословно "Железный правитель" или "железный король"). Но увы, даже самые достойные люди оступаются, если ставят свои интересы выше интересов государства. Всё-таки как ни чужды корысти были его мотивы, а кража остаётся кражей, и если за неё не наказывать, то воровать начнут и по менее извинительным поводам. Ещё наши предки поняли, что кража в одном месте неизбежно означает недостачу в другом. Конечно, будь у нас этой самой парусины вдоволь, то ему бы выдали её без проблем, но увы, мы слишком далеки от изобилия, чтобы позволить себе не рассчитанные заранее траты. Итак, опозоренного Иеро отправили на золотые рудники. Казалось бы, этим и должно было всё кончиться, но Иеро не смирился со своей судьбой, и хорошенько поразмыслив, написал самому Первому Инке. Он не оправдывался, не отрицал своей вины, однако доказывал, что создание крыльев может быть очень полезно для нашего государства, ведь тогда сообщение между разными частями страны убыстрится настолько, что донести любое известие из любой точки страны в столицу будет делом нескольких часов. Асеро внимательно прочитал это письмо, и понял его важность. Конечно, формально отменить судимость даже Первый Инка не вправе, но всё-таки было решено дать Иеро возможность воплотить его мечту в жизнь. Его освободили от рудников и поселили под охраной в одном из запретных городов, о существовании которых в горах знают главным образом лишь местные жители. Ему дали все необходимые материалы и помощников, позволили даже его жене и сыну переселиться к нему. Бедняга был счастлив до небес. Я лично видел эту встречу. Его жена решила по столь торжественному случаю нарядиться как можно лучше, и даже надела на руку золотой браслет, и в этом была её ошибка. Он был безумно счастлив увидеть её, но когда заметил на руке браслет, весь переменился в лице и дрожащим голосом сказал: "Сними его, спрячь, умоляю. Я теперь знаю, как добывают это растреклятое золото. Слишком оно тяжело достаётся, чтобы тратить его на такие глупости". Иногда я понимаю Ветерка, считающего, что наши законы слишком суровы, хотя заключённые из простого народа, отбыв свой срок, обычно не испытывают такого ужаса, только для тех, кто к труду руками не привык, всё это кажется сплошным кошмаром. Итак, сейчас Иеро живёт там и пытается создать искусственную птицу, он уже создал модель, способную поднять его сына-подростка, и катапульту к ней, но пока не достиг того, чтобы могли летать взрослые люди. Запретный город тщательно охраняют не столько из опасений, что Иеро сбежит(он сбегать и не думает, вполне доволен своей участью) сколько из тех соображений, что про этот город прознают христиане, и постараются уничтожить его и его обитателей.

-- Но зачем им уничтожать город? Неужели только из суеверного страха перед крыльями?

-- Тут дело не в суеверии церковников. Вообще-то они люди прагматичные, и могли бы разрешить летать, если бы крылья появились в Европе. Но это невозможно. Серебряную Птицу можно запустить только с катапульты, а значит, чтобы наладить сообщение по воздуху, необходимо покрыть страну сетью таких катапульт. Даже зная все секреты, они у себя такого не сделают по той же причине, по которой они не могут сделать себе водопровод. При их безответственности и воровстве все средства, выделенные на сколько-нибудь крупный проект, неизбежно теряются и разворовываются. А вот уничтожить запретный город, чтобы мы не смогли обрести сообщение по воздуху, они вполне могут. Если они узнают его точное расположение, мы должны будем перенести его куда-то вглубь страны, чтобы они не могли пересечь Анды со стороны Амазонии. Но дело это очень дорогое и хлопотное, согласия на перемещение скорее всего не дадут если не будет точно известно, что христиане знают всё... а если они ещё и про зеркала прознали, то дело совсем скверно.

-- Но ведь у христиан тоже есть зеркала! -- удивилась Заря.

-- Да, есть, и потому они поначалу не догадывались, для чего нам так нужен секрет их изготовления. Они думают, что перед ними только прихорашиваться можно или украшать ими стены, но один наш амаута додумался до куда более интересного их применения. Давным давно, когда предки нынешних европейцев не были христианами, был у них один очень известный амаута, искусный в вычислениях. Так вот, когда его город осаждали враги, он создал из зеркал такую конструкцию, чтобы обращать солнечный свет в огонь и жечь их корабли. Правда, судьба его печальна, враги всё же ворвались в его родной город, убили его, и с его смертью были утрачены многие знания, в том числе и секрет этих конструкций. Однако когда один наш амаута прочитал эту историю, он примерно понял, как такие штуки должны выглядеть, и создал из имевшихся в наличии медных пластин образец... Когда у нас будут делать свои зеркала, можно будет защитить ими побережье, и вообще куда меньше использовать дрова, чем мы делали это до сих пор, а то у нас были серьёзные опасения, что леса могут закончиться лет через 50.... Так вот, уже через несколько месяцев зеркалами будет оснащено всё Побережье. В мирное время их будут использовать как печки в кузницах и для тому подобных нужд, но... если бы белые люди напали, ничего не зная про эти зеркала, то это был бы сюрприз... Ещё перед Великой Войной один белый негодяй цинично сравнивал наше беззащитное побережье с девичьей юбкой, которую ничего не стоит задрать, но теперь они обнаружат там шипы... Но раз они знают про эти шипы заранее, то примут меры, и это будет не столь действенно. Хотел бы я посмотреть на того негодяя, который всё разболтал, ведь это может обойтись в тысячи жизней!

-- Но может, Андреас не знает про зеркала, а под машинами, сжигающими всё огнём, имел в виду просто плод чьих-то фантазий? Они же про нас совсем порой ерунду выдумывают.

-- Хорошо, если так, однако мой опыт говорит об обратном. Если Андреас заикался об этом, то это скорее всего говорит об утечке... Может, конечно, ещё не всё пропало, если Андреас не вынесет эту тайну из города, но надежды на это немного...

Инти замолк, а Заря с грустью подумала о том, что у неё шипов под юбкой не оказалось. Пусть теперь уже всё зажило, и никаких последствий не наступило, но всё таки мысль, что она больше не девушка, неприятно саднила. Впрочем, как-то стыдно было страдать на эту тему рядом с Инти, который в своей жизни хлебнул горя и унижений никак не меньше её, а скорее всего, гораздо больше.

-- А кто в городе мог знать про зеркала? -- спросила она.

-- Формально -- никто. Даже наместнику об этом должны были сообщить только через месяц, но... могли сболтнуть и гораздо раньше. Без злого умысла, просто по небрежности. И также по небрежности могли проболтаться о крыльях... Но наместника проще всего подозревать, потому что я убеждён, что он -- враг, но ведь сказать мог и кто-то другой! Нужно проверять всех из тех, кто посвящён, не имеют ли они родственников или близких друзей в Тумбесе... муторно, но другого пути нет, если только тебе не улыбнётся удача.

-- А Ветерок может знать?

-- Он мог подслушать обрывки разговоров, но важные детали он знать не должен, если только не лазал по моим документам в тайне от меня. Я очень надеюсь, что до такого он ещё не дошёл, или я буду вынужден... нет, об этом думать пока рано.

Заря ничего не ответила, только смотрела на Инти с ужасом и состраданием. Она слишком хорошо понимала, что он не договорил. Если виновник разглашения тайны Ветерок, то его придётся отдать под суд, который приговорит юношу к золотым рудникам, а то и к смерти. И на Инти преступление сына ляжет несмываемым позором... Потом она всё же решилась сказать:

-- Инти, вскоре после крещения Ветерок говорил мне, что... если твои люди будут причинять христианам вред, то он их выдаст... Он многих знает?

-- Раньше знал многих, да только те, кого он знал, ныне на дне морском. Знает он тебя, и, пожалуй, Картофелину. Да и не собираюсь я никоим образом на христиан воздействовать насилием или даже запугиванием. В отличие от Ветерка я ещё не лишился рассудка. Тут и без того один неверный шаг может иметь очень страшные последствия.

-- Инти, что ты думаешь делать со всем этим в дальнейшем?

-- Если честно, я ещё не знаю. Ведь это зависит от дальнейших событий. Если честно, то я не предполагал, что столько тумбесцев крестится. Конечно, если бы отец Андреас показал бы перед ними свой истинный облик также, как он показал его в том разговоре, то многие бы отпали от веры. Я уверен, что это произойдёт рано или поздно, но очень надеюсь, что это случится до того как прольётся кровь... Вот что, рутинную работу по проверкам могут сделать и мои подчинённые, а сам я не буду в такое опасное время отдаляться от Тумбеса. Чтобы не спугнуть врагов, я буду не в самом Тумбесе, а в том доме, где я познакомил тебя с Ветерком. Там я могу жить открыто, пусть Куйн думает, что я другими делами занят, а не им, тем более что там тоже нужно сделать кое-что по мелочи... Но знай, что я рядом.

Заре было приятно это слышать. Потом она спросила:

-- Инти, а ты не считаешь нужным отправить Ветерка куда-нибудь подальше из Тумбеса? Чтобы он не причинил вреда себе и другим?

-- С одной стороны это было бы разумно, но с другой -- добровольно он теперь не захочет, отцовской властью я не могу это сделать, он взрослый, а арестовывать его вроде бы не за что. Нет, пусть он лучше будет тут и узнает истинное лицо своих кумиров-христиан, а то так и будет всю жизнь думать, что я режу невинных овечек.

Вскоре Заря убедилась, что Инти прав. Внешне всё в Тумбесе продолжало оставаться спокойным, но каким-то шестым чувством Заря ощущала, что обстановка постепенно накаляется. Это было похоже на постепенно наступающую духоту перед грозой. Один случайно подслушанный разговор убедил девушку, что она не ошибается в своих предчувствиях.

Заря как обычно мыла посуду в столовой, и услышала доносившийся со двора разговор. Звучал голос Картофелины:

-- Ну как ваш внучек, лучше ему?

Другой женский голос ответил:

-- Да потихоньку. Кормим его по прежнему с ложечки, но уже хоть сам ненадолго садиться стал. И книжки просит, чтобы ему давали хоть ненадолго, да мы побаиваемся, чтобы он голову не перетрудил.