Тучи над страной Солнца

Аннотация:

В этом мире одно маленькое и незаметное поначалу событие круто изменило дальнейший ход истории, подобно тому, как один маленький камешек порой способен дать начало огромной лавине. Убийство испанцами Манко Юпанки не удалось, и через некоторое время народу Тавантисуйю удалось изгнать конкистадоров со своей земли. Позже испанцы под предводительством Франсиско де Толедо опять предприняли попытку завоевать это государство, однако вновь потерпели неудачу. Инков пришлось оставить в покое ещё на 50 лет, однако теперь над Тавантисуйю вновь сгущаются тучи...

Имена в романе.

Герои, за исключением особо оговорённых случаев, говорят на языке кечуа, имена на котором значимые. Однако для удобства те имена, которые есть и в нашей истории, не переводятся на русский, чтобы их легче было найти по вики и другим источникам. Главным образом это имена верховных правителей Инков или их сыновей (Пачакути(вар. Пачакутек), Тупак Юпанки, Уайна Капак, Атауальпа, Уаскар, Манко, Титу Куси, Тупак Амару). Остальные значимые имена переводятся или их значение поясняется. Перевод отсуствует чаще всего при несовпадении грамматического рода в руском языке и пола персонажа. На языке кечуа, как в современном английском, рода как грамматической категории нет. Правда, поскольку бог солнца Инти мужского пола, а богиня Луны женского, то такие имена тоже будут мужским и женским соответственно. Имена Асеро(сталь), Иеро(железо), Куйн(морская свинка), Эспада(шпага) -- не переводятся из-за несоответствия русского женского грамматического рода и мужского пола персонажа. Имя "Горный Лев" буквально обозначает Пуму, у которой в русском языке есть устаревшие названия "Горный Лев" и "Серебристый Лев".

Некоторые специфические слова и понятия.

Айлью -- наиболее близким в русском языке является понятие "община". Однако айлью -- не просто община, а такая община, где есть общий склад, на который идут продукты труда общинников, и с которого идёт распределение. В государстве инков общины были не только сельские, но и городские. Если город был мелкий, то понятие города и айлью совпадало. В крупном айлью соответствовало кварталу. Само государство, перераспределявшее продукты между областями считалось "единым айлью".

Курака -- слово из-за своей неблагозвучности встречается в романе редко, в основном заменяясь подходящими по контексту русскими эквивалентами. Наиболее полным эквивалентом будет слово "начальник", однако в романе часто переводится и как старейшина(над деревней или кварталом), и как наместник(над городом или областью).

Уака -- наиболее близким в русском языке можно считать слово "святыня". Место или предмет, считавшиеся по тем или иным причинам священными. Мумии или статуи правителей тоже считались священными. У христианских миссионеров уаки нередко вызывали ненависть, как воплощение "язычества", и по этой причине они нередко демонстративно уничтожались.

Амаута -- в романе по большей частью не переводится. Хотя в некоторых контекстах может переводиться как "философ", "учитель", "жрец"(Жрецы Распятого!). Амаута -- это тот, чья обязанность заключается в хранении и передаче знаний. Словом "амаута" индейцы по ходу действия называют европейских учёных, философов и богословов.

Инка -- вопреки многим мифам, "инка" не национальное, а социальное понятие. Инкой можно было стать. И этого же звания можно было лишиться за преступления. С точки зрения жителей Тавантисуйю, инками должны были становиться лучшие и достойнейшие, именно им можно было доверять власть над собой. Старейшина обычно или выбирался из тех, у кого было звание инки, или по ходу дела его заслуживал. Звание инки можно было заслужить как в бою(наиболее распространённый способ), и при помощи каких либо иных подвигов или достижений.

Сапа Инка -- главный из инков. Часто переводят как "Великий Инка", но здесь принят более точный этимологически перевод "Первый Инка". Для европейцев Первый Инка считался монархом, так как согласно традиции, должность переходила от отца к сыну(в случае отсутствия или несовершеннолетия сыновей в порядке исключения могла перейти к брату, племяннику и т. д.). Однако чтобы Первый Инка считался законным, инки должны были собраться и утвердить власть наследника (если не было обговоренного кандидата, то выбрать), без этого он законным считаться не мог. Существовала также юридическая возможность сместить Первого Инку и даже судить его, если его политику считали опасной для государства.

Льяуту -- шерстяная головная повязка с кистями. Её носили самые высшие из инков. Носившие её были по сути членами правительства. Было простое льяуту синего цвета, кандидат на должность Сапа Инки(бывший по сути соправителем) носил льуту жёлтого цвета, а льяуту Первого Инки было алым с золотом.

Мита -- работа на государство. В Тавантисуйю, стране, лишённой внутренней торговли, экономическая жизнь была устроена таким образом, что часть времени крестьяне работали на себя в натуральном хозяйстве, а часть отрабатывали на государство, получая от него те продукты, в которых нуждались. Старики не должны были отрабатывать миту, но при этом продолжали получать продукты по распределению, что было аналогом пенсии.

Энкомьенда, Энкомьендеро. Энкомьенда -- поместье, которым наделялся конкистадор формально с целью обращения местного населения в христианство, но реально для его эксплуатации, которая принимала нередко самые жестокие и дикие формы. Энкомьендеро -- владелец энкомьенды.

Юпана, Юпанки, Юпанаки. Юпана -- устройство для вычисления, разновидность абака. Овладение навыками счёта на юпане было необходимейшим компонентом образования в государстве Инков. Юпанки -- (дословно "вычислитель"), почётная приставка к имени, которую заслуживали те, кто был наиболее искусен в вычислениях. Её наличие было моментом, крайне важным для карьеры, в качестве кандидатов на престол обычно рассматривались те из сыновей Первого Инки, кто такую приставку имел. Юпанаки -- хотя происходит от того же корня, но по сути означает должность заместителя кураки. В ряде случаев это слово в романе передаётся как "заместитель", "зам".

Чича -- известный ещё с доколумбовых времён южноамериканский алкогольный напиток.

Пролог.

Брат Андреас явился к настоятелю. Тот был уже очень стар и едва мог вставать с постели, и в другое время Андреас не стал был его беспокоить, но перед дальним плаваньем в языческую страну такой визит сам настоятель счёл необходимым.

-- Садись, сыне, -- сказал старик, ответив на приветствие, -- я знаю, что дней моих осталось немного, так что даже если ты вернёшься из своей опасной миссии, то едва ли застанешь меня в живых, так что говорим мы с тобой в последний раз.

-- Надеюсь, что это не так, отче, -- ответил Андреас, -- Господь милостив.

-- Да, милостив, и потому скоро заберёт меня в Своё Царствие. И должен ещё тебя огорчить -- брат Диего не сможет поехать с тобой.

-- Но почему, отче? -- неприятно удивился Андреас.

-- Увы, он захворал. Даже если он оправится, то путешествия ему надолго противопоказаны. Не хмурься, сыне. Я знаю, сколь близкие отношения вас связывают с Диего. К сожалению, твой новый напарник таких отношений завязать с собой не позволит. Он истово блюдёт обет целомудрия, не понимая, что плоти иногда надо дать и уступку.

Андреас вздохнул:

-- Значит, я всё-таки поеду туда не один. Кто же мой спутник и как его зовут?

-- Зовут его брат Томас. Детство он провёл в Испании, юность в Новом Свете, он -- приёмный сын священника. Он горит идеей нести Евангелие туда, куда оно ещё не дошло. Искренне верит во Христа и предан Церкви. Но есть у него и некоторые недостатки, о которых ты тоже должен знать. Во-первых, как я уже сказал, целомудрие. А кроме того, он очень щепетилен в моральных вопросах. Даже не только в том, что касается плоти, а вообще... Я говорил с ним лично. Он, например, понимает, что ради торжества нашего дела порой нет иного выхода, чем убить, но всё-таки пролить кровь согласен только в исключительном случае, а сам готов до последнего убеждать грешника в необходимости раскаяться. Даже если этот грешник -- один из тиранов, к которым вы собираетесь. Конечно, для христианина это похвально, но вот только если ты сочтёшь необходимым пролить там кровь -- то делай это в тайне от брата Томаса.

-- Я понял тебя, отче.

-- Да и саму тайную миссии от него лучше скрывать как можно дольше. Вы едете туда проповедовать христианство -- и точка. А про разборки между леонистами и асеристами ему знать ни к чему.

-- Как всё-таки тиран мог захватить власть у законного наследника, а потом изгнать и убить его? -- спросил Андреас.

-- Мы с тобой вдвоём, так что я могу рассказать тебе правду, -- ответил настоятель, -- на самом деле ни Асеро, ни дон Леон не были настоящими наследниками. У тиранов есть забавный обычай -- они наследников выбирают. После того как прошли выборы, на них победил Асеро, но Леон потом уверял, будто тот обманом подделал голоса. Так ли это? Не суть важно. Важно, что изгнанный из страны опальный принц был готов на всё, чтобы отомстить своему сопернику. Даже... на то, чтобы воспользоваться нашей помощью, а в обмен -- дать нам покрестить свой народ. Именно поэтому он и принял крещение под именем Леон. А если бы он тогда законно победил, то так и остался бы язычником, так что он по крайней мере спас свою душу... Он мог бы и спасти души своих подданных, если бы не тот удар. Конечно, на всё воля Господня и невинно убиенный раб божий Леон наверняка удостоен в Царствии Небесном мученического венца, но всё же сердце моё сокрушается от мысли, что если бы он был жив, этот оплот язычества уже был бы приведён ко Христу. Сыне, покарать убийц невинно замученного велит твой христианский долг!

-- Но кто же эти убийцы?

-- Непосредственный исполнитель нам в руки не попал, но ясно, что за этим стоит сам Тиран, и его ближайший подручный, кровавый Инти. Покарать убийц, пролить кровь тирана и палача -- твой христианский долг, и я надеюсь, что ты не подведёшь меня, тем более что леонисты сами придут к тебе под видом паствы. Хотя, конечно, ты должен их проверять, всякое может быть....

-- Разумеется, отче. Ведь Инти наверняка под видом овец господних подошлёт волков в овечьей шкуре.

-- Конечно, это возможно, но тупые язычники едва ли смогут изобразить из себя истинных христиан. Нет, я скорее другого боюсь -- что многие из леонистов, устав от жизни в бесконечном страхе, хотят уже просто убежать к нам вместо того, чтобы свергать Тирана. А Инти не бойся -- он просто тупой язычник! Он даже заслать своих шпионов к тебе едва ли сообразит.

-- Что можно ожидать от человека, погрязшего в разврате сильнее, чем папский двор! -- воскликнул Андреас, -- Надеюсь, что этого врага христианского мира вскорости сожрёт сифилис!

-- Надеяться на это опрометчиво, -- вздохнул настоятель, -- была идея подослать к нему в качестве наложницы нашего агента, да вот только слухи о его разврате оказались сильно преувеличены. Он до крайности осторожен и спит только со своими жёнами, а непроверенную женщину к нему не подпихнёшь. Что же касается сифилиса, то говорят, что эти проклятые язычники умеют его лечить, да и вообще, они слишком много всего умеют... -- настоятель помолчал и сказал с тревогой, -- слушай меня, Андреас, я видел недавно сон, и мне кажется, что Само Провидение послало мне его. Мне снилось, что язычники покоряют Европу, что у них есть машины, способные парить в небесах подобно орлам и при этом нести на себе всадника, и другие машины, способные огнём выжигать всё, на что их направят. И что Европа сначала превратилась в кипящий и пылающий ад, где обезумевшие люди грабят и жгут церкви, убивают священников, глумятся над святыми мощами и иконами. Далее я видел во сне, будто души европейцев, за исключением немногих верных христиан, были захвачены демонами, и они стали ломать и жечь церкви, убивать служителей Божьих, топтать иконы и грабить церковное имущество. И всё потому, что язычники внушили им мысль, что если наглухо замуровать дорогу в Царстиве Небесное, то наступит земной рай, где не будет нищих и голодных! Такую мысль мог внушить только Отец Лжи, ибо все знают, что бедность также неизбежна в нашем грешном мире как смерть! Да и даже если бы её можно было бы избежать отказавшись от веры, разве стоят несколько десятков лет ничтожного земного счастья мучений в вечности?А потом всё стало будто бы тихо, но эта тишина была даже ужаснее горящего ада. Я увидел внешнюю чистоту и благополучие, мир, где нет голодных и нищих, но в то же время не слышно и служителей божьих. Наступило царство антихриста. Сыне, никогда я не видел ни наяву, ни во сне картины ужаснее. Представь, что перед тобой в ряд идут детишки, сытые, в чистеньких костюмчиках, и ни у кого на шее нет креста! И распевают гордые песни о том, что человеку подвластно всё. Нет ничего ужаснее, чем слышать подобное богохульство из детских уст... Сыне, много лучше видеть мёртвых детей! -- настоятель перевёл дух и продолжил, -- К сожалению, сведения о летающих и сжигающих машинах действительно поступили несколькими днями позже. Языческие жрецы в запретных городах узнали от демонов как именно создать подобное, и если язычники всерьёз воплотят этот в жизнь, то незавидна судьба Европы.

-- Но неужели мы, христиане, можем оказаться слабее каких-то ничтожных жрецов!

-- Беда в том, что их амаута -- это даже не совсем жрецы... -- грустно сказал настоятель, -- Не зря их запретные города называют "университетами колдовства". Амаута -- это скорее учёные мужи, язычники порой и наших учёных зовут "амаута". Да вот только их знания не иначе как дьявольский источник имеют. Откуда бы ещё им знать то, чего не знают добрые христиане? Значит, эти знания хранят некую опасность для души, раз Господь не попускал нам этого. Сын мой, обещай мне, что ты сделаешь всё, чтобы разрушить это языческое логово, чтобы наша Церковь стала воистину всемирной! Delenda est Carthago! Поклянись мне!

-- Клянусь, отче! -- сказал Андреас, встав на колени, -- клянусь сделать всё, чтобы разрушить это языческое гнездо!

Настоятель жестом благословил его.

Глава первая. Трудный выбор.

Была уже где-то середина ночи, но Заря ещё не сомкнула глаз. Завтра в полдень нужно дать ответ, и этот ответ будет, наверное, самым важным ответом в её жизни. Ещё утром она не могла и представить, что сам Инти, всесильный хранитель покоя её страны, предложит ей служить у него, и вот теперь... Если она согласится, то судьба её родной страны окажется в том числе и в её руках, её ошибка может стоить потом множество жизней, может, хотя это всё-таки маловероятно, даже стоить её родине будущего, и жизнь Зари всегда будет полна риска и необходимости делать тяжёлый выбор. Тот, кто хранит покой других, никогда не знает покоя сам. Конечно, можно и отказаться. И никаких кар, вопреки всевозможным сплетням, за это не последует. На такую службу идут строго добровольно, там не нужны колеблющиеся и нытики. Но отказаться -- значит, признаться перед самой собой в собственной трусости. В детстве и юности она мечтала о героях и подвигах, а теперь, отказавшись, она навеки предаст эту мечту. Предаст и память о любимом, с которым ей уже никогда не встретиться, но который, она теперь это знала твёрдо, в своё время согласился ступить на этот опасный путь. К тому же, а вдруг, если она не согласится, кто-то другой совершит роковую ошибку, их страна погибнет, и тогда в том числе и она будет неискупимо виновата, да и вообще, как тогда она будет жить? Нет, даже не страх перед трудностями и возможными ошибками её останавливал. С самого детства Зарю, как и всех детей в Тавантисуйю, воспитывали прямой и честной девочкой, она просто не умела лгать. Мало того, она привычно испытывала ко лжи отвращение, но тут... тут придётся лгать врагам, чтобы погубить их, лгать своим собратьям только потому, что надо хранить тайну, лгать даже родным, потому что нельзя рассказывать им, какую жизнь ты ведёшь и чем занимаешься на самом деле... Впрочем, последнее не так уж страшно, близко с родными Заря не общалась, но всё же.... всё же лгать нехорошо. Да и на девизе её страны не зря написано "не лги!". Когда она спросила об этом Инти напрямую, тот хитро сощурился и сказал: "Не забывай, что мы на войне, а на войне военная хитрость допустима". Да, допустима. Если бы Манко Второй, тогда ещё не прозванный "Великим", не хитрил и не притворялся перед испанцами, то Тавантисуйю, может быть, уже бы не было на карте. Её бы разорвали на куски, а эти куски постигла бы участь всех остальных испанских колоний, где царит беспрерывный террор, а население обречено на голод и нищету...

С детства Заря любила слушать, а потом и читать предания о родной стране. В её жилах примерно поровну текло крови кечуя и аймара, и её дед со стороны матери, и её дед со стороны отца были инками, и ей с детства прививали интерес к истории родной страны, так как в Тавантисуйю считалось само собой разумеющимся, что невозможно любить родную страну, не зная о героических деяниях предков. Да и потом, когда она стала девой солнца, у неё, совсем как в детстве порой кружилась голова от преданий, когда она вчитывалася в старинные, написанные ещё узелковым письмом книги, пыталась представить себе предков, тех людей, руками которых делалась история.

Начало её родины терялось за далью времён, начиная от тех времён, когда её далёкие предки начали строить первые храмы и возводить первые, ещё несовершенные системы орошения. Совсем дальние предки, охотники и рыбаки, не знали государства, и не думали о завтрашнем дне, и, стоило погоде проявить свой норов, как они начинали страдать и гибнуть от голода. Зато они жили, не зная над собой верховной власти и разделения имуществ, и были все как братья, равны между собой. Так они жили, пока не додумались, что можно не только охотиться и ловить рыбу, но и выращивать съедобные растения, которые можно потом запасти и не бояться голода. А потом, ещё через поколения, люди поняли, что для высоких урожаев надо как следует поливать поля, а для этого нужны оросительные системы Однако чтобы возвести хоть самую примитивную плотину, уже нельзя было жить отдельными племенами как раньше, постройка требовала усилий множества работников, которых в свою очередь должен был в это время кто-то кормить, а для этого было нужно, чтобы знающий человек мог всё это правильно спроектировать, необходимо было, чтобы кто-то, кто обладает авторитетом, руководил все этим... нужно было и защищаться от врагов, готовых пограбить мирных земледельцев.... Поэтому наступил период, когда стали появляться первые государства. Однако появившись, они довольно быстро гибли. Как объясняли в школах во времена Зари, гибли потому что не знали правильных законов, по которым надо жить, правители забывали о своём долге перед народом, знать не заботилась о его благополучии, в результате простые люди часто не видели мяса и жили впроголодь. Мало того, знать порой затевала войны с соседями, чтобы ограбить их и захватить рабов, и это разоряло государства. Но самым страшным всё-таки были лень и корыстолюбие, из-за которых чиновники всегда были рады увеличить подать, брали взятки, но закрывали глаза на то, что плотины ветшали. Так государства постепенно приходили в упадок, и люди не понимали причин этого, списывали всё на гнев богов, и тщетно пытались задобрить их человеческими жертвоприношениями. Но это не могло прекратить голод, вызванный небрежением и леностью правителей. В результате государства гибли или в огне народных восстаний, или падали под ударами более сильных соседей. Если государства гибли, то люди опять на некоторое время становились охотниками и рыбаками, но потом всё начиналось сначала. И этот бег по кругу продолжался тысячелетиями, пока к предкам нынешних кечуа не пришёл сын всемогущего бога Солнца Инти Манко Капак. Легенды говорят разное об этом событии, наиболее распространённая гласит, что он с братьями и сёстрами вышел прямо из скалы, другие -- будто он родился из вод озера Титикака, однако именно от него пошла династия Инков, от него ведут начало справедливые законы, следуя которым стало возможно построить такую страну как Союз Четырёх Областей(дословный перевод названия Тавантисуйю). Манко Капак объяснил людям, что главная причина, по которой власти прежде забывали о народе и развращались -- торговля и обмен. Изначально люди без злого умысла обменивали ненужную вещь на более нужную, но при торговле неизбежно получается так, что одни богатеют, а другие нищают, трудно отличить честно нажитое от награбленного, и потому люди поддаются соблазну грабежа, и единственный способ избежать этого -- запретить внутри государства всякую торговлю, а нажитое совместным трудом делить как в семье. Ведь не бывает же в семье так, чтобы отец отбирал пищу у голодных детей, или брат торговал с братом. (Потом, правда, с удивлением обнаружили, что у белых людей бывает и такое...) Подобным же образом было устроено государство Инков -- всё выращенное крестьянами, а позже и созданное ремесленниками поступало на государственные склады, а потом распределялось между жителями. На случай неурожаев на складах всегда был запас на несколько лет, поэтому жители страны Инков никогда не страдали от голода.

Поначалу государство инков было маленьким, оно занимало всего одну горную долину, однако самим своим существованием представляло собой угрозу для правителей других государств. Если наступал неурожай, в соседних государствах ещё задолго до окончания запасов их скупали себе наиболее богатые, а потом разоряли долгами бедняков, обрекая их на долговое рабство, из которого те не успевали выбраться за благополучные годы, и потому жили в вечном страхе перед разорением, и потому сама мысль, что можно жить, будучи свободны от этих бед, пробуждала желание изменить порядки в своём отечестве. Поэтому начался период долгих войн, в результате которых инкская держава не только устояла, но и увеличилась многократно. Выстоять и победить удалось по нескольким причинам. Одна из них была бесстрашие командиров, которые всегда первыми шли в бой, потому что инка не имел права быть трусом. Если хоть кто-то из них проявлял трусость или небрежение, его лишали права называться инкой, и судили по всей строгости закона, а законы у инков были суровыми. Другой причиной, по которой народ соседних стран почти без сопротивления подчинялся им, было то, что инкские законы строжайше запрещали хоть малейший грабёж и насилие по отношению к мирному населению. Их же противники, уверенные, что во время войны позволено всё, разрешали своим войнам грабить и разорять все встреченные деревни. Неудивительно, что население в большинстве случаев предпочитало не противиться тем, под чьей властью им не грозило ни умереть от голода, ни остаться без крова, ни даже опасаться за честь своих сестёр, жён и дочерей. Кроме строгости законов, такому отношению к мирному населению способствовал и тот факт, что если у большинства противников инков войска были наёмные, содержать их было довольно затратно и потому при столь скромном пайке грабёж был единственным средством замотивировать на войну, то у инков солдатами были простые крестьяне, лишь временно оторванные от своего обычного труда, да и воспитаны они были по принципу "Все люди -- братья", и потому им было много легче удержаться от того, что потом стали называть военными преступлениями.

Однако череда беспрерывных войн не могла не сказаться на первоначальных законах инков. В древние времена, когда их государство умещалось в одной речной долине, народ мог непосредственно сообщать свою волю Первому Инке (хотя в русском, как и в большинстве европейских языков, "Сапа Инка" принято обычно переводить как "Великий Инка", здесь и далее принят более этимологически точный перевод "Первый Инка"), то теперь местные народные собрания могли решать непосредственно только свои местные дела, касательно же дел общегосударственных они могли только посылать кипу со своим мнением в столицу. Большой державе было бы невозможно существовать в своих границах, если бы не хорошо налаженная почта, по которой с мест могли поступать сигналы о проблемах в центр.

Другой проблемой было то, что на всём южноамериканском континенте не нашлось животного, годного под седло, пересечь просторы страны можно было только на своих двоих или в паланкине, и потому все законы были направлены на то, чтобы дела максимально решались на местном уровне, и только в особенно тяжёлых случаях появлялась необходимость обращаться в более высокую инстанцию. Однако инкам иногда всё же требовалось путешествовать, поэтому у них волей-неволей пришлось ввести право на паланкин, а отсюда неизбежно следовало неравенство.

Если Манко Капак говорил, что у каждого должна быть одна жена, то потом от этого принципа тоже волей-неволей пришлось отойти, слишком много юношей и молодых мужчин гибли в войнах, оставляя невест или молодых вдов часто с маленькими детьми. Но многожёнство неизбежно порождало необходимость тратить больше ресурсов на семью, и это в свою очередь увеличивало имущественное неравенство, которое уже начинало выходить за рамки необходимого.

Впрочем, среди простого это не вызывало такого уж сильного недовольства, так как в глазах простых жителей инки были особенными людьми, да и жизнь их меньше всего на свете напоминала "царскую" в привычном смысле этого слова. Если в Европе монархи и дворяне нередко прожигали время в безбашенных кутежах и кровавых авантюрах, и им и в голову не приходило, что за свои поступки надо перед кем-то отвечать(разве что перед богом, но тут вопрос решался пожертвованиями Церкви), то здесь детям инков с малых лет прививали представление об ответственности за свои поступки перед прошлым и будущим. Малейшая провинность могла была стоить чести и жизни независимо ни от происхождения, ни от прошлых заслуг. Даже самого Первого Инку могли сместить и судить, если другие инки посчитали, что проводимая им политика угрожает безопасности государства.

Народы Тавантисуйю были равны в своих правах, хотя государственным языком был язык кечуа, но это было не связано с превосходством народа кечуа, а чисто с удобством, ведь кечуа был наиболее распространённым языком. Изначально казалось, что равенство народов и справедливые законы должны начисто исключать межнациональные противоречия, однако это оказалось не так. На присоединённых землях порой случалось, что даже поколения, выросшие при инках, устраивали восстания под знаменем того, что конкретно их область обделяют, и потому для лучшей жизни необходимо добиться отделения. Но самым тяжёлым случаем были периодические войны с народом каньяри, вожди которых именно справедливые законы инков считали принципиально неприемлемыми. Ведь с их точки зрения воин не был не воином, если не совершал набегов на соседей, а отдача части выращенного ими самими в общий котёл казалась чем-то унизительным. Время от времени их замиряли, они вроде бы соглашались покориться, но из-за глубоко укоренённого в сознании представления о собственном превосходстве над другим народами они всегда держали за спиной нож, который могли в любой удобный момент пустить в дело.

Однако инкская держава росла и крепла примерно до времён Уайна Капака, когда наступила эпоха, которую потом иные искренне называли "золотым веком". С одной стороны, это и впрямь был период относительного благополучия, труд стольких десятилетий не мог не дать своих плодов, к тому же золото, не являвшееся у инков эквивалентом денег, тогда изобильно использовалось как украшение. Оно было на крышах и стенах домов, им украшали себя мужчины и женщины, даже детские игрушки в те времена нередко делали из золота и серебра. Однако именно в те времена были посеяны семена будущих бедствий. Если до того тяга к роскоши встречалась изредка и тщательно скрывалась (ведь идеалы требовали, чтобы инка был прежде всего закалённым воином, способным, если надо, даже на сверхусилия, а это было никак не совместимо с изнеженностью), то теперь к роскоши стали относиться как к простительной человеческой слабости, и даже своего рода плате за сверхусилия предыдущих десятилетий, когда просто не было времени и возможностей для расслабления в роскоши. Теперь, в эпоху благополучия, стало казаться, что сверхусилия и не нужны. Потихоньку стали говорить, что и законодательство, предусматривавшее самые суровые наказания за хищения и халатность, стоило бы смягчить, так как даже самые достойные люди могут однажды оступиться. Впрочем, тогда это были только ещё разговоры...

Однако не надо думать, что во времена Уайна Капака жизнь была сплошной сладкой патокой. Если в центре страны благодаря отлаженной системе всё было относительно благополучно, то на окраинах временами возникали смуты. Был мятеж в Чиморе, которое лишь чудом удалось подавить фактически бескровно, на южных границах из-за близости с арауканами(впрочем, тут роль границы выполняла пустыня) порой тоже было неспокойно, но самые большие проблемы были всё же на Севере с народом Каньяри, отдельные племена которых то вроде выражали покорность, то вновь восставали. В Куско порой раздавались голоса, что раз не можем мы привести их к подчинению, то не лучше ли "оставить их в покое". Однако последнее тоже было невозможно, ибо народ, привыкший к набегам, в свою очередь соседей "в покое" бы не оставил, а обречь на набеги окрестности Кито тоже было неприемлемо, да военным было обидно пустить псу под хвост все прежние жертвы. Какой-либо компромиссный вариант тоже не просматривался, потому что не было никакой гарантии, что все каньяри будут соблюдать договорённости, ибо каждая община у них была независима от других, да и идея, что не поучаствовавший в набеге не мужчина, была слишком прочно укоренена в их сознании.

В конце концов Уайна Капак был вынужден отправиться непосредственно к театру военных действий в надежде разобраться с проблемой на месте, но тут произошло то, чего не ожидал никто -- сам правитель, его старший сын-преемник и многие их войны неожиданно погибли, причём даже не от руки врага, а от неведомой болезни(потом стало известно, что это оспа, завезённая испанцами).Так страна лишилась одновременно и правителя, и наследника, и борьба за престол послужила формальной причиной возникшей после междоусобицы.

Но хотя каньяри представляли собой серьёзную проблему, основные причины последовавшего затем кризиса были всё-таки внутренние. Можно сказать, что Тавантисуйю в некотором роде оказалась жертвой собственного успеха, ибо с одной стороны её быстрое расширение, оказавшееся возможным благодаря победам над соседними враждебными государствами, не могло не оцениваться как успех, но была у этого успеха и обратная сторона -- большим государством становилось всё труднее управлять централизованно. Даже такой чётко отлаженный и свободный от коррупции государственный аппарат как у инков начинал пробуксовывать. Положение могло бы спасти кардинальное техническое улучшение средств хранения и обработки информации, на которых держался учёт и контроль, а также увеличение скорости передачи сообщений, однако никто не мог предложить кардинальных средств улучшения. Выхода было ровно два -- или вместо одного центра планирования в Куско ввести хотя бы два, или частично заменить планирование рынком. Последнее, впрочем, у многих амаута вызывало ужас. В библиотеках Куско хранились предания о том, что во времена, предшествовавшие явлению на землю Первых Сынов Солнца, разумное государственное устройство пытались создать в государстве аймара, но просуществовав недолго, оно погибло. Почему? Предания говорили о заговоре, однако иные амаута по скудным сведениям, доставшимся от этой страны, говорили, что сам заговор был результатом "проклятья обмена", ибо там думали, что рынок не обязательно уничтожать, достаточно лишь его ограничить. Но увы, даже полупридавленный рынок взращивал в людях пороки, которые привели это государство к гибели.

Впрочем, пока правил Уайна Капак, дело шло к реализации второго варианта -- созданию второй столицы в Кито, хотя для того, чтобы окончательно сделать второй центр планирования там, нужно было прочно замирить каньяри.

На фоне всего этого первое известие о белых людях, пришедшее из-за границ страны за четыре года до смерти Уайна Капака, несмотря на пометку особой важности, прошло как-то незамеченным. К тому же оно было слишком невнятным, никто не знал, откуда появились люди в доспехах из серого металла, происхождение и-за океана только предполагалось. Некоторые амаута даже прямо указывали на невозможность этого, ведь ещё во времена Тупака Юпанки амаута Звёздный Путь убедительно доказал, что океан могут пересечь только представители разумно устроенного общества, а они-то уж точно не будут убивать и грабить. Логика его тогда казалась безупречной. На примере того, каких трудов и затрат стоила организация экспедиции на остров Фату-Хива, (позднее названный христианами островом Пасхи), он показал, что неразумно устроенное общество на такое просто не способно, ибо не может собрать свои ресурсы вместе и направить их на один широкомасштабный проект, и по этой причине неразумно устроенное общество всегда будет менее развито, нежели государство инков. Да и путешествие на остров Фату-Хива несколько разочаровало тогда инков своими результатами. Да, они убедились, что в океане есть другие участки суши, пригодные для жизни и населённые людьми, но наладить с ними регулярное сообщение при помощи бальсовых плотов оказалось нереальным. Из всего этого Звёздный Путь сделал вывод, что из-за океана могут приплыть только представители разумно устроенного общества, а значит, они никак не могут быть разбойниками и грабителями. Некоторые предполагали, что неведомые разбойники явились с Севера. Но как бы то ни было, Тавантисуйю достаточно могучая страна, чтобы отразить натиск каких-то разбойников. Таким простым это всё казалось тогда...

Однако в разумном государственном устройстве был один изъян, связанный с передачей власти. Точно неизвестно, планировал ли Манко Капак изначально стать основателем династии, однако даже если и не собирался, обстоятельства были таковы, что он не мог этого избежать, так как простой народ, обожествлявший своего правителя, был уверен, что наилучшим правителем вслед за ним может быть только один из его сыновей. Однако понимая, что его потомки будут не обязательно таковы, как хотелось бы, он завещал, чтобы из его сыновей выбирали достойнейшего, а если достойного не окажется, то пусть выберут любого другого достойного человека.

Пока государство инков умещалось в одной горной долине, ещё можно было делать всеобщие выборы, но как только оно расширилось, выбирать уже могли только инки. Потом, когда страна стала ещё больше и уже далеко не все инки хорошо знали друг друга и потому не очень могли сказать кого можно считать достойным, а кого - нет, сложилась такая практика, что Первый Инка старался сам оценить способности своих сыновей, и сам предлагал наиболее способного, однако без утверждения инков власть преемника не считалась законной. В случае, если Первый Инка по каким-то причинам не доживал до того момента, когда мог порекомендовать одного из сыновей в качестве своего преемника, важной становилась его последняя воля, высказанная на смертном одре.

Такая система существовала до конца правления Уайна Капака и продолжалась бы дальше, если бы не эпидемия оспы, скосившая и Сапа Инку, и многих из его воинов, и наследника Нинана Куйочи.

Надо сказать, что присоединение Кито с окрестностями вызвало в старой столице своего рода отрицательный отбор среди управленцев. Самые энергичные, способные, готовые к трудам и неудобствам, ставящие дела выше личных интересов переехали обустраивать новую область, а в столице остались самые ленивые и капризные в плане комфорта, мечтавшие, чтобы суровый надзор над всем государственным аппаратом был ослаблен, что было возможно только при условии введения элементов рынка в экономику. Естественно, эти люди хотели продвинуть на престол такого Сапа Инку, который бы выполнил эти их чаянья. Таким человеком они сочли наместника Куско Уаскара, человека весьма честолюбивого, однако большой любовью у своего отца не пользовавшегося, ведь даже наместником Куско тот согласился сделать его с большим скрипом. Не успело известие о смерти Нинана Куйочи официально подтвердиться, как Уаскар в наглую напялил на себя алое льяуту, объявив, что Сапа Инка теперь он. (На основании того, что он не стал даже дожидаться подтверждения факта смерти основного наследника и при этом уже знал, что от оспы изредка всё-таки выздоравливают, иные подозревали, что он, не надеясь на оспу, приказал отравить брата, но ни подтвердить, ни опровергнуть это впоследствии не удалось).

Как бы то ни было, наглость Уаскара не могла не вызвать ропота в Кито. Конечно, у того было формальное оправдание, что в тяжёлой ситуации Сапа Инкой можно было стать только с согласия части носящих льяуту, а эпидемия была действительно чем-то до сих пор неслыханным, однако после того как эпидемия кончилась, следовало избрать Сапа Инку по всем правилам. Однако для Уаскара не было секретом, что в Кито он не популярен, и что там хотели бы скорее видеть Сапа Инкой его брата Атауальпу, бывшего в тот момент наместником Кито. Говорили даже, что сам Уайна Капак был не прочь сделать Атауальпу наследником, если тот покажет хорошие административные способности в обустройстве Кито, и, хотя неожиданная смерть Уайна Капака не дала осуществиться многому из задуманного Атауальпой, можно было сказать, что волю отца он выполнил. К тому же очень многие инки, возмущённые наглостью Уаскара, были так резко настроены против него, что согласились бы почти на любую альтернативу. Вот почему Уаскар долго-долго колебался, прежде чем объявить о выборах Сапа Инки, но потом неожиданно согласился, сказав, что это дело они должны организовать вместе с Атауальпой. Ничего не подозревая, тот поехал в Куско, где был схвачен и брошен в тюрьму. Уаскар собирался публично обвинить его в покушении на свою персону и попытке захвата власти. Если бы удалось это доказать при помощи лжесвидетелей, то несчастного непременно ждала бы казнь, но Уаскар не рассчитал одного -- в самом Куско хватало недовольных властью узурпатора, и эти недовольные были готовы на многое, тем более что в тюрьме, помимо Атауальпы, томились и многие другие противники Уаскара, которых тот считал слишком опасными своим влиянием. Сажая направо и налево по ложным обвинениям, Уаскар не понимал, что такое не может продлиться долго, его обвинениям уже просто перестают верить. Конечно, те, кто был заинтересован в том, чтобы Сапа Инкой был он, было всё равно сколько преступлений он для этого натворил, но среди простых охранников, стороживших узников, нашлись те, кто поверили в их невиновность, и благодаря этому некоторым узникам, в том числе и Атауальпе, удалось сбежать. Однако что им оставалось делать после побега? Атауальпа, после того как его объявили государственным преступником, не мог вернуться как ни в чём не бывало в Кито. Ему оставалось или бежать за границу смирившись с клеймом преступника, или поднять восстание. Он выбрал второе. Конечно, постфактум иные могли говорить, что он совершил ошибку, но он не знал и не мог знать, что в конце войны заявятся испанцы, и отнимут у него и победу, и саму жизнь. Да и если бы престол достался Уаскару, едва ли он смог бы противостоять испанцам, скорее всего, Тавантисуйю оказалась бы покорена ещё быстрее. Но до прихода испанцев было ещё много времени. Изначально же дела складывались в пользу Атауальпы. У Уаскара было мало сторонников, к тому же на стороне Атауальпы были полководцы его отца, главными из которых были Кискис и Чемпульо, которых оскорбило и разозлило намерение Уаскара уничтожить все результаты все их побед над каньяри, купив мир ценой односторонних уступок. На стороне же Уаскара была значительная часть чиновников и те, кто стояли за хотя бы частичную легализацию частной торговли. А много ли может чиновник против профессионального военного? Однако у Уаскара был один козырь -- каньяри. Он обещал, что если они его поддержат, то "могут взять себе столько независимости, сколько смогут заглотить", да к тому же те и без того были рады возможности делать набеги на окрестности Кито. Из-за этого войскам Атауальпы приходилось распыляться, и война затянулась на пару лет, однако всё-таки ему удалось взять в плен Уаскара, и заключить его в темницу.

Белые историки обычно не задумывались над вопросом: а почему Атауальпа сразу не убил Уаскара? Зачем ему было нужно брать его в плен? Но для инков тут всё было логично и очевидно. Поскольку Уаскар до того оклеветал Атауальпу, представив его тираном и узурпатором, тому был просто необходим суд над своим коварным братом с соблюдением всех формальностей. Не потому что кто-то сомневался, каков будет его исход. Без этого Атауальпа не мог сделать легитимной свою власть в глазах большинства населения Тавантисуйю. Ведь большинство представляли собой не сторонники Атауальпы или Уаскара, а обыватели, не особенно стремившиеся вникнуть в суть конфликта, но при этом ругавшие обоих братьев. "Слыханнное ли дело -- довели до гражданской войны, брат пошёл на брата", "Инки, а друг с другом разобраться не можете, сначала разберитесь между собой, а потом нас призывайте к чему вы там считаете нужным" - именно так реагировали многие обыватели на призывы той или другой стороны присоединиться к ним.

Всё-таки одну ошибку Атауальпа совершил. Точнее, это стало казаться ошибкой в свете дальнейших событий, а тогда это казалось вполне разумным решением. Атауальпа приказал арестовывать не только явных уаскаровцев, но и всех своих родичей по отцу, не выказавших ему верность. До окончания войны им предстояло посидеть под арестом, а потом те, кто оказался ни в чём не виновен, планировалось освободить. Однако уаскаровцы пустили слух, что страшный тиран планирует извести всех потомков Солнца, чтобы зачистить страну от конкурентов. Да и без этого многие ли захотели бы сидеть под арестом и ждать решения своей участи, при этом оставался риск, что в случае обострения ситуации от арестованного могут просто избавится. Поэтому те, кто не понимал сути конфликта между Атауальпой и Уаскаром, бежали переодевшись простолюдинами, а потом, когда полководцы Атауальпы после казни своего вождя пытались оказать сопротивление явившимся из-за моря завоевателям, далеко не все спешили к ним присоединиться.

Гражданская война уже подходила к концу, как вдруг из-за моря появились белые люди. Свалившись как снег на голову, они заявили, что они -- посольство великой заморской державы, и Атауальпе ничего не оставалось делать кроме как их принять. В принципе исходя из тех сведений, которые у него были, Атауальпа действовала не так чтобы уж и вправду глупо. Заморское посольство нельзя не принять, но, разумеется, он надеялся скрыть от неведомых пришельцев все внутренние проблемы Тавантисуйю. В их глазах это должно было выглядеть так, что страна прочна и процветает, а Атауальпа -- её законный владыка без каких бы то ни было оговорок. Тем более что к их следующему визиту это так и должно было стать. Однако чтобы скрыть следы войны, пришельцев нельзя было пускать в Куско. Там и не зная языка, вполне можно увидеть следы войны невооружённым глазом, да и желающие рассказать про всё это из сторонников Уаскара наверняка найдутся. Поэтому было решено их встретить в маленьком городке Кахамалке, но приём обставить как можно более пышно, чтобы те не подумали чего. К сожалению, было сложно обеспечить одновременно пышность и безопасность, но от посольства страны, с которой инки отнюдь не собирались воевать, было почти невероятно ожидать вероломного нападения.

Первый день переговоров тоже ничем не обещал беды. Правда, заморские послы изрядно огорошили инков своим заявлением, что весь мир создал их бог, а значит, те должны платить дань его представителю, то есть их владыке, но у инков хватило ума хоть и ответить твёрдо, но не доводить дело до скандала и пообещать подумать до завтра. Увы, ночью охрана Атауальпы была неожиданно перебита(как потом оказалось, воинов напоили вином, в которое была подмешана отрава), а сам он был взят в плен и закован в кандалы.

После этого между Атауальпой и главным из конкистадоров Франсиско Писарро состоялся следующий разговор. Видя, как испанцы с жадностью набросились и делят захваченную добычу, пленный правитель спросил:

-- Я теперь вижу, что вы вовсе не посольство заморской державы. Кто вы такие и зачем пришли в мою страну?

-- Мы пришли за золотом, а у тебя в стране много золота и серебра.

-- Сколько золота вам нужно?

-- Много.

-- А если будет слишком много?

-- Золота не бывает слишком много.

-- А если вы получите много золота, то вам больше ничего не будет нужно, и вы тогда уйдёте из моей страны?

-- Да.

-- Хорошо же, если я дам вам столько золота и серебра, сколько вы захотите, то поклянитесь, что отпустите меня на свободу и покинете мою страну навсегда. Но если вы нарушите потом эту клятву -- то горе вам!

Подумав, испанцы согласились, потребовав от пленённого владыки пообещать, что он наполнит темницу, где его содержат, золотом, а соседнюю комнату -- серебром. Атауальпа совершил роковую ошибку, не зная, что пришельцы, какую бы торжественную клятву не давали, всё равно могут нарушить её с лёгкостью. Впрочем, кто знает, вполне возможно, что испанцы, забрав золото, смотались бы, оставив Тавантисуйю в покое, а в следующий раз уже точно не смогли бы использовать эффект неожиданности... Однако случилось иначе. На контакт с белыми пришельцами вышли сторонники Уаскара, которые и разболтали им всё о "незаконности" Атауальпы и только что прошедшей междоусобной войне. Узнав об этом, белые пришельцы задумались. Атауальпа вызывал у них тревогу. Склонные нарушать своё слово, они подозревали, что и он тоже, как только очутится на свободе, тут же попытается отомстить за нанесённое ему оскорбление. Тем более что его сторонники были не прочь попытаться его освободить, да вот только не светила им удача. Уаскар же, обязанный завоевателям жизнью и свободой, был бы идеальным марионеточным правителем, но для начала стоило установить контакт напрямую с Уаскаром. Точных деталей всей истории восстановить уже было невозможно, так как кипу, которым обменивались тогда в качестве посланий, были потеряны в ходе следующих войн, но Уаскар, к которому в тюрьму допускались визитёры, вроде бы согласился на условия испанцев, да вот только его послание было перехвачено сторонниками Атауальпы, и они решили, что лучше всего, не дожидаясь законного суда, покарать изменника втихую. Неизвестно, знал ли об этом Атауальпа изначально, или его об этом уведомили постфактум, однако лишившись возможности использовать живого Уаскара, то решили на полную катушку использовать его смерть. Это был шикарный предлог не отпускать после сбора выкупа Атауальпу на свободу, а устроить над ним суд. Тем временем Атауальпа тоже сообразил, что даже несмотря на смерть Уаскара, на волю его не отпустят. Напрямую убедиться в этом ему помог один случай. Фелипильо, переводчик, прислуживавший испанцам, и явно настроенный проуаскаровки(ведь без его помощи сторонникам Уаскара было бы невозможно договориться с испанцами), был застукан за тем, что полез под юбку к одной из жён Атауальпы. По законам страны инков даже за попытку такого насилия полагалась смертная казнь и Фелипильо, будучи уроженцем Тавантисуйю, не мог не знать об этом, значит... значит, он знал, что испанцы по сути уже подписали смертный приговор и Атауальпе, и всему инкскому государству. От такого по спине пленника не мог не пробегать холодок. Увы, заложник мало может повлиять на свою судьбу, попытка его освобождения провалилась на стадии подготовки, соучастники были схвачены и подвергнуты допросам под пыткой, которые услужливо переводил тот же Фелипильо.

Потом, даже не дождавшись сбора всего выкупа, испанцы устроили над Атауальпой суд, на котором обвинили его в захвате власти, братоубийстве и даже в воровстве(он-де утаил от них часть сокровищ). Но самым страшным, с их точки зрения, было обвинение в богохульстве. Когда в первый день переговоров испанцы сказали ему, что некогда бог сотворил этот мир, а потом послал к людям своего сына, то сделал своим преемником апостола Петра, а через него римских пап, и поэтому все народы земли должны креститься и платить дань Святому Престолу, а значит и он, Атауальпа, должен креститься сам и крестить свой народ, это вызвало немало гнева и возмущения, которое хоть и не прозвучало в официальном ответе, но всё-таки были услужливо переведены негодяем Фелипильо. (Впоследствии испанцы изобразили дело так, будто все эти гневные слова прозвучали в официальном ответе, а кроме того, они присочинили, будто бы тот, небрежно полистав библию, бросил её на землю. Враньё очевидное, так как до того видевший книги только в виде кипу Атауальпа просто не мог догадаться, что библию надо листать). За богохульство Атауальпу хотели приговорить к сожжению заживо, но ему сказали, что приговор можно будет смягчить до повешения, если только Атауальпа раскается в этом грехе и согласится принять крещение. Что было делать несчастному? От мысли о сожжении заживо у него волосы вставали дыбом, а что такое крещение он даже не понимал. Это много позже его согласие на публичное крещение стало трактоваться как трусливое отречение от своих богов и своего народа, да и то или в Европе, или теми, кто хорошо разобрался в том, что такое христианство, и что его принятие означает отказ от "язычества". Не стоит забывать, что для самих "язычников"-тавантисуйцев "язычества" как единого понятия, противостоящего христианству вообще не существовало. Для них существовали обычаи и традиции своего народа, в том числе связанные и с богами, разные предания, в том числе и то, что Манко Капак с братьями и сёстрами является сынам бога солнца Инти, и что он дал начало науке о мудром государственном устройстве, и что это учение хранят и развивают амаута, но само оно, кроме своего происхождения, чисто рационально и никак не связано с мистикой. Однако всё-это в глазах христианина было "язычеством", и крещёный индеец должен был от всего этого отречься. Ведь с точки зрения христианина считалось чем-то самим собой разумеющимся, что религия пронизывает всю жизнь простого обывателя, она сама по себе едва ли не в первую очередь является образом жизни, и потому любой другой образ жизни в глазах христиан был тоже религией. Много позже убеждённые противники христианства в Тавантисуйю тоже стали называть себя "язычниками" по контрасту с христианами, которых порой раздражало само по себе даже это слово, но это было уже после Великой Войны, а во времена Атауальпы вере белых людей как чему-то особенно важному ещё не придавали значения.

Судьбу же самого Атауальпы можно охарактеризовать тремя словами "ему не повезло". Если бы по стране не прокатилась эпидемия оспы, он наверняка так бы и остался наместником Кито, и впрямь мог бы превратить Кито во "второй Куско", как от него хотел его отец. То, что он сумел, хоть и при помощи полководцев своего отца, одолеть Уаскара, говорит о том, он не был как-то безнадёжно туп, да и титул "Юпанки"(Вычислитель) даже принцу нужно было всё-таки заслужить. Если бы испанцы не явились, то его победе ничего бы грозило, и через некоторое время жизнь в стране вошла бы в нормальное русло, по крайней мере на некоторое время. Но он попал в обстоятельства, из которых действительно не было хорошего выхода. Конечно, если бы он заранее знал, что "посольство" на самом деле является бандой разбойников, он бы, разумеется, не стал с ним встречаться, а отдал бы приказ всех уничтожить на узенькой горной дорожке. Но, увы, -- он не мог догадаться об этом до самого своего пленения, а потом он уже был заложником как испанцев, так и обстоятельств. Иные историки любили потом рассуждать постфактум, что было бы, если бы Атауальпа сразу догадался, что испанцы узнают про междоусобную войну с Уаскаром, и что приговорят его к смерти несмотря на выкуп, то он бы принимал решительные попытки освободиться, приказал бы своим воинам устроить штурм, или что-нибудь в этом роде, однако те, кто склонен давать такие советы, не понимают всего трагизма положения заложника -- любое его неосторожное движение способно привести его к гибели, а штурм для него обозначал гарантированную смерть. Повлёкло бы это за собой и гибель испанцев? Кто знает. Впоследствии, когда уже Манко взял весь Куско и окружил дворец, в котором окопались испанцы, и даже подпалил его крышу, ему не удалось взять его штурмом, и не факт, что более ранняя смерть Атауальпы, неизбежно взбодрившая бы сторонников Уаскара, дала бы новый ход гражданской войне, и неизвестно, чем бы всё это кончилось.

Но как бы то ни случилось то, что случилось, и казнь Атауальпы оказалась ещё одной вехой, нарушившей доселе каким-то чудом державшийся хрупкий баланс сил. Стало ясно, что новой, ещё более кровавой войны не избежать. Одним из первых верных соратников Атауальпы, узнавших о его гибели был Каменный Глаз, везший в этот момент свою долю выкупа из Кито. Нетрудно представить каковы была его реакция на смерть своего единоутробного брата. Бросив ставшее теперь ненужной обузой золото в пропасть, он отправился обратно в Кито, собирать войска для отпора коварным захватчикам.

Каменный Глаз был опытным полководцем, но беда его была в том, что его опыт в войне против испанцев оказался во многом непригоден. Привыкший воевать с противником вооружённым боевыми топорами и луками, он не владел тактикой, пригодной против врага, вооружённого ружьём и мечом. Привыкший к пешей войне, Каменный Глаз не мог оценить возможностей конницы и потому был обречён на разгром. К тому же даже гениальнейший полководец был бы бессилен в ситуации, когда многие его верные и опытные воины при виде лошадей и при звуке выстрелов, напоминавших им гром, убегали в панике. Были среди воинов правда и те, кто сражался с мужеством отчаянья,и если бы их врагами были только испанцы, то их удалось бы одолеть пусть и ценой многократных потерь, однако испанцам удалось найти общий язык с племенами каньяри, и потому на стороне Каменного Глаза не было сколько-нибудь большого численного перевеса.

Итак, на поле боя Каменный Глаз был разбит, и ему ничего не оставалось кроме как запереться в остатками войска в Кито, который испанцы окружили блокадой. Ожидалось, что осада продлится, как минимум, несколько месяцев, но внезапно Кито был взят и сожжён.

О том, как это произошло, ходили самые разнообразные слухи. Испанцы потом рассказывали, что якобы сам Каменный Глаз, поняв бесполезность сопротивления, приказал сжечь город и убить там всех Дев Солнца, чтобы испанцы их не осквернили. Эта история могла казаться правдоподобной европейцам, но не уцелевшим жителям Кито, которые помнили Каменного Глаза человеком, отнюдь не склонным к панике и самоубийственным действиям. Если бы он просидел в осаде несколько месяцев, то вполне был бы шанс, что инки за это время сумеют прийти на помощь, так что ситуация была отнюдь не безнадёжна, а сочти Каменный Глаз уже сразу после разгрома в открытом поле испанцев непобедимыми, он не стал бы отступать в Кито организовывать оборону, а уж сразу же покончил бы с собой.

Но точных событий никто не знал, почти все помнили только, что город загорелся, а улицы наводняли враги, грабя и круша всё на своём пути. Им пытались сопротивляться, но это уже сопротивление агонии, не способное предотвратить рокового конца. Что касается Дев Солнца, то они оказались все по факту мертвы, но их могли убить и испанцы, для которых жестокие расправы над жителями городов взятых штурмом, были обычным делом.

Позднее инкские историки предполагали, что испанцы взяли город, воспользовавшись услугами предателей, а потом, чтобы скрыть этот неблаговидный факт и ещё больше опорочить инков, пустили слух о тупом и жестоком полководце, сжёгшем свой собственный город только чтобы не отдавать его врагу, однако точных доказательств ни у кого не было. Никто не знал и дальнейшей судьбы Каменного Глаза -- одни говорили, что он покончил с собой, другие -- что убит испанцами, то ли в бою, то ли в плену, но в любом случае он надолго не пережил родной город, а на покойника можно было повесить любое преступление.

После того как Кито был разграблен и сожжён, наступила ситуация взаимного бессилья, "пата", как сказали бы шахматисты. У испанцев, которых Каменный Глаз таки сумел неплохо потрепать, как бы те не преуменьшали значение этого, уже не было сил, чтобы контролировать всю страну, но и у инков тоже не было сил, чтобы вышвырнуть непрошеных гостей вон. Рассчитывать, что Куско будет обороняться как Кито не приходилось, ибо даже если в Кито нашлись предатели, то в Куско было полно недобитых сторонников Уаскара. Попытка собрать ещё одну армию для отпора провалилась -- тут сыграла роль ещё и роковая природная случайность -- как раз в этом районе взорвался вулкан и это было сочтено многими как неблагоприятный знак. Говорили, что боги белых людей оказались сильнее богов Тавантисуйю, а это означало бесполезность дальнейшей борьбы.

Конечно, были и непримиримые, готовые сражаться до самой смерти малыми силами, но переломить ситуацию они не могли. Стало ясно, что необходим компромисс, который бы позволил взять передышку. Скрепя сердцем, инки пошли на него. Они ещё тогда не вполне понимали, что любую, даже самую торжественную клятву, данную "индейцам", испанцы могут с лёгкостью нарушить.

В общих чертах компромисс заключался в следующем. Инки признают, что отныне находятся в подчинении у испанской короны и платят ей дань. Размер дани нуждался в дальнейшем уточнении, так как испанцы измеряли всё в песо, для инков же не существовало единого обменного эквивалента, но разумеется, в эту дань в обязательном порядке входило содержание незваных гостей в роскоши. За это завоеватели милостиво позволяли побеждённым сохранить своё государство и свой привычный образ жизни, и не преследовать тех, кто до этого участвовал в сопротивлении завоевателям.

Однако чтобы этот самый компромисс мог быть оформлен по всем правилам, испанцы стали требовать от инков "законного монарха", которого при это собирались держать фактически в роли заложника, так как если его подданные взбунтуются, испанцы оставляли за собой право казнить Сапа Инку. Таким образом, как метко выразился кто-то, номинальный правитель фактически становился "жертвенной ламой".

К тому же даже среди инков не было единства в вопросе, стоит ли идти на этот шаг, до того унизительным он был. Один из военачальников, Кискис говорил: "Зачем нам связывать себя договором с испанцами? Дайте мне четыре сотни воинов, которые точно не побегут перед врагом -- и я возьму логово конкистадоров!" "Иди, бери!" - ответил на это один из старейшин, и эти слова не могли не вызвать грустного смеха, ибо во всей Тавантисуйю едва ли нашлось бы и полсотни таких храбрецов, про которых можно было бы быть уверенными, что они не побегут от выстрелов и стали испанцев. Компромисс был горькой необходимостью.

В роли "жертвенной ламы" могли выступить только сыновья Уайна Капака. Первый из них вскоре после возложения на него царственного льяуту вскоре умер при неясных обстоятельствах (то ли был отравлен, то ли просто его здоровье не выдержало трапез с не заботившимся о чистоте испанцами), а вторым был Манко. До того это был ничем не примечательный юноша, который до начата междоусобия готовился к карьере амаута, а потом из-за смуты вынужденный скрываться по лесам. Когда на его голову водрузили царственное льяуту, никто, ни испанцы, ни тавантисуйцы, ни даже он сам не догадывался, о том, сколь важную роль ему предстоит сыграть в дальнейшей судьбе Тавантисуйю.

Как вспоминал потом сам Манко, его жизнь среди испанцев была далеко не мёдом. Мысль , что в случае изменения обстановки тобой могут пожертвовать, делала даже пребывание в комфорте неуютным, да и многие из испанцев относились к нему скорее как к экзотической обезьянке, нежели как к человеку, обладающему достоинством.

Юный Манко не видел вблизи войны испанцев со своим народом, о разрушенном и сожжённом Кито знал только по слухам, и потому ненависть к врагам изначально была у него не очень велика, и потому не мешала другим чувствам, главным из которых был интерес. Будучи знакомым с идеями Звёздного Пути, он понимал, что согласно всей их мудрости, накопленной за века, испанцев быть не может. И тем не менее игнорировать их существование было невозможно, надо было как-то объяснить себе саму возможность их существования. Уже юный Манко догадывался, что одной из причин поражения Каменного Глаза было то, что он слишком мало знал о враге. Поэтому Манко постарался как можно быстрее выучить язык врагов, чтобы обходиться без помощи переводчика. Довольно быстро он понял, что ружья и прочие диковинные изделия испанцев не заключают в себе ничего мистического, а представляют собой изделия умелых человеческих рук, и потому мастера его страны вполне могли бы научиться их изготавливать. Понял он так же, что несмотря на самомнение, это грубые разбойники, главный из которых Франсиско Писарро, даже не владеет грамотой!

Позднее, когда Тавантисуйю была освобождена от ига конкистадоров, о жизни Великого Манко было составлено несколько пьес, идущих друг за другом циклом. Именно по ним потом школьники учили историю, так как считалось, что хорошее художественное произведение отражает реальность, тем более что их автор много беседовал с Манко. Когда пьесы только вышли в свет, они наделали много шуму, особенно сильное возмущение в некоторых кругах вызвала пьеса "Позорный мир", где жизнь Манко в плену у испанцев была показана без прикрас. Многие сочли, что сцены, где Сапа Инку заставляют вставать на колени, пинают ногами и наносят ему пощёчины не может не задевать честь правителя. На это сам Манко ответил так: "Правда не может быть оскорбительна. Пусть следующие поколения почувствуют всю ту горечь унижений, которую случилось испить нашему народу, чтобы они могли нас понять и не осуждать за тот позорный мир".(Текст пьесы в приложении).

Конечно, в реальной жизни события не могли быть точно такими же, как в пьесе, где волей-неволей пришлось опустить и даже исказить некоторые детали, но ненависть Франсиско Писарро к Манко драма, передаёт, видимо, достаточно точно. Ненависть, за которой на самом деле читалась плохо скрываемая зависть. Это была зависть старого к молодому и красивому, незаконнорожденного к "потомку древних королей", грубого и невежественного солдафона к хорошо воспитанному и образованному, но на самой глубине за всем этим стояла ненависть прожжёного эгоиста к чистому сердцем и бескорыстному. Ведь больше всего эгоиста Писарро злило, что Манко искренне озабочен судьбой своего народа и стремится облегчить его участь, и на этом фоне тем явственней проступала душевная грязь завоевателя, разрушавшего то, что до этого создавалось поколениями таких же чистых и бескорыстных людей.

Однако в результате плена Манко случилось то, на что испанцы никак не рассчитывали. У компаьона Писарро, Альмагро был сын Диего де Альмагро. Это был весьма благородный юноша, с которым Манко даже подружился, и научился у него стрелять из аркебузы, езде верхом и фехтованию. Альмагро, обделённый добычей в "Перу", организовал военную экпедицию к арауканам в "Чили", и взял с собой Манко, где тот ознакомился с тактикой боя испанцев, а также убедился, что на самом деле даже без ружей их можно одолевать.

После того возвращения экспедиции Альмагро Франсиско Писарро решил, что Манко ему и вовсе не нужен, а тот, понявший, что дело принимает очень скверный оборот, сумел сбежать, воспользовавшись жадностью испанцев -- наврал, что в горах где-то запрятана золотая статуя его отца, и предложил поискать. Никакой золотой статуи там, разумеется, не было, зато Манко, согласно его плану, отбили свои.

Народ в это время был уже доведён наглостью и издевательствами испанцев до крайности, а их ружья, шпаги и лошади уже не вызывали такого ужаса как в начале, так что Манко сумел поднять восстание, грозившее вымести захватчиков из страны. Тогда испанцы пошли на хитрость -- Сапа Инкой объявили другого сына Уайна Капака, Паулью.

Как и Манко, Паулью был молод, обладал привлекательной внешностью, был блестяще образован, однако он не обладал чистым сердцем и потому такой ненависти у Писарро не вызывал. Как и они, он был корыстным авантюристом, и потому ему было очень легко найти с ними общий язык. Это был именно тот человек, который испанцам был нужен. Ловкий оратор, он умел говорить с народом и убеждать его в том, что восстание является гибельным безумием, а потому все подлинные патриоты должны сидеть по домам и не высовывать носа. Вот пример одной из его речей:

"Наша страна обескровлена войнами и раздорами, ей нужно время, чтобы залечить свои раны. Поднятая Манко смута грозит нам гибелью, ибо позволит испанцам растоптать остатки нашей государственности, а это -- конец. Манко - ничтожный властолюбец, готовым ради власти растоптать будущее своей страны. Ему всё равно не победить, ибо силы нашей страны на борьбу исчерпаны!". Последняя фраза стала крылатой, и среди сторонников Манко нередко была объектом шуток, но очень многих людей речи Паулью сбили с толку, и это была одна из причин, по которой восстание потерпело поражение. Сам он потом хвастался, что положил страну к ногам врагов, и был за это щедро награждён, как деньгами, так и энкомьендой. Чтобы владеть ею, он принял христианство, бывшее, кстати, хорошим лекарством и от остатков совести, если они у него ещё были.

Другой причиной поражения восстания было то, что Испанская Корона не желала терять вновь приобретённые земли, и посылала конкистадорам обильное подкрепление морем, взять же Побережье у Манко не хватало сил. Незнакомый с греческой мифологией Манко не мог сравнить своих врагов с гидрой, однако он не мог не понимать, что пока на смену уничтоженным силам прибывают новые, шансов на победу у него нет.

В результате одного из поражений Манко едва второй раз чуть не захватили в плен, но испанцев опять подвела их жадность, так как ловле врага они предпочли делёжку золота. Манко не мог понимать, что ещё немного и его окружат, возьмут силой, а в плену его и его ближайших соратников ожидают только пытки и смерть. Единственным выходом было только уйти в горы, куда не привыкшие к высокогорному климату испанцы уйти за ним не могли, но со времён Пачакути там существовали города-крепости, в которых можно было бы укрыться в тяжёлой ситуации. Так появилась Вилькапампа, маленькое горное государство, ставшее последним оплотом государства инков. Испанцы думали о нём со страхом, тавантисуйцы -- с надеждой.

В отличие от Атауальпы Манко совсем не придавал значение всем внешним почестям, которые полагались Первому Инке. Когда во время одного из отступлений в спешке был потерян его паланкин, то он даже не стал озабочиваться приобретением нового, сказав, что ему неплохо и на лошади, это его предки не могли без этого обойтись, так как лошадей у них не было. И вообще его предок-тёзка жил много скромнее, чем это стало принято среди инков позже, но это нисколько не умоляет его величия.

В другое время Манко едва бы удалось пойти против накопившихся за века традиций, но сама суровость и скудость условий Вилькапампы волей-неволей диктовала необходимость возвращения к первобытной простоте.

Скажем, крепости хоть и сохранились со времён Пачакути, но не могли вместить всех людей, пришедших с Манко, нужно было всё расширять и достраивать, так что все мужчины, даже сам Первый Инка, должны были таскать камни.

Но в одном вопросе Манко всё же перегнул палку. Намучившийся от постоянного наблюдения за годы, проведённые в неволе, Манко считал, что в Вилькапампе, среди своих, он может обходиться без охраны. Он был уверен, что здесь у него не может быть врагов. Увы, он ошибался, и эта ошибка едва не стоила ему жизни, но об этом речь впереди.

Испанцы поняли, что Манко уходит не навсегда. Те, кто в отличие от Писарро, окончил хотя бы школу, помнили, что за восемь веков до этого точно также ушёл в горы испанский герой рыцарь Полайо, а потом с этой маленькой горной крепости началась реконкиста. Так может случиться и в "Перу", если Манко не обезвредить. Однако поначалу ход белым людям в Вилькапампу был заказан.

Сам Манко тоже понимал, что Вилькапампе, этому крошечному клочку земли, в одиночку не удержаться, и если просто сидеть сложа руки,то рано или поздно Вилькапампу одолеют. Выхода из создавшейся ситуации он видел два -- первый, если по всей бывшей Тавантисуйю сумеет разгореться народное восстание, настолько сильное, чтобы сбросить испанцев в море. Вариант самый желательный, но после поражения не выглядевший особенно реалистичным. Другим вариантом было подчинится Испанской Короне с условиями, что Тавантисуйю будет пользоваться широкой автономией и сохранит свою государственность. Был момент, когда этот вариант даже казался сравнительно реалистичным, ведь Испанская Корона была склонна рассматривать Манко как "законного монарха".

Был ещё один момент, связанный с тем, что среди конкистадоров не было единства. Главными организаторами похода на "Перу" были Франсиско Писарро и Диего де Альмагро. Изначально они были друзьями, но потом стали врагами, не поделив добычу. Писарро хотел всю "Тавантисуйю" захапать себе, а компаньона отправил завоёвывать земли арауканов, где тот потерпел неудачу(см. Пьесу "Позорный мир"). После этого прохладные отношения и вовсе проросли во взаимоистребительную войну. Когда Манко бежал и поднял восстание, власть была у Писаррро и его братьев, так что основной удар пришёлся на них, а вот со сторонниками Диего де Альмагро был некоторый шанс примириться. Особенно этот шанс стал казаться реальным после того, как Диего де Альмагро был казнён и его преемником стал Его юный сын Диего Де Альмагро, тот самый, с которым Манко некогда подружился. В благородстве и честности этого юноши Манко не сомневался, и думал с его помощью договориться с Короной, но вот только.... Только сам Диего, увы, не имел реальной власти над своими сторонниками, да и дипломатия с короной требовала очень большого времени. Увы, удача потом вновь улыбнулась братьям Писарро(хотя самый главный из них и был спроважен на тот свет), юный Диего был убит, а возможность компромисса отпала.

Однако судьба приготовила Манко другой подарок, который впоследствии едва не сыграл роль "дара Данайцев", но поначалу показавшийся Манко спасением. В отличие от многих своих простодушных соотечественников, видевших задачу исключительно в том, чтобы выгнать испанцев из страны, Манко понимал, что это только половина, а то и треть дела. Чтобы завоевать прочную независимость, нужно было каким-то образом сделать так, чтобы у тавантисуйцев были ружья и корабли, а с этим во время войны ему не удалось продвинуться ни на шаг. Вот время успехов порой получалось захватывать оружие противника, но... когда он пытался обучить владению им своих воинов, его ждала неудача. Он никак не мог добиться того, чтобы его ученики, делая выстрел, не зажмуривались при этом. Да и некогда было Манко выступать в роли учителя, даже в сравнительно мирное время у него хватало других забот.

Вот почему, когда в Вилькапампу заявилось семеро беглых сторонников юного Диего де Альмагро, Манко приказал принять их, поселить в своём доме, где его жёны должны были готовить им еду. Манко надеялся, что они обучает его воинов военному искусству белых людей. Появление испанцев в Вилькапампе понравилось отнюдь не всем тавантисуйцам. Военачальник Кискис произнёс на этот счёт фразу, впоследствии оказавшуюся пророческой: "Либо ты убьёшь их, либо они -- тебя".

Изначально Манко и сам не очень доверял испанцам. Поселить их у себя в доме он решил не только потому, что хотел их посильнее привязать к себе(для тавантисуйцев было привычно, что тот, с кем делишь стол и кров, становится близким как брат), но и для того, чтобы было удобнее наблюдать за ними, ведь Манко за время плена прекрасно выучился говорить по-испански. Первое время семеро испанцев вели себя образцово. Они даже приучились мыться, да и вместо карт играли в спортивные игры. Когда-то Манко рассказывал Диего де Альмагро младшему историю своей страны, особенно подчёркивая то, что мудрое государственное устройство распространялось на новые земли, и порой бывшие враги становились для инков вернейшими союзниками. Манко хотел, чтобы его друг принял учение о мудром государственном устройстве, и бежал бы с ним, однако тот считал, что не может бросить и предать своего отца(см. Пьесу "Позорный мир"). Видно, впоследствии Диего что-то такое рассказывал другим испанцам, так как те семеро, которые прибыли в Вилькапампу, всячески хвалили мудрость инкских обычаев, и это растопило недоверие Манко. Он был уверен, что здесь, в Вилькапампе, ему нечего их опасаться,в случае же войны он мог легко прибегнуть к опыту предков, которые, когда набирали войска и командиров из новоприсоединённых земель и потому не могших быть до конца уверенной в их лояльности, приставляли к таким войскам специального инку, которые должен был следить за настроениями в войсках и выявлять измену. Он же должен был быть наставником и просветителем с тем, чтобы нетвёрдых и колеблющихся было как можно меньше. Именно так можно было сделать и в том случае, если командирами будут испанцы. Да и войны в ближайшем будущем не предвиделось -- даже несмотря на перемену власти в "Перу", Манко продолжал вести бесплодные переговоры, уже не с целью добиться какого-либо результата, а всего лишь чтобы избежать прямой конфронтации, к которой Вилькапампа в одиночку была не готова.

Однако испанцы, лишь только обстановка в "Перу" опять изменилась, и сторонникам Альмагро уже не грозила смерть, решили бежать из постывшей им Вилькапампы, попутно прикончив своего благодетеля, поскольку за смерть оного можно было надеяться получить награду.

Так благородная доверчивость едва не погубила Манко. Будучи человеком, привыкшим свято хранить своё слово, он верил уверениям и клятвам других людей, да к тому же для него было чем-то само собой разумеющимся, что те, кому он спас жизнь, с кем делил стол и кров, не могут поднять на него руку. Может быть, он ещё допустил бы, что среди них оказалось бы один-два предателя в случае войны, но чтобы все семеро разом оказались подлецами -- этого было за гранью его понимания. Вот почему когда его даже предупредили о заговоре испанцев против него, он просто не поверил. А предупредившая его женщина по имени Банба не на шутку встревожилась. Немного понимавшая по испански и ясно слышавшая, как испанцы обсуждают идею его убить, не могла найти себе покоя. Как спасти Манко, в упор не видящего опасности? По счастью, у неё хватило ума сообщить об этом ещё и полководцу Кискису, известному своим резким неприятием спасшихся в Тавантисуйю испанцев.

Тот не на шутку встревожился и задумался. Понятно, что испанцы не самоубийцы, а значит, собираются не просто убить Манко, что не так-то сложно, учитывая, что он их нисколько не опасается, но и выйти сухими из воды. А значит, они собираются убить его так, чтобы потом можно было легко сбежать, не особенно рискуя встретиться с жителями Вилькапампы. Как это было возможно сделать чисто технически? Кискис знал, что в своей неосторожности Манко доходил до того, что уходил с испанцами в лес, чтобы играть с ними в городки(точнее, игра заключалась в метании подковы в фигуры, сделанные из гвоздей и других мелких деталей). Знал, что там есть у них излюбленная полянка, где они любили забавляться игрой. А кроме того, вокруг этой полянки достаточно густые кусты, чтобы спрятать воинов...

Вскоре Манко с испанцами пришёл на свою излюбленную полянку, и они стали играть. Манко, более ловкий по сравнению с испанцами, которым к тому же мешало всё время таскаемое с собой оружие, постоянно выигрывал, что испанцев немало злило. Когда Манко метнул подкову в последний раз, и улыбнувшись сказал: "Эту партию я выиграл", находившийся рядом испанец ухмыльнулся в хищном оскале и с издёвкой сказал: "Зато жизнь проиграл" и ударом в спину сбил Манко с ног. Тут к ним метнулся игравший неподалёку маленький сын Манко по имени Титу Куси. С криком: "Не смейте трогать моего отца!", он попытался встать между ни и его врагами. Испанцы загоготали, один из них метнул в мальчика копьё, оно задело мальчику ногу, но тем не менее он всё-таки убежал.

И тут внезапно засвистел и стрелы, пронзившие негодяев всех до единого. Потом воины вышли из кустов. Кискис подошёл к раненому Манко. "Прости, что не выстрелили вовремя. Вы поначалу так мирно играли, что нам в какой-то момент и впрямь показалось, что они не думают тебя убивать, мы утратили бдительность и не сразу возвели луки". "Кискис, как вы здесь оказались?" "Помнишь, ты убеждал меня, что чтобы одолеть испанцев, надо научиться мысленно ставить себя на их место", - ответил Кискис, осматривая рану Манко, - "Я просто воспользовался этим советом. В отличие от тебя, я поверил, что они хотят тебя убить". "Но как так можно, мы вместе делили стол и кров..." "Ты же сам говорил, что мы для них всё равно не люди, а что-то вроде животных. Едят же они в случае нужды своих верных собак и коней". Манко ничего не ответил, горестно закрыв лицо руками. Как он вспоминал позже, боль от предательства испанцев была много сильнее, чем боль от нанесённой ему раны, которая была настолько лёгкой, что он чувствовал себя в силах дойти до дома сам, но Кискис настоял, чтобы его несли на носилках.

Оправляясь от раны, Манко, обсуждая произошедшее с Кискисом, в ответ на его слова, что "ни к чему больше связываться с испанцами", отвечал: "Древние мудрецы говорили, что ради своего народа можно заключить союз даже с демонами, только надо быть уверенным, что это ты сумеешь обвести их вокруг пальца, а не они тебя. Пойми, выгнать испанцев с нашей земли, даже если это удастся при моей жизни -- только половина дела, притом меньшая половина. Чтобы добиться прочной независимости от белых людей, нужно, чтобы у нас было всё тоже, что и у них. Ружья и корабли, лошади и бумага. Необходимо заимствовать от них всё полезное, как наши предки заимствовали всё полезное у враждебных племён. Только так мы можем быть всегда уверены, что сумеем дать им отпор. Я совершил ошибку, решив, что отдельным испанцам можно доверять. Доверять я им больше не буду, но без использования белых учителей нам всё равно не обойтись. Как иначе нам проскакать галопом тот путь, который они прошли шагом? А именно это мы должны сделать".

Из своего "орлиного гнезда" Манко внимательно следил за обстановкой, которая складывалась в "вице-королевстве Перу". А там происходили очень интересные события. Между Испанской Короной и конкистадорами произошёл конфликт на почве того, кто должен грабить страну в первую очередь. Конкистадоры хотели более неприкрытого и наглого грабежа, Корона -- более стабильного и долгосрочного, поэтому считала необходимым несколько ограничить произвол завоевателей в отношении покорённого народа, запретив, в том числе, и прямое рабовладение, поскольку подданные Короны должны были плодиться и размножаться, что для рабов невозможно. А конкистадоры, дай им волю, извели бы население так, как это случилось на островах Карибского Бассейна. Манко оценил расклады. Как уже говорилось, прямая власть Короны была для его народа несколько меньшим злом, с Короной казалось возможным договориться до компромисса вроде того, на который инки пошли когда его короновали, но тем не менее он не забывал свою мечту о полной независимости. А кроме того, во главе пожелавших отделиться конкистадоров стоял один из злейших врагов Манко, Гонсало Писарро. Манко не мог забыть, как этот негодяй нагло отнял у него жену и что потом во время восстания несчастную ждала ужасная смерть -- молодую женщину вывели в поле и расстреляли из луков. Помнил он и о том, как братья Писарро, наказывая его за первую, неудачную попытку бегства посадили его и даже его маленького сына Титу Куси на цепь точно собак, а проходя мимо, наносили Манко пощёчины и всячески издевались над ним.

Манко решил избрать такую тактику -- против решивших отделиться конкистадоров поднять восстание, а с Испанской Короной с одной стороны, до поры до времени не ссориться, а с другой -- ничего конкретного ей не обещать, хотя и делать вид, что с Манко можно договориться. Таким образом при нейтралитете Испанской Короны конкистадоры были лишены помощи из метрополии, а другой -- против них было поголовно настроено почти всё местное население. Хотя формально Манко не ссорился с Короной, но в народе не без его ведома и помощи распространялась мысль, что "пока господа спорят о том, кому из них нас грабить, самое время их всех выгнать из страны поганой метлой". Так восстание, впоследствии названное Войной За Освобождение, довольно быстро одержало победу, а те конкистадоры и их прихлебатели, что не были убиты, сели на корабли, и сбежали кто в Мексику, а кто в Испанию. Так в католическом христианском мире появилась первая волна эмигрантов из Тавантисую. Испанская Корона оказалась в довольно дурацком положении. Желая, чтобы мятежников потрепали повстанцы, она упустила момент, когда победа оказалась в руках у Манко. А потом уже некем и нечем было принудить Манко к покорности. Он отвоевал своё государство, теперь был независимым правителем и весь христианский мир уже не мог с ним ничего поделать, так как желающих "наводить порядок" в Перу после того, как конкистадоры лишились всего "честно награбленного" тоже было как-то немного. В Мадриде могли только бессильно скрипеть зубами, но тот факт, что "кролик выскочил из пасти удава", не признать было невозможно.

Конечно, Тавантисуйю не могла восстановиться совсем в том виде, в каком она была до испанского завоевания. Опасность со стороны христиан постоянно приходилось иметь в виду. Однако на повседневном быте это не очень отразилось. Жители Тавантисуйю по прежнему одевались в свои традиционные одежды, мужчины - в рубахи-туники и штаны(теперь штаны были обязательны даже в тёплом климате, иначе не сядешь верхом на лошадь), женщины -- в платья до середины икры, но если раньше обязательным дополнением к туалету были украшения, то теперь золотые украшения были редкостью, ибо всё золото и серебро уходило на внешнюю торговлю. Однако теперь среди молодёжи из верхних слоёв общества считалось крутым иметь в гардеробе испанское платье, и прощё всего это было у тех, кто имел связи с внешней торговлей. Старики этого дела не одобряли. Помимо того, что это вызывало у них неприятные воспоминания, европейская одежда была для Тавантисуйцев крайне непрактична - её было очень сложно содержать на привычном для тавантисуйцев уровне гигиены -- пока отстираешь и отутюжишь все складки и кружавчики... (Для самих европейцев эта проблема не стояла -- для них было привычно не мыться месяцами и разводить в пышных причёсках вшей и блох). Кроме того, женское европейское платье было неудобно и чисто практически -- в нём нельзя было ни готовить, ни стирать, потому что корсет мешал своей хозяйке даже наклоняться. А надо сказать, что после Войны за Освобождение даже среди высших слоёв общества праздность не рассматривалась как простительный грех, а сурово осуждалась. Поколение, пережившие войну, на первое место ставило способность выживать в стеснённых условиях.

Кухня тавантисуйцев тоже изменилась мало. Хотя европейцы завезли коров и пшеницу, в широкое употребление они так и не вошли -- пшенице крестьяне по-прежнему предпочитали кукурузу, а молоко взрослые тавантисуйцы, в отличие от белых людей, пить не могли -- не хватало привычки поколений. Правда, кое-где коров всё-таки держали, чтобы было молоко для сирот или детей, матери которых не отличались молочностью, но это было скорее экзотикой.

Пшеницу не стали активно внедрять после того, как в одном районе один особенно ретивый начальник приказал крестьянам заменить все посевы кукурузы пшеницей и это вызвало очень сильное возмущение, которое в другом государстве неизбежно переросло бы в стрельбу, но в Тавантисуйю на жалобу крестьян своевременно отреагировали из центра, и ретивый начальник был снят. Кроме того, хотя пшеница и лучше по питательным качествам, урожайность кукурузы много выше, так что менять основной продукт питания не хотелось. Мелкие добавления в кухню, такие как петрушка или шпинат, проходили без проблем. К тому же, когда стали плавать на кораблях, обнаружилось, что в дальних экспедициях у матросов начинают кровоточить дёсны и выпадать зубы, но этого можно было избежать, если возить с собой ящички с зеленью и выдавать каждому ежедневно хотя бы по две травинки.

Остальная Европа до поры до времени лишь наблюдала за событиями и что она могла при этом видеть? Итак, испанцы открыли и завоевали новую страну. Примечательно, но после Мексики это уже не столь ново. Покорённые жители этой страны через некоторое время восстали и сбросили иго завоевателей. Этот факт вызывал смешанные чувства -- с одной стороны, поражение от язычников не мог не вызывать у христиан некоторой досады, с другой стороны... в Европе, переживавшей бури реформации, далеко не все сочувствовали католикам, да и даже среди католиков далеко не всем нравилось превосходство испанцев, не так уж плохо, что им дали по носу, пусть не зазнаются. Был и ещё один момент, для Тавантисуйю, пожалуй, самый важный. Торговля с заморскими колониями Испании для Европейских купцов из других стран была запрещена и могла вестись только из-под полы, с независимым же государством можно было установить прямые торговые контакты. Во всяком случае, стоило бы попробовать. Так что как только весть об окончательном поражении в "Перу" распространилась по Европе, к Манко потянулись купеческие представители из других европейских стран. Их принимали с охотой, так как Манко понимал, что изгнать завоевателей лишь полдела, более-менее гарантировать свою страну от вторичного покорения можно только если у его государства тоже будут ружья и корабли, лошади и механические часы, чернила и бумага, а также множество грамотных людей, способных овладеть европейскими знаниями, хотя, конечно, к европейцам относились настороженно, ибо наученный горьким опытом Манко не мог уже им доверять. Обстоятельства благоприятствовали Манко. Разобщённые религиозными войнами европейцы не могли выступить против Тавантисуйю единым фронтом, а клирики разных конфессий, занятые разборками друг с другом, ещё не поняли, какой серьёзный вызов для них заключён в самом существовании Тавантисуйю. Они только знали, что там живут язычники, что они по какой-то причине разрешают торговать только со своим государством, а не с частными лицами, но для европейцев это было даже по-своему удобно, так как можно было не опасаться подвоха. Внутренние порядки там, конечно, чудные, но чужеземным купцам причуды местного деспота (монарх-нехристианин в глазах европейца автоматически выглядел деспотом) были как-то безразличны. Лишь позднее один образованный английский купец обратил внимание на неожиданное сходство между Тавантисуйю и "Утопией" Томаса Мора. Государственная монополия на внешнюю торговлю, плановая организация хозяйства, отсутствие денег, нищенства и воровства. Да, кое в чём казнённый канцлер оказался удивительно прозорлив, хотя его книга вышла почти за два десятилетия до открытия этой страны.

В Тавантисуйю, тем временем, произошли некоторые важные изменения, извне белым людям казавшиеся незаметными. Манко много рассуждал о причинах гражданской войны, принёсшей его стране столько бедствий, и пришёл к выводу, что виною многих бед было то, что статус инки чаще всего передавалось по наследству, от отца к сыновьям, хотя те не обязательно были столь же достойны этого, как их предок, заслуживший звание инки потом и кровью. Вот почему столько инков оказалось на стороне мерзавца Уаскара, да и потом, во время восстания слишком многие инки предпочитали не бороться, а, подобно Паулью, смириться с властью испанцев и уверять простой народ, что борьба бесполезна.

Итак, отныне любой сын инки обязан был заслужить это звание, иначе он был так и обречён оставаться в самом низу карьерной лестницы, и никаких поблажек. Исключения Манко не стал делать даже для собственных сыновей. Когда один из советников обратил его внимание на то, что таким образом страна может остаться без наследников престола, Манко ответил, что у него нет оснований сомневаться в своих детях, а если такое и случится когда-нибудь, это будет значить, что род Потомков Солнца выродился, и ему нужна замена. Правда, у молодого Первого Инки неизбежно возникала проблема с наследниками "по умолчанию" но это было вполне решаемо.

В других обстоятельствах едва ли удалось бы провести подобную реформу, но наследственная аристократия была итак уже на 80% перебита, а те, кто во время Войны за Освобождение заслужил звание инки в бою, не видели ничего зазорного в том, что их сыновья будут должны тоже его заслужить.

Кроме того, параллельно была проведена ещё одна реформа, несколько смягчавшая горькую пилюлю. Раньше, когда письменность была только на шерстяных шнурках кипу, образование было обязательно только для детей инков. Конечно, это не значит, что для всех остальных оно было запрещено, как потом уверяли некоторые из конкистадоров. Нет, в принципе мог учиться любой желающий, тот, чьи родители пренебрегли этим в детстве, мог потом догнать во взрослом возрасте, но далеко не все горели желанием это сделать, а многие, освоив самое начало, потребное для статистики и учёта, бросали обучение (отсюда потом и пошло представление, что кипу могло использоваться только для статистики, а не было полноценным письмом). Причина была в том, что чтобы освоить узелковое письмо, требовались годы, ибо сложность кипу была примерно такой же, как у китайских иероглифов, и тратить на это юность имело смысл лишь для тех, кто потом собирался делать административную карьеру, но никак не для тех, кто потом собирался быть рыбаком или крестьянином. Этим вполне хватало статистического учёта для подсчёта сданной продукции и двух-трёх грамотных на село, чтобы в случае нужды можно было составить жалобу на старейшину в центр, после чего приезжал судья разбираться на месте. Новости и указы тоже зачитывались на слух гонцами перед специально собиравшимся для этого народом.

Таковы были прежние порядки, но появление бумаги и алфавитного письма дало возможность всё изменить. Теперь чтению и письму можно было обучиться меньше чем за год. Кроме того, чтобы освоить в кратчайшие сроки новые ремёсла, тоже нужна была грамотность, ведь пленного кузнеца-испанца не пошлёшь в каждый город, в большинстве случаев приходилось пользоваться письменными инструкциями. К тому же в памяти народа были ещё свежи те беды, которые случались из-за того, что гонец по тем или иным причинам мог исказить послание, к тому же единичного гонца могли перехватить, но в мире, где все грамотные, гонцов вполне можно заменить газетой, печатаемой не в одном экземпляре. Даже если в смутное время газеты опять бы стали приходить с трудом, уж само их содержание никто не мог изменить по своему усмотрению, и все речи и призывы могли дойти до народа в неизменном виде. Так что теперь все дети без исключения, как мальчики так и девочки должны были обучаться чтению, письму и счёту, а также истории и географии родной страны.

За те двадцать лет, что прошли со времени Войны за Освобождение удалось сделать почти всё из намеченного Манко. В армии топоры сменились стальными клинками, а луки -- огнестрельными ружьями, а истории о том, как предки в панике убегали при виде лошадей, теперь вызывали лишь улыбку -- верховой езде теперь был обучен каждый воин. Всё это вселяло уверенность, что теперь-то испанцы не смогут захватить их страну, ибо встретят их теперь огнём и сталью.

А над Тавантисуйю потихоньку вновь сгущались тучи. В Испании так и не смогли примириться с потерей столь богатой колонии, да и сам прецедент победы язычников над христианами мог вызвать брожение и в остальных колониях. Однако Испания была страной частной инициативы, в ней было полным полно авантюристов, искавших лёгкую добычу, но желающих связываться с Тавантисуйю, ощетинившейся словно дикобраз, в ней долго не находилось.

И всё же такой человек нашёлся. Звали его Франсиско де Толедо. Это был человек совсем иного склада, нежели Писарро. Его не интересовала лёгкая добыча, на первом месте для него были вопросы веры. Он знал твёрдо -- языческая зараза должна быть искоренена, чего бы это ни стоило. Причину прошлых неудач де Толедо видел как раз в том, что тогда недостаточно плотно занимались искоренением язычества. Священник удовлетворялся тем, что формально крестил вверенных ему прихожан, видел их всех перед собой по воскресеньям, ну а на то, что его паства по-прежнему ходила к уакам, смотрел сквозь пальцы. Нет, так не годится. Языческую заразу нужно выжигать калёным железом, после покорения Тавантисуйю сама память о том, что было до испанцев должна быть изничтожена. Все образованные люди должны быть истреблены, все книги сожжены на кострах, театры, песни и танцы запрещены, и даже сам язык кечуа, после того как местное население в достаточной мере освоит испанский, должен быть запрещен и со временем забыт. О прошлом все должны будут помнить только одно: раньше этой страной правили кровавые и жестокие тираны-язычники, имевшие привычку совершать человеческие жертвоприношения, а также казнить всех по любому поводу и без повода. Христиане же в этой истории должны были выглядеть освободителями, посланными исстрадавшемуся народу самим Богом.

В своих мечтах, которые де Толедо даже и не скрывал, он рисовал яркую картину того, как Манко и его соратники будут казнены на главной площади в Куско, и как это будет символически обозначать конец инкского государства, но одно дело -- мечтать, а другое дело -- добиться этого на практике. Де Толедо не был праздным мечтателем и понимал, что вторичное покорение Тавантисуйю потребует очень больших усилий, это будет возможно только если Испанская Корона направит все свои силы и средства на это мероприятие, а Ватикан открыто объявит это Крестовым Походом, но для этого в свою очередь нужно убедить их в осуществимости своих замыслов. Де Толедо принялся за дело с энергией, которой хватило бы на десятерых, и предложил Ватикану и Короне следующий план: недопустимо, чтобы купцы-христиане торговали со страной, где нет официальной христианской миссии. Либо её правитель согласится на её открытие и официальное миссионерство среди своих подданных, либо ему, как злостному язычнику, будет объявлена война. В тот момент Святой Престол ещё не оправился от ударов, нанесённых по нему реформацией, но де Толедо сказал, что саму войну объявлять не обязательно, можно ограничиться торговой блокадой, объявив анафему всем тем, кто будет торговать с язычниками вопреки запрету. Если же Манко согласится на миссию, то через неё можно будет взять страну изнутри. Наверняка среди высокопоставленных особ найдутся такие, которые по тем или иным причинам недовольны Манко, считают себя несправедливо обиженными или сами в глубине души метят на престол. Можно будет попробовать разжечь смуту вроде той, которая предшествовала вторжению испанцев или просто попробовать в результате дворцовых интриг убрать Манко по-тихому (европейцы того времени, обманутые собственной пропагандой, были вполне уверены, что власть в Тавантисуйю передаётся чисто по праву сильного, безо всякого закона). Вообще знание внутренних раскладов Тавантисуйю могло открыть самые неожиданные возможности.

Когда ультиматум насчёт миссии пришёл к Манко, это привело его в лёгкое недоумение. Он не понимал какое место в жизни белых людей занимает религия. Конкистадоры, в плену которых он провёл юность, хотя и поминали всуе бога и черта, не были религиозны в том смысле, в каком религиозны люди, сверяющие свою жизнь с писанием. Даже поверхностному наблюдателю было очевидно, что в основе их действий лежит не вера, а вполне земные мотивы, которые лишь иногда пытались прикрыть религиозными соображениями, не особенно-то искусно. Ну а купцы, с которыми он имел дело потом, специально предпочитали плавать на кораблях такого водоизмещения, чтобы не брать с собой священника. Конечно, в плену Манко случалось слушать и христианские проповеди, но он их откровенно не понимал. Для него с детства было само собой разумеющимся, что у каждого народа есть свои боги(они же были часто и предками), которым он оказывает почтение. Конечно, при случае нет ничего плохого в том, чтобы почтить чужих богов, в том числе и с целью оказать почтение их народу, а когда инки присоединяли к себе другие народы, они не лишали их своих культов, если только те не были связаны с человеческими жертвоприношениями. Но Манко искренне не понимал, почему христианского бога может оскорбить непоклонение со стороны жителей Тавантисуйю, и тем более поклонение их другим богам. Но так или иначе он рассудил, что открытие миссии будет меньшим злом, чем широкомасштабная война, и дал своё согласие. Постфактум можно сказать, что он совершил ошибку, но в тот момент он не мог этого понимать. К тому же открытие христианской миссии всё-таки задержало войну на несколько месяцев, за время которых во многом удалось шире развернуть собственное оружейное производство, и если бы выгадать удалось бы не месяцы, хотя бы пару лет, то Великая Война не была бы столь кровопролитна. Но увы, Манко не мог предвидеть будущего.

Христианская миссия не достигла в Тавантисуйю сколько-нибудь значительных успехов. Поначалу некоторые проявляли к христианству интерес, и даже крестились, но потом многие отошли, кто тихо, а кто даже с некоторым скандалом, но ни один из этих случаев не был вызван давлением со стороны властей. Причина была в другом -- образ жизни тавантисуйцев был совершенно не рассчитан на церковь и принявший христианство в силу этого оказывался в довольно сложном положении. Например, как ему было быть с тем, что каждый здоровый юноша должен был пройти армию и там приносить присягу по языческому обряду, кухня тавантисуйцев была совершенно не рассчитана на посты и т. д. У многих тавантисуйцев недоумение вызывало также безбрачие монахов. Идея, что брачная жизнь заключает в себе нечто грязное, какую-то вину, была чужда язычникам, незнакомым с понятием первородного греха. Наоборот, с их точки зрения любой нормальный мужчина (женщина -- уж как жизнь сложится) должен был позаботиться о том, чтобы оставить потомство. Итак, при добровольном распространении христианство в Тавантисуйю было обречено оставаться религией незначительного меньшинства, но миссионеров такое положение дел устроить не могло.

Также надо подробнее рассказать о самих миссионерах. Сначала миссия состояла только из одного человека, монаха Маркоса. Это был прямолинейный фанатик, готовый без разбора накидываться на всё языческое, не особенно-то заботясь о том, как его филиппики выглядели в глазах обличаемых им окружающих. Точнее, их гнев и возмущение казались ему наилучшим доказательством собственной правоты. В глубине души он, видимо, мечтал стать христианским мучеником, убитым за веру, и ради этого один раз устроил весьма рискованный демарш -- сжёг со своими немногочисленными сторонниками одну из уак, обставив это как самое настоящее аутодафе и читая при этом "Te Deum". Этот провокационный поступок, естественно, вызвал возмущение, многие требовали казни негодяя, однако его спас сын Манко, Титу Куси Юпанки. Отличавшийся здравым умом и незаурядными дипломатическими способностями, он сумел убедить даже самых яростных сторонников высшей меры, что это неизбежно приведёт к войне, в результате которой будут осквернены сотни уак, а те, кто требует казни монаха, сами могут попасть на костёр. В результате монаха только выпороли.

О самом Титу Куси надо сказать несколько слов отдельно. Самый талантливый и самый любимый из сыновей Манко (впрочем, у инков обычно самый талантивый сын и был самым любимым) он не без основания рассматривался многими, в том числе и отцом, как будущий Первый Инка. Конечно, было несколько против традиций, чтобы наследником становился не тот, кто управляет какой либо областью или крупным городом, а человек, отвечающий за дипломатию и внешнюю торговлю, однако было ясно, что после прихода испанцев обстановка изменилась, и и само существование Тавантисуйю зависит в первую очередь от внешней политики, так как:

-- Только через внешнюю торговлю можно было добыть новые технологии.

-- С помощью дипломатических мер было необходимо не допустить, чтобы христианские страны объединились против языческой страны в единый фронт. Тут необходимо было тонко играть на противоречиях между ними, а для этого, в свою очередь, необходимо было быть в курсе всех европейских дел.

Только успешное решение этих двух задач могло обеспечить для Тавантисуйю мир, и их пытались решить, но обстоятельства, в конечном счёте, оказались сильнее.

Итак, Титу Куси Юпанки должен был стать преемником Манко, и именно по этой причине вызывал интерес у христианских монахов. План их был таков -- обратить принца в христианскую веру с тем, чтобы он потом насильно крестил свой народ. Титу Куси первое время с охотой слушал христианские проповеди, так как присланный на помощь брату Маркосу брат Ортис был, в отличие от коллеги, человек образованный и к тому же помимо проповедей рассказывал немало интересного о жизни в христианских странах. Титу Куси слушал монаха с интересом. Поскольку он старался быть с монахами как можно более дипломатичным, в какой-то момент Ортис решил, что наследник престола находится полностью под его влиянием, и потому был неприятно удивлён, обнаружив, что это не так, ибо проявлявший интерес к христианской вере Туту Куси не думал отказываться от участия в языческих обрядах, да и обращать свою страну в христианство не думал. Тогда миссионеры решили его убрать, дав ему яду под видом лекарства. Заговор, однако, вскрылся, и убийцы были казнены, но это уже не могло воскресить несчастного Титу Куси.

Смерть любимейшего сына Первого Инки не могла не поставить ситуацию на грань войны, но как ни велико было горе Манко, он понимал, что война принесёт во много раз больше бед и всё-таки попытался решить проблему дипломатическим путём, говоря, что казнь убийц ни в коем случае не означает враждебности к христианству как таковому, и что войны он ни в коем случае не желает. Он был даже готов согласиться на присыл ещё одной миссии, но белые люди поступили хитрее. С одной стороны, от лица Испанской Короны пришло прочувствованное письмо, в котором изъявлялось соболезнование горю несчастного отца, потерявшего своего сына, с другой -- при помощи Церкви нагнеталась истерия, готовившая общественное мнение к очередному Крестовому Походу против язычников, поднявших руку на Служителей Божьих. Однако об этой истерии в Тавантисуйю не знали, вот почему нападение на корабли, охранявшие побережье, было воспринято как неожиданность и не все даже догадались, что это начало большой войны.

Именно так, без объявления войны и предъявления каких-либо претензий к Тавантисуйю началась Великая Война. Поначалу испанцам сопутствовала удача. После непродолжительной осады главный порт страны Тумбес был взят штурмом(говорили, что тут не обошлось без измены), и далее враги шли по стране подобно лавине, сметая всё на своём пути. Они дошли до Кито, окружили Северную Столицу кольцом осады, однако не смогли ни взять город штурмом, ни принудить мучимых голодом и жаждой жителей к сдаче. Те слишком хорошо помнили, каково было под испанцами в прошлый раз и по сравнению с этим даже смерть от голода и жажды в осаждённом городе казалась не такой уж страшной участью. Тем более что де Толедо, объявленный вице-королём покорённых территорий, установил на них жуткие порядки. Всё население там обязательно должно было быть крещено и воцерковлено, что позволяло установить за всеми жителями полный контроль при помощи регулярной исповеди. Тот, кто от неё уклонялся, немедленно попадал под подозрение.

Де Толедо запретил и велел сжечь все до единой книги, напечатанные в Тавантисуйю, а также велел убивать всех инков вместе с семьями, объявив их потомками взбунтовавшихся против Бога ангелов, семя которых, в Старом Свете уничтоженное потопом, должно быть уничтожено очистительным огнём инквизиции и в Новом. Также должны были быть сожжены все "языческие жрецы", то есть амаута, запрещены все языческие обряды, театр, песни и танцы. Де Толедо дошёл даже до того, что запретил матерям носить маленьких детей в подвязке за спиной, сочтя это, видимо, или слишком национальным обычаем, или решив показать, что ничего полезного индейцы до завоевателей создать не могли, и потому всё, что у них было отличного от европейцев, должно быть предано забвению, ведь вице-король хотел даже местные языки запретить.

Но завоеватели не рассчитали одного. Манко тоже учёл опыт прежних войн, и тоже сделал из него немало важных выводов. Прежде не все хотели бороться потому что не понимали, что под испанцами жить невозможно. Значит, надо донести это до всех и каждого. Пропаганда во время Великой Войны была на высоте, тем более что грамотные крестьяне теперь могли не ждать публичных зачитываний информации гонцами, а передавали друг другу газеты, в которых как рассказывалось об ужасах, чинимых врагом, так и о подвигах, совершённых воинами инков. Последнее предотвращало панику и уныние. Войска испанцев, дошедшие почти до Куско, были отброшены назад, и постепенно вся страна была очищена от врага. Да и полководческий талант Манко испанцы слишком рано сбросили со счетов.

Да, победа была достигнута, но какой ценой -- страна опять лежала в руинах, население её было ополовинено. Правда, плановая экономика позволяла сравнительно быстро восстановить хозяйство, но не менее тяжёлыми были политические последствия. То, что большинство инков погибло в боях означало тяжёлый урон, который, однако, теперь уже не так было трудно восполнить. Уже можно было набрать новых кадров из ставшими грамотными крестьян. Хуже оказалось другое -- война очень сильно подкосила здоровье Манко, и встал вопрос о преемнике, однако война же выкосила почти всех его сыновей. Те, чтобы доказать, что они достойны своего отца, должны были идти в бой впереди всех, увлекая в атаку других, и гибли нередко одними из первых. Впрочем и плен для любого инки означал смерть. Хотя когда в плен из-за предательства попался Тупак Амару, среди испанцев были те, кто уверял, что проливать королевскую кровь ни к чему, и что сын монарха может быть ценным заложником, да и вообще лучше уговорить сначала хотя бы его креститься, нежели казнить, обрекая на адские муки, но де Толедо был непреклонен -- казнить потомка Солнца, чтобы другим неповадно было. При этом обставив это как можно более торжественно-издевательским для инков образом. По форме казнь представляла собой издевательскую пародию на коронацию. Надо сказать, что юноша повёл в плену себя очень достойно, креститься отказался наотрез, а перед казнью оттолкнул палача, и прямо с эшафота обратился к народу с призывом продолжать борьбу, таким образом сорвав планы де Толедо. Казнь Тупака Амару не запугала народ, а наоборот, подхлестнула партизанскую борьбу.

Но как бы то ни было, оставшемуся почти без сыновей Манко нужно было выбирать наследника. Правда, у него некоторых из его погибших сыновей остались внуки, плюс у него всё-таки был едва заставший войну краешком юности сын по имени Горный Поток, но было неясно, насколько он пригоден к престолу. Кроме того, он в детстве перенёс одну из завезённых из Европы болезней, от которой дети обычно умирали, а немногие выжившие нередко становились бесплодными. Последнее, конечно, не мешало исполнению государственных обязанностей, но впоследствии могло породить тяжёлый кризис, так что некоторые советовали Манко выбрать себе преемника из внуков, при том, что те ещё слишком малы. В конце концов Манко решил всё-таки в качестве наследника выбрать Горного Потока с тем чтобы если он и впрямь окажется бесплодным, то никто ему не помешает выбрать наследника среди племянников.

Хотя Великая Война уничтожила большую часть аристократии и путь наверх не был закрыт для людей из простого народа, но всё-таки деление на аристократию и народ упорно воспроизводилось. Любой тавантисуец был должен закончить школу-четырёхлетку, после которой, если он хорошо сдавал экзамены, можно продолжить образование. Взяток и липовых отметок в Тавантисуйю не было в принципе, но... гораздо сильнее был стереотип, что сын должен наследовать профессию отца, поэтому рыбаки и крестьяне не особенно стремились к тому, чтобы их дети становились большими начальниками, а для детей инков наоборот, было позором хорошо экзамены не сдать, потому что в противном случае в жизни не оставалось никаких перспектив -- жить с клеймом неудачника очень сложно, и единственный выход для таких был -- уехать на малозаселённую окраину страны, где о своём происхождении можно было не распространяться.

Однако низкая вертикальная мобильность почти никем, кроме самых дальновидных инков, не воспринималась как проблема. В Тавантисуйю сама возможность подняться из низов наверх отнюдь не всеми рассматривалась как удача. Дело в том, что хотя высший чиновник или военачальник имел ряд привилегий, мог жить двухэтажном дворце и есть мясо ламы не только по праздникам, он в случае нарушения законов или просто серьёзной ошибки мог поплатиться жизнью, и уж во всяком случае мог быть лишён своего поста с позором, а это было даже пострашнее смерти. Ведь опозоренный был обречён на всю оставшуюся жизнь стать слугой. Само по себе быть слугой не входило в реестр наказаний, но законы Тавантисуйю были таковы, что каждый человек обязан был работать, а поскольку бывший чиновник не владел навыками земледелия или ремесла, то ему только слугой быть и оставалось.

Под слугами в Тавантисуйю понималась не только и не столько домашняя прислуга, слугами называли всех тех, кто выполнял те или иные работы, которые в других обществах выполнялись неквалифицированными наёмными работниками. В государстве инков, разумеется, частного найма не существовало, как не было и парий, лишённых всего, и потому вынужденных идти в подёнщики. Слуг по работам распределяло государство, следя впрочем, за тем, чтобы объём работ был работникам по силам, слабосильных не ставили ворочать камни.

Сам по себе труд в Тавантисуйю был одновременно и правом, и обязанностью. (С точки зрения европейца право и обязанность кажутся чем-то противоположным, второе воспринимается в лучшем случае как плата за первое, но для тавантисуйцев это были скорее две стороны одной медали). В стране не было и не могло быть нищих и бродяг. Каждый человек был с рождения прикреплён к своему айлью, из которого он не мог уйти в никуда. Разумеется, это не значит, что жители были прикованы к своим айлью как крепостные, и не могли покинуть его ни при каких обстоятельствах, как это рисовали в своих воспоминаниях некоторые конкистадоры. Во-первых, все здоровые юноши должны отслужить пять лет в армии, а во-вторых Тавантисуйю не было застывшим и закостеневшим обществом, там строились новые города и заселялись полупустынные окраины, а значит, нужны были люди, чтобы их заселять. Если человек по каким-то причинам не мог ужиться в своём айлью, он мог решиться на переселение, естественно, уведомив местные власти о своём намерении. Война также изрядно перемешала население, так что после двух войн с европейцами родственники нередко оказывались в разных частях страны, и нередко, потом найдя друг друга желали воссоединиться, и это тоже была вполне себе причина для переезда.