Трупорот и прочие автобиографии

Самодельные монстры

Можно ли назвать мое детство счастливым? Даже не знаю… не знаю, что вам сказать.

Если под счастьем понимать удовлетворение физических потребностей, будь то пища, кров над головой или забота о здоровье, то да – безо всяких сомнений, я рос счастливым ребенком! Насколько помню, я никогда не голодал (если не считать обычного детского нытья, мол, «когда ужин, умираю с голоду!»). Отец давал деньги на карманные расходы; мать старалась одевать по последней моде (правда, фотографии тех лет я стараюсь не разглядывать – стыдно до жути). Стоило мне пожаловаться на малейшее недомогание, как меня срочно везли к врачу (и происходило это довольно часто: то я падал в гараже и ударялся головой о бетонный пол, то мать обнаруживала загадочную шишку у меня между бровей – в силу возраста уж не помню всех подробностей).

Если же трактовать счастье как взаимопонимание в семье и поддержку близких, то все намного сложнее. Разумеется, я любил родителей, как и полагается всякому ребенку, но эта любовь была пронизана страхом. Я боялся не физического наказания, нет; не припомню, чтобы на меня поднимали руку, разве что изредка шлепали по заднице, когда я был совсем маленьким. Отец иногда грозился меня выпороть, но лишь на словах, чтобы я прекратил ему перечить. Я был старшим ребенком в семье. Мать долго, семь лет, не могла забеременеть, и когда я наконец появился на свет, меня чуть не задушили любовью. Возможно, именно поэтому я крайне чувствительно воспринимал малейшие перемены в родительском настроении, особенно когда родился мой младший брат, а потом – сестры. Мои чувства к родителям сложно описать одним словом: я испытывал к ним неистовую, почти животную любовь, но она была пронизана ревностью, разочарованием и чувством вины.

Семья росла, а дом становился теснее: жилье, рассчитанное на троих, с трудом вмещало шесть человек. Отец с матерью старались выделить каждому свой уголок: диван переставили в гараж, из гостиной сделали спальню, мы с братом заняли прежнюю родительскую комнату, а сестры – мою бывшую детскую. Кстати, забавный факт: какими бы разными мы с братом и сестрами ни выросли, каждый из нас сейчас живет в большом доме, где у него есть личное пространство.

Простите, отвлекся. Дело в том, что эмоции, которые я испытывал в детстве, казались слишком огромными и непомерными для моего организма. Они бурлили во мне, порой прорываясь наружу. Можно сравнить меня с городом из фильмов про чудовищ, которые крутят ночами по телевизору: вот все мирно и спокойно, а через минуту огромная рептилия крушит здания, давит автомобили с автобусами и дышит пламенем на толпы бегущих людей. После подобного выброса эмоций я всякий раз чувствовал себя разбитым и пустым, особенно если выплескивал злость.

Много ли было у меня игрушек?.. Да, вы правы! Как раз про игрушки я и хотел сказать. Денег в нашей семье на них не жалели. Чаще всего покупали боевые фигурки – хотя в то время, кажется, они назывались иначе, как именно – не вспомню. Сперва у меня появился солдат из «Джи-Ай Джо»: большой, на шарнирах, с волосами и бородой из мягкого пушистого волокна, которое сбивалось в комки, если искупать игрушку в ванне. Потом Орлиный глаз: он мог сканировать пространство вокруг себя, вращая зрачками, если дергать за рычаг на затылке. Был еще Кунг-фу-Хват с руками из мягкого пластика, который вскоре начал крошиться. На смену им пришло новое поколение фигурок из «Звездных войн»: они были меньше, плохо гнулись, но считались ужасно крутыми. Вместе с машинками из наборов мне дарили их на все праздники.

Однако больше всего я мечтал о фигурке, которую видел только по телевизору. То был Годзилла, король монстров, чьи приключения я обожал еще с первого класса, когда мне пересказали сюжет (как впоследствии выяснилось, весьма неточно) «Годзиллы против Кинг-Конга». Японская рептилия впечатлила меня до глубины души: может, потому что была похожа на динозавров, которых я боготворил, как и все мальчишки моего возраста, а может, потому, что в конце Годзилла не умер, а просто ушел, чтобы появиться в следующем фильме. Никогда не любил трагедии. Впрочем, какому ребенку они по душе?

В одном из фильмов, «Годзилла против Гидоры», показали мальчика, сына кого-то из героев, у которого было несколько фигурок Годзиллы. Когда я увидел их, то потерял покой и долго искал нечто подобное по всем магазинам игрушек, но у нас таких не продавалось. Интернета в те времена не было, и я понятия не имел, где их можно достать. Меня мучило нехорошее предчувствие, что они продаются только в Японии или вовсе представляют собой реквизит, сделанный специально для фильма.

Мне так хотелось заполучить фигурку Годзиллы, что в четвертом классе я смастерил ее сам. Взял Капитана Кирка (тот не слишком мне нравился), снял с него форму и ботинки, раскрасил засыхающим зеленым маркером. На скотч прилепил к спине треугольные зубцы, кропотливо вырезанные из картона, к заднице приклеил хвост из алюминиевой фольги. Попытался соорудить морду рептилии из того же картона и скотча, но добиться сходства так и не сумел. И все же фигурка, если включить воображение, получилась отдаленно похожей на Годзиллу, поэтому за неимением лучшего я использовал ее в своих играх.

Из картонных втулок, корешков от блокнотов с отцовской работы, фольги и скотча я сооружал для своего монстра здания, которые тот мог разрушить. Например, я стащил у мамы противень, застелил его фольгой, сделав подобие реки Гудзон, и склеил картонный мост, а рядом поставил макет Гражданского центра и нескольких высоток, которые помнил по поездкам в Поукипзи. Разумеется, пропорции я не соблюдал, но все равно вид знакомых пейзажей, по которым шагает огромное чудовище, вызывал в душе трепет. Однажды, разыгравшись не на шутку, я смастерил декорации на половину обеденного стола. Начертил на большом листе карту нашего района, а из зубочисток, которые лежали в ящике кухонного стола (видимо, остались после какого-то праздника), сделал деревья. Палочки я воткнул в кусочки ластика, чтобы не падали. В шкафу, где хранились лекарства и косметика, нашел пакетик ватных шариков, измазал их зеленой краской и нацепил на зубочистки вместо листьев. Из разномастных коробок, которые раздобыл в гараже или склеил самостоятельно, соорудил макет нашего дома и соседних зданий, в том числе начальной школы, где я учился, детского садика в паре кварталов от нас и болота.

Маму так впечатлил результат моих стараний, что она решила сфотографировать меня на его фоне, попросив взять в руки импровизированного Годзиллу. Брат, который постоянно терся рядом и стоял у меня над душой, сказал, что получилось классно (больше затем, чтобы задобрить маму). Сестры мой проект проигнорировали, а отец, вернувшись с работы, увидел лишь половину конструкций (остальное, к маминому сожалению, я успел разрушить), но все-таки тоже меня похвалил.

Все комплименты я пропустил мимо ушей. Мое воображение занимали фантазии: очень яркие, почти как воспоминание. Я стоял на крыльце. На севере, за широким заросшим полем через дорогу от нашего дома, шагал Годзилла – огромный, с небоскреб ростом. Он двигался неспешно и задумчиво, но каждый его шаг приближал чудовище на добрых пятьдесят метров. С веток в панике слетали птицы. Позади скрипел дом, дрожала земля; на полке звенели мамины очки. Деревья трещали и ломались, сминаемые под ногами Годзиллы, будто трава. Он опустил когтистую лапу размером с сарай на поле через дорогу и замер. Окинул горящим белым взглядом возникшие перед ним дома и школу, словно гадая, что это за странные кусты. Я слышал, как монстр дышит, втягивая и выпуская мощные потоки воздуха. Он издавал низкий ровный гул, точно земные плиты накатывают друг на друга. От рифленой шкуры исходил жар, заставлявший увядать и чернеть высокую траву. Даже у меня по всему телу выступил пот. В ноздри ударил запах горелого металла.

Годзилла открыл пасть и зарычал, а я зажал уши руками и припал к крыльцу, словно мог укрыться от этой твари, чей грохот выбивал стекла во всех домах в округе, в том числе и в моем. Годзилла шагнул вперед. Земля вздрогнула, меня швырнуло на спину. Монстр взял правее и направился к дому Эдди Айсли, который стоял неподалеку от нашего. Левая нога чудовища пронеслась над серым фермерским домом мистера Уорнера и снесла фасад; остальная часть здания качнулась, наполовину осыпавшись. Правая нога накрыла двухэтажный голубой особняк Айсли, и тот лопнул, точно воздушный шарик. Куски кровли, обшивки и стен полетели во все стороны. Но тварь не угомонилась: увидев, что задняя часть дома с террасой устояла, как и небольшой сарай, где мистер Айсли хранил инструменты и в непогоду держал машину, чудовище дважды подняло и опустило гигантскую лапу, растаптывая то, что осталось от особняка Айсли, в щепки. Из-за тряски дом Уорнеров окончательно рухнул, а меня подбросило, словно на батуте. Годзилла шагнул вперед и пнул сарай, который скрылся в облаке осколков, а черная крыша взмыла в воздух. Монстр фыркнул и пошел дальше по улице.

Спрашиваете, что я при этом испытывал? Неописуемую радость! Увиденное – а я, клянусь, увидел эту сцену воочию, будто она развернулась в реальности, на моих глазах, – заставило меня трепетать от восторга. Ужас от появления чудовища не шел ни в какое сравнение с ликованием, которое бушевало в душе. В кои-то веки мои эмоции были соразмерны окружающему миру!

Особенно радовало, что Годзилла разнес вдребезги дом Эдди Айсли.

Эдди… Пожалуй, из-за него я тут с вами и разговариваю – из-за него и из-за того, что с ним произошло. Мы были ровесниками и учились в одном классе с тех самых пор, как его семья поселилась по соседству (я тогда был во втором классе). Кажется, Айсли приехали откуда-то из Аризоны, хотя не знаю, что привело их в такую даль, на север Нью-Йорка. Может, отца перевели в здешний филиал: он, как и все мужчины в городе, работал в «Ай-Би-Эм» (в то время долина Гудзона, от Уилтвика до Оссининга, включая Поукипзи и Ист-Фишкилл, считалась главной вотчиной компании).

Эдди был ниже меня ростом, но крепче сложен, особенно до пубертатного скачка, когда я резко вымахал выше матери. Руки и ноги у меня тогда казались чрезмерно длинными, будто тело заранее готовилось к грядущим переменам; волосы, светлые и тонкие, торчали как придется, а вот у Эдди была густая черная шевелюра, которую он с военным педантизмом зачесывал на правый пробор. Еще он носил тяжелые квадратные очки, а я своими обзавелся лишь в пятом классе.

Поскольку мы жили рядом и учились в одной школе, родители решили, что мы обязательно подружимся. Вдобавок у нас с ним были общие интересы, отчего мы неизбежно попадали в одну и ту же компанию (даже в начальных классах «ботаники» предпочитают держаться в стороне от «спортсменов», тем самым закладывая основы для будущего деления на группировки, которое станет особенно заметным в старших классах). Мы с Эдди не просто любили читать, мы выбирали одинаковые книги о древних культурах, о греках и римлянах, о викингах и самураях. Меня завораживали мифы и легенды, а Эдди – истории про битвы. Мы любили рисовать, но я подражал комиксам, которые читал запоем (герои там изображались крупным планом, в пафосной позе, в процессе совершения подвига или сразу после него), а Эдди предпочитал батальные сцены с крохотными, почти миниатюрными воинами, запечатленными в разгар грандиозного сражения. Мне нравилось, что его рисунки полны деталей; он же мои работы никогда не хвалил, лишь отпускал в их адрес ехидные комментарии.

Спустя три с половиной десятка лет я понимаю, что поступал он так из ревности. Эдди всегда любил выделяться: в классе старался первым поднять руку и ужасно злился, если кто-то справлялся с заданием лучше него, неважно, был то рисунок или сочинение, которое учитель предлагал прочитать вслух. Хотя за все три школьных года, что мы провели вместе, я не показывал особых успехов в учебе, Эдди все равно норовил меня поддеть.

Не знаю, где он мог научиться такому поведению. У него была старшая сестра, Иветта, но она, насколько мне известно, никогда не лезла в дела младшего брата. Родителей Эдди я помню плохо: у них было принято разуваться в доме и в качестве угощения мать подавала палочки сельдерея, намазанные арахисовым маслом. Она всегда приносила тарелку к нам в подвал, который Айсли обставили мебелью, сделав из него игровую. Часто улыбалась при этом, но у меня сложилось впечатление, будто она очень рассеянная: такое чувство, словно она постоянно прислушивалась, не звонит ли телефон и не стучат ли в дверь. Отца Эдди я видел всего несколько раз; он занимал в «Ай-Би-Эм» какую-то крупную должность. Он тоже запомнился рассеянным или, точнее, отрешенным. Не могу представить, чтобы столь меланхоличная пара отпускала в адрес сына язвительные замечания, приучая его к подобной модели поведения. Хотя кто знает?..

Как бы там ни было, Эдди не ограничивался словесными гадостями, а частенько выражал свое недовольство физически. Правда, делал он так лишь за пределами школы, а на людях предпочитал не рисковать. Даже на перемене, в разгар ссоры, если дежурный отворачивался и можно было толкнуть обидчика плечом или пнуть украдкой, он просто разворачивался и уходил. Если же броситься за ним и схватить за руку, он, не поддаваясь на провокацию, молча вырывался и шел дальше.

Однако за школьным забором, то есть у него в подвале, или в моей комнате, или во дворе, или на стадионе через дорогу, или на болоте, куда мы порой забредали в исследовательских целях, все было иначе. Эдди не просто отпускал ехидный комментарий по поводу моего рисунка, он обязательно выхватывал у меня лист, сминал его и швырял на пол вместе с фломастерами. Испытывая зависть к новой игрушке, которую прислали мне бабушка с дедушкой (например, к Колониальной гадюке из «Звездного крейсера „Галактика“», умевшей стрелять из носа красной ракетой), он слезно просил дать ее хоть на минутку и обязательно ломал (той же Гадюке он умудрился заклинить ракету, и она больше не стреляла). В ответ на мои возмущения Эдди с саркастичным видом извинялся и говорил, что рисунок никуда не годился, а игрушка – дешевый хлам.

Забавно: я не только помню, что испытывал в те моменты – смесь гнева, разочарования и обиды, накрывавшую меня огненным куполом, – но и сейчас, говоря про Эдди, чувствую в душе такие же эмоции. Как бы я ни считал себя взрослым, как бы ни возмужал, ни обзавелся седой бородой, стоит вспомнить скомканный лист бумаги или испорченную игрушку, и в моем сознании просыпаются маленький «я» и чувства, которые в тот момент в нем бушевали. Словно я все еще там, рядом с Эдди…

Знаю, знаю… Почему я просто не перестал с ним общаться, если он надо мною издевался? Отчасти я понимал, что это был бы самый оптимальный вариант. Однако поставить точку в наших отношениях я не мог. Какую бы выходку он ни устраивал, вскоре я против воли шел к его дому, стучал в дверь и спрашивал у миссис Айсли, выйдет ли он поиграть. Эдди появлялся на крыльце с легкой ухмылкой, говорившей о том, что он не чувствует за собой ни малейшей вины. Впрочем, первое время он вел себя прилично, воздерживаясь от комментариев в мой адрес.

Раз я не мог разорвать наше с ним общение, приходилось держать все, что мне дорого, подальше от его глаз, в том числе импровизированную фигурку Годзиллы, которая, несомненно, вызвала бы у него лютое презрение. До сих пор не знаю, как он умудрился ее найти…

Мы сидели в моей комнате, играли в «Стратегию» с моим младшим братом. Сначала мы с Эдди играли друг против друга, а брат наблюдал за нами; но потом, когда я победил Эдди, брат тоже попросился в игру. Эдди, раздраженный проигрышем, бродил по тесной комнате. Через три хода после начала партии я услышал:

– Это что еще такое?

Он держал в руках моего самодельного Годзиллу и недоуменно хмурил брови, пытаясь понять, что перед ним. Я открыл было рот, хотел сказать, что не знаю, лишь бы отвлечь Эдди и забрать игрушку, но младший брат меня опередил:

– Эй, у него твой Годзилла!

Эдди, мгновенно сообразив, что к чему, ухмыльнулся и сказал:

– Годзилла, значит?

Размашистым жестом он оторвал фигурке голову и швырнул через всю комнату. Я вскочил на ноги, зацепил кроссовкой доску и сбил фишки. Эдди тем временем схватил фигурку с двух сторон и переломил пополам. Разжав пальцы, он бросил обломки на пол.

– Что-то не похож он на короля монстров!

Мой брат, совершив смелый и безрассудный поступок, схватил меня за ноги. Если бы не он, я бросился бы через комнату. Я уже представлял, как прыгаю на кровать и лечу в сторону Эдди. Я был не просто зол, не просто обижен – я испытывал такую запредельную ярость, что на мгновение показалось, будто стоит протянуть руку, и бешенство выльется из меня белым пламенем, которое сожжет Эдди Айсли дотла, оставив от него тень на стене.

Брат, не разжимая хватки, крикнул Эдди:

– Уходи!

Хотелось бы сказать, что тот, увидев меня в таком состоянии, испугался, растерял дурацкую ухмылку и задом попятился к выходу. Но нет. Он просто открыл дверь, вышел в коридор и покинул дом, не сказав ни слова. Брат держал меня до последнего. Я хотел дать ему затрещину, но было некогда. Я бросился к выходу, распахнул дверь с такой силой, что висящие на ней жалюзи жалобно звякнули, и выскочил на крыльцо. Эдди шагал через поле между нашими домами. Он уже добрался до пары огромных елей, росших на краю соседнего участка. Не знаю, слышал ли он, как грохнула у нас дверь, но оглядываться не стал. Я хотел рвануть за ним, только вот расстояние было слишком велико: если догоню, то уже возле дома. Устраивать драку у него во дворе бесполезно – меня выставят зачинщиком и отругают. Поэтому я подождал, когда Эдди скроется за деревьями, вернулся в дом, закрыл дверь, запер ее на замок и прошел в свою комнату, чтобы спланировать месть.

Подготовка не заняла много времени. На следующий день после школы я пошел на задний двор к садовому сараю, где отец складывал ветки, обломившиеся из-за ветра и наледи. Куча росла после каждой грозы, а осенью мы засыпали ее опавшей листвой и поджигали. Я перебрал ветки и нашел самую удобную – чуть длиннее моего роста, прямую и не слишком тяжелую. Оборвал с нее уцелевшие листья, отнес на крыльцо, положил на стол для пикника. Потом сходил в дом за рулоном клейкой ленты и ножницами. Вернувшись, достал из кармана перочинный ножик. Отец купил его на прошлых каникулах в сувенирном магазине при форте Уильям-Генри на озере Джордж. На рукояти была зелено-коричневая гравировка. Я раскрыл клинок, приложил нож к узкому концу ветки и обмотал несколькими слоями скотча, в результате получив неплохое копье. Заносить оружие в дом я не стал – мама сочла бы его хламом, – поэтому я отнес копье в сарай и спрятал за дверью.

Нет, убивать Эдди я не планировал, это не исповедь убийцы. Просто ярость, которая охватила меня в тот момент, когда он разломил надвое моего самодельного Годзиллу, не унималась. Я никак не мог успокоиться. К злости примешивалось горе; к глазам подкатывали слезы всякий раз, стоило увидеть обломки фигурки, которой я посвятил столько времени. Брат предложил взять у отца клей и починить ее. Я, в кои-то веки не велев ему заткнуться, молча покачал головой.

В детстве ты губкой впитываешь любую обиду, потому что не умеешь с ней бороться. Когда обзывают, тебе больно вдвойне, поскольку ты боишься, что обидчики правы. Моя любимая игрушка оказалась испорчена – возможно, я это заслужил… Чтобы доказать обратное, срочно требовалось выставить Эдди слабаком и неудачником.

Да, непростая логика для десятилетнего мальчишки. Разумеется, я мыслил совсем другими понятиями. У меня сложился вполне конкретный план. Я решил сказать Эдди, что собираюсь прогуляться на болото, и спросить, не желает ли он составить мне компанию. Эдди, естественно, примет приглашение. Мы не общались с тех пор, как он сломал мою фигурку, а в школе я старательно сдерживал эмоции: даже когда Эдди спросил, как поживает Годзилла после встречи с Рукой Айсли, я лишь натянуто улыбнулся и, будто стесняясь, отвел глаза. Вдобавок Эдди мнил себя великим следопытом (я говорю «мнил», поскольку во время наших прежних вылазок он не производил впечатление человека, способного ориентироваться на местности).

Вооружившись копьем, я планировал завести Эдди в самую глубь болота, куда мы прежде не забирались, – в глухие незнакомые дебри. Когда мы окончательно заблудимся, я потребую, чтобы он извинился за то, что сломал моего Годзиллу, и за все прочие издевательства. Если надо, пригрожу копьем. Использовать оружие на практике вряд ли придется. Эдди – обычный хулиган, а судя по тому, как их показывают в комиксах, фильмах и телепередачах, они трусы, которые поджимают хвост, стоит дать хоть малейший отпор. Не могу описать словами, с каким восторгом я предвкушал нашу прогулку. Лежа ночью в постели, я воображал, как Эдди будет стоять по колено в болотной жиже, озираться по сторонам и, тряся губами, глотать слезы.

Увы, на практике мои мечты не оправдались. Поначалу все шло гладко, но на болоте планы пошли насмарку. Едва мы ступили на грунтовый гребень, служивший тропинкой, как Эдди обогнал меня и ушел вперед. Копье он заметил сразу, но ничего не сказал, только прищурился и дернул головой. В прежние вылазки я не брал с собой лишних предметов, потому что боялся утопить в мутной воде. То, что я изменил привычкам и взял оружие, заставило Эдди насторожиться. От прогулки он отказываться не стал, но и слишком близко подпускать меня не рискнул.

Я рассчитывал, что мы пойдем прогулочным шагом, однако Эдди резво перепрыгнул с края грунтовой гряды на первый камень с травянистой макушкой, которые цепочкой уходили вглубь болота, и, пока я топтался на тропе, перескочил на соседний бугор. Обычно я не уступал ему в ловкости, умея балансировать на грунтовых кочках, торчавших из трясины, но в тот раз мне мешало копье. Пару раз я промахнулся мимо камня и зачерпнул кроссовками холодной воды.

Чем глубже мы уходили в болото, тем гуще становился воздух, влажный и тяжелый от вони скунсов, населявших заросли по обе стороны. Футболка прилипла к вспотевшей спине. Вокруг носились тучи крошечных жучков. Стоило перепрыгнуть на соседний камень, как насекомые тут же залепляли глаза и нос.

Мы добрались до незнакомых мест. Эдди вскарабкался на ствол огромного поваленного дерева, пробежал по нему до макушки и перепрыгнул на очередной камень из архипелага, уходящего вдаль. Я с трудом за ним поспевал. Из кочек торчали лопухи исполинского папоротника, которые хлестали по ногам, мешая прыгать и норовя столкнуть в воду. Нас окружали огромные деревья, увитые мхом и плющом; среди листьев раздался птичий крик, больше похожий на вопль обезьяны.

Я крепко сжимал копье, переживая за сохранность предмета, лежавшего в правом кармане джинсов. Туда я засунул оторванную голову самодельного Годзиллы, намереваясь предъявить ее Эдди, когда буду требовать извинений. Беда в том, что карман был мелким, а джинсы – чересчур тесными, и голова фигурки норовила оттуда выпасть.

Все происходило совсем не так, как я представлял. Ярость, которую я старался сдерживать и направить в намеченное русло, сочилась сквозь трещины в моем плане, будто радиация из разрушенного реактора. Казалось, она выплескивается в окружающее пространство, заставляя его колыхаться простыней на ветру. В пылу эмоций я ощущал чужое присутствие, словно нечто поджидало меня за пределами видимости. Оно было огромным, размером с болото, и совершенно чуждым этому миру.

Когда Эдди добрался до островка, где росла пара крепких берез, он остановился. Я решил воспользоваться случаем и принялся торопливо прыгать с кочки на кочку, не замечая, что одна из кроссовок промокла насквозь. «Вот оно! – думал я. – Вот оно, сейчас!»

Эдди ударил меня сразу, едва я прыгнул на островок. Кулак угодил в живот, выбивая из легких воздух. Взмахнув руками, я попытался удержаться на камне, но не смог. Под ногами хлюпнула трясина. В первый ужасающий миг я решил, что сейчас меня засосет с головой и я утону в непроглядной тьме. Однако под ногами нащупалась земля. Я промок до подмышек, но гибель мне не грозила.

– Эдди! – крикнул я. – Какого хрена?!

– Заткнись! – велел он.

Эдди присел на краю камня и потянулся за выпавшим копьем. Я рванул за ним, но Эдди оказался быстрее и первым выхватил его из воды. Пока я с трудом поднимался на ноги, Эдди с интересом осмотрел копье и как всегда скорчил презрительную гримасу.

– Перестань! – возмутился я.

Он схватил копье с двух сторон и с размаху опустил на колено. Древко громко хрустнуло.

– Эй! – крикнул я.

Основание копья Эдди швырнул направо, а навершие с перочинным ножиком – влево. Обломки улетели в кусты. Куда они упали, я не видел.

– А чего ты ждал? – хмыкнул Эдди. – Желаю удачно добраться до дома!

Он развернулся и зашагал к противоположному краю камня. Прыгнул между березами на соседнюю кочку, не обращая внимания на мои крики и мольбы подождать, и скоро скрылся из виду.

Ярость, и без того тлевшая внутри, разгорелась факелом: я осознал, что карман пуст, а голова Годзиллы пропала. Еще никогда прежде я не испытывал подобного. Эмоции захлестывали меня с головой, словно океанские волны. Болото будто разверзлось, и я краем восприятия ощутил чужое присутствие.

То, что случилось дальше, началось с раската грома; мощного рокота, который пронесся по болоту в мою сторону, подняв перед собой стену из древесной коры и листьев. Я припал к земле, но успел увидеть прокатившуюся по воде волну, от которой, словно травинки, затряслись деревья. Земля под ногами прогнулась, как шкура огромного зверя, дернувшегося от щекотки, отчего меня подбросило в воздух. Какое-то время я висел в пустоте, потом меня швырнуло на островок. Обессиленный, испуганный, я съежился в комок, а деревья вокруг затрещали и принялись падать в воду, которая плескала во все стороны и билась о камень.

Я просидел там несколько часов, прежде чем меня нашли спасатели. Не успели подземные толчки успокоиться, как наши с Эдди матери бросились звонить друг другу. Они знали, что мы собираемся на болото. Уже позднее ученые определили, что эпицентр так называемого «сейсмического инцидента» находился в болоте – по моим подсчетам, примерно в ста пятидесяти метрах к юго-востоку от того места, где меня обнаружили. Отца срочно вызвали с работы, вслед за ним прибыли спасатели. Здания, которые находились в непосредственной близости от болота, пошли трещинами (в спортзале, например, обрушился потолок), но пострадавших оказалось на удивление мало, что позволило быстро организовать поиски двух пропавших школьников. Увидев, во что превратилось болото, спасатели вызвали подкрепление. На просьбу откликнулись пожарные, парамедики и неравнодушные граждане, услышавшие новость по радио. Кто-то раздобыл карту болот, и люди, собравшиеся на школьной парковке, включая наших с Эдди родителей, разделились на несколько групп и принялись прочесывать местность. Так меня и нашли.

А Эдди – нет. Та часть болота, куда он ушел, провалилась на пять метров. Говорят, внизу были пещеры, и когда землю затрясло, они обрушились, создав воронку, куда засосало все вокруг, включая Эдди. По крайней мере, так гласила теория. Эдди искали десять дней, пригнали экскаваторы, перекопали половину болота, но тело так и не нашли.

Айсли переехали спустя пару месяцев; их сына объявили пропавшим без вести и, по всей видимости, погибшим. За все время они ни разу не подошли ко мне и не спросили о последних минутах его жизни. Я в ужасе ждал этого разговора и на всякий случай придумал байку о том, что я подвернул лодыжку, а Эдди побежал за помощью. Однако врать, к счастью, не пришлось. Сомневаюсь, что мне удалось бы их обмануть.

Спрашиваете, что я тогда почувствовал? Облегчение, радость… И некоторую вину. Правда, признавался я себе лишь в последнем. Впрочем, если не замечать первых двух эмоций, меня мучила скорее вина выжившего, характерная для ребенка, перенесшего подобное испытание. Мои родители, приходской священник, психотерапевт, к которому меня направили, – все говорили об одном: «То, что ты чувствуешь, – нормально, в случившемся нет твоей вины». Я знал, что это не совсем верно, но поскольку не представлял, как объяснить причины трагедии, предпочитал вовсе не вспоминать тот день.

Прошли месяцы, годы, десятилетия… Я по-прежнему рисовал, оттачивая мастерство, и в конце концов стал художником, специализирующимся на комиксах. Женился, у меня родилась дочь; она скоро закончит колледж. Я ушел из издательства и вместе с приятелями организовал собственную компанию. В конце концов мы получили права на новую книгу о Годзилле. Рисовать предстояло мне. Иногда детские мечты сбываются, хоть и странным образом… Я стал делать наброски, обсудил первые выпуски со сценаристом. Возникла идея добавить в комикс места, где я вырос, чтобы, например, выйдя из океана, монстр оказался на моем любимом пляже.

Я сел за компьютер и открыл онлайн-карту, потому что в родных местах не был уже давно, с тех пор как мы переехали в Северную Каролину. Сестра говорила, город сильно изменился за прошедшие годы, его почти не узнать. Я ввел знакомый адрес и принялся ждать, когда загрузятся спутниковые снимки.

Сестра оказалась права, район выглядел иначе. На поле через дорогу появился огромный склад. Дом мистера Уорнера разросся и стал вдвое больше прежнего. Рядом с особняком Айсли выкопали круглый бассейн.

Однако мое внимание привлек не город, а болото. После исчезновения Эдди его обнесли забором, который обошелся городской казне в немалую сумму. Оставлять болото открытым было нельзя: оно находилось слишком близко к начальной школе. Дети, разумеется, пробирались туда тайком, и по городу ходили легенды про мальчика, которого засосала трясина. Знаете, что гласила официальная версия? Якобы в тот день случился нетипичный сейсмический инцидент. Наверное, ученые ни разу не взглянули на спутниковые снимки. А может, не заметили ничего необычного; когда я позвал жену и спросил, на что похоже изображение, она прищурилась и сказала: ни на что, просто болото.

Жена не обратила внимания на так называемую воронку. Даже сейчас, спустя тридцать пять лет, ее контур выглядел странным: широкий провал разветвлялся на три длинных канала, и еще один, покороче, уходил налево. Словно отпечаток лапы гигантской рептилии размером с небоскреб… Я уверял себя, что все это выдумки, совпадение. Но развидеть след на карте уже не мог. Я откинулся на спинку кресла, сжимая в руке голову старого самодельного Годзиллы, и долго размышлял о том, что бы это значило.

Что? Ах да, я же не сказал! Когда спасатель выносил меня из болота, в левой руке я держал голову фигурки. Понятия не имею, откуда она взялась. Я оставил ее на память в качестве талисмана. Когда купил первую машину, то просверлил в голове отверстие и повесил на ключи вместо брелока. Всякий раз, когда я был расстроен, взволнован или зол, я принимался крутить ее в пальцах. Зеленый маркер давно стерся, а краска под ним выцвела; жена говорит, что теперь эта штука похожа на кость. Иногда, если приходится по работе иметь дело с неприятным человеком, или если мы с женой ссоримся, или когда дочь раздражает меня своими капризами, я сжимаю свою реликвию с такой силой, что кажется, будто пальцы вот-вот хрустнут. И ощущаю почти то же самое, что и в давний день на болоте: незримое присутствие чего-то огромного и чужого.