Труба Иерихона

ГЛАВА 13

Жаркое аравийское солнце нежно и властно приняло Дмитрия в объятия. После хмурого московского неба, низкого и сплошь затянутого грязно-сизыми тучами, здесь над головой устрашающе далекая синь. Даже солнце не огромное красное, а крохотный, добела раскаленный диск, от которого плавится свод, а по коже бегут сладкие мурашки.

Справа и слева через широкие турникеты из здания аэропорта выходили пестрые туристы. Империя обезличивает людей, сливает в одинаковую массу, но Дмитрий все еще легко отличал неторопливых финнов, все еще одинаково белобрысых, от совсем еще недавно белобрысых немцев и англичан, теперь уже почерневших, а то и онегрившихся… не спутает одинаковых японцев и таких же одинаковых, но по-другому, иранцев…

Французы вывалились крохотной стайкой, но шуму от них было больше, чем от впятеро большей группы шведов. Самая крупная группа туристов, естественно, из Империи. Самая богатая, что проглядывает не в навешанных бриллиантах, а в демонстративном пренебрежении к условностям: в шортах, что запрещается местными законами, женщины в маечках, что честнее называть прозрачными лифчиками…

Жара расплавила бы асфальт, но здесь не асфальт – под ногами широкие каменные плиты. По обе стороны фонтаны разбрызгивают серебристые струи. Порыв ветра бросил в лицо прохладную водяную пыль. Рядом счастливо засмеялась женщина.

На широкой площади выстроились сотни шикарных автомобилей. Дмитрий слышал, что арабы считают ниже своего достоинства покупать что-то помимо роскошных кадиллаков, но эта площадь впечатляла даже подготовленного человека. Он не увидел ни одной машины, что стоила бы меньше полусотни тысяч долларов!

Машины, белые как снег, серебристые, ярко-красные, оранжевые и всех-всех цветов, за исключением черного, сверкали под солнцем так, что глазам было больно. Дмитрий надел темные очки, те послушно закрыли половину лица.

На небе ни облачка, от горизонта до горизонта – синий-синий купол. Здесь все праздничное, веселое, не по-арабски веселое. Арабы любят и умеют веселиться, но сейчас в этом веселье вроде бы перебор. Или это ему кажется, приехавшему из серого дождливого мира, где над серым тоскливым городом висят грязные мокрые тучи, где под ногами хлюпает грязь, а холодный ветер пронизывает насквозь?..

Ноги понесли мимо ряда машин. Будь это в России, он сказал бы, что идет мимо дворца, где происходит съезд поп-звезд. Только у них автомобили круче, чем у членов правительства или глав дипломатических миссий. А здесь самые неприметные – это «мерсы» ценой в полста тысяч долларов, а две трети на стоянке – это «роллс-ройсы» всех расцветок!

Из-за машин вышел молодой сухощавый парень, смуглый, в чалме, с лихо закрученными усами. Дмитрию он напомнил магараджу из какого-то старого фильма.

– Приветствую! – сказал он жизнерадостно, и Дмитрий сразу ощутил пенджабский акцент. – Куда изволите?

Дмитрий остановился, пальцы невольно взвесили в руке чемодан. Легкий как пушинка в России, он показался в этом тающем от зноя мире тяжелой гирей. И с каждым мгновением он не просто казался тяжелее, а становился тяжелее, ибо тело сразу уловило и приспособилось к разлитому в воздухе покою, благополучию и абсолютной безопасности. Ладонь стала потной, ручка норовила выскользнуть, как граната с выдернутой чекой.

Он повернулся к машине. «Мерс», обыкновенный «мерс», хотя с позолоченной решеткой радиатора и довольно изящными фигурками джейранов размером с кулак. Возможно, эти джейраны стоят дороже самого автомобиля.

– Еще не знаю. Разве что отвезешь в приличный отель. Знаешь такие?

– Знаю, господин, – ответил шофер. Дмитрию показалось, что шофер заколебался: то ли назвать его «мистер», то ли «мсье», но все же решил ограничиться более общим. – Меня зовут Муслим. Я знаю весь город, знаю все веселые места, как правоверный знает мечети!

Он открыл багажник, Дмитрий забросил чемодан. Поинтересовался:

– А ты – правоверный?

– Само имя Муслим, – ответил шофер гордо, – означает «мусульманин». У нас в Пенджабе две трети мусульман! А когда я ходил в школу, было меньше трети.

В машине было прохладно. Кондишен выдавал еще и солоноватый аромат морских волн. Дмитрий погрузился в мягкое удобное кресло, широкий ремень ласково и упруго щелкнул пряжкой. Сразу ощутилось погружение в уют и безопасность. Щелей для подушек безопасности не приметил, но не сомневался, что, если машина, пусть на малой или сверхвысокой скорости, напорется на дерево, мгновенно появившийся мягкий шар не даст ему даже клюнуть носом в переборку.

Чуть качнувшись, машина вырулила на широкую полосу. Под колесами потянулось одинаковое серое шоссе. Ровное как стекло, ни малейшей выбоинки, а прямая как стрела линия упиралась, уменьшаясь до ширины иглы, прямо в горизонт. Правда, в этом вряд ли заслуга строителей: в арабской пустыне трудно найти горы или холмы.

– Значит, – сказал Дмитрий, – исламский мир стремительно ширится?

– Еще как, – согласился Муслим довольно. – Но только маленький мир может быть однородным. А исламский настолько теперь велик, что в нем все цвета и оттенки… Взгляните налево, вон там целая улица отелей! Есть на все вкусы.

– Какие могут быть вкусы? – удивился Дмитрий. – Вкусы надо было оставить там, на Родине.

– Почему? – удивился Муслим.

– Разве это не исламский мир?

– Исламский, – согласился Муслим.

– Так что же?

– Я ж говорю, что исламский мир теперь огромен, – пояснил Муслим довольно. – Есть страны, где только две краски: черная и белая, а есть и вот такие…

Мир по обе стороны от авто в самом деле сверкал всеми красками. Как позади, так и спереди. Только крыша защищала от пронзительно синего неба, так что преобладал больше радостно-оранжевый цвет расплавленного золота.

– Черно-белое? – переспросил Дмитрий. – А, фундаменталисты!.. Но это же фанатики и все такое прочее!.. О тех я вообще молчу. Но в любой стране ислама нельзя напиваться, нельзя в отель проводить непотребных женщин…

Муслим фыркнул:

– Непотребных женщин можно было всегда. А вот запрет на добрую выпивку продержался дольше.

Дмитрий не поверил своим ушам:

– Неужто рухнул?

– С грохотом, – сказал Муслим гордо. – Ожидают падения последней твердыни.

– Это какой же?

– Не догадаетесь?

– Молиться по пять раз в день?

– Нет, это уже отменено. Тихо, без грохота. Сослались на тот случай, когда Аллах велел совершать молитву пятьдесят раз в день. Мухаммад попросил уменьшить до двадцати. Аллах согласился. Мухаммад поблагодарил, ушел, а потом вернулся и попросил уменьшить еще. Аллах согласился, что правоверные обязаны совершать молитву пять раз в сутки. Мухаммад хотел просить уменьшить количество молитв еще, но не посмел… так вот наши муфтии, посовещавшись, решили, что если таково было желание Мухаммада и что Аллах ему бы не отказал, то можно ограничиться лишь одной молитвой в сутки. А если человек занят, то можно без молитвы обойтись вовсе.

Дмитрий в восторге повертел головой:

– Круто!.. У вас, как я вижу, богословская мысль на месте не стоит.

– Не то что в вашем христианстве, – сказал Муслим с улыбкой, но глаза оставались серьезными.

– Откуда знаешь, что я христианин?

– Не буддист же, – хохотнул Муслим. – И не иудей точно.

– Почему?

– Иудей догадался бы сразу, что здесь добиваются отмены запрета есть свинину.

Дмитрий дернулся так, что чувствительная машина вильнула в сторону, выровнялась, понеслась, тревожно мигая огоньками на панели.

– Неужто дошло до… такой степени?

– Точно, – согласился Муслим так гордо, словно это он разрешил иностранным туристкам ходить по улицам полуголыми. – Последний оплот. На самом деле, если чест–но, не такой уж и важный: здесь есть еда со всех концов света, но вопрос принципиальный. Говорят, хохлы… есть нация?.. едят только свинину, а их в какой-то там Хохляндии как китайцев. Начнут у нас свинину подавать в ресторанах, вот тогда эти загадочные хохлы к нам и ломанутся!..

– Эт точно, – согласился Дмитрий. – Если сало будет, то хохлы набегут, точно.

– Хотите курить? – спросил Муслим благожелательно. – Курите, не стесняйтесь.

– В этом стерильном мире, – пробормотал Дмитрий, – скоро не то что курить… и пить бросишь…

– Не стесняйтесь, – повторил Муслим. – Кондишен все вытянет. А вообще-то вы правы! Зачем курить или обжигать желудок спиртным, когда вкус от этого портится? От жизни надо брать радости, а не печали!.. Хотите бутерброд?.. Нет, лучше мы остановимся вон в том кафе на углу, там подают изумительные булочки собственного производства… Полжизни бы отдал, чтоб узнать, как они их готовят!

Не спрашивая Дмитрия, подрулил к небольшому цветному домику, прозрачному почти насквозь, настолько много в нем окон, а непрозрачной оставалась только крыша.

Вышли, отпрыгнули от поливальной машины. Вода широким веером с силой била по шоссе, текла по тротуару. Когда она проехала, Муслим придержал Дмитрия: за первой машиной ехала вторая, такая же громадная, праздничная, вода тугими сверкающими струями бьет по асфальту, докатывается до стен домов.

Накаленный воздух сразу стал прохладнее. Дмитрий невольно окинул взглядом снежно-белые громады на краю города. Опреснительные установки, что стоят миллиарды. Здесь вода достается тяжко, ее добывают из морской воды, но всюду фонтаны, водопады, а тротуары поливают так, что просыхать не успевают…

В кафе было чисто, прохладно, мило. Подошла загорелая девушка на длинных точеных ногах. Наклонилась, принимая заказ, Дмитрий загляделся на два полушария, выглядывающие из глубокого выреза маечки. Лифчика она не носит, видно. Девушка поощрительно улыбнулась крепкому молодому парню, а у Муслима спросила:

– Что обычно или что-то особое?

– Что обычно, – ответил Муслим. – Пусть он увидит, что здесь обычно!.. А уж потом, как-нибудь, ты расщедришься для него на что-нибудь особое.

Девушка улыбнулась двусмысленности, снова улыбнулась Дмитрию, взгляд ее оценивающе скользнул по змейке на его джинсах, затем он видел, только как она удаляется на тех же длинных ногах фотомодели.

Булочки она принесла буквально через пару минут. Еще когда приближалась, держа широкий поднос с двумя стаканами и горкой крохотных бутербродов, его ноздри уловили аромат, нежный и провоцирующий.

Глаза снова невольно прикипели к ложбинке между ее грудями. Руки вслепую нащупали булочки. Они сминались под его пальцами с легким хрустом, было в этом нечто и от молодого льда, и от зажаренного цыпленка, когда вот такая же коричневая корочка. Пахучая и лакомая…

Он сглотнул слюну, поперхнулся, поспешно запил из стакана. Коктейль явно тоже фирменный, алкоголя почти не уловил, только дразнящий намек, но желудок взвыл голодным голосом и встал в позу баскетболиста, готового ухватить брошенный мяч.

Булочки таяли во рту, лишь крошки достигали гортани, там всасывались, а голодный желудок начал бросаться на ребра. Муслим посмеивался, он ухитрялся еще и запивать, а Дмитрий, как лесной пожар, опустошал все, что громоздилось в широкой вазе.

– Ну как? – спросил Муслим. – Умеет она готовить?

– М-м-м, – промычал Дмитрий.

– Что-что?

– Изумительно, – промычал Дмитрий громче. – Это разврат!

– Гастрономический разврат, – подтвердил Муслим. – Ах, какое прекрасное слово… Когда-то им обозначались многие действия между мужчиной и женщиной. А сейчас уже и между мужчиной и мужчиной так не зовется. Как и между женщинами…

– Скучно? – спросил Дмитрий.

Муслим поднял бровь, засмеялся:

– А и в самом деле… Нечего нарушать. Все дозволено, нет сладости нарушать запреты.

– И как с этим миритесь?

Муслим засмеялся еще громче:

– Кто-то мирится, кто-то нет.

Дмитрий насторожился, этот шофер может что-то сказать про местные группы Сопротивления.

– А что делают те, кто не мирится?

Муслим удивился:

– Как – что? Нарушают те остатки запретов, что еще не рухнули. Или рухнули не полностью, так сказать.

– М-да, – протянул Дмитрий задумчиво. – А вот когда полностью рухнут и те остатки остатков… что тогда делать?

Муслим с самым беспечным видом развел руками:

– А что делать? Ничего не делать. Можно считать, что мир рухнул.