Труба Иерихона

ГЛАВА 1

Через центр города, перекрыв движение, двигались сотни роскошных автомобилей. Все черные, как холодный космос, все с тонированными стеклами, не отличить по цвету от окраски кузова. Не пяток-другой, когда перевозят главу правительства, и даже не десяток, когда встречают глав государств на исторические совещания по вопросам жизни всего человечества, а именно сотни породистых лимузинов.

Десятки милицейских машин с мигалками неслись через весь город, перекрывали движение. Колонна автомобилей двигалась медленно, скорбно, с достоинством. В центре двигался катафалк, влекомый восьмеркой вороных коней. Сбруя тускло и мрачно поблескивала, огромные черные султаны на конских головах слегка колыхались. Форейторы в высоких черных цилиндрах торжественно и скорбно смотрели поверх машин и смертных людей. В руках перевернутые факелы, символизирующие конец земной жизни достойного человека, которого сопровождают в последний путь, на бледных лицах отрешенность…

Вся Москва затаилась, люди пугливо смотрели с балконов. О похоронах короля местной братвы, которого милиция называла иначе, не по-королевски… да и не только милиция, было объявлено заранее. Все кладбище, где приготовлен роскошный склеп… ему позавидовала бы иная королевская семья… весь вчерашний день и эту ночь высококлассные специалисты проверяли на предмет мин и фугасов. Бомжей, попрошаек, нищих – вымело как метлой. За них взялась не беспомощная и «самая гуманная в мире», а взялись те, кто считал себя настоящими хозяевами города… Да и страны.

Ровно в полдень в воротах вычищенного и выметенного, как перед визитом президента страны, кладбища показался первый автомобиль. За ним медленно двигался автобус. Автомобиль и автобус свернули на кладбищенскую стоянку. Из автобуса с несвойственной таким солидным и немолодым людям торопливостью высыпали музыканты в черном.

Холодный ветер колыхал верхушки деревьев. Перекликались встревоженные вороны. Музыканты, стараясь не смотреть друг на друга, торопливо расчехляли инструменты. На лицах некоторая стыдливость, все-таки все из Большого театра, хоть гримируйся, зато в глазах горит решимость отработать непривычно большие деньги.

Разделившись, музыканты встали по обе стороны кладбищенских ворот. Едва показалась траурная процессия, ее встретили рев труб и звон медных тарелок. Машины проезжали медленно, сами похожие на немолодых почтенных джентльменов.

Служители кладбища сидели в будочке, считали зеленые бумажки. Быки в солидных черных костюмах указывали место для парковки: вся стоянка уже освобождена от всяких жигулей и прочего мусора.

Лимузин с вдовой и детьми въехал последним. Двое бодигардов бросились к дверцам. Высокий тучный господин с бульдожьим лицом рявкнул:

– Стоять! Я сам открою.

Он и открыл, поклонился с достоинством. Из темного зева показалась голая нога в красной туфельке, удлинилась. Шеи бодигардов вытянулись, как у жирафов. Нога продолжала выдвигаться мучительно медленно, грациозно, исполняя загадочный и очень эротичный танец, двусмысленный и вместе с тем очень откровенный.

Наконец из машины показалась вдова, прекрасная, аристократичная, молодая. Она была в черном платье, плечи оставались обнаженными, демонстрируя безукоризненно чистую молодую кожу.

Тучный господин с поклоном подал ей руку. Она приняла по-царски небрежно, зябко повела плечами:

– Спасибо, дорогой Владлен Исаевич. Какая мерзкая погода!

Господин, которого она назвала Владленом Исаевичем, церемонно поцеловал ее тонкие бледные пальчики.

– Мерзкая, – согласился он. – Синоптики хорошую обещали. Мерзавцы, за что их держат! Иначе бы мы все организовали чин-чинарем…

Она сказала капризно:

– Мэр на праздник города и то велел разогнать тучи!

Владлен Исаевич поклонился. В самом деле, недоглядели. Если уж паршивый мэр посыпал тучи не то серебром, не то еще чем-то, но разогнал, ясную погоду обеспечил, то они могли сделать больше, намного больше.

Из машины вылезли мальчик и девочка лет десяти и семи, одетые строго, безукоризненно. Владлен Исаевич согнул руку колечком, но голоплечая вдова широким жестом подгребла детей, и Владлен, все поняв, сказал скорбным голосом, пряча досаду:

– Прошу…

Так и пошли по центральной дороге в глубь кладбища: она с двумя детьми, Владлен Исаевич, претендующий на роль Первого, и еще трое сопящих ему в спину ненавистью донов. Конечно, власть захватит кто-то из них четверых, только в гангстерских фильмах вдова продолжает дело убитого мужа, но такая сочная телка – сама по себе клад, не говоря даже о ее заграничных счетах, хоромах в Подмосковье, особняке в Ницце, собственном отеле во Флориде…

От центральной дороги, вымощенной грубым кладбищенским камнем, влево ответвилась еще одна – выложенная мрамором. А дальше открылся простор: окрестные –могилы то ли сровняли с землей, то ли участок в самом центре привилегированного кладбища берегли для самого президента страны, а теперь это местечко перехватили. Сейчас в окружении гор золотого песка темнел четырехугольный провал.

Четверо здоровенных парней, мастера спорта, как каменные надолбы, застыли у ямы. На их широких лицах с перебитыми носами было видно старание изобразить скорбь.

Еще четверо бодигардов, не допуская к такому священному обряду простых рабочих кладбища, подошли к роскошному катафалку. Приученные кони стояли неподвижно, похожие на застывшие статуи из черного чугуна. Катафалк медленно и торжественно распахнул чрево. Толпа разом вздохнула, по ней прокатился говорок почтительного изумления.

Гроб с телом покойного поражал прежде всего размерами. Не потому, что покойный был великаном, все помнили маленького сухонького старичка, вора в законе, растерявшего здоровье в бесчисленных лагерях, но гроб выглядел громадным из-за барельефов, массивных золотых ручек, что напоминали усы майского жука. Ко всему прочему из-за множества таких же массивных золотых ножек гроб казался сколопендрой неимоверных размеров.

Бодигарды протянули руки к гробу, но Владлен Исаевич, кандидат в Первые, бросил властно:

– Отставить!

Он первым, а за ним и три других вожака группировок подошли и сняли гроб. Оркестр заиграл еще печальнее. По толпе прокатился едва слышный говорок. Называли имена этих четверых, самых известных и авторитетных воров в законе.

Вперед выдвинулась оранжевая, блистающая золотым шитьем ряс, золотыми шапками и золотыми посохами группа людей, толстых и массивных, как бодигарды, но с лишними пудами дурного мяса и жира. Все как один в колоколообразных рясах, что вообще делали их похожими на стога прошлогоднего сена.

Вдова поймала быстрый взгляд старшего из этого кодла, митрополита московской патриархии: оценивающий, мгновенно раздевший ее, перевернувший так и эдак, раздвинувший ей ноги до треска в мышцах… Этому даже ее счет в швейцарском банке не нужен, как четырем донам, у него свои банки в Швейцарии.

Она улыбнулась митрополиту одними глазами, едва-едва, и тут же уловила ответное движение век. Вожак церковной группировки пообещал ей крышу и личное покровительство.

Четверо донов с гробом на плечах медленно разворачивались, побагровели от натуги. Возникла неизбежная суматоха, приглашенных набралось слишком много, бодигарды начали теснить толпу: покойнику нельзя загораживать дорогу.

Дорога к золотым горкам песка открылась прямая, народ в черном выстроился по обе стороны. Траурная музыка заиграла громче, жалостливее. Четверо донов, пошатываясь, понесли гроб.

Вдова шла сразу за гробом, скорбная и молчаливая, ослепительно красивая в траурном платье. Черная вуалька на золотых волосах блестела, абсолютно не пряча их роскошь, а нежное лицо было открыто как свежему воздуху, так и поцелуям будущего хозяина ее тела.

По ту сторону могилы уже сверкала золотыми рясами еще одна группа в ризах-копнах, с высокими золотыми шапками, золотыми посохами, кадилами и прочими шаманскими вещами. Все как один осанистые, с могучими бородищами и широкими бандитско-холеными мордами.

Солнце на миг выглянуло из-за туч. Золотое шитье засияло ослепительным блеском. На пудовых золотых крестах заблестели драгоценные камни. Сверкали золотые пуговицы, длинные, искусно изготовленные за рубежом посохи. Священнослужители выделялись среди одетой в черное братвы, как африканские жрецы среди голых негров.

Доны на подгибающихся ногах донесли гроб до могилы. Несколько мгновений казалось, что уронят, но бывшие спортсмены сохранили достаточно сил, чтобы собраться, удержать и удержаться самим. Тяжелый черный ящик бухнулся на горку оранжевого песка, примял, а золотые лапы жадно погрузились, зарылись.

Могучий дьякон взмахнул кадилом. Хор певчих за спинами церковной братвы грянул ангельскую песнь. Сам дьякон рявкнул таким могучим низким басом, что автомобили на стоянке вздрогнули и присели в испуге. Старший из попов окропил гроб, вскинул крест и четырежды помахал по сторонам, благословляя пришедших на проводы и одновременно отпуская им грехи нынешние и будущие.

Бодигарды стояли спинами к могиле, удерживая толпу. Эти мелкие вожаки районных и микрорайонных группировок не знают приличий, вот слева по периметру наметилось вздутие, крепкие молодые парни в черных костюмах властно раздвигают стражей…

Вперед к самой могиле вышел такой же крепкий, но уже немолодой мужчина с широким лицом профессионального боксера. На скулах и правой щеке остались следы от старых ран, а нос расплющен, будто ударом молота.

По толпе прошел шепоток: узнали Кешу Воркутинского, нового вожака межрайонной группы. Он появился из воркутинских лагерей, тут же собрал братву и вступил в борьбу за власть над центром города.

Кеша вскинул руку. Траурный марш послушно оборвался, а митрополит заткнулся, словно свинья с кляпом во рту.

– Дорогие друзья! – сказал Кеша свирепо, словно прорычал. – Сегодня мы прощаемся с нашим дорогим другом, который так много сделал для всех!.. Он умел быть умелым судьей в наших нелегких спорах, умел быть любящим отцом своим детям и, не побоюсь этого слова, всем нам!.. Каким он был прекрасным семьянином, могут подтвердить многие, очень многие… Двери его дома всегда были широко распахнуты для друзей, а такие прекрасные люди имеют многих друзей!.. Причем в самых разных кругах…

…В это же самое время в трех шагах от одной из милицейских машин, что находилась в двух километрах от кладбища, остановился потрепанный жигуленок. Вылез растерянный молодой парень, взлохмаченный, с виновато-заискивающей улыбкой на жалком лице вечно трясущегося интеллигента.

– Ребята! – Он подбежал к их машине, взмолился: – Второй час кружу!.. Где этот проклятый Козихинский переулок?.. Все посылают в Козицкий, но на фиг мне Козицкий, я там уже три раза был… Мне Козицкий не нужен, мне бы Козихинский, в конце концов бы…

Милиционеры засмеялись, переглянулись. Новые русские, как и все уверенные в себе ребята, задают вопросы, не покидая машины и цедя слова через нижнюю губу с таким трудом, словно делают тебе одолжение, а эти интельки вечно выскакивают, кланяются, чуть ли не приседают, как пугливые или чересчур почтительные китайцы.

Старший патрульный профессионально зорко оглядел окрестности. Тихо, в оставленном жигуленке смутно белеет лицо крашеной блондинки с вытянутым, как у козы, лицом. Одета бедненько, но строго, явно библиотекарша или школьная учительница.

Второй патрульный заржал так, что живот заколыхался, как студень. Старший вытащил из бардачка карту, сказал весело:

– Сколько этих лохов попадается с этим гребаным Козихинским! Раз в месяц я постоянно кому-то да объясняю разницу.

Второй предложил:

– Может, переименовать? Чтобы народ не путался?

– Ну да, так тебе и переименуют… Иди сюда, чудило. Вот твой Козихинский, видишь?.. Извилистый такой, как червяк… А Козицкий на другой стороне вовсе…

Парень подошел ближе, глаза изумленно следили за пальцем. Рот в удивлении приоткрылся.

– Козицкий вижу… А где же Козихинский? Да нет его там… И на карте нету…

Уже и второй милиционер наклонился над картой, оба смотрели, как палец первого пополз по бумаге.

– Да вот же он!

Негромко хлопнуло. На второго брызнуло горячим. Еще не поняв, он вскинул голову, успел увидеть перед глазами черное дуло револьвера. В тот же миг голову разорвала страшная боль. Он почти успел ощутить, как череп разлетается на куски, хотя на самом деле пуля лишь пробила в переносице аккуратную круглую дырочку, которую тут же закупорил изнутри кровяной тромб.

Парень быстро сунул руку в кабину, оборвал проводки, лишь тогда выхватил из кармана передатчик:

– «Первый», я «седьмой»! Охрана спит.

– Понял, – донеслось через мембрану. – Приступай ко второй части.

Парень спрятал передатчик вслед за револьвером. Специалист узнал бы в нем ПСС, в просторечии «тишак», шестизарядный, которым пользуются только люди из правительственных структур на плановых операциях. При выстреле слышен только звук удара бойка по капсюлю, да и то если стоишь не дальше двух шагов.

Одиноко стоявший жигуленок сорвался с места, подкатил. Парень быстро вскочил на сиденье рядом с женщиной, с лицом как у козы, тут же вытащил из рюкзачка пистолет-пулемет и опустил под ноги, чтобы не видели из проезжавших машин.

Женщина с лицом козы, что медленно приобретало черты пантеры, молча врубила газ. Сзади послышался рев могучей машины. Не оглядываясь, оба уже знали, что из-за угла выдвигается бронетранспортер. Сейчас помчится за ними в сторону кладбища.

И догадывались, что в эту самую минуту по всей Москве снимают таких вот патрульных, из которых только часть переодетые бандиты, а немалая часть в самом деле служит в рядах МВД, а сейчас, так сказать, на подшабашке.