Триумфатор

Глава 4 Игры богов

Утром в лагере только и разговоров было, что о гигантской ходячей тени, которая шаталась между палатками, пока не нашла свой камень. Найдя же, не попыталась забрать, а просто скользнула в него, как в дом, и замерла внутри.

Караульные попросили, чтобы их меняли каждый час. А валун сделался темным, точно чернота шла изнутри, и стал словно бы потеть, покрываясь не капельками горячей влаги, а странными рисунками и письменами. Кроме того, он слабо, но грозно гудел изнутри. Как будто сотни боевых барабанов слились в один рев и не умолкали, призывая дикарей к штурму.

Со стены доложили, что все племена галлотов собрались вместе и готовятся к единому наскоку на валы, намереваясь прорвать Лимес.

Разве не этого добивался проконсул? Правда, после ночного видения он чувствовал себя немного не то, чтобы неуверенно – где, когда Авл показывал неуверенность? – напряженно, вот правильное слово.

Он пошел посмотреть на значки на камне – человечек с рогами, змеи, петухи, кабаны, лошади. Между ними нечто, похожее на буквы, но не относящееся ни к одному языку в мире. Буквы на спинах животных, как тавро. Их невозможно было не то что прочитать, но и выстроить в линию, в слово, в строку… Никто бы ничего не понял, но Мартелл, еще полный ночных видений, вдруг явственно услышал в гудении далеких барабанов призыв, который тут же и расшифровал по незнакомым символам на спине камня.

«Впусти меня! – требовал неумолимый стук. – Впусти меня!»

«Еще чего!» – осадил себя проконсул. Но призыву отвечало все его естество, все нутро. «Иди сюда, иди». Переломить эту тягу только силой воли было невероятно трудно, и командующий поскорее ушел из палатки.

На улице ему полегчало, и он поднялся на гребень стены, чтобы проследить за маневрами галлотов. Те разъезжали на боевых колесницах, потрясали в воздухе копьями и что-то кричали. Кажется, план, придуманный Каррой, срабатывал: все племена собрались вместе, чтобы отбить свое божество и вернуть в родной лес.

Авл поморщился. Он не знал: даруют ли им родные божества, чьи земли остались так далеко, в Лациуме, победу над хозяевами здешних мест?

Карра приползла с кухни обратно и взирала на проконсула с еще большим преклонением. Ну как же! Он отпугнул лесное чудовище! Самого бога зверей! Держит его в плену. Значит, и он сам – не простой человек. Вернее: не просто человек. Не только человек.

А кто же тогда?

На этот вопрос дикарка не могла ответить. Колдун? Сопричастен миру духов. Может быть, сам – маленький, нарождающийся божок? Этого достаточно, чтобы опасаться его, служить ему с величайшим почтением и оглядкой. Навсегда закрыть глаза на любые недостатки. Он априори выше нее.

Такое изменение – не почтение перед его происхождением и рангом, а восхищение им самим как сущностью – Авл почувствовал в первый же ее приход. Жаркие кувырки закончились. Жаль, он любил именно их.

Каждое движение Карры приобрело серьезность и осмысленность. Она именно служила ему на ложе. Ни на миг не отпускала голову, не забывалась, а значит, не позволяла забыться ему. Плохо. Авл ценил как раз минуты, когда полностью отрешался от сегодняшнего дня. Забывал, вернее не ощущал текущей минуты. Выпадал в вечность, в состояние, когда времени нет. Душа младенчески пуста, свободна от настроенных на нее повседневной жизнью забот, и парит в пустоте же.

В такие секунды приходят озарения. Они наступают лишь на краткий миг, на пике наслаждения, когда тело не выдерживает и предается сладким болезненным содроганиям. Вот тогда мозг, как молнии, прорезают видения – часто это решение давно мучившей проблемы, которая не находила выхода днем, или какой-то хитроумный ход, который через сто других ходов приведет к успеху.

Мартелл доверял своему внутреннему голосу. Ценил его. Слушался. За что всегда бывал вознагражден.

Если теперь Карра не может дать таких секунд полного освобождения, когда с него сваливаются не цепи, нет, а целые пласты земли, и он устремляется к небу – значит, теперь ее ласки бессмысленны. Они не нужны.

Потому что простого удовольствия от трения тела о тело, общего потения и возни в темноте он уже не испытывал. Дикарку следовало бы прогнать, но она, сама того не смысля, выдвинула новую идею.

– Если ваши боги на этой земле бессильны, значит, перед битвой надо попросить покровительства у кого-то из местных богов, – сказала она, целуя его в шрам на подбородке. – У того же Цернунна.

Проконсул только хмыкнул.

– Они же вроде должны помогать своим.

– Для них «своих» нет, – поразила его Карра.

Кивком головы он потребовал продолжения. Они говорили на наречии горских племен, поэтому дикарка могла высказываться более или менее связно. Не глубоко, не осмысленно – для этого предназначен лацийский – но хоть какая-то логика имелась.

– Боги-покровители мест привязаны к земле, которую оберегают, не к людям. Те приходят и уходят. В новом месте надо кормить новых богов, тогда они помогут.

Про себя проконсул отметил: она права. Вечный город, захватывая племена и народы, постоянно прибавляет к своему пантеону их волшебных любимцев. Скоро прибавит и Цернунна.

– Для богов-покровителей «своими» станут те, кто приносит им жертвы.

Из сказанного вытекал простой ход: принеси жертвы богу лесов и зверей, станешь для него своим.

– Разве тебе трудно найти пленного, снять с него кожу и ею покрыть камень? Пусть напитается кровью, тогда у вас будет победа.

– Я подумаю, – молвил проконсул и нехорошо посмотрел на Карру. – А откуда я возьму пленного в начале похода?

Дикарка фыркнула.

– У литенов полно женщин из клана Воронов. Возьми одну.

– Не сомневайся, – Авл поймал ее за черные, обвившие руку змеей волосы.

В первую минуту она не поняла, а потом забилась и закричала. Но Секутор все решил. Слишком хитрая, пора менять.

Карра еще плевалась и отбивалась, выкрикивала на родном наречии: «Будь ты проклят!» – а Авл думал: «Я уже проклят». Такую жертву оценят по достоинству. Баба самого командующего. Оторвал от себя – значит, уважает местных богов, готов поделиться самым дорогим. Ему она была больше не нужна. Пусть Цернунн побалуется.

Так и вышло: варвары – и даже весь лагерь своих легионеров – были впечатлены. Проконсул ничего для них не пожалеет. Будет победа.

Сам Мартелл даже не зашел глянуть на камень, покрытый кожей Карры. Бабу освежевали в палатке. Доверил дело Дождю и его подручным. Легионеры пачкать руки не станут, вернее, он не позволит соплеменникам. Чужие боги, пусть сами и разбираются!

По рассказам очевидцев, камень принял жертву. Изнутри точно присосался к шкуре, втянул в себя кровь, так что ветхая кожа в момент высохла и пожелтела, точно лежала на алтаре много дней, обдуваемая ветром и палимая солнцем.

Цернунн был доволен. Теперь он покровительствовал легионам, пришедшим его кормить, а не Косматой Галлоте, собравшейся под стеной.

Можно было начинать сражение. Удача обернется лицом.

Рано утром прогремели трубы, и легионы один за другим стали выходить на равнину, которую местные именовали Торквес. Там еще на рассвете крутились колесницы галлотов-зачинщиков. Их возницы лихо управляли косматыми лошадками, а седоки осыпали пришельцев отборной бранью, как если бы те могли их понять.

Авл с юности впитал истину: не дай себя разозлить. Не раззадоривайся. Будь перед боем тих. Тогда сумеешь выложиться в атаке и вовремя остановиться после нее.

Он вывел не пять, а только три легиона – нельзя рисковать всем. С боков разместились горцы. Еще дальше них, на флангах – кавалерия. Легионы расставили свои когорты в шахматном порядке. Самый центр позиции заняли баллисты. Их должны были поддержать со стены, где тоже имелись метательные орудия, но крупнее и тяжелее перевозимых. Они были не просто построены вместе с Лимесом, а даже врыты на его гребне, всегда готовые швырять в наступающего врага камни или горшки с горящим маслом.

Галлоты не заставили себя долго ждать, их колесницы лавиной устремились из-за гряды низких холмов в отдалении и понеслись на выстроившиеся когорты. Страшно? Только новичкам. Привычные к схваткам солдаты – что говорить о нем самом или о Валерии Друзе – видели, как неумело руководят вожди, не договорившиеся друг с другом, как единая волна распадается на множество отдельных языков, которые тянутся к строю противника, но могут быть отрублены, точно растопыренные пальцы. Каждое племя намеревалось вести свой бой, хуже – каждый воин свой поединок. И того же ожидало от врагов.

Отчаянно смелые в наскоке галлоты быстро выдыхались, а при мало-мальски серьезном сопротивлении терялись, пятились, обращались в бегство. Петушиная храбрость. Никакого терпения в обороне.

Мартелл презирал это. Вкопался и стой. Сегодня победа, завтра поражение. Все равно стой. Твое дело – стоять. Только тогда в перспективе можно рассчитывать на триумф. А так – пошумели, разъехались – не для уважающего себя человека. Не для народа, молчаливо знающего себе цену.

Галлоты молчать не умели. Странно, что не украшали шлемы целыми петушиными хвостами – радужными каскадами и плюмажами из перьев. Вместо этого – два обрезанных голубиных крылышка – сколько птиц перебили! Хвала богам, их тушки можно зажарить. А так – бесполезная трата дичи.

Но выглядели подобные шлемы забавно, точно Меркурий решил стать воином и, вместо кадуцея, схватился за меч. Да что один Меркурий? Толпа Меркуриев!

Сшиблись. Пух по всему полю. Любо-дорого посмотреть. Колесничный строй о железные порядки легионов. Кони заржали, колымаги опрокинулись. Задние наскочили на передних и тоже попадали. Началась свалка. Замелькали короткие лацийские мечи. Квадратные красные щиты с ломаными золотыми молниями поднялись и рассыпались по полю.

Проконсул даже не руководил сражением. Наблюдал издалека. Молодые, только что назначенные легаты хотели себя показать и действовали умело. Так, как он их когда-то учил. Делали свое дело быстро и без лишних движений. Экономия сил – мать победы.

Сумятица смущала галлотов, но не их тренированных противников. Варвары даже часто теряли мечи, застревавшие в ране врага, – сил не хватало вытащить. А легионеры привычно наносили увечья – не всаживали по рукоятку, не бросали оружие в досаде. Удар – неглубоко, только чтобы достичь цели; оттяг руки обратно, шаг в сторону, снова удар. Еще шаг в сторону – следующий враг.

Так их учили.

Камни из катапульт проминали центр, колесницы начали обтекать строй с обеих сторон. Солдаты по сигналу метнули дротики и вышагнули из-за щитов, вступив в рукопашную.

Не прошло и трех четвертей часа, как все было кончено. Ярившиеся накануне галлоты усеяли своими телами все поле перед стеной. Между ними высились перевернутые дощатые колесницы, бродили низенькие лошадки, пятнистые, как коровы.

Кто сумел сбежать, утекли за холмы, все также потрясая копьями и ругаясь на своем языке. А крику-то было! А приготовлений! А угроз!

Хорошо, что дикарей удалось собрать вместе. Спасибо, Карра. Жаль тебя. Но что поделать? Ты слишком много подслушивала и слишком стремилась стать из его шлюхи его советчиком, вообразив, что боги даровали тебе такую же голову, как мужчинам.

Этого Авл не любил. Слишком прыткая, а доверия не заслужила. Потому он и приказал ее убить. Не нужен ему никто, кроме него самого. Не подбирайся слишком близко. Ибо он опасен. До сих пор опасен.

В эту ночь Мартелл снова видел духа зверей. Во сне или, вернее, на грани сна и яви. Но на сей раз Цернунн просто уходил в свой лес, налегке и чуть приплясывая. Его рога качались в такт ритмичному мотиву, отбиваемому на тех же барабанах: «Впусти! Впусти!» На каждом роге мерцал огонек, так что мощная корона лесного божества освещала путь. Цернунн был весел, потому что держал за руку подругу – вторую тень, гораздо ниже и тоньше него. Это была женщина с длинными черными волосами. Они оба повторяли: «Впусти, впусти!»

«Ни за что!» – прошептал в полусне проконсул, не потому, что понимал происходящее, а из голого упрямства. Врожденного. На грани каприза: не хочу, не буду, не трогайте меня. Я лучше всех! Я самый несчастный! Жалейте меня. Но не прикасайтесь. Хочу сидеть и оплакивать свою поганую жизнь. Все предали. Все бросили. Всем только и надо от него что-то… Впустить? Нет уж. Он так, как-нибудь. Без диких рогатых лесовиков. И без их подружек.

Все-таки хорошо, что Карра ушла… Ну, так он себе сказал. С него спроса меньше. Кто и за что его должен спросить, проконсул сам не знал, но был рад, что избавился от женщины.

После поражения галлоты не скоро соберутся с силами, Мартелл это знал. Их племена рассеялись по своим крошечным крепостям-опидумам. Теперь воины запивают горе пивом с толстенной пеной, даже не стряхивая ее с вислых усов.

Можно выступать. Правда, в Косматой Галлоте дороги – только вытоптанные ногами в земле. Хорошо, что дождей немного, и проселки не размыты. Но кривизна, лужи посреди пути, грязища по низинам, не срытые пригорки, полное неумение что-либо – даже дорогу! – вытянуть в прямую линию, очень раздражали. Варвары!

Ни одного моста. Он уже не просит виадука. Ну, хоть бы жердочки перебрасывали через поток! Хорошо еще, что его ребята тащат сборно-разборные конструкции и сами умеют наводить переправы. Но впереди полноводная Секвена, широченная река, змеей разрезающая равнины и леса.

Местные переплывают ее на долбленых лодках, плотах, или просто оседлав бревна. Многие тонут. Но их это не останавливает. Беспечный народ! Бывает, и просто надувают мехи из шкур диких свиней, держатся за них одной рукой, а другой гребут. Теперь придется проделать нечто подобное и его когортам. Утонул – плохой солдат, в легионе служить не годишься!

Сердце у проконсула привычно болело и тянуло к земле. Иногда он удивлялся, как лошадь носит его с таким тяжелым сердцем? Почему не падает?

Что он за человек? Боится в Болотных Землях отморозить ноги, а сам убил женщину и даже не жалеет об этом. Нет, изобразить жалость сможет, но чувство не проникнет в него глубоко – ему самому все равно. Именно поэтому болит сердце, именно поэтому такое тяжелое – пустота тянет.

Последняя мысль молнией прорезала сознание, а через пару толчков крови последовал и удар грома – новое видение. От него Авл чуть не выпал из седла. Ему почудилось, будто он сидит в укромном логове хозяина леса, напротив рогатого Цернунна и ведет с ним едва ли не дружескую беседу. Роковой камень лежит между ними, а Карра хлопочет, накрывая на него, как на стол. Причем на валуне лежит ее собственная кожа, но она как-то не сердится, справляется.

Хозяин леса радушно поводит рогами, вместо человеческой головы у него оленья морда, только ни у одного оленя Мартелл не видел такого плотоядного выражения. Цернунн облизывается, его язык длинный и красный, способный дотянуться до земли. Говорит протяжно, не человеческим горлом, а так, что сказанное становится внятным, только отдаваясь в голове уже законченными мыслями.

«Твои солдаты не перейдут Секвену, очень широка, и ты сам это знаешь».

Проконсул подумал про наплавные мосты.

«Водовороты», – возразил хозяин леса.

К Цернунну наклонилась Карра и что-то зашептала в оттопыренное оленье ухо. «И этому советует!» – с досадой подумал Авл.

«Она говорит, что надо принести дары богине Секвене».

«Опять потребуют жертву, людей не напасешься! – возмутился Мартелл. – Прожорливые у дикарей боги!»

«Нет, моя сестра не кровожадна, – покачал ветвистыми рогами Цернунн. – Ей довольно оружия. Ведь вы собрали мечи на поле боя?»

О да! Будет проконсул оставлять на земле оружие побежденных! Опыт учит. Они же потом вернутся и подберут свои вертелы, чтобы тыкать ими в спину его легионерам. Поэтому целые телеги были нагружены мечами, бронзовыми шлемами, нагрудниками, брошенными при отступлении – бегать надо налегке. Но зачем нести все это реке?

«Вы пойдете к ее истоку, – не допуская возражений, заявил Цернунн. – Там у берега опустите на дно оружие погибших. Так вы передадите богине их души, и они пойдут служить ей».

«А где они сейчас?» – задался вопросом проконсул.

«У Огмиса, нашего третьего брата. Он родился стариком и командует теми, кто в нашем мире уже ничего не стоит».

Мартелл пожал плечами: одному дикарскому духу, другому – какая разница? Зачем ей павшие в бою? Авл даже не успел задать вопрос, но уже получил ответ:

«Секвена лечит болезни. Тысячи людей приходят к ее источнику. Никогда не думал, куда деваются хвори? Ведь в мире ничего не пропадает бесследно. Души посвященных Секвене воинов высасывают болезни из страждущих и удерживают в себе, пока не настанет время выпустить мор на землю. Только для этого они и годятся. Ты не знал?»

Нет, не знал. Лучше бы души павших спускались в аид, или что тут у них предусмотрено?

«У Огмиса они бездельничают, – сообщил Цернунн. – А мертвые не должны успокаиваться. Ни на минуту».

Забавно. Авл всегда мечтал после смерти отдохнуть. Но ведь речь не о нем.

Тут проконсул осознал, что речь ведется не только не о нем, но и не с ним самим. Цернунн обращался к лару внутри Мартелла, отвечал на его вопросы, договаривался, пояснял… Вел себя как любезный хозяин только потому, что видел в нем собрата. А сам Авл – лишь мешок с костями, плоть, натянутая на чужого подселенца.

«А моя-то душа где? – ужаснулся проконсул. – Я сам ничего не стою?»

Нет, сам он, без сомнения, стоил недешево. Ведь его люди – где бы и с кем бы он ни служил – ценили именно его надежность, справедливость, тепло. Да, ему не раз говорили, что от него тепло. Лар принес с собой боль и страх, к которым привыкаешь, но которые нельзя полюбить. Только вспышки ярости от подавленного гнева разрушали душу. А Мартеллу на его постах приходилось многое в себе давить. По молодости чаще перекашивало от гнева, чем теперь – он был горяч. Сейчас настала пора общего охлаждения. Но, как этими уродливыми вспышками, так и попытками их сдерживать, он калечил душу – расшатывал, как гвоздь в гнезде. Не этого ли добивался лар?

Взамен на позволение жить внутри него, мучитель предлагал многое – звериное чутье, интуицию, умение видеть людей насквозь, угадывать, чего на самом деле они хотят, знать наперед их шаги, причем еще до того, как собеседники сами о них догадаются.

Нет, лар был нужен. Авл не хотел с ним прощаться. Несмотря на боль, удерживал в себе, ибо дух демонстрировал полезность. Кто кем владел? Это было все равно что держать волка за уши – в любую минуту вырвется и сожрет хозяина. Но и без лара в его деле никак. Подставят. Растопчут.

Что, собственно, и произошло. Почему дух не появлялся в последнее время? Проконсулу казалось, что жизнь стала безмятежной, он замедлился, расслабился и вот – гром среди ясного неба. Так почему этот лежебока спал? Почему не подсказывал хозяину правильных действий? Обиделся. Надулся. Замолчал.

Когда? Как?

От догадки проконсул даже дернул поводья лошади. Конь встал в свечку, но командующий привычно привел животное к повиновению. У него еще крепкая рука. Напрасно Валерий Друз всполошился. Решил, видно, что лошадь проконсула наступила на острый камень. Хотел поймать за поводья. Авл сам. На такое он еще способен!

С благодарностью кивнул другу и снова впал в оцепенение. Ушел в себя.

Нетрудно понять, что задело лара. Хозяин слишком близко подошел к жителям катакомб, к тем, кто исповедовал Невидимого Бога. Эти оборванцы пришли в Вечный Город из пустынь Иордалиды, с берегов бездыханного соленого озера, и вели рассказ о бескровных жертвах: ибо все жертвы бессмысленны, раз божество, сотворившее мир, само принесло Себя в жертву, чтобы люди освободились от вечно возвращающегося им воздаяния. Только покайтесь, признайте вину, скажите, что согрешили.

Через гордость. Через стыд. Трудно. Почти невозможно. Для Авла, во всяком случае. И про лара говорить? Что он столько лет кормил в себе зверя и пользовался им? Говорить, на какие мерзости тот его подбивал? Ронять себя?

Как они вообще ведут свою проповедь? Ведь нищие, живут по подвалам, спят на одних скамьях с уличными девками, бродягами и землекопами. Но, о чудо! Куда бы ни пришли, у них – сирых и убогих – оказывается множество высокопоставленных покровителей вроде него, которые сами бы никогда не решились примкнуть к поклонникам Невидимого, однако душа болит, значит, полна сочувствия к этой детской, наивной проповеди.

У проконсула просто мед потек по ранам. Стала отваливаться короста. И лар взбесился. Замолчал. «Поживи-ка без меня. Я твое божество. Я тебя сто раз вытягивал из бед. Не изменяй мне».

Вот, оказывается, в чем дело! Авл давно подозревал жителей катакомб. Подгадили! Испортили все. А он-то их жалел! Огнем надо было выжечь всю эту дрянь из подземелий! Чтобы вперед неповадно было!

Его ли это мысли? Или то, что внушает лар? Как теперь разделить, если всю жизнь прожил с таким подселенцем? Можно ли самого себя выпутать из смертельных объятий? Через сито, что ли, душу просеивать? Это, свое, – так-сяк. Это, змеиное, – однозначно злое.

Проконсул и сам не заметил, как дошли до берегов Секвены. Лазутчики из литенов, ребята Дождя, доложили, что путь свободен. Только после них на прибрежные луга четкими порядками выступило остальное войско, намереваясь строить лагерь, ибо наводить мосты – дело времени. Авл приказал коннице пустить лошадей пастись, а всадникам, какими бы белоручками те ни были, помочь пехоте. Работы в ближайшие дни будет много.

Друз и молодые легаты распоряжались очень умело. Ему, как командующему, вообще оставалось только отдавать общие приказы. Мартелл вспомнил, что в молодости у него плохо получалось отделять другим часть своих полномочий – все норовил сделать сам. Пока отец Папеи, его добрый гений, не сказал однажды, что вечно бегая по постам или проверяя доставку продовольствия, Авл роняет себя как начальника. Проверять надо тех, кому сначала доверил за чем-то проследить, за что-то ответить. Причем негласно. Незаметно. Потому что чужому глазу никто не рад: всегда найдутся недочеты. А ругать ближних людей следует наедине, никого не теша своим недовольством. Из твоего раздражения сделают выводы, а подчиненные не должны знать, что у командира на уме.

«Говори как можно меньше, – внушал тесть. – Не маши руками. Жесты оставь при себе». Легко сказать, когда у Авла такой яростный, такой прямой характер! «Учись». Он научился, и теперь, отмечая недочеты в построении лагеря и в размещении войск, не торопился ругать ни префектов, ни легатов. У них ведь были свои резоны сделать так, а не иначе. На докладе выслушает, и отдаст приказ переменить, если надо.

Лагерь встал. Вкопались в землю. Для командующего разбили новую палатку. А он, помахивая длинным алым плащом, прошел к ней по дощатым мостовым – единственному, что приказал сделать, – вдруг дождь, в грязи потонем.

Валерий Друз доложил, что лазутчики видели за лесистым взгорьем, как по дороге к берегу Секвены тянутся бесконечные вереницы паломников. Все они идут в святилище богини, которое расположено в излучине реки. Там есть деревянный храм, больше похожий на амбар. Из него жрецы каждый день выводят лодку со статуей богини-утешительницы и возят ее по реке, благословляя воду.

Вскоре показалась и сама ладья – длинная, с лебединой головой на носу, от которой к бортам спускались гирлянды цветов. Со стороны выглядело, будто лебедя взнуздали.

Авл распорядился задержать ладью. Местные не осмелятся напасть, будут знать, что и жрецы, и их деревянный кумир у врагов. Чужаки смогут в любую минуту сжечь колоду с подобием человеческого лица – она для них не имеет цены.

Как Мартелл и ожидал, жрецы даже не попытались сопротивляться. Под конвоем легионеров, направленных на перехват в двух лодках, они причалили свою долбленку к берегу и жались к деревянному кумиру, будто охраняя его.

Проконсул вышел посмотреть на Секвену, вернее на ее неумелое, плохо обтесанное изображение, которое приводило дикарей в такой восторг. У богини была костяная голова, совершенно черная от времени. Ниже шло воображаемое тело из колоды, укутанное красной тканью, увешенное множеством ожерелий и блях – приношениями богатых, но бесплодных женщин, моливших о потомстве.

Сколотая бронзовыми фибулами пелена обвивала бочкообразное туловище, не скрывая отвратительных подробностей – обвислая до пояса грудь, вывороченный пупок на громадном беременном животе, слоновий зад. Так могла выглядеть немолодая, много раз рожавшая баба. Авл глянул ей в костяное лицо и испытал мгновенное, ничем не объяснимое желание. Взмок от макушки до самых пят.

«Я болен, – сказал себе проконсул. – Рехнулся». Не могло же его тянуть к деревяшке! Однако тянуло. Он еле выдержал, чтобы не накинуться на колоду и не поискать в ней отверстия. Черная, скручивающая душу в жгут, похоть охватила его. Авл протянул руку и рванул красную ткань, обнажив темное дерево с едва наведенными долотом подробностями. Чего тут желать? Тем не менее, его трясло.

Жрецы переглянулись между собой, довольные тем впечатлением, которое кумир произвел на вражеского командующего. Они стали одевать свое божество, закрывая его бесформенное деревянное тело.

Авл не мог бы сказать, что с ним, пока не осознал: к Секвене потянуло не его, а лара. Одна тварь желала другую. Вот и все.

В ту же ночь ему пригрезилось, будто он тонет в дубовой колоде, как в черном тягучем меду. Она оказалась мягкой и податливой внутри, но скользкой и холодной. К тому же двигалась. Авл понял, что вместо дерева вокруг него плотно переплелись болотные гадюки, свившись в колоссальный клубок.

Он испытал одновременно страх с гадливостью пополам и невероятный восторг, точно ему самому хотелось слиться с этим клубком, стать его частью. Мартелл понял, что его человеческое «я» парализовано ужасом и отвращением. А лар исходит противоестественным удовольствием.

Усилием воли Авл заставил себя проснуться. Да, умел и так. Хочешь идти вверх, научись собой управлять. Проконсул сел на кровати и долго смотрел в темноту. «Я болен, – повторил он недавнюю мысль. – Рехнулся. Путаю себя и…» Признать лара чужим, желать от него освободиться, было невозможно. Но в эту секунду, ощущая на коже елозящих гадюк, Секутор смог.