Транзит

18

По ему самому непонятной причине Авери вдруг стал одержим охотой к перемене мест. Ему до смерти хотелось все разведать, все увидеть... Началось это через несколько дней после того, как они с Томом повстречались у птичьего дерева с золотой женщиной. Поначалу Авери пытался делать вид, будто все в порядке. Но постепенно дни складывались в недели, напряжение росло, и настал час, когда он больше не мог сдерживаться. Он рвался свершить невозможное, исследовать все вокруг, отправиться во все стороны сразу, как можно больше узнать о мире, в котором очутился.

Его дразнили плывущие в небе луны и непривычные узоры звезд. Это ночью. А днем он с тоской глядел на манящий горизонт, где небо сливалось с морем, на бесконечный пляж, на заросли кустов и ряды причудливых деревьев. Он глядел и глядел, словно одним усилием воли мог заставить этот мир раскрыть свои тайны.

Это так просто - объяснить, почему он должен отправиться на разведку. Самому себе Авери говорил, что все они - и он, и Том, и Барбара, и Мэри, понемногу тонут в предательской трясине растительного образа жизни. Последнее время они стали слишком удовлетворены своей простой (и такой необыкновенно приятной) жизнью. Они оказались в необычной ситуации и с готовностью адаптировались к ней. Лагерь Два означал безопасность. Если они сейчас не предпримут сознательных усилий, чтобы побольше узнать об окружающем их мире, чтобы расширить пределы своих владений, то их песенка спета. Если они и дальше будут жить как сейчас, то через некоторое время до мелочей узнают тот клочок земли и отрезок пляжа, которыми пользуются. Все остальное, по контрасту, начнет казаться им опасным. Со временем могут даже возникнуть своего рода табу...

Как много есть доводов, говорящих о необходимости исследований и разведки! Прекрасные доводы, некоторые, можно сказать, даже драматические. И все равно это не более, чем доводы. Всего-навсего предлоги, а не причины. А причина в том, мрачно-признавался сам себе Авери, что ему до смерти надоела их райская жизнь. Любознательность и непоседливость, извечные спутники человечества, все еще шевелились в его, якобы цивилизованном сознании.

Авери ничего не говорил своим друзьям. Они, похоже, были вполне удовлетворены тем, что имели. За те несколько месяцев, что они четверо здесь провели, на их долю выпало достаточно приключений и опасностей. Вполне достаточно, чтобы испытывать удовольствие и даже гордость при мысли о том, чего они достигли. Уже то, что, им, четверым ранее незнакомым между собой людям, удалось создать дружный коллектив... это уже немало.

Авери так старался выбросить эти мысли из головы, что ни о чем другом и думать не мог. Он стал замкнутым, а когда все отправлялись купаться или просто нежились на пляже, в одиночестве бродил по лесу. Он всегда ходил вооруженным, хотя уже практически не боялся ни диких зверей, ни золотых людей. Он был уже совсем не тем слабым и больным Ричардом Авери, которого Они подобрали угрюмым холодным вечером на затерянной во времени и пространстве планете. Он стал подтянут, загорел, мускулист - вполне приличная машина (как он сам удовлетворенно отмечал) для охоты или боя. Он вышел победителем из схваток со многими животными, от которых раньше бросился бы бежать без оглядки. Он даже ранил, а потом и прикончил небольшого носорогоподобного (сперва оглушил его броском томагавка, а потом добил другим томагавком). Даже Тому пока что еще не удавалось справиться с носорогоподобным. Авери очень гордился своей победой.

В общем, прогулка по лесу в одиночку перестала казаться чем-то особенно опасным. Горько-сладкое чувство одиночества прельщало его все больше и больше.

Барбара знала о раздирающем его на части конфликте куда больше, чем Авери предполагал. Она ничего не говорила, когда он надолго исчезал в лесу, только пристально следила за изменениями его настроения и привычек. Она изо всех сил пыталась убедить себя, что все это - лишь проявление ностальгии, тоски по родному дому. Все они порой испытывали это чувство. Хотя и не так сильно, как можно было бы предполагать. Иногда им казалось, что нет такой цены, которую они не заплатили бы, лишь бы снова увидеть Лондон, услышать шум большого города. Но потом это ощущение исчезло. Они мысленно сравнивали свободу их новой жизни с бесчисленными ограничениями и разочарованиями старой. Тогда солнце делалось ярче, а море еще восхитительней.

Когда Барбара не пыталась обмануть сама себя, она понимала, что Авери мучается вовсе не от тоски по дому. И тогда ее охватывало уныние. Тогда в ней просыпалось ощущение вины и собственной никчемности.

Существовала еще одна сложность. Недавно они с Авери начали заниматься любовью. Вернее было бы сказать, что они совершили половой акт. Авери, вдохновленный примером Тома и Мэри, и чувствуя, что лишает Барбару чего-то по праву ей принадлежащего, робко и неуклюже намекнул на возможность интимной близости. Барбара встретила это предложение с энтузиазмом. Даже со слишком большим энтузиазмом: хотя с точки зрения техники все протекало совершенно гладко, удовлетворения это не приносило. Любовь их, к сожалению, оставалась чисто механическим действием. Тело делало свое дело, физиологическая потребность удовлетворялась, но душа оставалась пустой и холодной.

Они занимались «любовью» всего раз пять-шесть, не больше. Это тоже понемногу превратилось в своего рода ритуал...

Гром грянул однажды ночью, когда Авери вновь почувствовал, что должен «исполнить свой долг». Он положил руку Барбаре на грудь (та же самая рука, та же самая грудь), другой рукой обнял ее за плечи, стараясь, как обычно, не запутаться в ее волосах. За этим последует первый поцелуй, холодный, пустой поцелуй, потом поглаживание рук, ног...

Барбара больше так не могла.

- Не надо, пожалуйста... - она отодвинулась.

- Что-нибудь не так? - удивился он.

Даже нежность в его голосе - и та была бездумной, чисто механической.

- Да. Все не так, - горько заплакала она. - Скажи, где ты? Ты где-то витаешь, и я никак не пойму, где именно. Знаю только, что не здесь, не со мной... Это не ты хочешь любви, а только твое тело с его проклятыми, генетически обусловленными условными рефлексами.

Она дрожала В этот миг она ненавидела Авери, ненавидела самое себя, слова, которые только что произнесла, и больше всего - предательские, обжигающие слезы.

Авери испугался.

- Барбара... - пробормотал он. - Дорогая Барбара... Прости меня.

Начав эту разборку, Барбара уже не могла остановиться, хотя в душе и проклинала себя за это.

- Чего тебе надо? - со злостью воскликнула она. - Какого рожна тебе надо? Если ты хочешь, чтобы я вела себя как шлюха, скажи, и я стану вести себя так. Хочешь, чтобы я делала вид, будто я стыдливая, застенчивая школьница? Скажи, и я постараюсь. Я готова ползать на карачках, если это то, что тебе нужно... Но если я не знаю, чего ты хочешь, то как же.... как я могу тебе это дать?!

Авери чувствовал себя последней свиньей. Черт, - яростно думал он, я и есть самая настоящая свинья... страдающая манией величия...

- Мне хочется, - неуверенно начал он, - того, чего ты, Барбара, дать мне не можешь.

От этого стало только хуже.

- И чего же, черт возьми, тебе хочется? - плакала она.

- Мне хочется узнать, - в отчаянии объяснил он, - тот мир, в котором мы очутились. Хочется понять, почему мы здесь, что мы можем сделать... Я хочу знать. Я хочу знать нечто большее, нежели...

- И это все? - Барбаре, похоже, было смешно. - Ты врешь! Все это только отговорки! На самом деле ты хочешь грудь Кристины, губы Кристины... На самом деле ты ничего не хочешь узнавать... Ты только ищешь предлог. Ты хочешь заниматься сексом с привидением...

И тут он ее ударил. Первый раз в жизни он поднял руку на женщину. И сразу же стал надеяться, надеяться от всего сердца, что этот раз был первым и последним.

- Завтра, - холодно заявил он, сгорая от стыда и отчаянно пытаясь не показать виду. - Завтра я отправляюсь в небольшую экспедицию. Я ухожу на два-три дня. Может, к тому времени, как я вернусь...

- Ты не можешь уйти один, - прервала его Барбара. - Таков приказ. Так распорядился наш знаменитый руководитель. Я пойду с тобой. Теперь ударь еще раз и попытайся заставить меня передумать.

- Поступай, как знаешь, - отрезал Авери. - Я только сомневаюсь, что мое общество покажется тебе таким уж приятным.

- А когда оно таким казалось? - вздохнула Барбара.

Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Злость исчерпала себя. Осталось только разочарование.