13

Скажу честно, мне уже приходилось читать повести начинающих, как и я сам, литераторов, но такого, написанного от первого лица… Лешие, кикиморы с птичьими ногами, демоны, гномы – и все они разговаривали, что-то делали. Наверное, стоило бы раскритиковать автора, чтоб напрочь отбить охоту писать скучные романы. Правя рукопись, я стал поглавно записывать в школьной тетради свои замечания. Но вскоре бросил это занятие – просто сил не хватало одолеть роман до конца. И все же я, борясь с зевотой, сделал все, что мог, честно, как мне казалось, отработав излеченный насморк… Гном подарил Полякову бочонок: не тот ли самый бочонок стоял в его кабинете у окна? А коготь?.. Ведь насморк перестал мучить меня, едва я выпил настоянной на когте воды. Значит, я должен уверовать в написанное Поляковым?

Чтобы долго не ломать голову, сходил в поликлинику, сделал рентгеновский снимок своего черепа и отнес его к врачу. Доктор, подняв брови, пожал плечами: «Ничего не понимаю… Вы уверены, что это ваш черепок?»

Какие, к лешему, шутки! Еще раз перечитал рукопись Полякова и поехал в Ленинград – посоветовал один хороший знакомый – к специалисту, готовому по таксе – десять рублей – ответить на любой вопрос.

Он встретил меня улыбаясь. Насадил квитанцию, даже не глянув на нее: может, я всего рубль заплатил. Улыбчивый… А чего ему грустить, когда он сам себе кооператив и директор – в одном лице?

– Попил водицы, говоришь, и гайморит исчез. – Он смотрел на меня и теребил вспухшую мочку своего уха. – У врача, значит, был. Понятно… Тебе надо срочно обратиться в «Посох». Но не торопись подписывать какие-либо бумаги. Этих миллионеров можно раскрутить на приличную сумму. Если потребуется консультация, милости прошу. – Он многозначительно постучал по циферблату стоящих на столе часов: – Извини, приятель.

«Какой ты мне приятель! – подумал я, злясь и жалея пропавшие деньги. – Эдак и я могу. Советы давать за такие-то деньги!..» Но мне не удалось встретиться с представителями столь знаменитой фирмы. Правда, я пытался не очень настойчиво… Купил рекламный буклет, в котором рассказывалось о «Посохе» и его роли в создании новейших фармацевтических средств. Здесь были и фамилии наиболее удачливых старателей, но нужной мне, увы, не обнаружил. Около часа стоял в телефонной будке и беспрерывно крутил диск номеронабирателя. Попал-таки в бухгалтерию «Посоха».

– Хотелось бы узнать: есть у вас старатель Поляков Василий? Я привез старинные рецепты приготовления квасов. Их передала моя бабуш…

– Посылайте рецепты в штаб «Посоха». Обязательно пишите обратный адрес печатными буквами, – перебил меня мужской голос.

– Велено лично, – возразил я. – Таков уговор. На другом конце провода бросили трубку.

В фирменное кафе, где подают тамус, меня тоже не пустили.

– Не положено, – твердил швейцар, даже не глядя на мое журналистское удостоверение. – Сказано: только по специальным пропускам.

Таким образом, все мои старания хоть что-то узнать о Полякове не привели к успеху.

Захватив рукопись, пошел к Полякову. Он встретил меня как доброго знакомого. Его жена, довольно миловидная, с роскошной грудью и тонкой талией, насмешливо оглядела меня с головы до ног и удалилась в глубь необъятной, непонятносколькокомнатной квартиры.

– Прочитал? – спросил Поляков. – Прошу, устраивайся. – Показал на кресло.

– Скажу честно, восторгов не жди… Многие читали твой опус?

– Какое это имеет значение? – Поляков надвинул на глаза алюминиевую шляпу и нахмурился. – Верите в написанное?

– Можно допустить, что подобное при определенных обстоятельствах могло произойти, но… согласись, есть масса вопросов, возникающих по ходу прочтения. Они касаются художественности самой повести, которую ты называешь романом, дневником, полевыми заметками – как угодно. Остаются вопросы.

Если бы мог, ответил. Я запутался… Отлично справляюсь со старательской работой, и мне легче говорить с хитрой старушкой, чем, например, с тобой. Но мне нужен собеседник, разбирающийся в физике, биологии и еще в чем-то. Именно такой и сможет объяснить… Мало ли, может, еще кто-то сталкивался с подобным.

– Стой, стой, стой… Я рассматриваю написанное тобой как художественное произведение. Пойми меня правильно. Мне нет дела до твоих планов. Редакторский глаз, понимаешь. Это моя позиция. Вот и весь секрет… А почему ты все время в шляпе?

– Экран. – Лицо Полякова поскучнело. «Потерял ко мне интерес, – подумал я, не собираясь уходить – необходимо было отработать излеченный гайморит. Собственно, для Полякова сейчас важно одно: веришь в написанное или нет».

– Там у тебя про Вострецову… Давай вместе подумаем: линия женщины в повести не завершена. Согласен? – не обращая внимания на его кислую физиономию, сказал я.

– В каком смысле? – Он глянул на часы, на дверь, зевнул.

– Читатель… Ему хотелось бы узнать о Вострецовой больше, раз она так похожа на героиню, вернее…

– А-а-а-а… – протянул Поляков. В его взгляде появился огонек интереса. – Вострецова, наркоманка… – Он шагнул к письменному столу. Извлек из верхнего ящика пухлую папку. Развязал тесемки, порылся и протянул конверт: – Это мне дали в милиции. Копия.

В конверте была фотография обнаженной женщины, лежащей на лестничной площадке. На обратной стороне снимка печать, дата и подпись работника милиции, подтверждающего, что на снимке запечатлена мертвая Вострецова.

– Крючок для плафона… Она на него накинула петлю из бинтов и… – Поляков постучал пальцами по шее. – Перед дверью в квартиру своего сожителя, в знак протеста… Ты на родинку глянь. Над соском правой груди – с копеечную монету, так и в протоколе осмотра написано, могу показать… А теперь на число глянь… Три дня назад снимок получил. Откуда мне про родимое пятно было известно? Я же ее живой не видел.

– Может, раньше Вострецову знал? – неуверенно предположил я.

– Я ж сказал… – отмахнулся он. – Пиру помнишь? Я с ним за травой ходил. Засыпало его потом.

– Когда гном тебе грибы передал для Хогерта? – спросил я, припоминая один из эпизодов в повести Полякова.

– Так вот… Сейчас. – Он вытащил из папки газетную вырезку, ткнул пальцем в цветной снимок группы людей на фоне самолета. – Этот, с бородой, и есть Пиру. И по времени сходится… А здесь, – он протянул мне маленькую заметку, – из миланской газеты… На обратной стороне прочти.

На подклеенной к заметке бумажке – видимо, перевод, из которого ясно, что Пиру найден в отеле «Марник» – в одном из номеров для богатых постояльцев – с простреленной грудью.

– А здесь Хогерт… – Поляков достал газетный лист, на английском языке. На снимке – человек с благородными чертами лица. – Он взорвал автобус со школьниками… Правда, суд так и не смог доказать причастие Хогерта к взрыву… Документы, – Поляков положил руку на папку, – обошлись в копеечку. Но верю – кому-нибудь пригодятся. В самом деле, зачем бы я стал тратить валюту на газетные вырезки?

«Все так, если допустить, что ты в своем уме», – подумал я, разглядывая всякие справки, выписки… В папке оказались и совершенно непонятные мне формулы каких-то расчетов, сообщения о набивших оскомину инопланетянах, якобы интересующихся объектами землян.

– Вот что. – Я отложил кипу документов. – Конечно, интересно. Как и камешки на медной пуговице-диске… Кстати, можно на нее взглянуть?

– Нужно… Просто необходимо. Вот. – Он вынул из кармана зеленую медяшку, подкинул ее несколько раз на ладони и протянул мне. – Никому еще не показывал.

– Занятная завитушка, – сказал я, разглядывая камешки.

– Алмазы… Могу показать справку от ювелира-бельгийца. Он зубы сожрал на своем деле, но никогда не встречал такой огранки. Литр тамуса за экспертизу содрал… После предлагал кучу денег за пуговку. Но я послал его подальше.

– Мог и обмануть, – усмехнулся я. – Чтоб тамус отработать. Странно: медь и алмазы. Да и цвет довольно необычный: алмазы ли?

– Они… Я и с нашими консультировался.

– Пусть. Пусть так будет. – Я протянул ему пуговку. – Вернемся к повести: где баба Аня? Стоценко? Можно встретиться с ними?

– Но ты… хоть маленько веришь? – с надеждой спросил Поляков, пряча медную пуговицу. – Самую малость?

– Мы договорились: я желаю завершить все линии написанной тобою повести. Пусть это будет фантастическая повесть. Вот и все, что я могу тебе обещать. У тебя, кстати, таким странным языком она написана… «Торчать», «попсово», «трахаться»… Таких слов нет в русском языке. Что касается веры, поставим последнюю точку и поговорим о вере. Хорошо?

– Денька через два зайди. Свожу тебя к Архелае. И самому надо к ней. А вот Стоценко… Нет. Не так быстро, но можно и с ним встретиться.

Поляков сдвинул шляпу на затылок и почесал темный от алюминия лоб.

– Ты на ночь ее, – я кивнул на шляпу, – снимаешь?

– У меня кровать экранирована. Полог видел?.. Металлизирован. Во Франции изготовлен… Спецзаказ «Посоха».

Честное слово, мне хотелось рассмеяться. Я не специалист, но как-то не мог представить, что шляпа из алюминия может служить экраном. Так и подмывало потрогать грязный лоб Полякова. Если вся игра, затеянная им, блеф, то, по крайней мере, детально обдуманный. У Полякова, вероятно, много денег, и он вполне может позволить себе маленький бзик. Конечно же, вся эта история – его бзик.

– Боишься, агенты Камоса засекут твои координаты? – спросил я, поднимаясь с кресла.

– Хочешь, проделаем небольшой эксперимент? – Он надвинул шляпу и принялся наводить порядок на письменном столе. – Если, конечно, выкроишь время для поездки в Ленинград. Но надо быть там завтра.

Я что-то начал говорить о недописанной статье для районной газеты, о бельевой веревке, которую собирался купить именно завтра, но Поляков черкнул карандашом на бумажке.

– Зайдешь по этому адресу и спросишь: не появлялось ли чего в квартире необычного? Только не говори, что я тебя послал. Представься, скажем, работником Госстраха.

– Василек! – В дверях показалась голова Милки. – Так мы идем? Учти, сегодня последний день.

В прихожей Поляков сунул мне в руки две бутылочки с золотистыми этикетками.

– Маленький презент, – шепнул он и поднес к губам указательный палец. – Милка у меня малость прижимистая.

Судьба распорядилась так, что утром следующего дня меня отправили в командировку. До Полякова дозвонился еле-еле: опять какие-то неполадки на коммутаторе.

– Не могу поехать к бабе Ане, – сказал я. – Через три часа электричка, а вернусь на следующей неделе.

– Какая баба Аня? – не понял меня Поляков. – Я тебе адрес давал вчера… Хорошо, что при тебе. Откуда звонишь?.. Балтийский? За полтора часа успеешь обернуться – это в районе Некрасовского рынка. Обязательно поезжай.

– Надо мяса купить, конфет… Знакомые просили привезти. Еще люстру в прихожую, – сказал я. – Может, потом как-нибудь?

– Что еще тебя просили купить? – спросил он.

– Крем для бритья, зубной пасты и стиральный порошок – вроде все. Зачем тебе?

– Сейчас поезжай по адресу, который я тебе дал. Вернешься – возьмешь в камере хранения все, что тебе надо.

Он два раза повторил номер ячейки и шифра и повесил трубку.

Указанную в адресе квартиру я нашел быстро.

Дверь открыла старушка в темном шерстяном платье с белым накрахмаленным воротником и такими же манжетами. Гимназистка – так я называл ухоженных седовласых старушек с умными старорежимными глазами, в которых, как мне казалось, отражаются залы Эрмитажа.

– Проходите, – пригласила она, отступив на шаг. – Ваш приход весьма кстати. Очень, понимаете, странные вещи происходят. Вы по моему звонку?

В прихожей пахло жареным картофелем.

Я кивнул, неопределенно развел руками, оглядел стены с фотографиями бородатых офицеров царской армии, тумбочку с телефоном. Старушка провела меня в комнату и показала на зеркало в узорчатой деревянной раме, почерневшей от времени.

– Вчера сижу, слушаю радио, – заговорила она, поправив что-то в прическе и выпучив влажные глаза. – На полке, – она повела рукой, – где книги, керамический сосуд… видите?… Красиво, верно?.. Так он как бы пританцовывать стал. Дробный стук, ритмичный. И вдруг, – старушка обхватила голову руками, – прямо в зеркало летит… Я зажмурилась, отвернулась, думаю – пропали и зеркало, И подарок сына. Он этот сосуд из Алжира привоз. – Она сложила руки на груди. – Мы им завод строим в Эль-Хаджаре. Очень красивый город! Мой сын, знаете, любит всякие безделушки.

– Извините. – Я глянул на часы, на зеркало, да и па сосуд – несколько спаянных вместе бутылочек. Они целехонькие стояли на полке. – Что-то не вижу следов падения.

– Так и не было удара! – Она всплеснула руками. Ее глаза стали ярко-голубыми от восторга. – Не было. Открыла глаза и вижу: на полу сосуд. Ни единой трещинки… А через минуту… рядом с бутылочками: видите? Похоже на домик – ламподофор, культовый светильник, его тоже сын привез; их обычно делают из металла, а этот – керамический, только цепочка из меди – срывается и летит в открытую форточку… Но вдруг резко!.. И на подоконник. – Старушка плавно повела рукой. – Вскоре перестало работать радио… А ночью кто-то вселился в тахту. Верите, она разгуливала по комнате. Ох!.. – вскрикнула она и поспешила на кухню.

Запахло подгоревшей картошкой. Я снял с полки сросшиеся бутылочки, вытянул одну из пробок, понюхал ее – запах речной тины. И… Что такое?.. Пробка, будто ее кто вырвал из моих пальцев, взвилась к потолку и со свистом стала летать по комнате… Миг… и стала на место. Чуть не выронил сосуд от неожиданности. Поставил, от греха, на место и услышал звук, словно палкой провели по жердочкам частого забора, – карандаш, ставший вертикально, еще раз дал «очередь» по гладкой крышке стола и, переломившись пополам, скатился на пол. Тень стала метаться над моей головой. Глянул вверх – раскачивается люстра.

– Напугались? – спросила старушка, возникшая в проеме двери. Улыбнулась – леший меня побери, если в этот момент ее глаза не стали вдруг зелеными, – и строго спросила: – Что т-такое? – И погрозила пальцем. – Как вам не стыдно!

И нахмурилась, оглядывая комнату. Всякое движение прекратилось.

– Пожалуй, я пойду. – Я отступил к двери.

– Куда же вы? Мы сейчас чаю попьем… Может, и пообедаете со мной? Правда, картофель немного пригорел, но у меня есть кусочек замечательной ветчины.

– Что вы думаете обо всем, что происходит в вашей квартире?

– Я?.. Право, не знаю. Может… Только не смейтесь, прошу вас. Может, это от… от какой-нибудь вещи, привезенной из Алжира? Кто знает, что могут тамошние колдуны. Моя сестра как-то однажды познакомилась с африканцем…

– Нам надо показаться психиатру, – сказал я, отодвигая старушку, загородившую собой дверь. – Не может быть, чтоб карандаш скакал по столу.

На вокзале, в указанной Поляковым камере, нашел картонную коробку, где оказалось все, что мне требовалось купить. Шутка миллионера, подумал я, сидя в электричке. И где только они умудрились купить импортный крем для бритья? Крем я решил оставить себе – друзьям хватит и стирального порошка с зубной пастой… И все же, что происходило в комнате старушки? И почему Поляков узнал об этом еще вчера? Пророчество? Может, трюк? Если трюк, сценка с участием фокусницы – здорово выполнено. Зачем же Полякову дурачить меня? Кто я, чтоб привлечь внимание миллионера?

Состоявшаяся встреча с Архелаей не внесла никакой ясности. Напротив, еще сильней все запутала. Ворожея оказалась не такой старой, как я представлял ее себе, читая рукопись Полякова.

– Как вам тут? – спросил я после бесполезных попыток узнать: были ли Поляков и Стоценко в мире гномов или им все это пригрезилось?

– Хороший пансионат. Кормят, чистая постель… Уважительность. – Старушка выдавливала из себя слова. – Прекрасный воздух.

Она повернулась, чтоб придержать край распахнувшегося халата, тронутого ветерком. Я заметил цифру «тринадцать» на белой майке и вспомнил эпизод в повести Полякова, когда тот видел старуху в погребе в точно такой же майке.

– Мы платим кооперативу большие деньги, – встрял Поляков. – «Посох» арендует здесь больше половины мест.

– Он, – я кивнул на Полякова, – показывал мне медную штуковину с зелеными алмазами, – сказал я, глядя в отрешенное лицо старухи. – Говорит, с ее помощью можно попасть в мир гномов. Правда? Архелая покопалась в карманах халата.

– Такая? – спросила она, подкинув на ладони точно такую же пуговицу, что показывал мне Поляков. Усмехнулась и стала раскачиваться в кресле-качалке. – Придет время – и уйду в космос. Сил нет, сударь, чтоб попасть туда с помощью кастаньет. – Она спрятала сверкнувший на солнце кругляш и закрыла глаза.

– Как твои дела, Поляков? – спросила она через минуту, продолжая раскачиваться.

– Убедил начальство. – Поляков подмигнул мне. – Всякие преследования прекращены. Но напряженность остается.

– И придет ведь такое в голову, – вздохнула баба Аня. – Однако, сударь, правду говорят: каждый старатель мог бы стать добрым артистом. Ловко ты вывернулся.

– А что, позвольте спросить, вы собираетесь делать в космосе? – спросил я.

– Мне бы молочка, боринского. – Старуха причмокнула губами, открыла и вновь закрыла зеленый глаз. – Вели чижикам при случае молочка привезти. Очень хочется молочка… Вчера корову во сне видела, пеструю.

– Будет молоко, скажу кому надо, – пообещал Поляков, глянув на часы. – Может, еще чего?

Но старуха откинула голову к спинке и, сонно всхрапнув, безвольно опустила руки с подлокотников качалки.

В тот же день мы встретились со Стоценко. С ним разговора не получилось. Лишь усмехался в ответ на мои вопросы.

– Какие русалки? Какие гномы?.. Кто тебе наплел?

– Но ведь ты же рисовал!

– Что с того? Я и сейчас много чего рисую. А у бабы Ани лечился… Простыл капитально, а она меня травами пользовала… Почки, брат, нешуточное дело. А старуха вылечила… Ведро пива выпить теперь могу!

– А у тебя пуговица есть?

Стоценко глянул на Полякова, еле заметно качнул головой и хохотнул, отворачивая материю на ширинке:

– Сколько хочешь! Выбирай.

– Он все знает. – Поляков укоризненно глянул на развеселившегося коллегу. – Не стоит паясничать.

– Ты, Вася, в дураках не ходил?.. И помолчи. – Стоценко зевнул. – Чертовщина все это, – сказал мне. – Опоила нас бабка наркотой, и вся недолга.

– Нас доктора проверяли, – злым шепотом возразил Поляков. – Проверяли! Чистая кровь. И чего ты передо мной-то ваньку ломаешь? Не я тебя в дураки определял!

– Пра-авда? – ехидно прищурившись, спросил Стоценко и подмигнул Полякову. – Кто меня и Еремеева под статью сунул?! Какие рукописи я крал?!

– Все же утряслось, – неуверенно проговорил Поляков и потащил меня за рукав к автобусной остановке. Остановился и крикнул: – Я же боялся, что и меня в психушку упрячут! Надо было время выиграть, вот и брякнул, что в голову пришло.

Стоценко плюнул нам вслед и зашагал в другую сторону.

Привыкнув к столь странному головному убору, выполняющему функции заземления, или, как говорил Поляков, экрана, я удивился, когда не обнаружил на его голове алюминиевой конструкции.

– Камос перестал охотиться за тобой? – спросил я с порога.

– Сетка. – Он нагнул голову. – Видишь?

В его волосах я разглядел тончайшие волокна сетки. Первым делом он заставил меня выпить кружку воды из своего бочонка.

– Еще раз придешь, еще выпьешь – и навек о всех болезнях забудешь. Хоть голым задом садись в снег.

– Такую сетку, – я прикоснулся пальцами к его волосам, – можно было бы в обыкновенную кепку вшить, чтоб не пугать народ шляпой… В твоем сочинении Милка беременная. Или это для художественности?

Поляков глянул на меня испуганно, как мне показалось.

– Сынок родился – три кило двести. Мы недавно квартиру получили. – Он отвернулся, сделав вид, что вглядывается в окно. – Сына к Милкиным родителям отправили.

«Врет», – подумал я. Ребенка у Милки нет и никогда не было. Слава Богу, не так трудно отличить рожавшую женщину от нерожавшей. Хотя… Какой из меня знаток. Но не верю, что можно сохранить такую тоненькую талию, родив ребенка.

– Старушка… Ты так и не рассказал: что за чертовщина творилась в ее квартире? И откуда ты узнал, что именно в ее комнате будет раскачиваться люстра и ломаться карандаш?

– Стеша передала… Помнишь Стешу? Жена Якова… Ну?..

– Постой, постой. Уж не та ли кикимора с куриными ногами?

– Птичьи ножки. И довольно красивые, – неожиданно громко сказал он, повернув лицо к книжному шкафу.

«Что он это?» – подумал я, следя за его взглядом, упершимся в антресоли. Одна из дверц приоткрылась, в глубине виднелись пестрая тряпица и клубки с голубой шерстью.

– Пусть будут птичьи, – сказал я, удивленно взирая на замершего Полякова. – Но что за тайны мадридского двора?

– Стеша, ты хочешь поговорить с этим человеком? – спросил хозяин квартиры, продолжая смотреть на антресоли.

Послышался стук: два удара по чему-то деревянному.

– Согласна! – радостно оживившись, сообщил Поляков и повернулся ко мне. – Она согласилась! Ну?

– Чего – ну? Кто согласился? – Мне сделалось не по себе: а не поехала ли крыша у старателя?

– Спрашивай! – Поляков дружески сжал мой локоть. – Смелее. Что хочешь. Но ответ будет только «да» и «нет».

Он, наверное, затеял какую-то игру, правил которой объяснять не собирался. Я уже хотел было заторопиться домой, но что-то сдерживало.

– Может, в другой раз как-нибудь? – растерянно проговорил я, подумав, что у Полякова сейчас начнется приступ безумия. Почему-то вспомнилась баба Аня, собравшаяся уходить в космос… И услышал стук по дереву – один раз.

– Нет! Тебе не надо уходить, – прокомментировал деревянный сигнал Поляков. – Оставайся и спрашивай еще.

– Ба-ра-баш-ка! – утирая ладонью вспотевший лоб, догадался я. – У тебя живет барабашка. Верно?

– Стеша же, Стеша с тобой разговаривает! Она охраняет меня. Это, – он показал пальцем на висящую на гвозде у двери шляпу, – дело ненадежное. – Он вновь кивнул на антресоли: – Ну?

У меня есть заначка, хранящаяся во втором томе Тургенева, – жена терпеть не может этого писателя…

– Больше сотни? – спросил я, имея в виду заначку. Конечно, шансов ответить правильно пятьдесят процентов, но все же.

«Нет», – стукнула один раз Стеша, если верить, что именно она пряталась в антресолях. И я облегченно вздохнул – не угадала. Однако, чтоб не обижать Полякова, сделал вид, что ответ правильный.

– Теперь понял?.. Я же тебе говорил. Говорил! – Поляков бесцеремонно толкнул меня в грудь.

– Можно на тебя посмотреть? – спросил я, отойдя от старателя на безопасное расстояние.

«Нет».

– В каком кармане лежит мое журналистское удостоверение? В правом?

Тишина. Больше минуты в комнате тихо.

– Чего она? – спросил я, проверяя карманы. – Елки-палки, дома оставил! – Мне хотелось задать еще несколько вопросов, чтобы точно определить место, из которого исходит звук. Я уже подошел к открытой дверце, протянул руку и осторожно потрогал пеструю ткань в глубине. – Поляков написал правду?

«Да», – без задержки ответила Стеша.

– Надо бы пригласить специалистов… «Нет».

– …Чтоб они разобрались: может, тут рычаги спрятаны или человек за стеной. Боишься спецов?

Тишина.

Я еще раз повторил вопрос, но антресоли молчали.

– Больше не станет разговаривать, – прошептал Поляков. – Не любит, когда дурацкие вопросы задают, не в обиду будь сказано.

– Если бы на нее хоть одним глазком глянуть…

– Не всякому, – шепнул Поляков, легонько подталкивая меня к двери. – Ты иди, иди, не то… – Он кивнул на бочонок.

Стоящая на бочонке кружка поднялась и зависла в воздухе. Кто-то невидимый встряхнул ее… Брякнул коготь…

Я торопливо вышел из комнаты – мало ли…

Однако, когда Поляков вышел следом и закрыл инкрустированную металлом дверь, я подошел к той, что вела в соседнюю комнату.

– Большая у тебя квартира. Никогда не видел подобной, – сказал я, взявшись за бронзовую ручку.

– Не хитри. – Поляков усмехнулся. – Загляни и сюда. Входи, входи, не стесняйся. Убедись, некому здесь стучать.

Пустая комната, если не считать керамического горшка с комнатным растением посредине и шелковых занавесок на окнах.

– Красивые цветы! – Я замер, любуясь цветущим растением. – Как называется?

Леший бы побрал миллионеров, имеющих возможность использовать для единственного цветка – пусть даже красивого – целую комнату, а не, скажем, подоконник, как принято в условиях обычной квартиры.

– Тот самый. – Поляков показал пальцем на потолок. – Индикатор; значит, жив ребенок.

– Ребенок? – переспросил я. – Да, понимаю. – И вспомнил кобольдов и беременную женщину, героев романа, написанного старателем. – Не хочешь ли ты сказать, что в горшке цветущий папоротник?.. Я плохо разбираюсь в комнатных растениях, но… похоже, похоже. – Я подошел, опустился на колени и, понюхав листья, внимательно осмотрел стебель: не муляж ли? Но никаких признаков, указывающих на фальсификацию, не обнаружил. И пахнет папоротником.

– Если желаешь, покажу документ, составленный по моей просьбе известным в Финляндии ботаником. Там четко и ясно написано, что данное растение является уникальным, потому что в нем соединились две разновидности папоротников – мужской и женский. – Поляков смерил меня долгим взглядом. – Да, этот гибрид, как представляется ботанику, не должен цвести, но… Ты же сам видишь! Может ли производное от двух папоротников быть крапивой?!

– Не может, – сказал я неуверенно.

– Прости, – сказал Поляков. – Меня всегда удивляла неуверенность людей, предпочитающих сомневаться даже после увиденного собственными глазами…

Он вместе со мной вышел на лестничную площадку.

– Думаешь, я кружку нитками к потолку привязал?

– Да ничего я не думаю, успокойся. Но, дорогой мой специалист по барабашкам, между сорок второй и сорок третьей страницей второго тома Тургенева у меня хранится сто пятьдесят рублей! А что сказала Стеша?.. «Меньше сотни», – она ответила.

– Стеша не может ошибиться. Напрасно сомневаешься, – сказал Поляков. – Не перепроверяй – напрасно потратишь время. Не обижайся.

– Будь здоров, – сказал я. – А роман твой на днях занесу – Поповичев им заинтересовался.

– Поповичев?.. Кто такой?.. Впрочем… – Поляков протянул мне руку: – Заходи в любое время. Еще разок водицы выпьешь… и вообще, заглядывай, если что надо будет. Может, денег подкинуть?

– Заскочу, конечно. – Я пожал ему руку и подумал: миллионер чертов, расколоть бы тебя на тысчонку… – Привет жене.

И, не дожидаясь лифта, побежал вниз по ступенькам.

А все же я засомневался и, придя домой, первым делом заглянул в Тургенева… Одна полсотня! Да как же это? Да кто же это?.. Жена это, как выяснилось через два с половиной часа, которые провел в тревожном ожидании.

– Чего, спрашивается, всполошился-то? – удивилась жена. – Взяла… Отдам тебе, конечно… Откуда узнала о тайнике?.. Подозрительно стало: все тома Тургенева новехонькие, а второй… Вон, даже золото облезло. Что он, думаю, все второй том читает? Что ему там понравилось?

Так, значит, права Стеша? Как-то само собой вошло в сознание, что лешачиха существует, но при всем при том и умеет читать мысли, и невидимой рукой поднимать кружку. Три ночи не шла из головы заначка, о которой знала Стеша. А тут еще маленький обман не давал покоя: сказал Полякову, что рукопись я Поповичеву дал, а она как лежала на моем письменном столе в чулане, так и лежит. Если лешачиха читает мысли, сказала, наверно, Полякову, что наврал я.

Я позвонил Поповичеву. Услышав о моем предложении прочесть роман Полякова, он хмыкнул, пробормотал что-то невразумительное и повесил трубку. Я позвонил еще, но теперь к телефону подошла женщина, которая сказала: «К Поповичеву пришли сантехники, заменили какую-то прокладку в ванне, а в данный момент все сидят на кухне и пьют чай, чтоб прокладка дольше стояла».

Лишь на шестой день пошел к старателю. Под мышкой я нес добросовестно отредактированный и по мере сил исправленный роман. Совесть моя была чиста – сделал все, что мог.

Дверь открыла незнакомая женщина среднего возраста с длинными пепельными волосами, заплетенными в дюжину косичек.

– Мне бы Василия, – сказал я, заглядывая в прихожую: что-то в ней изменилось.

– Василия?.. Но здесь такого нет! – удивилась она, поправляя воротник ярко-голубого платья.

– Поляков Василий… – Я глянул на дверь: квартира номер двадцать четыре – она.

– Вы что-то путаете, молодой человек. Да вы проходите, проходите. – Она распахнула дверь. – Мы, правда, только вчера вернулись с Севера. Еще и вещи не успели распаковать.

– Но неделю назад я встречался в этой квартире с Василием Поляковым! – воскликнул я. – Он работает старателем. И у него длинноногая жена. Может, родственник ваш?

– Так вот в чем дело! Извините. Как-то сразу и не догадалась. Мы ведь сдавали квартиру «Посоху». Чего деньгам пропадать, верно?.. Кооператив такой есть – слыхали?.. Они хорошо платят. Может, они подселяли на время своего сотрудника. А я все никак не вспомню: что же это за Вася такой?

– Аня, – позвал кто-то женщину сонным голосом. – Не ему ли письмо, что лежит на подоконнике в кухне?

В записке, написанной женским почерком, я прочитал: «Отсчитай девять дней с момента нашей последней встречи. Десятый даст ответ на все твои вопросы. Когда сомнения рассеются, постарайся сделать так, чтоб мой роман нашел своего читателя. В. Поляков».

На обратной стороне листочка стояла дата нашей последней встречи и моя фамилия.

Я с нетерпением ждал десятого дня, указанного в записке. Ночью снились кошмары один страшнее другого. Будто Черный-Охотник, настроив дьявольские приборы, сидит за моим письменным столом в чулане и ждет, когда люди дойдут до точки: совершат массовое самоубийство. «Неужели ничего нельзя сделать?» – кричу я, стоя совершенно голым перед огромным вороном в финской кальсонной паре. Ворон стучит толстым клювом но клавишам печатающего устройства, а лапой норовит схватить меня за колено. «Просчитаны варианты, варрианты, варррианты, – ворчит ворон. – На краю пропасти, прропасти, пррропасти. Люди обречены, обрречены, обррречены».

Утром я ловил себя на мысли, что начинаю верить в грозящую Земле опасность, но не обязательно из космоса.

Долгожданный десятый день. Получу письмо от Полякова? Или он сам отыщет меня? Я даже отгул взял, чтоб сидеть дома.

Полдень – молчит телефон, пуст почтовый ящик, не звонит звонок входной двери. Напрасно я смотрел в окошко и выпил ведро крепчайшего кофе: прошел день, вечер, бессонная ночь.

Да мало ли могло что случиться? Заболел человек, например. Или так сложились обстоятельства, что никак не мог сообщить о себе.

Проспав до полудня, пошел в редакцию.

– Слыхал о вчерашней тарелке? – спросил у меня заместитель главного редактора, тая усмешку. – И у нас появилась. Кстати, надо сказать, появилась – подписная кампания идет.

«О чем он? Какая тарелка?» – подумал я, зная, что стоящий передо мной человек не верит ни в экстрасенсов, ни в пришельцев с других планет.

– Думал, обрадуешься, – удивился он. – Ладно… – Он посерьезнел. – Узнай, что и как, – срочно статью. Подписная кампания, понял? Можешь приукрасить материал, как понравится самому, а главное – читателю.

И пошел в свою комнату, а я – в курилку.

– Над Сестрорецком, Ломоносовом и даже над Сосновым Бором тарелка летала! – крикнул мне вместо ответа на приветствие корректор, расчесывая свою реденькую бороденку пятерней.

– Опять тарелка. Постойте, о чем вы?

– Марсиане, зеленые человечки. – Вечно веселая машинистка, имени которой я так и не мог запомнить, улыбнулась. – Маринка все утро на телефоне. Куча свидетелей.

– Говорят, тарелка опускалась перед универсамом в четвертом микрорайоне. – Марина, заведовавшая отделом писем, ткнула меня в грудь кипой листов: – Телефонограммы прочти… Участковый, говорят, лично сам видел, как инопланетяне в четвертом микрорайоне кого-то из людей к себе в тарелку затащили.

– Ребята, кончайте разыгрывать, – неуверенно пробормотал я, вспомнив записку Полякова: а не агенты ли Камоса похитили старателя? Или, может, он добровольно согласился покинуть Землю?

– Да ты сам прочти. – Марина сунула мне в руки кипу телефонограмм. – Главный дает подвал на статью. Грех отказаться.

Все это, как оказалось, не было шуткой: о розыгрыше не могло быть и речи, в чем я убедился, побеседовав с участковым.

Ясное дело, статью я написал. Ее даже перепечатали областные газеты. Но мало кто из читателей знал, что восемьдесят процентов написанного – выдумка. Однако все верили и ждали обещанного мною продолжения встреч читателей со свидетельствами очевидцев приземления тарелки. Буквально в течение недели наша газета обрела вдвое больше подписчиков, чем за весь прошлый год.

Нынешняя зима выдалась слякотная. В одной из командировок я, вынужденный обстоятельствами топать более десяти километров пешком, промочил ноги… Меня растирали самогоном, до полусмерти лупили в деревенской бане веником. Однако ничего не помогло – простудился. Господи, да как же я был рад случившемуся со мной недомоганию!

– Гайморит у меня! – восклицал я, глядя в глаза удивленному доктору всякий раз, когда он заходил в палату. – Чего перепроверять? Давно страдаю этой мерзопакостной болезнью.

– Рентген, понимаешь… Нету гноя в пазухах, – бормотал он, ощупывая мой лоб.

– И голова у меня болит, и опухло все, – говорил я, ласково гладя вспухшие надбровные дуги и шмыгая заложенным носом. Плевать на головную боль и прочее. – Все признаки, как говорится, на лице – гайморит!

Леший с ней, с болезнью проклятой, наличие которой доктор не решался подтвердить. А мне так хотелось подтверждения. Ведь после этого я мог смело говорить, что все написанное старателем-миллионером – ложь! Нет никаких шпионов Камоса на нашей Земле. Никто не угрожает людям. И гайморит, который Поляков обещал излечить когтевой водой, как и прежде, мучит меня.

– Доктор, я больной человек? Верно?

– Чему ты радуешься? Что тут смешного?.. Сумасшедшее время – больной гордится своей хворью!.. Нет у тебя гайморита. Нету!

– То есть… Как это нету? Голова трещит, насморк, рожа опухла. Да я двадцать лет мучаюсь… Да мне сколько раз проколы делали! Как это нету?!

– Значит, хорошо откачали в последний раз… Стигматизм, понимаешь, – вот что можно пока сказать. Странная форма. Но, говорят, сейчас такое частенько встречается. И никакая операция тебе не поможет.

– Выходит, так и буду опухшей рожей людей пугать?.. Чепуху городите, доктор! Да вы ни лешего не смыслите в гайморитах!

– Вот… Истеричность в тебе проявляется. Верный признак…

– Да при чем тут истерия! – взорвался я. – За кого вы меня принимаете!

– Спокойно, спокойно. – Доктор дружески поправил одеяло в изножье моей кровати. – Верить надо в хорошее… Ну, например, в цветок папоротника, в добрых инопланетян – в хорошее надо верить. Чего, спрашивается, гайморит себе выдумали? Нужен он вам?

В голосе доктора было столько уверенности, что я вдруг почувствовал: не так уж и сильно у меня болит голова. И нос… Нос нормально дышит – насморк исчез, как после только что выпитой когтевой воды. Да и опухоль над глазами совсем меня не беспокоит… И я рассмеялся, осознав новую позицию в своих убеждениях: не верить в цветущий папоротник так же, как и в гайморит.

– Не нравится мне ваш смех, – нахмурился доктор, потрогав мой лоб.

И вышел из палаты. Но вскоре вернулся с медсестрой, которую я видел в нашем отделении первый раз. Однако что-то знакомое было в ее неестественно застывшем лице. Доктор подошел ко мне, пощупал пульс и сказал:

– Завтра готовьте его на выписку. – Он шагнул к окошку, закрыл форточку. – Минут через десять дайте ему успокоительного лекарства.

«Где же я ее видел?» – подумал я, глядя на медсестру, что-то черкнувшую в записной книжке. Очень похожа… А ведь это она – Милена, героиня злополучного романа Полякова!

– Я вас узнал, – сказал я медсестре. – Вы – Милка! И не надо мне ваших уколов. Зачем здоровому человеку лекарства?

Мне показалось, что доктор, загородив рот ладошкой, хихикнул.

– Меня зовут Валентиной, – сказала медсестра, пряча записную книжку в карман халата. Кокетливо улыбнулась мне и подмигнула.

Только вот не шла улыбка ее насупленному лицу. Да и вся она, Валентина, была какая-то фанатичная любительница косметики. Все открытые участки тела в гриме и пудре, которая осыпалась на пол при каждом движении. Черные тени у глаз, голубая с фиолетовым оттенком губная помада, золотистые блестки в прическе.

Доктор, пряча лицо в ладони, прошел мимо нас и, осторожно прикрыв дверь, с кем-то стал спорить в коридоре.

Валентина нагнулась ко мне и прошептала:

– А можно и мне прочитать ваш роман? У вас ведь есть какая-то рукопись?

Протянула руку к моей подушке. Халат, не застегнутый на верхние пуговицы, распахнулся, и на меня глянули фиолетовыми сосками маленькие упругие груди. Над правой, чуть выше соска, – родимое пятно с копеечную монету… Вострецова?!

– Почитаете, конечно, – пролепетал я, отводя руку медсестры от своей подушки. – Что мне, жалко?

– Вот и хорошо, – шепнула она, выпрямляясь. Достала из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась в него, тронув пальцами губы. – А я вам сейчас укольчик сделаю. Ага? – Она вновь подмигнула мне и улыбнулась. Леший меня побери, если в ее глазах не мелькнул красный блик, как у кролика. – Вчера привезли надежное лекарство, импортное.

Она еще раз заглянула в зеркальце и вышла. А я, почувствовав, что разговаривал с Вострецовой-мерчанкой, вдруг окончательно и бесповоротно уверовал во все написанное Поляковым… В том числе и в силу целебной когтевой воды. Вот почему не раздумывая сиганул в окно. Пусть ледяная слякоть на улице – жизнь дороже. Правда, меня грел рукописный роман, который я сунул под майку.

Мне повезло. Едва я выскочил за ворота больницы, остановилось частное такси. Не говоря ни слова, я забрался на заднее сиденье, прилег и назвал свой домашний адрес. К моему счастью, водитель даже не поинтересовался, почему это вдруг клиент оказался в его машине в майке и подштанниках, когда на улице зима.

Минут через пятнадцать машина остановилась.

– Ты должен оставить роман мне, – сказал водитель женским голосом. – Слышишь?..

Я глянул на нее и ошалел.

– Вострецова?! – воскликнул я, узнав в водителе частного такси медсестру, когда-то успевшую самым тщательным образом избавиться от грима, переодеться. Лицо стало живым и добрым.

– Я – Милена, – сказала она. – Надеюсь, ты отдашь роман, который тебе не принадлежит? Поляков – мой муж.

– Зачем тебе рукопись? – спросил я, чувствуя какую-то недоговоренность в ее притязаниях на роман. – Пусть Поляков сам придет и заберет. Кстати, где он?

– Чудак, – усмехнулась она. – Тебе хочется попасть в автомобильную катастрофу? Или еще в какую беду?.. Шутки кончились – за тобой началась охота.

– Да кому я нужен, – проговорил я неуверенно.

– Что касается романа, то у меня есть договор с Поповичевым. Он обещал отвезти рукопись в Ленинград и издать роман под своим именем… Я угнала машину. И ее, наверное, уже ищут. Ну?..

– Не верю, что ты – Милена. Слишком странно получается: именно сегодня, именно в нужную минуту ты оказалась у ворот больницы… Лучше вези меня домой.

– Мы следим за Вострецовой. И мы знаем все, что бы она ни сказала и ни сделала… Неужели наркоманка так сильно похожа на меня? – спросила она насторожившись и посмотрела в окошко.

Я проследил за ее взглядом и увидел милиционера, прогуливавшегося в десятке метров от нас.

– Почти копия, – сказал я, ободренный присутствием неподалеку от нас представителя власти.

– Упускаем время. В любой момент нас могут прихлопнуть. Эта рукопись существует только в двух экземплярах, одного из них мы уже лишились. – Она смотрела на меня испуганно. – Ну не драться же мне с тобой!

– Не надо шуметь. – Я многозначительно глянул на милиционера. – Откуда я знаю, кто ты. Покажи документы.

– Нету у меня документов. Нету… – Она развела руками. – Я сама на птичьих правах.

– Тогда… Не надо документов, – усмехнулся я. – Покажи… У Вострецовой родинка есть… Титьку правую покажи, – выдохнул я, отбросив приличия.

– Фу-у-у, – фыркнула она и хохотнула тихонько. – Да хоть обе. – И суетливо стала расстегивать куртку, кофту… – Нравится?.. – Она бессовестно подмигнула мне. – Другую показать?

Милиционер стукнул концом дубинки в лобовое стекло.

– Проезжайте, проезжайте, – крикнул он, махнув рукой. – Нечего развратом заниматься посреди города. – Не мешайте дорожному движению.

– Вези меня домой. Там и получишь рукопись, – сказал я.

На следующий день, выйдя из подъезда, нос к носу столкнулся с Вострецовой – я уже мог отличить Милену от наркоманки, вернее – от мерчанки.

– Тебе лучше отдать рукопись, – сказала она, шагнув и сторону, – пропустила меня.

М ускорил шаг. Вострецова не отставала.

– Нам нужна рукопись, – шептала она мне в спину.

Шагов через пятьдесят передо мною упала здоровенная сосулька, сорвавшаяся, как оказалось, с крыши. Я, обливаясь потом от все еще переживаемого страха, обернулся – Вострецова стояла в трех шагах и злорадно усмехалась.

– Один экземпляр уже у нас, – сказала она, продолжая скалиться. – Все равно отдашь. Или мы возьмем силой… Никто не должен знать о мире, описанном Поляковым.

Я припустил бегом. Не останавливался и не оглядывался до самого порога здания отделения милиции. Конечно, дежурный лейтенант категорически отказался задержать красноглазую мерчанку, но оказался очень внимательным слушателем: не перебивал меня, пока я рассказывал ему все, что было связано с рукописью и моим отношением к ней.

И я оказался там, где носят застиранные рубахи с длинными рукавами.

Сегодня меня посетила Милка. Она принесла алюминиевую шляпу, а я отдал ей последние странички романа Полякова.

Стеша, которая две последние ночи приходила ко мне рассказывать новости о мире Якова, сказала, что мне пойдет алюминиевая шляпа. И я верю ей, верю крохотуле красавице с очаровательными птичьими лапками.

На этом я и ставлю последнюю точку.

Загрузка...