Товарищ гвардии король

Глава семнадцатая

Сегодня праздник — всё прогрессивное человечество отмечает православное Рождество, и Людвиг Эммануил фон Такс намеревался отдохнуть. Затянувшиеся до самого утра гуляния у наряженной пальмы, за неимением ёлки объявленной символом торжества, изрядно утомили. Да ещё сказывалась многомесячная усталость от рейда по южной Африке, когда приходилось спать не более четырёх часов в сутки, да и то урывками, разбивая на несколько порций.

Кто читал старые, дореволюционные ещё, журналы "Нива", тот сразу поймёт музыкальное, манящее, тревожащее душу звучание названий — Трансвааль, Оранжевая, Кимберли, Претория, Родезия. Особенно Кимберли… Тени героического прошлого вставали перед глазами и будоражили воображение, звали к новым подвигам и отмщению старых обид. И к новому дележу сладкого пирога, по несправедливой прихоти случая доставшегося одному-единственному едоку.

Такая вопиющая ошибка судьбы обязательно должна быть исправлена — и по африканским прериям, или саваннам, тут фон Такс до конца не разобрался, покатили грозные СМ-1К Первой Гвардейской дивизии. А потом… а потом ничего, в принципе не изменилось, только дивизия сменила название и стала Особым Экспедиционным Добровольческим корпусом, увеличив численность почти втрое за счёт постоянно прибывающих в порт Кейптауна волонтёров. Суда под флагом Корсиканского королевства приходили почти ежедневно, а немногочисленные английские военные корабли в ужасе разбегались от конвоев, сопровождаемых знаменитыми "львиными прайдами" подводных лодок. Лишь однажды безумный командир какого-то эсминца пытался помешать выгрузке, но был отправлен на дно вместе с командой и со своей лоханью раньше, чем успел сняться с якоря на рейде. Остальной британский флот, вернее то, что осталось от него после печально известной "Ярмутской бойни", предпочёл уйти на Мадагаскар и там интернироваться.

Но это уже в прошлом, недавнем, но от этого не менее славном. А сейчас фон Такс лежал на узкой койке в своей каюте и безуспешно пытался заснуть, отгоняя лезущие в голову мысли. Надо сказать — глобальные мысли. О судьбах человечества, о послевоенном мироустройстве, о том, что неплохо бы поделиться с товарищем Сталиным новыми южноафриканскими приобретениями. Да… Что бы там ни говорили ретрограды, ссылаясь на авторитет Екклесиаста, уже ничего не вернётся на круги своя. А ветры? А ветры пусть веют, сдувая с ног прах старого мира. Построен новый, лучший, и он, простой баварский король, приложил к этому свои скромные силы.

И осталось закрепить новый статус-кво соответствующими международными актами. Вот только кто займётся? Уж всяко не Лига Наций, окончательно скомпрометировавшая себя одобрением Большой Европейской Войны и разогнанная десантниками Галицийского Каганата при штурме Женевы, где продажные буржуазные политики нашли последнее убежище. А не предложить ли товарищам создать новую, истинно прогрессивную организацию? Организацию… пожалуй и так — Организация Объединенных Наций. Вот только последнее слово в названии смущает. Нет ли в нём намёка на национализм? И не обидится ли Патриарх Алексей Львович, неоднократно заявлявший, что русский — это не национальность, а состояние души, стремящейся к Богу. Тут надо серьёзно обдумать…

Хотя сокращение — ООН, очень даже неплохо звучит. И обязательно войска должны быть. Миротворческие. А то, что же получается — добро и без кулаков? Непорядок. И формировать миротворцев исключительно из добровольцев, назначаемых из армий ведущих мировых держав. Сколько их сейчас? Советский Союз, Великое Княжество Литовское, Балтийская Конфедерация, Корсиканское королевство и родная Бавария, несколько увеличившаяся в размерах. Вот и всё, остальные можно не считать по разным причинам. Галицийский Каганат — вассальное государство, Чехословакия слишком мала, чтобы воспринимать её серьёзно, а Японию в большую политику допускать никто не собирался. Хотя галицийская армия должна принимать участие — заслужили.

Да, а остальных можно ввести в состав Совета Безопасности, но только наблюдателями с совещательным голосом. А право вето будет только у СССР и ни у кого другого. Тут уж не нужно обольщаться — без поддержки Советского Союза от великих держав останутся только рожки да ножки.

От размышлений отвлёк осторожный стук в дверь.

— Кто там ещё? Открыто, — фон Такс встал с койки и набросил на плечи китель. Штаны он снять ещё не успел.

На пороге стоял неизменный королевский механик-водитель Абрам Рубинштейн:

— Ваше Величество, товарищ полковник, тут капитан Долбаев на приём просится. По личному вопросу.

— Зови, — не принять человека, лично отправившего к праотцам самого Гудериана, к тому же недавнего героя Сан-Франциско и Претории, было бы просто невежливо. — И чаю нам принеси.

Рубинштейн кивнул и пропал, уступив место Бадме. Танкист совершенно не изменился с тех пор, как фон Такс вручал ему награды за быстроходного Гейнца, только на погонах вместо лычек старшего сержанта появились четыре звёздочки при одном просвете. Ничего удивительного, любой из военнослужащих армий великих держав мог получить внеочередное звание или орден от любого из главнокомандующих. Назначение же на должность целиком зависело от начальства по месту службы или командировки. Так, даже товарищ Сагалевич теоретически мог присвоить Долбаеву хоть фельдмаршала или генералиссимуса, но отдать под командование хотя бы взвод… Правда, Бадма сам отказался от батальона, ссылаясь на недостаточное образование, и предпочёл остаться со своим экипажем, получившим статус отдельной воинской части с собственным маленьким знаменем, закрепляемым на танковой антенне.

— Разрешите, Ваше Величество?

— Заходи, — фон Такс сделал приглашающий жест. — И давай без чинов, хорошо? Зови меня просто по имени-отчеству — Людвиг Эммануилович. Видишь, я же в тапочках, какая тут официальность?

— Да, спасибо, — Бадма присел за столик, на который вновь появившийся Рубинштейн успел поставить дымящийся самовар, вазочки с вишнёвым вареньем и корзиночку с ванильными сушками.

— Или чего покрепче? — предложил король. — В честь праздника?

— Нет, — отказался капитан. — Если с вечера не злоупотреблено, то с утра будет явным излишеством. Я лучше чаю.

— Действительно, — фон Такс решительно поставил бутылку под стол. — Ну, с чем пришёл?

Танкист немного помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом начал с вопроса:

— Мы же будем мимо Англии проходить?

— А что? — насторожился король. О предполагаемом участии Добровольческого Корпуса во второй части учений "Лиса и виноград" кроме него знали только товарищи Сагалевич, Берия-старший, корсиканский король Беня и генерал-лейтенант Раевский, который и составлял стратегические планы.

— Да мне это… побывать бы там. По семейным обстоятельствам. Можно даже отпуск за свой счёт.

Сказать, что фон Такс удивился — вообще ничего не сказать. Ну какие семейные обстоятельства могут быть у забайкальского бурята на территории Великобритании?

— Чего!?

Бадма вздохнул и рассказал грустную историю о Конраде Уильяме Бентинке, старшем сыне сэра Юджина Бентинка, четырнадцатого графа Портледского и Дорсетширского. О его большой и несчастной любви, о дуэли со счастливым соперником, об оскорблении величества словами и действиями, о стремительном бегстве из страны с архангельскими купцами.

И вот в далёком тысяча шестьсот девяносто девятом году судьбе было угодно забросить изгнанника в бурлящую от перемен Россию, да так удачно, что аглицкий немец Кондратий Бетинков полюбился государю Петру Алексеевичу в хорошем смысле этого слова. Рассудочная храбрость и хладнокровие мушкетёрского подпоручика проявили себя уже под Нарвой, когда предводительствуемая им рота нанесла врагу такой урон, что сам Карл Двенадцатый воскликнул в восхищении: — "Вот кого бы я оставил королём Швеции после себя!"

Слова эти некие недоброжелатели донесли до государя Петра Алексеевича, но он только посмеялся, приказав записать для потомков сей исторический анекдот. И мало того, пообещал после взятия неприятельской столицы собственноручно содействовать восшествию графа Бентинка на шведский престол. Увы, честолюбивым помыслам Конрада не суждено было сбыться, хотя прослыл он изрядным баловнем судьбы, родившимся под счастливою звездою.

В полтавской баталии также удача сопутствовала храброму англичанину, к тому времени принявшему православное крещение и считавшему Россию не токмо второй, но единственной родиной. Именно артиллерийские батареи майора Кондратия Евгеньевича Бетинкова, совершившие обходной маневр и ударившие наступающему супостату во фланг, и принесли победу русскому оружию. Исключительно кознями завистливого Меньшикова и можно объяснить прискорбный факт умалчивания истинных причин блистательной петровской виктории. А иначе… как знать, может и стояло бы имя доблестного воина в одном ряду с достойнейшими полководцами прежних времён. Но Его Величество случай изволил распорядиться совершенно иначе…

Незаслуженно обиженный Бентинк вернулся в Санкт-Петербург уже полковником, но печаль по украденной прямо из рук славе полностью изменила его характер. Последовал кратковременный, года на полтора, запой, результатом которого стали три выбитых зуба коварного Алексашки, да преизрядное количество рогов, украсивших головы многих, не минуя и государеву.

Пётр Алексеевич, помня былую свою приязнь, раздувать скандала не стал, а отправил новоиспеченного генерал-аншефа в "Иркуцкий острог, дабы помог оный вооружённою рукою брацким ясачным людишкам отбиться от набегов злобных мунгальцев". Да так и сгинул Кондратий Евгеньевич где-то на Ангаре, будучи вынужден со товарищи, числом десять, принять бой с войском местного князьца Тунгуя.

Но на самом деле Бентинк, оглушённый в том сражении ударом дубины по голове, попал в плен. Как выяснилось, почётный, потому что черноволосая и луноликая Булцыгма, дочь князя Тунгуя, с первого взгляда полюбила потерявшего память генерал-аншефа. Впрочем, о генеральстве своём Кондратий тоже позабыл и отныне носил гордое имя Тынык. Но недолго, так как из-за непомерной храбрости и лихости почти сразу же стал зваться Тыныкше-батаар, что на местном наречии означало "богатырь, ушибленный дубиной на всю голову". Сам того не сознавая, выполнил он наказ государя Петра Алексеевича — мунгальцы не только зареклись беспокоить рубежи российские, но и детям заповедали. А как же иначе, если стоит на страже тех рубежей длинноносый демон с громадной саблей, перекованной из фамильной толедской шпаги? От одного только грозного вида стынет кровь в жилах, а от боевого клича "эхщасвьябу" падают замертво даже кони. Такие, во всяком случае, ходили слухи по мунгальским кочевьям, и не находилось храбрецов, рискнувших это проверить.

Позднее неугомонная натура Тыныкше-батаара немало поносила его по свету — разграбление Запретного Города в Бейджине, морской рейд к Эдо, с последующим его сожжением, списанном на землетрясение, плавание с казаками за золотом в гишпанские земли по другую сторону большой солёной воды… И только в крайне преклонных годах, при царствовании императрицы Екатерины Второй, оставил почтенный воин ратные дела и собрался помирать, оплакиваемый восемнадцатью сыновьями и сорока семью внуками с двенадцатью правнуками. Перед самой смертью вернулась к Кондратию Евгеньевичу память, и рассказал он о тайнике, сделанном в родовом замке графов Бентинков в Портленде. Там, в холле, под лестницей, спрятана шкатулка с фамильным перстнем и документами, подтверждающими право на наследство. А старшему сыну, Бадме Кондратьевичу, отдал ладанку, в которой хранилась запись слов шведского короля, заверенная лично царём Петром Первым.

Впоследствии история потомков Тыныкше-батаара была не менее интересной и богатой на приключения, а семейная реликвия вместе с преданием передавалась из поколения в поколение, пока не дошла до нынешнего обладателя — танкиста-орденоносца, капитана Бадмы Иринчиновича Долбаева.

— Слушай, — спросил вдруг король, — а почему тогда у тебя фамилия другая?

— Нам они до революции и не полагались.

Действительно, только в двадцать третьем году приехавший для переписи населения уполномоченный спросил у соседей про семейство Бадмы, в полном составе ушедшее в тайгу на промысел.

— Тыныки они, — пояснили ответственному товарищу Гусятникову. Но тот вспомнил осаду Порт-Артура, где потерял три пальца на левой руке, японского генерала Танаку, и счёл фамилию недостаточно благозвучной и революционной.

— Нет, не пойдёт! Пусть будут…

— А ещё их предка по голове дубиной стукнули!

— И как, хорошо долбанули?

— Хорошо, однако. Дураков с тех пор в роду не водится.

— Ну вот и замечательно! Пусть будут Долбаевы.

Так совсем юный Бадма получил фамилию. А потом началось… Колхозы, набеги за единоличными баранами в соседнюю Туву, МТС, курсы трактористов, армия. Механик-водитель любил своего железного коня и СМ-1К отвечал ему взаимностью. Школа младших командиров, сержантские лычки на погонах, командирская должность, боевое крещение в мелких конфликтах при усмирении троцкистко-ягодовских мятежей на окраинах СССР, и вот, наконец, командировка в Баварскую армию добровольцем, перевернувшая всю последующую жизнь.

— Семейные обстоятельства — это прекрасно, — подвёл итог беседе фон Такс. — Но почему ты не хочешь пригласить в гости к родственникам своих боевых товарищей? Хотя… почему в гости? К себе приглашай, ведь право майората в Англии ещё никто не отменял, не так ли?

— Да я…

— Решено! Всей дивизией пойдём! Приютишь в замке на пару недель?

— Конечно!

Окрылённый танкист ушёл, а король вызвал механика-водителя, одновременно исполняющего обязанности ординарца, адъютанта, секретаря и начальника штаба:

— Абрам, срочно радируй ефрейтору Шмульке о переносе операции из Ливерпуля в Портленд.

— Есть! — щёлкнул каблуками Рубинштейн, но уходить не спешил.

— Что-то ещё?

— Ага, товарищ полковник… Планировали мы планировали, а теперь что, всё заново перепланировать?

— Ну и что? Мы же, Абрам, не агрессоры или оккупанты какие, мы восстанавливать историческую справедливость и феодальную законность идём. Так что давай, работай, три дня у тебя ещё есть.

Огромный, чуть меньше печально известного своим утоплением "Титаника", пароход "Flower of Red October" входил в Портлендский порт, практически пустой после исчезновения Royal Navy с поверхности мирового океана. На корме его вяло трепыхался флаг корсиканского королевства — ушлые южане купили последнее изделие верфей господина Крампа, построенное в разгар кризиса руками голодающих американских рабочих, чтобы подзаработать на перевозках этих самых рабочих на новую родину, в Советский Союз.

Констебль Вулверстон, стоявший под навесом у причала, поправил ремешок высокого полицейского шлема:

— Американцы не будут сходить на берег?

— Нет, им запрещено. Отстоятся на внутреннем рейде, примут топливо и уйдут, — откликнулся новый напарник, только вчера переведённый из Ливерпуля приказом министра. Скорее всего за какие-то прегрешения, добровольно в эту сельскую глушь никто не поедет.

— Почему вы так думаете, Джексон?

— Ну зачем такая официальность, Питер? Зови меня просто Джонни.

— Договорились, Джонни. Но тогда вечером с тебя три пинты в пабе.

— Ну конечно! Как это русские говорят — нужно "prostavitsia" и "nakryt polianu".

— Приходилось их видеть?

— Кого я только не видел, даже представить себе не можешь.

— А баварцев? Говорят, на этом самом корабле баварские войска прибыли в Южную Африку.

— Это же газетная утка, Питер. Ну как можно сейчас верить репортёрам? На самом деле король фон Такс десантировался с невидимых большевистских самолётов на специальных летающих танках.

— Неужели такие бывают? — удивился Вулверстон.

— Конечно! Иначе как объяснить столь быстрые и впечатляющие победы? Как обороняться, если в любой момент на голову может приземлиться бронированная громадина?

— Какой ты умный, Джонни. Учился в Оксфорде?

— Разве я похож на педераста? — оскорбился Джонсон и уселся на перевёрнутый ящик, оказавшись за спиной напарника.

Тем временем корсиканское судно и не подумало остановиться, как предполагал полицейский. Оно устремилось к причалу с явным намерением его протаранить, и лишь немного не доходя сбросило ход, приняв чуть левее, к небольшому галечному пляжу. Нос корабля раскрылся подобно устричной раковине, с грохотом выдвинулся пандус, и по нему на мелководье начали съезжать танки. Особый Интернациональный Добровольческий Корпус (он же Особый Экспедиционный, он же Первая Гвардейская дивизия, он же конвой Его Величества Людвига Эммануила фон Такса) развёртывался для атаки. Следом взревели двигатели БМП, и порт неожиданно стал многолюдным и оживлённым местом.

Констебль вышел из оцепенения только минут через пятнадцать:

— Джонни, срочно звони в министерство, а я их задержу! Нет, я за ними прослежу! Нет, я… что? О, нет… — Вулверстон почувствовал, как что-то острое и холодное упёрлось ему в поясницу.

— Какой ещё Джонни? Что за фамильярность? Ефрейтор Иоганн Иоганнович Шмульке, армия Его Величества полковника фон Такса. Выбрось свою дубинку, Питер, да проваливай пить пиво. Что? Ах, да… вот тебе пятьдесят копеек, сдачи приносить не нужно. Проваливай, я сказал!

Вулверстон осторожно и медленно замахнулся и выбросил ясеневый клоб в воду, старательно делая вид, что его совершенно не интересуют чужие танки в родном городе. А может, так оно и было — острова столько раз за свою историю меняли хозяев, что у местных жителей должен выработаться условный рефлекс повиновения победителю. А захватчиком больше, захватчиком меньше… кому-то это и доставляет неудобство, но ведь всегда же можно привыкнуть!

Покидая территорию порта констебль уныло бормотал себе под нос:

— "Flower of Red October"… цветок красного октября… Как же я раньше не догадался? Успел бы сбегать за хлебом и солью.

Через три часа городок полностью перешёл под контроль Добровольческого Корпуса. Это не Лондон, в котором и пять дивизий растворится без остатка. А ещё через день на отремонтированный аборигенами аэродром (порой правильно поставленный вопрос позволяет творить чудеса) начали садиться самолёты Первой Воздушной армии генерал-лейтенанта Величко. Сначала сам командующий на истребителе с нарисованной на фюзеляже крылатой кошкой, за ним транспортники, бомбардировщики, разведчики. Последними сели все те же истребители — непотопляемый авианосец "Портленд" начал свою суровую и нужную работу в рамках учений по принуждению к миру под кодовым названием "Лиса и виноград".

Следующая ночь выдалась для подданных капитана Долбаева, ещё не знавших о таком своём счастье, несколько беспокойной. Выбивая искры из брусчатки, несколько тяжёлых машин проследовали через весь город к замку графов Портлендских и Дорсетширских.

А там уже собрался весь цвет общества — пили последний херес с контрабандными бисквитами, ели овсянку с беконом, разумеется, тоже контрабандным, осуждали оккупантов и обсуждали способы борьбы с ними. Сходились во мнении, что горячиться не нужно, а стоит начать с малого, с выражения протеста и пассивного сопротивления. Хозяйка замка предложила присутствующим дамам ограничиться тёмными тонами в одежде, а тем, кто не чувствует в себе сил к подобному подвигу, носить хотя бы чёрные шпильки в причёсках.

— Не будем радовать взгляды захватчиков! — с готовностью поддержали как юные, так и не очень, леди.

— А я откажусь от сливок к чаю! — решительно заявил сэр Генри Уильям Бентинк, нынешний граф Портлендский. — И тогда разорённые молочники взбунтуются и сбросят азиатские орды в Канал! Не пустим в свой дом этих скифов!

В пылу своей возвышенной речи лорд не обратил внимания на лязг и грохот за окнами, и совсем было собрался продолжать, как его прервал дворецкий. Служба предков графам Бентинкам со времён войны Алой и Белой Розы позволяла некоторые вольности:

— Они уже здесь, сэр!

— Кто здесь, Джеффри?

— Скифы, сэр!

— Какие ещё скифы? Откуда?

— Из танков, сэр!

Граф раскрыл окно и посмотрел вниз — по спине пробежал холодок, стремительно переходящий в панический ужас. Позднее, даже будучи уже уважаемым бригадиром трактористов и по совместительству начальником канцелярии Его Величества Бадмы Первого Генрихом Вильямовичем Ботинкиным, сэр Генри так и не признался в причине своих чувств. То ли это стало результатом боязни громадной высоты второго этажа, помноженной на стылую британскую сырость, то ли вид ужасных танков… Они заняли весь двор, сад, и уже двести лет регулярно подстригаемый газон. Дула их огромных пушек с циничным любопытством разглядывали стены древнего и доселе неприступного замка. Собственно, неприступным он был в далёком прошлом, а сейчас представлял из себя вполне уязвимую, но уютную и удобную для проживания загородную резиденцию.

Из машины, стоящей чуть впереди остальных, вылезли трое. Один — типичный немец, в котором граф с ужасом узнал знакомого по газетным фотографиям баварского короля, другой, высокий и тощий блондин, был до боли похож на его банкира в Сити. А вот третий… третий являлся воплощением чуть ли не всех британских страхов и фобий одновременно — огромный азиат с круглым лицом, узкими глазами и хищными повадками потомственного потрясателя вселенной. Потомственного? Проклятье, почему у этого азиата характерные, чуть вывернутые уши Бентинков, не узнать которые просто невозможно?

— Рубинштейн, переводи! — рявкнул фон Такс.

— А зачем? — удивился мехвод. — Неужели мы должны отчитываться перед самозванцем?

— И чего ты предлагаешь?

— Расстреляем прямо здесь, и всех делов.

Сэр Генри, когда-то принимавший участие в высадке британских войск в Архангельске, с дрожью в коленях узнавал в разговоре пришельцев знакомые слова. Выражение "расстреляем" ему не понравилось больше всего.

— А чего это мы на улице стоим, а он на нас из окошка смотрит? — вдруг возмутился Бадма, до этого молчавший от сильного волнения. — Нехорошо как-то получается.

— Точно! — согласился фон Такс и махнул рукой.

Один из танков взревел двигателем, подался вперёд, и ткнулся пушкой в высокие дубовые двери. Те затрещали и сложились, открыв проход.

— Они же должны наружу открываться, — проворчал хозяйственный Рубинштейн.

— Плевать, стоимость вычтем из жалования нерасторопных лакеев, — решил король и первым прошёл внутрь.

Наверху Его Величество перешагнул через лежащих в обмороке дам и ухватил сэра Генри за воротник:

— Вот этот человек, — фон Такс пальцем показал на Бадму, — твой старший родственник.

— Я… я… яволь! — почему-то по-немецки согласился Бентинк. — Какие есть ваши доказательства?

— Товарищ Долбаев?

— Одну минуту, товарищ полковник! Правое крыло, лестница в холле, под третьей половицей…

— Проводите! — король требовательно посмотрел на сэра Генри.

Кто-то из танкистов притащил ломик, и скоро из развороченного тайника появилась на свет потемневшая от времени шкатулка, из которой были извлечены пожелтевшие бумаги с печатями на них, и перстень с фамильным гербом. На глаза сэра Генри навернулись слёзы и сжалось сердце — неприятно ощущать себя самозванцем, незаконно занимающим чужой дом.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник?

— Слушаю вас, товарищ Бентинк.

— Э-э-э… да мне как-то Долбаев привычнее.

— Так никто, Бадма, твою фамилию и не отнимает, — пояснил фон Такс. — Граф Бентинк — это должность такая. Чего хотел спросить?

— Куда мне их девать теперь, этих родственников?

— Представления не имею. Хочешь, пошли их на остров Врангеля, одичавших эстонцев цивилизовать.

— Уй-е… товарищ полковник… А может к нам отправить в гости? Родню повидают, барана поедят, дарасун пить научатся. Да и скота много, однако, пасти надо, а я всё в армии да в армии. Если что, я своей Сэсэгме телеграмму отправлю.

— А что, идея неплохая. Кстати, Бадма, ты зачем все газоны перекопал?

— Учил сэра Генри картошку окучивать, пригодится в жизни.

— Зимой?

— Надо же было потренироваться? А к лету, глядишь, и научится.