Тотальная война

Странник

С вершины открывался вид на горные кряжи, лежащие внизу. Обзор был прекрасным, идеальное место для опорного пункта. Славка-Бес оборудовал его по всем правилам военного дела. Даже потеряв позиции внизу, здесь, на господствующей высоте, с оставшимися бойцами можно держать круговую оборону не один день.

Но это планировалось для нештатных ситуаций. В обычном режиме здесь находился наряд наблюдателей. Всех четверых кто-то профессионально и хладнокровно вырезал. Почерк был одинаковый — удар ножом под правое ухо. Излучатель пси-лазера находился в кирпичной постройке рядом с радиомачтой. По внешнему виду он напоминал антенну РЛС «ДОН», но над внутренней начинкой кто-то старательно поработал, изрезав все проводки и раскрошив все детали. А потом этот же одиночка провел через минные поля диверсионно-разведывательную группу.

Из блиндажа опорного пункта кабель уходил вниз, связывая с базой. Полевой телефон-вертушка исправно работал. Теперь Максимов знал, как Марату удалось легко подставить взвод разведки под прицельный огонь. Просто позвонил и сообщил командиру диверсионной группы, откуда следует ждать атаки. Задачу взводу, как выяснил Максимов, Марат ставил сам.

— И что за жизнь сучья! Все друг друга сдают, — пробору мотал Максимов.

Он сидел на крыше блиндажа. Внутри было слишком много крови и разметанной взрывом человечины. Последних из диверсантов добили здесь, забросав гранатами.

Остыв после рукопашной, Максимов обошел опорный пункт, разглядывая убитых диверсантов. Пришел к печальному выводу, что они ничем не отличаются от тех, кого вырезали ночью, и тех, кто утром убил их самих. Форма, оружие, возраст и лица — все одинаковое. Спроси — ради чего убивали друг друга, не ответят. Ни мертвые, ни живые.

«Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир», — пришло на память Максимову.

— Старуха была права, — сказал он вслух.[63] Сидевший рядом толмач радостно улыбнулся и закивал, хотя ни черта, был уверен Максимов, не понял.

Просто радовался парень, что цел, что в надежных руках, что командирской волей поднят на самую вершину в прямом и переносном смысле слова. Его Максимов вызвал на КП, повысив до должности ординарца. Умереть внизу, на передовой, Рахмону, так звали парня, не светило, и он этому открыто, по-детски радовался.

— Перед тобой, Рахмон, поле Вигрид, — Максимов обвел рукой горы внизу.

Рахмон рассмеялся командирской шутке. Слово «поле» он, конечно же, знал. А чудить белые офицеры любят, это он знал по театру, что устроил на базе предыдущий командир — Бес. Поле гор — это смешно. Командир пошутил — смейся.

— Ладно, проехали.

Максимов поднес к глазам бинокль.

Передовой дозор одной из колонн Бердыева уже вполз в ущелье, пылил, медленно поднимаясь к базе.

Опасности это не представляло. Танки и БМП уже заняли огневые позиции, сектора обстрела давно пристреляны, как заверил Максимова командир танкового взвода.

— Сообщи координаты. Пусть открывает беглый огонь по ущелью. — Максимов нацарапал на клочке бумаги цифры. Протянул Рахмону.

Тот солидным голосом передал данные по телефону вниз.

— Ждем-с, — протянул Максимов.

В утренней тишине раздались жужжание электроприводов башенных орудий. Танки, задрав стволы, выбирали нужную траекторию выстрела.

Максимову хорошо была видна площадка внизу, перед входом в шахту. Вся система обороны просматривалась, как модель на ящике с песком. Хоть сейчас выставляй в учебном классе. Славка-Бес, хоть и был партизаном по жизни, оборону организовал классически правильно. Максимов был уверен, что продержится даже с ополовиненным числом бойцов.

Он вспомнил, как, спустившись вниз, командовал выносом раненых из окопов и блиндажей. В живых суждено остаться единицам, собаки никого не щадили, обгладывали все, что торчало из бронежилета. Он не стал останавливать тех бойцов, что принимались кромсать и месить прикладами тела собак, погибших в угаре пикрина и от пуль. Решил, пусть выплеснут из себя страх и ярость.

Вдруг над горами загремел усиленный репродуктором голос Беса.

Максимов вздрогнул. Потом расслабился, сообразив, что Бес распевает на арабском слова молитвы воина. Бойцы, наверное, записали голос любимого командира на магнитофон и врубали всякий раз перед тем, как открыть огонь.

«Очистите свои сердца, освободите их от земной суеты. Время веселья и праздности миновало. Судный час приближается, и мы должны просить Всевышнего о прощении. Я молю тебя. Всевышний, простить мне все мои грехи, позволить доказать веру в тебя и прославить тебя любым возможным способом», — грохотал над горами мертвый голос мертвого Беса.

Рахмон хихикнул в кулак. Из чего Максимов заключил, что молитва была одной из хохмочек Беса. Как улыбка в лицо врагу перед тем, как убить.

Внизу бахнул первый выстрел. Следом за ним бегло загрохотали остальные орудия. Четыре танковых ствола стали посылать снаряды в ущелье.

Максимов поднес к глазам бинокль. Черные султаны разрывов взметнулись точно в центре колонны. Потом обзор закрыло пылевое облако.

— Прекратить огонь!

Рахмон продублировал команду. Пушки смолкли. На гребне противоположного склона появились черные фигурки. Рассыпались в бисерную нитку.

— Ну вот и они. — Максимов опустил бинокль.. — Сейчас, брат Рахмон, нам вынесут первое и последнее китайское предупреждение.

За склоном, где залегла пехота противника, низко бухнуло, эхо покатилось по горам. В следующую секунду взрыв ударил в склон. Земля под Максимовым ощутимо вздрогнула.

Он оглянулся на радиста. Тот прижал наушник ладонью.

— Тащи сюда, — махнул рукой Максимов. — Радист подбежал, протянул наушники.

Максимов расслышал середину фразы:

— … бесполезно. Я пришел взять штурмом базу, и я это сделаю, — говорил хриплый мужской голос. — Подумай, кого и что ты защищаешь? Ради кого ты посылаешь на смерть своих людей? Я — полковник Бердыев — даю слово воина, что ни один волос не упадет с головы того, кто сдастся в плен. Каждый, кто захочет, может присоединиться к нашей борьбе. Мы сражаемся за будущее своего народа. А за что воюете вы?

Максимов знал, что этот голос его люди сейчас слушают в каждом танке и БМП. Он так и подумал о них — «мои».

Нажал тангенту, вклинившись в радиоволну.

— Бердыев, я уважаю тебя, как воина. Но и ты уважай меня. Давай не будем тратить время на слова. Помолимся и начнем.

— Внимание, всем. Сектор три. Беглый огонь из всех орудий. Огонь! — скомандовал Максимов своим людям, зная, что обязательно услышат.

Толкнул Рахмона в плечо.

— Не спи, блин! Сектор три, беглый огонь!

Рахмон частил в трубку, захлебываясь словами.

«А вот сейчас посмотрим, кто чего стоит», — подумал Максимов.

Ожидание длилось три долгих секунды. Потом над горами загремела молитва в исполнении Славки-Беса.

— Паразиты, — беззлобно ругнулся Максимов, рассмеявшись.

Внизу загрохотали пушки. Трескуче вступили крупнокалиберные пулеметы БМП. По противоположному склону пробежала цепочка разрывов. Наводчики скорректировали огонь, и снаряды по высокой траектории стали перелетать за срез склона. Рвались, вскидывая в небо дымные султаны.

Пушки Бердыева пока не вступили в дуэль. Радист затыкал пальцем в карту, что-то затараторил. Рахмон, закрыв одно ухо, чтобы не мешало гулкое эхо взрывов, выслушал его, перевел для Максимова:

— Разведчики передали. Квадрат тринадцать-одиннадцать-три. Разворачивается батарея «Градов»,

Максимов бросил взгляд на карту. Потом нашел на местности нужный склон.

Но команду накрыть огнем батарею отдать не успел. Из-за спины, со стороны солнца, раздался вой пикирующих самолетов.

Максимов кубарем скатился в окоп, сорвав за собой остолбеневшего Рахмона.

Четверка штурмовиков чуть не чиркнула по опорному пункту. Самолеты прошли так низко, что сразу же заложило барабанные перепонки и от боли потемнело в глазах.

Взрывов они не услышали, только почувствовали, что дрогнула земля.

Максимов заставил себя поднять разрывающуюся от боли голову.

Противоположный склон закрыло серое облако.

В небе, разойдясь «тюльпаном», рассыпалась четверка штурмовиков, заходя на боевой разворот.

«Так, Бердыеву — писец, — сделал вывод Максимов. — Наверное, крупно достал всех, раз авиацию подогнали».

Штурмовики по одному, как стервятники, стали пикировать вниз. Черные стрелы самолетов закутались в дымке. Стоило им пронестись над позициями Бердыева, как в небо взметался огонь и черный дым.

Сквозь гулко бьющее эхо разрывов проступил резкий секущий звук. Словно коса резала сырую траву.

Максимов оглянулся. Четыре вертолета, свесив вниз хищные острые рыла, шли на опорный пункт, прячась в слепящем солнце. Первый окутался дымом. Взвыл НУРС, вспарывая воздух. И в землю врезался тяжкий удар. За ним еще один…

Максимов вылетел из окопа, понесся к краю скалы. Рваная линия приближалась слишком медленно. За ней был обрыв. Но за ней был шанс.

Он прыгнул вниз в тот момент, когда четверка вертолетов дружно отнурсовалась по опорному пункту. Огонь смел всех, и живых и мертвых. Лавина дыма, камней и огня обрушилась вниз.

Взрывная волна догнала его, сорвала с камня, за который он успел ухватиться, понесла за собой…

…Он летел, как летают во сне, легко и бесстрашно, сознание еще жило и отказывалось верить, что это — конец. С интересом смотрел, как медленно приближается земля, уже мог разглядеть отдельные камни, о которые через бесконечное мгновенье разорвет тело. И увидел, что среди камней упал металлический конус. Потрескался и рассыпался на мелкие кусочки, медленно, как цветок в замедленной съемке, распустилась огненная астра, окуталась дымом. Дым собрался в облако и, клубясь, стал подниматься вверх. Облако показалось грязным и рыхлым, как комок ваты, которой на зиму затыкали оконные щели. В этот ком ваты он и врезался. Падение замедлилось, а потом облако даже потянуло вверх, за собой. В рыхлой вате застряли мелкие камешки и блестящие острые осколки металла. Один из них пролетел так близко от лица, что почувствовалось его горячее прикосновение. Будто раскаленным гвоздем провели над кожей. Земля потянула к себе. Но еще медленнее, чем прежде. Она была совсем близко.

Он успел напрячь ноги и выбрать место для приземления между двумя камнями. Тело само вспомнило опыт сотен прыжков с парашютом, спружинило, а потом ушло в кувырок, размазывая инерцию падения по земле.

«Получилось», — улыбнулся он, прижимаясь щекой к колючей сухой траве.

Он никогда не думал, что пожухлая от жары, пыльная трава может пахнуть так вкусно. Жизнью…

…Боль перекатывалась по всему телу, нещадно теребя каждый нерв. Только по тому, что испытывает боль, Максимов понял, что еще жив. Непонятно, почему жив.

В лицо впились острые травинки и мелкие камешки. Но он даже не стал обращать на это внимания. Сначала сжал пальцы ног. Потом рук. Странно, но работали. Движение не вызвало нового прилива боли.

Слух еще не вернулся. Он смотрел, как беззвучно плюются дымом танковые орудия, веером летят гильзы с башен БМП, перебегают от окопа к окопу черные фигурки людей. Поднял голову. Четверка «крокодилов», сверкая нимбом лопастей, заходила на боевой разворот. Они двигались медленно и угрожающе, как тяжелые шмели, готовясь пролететь над плато, окатив его шквалом НУРСов.

«Хозяин дал команду уничтожить всех. Штурмовики утюжат Бердыева, а эти — нас», — проползла в сознании мысль.

Максимов сразу же очнулся. Вскочил на ноги.

Понял, что лежит всего в двух десятков метров от распахнутых ворот. Но добежать до них не успеет. С дальнего края площадки уже катил огненный вал. Ближе всего оказался блиндаж. Всего метра три.

Он успел. Рухнул вниз, перед тем как по площадке пронесся огненный ветер, сметая постройки, технику и людей. И небо сделалось черным.