Томление

8

После неожиданных признаний на кладбище Таральд будто бы облегчил душу и даже перестал избегать своего нелюбимого сына. Через несколько дней он вошел в его комнату, где сидела Ирья и напевала Кольгриму песенку. Трудно было сказать, нравилось это мальчику или нет, но он неотрывно следил за губами Ирьи и вел себя тихо.

В этот момент и вошел Таральд. Впервые он по-настоящему всмотрелся в Кольгрима.

Ирья замерла от неожиданности, и ей показалось, что песня ее совершенно никчемна и пуста.

Но Таральд, казалось, не замечал ее вовсе.

— Он похож на Тенгеля, — коротко сказал он о своем сыне.

— Да, это так, — ответила Ирья, понимая, что Таральд в отчаянии стремится отыскать в сыне хоть что-то утешительное. — И сама госпожа Силье рассказывала, что господин Тенгель был невыносим в детстве.

Лицо Таральда посветлело.

— И он был таким же страшненьким?

— Скорее всего.

— Но дедушка был достойнейшим человеком из всех, кого я когда-либо знал.

— Я согласна с вами! Но черты лица у малыша меняются очень быстро, они разглаживаются, становятся более правильными буквально с каждым днем.

— Вот как?

Таральд нагнулся над мальчуганом и потрепал его по щечке.

— Привет, — шепнул он ему.

Кольгрим сверкнул на отца своими кошачьими глазами. Его большой рот злобно исказился, и он уже был готов издать недовольный рев.

— Боже мой, — прошептал Таральд и отпрянул от кровати.

— Это не опасно, — нежно сказала Ирья. — Это просто его манера общаться.

— Боже меня сохрани от этого! Он взглянул на руки девушки.

— Он тебя искусал.

— Да, он очень задиристый. Но он принимает меня. И как бы в подтверждение ее слов Кольгрим вцепился ей руками в щеку. Ирья не издала ни звука.

— Он уже ходит? — продолжал спрашивать Таральд, а сам отошел к стене.

— Конечно же, ты ведь умеешь ходить, Кольгрим? Мальчик выбрался из ее объятий и направился к отцу.

— Возьми его на руки, — тихо промолвила Ирья.

— Он понимает, о чем мы говорим! — удивленно сказал Таральд и с некоторой неохотой протянул руки к своему малышу.

— А как же иначе? Разве нет… Нет, он развивается совершенно нормально для своего возраста, и умственно, и физически.

Кольгрим стоял, немного покачиваясь, и Таральд протянул к нему руки, чтобы он не упал. С испугом, невольной брезгливостью прижал Таральд к себе этого мальчика. Кольгрим отплатил тем, что вцепился зубами ему в ухо, да так, что кровь потекла.

Чем старше становился мальчик, тем яснее все понимали, что из него вовсе не вырастет новый Тенгель. И только одно утешало взрослых: безобразные черты лица этого ребенка постепенно разглаживались, приобретали определенность, — еще не окончательную, но уже различимую. Тельце мальчика тоже росло и развивалось, и руки его уже не казались такими длинными. У него также вытянулась шея. И хотя лицо его все более приобретало человеческий вид и даже казалось красивым, худшее все равно оставалось, хотя Ирья и все остальные с радостью отказались бы именно от этого — его отталкивающие, тяжелые желтые глаза. И полное отсутствие юмора. Конечно, когда он только родился, внешность его была еще более отталкивающей; теперь лицо смягчилось, и уродство его вспоминалось отныне как страшный сон. И все-таки Ирья постоянно думала про себя, что лучше бы он был безобразен по-прежнему, чем имел этот зловещий желтый отблеск в глазах, не пропадающий до сих пор. Ибо и безобразного на вид человека можно полюбить, и даже больше других; но от души озлобленной хотелось бы держаться подальше.

Но ведь он еще только ребенок, часто с отчаянием думала она. И мы, взрослые, должны любить его, несмотря ни на что. Кольгрим получал эту любовь от окружающих. Хотя сам не отвечал на нее.

Он в известной мере терпел Ирью и Лив. С другими же он просто не ладил.

Таральд честно пытался заниматься со своим сыном, понять его. Но всякий раз при этом тяжело вздыхал.

Кольгрим развивался неплохо для своего возраста. Он был смышленым и рано осознал власть слов — в особенности маленького словечка «нет». И он без устали пользовался им.

Ирья проявляла незаурядное терпение. Лив же часто отчаивалась при выходках этого буяна и призывала на помощь Ирью, когда не могла сама утихомирить внука. И когда Кольгрим видел, что его шалости не вызывают отчаяния и гнева у его няньки, то успокаивался и больше не шалил.

Никто бы не подумал, что этот маленький мальчик может быть таким коварным!

Лив получила письмо от Сесилии. Она прочитала его Ирье.

«Мама, я так скучаю по дому! Мне так хочется оказаться дома на Рождество, я только и думаю, что о нашем Гростенсхольме.

Но в этом году домой меня не отпустят, так как каждый здесь занят своим, а мне придется оставаться все время с детьми. Конечно, мне не то, чтобы совсем неуютно в Дании, вовсе нет. У меня появилось здесь много друзей. И все же я не была дома уже несколько лет. Должно быть, малышу Таральда уже два с половиной года, а многих нет в живых — бабушки и Якоба, и еще Суннивы, и другой бабушки с дедушкой. Так много всего произошло, а я все отсутствую! Меня не было ни на свадьбе, ни на похоронах, ни на крестинах. И мне так страшно, что еще что-то случится без меня, и мне хочется непременно вернуться домой! Хоть бы на одно Рождество мне оказаться дома! Я так тоскую без вас!»

Лив опустила руку с письмом.

— Бедная моя девочка, мне надо поговорить с Дагом, чтобы она все-таки навестила нас хоть на какое-то время. Мне тоже очень не хватает ее, но мне казалось, что у нее в Дании все прекрасно.

— Как хорошо было бы снова увидеть Сесилию, — ответила Ирья, тщетно пытаясь одеть Кольгрима, который снова и снова срывал с себя одежду.

Ирья никогда не заговаривала о том неприятном событии, которое произошло несколько месяцев назад, когда сияющий от счастья Таральд привел в дом свою новую невесту. Все, разумеется, были рады ей, и Ирья пыталась приглушить чувство горечи в самой себе. Эта невеста была девушкой из дворянской семьи, и ее приняли в Гростенсхольме тепло и сердечно.

Но вот она увидела Кольгрима, сына Таральда. Его слишком широкие плечи, отнявшие у Суннивы жизнь, отталкивающее выражение лица, злобное и угрюмое. Глаза мальчика, полные нечеловеческой злобы, с инстинктивной ревностью сверлили девушку.

Она оставалась в усадьбе еще некоторое время. Но затем уехала и никогда больше не вернулась назад: Таральд получил от нее лишь холодное вежливое письмо с отказом.

После этого он долго не мог смотреть на своего собственного сына.

В деревне о Кольгриме ходили разные слухи. Люди не переставали говорить о подменыше, несмотря на то, что повивальная бабка и сама Ирья усердно опровергали их. Но они-то ведь присутствовали при родах и видели все своими глазами. Никаких троллей в комнате роженицы не было, да она и сама умерла, несчастная, а священник тотчас же окрестил новорожденного.

Но люди говорили, что Суннива, должно быть, зачала ребенка от Дьявола, и эти сплетни жестоко ранили сердце Лив. Сам священник тоже пытался развеять всякие кривотолки, повторяя, что ребенок крещен во имя Господа нашего Иисуса Христа, но все же сплетни не утихали. Все хотели взглянуть хоть одним глазком на уродца, о котором постоянно шепталась прислуга из Гростенсхольма.

До сих пор мальчика не выпускали из дому. Но Ирья так устала от всяких слухов и так жалела мальчика: ведь и она сама в детстве испытала насмешки окружающих из-за своих физических изъянов.

И вот, она надела на Кольгрима его самые нарядные одежды, зачесала волосики назад, чтобы они не торчали из-под шапочки, посадила его на санки и повезла в церковь. Это было за пять недель до Рождества. Лив тогда болела и потому осталась дома, ничего не зная о поступке Ирьи.

На церковном дворе начались перешептывания и мигания. Но Ирья мужественно взяла мальчика на руки и понесла к церковным воротам. Внешне она старалась сохранить спокойствие, но сердце учащенно билось в ее груди так, что было трудно дышать.

С Кольгримом тут же возникли сложности. Он дергал ее за руку, упирался и явно не хотел идти в церковь.

Если он сейчас закричит, то все потеряно, с напряжением думала Ирья. И тогда люди решат, что он действительно подменыш. Лукавое отродье.

Поэтому Ирья предусмотрительно захватила с собой сладости, которые она понемногу накопила в Гростенсхольме про запас. И теперь эти лакомства, одно за другим, исчезали во рту у Кольгрима.

— Ты получишь еще конфетку, если будешь вести себя тихо, — пообещала она мальчику.

Кольгрим помалкивал. Тут к великому облегчению Ирьи вышел священник, господин Мартиниус. Она испытывала к нему большое доверие после той злополучной эпидемии чумы.

Священник направился прямо к Ирье и поздоровался с ней.

Ирья снова взяла мальчика на руки. Он был довольно тяжелый.

— Господин Мартиниус, могу ли я попросить вас кое о чем?

— Конечно же, Ирья.

И они постояли вместе, тихо разговаривая друг с другом, а в это время мимо проходили прихожане, бросая на них любопытные взгляды.

Священник проводил Ирью к скамье, на которой обычно сидели обитатели усадьбы Гростенсхольм. Таральд, уже сидевший там, похолодел от ужаса, увидев в церкви своего сына, а Даг улыбнулся своей доброй улыбкой, приглашая Ирью сесть рядом с ним.

Сначала внимание Кольгрима привлекли свечи. Некоторое время он молча созерцал их. Но затем ему это надоело, и он повернулся лицом к прихожанам, которые, в свою очередь, жадно рассматривали его, дрожа от любопытства. Люди были несколько разочарованы его обыкновенной внешностью. Но глаза… все-таки они от Дьявола, думали люди!

Ирья знала, что многие жители Эйкебю были в церкви. И если мать ее тоже была в церкви, то она, должно быть, готова была сквозь землю провалиться от стыда за то, что ее дочь восседает на скамье Гростенсхольма с таким чудищем на руках.

Кольгрим пока вел себя тихо, но как только он начинал крутиться и намереваться открыть рот, Ирья проворно клала туда очередную конфетку.

Наконец священник обратился к пастве с проповедью, и Ирья выпрямилась. Услышат ли люди его слова?

— Сегодня с нами в церкви находится новый член нашего прихода. Маленький мальчик, которого я лично крестил сразу же после его рождения. Бедная его мать умерла при родах. И об этом ребенке говорилось много глупостей и нелепиц. Сегодня я хочу подробнее поговорить об этом. Разве вы не видите, на кого он похож? Взгляните на его фигуру, на его черные волосы (Ирья сняла с мальчика шапку), на его глаза! Он похож на человека, который родился при столь же трагических обстоятельствах и тоже потерял свою мать, который много выстрадал в детстве из-за своей необычной внешности. На человека, которого вы все хорошо знаете и всегда уважали за его образованность, благородство и отзывчивость, которого мы все очень любили. Это прадедушка мальчика, господин Тенгель. Ему тоже не очень-то посчастливилось в детстве. Так неужели мы сами сделаем детство Кольгрима таким же несчастным и одиноким, как у господина Тенгеля? Или мы примем его с любовью, как принял его Господь наш Иисус Христос?

В церкви стало тихо. После небольшой паузы господин Мартиниус продолжил зачитывать отчет о рождении новых прихожан и кончине других членов прихода.

Лед был сломан. Все обитатели Гростенсхольма и Линде-аллее вздохнули наконец-то с облегчением. На радостях они даже не успели заметить, что Кольгрим начинает капризничать и Ирья поторопилась вывести его из церкви. Мальчик порывался подойти к священнику, но его увели вовремя, боясь шума.

К сожалению, все ошибаются, с тоской думала Ирья. Кольгрим менее всего походил на Тенгеля. В нем отсутствовало главное. Тенгель заботился о людях. А Кольгрим их ненавидел.

В этот вечер в комнату к мальчику зашел Таральд. Ирья как раз пыталась уложить Кольгрима спать. Таральд так пристально следил за ними, что Ирья совершенно растерялась и уронила башмаки Кольгрима на пол.

Таральд поднял их и протянул девушке.

— Спасибо, — прошептала она, не осмеливаясь взглянуть на него.

Вдруг она ощутила на своем плече его руку.

— Это я должен благодарить тебя, — горячо произнес он.

Он ушел. Но с тех пор он постоянно заходил в их комнату и разговаривал с Ирьей, когда она укладывала Кольгрима спать. Вся жизнь Ирьи сосредоточилась на этих минутах. Ей было так необходимо разговаривать с Таральдом, но она боялась показать, как много он для нее значит.

Наступил холодный 1624 год. Ирья чувствовала себя совершенно истощенной. Ей с таким трудом удавалось удерживать Кольгрима в спокойном, ровном настроении, и с другой стороны — все время прятать свою любовь к Таральду.

В тот же день, когда пришло радостное известие о том, что Сесилия приедет домой на следующее Рождество, умерла мать Ирьи. Она истощила, изнурила себя, отдала себя другим и, прежде всего, своему мужу. Ирье пришлось отправиться домой к отцу.

Лив была обеспокоена. Она, конечно же, понимала трудности крестьянина из Эйкебю, но кто будет присматривать за Кольгримом?

Она поднималась в маленькую комнату наверх с тяжелым сердцем.

Таральд встретил Ирью как раз в тот момент, когда она собиралась покидать усадьбу. Он был в отчаянии.

— Ты убьешь свою жизнь на эту огромную семью точно так же, как и твоя мать! А мы не справимся без тебя. Ведь ты единственная, кого Кольгрим хоть немного слушается.

— Но у отца больше нет помощников. У моих сестер есть свои собственные семьи, ведь я одна не замужем.

— Ну, так выходи за меня! — выпалил он.

В комнате, где они стояли, стало внезапно тихо. Казалось, оба они испугались сказанного.

Затем Ирья вновь взяла в руки свой узелок.

— Лучше мне уйти.

— Я говорю серьезно, Ирья.

— Вы не можете сделать этого. Жениться на такой, как я. Вы ведь владелец усадьбы Гростенсхольм!

Внезапная мысль поразила ее. Уж не делает ли он это для того, чтобы люди подумали, что Кольгрим — ее порождение? Нет, так Таральд поступить не мог. Во всяком случае, он не мог поступить бы так умышленно.

Он взял у нее из рук узелок и повел за собой в кабинет Дага, пустовавший в тот момент.

— Будет лучше, если мы поговорим обо всем спокойно и обстоятельно, — сказал Таральд.

Она прошла в комнату безропотно, но ей было так грустно.

Он усадил ее в кресло отца, а сам сел прямо напротив нее, так близко, что их колени почти касались друг друга. Ирья в смущении поджала под себя ноги. Она опустила голову и рассматривала пол, однако при этом со всей ясностью представляла себе, как он сейчас выглядит: ведь черты его лица постоянно были перед ее мысленным взором. У него были красивые, темные, глубоко посаженные глаза. Прямой нос, а рот выражал еще все обаяние юности, губы были четко очерченными, красивой формы, так что хотелось провести по ним пальцем. Скулы свои Таральд унаследовал от других Людей Льда, хотя Мейдены тоже имели резко очерченные скулы. Но их удлиненную форму лица Таральд не унаследовал. Своим подбородком и посадкой головы он напоминал юного греческого бога, и сложения он был атлетического.

Он был так безумно красив!

— Ирья, я заговорил с тобой об этом не случайно, — сказал он решительным тоном. — В последнее время я часто думал об этом, но все не осмеливался спросить тебя, что думаешь об этом ты.

— Не осмеливался? — сказала она быстро.

— Именно так. Послушай же, что я тебе скажу!

Она ждала продолжения и никак не могла понять, в чем дело.

— Я очень обременяю тебя, Ирья. И я просто в отчаянии от моего злосчастного сына. Я могу предложить тебе титул баронессы, обеспеченное будущее — и мою неизбежную дружбу. Ты знаешь, как я ценю тебя и радуюсь твоей преданности.

Ирья делалась все печальнее.

— Ты понимаешь, что из-за ребенка я больше никогда не женюсь. Ты видела, чем окончилась моя попытка посвататься вновь. А ты привязана к мальчику, и он… признает тебя. Ближе тебя у ребенка никого нет. Меня он, судя по всему, просто ненавидит.

— Это не так, — быстро сказала Ирья. Таральд горько усмехнулся.

— Разве Кольгрим хоть раз обрадовался, когда я входил к нему в комнату? У него просто искажается лицо, когда я хочу показать ему, как я рад видеть его.

— Ему это не нравится, — пробормотала она.

— Верно, и поэтому я не осмеливаюсь ни на ком жениться, кроме как на тебе. Кто из женщин захочет иметь такого пасынка? И даже рисковать своей жизнью?

Ирья почувствовала себя униженной. Таральд сидел, рассматривая свои руки.

— Я не могу предложить тебе свою любовь. Все свои чувства я отдал Сунниве. У тебя, конечно же, будет своя отдельная комната, и я никогда не побеспокою тебя.

О, наивная слепота!

— А если ты однажды встретить женщину, которую ты полюбишь… И которая полюбит и тебя, и твоего ребенка?

— Этого никогда не произойдет, — поспешил он прервать ее. — И это мне говоришь ты, Ирья! Мы ведь, несмотря ни на что, друзья детства, и я сватаюсь к тебе. Разве ты не понимаешь?

— Да, конечно, — вздохнула она. — И я должна поблагодарить тебя. Но ты не можешь знать наверняка, встретишь ли ты в своей жизни новую женщину, Таральд. Давай допустим, что ты встретишь ее. И что тогда будет со мной?

Если бы Таральд был повнимательнее, то он уловил бы интонацию Ирьи. Но он не слышал.

— Ну, тогда ты, конечно, получишь свободу распоряжаться собой, — ответил он.

«Спасибо», — подумала Ирья с болью в сердце. Она долгое время сидела молча.

— Так что же? — спросил наконец он.

— Я думаю, ты ошибаешься, когда говоришь с таким презрением о своем ребенке. Он — ваше с Суннивой дитя.

— Пожалуй, ты права, — подумав, согласился он.

— И потом, мне кажется, что ты не должен поступать опрометчиво, Таральд. (Он снова не замечает, как дрожит ее голос? ) Тебе нужно найти новую женщину, и она родит тебе много детей.

— Мне очень хотелось бы иметь еще ребенка, как ты понимаешь. Но ты ведь знаешь, что ни одна женщина не захочет получить меня в мужья с Кольгримом в придачу. И я себе представить не могу, чтобы я снова полюбил или чтобы я встретил женщину красивее Суннивы. Нет, наша с ней любовь спалила меня дотла, и сердце мое превратилось в пепелище!

Ирья молчала. Что ей было ответить? Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Будто внутри ее — целое море усталости и пустоты.

«Отец рассчитывает на меня, — подумала она. — Я не могу подвести его».

Но вместе с тем она понимала, что отец, братья и сестры могут справиться сами. А здесь, в Гростенсхольме, с ребенком будет сладить посложнее…

— Может быть, ты…

Она сразу не поняла. И переспросила его:

— Что ты хочешь сказать?

— Нет, я и просить тебя об этом не могу.

— Что ты, говори же.

— Может, ты родишь мне ребенка.

До сих пор Ирья сидела молча, но теперь она, задохнувшись, вскочила с кресла, подхватила свой узелок и бросилась вон из комнаты. Она выбежала из ворот усадьбы и направилась по дороге, ведущий в Эйкебю.

Зима была бесснежной, воздух сырым, и поля и луга лежали мокрые, полузамерзшие.

Когда дорога начала поворачивать к Эйкебю, Ирья остановилась и передохнула.

Отец… с его суровым аскетизмом и набожностью… И он вечно использует других…

Непринужденное общение в усадьбе Гростенсхольм и Линде-аллее — этого больше нигде не встретишь.

Все сестры, племянники и племянницы потребуют от Ирьи, чтобы она была с ними неотлучно; ее будут использовать, как использовали ее бедную мать. Пока она не умрет, и ее не похоронят.

Могла ли она надеяться на другую жизнь? Выйти замуж? Но кто захочет жениться на Ирье — большой, неуклюжей и кривоногой? Былинка!

Таральд из Гростенсхольма, возлюбленный всей ее жизни, захотел взять ее в жены. На унизительных условиях.

Могла ли она ответить ему «нет»? Не безумие ли это с ее стороны? И это она-то отказывает — она, ничтожнее которой нет никого на свете?

Но последняя просьба Таральда была ей невыносима! Использовать ее как самку, которая родила бы ему детей?

Глупенькая Ирья, а как же еще она родит детей? Да еще с Таральдом!

Которое из унижений больнее? Физическое рабство в Эйкебю или душевные муки в Гростенсхольме?

Ирья вдруг очнулась и поняла, что она уже долгое время стоит на одном месте.

Тогда она приняла окончательное решение и двинулась по направлению к Эйкебю.

Настроение в доме было мрачное. В гробу лежала мать, отец же находился в другой комнате со всеми многочисленными ребятишками.

Он с облегчением поднялся навстречу Ирье.

— Ну, наконец-то, — сказал отец. — Приготовь-ка нам поесть, девочка, мы сегодня еще не ужинали!

Ирья набралась смелости и ответила:

— Приготовьте себе ужин сами, вы ведь взрослые люди, и вас здесь много! Я пришла только проститься с моей бедной матерью и сразу же возвращаюсь назад, в Гростенсхольм!

— Как? В своем ли ты уме? Ты собираешься оставить нас в такую минуту?.. Но ведь твой долг в том, чтобы…

— Мой долг быть рядом с моим господином и мужем, а не надрывать тут у вас, как бедная мать. Я собираюсь выйти замуж, — выпалила Ирья все разом и выбежала из комнаты. Она простилась с умершей и повернула обратно в Гростенсхольм.

А в усадьбе тем временем происходило следующее.

Лив ничего не знала о разговоре Таральда с Ирьей.

Но ее очень беспокоило, что девушка покидает их. Беспокойство это возникло по многим причинам. И естественно, по причинам практическим, ибо Ирья для обитателей усадьбы была больше, чем простая нянька. Как они будут жить без ее преданной и нежной дружбы? Кольгрим стоял у окна. Ему скоро исполнится три года.

— Когда придет Ирья? — капризно спрашивал он. Лив подняла голову от шитья. Скрывая отчаяние, она наигранным голосом произнесла:

— Ирья ушла от нас, Кольгрим. Ей необходимо жить у своего отца и помогать ему. Ты ведь знаешь, что у нее большая семья.

Мальчик обомлел от изумления. Он уставился на дорогу, ведущую из усадьбы Гростенсхольм в Эйкебю, по которой ушла Ирья.

Затем он издал протяжный крик и высунулся в окно.

— Ирья! — кричал он. — Ирья!

Лив подбежала к нему и попыталась оттащить его от окна.

— Ирья вернется, — умоляюще произнесла она, пытаясь отвлечь его внимание.

Кольгрим брыкался как сумасшедший, не переставая громко выть.

— Даг! Таральд! На помощь! — в ужасе прокричала Лив.

Оба они поднялись в комнату, откуда доносились крики. Общими усилиями взрослые заставили мальчика лечь на кровать Ирьи, так как его собственная была с высокими краями, как у всех детей.

— Как! Он плачет! — изумленно произнес Даг. — Он плачет!

Слезы потекли по лицу Лив.

— Бедный ребенок! — прошептала она. — Бедный ребенок!

— Мы должны вернуть Ирью, — сказал Даг, пока другие удерживали Кольгрима на кровати. Таральд сделал глупость: он зажал рот мальчика рукой и тотчас же был укушен.

— Я сделал все, чтобы умолить Ирью остаться, — простонал он, зажимая рану на руке. — Я даже предложил ей свою руку и сердце.

— Ты сделал это? — переспросил Даг. — Ну, наконец хоть один разумный поступок. И что же она ответила?

— Она убежала от меня.

— Милый Кольгрим, — ласковым тоном произнесла Лив, пытаясь утихомирить мальчика, но тот орал еще пуще. Опасаясь худшего, она выкрикнула Таральду, стараясь перекричать Кольгрима: — Так почему же она ответила нет?

— Я и сам не пойму, почему, — выкрикнул он в ответ. — Я предложил ей титул баронессы и обеспеченное будущее в Гростенсхольме, — да замолчи ты, маленький негодник! — и хотя я не мог обещать ей своей любви, я тем не менее сказал, что буду питать к ней самые дружеские чувства, ибо мне уже никогда не жениться из-за этого… И вы представляете, она убежала от меня. Я к тому же предложил ей иметь со мной детей — возможно, именно это ее и испугало. Может, она побоялась очередного подменыша.

Лив выпрямилась, забыв о ревущем ребенке. Эта мягкая, спокойная женщина вдруг превратилась в дикую кошку.

— Ты всегда был самым неразумным из наших детей, Таральд! Сесилия и то умнее тебя!

Таральд возмутился.

— Разве я не выполнил своего долга? Разве вы не замечаете, как расцвела усадьба в моих руках, как поправились наши дела? А может быть, я не исполняю своих отцовских обязанностей по отношению к мальчику?

— Я говорю сейчас о другом. Ты рачительный хозяин, но ты ничего не смыслишь в отношениях между людьми. Ты словно слон в посудной лавке!

Таральд не нашелся, что ответить своей матери: он чувствовал себя совершенно потерянным.

— Да помогите же мне, — простонал Даг. — Я не могу справиться с мальчиком!

— Нет, ты только подумай! — не унималась Лив. — Ирья обижена этим идиотом, каковым является наш сын, и теперь наше будущее будет вечно омрачено этим ребенком, которого нам не унять…

Внезапно она замолчала.

— Ирья возвращается назад! — воскликнула она, глядя в окно. — С узелком в руках. Разве это не Ирья, вон там, по дороге из Эйкебю?

Таральд кинулся к окну.

— Действительно, это Ирья. Никто не ходит так смешно, как она. Я пойду встречу ее.

И он бросился вниз по лестнице, уже не слушая того, что кричала ему вдогонку Лив.

Таральд встретил Ирью на дороге, ведущей в усадьбу.

— Ты вернулась, — сказал он с сияющими глазами.

— Да. Кольгрим беспокоит меня больше всего остального.

Он взял у нее узелок.

— Мальчик просто обезумел, когда узнал, что ты ушла от нас. Он заплакал, Ирья!

— Кольгрим? — удивленно произнесла она. — Я вовсе не думала, что он вспомнит обо мне…

— Не только он, но и мы все. Мать так разволновалась, Ирья, ты… подумала о моем предложении?

— Да, — серьезно ответила она.

— И что же?

— Я с благодарностью принимаю его. Но я недостойна тебя.

— Я не понимаю тебя. Разве плохо тебе оказаться хозяйкой Гростенсхольма?

— Я никогда не говорила этого.

— И ты считаешь, что ты недостойна этого? Тебе стоит принять титул баронессы! Мы так нуждаемся в тебе! Отец сказал, что я сделал единственный в своей жизни разумный поступок, посватавшись к тебе. А мать набросилась на меня за то, что ей показалось, будто я тебя обидел. Она назвала меня слоном в посудной лавке, и я все же возразил ей, что не заслуживаю этого.

Ирья улыбнулась про себя. Баронесса всегда была умной женщиной.

— Я прошу только одного, — сказала она, остановившись.

— Да?

— Не могли бы мы… подождать со вторым ребенком? Я не чувствую себя пока еще способной… к этому.

Таральд схватил ее за руку.

— Ну, конечно же, я понимаю! Ты можешь ждать сколько угодно!

Он снова ничего не понял. Он думал, что она боится ходить беременной и должна приготовиться к этой мысли. И он даже не знал, какие страдания причиняет ей мысль о том, что она будет лежать в объятиях человека, которого безответно любила все эти годы, а он будет использовать ее просто как самку, которая должна родить ему детей.

Мысль эта была невыносима.

Некоторое время они шли молча.

— Послушай, — сказала наконец Ирья. — А почему ты решил, что я способна родить ребенка? Я всегда была слабенькой и болезненной. Может, я вообще не смогу родить. И тебе придется выбирать себе другую жену.

— Но Кольгрим хочет видеть только тебя.

Этот ответ немного смягчил душевные страдания Ирьи.

Даг и Лив поспешили вниз, навстречу Ирье, таща за собой своего неуправляемого внука. Он упирался и орал что есть мочи.

Когда они спускались по лестнице, то Ирья с Таральдом как раз входили в дом. Кольгрим кинулся навстречу Ирье, издав новый вопль — на этот раз от радости. Он бросился ей на шею и обнял ее.

Ирья обхватила его широкие, квадратные плечи.

— Милый мой мальчик, — утешала она его. — Дорогой мой, теперь я всегда буду с тобой.

Все остальные очарованно взирали на это чудо.

Кольгрим будто стал другим человеком.

Лив видела его лицо, пока он сидел на руках у Ирьи. Оно было торжествующим. Неужели он способен радоваться?

Как бы ни было, но мальчик стал гораздо спокойнее. Однако ненадолго. Он снова стал делать, что хотел, и совершенно не слушался старших.

Так же, как и в случае Силье и Суль, они поняли, что наказывать Кольгрима бесполезно. Он делался еще страшнее, свирепее и вел себя все хуже и хуже. Все же взрослым со временем удалось найти некое равновесие между добротой и строгостью к мальчику, но на это потребовалось немало сил.

Совершенно очевидно, что новый Тенгель Добрый из него не получится. Скорее Тенгель Злой, с ужасом думала иногда Лив.

Но несмотря ни на что он был им родным их внуком. И в глубине души Лив и все остальные испытывали к нему нежность, но также и горечь из-за его злой участи.