То самое копье (сборник) (Дмитрий Владимирович Колосов) читать бесплатно онлайн полную версию книги

То самое копье

Пролог

То, что могло быть

Вечер. Улицы Города полны прохожих. Одуревшие от дневной суеты люди ищут развлечений и прохлады. Она приходит с темнотой, дает возможность расслабиться и сбросить груз забот. Прохлада предвещает ночь, полную сладких грез. Толпа наводняет проспекты и улицы, бульвары и манящие свежестью парки. Люди сидят в уютных кафе и глазеют на ярко освещенные витрины, топчутся на узких переходах, беззлобно переругиваясь с себе подобными, по неловкости наступившими им на ногу. Порой они примечают в толпе друзей и вступают с ними в разговор; просто знакомых они приветствуют кивком. Иногда в вечерней толпе встречаются и те, кого знают все. Знаменитости — такие же люди, и им не чужда такая маленькая слабость, как прогулки перед сном. Им уступают дорогу и смотрят потом вслед столь пристально, словно хотят сожрать глазами. Завтра можно будет рассказать о случайной встрече и, многозначительно подмигнув, намекнуть, что она была не такой уж случайной, что знаменитый Оверг или не менее знаменитый Болд почти поздоровались с ними. Кстати, почему почти? Никаких почти — так оно и было!

Человека, неторопливо шагавшего по центральному проспекту Города, знали, пожалуй, все — по крайней мере девять из десяти встречавшихся с ним взглядом. Его лицо слишком часто мелькало на экранах, а имя столь же часто повторялось в официальных сообщениях Конгресса, хотя он не был ни сферозвездой, ни известным спортсменом. Но он был из числа тех людей, встреча с которыми никого не радует. Никто не жаждал столкнуться с ним лицом к лицу, тем более никто потом не стал бы хвастаться перед приятелями. И люди успокаивали себя: конечно, это шутник в маске известного всем человека. Дурацкая шутка, да и только. Нацепить маску того, чье имя со страхом и ненавистью повторяют пятьдесят миллиардов обитателей Пацифиса, — это ни в какие ворота не лезет. Таким шутникам самое место в психиатрической клинике. Хорошо еще, что тот, в чью шкуру вырядился шутник, упрятан в самой надежной тюрьме, откуда не выбраться никому, будь у него хоть десять, хоть двадцать пядей во лбу, будь он даже силен как слон. Стены в десять футов толщиной станут могильным камнем и для его ума, и для силы.

Тем не менее люди расступались перед одиноким прохожим и с осуждением смотрели ему вслед. И никто не мог даже предположить, что повстречавшийся им человек вовсе не был шутником, поскольку был именно тем негодяем, которого должны были отделять от мира стены самой надежной в мире тюрьмы.

Должны были отделять. Как отделяли сотни и тысячи других негодяев, но с закваской пожиже. Но еще не был придуман замок, способный удержать его, потому что он действительно был самым опасным в мире человеком. Во имя необъяснимой прихоти он пытался взорвать благополучие пятидесяти миллиардов обитателей Пацифиса, он наполнил их сердца ужасом, он опять поселил в мире страх — впервые с тех пор, как вырезали гладиаторов, вздернули на рею пиратов и истребили трансформеров. И теперь он шагал по Городу, который его ненавидел и боялся, — шагал уверенно и неторопливо.

Человек — мы будем называть его так, ибо мир начинал биться в припадке трусливой лихорадки при одном звуке его имени, — улыбался встречным, а те поспешно отходили в сторону. Улыбка его была широкой и почти доброй. Так улыбаются тем, кого любят, но человек не любил никого. Он умел лишь презирать, потому что по праву считал себя умнее и сильнее всех этих людей, высыпавших на улицы в поисках дешевых развлечений.

Ночной город был прекрасен своеобразной красотой: море огней играло обилием оттенков, толпа празднично шумела, хотелось окунуться с головой в ее беззаботный гомон и забыться. Но человек не имел права забыться. За ним уже охотились. Целая свора ищеек, натасканных на беглецов, подобно ему скрывающихся от возмездия. Они искали его в трущобах, в окрестных лесах и в пойме реки, поросшей густым семифутовым камышом. Они искали загнанного зверя с серым лицом и вкрадчивыми движениями. Они искали того, кто прячется в глухом логове. Но им не могло прийти в голову, что человек появится в Городе, даже не сменив свой известный всему миру облик, и будет с вызывающим безрассудством шагать по главному проспекту. Именно потому человек всегда выходил победителем. Он всегда выбирал самый невероятный путь, памятуя о подзабытом прочими правиле: если хочешь что-то надежно спрятать, положи на самом видном месте. Истина старая как мир, однако она неизменно срабатывала. На то она и истина. Человек хорошо знал людей, люди же лишь самонадеянно полагали, что знают его.

— Ты не очень удачно пошутил, приятель.

Человек улыбнулся в ответ толстяку, единственному, кто осмелился сказать ему хоть слово. Толстяк был не прав, шутка-то как раз вышла удачная и даже не без изящества. Человек поклонялся тонкому вкусу и элегантности, он любил красивых женщин, изысканную пищу, изящные безделушки. Даже свои злодеяния он совершал красиво, с претензией на изысканность. Он любил гармонию в ее внешнем проявлении и обожал хаос во всем, что касалось сути. Вот и сейчас он был облачен в безупречный костюм с иголочки от лучшего портного Города, кремовый тон идеально сочетался с бледным, исполненным благородства лицом, темно-синий галстук был подобран под цвет глаз, надвинутая на лоб шляпа скрывала коротко стриженные волосы. Таким он представал зрителям с экранов сферовизоров — воплощенная гармония красоты и уверенности. Внутри же бушевали дикие страсти, истинную мощь которых не знал никто. Они были настолько необузданны, что человек даже не пытался сдерживать их. Они питали его ум и волю — первый создавал изощренные замыслы, а вторая — претворяла их в жизнь. О, как же много было у него замыслов! Далеко не все они стали реальностью, но это было нетрудно наверстать. Человек улыбнулся своим мыслям. Он был доволен собой, так как его нынешний план превосходил все задуманное и свершенное им прежде. Ничто не могло помешать человеку, потому что ему удалось главное — он вырвался, и попадаться вновь он не собирался. Долгие месяцы, проведенные им в бетонном каземате, научили его ценить свободу.

Неторопливо проложив путь сквозь толпу, человек свернул за угол, затем в проулок и через крохотный двор попал на пустырь. Здесь полновластно господствовала ночь, не было ни зазывающей рекламы, ни разноцветных фонарей, ни ярко освещенных витрин и окон, лишь тусклый свет луны, подслеповато щурящейся сквозь дымчатую кисею облаков. На краю длинного, теряющегося в пустоте пустыря виднелось заброшенное, неведомо по какой причине до сих пор не снесенное здание, которое вездесущие мальчишки облюбовали для своих игр. Но уже было поздно, и мальчишки спали или прилипли к экранам сферовизоров, на которых пока еще не появилось лицо всем известного человека. Дом был пуст, и никто не мог помешать человеку.

Пройдя через захламленную пасть подъезда, человек поднялся по лестнице на третий этаж и двинулся вдоль по коридору, мысленно отсчитывая лишенные дверей проемы. Найдя нужный, человек свернул направо и очутился в небольшой комнатушке. Могло показаться, что здесь ничего нет. Разве что пыль, испещренная крысиными следами. Но человек знал, что впечатление пустоты обманчиво. Потянувшись, он коснулся рукой едва приметного выступа. Раздался негромкий скрежет, и часть стены провалилась внутрь. Лунный свет выхватил нишу, посреди которой стоял контейнер. Человек склонился над ним, набрал код и откинул крышку. Беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что там есть все необходимое для долгого и опасного путешествия. Закладывая когда-то контейнер в тайник, человек еще не знал, что и для чего ему может понадобиться, однако он поместил в него именно то, в чем нуждался сейчас. Он обладал бесценным даром просчитывать на много ходов вперед любую партию, а эту он просчитал, еще не сделав первый ход. Закрыв контейнер, человек с легкостью, свидетельствующей о немалой физической силе, поднял его и направился к выходу из комнаты. Он вернулся туда, откуда начал свое путешествие по дому, и начал спускаться еще ниже — в подвал. Тусклый свет извлеченного из контейнера фонарика освещал ему дорогу.

Подвал, заваленный всевозможным хламом, смотрелся неприглядно. Он дохнул на человека утробным гнилостным запахом. Отовсюду доносились шорохи и тонкий писк. То было царство крыс.

Лицо человека слегка дрогнуло. В глубине души он боялся крыс, хотя ни за что не признался бы себе в этом. У него и без того было слишком много слабостей. Впрочем, его гибкий ум умел находить как дурные, так и положительные стороны в любом предмете, поэтому он признавал за крысами врожденную способность к организации и невероятную живучесть. Им недоставало только широты видения мира, ограниченного затхлым подвалом, иначе они давно вознеслись бы над людьми. Человек мог бы научить крыс, как это сделать, но не желал этого. Он презирал людей, но к крысам питал чувство более сильное, чем презрение. Крыс человек ненавидел. Они были тем же стадом, что и люди, но еще более ненасытным, злобным и трусливым. Человек же ненавидел само слово — стадо.

Поставив контейнер на пол, человек принялся раскидывать груду хлама у стены: обломки стульев, полуистлевшее тряпье, мятые коробки, пластиковую посуду со столетними объедками. Подобное занятие вряд ли могло доставить удовольствие, поэтому человек, брезгливо кривя губы, старался работать как можно быстрее. Руки его покрылись грязью, потревоженная пыль неторопливо и основательно оседала на щегольском костюме. Как и все, он не любил грязную работу, но если того требовали обстоятельства, мог нырнуть в бочку золотаря. Ради победы он шел на любые жертвы.

Очень скоро подступы к стене были расчищены, и за ней открылся потайной ход — узкий тоннель, наполненный пугающей чернотой. Человек не боялся темноты и не страдал клаустрофобией. Он поднял контейнер и, рассекая тьму лучом фонаря, двинулся вперед.

Тоннель был длинен и запутан, но человеку уже приходилось бывать в нем. С тех пор прошло много лет, но человек обладал великолепной памятью. Он шагал уверенно, ни на мгновение не задумываясь над тем, куда свернуть, когда тоннель разветвлялся. Этими ходами уже давно не пользовались, вентиляция не работала, спертый воздух скрипел в легких, что причиняло человеку видимые неудобства. Однако терпения ему было не занимать. Стиснув зубы, он шел вперед до тех пор, пока не уткнулся в металлическую дверь. В последний раз ее открывали бог весть когда, о чем свидетельствовали ржавчина и толстый слой пыли, но электронный замок был в порядке. Шифр, рассчитанный на несколько миллионов комбинаций, человек разгадал с шестой или седьмой попытки. Дверь со скрежетом отъехала в сторону, и он проник сначала в узкий коридор, а из него — в просторное помещение, посреди которого располагалось замысловатое устройство из десятка модулей и громадного пульта, окружавших небольшую, овально очерченную площадку.

На лице человека появилась довольная улыбка. Он достиг своей цели. Все остальное было проще простого. Введя в считывающее устройство пароль, человек оживил машину. Тревожно замигали индикаторы, словно призывая человека одуматься и переменить решение. Включив питание, он тем самым выдал свое местонахождение, и теперь с минуты на минуту могли нагрянуть непрошеные гости. Но человек не ушел, наоборот, его движения стали лихорадочно быстрыми, пальцы забегали по клавиатуре, выводя на дисплей длинные столбцы знаков. Работа, судя по всему требовавшая немалого времени, отняла у него считанные мгновения. Еще несколько мгновений ушли на то, чтобы убедиться, что с программой все в порядке. Потом человек ввел кодовое слово, стирающее ее, и установил время отсчета: пятьдесят секунд.

Словно не в силах решиться, он постоял, наблюдая за тем, как мельтешат на дисплее цифры, затем взял контейнер и взошел на платформу. Мигающая под грозно нависшим потолком лампочка высвечивала его жестко очерченное лицо, придавая ему попеременно то синий, то красный оттенки. Человек незряче смотрел перед собой. Он отправлялся в бесконечно далекое путешествие и знал, что ему не вернуться назад, и дело было не в том, что обратный путь ему заказан. Просто никто из обитателей здешнего мира не желал его возвращения. Еще было не поздно сойти с платформы и раствориться в тоннеле, а потом, изменив внешность, продолжить нескончаемую игру против общества, однако он знал, что не сделает этого. Рамки прежней игры уже не устраивали его. Раньше была именно игра, развлечение, чтобы убить время. Человек жаждал дела. И потому он отправлялся в прошлое, которое должно было стать настоящим и выхолостить тем самым будущее. Люди считали это невозможным, но для человека не было ничего невозможного. Недаром люди безмолвно и безропотно признали за ним право смотреть на них свысока.

Двойка на дисплее толкнула единичку в ноль, и помещение залил яркий свет, словно вспыхнула звезда. Потом звезда погасла, растворившись в темноте, и вместе с ней исчез человек, оставив на пыльной платформе лишь отпечатки своих башмаков. Человек исчез подобно звезде, чье имя носил…

Тишина — вечная спутница ночи. Струящаяся в распахнутые окна прохлада, лунный свет, убаюкивающий сознание, и тишина, которую лишь самую малость разрушают цикады, выводящие в траве свою нескончаемую песню. Тишина… Тишина и ночь. Ночь и тишина. Тишина — для кого угодно, но только не для Шевы.

Надсадные, раздирающие ночное спокойствие звуки буравили ей мозг. Шева ворочалась с бока на бок, затыкала уши, прятала голову под подушку — все было напрасно. Шел уже третий час ночи, а она никак не могла уснуть. И виной тому был храпящий над ухом негодник Броер. Среди людей много виртуозов храпа, но Броер, несомненно, мог претендовать на титул короля храпунов. Не существовало такой замысловатой рулады, какую не могли бы вывести его глотка и мясистый, покрытый рыжеватыми пятнами нос. С трудом продираясь через причудливый лабиринт его носоглотки, то, что у нормального человека именуется дыханием, превращалось в гамму звуков от высоких всхлипов до басовито рычащего хрипа. Разнообразие звуков сделало бы честь лучшему из симфонических оркестров, замени он вдруг свою медь и струны на дарованные матерью-природой инструменты Броера.

Шева привстала и несильно, но зло ткнула Броера кулаком в бок. Тот хрюкнул и затих, словно насторожившись. Но мечтам девушки не суждено было сбыться. В мире вряд ли существовала сила, способная прервать сон Броера, если, конечно, исключить прямое физическое воздействие с тяжелыми последствиями для пациента, как выразился бы Сурт. Тем более не было силы, способной покончить с его диким храпом. Шева болезненно поморщилась от очередной трели. Нет, больше терпеть было невозможно! Щелкнув Броера по прикрытому простыней заду, Шева поднялась с кровати. Пенопленовый матрас всхлипнул, с неохотой отпуская тело.

— Черт бы тебя подрал, — беззлобно пробормотала Шева, накидывая халат. Несмотря на непроглядную темноту, по пути к двери она ловко обошла стоявший посреди спальни стул. У нее было кошачье зрение. Да и вообще Шева походила на кошку — небольшую, с гибким телом и сильными лапами, увенчанными острыми коготками.

Вспыхнула матовая лампа, заливая кафельные стены светом. Из зеркала на стене на Шеву взглянула помятая физиономия с красной полосой через всю левую щеку. Шева покачала головой и не удержалась от язвительного восклицания.

— Хороша!

Впрочем, любой ценитель женской красоты нашел бы, что она очень недурна собой. Правильное лицо, синие глаза, светло-русые короткие волосы и неотразимая улыбка. Когда Шева улыбалась на улице, у всех встречных мужчин рты растягивались до ушей. Девушка оскалила отливающие влажным жемчугом зубки, поддразнивая саму себя. Издалека сквозь стены долетали хриплые отзвуки. Дом, который снимало для нее Управление, состоял из десятка комнат, но ни в одной из них невозможно было укрыться от вездесущего храпа Броера. Шева внезапно почувствовала себя одинокой и несчастной, словно покинутый родителями ребенок. В душе поднималась волна неприязни к Броеру. Вообще-то он был неплохим парнем, недаром за два года их знакомства Шеве ни разу не пришло в голову поменять Броера на кого-нибудь другого. Вряд ли другие оказались бы лучше, а храп — далеко не самый большой недостаток в мужчине.

Медь крана была холодной на ощупь. Шева выпустила на свободу струйку воды и поймала ее розовыми ладошками. По лицу приятно скользнула свежесть.

Еще раз и еще. Шева прополоскала рот. Вода была прохладной и приятной на вкус. Новейшие разработки позволяли получать совершенно чистую влагу. Общество стремительно прогрессировало, и это было хорошо. Если бы еще не храп Броера.

Шева с раздражением выплюнула перемешанную со слюной воду в раковину. Несколько капелек упали на обнаженную, задорно вздернутую вверх грудь и скатились по шелковистой коже вниз. Та на мгновение покрылась мурашками. Шева придирчиво осмотрела себя. Накануне Ланна сказала, будто бы она потолстела. Ерунда! Шева могла поспорить, что не прибавила ни фунта. В противном случае вредный на язык Сурт не преминул бы сообщить ей об этом.

Едва Шева подумала о Сурте, как крохотный серебряный шарик, вживленный в запястье, нервно запульсировал. «Легок на помине!» — подумала Шева. Сурт не любил ждать. Характер работы и характер самого Сурта требовали быстроты действий, поэтому Шева заторопилась. Завернув кран, девушка направилась в кабинет. Храп Броера звучал здесь куда громче, но Шева уже не сердилась. Вода вернула ей бодрость, спать расхотелось. Кроме того, Шеве доставляла удовольствие мысль, что Сурт пытается связаться с ней ночью. Раз он не мог дождаться утра, это означало лишь одно — случилось нечто важное. Ее самолюбие ласкал тот факт, что Сурту понадобилась именно она, и Шева не собиралась скрывать этого.

Устроившись в кресле, девушка положила ладонь на идентифицирующую пластину. Вдруг нечто серое и бесформенное бесшумным прыжком взгромоздилось на стол перед Шевой. Девушка вскрикнула и испуганно отдернула руку, но тут же рассмеялась.

— Фу, Баст! Напугал!

Сладко зевнув во всю широченную пасть, создание потерлось усатой щекой о ладонь Шевы и сверкнуло изумрудными глазами. То был кот, любимец Шевы, прозванный ею просто и незатейливо — Баст. На одном из древнейших языков это слово означало «кот». Имя звучало странно, своеобразно и в то же время ласково, что вполне отвечало всем повадкам сего существа, наделенного бездной очарования и не меньшей своенравностью.

Баст обожал сидеть на столе, пока его хозяйка занималась делами, — он справедливо полагал, что он важнее любых дел. Вот и сейчас, пробудившись от чуткого сна, серый кот поспешил занять привычное место перед очами хозяйки.

— Брысь отсюда! — Шева легонько толкнула любимца в бок. Но тот и не подумал оставить стол, а, напротив, свернулся калачиком и заурчал, зная, что уж эти звуки наверняка смягчат сердце Шевы. Девушка засмеялась и ласково потрепала кота по лобастой, хищно очерченной голове. — Ну иди, иди!

С этими словами она спихнула недовольно мяукнувшего кота на пол и повторно водрузила ладонь на идентифицирующую пластину.

Дважды мигнул зеленый огонек, после чего экран установленного на столе сферофона ожил, и Шева увидела Сурта. Тот был облачен в свой обычный черный костюм и восседал в кресле с таким видом, словно еще не ложился спать. Почувствовав на себе взгляд, Сурт поднял глаза.

— Шева? — В голосе Сурта сквозила неуверенность. Шева пряталась в густой тени, и он не мог как следует рассмотреть ее.

— Да, я.

Услышав знакомый голос, Сурт улыбнулся. В его улыбке было нечто обезоруживающее, но Шева знала, что на эту уловку не стоит поддаваться. Сурт улыбался так всегда, и его радостный, дружелюбный оскал ровным счетом ничего не значил за исключением того, что ему что-то было нужно.

— Ты спала?

— Да, — солгала Шева. — Что-то случилось?

— Боюсь, что так. Ты можешь приехать ко мне?

— Прямо сейчас?

— Да, это срочно.

— Я буду у тебя ровно через восемь минут.

— Великолепно, я жду.

Изображение на экране сферофона погасло, и в тот же миг прекратилась пульсация в запястье.

Итак, у нее было восемь минут. Рывком поднявшись, Шева извлекла из шкафа комбинезон, не очень красивый на вид, зато очень удобный. Мягкая ворсистая ткань ласково облегла тело. Сухо щелкнули две вакуумные застежки: одна — у горла, другая — на поясе. Машинально проведя ладонью по шелковистой спине трущегося о ее ноги кота, Шева хлопнула ладонью по выключателю и погасила свет. Через мгновение лифт уже вез ее в подземный гараж, где стояли энергомобили. Шева выбрала черный — менее комфортабельный, но более скоростной. Звякнули разошедшиеся створки ворот, и машина вырвалась в ночь.

Тьма мягко накатывалась навстречу и лохматыми клочьями убегала за спину. Шева вела машину, не включая фар. В этом не было необходимости — радары давали на экране четкую картину того, что происходило на дороге. А на ней не происходило ровным счетом ничего. Ночная дорога была пустынна. Кому придет в голову отправляться в путь ни свет ни заря? Поворот — и энергомобиль, коротко рыкнув, свернул с автострады на узкую бетонную дорожку и подкатил к поблескивающей металлом ограде. Ворота при приближении машины распахнулись, услужливо пропуская ночную гостью внутрь…

Сурт по-прежнему сидел в кресле.

— Семь сорок три, — сообщил он, когда Шева вошла. — Неплохо! Должен тебя похвалить, ты прекрасно соизмеряешь свои возможности.

— Просто я не трачу время на косметику, — улыбнулась девушка.

— Могла хотя бы причесаться, — зачем-то заметил Сурт.

Шева машинально провела ладонью по спутавшимся волосам.

— Это заняло бы лишние тридцать секунд.

На губах Сурта заиграла улыбка, но глаза его остались холодными.

— Я бы подождал.

— Но ты сказал: срочно! — Шева неожиданно для самой себя рассердилась. — Если ты просто хотел поболтать со мной о моей внешности, вовсе незачем было вытаскивать меня из дома ночью! Выкладывай, что у тебя, в противном случае я немедленно отправляюсь восвояси!

— Для начала сядь! — Сурт указал девушке на кресло для посетителей. Дождавшись, когда Шева устроится в нем, он спросил: — Бокал вина?

— Можно, — разрешила Шева. — Только белого и не более чем двенадцатилетней выдержки.

— Как прикажешь. — Сурт поднялся, подошел к сверкающему серебром и стеклом бару и достал пару бутылок и бокалы. Воспользовавшись тем, что директор Управления отвлекся, Шева из любопытства попыталась прозондировать его сознание. Но Сурт тут же пресек покушение на его святая святых сильным ударом воли и, обернувшись, погрозил Шеве пальцем. Потом он наполнил бокалы и поставил один из них перед Шевой. Бокал Сурта отливал пурпуром, он любил красные вина.

— Ну вот, теперь можно и поговорить. — Он посмотрел на Шеву и коротко бросил: — Арктур сбежал!

От неожиданности Шева вздрогнула и едва не расплескала вино на лежащие на столе бумаги. Сурт поспешил сдвинуть их в сторону.

— Как?! Но его должны были отправить на Альпиону!

— Он симулировал сумасшествие, а когда его повезли к психиатрам, сумел освободиться и сбежать.

— А где была охрана? — Шева была готова захлебнуться от возмущения.

— Арктур ее перебил. Охранников было трое.

Троих! Шева с трудом сдерживалась, чтобы не наорать на Сурта, хотя прекрасно понимала, что тот ни в чем не виноват. За перевозку заключенных отвечали другие. Неужели эти болваны не знали, что с Арктуром никакие предосторожности не будут лишними?

— Но его хоть ищут?

— Да, я уже отправил людей на поиски, но не думаю, что они его найдут. Скорей всего, Арктур сбежал в прошлое. Час тому назад пеленгаторы Службы времени зафиксировали незапланированное перемещение по временным спиралям.

— Думаешь, он?

— Кто же еще? — Сурт отхлебнул из бокала. — Больше некому. Как сама знаешь, в свое время он имел свободный доступ к телепортаторам, а при его опыте и знаниях проникнуть через предохранительные заслоны не так уж трудно.

— Но что же делал ты?! — наконец выплеснула раздражение Шева. — Что ты сделал, чтобы помешать ему удрать?!

— Ничего. Я, конечно, предполагал, что он сделает такой ход, но считал это маловероятным. На всякий случай я отдал приказ Седьмому отделу взять под охрану все действующие телепортаторы, но Арктур перехитрил нас и ушел через один из резервных.

Шева яростно мотнула головой.

— Я охотилась за ним три года!

— А нам потребовалось всего два месяца, чтобы его упустить. Боюсь, теперь Арктур может натворить много бед.

— Что он задумал? — спросила Шева, слегка остывая.

— Точно не знаю. Но есть предположение, что на этот раз он затеял действительно страшную игру. В противном случае, возможно, имело бы смысл оставить его в покое. Увы, он сам не оставит в покое нас. Я покажу тебе кое-какие его записи.

Из матовой поверхности стола плавно выехал развернутый в две стороны двухэкранный сферомонитор. Сурт включил изображение, и на экранах замелькали символы, переплетенные с хаотично разбросанными словами и фразами.

— Бред сумасшедшего, — нерешительно вымолвила Шева после небольшой паузы.

— Наши эксперты тоже так вначале подумали. Если бы я не знал Арктура, я спустил бы эти бумажки в канализацию. Однако всем нам слишком хорошо известно, какой он мерзавец. Поэтому я велел заложить эту галиматью в синтезатор, и тот выдал совершенно неожиданную информацию… На экране по-прежнему плясали сегменты причудливого узора из символов. Задумчиво наблюдая за происходящей с ними метаморфозой, Сурт проговорил: — Арктур всегда был мастером на всякие каверзы. Но прежние дела покажутся вполне невинными проделками по сравнению с тем, что он затеял сейчас. Арктур решил уничтожить наш мир!

Шева отнеслась к известию спокойно, как и подобает профессионалу.

— Каким образом? Инфекция? Выброс энергии? Генетический катаклизм? — деловито перечислила она.

Сурт отрицательно покачал головой.

— Если бы! На все это можно найти контрмеры. Для Арктура это была бы борьба с превосходящими силами да еще на вражеской территории. Он затеял игру куда поазартней и с большими для себя шансами на успех. Тебе что-нибудь известно о лептонной сфере?

— Гипотеза из разряда околоматериальных полей, — не очень уверенно произнесла Шева.

— Что-то в этом роде. Существует теория, что, помимо уже известных материальных и околоматериальных субстанций, есть лептонная сфера — достаточно простое образование, ничего особенного собой на первый взгляд не представляющее. Нечто вроде взвеси элементарных частиц, скорее всего мюонного порядка. Однако под воздействием волевых импульсов при определенных условиях лептонная сфера способна порождать колоссальную энергию, равную которой не может предоставить ни один источник, известный в настоящее время.

— А, вспомнила! — оживилась Шева, прервав рассказ Сурта. — Мне приходилось читать закрытый доклад по этой теме. Его сделал лет шесть или семь назад некто Динн.

— У тебя великолепная память! — похвалил Сурт.

— Не жалуюсь.

— В таком случае тебе следует знать, что Динн — это один из псевдонимов Арктура.

Шева даже не пыталась скрыть изумление.

— Арктур занимался этим вопросом?

— Как ни странно, да. Этот мерзавец чертовски талантлив и многогранен. Я поднял архивы и выяснил, что он осчастливил своим вниманием сразу несколько тем, связанных с элементарными частицами, и что любая из выдвинутых им гипотез — на грани великого открытия. Так сказали мне эксперты. Ты не знала об этом его увлечении?

— Нет. — Шева почувствовала на себе испытующий взгляд Сурта и прибавила: — Я была тогда слишком молода, чтоб интересоваться, чем занимается Арктур.

— Понятно. — Сурт как ни в чем не бывало улыбнулся. — Так вот, Динн, то есть Арктур, предположил, что путем волевого воздействия на вышеназванную сферу можно подчинить своей власти лептонные образования, которые он назвал фетишами; они способны, в свою очередь, оказывать влияние на материальный мир через энергию, высвобождающуюся в процессе трансформации волевого воздействия на иной уровень. По версии Арктура, божества древней эпохи представляли собой именно такие образования, что позволяет объяснить некоторые иррациональные явления, не поддающиеся обычному анализу.

Сурт говорил с завидным знанием дела, словно только что вернулся с научного конгресса, где делал доклад по этой теме. Может быть, именно благодаря обстоятельности он смог дослужиться до директора УПП — Управления Порядка Пацифиса. Ведь победу творят дерзкие и талантливые, а плоды ее пожинают терпеливые и обстоятельные.

— Я понимаю, но не могу взять в толк, что нам грозит.

— Мы тоже не догадывались, пока не расшифровали записи нашего мерзавца. Смотри, что он задумал.

Калейдоскоп знаков наконец распался на односложные элементы — две причудливого вида схемы и несколько столбцов слов.

— Первая схема есть не что иное, как преобразователь энергии. Очень оригинальная конструкция. Я отдал ее на анализ и боюсь, что преобразователь, построенный по этой схеме, будет экономичнее и намного мощнее, чем известные аналоги.

— Прекрасно! — Шева усмехнулась. — В таком случае нам останется лишь поставить Арктуру памятник. Тем более, что ему уже не удастся вернуться из прошлого. Или он нашел способ, как обходить затворы?

Сурт помотал головой.

— Не думаю, что он собирается возвращаться. У него иная цель. Он затеял величайшую игру, какую только можно вообразить, и ему важно довести ее до конца. Что будет с ним самим в финале, Арктура интересует меньше всего. Главное для него — потешить свое самолюбие, доказать, что он первый во всем. — Сурт нервно опустил бокал на стол подальше от бумаг. — Теперь о сути другого устройства. Специалисты еще не пришли к окончательному выводу по поводу того, что оно собой представляет, но по их предположениям, его функция заключается в дисперсии временных спиралей. Если подобное устройство возможно воплотить в реальность, последствия могут быть самыми непредсказуемыми, вплоть до полного изменения хода времени, что, в свою очередь, грозит необратимыми последствиями для настоящего. Теперь слова. Синтезатор вычленил наиболее важные и часто повторяющиеся. Как видишь, на первом месте стоит «воля», второе занимает «лептон», на третьем — «власть». Ну а четвертое — «копье».

— Что это такое?

— Я сделал запрос и выяснил, что так называлось оружие эпохи ранней дикости — шест с металлическим наконечником.

Шева посмотрела на Сурта почти с сожалением, про себя подумав, что директор Управления явно переутомился.

— Какое дело Арктуру до этой дурацкой штуки?

— А вот какое. — Сурт покосился на опустевший бокал. — Раскрыть замысел Арктура было нелегко. Мне пришлось задействовать наших лучших анализаторов и привлечь известнейших специалистов по эпохе дикости. Представь себе, скольких трудов это стоило, если учесть, что Арктур почти не оставил нам времени!

— Я оценила! — усмехнулась Шева. — Ты заслуживаешь памятника, как и он.

Сурт одарил девушку мрачным взглядом.

— Хотелось бы надеяться, что не надгробного! — Он явно был недоволен тем, что Шева перебивает его. — После совместной консультации эксперты пришли к выводу, который я приведу дословно. — Сурт взял одну из лежавших перед ним бумажек и, близоруко сощурившись, принялся читать: — Человек, сделавший эти записи, обладает уникальными знаниями и собирается направить их во вред обществу. Он намеревается создать преобразователь энергии и воздействовать на лептонную сферу, используя некий ключ — волевой фетиш. Полученной в результате энергии будет вполне достаточно для любого изменения глобального масштаба, будь то катастрофический выброс антивещества или попытка дисперсии временных спиралей, что грозит полным изменением времени и уничтожением Матрицы.

Сурт закончил читать и положил лист на стол. Шева пристально разглядывала его усталое лицо.

— Мы погибнем?

— Не обязательно. По крайней мере, так сказали эксперты. Но мы будем другими и будем жить в совершенно другом мире. Не думаю, что новый мир будет лучше.

— Если Арктур имеет все необходимое и если он на свободе, нам не остановить его.

Сурт скривил губы в подобии усмешки.

— В том-то и дело, что он на свободе и у него есть знания, каким позавидовала бы академия наук. Но у него нет одной очень важной детали, без которой его замысел неосуществим.

— Копье. Я угадала?

— Да.

— Его так трудно раздобыть?

— В общем-то нет. Копье было весьма распространенным в эпоху дикости оружием. Однако обычное копье ничего не даст Арктуру. Ему нужен ключ, который помог бы проникнуть в лептонную сферу. А ключом может стать лишь предмет, в который вложена воля миллионов людей, в данном случае копье. И такое копье есть, точнее, было. Я прочту тебе небольшой отрывок из одной очень древней книги. — С этими словами Сурт поднес к глазам второй листок. — «Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла вода и кровь». Это Библия. Полагаю, Арктуру нужно именно это копье.

— Почему именно оно?

— Человек, о котором идет речь, был обожествлен миллионами людей, превратившись в одного из самых могущественных иррациональных идолов, каких только знала история. Вера в него существовала более двух с половиной тысячелетий, пока сознание человека окончательно не пошло по рациональному пути. Но раз человек был обожествлен, он волею миллионов превратился в лептонный фетиш, наделенный колоссальной энергией. Подобная участь постигла и копье, которым ему пронзили грудь и которое закономерно тоже превратилось в фетиш, лишь немногим менее могущественный. Это теория, как ее представляет Арктур. Если следовать его логике, обладатель копья сможет проникнуть в лептонное поле и использовать его мощь через преобразователь. Энергия, порожденная слепой волей миллионов людей, столь велика, что с ее помощью можно сделать что угодно, в том числе и осуществить дисперсию временных спиралей. Именно потому Арктур и удрал в Отражение. В абсолютном нет источников энергии, соизмеримых с тем, что предоставляет лептонная сфера.

— А чтобы проникнуть в нее, нужно сначала очутиться в Отражении?

— Да. Если опять же следовать теории Арктура, в настоящее время лептонная сфера пассивна, так как воля людей не направлена на тот или иной иррациональный объект поклонения, а значит, нет условий для возникновения лептонных фетишей, следовательно, Арктур не может использовать энергию лептонной сферы. — Сурт немного помолчал и зачем-то прибавил: — Если Арктур сумеет завладеть копьем, нас не станет. По крайней мере, в том виде, в каком мы существуем сейчас.

— Грустно, — отозвалась Шева, впрочем без должной грусти. — Это означает, что я должна отправляться в путь?

— Да. Ты, как никто другой, знаешь Арктура. У тебя больше шансов остановить его.

— Сколько у меня времени на подготовку?

— Мы сможем следить за перемещениями Арктура еще… — Сурт бросил взгляд на наручные часы, — около трех с половиной часов.

Не много, но Шеве приходилось собираться и быстрее.

— Тогда поспешим. Мне нужен дежурный набор средств плюс миниатюрный плазмомет и запасной телепортатор.

— Все будет! — Явно обрадованный тем, что Шева без колебаний взялась за дело, Сурт живо поднялся из кресла.

— Постой. Еще мне нужна полная информация об Арктуре, включая ту, к которой я прежде не имела доступа.

Сурт замер и с подозрением посмотрел на девушку.

— Зачем тебе это? Ты ведь знаешь его как свои пять пальцев!

— Я должна знать Арктура лучше, чем он сам знает себя! — веско сказала Шева. — И поспеши, если не хочешь, чтобы мы проиграли. Не думаю, что у нас есть три часа. Арктур скор на решения.

Сурт задумался, но лишь на мгновение.

— Хорошо, — сказал он с видимой неохотой. — Ты получишь то, о чем просишь…

В жизни Арктур был куда интересней, чем на выхолощенной проекции сферомонитора, хотя и здесь он был очень недурен собой.

У него было привлекательное лицо. Речь, естественно, идет о настоящем лице, а не о масках-трансформерах, которые Арктур использовал очень часто и с редким мастерством. У Арктура, каким его родила мать, были высокий лоб, твердые скулы и скупая, свидетельствующая об уверенности в себе улыбка. Глаза отливали сталью. Шева хорошо помнила, что ей до беспамятства нравились эти глаза. Арктур был довольно высок и потому, маскируясь, обычно трансформировал себе рост до среднего. Этот промах в числе немногих других помог Шеве в конце концов вычислить Арктура.

Негромко вздохнув, девушка убрала с экрана портрет беглеца и взялась за досье. Большую его часть Шева знала наизусть — год и место рождения, наклонности и привычки, интеллектуальный и психический уровни. Арктур был на удивление необычным человеком. Всякий, кто с ним сталкивался, понимал это почти сразу. Он был чертовски умен, обаятелен и обладал даром мгновенно очаровывать собеседника. Особенно когда ставил себе такую цель. У него было много друзей, вернее тех, кто называл себя его друзьями, и ни одного врага. Он мог бы сделать головокружительную карьеру в любой сфере, но предпочел стать королем преступников. Интеллектуальный уровень Арктура поражал. Учился он блестяще и без каких-либо видимых усилий. Все приходило к нему как бы само собой. Он мог ответить практически на любой вопрос, и при этом об очень многих вещах говорил с таким знанием дела, что люди, недостаточно знакомые с ним, принимали Арктура за профессионала в области, к которой он не имел ни малейшего отношения. Он свободно ориентировался в космодинамике, астрологии, древнологии, химии, физике и многих других науках. Не раз и не два Арктур развлекался тем, что выдавал себя то за космоврача, то за палеобиолога, то за астронавигатора, и ни разу его не заподозрили в обмане. Сам он именовал это развлекательством, и не всегда эти «развлекательства» заканчивались безобидно. Однажды Арктур поверг в шок конгресс биофизиков абсолютно нелепым, но безупречно скроенным докладом, опровергающим теорию Бюльва. В другой раз от схожей шутки пострадал известнейший древнолог, посчитавший настоящими рукописи, сфабрикованные и подсунутые ему Арктуром. И все это случалось оттого, что уже в молодости Арктур был крайне честолюбив, что было заметно невооруженным глазом, но никто не предполагал, как далеко его заведет этот недостаток.

Шева бегло прогнала данные о психических наклонностях. Если верить заумным словам и медицинским терминам, Арктур был слегка не в себе. Но Шева знала, что он совершенно нормален, хотя это не помешало ему прикинуться сумасшедшим и сбежать. Единственным его отклонением можно было считать переоценку собственных возможностей. Правда, если поразмыслить, возможно, он и не переоценивал себя.

Привычки… У Арктура их было так много, что их нельзя было всерьез считать таковыми, и только идиот мог внести подобные подробности в досье. Выслеживать кого-то, опираясь на такие данные, означало заранее обречь себя на неудачу.

Арктур перепробовал все мыслимые и немыслимые занятия. И везде, естественно, добивался успеха. Иначе и быть не могло. У него было несколько ученых степеней, он состоял почетным членом многих весьма уважаемых научных учреждений, а кроме того, служил космическим рейнджером, выращивал биомассу на дне океана, следил за межгалактическими течениями, трансформировал кристаллы, занимался генетическими исследованиями. Шеве вдруг припомнилось, как Арктур принес ей однажды в подарок шестиногую кошечку. Несчастный уродец жалобно мяукал и просил есть. День на пятый или шестой кошечка умерла. Арктур ничуть не огорчился, узнав о ее смерти, для него это был всего лишь эксперимент, а Шева проплакала всю ночь.

Знакомства и связи. Тысячи лиц и имен. Здесь была и она, Шева. И ее досье было одним из самых объемных, так что Шева смогла узнать о собственной персоне немало интересного. Даты их с Арктуром встреч были зафиксированы почти с пунктуальной точностью. И везде содержалась информация о том, что они говорили и что делали — вплоть до мельчайших деталей. На душе у Шевы стало гадко, но она пересилила себя и продолжала изучать перипетии жизни Арктура. Она должна была знать об Арктуре по возможности все. Чем больше она будет знать, тем весомей шансы переиграть его.

Строки, строки и строки. Мириады почти ничего не значащих деталей. И в каждой из них содержалась крохотная толика информации об Арктуре, которая могла стать решающей. Он не любил запаха сирени и боялся пауков. Он плохо переносил полуденную жару и предпочитал мыться холодной водой. Он любил кошек и терпеть не мог собак. Он исцелял прикосновением руки и с такой же легкостью убивал. У Арктура было очень много недостатков и еще больше достоинств. К сожалению, он не пожелал поставить свои достоинства на службу обществу.

Свое первое преступление Арктур совершил, когда ему не было и двадцати. Он взломал компьютерную защиту крупнейшей сети оптовых магазинов и одним движением пальца разорил ее, уничтожив информацию о сделках. Но это выяснится много лет спустя. Вторая шалость Арктура была столь же «невинной»: он вывел вирус, вызывающий расстройство желудка, и заразил им поверхность трех планет, в результате чего весь живой мир, не исключая, естественно, и людей, исходил поносом до тех пор, пока не был найден антивирус. И в этот раз Арктуру удалось остаться вне подозрений. Напротив, он получил благодарность Конгресса за то, что активно боролся с эпидемией. Следом наступил черед аварии на серебряных рудниках, стоившей их владельцам пяти миллиардов кредитов, печально известной зеленой чесотки и пляски линкоров. Последняя проделка Арктура едва не привела к гибели двух военно-космических эскадр и вызвала серьезный политический кризис. Тогда впервые были высказаны предположения, что все это — дело рук одного и того же злоумышленника, но на Арктура опять же никто не подумал. Он казался слишком благополучным человеком. У таких нет оснований мстить обществу.

На Арктура вышли лишь несколько лет спустя, когда он успел провернуть еще с десяток подобных дел. Его арестовали и намеревались судить, но в день суда Арктур сбежал, впервые собственноручно умертвив человека. И общество наконец осознало, насколько он опасен. Поимкой Арктура занялись лучшие сотрудники Управления Порядка Пацифиса и среди них — Шева. Она была знакома с Арктуром прежде, и это давало ей некоторые преимущества перед остальными.

Долгое время Арктуру удавалось ускользать, совершая новые, еще более дерзкие преступления. Арктур ограбил несколько межгалактических банков, отравил стратегические запасы воды на Оменте, предварительно поставив в известность о своих намерениях губернатора планеты, заселил мутирующими сорняками поля Непаствы. Сумасбродный гений развлекался напропалую. Он вошел во вкус и преступал закон раз за разом, стараясь не проливать кровь. Не потому, что он боялся, просто у него были свои принципы. Арктур был игроком, он получал удовольствие не от плодов своих операций, а от самого факта победы над противником. Особенно если эта победа была трудной. Убить было слишком легко. За ним гонялись сотни сотрудников Управления, но Арктур был неуловим, неизменно опережая своих преследователей по крайней мере на три хода. Чтобы поймать его, Шеве пришлось научиться просчитывать действия Арктура на пять ходов вперед. В конце концов Арктур был схвачен в Хранилище времени, где он намеревался похитить одну из архаичных Венер. На этот раз его судили и изолировали от общества, но не прошло и двух месяцев, как Арктур сбежал. И вот теперь он задумал действительно страшное…

Вот, собственно говоря, и все. Шева отключила монитор и поднялась. Теперь она знала достаточно, чтобы найти и обезвредить Арктура. Она не знала лишь одного — хочется ли ей сделать это. Однако докладывать Сурту о своих колебаниях было совсем не обязательно.

Директор Управления оживился, когда Шева сообщила ему, что готова. На его помятой бессонницей и усталостью физиономии появилось подобие улыбки.

— Вот и отлично! Я тоже не терял времени даром. Все, что тебе может понадобиться, уже упаковано в контейнер и подготовлено к телепортации. Тебе остается лишь выслушать оперативную информацию о предположительных координатах Арктура.

Шева посмотрела на часы. До истечения срока оставалось восемьдесят минут. Не менее шестидесяти из них следовало сбросить со счетов. Арктур неизменно опережал своих преследователей, и тот, кто желал настичь его, должен был действовать еще быстрее.

— Давай, только покороче.

Сурт кивнул и взял со стола очередной листочек.

— Древнологи знают всего четыре места, где было отмечено присутствие копья. Первое — место его появления. Оно нас не интересует, так как в то время копье еще не являлось объектом поклонения, соответственно, оно не имело связи с лептонной сферой, а значит, вряд ли может привлечь внимание Арктура. Второе место, где оно было зафиксировано, связано с событиями так называемой битвы при Пуатье, произошедшей в XVII веке до Эры. Согласно легенде, копье находилось в руках полководца одной из сражающихся армий, а именно — франка по имени Карл Мартелл, и будто бы именно благодаря чудодейственному копью франки сумели одержать победу над своими врагами. Третье появление копья относится к XI веку до Эры. По преданию, им владел один из самых могущественных завоевателей древности Тамерлан. После смерти Тамерлана копье вновь исчезло и появилось опять лишь пять с половиной столетий спустя, когда оно было обнаружено в одном из монастырей Тибета экспедицией германского полковника Шольца. Шольц сообщил в Берлин, что копье в его руках, после чего бесследно исчез. Ни он, ни один из его людей на родину не вернулись. С тех пор о копье ничего не известно. По нашим предположениям, Арктура заинтересовал именно этот, последний случай, что нетрудно объяснить. Раз копье исчезло окончательно, данное обстоятельство исключает возможность преждевременного искажения Отражений, что помешало бы Арктуру осуществить свой замысел. Естественно, это только версия, но доподлинно установлено, что Арктур отправился именно в VI век до Эры, в одно из Отражений, и следы его теряются в районе Центральной Азии, так что можно с полным основанием предположить, что он и впрямь находится в Тибете.

«Время!» — подумала Шева и быстро бросила:

— Что-нибудь еще?

Сурт также понимал, что надо торопиться, и потому был краток.

— Нет! Инструкции и информация о точках координат в контейнере. Там же запасной телепортатор с выходом на центральную станцию. Если возникнет необходимость, ты можешь связаться со мной. Если у нас появится дополнительная информация, мы немедленно сообщим ее тебе.

— В таком случае — пора! — У Шевы возникло острое ощущение опасности, всегда придававшее ей уверенности.

— Удачи! — сказал Сурт и, ухмыльнувшись, прибавил: — Тебе предоставляется полная свобода действий. Ознакомься. — Директор Управления протянул Шеве небольшой плотный лист. — Подписано самим Бермлером. Удостоверение Охотника.

— Охотницы, — машинально поправила Шева.

Сурт вновь ухмыльнулся.

— Да, Охотницы. Арктур объявлен вне закона, и теперь ты вправе поступить с ним и всеми, кто вольно или невольно ему помогает, по своему усмотрению. Скажу по секрету, Конгресс не испытывает восторга от мысли, что Арктур вернется в настоящее, пусть даже его новым пристанищем навечно станут шахты Альпионы.

Шева не обратила внимания на последние слова директора Управления, точнее, постаралась не обратить. Лучше бы Сурт промолчал!

— Думаю, удача мне понадобится! — Девушка уже покидала кабинет директора Управления, но в дверях замешкалась. — Вот еще что… Позвони ко мне домой и скажи Броеру, что я, возможно, задержусь. И передай, что я люблю его!

Не дожидаясь ответа, Шева повернулась и шагнула в неизвестность…

Венок отражений

1. Снежный барс

Это случилось в небольшом оазисе неподалеку от славного города Самарканда, столицы Мавераннахра и четырех сторон мира. Под вечер в оазис приехали трое. Обитатели здешних мест были традиционно подозрительны к незнакомцам, любой из них мог оказаться сирийцем или индусом, вознамерившимся податься после смерти Господина счастливых обстоятельств[1] на свою родину. Однако эти люди не походили на беглецов. Они вели себя уверенно, хотя и без того чванства, что присуще богатым и сильным. Договорившись о ночлеге с одним из дехкан, они заплатили вперед за место под крышей, за скромный ужин и отдельно за вино, предложенное хозяином после недолгих колебаний. Заплатили весьма щедро, но без той расточительности, что свойственна выскочкам, разбогатевшим благодаря слепому случаю. Наутро один из них уехал, насколько можно было судить по выбранному им направлению, в Самарканд. Двое других остались и провели день в неспешной беседе. То были очень разные с виду люди. Один, с обветренным и суровым лицом и руками, иссеченными шрамами, походил на воина, немало повидавшего в своей жизни. Другой также не выглядел праздным гулякой, но руки его привыкли скорее к мирному труду, а лоб был отмечен печатью раздумий. Кроме того, глаза второго горели фанатичным огнем, несущим счастье одним и неисчислимые страдания другим. Но говорили гости на равных, по-дружески, хоть и производили впечатление выходцев из разных миров.

Они проговорили до вечера, а перед закатом вернулся третий. Он был голоден, и хозяин тут же принес ему чашку горячего плова и кувшинчик вина. Выходя, любопытный хозяин спрятался в нише за дверью, откуда можно было слышать все, о чем говорили гости. Разговор они вели весьма примечательный, хотя дехканину было понятно далеко не все.

Тем, что остались в доме, хотелось знать, с чем возвратился третий. Но они старательно скрывали свое нетерпение до тех пор, пока прибывший не насытился, и лишь потом тот, что походил на воина, спросил:

— Ну и как дела?

— Договорился, — коротко бросил прибывший.

— С кем?

— Есть такой Баба-Термес, он близок к любимой наложнице хана.

Воин фыркнул.

— Прошли золотые годы, когда судьбы людей вершили герои и полководцы! Теперь все зависит от прихвостней наложниц!

— Есть еще и визирь, — проворчал, облизывая жирные от плова губы, прибывший. — Он третий в этом треугольнике.

— Шайтан! — искренне возмутился воин. — Ну и времена!

Да, времена и впрямь настали странные. Минуло два года с тех пор, как отправился вслед за убегающим солнцем Господин счастливых обстоятельств Тимурленг. Он ушел в расцвете своей власти и славы, завоевав полмира и вселив ужас в сердца обитателей другой половины. Со смертью Тимура великая держава погрузилась в хаос. Наследники Тимура вцепились друг другу в горло. Избранный в преемники внук Тимура Пир-Мухаммед не сумел войти в Самарканд, поскольку там обосновался другой внук, вздорный и распутный Халил-султан, который незамедлительно принялся проматывать неисчислимые богатства, добытые дедом. В этом ему всячески помогали визирь Аллахдад, наложница Шад Малик, а также Баба-Термес — человек настолько низкий происхождением и всей своей сутью, что историки не сохранили о нем никаких сведений, кроме имени. Жадная до удовольствий троица пировала на развалинах великой империи Тимура, равнодушно наблюдая, как враги, дрожавшие при одном упоминании имени Тимура, ордами вторгаются в пределы державы, созданной Господином счастливых обстоятельств.

И ничто не тревожило сих славных господ, заботящихся лишь о том, чтобы пожить всласть. Золото, которое можно было бы израсходовать на содержание армии, шло на удовольствия, а все, что составляло славу империи, — на продажу, дабы добыть золото для этих удовольствий. Продавалось решительно все. Расчетливые сколачивали целые состояния, скупая по дешевке бесценные сокровища, захваченные Тимуром. Мудрые были дальновиднее — они всеми способами пытались прибрать к своим рукам все то, что дало Тимуру такое могущество. И только мудрейшие из мудрых вспомнили о том, о чем прочие в суете бесконечных празднеств и развлечений как-то позабыли, — о чудесном копье, некогда найденном Тимуром в горной расселине. Оно вело его от победы к победе, а теперь, оберегаемое пуще зеницы ока нукерами, хранилось в его усыпальнице, неприметное среди пестрых ковров, усыпанного драгоценными камнями оружия, золотых сосудов и тому подобного бесполезного хлама, долженствующего подчеркнуть величие усопшего. Трое, пришедшие в Мавераннахр с востока, намеревались завладеть именно этим сокровищем.

Первый из них, похожий с виду на воина, был им на самом деле. Не так давно он служил темником в войске Тимура, а теперь хотел основать свою собственную державу на обломках рассыпающейся империи. Его звали Сомду — имя, достойное воина.

Другой, с лицом мудреца, поклонялся не силе, но душевному совершенству. Он верил в учение человека, проповедовавшего меж горных хребтов на самом краю мира. Того человека звали Цзонкабой, сам же он не имел имени, ибо тот, кто еще не достиг вершины величия, недостоин чести обладать им. Спутники называли его монахом или Не имеющим имени. В отличие от Сомду Не имеющий имени желал завладеть копьем, чтобы спрятать его от мира. Мир должен поклоняться нравственной чистоте, а не грубой жестокой силе — так считал монах.

Третий был купцом. Его звали Абу-Муслим. Он желал покорить мир властью золота, которое, равно как и силу, давало копье. Власть золота, в понимании Абу-Муслима, превосходила грубую силу. Сомду не был согласен с ним и частенько спорил с купцом. Монах в споры не вступал и больше молчал. Все трое видели цель в разном, но средство ее достижения было одним. Каждый мечтал о копье. Их свел слепой случай, и они, узнав, что их пути пересеклись, договорились действовать сообща. Воин был решителен и без колебания пускал в ход свой кривой меч. Купец — богат, а золото значило немало в сем несовершенном мире. Монах был наделен ученостью и говорил на многих языках, что тоже могло пригодиться. Они заключили соглашение раздобыть общими усилиями копье, а потом честно разыграть его, метнув жребий.

И вот теперь они были близки к цели, оставалось сделать последний шаг, и смятение одолело чувства каждого. Близость желанной цели точила их сердца, и они, еще не желая сознаться в этом, с подозрением поглядывали друг на друга.

Затянувшееся молчание нарушил Сомду:

— Что будем делать?

— Все очень просто, — ответил Абу-Муслим. — Завтра мы отправимся в город. Баба-Термес будет ждать нас у усыпальницы Мухаммед-султана. Я пообещал расплатиться с ним золотом.

— Но ведь там должна быть стража, — осторожно вставил монах.

— Так и есть, Не имеющий имени. Но негодяй знает потайной ход. Подозреваю, он время от времени наведывается в гробницу за изящными безделушками, а потом сбывает их скупщикам краденого. Он очень удивился, когда я сказал, что хочу купить копье, и назвал цену.

— Он ничего не заподозрил? — обеспокоенно спросил Сомду.

Купец покачал головой:

— Думаю, нет. Да и потом, ему плевать. Распутник живет одним днем. Он знает, что достиг своего предела и выше ему не подняться, к тому же он слишком любит золото.

— Понятно, — кивнул Сомду. — Значит, мы просто купим копье и покинем город?

— Можешь погостить здесь подольше, — с ухмылкой предложил Абу-Муслим.

Но воин только хмыкнул в ответ. Он не желал оставаться в Самарканде. Особенно сейчас, когда город должен был вот-вот стать ареной междуусобиц.

Трое выпили еще немного вина, а потом легли спать. Тогда дехканин вышел из своего убежища. Он мало что понял, но решил из осторожности рассказать об услышанном муфтию. Однако утром, когда хозяин дома собирался исполнить свое намерение, он внезапно обнаружил, что постояльцев нет, — они отправились в путь еще затемно.

В назначенный час, около полудня, троица уже располагалась у гробницы Мухаммед-султана, внука Тимура, где нашел временное пристанище и сам Господин счастливых обстоятельств. Трое ждали человека, который должен был передать им копье. Вскоре объявился и этот человек — смазливый мужчина с округлым станом. Он прибыл в паланкине в сопровождении целой толпы слуг. Сойдя на землю, человек, известный как Баба-Термес, неспешно приблизился к ожидавшим его охотникам за копьем.

— Принес? — коротко бросил он купцу.

— Да, — ответил Абу-Муслим, для верности позвенев спрятанным в дорожную суму мешочком. — Здесь ровно три тысячи, как и договаривались.

— Хорошо. — Баба-Термес внимательно ощупал взором фигуру Сомду и, очевидно подумав, что не стоит связываться с этим готовым постоять за себя человеком, решил сдержать слово. Кивнув Абу-Муслиму, придворный сказал, а вернее, прочти пропел, растянув в улыбке пухлые щеки: — Иди за мной. А вы двое ждите.

Баба-Термес и купец ушли, а Сомду и монах остались на месте. Оба они пребывали в напряжении, их томила неизвестность. Ведь могло случиться так, что негодяй и вор Баба-Термес вздумает обмануть Абу-Муслима, отнять силой золото или подсунуть другое копье. Могло случиться и так, что Абу-Муслим, получив копье, тут же скроется из города.

Но и купец, и Баба-Термес не стали хитрить. Прошло совсем немного времени, и из-за угла усыпальницы показался ухмыляющийся Баба-Термес. Появившийся следом за ним Абу-Муслим махнул ожидающим его приятелям рукой. Те не заставили себя упрашивать: монах и воин тут же присоединились к купцу, и вскоре троица была за пределами города. Здесь, в крохотной рощице, им предстояло разыграть добычу. Путники спешились и, вытащив копье из чехла золоченой кожи, принялись его разглядывать.

— Оно! — сказал Абу-Муслим.

— Оно! — подтвердил Сомду. — Мне приходилось его видеть.

Монах ничего не сказал, ибо по исходившей от копья чудесной силе уже понял, что перед ним то, к чему он стремился.

Вдоволь налюбовавшись копьем, они переглянулись между собой.

— Пора кинуть жребий! — сказал Сомду.

— Пора! — подтвердил Не имеющий имени.

Но Абу-Муслим придерживался несколько иного мнения. Он неожиданно выкрикнул:

— Пора!!!

В тот же миг из-за ближайших деревьев выскочили пятеро вооруженных людей. Четверо напали на Сомду, чей меч вызывал невольное уважение, пятый набросился на монаха. Купец же поспешно отскочил в сторону, ожидая развязки.

Но все случилось не так, как предполагал коварный Абу-Муслим, решивший без всякого жребия завладеть копьем. Сомду, испытавший себя во многих битвах, оказался не по зубам нанятым купцом головорезам. Его сухое, жилистое тело метнулось в сторону, и брошенное в него копье пролетело мимо. В тот же миг сверкнул меч, выдернутый из потертых кожаных ножен. Первый нападавший, столь опрометчиво расставшийся со своим оружием, попытался было отшатнуться назад, но Сомду оказался проворнее — отточенный словно бритва клинок раздвоил голову разбойника точно по переносице. Другие разбойники при виде столь горестной участи собрата стали осторожнее. Они обступили Сомду и пытались достать его мечами, отбивая ответные выпады небольшими, увенчанными шишаками щитами. Тем временем пятый из нападавших тщетно пытался умертвить монаха, выказавшего недюжинную ловкость и отражавшего удары своим посохом.

Внезапно лицо Абу-Муслима покрыла бледность. Сомду прикончил второго из противников, а монах неожиданным выпадом поверг своего врага наземь и коротким, но сокрушающим ударом оглушил его. Разбойники были вынуждены разделиться, и это предопределило исход дела. Тот, что сражался против Сомду, продержался всего несколько мгновений, после чего рухнул, тщетно пытаясь зажать рукой рану на шее, из которой хлестала кровь. Затем Сомду прыгнул на того, что теснил монаха, и умелым ударом перерубил ему хребет. Купец вскрикнул и бросился бежать, но Сомду не дал уйти предателю. В несколько прыжков воин настиг беглеца и заставил его защищаться. Напрасно Абу-Муслим пытался поразить преследователя столь счастливо обретенным копьем. Если Сомду и увертывался от неумелых выпадов, то лишь потому, что опасался повредить нечаянным ударом драгоценную реликвию. Чтобы скорее и вернее покончить с Абу-Муслимом, воин сделал вид, что оступился. Купец сломя голову бросился вперед, а спустя миг отрубленная голова его покатилась по яркой траве.

Сомду обернулся к третьему спутнику. Тот с бесстрастным лицом взирал на побоище. Нога монаха крепко стояла на шее оглушенного разбойника — там, где сходятся жилы. Разбойник уже не дышал. Сомду оценил сноровку монаха.

— Ну что, Не имеющий имени, бросим жребий? — спросил воин, с трудом переводя дыхание.

Монах кивнул. Сомду заколебался. Он чувствовал, что может просто забрать копье, ибо монаху при всем его умении орудовать посохом не совладать с витязем, с детства привыкшим к мечу. Но Сомду был воином, и у него было свое понимание чести, поэтому он отказался от мысли силой забрать драгоценную добычу. Сунув руку в седельную суму, Сомду вытащил кости и опустился на траву под деревом.

— Сыграем?

Никогда еще ставка не была так высока. Монах кивнул, медленно взял кости, так же неспешно встряхнул их и бросил на твердую землю, бугрившуюся от корней дерева.

— Неплохо, — покачал головой Сомду.

Ему уже не раз приходилось разыгрывать добычу среди трупов, но на этот раз руки его подрагивали.

Впрочем, это были его кости, он знал их, и они его никогда не подводили. Не подвели они и теперь — даже не взглянув на упавшие на землю кости, он твердо и уверенно произнес:

— Копье мое. Тебе не повезло.

Радость теплом растеклась по душе, и, дружески кивнув монаху, Сомду поднял с земли копье и направился к лошадям. Он уже воображал себя властителем великого царства, когда в обтянутую кольчугой спину вонзилось тонкое, словно игла, острие стилета, который монах извлек из посоха. Сомду даже не хватило на стон. Он повалился наземь, в мертвеющих, широко разверстых глазах застыло немое удивление.

— Это тебе не повезло! — улыбнулся монах тонкими губами. — Извини, приятель, но время империй уже прошло.

Вырвав из костенеющих пальцев Сомду копье, Не имеющий имени уселся на коня и направился на восток. Он держал путь в далекую горную страну, где на склоне хребта высились стены обители Чэньдо — место, где Не имеющий имени должен был обрести его, место, которому надлежало отныне стать вечной могилой, в которой будет сокрыто копье.

То самое копье…

2. Степной тигр

Отряд уже седьмой месяц не знал отдыха. Одиннадцать испытанных воинов во главе с Темир-Тоглуком проделали путь, вообразить который было невозможно ни рожденному под знаком Луны, ни рожденному под знаком Солнца. Они покинули славный город Багдад, только недавно завоеванный войсками великого Хулагу[2], ранней весной, когда лежащая к востоку степь едва зазеленела первой травой. Но тогда отряд двигался не на восток, а на запад, и составляли его не десять, а пятьдесят всадников. И во главе был могучий Хоту-Багатур.

Но путь их был долог, а люди, встречавшиеся на нем, редко отличались дружелюбием. Неподалеку от Кайсери на отряд напали разбойники-арабы. Бой был кровопролитен и жесток. И хотя нападавших было по меньшей мере в пять раз больше, воины Хоту-Багатура разбили врагов. И иначе и быть не могло, ведь они были монголами, рожденными на коне и с луком в руках. Они полагались на стремительные и беспощадные стрелы, в то время как их враги более доверяли кривому, словно лунный серп, мечу. Враги намеревались смять дерзких пришельцев, рассыпавшись лавой, но лишь каждый второй из лавы доскакал до сбившегося в кучу и грозно ощетинившегося сталью отряда. Здесь и настал черед звенеть мечам. Во владении ими арабам не было равных, и два десятка отборных воинов во главе с самим Хоту-Багатуром нашли там свою смерть, но тридцать оставшихся так и не расстались с луком, избив беспощадными стрелами отчаянно вопящих разбойников.

Это было лишь первым испытанием, и отважный Коктыш взял бразды правления над уцелевшей частью отряда и продолжил поход. Но сам Коктыш и еще десять человек пали в битве с огузами, племенем, полвека назад бежавшим под натиском победоносных монгольских орд из Хорасана в далекую Анатолию. У огузов были причины для мести, и бой с ними был яростен, но отряд вышел победителем и на этот раз. Пятьдесят огузов, две трети от общего числа нападавших, остались лежать на равнине между двумя холмами, прочие в страхе бежали. Перевязав раны, монголы продолжили путь на запад. Теперь их вел доблестный Темир-Тоглук.

Спустя два месяца после начала путешествия горстка отважных достигла безымянной гавани на крайней оконечности земли. Здесь умирало солнце, погружавшее свое огненное тело прямо в соленые синие волны. Это пугало витязей. И они повернули бы прочь, если бы не твердая рука Темир-Тоглука, напомнившего им о клятве воина и обещании, данном ими солнцеподобному Хулагу. Тогда витязи смирили страх, ибо знали, какая кара ожидает их в случае постыдного бегства. Они сели в круг и дали новую клятву. Они поклялись не возвращаться, не исполнив данного им поручения.

Наутро появился корабль. Кормчий хотел повернуть прочь при виде устрашающего вида всадников, но Темир-Тоглук заставил его изменить свое решение, на глазах моряка наполнив кожаный щит золотыми монетами халифов. Кормчий, хотя и не без опаски, причалил к берегу, дабы выслушать незнакомцев. Слова Темир-Тоглука повергли кормчего в изумление. Напрасно доказывал он желтолицым воинам, что им не доплыть до цели на утлом суденышке, которое не устоит под ударами бушующих волн. Темир-Тоглук его не стал слушать. Им двигали приказ и дважды данная клятва, все опасности были ничем в сравнении с этим. Кормчий был вынужден уступить и дрожащей рукой направить судно с двадцатью воинами на запад. Спустя две луны он бросил сходни на зыбко покачивающийся берег, премного удивляясь тому, что еще жив, а суденышко его цело. Темир-Тоглук заплатил моряку обещанную награду, но не подарил свободу. Оставив на борту четырех витязей, Темир-Тоглук с остальными двенадцатью — еще трое умерли в пути, как и все взятые на борт суденышка лошади, — продолжил опасный путь. За немалые деньги они достали коней и двинулись на север — по пути, начертанному на шуршащем листе пергамента чужеземцем.

Чужеземец явился однажды в лагерь солнцеподобного Хулагу. Он был бледен ликом и черен одеждой. Он пришел пеш, с дорожной сумой за плечами и посохом в руке. Весь облик незнакомца свидетельствовал о том, что пришел он из дальних краев. Чужеземец не владел речью великого народа степей, и для разговора с ним пришлось прибегнуть к услугам презренного толмача-араба. На вопрос, что он хочет, незнакомец ответил: власти. Когда же солнцеподобный Хулагу, засмеявшись, сказал, что желающий власти должен добыть ее с копьем в руках, незнакомец ответил, что знает копье, дарующее власть. Еще он прибавил, что может сделать солнцеподобного Хулагу могущественнейшим из живущих на земле. Могущественнее Мункэ? — спросил Хулагу. Да, ответил незнакомец. Могущественнее Хубилая[3]? Могущественнее самого Темучина! — ответил гость. Тогда Хулагу перестал улыбаться. Он выгнал из шатра всех вельмож, которых позвал, дабы предстать перед неведомым гостем во всем величии, и беседовал с тем с глазу на глаз. Никому не ведомо, чем закончились таинственные переговоры, но пришелец, отзывавшийся на странное имя Альберт, стал близким другом и советником Хулагу. А спустя год, когда стало известно о тяжелой болезни богоподобного Мункэ, Хулагу призвал к себе пятьдесят самых отважных воинов. Он вручил им начертанную рукой Альберта карту и отдал странный приказ.

— Вы должны привезти мне копье! — сказал Хулагу.

— Разве копье стоит жизни пятидесяти отважных витязей? — спросил тогда Хоту-Багатур. Он считался другом Хулагу и мог задавать столь дерзкие вопросы.

— Да, — ответил Хулагу спокойно, хоть гнев и сверкнул в его прекрасных и ужасающих глазах. — Это копье стоит большего. Оно вознесет меня на вершину власти и сделает вас, наиболее доверенных из моих людей, могущественными нойонами, повелевающими племенами, городами и народами. Идите и доставьте мне копье!

Сказав это, Хулагу распорядился выдать Хоту-Багатуру столько золота и самоцветных камней, сколько может унести на спине пятилетняя лошадь. Всем остальным была обещана щедрая награда, после чего им дали самых быстрых скакунов из стад солнцеподобного Хулагу и лучшее оружие. Перед тем как пятьдесят отважных отправились в путь, Хулагу собрал их в своем шатре. Они пили кумыс, и солнцеподобный восхвалял доблесть выступающих в дальнюю дорогу витязей.

Наутро хан и его семья лично явились проводить отъезжающих. И вновь им были возданы самые высокие почести. И вновь Хулагу шептал, тая голос от ближайших вельмож, каждый из которых мог быть шпионом Мункэ или Хубилая:

— Привези мне копье!

И пятьдесят поклялись сделать это, и тринадцать, оставшиеся от пятидесяти, были близки к тому, чтобы исполнить клятву.

К исходу четвертого месяца они достигли селения, отмеченного на карте, которую начертал иноземец со странным именем Альберт. Его укрывали мощные стены; обитатели его все, как один, были облачены в черные одеяния, подобные тому, что носил Альберт. Бледноликие люди, населявшие эту далекую страну, не любили детей степи, что не раз доказали, встречая их с оружием у стен своих жилищ. Потому надлежало быть осторожными. Но умудренный прожитыми годами Темир-Тоглук знал одну очень простую истину: тому, у кого переметная сума полна монет, не всегда нужно хвататься за меч и лук. Ученый суфий, попавший в руки Темир-Тоглука при взятии Багдада, поведал своему господину древнюю притчу о том, что осел, груженный золотом, возьмет любую крепость. Сейчас эта мудрость пришлась как нельзя кстати. Один из бледноликих с едва пробивавшимся на щеках пушком вначале перетрусил, столкнувшись в лесу со странными, пугающего вида людьми, но Темир-Тоглук тут же успокоил бледноликого, высыпав перед ним горсть золотых монет. Затем он дал юноше, поспешно спрятавшему монеты в складки своей черной одежды, письмо, написанное Альбертом. Когда же бледноликий прочел его, Темир-Тоглук показал знаками, что, исполнив просьбу, он получит целый мешок монет. Глаза бледноликого радостно засверкали. Он кивнул и тут же ушел.

Два дня витязи степей ждали возвращения бледноликого. Они опасались измены, ибо люди той страны не отличались гостеприимством. Это было естественно, ведь никто не рад гостю, пришедшему без приглашения. И недаром, двое из тринадцати уже подтвердили собственной смертью эту избитую истину. Но бледноликий, прельщенный богатой мздой, пришел. Он принес копье, но другое. Он хотел обмануть витязей, проделавших столь долгий и опасный путь. Тогда Темир-Тоглук извлек острый нож и, приставив его к горлу обманщика, дал понять, что с ним будет, если он и дальше собирается вести бессмысленную и опасную игру. Бледноликий, чье лицо стало еще бледнее, судорожно кивнул, выражая раскаяние и покорность. На следующую ночь он принес еще одно копье, и оно было таким, каким его описал иноземец Альберт. Темир-Тоглук улыбнулся бледноликому, щедро отсыпал ему обещанную награду, а потом кивнул одному из воинов, и тот пронзил бледноликого стрелой. Поручение, данное солнцеподобным Хулагу витязям, было слишком ответственным, чтоб оставлять свидетеля. Той же ночью одиннадцать витязей отправились в обратный путь.

Он был не менее долог и не менее труден. Бледноликие выслали за похитителями копья погоню. Пять воинов остались задержать преследователей, и лишь двое из них догнали отряд. Затем вновь было море, соленое и громадное, — бескрайняя гладь, покрытая редкими горошинами островов. Двое воинов не вынесли испытания морской бездной. Их тела, хотя это и противоречило обычаю, пришлось бросить в пучину. Берега великой земли достигли лишь шесть, одним из них был Темир-Тоглук. Щедро наградив кормчего, который уже радовался, что наконец-то избавится от назойливых попутчиков, Темир-Тоглук приказал убить его. Кормчий был слишком опасным свидетелем. Он знал, где пролегала их дорога, он мог видеть копье.

А затем витязи направились к дому. Им оставалось проделать путь не в две, а всего лишь в одну луну, ибо дом, стараниями солнцеподобного Хулагу, стал ближе. То была враждебная к витязям степей земля, и потому они шли больше ночами, питаясь, подобно диким зверям, сырым мясом и выкопанными из земли кореньями. Они не отваживались заходить в селения, дабы ни одна живая душа не узнала об их появлении. Любого, повстречавшегося на пути, они убивали, не щадя ни женщину, ни мужа, ни ребенка. Данное им поручение стоило несоизмеримо дороже простой человеческой жизни. Любой человеческой жизни. Они делали все, чтобы пройти незамеченными.

Но их нашли. Должно быть, слух о копье все же расползся по бесконечным просторам земли и достиг ушей рвущихся к власти солнцеподобных правителей. То было очень страшное время, когда вторые хотели стать первыми. То было обычное время. То была эпоха бесконечных смут и яростной борьбы даже за крохотную долю власти. То была эпоха становления великих династий Джучи, Хубилая и Хулагу. После смерти великого хана Мункэ начался передел владений.

Это Хубилай, и никто другой, сделал все, чтобы копье не попало в руки Хулагу. Это он, рискуя разжечь большую войну, послал на запад несколько отрядов воинов, с приказом перехватить посланцев Хулагу и завладеть заветным копьем. Один из таких отрядов, числом в тридцать воинов, и наткнулся в конце концов на посланцев солнцеподобного.

Темир-Тоглук сразу же понял, что нужно воинам, настигшим его на рассвете. Рассыпавшись лавой, они окружали дугой утомленных ночным переходом витязей Хулагу. Бежать было поздно, да и некуда. На простирающейся почти до самого горизонта равнине негде было укрыться от полных сил воинов Хубилая, яро нахлестывающих свежих коней. Темир-Тоглук бросил свою горстку храбрецов навстречу врагу. Он надеялся на чудо, но чуда не произошло. Против них сражались без малого три десятка воинов Хубилая, которые не уступали им в сече. И копье ничем не могло помочь людям, им овладевшим, ибо те не знали, как пробудить силы, заключенные в копье.

Битва была скоротечной. Свист стрел и стоны, сопровождаемые глухим падением тел. И все. Воины Хулагу сразили девятерых врагов и пали, так и не исполнив поручения, данного им солнцеподобным. Они сделали все, чтобы исполнить его, но судьба была против них, а слово судьбы весомее всех прочих слов, если, конечно, сам человек не повелевает судьбой. Последним рухнул наземь Темир-Тоглук, утыканный стрелами, словно степной еж.

Обыскав убитых, воины солнцеподобного Хубилая, возглавляемые отважным Чевур-Багатуром, забрали копье и малую толику сохранившегося у мертвецов золота и пустились в обратный путь. Он был долог, и он был несчастлив. Неподалеку от Бухары на горстку отважных витязей напал многократно превосходящий их отряд конников Хулагу, уже извещенного о гибели своих посланцев и бросившего на поиски убийц сотню сотен своих лучших воинов.

Битва была скоротечной. Свист стрел и стоны, сопровождаемые глухим падением тел. И все. Воины Хубилая сразили семнадцать врагов и пали, так и не исполнив поручения, данного им солнцеподобным. Они сделали все, чтобы исполнить его, но судьба была против них, а слово судьбы весомее всех прочих слов, если, конечно, сам человек не повелевает судьбой. Последним рухнул наземь Чевур-Багатур, утыканный стрелами, словно степной еж.

На удивление схож конец двух историй, однако это не так. Приметив приближающихся врагов, Чевур-Багатур приказал одному из воинов взять копье и скрыться с поля битвы. Воин исполнил приказ предводителя, но лишь наполовину, ибо не было для витязя степей позора большего, чем бросить товарищей лицом к лицу с врагом. И потому воин, чьего имени мы так и не узнаем, уже ускакав с поля брани, сунул копье в одну из неприметных расселин, а потом вернулся назад, чтобы пасть со стрелою в горле. Он пал, подобно прочим, но перед тем выполнил свой долг. Воины солнцеподобного Хулагу не нашли копье и донесли господину, что оно…

— Нет, оно не исчезло! — сказал командовавший отрядом отважный Арпат. — Трусливые псы Хубилая изрубили его перед тем, как начать битву.

И Хулагу поверил его словам, ибо не имел оснований не верить. Он вступил в борьбу с Хубилаем и проиграл. И Хубилай стал великим ханом, а Хулагу основал династию ильханов, коей назначено было просуществовать менее сотни лет — срок немалый для династий Востока и ничтожный для великих династий.

В тот же год, когда пал последний из потомков Хулагу, юный сын Тарагая, владетеля города Кеша, охотился в местах, где почти столетие назад произошла не примеченная историей стычка между отрядами солнцеподобных Хулагу и Хубилая. Внезапно лошадь, на которой скакал юноша, провалилась копытом в укрытую травою расселину. Всадник и конь покатились по склону. Конь сбил копыто, а всадник потом всю жизнь приволакивал ногу. Прихрамывая и ругая собственную беспечность и неосторожность коня, сын Тарагая вернулся к злополучному месту. В сердцах он плюнул в расселину, ставшую причиной его несчастья, и вдруг внимание юноши привлек неясный блеск. Не поленившись нагнуться, сын Тарагая извлек из расселины копье, совершенно не похожее на те, какими пользовались витязи степей. Оно было длиннее, а стальной наконечник, покрытый пятнами, скорее от крови, чем от ржавчины, поражал иноземным изяществом. От наконечника исходило сияние, похожее на утренний свет. Полюбовавшись на него, юноша взял копье с собой. Его звали Тимур, а миру он вскоре станет известен под именем Тимурленга, или Тамерлана. Наступала новая эра — эра, возвеличившая стрелу и копье.

То самое копье…

3. Северная рысь

Судьба человека, о котором пойдет речь, столь причудлива и достойна внимания, что пройти мимо нее невозможно. Впрочем, наше повествование коснется его лишь постольку, поскольку и он соприкоснулся с копьем — соприкоснулся случайно, ничего о нем не зная и не стремясь завладеть им.

Он родился и вырос в дальней северной стране, чья природа, заключенная в лед и в камень, сурова и неприветлива, как и ее обитатели, где речь людей звучит резко и отрывисто, словно клекот хищной птицы, где любая клятва считалась незыблемой, но незыблемой она оставалась лишь до поры до времени — впрочем, нарушить данное слово было делом обычным во все времена и во всех краях света. Земля здесь была подобна мачехе, которая не балует сладким куском нелюбимых детей, а люди были под стать ей — они брали силой все, что могли взять, не знали жалости к другим, но и не ждали жалости ни от кого.

Его звали Харальдом. Позже к его имени добавят прозвище Суровый, но, чтобы заслужить такой почет, ему придется пройти долгий путь.

В далекой северной стране отроки взрослели рано. В пятнадцать неполных лет он встал плечом к плечу со своим единоутробным братом Олавом, прозванным Святым, чтобы выйти на бой против ненавистного захватчика — Кнута Могучего, превратившего Норвегию в вотчину данов. В той первой своей битве Харальд велел привязать меч к его правой руке — он был еще слаб и боялся — нет, не смерти, — он боялся, что ему не хватит сил и он выронит клинок в схватке. Потом, когда ему уже будет пять десятков лет и его стяг будет носить гордое имя Опустошитель стран, он вздумает покорить Англию и выйдет на битву у Станфордского моста — без щита, приказав привязать по мечу к обеим рукам. Из последней сечи ему не вернуться живым, но из первой его вынесли — в крови от полученных ран, но не сломленного духом. Олаву повезло меньше, чем брату, — с ним в схватке сошелся Торир Собака, бывший его вассал, переметнувшийся на сторону Кнута Могучего, и пал конунг под его мечом, но кровь, брызнувшая из раны, окропила убийцу и предателя и излечила того от ран, отчего и стали почитать Олава Святым.

Король данов Кнут был прозван Могучим, но не с меньшим основанием он мог носить и имя Мстительный. Харальд не боялся смерти в бою, но быть зарезанным во сне подосланными убийцами ему не хотелось. Он перебрался в Швецию, но свои встретили его неприветливо, и Харальд направился в Гардарики — страну тысячи городов, откуда открывались пути во весь остальной мир.

Там Харальда приняли более радушно, и он стал дружинником Ярослава Мудрого. В тот же год ему представился случай отличиться — княжья дружина ходила усмирять ляхов, и Харальд показал себя отчаянным рубакой. Так бы и жил он при князе, ходил в походы, ухаживал за маленькой княжной Елизаветой. Но умер Кнут Могучий, и Эйнар Брюхотряс приехал в Гардарики звать в Норвегию нового конунга. И выбрал он не отважного Харальда, а его племянника Магнуса, сына Олава Святого, которому едва минуло двенадцать лет. Пройдет много лет, и Харальд, которому тоже подошло бы прозвище Мстительный, зарежет Эйнара Брюхотряса прямо в трапезной на пиру. Он не умел и не хотел забывать обиды…

Ярослав Мудрый не зря носил свое имя. Ему ни к чему был зять без золота, без трона и без надежд вернуть себе отцовские владения. И понесла судьба Харальда в Константинополь, чудный град Миклагард, где, по рассказам варягов, озолотиться не мог либо трус, либо ленивый.

Харальд не был ни одним, ни другим. В двадцать три года он признанный вожак варяжской дружины при ромейских властителях и любовник императрицы Зои — впрочем, она уже старела, а в любовниках у нее перебывали многие. Он не останавливается ни перед чем — по приказу Зои он травит, словно зайца, мятежного Михаила V, а взяв его в плен, собственноручно ослепляет посреди толпы.

Мудрено ли, что с такими задатками трудно остаться в тени? И его посылают на трудное дело: истребить морских разбойников. Правда, особой воли ему не дают, над ним стоит Георгий Маниак, опытный полководец и умелый царедворец, который удерживает Харальда от явных безумств. Но война в Эгейском море — занятие не прибыльное, зато тяжелое и неблагодарное. Молодой искатель приключений уже собирается взбунтоваться, но тут его отправляют усмирить города Северной Африки, где добыча побогаче и полегче. Доподлинно неизвестно, сколько городов взял там Харальд, но летописцы называют три десятка — пусть это число останется на их совести, главное в другом: оттуда рукой подать до Сикилеи, как называли варяги богатую Сицилию. И ватага бородатых отчаянных бойцов высаживается на ее берегах.

Никто не знает, какими неисповедимыми путями заветное копье оказалось на Сицилии. Однако оно было там. Судьба прихотлива, она спрятала его за стенами города, который стал четвертой, последней жертвой Харальда на Сицилии.

Первый город Харальду удалось поджечь, и, пока его жители спасали свои пожитки, ворота превратились в щепу под ударами боевых секир северян. Горькая участь ожидала и обитателей второго города, не пожелавшего сдаться на милость грозного воителя, что было вполне понятно, так как милости от него никто не видел. Норманны, не сумев взять крепостные стены штурмом, осадили город и потихоньку сделали подкоп. Подземный ход вывел их под пиршественную залу, где отцы города тешили себя вином и насмехались над незадачливыми варварами, спасовавшими перед неприступными укреплениями. Увы, их радость омрачили варяги Харальда — они появились словно из-под земли, часть насмешников перерезали на месте, часть просто оглушили, выпили вино и бросились на тесные улицы, где не ожидавшие беды жители покорно вручили им и свое добро, и свою свободу.

Третий город был укреплен получше — наполненные водой рвы окружали стены, и о подкопе не стоило и думать. Длительная осада тоже не входила в планы Харальда, поэтому он денно и нощно ломал голову над тем, как перехитрить горожан, прятавшихся за укреплениями, словно черепаха в панцирь.

Словно от безделья, варяги устроили однажды состязания в силе и ловкости. На поле неподалеку от ворот они бегали наперегонки, бросали копья, поднимали камни, словом, хвастались друг перед другом силой и ловкостью. Редкое зрелище привлекло внимание осажденных, которые, вспомнив о древнеримских игрищах, собирались толпами на стенах, выражали криками свое одобрение и даже бились об заклад, кто из варваров выйдет победителем. Варвары же, сделав вид, что не желают служить забавой для презренных и изнеженных южан, перенесли свои состязания подальше. Горожане, уже вошедшие во вкус и привыкшие к потехе, разразились возмущенными криками, но делать было нечего — ворота города приоткрылись, и горстка самых дерзких и отчаянных зевак приблизилась к состязавшимся на безопасное расстояние.

На второй день число зрителей удвоилось, на третий — утроилось, а на четвертый в широко распахнутые ворота вышла поглазеть на игры северян едва ли не треть жителей.

И тут Харальд решил, что выжидал достаточно. Вечером он велел своим воинам приготовиться к бою. Каждый из тех, кто добровольно развлекал городских зевак, должен был спрятать под плащом меч. Но ни о щите, ни о шлеме не могло быть и речи, чтобы не вызвать подозрений у сицилийцев. Поутру варяги, как и в прежние дни, вышли на поле, состязаясь в беге, они как бы невзначай устремились к толпе потешавшихся над ними горожан. Когда же расстояние между игроками и зрителями сократилось до хорошего броска копья, Харальд подал знак, зычно затрубили рога, и несколько десятков свирепых воинов врезались в толпу, брызнувшую во все стороны, как брызгает лужа под тяжелым кованым сапогом.

Дружинники Харальда не стали ловить тех, кто пустился наутек, — орел не гоняется за мухами. Они рвались к воротам, за которыми скрывалась столь желанная добыча: золото, женщины, вино. Но в воротах их встретила стража в полном вооружении. Их было больше, они ощетинились копьями, они прикрылись щитами, они пускали длинные каленые стрелы, а у северян были только мечи. Халльдор, сын Снорри, намотал плащ на левую руку и отражал удары вражеских мечей, в то время как его клинок без устали поднимался и опускался. Его уже ранили в лицо, и кровь хлестала изо лба, окрасив в рыжий цвет пегую бороду. Наконец подоспел и Харальд с остальными воинами и бросился в сечу. Стрела сразила его знаменосца.

— Подними знамя, Халльдор! — проревел сквозь шум битвы Харальд.

— Пусть заяц несет твой стяг, трус! — крикнул в ответ Халльдор. — Ты еле волочишь ноги.

Но знамя все-таки поднял. Он был первым и последним, кто безнаказанно обвинил Харальда в трусости. Халльдор, сын Снорри, всю жизнь потом гордился шрамом. И не было у Харальда друга ближе и вернее, чем он.

Город пал, и смех горожан сменился плачем.

Четвертый город сопротивлялся отчаянно. Страх удесятерил силы защитников, и они храбро отражали натиск северных варваров. Наученные горьким опытом соседей, они не поддавались ни на какие уловки. Город был больше и богаче остальных, и Харальд не мог позволить себе уйти без добычи — дружинники теряли терпение и готовы были взбунтоваться.

И вот тогда-то появился монах, непривычно улыбчивый для людей своего племени. Одарив Харальда белозубым оскалом, он спросил:

— Ты хочешь взять город?

— Угадал, приятель! — пренебрежительно бросил конунг, презиравший монахов, как людей бесполезных в ратном деле.

— Что ты скажешь, если я помогу тебе?

— А что ты хочешь, чтобы я сказал? — ответил вопросом на вопрос Харальд, с раннего детства приученный не верить бескорыстию.

— Что я твой друг и что меня, как друга, ждет награда.

Харальд ухмыльнулся в густую рыжую бороду, что делала его столь похожим на Тора.

— Я твой друг, монах, и тебя конечно же ждет награда. Чего ты хочешь? Золота? Камней? Прекрасную деву?

Еще раз белозубо оскалившись, монах отрицательно покачал головой.

— Мне не нужно ни золото, ни каменья, ни даже дева, пусть она в тысячу раз прекрасней и добродетельней шлюшки, что подарила миру Господа нашего Иисуса Христа. Я хочу получить копье.

Конунг удивленно фыркнул и кивком указал монаху на ворох оружия у его шатра — его добыли в последнем бою, и среди него было немало превосходных копий.

— Да хоть десяток! Выбирай любое.

— Нет… — Монах никак не желал расставаться с улыбкой. — Мне нужно копье, хранящееся в городе.

— Оно из чистого золота? — хмыкнул Харальд.

— Нет, оно обычное, но таит в себе силу для того, кто верует в Бога.

Викинг вспомнил слова про «шлюшку» и заметил:

— Ты не очень-то похож на истинно верующего!

— У каждого из нас свой Бог, сын мой! — заметил монах. — Ну как, договорились? Я получаю копье, а ты — город.

Харальд задумался — уж слишком необычным показалось ему предложение незнакомца, но задумался лишь на мгновение, после чего кивнул:

— По рукам. Как, кстати, твое имя?

— Меня кличут святым Иудой из Кариота, — ответил монах.

— Странное имя, — сказал Харальд, что, впрочем, не имело для него особого значения. Конунг нежно погладил свой покрытый зазубринами меч, прозванный Свафниром[4], и спросил: — Как я возьму город?

— Просто, — улыбнулся монах и, сияя улыбкой, поведал конунгу свой план.

А он был действительно гениален и прост.

Уже на рассвете нового дня к вратам города прибыл норманнский вестник, известивший, что ночью Харальду явился Бог, повелевший покаяться и принять крещение. После недолгих колебаний епископ решился выйти за ворота, и его с почетом провели в лагерь варягов. Харальд почтительно облобызал холеную длань гостя и был обращен в истинную веру. Горожане ликовали, полагая, что избавились от напасти, и кричали о чуде.

— Чудо! Чудо! — твердили они. — Чудо спасло нас, остановив падающую на город звезду разорения!

Так прошел целый день, полный надежд и ликования.

А еще через день Харальд почувствовал приближение смерти. И вновь поскакал вестник к вратам города, чтобы сообщить последнюю волю умирающего. Новообращенный брат желал, чтобы его причастили в городском храме.

Надо ли говорить, что жители города призадумались? У них были все основания не доверять Харальду. Но отказать умирающему в последней милости было бы верхом неприличия. Горожане дали согласие впустить в город повозку с больным, которого должны были сопровождать лишь десять самых близких ему людей. Всем остальным норманнам было велено оставаться за стенами. Что ж, Харальд не стал спорить, хотя подобное недоверие и оскорбляло его честь. Он был слишком слаб, чтобы спорить. Опираясь на руки друзей, Харальд улегся на дно повозки, сплошь покрытое шкурами, и печальная процессия двинулась в путь. Люди Харальда шли без оружия, что как нельзя лучше показывало их мирные намерения, лица их выражали такую глубокую печаль, что растрогалась даже стража, столпившаяся в воротах. Воины посторонились, пропуская скорбный кортеж. Едва лишь повозка оказалась за стеной, как Харальд улыбнулся всем своим иссеченным шрамами лицом. Он легко спрыгнул на землю, и в руке его блеснул меч, вонзившийся в горло ближайшего стражника. Спутники конунга дружно схватились за мечи и щиты, спрятанные под шкурами, и завязали бой. Дружина, провожавшая своего предводителя в последний путь, тотчас же расправила стальные крылья и устремилась на подмогу крохотному передовому отряду, с трудом державшемуся под натиском стражи. Надо ли говорить, что и этот бой Харальд выиграл? Надо ли говорить, что и этот город пал? Норманны получили заслуженную добычу: и золото, и каменья, и прекрасных дев. Монах же получил свое копье. Он вошел в город вместе с воинами и наравне с ними орудовал мечом, чья рукоять удивительно напоминала крест. Потом монах исчез, а когда Харальд увидел его вновь, в руке его было копье.

— Прощай, король! — крикнул монах, и белая улыбка горела на его залитом чужой кровью лице. — Я взял свою плату.

— Возьми еще что-нибудь! — предложил Харальд.

— Нет, этого мне достаточно.

Конунг загородил монаху путь, подозревая некий тайный умысел — уж больно странную награду выторговал себе монах.

— Ты уверен, Иуда из Кариота?

— Да, король! — ответил монах, твердо встречая взор Харальда.

— Я не король, я конунг, — поправил норманн.

— Ты будешь им. Если поспешишь. Тебя ждут родные края.

Харальд задумался. Его и впрямь ждали родные края.

— А кем будешь ты, монах? — зачем-то спросил он.

— Королем над королями! — белозубо улыбнувшись, ответил монах.

— Так не бывает! Стать королем над королями может лишь тот, кто крепко держит в руке меч!

Монах хотел ответить, но не успел, потому что из ближайшего проулка выкатился клубок намертво сцепившихся норманнов и горожан. Позабыв про монаха, Харальд бросился в гущу свалки. Когда же его меч поверг на землю последнего из врагов, конунг обнаружил, что монах исчез. А вместе с ним исчезло и копье, которое стоило больше любого меча, даже больше меча самого Одина. Одним словом, то самое копье.

Монах исчез, а Харальд, прозванный с сего дня Суровым, продолжил свой славный путь воина. Он вернулся с добычей в Константинополь, откуда отправился в новый поход — в Палестину. С крохотной дружиной он совершил то, что не удалось даже могущественным королям, ведшим за собою сотни полков. Он очистил от магометан Палестину, занял Иерусалим и дошел до Иордана, в водах которого омыл истомленное зноем тело.

Настало время возвращаться в родные края — там правил малолетний племянник Харальда, Магнус, ставший игрушкой в руках ярлов, и пора ему было потесниться на троне. Но императрица Зоя не желала расставаться ни с любовником, ни с доблестным воителем, она обвинила Харальда в том, что он присвоил часть добычи, и бросила его в темницу. Возможно, обвинение и не было огульным, так как вряд ли Харальд мог рассчитывать на теплый прием в Норвегии, не будь у него богатой казны. Но каяться и вымаливать себе прощение гордый викинг не собирался. Он бежал, а заодно поджег портовые склады, чтобы пламя пожара освещало путь героям, уплывающим в неизвестность ночи.

Харальд вернулся на Русь, где его радушно встретил Ярослав, отдавший отважному конунгу в жены любимую дщерь свою Елизавету. Затем Харальд вернулся на родину, где стал править вместе с Магнусом, а после смерти племянника был провозглашен единовластным королем. Все десять лет правления Харальда прошли в непрерывных войнах с датчанами. Удача чаще сопутствовала отважному королю, нежели отворачивалась от него. Он наголову разгромил флот своего врага Свена II, короля датского, после чего Дания признала независимость Норвегии. А затем Харальд решил, что пришла пора завоевать весь мир, и начал с Англии. Он набрал большое войско, вооружил его и снабдил всем необходимым. У воинов Харальда было все — отвага, сила, крепкие мечи и отливающие серебряным блеском щиты. Не было лишь одного — копья, которое возносит над королями, того самого копья… Но Харальд не подозревал об этом.

В конце лета 1066 года норвежцы отправились на запад и высадились на побережье Англии. В первом сражении удача сопутствовала Харальду, и его дружина наголову разбила вражеское войско у местечка Фулфорд. Но наступил роковой день, 25 сентября, когда сошлись на поле близ Станфордского моста дружины Харальда Сурового и правителя Англии Харальда сына Гудини. Бой был жесток и кровав. В самый разгар его вражеская стрела пробила шею Харальда, и тот пал, обливаясь кровью. Утратившие отвагу норвежцы бежали с поля битвы, но к брегам Англии уже спешили ладьи другого удачливого норманна — Вильгельма, которому назначено было судьбой через несколько дней сменить свое презрительное прозвище Незаконнорожденный на славное Завоеватель. Но эпоха Вильгельма еще не наступила, хотя эпоха Харальда уже кончалась. И странен был ее финал.

Сквозь смертельную пелену, застилающую взор, к Харальду явился монах, назвавшийся некогда Иудой из Кариота. И монах дал ответ, не услышанный Харальдом прежде.

— Почему же? — белозубо улыбнулся монах. — Иногда достаточно копья. При условии, что это то самое копье!

То самое копье…

4. Солнечный лев

Несмотря на то что с приходом весны в благословенную землю Ханаана дневное солнце начинает дышать жаром, ночи в эту пору еще прохладны. Прошедшая тоже не была исключением. Она принесла сырость и промозглость, на стенах и крышах домов проступили темные полосы влаги, на яркой зелени слезинками осела роса.

Центурион Гай Лонгин зябко поежился. Вообще-то он был покуда триарием и звался Гаем Кассием Лонгином, но ему вот-вот должны были присвоить звание центуриона, а родовое имя Кассий он отвергал, так как печальная память о Кассии, поднявшем руку на богоподобного Юлия, вызывала неприязнь как среди сограждан, так и у начальства. Мало того, совпадение было полным — Гай Кассий Лонгин!

Итак, Гай Лонгин зябко поежился, после чего решительно откинул шерстяное покрывало. Уже светало, и пора было вставать. Пора было будить неженок и лежебок, набранных в Сирии и Самарии, умеющих лишь жрать да пить. Триарий поднялся и, оправив тунику, направился к двери. Оставшаяся на ложе женщина сонно вздохнула и потянула на себя край покрывала. Лонгин, подавляя зевок, посмотрел на нее.

По праву старого и заслуженного воина он спал в небольшой комнатушке отдельно от прочих солдат. Он получал удвоенное жалованье и не назначался в ночные дозоры. И еще он мог позволить себе женщину, ибо у него был свой угол и водились деньги для того, чтобы купить любовь продажной девки из предместья. Эта была не больно-то хороша в постели, и триарий машинально подумал, что следует выгнать ее и подыскать другую, побойчей и помоложе. С этой мыслью он вышел в коридор, соединявший помещения дворца Ирода, отданные под казармы. Стоявший в дальнем конце коридора легионер кивнул Лонгину, тот небрежно махнул в ответ рукой. В этой чертовой стране, ставшей по воле императора римской провинцией, было неспокойно, и потому прокуратор приказал удвоить караулы и взять под охрану не только городские ворота и свою резиденцию, но и все здания, где проживали римляне. Даже у постоялого двора, предназначенного для мелких торговцев, отныне стоял караул из двух воинов.

Еще раз зевнув, Лонгин приотворил дверь в соседнее помещение, где спали легионеры. Три ряда дощатых нар, на которых храпели, ворочались и чесались во сне легионеры. В воздухе висел густой запах немытых мужских тел, чеснока и кислого перегара, какой остается после дешевого вина. Триарий невольно поморщился. Потом он крикнул прямо в темноту, едва разрушаемую тусклым светом, льющимся из небольших, расположенных почти под сводом окон-щелей:

— Подъем! — Лежебоки, как он и ожидал, и ухом не повели. — А ну, пошевеливайтесь, лежебоки! — рявкнул Лонгин. — А не то я прикажу принести свежих розог и как следует почешу ваши заплывшие задницы!

Его обещание было встречено веселее.

— Это, должно быть, очень приятно, начальник! — протянул, поднимаясь с крайнего ложа, сириец Малх — мужчина с округлыми формами и бабьей физиономией. — Отчего бы не попробовать…

Кто-то загоготал. Триарий счел возможным оскалить зубы в ухмылке. Малх был известен своими противоестественными наклонностями, что было поводом для шуток, но его никто не осуждал. Во времена великого Тиберия каждый был волен использовать свою задницу, как ему заблагорассудится.

— Тебе отберу самые свежие! — пообещал Лонгин. Он не приветствовал подобные разговоры, но прекрасно знал, что со сбродом, набранным в его когорту, можно было договориться лишь на их языке.

— Спасибо, начальник! — расцвел Малх.

Шевеление стало всеобщим. Большая часть солдат уже поднялась. Одни обували калиги, другие брели к выходу, чтобы холодной водой прогнать остатки сна. Лонгин поманил к себе одного из воинов. Его звали Симпкий, и он. тоже был триарием. Когда Симпкий приблизился, Лонгин бросил ему:

— Отбери трех человек. Быстро позавтракайте и ждите меня.

— А что случилось?

— Ничего особенного. Вчера ночью задержали бунтовщика. Сегодня он должен предстать перед судом прокуратора. Нам поручено конвоировать его.

— И все?

Лонгин пожал плечами.

— Все зависит от воли сиятельного Пилата. И вот еще что, отбери сирийцев, но не назначай с собой самаритян. Фурм сказал мне, что этот человек проповедовал в Самарии. Как бы чего не вышло. Понимаешь?

— Да. — Для пущей убедительности Симпкий кивнул большой нечесаной головой. — Где нам ждать?

— Во дворе. Фурм сам сообщит, когда настанет время отправиться за бунтовщиком.

Лонгин покровительственно хлопнул Симпкия по плечу. Тот был ему приятелем, но отслужил на три года меньше и потому во всем уступал Лонгину. Он был всего лишь третьим по счету триарием. Когда Лонгин станет центурионом, Симпкию придется ждать не менее пяти лет, прежде чем он дослужится до этого чина. А пять лет — это немало, особенно в такой стране, как Иудея. Лишь тот, кто провел здесь двенадцать лет, может судить об этом. Лишь он имеет право быть снисходительным.

Покровительственно улыбнувшись приятелю, Лонгин отправился к себе. У него еще было время, ибо Фурм имел привычку пробуждаться незадолго до того, как встанет с ложа сиятельный прокуратор. А тот любил понежиться, особенно сейчас, в начале апреля, когда ночи еще не изжили зимнюю промозглость. И потому Лонгин вернулся в свою комнату и юркнул под теплое покрывало. Женщина заворочалась.

— Уже утро?

— Совершенно верно, красотка, — ответил триарий, бесцеремонно запуская пятерню между ног подружки. Та хихикнула, расставляя ноги пошире, чтобы Лонгину было удобнее. — Утро… — прошептал тот, возбуждаясь.

— А какой сегодня день?

— Не суббота, не беспокойся. Можешь работать спокойно.

Обхватив руками податливую талию, триарий взялся за ту работу, о которой говорил. Неожиданно для самого себя он обнаружил, что женщина не столь уж и плоха, как показалась накануне. Получив, что хотел, Лонгин с радостным вздохом откинулся на спину и уставился в серый, покрытый густой паутиной потолок.

— Сегодня пятница, — сказал он. — По-вашему — пятница, а по-нашему — седьмой день до апрельских ид[5]. Такой же, как и все прочие дни. — Он покосился на женщину, прильнувшую головой к его плечу, и неожиданно для самого себя поинтересовался: — Как тебя зовут?

— Мария.

Триарий насмешливо фыркнул.

— Отчего-то каждая, кто попадает сюда, называет себя Марией. Мария — имя всех еврейских шлюх?

Женщина не обиделась, судьба приучила ее не обижаться.

— Еще меня зовут Магдалина.

— Мария-Магдалина? — подытожил триарий.

— Именно так.

— Славное имя! Так вот, Мария-Магдалина. Сейчас ты должна убраться, так как меня ждут дела. Но вечером ты можешь прийти вновь.

— А плата?

— Да-да. — Триарий порылся в стоящем у изголовья сундучке и извлек оттуда серебряную монету. — Держи.

Потом он вдруг вспомнил, что собирался вернуть долг за игру в кости, и задержал монету в кулаке.

— Вот что, я лучше отдам тебе завтра две монеты. Сегодня мне нужны деньги.

— Нет, — сказала женщина.

— Почему — нет? Какая тебе разница?

— Я должна купить масло.

— В твоей семье нет масла?

— Нет, я хочу купить благовонное масло, чтоб помазать им ноги учителя.

Лонгин усмехнулся:

— Учитель блуду? Я не знал, что этому обучают.

Женщина могла обидеться, но она вновь проглотила обиду.

— Он учит истине. Он наделяет душу верой, дарящей спасение. Он — лучший из людей. И имя ему Иисус!

— Иисус? — Лонгин припомнил, что центурион упоминал это имя. — Я слышал об одном Иисусе. Но наверно, это другой. У вас Иисусов так же много, как и Марий! Ладно, держи. — Триарий нехотя разжал пальцы, монета скатилась на покрывало, и шлюха ловко поймала ее пальцами. — Но за это…

Лонгин не стал тратить слов на объяснение, что надлежит сделать за это. Женщина не противилась. Они вновь слились в клубок, а когда расцепили объятия, Лонгин, хватая губами воздух, выдавил:

— Вот так-то лучше. А то заладила: учитель, Иисус. Плохо быть Иисусом! Я знаю одного Иисуса, и ему сегодня точно не поздоровится!

— Кто он? — спросила женщина, на всякий случай сунув монету за щеку.

— Бунтовщик. Кричал на каждом углу, что он царь иудейский. Его схватили сегодня ночью.

— Где?!

Триарий с любопытством посмотрел на шлюху, удивленный испугом, прозвучавшим в ее голосе.

— Где-то за Кедроном.

— Он был один?

— Не знаю. Меня там не было. Солдатами командовал Фурм. Говорят, кто-то пытался сопротивляться. Пострадал один из ваших, пришедший со священниками. Ему обрезали, — тут Лонгин позволил себе ухмыльнуться, — ухо!

Шлюха села на ложе, лицо ее выражало отчаяние.

— Это он! Он пришел в город, чтобы умереть!

— Твой учитель? — полюбопытствовал Лонгин.

— Да. Что с ним будет?

Триарий лениво пожал плечами.

— Если он ничего не сделал, его отпустят. Если подстрекал народ к бунту, выпорют и посадят в темницу. Если же докажут, что он убивал, его распнут на кресте или выдадут на расправу вашим. В любом случае он получит не больше, чем заслужил. Пилат строг, но справедлив.

— Он умрет! — прошептала шлюха, и слезы навернулись на глаза ее.

Лонгин поморщился. Он терпеть не мог женских слез.

— Да не волнуйся. Если он просто рассказывал сказки, прокуратор отпустит его. Он не желает осложнений. Никому не хочется, чтобы зелоты вновь убивали римлян, а наши когорты вырезали селения бунтовщиков.

— Иисус — не зелот, он Бог!

Триарий с любопытством посмотрел на женщину, после чего хмыкнул.

— Вот как! Ну, если он Бог, ему тем более нечего опасаться. Бог сумеет постоять за себя. Если же нет, он умрет. Зато ты сможешь проверить, вправду ли он высшее существо.

— Не смей так говорить!

Шлюха спрыгнула с ложа и принялась облачаться в одежды.

— Уже уходишь?

— Да. Я должна быть с ним.

Лонгин засмеялся.

— Ему сейчас не нужна женщина. А вот мне… — Он притянул шлюху к себе.

— Пусти!

Но триарий, в это промозглое утро чувствовавший себя, как никогда, бодрым, и не думал отпускать гостью. Тем более, что он сполна заплатил ей. Когда же она начала вырываться, он просто грубо повалил ее на ложе и задрал одежды, навернув их ей на руки, чтобы женщина не могла сопротивляться. Это соитие доставило ему наибольшее удовольствие.

Сделав свое дело, Лонгин оставил женщину в покое.

— Можешь убираться.

Та оправила платье и, ругаясь, выскочила за дверь. Спустя миг в коридоре послышался хохот, а потом и визгливые крики. Должно быть, шлюха попалась на глаза солдатам, и те решили не упускать возможность задарма позабавиться. В другой раз Лонгин непременно вмешался бы — хотя бы для того, чтобы навести порядок, но сегодня ему было на все наплевать. Решительно на все — на промозглое утро, на шлюху и даже на человека, которого ему предстояло привести к прокуратору. Он почувствовал, что устал. Устал от службы, от треклятой страны и даже от копья, чье отполированное древко столь приятно ложилось в руку. Просто устал. Так порою бывает, когда хочется закрыть глаза и ничего не делать. Так бывает…

— Лонгин! — Дверь приоткрылась, пропуская Симпкия. — Фурм ждет тебя.

Триарий нехотя поднялся.

— Иду.

Приятель внимательно посмотрел на Лонгина.

— Что с тобой?

— Ничего, — ответил Лонгин, понимая, что и впрямь ничего. — Просто устал.

— А… — протянул Симпкий. — Бывает. Там ребята треплют какую-то девку. Отпустить ее?

— Не надо. Пусть позабавятся. Да, — припомнив, прибавил триарий, — я должен тебе монету. Возьми ее у этой девки. Она украла ее.

Симпкий понимающе кивнул:

— Как скажешь.

С этими словами он исчез за дверью, аккуратно притворив ее, а Лонгин начал облачаться. Поверх туники он надел кожаный дублет, собранный складками в плечах с таким расчетом, чтоб отразить скользящий удар меча, затем доспех из блях. Сунув ноги в калиги, Лонгин прошелся по комнате. Затем он повесил на пояс верный меч, надел шлем и снял со стены щит. Последним атрибутом триария было копье, не заурядный пилум для метания, а именно копье — с древком в десять футов и длинным, хищно заостренным наконечником. Такое копье очень удобно в бою, если, конечно, уметь владеть им. Копье, покуда еще не подозревавшее о своем великом предназначении, стояло в углу. Лонгин взял его, привычно обхватив пальцами до блеска отполированное древко.

Через миг он был во дворе, присоединившись к поджидавшим его воинам. Каждый из них был вооружен и готов к походу. Каждый имел при себе пару пилумов. И лишь Лонгин держал копье.

То самое копье…

Часть первая Снежный барс

По узкой улочке Лхасы шла молодая, ладно скроенная девушка. Черты лица и одежда европейского покроя свидетельствовали о том, что девушка родом не из этих мест, но уверенность, с которой она шагала сквозь переплетение угловатых, уродливых построек, позволяла думать, что незнакомка провела в затерянном меж горных хребтов городке немалое время. В пользу последнего обстоятельства говорило и то, что девушка успела привыкнуть к извечному вниманию прохожих… Она пропускала мимо ушей окрики пытавшихся заигрывать с нею торговцев и не замечала нарочито безразличных взглядов, которыми скользили по ее стройной фигурке облаченные в ярко-желтые одеяния монахи.

Спустившись с холма, девушка миновала несколько лавочек с дешевым хламом и ступила на порог строения, фасад которого был окрашен охрой. Над входом красовалась вывеска на добротном английском, свидетельствовавшая, что сие заведение есть не что иное, как гостиница «Золотой лев». Правда, по внешнему виду строение походило скорей на дурно залатанный барак, но это и впрямь была гостиница, причем одна из лучших в Лхасе. По крайней мере, заезжие иноземцы предпочитали останавливаться именно здесь. Качнув сухо тренькнувшую бамбуковую штору, девушка вошла в полумрак холла. Восседавший за стойкой маленький черноволосый человечек немедленно поднялся навстречу гостье.

— Что угодно госпоже? Номер? — Слова были произнесены на английском. Выговор не отличался особенной чистотой, но язык был правилен.

Девушка отрицательно покачала головой.

— Нет. Я желаю видеть господина Шольца.

Портье внимательно изучил гостью.

— Сейчас я переговорю с ним.

Несмотря на очевидное убожество гостиницы, чудеса иноземной техники уже вошли в ее быт. Портье снял трубку висевшего на стене телефона и дважды повернул диск.

— Господин Шольц? — Короткая пауза. — К вам посетительница. — Еще одна пауза, на этот раз более продолжительная. — Нет, молодая красивая леди… — Портье оскалился гримасой, должной означать улыбку. Девушка улыбнулась в ответ. У нее были удивительно ровные красивые зубы — полная противоположность желтым, корявым клыкам гостиничного служки. — Как ваше имя, мисс?

— Айна Лурн.

— Ее зовут Айна Лурн, господин Шольц, — сообщил портье в трубку. Последовала еще одна пауза, после чего на лице портье появилась угодливая улыбка. — Слушаюсь!

Человечек повесил трубку. Весь его вид свидетельствовал о готовности услужить.

— Господин Шольц просит вас подняться к нему. Номер двадцать девять. Это на втором этаже.

— Благодарю.

Наверх вела рассохшаяся лестница, каждая ступенька которой противно пищала под легкими ножками мисс Айны Лурн. Нужный номер располагался в самом конце коридора.

— Войдите! — раздалось из-за двери после того, как Айна Лурн негромко постучала в нее.

Девушка вошла.

Сидевший на кровати мужчина встретил гостью настороженно. Он внимательно осмотрел ее с ног до головы и лишь после этого вытащил руку из-под подушки, где, как нетрудно было догадаться, лежало оружие.

— Я слушаю вас, мисс. — Английские слова звучали суховато, с отчетливым немецким акцентом.

— Быть может, вы все же предложите мне стул? — с забавным высокомерием поинтересовалась девушка.

Мужчина готов был вспылить, но вдруг неожиданно для себя улыбнулся. Он был крепко сложен и весьма недурен собой. Сухое властное лицо носило отпечаток не только аристократизма, чем могут похвалиться многие, но и ума, чем многие обычно похвастаться не могут. Одет хозяин комнаты был просто — в черные походные брюки с подтяжками и белую, безупречно чистую, несмотря на жару и проникающую сквозь оконные ставни пыль, рубашку. Судя по тому, что кровать была неприбрана, он встал недавно.

— Увы, мисс, в этом чертовом сарае нет стульев. Если мое предложение не оскорбит вас, можете присесть рядом со мной.

Возможно, мужчина полагал, что гостья смутится, но, вопреки его ожиданиям, девушка приняла предложение и устроилась на краешке кровати, чинно расправив складки голубого платьица.

— Если не ошибаюсь, мисс Лурн?

— Айна Лурн, — подтвердила девушка.

— Отто фон Шольц, — отрекомендовался хозяин комнаты. — Я готов выслушать вас, мисс Лурн. Какое у вас ко мне дело?

— Мне стало известно, господин Шольц, что вы ищете переводчика.

Прищурив глаза, Шольц изучающе посмотрел на девушку.

— Вы знаете, кто я? Откуда?

Обезоруживающая улыбка гостьи разрушила подозрения Отто фон Шольца.

— Город живет слухами. Здесь невозможно сохранить даже самую маленькую тайну.

— Вот как! Что ж, я действительно ищу переводчика, хорошего переводчика. Мисс знает цзанба?

— Мисс хорошо знает цзанба, а также камба, нгариба и амдова[6]. — Гостья улыбнулась и выговорила длинную слитную фразу, в которой несведущему в местных диалектах человеку едва ли удалось бы вычленить отдельное слово.

— О… — протянул господин Шольц, явно изумленный познаниями мисс Лурн. — Вы действительно неплохо владеете цзанба.

Улыбка девушки сменилась смехом.

— Это камба. Но и другими наречиями я владею не хуже. Если вам действительно нужен переводчик, я хочу предложить свои услуги.

— Мне нужен переводчик, но… — Шольц замялся.

— Вас что-то не устраивает? — быстро спросила мисс Лурн.

— Лишь одно, мисс. К сожалению, вы женщина.

— Господин Шольц неприязненно относится к женщинам?

Хозяин комнаты слегка смутился.

— Нет, что вы! Я люблю женщин! Но боюсь, экспедиция, каковую я имею честь возглавлять, окажется не по силам женщине, к тому же такой очаровательной, как вы.

— Напрасно вы так считаете. Я не столь уж слаба, как это может показаться. Мне не раз приходилось путешествовать в здешних горах, и я с честью вынесла все испытания.

— Да? — Шольц хмыкнул. — Позвольте полюбопытствовать, а что делает столь юная и привлекательная особа в этих Богом забытых краях?

Мисс Лурн ответила на улыбку улыбкой.

— Насчет «Богом забытых» вы можете оказаться не правы. У пеба[7] есть поверье, что именно в этих горах отдыхают от повседневных забот все боги, когда-либо существовавшие на земле. А что касается меня, то я здесь просто живу. Мой отец, Адам Лурн, был известным исследователем Востока, он изучал секреты здешних монастырей.

— А ваша мать, если не ошибаюсь…

Девушка не дала Шольцу договорить:

— Об этом нетрудно догадаться!

Действительно, черты лица мисс Лурн лучше любых слов свидетельствовали о том, что в ее жилах перемешалась кровь Запада и Востока, хотя вторая линия и была представлена гораздо слабее — она выражалась лишь в миндалевидном разрезе глаз да в чуть резко обозначенных скулах. В остальном же это было лицо девушки-европейки — изящное, тонкое, с лукавой улыбкой. Шольц внезапно поймал себя на том, что девушка ему нравится. Невольно смягчая тон, он продолжил ненавязчивый допрос:

— А где сейчас ваш отец?

— Он погиб.

Шольц поспешил изобразить сочувствие.

— А мать?

— Она погибла вместе с отцом. Лавина.

— Да-да, понимаю. Горы так опасны! — Шольц немного помолчал, словно отдавая дань памяти родителям мисс Лурн. — И вы остались одна.

— И мне приходится самой зарабатывать на жизнь! — с вызовом прибавила девушка.

— Почему вы не уедете отсюда?

— Куда?

— Хотя бы в Европу. Вы без труда нашли бы там занятие. Вы красивы и, судя по всему, неглупы.

Грустно усмехнувшись, девушка пожала плечами.

— Нет денег? — продолжал Шольц.

— И это тоже. Но это не главное. Мне нравится жить здесь.

— Молодая девушка, совершенно одна, да еще в таком суровом месте!

— Здесь не так уж плохо, как может показаться.

— А я и не говорю, что плохо. — Шольц посмотрел в глаза гостьи и с приятным изумлением обнаружил, что они голубого цвета. — Я понимаю, вам нужны деньги. Но к сожалению, я не могу позволить себе платить переводчику много.

— Я много и не попрошу. Вы заплатите ровно столько, во сколько оцените мою работу.

Возникла щекотливая ситуация. Шольц ощущал вполне объяснимую неловкость. Не в правилах аристократа торговаться, тем более с такой очаровательной девушкой. Кашлянув, Шольц поднялся, подошел к колченогому столику, на котором стоял глиняный кувшин, налил воды и медленными глотками осушил бокал. В комнате было жарко.

— Понимаете, мисс Лурн, это не просто трудное, но, может статься, и опасное путешествие. Я даже не могу раскрыть вам его цель. Она достаточно неопределенная. Я не знаю, чем все это закончится. Я даже не знаю, удастся ли мне и моим спутникам вернуться целыми и невредимыми.

— Неужели я произвожу впечатление человека, который боится опасностей?

— Но ведь вы женщина!.

— Я подозреваю об этом! — парировала девушка.

— Вы молодая и красивая женщина! — неожиданно для себя самого прибавил Шольц.

— Я подозреваю и об этом. — Девушка поднялась и сделала несколько шагов. Шольц не мог не отметить, что походка у нее легкая и быстрая. Насколько я понимаю, вы не желаете взять меня?

Немец заколебался.

— Мне не хотелось бы, чтоб с вами что-то случилось.

— Это не ответ. Я в состоянии сама позаботиться о себе! — Оскорбленно вздернув изящный загорелый носик, гостья направилась к двери. Она уже была готова переступить порог, когда Шольц окликнул ее:

— Постойте!

Мисс Лурн обернулась. Глаза ее беспомощно и в то же время с надеждой взглянули на Шольца. Мало кто из мужчин смог бы устоять перед таким взглядом.

— Хорошо, я беру вас. Думаю, лучшего переводчика мне не найти. — Гостья радостно улыбнулась, и Шольц с удивлением обнаружил, что на душе у него стало теплее. — Давайте-ка сядем и обсудим кое-какие детали предстоящей поездки.

Хозяин и гостья вновь устроились на кровати, и Шольц начал, ощущая при этом совершенно необъяснимое волнение:

— Вначале о том, куда мы должны попасть. Монастырь Чэньдо — вам знакомо это название?

— И не только название, — откликнулась девушка. — Мне приходилось бывать там с отцом.

Шольц оживился.

— В самом деле? — Мисс Лурн кивнула. — Превосходно! И вам известна дорога туда?

— Конечно. Я неплохо знаю здешние края.

— Дорогая мисс Лурн, да вы просто клад! — с жаром воскликнул Шольц.

В ответ девушка улыбнулась.

— Зовите меня просто Айна.

— Айна… — Шольц выговорил это имя с наслаждением, будто раскусывая сочный плод. — Вы хорошо знакомы с самим монастырем, Айна?

— Достаточно хорошо. А что вас интересует?

Шольц на мгновение задумался, после чего принялся нанизывать жемчужины слов на нить повествования.

— Видите ли, я провожу изыскания по связям Тибета с остальным миром, в частности с Европой и Передней Азией. Меня интересуют манускрипты, материальные памятники, свидетельства древних авторов. Одним словом, все, что связывает наш мир и этот. Как вы считаете, в монастыре Чэньдо найдется что-нибудь, способное заинтересовать меня?

— Думаю, да. Чэньдо — один из древнейших монастырей, более древний, чем даже Галдан, основанный еще великим Цзонкабой[8]. Чэньдо — место тайного знания. По мере того как возглавляемая Цзонкабой секта подчиняла своему влиянию окрестные земли, в монастырь свозилось все, что так или иначе могло способствовать процветанию и славе нового учения. Монахи показывали отцу кое-какие вещи из тайных хранилищ. Там есть потхи[9], ранние рукописи тибетцев, предметы культа и просто весьма любопытные вещи. К тому же не только местного происхождения. Некоторые из них явно были привезены с Запада.

— Какие, например? — Шольц старался выглядеть равнодушным, но предательски дрогнувший голос выдал его истинные чувства. Девушка сделала вид, что ничего не заметила.

— Драгоценные чаши, украшения, оружие. Еще отец видел там старинной работы крест. Отец сказал, что его, возможно, следует отнести к самому началу нашей эры.

— Любопытно, любопытно… — протянул полковник. — А что за оружие вы там видели?

Мисс Лурн энергично мотнула головой.

— Нет, господин Шольц, лично я не видела ничего. Монахи открыли свои сокровища лишь перед отцом, да и то далеко не все. Но если верить местной легенде, там хранится чудодейственное копье, позволяющее монастырю отводить от своих стен любую беду.

— Да? — с деланной усмешкой удивился Шольц. — Какие нелепые сказки! Так вы говорите, что знаете дорогу в монастырь?

— Да, она мне известна.

— А монахи? Вы знакомы с кем-нибудь из них?

— Я виделась с настоятелем Дмамцо. Мудрый и внимательный старик. Но он умер. Возможно, я и вспомню кого-нибудь из его окружения, но не уверена, что кто-нибудь вспомнит меня. Я была в монастыре еще подростком.

— И помните путь? — В голосе Шольца звучало явное недоверие.

— У меня хорошая зрительная память. У вас будет возможность убедиться в этом.

— В таком случае будем считать, что мы договорились. Я беру вас проводником и переводчиком. По возвращении в Лхасу вы получите двести английских фунтов. Полагаю, это хорошая плата…

— Да, недурная, — согласилась девушка.

— Но это еще не все. Если вы поможете мне раздобыть одну вещь, которая должна находиться в монастыре Чэньдо, я заплачу вам еще пятьсот.

Девушка удивленно вскинула бровки.

— Что это за вещь?

Но Шольц уклонился от ответа.

— Всему свое время, дорогая мисс Лурн. Я расскажу вам все, но не раньше, чем мы окажемся на месте.

— Хорошо. Когда мы отправляемся в путь?

— Завтра же. Я уже нанял шерпов и купил яков. Я подготовился заранее. Проблема была лишь с хорошим переводчиком. Теперь благодаря вам она разрешена. Куда прикажете за вами зайти?

— Я живу у рыночной площади. Если не знаете, где это, идите на запад от Поталы[10]. Спросите дом доктора Лурна. Любой местный житель вам его покажет.

Шольц кивнул.

— Я знаю, где это. У вас много вещей?

— Нет, я привыкла жить по-походному. Один небольшой сундук.

— В таком случае — до завтра?

— Да.

Отто фон Шольц протянул мисс Лурн руку, и та пожала ее с удивившей полковника силой. Мисс Лурн явно не была белоручкой. Полковник Шольц все более убеждался в этом, не подозревая, однако, что за свою недолгую жизнь эта девушка побывала в таких переделках, какие ему, бывалому вояке и специальному агенту абвера, даже не снились. Ведь мисс Лурн была не кто иная, как Шева…

Пространство и время, время и пространство. Сменив вороного коня на серебристую титановую ракету, человек вообразил, что покорил вас. Вспомните, как это начиналось! Как, пыхтя, поплыл по дрожащей воде первый пароход. Как, чихнув, покатилась по брусчатой мостовой самоходная коляска. Как взлетел аэроплан с фанерными крыльями, похожий более не на летательный аппарат, а на предмет мебели, и оттого метко прозванный этажеркой. А потом ушла в глубину подводная лодка, и аэроплан, уже обретший стройные очертания самолета, прыгнул с континента на континент. Уже тогда человек решил, что покорил пространство. Когда же стальная птица сумела обогнать восходящее солнце, неразумные обитатели Земли уверовали, что покорили и время. И человек даже не задумался над тем, а может ли он покорить то, чему он не нашел покуда даже определения. Что такое полет через океаны в сравнении с межпланетным прыжком? А что такое расстояние между Землей и Марсом в сравнении с той бездной, что отделяет Солнце от альфы Центавра. А что такое расстояние между родственными звездами в сравнении с бесконечной пустотой между галактиками? Подобное расстояние можно вычислить, но его непостижимо трудно осмыслить. За свой недолгий век человек проходит полтораста тысяч километров, но что они значат по сравнению с полуторастами миллионами километров, отделяющих Землю от Солнца? Можно ли представить себе расстояние между звездами, равняющееся десяткам и сотням парсеков? А что вы скажете о скромных размерах галактик, простирающихся на сотни тысяч световых лет или на расстояние, выраженное единицей с двадцатью одним нулем?

А как вам размер Метагалактики, той крохотной части Вселенной, которая вмещает в себя несколько миллиардов галактик с общим числом звезд, равным единице с двадцатью одним нулем? Но что такое Метагалактика, если Вселенная определена сотнями миллиардов галактик?

И после этого вы будете утверждать, что знаете, что такое пространство?!

А время… Мы более или менее точно знаем лишь ничтожный отрезок, равный шести тысячам оборотов Земли вокруг Солнца. Что было перед этим — мы можем лишь гадать, выдавая предположения за знание. Мы не очень-то хорошо знаем то, что есть, и можем лишь строить гипотезы о том, что будет.

А попробуйте-ка дать определение прошлому. Время, которое ушло? А вот и неверно. Куда в этом случае деть пространство? И выходит, что прошлое — не только время, но и пространство. И в большей степени пространство, чем время.

А настоящее? Настоящее — это то, что есть? То бишь время, представляющее переход из будущего в прошлое в нашем восприятии. И еще пространство. Ведь настоящее не только время, но и пространство, но в большей степени время.

А будущее… То же время и пространство, время — да, но будет ли будущее отмечено знаком пространства? И если будет, то каким? Вот в чем вопрос!

Загадки, загадки, загадки. Никогда и никому не дать на них ответа. И это справедливо. Ведь знай мы тайну времени и пространства, то к чему нам еще было бы стремиться? Вдруг неразумному человеку придет в голову поразмыслить над тем, что есть Бог? А там он задумается над самым сокровенным — что есть он сам. И тогда обезьяна прицепит к копчику хвост и вернется на искомое древо, с которого ее нечаянно столкнули пространство и время, выраженные страхом. И уже некому будет думать о том, было ли это пространство, было ли это время.

Время и пространство, пространство и время.

Где-то здесь, на самом краю доступного восприятию человека времени и пространства, располагалось кресло. Большое, черное и удобное. Но вы не подумайте, что кресло висело в пустоте. К нему прилагалась комната — с огромным окном, за которым, разделенные горизонтом, виднелись море и небо. Море то бушевало, то ласково плескалось, а небо меняло цвет от голубого до черного в зависимости от времени суток и настроения.

А к комнате, в свою очередь, прилагался дом, увенчанный причудливыми башенками и оттого похожий на замок. А неподалеку от дома располагались его собратья — одни в виде правильных геометрических фигур, другие в переплетении ажурных арок, третьи — схожие с насупленными осенними грибами. Конгломерат домов носил изящное, но вместе с тем строгое имя — Город. Он был полон проспектов и улиц, переулков и широких авеню, он сверкал огнем реклам, отражающихся в стеклах, он пропах ароматами хорошей пищи, цветов и благовоний. С высоты, из пределов, где зарождается космос, город выглядел причудливой блеклой кляксой, оброненной неряшливым пером на яркую гладь полей, лесов и изумрудно-голубых луж и лужиц, одни из которых были озерами, а другие — морями. Клякса разбрасывала едва различимые паутинки дорог к другим таким же кляксам, и вся эта нашитая на яркий фон череда клякс создавала хаотичный, но вместе с тем правильный узор на поверхности шарика, именуемого планетой. Планете не приходилось скучать в одиночестве, ибо ее окружали восемь товарок, заодно с нею крутившихся вокруг звезды, по обыкновению называемой Солнце. И были еще другие звезды, ровным счетом четыреста двадцать одна тысяча четыреста сорок три, составляющие созвездие Победителя. А кроме Победителя поблизости находилась Чаша, из которой словно выплеснулось молоко — то была туманность, прячущаяся в двадцати тысячах парсеков позади, — Альбинос, Сводня, Дельфин, Сорока, Прыгун и еще три тысячи двести тринадцать созвездий, образующих Галактику, помеченную скучным кодовым номером S1900826.

И галактики не были одиноки. Никто не пытался всерьез их описать и сосчитать — человек, наконец, понял, что не стоит дерзать определить неопределимое. Ибо все это есть гордыня, а гордыня есть честолюбие, очень дурное качество в мире, где каждый живет для всех. Нужно быть слишком честолюбивым, чтобы считать галактики, но нужно быть поистине безумным, чтобы попытаться понять Вселенную. В ней заключено все! Вы уловили мою мысль: это такое, что не понять, не измерить, не выразить.

Могу сказать лишь одно — посреди Вселенной стоит кресло. Самое обычное кресло — большое, черное и удобное. И каждый день, ближе к вечеру, в кресло садится человек. Самый обычный человек — не высокий, но и не низкий, не толстый, но и не худой, с лицом не отмеченным ни красотой, ни уродством, со лбом, над которым уже намечаются залысины. Такие обычно не запоминаются. Они не рождены для того, чтобы запоминаться, напротив, они существуют, чтобы быть незамеченными. Мало кто знал этого человека в лицо, далеко не все знали его имя, но каждый знал, что он существует, а если и не знал, то подозревал в глубине сердца, ибо этот человек просто не мог не существовать.

Каждый вечер, за редкими исключениями, он приходил и садился в свое кресло. Он закуривал большую вонючую сигару. Повинуясь мысленному импульсу, из приставленного прямо к окну небольшого стола вылезал плоский, словно свернутый вдвое лист бумаги, экран, немедленно начинавший пятнать свою пепельную шкуру ядовито-желтыми строками информации. Они стремительно неслись справа налево, и человек столь же стремительно ловил их глазами. Время от времени он замедлял бег строк и делал краткую, лишь ему понятную пометку. В результате он знал все, что случилось за прошедший день в мире, одними именуемом Пацифисом, другими — Системой, а третьими — Матрицей. К нему поступали сводки о сборе урожая на Катанре и о количестве урана, добытого на рудниках в созвездии Льва, донесения о хитрой интриге, затеянной министром-наместником Чегеры. Он знал решительно все. Решительно! Ибо только абсолютное владение информацией даровало власть, о какой он мечтал.

Человек был честолюбив. Вернее, он был непомерно честолюбив, и честолюбие подстегивало его, заставляя вожделеть власти. Ибо лишь власть, и ничто более, способна удовлетворить даже самое гипертрофированное честолюбие. И человек шел к власти, шел неспешным, размеренным шагом, крался неприметно для окружающих.

Он собирал статистические данные — их анализ давал ему силу. Он не брезговал рыться в грязном белье — способность к интриге делала его всемогущим. Взламывая коды банковских счетов, он манипулировал громадными суммами. Он питал недовольных. Питал ободряющим словом, а если требовалось, деньгами и даже оружием. Хитростью, убеждением, надеждой и принуждением он привлекал на свою сторону сотни и сотни сторонников, объединяя их в тайные сообщества. Он распространял свое влияние среди тех, кого задели перемены, произошедшие в Системе за последние десятилетия. Он приобретал друзей среди тех, кто составлял верхушку общества, — влиятельных политиков, финансистов, военных. Незаметно, но очень настойчиво человек распространял контроль на военные заводы и космические корпорации, сферокоммуникации и межгалактические компании. Он походил на паука, ткущего покуда еще не видимую глазом, но все болеё осязаемую сеть, чтоб опутать не какую-то жалкую жертву, а целую Систему, кичащуюся своим могуществом. Система была несовершенна, человек, как никто другой, знал это, ибо был ее частью, весьма немаловажной к тому же. Система нуждалась в усовершенствовании, и человек точно знал, что и как следует усовершенствовать. Но никто покуда не должен был знать, что уже родился тот, кто знает.

И потому человек окружал тайной все то, что делал. И потому он, подобно многим другим, поутру уходил на службу и честно трудился во имя Системы, но лишь затем, чтобы вечером вернуться в свой дом, усесться в кресло и продолжить приготовления к взрыву, который должен был поглотить и очистить мир. Мир нуждался в очищении, хотя и не подозревал, что нуждается в нем. Человек думал об этом, аккуратно стряхивая столбики сигарного пепла в широко разверстую пасть чугунного льва, свирепо скалящегося на столе перед ним. И каждый вечер приближал это очищение. Каждый вечер, когда человек садился в кресло, стоящее посреди Вселенной.

Не многим было известно его имя, только избранные знали его в лицо, и лишь для троих-четверых не было тайной прозвище, под которым он скрывался. И всего один человек мог воссоединить имя, обличье и прозвище в единое целое и с усмешкой поставить подпись под очередным вызывающим посланием, отправленным повелителям Пацифиса. Подпись — жесткое, составленное из углов слово, чье предназначение — разрушать: Деструктор.

Телепортация прошла успешно. В общем, в этом не было ничего примечательного. Спустя полвека с тех пор, как человек обрел возможность путешествовать в прошлое, уровень безопасности перемещения во времени приблизился к стопроцентному порогу. Крайне редки стали случаи, прежде считавшиеся почти обычными, когда система давала сбой, и незадачливых путешественников швыряло в иные координаты, в результате чего один, намеревавшийся попасть в эпоху великих открытий, вдруг оказывался посреди стада мирно щиплющих траву диплодоков, а другой, ожидавший ощутить под ногами булыжную мостовую Рима, вдруг проваливался в морскую бездну где-нибудь у берегов Гренландии. В последнее время подобного рода неприятности стали исключительной редкостью, так что в этом плане за свою судьбу можно было не беспокоиться.

Луч переправил Шеву точнехонько в цель. Первым делом девушка очистила желудок. Не по собственному желанию. Ее просто вывернуло наизнанку, что также было вполне естественным делом. Путешествие по временным спиралям неизменно вызывало безудержную рвоту. Избавившись от содержимого желудка на ближайший камень, Шева вытерла навернувшиеся на глаза слезы и огляделась. Она стояла на тропе, которая сбегала к видневшемуся невдалеке селению. Шагах в пятидесяти, на небольшой поляне, паслось на привязи волосатое животное, называвшееся шалу[11], на чью спину был навьючен контейнер, стилизованный умельцами из Управления под дорожный сундук. Животное выглядело весьма грозно, но на поверку оказалось кротким. Шева освободила его от веревки и повела по тропе вниз, не забыв предварительно ознакомиться с инструкцией.

Согласно ей, путешественница в прошлое должна была выдать себя за некую мисс Лурн, дочь погибшего в горах ученого, что Шева без особого труда и сделала. Для этого она изменила внешность, слегка трансформировав лицо согласно рекомендациям Аналитического отдела. Затем девушка переоделась в более подходящую одежду и имплантировала себе в ухо мнемотический переводчик, благодаря которому тут же приобрела способность общения на восьми древних языках — на всех, на которых говорили в той местности. О легенде заранее позаботилась группа обеспечения: туземцы, никогда раньше не слышавшие о семействе Лурн, благодаря внушению вдруг «вспомнили» о нем все, вплоть до мельчайших подробностей. Теперь Шева была полноправной обитательницей прошлого и спокойно кивала, отвечая на приветствия встречных, считавших себя ее знакомыми. Таких было не так уж и много, но вполне достаточно, чтобы удостоверить в случае чего личность очаровательной мисс Лурн.

Все это Шева проделала достаточно быстро, еще до того, как маяк потерял след Арктура. Однако последняя информация подтверждала предварительные данные. Беглец был здесь — не просто в районе Тибета, а в пределах данного селения. Это порядком упрощало задачу. Поэтому Шева решила не форсировать события. Для начала надлежало набросать план действий и как следует отоспаться. Храп Броера давил на сознание тяжелым воспоминанием, и глаза девушки начали слипаться. К счастью, к тому времени путешественница была уже на месте.

Выпив чашку горячего, неприятного на вкус напитка под названием чай — его приготовила маленькая кривоногая женщина с одутловатым лицом, нанятая Управлением в качестве служанки, — Шева забралась под одеяло. Матрас был непривычно жестким, зато поблизости не было Броера. Шева улыбнулась и начала размышлять над планом действий.

То обстоятельство, что Арктур был в городе, наталкивало на мысль, что он, в отличие от Шевы, не располагает достаточной информацией. Группа обеспечения, заброшенная во временной отрезок, датируемый шестью месяцами от относительного настоящего, установила точное местонахождение копья и подтвердила его подлинность. Копье действительно было спрятано в одном из тайников монастыря Чэньдо, где его и намеревался отыскать полковник Шольц. Копье охраняли, но больше для видимости. Его можно было без труда выкрасть, но Шева знала, что Сурт отрицательно относится к подобного рода операциям. Изменение прошлого, пусть даже не очень значительное, могло привести к катастрофическим метаморфозам на Отражениях, а это, в свою очередь, грозило ударить бумерангом по абсолютному настоящему. По крайней мере, так утверждала теория времени.

События должны развиваться своим чередом, как было назначено прошлым. Полковник Шольц должен попытаться завладеть копьем. В столкновении с монахами его ожидала смерть от меча, а самому копью предстояло превратиться в мелкое крошево под обломками скалы, которая должна была рухнуть от взрыва мины. Пока еще разобранная на части мина покоилась до поры до времени в заплечном мешке одного из людей полковника.

Шева попыталась проговорить вслух на одном из обретенных языков первую пришедшую в голову фразу. Как она и предполагала, попытка удалась ей лишь на треть, да и то с грехом пополам.

— Увы, дорогуша, мыслить ты не разучилась, однако способность говорить еще не обрела! — прокомментировала Шева свое поражение.

Так или иначе, Шева знала, где лежит копье и что с ним будет, а Арктур не знал. А следовательно, у Арктура был ограниченный выбор: или присоединиться к экспедиции полковника Шольца, или следовать за ней по пятам, а потом, очутившись в монастыре, попытаться завладеть копьем. Все эти предположения были действительны при условии, что Служба времени не ошиблась и Арктур действительно находится здесь.

Шева словно наяву увидела лицо Арктура — властное, умное, со сведенными в презрительную усмешку губами, — и ей стало слегка не по себе. Она боялась признаться себе, но Арктур пугал ее. Он стал другим — не то чтобы злым и коварным, он был таким всегда, — в действиях Арктура появилась неестественная, неприсущая ему прежде целеустремленность, хотя цели, так таковой, Шева, как ни старалась, найти не могла. Арктур уже не сумасбродничал, он действовал — жестко, зло, решительно. И невозможно было понять, чего он добивается.

Шева попыталась поставить себя на место Арктура. Как бы действовала она, чтобы завладеть копьем? Вариант был лишь один: попасть в монастырь вместе с Шольцем и отобрать копье, не важно у кого — у полковника ли, у монахов. Именно так, и никак иначе. И еще — она непременно попыталась бы избавиться от вероятных преследователей. Арктур наверняка поступит таким же образом. Он не дурак и прекрасно понимает, что агенты Управления Порядка наверняка повисли у него на хвосте. Чтобы получить свободу действий, Арктур должен избавиться от преследователей, по крайней мере в том случае, если они станут чрезмерно назойливыми. Значит, следовало подумать о том, каким способом обезопасить себя от контрвыпадов Арктура. А сделать это было не так-то легко. Шева превосходно знала Арктура, но и Арктур знал Шеву ничуть не хуже. А если учесть, что в умении анализировать Арктуру не было равных, задача у Шевы была не из простых. Она должна была найти и обезвредить Арктура прежде, чем он сумеет нейтрализовать ее. Нейтрализовать Арктура, но как? Убить? Шева не хотела его убивать. По крайней мере, до тех пор, пока не убедится лично в серьезности его намерений или пока Арктур не попытается убить ее первым. А сможет ли Арктур убить ее? На этот вопрос у Шевы не было ответа. Арктур, каким она знала его лет семь или восемь назад, не отважился бы даже ударить ее, но время меняет людей, и обычно не в лучшую сторону. Арктур научился убивать и, похоже, с недавнего времени делал это не без удовольствия. Он перестал воспринимать людей людьми. Вставший на его пути переставал быть человеком, превращаясь в препятствие. Арктур не задумываясь уберет препятствие.

На этой оптимистической мысли Шева забылась. Она спала крепко и сладко, и ей снились цветные сны. Рядом не было храпящего Броера. Лишь изредка глухо мычало оставленное за окном животное, но эти звуки не мешали Шеве. Она устала, и она была во власти сна. Ей нужно было выспаться, потому что утром Шеву ожидал разговор с полковником Шольцем…

В то раннее утро монастырь Чэньдо жил обыденной жизнью. Почтенные отцы предавались молитвам и самосовершенствованию. Новообращенные братья и пришлые служки занимались хозяйственными делами. Одни таскали воду, другие мололи ячмень, третьи сбивали масло. И так до бесконечности, ибо работы в монастыре было немало. Каждый знал свое место, и каждый исполнял свою работу. Обязанностью ламы Агван-лобсана было следить за их прилежанием и расторопностью. И не только это. Агван-лобсан входил в круг приближенных Далай-ламы Лозон-дантзен-джамцо-нгванга, четырнадцатого по счету воплощения Авалокитешвары[12]. Точнее, это был не сам Далай-лама, а его телесная копия, припасенная на тот случай, если настоящий Далай-лама, находящийся в изгнании, вдруг уйдет в нирвану. Вот тогда-то на сцене должен был появиться Лозон-дантзен-джамцо-нгванг номер два, ибо мир нуждался в гармонии.

Вместе с другими четырьмя наипочтеннейшими отцами Агван-лобсан направлял духовную жизнь миллионов приверженцев Учения, помогая мудрым советом и делом просветленному Лозон-дантзен-джамцо-нгвангу. Просветленный нуждался и в совете Агван-лобсана, и в его деле, так как от роду просветленному было всего лишь четыре года и, несмотря на непревзойденную мудрость, сокрытую в тайниках его души, к руководству приверженцами Учения Далай-лама не был готов. Вот здесь-то к нему на помощь и приходили Агван-лобсан и четыре других приближенных отца.

Проследив за работой ткачей и властным взглядом побудив их к большему усердию, Агван-лобсан отправился в покои Далай-ламы. Он шел, подсчитывая в уме, сколько шелковой материи соткут мастера за ближайшие дни. Выходило около двухсот кусков отменного шелка, подобного тому, из какого были скроены одежды Агван-лобсана и других почтенных отцов. Это было хорошо. Несмотря на неустроенность и хаос, все более поражающие мир, приверженцы Учения становились богаче и влиятельнее. Монах усмехнулся своей мысли, ибо никто из его собратьев не возражал ни против богатства, ни против власти, но заповеди, установленные Цзонкабой, запрещали даже думать о столь суетных вещах.

Агван-лобсан миновал небольшой дворик и, кивком отвечая на почтительные приветствия встречающихся на его пути братьев, вошел в коридор, ведший в покои Далай-ламы. Учитель был у себя и занимался обычным делом — совершенствовал созерцание, пятое из парамит[13]. Он сидел на ярко-желтом, украшенном кистями коврике, взгляд его был обращен в ничто, а сердце общалось с высшей мудростью. Агван-лобсан почтительно склонил голову, но мальчик не обратил на него никакого внимания. Несмотря на малый возраст, он уже был опытным лицемером. Родившийся в бедной семье и по прихоти Агван-лобсана провозглашенный наследником духа великого Учителя, мальчишка быстро вошел в роль, благо у него были опытные наставники, и частенько забывался, не оказывая должного почтения тем, кто столь счастливо изменили его судьбу. Было бы нелишне выпороть наглеца, но Агван-лобсан не мог этого сделать. Поступить так с великим Лозон-дантзен-джамцо-нгвангом было равносильно тому, чтобы высечь самого Цзонкабу. Но было бы, право, забавно и очень кстати!

Монах мысленно улыбнулся, сохранив невозмутимое лицо. Наконец мальчуган соизволил обратить внимание на гостя. Одарив Агван-лобсана долгим взглядом выразительных черных глаз, Далай-лама медленным кивком поздоровался со своим наставником. Тот ответил почтительным поклоном.

— Пора готовиться к беседе с пришедшими, мудрейший!

Лозон-дантзен-джамцо-нгванг вновь кивнул. При этом нижняя челюсть его дрогнула, подавляя рвущийся на свободу зевок. Оно и понятно, мальчугану более всего на свете хотелось порезвиться в саду, и ему было противно даже думать о том, что ему предстоит в течение долгих часов сидеть неподвижным истуканом перед вереницей верующих. Но, несмотря на малый возраст, он был обучен многому, в том числе и терпению. Поэтому он беспрекословно поднялся. Агван-лобсан извлек из большого, изукрашенного резьбой и позолотой ларя пышные парадные одежды Далай-ламы. Он уже шагнул вперед, чтобы помочь Учителю переоблачиться, как вдруг в покоях объявился гость, которого не ждали.

Он появился столь неожиданно, что юный Далай-лама вскрикнул и даже сам Агван-лобсан отшатнулся от неожиданности. Между тем гость не уделил монахам должного внимания. Вместо того чтобы почтительно поприветствовать Учителя, он вдруг предался занятию, самому непотребному из всех, что можно было вообразить в святом месте. Скорчившись в три погибели, незнакомец принялся извергать из себя полупереваренную пищу, обильно устлав омерзительно пахнущей массой мозаичный пол перед собою. Далай-лама и Агван-лобсан брезгливо поморщились, хотя подобное выражение своих чувств несвойственно исповедующим Учение.

Наконец гость очистил желудок и выпрямился. Теперь монахи могли как следует разглядеть его. Это был человек, пришедший с Запада, но вместе с тем облик незнакомца был необычен. Глаза его прятались за черными очками, на голове была странная шапочка — круглая, с небольшими, загнутыми вверх полями. Столь же странен был и костюм незнакомца, похожий на черную, плотно обтягивающую тело кожу. Сплюнув, гость вытер губы и осмотрелся. Как показалось Агван-лобсану, лицо его выражало презрение.

— Ты управитель этого селения? — спросил гость, обращаясь к Агван-лобсану. Голос его был глух, неестествен.

— Я слуга великого Далай-ламы Лозон-дантзен-джамцо-нгванга, — с достоинством ответил монах. — А кто ты и как ты посмел без дозволения явиться сюда и сделать все это?! — Агван-лобсан кивком указал на лужу нечистот.

Но незнакомец не удостоил его ответом и лишь пробормотал, уже не скрывая своего презрения:

— Как же все-таки чудовищно нелеп ваш мир! Почитать богом сопливого мальчишку! — Гость глухо рассмеялся, но тут же вернул на лицо серьезную маску. — Слушай меня внимательно, монах! Тебе не обязательно знать, кто я. Достаточно того, что я твой друг. Я пришел сообщить тебе важное известие. Спустя несколько дней сюда явятся люди. Семь белых людей. Они скажут, что хотят посмотреть рукописи, хранящиеся в вашем монастыре. На самом деле они придут за копьем. Если хочешь сохранить свое сокровище, убей их.

— Но мы не делаем зла гостям, — ответил Агван-лобсан, несколько обескураженный словами незнакомца. — Мы исповедуем добро.

— Это и будет добром. Иначе, получив копье, гости натворят немало бед. Они истребят всех обитателей монастыря, а потом огненным смерчем пройдут по миру, сметая все на своем пути. Убив их, ты не только сохранишь копье, но и спасешь мир. Это большая ответственность, монах.

Агван-лобсан задумался. Великий Далай-лама, чей нераскрывшийся еще разум не улавливал суть разговора, хлопал глазами. А монах размышлял. История монастыря уже знала случаи, когда злоумышленники пытались выкрасть чудесное копье, привезенное много лет назад по велению великого Цзонкабы. Следовало быть настороже. Монахи Чэньдо вовсе не желали расставаться с наиболее драгоценной из своих реликвий. Дабы сохранить ее, можно было поступиться и принципами. В самых крайних случаях, когда речь заходила о благоденствии монастыря, его обитатели готовы были постоять за свои жизни и имущество с оружием в руках. Недаром отец Цхолсу-лобсан, отвечавший за безопасность мудрейшего и богатств, присовокупил к имеющимся в монастырских арсеналах мечам и копьям прикупленные у заезжих торговцев пару ящиков с новейшими винтовками и даже устрашающего вида оружие, способное, по уверениям торговцев, выплевывать в единое мгновение десять смертоносных кусочков металла. Нет, братья монастыря Чэньдо не собирались безропотно расставаться со своим имуществом.

Агван-лобсан улыбнулся, сохраняя вместе с тем предписанное смирение на лице.

— Я готов внять твоему предостережению, незнакомец, хотя все это странно. Но как я узнаю гостей, о которых ты говоришь?

— Это нетрудно. Их будет семеро — шесть мужчин и одна женщина. Эта женщина опаснее всех остальных. Ее вы должны убить в первую очередь.

— Учение запрещает причинять вред человеку, особенно женщине.

Гость усмехнулся.

— Если хотите сохранить копье, придется на время забыть об учении.

Мысленно монах уже согласился с незнакомцем, но решил на всякий случай оставить себе путь к отступлению.

— Но вдруг ты обманываешь меня, и эти люди вовсе не желают причинять зло приверженцам Учения?

— Ты сам убедишься в их намерениях, когда они заведут разговор о копье. И тогда тебе останется лишь принять решение. А теперь прощай.

— Постой, я провожу тебя! — воскликнул Агван-лобсан, прикидывая в уме, как бы позвать братьев и скрутить незнакомца.

Но хитрый замысел монаха был тут же разрушен гостем.

— Я не нуждаюсь в провожатых.

— Но ты не знаешь дорогу!

— И не нужно.

— Но как же ты уйдешь?

— А вот так!

С этими словами гость шагнул вперед и растворился в огненном облаке, оставив после себя запах свежего неба и полупереваренной пищи. Юный Лозон-дантзен-джамцо-нгванг вскрикнул от ужаса, но Агван-лобсан отнесся к исчезновению гостя почти спокойно. Он был готов принять чудо, хотя прежде никогда не сталкивался с ним. Грозно цыкнув на плачущего мальчугана, монах облачил его в яркие, расшитые золотом и каменьями одежды. Затем он отправил мудрейшего Лозон-дантзен-джамцо-нгванга в парадную залу, где уже ждали приверженцы Учения. Сам же Агван-лобсан решил испросить совета у Учителя. Приняв позу покоя перед полусокрытой в нише статуей Авалокитешвары, брат устремил взор прямо в широко распахнутые глаза Учителя. Камень казался слепым, но это было лишь первое, обманчивое впечатление. Камень представлялся немым, но и это было не так. Нужно было лишь обладать умением, чтобы камень обрел зрение. Нужно было иметь силу воли, чтоб разомкнуть каменные уста живым словом. Агван-лобсан обладал и должным умением, и волей.

Собрав воедино разлитую в своем теле суть, монах осторожно переместил огненный ком в сердце, а затем резким ударом воли выплеснул его наружу. Он словно видел наяву оранжевый плод, повисший в пустоте бесконечности. Плод блестел, переливался, в нем вспыхивали и тут же гасли искры, их игра завораживала, а он вращался волчком, все быстрее, все стремительнее… И вдруг плод растаял. Он влился в необозримое великое, являющееся выражением воли мира, а точнее — миров, ибо брат Агван-лобсан знал, что их много. Единственное растворилось во всеобщем, обретя дар воплощения и безграничного познания. Агван-лобсан увидел мириады просветленных, излучающих тепло и высшую истину. И среди них ярче прочих пылал тот, к кому стремился он, монах из обители Чэньдо, тот, кто открыл путь к свету для тысяч и тысяч блуждающих во тьме.

Словно весенняя птица, Агван-лобсан бросился к ослепительному маяку, одиноко сияющему средь огненных звезд. Ликуя, он закричал:

— Учитель, я нашел тебя!

Учитель мягко улыбнулся в ответ. Он был прекрасен и совершенен, как может быть прекрасна и совершенна только цветущая звезда.

— Я ждал тебя.

— Правда? — задыхаясь от восторга, воскликнул брат Агван-лобсан.

— Да. Я всегда жду тебя, любимый из учеников.

Монах почувствовал, что вот-вот захлебнется от счастья. Учитель еще никогда не выделял его среди прочих и ничем не выказывал своего особенного расположения.

— О, как я люблю тебя! Как ты прекрасен!

Учитель улыбнулся оранжевыми лепестками губ.

— Я прекраснее, чем ты думаешь. Смотри!

Лицо его стало меняться, обретая человеческие черты. Очень скоро пред Агван-лобсаном предстал лик — холодный, сильный и равнодушный. Монах увидел лицо человека с презренного Запада!

— Но разве ты не похож на нас?!

— Похож, — успокоил Учитель. — У меня тысяча ликов. Ты видишь меня таким, каким хочешь видеть. Таков твой выбор. — Учитель, улыбнулся и погладил холеный, гладкий подбородок. Монах обратил внимание на пальцы Учителя — длинные, изящные, с ухоженными ногтями. — Как я понимаю, ты пришел сюда неспроста.

— Да, — подтвердил Агван-лобсан. — Сегодня меня посетил незнакомец. Я даже не уверен, что это был человек, ибо появление его было необъяснимым, а уход — чудесен. Я даже решил, что он — один из вас.

— Что он хотел?

— Он вел речь о копье.

В желтых глазах Учителя вспыхнула искорка.

— Расскажи мне о нем поподробней.

— Я ничего не знаю о нем — кто он и откуда. Но он предупредил, что в обитель идут люди, стремящиеся завладеть копьем. Учитель, неужели легенды не врут о его силе?

— Легенды преуменьшают силу копья, — подумав, ответил Учитель. — На деле она безгранична. Но нужно уметь пробудить ее. Что еще сказал тебе тот, кого ты принял за одного из нас?

— Он дал совет убить людей, которые придут за копьем. И прежде всего девушку, которая их приведет.

— Девушку? Кто она?

— Не знаю, — ответил Агван-лобсан, со смирением размышляя о том, чем вдруг неведомая девушка привлекла внимание Учителя. — Но незнакомец сказал, что она опаснее всех. Он посоветовал мне убить их, но я сомневаюсь, вправе ли я принять такое решение. И потому я хочу спросить у тебя, Учитель.

— Ты правильно делаешь. Убийство — великий грех, брат мой.

— Я знаю, Учитель. Но незнакомец сказал, что в противном случае смерть грозит не только этим людям, но целым народам.

Губы Учителя тронула легкая усмешка.

— Он Знает, что говорит. Он — не один из нас. Он пока не разорвал бренную оболочку, именуемую человеческим телом. Душа его не достигла еще вершины счастья и не слилась с единственным и высшим. Он пришел из веков, которым предстоит быть. И он не желает обители зла. Но не желает и добра. Он вообще несведущ в том, что есть добро и что есть зло. Он ищет собственную выгоду: получить копье, чтобы оно не досталось другому. А девушка… Девушку он хочет убить просто из прихоти. Ему доставляет удовольствие сама мысль, что, убив, он тем самым докажет свое превосходство над ней. Это слабость, недостойная приверженца истинного Учения. И потому ты не должен прислушиваться к словам незнакомца. Ты поступишь иначе. Ты убьешь всех, едва лишь они проявят намерение завладеть копьем, но сохранишь жизнь девушке.

— Но она…

Губы Учителя нервно дрогнули.

— Я же сказал тебе: всех, кроме нее! Таково мое слово!

Агван-лобсан низко склонил голову.

— Я повинуюсь, Учитель.

— А теперь ступай. И пусть сердце мое возрадует принесенное тобой известие о том, что девушка жива, а копье осталось в стенах обители!

Сказав это, Учитель стал растворяться в сверкающих брызгах. Лицо оплыло, прекрасное тело растеклось, обратившись в эфир. Вокруг сияли мириады звезд, звучала прекрасная музыка. Внимая ей и восторгаясь ею, Агван-лобсан прошил пустоту и вернулся обратно — в неподвижное тело, по членам которого уже растеклась боль от долгого оцепенения. Монах осторожно выдохнул застоявшийся в груди воздух и принялся растирать затекшие ноги. Как только колкие иголочки, щекотливо терзавшие икры, растворились в потоках крови, монах поднялся. Благодарно склонив голову перед окаменелым ликом Учителя, Агван-лобсан отправился к брату Цхолсу-лобсану, недавно приобретшему для нужд монастыря смертоносную машину, выплевывающую в мгновение десять смертоносных кусочков металла…

Брат Агван-лобсан не видел, да и не мог видеть того, что происходило там — в точке координат, не поддающейся определению пространством или временем. Где-то там был дом, возвышавшийся на скале над вечно бушующим морем. В одной из зал этого дома за столом причудливой формы неподвижно сидел человек. Голова и обнаженное до пояса тело его были опутаны сверкающей гирляндой проводов, тянувшейся к обычному на вид прибору, который был способен творить чудеса. Телепортатор, позволяющий перемещаться во временных Отражениях, уже давно вошел в обиход, но человеку, опутанному проводами, удалось создать нечто более совершенное. Он сконструировал устройство, способное вторгаться в поле, образованное тем, что люди слабые именуют душою, а сильные — волей. И теперь человек обладал мощью, о которой не мог мечтать ни один из ему подобных. Он уже подчинил своей воле прошлое, был близок к тому, чтобы покорить настоящее, и задумывался над тем, чтобы стать властелином будущего.

Человек резко распахнул веки. В желтых зрачках его еще играли Отражения мириад сверкающих звезд. Лицо человека — равнодушное, красивое и властное — озарила улыбка. Неторопливо отсоединив провода, человек выключил прибор и поднялся. Он связался с кибером-мажордомом, заказал плотный обед и с удовольствием съел его. Затем он вновь вызвал кибера и потребовал цветы. Вскоре те были доставлены: небольшой, со вкусом составленный букет из орхидей и рогладов — причудливых отпрысков шипастых роз и гладиолусов. Придирчиво осмотрев букет со всех сторон, человек остался доволен им. Он извлек из ящика стола старинное перо и плотный желтый лист бумаги и набросал две ровные, каллиграфически правильные строки, гласившие:

«Прекрасной Охотнице от преданного почитателя».

Немного подумав, человек вывел размашистую подпись: «Деструктор»…

Вечер застал их караван на самой вершине перевала Цулан. Прижавшись к теплому боку разлегшейся на снегу лошади, Шева, то бишь мисс Лурн, сквозь приопущенные веки наблюдала за тем, как Шольц и его люди готовятся к ночлегу. Надо отметить, все участники экспедиции были искушены в подобного рода занятиях. Любой из подчиненных полковника — а они были именно подчиненными — знал, как разжечь на пронизывающем ветру костер, как закрепить в скале колья и каким образом натянуть парусиновые полы палатки, чтобы их не сорвало налетевшим с вершины шквалом. Что уж говорить о шерпах, для которых горы были родным домом. В помощи хрупкой девушки-переводчицы мужчины не особенно нуждались, что как нельзя лучше устраивало Шеву. Ей не хотелось раскрывать перед спутниками все свои таланты, это могло вызвать подозрения у Арктура, если, конечно, он был среди путешественников, и потому разумнее было выставлять себя немного белоручкой. Кроме того, чего уж греха таить, прогулка по горам была не из легких, и Шеве приходилось напрягать все силы, чтобы оправдать авансы, щедро выданные полковнику Шольцу во время переговоров в гостинице «Золотой лев».

Ей пришлось тогда изрядно попотеть, прежде чем она уломала недоверчивого немца. А между тем путешествие оказалось вовсе не таким легким, как ей представлялось. Горы были суровы и негостеприимны, они подавляли величавостью, незыблемостью и неспешностью, невыносимыми для обитателя XXV века Эры, привыкшего к стремительным перемещениям, власти над пространством и прирученной природе. Горы опровергали устоявшиеся привычки, и с этим нелегко было смириться.

— Как вы, Айна?

Шева вздрогнула и открыла глаза. Над ней стоял Шольц. Все дни после того, как экспедиция покинула Лхасу, он вел себя по отношению к Шеве безукоризненно вежливо. Более того, у девушки даже сложилось впечатление, что полковник слегка неравнодушен к ней. Скорее всего, так оно и было.

— Все в порядке, господин Шольц. Немного устала.

Сухие губы полковника растянулись в вежливой улыбке.

— Это естественно. Вы подвергаете себя испытанию, которое по силам далеко не каждому тренированному мужчине. Но ничего, скоро мы будем на месте.

— Да. — Шева благодарно улыбнулась в ответ, теша себя надеждой, что улыбка не выглядит вымученной. — Завтра мы должны достичь стен монастыря.

— Это было бы очень неплохо. Люди утомлены. А вы, по-моему, больше всех. — Шева качнула головой, соглашаясь. — Держитесь. Сейчас будет чай, и вы сможете как следует подкрепиться.

Осторожно коснувшись ладонью плеча Шевы, полковник оставил ее. Через несколько мгновений слух девушки уловил его властный голос, отдающий распоряжения. Надо отдать ему должное — он был очень неплохим руководителем и умел организовать все таким образом, что ему не приходилось прилагать собственные руки. Шева была уверена, что без него их путешествие протекало бы не столь гладко.

Очень скоро в расселине была установлена палатка, а рядом заплясал огонек костерка. Аргала[14] было маловато, и потому следивший за пламенем шерп то и дело добавлял в него горючую жидкость, чье название — керосин — навевало Шеве воспоминания о лекциях по развитию технологий, прослушанных ею в годы безоблачной юности. Когда-то люди широко применяли этот продукт для добычи энергии. Примитивная и неразумная трата ценного органического сырья. Совершенно неразумная, особенно если учесть, что вокруг полно снега, одной пригоршни которого вполне достаточно, чтобы обеспечить энергией десяток таких экспедиций. Нет, все-таки абсолютное настоящее было по душе Шеве!

— Мисс Лурн, ужин готов.

— Иду, Пауль. — Шева улыбнулась и, неловко пошатнувшись, поднялась на ноги. В тяжелой и неудобной шубе девушка походила на неуклюжего медвежонка. Пауль протянул руку, и Шева оперлась на нее. Ей было приятно, Паулю, вне всяких сомнений, тоже.

Пауль… Впервые увидев его, Шева невольно вздрогнула. Пауль был невероятно похож на молодого Арктура, каким его Шева увидела впервые. Загорелый, красивый, улыбчивый, сильный. Только Арктур был куда более уверен в себе, Пауль еще помнил, что такое стеснительность. К Шеве он обращался с нерешительной улыбкой, которая говорила сама за себя. Если бы не эта улыбка, Шева наверняка приняла бы его за Арктура со всеми вытекающими последствиями. Но Арктур не мог так улыбаться. Он был великим актером, однако нерешительность не соответствовала ни одному из его амплуа. Во всех своих обличьях Арктур неизменно оставался победителем — в этом и заключался его просчет, который рано или поздно должен был сыграть на руку преследователям. Арктур не смог бы так долго сдерживать свое естество. Он был терпелив в чем угодно, но только не в этом.

Вцепившись в руку Пауля, Шева спустилась к костру и уселась на предусмотрительно расстеленную для нее шкуру. У костра уже сидели Шольц и двое его подчиненных — Раубен — заместитель полковника — и Ганс — молодой парень, бывший у прочих участников экспедиции на побегушках. Признаться честно, Шева приглядывала за Гансом. Арктур нередко рядился в шкуру подобных недотеп. Отличная маскировка! Такие если и вызывают опасение, то лишь по поводу своей неловкости. Очень удобно: сначала отвлечь внимание, а потом, сбросив маску, нанести неожиданный удар. Арктур был мастером на подобные трюки. Другой из немцев, Раубен, напротив, был у Охотницы вне подозрений. Он был злобен, отвратителен и жесток. Шева была свидетельницей того, как Раубен бил шерпа. Бил за мелкую провинность и с такой яростью, что, не вмешайся полковник, Раубен замордовал бы бедолагу до смерти. На Шеву Раубен смотрел косо, при каждом удобном случае выказывая ей свою неприязнь. Поначалу девушка не могла понять причину неприязни, и лишь спустя несколько дней Пауль шепнул ей, что Раубен ненавидит мисс Лурн за то, что ее мать была азиаткой.

— Но это же глупо! — отреагировала Шева.

— Конечно, — согласился Пауль. — Но для Раубена это естественно. Он помешан на расовой чистоте.

Шева лишь пожала плечами. Сказать ей было нечего. Одним словом, более неприятного человека, чем Раубен, Шева не встречала. Однако Раубен вызывал у Шевы отвращение, но никак не подозрение. Арктур любил очаровывать людей, он не избрал бы для маскировки подобный типаж.

Сверху донеслись голоса. Шева подняла голову. По тропинке, в сопровождении шерпов, груженных аргалом и хворостом, спускались еще два участника экспедиции — Нойберт и Прунц. Оба были вполне во вкусе Арктура. Неглупые, прыткие и очень много о себе мнящие. Шева не сомневалась: если бы не присутствие полковника, эта парочка не давала бы ей проходу.

— Как дела, крошка?

Приятели уселись по правую руку от девушки и незамедлительно завели совершенно ничего не значащий разговор. Похоже, они считали своим долгом развлекать очаровательную спутницу.

— Сегодня прохладно, не находите ли?

— Да. И особенно резкий ветер.

— Погода меняется к худшему.

— Знает ли мисс новую песню, чрезвычайно популярную сейчас в Европе?

Шева рассеянно кивала, порой снисходя до односложного ответа. Ей было не до пустой болтовни, хотя это и не означало, что Охотница не приглядывалась к ним. Любой из них мог оказаться Арктуром, как, впрочем, и любой из остальных. Даже сам Шольц. Теоретически это не было исключено. Арктур разрабатывал свои операции на высочайшем уровне, он мог просчитать комбинацию еще до своего ареста и соответственно подготовиться.

Помешав в последний раз булькающее варево, Ганс снял котелок с огня. С помощью Нойберта он разлил еду по мискам, первую из которых получила Шева.

— Приятного аппетита, мисс Лурн!

— Спасибо.

Старательно дуя на ложку, девушка принялась за еду, при этом не оставляя ни на мгновение вниманием своих спутников. Немцы ели очень по-разному. Прунц противно чавкал и, косясь на полковника, бормотал вполголоса приятелю насчет какой-то стопки. Шольц и Раубен жевали молча: первый с присущим ему аристократизмом, второй жадно и неопрятно. Пауль хлебал почти нехотя, время от времени исподлобья поглядывая на Шеву. Девушка никак не могла отвязаться от ощущения, будто Пауль изучает ее. С одной стороны, это было несколько подозрительно, с другой, если предположить, что юноша влюбился в нее, — естественно. Кроме того, Арктур ни за что не выдал бы себя назойливым любопытством.

Да, скорее всего, Пауль был неравнодушен к Шеве. Да и как в нее не влюбиться! Девушка улыбнулась польстившей ее самолюбию мысли и обожгла губу. Попеняв на себя за кокетство, Шева зачерпнула новую ложку похлебки и принялась старательно дуть на нее.

Варево было горячим и не слишком аппетитным. Задумывалось оно как луковый суп, но добавленные для калорийности мука и мясо породили вкусовую нелепицу. Шева была лакомкой, поэтому дурно приготовленная пища отравляла ей настроение. Но ничего, сейчас главным было сохранить силы. По возвращении в абсолютное настоящее она возьмет свое и отведет душу на всяких вкусностях. Кстати, от диеты, какую предлагало ей относительное настоящее, Шева должна похудеть, так что никто, даже ядовитый на язык Сурт, не сможет поставить ей в укор чревоугодие.

Шева так размечталась о предстоящем празднике желудка, что не заметила, как расправилась со своим супом.

Тем временем один из шерпов вычистил котел, набил его снегом и вновь водрузил на огонь. Шольц и его команда дружно отставили опустевшие миски и закурили. Приятно покурить и расслабиться в ожидании чая. Мужчины завели неторопливую беседу. Говорили они преимущественно по-английски, чтобы мисс Лурн понимала их, но порой позволяли себе перейти на родной язык. Это случалось, когда кто-нибудь или забывался, или желал сообщить нечто, не предназначавшееся для ушей переводчицы. В таких случаях Шева делала равнодушное лицо, а на деле чутко прислушивалась к обрывистым фразам, благо мнемотический переводчик позволял без проблем вникать в смысл незнакомых слов. Из этих разговоров Шева выяснила немало полезного как о предприятии, затеянном Шольцем, так и о людях, с которыми по воле судьбы и Управления ей приходилось путешествовать по горам. Немцы, сами того не подозревая, подтвердили, что охотятся за копьем. Шеве не до конца была ясна цель, для какой им требовалось копье, но то и дело произносимое слово Macht[15] говорило само за себя. Власть — слово краткое и жесткое во всех земных языках. Стремление древних людей к власти представлялось Шеве неестественным. Нездоровая психология, присущая больному дикостью обществу. Впрочем, здесь было над чем подумать. Шеву всегда интересовала психология древних. Одно время, подражая бросающемуся из одной крайности в другую Арктуру, она даже намеревалась всерьез заняться этой проблемой, но, к счастью, вовремя одумалась. Она — и вдруг специалист по древности! Шеве стало смешно, и она улыбнулась. Однако через мгновение ее лицо вновь посерьезнело. Абстрактные, пустые размышления лишь отвлекали ее внимание, никак не способствуя конечной цели — найти и обезвредить Арктура.

Но Macht, Macht и еще раз Macht! Вот и сейчас навязчивое Macht то и дело вплеталось в общий разговор, в сущности вполне безобидный.

Беседу завел весьма охочий поболтать Прунц.

— Скоро конец нашим мытарствам, — произнес он, зевнув, на что Нойберт не замедлил возразить:

— Ты забываешь, что нам еще предстоит обратный путь!

— Главное, чтобы мы раздобыли его. — Прунц улыбнулся и многозначительно посмотрел на Шеву. — Как полагаешь, нас наградят?

— Наверняка.

— А что скажет на это господин полковник?

Шольц холодно посмотрел на своего подчиненного.

— Служить родине — высшая награда для солдата! — отрезал он, нервным движением пальца стряхивая пепел со вставленной в мундштук сигареты. — Мы сделаем великой Германию, а Германия сделает великими нас!

— Конечно, господин полковник! — поспешно согласился Прунц, выразительно покосившись на своего приятеля. — Но хотелось бы, чтобы о нас не забыли.

— О нас не забудут. В случае успешного завершения миссии всех ждут повышения и награды. Вы получите чин лейтенанта, о котором мечтаете.

Прунц испустил вздох.

— Хотелось бы верить! Будет обидно, если после блужданий по горам мы останемся с носом.

— Мы дадим Германии силу! — вмешался Раубен, и в маленьких глазках его вспыхнул исступленный восторг. — И эта сила позволит нам, то есть Германии, властвовать над миром!

— Хайль Гитлер! Правильно, Раубен, — поддержал своего помощника Шольц. Слова полковника звучали вроде бы похвалой, однако взгляд, которым он одарил Раубена, нельзя было назвать дружелюбным. Аристократ Шольц явно презирал выскочку Раубена, но полковник Шольц никогда не выказывал своих чувств. Шева уже успела присмотреться к этим людям, и для нее не было секретом, что Раубен обладает тайной властью. Он никогда ни словом, ни жестом не намекал на это, но если ему приходило в голову дать совет, полковник, как правило, принимал его.

— Великая власть! Macht! — прошептал Раубен, по обыкновению переходя на родной язык. — Власть над соседями, власть над Европой, над всем миром! Мы получим ее, если только сумеем раздобыть…

Тут Раубен осекся и посмотрел на сидящую напротив Шеву. Взгляд его был тяжел. Потом на губах немца появилась усмешка, от которой Шеве захотелось вздрогнуть.

— Мы не надоели мисс нашими разговорами? — спросил Раубен, переходя на английский.

— Нет, что вы, господин Раубен!

— Странно… Мисс знает английский, французский, испанский, целую кучу обезьяньих языков, на которых лопочут эти узкоглазые дикари. Почему она не знает наш язык? Ведь это величайший из языков! А может быть, знает? — В голосе Раубена проскользнули шипящие змеиные нотки.

Шева заставила себя улыбнуться. Она читала мысли Раубена и могла оценить всю силу его ненависти к ней.

— Увы, нет. Отец научил меня только тем языкам, которые сам знал в совершенстве. А немецким он владел неважно.

— Жаль. Он поступил неразумно, научив вас ненужным языкам.

— Почему ненужным?

— А потому, что скоро их не будет. Останется лишь немецкий — один и для всех!

— Раубен, прекратите! — счел нужным вмешаться Шольц. — Вы забываете, что мисс Лурн — англичанка!

— Полукровка! — буркнул Раубен, вновь переходя на немецкий. — Мир будет принадлежать людям чистой крови — немецкой!

— Раубен! — прикрикнул полковник. — Немедленно прекратите! В противном случае я буду вынужден сообщить о вашем поведении… Сами знаете куда.

— Хорошо. — В глазах Раубена плескалась желтизна. — Все в порядке, мисс! Извините, если я немного погорячился. Все мы устали.

— Да, — согласилась Шева, которой было слегка не по себе.

Ганс, словно спеша сгладить эту неловкость, начал торопливо разливать по кружкам чай.

Как и суп, чай был горяч и невкусен. Шева пила его мелкими глоточками, не без труда сдерживая отвращение. Она размышляла над словами Раубена, пытаясь понять этого неприятного, странного, но безусловно сильного и потому любопытного человека. Благодаря мнемотическому переводчику Шева получила некоторое представление о взглядах людей, с которыми ей приходилось иметь дело. То была примитивная смесь самых убогих воззрений, замешанных на низменных инстинктах. Вождь, масса, сила, пушки, власть, масло — вот понятия, которыми оперировали эти люди. Почти все их ценности сводились к серебряным кружочкам, которыми полковник Шольц расплачивался с шерпами. Все остальное, лежащее вне этого, надлежало уничтожить. Это было дико, нелепо, страшно. Впрочем, Шева знала, чем закончится затеянная ими игра, и могла позволить себе относиться к таким, как Раубен, свысока. Куда большее значение имело то обстоятельство, что разговоры, затеваемые Прунцем или Раубеном, помогали ей лучше узнать своих спутников, понять их психологию, те инстинкты, что волей или неволей вырывались наружу.

Это было очень важно: понять, потому что, по всей вероятности, — Шева расценивала ее примерно как четыре против одного, — Арктур все же был среди этих шестерых и рано или поздно должен был выдать себя.

Однако был и другой путь — Шева могла действовать методом исключения. После сегодняшнего разговора она почти со стопроцентной уверенностью могла исключить из числа подозреваемых Раубена. Помощник Шольца, вне всяких сомнений, сильный и опасный человек, но он фанатик, а Арктур никогда не позволял заподозрить себя в склонности к фанатизму. Арктур был игроком, а азартные натуры отвергают любой фанатизм, напрямую не связанный с игрой. Для игрока все остальное теряет значение. К тому же Раубен был откровенно туп. Арктур не сумел бы так долго скрывать свой интеллект под маской кретина, он уже давно выдал бы себя. Из этого следовало, что Раубен — не Арктур. Одного из шести уже можно было вычеркнуть из списка. Всего одного, но и это было не так уж плохо.

Почин был сделан. До монастыря Чэньдо оставался всего день пути. Цель была близка, а это означало, что Арктур должен вот-вот занервничать. Чем ближе будет заветная цель, тем менее осторожен он станет. Шеве хотелось надеяться на это. Быть может, к следующему вечеру ей удастся исключить из числа подозреваемых еще одного или двух, и тогда Арктур непременно выдаст себя. Шева не сомневалась, что рано или поздно так оно и случится. День или два. Она готова была подождать. Главное — раскусить Арктура прежде, чем он сможет раскусить ее. Ну а пока… Пока следовало допить чай и отправляться спать. Похолодало, и Шева начала замерзать даже в своей пушистой шубе. Вопреки распространенному мнению, ночь вовсе не нежна. По крайней мере, в горах. Наступит утро, и холод уползет за острые гребни скал, а пока нужно как следует выспаться. И никто не помешает ей. Никто! Нойберт и Раубен храпели во сне, но ни один из них не мог тягаться с Броером. Броер… На душе у Шевы потеплело. Как он там? Скучает? Тупо смотрит в экран сферовизора и тянет противное виски? И наверняка по-прежнему сотрясает чудовищными звуками стены их уютного домика.

При мысли о доме желание спать стало нестерпимым. Поставив пустую кружку на снег, Шева встала.

— Пожалуй, я пойду.

Она двинулась было к палатке, и в этот миг ее остановил Шольц. Преградив Шеве путь, полковник сказал:

— Мисс Лурн, уделите мне несколько минут. Настало время серьезно поговорить…

Тусклый свет почти не пробивался сквозь плотную парусину, и потому в палатке царил мрак. Пока Шольц, тихонько чертыхаясь, искал свечу, Шева скинула насквозь промерзшие сапожки и залезла по пояс в подбитый мехом спальный мешок. Здесь было мягко, тепло и уютно. О таком уюте можно было только мечтать. От тепла Шеву охватило блаженство настолько сильное, что она невольно расслабилась, внимая поднимающейся от пальцев ног волне, ласково покалывающей тоненькими щекотливыми иголочками.

Вспыхнул робкий огонек. Шольц сел и поставил баночку со свечой между собой и Шевой. Какое-то мгновение он пристально всматривался в переливающееся бликами лицо девушки, а потом заметил:

— Странное ощущение, мисс Лурн. Сейчас мне кажется, что черты вашего лица стали чуть мягче. Словно исчезла та угловатость скул, которая совсем не портит вас, но придает лицу иные, если так можно выразиться, диковатые формы.

— Да? — Очнувшись от оцепенения, Шева закрыла лицо ладонями. Она позволила себе забыться и утратила контроль за трансформером, отчего маска начала расползаться и проступили настоящие черты. По-прежнему прячась от взгляда полковника, Шева произнесла как можно кокетливее:

— И что же?

— Ничего. Просто вы показались мне еще более привлекательной, чем обычно.

«Не Арктур!» — подумала Шева. Трансформер был восстановлен, и надобности скрываться от взора полковника больше не было.

— А теперь? — Шева отняла пальцы и улыбнулась.

Шольц озадаченно хмыкнул.

— А теперь вы обычная.

— Игра света, — нашла приемлемое объяснение Шева и, будто невзначай, спросила: — И какой я нравлюсь вам больше?

— Любой, — глухо ответил полковник. — Вы очаровательная девушка, Айна, но я хочу поговорить с вами совсем о другом.

— Я слушаю вас, господин Шольц.

Полковник чуть помедлил, поудобнее устраиваясь на сложенном в несколько слоев меховом мешке. Шева терпеливо ждала.

— Завтра мы будем на месте?

— Да, если будем двигаться достаточно быстро.

— Хорошо. — Шольц вновь замолчал и пристально посмотрел в глаза девушки, словно хотел найти в них ответ на мучивший его вопрос. Зрачки полковника хищно поблескивали в полутьме. — Вам известна цель нашей экспедиции?

— Я догадываюсь, — сказала Шева, потому что отпираться и строить из себя дурочку не имело смысла. Шольц был не настолько глуп, чтобы позволить так легко провести себя. — Вы хотите получить копье.

— Когда вы поняли это?

Шева вновь не стала лукавить.

— Сразу, как только узнала о вашем появлении в Лхасе. По преданию, копье дарует владеющему им победу. В мире слишком много людей, которым нужна победа.

Шольц сухо усмехнулся и зачем-то подул на пальцы.

— Вижу, от вас ничего не скроешь.

— Поверьте, в этом случае не требуется особой проницательности.

— Возможно, вы правы. Полагаю, я не первый в ряду охотников за копьем?

Шева подумала и решила, что не стоит перегибать палку, выказывая чрезмерную осведомленность.

— Не знаю. Может быть, и не первый. Но лично я сталкиваюсь с подобными людьми впервые.

— А ваш отец? Разве он сам не подбирался к копью?

Шева энергично мотнула головой.

— Нет, его интересовало другое.

— Что же?

— Он пытался понять, чем живут эти люди. Он был настоящим ученым.

Похоже, Шольц был готов обидеться.

— Я тоже настоящий ученый. К вашему сведению, я профессор Мюнхенского университета!

— А по совместительству?

Руководитель экспедиции помедлил с ответом, но все же признался:

— Полковник абвера. Я знаю, мое признание коробит вас, но такова жизнь. Время заставило меня пойти в разведку. Время и обстоятельства. Если бы не чертовы обстоятельства, я был бы ученым. Впрочем, я и сейчас остаюсь им. Я специалист по Востоку, один из немногих людей в Германии, кто действительно имеет представление об этой части света. Именно поэтому раздобыть копье поручили мне.

— Зачем оно вам?

— Вы же сами прекрасно понимаете, копье — это сила!

— А сила есть власть! Macht! — смачно выговорила Шева.

— Вы знаете наш язык! — с тайным удовлетворением, как почудилось Шеве, констатировал полковник.

— Не хуже, чем все остальные, — сказала девушка на родном языке Отто фон Шольца.

Тот засмеялся.

— Недаром Раубен подозревает вас. У Раубена особый нюх. Он работает в гестапо и за версту чует подвох. Вам приходилось слышать о гестапо?

— Нет, — сказала Шева, и это было правдой.

— Очень своеобразная организация. Некоторым она не нравится. Если я отдам вас в руки Раубену, знаете, что он с вами сделает?

Шева осталась невозмутимой.

— Вы не пойдете на это, господин Шольц!

— Почему, позвольте узнать? — слегка изумившись такому нахальству, поинтересовался полковник.

— Вам это невыгодно. Вы одним махом лишаетесь переводчика, проводника и просто очаровательной собеседницы.

— Первые два аргумента не слишком убедительны, но последний — неотразим! — Полковник Шольц явно желал выглядеть джентльменом. — Я не стану раскрывать вашу тайну Раубену, тем более что при желании я всегда успею это сделать. Скажем, по возвращении в Лхасу.

— Не думаю.

— Но почему? — Шольц изумился еще сильнее.

— Я скажу Раубену, что вы знали обо мне все с первого дня, но тем не менее взяли с собой, преследуя личные интересы. Тогда вам не поздоровится.

Полковник рассмеялся, как почудилось Шеве, через силу.

— Отличный ход! Вам палец в рот не клади! На кого вы работаете?

— В данный момент на вас! — невозмутимо глядя прямо в глаза полковнику, сообщила Шева.

Шольц нервно прикусил нижнюю губу.

— Не юлите, Айна! Чей вы агент? Intelligence Service?

Шева не располагала информацией о названной полковником организации, но на всякий случай решила отказаться. Это была не та ситуация, когда стоило приписывать себе чужую славу.

— Нет, я работаю на себя.

— Кто больше заплатит? Тогда ваше место определенно в Европе. В Швейцарии! С вашими талантами и красотой вы затмили бы саму Мата Хари!

— Я не ищу дешевой славы! — отрезала Шева, понятия не имевшая о том, кто такая Мата Хари.

— Правильно, — прошептал полковник. — Тем более, что слава порой оборачивается гильотиной. Что вы намерены предпринять сейчас?

— Ничего. Вы выполняете свои обязательства по отношению ко мне, я выполняю свои.

— Но ведь вам известно, что истинная ценность предмета, за которым я охочусь, колоссальна. Не боитесь продешевить?

— Ничуть. Еще никто не смог удостоверить реальность силы, о которой сообщает легенда. Возможно, копье окажется обычной палкой. А семьсот монет за деревяшку, согласитесь, неплохая цена!

— Да… — протянул Шольц. — Вы умны, обаятельны, практичны. Не слишком ли много для одной женщины?

— Для меня — нет.

— Ну что ж, прекрасно. В таком случае наша беседа упрощается, и я смогу обойтись без лишних слов.

Шева белозубо улыбнулась.

— Напротив, полковник. Я хочу выслушать все, что вы собирались сказать мне, когда шли в палатку. И от вашего красноречия будет зависеть, чем и как я вам помогу.

— Вы любопытны? — спросил Шольц.

— Не очень. Но я люблю факты и доводы.

Шольц хмыкнул.

— Извольте. — Достав сигарету, полковник прикурил ее и выпустил из тонких губ вонючую струйку дыма. Шева поморщилась, и Шольц поспешил извиниться: — Простите.

— Ничего. Рассказывайте, господин полковник! Рассказывайте!

— Хорошо, тогда начнем с самого начала. Мне нужно копье, то самое копье, каким римский центурион Гай Лонгин пронзил грудь висящего на кресте Господа нашего Иисуса Христа. Я имею приказ доставить это копье в Берлин.

— Чей это приказ?

— Очень высокопоставленных лиц. Самых высокопоставленных.

— Понятно. Они намереваются затеять войну и полагают, что чудодейственное оружие поможет выиграть ее. А вы, неглупый человек, даже ученый, помогаете им в грязной игре!

Лицо Шольца скривилось, будто его хлестнули по щеке.

— Вы правы, Айна! Я, потомственный аристократ Отто фон Шольц, помогаю лавочникам, неудавшимся художникам и прочему быдлу, вылезшему из крысиных нор! Я помогаю им в грязной, как вы изволили выразиться, игре!

Шольц был искренен. Шева почти физически ощущала волну гнева, исходившую от него.

— Но почему?

— Вам нравится копаться в чужих душах? — с кривой ухмылкой поинтересовался Шольц.

— Нет, просто я хочу разобраться.

Полковник вздохнул и аккуратно смял потухшую сигарету о стенку баночки, исполнявшей роль пепельницы.

— Вам не понять.

— Почему же? Я постараюсь.

— Для этого нужно быть немцем! Негодяи, имя которым весь мир, поставили на колени Германию, мою Германию! Национал-социалисты обещают поднять ее с колен и водрузить германского орла в Париже, Лондоне и Москве. Я ненавижу нацистов, всех этих раубенов, шагающую колоннами чернь, но хочу видеть торжество германского орла. И потому я рядом с ними.

— Но ведь вы должны понимать, к чему это приведет.

Полковник кивнул:

— Кровь. Реки крови.

— И вас это не пугает?

— Нет. Я солдат. Кровь лилась, льется и будет литься. Так устроен мир. Как только кровопускание прекратится, мир загниет и подохнет, задохнувшись в собственных миазмах. Нужно вечное обновление крови. Лишь оно спасет больного.

— Но ведь можно перестараться и выпустить так много крови, что больному уже не оправиться.

— Не страшно. Главное, чтобы это была не германская кровь.

— Она будет германской! — вдруг сказала Шева и испугалась собственных слов. Сама не желая того, она проговорилась. Однако полковник не обратил внимания на ее замешательство или истолковал его по-своему.

— Да, так и случится, если мы вступим в открытый бой. Враг слишком силен. Германии, несмотря на доблесть и мужество ее сынов, не совладать в одиночку со всеми противниками сразу. Извечная судьба исполина, окруженного сонмом ничтожеств! Но если я раздобуду копье…

— А если его сила не более чем выдумка? — высказала свое «если» и Шева.

Полковник Шольц энергично помотал головой.

— Нет, это правда. Я изучал документы. Много документов. Я провел сотни часов в архивах Мадрида, Парижа, Рима, Берлина и даже советского Самарканда. Копье есть, и оно не раз проявляло свою чудодейственную силу, поражая несчетные полчища врагов. Оно поможет Германии вырвать победу!

— Как вы себе это представляете?

— Это не мое дело, — уклонился от ответа Шольц. — В рейхе хватает специалистов по оккультным наукам. Они сумеют найти способ, как извлечь силу.

— А за силой придет власть.

— Конечно. И реванш. Великий реванш за унижение. А потом мы будем править миром. Править мудро и расчетливо, сочетая разум с железной волей.

— Железная воля — еще куда ни шло, но не разум.

— Нет, Айна, вы не правы! — Шольц разгорячился. Руки его нервно подергивались, глаза сверкали, слова вылетали изо рта сухо и отрывисто. — Власть должна принадлежать сильным. Сильным по духу. А есть ли народ более сильный духом, чем германский? Нет! Нам суждено править миром. Нам, и больше никому! Мы пройдем железной поступью от Атлантики до Урала и Индии и создадим империю, какой не знал мир! Империи Александра и Цезаря покажутся жалким удельным княжеством в сравнении с Третьим рейхом. Мы искореним варварство и гнилой либерализм. Настанет эпоха сверхчеловека. Каким представлял его великий Ницше. Вы читали Ницше?

— Не помню, — откликнулась Шева.

— Как можно не помнить Ницше! — возмутился полковник. — Как можно не помнить его слова! Сверхчеловек есть разум земли, он есть море, в нем должна погибнуть ваша великая грязь! Вот что сказал он о нас, людях будущего! И еще: я предвестник молнии, эта молния называется сверхчеловек. Мы покорим землю, океаны, поведем человечество к звездам. Мы создадим аппараты, способные проникать в чрево вулканов и преодолевать границы будущего. Вы хотели бы очутиться в будущем?!

— Сейчас — да, — честно призналась Шева, в который раз вспоминая о милом сердцу храпе Броера.

— Не смейтесь! — воскликнул полковник, решив, что мисс Лурн иронизирует. — Обладающий силой может все. А копье даст эту силу!

— Допустим, — не стала возражать Шева. — Положим, я сдержу свое обещание и проведу вас в монастырь. Как вы намереваетесь заполучить копье?

— Вы поговорите с монахами.

— Не думаю, что они согласятся расстаться с ценнейшим из своих сокровищ.

— Тогда вы предложите им деньги.

— А много?

— У меня при себе пять тысяч фунтов наличными и неограниченный кредит в Имперском банке.

— Хотите сказать, что не будете торговаться?

— Совершенно верно. Если они запросят миллион марок, они получат миллион. Десять? Я заплачу десять!

— А если сто, двести?

Шольц усмехнулся.

— Это несерьезно.

— А вдруг? А если они вообще откажутся вести разговор о продаже?

— В таком случае, как сами понимаете, у меня не останется выбора.

— Сила?

— Да, сила ради силы.

— Вы готовы пустить в ход оружие?

— Лишь в самом крайнем случае. Но если я возьмусь за него, меня не остановит уже ничто!

— И вы хорошо вооружены?

— Праздное любопытство? — поинтересовался Шольц, внимательно глядя на свернувшуюся калачиком Шеву.

— Считайте, да.

— Достаточно, чтобы разнести монастырь в клочья и не оставить даже камня на камне. И прошу учесть, мои люди, все, как один, отборные солдаты, каждый из них стоит в бою десятерых.

— Не сомневаюсь. Но надеюсь, обойдемся без крови. — Охотница зевнула. — А теперь давайте-ка спать.

Глаза полковника Шольца широко раскрылись от удивления.

— И после всего того, что я рассказал, вы будете помогать нам?!

— А почему бы и нет? Семьсот фунтов есть семьсот фунтов. И никто еще не доказал убедительно, что копье не простая палка с металлическим наконечником. Ведь так?

— Так, — ответил полковник, не до конца понимая, куда клонит Шева.

— В таком случае моя совесть перед человечеством чиста. — Шева соорудила самую очаровательную улыбку из своего арсенала. — А знаете, Шольц, что я подумала, когда вы захотели поговорить со мной?

— Что?

— Мне почему-то вдруг показалось, что вы объяснитесь мне в любви. Как жаль, что вы завели речь о своем дурацком копье!

Шева закрыла глаза и повернулась на бок. Полковник Шольц, совершенно ошеломленный, тупо взирал на девушку.

— Чудовище! — тихо прошептал немец. — Маленькое очаровательное чудовище! Господи, какое же ты чудовище!

Загасив свечу, полковник осторожно, стараясь не шуметь, вышел, оставив Шеву одну.

— Чудовище! — тихонько повторила девушка, и из глаза ее выкатилась одинокая слезинка. Шева не была чудовищем. Просто она ужасно устала за эти дни. Устала от одиночества, ей не хватало тепла, дома, храпа Броера. Она устала ждать любви. Она устала ждать объяснений в любви.

И напрасно, потому что объяснения ждали ее впереди. Ее ожидал разговор с Паулем…

Если в лощине, где остановился отряд полковника Шольца, было тихо, то на вершине над ней свирепствовал ветер. Он на невидимых крыльях слетал с ближайшего хребта и хлестал колким снегом укрывшихся за громадным валуном мужчин. Об их внешности нельзя было сказать ничего определенного. Мешковатые серые одежды, никогда не виданные в этих краях, скрывали фигуру, лицо каждого пряталось за серого же цвета маской.

Они не были местными жителями и не принадлежали к числу гостей из иных краев. Их дом отделяло от хладных гор Тибета не только расстояние, но и время, способное воздвигать преграду куда надежнее, чем расстояние. То были гости из далекого будущего, вернее, из того настоящего, которое люди, имеющие дело со временем, именовали Матрицей. Они работали на Управление Порядка того мира, который без ложной скромности называл себя Лучшим из миров или Пацифисом. Они были посланы сюда директором Управления Суртом, чтобы наблюдать за группой людей из Отражения, вот уже шестой день пробивавшихся из небольшого городка со странным названием Лхаса в еще меньшее селение с еще более странным названием — монастырь Чэньдо. Перед посланцами из будущего — их звали Кой и Буарт — была поставлена задача не спускать глаз с вышеупомянутой группы, следить за каждым их шагом и докладывать об увиденном в Управление.

Кой и Буарт добросовестно исполняли порученное им дело. Они были воспитаны Системой, ставившей во главу угла прежде всего добросовестность. Они работали на Систему и получали взамен все положенные их рангу блага: добротный дом, новенький энергомобиль, двадцать пять дней оплаченного отпуска. Каждый из них мог рассчитывать на защиту и заботу со стороны Системы. В обыденной жизни приятели как-то не задумывались над тем, насколько действенны эти защита и забота, представлявшиеся им чем-то вполне естественным, зато сейчас они воочию могли убедиться в неоспоримых преимуществах своего мира. Так как люди, за которыми агентам Управления было велено наблюдать, безмятежно спали, Кой и Буарт убивали медленно бегущее время болтовней.

— Паршиво здесь, — произнес Кой. — Дрянной мир.

То была вторая фраза, произнесенная Коем, и она в точности повторяла первую.

— Точно, — согласился Буарт. — Дикий и неотесанный.

Кой разорвал упаковку продуктового контейнера и извлек кулечек с финиками. Отправив один из них в рот, он пробормотал, с трудом проталкивая язык через сладкую вязкую массу:

— Ты только посмотри, в каких домах они живут!

— Вообще-то у них есть и получше! — возразил из чувства противоречия Буарт, в целом согласный с заявлением напарника.

— Знаю, но и те, которые получше, не вызывают у меня восторга. Подумать только, там нет ни сферовизоров, ни вакуумных панелей, ни раздвижных стен. Убожество!

— А их средства передвижения! — воскликнул Буарт.

— Подумать только, ради крупицы энергии они тратят уйму драгоценного органического сырья!

— Да уж. Не додумались даже до солнечных накопителей!

Кой смачно выплюнул косточку финика в снежную темень.

— Точно!

Он привстал и, перевернувшись на живот, припал к окуляру телеметрического прибора, мощность которого позволяла уменьшать расстояние в двести раз, не ограничивая панораму обзора.

— Ну что? — спросил Буарт, также решивший познакомиться поближе с содержимым своего продуктового пакета. — Спят?

— Да… Постой. Двое вышли к костру.

Буарт отложил в сторону пакет и привстал, обрадовавшись развлечению.

— И что они делают?

Снег, мелкий, но довольно густой, ухудшал видимость, и Кой нажал на кнопку оптимальной настройки.

— Мило беседуют, — пробормотал он, присмотревшись.

— А о чем?

— Сейчас узнаем.

Помимо изображения чудо-прибор передавал и звуки. Кой установил полную мощность, и вскоре сквозь шум пурги можно было различить слова Шевы и Пауля. Далеко не все они звучали отчетливо, но общий смысл вполне можно было понять. Кой нажал на кнопку записи — наблюдателям было велено фиксировать все, что касалось Шевы. Тем временем разговор достиг своего апогея, и приятели дружно захихикали. А когда Шева поцеловала Пауля, возбуждение наблюдателей перевалило за критическую отметку.

— Дай посмотреть! — Буарт с криком пытался добраться до окуляра, а Кой с не меньшим пылом препятствовал ему.

В конце концов каждый получил свою порцию зрелища. Потом Шева и Пауль скрылись в палатке, а приятели вернулись к своим припасам и прерванному разговору. Теперь у них появилась животрепещущая тема.

— Нет, ты видел! — не тая возбуждение, воскликнул Буарт, который уже давно украдкой заглядывался на Шеву. — Лихо она подцепила мальчишку. А инструкция такие фокусы запрещает.

— Да, за это по головке не погладят, — согласился Кой.

Но Буарту, оскорбленному в лучших своих чувствах, не хотелось ждать, когда Шеву накажут в будущем.

— Надо немедленно доложить! — потребовал он от Коя.

— Да брось ты, успеем!

— А я говорю, надо доложить. Чужая душа потемки, а душа Шевы — тем более. Вдруг она растает и проболтается обо всем третьему номеру?

— Да чепуха все это!

Но Буарт жаждал найти утешение в мести и не собирался сдаваться.

— Ты не можешь не считаться с моим мнением. Шева ставит под угрозу срыва всю операцию. Я требую доложить обо всем Сурту. Иначе… — Буарт помолчал и негромко прибавил: — Ты знаешь, что я сделаю.

Кой покосился на полуразмытого снежной пеленой приятеля. Он действительно прекрасно знал, что сделает Буарт. В Управлении поощрялись доносы сотрудников друг на друга. Считалось, что это сплачивает ряды и повышает исполнительность, а значит, служит делу. Кой не настолько хорошо относился к Шеве, чтоб наживать из-за нее неприятности. К тому же легкомысленное поведение Шевы задело и его.

— Хорошо, — решил Кой. — Свяжись с Суртом.

В отличие от Шевы наблюдатели имели в своем распоряжении хронопередатчик — довольно громоздкую штуковину, способную пронизать сигналом не только пространство, но и время. И не только хронопередатчик. Управление на совесть снабдило своих посланцев. Если Шева и люди Шольца отмеряли мили снежной пустыни собственными ногами, Кой и Буарт пользовались скиммером — недавно изобретенным и малодоступным пока приспособлением, позволяющим с легкостью перемещаться сразу в трех средах — по воздуху, по земле и по воде. У них был также стационарный излучатель — на тот случай, если придется применить силу, да еще роскошная, непроницаемая для холода палатка и куча прочих не столь значимых, но необходимых в быту вещиц. Управление позаботилось решительно обо всем, обеспечив наблюдателей калорийными пайками и навигационным оборудованием, мини-баром и даже пипифаксом. Судьба благоволила Кою и Буарту — они попали на работу в очень заботливое Управление.

Присев к скиммеру, в задней части которого был смонтирован хронопередатчик, Буарт установил связь с Управлением. Спустя несколько мгновений он, раздосадованный, вернулся к приятелю.

— Черт побери!

— Что такое? — поинтересовался Кой, не без злорадства заподозривший, что Сурт отругал не в меру ретивого наблюдателя.

— Директора нет на месте. Он в командировке.

— Значит, не судьба! — прокомментировал Кой неудачу приятеля. — Давай-ка лучше прикончим наши припасы.

С этими словами Кой потянулся к полузанесенному снегом пакету. Но исполнить свое намерение наблюдатель не успел. Едва его пальцы коснулись гладкой поверхности пластика, как из снежной завесы возник человек. Он появился внезапно и совершенно бесшумно, подкравшись, словно огромная ночная кошка. В руке незнакомца хищно блеснуло лезвие, спустя долю мгновения вонзившееся в глотку Коя. Вскрикнув, Кой рухнул навзничь, и снег под ним окрасился кровью. Рука Буарта метнулась к излучателю, но незнакомец оказался быстрее. Еще один удар — и Буарт корчился у ног нападавшего, тщетно хватая губами ускользающий воздух.

— Ослы! — пренебрежительно ругнул покойников незнакомец.

Брезгливо пихнув ногой все еще хрипящего наблюдателя, он припал к окуляру, направив прибор немного правее от лагеря. Вскоре он заметил вспышку, а некоторое время спустя обнаружил двух людей, укрывшихся под скалой. Подкорректировав звук, незнакомец внимательно вслушивался в их разговор. Губы его кривились в довольной ухмылке.

Когда же в ночной мгле опять на мгновение вспыхнуло золотистое свечение, возвестившее, что директор Управления Порядка Пацифиса отбыл в свое время, гость покинул свой наблюдательный пункт, прихватив с собой пакетик с финиками, так и не доеденный бедолагой Коем. Незнакомец любил финики — то была одна из его многочисленных слабостей. Еще он любил убивать…

Вернувшись в палатку после разговора с Паулем, Шева пребывала в полной уверенности, что ее наконец оставят в покое, что никому больше не придет в голову вытащить ее на мороз и что она сможет как следует выспаться. Но Охотница ошиблась и в первом, и во втором, и в третьем.

Едва она нырнула в спальный мешок, как нервно запульсировало запястье. Беззвучно выругавшись, девушка обулась и на ощупь отыскала полог палатки.

— Айна, куда ты?

Опять Пауль!

— Спи! — велела Шева. — Мне надо по своим делам.

Мороз встретил девушку с прежней неласковостью. Луна переместилась вправо и висела над изогнутой спиной горного кряжа, намереваясь нырнуть вниз и исчезнуть. Шева заторопилась. Ей вовсе не хотелось блуждать в кромешной темноте по камням, где можно было запросто свернуть шею. Нажатием кнопки Охотница привела в действие спрятанный в наручных часах маяк. На циферблате проступило несколько цифр — направление и расстояние. Хорошо, что связному хватило ума телепортироваться неподалеку от лагеря. Оглянувшись, дабы удостовериться, что за ней никто не следит, Шева быстро зашагала по курсу, намеченному маяком. Вскоре впереди смутно проявился серебристый силуэт. Очевидно различив Шеву, посланец двинулся навстречу.

— Привет, Шева.

— Какая честь! — шепотом воскликнула девушка, узнав по голосу Сурта. — Я польщена таким вниманием к моей скромной персоне…

Сурт негромко рассмеялся, обдав Шеву рвотным запахом.

— Ты неисправима. Все паясничаешь!

— А что со мной станется?

— Что ты узнала? — Сурт быстро положил конец словесной перепалке и перешел к делу.

— Пока ничего определенного.

— Арктур никак не давал о себе знать?

Охотница покачала головой.

— Нет. Он затаился.

— Но ты считаешь, он среди этих людей?

— Думаю, да.

— Что ж, так даже проще. Держи. — Рука Шевы ощутила прикосновение чего-то твердого.

— Что это? — спросила Шева, прекрасно зная ответ.

— Излучатель.

— Зачем? У меня уже есть один.

— Не стоит рисковать. Сейчас мы спустимся в лагерь и уничтожим Арктура.

— Но как ты узнаешь, кто из них Арктур?

Шева почувствовала, что Сурт ухмыляется. Таким она его ненавидела.

— Какая разница? Жизнь десятка людей, тем более из прошлого, не стоит ровным счетом ничего в сравнении с судьбою мира.

— Но эти люди ни в чем не повинны! — напомнила Шева.

— Какая разница? — повторил Сурт.

Прекрасно зная, что взывать к совести директора Управления бесполезно, Шева решила воззвать к его здравому смыслу — прием, не однажды оправдавший себя.

— А возможные изменения на Отражениях? Ты забыл про них?!

— Их почти не будет. У этих людей нет судьбы. Всем им предстоит умереть через день. Так что, как видишь сама, ничто не меняется.

— Мне не нравится твое решение! — твердо сказала Шева.

Она знала, что Сурту наплевать на ее мнение, но ей было известно и то, что директор Управления имеет привычку переубеждать несогласного с ним. Такова была одна из слабостей Сурта, и Шева нередко пользовалась ею. Так и вышло. Придав голосу доверительные нотки, Сурт спросил:

— Почему? Ты стала сентиментальной? Или, быть может, ты не отдаешь себя отчета, сколь высока ставка в этой игре?

— Я все прекрасно понимаю, но то, что ты задумал, мне не по душе, — упрямо повторила Охотница. — Мы не вправе распоряжаться по собственному усмотрению судьбой людей из Отражения!

— Им все равно предстоит умереть!

— Пусть даже так. Всем нам предстоит умереть. Это не довод.

— Дура, они умрут через день! — со злобой процедил Сурт.

Шева давно не видела директора Управления таким разъяренным. Но и она могла показать коготки.

— Но этот день они вправе прожить! Не думаю, что Конгресс одобрит твои действия!

— Ты хочешь сказать, что доложишь обо всем Конгрессу?!

— Именно. И ты знаешь, что я сделаю это!

Сурт ответил не сразу. Какое-то время он нерешительно топтался на скрипящем снегу, искоса поглядывая на Шеву. Но та была настроена решительно, а Сурту было известно, как опасно дразнить Шеву, когда она закусила удила.

— Ладно, будь по-твоему. — Забрав протянутый Шевой излучатель, Сурт сунул его в карман комбинезона. — Сдается, кто-то из этих парней тебе небезразличен. Я ошибаюсь?

Шева пожала плечами.

— Какая разница! — ответила она словами Сурта.

— Никакой, если не считать, что своим упрямством ты даешь Арктуру шанс.

— Если бы я была уверена, что он действительно среди этих людей, я не задумываясь согласилась бы с твоим планом. Но у меня нет абсолютной уверенности.

— Где же в таком случае он? — спросил Сурт, обращаясь скорее к себе самому, чем к Шеве. — Мы следим за этим районом день и ночь и не зафиксировали перемещений ни во времени, ни в пространстве.

— Можно допустить, что он следует за нами.

— Исключено. Наши люди контролируют ситуацию. Кроме вас здесь никого нет.

— Ты хорошо знаешь Арктура? — Шева с усмешкой посмотрела на Сурта.

— К чему подобный вопрос?

— А к тому, что человеку, сумевшему сбежать из самой охраняемой в мире тюрьмы, не составит особого труда провести ваших ослов из наружного наблюдения.

Сурт не обиделся. Он знал цену каждому из своих сотрудников, и цена эта была разной.

— Что ж, здесь есть резон. Считай, что ты убедила меня ступить на стезю гуманизма.

— Я счастлива.

Судя по всему, Сурт не разделял ее чувств, но связываться с Шевой не желал.

— В таком случае возвращаемся к первоначальному плану. У меня есть дополнительная информация, но она, к сожалению, касается лишь полковника и его людей. На шерпов у нас ничего нет, но, возможно, завтра кое-что появится.

— Завтра мы будем в монастыре.

— Придется повременить. Мы подготовили новый маршрут, который займет лишний день. Ты сильно устала?

— Выдержу.

— В таком случае будем надеяться, что к завтрашнему вечеру мы сможем сообщить тебе кое-что новенькое. А пока попытайся вычислить Арктура с помощью тех сведений, какими располагаешь.

— Только этим и занимаюсь. Но Арктур просто так себя не выдаст.

— Знаю. Вот, держи. — Сурт передал Шеве металлическую горошину, которую надлежало вставить в ухо. — Если появится что-нибудь новое, я немедленно свяжусь с тобой. А теперь мне пора. Прощай. — Сурт легонько хлопнул Шеву по плечу.

— Прощай, — ответила она.

Директор Управления сделал шаг назад. Сверкнула вспышка, и фигура Сурта растаяла в золотистом столбе, оставив после себя лишь два отпечатка ног на снегу да запах озона. Какое-то время Шева глядела на его следы, потом повернулась и побрела к палатке, катая между пальцами металлическую горошину.

У остывшего костра сидел Пауль…

Как и требовал Сурт, Шева устроила так, что до монастыря Чэньдо путешественники добрались лишь на второй день после памятной ночи, полной разговоров, признаний, тайных встреч и невидимой смерти. Новое утро приветствовало путешественников ярким солнцем, а к полудню они, наконец, достигли желанной цели. Шева с облегчением вздохнула, когда за очередным перевалом появился сверкающий под солнечными лучами золоченый лепесток храма, а ее спутники разом повеселели. Прунц и его приятель, начисто позабыв о ругательствах, какими награждали Шеву накануне, принялись осыпать ее комплиментами, на лице полковника появилась улыбка, даже Раубен выглядел слегка смущенным, словно хотел попросить прощения у хрупкой проводницы, но до извинений так и не снизошел.

Караван спустился по тропе в ущелье. Здесь полковник велел сделать привал, дабы передохнуть перед последним подъемом. Запылал костерок, освобожденные от поклажи яки принялись разрывать копытами неглубокий снег в поисках чего-нибудь удобоваримого. Люди расселись на тюках, давая отдых утомленным ногам. Так уж вышло, что рядом с Шевой оказались полковник Шольц и Пауль. Какое-то время мужчины искоса поглядывали друг на друга, потом Шольц не выдержал.

— Пауль, мне кажется, тебе следует сходить за хворостом для костра. — Юноша открыл было рот, но полковник не позволил ему вымолвить и слова. — А я пока, с твоего позволения, переговорю с мисс Лурн. Нам надо кое-что решить.

Пауль насупился и вопросительно посмотрел на Шеву. Та лишь пожала плечами — что поделаешь. Помрачнев лицом, Пауль поднялся и направился к ближайшему склону.

Теперь Шева и полковник остались наедине. Все прочие участники экспедиции расположились чуть поодаль и не могли помешать разговору.

— Должен извиниться перед вами, Айна, — вполголоса произнес Шольц, пододвигаясь поближе к Шеве.

— За что?

— Вчера мне вдруг показалось, что вы обманули меня и не знаете дороги.

— Просто я неверно рассчитала расстояние.

— Теперь я вижу это. И потому приношу официальные извинения за себя и своих людей. Они вели себя непозволительно.

— Право, они не виноваты. Откуда им знать, что я понимаю все, о чем они говорят между собой.

Полковник усмехнулся.

— Это так, но тем не менее…

— Я принимаю ваши извинения, господин Шольц, — подвела итог Шева.

— Вот и хорошо. Дабы загладить свою вину, я сделаю вам небольшой… Geschenk[16].

— Подарок? — переспросила Шева, не до конца уяснившая смысл произнесенного Шольцем слова.

— Вот-вот, подарок. Это не кольцо с бриллиантом и не колье, которых вы, безусловно, заслуживаете. Это всего лишь…

Полковник извлек из кармана и протянул сверток, развернув который Шева обнаружила финики.

— Спасибо! — протянула она почти растроганно.

Она обожала финики. Но как об этом догадался полковник? Привычки и маленькие слабости Шевы хорошо знал Арктур. Здесь было над чем подумать. Шева с удовольствием надкусила финик и выплюнула на снег небольшую продолговатую косточку. Полковник вежливо улыбнулся и решил, что на этом с извинениями можно покончить.

— А теперь нам надо обсудить, как следует вести себя в монастыре. Вы еще не передумали помогать мне?

— Нет.

— Отлично! В таком случае я прошу вас высказать свои соображения.

Шева ожидала, что у нее спросят совета, и была готова дать его. Давать советы — занятие удобное в том отношении, что можно попытаться навязать свой план действий и подтолкнуть Арктура на роковой шаг. Именно так Шеве удалось поймать его, устроив все таким образом, что Арктур играл в ее игру, думая, что играет свою.

Охотница принялась поучать полковника не без апломба, на который она, по собственному мнению, имела право.

— Для начала не следует торопить события. Восток не терпит спешки. Я представлю вас как ученого, интересующегося историей Гэлугба. Думаю, это расположит монахов к гостям, и они позволят ознакомиться с сокровищами монастыря, как некогда позволили это моему отцу.

— Сколько это займет времени?

— Трудно сказать определенно, но уж точно не один день.

— Хорошо бы управиться поскорее. Меня ждут в Берлине.

— Куда торопиться, полковник? — фамильярно протянула Шева. Она знала причину спешки. Гостье из будущего было известно, что через месяц-другой должна была начаться самая кровопролитная война, какую только знала эпоха дикости. Шольц наверняка был посвящен в замыслы своих вождей и уж тем более наверняка знал сроки, но раскрывать тайну девчонке-переводчице, к тому же не вызывающей особого доверия, не собирался.

— Начальство всегда торопит, — уклончиво сказал полковник.

— Прекрасно понимаю вас, но спешка только повредит делу. Пройдет какое-то время, думаю недолгое, и монахи допустят вас сначала в книгохранилище, а потом и в тайные кладовые. Они очень честолюбивы, и на их честолюбии нетрудно сыграть. Только надо быть осторожным и не форсировать понапрасну события.

— Согласен, не будем спешить. По крайней мере, насколько это возможно. Итак, вы представите меня Далай-ламе, и нам позволят остановиться в монастыре. Я правильно понял?

— Не Далай-ламе, — поправила Шева. — Он слишком мал. Все вопросы решают лица из его окружения. А в остальном все правильно. Монахи нас примут, даже если мы придемся им не по душе. Они никогда не откажут в приюте страннику.

— Мы должны как-то расплатиться за гостеприимство?

— Вообще-то это не принято, но если вы пожертвуете что-то на нужды монастыря, полагаю, вашу щедрость оценят, что облегчит взаимопонимание. Но сумма не должна быть чрезмерной, иначе, может статься, эффект будет обратным.

— Сколько?

— В пределах сотни-другой фунтов. Этого будет вполне достаточно и не вызовет кривотолков.

— Хорошо, остановимся на двух сотнях. Будем надеяться, они помогут подружиться с настоятелем, и тот позволит осмотреть сокровища монастыря. А если он не покажет копье? Может такое случиться?

— Да, — подтвердила Шева. — Мой отец, например, так и не увидел копья, хотя Далай-лама Агван-лобсан-тубдэн-джамцо и сказал ему, что оно существует и находится в одном из тайников.

Пальцы полковника нервно затеребили опушку рукава.

— Как быть в таком случае?

— Полагаю, здесь есть резон сыграть в открытую, испросить для начала разрешение посмотреть на копье, а уж потом попытаться приобрести его. Но не предлагайте сразу крупных сумм. Монахи плохо представляют себе истинную ценность денег. Попробуйте для начала убедить монахов, что вами движут самые благие намерения.

— И они поверят мне?

Охотница засмеялась, продемонстрировав острые зубки.

— Найдите веские доводы. Но я бы не поверила.

— Ладно, — протянул Шольц, — попробую их убедить. А если это не удастся, что тогда?

— Тогда вам следует позабыть, что вы ученый, и действовать, как подобает солдату. И если повезет, вы получите копье. Ну а если нет, навечно останетесь в этих горах.

Шольц попытался принять слова Шевы бесстрастно, но узкие губы его все же дрогнули, выдав волнение.

— Вы говорите об этом так спокойно, словно вас ожидает иная судьба.

Шева кокетливым движением поправила съехавшую набок меховую шапочку.

— А мне нечего бояться. Монахи могут обвинить меня лишь в том, что я привела вас. Но ведь я не знала, с какими целями вы, господин Шольц, шли в монастырь Чэньдо! Потом, не в их правилах причинять вред женщине.

— Вижу, Айна, вы все здорово продумали! — процедил полковник.

— Иначе и быть не может, дорогой Отто фон Шольц! — не стала отрицать Шева. — В противном случае я была бы давно мертва. Горы не любят тех, кто действует наудачу. К таким горы жестоки. Здесь, чтобы выжить, нужно вымерять каждый шаг.

Шольц кивнул, признавая правоту слов Шевы, и скосил глаза на приближающегося Раубена. Понизив голос, он шепнул:

— Ни слова при нем!

Шева и не собиралась откровенничать с Раубеном, который вызывал у нее не только антипатию, но и определенные опасения. Раубену, напротив, хотелось узнать, о чем беседуют аристократ Шольц и азиатка. Ради этого он даже готов был пойти на кое-какие жертвы, а именно извиниться перед Шевой за свое непочтительное поведение.

— Не возражаете, господин полковник?

Раубен вопросительно посмотрел на Шольца. Тот махнул рукой — садитесь. Не спуская настороженных колючих глаз с Шевы, Раубен устроился на одном из тюков и закурил.

— Вынужден признать, дорогая фрейлейн, вы оказались куда лучше, чем я думал.

— Это свойство многих мужчин — недооценивать, — быстро откликнулась Шева. — Сильных мужчин! — сама не зная зачем, прибавила она.

Раубен ощерился в довольной ухмылке. У него были прокуренные зубы, большие и крепкие, словно у жеребца. Такими зубами можно перегрызть не только кость, но и металлический прут.

— Вы правы. Вы хорошо знаете людей. Я бы хотел извиниться за невольную грубость.

— Пустяки, — с необъяснимой для самой себя легкостью простила его Охотница.

Заместитель Шольца кивнул, словно бы подтверждая, что и не ждал другого ответа. Затем он кашлянул и покосился на своего командира. Но полковник молчал, а непроницаемое холеное лицо ровным счетом ничего не выражало. Раубен был далеко не глуп, он понял, что ему здесь не очень-то рады.

— Надеюсь, я не помешал вашей беседе?

— Нет, — сухо ответил Шольц. — Мы обсуждали план действий в монастыре.

— И что же?

— Попытаемся уладить дело миром.

— Это неразумно, господин полковник… — осуждающе протянул Раубен.

Шольц наконец не сдержал себя и довольно резко оборвал подчиненного:

— Позвольте мне самому решать, что разумно, а что — нет. Мне известна ваша любовь к громким эффектам, но поверьте, дорогой друг, будет лучше, если мы овладеем копьем без лишнего шума. Не забывайте, что нам еще предстоит обратный путь, и далеко не все страны будут смотреть сквозь пальцы, как мы возвращаемся с копьем Лонгина!

Раубен со снисходительной дерзостью похлопал полковника по колену.

— Вы правы, командир. Мы уладим все миром. Не буду мешать вам.

С этими словами Раубен поднялся и пошел прочь. Полковник резким движением отряхнул колено, к которому прикоснулся Раубен. На лице его проступила брезгливость, можно было подумать, что Отто фон Шольц стряхивает с себя омерзительное насекомое — паука или таракана.

— Скотина! — пробормотал он, покосившись на Шеву.

Охотница сделала вид, что не расслышала. Полковник улыбнулся, но улыбка вышла натянутой.

— Как я понимаю, мы все решили.

— Да, — подтвердила Шева.

— Сначала переговоры, потом — война!

— Совершенно верно.

— Пусть будет так! — подвел черту полковник. Он поднялся. — Собирайтесь, мисс Лурн. Еще один бросок — и мы достигнем цели.

Еще раз улыбнувшись, полковник отправился проследить за сборами. Едва Шольц оставил Шеву, как к ней подсел Пауль. Девушка улыбнулась.

— Ну как, ты нашел дрова?

— Откуда им здесь взяться? Мы пользуемся аргалом.

— Так стоило ли с таким упорством лазить по камням?

Пауль криво усмехнулся.

— Но ты ведь слышала приказ полковника!

— Ему надо было остаться наедине со мной, а ты никак не хотел понять этого.

Юноша засопел. Шева скосила глаза и увидела, что он играет желваками.

— Между тобой и Шольцем что-то есть?

— О чем ты? — Шева прекрасно знала, о чем идет речь, но она была женщиной, а в таких случаях женщина просто обязана играть роль наивной простушки. Таковы неписаные правила женского кокетства.

— Ты любишь полковника?

Подобное предположение вызвало у Шевы искреннее негодование.

— Вот еще!

— А он тебя?

— Может быть. Но какое это имеет значение?

— Я убью его, если он полезет к тебе!

Ого! Широко распахнув глаза, Шева одарила Пауля внимательным взглядом. Так бы повел себя Арктур. Он ни за что не согласился бы уступить. Арктур всегда был только первым.

— Он не полезет, успокойся.

Но Пауль не собирался успокаиваться.

— Думаешь, я не вижу, как он смотрит на тебя?

— Да? — заинтересовалась Шева. По правде говоря, она ничего подобного в поведении полковника не замечала.

— Он женат. Он поиграет с тобой, а потом бросит.

Что ни говори, а мужская ревность приятна сердцу женщины не менее, чем женская мужскому. Шева внезапно ощутила прилив бодрости. Усталость испарилась, будто ее и не было. И она была благодарна Паулю за маленькое чудо.

— Не волнуйся, малыш, — шепнула она, многозначительно подмигнув юноше, — мне плевать на полковника, я люблю только тебя.

— Правда? — по-мальчишески обрадовался Пауль.

Шева кивнула и прибавила:

— Но об этом мы поговорим с тобой завтра.

Завтра, по уверению Сурта, все будет кончено…

Гости — не редкость в монастыре Чэньдо. Каждый год тысячи и тысячи паломников приходят сюда, чтоб лицезреть великого Далай-ламу, живое олицетворение истины, открываемой Учением. Однако в большинстве своем они являются жителями Вершины мира[17]. Гости из далекой Европы редки, они привлекают особое внимание. Тем более если пришельцев семеро и среди них есть женщина…

Настоятель Агван-лобсан был извещен о появлении семи белых людей, едва экспедиция Шольца вошла в ворота монастыря. Новость принес лично брат Цхолсу-лобсан, которого известили младшие братья. Все было именно так, как предупреждал незнакомец, растворившийся в пламени. Агван-лобсан задумался, чувствуя на себе вопрошающий взгляд брата, после чего решил:

— Размести их покуда в гостевых покоях, но по одному. Возможно, у них нет дурных намерений. А если и есть, то лучше выждать, пока они сами не проявят враждебность к Мудрейшему.

— Ты прав, брат, — согласился Цхолсу-лобсан.

Прибывших поселили в тесных мрачных кельях, более похожих на тюремные камеры. Двери покоев выходили в единый коридор, в конце которого заняли пост два брата не самого тщедушного вида. Один из них не расставался с копьем, похожим на ритуальную игрушку, но достаточно острым, чтобы пропороть брюхо, второму доверили смертоносное оружие, извергающее металлические комочки. Оно было столь мало, что брат сумел без труда спрятать его в складках своего одеяния. Вскоре один из стражей донес Агван-лобсану, что гости просят о встрече с одним из отцов. Настоятель кивнул в знак согласия, он ожидал подобной просьбы.

— Передай им, что я приму их. Приведи их в малую залу.

Младший брат многозначительно улыбнулся. Он был посвящен во многие тайны и знал, что малая зала очень удобна для приема нежеланных гостей — в нишах вдоль ее стен могли укрыться воины.

Цхолсу-лобсан выделил для этой цели десять своих самых надежных людей, одинаково хорошо владевших как копьем, так и пистолетом или винтовкой. Они заняли места в потайных нишах прежде, чем появился брат, приведший с собой троих чужаков — двух мужчин и женщину, о которой предупреждал таинственный незнакомец, исчезнувший в пламени. После обмена приветствиями и взаимного представления Агван-лобсан поинтересовался:

— Что привело вас в нашу скромную обитель?

Ответила Шева. Хоть полковник Шольц и владел языком цзанба, но познания его оставляли желать лучшего. Потому было решено, что вести переговоры будет Шева.

— Мы пришли увидеть великого и мудрого Лoзон-дантзен-джамцо-нгванга.

— Откуда иноземцам известно о мудрости Учителя?

— Земля полнится слухами, — туманно ответила Шева.

Монах изобразил подобие улыбки. Серьга с бирюзой в правом ухе его дрогнула в такт улыбке.

— Мне приятно слышать это. Позвольте узнать, из каких краев вы держите путь.

— Эти люди пришли из далекой страны, именуемой Германия. Моих спутников зовут Шольц и Раубен. — Шева поочередно указала на полковника и его помощника. — Мое имя — Айна Лурн. Я живу здесь, неподалеку, в славном городе Лхаса.

— Я слышал об этой стране, — кивнул монах. — Но что делает среди народа пеба белая женщина?

— Я дочь мудрого Лурна, не раз бывавшего в вашей обители.

Отец Агван-лобсан задумчиво посмотрел на Охотницу.

— Я помню достойного Лурна. Но ведь он умер?

— Да, отец погиб в лавине, — кивнула Шева.

— Я помню и тебя, — так же задумчиво прибавил монах. — Ты была здесь.

Шева улыбнулась. Ее «узнали» в монастыре — о лучшей удаче нельзя было и мечтать. Теперь полковник и его люди удостоверятся, что Шева — действительно та, за кого себя выдает. А значит, в этом убедится и Арктур, кем бы он ни был.

— Да, я бывала здесь, достойный отец, — подтвердила Шева. — И мне кажется, я помню вас.

— Очень может быть, — вежливо улыбнулся монах, хотя впервые видел девушку, стоявшую перед ним. — Так говорите, вы желаете видеть Мудрейшего?

— Да. И еще господин Шольц хотел бы, если это возможно, передать дар вашей обители.

— Похвальное желание, — откликнулся монах. — Какой дар?

— Немного денег, на них вы сможете приобрести необходимые вещи у белых людей.

— Они нам не нужны! — Голос монаха обрел резкие нотки.

— Вы можете купить одежду и угощение для гостей монастыря, — ответила Шева, заранее проинструктированная на случай возможного отказа. — Полагаю, это не противоречит Учению.

— Нет, — согласился Агван-лобсан. — Хорошо, мы примем дар.

Шева перевела взор на полковника, тот с готовностью шагнул к монаху, но Агван-лобсан остановил его, протестующе выставив перед собой руки.

— Не мне. Я не прикасаюсь к презренным кружочкам, дарующим власть и силу. Этим займется брат-казначей.

Шольц, уловивший смысл его слов, отступил.

— Еще я хотела бы попросить вас, отец, об одной услуге.

— Я весь внимание, — ответил монах, пряча за улыбкой настороженность.

— Господин Шольц — ученый. Как и мой отец, он хочет понять Учение. И он покорнейше просит вас предоставить ему возможность ознакомиться с книгами, хранящимися в монастыре.

— С книгами? И все?

— Да, — подтвердила Шева. Она хотела было добавить, что полковник желает увидеть сокровища монастыря, но в последний миг передумала. Подозрительные нотки, скользнувшие в голосе отца Агван-лобсана, смутили девушку.

— Хорошо, я думаю, Мудрейший допустит вас к нашему хранилищу мудрости. Вы увидите «Маника-бум» и «Катандэнга», «Вайдупья Карпа» и «Пабо Цунлаг-пхрэнгба»[18]. — Монах вопросительно посмотрел на девушку, словно желая сказать: это все?

Шева поклонилась, давая понять, что разговор окончен. Агван-лобсан пребывал в легком недоумении. Вопреки его ожиданиям, гости не изъявили желания осмотреть монастырскую сокровищницу. Это было странно. Но монах ничем не выдал своих чувств. Одарив Шеву и ее спутников привычной равнодушной улыбкой, монах кивнул поджидавшему у дверей брату:

— Проводи гостей в их покои.

На этом аудиенция была закончена. Шева и Раубен возвратились в свои кельи, а полковник был препровожден к казначею, где и расстался без особой охоты с двумястами фунтами. Покончив с этим делом, Шольц вновь отдал себя в распоряжение проводника-монаха, и тот отвел его в гостевые покои. Однако вместо того, чтобы отправиться в свою комнату, полковник постучался к Шеве. Не дожидаясь ответа, он вошел.

— Какого черта, Айна?

Шева изобразила удивление, ей стоило немалых усилий утаить усмешку, готовую распуститься на губах.

— Что вы имеете в виду?

— Почему вы не спросили о копье?

— Еще не время.

— Разве я не говорил вам, что спешу?

— Ваше дело не относится к разряду тех, в которых нужно спешить.

Шольц одарил Шеву пристальным взглядом.

— Я никак не могу избавиться от странного чувства, что вы ведете какую-то игру. И я никак не могу понять цель вашей игры. Если поначалу я полагал, что вы имеете отношение к разведке, то теперь мне кажется, что это не так. Я ошибаюсь?

— Возможно, нет.

— Так чего же вы хотите?

Шева медленно покачала головой.

— Это не имеет отношения к вашему делу. У каждого из нас — у вас и у меня — своя задача. Тем более, что вы все равно мне не поверите.

— А вы попытайтесь!

Поискав глазами по комнате, полковник нашел небольшой, обтянутый кожей табурет и уселся на него. Шева задумалась. Она еще сомневалась, стоит ли раскрывать перед полковником все свои карты. Шольц был достаточно умен и решителен, чтобы принять правду. Но с другой стороны, Шева не была до конца уверена, что под маской Шольца не прячется Арктур. Вот уж посмеялся бы Арктур, начни она с ним откровенничать! Шева даже улыбнулась своей мысли.

— Хорошо, я попытаюсь. Но сначала ответьте на один вопрос.

— Я готов.

Охотница сделала вид, что задумалась, после чего резко бросила:

— Как звали щенка, которого подарил вам в детстве отец?

— Иоганн, — незамедлительно ответил Шольц. — Я дал ему имя дяди, с которым мы не ладили. Это была маленькая месть. Но почему вы спрашиваете?

— Я хотела удостовериться, действительно ли вы тот самый полковник Шольц.

— Что значит — действительно ли я Отто фон Шольц? Конечно я Отто фон Шольц. Я — есть я. — Слова Шевы повергли полковника в недоумение, и он почти запутался. — Я Отто фон Шольц.

— Теперь я убедилась в этом. — Действительно, теперь у Шевы не оставалось никаких сомнений относительно личности полковника Шольца. Ответ полковника полностью соответствовал информации, полученной накануне от Сурта. Шеве были известны и другие детали, о которых Арктур не мог знать ни в коем случае. Даже замысли он свой дьявольский план задолго до ареста и соверши не одно путешествие в прошлое, он вряд ли смог бы получить информацию о том, как звали умершего в младенчестве брата Нойберта, любимую тетку Раубена или собаку Шольца. Каким бы гением он ни был, он не мог разузнать заранее все эти детали. Это было не по силам одному человеку, к тому же не отличающемуся чрезмерной дотошностью. Арктур был гениальным стратегом. Такие планируют операции и с блеском осуществляют их, осуществляют быстро, несколькими стремительными ударами. В таких случаях он бывал неуязвим. Если же схватка затягивалась и в действие вступали иные факторы, определяемые объемом информации, и в первую очередь терпением, Арктур мог проиграть. Он был менее силен в позиционной войне, затяжной и утомительной. Он был блестящим авантюристом, а авантюриста определяют прежде всего стремительность, решительность, натиск. Там, где требовались обстоятельность и терпение, Шева чувствовала себя сильнее Арктура. Именно потому она согласилась с планом Сурта и затягивала время, ведя караван окольным путем. Время всегда на стороне терпеливых.

— Что вы молчите, мисс Лурн?

Шева заставила себя очнуться от раздумий.

— Я размышляла. Хорошо, полковник, давайте начистоту. Я вовсе не мисс Лурн.

— Я догадывался об этом.

— Не думаю, что ваши догадки заходили так далеко. Я не шпионка, но и не безобидная переводчица. Я прибыла из будущего.

Как и предполагала Шева, полковник Шольц не замедлил скептически ухмыльнуться.

— Чрезвычайно интересно! Вы отказываетесь поверить в историю с копьем, но, по-моему, она куда правдоподобней вашей.

— Вот как? Ну что ж… — Охотнице сразу расхотелось откровенничать.

— Вы обиделись, Айна? — забеспокоился Шольц.

— Ничуть.

Но полковник посчитал, что Шева обиделась.

— Ну хорошо, допустим, я вам поверю. Хотя это звучит слишком невероятно. Что вам в таком случае нужно? Копье?

— Нет.

— А я полагаю, копье! Вы хотите помешать нам выиграть войну! — Лицо Шольца нервно перекосилось, голос сорвался на крик.

— Не сходите с ума, полковник! — прикрикнула Шева. — Зачем оно мне? Прошлое надо менять лишь тогда, когда хочешь изменить настоящее, то есть будущее в вашем понимании. Настоящее, в котором живу я, прекрасно, и мне незачем что-либо менять. Так что воюйте сколько влезет! Все равно вы проиграете!

— Несмотря на копье?

— Да, даже несмотря на копье.

Голос Шольца потух, словно задутый вихрем огонь.

— Точно?

— Точнее не может быть, — ответила Шева, прекрасно понимая чувства полковника.

— И ничего нельзя поделать?

— Нет.

Полковник задумался.

— А я? — спросил он после долгой паузы. — Что будет со мной? Что будет со всеми нами?

— Вы все умрете, — честно ответила Шева. — И я не в силах вам помочь. Это уже история, а историю, увы, не перепишешь набело.

Губы Шольца тронула грустная улыбка. Охотница осторожно залезла в его сознание и не обнаружила там страха.

— Подумать только, я уже история! — В глазах полковника сверкнул огонек. — Но это нелепость! Я — часть настоящего! Как я могу быть прошлым?! Я не верю вам, Айна!

Шева не стала спорить.

— Ваше право, полковник.

— Да, это мое право! — с вызовом подтвердил Шольц. — Мы договорились, что вы будете работать на меня. Поэтому вы должны выполнять мои распоряжения. Сегодня уже поздно, но завтра вы переговорите с этим монахом и сообщите ему мою просьбу о копье. Я хочу увидеть его и купить, если оно подлинное! Или отнять! И не смейте возражать!

— Пусть будет по-вашему, полковник! До завтра!

— Да, до завтра, — ответил Шольц, вставая.

Завтра должно было стать последним днем…

Мир монастыря был скуп и аскетичен, но даже самая суровая аскеза предполагает пусть крохотное, тайное послабление. Таким послаблением в монастыре Чэньдо был сад в несколько десятков низкорослых деревьев и кустов между восточной стеной и строениями. Дабы не совращать мирской суетностью устремленные к высшей истине души монахов, сад располагался в низине и был укрыт от посторонних взглядов довольно высокой, сложенной из грубо отесанных камней стеной.

Туда и направилась Шева после беседы с полковником Шольцем. Она не без оснований полагала, что Сурт пожелает связаться с ней, а лучшего места для встречи придумать было нельзя. Но не успела девушка устроиться у струящегося из-под корней старого дерева родника, как невдалеке послышался зовущий голос:

— Айна!

Это был Пауль. Свидание с пылким влюбленным не входило в планы Охотницы, и потому она долго колебалась, прежде чем решила откликнуться.

— Я здесь!

Спустя мгновение быстрые шаги дробно застучали по вымощенной камнем дорожке.

— Как хорошо, что я нашел тебя! — с улыбкой воскликнул юноша, подбегая к Шеве. — Я видел, как ты вышла из покоев, но потом потерял тебя из виду. Но мне отчего-то подумалось, что ты придешь сюда.

— Ты не ошибся! — улыбнулась Шева, надеясь, что улыбка выйдет не слишком натянутой.

Должно быть, ее надежда не сбылась, потому что глаза Пауля вдруг стали настороженными.

— Что ты здесь делаешь? Я не помешал тебе?

— Я хочу… я хотела побыть одна, — быстро поправилась Шева. — Но ты мне не мешаешь.

— Ты уверена? Я могу уйти!

Шева помотала головой.

— Нет, ты мне действительно не мешаешь. Просто я соскучилась по зелени. В горах ее нет, а я люблю деревья и цветы.

— А какие цветы ты любишь больше всего?

— Рогла… — не задумываясь вымолвила Шева, но тут же осеклась, не закончив слова. Пауль никогда не видел рогладов, их вывели за пределами его жизни. — Розы.

Юноша не обратил внимания на ее оплошность.

— Я тоже люблю розы! Но только когда они без шипов!

— Я тоже, — согласилась Шева. Роглады как раз и были хороши тем, что не имели колючек.

Пауль искоса посмотрел на Охотницу.

— Красные розы — символ любви, — прибавил он.

— Вот как? Я не знала.

Шева попыталась улыбнуться, но вместо улыбки вышла вымученная гримаса. Охотница устала, ей хотелось побыть одной. Она никогда не отличалась излишней вежливостью и в иной ситуации просто велела бы этому юнцу оставить ее в покое, но сегодня… Сегодня у Шевы не поворачивался язык прогнать Пауля: приближалось завтра, за которым его ждал только мрак небытия.

Пауль искоса смотрел на Шеву, та же следила за мельтешением водных струй, выбивавшихся из-под осклизлых зеленоватых корней.

— Айна, я люблю тебя, — тихо сказал юноша.

Оторвав взор от родника, Охотница подняла глаза на юношу.

— Я знаю.

— А ты?

— Что я?

— Как ты относишься ко мне?

Вопрос заслуживал насмешливой ухмылки, но Шева заставила себя тепло улыбнуться.

— Ты мне симпатичен.

— И только?

— Поверь, это немало. Есть лишь несколько человек, которые мне действительно симпатичны. Ты — один из них.

— Но это еще не любовь.

— Назови это прологом любви.

Нервно сорвав тонкий стебелек травы, Пауль сунул его в рот.

— Странно. Я всегда мечтал влюбиться, но все как-то не получалось. И вот любовь пришла ко мне здесь, на краю земли.

— Судьба. — Шева помолчала, после чего философски заметила: — Любовь… А что такое любовь?

— Самое светлое из чувств! — немедленно, словно давно заготовил ответ, выпалил Пауль.

— Возможно. Но это чувство очень сильное, и поддаваться ему опасно.

— Опасно? Почему?

— Чувства заставляют забыть о долге.

— Разве это плохо?

Охотница искренне удивилась.

— Вот уж не ожидала услышать подобные слова от солдата!

— Солдат, между прочим, тоже человек!

— Не спорю. Но человек, давший присягу. А потому для него на первом месте — долг!

— Но если любовь сильнее?

— Не давай чувствам завладеть собой. Прежде всего долг, а уж потом любовь.

— Как делаешь ты?

Вопрос походил на ловушку, и Шева ускользнула от прямого ответа с грацией лани, прыжком перелетающей через натянутую через тропу сеть.

— Мне незачем ставить долг выше чувства. Я никому ничем не обязана настолько, чтобы считать это долгом. Но будь я на твоем месте, долг значил бы для меня больше, чем любовь.

— Но это несправедливо! — горячо воскликнул юноша.

— Зато целесообразно. Все остальное — романтика.

— В твоих устах «романтика» звучит почти ругательством!

— Нет, я не против романтики, но сначала должно быть дело. И потом, что такое любовь? Просто расположенность к человеку противоположного пола, если речь идет о традиционной любви. И расположенность эта обусловлена не порывами души, а набором вполне материальных факторов: наследственностью, запахом, зрительными и слуховыми раздражителями. Наш мозг перерабатывает все эти сигналы и создает некий образ, который мы называем предметом любви.

— Все то, что ты сейчас сказала, — чушь!

В голосе юноши звучал гнев. Шева с любопытством посмотрела на него.

— Почему же?

— Как можно объяснять высшее чувство какими-то зрительными и слуховыми, как их…

— Раздражителями, — подсказала Охотница.

— Да, раздражителями! При чем здесь запах, наследственность и тому подобное? Разве сын непременно должен влюбиться в женщину, похожую на его мать?

— Такое случается, и нередко.

— В таком случае спешу разочаровать тебя! Ты совершенно не похожа на мою мать!

— Дело не только во внешности. Играет роль полный набор свойств: внешность, голос, запах, фигура. Именно это делает просто смазливую девушку привлекательной для большинства мужчин. Не ослепительная красота, не божественный голос, не совершенная фигура, а нечто среднее. По той же причине и я нравлюсь тебе, хотя красавицей меня не назовешь, а голос не чарует, как пение сирен.

— Чепуха! Ты красива!

— Не более чем многие другие женщины.

— Ты очень красива! — упрямо повторил Пауль.

Шева вздохнула.

— Ладно, не будем спорить. Пусть будет по-твоему. А что касается любви, то давай отложим наш разговор. Прежде всего долг, а потом найдется время и для слов любви. Хорошо?

Пауль кивнул. Шева видела, что он не согласен с нею, но не хочет спорить из опасения обидеть ее. Издалека, откуда-то из-за стены, долетел дребезжащий звон колокольчика, извещавший о том, что настало время вечерней молитвы. Сурт так и не вышел на связь с Охотницей.

— Пойдем, — сказала Шева. — Пора спать.

Пауль молча последовал за ней.

Едва девушка и ее спутник скрылись за каменной оградой, отгораживающей сад от монастырских помещений, послышался шорох и на землю спрыгнул человек, до того скрывавшийся в кроне одного из деревьев. То был брат Цхолсу-лобсан, один из пяти отцов, приближенных к мудрейшему Лозон-дантзен-джамцо-нгвангу. Он не понял ни слова из того, о чем беседовали гости, зато убедился, что женщина, о которой говорил брат Агван-лобсан, опасна. Она была слишком хороша собой и потому даже слишком опасна. Порой красота таит в себе зло, особенно если это женская красота. Кому, как не отшельнику, знать это.

Поплотнее запахнув полы красного халата, чтобы скрыть от чужих глаз нож у пояса, брат Цхолсу-лобсан поспешил в монастырские покои. В голове его зрел план…

Брат Цхолсу-лобсан относился к тем решительным натурам, какие изредка по прихоти судьбы, именуемой высшей волей, оказываются в стенах монастырей. Будучи по природе своей воином, он с трудом смирялся с ролью равнодушно созерцающего череду событий аскета и наверняка рано или поздно оставил бы обитель, если б не мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо, тринадцатое по счету воплощение Авалокитешвары. Научившийся за долгую свою жизнь разбираться в людях, Далай-лама распознал все достоинства и недостатки брата Цхолсу-лобсана, который с неохотой предавался совершенствованию мудрости, но чьи глаза загорались, стоило им узреть меч или копье. Мирская суета грозила захлестнуть монастырь, и обители были нужны мужественные защитники, способные укрепить Учение не только силой веры, но и силой оружия. Мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо препоручил Цхолсу-лобсану охрану монастыря и ни разу не пожалел о своем решении, ибо трудно было найти человека, более подходящего для этого дела. Брат Цхолсу-лобсан был настоящим докшитом — защитником веры. Он был осторожен, словно змея, зорок, словно орел, храбр, словно барс, и неутомим, словно як. Он был воином, прячущим броню под хламидой смиренного монаха; воином, вдвойне опасным оттого, что никто не подозревал в нем воина.

Так как мир становился все более жестоким и ветры кровавых бурь все чаще достигали стен затерянной в горах обители, Цхолсу-лобсан приобретал все большее влияние. Уже в последние годы жизни достойного Агван-лобсан-тубдэн-джамцо он стал третьим человеком в монастыре, благоразумно уступив дорогу лишь Агван-лобсану, брату слишком мудрому и искушенному в интригах, чтобы вступать с ним в борьбу за первенство. Но Цхолсу-лобсан не стремился к высшей власти, его вполне устраивало его положение защитника, оберегающего свой мир от бед и невзгод. Это была благородная роль, не стоило даже мечтать о большем. Тем более, что брат Агван-лобсан при каждом удобном случае подчеркивал свое дружелюбие, а прочие, менее значимые братья выказывали свое глубочайшее почтение тому, кто трижды отражал нападения китайских разбойников, поднимавшихся в горы с мечтой о сказочной поживе. Тела нечестивцев упокоились в глубокой расселине у одной из стен монастыря, а их оружие пополнило коллекцию трофеев, копившихся в обители со времен самого Цзонкабы.

С течением времени любители легкой поживы осознали, что монастырские стены им не по зубам, и распрощались с мечтами о грудах золота, хранящихся в подземельях Чэньдо. Нападения прекратились, и брат Цхолсу-лобсан заскучал. Его деятельная натура требовала опасности, жарких схваток, погонь — всего того, что считалось суетой для последователей Учения. И он несказанно обрадовался, узнав от достойного Агван-лобсана, что объявились бледноликие люди, мечтающие о сокровищах монастыря. Это предвещало кровавую схватку, какой уже давно вожделело буйное сердце воина. Достойный брат поведал Цхолсу-лобсану и о таинственном незнакомце, пришедшем из огня и в огне же исчезнувшем, не забыв передать и слова незнакомца о женщине, которая ведет разбойников.

Это случилось накануне, а сегодня Цхолсу-лобсан наяву увидел женщину, поражавшую воображение. Ее красота могла лишить покоя самого целомудренного из братьев, а невидимая глазу сила, исходившая от нее, способна была ужаснуть самого отважного. Это была Си — демон в человеческом обличье. Лишь прекрасная Си способна наполнить сердце сладким, словно патока, ужасом, какой испытываешь, когда видишь несущегося к тебе на черных крылах Яму[19]. Си явилась не за сокровищами. Она пришла за его Бла — за душой Цхолсу-лобсана. Она собирает Бла великих воинов, чтобы сплести из них чудовищный венок смерти!

Была уже ночь, когда Цхолсу-лобсан понял все это. Ночь — время, когда приходит Си. Цхолсу-лобсан понял, что должен опередить ее, демона с завораживающе бледным лицом и глазами подобными холодному небу!

Цхолсу-лобсан решительно поднялся с жесткого ложа. Распахнув небольшой сундучок, в котором хранился его личный арсенал, монах выбрал нож — длинный и острый, откованный много веков назад кузнецами из неведомой далекой страны. Нож без труда рассекал пополам толстые железные гвозди. Можно было надеяться, что пред ним не устоит и волшебная плоть Си. Сунув нож за пояс и прикрыв его рукоять краем ярко-желтого жакета, Цхолсу-лобсан покинул свою комнату и направился туда, где проживали паломники.

Здесь его встретили двое братьев, поставленные приглядывать за бледноликими на тот случай, если тем вдруг вздумается бродить по обители ночью. При появлении Цхолсу-лобсана братья склонили головы.

— Вы свободны! — объявил им Цхолсу-лобсан. — Я заменю вас.

Братья удивились, но ничего не сказали. В монастыре Чэньдо не было принято задавать лишние вопросы. Любопытство было признаком мирской суеты и порицалось. Кроме того, каждый из братьев знал, что любопытство в делах, касавшихся достойного Цхолсу-лобсана, было к тому же опасно. Вновь склонив головы, братья удалились, оставив почтенного отца одного.

Какое-то время монах размышлял, прислушиваясь к ночным шорохам, потом решительно извлек нож и шагнул к одной из дверей. Он самолично расселял гостей, поэтому точно знал, в какой из комнат находится Си. Просунув тонкое лезвие между косяком и дверью, Цхолсу-лобсан аккуратно приподнял массивный крючок, высвободив его из скобы. Легкий толчок — и монах оказался внутри комнаты, где жила Си.

Здесь царил полумрак, но монах сразу увидел ее — ту, которой он нес смерть. Она спала. Спала тихо и безмятежно, свернувшись под грубым шерстяным одеялом. Эдакий комочек, маленький и беспомощный. Цхолсу-лобсан ощутил легкий трепет — так трепещет душа с наступлением весны, — но не поддался этому чувству. Именно такие, беззащитные на вид существа обычно держат в руках капалу[20]. Кому, как не Цхолсу-лобсану, знать это! Бесшумно переставляя ноги, обутые в мягкие сапоги, монах подкрался к ложу и занес руку с ножом…

Каким может быть сон человека, совершившего десятидневное путешествие по горам со всеми его прелестями — лавинами, скользким льдом, перевалами, коварными осыпями, прячущимися под слоем снега расселинами? Сказать, что крепким, значит не сказать ничего. Такой сон бывает убийственным, потому как ничто не способно разбудить уснувшего им человека, даже подкрадывающаяся на грохочущих цыпочках смерть. Шева забылась именно таким сном. Она уснула так крепко, как никогда в жизни, и это едва не стоило ей жизни.

Неизвестно, что это было, но какое-то чувство — шестое, седьмое, восьмое, суть не в названии — толкнуло Шеву. Так от кошмара тревога пронизывает мозг и взбудораженно бухает сердце. Девушка вздрогнула и открыла глаза. Единственное, что она увидела в тот миг, был блеск ножа, и хорошо, что единственное не оказалось последним!

Управление Порядка учит своих агентов многим полезным вещам, и в первую очередь не дать застать себя врасплох. Окажись на месте Шевы кто-либо другой, он наверняка так и остался бы лежать, обливаясь собственной кровью, но Охотница опередила стремительное движение ножа. Она юркнула под одеяло, и беспощадная сталь с хрустом вспорола подушку, задев лишь прядь волос Шевы. Последующее развитие событий еще больше спутало планы монаха. Он ощутил вдруг резкую боль в животе и с глухим стоном согнулся. Прошло несколько мгновений, прежде чем брат Цхолсу-лобсан пришел в себя, и этих коротких мгновений вполне хватило, чтобы Шева спрыгнула с ложа.

Но опасность еще не миновала. Взревев, словно разъяренный бык, монах бросился на девушку. Он во что бы то ни стало жаждал умертвить коварную Си. Шева едва сумела увернуться от смертоносного лезвия, просвистевшего над самой ее головой, а ответный выпад, которым она надеялась отбить нападавшему левую почку, не принес желаемого результата: брат Цхолсу-лобсан был неплохим бойцом, и его мышцы смягчили удар Шевы. Дальше ей оставалось одно — уворачиваться от ножа, которым рассвирепевший монах вертел, как мельница вертит крыльями. Шева бросала свое крепкое тело вправо, влево, назад, пригибалась и даже подпрыгивала. Пожалуй, еще никогда в жизни ей не приходилось двигаться столь стремительно и еще никогда она не была так близка к смерти. Пару раз Шева пыталась обезоружить нападавшего, но тот был настороже и не давал ей перейти в наступление.

Наконец Цхолсу-лобсану удалось загнать девушку в угол. Шева с ужасом осознала, что на этот раз ей не удастся ускользнуть. Убийца расположился таким образом, что преграждал все пути к бегству.

— Все, Си! Тебе конец!

Сделав еще шаг, монах замахнулся для решающего удара, как вдруг за его спиной из сгустившейся темноты раздался окрик:

— Эй!

Брат Цхолсу-лобсан невольно повернул голову на голос и в тот же миг Шева изо всех сил ударила его ногой в грудь. Монах не устоял и покатился по полу, но тут же вскочил. Однако теперь он бросился не на Шеву, а на того, кто произнес роковое «Эй!». Но на этот раз исход схватки решился в одно мгновение. Человек легко увернулся от выброшенного в его грудь ножа и легко, почти играючи, нанес Цхолсу-лобсану удар пониже уха. Всхрипнув, монах рухнул. Через миг его Бла покинула тело. А человек улыбался.

— Прощай, сын обезьяны[21]. — Гость перевел взор с распростертого монаха на Охотницу. — Кажется, я успел вовремя, не так ли, Шева?

Охотница заглянула в смеющиеся глаза. Перед ней стоял Арктур. Красивый, сильный и, как всегда, уверенный в себе, способный легким движением руки отнять жизнь у себе подобного и изменить течение времени. Перед ней был он…

Шева стряхнула с себя оцепенение и, словно стремительная кошка, прыгнула к стоящему у изголовья кровати контейнеру. Откинув резную крышку, она извлекла излучатель. Арктур изменился в лице. Нет, он не испугался, он улыбнулся.

— К чему такие крайности? Разве можно угрожать своему спасителю? — Смеющиеся глаза ощупали ладную фигурку Охотницы, едва прикрытую тонкой тканью рубашки. — Ты прелестно выглядишь. Я рад, что за время, пока мы не виделись, ты совсем не изменилась.

— Стой, где стоишь! — крикнула Шева, вовсе не собиравшаяся слушать болтовню Арктура. — И не вздумай пошевелиться, иначе я пристрелю тебя!

— Зачем же? — лениво протянул Арктур. В правой руке его внезапно появились два сверкающих во тьме шарика. — Смотри!

Шева вздрогнула. Голубые зрачки ее прыгнули, потянувшись к мерцающим огонькам. Невероятным усилием воли Охотница попыталась сосредоточить внимание на Арктуре, но тот опередил ее, приказав:

— Смотри сюда!

Шева повиновалась, и ее глаза буквально впились в двух переливающихся всеми оттенками светлячков. Прошло мгновение, другое, и излучатель выпал из ослабевшей руки. Арктур продолжал играть шариками, пока веки Охотницы не сомкнулись. Тогда Арктур вдруг превратился в снежного барса — кошку, повелевающую лавинами. Мягко подхватив падающую девушку подушечками когтистых лап, барс уложил ее на кровать. Клыкастый рот мяукнул:

— Все будет хорошо. А сейчас ты все забудешь. Но все непременно будет хорошо.

Подняв с пола обороненный Шевой излучатель, Арктур убрал его в контейнер и ушел, притворив за собою дверь. Он знал, что все будет хорошо…

За ночь не случилось ничего примечательного. Разве что Сурт пытался связаться с Шевой, но та не ответила на вызов. Разве что ближе к полуночи в дверь ее кельи постучался Пауль, но Шева не откликнулась и на этот раз. Ни к чему было тревожить призраки наступающего дня, которому предстояло стать прошлым. Который, собственно говоря, и был уже прошлым, к тому же настолько далеким, что трудно представить.

Сон ее был крепок, благо под боком не храпел надсадно Броер, оставшийся в мире, где не было озлобленных, готовых нести и принять смерть людей, где не было холода и снегов, где не было жестких слов и жестоких мыслей.

Куда хуже спали Шольц и Пауль, и вовсе не сомкнул глаз брат Агван-лобсан, до самого рассвета размышлявший, как поступить с гостями. Зато мирно сопел во сне маленький Далай-лама, чье причудливое имя нелегко выговорить тому, кто не посвящен в тайны древних традиций. Он спал, даже не подозревая о том, что следующий день станет последним сразу для восемнадцати человек, в числе которых окажутся близкие ему братья и наставники. Он не подозревал и спал спокойно, ибо не знал, что такое смерть. Ужасающий зрак смерти еще не открылся мудрейшему из мудрейших.

В ту ночь не случилось ничего примечательного…

И встало солнце. Оно поднялось из-за горного хребта, подпирающего свод мира. Оно расправило свои лучи, подобно орлу, слетающему с острой вершины. Лучи скользнули по снегу и, съехав вниз, наткнулись на серый камень монастырских стен. Цепляясь за рукотворную твердь, лучи поползли к небу и залили взбитым желтком монастырский двор и внутренности комнатушек, служивших укрытием от ветра и холода для многочисленных монахов и столь же многочисленных гостей обители Чэньдо.

Солнце, возвестившее утро, подарило Шеве повод для раздумий. Все дело в том, что, открыв глаза, Охотница обнаружила у изголовья гигантский букет цветов. И не просто цветов, а орхидей и рогладов. Первые, насколько было известно Шеве, любили теплый и влажный климат и, соответственно, не росли в горах, а вторых вообще не могло существовать в данном Отражении, ибо до их появления оставалось около двух сотен лет. Это была очередная выходка Деструктора, в чем Шева смогла убедиться, вытащив из букета небольшую визитную карточку.

Деструктор появился в ее жизни около двух лет тому назад. Загадочный и странный во всем, что он делал, Деструктор объявил о своем существовании более чем оригинально: он прислал на дом Шеве посылку с сомметанским тигром. Позже Шева со смехом вспоминала, как со всех ног удирала от гигантской голодной кошки. Но это было позже, а тогда ей было вовсе не до смеха. В конце концов тигр загнал Шеву в угол и, когда она уже попрощалась с жизнью, мирно улегся у ее ног. Тигр оказался изумительно тонкой работы кибером, и еще долго он был любимой игрушкой Шевы. С тех пор Деструктор напоминал о себе с завидной пунктуальностью. Он то одаривал Шеву изящными, свидетельствующими о тонком вкусе безделушками, то устраивал изощренную каверзу. Сначала Шева смеялась, потом его бесцеремонность стала ее раздражать. Она попыталась выйти на Деструктора сама, но не сумела, несмотря на весь свой опыт и знания. Он оказался изворотливее, чем она думала. Тогда Шева подключила к поискам Управление. Сурт задействовал нескольких поднаторевших в подобных делах агентов, но и они остались с носом. Все закончилось тем, что двое агентов погнались за энергомобилем, в котором, как они полагали, находился Деструктор, и угодили в сточную канаву. Синяки, заработанные при этом, прошли быстро, однако терпеть насмешки сослуживцев им пришлось долго. Короче говоря, выловить Деструктора так и не удалось, и он продолжал донимать Шеву своими выходками, порой забавными, а иногда и небезопасными. По вине Деструктора Шева, будучи на отдыхе, едва не сорвалась со скалы, а подоспевший на помощь Броер сломал себе руку. Через неделю он прислал извинения и роскошную шкатулку, которая вдруг посреди ночи испустила из себя облако газа, пахнущего немногим лучше скунсовой струи. Шева подозревала, что под маской Деструктора скрывался Арктур, но в то же время некоторые подмеченные ею факты заставляли думать, что это кто-то другой. В последнее время Деструктор долго не давал о себе знать, и вот он прислал цветы. У Шевы были все основания полагать, что одними цветами дело не ограничится.

Но не следовало забивать голову опасностью, имевшей покуда самые зыбкие очертания. И потому Шева всласть налюбовалась цветами, привела себя в порядок и оставила келью…

— Доброе утро, полковник! — Свежая и отдохнувшая Шева с улыбкой приветствовала объявившегося в трапезной зале полковника Шольца. В отличие от Шевы полковник производил двоякое впечатление. Он был гладко выбрит и тщательно причесан, но под глазами синели мешки, а кожа на шее походила на плохо отглаженную ткань. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что полковник провел не лучшую в своей жизни ночь. Но, как и подобает истинному аристократу, он сохранил способность улыбаться — приветливо и в то же время равнодушно.

— Доброе утро, Айна. Как спалось?

— Отменно. А вам?

— Спасибо. Крепко и без сновидений.

В трапезной уже сидело несколько гостей из числа местных жителей. Шева последовала их примеру и опустилась на циновку, ловко скрестив ноги. Полковник Шольц попытался проделать то же самое, но ему не хватило должной гибкости, и после недолгих мучений он уселся просто на колени, пожаловавшись Шеве:

— Рана.

— Вы были на войне? — полюбопытствовала Шева, прекрасно осведомленная о боевом прошлом полковника Шольца.

— Да, — бросил он и, подумав, прибавил: — Сомма. Если вам это о чем-нибудь говорит.

— Одна из крупнейших битв Первой мировой войны. Имела место в июле-ноябре 1916 года. Отмечена большими потерями и отсутствием сколь-нибудь значимых результатов для обеих воюющих сторон, — заученно сообщила Шева.

— Браво! — Шольц вяло поаплодировал девушке. — Неужели потомков интересует наша история?

— В целом — нет, но то, что касается практической стороны каждого конкретного вопроса, — да. Эта битва — часть вашей биографии, поэтому я читала о ней.

— Занятно! — Шольц хотел прибавить еще что-то, но в этот миг в трапезной появились Пауль, Раубен и прочие участники экспедиции, и полковник ограничился тем, что повторил: — Занятно!

Затем он придвинул к себе поднос и начал неторопливо поглощать пищу. Шева последовала его примеру, но монастырская еда явно была не по вкусу избалованной жительнице XXV века. Неудивительно, что она ела без аппетита и быстро перешла к чаю, такому же невкусному, как и прочие составляющие завтрака. Глядя на Шеву, заторопился и Шольц. Они встали из-за стола одновременно.

— Вы не забыли наш уговор, Айна? — со значением напомнил полковник.

— Я помню его, — ответила Шева. — Вы хотите переговорить с братом Агван-лобсаном сейчас же?

— К чему тянуть? У нас мало времени.

— Это так, — согласилась Шева, знавшая, что времени действительно осталось в обрез. И сейчас, и в относительном прошлом полковник Шольц слишком торопил ход событий. — Хорошо, идемте.

Шева подозвала наблюдавшего за гостями монаха. Когда тот, не без колебаний, приблизился, девушка спросила, может ли она видеть брата Агван-лобсана. Монах помедлил, словно сомневаясь, что ответить, затем кивнул. Ему велели сообщать о каждом желании гостей. Он был осторожен и потому решил, что будет лучше, если мудрый Агван-лобсан сам разберется с людьми, пришедшими в их мир от заката солнца. Смиренно склонив голову, монах предложил Шеве и полковнику следовать за ним.

Могло показаться, что Агван-лобсан ждал гостей. Он находился все в тех же приемных покоях, причем сидел в той же позе и на том же месте, что и накануне. Монах приветствовал Шеву и полковника привычной холодной улыбкой.

— Мы пришли напомнить о своей просьбе, — сказала Шева.

Агван-лобсан вновь улыбнулся.

— Вы хотите видеть древние рукописи?

— Да, — подтвердила Охотница, искоса посмотрев на полковника.

Тот ответил недовольным взглядом. Тщательно подбирая слова, что давалось ему нелегко, полковник Шольц выговорил:

— Также мы желаем видеть другие реликвии монастыря Чэньдо.

Монах продолжал улыбаться.

— Мы позволяем это далеко не каждому иноземцу.

— Но господин Шольц — далеко не каждый! — поспешила встрять верная своим обещаниям Шева. — Он известный ученый. Кроме того, он готов поддержать Учение деньгами.

— Нам не нужны деньги! — неторопливо промолвил монах.

Шева хотела возразить, но полковник опередил ее, вставив неожиданно правильную фразу:

— Сами деньги не нужны никому, важно то, что на них можно купить.

— Нас не интересует и это.

Шольц презрительно скривил губы, но не стал комментировать.

— Я дам вам то, что вас интересует!

— Что? — полюбопытствовал монах.

— Вам лучше знать.

Агван-лобсан медленно покачал головой.

— Это не в твоей власти. Как я понимаю, твое сердце влечет вовсе не мудрость древних рукописей.

— Да, — ответил Шольц.

— Что же тебя привело сюда?

— Реликвии монастыря.

Монах задумчиво смежил веки, пряча зажегшиеся в зрачках огоньки. Когда же они растворились, Агван-лобсан открыл глаза.

— Копье? — прямо спросил он.

— Да, — с той же прямотой признался полковник.

— Чтобы завоевать мир?

На скулах полковника Шольца вспухли желваки.

— Да.

— Это не удалось никому и никому не удастся, — философски заметил монах. — Даже Тимурленг и тот был остановлен смертью в Отраре, так и не достигнув границ Заоблачной империи. Великий бодхисатва Цзонкаба велел спрятать копье за стенами своей обители, чтобы не вводить в искушение больных гордыней и жаждою власти.

— Нам удастся! — твердо сказал полковник, терпеливо дождавшись конца длинной тирады.

Монах задумался.

— Вам нужно копье, и вы не остановитесь ни перед чем, чтобы получить его. Так?

— Так. И я не советую препятствовать мне. Вы отдаете копье, а я, в свою очередь, щедро заплачу вам. В противном случае мы применим силу.

Решительный тон полковника не оставлял сомнений в том, что Шольц исполнит свою угрозу. Монах решил не спорить.

— Хорошо, вы получите копье, — сказал он, устало смежив веки. Потом он поднялся и направился к дверям, поманив за собой полковника и Шеву.

Едва лишь зала опустела, из неприметной ниши появился монах из числа людей Цхолсу-лобсана. В руках его был автомат, выпуск которых был только что начат военными заводами Германии. Экспедиция Шольца не располагала ни одним образцом подобного оружия. Полковника ждал неприятный сюрприз…

Как известно, любое изобретение имеет две стороны. Даже если оно в целом полезное, в нем все равно найдется малая толика вреда — вред заложен в самой сути изобретения. Если же оно дурно, то в этом случае из него тоже можно извлечь некоторую пользу. Закон универсальной двойственности всего сущего гласит, что всякая вещь воплощается в мире только в двухцветном исполнении: черному непременно должно противостоять белое, а белое, в свою очередь, не может существовать без черного, ибо в этом случае становится бесцветным, то есть никаким.

Теория времени, разработанная около сотни лет назад доктором Коулем, открыла великие перспективы и потому была благом. Но, как и подобает любому благу, в сердцевине своей она таила червоточину, именуемую злом. Получив доступ в Отражения, человек обрел немыслимые ранее возможности. Теперь он мог получить достоверную информацию о времени, являющемся его прошлым, и на основе ошибок сделать должные выводы, дабы не повторить подобных ошибок впредь. Но вместе с тем связь с Отражениями открыла путь всяческим проходимцам, жаждущим использовать прошлое для личного обогащения. Первыми путешественниками в Отражения стали, как ни странно, самые банальные грабители и жулики. Впрочем, в этом нет ничего странного, ведь и Новый Свет открыли не благородные цивилизаторы, а ищущие золото конкистадоры, даже не прикрывавшиеся высокопарными фразами. Первооткрыватели прошлого алкали того же. Их мало интересовали те культурные ценности, что могли пополнить информационные запасы Пацифиса. Если они и выхватывали пергамент из-под пера Аристотеля, не дождавшись, когда высохнут чернила, или вламывались в королевский архив, то лишь потому, что письмо мудреца или указ Генриха VIII стоили не одну сотню кредитов — не меньше, чем средних размеров статуя или полотно Гирландайо или Микеланджело. Но и статуя и полотно также стоили хороших денег, и потому грабители не оставляли вниманием и их. На первых порах бравым парням никто особенно не мешал. Перемещения во времени были смертельно опасны, к тому же у УПП хватало дел поважнее, чем охота за мелкими воришками, на свой страх и риск забиравшимися в прошлое. В те времена еще разбойничали пираты, а на аренах Белонны и других так называемых Свободных планет выясняли отношения гладиаторы. Это было куда серьезней, и потому никто не обращал внимания на лихих парней, с отчаянной отвагой нырявших в прошлое и далеко не всегда возвращавшихся обратно. УПП ограничивалось тем, что время от времени проводило облавы в лавках торговцев антиквариатом, удовлетворяясь изъятием незаконно приобретенных вещей, которые передавались в музеи. Все изменилось в тот день, когда Система почувствовала себя достаточно уверенной, чтобы положить конец преступности вообще. К тому времени выяснилось, что воровство в Отражениях — занятие далеко не столь безобидное, каким представлялось вначале.

Своими бесцеремонными действиями конкистадоры искажали Отражения, угрожая существованию самой Матрицы. Пару раз наблюдались серьезные искажения абсолюта. Впервые это произошло, когда не в меру ретивый искатель приключений решил похитить одну из мадонн Рафаэля, выхватив ее прямо из рук мастера. Тот попытался отобрать у похитителя свое творение, но получил в ответ такой удар по лицу, что жизнь его сократилась на три года. В результате прискорбного происшествия бесследно исчезли несколько уважаемых граждан. В другой раз фанатик-безбожник взорвал Сикстинскую капеллу. Итогом вандализма стало изменение судеб нескольких тысяч обитателей Системы, а также казус — занятный, но и неприятный в то же время. Обитатели одной из колоний Посьерры начисто забыли человеческую речь, и им пришлось пройти длительную реабилитацию.

После этого УПП решило поставить перемещения во времени под жесткий контроль. Специально для этой цели был создан Седьмой отдел — Служба контроля за Отражениями, — со временем превратившийся в один из основных. Служба контроля вела учет всем перемещениям, а потом и вовсе стала заведовать выдачей разрешений на путешествия во времени. Попутно она занималась изъятием культурных ценностей, какие могли принести пользу обитателям Системы. Ценности реквизировались в последний миг перед их гибелью и передавались в специально созданное Хранилище. Здесь нашли себе приют рукописи из Александрии, спасенные из пламени пожара, прекрасные статуи, которые должны были стать жертвой вандалов при разорении Рима, шедевры из Хорезма и Багдада, уничтоженные дикими ордами Чингисхана. Основная часть сокровищ изымалась из периода агонии, когда ядерные взрывы стерли с лица земли все живое. Уже были спасены сотни тысяч произведений искусства, литературы и бесценных документов. И работа эта не прекращалась ни на день.

Другой обязанностью Службы контроля была нейтрализация редких отщепенцев, пытавшихся последовать грязному примеру конкистадоров.

Третьей и последней функцией была ликвидация экстренных ситуаций, которые нет-нет да приключались в Отражениях. Они были чрезвычайно редки, и потому каждая из них находилась под личным контролем директора Управления. Именно о такой ситуации Сурта известили в ту самую минуту, когда он неторопливо допивал утренний кофе. Отставив чашку в сторону, директор Управления тут же связался с начальником Седьмого отдела. Того звали Винкст, и, будучи ревностным служакой, он рассчитывал в скором будущем пересесть в кресло Сурта. Но покуда Винксту приходилось довольствоваться своим — не столь массивным и внушительным.

Встретившись глазами с Суртом, начальник Седьмого отдела вежливо оторвал зад от мягкого сиденья, выражая тем самым свое почтение к руководству.

— В чем дело, Винкст? Что-то новое в Отражении 531/1/1?

— Так точно, директор.

— Объявился Арктур?

— Нет. Мы засекли странный перекос реального.

— Что именно? — спросил Сурт, всем своим видом выказывая недовольство по поводу той неторопливости, с какой его подчиненный докладывал обстановку.

— Естественное искажение. Обнаружена еще одна группа лиц, стремящихся завладеть копьем.

— Кто они?

— Великобритания. Группа военных, так называемые коммандос.

Сурт покосился в правый нижний угол экрана, где, повинуясь мысленному приказу директора УПП, почти тут же появились несколько строк — краткая информация о людях, именуемых коммандос.

— Спецподразделение, предназначенное для выполнения особых заданий? — изумился Сурт. — Но какого черта их туда понесло?

Винкст сделал движение, будто хотел пожать плечами.

— Естественное отклонение. Хотя не исключено, что был толчок извне. Мы проследили его истоки. Командование вооруженных сил Великобритании получило информацию об экспедиции полковника Шольца и решило принять контрмеры.

— Но откуда они узнали?

На этот раз Винкст пожал плечами.

— Анонимный звонок. Мы не смогли выяснить, кто и откуда. Возможно, это дело рук Арктура.

Директор Управления покосился в окно — пространство за ним стремительно пересекала пара чаек.

— Ваши предложения?

— Временная ловушка.

— Возможные искажения?

— Минимальные. Ни одному из этих головорезов, равно как и их потомкам, не суждено сыграть в последующем сколь-нибудь значимую роль.

— Хорошо. Предполагаемое место перемещения?

— Одно из Отражений 2100/1000/1/1.

Сурт криво усмехнулся.

— Не слишком ли жестоко?

— Что делать! — холодно повторил усмешку своего начальника Винкст. — Зато мы обезопасим себя от новых искажений. К тому же парни повеселятся перед смертью.

— Действуй.

Почтительно дернув на прощанье головой, начальник Седьмого отдела растворился в серой паутине экрана, за пеленой времени и пространства…

Где-то далеко, в одном из разрывов этой пелены, летел «Battle» особой модификации, предназначенный для полетов в высокогорных районах. Два пилота и штурман четко держали курс, сидящие в пассажирском отсеке коммандос заканчивали последние приготовления к выброске. Их было тринадцать — десять рядовых, два сержанта и капитан. Все они прошли отменную подготовку и не сомневались, что выполнят задание. По крайней мере, было сделано все, чтобы они его выполнили.

Самолет плавно вошел в ватное месиво облаков.

— Выходим на цель! Приготовиться! — сообщил парашютистам второй пилот. — Три минуты, — прибавил он несколько мгновений спустя.

Коммандос поднялись со скамей и потянулись к двери, услужливо распахнутой вышедшим из кабины штурманом.

— Две… Одна… Пошли!

Сверкнула вспышка, похожая на молнию, но во сто крат ярче. Никто из летевших на самолете не знал, что подобная вспышка сопутствует выбросу энергии, происходящему при искажении времени и пространства. Борясь с внезапно подступившей тошнотой, штурман заорал:

— Пошли! Пошли!

Коммандос один за другим посыпались в ярко освещенный провал люка. Потом штурмана вывернуло наизнанку. Захлебываясь от рвоты, он вдруг обнаружил, что самолет накренился и несется к земле. Докатившись по ставшему покатым полу до кабины, штурман ногой вышиб заклинившуюся дверь. В кабине он обнаружил корчащихся от спазмов пилотов. Это было последнее, что увидел штурман, ибо до поверхности земли было не шесть тысяч футов, а всего шестьсот. Пространство имеет свойство меняться, когда ломается время…

Самолет растворился в огненной вспышке. Его сумели покинуть лишь десять коммандос. Двое из них не смогли раскрыть парашюты, другие плавно опустились вниз, с недоумением осматриваясь вокруг. Они пытались понять, где же обещанные горы и почему земля, которую должны были покрывать снег и лед, вдруг цветет ядовито-зеленой травой. Потом они удивились еще больше, ибо увидели тварей, о существовании которых даже не подозревали.

Один из солдат погиб, едва коснувшись земли. Его засосало болото, спрятавшееся под широкими мягкими листьями. Какое-то время бедолага беспомощно барахтался среди них, тщетно взывая о помощи, потом тяжелый заплечный мешок и усталость потянули его на дно. Почти в тот же миг смерть нашла другого. Его укусила гигантская змея, а когда он буквально на глазах распух от яда, чудовище проглотило его. Затем стая зубастых тварей, каждая из которых превосходила размером вставшую на дыбы лошадь, набросилась на сержанта. Тот метким выстрелом убил одну из них, но остальные разорвали его на части. Какая смерть настигла еще двоих, неизвестно, но она их настигла.

Собраться вместе удалось лишь троим: капитану, второму сержанту и самому удачливому из рядовых, по имени то ли Степкинс, то ли Симменс. Капитан вечно путал, как его зовут. До вечера они отбивались от летающих, ползающих и прыгающих тварей, бросавшихся на них со всех сторон. Ближе к закату у них кончились патроны, и тогда зубастый монстр, размером с хороший дом, растерзал сержанта.

— Да что ж это такое, сэр?! — завопил рядовой, с ужасом наблюдая за тем, как кровавая слюна стекает по пузырчатой морде ящера.

Капитан не был чужд ни образования, ни того юмора, что традиционно именуется английским.

— Это тираннозавр, друг мой, — ответил он, деловито извлекая последнюю гранату. — А еще я хочу сообщить вам, как вас… Степкинс или Симменс, что это, увы, не Тибет.

С этими словами капитан расхохотался и не лишенным изящества жестом выдернул чеку…

Отто фон Шольц не догадывался о приготовленном ему сюрпризе, но был готов к любым неожиданностям. Он разработал план изъятия копья так же четко, как военную операцию. Если Агван-лобсан намеревался отвести в хранилище лишь полковника и Шеву, то Отто фон Шольц благоразумно привлек к сему небезопасному предприятию всех своих людей. Возглавлял пятерку Раубен, нервно поигрывавший пистолетом. За Раубеном стояли Нойберт и Прунц с карабинами в руках. Замыкали колонну Пауль и Ганс.

Вид вооруженных людей неприятно удивил монаха. Агван-лобсан даже утратил на какой-то миг самообладание, обычно бесстрастное лицо его исказила гримаса гнева.

— Оружие? В монастыре?! — Монах обернулся к стоявшему за его спиной полковнику. — Мы не приемлем насилие!

— Мы не желаем зла ни тебе, ни твоим людям, — ответил Шольц. — Это всего лишь мера предосторожности. Нас слишком мало, а дело слишком ответственное. Мы не можем рисковать.

— Это недопустимо! — стоял на своем Агван-лобсан.

— Ведите себя благоразумно, и мы не пустим его в ход.

— Я не позволю вам хозяйничать здесь!

Полковник Отто фон Шольц рассердился.

— Айна! — рявкнул он. — Будьте любезны, объясните этому святоше, что, если он не будет посговорчивей, мы не оставим от монастыря камня на камне!

Шева слово в слово передала брату Агван-лобсану угрозу полковника и прибавила от себя:

— Будьте благоразумны. Иначе он может причинить много бед.

Монаху не оставалось ничего иного, как подчиниться. Кивнув, он двинулся вдоль по коридору. Шольц и остальные последовали за ним.

Коридор, по которому они шли, казался бесконечным. Он петлял, разветвлялся, устремлялся вверх, падал вниз. Он пронизывал монастырь насквозь, и лишь сейчас, шагая по нему, можно было понять, насколько огромна обитель Чэньдо и как велико число ее обитателей. Десятки, а может, и сотни монахов в коричневых или красных халатах, с традиционной коробочкой для амулетов на груди, прошли мимо, отвешивая почтительные поклоны отцу Агван-лобсану. Казалось, им не будет конца, и в сердцах охотников за копьем проснулась неясная тревога. Они с опаской озирались по сторонам, а их руки все крепче сжимали оружие. Наконец путники достигли своей цели.

— Здесь, — вымолвил монах, указывая на массивную, выкрашенную в золотистый цвет дверь. Сидевший у нее страж с копьем немедленно поднялся при появлении Агван-лобсана.

— Мисс Лурн, скажите ему, чтобы шел первым! — велел полковник.

Шева догадалась, что Шольц прибегает к ее помощи, чтобы его люди знали, о чем идет речь. Девушка улыбнулась монаху.

— Ступайте первым, настоятель, — приказала она.

Агван-лобсан повиновался. Он распахнул тяжелые створки и решительно шагнул вперед. Шева и полковник последовали за ним.

В сокровищнице было на что посмотреть. За пять с лишним столетий, что существовал монастырь Чэньдо, его обитатели сумели накопить богатства, способные поразить воображение как искателя приключений, так и ученого. Все пространство между выложенным массивными плитами полом и низким сводом было заполнено старинной работы сундуками с золотыми и серебряными монетами. Стройные ряды сундуков чередовались с грудами драгоценной посуды, оружия, украшений, собранных воедино с небрежностью пресыщенного владыки. Кое-где на этих грудах красовались распахнутые ларцы, в которых мерцали подогретые неровным пламенем факелов самоцветы. Немцы восторженно загалдели, и даже Шева не смогла сдержать невольный вздох восхищения.

— Пещера Фафнира[22]! — выдохнул стоявший рядом с Шевой Пауль.

— Скорее уж сокровища «Тысячи и одной ночи», — усмехнулся полковник.

Блеск золота и камней помутил разум гостей монастыря. Первым утратил самообладание Нойберт. Он бросился к одному из сундуков и с идиотским смехом запустил в него руки. Его примеру последовали Прунц и Ганс. Даже Раубен и тот дернулся было к ближайшей куче золота, но, перехватив презрительный взгляд полковника Шольца, замер и соорудил на лице равнодушную мину.

— Все назад! — приказал полковник. — Раубен, приведите-ка их в чувство!

Помощник Шольца не заставил себя упрашивать. Он силой оттащил Нойберта от сундука, наградил оплеухой Ганса и крепким ругательством — Прунца. Итог экзекуции подвел сам полковник Шольц.

— Болваны! — рявкнул он. — Разве мы пришли сюда за побрякушками?! Нам нужно копье. И тогда все богатства будут наши!

— Господин полковник, нельзя ли взять хоть немного золота? — взмолился Прунц, пожирая глазами несметные сокровища.

— Нет, это достояние монастыря. — Шольц повернулся к равнодушно взиравшему на эту сцену Агван-лобсану. — Не беспокойтесь, почтенный отец, я позабочусь о том, чтобы ваше имущество сохранилось в неприкосновенности.

Монах медленно, почти торжественно кивнул.

— А теперь… — Полковник не сумел подобрать нужного слова и потому обратился к Шеве: — Мисс Лурн, скажите ему, чтобы он показал копье!

Шева перевела просьбу полковника. Монах кивнул. Он направился к одной из сияющих груд и извлек оттуда украшенный золотом и камнями посох. Продемонстрировав его полковнику, Агван-лобсан пояснил:

— Жезл Кирдэра[23].

— Очень любопытно! — откликнулся фон Шольц. — Но где же копье?

Но монах не спешил расстаться с самым драгоценным из своих сокровищ. Он тянул время, дожидаясь, когда подоспеют люди Цхолсу-лобсана. Вернув посох на место, брат Агван-лобсан направился к следующей куче и извлек из нее довольно невзрачный на вид серебряный крест.

— Крест евангелиста Иоанна. Если верить вашей традиции.

— Прекрасно! — отмахнулся Шольц. — Но где же копье?

В его голосе зазвучали нотки недовольства и подозрительности. Монах понял, что дальнейшая игра становится опасной. Третьим предметом, извлеченным на свет, и было копье.

Настоятели монастыря Чэньдо понимали его истинную ценность. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что, в отличие от остальных реликвий, небрежно сваленных в общую кучу, копье хранилось отдельно. Оно покоилось в чехле из дерева и тяжелой парчовой ткани, утканной золотом. Агван-лобсан извлек заветный предмет из небольшой ниши. Бережно распустив обвитый вокруг парчи шелковый шнур, монах протянул копье Шольцу, который с волнением принял сокровище в свои руки. Освободив копье от чехла, полковник извлек его на свет. То было обыкновенное, ничем не примечательное с виду копье, длиной около восьми футов, увенчанное небольшим, изящно выгнутым наконечником. Отто фон Шольц внимательно изучил его, после чего благоговейно прижался губами к покрытому бурыми пятнами наконечнику.

— Это оно! — вымолвил полковник. — Копье триария, то самое, которым Гай Лонгин пронзил грудь Господа нашего Иисуса Христа! Оно принесет нам победу! — Полковник взглянул на стоящего перед ним брата Агван-лобсана. — Что вы хотите за него? Я могу щедро заплатить! Если хотите, я гарантирую неприкосновенность вашего монастыря после того, как эта страна будет захвачена победоносной германской армией! Что вы хотите?

Монах улыбнулся:

— Ничего.

— Я не понял тебя… — Шольц обернулся к Шеве: — Айна, спросите у него, что он хочет!

— Он сказал, что ничего, — ответила Шева, не утруждая себя излишним вопросом.

— Он отдает его просто так? — На этот раз Шева замешкалась с ответом, потому что запястье вдруг взорвала резкая пульсация. Сурт пытался связаться с ней. Возможно, он хотел предупредить, чтобы Шева была настороже. — Ну что же вы, мисс Лурн?

Охотница очнулась. Посмотрев на монаха, она перевела вопрос полковника:

— Господин Шольц интересуется, означает ли ваш отказ от вознаграждения, что вы намерены передать ему копье безвозмездно?

— Ни в коем случае! — ответил монах.

— Как вас понимать?

— Передайте вашему хозяину, что копье останется здесь, в монастыре. Никто из вас не уйдет отсюда. Прежде вы ответите за смерть достойного брата Цхолсу-лобсана, раньше отмеренного срока покинувшего пределы суетного бытия.

Шева задумалась. Она внимательно посмотрела на монаха, который, в свою очередь, пристально рассматривал ее.

— Вы совершаете ошибку, — наконец промолвила Шева. — Эти люди опасны. Они не остановятся ни перед чем, лишь бы получить копье.

— Мы ответим на силу силой! — не остался в долгу брат Агван-лобсан.

— Как знаете. — Шева передала полковнику слова монаха. Тот поначалу изумился, а потом обернулся к Раубену:

— Внимание! Приступаем к третьему варианту!

Люди Шольца, все, как один, взяли оружие на изготовку. Даже полковник вытащил из кармана блеснувший вороненой сталью пистолет.

Неизвестно, к чему сводился третий вариант действий, разработанный полковником: едва он открыл рот, чтобы отдать новый приказ, как дверь в сокровищницу распахнулась и на пороге показалась толпа вооруженных монахов. Некоторые из них держали в руках мечи и копья, но большинство полагалось на огнестрельное оружие.

Люди напряженно разглядывали друг друга. Повисшее в воздухе молчание нарушил мудрый брат Агван-лобсан, негромко бросивший по-немецки:

— А теперь сложите оружие!

Его тихие слова взорвали мирное течение событий. Первым очнулся Раубен. И его примитивный и подозрительный ум неверно оценил суть происходящего. Внешне весьма уверенный в себе, он был трусом, и теперь лихорадочно искал виновного в неудаче. Его остекленевший взгляд остановился на Шеве.

— Она предала нас!

Прежде чем гостья из будущего успела что-либо ответить, Раубен направил на нее пистолет. Черное дуло смертью смотрело в глаза Охотницы. Шева невольно зажмурилась. И не вернуться бы ей никогда в свое любимое настоящее, если бы не Пауль, который с криком бросился на Раубена. Грянул выстрел, и Пауль, заслонивший собой Шеву, осел на пол. И в тот же миг сокровищница наполнилась грохотом выстрелов и визгом пуль, рикошетом — на кого Бог пошлет — отлетавших от каменных стен и пола. Стреляли все: немцы, монахи, невесть откуда появившийся Сурт, которого Шева узнала по ало-черному комбинезону — другой цветовой гаммы он не признавал. Лицо Сурт прятал под маской, заканчивающейся небольшим паутинистым отростком.

И началась потеха. Обыкновенно Шева не имела ничего против подобных забав, но сейчас ей было не до веселья. Так уж случилось, что она не взяла с собой излучатель и оказалась беззащитной перед Раубеном, из-за чего Охотница едва не стала дичью. Шеве только и оставалось, что увертываться, а Раубен с истошным криком нажимал на спуск. Он палил до тех пор, пока Шева не подхватила, покатившись по полу, пистолет, выпавший из руки Пауля, и не влепила пулю точно в перекошенный рот Раубена.

В тот же миг рухнули наземь почтенный отец Агван-лобсан, убитый полковником Шольцем, и Нойберт, которого рассекла автоматная очередь, выпущенная одним из братьев. Быстро передергивая затвор карабина, Прунц пристрелил двух бросившихся на него монахов, разбрызгав багрово-алые пятна по желтому полю их одеяний. Но третий в прыжке пронзил Прунца копьем, пришпилив его, словно диковинную бабочку, к одному из сундуков с золотом.

Ганс, наивный и неумелый с виду, обращался с пистолетом, словно заправский снайпер. Первым делом он свалил брата Бонта-лобсана, занявшего место достойного Цхолсу-лобсана, а затем пополнил свой счет еще тремя монахами, которые, неумело целясь из ружей, пытались подстрелить разбежавшихся по зале гостей. Ганс успел убить еще одного, прежде чем в него попали. Но, даже раненый, он уложил еще двух монахов, пока ловко брошенный нож не вонзился ему под кадык.

Последним пал сам полковник Шольц, сраженный в спину Суртом.

Убедившись, что полковник мертв, Сурт решил завершить представление. Он швырнул к двери шар с парализующим газом и одновременно бросил Шеве маску, как две капли воды похожую на ту, что прятала его лицо. Воздействие газа сказалось моментально. Братья, намеревавшиеся прикончить чужеземцев, рухнули на пол, словно скошенные невидимым ножом. Оружие выпало из их рук, внезапно утративших силу. Натянув на лицо маску, Шева бросилась к Паулю. Она коснулась пальцами шеи, пытаясь нащупать пульс, но тонкая жилка, передающая биение сердца, безмолвствовала. Паулю уже ничем нельзя было помочь.

— Он мертв! — сообщил Шеве знакомый голос. Девушка подняла глаза. Рядом стоял Сурт, бережно державший в руках копье, которое стоило жизни девятнадцати обитателям относительного настоящего, которое через несколько мгновений должно было стать прошлым. — Нам пора!

— А Арктур? Ты уверен, что он мертв?

— Да. — Сурт направил излучатель в голову распростертого на полу полковника Шольца и пронзил ее ослепительно тонким лучом. — Теперь совершенно уверен. Пойдем!

— Но я не хочу. — Глаза Шевы метались от Пауля к Шольцу. — Я не хочу, чтобы он умирал!

— Глупо! — В голосе Сурта звучала невидимая из-за маски ухмылка, которую так ненавидела Шева. — Его уже не спасти. Пойдем!

— Я хочу, чтобы он жил! — яростно возразила Шева.

Директор Управления глухо рассмеялся.

— Вот как? И что ты намерена делать?

— Не знаю! — ответила Шева.

Она и впрямь понятия не имела, что делать…

Часть вторая Степной тигр

По узкой улочке Лхасы шла молодая, ладно скроенная девушка. Черты лица и одежда европейского покроя свидетельствовали о том, что девушка родом не из этих мест, но уверенность, с которой она шагала сквозь переплетение угловатых уродливых построек, позволяла думать, что незнакомка провела в затерянном меж горных хребтов городке немалое время. В пользу последнего обстоятельства говорило и то, что девушка успела привыкнуть к извечному вниманию прохожих. Она пропускала мимо ушей окрики пытавшихся заигрывать с нею торговцев и не замечала нарочито безразличных взглядов, которыми скользили по ее стройной фигурке облаченные в ярко-желтые одеяния монахи.

Но это уже было. В сущности, если мыслить философично, время имеет склонность к повторению. И хотя звучит это парадоксально, противоречие здесь кажущееся. Но Шеве было не до подобных рассуждений. Она задалась целью во что бы то ни стало спасти Пауля. Не из любви к нему и даже не из чувства благодарности — Шева не отличалась сентиментальностью. Просто на нее произвела впечатление та легкость, с какой юноша пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы жила она. С такой легкостью, словно у него был в запасе еще десяток жизней! Это поразило Шеву. Люди абсолютного настоящего относились к жизни и смерти достаточно просто: и то и другое было естественным и потому не вызывало ни чрезмерной радости, ни чрезмерной печали. Но при этом никто не смотрел на смерть как на избавление от бренного существования. Люди абсолютного настоящего умели ценить жизнь, и вряд ли кто из них согласился бы добровольно с ней расстаться, как расстался Пауль. Именно поэтому Шева вдруг почувствовала себя в долгу перед ним, а долги следует возвращать и в прошлом, и в настоящем, не важно — абсолютное оно или относительное.

Вопреки распоряжению Сурта, Шева вернулась в предыдущий виток относительного настоящего, чтобы не допустить участия Пауля в злосчастной экспедиции полковника Шольца. У нее не было четкого плана, зато решимости ей было не занимать. Поэтому Шева опять шла в гостиницу «Золотой лев», где остановились немцы. Время, бегущее по спирали, заложило свой очередной причудливый виток.

Как и несколько дней назад — которых для относительного настоящего не существовало, — Шева спустилась с холма, миновала несколько лавочек с дешевым хламом и ступила на порог строения, фасад которого был окрашен охрой. Правда, по внешнему виду строение походило скорее на дурно залатанный барак, но это и впрямь была гостиница, причем одна из лучших в Лхасе. По крайней мере, заезжие иноземцы предпочитали останавливаться именно здесь. Качнув сухо тренькнувшую бамбуковую штору, девушка вошла в полумрак холла. Восседавший за стойкой маленький черноволосый человечек немедленно поднялся навстречу гостье.

Шева внимательно оглядела портье, словно впервые его видела, после чего отрицательно покачала головой.

— Нет. Я желаю видеть… — В прошлый раз она сказала: господина Шольца. Но сейчас полковник не интересовал Шеву. Напротив, встречи с ним следовало избегать, так как Шольц мог разрушить замысел гостьи из будущего. — Я ищу Пауля… — Тут Шева вновь осеклась. У людей относительного настоящего была странная привычка прибавлять к первому имени еще и второе, то есть фамилию. Шева сделала неприятное для себя открытие, что не знает фамилии Пауля.

Портье внимательно изучил гостью, после чего поинтересовался:

— Какого Пауля?

— Он прибыл вместе с господином Шольцем. Я не знаю его полного имени.

Глазки портье стали колючими.

— А самого его вы знаете?

— Конечно! — подтвердила Шева.

— Хорошо, посмотрим.

Портье открыл книгу записи постояльцев и стал изучать ее с таким рвением, словно перед ним была не тоненькая тетрадь с несколькими строчками, а справочник звездных систем.

— Один Пауль есть, — после продолжительных поисков отозвался портье. — Пауль Кинкель. Это он?

— Полагаю, да, — с улыбкой ответила Шева.

— Минутку, я сейчас свяжусь с ним.

Несмотря на очевидное убожество гостиницы, чудеса иноземной техники уже вошли в ее быт. Портье снял трубку висевшего на стене телефона, но Шева опередила ретивого клерка:

— Не стоит. Я хочу преподнести ему сюрприз.

— Но откуда я знаю, что задумала мисс?

— Мисс Лурн, — назвала себя Шева. — Вы должны были знать моего отца.

— О, да-да! — оживился портье. — Кто же не знает господина Лурна! — Тут портье подумал и исправился: — Кто же его не знал!

Шева улыбнулась, всем своим видом показывая, что не заметила его оплошность.

— Мы с Паулем давно знакомы. Когда-то, в детстве, я гостила у него. И вот теперь я совершенно случайно услышала, что он здесь. И я решила повидаться с ним, а заодно проверить, узнает ли он меня?

Портье оскалил зубы. Они ничуть не изменились с тех пор, когда Шева впервые увидела их.

— Понимаю! Мисс Лурн хочет пошутить!

— Да, некоторым образом.

— Я не буду вам препятствовать, мисс. — Портье ухмыльнулся вновь, на этот раз с наглецой. — Если вам что-то понадобится, позвоните мне.

— Непременно, — пообещала Шева.

— Второй этаж, комната двести два. — Портье указал Шеве на лестницу.

Кивнув ему, Шева поднялась наверх. Вот и дверь с двумя двойками, держащими под руки ноль. Шева распахнула ее без стука.

Пауль лежал на кровати. Он явно не ожидал вторжения, и облачение его трудно было назвать парадным. При появлении Шевы он поспешно натянул на себя простыню.

— Кто вы?

— Меня зовут Шева. Мне надо поговорить с вами.

— Но я…

— Оденьтесь, я отвернусь, — предложила Шева.

Она уставилась в окно, дав Паулю возможность облачиться в брюки и серую, не первой свежести рубашку.

— Я готов выслушать вас… Шева. Странное имя!

Шева, вдоволь налюбовавшаяся видом из окна, улыбнулась.

— Имя как имя. Не более странное, чем Пауль. Сейчас я расскажу вам одну историю, а вы попытайтесь поверить мне.

Пауль кивнул, и Шева начала.

— Итак, меня зовут Шева. Я пришла сюда из времени, являющегося для вас будущим.

Юноша улыбнулся, обозначив ямочки на щеках.

— Разве это возможно?

— Да, — ответила Шева. — Попозже я расскажу об этом более подробно, но сейчас речь о другом. Я работник службы безопасности и преследовала, то есть преследую здесь… — Шева слегка запуталась, так как не была уверена, жив или мертв Арктур. Но логично было предположить, что он мертв, а полковник Шольц на этот раз является самим собой. — Я преследовала очень опасного преступника. Он бежал в ваше время, желая изменить ход истории. Я настигла его, и он погиб.

Юноша исподлобья посмотрел на Шеву. Он явно полагал, что его миловидная гостья слегка не в себе.

— Очень увлекательно, но при чем здесь я?

— Вот это объяснить еще сложнее. — Шева улыбнулась собственным мыслям. — Но я попытаюсь. Я была здесь десять дней тому назад, но для вас это время еще не наступило. Вы понимаете меня?

— Не совсем, — с сомнением покачал головой Пауль.

— Да, это трудно понять. Время существует сразу в бесконечном количестве Отражений, лишь одно из которых является абсолютным настоящим. Все прочие — прошлое, вернее, относительное настоящее. Сейчас мы находимся в одном из относительных Отражений, а абсолютное настоящее является для вас будущим. Понятно?

— Темный лес. Но, думаю, это не имеет значения. Скажите, что вам нужно от меня.

— Хорошо. Итак, несколько дней назад я появилась здесь, в этой гостинице. Я пришла к вашему командиру, полковнику Шольцу, и предложила ему свои услуги в качестве переводчицы и проводницы.

Пауль засмеялся, но через силу.

— С чего вы решили, что нам нужен проводник?

— Вы прибыли сюда с целью завладеть копьем, не так ли?

Юноша фыркнул, но взгляд его стал насторожен.

— Какое еще копье? Что за чушь!

— Копье Тамерлана, или копье Лонгина, если угодно. Некий материальный фетиш, дарующий силу. Оно нужно вам для того, чтобы победить в предстоящей войне.

Рука Пауля метнулась под подушку, но Шева упредила его, ударив сначала в солнечное сплетение, а потом ребром ладони по руке, уже державшей пистолет. Оружие с глухим стуком упало на пол, и Шева небрежным движением ноги загнала его под кровать.

— Черт побери, откуда вы знаете?

— Я же говорю, что пришла из будущего, то есть абсолютного настоящего, а потому знаю все, что происходит в относительном настоящем. Это не так легко понять, но вы должны просто поверить мне.

— Допустим, я вам верю. — Юноша осторожно помассировал зашибленное запястье. — И что вы хотите?

— Дослушайте меня! Я участвовала в вашей экспедиции к монастырю Чэньдо…

— Но мы еще не были там!

— В этом настоящем — да. Но в другом это уже произошло. Мы достигли монастыря. В пути ты влюбился в меня. — Она непроизвольно перешла на «ты».

Лицо юноши вытянулось от неподдельного удивления.

— Вот как?

— Да, именно так. Ты даже объяснился мне в любви. Потом мы добрались до копья, но монахи не пожелали расстаться с ним. Произошла стычка, в ходе которой все вы погибли.

Пауль кашлянул, а потом сглотнул застрявший в горле комок.

— Я умру?

— Уже умер, — поправила Шева. — Но это в другом Отражении. В этом ты жив. А в другом тебя убил человек по имени Раубен.

— Раубен? Но почему?

— Он стрелял в меня, но ты в последний миг заслонил меня собой. А затем я убила Раубена.

Пауль помотал головой.

— Мне трудно это понять.

— И еще труднее поверить. Но так и есть. Ты спас меня и погиб.

— И что теперь?

— Долг платежом красен. Через день вы отправитесь в монастырь, где всех вас ждет смерть. Я хочу спасти тебя за то, что ты спас меня. И поэтому я предлагаю тебе переместиться в другое время или в другое место. Таким образом ты останешься жив.

— Невероятно!

— Но тем не менее это правда.

— Почему я должен верить вам?

— Ты ничего мне не должен, — ответила Шева. — Но выбор у тебя небогатый: либо ты отправишься в иное время и место, либо через несколько дней погибнешь.

— Но таким образом я предам своих друзей!

— Во-первых, они тебе не друзья. Во-вторых, ты ничего не изменишь. Будешь ли ты с ними или нет, ваша миссия обречена на провал, и все вы погибнете. Так что совесть твоя будет чиста — ты не предашь друзей. Как я понимаю, ты хотел бы получить доказательства, что все, о чем я говорю, правда? — Пауль кивнул. — Я думала над этим и решила вот что: у тебя будет день на раздумья. Я подробно опишу тебе все, что случится за этот день, что вы будете делать. Полагаю, это будет достаточным доказательством, тем более что иного я предложить не могу. Если решишь, что тебе стоит остаться в живых, свяжешься со мной. Если же нет, значит, мы не договорились. А теперь слушай, что случится сегодня…

Шева довольно подробно изложила напряженно внимавшему ей Паулю все события предстоящего дня, обратив особенное внимание на мелкие детали, которые, как известно, убеждают более всего. Служба сбора информации работала четко, и потому Шева знала достаточно много.

— Думай. Я буду ждать тебя до полуночи. Если ты не придешь до этого времени, я отправлюсь в абсолютное настоящее, и мы больше никогда не увидимся.

Пауль напряженно всматривался в лицо девушки, чувствуя, что его неудержимо тянет к ней. Завороженный ее очарованием, он прошептал:

— Это значит, что ты будешь жить в будущем, а я погибну.

— Примерно так, — подтвердила Шева. — Но у тебя есть день, чтоб изменить свою судьбу. Решай.

Шева встала с кровати и направилась к двери.

— А если я расскажу обо всем полковнику Шольцу? — крикнул ей вслед Пауль.

— Думаешь, он поверит тебе? — усмехнулась девушка. Не дожидаясь ответа, она вышла и плотно притворила за собою дверь. Теперь ей оставалось только ждать…

То, что Пауль не спешит искать спасения в бегстве, Шева поняла, когда часовая стрелка ее изящного хронометра переползла цифру десять. Все же люди из этого Отражения весьма своеобразно относились к жизни. По крайней мере, некоторые из них. Нет, что ни говори, относительные Отражения не отличались гармонией. Их мир был неустроен, обитатели — жестоки, алчны, коварны. И главное, они не имели высокой цели — пройти отведенный природой жизненный путь с пользой и тем самым заслужить благодарность общества. Бессмысленные мечтания и надежды обитателей относительного настоящего раздражали Шеву. В своем раздражении она зашла так далеко, что вопреки инструкции позволила себе расслабиться и выпила около ста граммов крепчайшего спиртного напитка, произведенного, судя по вкусу, из самого чудовищного сырья. Приятно разлившись по жилам, спиртное настраивало на философский лад.

«До чего ты докатилась, голубушка! — попеняла сама себе Шева, машинально нюхая стоящие на столике у изголовья кровати цветы. — Тратишь время и силы на то, чтобы спасти какого-то сопляка из относительного! И все потому, что он смотрел на тебя маслеными глазами и вроде бы пожертвовал собой ради тебя! И ты даже не хочешь задуматься, а имеет ли это какое-нибудь значение. А если имеет, то какое? Кажется, милочка, ты становишься сентиментальной. Что скажет Сурт, узнав, какие глупости ты творишь?!»

И словно откликнувшись на эту мысль, тоненько запульсировало запястье. Сурт! Легок на помине! Поднявшись, Шева раскрыла сундук, где хранился хронопередатчик. Набрав условный код, Шева вышла на связь.

— Слушаю.

— Шева?

— Глупый вопрос. Что случилось, Сурт?

— У нас снова неприятности!

— Арктур воскрес? — Шева произнесла эти слова с усмешкой и удивилась, когда вдруг больно кольнуло слева в груди. Оказывается, Арктур еще жил в ее сердце.

— Точно не знаю, но Служба времени зафиксировала незапланированное перемещение.

— Где?

— Неподалеку от монастыря. Кто-то воспользовался временным потоком и отправился в иное Отражение, в еще более относительное настоящее.

— В другое Отражение? — не веря услышанному, переспросила Шева.

— Да, — подтвердил Сурт. Он был терпелив, что случалось каждый раз, когда назревали большие неприятности.

— Но это невозможно! Никто не может переместиться из одного относительного настоящего в другое. Для того чтобы попасть в Отражение, объект должен сначала вернуться в Матрицу, то есть в абсолютное настоящее. Это аксиома!

Из динамика донеслось покашливание. Шева поняла, что Сурт намеревается сообщить ей еще более важную вещь.

— Это было аксиомой до сегодняшнего дня. Как я уже сказал, Служба времени засекла это перемещение незадолго до развязки. Они посчитали аномалию ошибкой приборов и потому не поставили тут же в известность меня. К тому же я был занят. Но потом они все перепроверили и доложили о случившемся.

— А если это произвольный сдвиг временных потоков? Ты сам сказал, что Арктур мертв!

Сурт вновь кашлянул.

— Я был уверен, что так оно и есть, но теперь у меня появились все основания считать, что я ошибся.

— Какие основания?

— Копье, какое я захватил с собой, сегодня утром исчезло из нашего хранилища.

У Шевы возникло желание усесться на пол.

— Как так исчезло? Воры уже хозяйничают в хранилище Управления?!

— Нет, кто-то изменил положение копья в Отражении, предшествующем по времени тому, в котором ты сейчас находишься.

— Но с чего ты взял, что это Арктур? Ведь не мог же он в самом деле вернуться в Город и совершить новый прыжок во времени!

— Дело в том, что Арктуру при условии, что он, конечно, жив, вовсе незачем возвращаться обратно. Пока ты отсутствовала, наши специалисты закончили дешифровку его записей. Обнаружилась масса прелюбопытных вещей, в том числе схема одного устройства…

Сурт умолк.

— Ну что еще за устройство? Не тяни! — потребовала Шева.

— Принципиально новый вид телепортатора. Наш гений придумал машину, способную перемещать объекты в Отражениях. Схема устройства удивительно проста при минимальных размерах.

— Это значит…

— Да, это значит, что Арктур или кто-то еще, хотя я просто не могу вообразить, кто может оказаться на месте Арктура, теперь может беспрепятственно перемещаться в Отражениях, используя телепортатор, замаскированный как угодно — под деталь одежды, кольцо, портсигар.

— Хорошенькая новость! — пробормотала Шева. — Ну и что же теперь делать?

— Лишь одно — следовать за Арктуром в новое Отражение и обезвредить его там.

— А если не удастся?

— Тогда нас всех ждут крупные неприятности.

Сурт умолк, безмолвствовала и Шева, ожидая, что скажет директор Управления. Но тот оказался более терпелив, чем она.

— Насколько я понимаю, — не скрывая недовольства, начала Шева, — ты хочешь, чтобы я продолжила охоту за Арктуром?

— Шева, кроме тебя, больше некому!

— Спасибо! Веселая будет игра, особенно после того, как Арктур понял, что его преследую я!

— Возможно, он еще не понял.

— Ну конечно! — рассердилась Шева. — Арктур — полный недоумок! Если уж он сумел так ловко обвести всех нас вокруг пальца, то, думаю, он уж наверняка догадался, кто скрывается под маской симпатичной мисс Лурн!

— Ты изменишь внешность.

Шева ощутила усталость.

— Ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Теперь не я буду охотиться на Арктура, а он — на меня. Ты хочешь потерять агента?

— Я уже потерял двух, — сухо сообщил Сурт.

— Арктур?

— Да. Они наблюдали за вашим лагерем в ту ночь, когда я вызвал тебя. Арктур зарезал их, когда мы разговаривали.

— И наверняка он видел нас!

— Не исключено, но я так не думаю, ибо в этом случае нет разумного объяснения, почему он оставил в живых тебя.

«Оно есть», — подумала Шева, но вслух сказала другое:

— Ладно, давай ближе к делу. Чего ты хочешь?

— Чтобы ты отправилась вслед за Арктуром.

— И чтобы он прикончил меня?

Сурт кашлянул.

— Мы позаботимся о твоей безопасности.

— Воображаю, как это будет выглядеть, — съязвила Шева, представив себе трупы зарезанных агентов. Арктур и впрямь стал смертельно опасен, если не побоялся пустить в ход нож — оружие, требующе крепкой руки и еще более крепких нервов.

— Кроме того, — прибавил Сурт, сделав вид, что не обратил внимания на реплику Шевы, — ты получишь самую полную информацию и самое совершенное оборудование, какое только есть в нашем распоряжении.

— Представляю! Думаю, вы изготовили пару штучек по чертежам Арктура.

— Совершенно верно, — ничуть не смутившись, откликнулся Сурт. — Наши специалисты сконструировали портативный телепортатор, придав ему форму пряжки. Кроме того, у тебя будет генетический сканер — устройство, способное на расстоянии определить генетический код человека. У нас есть полные данные по Арктуру, так что ты сумеешь моментально опознать его и обезвредить.

Шева вздохнула. Ее мечтам о возвращении в Матрицу, похоже, не суждено было сбыться. Она так и не увидит Броера, неряшливого днем и храпящего ночью. А ведь она уже успела соскучиться! И надо же было Сурту появиться именно сейчас!

— Хорошо, каков план?

— У тебя там есть поблизости укромное местечко?

— Да, прямо за домом. Овраг, поросший кустарником.

— Иди туда и включи маяк.

Шева исполнила приказ Сурта. Прошло несколько мгновений, и посреди оврага образовалось золотистое кольцо, в котором торжественно, словно сходящий с облака бог, материализовался Сурт. Правда, бог тут же рухнул на колени, и его желудок вернул в мир проглоченный завтрак, обед или ужин — Шева не знала, какое время суток было в настоящем, когда начальник оставил его. Из приличия отвернувшись, Шева дождалась, когда начальник перестанет издавать сдавленные всхлипы, после чего милосердно протянула ему платок.

— Спасибо! — Директор Управления сплюнул, после чего отер рот. Придирчиво оглядевшись по сторонам, Сурт улыбнулся: — Отличное местечко для разговора!

— Да, неплохое. Давай к делу.

— Держи. — Сурт передал Шеве контейнер. — Раскрой его.

Шева раскрыла и увидела желтую вещицу, напоминавшую ту, чем крепили пояс. Только вещица была очень тяжелой.

— Это он?

— Телепортатор системы Арктура! — Сурт саркастически хмыкнул. — Наш друг в очередной раз облагодетельствовал науку!

Шева сунула вещицу в карман, после чего извлекла из контейнера еще один предмет, напоминающий неуклюжую золотую ложку с инкрустированным в рукоять стеклянным глазом.

— А это та самая генетическая штука!

— Правильно. Она настроена на код Арктура. Как только в рукояти зажжется огонек, можешь смело нейтрализовать человека. Это будет Арктур.

— Удобное приспособление!

Она вновь запустила руку в контейнер и на этот раз извлекла ворох кисеи.

— Твоя униформа для Отражения, куда отправился Арктур.

— Где и когда?

— Самое начало пятнадцатого века. Восток. Жестокие мужчины и прекрасные женщины. Ты будешь восхитительна в этом одеянии.

— Если мне не изменяет память, в те времена женщина приравнивалась к рабу.

Сурт улыбнулся, по-змеиному раздвинув уголки тонких губ.

— Можно сказать и так. Но случалось, что прекрасные женщины правили мужчинами, словно рабами.

— Если ты хотел польстить мне, то неудачно! — жестко обрезала Шева. — Что еще?

— Там лежат еще несколько вещиц, которые могут тебе пригодиться. А вот инструкции. — Сурт протянул Шеве небольшую металлическую горошину. Девушка бережно убрала ее туда, где уже лежал чудо-телепортатор Арктура.

— Хорошо, я все поняла. Но у меня есть проблема.

— Какая? — вкрадчиво спросил директор Управления, заподозривший, что Шева пытается найти отговорку.

— Старая. Вновь объявился Деструктор.

Сурт усмехнулся.

— Опять? Что он натворил в этот раз?

— Прислал очередной букет цветов со своей визиткой. Я нашла его на столе, когда вернулась из города.

— Очень мило с его стороны!

— Не спорю. Но это означает, что он умеет телепортировать предметы и, возможно, обладает подобной способностью сам. А что, если в следующий раз он поднесет мне бокал с ядом?

— Не сгущай краски. Насколько я помню, он пока позволял себе лишь невинные шалости.

— Пока — да. Но ты все же последи за ним, Сурт.

— Хорошо, я попробую.

— Когда я должна переместиться?

Сурт вновь хотел улыбнуться, но передумал.

— Я думаю, ответ очевиден — прямо сейчас.

Шева взглянула на свой допотопный хронометр.

На часах было десять сорок.

— Прямо сейчас я не могу. У меня встреча. Я отправлюсь примерно через час.

Директор Управления насторожился.

— Что еще за встреча?

— Я жду человека, — не стала вдаваться в подробности Шева.

— Опять этот юнец!

— Ты забываешь, что он спас мне жизнь! — холодно напомнила девушка.

— Спасет, — поправил Сурт. — И не в этом Отражении. Не пора ли, дорогуша, покончить с детскими играми? Я всегда считал тебя более прагматичной. А тебя вдруг потянуло на романтическую любовь. Нашла время! — В голосе директора Управления прозвучала откровенная злоба, удивившая Шеву.

— Хватит спорить! — отрезала девушка. — Я начну перемещение ровно в двенадцать часов. Если тебя это не устраивает, поищи себе другого исполнителя!

Но найти кого-либо другого, по уровню равного Шеве, было трудно, и оба они знали об этом. Шева была нужна Сурту куда больше, чем он ей. При ее способностях любое из двух десятков Управлений готово было взять Шеву с руками и ногами. И если она взвалила на себя столь сложное поручение, то вовсе не из-за любви к Сурту, просто ей прекрасно было известно, насколько опасен Арктур. Лишь поэтому она была сейчас здесь.

Сурт не захотел ссориться.

— Ладно, поступай как знаешь. Но как ты собираешься его облагодетельствовать?

— Никак. Если он придет ко мне до двенадцати ноль-ноль, я спасу ему жизнь, переместив его во времени и пространстве. Если же нет, пусть пропадает.

— А ты не боишься вызвать сдвиг в Отражениях?

— Пауль — не такая важная фигура, чтобы изменить Отражения. Наивно полагать, что какой-то юноша может повлиять на Матрицу.

— Пусть будет по-твоему. Но я могу быть уверен, что в двенадцать ноль-ноль ты войдешь во временной поток?

— Можешь. К тому же ты в состоянии удостовериться в этом. Не так ли?

Сурт кивнул.

— В таком случае я пойду.

— Да, — сказала Шева с улыбкой. Как бы ни были натянуты их отношения, прощаясь, они всегда улыбались. — Иди, а я дождусь полуночи.

Улыбнувшись в ответ, Сурт шагнул в золотистое облако и растворился во временном потоке. Вдохнув острый запах озона, Шева направилась в дом.

Ждать полуночи не пришлось. Пауль пришел раньше. Он вошел в дверь, подобно Шеве, без стука. Шева только закончила переупаковывать вещи в общий контейнер, и гость застал ее почти врасплох. Но лишь почти, потому что эту грань Шева никогда и никому не позволяла переступить.

— Надумал? — спросила Шева, окидывая взором одетого по-походному юношу.

— Почти. — Пауль положил на пол рюкзак, меховая куртка его от движения распахнулась, и Шева заметила за поясом рукоять пистолета. Похоже, юноша приготовился к любым неожиданностям. — Все получилось в точности так, как вы и сказали.

— А иначе быть и не могло. Я была откровенна с тобой. Ты спас меня в другом Отражении, и я хочу помочь тебе.

— Но как вы это сделаете?

— Давай на «ты», — сказала Шева, тут же осознав всю бессмысленность своего предложения, ибо общение с юношей обещало быть недолгим. — Это не так сложно. У меня есть устройство, которое может перенести тебя в любую точку относительного настоящего, более отдаленную от данной точки.

— Другими словами, вы… — Пауль запнулся, но тут же довольно уверенно поправился: — Ты хочешь сказать, что можешь перенести меня лишь в прошлое?

Шева задумалась.

— Мы редко употребляем термин «прошлое», предпочитая другой — «относительное настоящее». Отражение, где ты окажешься, не будет прошлым в точном смысле слова. У тебя не было этого прошлого, если данный временной отрезок лежит за пределами твоего существования. Даже если ты пожелаешь переместиться всего на десять лет назад, это будет не твоим прошлым. Там уже есть свой Пауль Кинкель. Он на десять лет моложе, он учится в гимназии, у него свои друзья, свои заботы. Спустя десять лет он отправится в Тибет, где и найдет свою смерть.

Юноша выдавил усмешку.

— И много таких… Отражений?

— Бесчисленное множество. Ты волен выбрать любое. Но ты уже никогда не вернешься в свое.

— В свое… Я могу столкнуться в другом Отражении с самим собой?

— Да. Но мы постараемся, чтобы этого не случилось. У тебя будет другое имя, и жить ты будешь вдали от родного Мюнхена.

— Чудно!

— Да, — согласилась Шева, подумав, что человеку, незнакомому с теорией относительности Отражений, подобная перспектива и впрямь должна казаться странной. — Это довольно сложное явление, не думаю, что сумею быстро объяснить его суть. Тем более, что у нас мало времени.

— Ты… уезжаешь?

— Можно сказать и так.

— В свое время? — Пауль прикусил губу. — А можно я поеду с тобой?

Шева хотела улыбнуться, настолько забавной показалась ей его просьба, но передумала и лишь покачала головой:

— Нет. Дважды нет. Ты не можешь отправиться в мое время, так как оно является для тебя будущим. Будущее, в отличие от прошлого, существует в виде абсолютного настоящего. — Тут Шева поняла, что ляпнула глупость, но решила не исправляться, чтобы не запутаться еще сильнее. — При перемещениях время может крутиться лишь в одну сторону — назад. Тебя я могу отправить в эпоху короля Ричарда, его — в Древний Рим, Цезаря — к воинственным ассирийцам, Сарданапала — в каменный век, ну а безвестного дикаря — лишь к динозаврам! Еще можно вернуться в точку, откуда начал перемещение, — в изначальное настоящее. Но никому не дано прыгнуть вперед. Теперь насчет меня. К сожалению, я отправляюсь в иное относительное настоящее, более далекое, чем это. У меня новое задание, и, лишь выполнив его, я смогу вернуться домой.

— Тогда возьми меня с собой! Если все это, конечно, не глупый розыгрыш.

Увы, все это было не розыгрышем, хотя насчет глупости Пауль был совершенно прав — умной затею Шевы назвать было нельзя. Девушка задумчиво потерла ладонью щеку.

— Не думаю, что это удачная мысль. Отражение, куда я направляюсь, как бы это сказать… довольно опасно. Насколько я знаю историю, тебе лучше выбрать Германию середины предыдущего столетия. Там нет крупных войн, люди живут тихо и мирно в свое удовольствие.

Пауль энергично помотал головой:

— Нет! Подумай сама, что буду делать я один в чужом мне мире?

— Дело в том, что вряд ли я задержусь там надолго. Я поймаю человека, за которым охочусь, и вернусь домой. Ты же будешь вынужден остаться в том Отражении или перебраться в другое, по времени более близкое к этому.

— Хорошо, пусть будет так. Но можно пока я буду с тобой?

Шева задумалась. Подобный вариант не входил в ее планы, но, с другой стороны, она не исключала его вероятность. Было в юном Пауле нечто такое, что влекло Шеву. Кроме того, она прекрасно понимала, что должен чувствовать человек, вдруг очутившись в совершенно незнакомом ему мире. Она испытала похожее чувство во время своего первого путешествия в чужое Отражение, и не сказать, чтобы это было приятным воспоминанием. В Шеве вдруг проснулось то, что древние именовали милосердием. Ей стало жаль юношу, и она решила исполнить его просьбу, прекрасно при этом понимая, что совершает глупость.

— Что ж, если ты так хочешь, давай попробуем. — Шева взглянула на Пауля и, увидев, как загорелись его глаза, счастливо улыбнулась. — Давай!

Оставалось двадцать минут до намеченного ею срока. Этого времени вполне хватило на то, чтобы объяснить Паулю место и время путешествия и как он должен себя вести, а заодно на всякий случай проверить его с помощью генетического сканера. Как и предполагала Шева, Пауль был тем, за кого себя выдавал. Когда же часовая стрелка остановилась напротив цифры двенадцать, Шева и Пауль взялись за руки и растаяли в золотистом нимбе от телепортатора, изобретенного Арктуром.

Омерзительная зеленая муха нарушала покой Господина счастливых обстоятельств. Она кружила и кружила под сводом шатра, мерным жужжанием отвлекая Тимура от дум. Впрочем, не Тимура — Тимурленга!

Отец назвал его Тимуром — имя гордое и красивое. Но много лет спустя избравшая неверный путь стрела пронзила ему ногу. Со стрелой пришли хромота и прозвище, данное врагами. Они прозвали властителя Мавераннахра Хромым Тимуром, и это было скорее не оскорблением, а знаком уважения, ибо увечьем, полученным в честном бою, воин вправе гордиться. К тому же вдвойне славен тот, кто даже с увечьем побеждает своих не отмеченных ранами врагов! Прозвище пришлось по душе Тимуру, и с тех пор он, оставаясь наедине с собой, неизменно именовал себя Тимурленгом, словно желая подчеркнуть тем самым свое отличие от всех прочих Тимуров, которых в ту эпоху было немало, но ни один из которых не мог равняться с Железным Хромцом[24].

Муха продолжала назойливо жужжать. В самом факте ее существования также не было ничего необычного — летом в Сивасе полным-полно мух, но отчего-то мелкая тварь раздражала Тимурленга. Быть может, потому, что за последние годы он привык, что никто не смеет нарушать его покой. Никто и ничто — ни люди, ни животные, ни даже птицы, ибо все живое смертно, а значит, подвластно железной руке Тимурленга.

Тимурленг обернулся к стоявшему за его спиной рабу, имени которого он не помнил, и выразительным взглядом указал на беспокоящее его насекомое. Раб понял повелителя без слов. Низко поклонившись, он, словно кошка, прыгнул вперед, ловким ударом опахала сбив и тут же размазав по полу мерзкую тварь. Тимурленг удовлетворенно кивнул. Все правильно. Ничто не должно мешать Господину счастливых обстоятельств предаваться раздумьям. Сегодня Тимурленг принадлежит самому себе. Завтра придет день решающей битвы, и он сядет на коня и будет отдавать приказы полкам, не нуждающимся в приказах, ибо войско его обучено сражаться до последней капли крови. Ни у кого нет и ни у кого уже не будет такого войска. Канули в Лету времена Потрясателя вселенной Темучина, рожденного с луком в руке. Лишь тогда каждый темник, тысячник, сотник, десятник и воин знали свою задачу. Темник имел приказ, отданный его тумену, тысячник следил за каждым движением руки темника, сотник внимал голосу своего тысячника, десятник следил за конем сотника, а простой воин не должен был отстать от своего десятника. И если ошибался один, казнили десяток. Если отставал один, карали сотню. Если бежал один, горе всей тысяче. Если же предавал один, кара постигала весь тумен. Так заповедал Темучин, и это было верно, ибо лишь войско, спаянное страхом позора и смерти, способно одержать победу.

Тимурленг перенял это правило у Темучина и потому сумел покорить земель не меньше, чем Потрясатель вселенной. Он усовершенствовал это правило и потому сумел покорить земель больше.

Железный Хромец улыбнулся своим мыслям, обнажив под редкой щеточкой усов крепкие желтые зубы. Нет, он взлетел куда выше, чем Темучин. Он уже выиграл свои тридцать великих битв, в то время как Темучину, если верить мудрым хранителям былого, удалось одержать лишь двадцать две победы. И завтра его, Тимурленга, ожидала еще одна великая битва. А дальше будут новые битвы. Несмотря на подагру и искалеченные ногу и руку, он еще силен и духом и телом. Об этом могут свидетельствовать враги, испытавшие крепость длани Тимурленга. Об этом могут свидетельствовать жены, познавшие мужскую силу своего повелителя. Мир достаточно велик, еще есть немало земель, ждущих своего завоевателя. А пока…

А пока следовало подумать о предстоящем сражении. Тимурленг щелкнул пальцами. Раб, имени которого владыка не помнил, поспешно склонился пред ним.

— Позови Саиф-ад-дина[25] и Мухаммед-султана.

Склонив голову до самых ковров, устилавших шатер, слуга выбежал прочь. Тимурленг задумчиво посмотрел ему вслед. Слишком расторопен. Случается, такие восходят на престол после смерти владык. К счастью, у Тимурленга предостаточно наследников. Болезнь и вражеская стрела отняли любимых сыновей Джахангира и Умар-шейха, но на все воля Аллаха. И хвала Аллаху, что есть еще и сыновья, и многочисленные внуки. Его семя дало богатую поросль. Есть из кого выбрать наследника. И он выберет самого достойного, а все прочие беспрекословно признают его выбор. Иначе и быть не может, Тимурленг потратил немало сил, чтобы приучить детей к покорности. Это оказалось почти так же трудно, как и приучить их к величию. Не так просто, как кажется, ставить ногу на согбенную перед тобой спину и подставлять спину под занесенную над тобою ногу. Великий правитель должен уметь делать и то и другое. Сначала подставлять, а потом, со временем, и ставить. Ему самому тоже сначала приходилось подставлять…

Странные мысли роились в голове Тимурленга, очень странные для властелина полумира. Неплохо было бы выпить пиалу огненного арака, так славно очищающего разум. Но есть приказ, запрещающий вплоть до победы над нечестивым и дерзким Баязидом пить хмельное вино, — приказ, отданный им самим, Тимурленгом. Негоже нарушать собственные установления, предводитель должен показывать пример войску. Тимурленг отщипнул от лежащей пред ним на блюде кисти винограда несколько сочных ягод. В этих краях, которым предстоит стать частью его империи, отменный виноград, рождающийся к тому же раньше обычного. В Мавераннахре грозди только набирают сахар, а этот уже истекает липким соком. Тимурленг сплюнул косточки прямо на ковер пред собой и вытер губы. Снаружи донеслись негромкие голоса. Полог отодвинулся в сторону, и в шатер вошел раб, имени которого Тимурленг не помнил; за ним следовали Саиф-ад-дин, старый соратник и верный друг повелителя, правая рука во всех начинаниях, и Мухаммед-султан, любимый внук Тимурленга.

— Припадаем к твоим стопам, повелитель! — провозгласил Саиф-ад-дин, изъявляя намерение пасть на колени, но Тимурленг остановил его резким жестом руки. К чему придворные церемонии, когда они одни! Приказав властным взглядом рабу оставить шатер, Тимур кивнул Саиф-ад-дину:

— Садись, отважный!

Саиф-ад-дин все же поклонился, выражая благодарность за польстившее его самолюбию обращение, после чего устроился на ковре шагах в трех от Тимура.

— Садись, Мухаммед.

Внук также не заставил себя упрашивать. Он был быстр, умен и деятелен и всем обликом своим напоминал юного Тимура. Потому-то владыка отличал и любил Мухаммеда больше всех прочих своих родственников. Именно Мухаммеда-султана Тимурленг видел своим наследником. Тая добрую улыбку, владыка перевел глаза с внука на Саиф-ад-дина.

— Мне доложили, что к нам прибыли посланцы Баязида.

— Так, повелитель.

— О чем они хотят говорить со мной? Готовы ли они принести извинения за проявленную их господином дерзость? — Саиф-ад-дин задержался с ответом. — Тебе нечего таить от старого боевого товарища! — подбодрил его Тимурленг. — Говори!

Эмир склонил голову.

— Они не изъявляют желания принести извинения Господину счастливых обстоятельств. Они передали богатые дары, но в их сердцах не было раскаяния.

— Жаль. — Кольнуло в искалеченную руку, и Тимурленг осторожно потер больное место. — Пусть не надеется на помощь Аллаха! Всевышний никогда не помогает тому, кто нечестен.

И владыка машинально посмотрел на перстень, на котором был выгравирован девиз, определявший отношение Тимурленга к жизни и смерти: «Если ты честен, ты будешь спасен».

— Ты прав, великий, — склонил голову Саиф-ад-дин.

Тимурленг воспринял его слова как должное — он всегда был прав.

— Выходит, Осман хочет мира, но не желает признать свои былые ошибки, как не желает и склонить голову перед наследником Темучина? — задумчиво промолвил Тимурленг, задав этот вопрос скорее сам себе, нежели своим собеседникам.

— Истинно так, мудрейший, — подтвердил Саиф-ад-дин.

— Но он прислал послов со словами мира…

— Да.

Тимурленг задумался. Он любил войну, но не считал ее конечной целью. Войны Тимурленга не были кровавой потехой или просто средством обретения власти. Тимур лелеял мечту восстановить и расширить великую империю чингизидов под зеленым знаменем Пророка. Тимурленг не желал ни суетной славы, ни праздного величия. Он возвращал под власть монгольского рода то, что принадлежало ему по праву, то, что было завоевано в непрерывных столетних войнах. Кроме того, он нес знамя великого Мухаммеда, завещавшего обратить в истинную веру все народы, когда-либо явившиеся на свет по воле Аллаха. То, что делал Железный Хромец, было угодно Всевышнему. И потому Тимурленг далеко не всегда нападал на страны, чьи жители творят намаз и славят Аллаха. Баязид же исповедовал ислам, и владения его никогда не топтала железная пята чингизидов. Потому-то наследник Темучина и колебался, не в силах решить, покарать дерзкого Османа или нет.

Тимурленг поднял глаза на терпеливо ожидавших его слова Саиф-ад-дина и Мухаммед-султана.

— Но хочет ли Осман мира?

Друг и соратник промолчал, внук оказался смелее:

— То ведает лишь Аллах!

— Да, Аллах ведает, — протянул владыка. — Но и мне кое-что известно. В его сердце нет любви к брату по вере. Он хочет лишь выиграть время, чтобы довершить покорение неверных. А потом он повернет оружие против мусульман. И он не удовольствуется лишь землями Карамана и Сиваса. Он пойдет дальше — в Сирию и Багдад… Вплоть до Мавераннахра! Он хочет захватить все!

— Так же, как и ты, великий! — дерзко вставил Мухаммед-султан.

Тимурленг хотел было одернуть словоохотливого внука, но раздумал. Мухаммед-султан слишком походил на него самого, каким он был во времена бесшабашной молодости, когда из удали угонял табуны лошадей. Тимурленг лишь сказал:

— У нас разные цели.

— Да! — решился сказать свое слово Саиф-ад-дин. — Мы несем зеленое знамя Пророка, а мальчишка Баязид норовит прибрать к своим рукам как можно больше земель. Я прав, великий?

— Совершенно прав, Саиф-ад-дин. Дерзкого Османа вовсе не извиняет то обстоятельство, что он прислал послов. Он может говорить что угодно, я вижу его насквозь. Лишь неблагоразумный полагается на худой мир. Но Осман сам заговорил о мире, это можно обратить нам на пользу. Как вы полагаете?

Мухаммед-султан, тщетно силившийся понять, куда клонит дед, промолчал, Саиф-ад-дин по праву старого друга и соратника осмелился вставить:

— Твои уста рекут истину, великий.

— И нам помогут его же послы, — задумчиво вымолвил Тимурленг. — Скажи, Саиф-ад-дин, все ли наши войска ты снарядил, как я велел?

— Все, о великий. У каждого воина есть при себе лук с тридцатью стрелами, меч и щит, у каждых двоих — сменная лошадь, у каждой десятки — топор, кирка, пила, котел…

Тимурленг поднял руку, прерывая эмира.

— Хорошо. Достойным ли образом все одеты?

Саиф-ад-дин виновато потупился.

— Ты же сам знаешь, великий, путь был нелегок.

— Это еще лучше! Оборванный воин всегда ищет поживы. Главное, чтобы у него был тугой лук и острый меч. Дорогие одежды сами найдут его! Мы устроим смотр войск!

Владыка умолк и победоносно оглядел своих собеседников. Те покосились друг на друга.

— Мы раскроем свои силы? — спросил Саиф-ад-дин.

— Думаешь, это разумно, владыка? — прибавил внук. — Враг увидит наши полки.

— Ну и пусть! — воскликнул Тимурленг. Он воодушевился, ноющая боль в ноге почти отступила. — Пусть послы увидят отряды оборванных, озлобленных воинов! Пусть они пересчитают их бесчисленные стрелы и обозрят пыль, поднятую копытами резвых коней! Пусть они увидят лица, полные отваги и ярости! И пусть ужас придет в их души!

Лица Саиф-ад-дина и Мухаммед-султана посветлели.

— Великолепный замысел! — воскликнул принц.

— Твоя мудрость равна твоей храбрости, — поддержал старый эмир, и в словах его не было ни капли лести.

Тимурленг засмеялся, почти захихикал. Он вдруг вспомнил, как давным-давно, воюя под началом эмира Хусейна, ловко провел врагов, приказав каждому из немногих своих всадников приторочить к седлу узел с таким расчетом, чтобы тот волочился по земле. Когда воины пустили коней вскачь, за их спиной поднялось такое облако пыли, что неприятель решил, будто на него наступает целый тумен. На самом деле у Тимура было лишь три сотни витязей, а врагов — по меньшей мере десять раз по триста. Но они испугались и бежали, подарив победу отважным и находчивым. Саиф-ад-дин, видно, тоже припомнил тот случай, потому что засмеялся вместе со своим повелителем.

— Истинно так, — выдавил, насмеявшись, Тимурленг. Хвори вернулись к нему, и острая игла больно колола в правый бок. — Прикажите эмирам подготовить воинов к смотру. Пусть наточат до блеска мечи и вычистят лошадей. Пусть каждый тумен займет свое место. Мы покажем, какова наша сила. Мы поразим сердца врагов сначала страхом, а уж потом сталью.

Саиф-ад-дин склонил голову.

— Все будет, как ты желаешь, великий.

— И еще… — Тимурленг задумчиво погладил реденькую бородку. — В войске Османа есть татары…

— Да, и немало. Три тумена, — подтвердил старый эмир, в чьи обязанности входила разведка территорий и сил врага.

— У нас тоже есть татары, я думаю, у них общие корни. Почему бы родственникам не договориться между собой?

— Я должен… — осторожно начал Саиф-ад-дин.

— Да, ты все правильно понял. Прикажи татарам познакомиться поближе со своими братьями. Это несложно сделать. Достаточно узнать выпасы, отведенные татарским туменам.

— Они мне известны, — откликнулся эмир.

— Вот и займись этим! — велел Тимурленг. — Незачем лить кровь правоверных в междуусобицах. Прибережем ее для сражений с гяурами! И мы покорим весь мир. Да будет на то воля Аллаха!

Владыка кивнул, давая понять, что разговор окончен. Саиф-ад-дин и Мухаммед-султан поспешно поднялись с ковра и принялись восхвалять своего повелителя.

— Славься, лев степей! Пусть вечно светит тебе недреманное око Сухейль[26]! — восклицали они.

Тимурленг дал им выговориться, после чего очередным кивком велел удалиться. Военачальники скрылись за пологом, откуда тут же появился слуга, занявший место за спиной Тимурленга. Густой воздух шатра всколыхнуло сплетенное из невесомых перьев опахало. Легкий ветерок от него походил на степной, тот, что рождается ранней весной, когда солнце еще не палит беспощадными лучами, а ласково целует кожу и отогревает тело после холодной зимы. Он будоражил мысли, подобно сладкому араку, он навевал воспоминания, он гнал прочь тяжкие раздумья и недуги, он возвращал молодость.

Он думал долго, пока боль не прострелила ногу. Нет, все же надо выпить вина. Или нет? Ведь он сам отдал приказ. Впрочем, Аллах простит его. Ведь он пьет не для того, чтобы увеселить душу, а чтобы унять боль, отвлекающую его от дум. К тому же он выпьет совсем немного. С осторожностью повернув голову, Тимур выразительно посмотрел на раба, имени которого не помнил. Тот кивнул. Хороший слуга должен понимать повелителя с полуслова, в противном случае он рискует оказаться на нате[27]. Исчезнув из шатра, раб тотчас же вернулся с кувшином охлажденного вина и фарфоровой пиалой. Багровая, приятно пахнущая, похожая на кровь жидкость тугой струей облекла стенки сосуда. Владыка счастливых обстоятельств неторопливо поднес пиалу к губам и сделал большой глоток. На сердце повеселело, боль, испугавшись веселья, ушла. Тимурленг поманил раба:

— Как тебя зовут?

— Ахыз. — Раб назвал себя, стоя на коленях.

— Хорошо, — сказал Тимурленг. Отныне он будет помнить это имя.

Пауль оказался на редкость способным учеником. Он мгновенно усвоил принцип работы излучателя, что и доказал на деле, обратив в пепел тупой мозг палача, напавшего на Шеву. Потребовалось совсем немного времени, чтобы объяснить ему, как обращаться с мнемотическим переводчиком. Чуть больше должно было уйти на то, чтобы научить юношу создавать трансформеры, меняя лицо и весь облик. Шева, которой роль наставницы неожиданно доставила удовольствие, снизошла даже до того, что дала ему краткую историческую справку:

— Мы обрели это умение, изучив опыт трансформеров — народа, некогда принадлежавшего к Системе. Трансформеры обладали способностью полностью менять свою суть — не только облик, но и пол, и генетическую составляющую, а в крайних случаях даже биологическую суть. Мы сумели позаимствовать лишь часть знаний трансформеров, но и этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя неуязвимыми. Сейчас мы изменим внешность. И проделаем это по двум причинам. Во-первых, Арктур не сможет нас узнать. Не исключено, что он видел и тебя. Кроме того, мы должны стать похожими на обитателей Отражения. Я вовсе не хочу, чтобы меня и в дальнейшем считали пери. Я мирная, самая обычная девушка.

— А я? — полюбопытствовал Пауль.

— Ты у нас воин. А мне, хочешь не хочешь, придется побыть твоей рабыней. В этом чертовом Отражении нет места независимой женщине.

Охотница покосилась на Пауля. Тот ухмылялся. Застенчиво, но ровно в той мере, чтобы ухмылка не превратилась в усмешку.

— Заманчиво…

— Даже не думай! — предупредила Шева. — Переломаю руки!

Юноша поспешно стер ухмылку.

— Понял.

— Тогда приступим. Сначала я.

Путешественники во времени расположились у ручья, окруженного со всех сторон густыми кустами и отступающей темнотой. Вокруг не было никого, и потому Охотница могла заниматься собою спокойно, не опасаясь обвинений в колдовстве. Сосредоточившись, Шева принялась трансформировать облик. Фигуру она решила оставить неизменной, так как времени у нее было в обрез, да и «родная» ладная и привычная фигура ее устраивала. Зато лицо Охотница изменила до неузнаваемости. Она расширила его, резче прочертила скулы, изменила разрез глаз, оставив при этом цвет. Цвет изменить было невозможно. Темно-каштановые волосы стали похожи на вороново крыло. Проведя руками по лицу, Шева убедилась, что сделала именно то, чего добивалась.

— Хорошо, — похвалила она саму себя. — Теперь ты.

— Но как?

— Это несложно. Собери воедино свою волю и представь, что твое лицо растекается, обретая новые формы.

Пауль зажмурился, физиономия его приняла зверское выражение. Летели мгновения, по перекошенным судорогой щекам юноши тоненько скользнули две крохотные капельки пота. Тяжело выдохнув, Пауль открыл глаза. Его губы тронула виноватая улыбка.

— Не получается!

Что ж, Шева подозревала, что так может случиться. Ободряюще улыбнувшись юноше, она сказала:

— Ничего страшного. Попробуй еще раз. Я помогу тебе.

Пауль кивнул и закрыл глаза. Сконцентрировав волю, Шева попыталась слить ее с волей Пауля. Но ожидаемого слияния не произошло. То ли Пауль принадлежал к числу натур, невосприимчивых к воздействию, то ли… То ли его воля сопротивлялась, не желая допускать Шеву в свои тайны.

— Все! Это бесполезно!

Шева поймала виноватый взгляд Пауля и отвела глаза в сторону.

— У меня не получилось?

— Ты сам этого не хочешь!

— Хочу!

Охотница не стала спорить — слишком глупое занятие, чтобы тратить на него время. Следовало решить, что же делать. Трансформировать внешность Пауля не удастся — это не вызывало сомнений. В таком случае не мешало бы, по крайней мере, подправить ее.

— Ладно, поступим по-другому. Наложим на тебя грим. Иди-ка сюда.

Поманив Пауля пальцем, Шева извлекла из контейнера небольшую коробочку, где хранилось все необходимое для того, чтоб изменить внешность, не прибегая к трансформации. Для начала Шева извлекла баллончик с тонирующим раствором. Щедро окропив руки и лицо юноши, Охотница превратила его в мулата. Косметический карандаш изменил форму глаз.

Отступив на пару шагов, Охотница придирчиво осмотрела свое творение. На первый взгляд все было довольно сносно, но, несмотря на боевую раскраску, скрадывавшую юный возраст Пауля, он не походил на того бывалого воина, каким должен был выглядеть по замыслу Шевы.

— Давай-ка соорудим тебе симпатичный шрам! — с усмешкой предложила она.

Пауль отшатнулся и на всякий случай прикрыл щеки руками.

— Может, не стоит?

— Не бойся. Все гораздо проще, чем ты думаешь. Обычный косметический клей. — С этими словами Охотница продемонстрировала юноше небольшой блестящий тюбик. — Стягивает кожу, создавая видимость шрама. Держится пять дней, больше нам и не потребуется. Подставляй щеку! — Пауль, успокоенный словами Шевы, наклонился. — Левую! — бросила Охотница и пояснила: — Большинство людей — правши, так что шрамы чаще бывают на левой щеке, чем на правой.

Шева провела извилистую линию от уха чуть ли не до подбородка. Через несколько мгновений влажно блестящая линия подсохла, стянув кожу рваным, весьма правдоподобным на вид шрамом.

— Годится. Теперь к тебе трудно придраться. Ну что ж, светает. Пора!

Словно в ответ на «пора» кусты вдруг раздвинулись, и из них показалась уродливая рожа. Прежде чем Шева успела даже шевельнуться, Пауль вскинул излучатель. Незнакомец рухнул с крохотной обугленной дырочкой во лбу.

Отличный выстрел, отметила про себя Шева, но, вместо похвалы, укоризненно покачала головой:

— Напрасно ты так поступил. Мы не вправе вмешиваться в развитие Отражений. Это может привести к нежелательным последствиям в абсолютном настоящем.

— Не думаю, что раздавленная бабочка способна сколь-нибудь изменить течение времени! — возразил Пауль.

Охотница решила не спорить.

— Идем! — коротко бросила она.

Пауль взвалил на плечо контейнер со снаряжением и двинулся первым. Шева следовала за ним. Она была укрыта с головы до самых пят светлой накидкой с капюшоном. Лицо прятала чадра — деталь туалета безусловно унизительная, но в данной ситуации весьма удобная. Шева уже успела на собственном опыте убедиться, что Отражение, куда их занесло, небезопасно для хорошенькой женщины, а кроме того, нельзя было исключать и ту самую неприятную случайность, на которую обычно отводят один шанс из ста.

С первыми лучами солнца путники были у лагеря. Здесь их задержали дозорные, но Пауль сообщил, что он — воин из Отрара, прибавив:

— Веду девку своему хану!

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы наших героев пропустили в лагерь, выкрикивая им в спину сальные шуточки. Резервный маяк, извлеченный Шевой из контейнера, указывал путь к палатке, заблаговременно разбитой для Охотницы. Двум агентам Управления пришлось целый год изображать из себя воинов Тимура лишь для того, чтобы подготовить ей встречу. Целый год! Зато этот год дал им право ставить палатку неподалеку от шатра самого Тимура. А значит, и неподалеку от Арктура, ибо Шева не сомневалась, что тот будет крутиться поблизости от копья. Арктур считает, что провел Шеву, вот и прекрасно — она проведет его! Она притащит его в Управление на аркане. А потом Арктура вернут в ту самую тюрьму, из которой он так ловко сбежал. И она, Шева, вернется домой, к Броеру. А Пауль? Он выберет Отражение, какое придется ему по душе. А Арктур? При чем здесь он? Он…

Шева не успела закончить мысль, потому что перед идущим впереди Паулем вырос всадник, преградивший дорогу. Всадник был юн, возрастом едва ли превосходя спутника Шевы, и хорош собой. Варварски дорогие одежды и отменный конь свидетельствовали о том, что он не простой воин. Это подтверждала и та наглость, с которой вел себя незнакомец.

Преградив путь, он бесцеремонно разглядывал путников. Белогривый, в яблоках конь возбужденно плясал, изящно переступая копытами, а всадник пялил глаза на маленькую женщину, прячущуюся под кисеей одежд.

Первым не выдержал Пауль.

— Ты кто? — бросил он незнакомцу, кладя ладонь на эфес меча.

Всадник улыбнулся.

— Меня зовут Халил-султан…

Он выжидающе посмотрел на Пауля, ожидая испуга и проявления покорности. Увы, имя не произвело должного впечатления на гостя из Отражения, ибо тот почти ничего не знал о времени, в котором очутился, а свои скудные сведения приобрел лишь благодаря мнемотическому переводчику. Пауля ничуть не смутило имя внука Тимура, повергавшее в трепет не только витязей, но даже сиятельных эмиров.

— А меня Хусейн! — Пауль назвался именем, выбранным ему Шевой. — И что тебе нужно?

— Я хочу увидеть лицо этой женщины.

— Это моя рабыня, и она открывает лицо только передо мной!

— Значит, ей придется сделать исключение и открыться и передо мной.

Пауль решительно покачал головой:

— Даже не думай.

— Ты дерзнешь противиться мне, внуку сиятельного Тимурленга? — Пауль заколебался. Приметив это, Халил-султан ухмыльнулся. — Хочешь лишиться головы?

Шева, чутко прислушивавшаяся к разговору, поняла, что Пауль вот-вот не сдержится и брякнет в ответ какую-нибудь дерзость. Охотница не желала новых неприятностей, ей хватило злоключений в городке Кайсери, и потому она, дернув Пауля за руку, шепнула:

— Не спорь. Я исполню его просьбу.

Затем Охотница подняла чадру и смерила заносчивого мальчишку вызывающим взглядом. Тот ответил сальной улыбкой. Даже предельно меняя внешность, Шева не могла стереть свою врожденную привлекательность. Она была на редкость хороша и сейчас, с черными волосами и округлым лицом. Кому-то эта Шева могла понравиться даже больше, чем настоящая. Похоже, отпрыск Тимурова семени относился к их числу.

Вытащив из-за пояса объемистый кошель, Халил-султан бросил его к ногам Пауля:

— Я покупаю твою рабыню!

Пауль растерянно покосился на Шеву. Та дернула уголком губ, что означало усмешку.

— Она не продается!

— Ты не понял меня! Я покупаю ее, потому что так хочу! И мне наплевать, хочешь ли ты этого или нет! И не смей возражать, если не хочешь сегодня же пополнить ряды шахидов!

В словах принца звучала угроза, но суть ее Пауль не понял.

— Я не продам ее!

— Глупец!

Халил-султан привстал в стременах, намереваясь сойти с коня. Путешественникам во времени грозили серьезные неприятности. Почувствовав, что Пауль не знает, как поступить, Шева решила взять инициативу на себя.

— Достойный принц! — ласково произнесла она. — Твоя красота слепит меня, но я слишком обязана этому витязю, ставшему моим хозяином. Он вырвал меня из рук кровожадных разбойников, и я не намерена покидать его, даже будь на то воля твоей милости. И не стоит полагаться на силу. Думаю, величайший из великих не сумеет сдержать гнев, узнав, что его любимый внук предпочел сражению с османами победу над слабой женщиной. Такая победа не красит мужчину, если он достоин зваться мужчиной!

Удивительно, но слова Шевы произвели впечатление на самоуверенного принца. Охотница поняла, что попала в точку. Тимурленг уже не раз гневался на внука из-за чрезмерного увлечения земными гуриями. Совсем недавно Господин счастливых обстоятельств даже хотел отправить сластолюбивого юнца в одну из горных крепостей, чтобы свежий воздух и свист вражеских стрел излечили того от похоти. Новый скандал мог побудить строгого нравом деда исполнить свое намерение.

От одной мысли об этом Халил-султану сделалось дурно. Одновременно он чувствовал себя смертельно оскорбленным. Нежные щеки принца раскраснелись, словно ему надавали увесистых пощечин. Теперь он еще более желал эту женщину, привлекательную не только красотой, но и неожиданной силой. Ему хотелось доказать дерзкой рабыне, что он сильнее и что он научит ее, как должно себя вести с любимейшим внуком самого Тимурленга.

— На этот раз твоя взяла! — Резким движением плети Халил-султан рассек воздух у самого лица Шевы. Та даже не повела бровью, чем еще сильнее взбесила принца. — Оставь кошелек себе и знай, что все равно все будет по-моему!

Тимурид яростно хлестнул коня, и тот пустился вскачь. Через несколько мгновений всадник скрылся за шатрами. Пауль с облегчением разжал пальцы, впившиеся в рукоять меча, а Охотница задумчиво покачала головой. Предчувствие подсказывало ей, что их встреча была не последней…

Сигнал маяка привел путешественников во времени к палаткам неподалеку от холма, на котором возвышался златотканый шатер Тимура. Их ждали. Один из воинов оставил свое место у костра и поспешил навстречу гостям. Внимательно рассмотрев Пауля, он перевел взгляд на его спутницу. Шева откинула чадру, позволяя незнакомцу рассмотреть свое лицо. Тот кивнул и, выдержав паузу, отрывисто спросил:

— Шева?

— Я, — ответила Шева на том языке, который был общим для пятидесяти миллиардов обитателей Пацифиса.

Надо было видеть, как обрадовался воин! Забывшись, он на мгновение утратил контроль за трансформером, отчего черты его лица потекли, словно расплавленный солнцем воск.

— Наконец-то!

— Лицо! — предостерегла Шева.

— Да-да, пойдем. — Он покосился на Пауля, явно не зная, как вести себя с нежелательным свидетелем из иного Отражения.

— Он со мной.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Туда. — Воин направился к одной из палаток, по пути, наконец, догадавшись представиться: — Меня зовут Герф.

— Это Пауль, — ответила Шева сразу за себя и своего спутника. — Где второй?

— Присматривает за лошадьми. — Герф откинул тяжелый полог и прополз внутрь. Лицо его расцвело счастливой, почти идиотской улыбкой. — Если бы вы только знали, как я рад!

— Представляю! — буркнула Шева.

Агент помотал головой:

— Вряд ли. Вот уже год мы с Роурсом живем среди варваров, слушаем их варварскую речь, питаемся варварской пищей, вдыхаем варварский смрад их тел. Мы провоняли, словно… — Герф задумался, подыскивая подходящее сравнение. — Словно самцы во время гона! Я уже забыл вкус нормальной еды. Придется заново привыкать к шуму города и учиться управлять энергомобилем…

— Поплачешься потом, когда вернешься! — резко оборвала агента Шева. — Доложи обстановку.

— Все подготовлено, но Арктур ничем не давал о себе знать.

— Даст. Он уже тут. Где мы будем жить?

Герф пожал плечами:

— Мы спим под открытым небом. В палатках хранятся наши пожитки.

— Тогда мы с Паулем переночуем здесь.

— Но десятник…

— Дашь ему это. — Шева бросила агенту кошелек Халил-султана. — Скажешь, что к тебе приехал брат с женой и что они хотят уединиться. Понял?

Агент хотел усмехнуться, но передумал и ограничился тем, что кивнул. Затем он развязал кошель и обнаружил, что тот полон золотых монет.

— Тебя неплохо обеспечили. — В голосе Герфа звучала явная зависть, что слегка удивило Шеву.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что Управление расщедрилось. Это небольшой подарок лично мне. — Шева с усмешкой поведала о встрече с Халил-султаном.

Агент насторожился.

— Ты напрасно столь беззаботно относишься к случившемуся, — заметил он. — Про мальчишку ходят слухи, что он не обошел своим вниманием ни одну женщину в округе. Имя деда дает ему огромную власть, поэтому от него следует ждать любого подвоха.

— Ничего, как-нибудь переживу.

Снаружи донеслось конское ржание.

— А вот и Роурс. Сейчас я познакомлю тебя с ним. Заодно принесу вам поесть.

Агент покинул палатку. Пауль, не проронивший ни слова с тех пор, как они встретились с Герфом, исподлобья взглянул на Шеву.

— Сдается, твоего приятеля не радует мое присутствие.

— Чепуха! — беззаботно отмахнулась Шева. — Он мне вовсе не приятель. К тому же ты должен трезво смотреть на вещи. Я вряд ли смогла бы попасть в лагерь без твоей помощи. Управление упустило из виду, что в этом Отражении женщина — существо низшего порядка и ее место в постели мужчины. Изнасиловать, ограбить или даже убить не такой уж большой грех. Этот мир не жалует беззащитных женщин. А на Герфа не обращай внимания. Против тебя его настроил Сурт, он недоволен, что я взяла тебя с собой. Но и это тебя не должно волновать. Пока я нужна Сурту, он не рискнет ничего предпринять против тебя.

— А что будет, когда станешь не нужна?

— Я вернусь, но перед тем позабочусь, чтобы пристроить тебя в одном из Отражений на твой вкус.

— Ты не поняла меня. Если твой Сурт решит, что тебе не стоит возвращаться?

— Как так? — Шева оторопело уставилась на Пауля.

— Насколько я понимаю, твое задание относится к числу секретных? — Шева кивнула, начиная догадываться, куда клонит Пауль. — В моем мире руководители разведок далеко не всегда заинтересованы в возвращении своих агентов.

Охотница возмущенно фыркнула. Сама мысль о том, что Сурт может предать ее, показалась Шеве кощунственной.

— Потому-то твой мир и несовершенен. Вернее, наоборот! Твой мир несовершенен, и потому человеческая жизнь в нем стоит дешево. У нас все по-другому. Правила гласят, что жизнь агента бесценна и ее следует беречь любыми методами и средствами! — Шева не на шутку разволновалась и даже куснула губу. — И вообще, твое предположение нелепо! Если Сурт недолюбливает тебя, ты все равно не имеешь права подозревать его в подлых замыслах! Не смей! — прошипела она, понижая голос, так как у входа в палатку уже слышались голоса, один из которых принадлежал Герфу.

Пауль молча кивнул, давая понять, что он не намерен спорить. Полог палатки откинулся, и появились двое. Второй агент был повыше Герфа, его округлое луноподобное лицо старательно выражало свирепость, но едва лишь они оказались вдали от посторонних взглядов, как его очерченная рублеными морщинами физиономия разгладилась и стала добродушной.

— Ну, хвала Аллаху, дождались!

— Да, — подтвердила Шева лишь ради того, чтобы хоть что-то сказать.

— Герф уже ввел тебя в курс дела?

Шева покосилась на Герфа, который был занят тем, что, расстелив на земле выцветшую тряпку, выставлял на нее миски с едой.

— Он рассказал мне не так уж много.

— А тут и нечего особо рассказывать. Мы потратили целый год на то, чтобы создать условия для успешного выполнения твоей миссии. Поверь, мы сделали все, что могли. Я даже был ранен.

— Похвально. — Шева сгладила холодный тон улыбкой. — Но хотелось бы знать, какими исходными данными я располагаю.

Роурс кашлянул, жестокие морщинки вновь вернулись на его лицо.

— Мы добились не столь уж многого, и, поверь, в этом нет нашей вины. Мы не обнаружили признаков присутствия Арктура. За последние два дня не удалось засечь ни одного нового человека. Хотя не исключено, что Арктур воспользовался трансформером, слепленным с лица одного из приближенных хана. Но зато, — агент хищно улыбнулся, — нам удалось подобраться вплотную к Тимуру. Я знаком с двумя воинами из его личной охраны, Герф прикормил раба по имени Ахыз. Мы платим Ахызу за то, что он докладывает о незнакомых людях в шатре Тимура.

— А если он предаст вас?

— Не предаст. Нужно знать психологию этих людей. Взяв однажды серебро, они будут брать его вновь и вновь. Он не рискнет рассказать о нас своему повелителю, так как в этом случае ему первому не сносить головы. Через Ахыза я помогу тебе найти подход к Тимуру. Тебе останется лишь опознать Арктура и нейтрализовать его.

— Как просто! — не тая иронии, заметила Шева. — Вы давно связывались с Суртом?

В разговор вмешался Герф, ткнувший пальцем в наполненные пищей плошки.

— Давайте-ка поешьте! Это все, что удалось наскрести. Вот плов. Это ричар. А это специально для тебя. — Агент льстиво улыбнулся Шеве. — Палуда[28]. Я купил это лакомство у маркитанта.

— Спасибо, — машинально поблагодарила Шева, оглядываясь в поисках ложки или вилки.

Догадавшись о ее затруднении, Герф пояснил:

— Это едят руками.

Кивнув, Шева ухватила пальцами горстку холодного жирного риса и отправила его в рот. Пища была почти несъедобной. Охотница едва удержалась от того, чтобы не поморщиться. С трудом проглотив комок, она кивнула своему спутнику:

— Пауль, ешь. — Затем она обратила свой взор на Роурса: — Так вы давно связывались с Суртом?

— Около недели назад, — ответил Роурс, который, как уже успела понять Шева, был старшим. — Он передал нам последние инструкции.

— Он ничего не говорил о Деструкторе?

— Кто это?

— Некий недоброжелатель, не упускающий ни единой возможности насолить мне.

— Нет, — чуточку помедлив, сказал агент. — О нем речи не было.

— Хорошо, — сказала Шева, про себя подумав, что ничего хорошего нет. Судя по всему, Сурт никак не мог поймать Деструктора, а это означало, что ей следует ждать новых неприятностей. Заметив, что все молча смотрят на нее, Шева улыбнулась. — Ладно, не стоит забивать голову всякой чепухой. Давайте лучше поговорим о планах на завтра. Необходимо сделать так, чтобы я оказалась рядом с Тимуром.

Шева посмотрела на Роурса, тот покосился на напарника.

— Это невозможно.

— Почему?

— К Тимуру не так-то легко подобраться. К нему допускают лишь проверенных людей.

— Вас и забросили сюда за год до меня, чтобы я прошла любую проверку! — не скрывая раздражения, напомнила Охотница.

Агенты обменялись взглядами.

— Нет, это невозможно, — повторил Роурс.

— Исключено! — подтвердил Герф. — Даже будь в нашем распоряжении пять лет, мы не добились бы большего.

— В таком случае следовало избрать другую тактику и воспользоваться трансформерами, чтобы заменить кого-нибудь из приближенных Тимура.

Роурс снисходительно покачал головой.

— Опасно.

— Опасно или невозможно? — не скрывая издевки, поинтересовалась Шева.

— И то и другое. Управление не располагает достаточной информацией, чтобы осуществить такую замену. Потребовалось бы изучить жизнь Тимура с самого детства.

— Правильно! Чтобы достигнуть цели, нужно попотеть! Сурт должен был забросить в это Отражение не двоих, а два десятка или даже две сотни агентов. Он должен был разложить все по полочкам и подготовить решающую фазу.

— Выскажи свои претензии лично Сурту. Мы сделали все, что могли!

Тут неожиданно для всех подал голос Пауль:

— Кто может, пусть сделает больше!

Роурс вздрогнул, а его напарник едва не свалился с тюка, на котором сидел.

— Он понимает наш язык?

— Почему бы и нет? — усмехнулась Шева, отправив в рот кусочек палуды, оказавшейся куда съедобнее холодного риса. — Я снабдила его мнемотическим переводчиком.

— Но тогда, выходит, он знает, о чем мы говорили?

— Да.

Агенты мрачно переглянулись, после чего Роурс заметил:

— Ты совершила должностное преступление, Шева!

— Вовсе нет. Этот юноша дважды спасал мне жизнь. Если бы не он, я сейчас не сидела бы перед вами и была бы лишена удовольствия слушать вашу болтовню. Если вас что-то не устраивает, подайте рапорт.

Роурс задумался, после чего выдавил на лице вымученную улыбку.

— Хорошо, мы не будем оспаривать твое решение, но рапорт подадим.

— Это ваше право. Я тоже подам рапорт, в котором отмечу, что вы не сделали почти ничего для моего прикрытия.

— Но мы работали целый год!..

— Жаль, что не десять! — невозмутимо отрезала Шева. — Хоть вывернитесь наизнанку, но завтра вы должны свести меня с кровожадным стариканом. И мне совершенно наплевать, как вы это сделаете. Вы поняли меня?

Физиономия Роурса стала такой свирепой, что впору было испугаться. Но он не желал связываться с Охотницей, так как, по слухам, Сурт благоволит к ней.

— Мы все поняли.

— Тогда пока закончим на этом. У нас был тяжелый день и бессонная ночь.

— Да, конечно. Спите. Герф договорился насчет этой палатки. А завтра мы что-нибудь придумаем.

— Вот и хорошо!

Кивнув на прощанье, агенты УПП удалились, оставив Шеву и Пауля одних. Блаженно растянувшись на пропахшем конским потом куске войлока, Охотница подмигнула своему спутнику.

— Вот мы и у цели. Арктур наверняка где-то рядом. Но что-то подсказывает мне, что пройдет немало времени, прежде чем я вернусь в свой мир.

Пауль — чтобы соблюсти приличия, он устроился на другом куске войлока, рядом и в то же время чуть поодаль от Шевы — поинтересовался:

— Шева, а каков он, твой мир?..

— Шева, а каков он, твой мир? — спросил он.

— Каков?

Охотница задумалась. Легко ли в двух словах поведать о своей жизни? А ведь мир, в котором ты живешь, есть половина этой жизни, в то время как другую представляешь сам ты. Шева могла рассказать о себе, в каком-то смысле ей это было проще. Человек, принадлежи он веку Пацифиса или веку Тимура, несмотря на всю свою несхожесть, имеет много общих черт. Миры же скорее различны, чем похожи, их трудно сравнивать.

— Мой мир… — осторожно начала Шева. — Он хороший. Я мало что знаю о твоем мире, но он не похож на мой. Он иной…

Охотница попыталась рассмотреть лицо Пауля, чтобы понять чувства, которые оно выражало. Но ночь уже вступила во владение землей, и различить можно было лишь глаза юноши, слегка поблескивающие в темноте.

— Расскажи мне о своем мире. — Очевидно, Пауль вспомнил, что Шева собиралась отоспаться, потому что поспешно прибавил: — Если, конечно, тебе не трудно!

— Да нет. — Шева поймала себя на том, что сделать это ей как раз трудно, и усмехнулась. — Я попробую. Начать, думаю, стоит с того, как менялся мир с той эпохи, к которой принадлежишь ты. Монастырь Чэньдо, экспедиция полковника Шольца, копье, которое должно было помочь Германии обрести величие. Macht! Кажется, так любил говорить Раубен?

— Точно! — с невидимой усмешкой подтвердил Пауль. — Это его любимое словцо.

— Так вот, вам не удалось добыть копье. Да даже и окажись оно в ваших руках, вряд ли что изменилось бы. Германия отхватила себе слишком большой кусок, проглотить такой невозможно. Она проиграла войну, хотя первые годы одерживала победу за победой. Но потом Германия возродилась. Наступил относительно мирный и благополучный век. Около ста лет человечество жило в мире и достатке. Могущественные державы сумели договориться между собой и контролировали ситуацию во всем мире, решительно пресекая даже мелкие конфликты. На конец этого века пришелся развал великой России, и власть над миром, фактически, оказалась в руках одной-единственной державы, называвшейся Соединенными Штатами.

— Америка?

— Да, именно она. Американцы могли править вечно, но они сами погубили себя. В середине V века до Эры, или в конце XX века по вашему исчислению, создались предпосылки для финансового кризиса. Центр экономической жизни все более активно перемещался из Америки в Юго-Восточную Азию и Европу. Американцы пытались остановить этот процесс введением новых технологий. Они сделали ставку на компьютеры, полагая, что искусственный интеллект поможет им сохранить свое преимущество над остальным миром. Компьютеры становились все более совершенными, и, наконец, они поднялись на новую ступень — был создан искусственный разум, способный к самосовершенствованию. Появились киберы — механизмы, превосходящие человека как в функциональном, так и в интеллектуальном плане. Пожалуй, это было самым грандиозным шагом в развитии цивилизации, сравнимым разве что с изобретением колеса. Киберы буквально перевернули жизнь человека, до минимума сократив все формы труда. Человек достиг того состояния, о каком так долго мечтал. Теперь можно было не утруждать себя повседневными заботами, не терзаться мыслями, как раздобыть еду, одежду, кров. Люди были готовы молиться на своих безотказных помощников. Но одновременно человечество опасалось их. Человек быстро осознал, что кибер превосходит его почти во всем, исключая разве что психическую деятельность — то, что было принято именовать душой. Обладая способностью к самосовершенствованию, киберы рано или поздно могли прийти к мысли, что мир не нуждается в человеке, который все более превращался в паразита, потребителя благ. Люди оказались несколько пессимистичны в своих прогнозах, но опасения их были небеспочвенны. Киберы не завоевали землю, но людям пришлось вести с ними серьезную борьбу. Борьба продолжалась на протяжении почти двух веков. В конечном счете человек оказался сильнее, хотя ему и пришлось подавлять бунт машин. Но быть сильнее — не значит покорить. Наши предки проявили достаточно благоразумия, чтобы не разрушать невероятно разросшуюся к тому времени сферу кибернетических устройств. Мы сумели договориться.

— Кто мы?

— Люди и машины. Киберы согласились признать превосходство человека, способного не только к самосовершенствованию, но и к творчеству — качество чуждое киберам. А люди, в свою очередь, дали обещание не причинять вреда киберам. Была лишь обговорена численность разумных машин да определены сферы, в которых они использовались. Но, как оказалось, основная угроза исходила не от киберов. К середине III столетия до Эры человечество начало осваивать Галактику. Люди вышли за пределы Солнечной системы. Сначала одинокие корабли, а потом целые эскадры отправлялись на поиски планет, пригодных для существования человека. Гигантский скачок в освоении Вселенной был сделан в начале II века, когда были выведены законы гиперпространства и изобретены джамповые двигатели. Вскоре была разработана теория времени, что позволило еще более сократить расстояние между частями Вселенной. Человечество открыло миллионы звездных систем, были обнаружены и исследованы многие тысячи планет, и некоторые из них оказались пригодны для жизни. Одновременно было обнаружено несколько цивилизаций, схожих по направлению развития с человеческой, но уступающих ей по уровню. Человек достиг высот, о каких не смел даже мечтать еще несколько веков назад. Вот здесь-то его и поджидала опасность. Люди стали высокомерны. Они возомнили себя высшим творением Вселенной. Они захотели стать богами. Вместо того чтобы продолжать сообща поступательное развитие, человек стал дистанцироваться от общества, произошло смещение ценностей. Человек стал поклоняться жестокости, ложному героизму, возжелал дешевой славы. Одни кинулись покорять опасные планеты, другие начали уничтожать друг друга. Перессорились между собою части Земли, за несколько веков до того объединившиеся в Совет Мира. То и дело вспыхивали пограничные споры. На ряде планет власть захватили тираны, готовые постоять за свои владения силой оружия. В конце XXIV века приключилось сразу несколько конфликтов. Самый страшный из них произошел на Земле. Серия чудовищных по силе ядерных взрывов испепелила всю ее поверхность. Погибло около двадцати миллиардов обитателей Земли…

Пауль кашлянул, прервав рассказ Шевы.

— Значит, Земли нет?

— Увы, но это так.

— А как же все это? Как же мы? Как этот воздух, степь, ночь — все, что вокруг нас?

— Парадокс времени. Земля погибла лишь в одном Отражении, предшествовавшем абсолютному настоящему. В иных она существует. Отправляясь сюда, я держала путь с планеты Соммета, находящейся за многие миллионы световых лет от Земли, вернее, от мертвого шара, каким она стала. Так вот, Земля умерла, но это не отрезвило людей. Конфликты — десятки и сотни — раздирали всю Вселенную. Космические эскадры стирали в пыль вражеские корабли, города, целые планеты. Процветало пиратство, появились люди, называвшие себя гладиаторами. Они развлекали зрителей тем, что сражались и убивали друг друга за деньги. Человечество скатилось в пропасть, если бы не пришел Он! Его звали Бермлер. Он был обычным ученым, увлекавшимся древней, умершей к тому времени наукой — философией. Бермлер подарил человечеству идею Высшего Счастья. Сначала ему поверили лишь единицы, но с каждым годом число последователей увеличивалось с невероятной скоростью. Они связывались между собой, объединяли усилия в борьбе с заразой, поразившей Вселенную. Прошло всего десять лет, и за Бермлером уже шла большая часть человечества. Словом, а где требовалось и силой оружия приверженцы идеи Высшего Счастья установили контроль над большинством обитаемых планет и создали Пацифис — систему, объединявшую тех, кто жаждал мира и счастья. Те, кто пытался сопротивляться, были нейтрализованы. Часть их была уничтожена, другие отправлены на перевоспитание. Да, мы были жестоки. Совет Пацифиса принял постановление испепелить одиннадцать планет, отказавшихся принять идею Высшего Счастья. Были уничтожены целые народы — рекки, фраканты, трансформеры.

— Те самые, что научили вас менять облик?

— Мы научились этому сами. Трансформеры были врагами остального человечества — врагами упорными и безжалостными. Они причинили столь много бед, что ты даже не можешь себе вообразить. Когда по решению Совета Пацифиса были уничтожены три их планеты, трансформеры расползлись по всей Вселенной. Искусно трансформируя свою суть, они маскировались среди добропорядочных граждан Пацифиса и причиняли вред Системе. Они взрывали галактические лайнеры, устраивали аварии в ядерных шахтах, разрушали дворцы и плотины. Управление Порядка охотилось за ними более полувека, пока не истребило всех. Но трансформеры были не единственными, кто нарушал гармонию нашего мира. Оставались еще пираты, гладиаторы и прочие преступники. Около тридцати лет до времени, являющегося абсолютным настоящим, агенты Управления Порядка обезвредили самого опасного из гладиаторов по имени Керл Вельхоум. Он был заключен в тюрьму, где вскоре скончался. А еще через несколько лет был пойман последний из пиратов, знаменитый Тан О’Брайен, по прозвищу Космический Негодяй. Он до сих пор сидит в самой надежной тюрьме Пацифиса. Я видела его.

— И как? — глухо спросил из темноты Пауль.

— Жуткий субъект! На своем веку он умертвил людей больше, чем… — Шева задумалась и, не найдя подходящего сравнения, решила быть менее красноречивой: — Целую толпу! А потом появился Арктур, за которым мы охотимся.

— Но что их не устраивало? Ведь ваш мир, если верить твоим словам, идеален. Быть может, он не столь и хорош?

— Он — лучший из миров! — горячо возразила Шева. — Каждый гражданин Пацифиса обладает материальными благами, о каких вы можете лишь мечтать. У каждого есть дом, один или несколько энергомобилей и все прочее, что дает цивилизация. Каждый обеспечен работой и не обязан думать о грядущем дне, ибо Система сама позаботится об этом. Мы можем отдыхать на любой из ста двух обитаемых планет и на более чем трех сотнях еще не заселенных. Мы перемещаемся между звезд на самых совершенных космических кораблях. Путь от одной звезды к другой занимает не более пяти дней в земном исчислении. И все мы счастливы, ибо знаем, зачем живем.

— И зачем же вы живете?

— Как зачем? — удивилась Шева. — Для того чтобы жить. Мы наслаждаемся жизнью, не забывая при этом, что должны приносить пользу обществу.

— Что-то я не заметил, чтобы те двое, что встретили нас, наслаждались жизнью!

— Это их работа. Таково предназначение. Родись они с другими задатками, занимались бы более приятным делом.

— Они пошли работать в полицию не по своей воле?

— В Управление Порядка, — поправила Охотница. — Конечно не по своей. Тестирование показало, что они предрасположены к работе с преступниками, поэтому их взяли в Управление. Если бы у них были данные для космоработы, они бы пилотировали межгалактические лайнеры или крейсеры.

— А если они не хотят заниматься этим делом?

— Как так не хотят? Система выбирает наиболее подходящий для каждого вид деятельности. Этим занимается Главный Мозг, совершеннейший компьютер, единственный, обладающий полной совокупностью функций искусственного интеллекта. Мозг содержит информацию о каждом обитателе Пацифиса, ему поручено определять будущее как отдельных индивидуумов, так и развитие общества в целом.

— Нечто вроде Бога?

Шева фыркнула.

— Чепуха. Это не Бог, а компьютер, самый обычный искусственный интеллект, созданный человеком, только очень мощный. Его деятельность рациональна. А рациональность — есть первое условие счастья! Пацифис руководствуется тремя принципами: рациональность, миролюбие, счастье. Каждый должен наслаждаться жизнью сам и приносить пользу другим.

— А если кто-то не хочет приносить пользу?

— Значит, у него нарушены ценностные установки. Его перевоспитывают.

Пауль хмыкнул.

— Ну а допустим, он не желает перевоспитываться?

— Тогда им занимается Управление Порядка. Мы изолируем его и перевоспитываем насильно. Если же данный член общества представляет опасность, его заключают в тюрьму.

— Как Арктура?

— Да, как Арктура… — Шева осеклась. — А при чем тут он?! Если хочешь знать, он совершил столько злодеяний, сколько хватило бы на добрую сотню преступников. После Тана О’Брайена Арктур — самый опасный преступник, какого знал Пацифис. Да что там О’Брайен! Арктур во сто крат опасней, ибо он непредсказуем. Не поймешь, чего он хочет. Порою кажется, что он и не желает зла, но потом все равно выходит так, что каждый его шаг сеет зло. Он словно играет с обществом и навязывает ему иные, свои правила. Он будто шутит, но шутки у него очень неудачные!

— Возможно, он просто не хочет жить по вашим законам.

— Как так? — несказанно удивилась Шева. — Каждый должен подчиняться законам общества. Так было всегда, так есть и так будет. К тому же не забывай, что наше общество — самое справедливое из всех, когда-либо существовавших! Если бы ты только видел, как мы живем. Если бы ты только мог вообразить себе то счастье, которое живет в сердце каждого гражданина Пацифиса. Великое общее Счастье!

— Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы счастье было моим. Такое личное счастье, пусть маленькое, но собственное!

— В тебе говорит индивидуализм, присущий твоей эпохе. Ты как Арктур. У него та же болезнь.

— Может быть, — задумчиво прошептал Пауль. Он помолчал, а потом вдруг спросил, словно выстрелил: — Ты любишь Арктура?

— Что?! — Шева была готова задохнуться от возмущения. — Что?! Я люблю этого негодяя?! Да как ты посмел произнести эти слова?! Я ненавижу его!

— Ты любишь его, — сказал Пауль. — В твоем сердце есть ненависть. Но в нем куда больше любви. Любовь и ненависть всегда шествуют рука об руку. Так говорил мне отец. А ваш Пацифис… Он вовсе не столь идеален, каким хочет выглядеть. Я не хотел бы жить там.

Шева зло фыркнула.

— А у тебя и не будет такой возможности! Такие, как ты, недостойны будущего!

— Ты права. У них его просто нет.

В голосе Пауля звучала горечь. Потом он умолк, и Шеве почудилось, что юноша плачет.

— Пауль! — осторожно позвала она. — Пауль! — Но тот молчал. — Пауль, не глупи! Нам ни к чему ссориться. Давай забудем этот разговор и останемся друзьями! Я люблю тебя, ты любишь меня. Все будет хорошо! Пауль!

Но Пауль безмолвствовал. Шева почувствовала себя оскорбленной. Кто он такой, чтобы она перед ним лебезила! Не хочет говорить, его дело! Натянуто улыбнувшись, Шева бросила:

— Как знаешь. Тогда давай спать. Завтра надо придумать, как подобраться к Тимуру.

Поворочавшись, Охотница устроилась поудобнее и попыталась забыться. Но взбудораженное горячим спором сознание не желало успокаиваться, да к тому же ее раздражал резкий запах конского пота, исходивший от войлока. Шева вертелась с боку на бок, не в силах заснуть. Когда же вожделенное забытье почти пришло к ней, запястье толкнула знакомая пульсация. Шева чертыхнулась. В этот раз Сурт выбрал не самое удачное время и место для разговора. Но делать было нечего. Раз директор Управления пытался связаться с ней, значит, у него были на это веские причины. Тихонько поднявшись, Шева вышла из палатки.

Лагерь спал — безмятежно и мирно. Воины, накрывшись попонами, лежали у остывающих костров. Кое-где тревожно всхрапывали кони. Определившись по маяку, Шева направилась к месту, где ее ждал Сурт. Маяк привел ее в небольшую лощинку. Шева остановилась и огляделась по сторонам. Ее зоркие глаза различили размытый силуэт, видневшийся в полусотне шагов от того места, где стояла Шева. «Сурт», — решила Охотница. Она уже собралась двинуться навстречу директору Управления, как вдруг на голову ее упало что-то тяжелое и темное. Последнее, что запомнила Шева, были крепкие мужские руки, обхватившие ее талию…

Итак, Шева нашла на свою голову новое приключение. Как раз в то самое мгновение временного отрезка, являющегося для Шевы абсолютным настоящим, два государственных человека обсуждали ее судьбу. Тем утром директор УПП был вызван к доктор Бермлеру, секретарю Совета Пацифиса. Пацифис представлял собой предельно отлаженную систему. Каждый знал свое место и свою задачу, каждый справлялся с ней. Чрезвычайные происшествия были редкостью, и лишь когда они случались, в дело вступал доктор Бермлер, человек, державший в своих руках рычаги управления ста двумя планетами, неограниченными ресурсами и гигантскими военными силами Содружества. Так было, когда Систему пытался взорвать Керл по прозвищу Несущий Смерть. Так было, когда вырвался на свободу Крысиный Волк. Нечто подобное имело место и сейчас, когда безумный гений Арктур пытался перевернуть судьбу пятидесяти миллиардов обитателей Системы. Арктур представлял угрозу Пацифису, именно поэтому доктор Бермлер вызвал к себе Сурта.

Он принял директора Управления в громадном, роскошно отделанном кабинете. Посреди кабинета стоял громадный, изготовленный из среза гигантского сомметанского дуба стол. Доктор Бермлер сел во главе стола — его место было отмечено естественной выемкой, оставшейся от удаленного сучка. Вошедшему Сурту он указал на кресло рядом с собой, что считалось знаком особого расположения, а также свидетельством того, что беседа будет строго конфиденциальной.

Секретарь Совета терпеливо ждал, пока гость устроится на отведенном ему месте. Лицо его вежливо улыбалось, но улыбка не выражала ни радости, ни расположения. Она была просто улыбкой. Наверное, так же улыбался Торквемада, отправляя на костер десятитысячного врага веры. Доктор Бермлер поймал выжидающий взгляд Сурта, но продолжал улыбаться. Он и вопрос свой задал все с той же улыбкой:

— Ну что?

Вопрос звучал слишком неопределенно, но Сурт знал, о чем идет речь.

— Мы его не поймали.

— В чем дело?

— Он сумел ускользнуть.

— Причина?

Сурт замялся.

— Их несколько, доктор Бермлер.

— Пожалуйста, поконкретнее.

— Он очень ловок.

Секретарь Совета усмехнулся — холодно, но искренне.

— Это не новость. Но он один, а вас — двести тысяч. Как по-вашему, дорогой Сурт, стоит ли содержать двести тысяч дармоедов, которые не в состоянии поймать одного-единственного человека?

— Вы сами прекрасно понимаете, что дело не в количестве. Будь это возможно, я бросил бы на поимку Арктура целую армию. Но время не прощает столь бесцеремонного обращения с собой. Поэтому я вынужден ограничиваться минимальным воздействием. Я…

— В чем выражается это минимальное воздействие? — перебил Сурта доктор Бермлер.

— Непосредственно в операции участвуют лишь несколько человек, причем непосредственно на Арктура охотится лишь один.

Доктор Бермлер удивленно шевельнул бровями.

— Один? И кто же этот герой, хотелось бы знать?

— Охотница. Ее зовут Шева.

— Женщина? Ты послал женщину? — Как всегда, раздражаясь, доктор Бермлер переходил с вежливого обращения на банальное тыканье.

— Это имеет значение?

— Нет. — Доктор Бермлер выдержал осторожную паузу. Система декларировала равные права каждому своему обитателю, независимо от расы, пола, социального положения и места рождения. — Но справится ли женщина с Арктуром?

— Она знает его. Знает лучше, чем кто бы то ни было. Именно поэтому Арктур поручен ей.

— Понимаю. Ну и как ее успехи?

— Она почти настигла Арктура во время его первой попытки завладеть копьем.

Сурт умолк и выжидающе посмотрел на секретаря Совета.

— И что же?

Директор Управления Порядка Пацифиса вновь взял время для раздумья.

— Я не могу полностью проанализировать ситуацию. Мы почти настигли Арктура. Я уверен, он был там. Но он сумел уйти в другое Отражение и вновь попытается завладеть копьем.

— А что же ваша хваленая Охотница?

Сурт изобразил кривую улыбку.

— С ней не все ладно. Мне кажется, она влюбилась в мужчину из Отражения. Он должен был погибнуть, но она пожелала взять его в другое Отражение и спасти таким образом ему жизнь…

Холеные пальцы доктора Бермлера задумчиво побарабанили по золотистой поверхности стола.

— Это мешает делу?

— Похоже, да. Она влипла в пренеприятную историю, и мы пока не можем вытащить ее. Сама по себе возможность у нас есть, но я опасаюсь привлечь внимание Арктура. Если он поймет, кто следует за ним, можно считать, что мы проиграли.

Хозяин кабинета задумчиво посмотрел на плывущие за окном ленивые облака.

— Это твоя забота! А теперь слушайте меня внимательно… Вы должны во что бы то ни стало покончить с Арктуром. И не важно, сколько вам понадобится средств и людей. Меня не интересуют ни средства, ни люди! — Доктор Бермлер яростно стиснул зубы. — После полного уничтожения гладиаторов и пиратов Арктур — единственная угроза для нашего общества. Он — кость, торчащая в горле! Он угрожает самому существованию Системы! И не только потому, что он хочет нарушить течение времени. Он привлекает к себе внимание. Люди начинают невольно симпатизировать ему. А симпатия к преступнику — самое опасное, что только можно себе вообразить. Тебе, наверное, известно, что на днях произошли беспорядки в двух колониях Кольца. Колонисты требовали изменения Системы. Откуда нам знать, не связано ли это с нашим героем? А волнения в пространстве, неизвестно по какой причине возникающие? А рождение двух новых черных дыр, одна из которых сожрала систему Розового Тельца? А временные колебания? И еще этот, как его… Деструктор! — Доктор Бермлер многозначительно посмотрел на Сурта. — Он вновь прислал мне наглое послание. Когда вы меня с ним познакомите? Или он и Арктур одно и то же лицо?

На лице Сурта возникла неопределенная гримаса.

— Не исключено.

Секретарь Совета возмущенно фыркнул.

— «Не исключено!» Вот что, дорогой Сурт, ты должен любой ценой покончить с Арктуром. Я даю тебе особые полномочия. Возьми операцию под свой личный контроль.

— Уже взял.

Секретарь Совета Пацифиса одарил своего гостя неприязненным взглядом.

— И не считайтесь с жертвами. Эта ваша, как ее?..

— Шева?

— Да. Если она и дальше будет своевольничать, примените к ней самые суровые меры воздействия! Вплоть до… — Доктор Бермлер многозначительно посмотрел на собеседника. — Вы поняли меня?

— Да! — поспешно подтвердил Сурт.

— И никаких поблажек. Даю вам три дня. Если по истечении этого срока Арктур не будет пойман, ты лишишься своей должности. Думаю, Главный Мозг поддержит это решение. Все ясно?

— Да.

— Тогда я более не задерживаю… вас!

Сурт поднялся и, почтительно кивнув, вышел. В его распоряжении было всего три дня…

Когда Пауль проснулся, солнце уже взошло над Сивасом, обрызгав нежно-молочным светом холм и его окрестности, заполненные людьми, табунами коней и обозами — словом, тем, что именуется войском. Сладко потянувшись, юноша протер глаза и приподнялся. В тот же миг он обнаружил, что кошма, на которой спала Шева, пуста. Открытие не слишком взволновало Пауля — он уже имел возможность убедиться, что Шева принадлежит к числу людей, способных постоять за себя. Должно быть, Охотнице понадобилось выйти из палатки по вполне естественной нужде. С этой мыслью Пауль улегся обратно на кошму и принялся ждать Шеву. Вскоре за пологом послышались шаги. Пауль решил, что наконец вернулась его спутница, однако он ошибся.

В палатку вошел один из агентов, тот, что назвался Герфом. Увидев, что юноша смотрит на него, агент сложил губы в подобие улыбки.

— Как спалось?

— Нормально. А где Шева?

— Шева? — удивленно переспросил Герф. — Разве она не осталась с тобой?

Пауль насторожился. Он привстал и непонятно зачем обежал взором все углы палатки.

— Да, она была, — пробормотал Пауль, окончательно убедившись, что Шевы и впрямь нет. — Мы довольно долго разговаривали. Потом я уснул. А когда проснулся, вот…

— Что — вот? — раздраженно фыркнул агент.

— Ее нет. Быть может, она пошла по своим делам?

— Сейчас проверю. Сиди здесь и никуда не выходи!

Пауль, уже поднявшийся на ноги, послушно опустился на кошму. Герф исчез. Через какое-то время в палатку заглянул его напарник.

— Не нашлась? — Пауль отрицательно покачал головой. — Странно! Когда она ушла?

На этот раз юноша выразил свое недоумение тем, что пожал плечами.

— Откуда я знаю?

Агент одарил Пауля брезгливым взглядом.

— Ладно! Оставайся здесь.

Он также исчез. Пауль сидел в полутемной палатке, не смея высунуть наружу носа. Надо признаться, юноша был озадачен и даже напуган загадочным исчезновением своей спутницы, но в душе его теплилась надежда, что все образуется и полог вот-вот откинется, пропуская смеющуюся Шеву. Ее лицо словно наяву предстало перед взором Пауля, и юноше стало очень одиноко. Чувство одиночества было столь сильным, что Паулю даже стало жаль себя. Со свойственным человеку эгоизмом он сначала пожалел себя и лишь потом подумал о Шеве, судьба которой могла быть в тысячу раз горше, чем его судьба. Юноша вспомнил, что накануне их разговор закончился размолвкой, и к жалости примешалось раскаяние. Он был готов казнить себя за то, что не откликнулся на зов Шевы, притворившись спящим. Сделай он это, и, кто знает, ничего дурного и не случилось бы. Но что же все-таки произошло? Быть может, Шева следовала какому-то одному ей известному плану? Или нашелся человек, причинивший ей зло? Но кто мог одержать верх над женщиной, способной свалить мужчину легким движением руки? Кому это было под силу? Лишь тому, кто знал о способностях Шевы. Но кто? Пауль мог назвать четверых людей, которые имели представление о своеобразных дарованиях Шевы. Это были неведомый Арктур, за которым охотилась Шева, столь же неведомый Сурт, который отправил ее на охоту, да двое воинов, которые накануне вечером приняли путешественников во времени в этом шатре.

Не успел Пауль подумать об агентах Роурсе и Герфе, как те вошли в палатку.

— Итак, парень, у нас неприятности! — бросил Роурс, поймав на себе вопросительный взгляд юноши. — Охотницы нигде нет. Мы расспросили воинов. Один из них сказал, что видел, как девушка направлялась к роднику. Потом оттуда выехало несколько всадников. Если все это, конечно, не случайное совпадение, могу предположить, что ее похитили.

— Но кто?

Роурс насмешливо скривил верхнюю губу.

— Откуда мне знать? Но скорее всего, что это дело рук того самого Халил-султана, которого вы повстречали на пути сюда. Он не остановится ни перед чем, чтобы получить понравившуюся ему женщину. Как рассказал мне Герф, Шева приглянулась ему?

— Да, — пробормотал Пауль, ошеломленный словами агента.

— Тогда это наверняка он!

— Но что же делать?

— Есть план. — Роурс уселся на кошму рядом с Паулем, его напарник остался у входа. — Мне известно, где разбит шатер принца. При нем постоянно находится отряд телохранителей, но, думаю, мы можем рискнуть. Полагаю, у Шевы было при себе оружие? — Что-то в голосе Роурса не понравилось Паулю. Была в этом голосе какая-то неискренность, поэтому Пауль промолчал, внимательно изучая физиономию агента. Тот слегка занервничал. — Я имею в виду наше оружие, из нашего времени!

— Есть. Два излучателя и мой пистолет.

— Вот и отлично! С таким арсеналом нам не страшна целая армия! Надеюсь, ты пойдешь с нами?

Пауль вновь помедлил, всем видом своим давая понять, что раздумывает над сделанным ему предложением, после чего кивнул:

— Конечно.

— В таком случае собирайся. Где излучатели? Там? — Роурс указал на контейнер.

— Да.

— Мы возьмем их, они нам сподручнее, а с тебя хватит и твоего, как его?

— Пистолета, — подсказал Пауль.

— Именно, пистолета.

Агент улыбнулся, выражая свое удовлетворение по поводу сообразительности юноши. Затем он присел над контейнером и попытался открыть его.

— Проклятье! — пробормотал он спустя несколько мгновений. — Я не знаю шифр! — Агент покосился на Пауля. — А тебе, случаем, он не известен?

— Шева не подпускала меня к своим вещам.

— Правильно делала, — вполголоса одобрил Роурс. — Кто тебя знает… — Он оборвал фразу на полуслове и, уже не скрывая неприязни, посмотрел на Пауля. — Ладно, сейчас речь не об этом. Придется обойтись без излучателей.

— Но ведь ты сказал, там много воинов…

— Ничего, справимся. Или ты струсил?

— Нет, — ответил Пауль.

— Тогда пойдем?

— Пойдем.

Все трое вышли из палатки. Первым шел Герф, вторым — Пауль, а замыкал шествие Роурс, которому юноша был склонен доверять менее всего. Неподалеку стояли оседланные кони. Агент Роурс поинтересовался, холодно улыбаясь Паулю:

— Надеюсь, ты умеешь ездить верхом?

— Приходилось.

— Тогда садись на этого.

Пауль с легкостью, выдающей опытного наездника, вскочил на солового, с белыми отметинами на крупе, жеребца. Протянув ему копье и щит, Роурс также сел в седло.

— В путь!

Роурс хлестнул своего коня, направляя его по выбитой копытами тропинке. Лошади резвой рысью неслись мимо бесконечных рядов палаток и суетливого хаоса снующих между ними людей. Вскоре путники достигли границ лагеря. Здесь путь им преградил дозорный, но Роурс, склонившись с седла, шепнул ему несколько слов, и дозорный отступил, освобождая всадникам дорогу. Вытоптанная в траве тропа привела их на холм, а затем змеей поползла вниз — к пойме реки, окруженной зеленым месивом камыша.

Агенты, скакавшие по обе стороны от Пауля, молчали, но лица их были напряжены. Смутные подозрения, уже давно появившиеся у юноши, обретали все более четкие очертания.

— Куда мы скачем? — спросил он у Герфа, который казался ему более симпатичным, нежели его напарник.

Вместо ответа, Герф указал глазами на Роурса. Тот, словно перехватив его взгляд, ответил:

— Туда, где, возможно, держат Шеву.

Двенадцать конских копыт дружно рвали в клочья стелющиеся под них тени, швыряли в воздух серую пыль.

— Разве она не в лагере?

— Нет, у Халил-султана есть собственный лагерь. Вон за этим холмом. — Роурс вытянул руку с поводьями в сторону каменистого гребня, залитого лучами ползущего в зенит солнца. Тени всадников змеино стелились под ноги коней. Под ноги…

Пауль вдруг сообразил, что они держат путь на запад — туда, куда было направлено острие войска Тимурленга. Но ведь…

— Но ведь там враги!

Словно отвечая на крик юноши, из-за гребня появился отряд всадников. Их кольчуги ярко сверкали на солнце, на копье передового воина развевался на ветру бунчук.

Пауль резко осадил своего жеребца. Тот взвился на дыбы, но прежде чем он опустил на землю передние ноги, Роурс неуловимым движением вытащил из рукава нож и вонзил его в лоснящуюся шею коня. Заржав от боли, конь рухнул, подмяв под себя Пауля. Пока тот пытался сбросить с себя бьющееся в агонии тело, Роурс и Герф исчезли. Изо всех сил нахлестывая коней, они скрылись за холмом.

Скрипя зубами от боли и досады, Пауль бессильно следил за тем, как к нему во весь опор несутся яростно кричащие верховые воины. Когда они уже были рядом, юноша вытянул руки, показывая, что в них нет оружия. Пока остальные всадники кружились вокруг, двое из них спешились и помогли Паулю встать на ноги. Затем ему скрутили запястья и перебросили, как тюк, через холку коня. Так гость из иного времени стал пленником бека Хасана, предводителя одного из передовых отрядов султана Баязида. Так Пауль повторил судьбу Шевы, став жертвой предательства…

С Шевой приключилась именно та неприятность, от которой предостерегал коварный агент Роурс. Она отправилась на встречу с Суртом, но вместо этого оказалась в руках похитителей. Первое, что увидела Шева, очнувшись, была смазливая физиономия принца. Заметив, что Шева пришла в себя, Халил-султан ухмыльнулся.

— Наконец-то наша прекрасная Нахид[29] открыла свои ясные очи! А то я уже стал опасаться, что удар был слишком силен для такой маленькой и изящной головки.

Едва нахальный юнец упомянул о голове, как Шева ощутила ноющую боль в затылке. Осторожно выпростав руку из-под легкого, тканного золотыми цветами шелкового покрывала, Шева ощупала больное место. Так и есть, под волосами отчетливо выступала весьма объемистая шишка. Убедившись, что скоропостижная смерть ей не грозит, Охотница повела глазами вокруг. Она находилась в просторном, светлом шатре, убранство которого свидетельствовало о том, что его хозяин не отказывает себе ни в одном из удовольствий, какие предоставляет жизнь. Здесь были все атрибуты богатства и высокого положения — дорогая одежда, небрежно сваленная в кучу в одном из углов, золотые и серебряные чаши, разбросанные там и сям на роскошных коврах, пуховая перина, на которой и лежала Шева. Ох уж эта перина!

Шева невольно подумала о том, что ее задание оказалось очень и очень своеобразным. Ей нередко доводилось привлекать внимание мужчин, но еще никогда их внимание не было таким назойливым. «Еще немного, милочка, и ты будешь удостоена чести украсить гарем самого Тимура!» — со смешком подумала Шева.

Хозяин шатра, терпеливо дожидавшийся хоть слова от своей гостьи, немедленно оживился.

— Ты улыбаешься, прекрасная гурия, и это хорошо. Но что рассмешило тебя?

Отчетливо чеканя каждое слово прямо в лицо принцу, Охотница сообщила:

— Твоя тупая рожа! Что тебе нужно, щенок?

Шева подозревала, что в этом Отражении прибегают к оскорблению действием, но не думала, что кто-то посмеет ударить ее. Пощечина слегка ошеломила Охотницу, но не настолько, чтобы Шева осталась в долгу. Маленькая крепкая ручка стремительно вынырнула из-под покрывала и оставила хлесткую отметину на румяной щеке принца.

Тот отшатнулся, юное лицо побагровело от гнева. Шева привстала и откинула покрывало на тот случай, если понадобится встретить распутника хорошим ударом ноги. Но принц сдержал себя. Более того, на лице его появилась ухмылка. Сбросив покрывало, Шева обнажила свои стройные крепкие ноги, один вид которых был способен усмирить любую ярость.

— Это хорошо, джан, что ты своенравна. Я люблю своенравных женщин. Овладеть такой — все равно что объездить дикую кобылицу!

Прикрыв, насколько это было возможно, краем одежды ноги, Шева с усмешкой посмотрела на принца.

— Даже не надейся! Я из тех кобылиц, что ломают наездникам шеи! Тебе придется несладко, если ты осмелишься причинить мне зло. Будет лучше вернуть меня туда, откуда похитил!

— Теперь это совершенно невозможно! — Принц с сокрушенным видом развел руками.

— Почему же? — поинтересовалась Шева.

— Если я прежде просто хотел тебя, то теперь я без ума от твоей красоты и норова. Ты будешь жемчужиной моего сердца! Как твое имя, прекрасная пери?

— Смерть!

Принц захохотал, выставив напоказ ровные, белые, словно снег, зубы.

— Если смерть столь обворожительна, я согласен умереть хоть сейчас!

— Не шути! Она ближе к тебе, чем ты полагаешь!

Присев на корточки, Халил-султан приблизил свое лицо к лицу Шевы.

— Давай, давай, грози мне! — сладко шепнул он. — Мне сладки твои угрозы!

«Болван!» — раздраженно подумала Шева. Более нелепого положения нельзя было и вообразить. Вместо того чтобы ловить Арктура, она вынуждена была болтать с вожделеющим ее плоти юнцом. Охотница тяжело вздохнула.

— Чего ты хочешь? — устало спросила она.

— Тебя! — прошептал отпрыск Тимура. — Ты прекрасна, словно обитательница Ирема. Твои губы сладки, словно джуляб, твои волосы душисты, подобно майорану, твоя кожа сочна, словно финики из Хузистана[30].

— Блеск моих глаз подобен свету Хормоз, мои руки нежны, словно ханзол[31], а мое терпение вот-вот иссякнет! — подхватила Охотница. — Что тебе нужно?

— Твоя любовь, — деловито сообщил принц.

— Знакомое желание. — Шева растянула губы в улыбке. — Я обдумаю твое предложение, но потом. Сейчас у меня слишком много дел.

Лицо Халил-султана обиженно вытянулось.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказала: я подумаю. А сейчас я требую, чтобы ты вернул меня обратно.

Щеки принца стали пунцовыми, глаза засверкали.

— Ах ты, дерзкая тварь! Похоже, ты не понимаешь, с кем говоришь!

— Понимаю, — возразила Шева, которую гнев юнца лишь позабавил. — Ты — Халил-султан, внук великого Тимурленга.

— Любимый внук! — зловещим тоном подчеркнул принц.

— Любимый, — согласилась Охотница. — Но твой дед вечно сердит на тебя, и, если ты и дальше будешь вести себя как горный козел во время гона, ты плохо кончишь.

— Да кто ты такая, чтобы пугать меня? Или, быть может, ты знаешь мою судьбу?

— Знаю, — сказала Охотница, благо мнемотический переводчик заблаговременно снабдил ее необходимыми сведениями. — Ты унаследуешь престол, за несколько лет промотаешь все богатства, какие оставит дед, и умрешь от яда.

— И кто же меня отравит? — криво улыбнувшись, спросил принц.

— Твой дядя Шахрух. Знаешь такого?

— Знаю… — процедил тимурид. Немного помедлив, он фыркнул. — Бред! Ты просто заговариваешь мне зубы!

— Можешь думать что угодно, но это правда!

Халил-султан задумался. И в то же мгновение Охотница почувствовала, что кто-то зондирует ее сознание. Из осторожности Шева немного помедлила, после чего послала негромкий вызов:

— Сурт?

Ответа не последовало. Покуда Шева занималась собой, принц оживился. Маслянистые глаза его заблестели, на чувственных губах заиграла усмешка.

— Собственно говоря, а какое это имеет значение? Мы уклонились от основной темы, суть которой заключается в том, что ты должна принадлежать мне.

— Это твоя тема! — возразила Шева. — А суть моей заключается в том, что я принадлежу лишь себе.

— А как же твой хозяин?

— У меня нет хозяина.

— А тот молодой наглец? Разве ты не принадлежишь ему?

— Нет! — отрезала Шева, раздраженная столь нелепым предположением.

Спустя миг она поняла, что допустила ошибку, ибо Халил-султан оживился, услышав, что Шева не жена, не наложница и даже не рабыня несговорчивого воина.

— Вот и прекрасно! Значит, одной заботой меньше!

Бесцеремонно ухватив девушку за плечи, принц потянул ее к себе. Шева резким движением освободилась из его объятий.

— Скорее, одной больше!

Распаленный близостью желанной добычи, тимурид решил не тратить больше времени на пустые разговоры. Он толкнул Шеву и повалил ее на ковер. Но не тут-то было! Охотница, словно юркая ласка, выскользнула из-под насильника и коротким ударом ткнула его в правый бок. Вскрикнув, Халил-султан распластался на ковре. Потом он поднялся, осторожно придерживая рукой ушибленное место. Лицо принца пылало маковым цветом, от былой вежливости не осталось и следа.

— Мерзкая тварь!

Юнец бросился на Шеву, пытаясь ударить ее. Нет, Шеве решительно не нравилось это Отражение, где каждый мужчина, похоже, считал своим долгом обидеть женщину! Ловко присев, Шева стукнула тимурида по опорной ноге, а когда тот кулем рухнул наземь, довершила разгром, вонзив маленький твердый кулачок в левый бок.

На этот раз принц поднялся не сразу, и лицо его было перекошено не только яростью, но и болью.

— Ах вот ты как! Ничего, сейчас я кликну воинов, и ты сразу станешь сговорчивей.

— Горе-вояка! — отозвалась Шева. — Какой ты мужчина, если зовешь воинов, чтобы справиться со слабой женщиной?!

Но, к удивлению Охотницы, принц не клюнул на ее уловку.

— Сейчас мы и выясним, какой я мужчина! — пробормотал он и опрометью выскочил из шатра.

После недолгих раздумий Шева решила последовать его примеру, но опоздала. Не успела она сделать и пару шагов, как в шатер ввалилось несколько воинов, из-за чьих широких спин осторожно выглядывал Халил-султан.

— Вот она! Мерзавка посмела оскорбить меня! Меня, внука Тимурленга! Научите ее покорности!

Воины придвинулись к Шеве, на лицах их играли недобрые улыбки. Охотница попятилась. Силы были неравны, но это не означало, что Шева собиралась уступить насилию. Дело было даже не в женской чести, а в принципе, если угодно — в чести воина. Шева была воином, а воин не вправе складывать оружие, сколь ни силен враг. Послав мысленный вызов Сурту, Шева решительно сжала кулаки, готовая угостить хорошим ударом любого, кто осмелится подступиться к ней.

Ее решимость произвела должное впечатление на воинов. Они замедлили шаг, а потом и вовсе остановились.

— Ну что же вы?! — визгливо крикнул принц.

— Воин не сыщет славы, победив слабую женщину, — ответил один из телохранителей. — К тому же нас много, а она одна.

— Ты много говоришь, Хосул! Хочешь отведать плетей?!

Воин криво усмехнулся.

— Как будет угодно сиятельному принцу. Плетей так плетей. Но я не подниму руку на женщину!

— Я тоже, — поддержал Хосула стоявший рядом воин. — Мы пришли сюда воевать с Османом, а не с его женами.

Глазки принца пугливо забегали из стороны в сторону.

— Бунт?! Да вы знаете, что с вами будет?!

Как выразился бы в подобном случае Сурт, обстановка начала выходить из-под контроля. Шева даже подумала, что удача оставила ее и что на этот раз ей не удастся выйти сухой из воды, как вдруг вмешался случай в лице одного из воинов. Это был ничем не примечательный, плотно сбитый крепыш с лицом, отмеченным следами доблести. Отвесив короткий поклон, крепыш обратился к принцу:

— Достойнейший Халил-султан, внук богоподобного Тимурленга, дозволь мне переговорить с глазу на глаз с этой женщиной. Даю тебе слово, что она сменит свой гнев на милость и станет благосклонной к желаниям достойнейшего.

Подобный выход из затруднительного положения устраивал всех, в первую очередь принца, более всего боявшегося, что позорный случай дойдет до ушей деда.

— Хорошо, Тунруз, попытайся. И если тебе будет сопутствовать успех, ты получишь щедрую награду. Но упаси тебя Аллах покалечить эту женщину. Я милостив, но я и строг! Ступайте все вон! — У самого входа принц пропустил мимо себя воинов и многозначительно поднял вверх палец. — Помни, я милостив, но я и строг.

Сказав это, тимурид вышел, на прощанье одарив Шеву злобной усмешкой. Той было решительно наплевать на принца. Решающая схватка откладывалась, и это было хорошо. Шева даже позволила себе слегка расслабиться. Охотнице показалось, что воин понимает ее настроение и, возможно, сочувствует ей. По крайней мере, улыбка крепыша и тот долгий взгляд, которым он изучил пленницу, выглядели вполне располагающими. Воин уселся на ковер и скрестил под собою ноги.

— Садись.

Немного поколебавшись, Шева последовала его примеру. Установилось недолгое молчание, после чего воин внезапно сказал:

— Ты опять влипла, Шева!

Охотница не поверила своим ушам, услышав фразу, произнесенную на языке Пацифиса. От неожиданности она опешила.

— Ты кто?

Воин усмехнулся.

— Тот, кого ты ждешь.

— Сурт?

— Если ждешь Сурта, значит, Сурт. А может быть, и нет.

— Арктур?

— Не исключено. А есть еще и Деструктор. Кто тебе нравится больше?

Шева засмеялась.

— Сурт! Кончай придуриваться!

Улыбка сползла с лица воина.

— Да, это я. Как тебя сюда занесло, Шева?

— Скажи лучше, как здесь оказался ты?

— Операция внедрения. Заняла четыре месяца. Как только я услышал твой крик о помощи, я выяснил, в чем дело, а потом послал в это Отражение агентов, и они проникли в охрану Халил-султана. Сегодня утром мои люди нейтрализовали одного из воинов принца, чье место занял я. Как видишь, все просто.

Шева задумчиво покачала головой. Действительно, все было просто, но от такого «просто» непосвященный в тайны времени мог сойти с ума.

— Спасибо, что помог.

— Ерунда, — тонко шевельнув губами, ответил Сурт. — Это мой долг. К тому же мы служим одному делу. Но как ты очутилась здесь?

— Благодаря тебе.

— Поясни.

— Ты вызвал меня накануне на встречу, а вместо тебя меня поджидал этот сопливый мальчишка со своими людьми.

— Вот как? — Сурт задумчиво потер толстую физиономию. — Все дело в том, Шева, что я не вызывал тебя. Ты не ошиблась?

— Нет, — подумав, ответила Шева. — Я уже засыпала, когда уловила твой импульс.

— Я еще раз повторяю: это был не я.

— Кто же?

— Я и сам хотел бы знать ответ на твой вопрос. Код твоего волевого поля знаю лишь я. Еще он есть в спецсекторе. И все.

— Это исключает вероятность постороннего вторжения?

— Считается, да. Но по своему опыту я знаю, что это не совсем так. Узнать код может любой человек, имеющий доступ в спецсектор. Связаться с тобой может и тот, кто обладает могучей волей. Он будет идти напролом, не обращая внимания на затворы и коды.

— И кто это может быть?

— Возможно, Арктур. Или Деструктор.

— Только не он. Деструктор не способен опуститься до столь низкой выходки.

— Спасибо, Шева. — Поймав на себе удивленный взгляд Охотницы, директор Управления засмеялся. — Будь я на его месте, я сказал бы тебе: спасибо, Шева. Значит, у нас остается один вероятный кандидат — Арктур.

Но Шева не была столь уверена в причастности к этому делу Арктура. Если тот и устраивал замысловатую каверзу, то предпочитал действовать собственными руками. Кроме того, Арктур, некогда находившийся в близких отношениях с Шевой, никогда не пошел бы на то, чтобы преподнести ее в качестве подарка похотливому юнцу. Шева была уверена в этом, вернее, ей хотелось в это верить!

— А что ты думаешь о своих агентах?

— Каких?

— Роурсе и Герфе!

— Вы повздорили?

— С чего ты взял? — удивилась Шева.

Сурт тронул уголки глаз, изображая улыбку.

— Зная твой характер…

— Мой характер тут совершенно ни при чем! Твои олухи не выполнили задания. Ты посылал их, чтобы они нашли подход к Тимуру?

— Да.

— Они год валяли дурака и единственное, чего добились, так это права разбивать палатку так, чтобы от нее был виден шатер Тимура!

— Уже неплохо.

— Да, но каким образом я попаду из их дурацкой палатки в шатер к Тимуру?

— Тем же, что и в этот шатер.

Охотница непроизвольно втянула голову в плечи.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Это, кстати, и ответ на вопрос о том, как тебе выбраться отсюда. Но давай все по порядку. Сначала закончим с агентами. Я полностью доверяю им. Они, конечно, далеки от идеала. Тупы, но исполнительны. Я не верю, что они специально подставили тебя, хотя, понятно, не могу полностью исключить подобную возможность. Но с этим мы разберемся по возвращении. Теперь самое главное. — Помассировав ноготь, Сурт бросил взгляд на вмонтированное в него цифровое табло. — Минут через двадцать здесь будет Тимур собственной персоной.

— Зачем?

— Он прибудет сюда, чтобы дать взбучку внуку, а заодно заберет тебя. — Шеве ужасно хотелось повторить свое «зачем», но она промолчала, зная, что Сурт и без лишних вопросов даст все ответы. — Он влюбится в тебя. Должен влюбиться.

Тут уж Шева не выдержала.

— Хотелось бы знать, с чего это вдруг? В этом Отражении нет женщин покрасивее?

Сурт внимательно изучил Шеву, словно оценивая ее.

— Ты довольно привлекательна, но дело в другом. Мы сумели подбросить в его шатер психотронный излучатель, и он довольно долго внушал Тимуру, что он должен влюбиться в тебя.

— Да, но я изменила лицо! — напомнила Шева.

— Обижаешь. Неужели мы не выяснили, какой у тебя облик в Отражении 1048/1/1? Все было подготовлено заранее и на самом высшем уровне. Так что не пройдет и пятнадцати минут, как Тимур собственноручно освободит тебя от назойливого внимания своего отпрыска.

— Для того чтобы одарить меня своим вниманием!

— Да, — без тени смущения согласился Сурт. — Но это тебе должно быть даже лестно. Потом, мы успели убедиться, в силу почтенного возраста Тимур весьма обходителен с женщинами. Он не будет таким навязчивым. Теперь главное. Возникла еще одна проблема. Наши аналитики предполагают, что Арктур намеревается не только завладеть копьем, но и вызвать перекос Отражений.

Сурт задумчиво почесал укрытый жидкой бородкой подбородок. Воспользовавшись заминкой, Шева спросила:

— Что это значит?

— Это значит, что он завладеет копьем в решающий момент истории, а именно во время битвы при Анкаре, которая случится через четыре дня. Арктур завладеет копьем и направит его силу против Тимура. Победит Баязид, который затем бросит свои войска на Восток. Завяжется ожесточенная борьба между двумя завоевателями. Это сломает ход всей истории и отразится на абсолютном настоящем.

— Я полагала, что подобное невозможно.

— Я тоже. — Сурт подумал и прибавил: — Прежде так считалось. Но теперь я в этом не уверен. Как тебе должно быть известно, существуют судьбоносные моменты, изменяющие ход истории. Их не так уж много. Например, смерть Цезаря. Останься он в живых в те зловещие мартовские иды, и кто знает, какова была бы судьба мира!

— Смерть Александра, — задумчиво сказала Шева.

— Да. Корпус Груши[32] и тому подобное.

— Я поняла смысл твоей теории, но что это даст Арктуру?

— Он сломает Отражения и нарушит то хрупкое равновесие, на котором основана Матрица. После этого нашему гению нужно будет приложить минимальное усилие для того, чтобы изменить ее.

— И что я должна делать?

— Твоя задача усложняется. Тебе нужно не только нейтрализовать Арктура, но и не подпустить его к копью во время битвы. Ты должна уничтожать любого, кто попытается приблизиться к копью в это время!

Шева фыркнула.

— Хорошенькое дельце! По-твоему, я должна вооружиться излучателем и расстреливать каждого, кто попытается подойти к шатру Тимура?

— Именно так.

— А ты не боишься, что тем самым я искажу Отражения не меньше, чем если бы к ним приложил руку Арктур?

— В любом случае это меньшее зло. — Сурт взглянул на часы и бросил: — Время! Ты все поняла?

— Да.

— Тогда будь полюбезней с этим юнцом. Нужно, чтобы Тимур застал вас… — Директор Управления задумался и с ухмылкой бросил: — В разгар представления!

— Постараюсь! — буркнула Шева, по вполне понятным причинам не испытывавшая особого восторга по поводу того поручения, которое ей предстояло исполнить.

Поднявшись с ковра, Сурт откинул полог шатра и провозгласил:

— Мой господин, все сделано!

Тотчас появился юный принц. Физиономия его сияла.

— Она будет вести себя благоразумно?

— Да, мой господин.

— Тогда иди.

Халил-султан милостиво кивнул воину. Отвесив низкий поклон, Сурт удалился. Едва это произошло, принц устремился к Шеве. Та покорно дала заключить себя в объятия и даже подставила губы, теша себя надеждой, что Сурт ничего не напутал.

Но директор Управления оказался привычно точен. Не успела шкодливая рука принца пробраться через одежды к ногам Шевы, как снаружи донесся стук копыт и бряцанье оружия. Принц, досадуя, что ему помешали, поднял голову, и в этот миг полог шатра отлетел в сторону, будто отброшенный ураганом. Внутрь ввалились воины, облаченные в серебряные кольчуги и увенчанные конскими хвостами шлемы. Каждый из вошедших держал в одной руке украшенный зернью щит, а в другой — кривой меч, испивший кровь не одного врага. То была личная охрана Тимура. А следом появился и сам завоеватель. Ему нелегко далась быстрая скачка. Тимур шел медленно, хромал больше обычного и при каждом шаге опирался на руку верного Саиф-ад-дина.

При виде деда юный принц поспешно оставил Шеву и вскочил на ноги, но Охотница не отказала себе в удовольствии наградить незадачливого ухажера оплеухой, после чего также поднялась с ковра.

На лицо Тимура набежала тень. Возможно, его разгневал поступок девушки, дерзнувшей поднять руку на тимурида, возможно, ему, напротив, пришлась по душе ее дерзость — трудно сказать. Впрочем, внимание Тимура было направлено прежде всего на внука, не желавшего, несмотря на всю любовь деда, оправдывать его надежды.

— Так-так, — медленно выговорил Тимур. Голос его был хрипл, словно после бурно проведенной ночи. — Ты опять за свое. — Господин счастливых обстоятельств сокрушенно покачал головой. — Сколько раз я предупреждал тебя, чтобы ты не путался с девками в лагере!

— Я не виноват, повелитель! — завопил Халил-султан, падая на колени пред дедом. — Она сама пришла сюда!

— Да? — недоверчиво хмыкнул Тимур. Узкие зоркие глаза полководца с ног до головы ощупали, почти раздели Шеву. — В таком случае ей следует отрубить голову.

Только этого еще не хватало!

— Он лжет! — громко сказала Шева, глядя прямо в глаза Тимуру.

— Она еще и дерзкая, а значит, заслуживает наказания вдвойне!

— От этого ложь не станет правдой. Принц похитил меня у моего хозяина, достойного воина, проливающего кровь за владыку мира. Он пытался овладеть мной, будто я добыча, захваченная в честном бою. Но он добыл меня не в бою, он похитил меня ночью, словно конокрад.

Шева умышленно сравнила принца с конокрадом, чтобы уязвить Тимура, который, как известно, в юности угонял чужие табуны. Ее слова попали точно в цель. Глаза Тимура налились желтым огнем гнева. Казалось, еще мгновение, и он взорвется, и тогда дерзкой рабыне несдобровать. Шева даже успела подумать: и что же будет делать Сурт? Но Тимур сдержался. Видно, гипновнушение сделало свое дело, а может быть, ее смелость поразила того, кто успел привыкнуть к раболепию приближенных.

— Молодец! — Тимур засмеялся, показав два ряда на зависть крепких зубов. — Если бы ты, женщина, владела мечом так же, как языком, я бы взял тебя в свой шатер.

— Зачем владеть мечом той, кто может победить без меча? — дерзко спросила Шева.

— Да? — удивился ее дерзости Тимур.

— Спроси у своего внука! Спроси, сумел ли он овладеть той, чьей любви домогался?

Слова Шевы вызвали новый приступ веселья у завоевателя. Он с усмешкой посмотрел на бледного от негодования принца.

— Что скажешь?

Халил-султан скривил губы, пытаясь изобразить презрение.

— Она лжет! Я получил все, что хотел!

— Докажи! — Вынув из ножен меч, Тимур неожиданно ловко бросил его внуку. — Посмотрим, кто из вас говорит правду!

Неуклюже поймав оружие, Халил-султан стиснул его эфес в ладони.

— Сейчас ты получишь по заслугам! — прошипел он, обращаясь к Шеве.

Та лишь презрительно улыбнулась. Управление готовило агентов на совесть, каждый из них мог выйти с голыми руками против врага, вооруженного мечом, копьем или секирой. Это было не так уж сложно. Сложность заключалась в другом — принц был взбешен и потому непредсказуем. А Шева знала, как трудно иметь дело с непредсказуемыми противниками.

Халил-султан не дал ей времени на раздумья. Он бросился на хрупкую девушку с такой яростью, словно перед ним был тигр или целый отряд воинов. Меч со свистом рубил воздух, но Шева ловко ускользала от ударов. Со стороны ее ловкость могла показаться непостижимой, но хитрость была в том, что Охотница читала мысли принца и точно знала, какой удар он нанесет в следующее мгновение. Ускользая от яростно свистящего клинка, она очутилась подле Тимура, и в тот же миг ее ладонь ощутила теплое прикосновение металла.

— Держи! — Спутник завоевателя протягивал ей меч, а улыбка Тимура подтверждала, что он сам так решил.

— Нет!

Шева гордо отказалась от подарка, и неравный поединок продолжился. Только теперь перевес был на стороне Шевы. Халил-султан выдохся, а Шеве улыбка Тимура, напротив, прибавила сил. Ей понадобился лишь один-единственный удар. Она дождалась, когда неискушенный в бою принц, сделав слишком глубокий выпад, провалился вперед, и точным, коротким движением рубанула его ладонью по шее. Юный тимурид свалился, словно дерево под топором дровосека.

Воцарилось молчание. Шева с вызовом посмотрела на Тимура. Она почти не устала и дышала ровно, как будто и не прыгала только что из стороны в сторону с ловкостью кошки, увертываясь от безжалостного клинка.

Тимур внимательно смотрел на Шеву удивленным взором. У владыки полумира были все основания для гнева. Дерзкая девушка на глазах многих воинов опозорила его внука, которому, быть может, в будущем предстояло стать его преемником на троне великой державы. Но мастерство, с каким она все это проделала, и обаяние ее не могли не тронуть сердце завоевателя, умеющего ценить красоту женщины и храбрость воина. Тимур улыбнулся.

— Хорошо!

Воины дружно поддержали своего повелителя одобрительными криками. Тимур медленно повернул голову, и крики смолкли.

— Ты пойдешь со мной. А он, — завоеватель кивнул Саиф-ад-дину, указав глазами на поверженного внука, — пусть убирается долой с моих глаз! Побежденному женщиной не место на поле битвы, где сойдутся мужи!

Тимур оперся на плечо соратника и, прихрамывая, оставил шатер. Весь недолгий путь к своему холму он молчал, искоса поглядывая на Шеву. Та тоже молчала, удивляясь счастливому стечению обстоятельств. Всего за один день ей удалось сделать то, чего двое агентов Управления не сумели добиться за целый год. Она была рядом с Тимуром, а значит, и рядом с копьем. Теперь можно было забрать Пауля и спокойно дожидаться Арктура. Оставалось только забрать Пауля…

А Пауль тем временем познавал все прелести туземной жизни. Всадники, захватившие его, входили в один из передовых отрядов османского войска, которые султан Баязид из осторожности выслал навстречу полчищам Железного Хромца. Тимур был известен своей непредсказуемостью, и предводитель османов не желал быть застигнутым врасплох. Он отправил вперед верховых воинов, которые рыскали по долинам Анатолии, наблюдая за передвижением врагов, а при удобном случае и брали в плен неосторожного вояку из Мавераннахра или Герата. Но неосторожных было не много, и потому пленник был желанной добычей, которая радовала сердца отважных османов предвкушением славы и щедрой награды.

Именно этим объяснялось то обстоятельство, что воины, захватившие Пауля, не причинили ему никакого вреда, а, напротив, обращались с ним со всей возможной предупредительностью. Едва лишь турки удалились от того места, где в их руки попал пленник, как Пауля развязали и усадили за спиной одного из османов. Видя, что прыжки на крупе коня, оказавшемся на поверку довольно костистым, причиняют юноше много неудобств, их предводитель приказал, после некоторых колебаний, пересадить пленника на одну из запасных лошадей, после чего всадники продолжили путь. Они скакали до тех пор, пока солнце не преодолело половину пути от зенита к закату. Лишь когда стало совершенно ясно, что уже можно не опасаться погони, предводитель осадил своего коня и резким гортанным выкриком приказал воинам спешиться. Выставив дозорных, отряд расположился в тени рощицы, чтобы дать отдых телу и утолить голод нехитрой трапезой.

Незавидное положение, в каком очутился Пауль, ничуть не повлияло на аппетит юноши. Он с удовольствием съел предложенный ему кусок мяса, завернутый в тонкую лепешку, и выпил воды, подкрашенной для лучшей сохранности кислым вином. Возвращая бурдюк, Пауль кивком поблагодарил воина, давшего ему еду и питье. Поведение пленника пришлось по душе предводителю отряда, искоса наблюдавшему за Паулем. Пересев поближе к юноше, он попытался заговорить:

— Кто ты и как тебя зовут?

Пауль понял суть вопроса — мнемотический переводчик содержал информацию о языке, на котором говорили его похитители, но решил, что будет разумней утаить свою осведомленность. Туркам незачем было знать, что он понимает их, это позволяло рассчитывать, что они будут более откровенны в разговорах между собой. Поэтому Пауль покачал головой, давая тем самым понять, что не улавливает смысла сказанного. Тогда предводитель подозвал к себе одного из воинов. Тот перевел вопрос, отчаянно коверкая слова.

Пауль кивнул, показывая, что все понял.

— Меня зовут Хусейн. Я воин из рода славного Бикашгара. Мой отец защищал честь Ильяса Ходжи, а сам я служу великому Тимурленгу.

Воин перевел сказанное предводителю. Внимательно выслушав ответ, тот решил назвать себя. Оказалось, что Пауль имеет дело с не менее достойным Огурсом, сотником в войске Османа. Затем Огурс велел передать Паулю, чтобы тот не беспокоился, что турки уважают воина, попавшего в плен в честном бою, и не намереваются причинить ему вреда. Сверля юношу круглыми, черными словно угольки глазами, Огурс спросил:

— Как случилось, что ты не сумел убежать, подобно тем двоим, что были с тобой? Что случилось с твоим конем?

Пауль заколебался, не будучи до конца уверен в том, стоит ли открывать правду. Но и скрывать ее было глупо, тем более что его похитители наверняка видели рану на шее коня.

— Те двое предали меня.

Огурс изобразил удивление.

— Разве они не были твоими друзьями?

— Нет, я познакомился с ними только вчера.

Выслушав ответ, предводитель турок удивленно вскинул круто изогнутые брови.

— Как же ты решился отправиться с незнакомыми тебе людьми туда, где мог поджидать враг?

Юноша заколебался, но решил быть откровенным и в этот раз.

— Их знала женщина, которая пришла со мной. Боюсь, они предали и ее.

Огурс ощерил зубы.

Если воины Тимура готовы предать друг друга, то нашим мечам будет не много работы.

Пауль ответил усмешкой.

— Не тешь себя пустыми надеждами. Воины Тимура сильны и отважны, битва не будет легкой.

Турок протянул Паулю свою фляжку, и тот с удовольствием освежил пересохший рот кисловатым питьем, в котором, в отличие от того, что Пауль попробовал перед этим, было больше вина, нежели воды.

— Что ты знаешь о войске Тимура?

— Немногое. Я прибыл только вчера. Могу лишь сказать, что оно огромно. Всадник за день не сумеет объехать пределы лагеря.

Огурс испытующе посмотрел на пленника.

— Ты откровенен. Почему?

— Тимуру… Моему повелителю, — подумав, поправился Пауль, — не может повредить моя откровенность. С другой стороны, я должен остаться в живых, чтобы спасти женщину, которая пришла со мной. Боюсь, ей угрожает смертельная опасность.

— Ты любишь ее? — перевел воин.

— Да, — подтвердил Пауль.

Ответ удовлетворил Огурса. Видно, отважный воин считал, что жизнь женщины является достаточным мотивом для подобной откровенности, граничащей с предательством.

— Скоро ты падешь ниц перед моим повелителем, и, если будешь чистосердечен, полагаю, он сохранит тебе жизнь. А может быть, он даже позволит тебе забрать твою женщину после того, как наши кони ворвутся в лагерь Хромца. Ты ведь этого хочешь? — Пауль кивнул. — Тогда можешь считать, что мы договорились.

Повинуясь знаку Огурса, воины вскочили в седла. Отдохнувшие кони бежали резвой рысью. Солнце еще не опустилось за неровные волны холмов, когда стражи и пленник достигли лагеря Баязида.

Пауля привели к шатру султана. Юноша шагнул внутрь, испытывая робость, вполне объяснимую в его положении. Деспоты, подобные Тимуру или Баязиду, не отличались особым милосердием. Пауль невольно припомнил историю, почерпнутую во время учебы в гимназии, о том, как султан Мехмед приказал обезглавить раба лишь для того, чтобы художник, писавший портрет султана посреди груды поверженных тел, мог воочию увидеть, как бьется в конвульсиях тело, когда от него отделяется голова. Тогда эта история породила в юноше чувство, граничащее с недоверием, но теперь, по воле причудливого зигзага судьбы попав примерно в ту же эпоху, он на собственном опыте убедился, что казавшееся ему неправдоподобно жестоким на деле было естественным, даже обыденным. И чувство беззащитности, обрушившееся на Пауля в тот миг, когда он узнал об исчезновении Шевы, умножилось. Но он преодолел себя и шагнул через устланный ковром порог.

Шатер султана был полон мужчин, по большей части облаченных в роскошные халаты из сейфура[33]; лишь некоторые были в легких изящных доспехах, словно желали тем самым подчеркнуть близость решающей битвы. Султан восседал посреди шатра на небольшом, покрытом золотистым ковром возвышении. Перед ним стояли поднос с несколькими блюдами, серебряный кувшин и два шандала с ярко горящими свечами. Такие же подносы, но размером поменьше и с угощением победнее, стояли и перед каждым из присутствующих, не исключая и толмача, которого Баязид подозвал к себе при появлении пленника.

Пауль остановился у входа, не зная, что делать дальше. Видя его робость, султан улыбнулся. Он был еще не стар, приятное лицо обрамляла окладистая черная борода, живые, блестящие глаза свидетельствовали об остроте ума.

— Подойди.

Пауль остался недвижим, не желая, чтобы люди в шатре догадались о том, что он понимает их язык.

Тогда стоявший позади бек толкнул юношу в спину. Пауль, едва удержавшись на ногах, был вынужден шагнуть прямо в центр круга, образованного пирующими, дружно устремившими взоры на пленника. Баязид усмехнулся, но глаза его остались серьезны и цепко ощупали юношу. Пауль не знал, как себя вести, но на всякий случай решил отвесить поклон, достаточно низкий, чтобы выразить уважение султану, но не доходящий до раболепства, ибо не желал унижаться в собственных глазах. Баязид снизошел до ответного кивка, что, как заподозрил Пауль, выражало предельную степень расположения. Потом султан задал вопрос, немедленно переведенный толмачом в ярко-желтом халате[34]:

— Как твое имя?

— Хусейн. — Не дожидаясь, пока султан задаст новый вопрос, Пауль прибавил: — Я счастлив видеть ваше величество.

Баязид, а следом и его приближенные захохотали. Дружный смех их был столь заразителен, что Пауль не сумел удержаться от непроизвольно скользнувшей на его губы улыбки. Султан весело помотал головой, отхлебнул из чаши и взором указал пленнику на место перед собой.

— Садись, — велел толмач.

Пауль послушно устроился на ковре и покосился по сторонам. Он не мог не отметить, что в обращенных на него взорах не было ни ненависти, ни неприязни. Собравшиеся в шатре не сомневались в своей победе и потому были благодушны к врагу, который, ко всему прочему, нечаянно развеселил их. Слуга поднес пленнику чашу, почти до краев наполненную пурпурным вином.

— Пей. — Пауль не стал спорить и сейчас. Вино было терпким и приятным на вкус. Пауль неторопливо осушил чашу до дна. — А теперь говори, если не хочешь, чтобы твоя голова очутилась на нате! — перевел толмач.

— О чем я должен говорить?

— Сколько людей в войске Тимурленга?

Пауль осторожно усмехнулся.

— Разве может простой воин знать то, что ведомо лишь самому Господину счастливых обстоятельств? Я могу лишь сказать, что лагерь, разбитый нашим войском, не имеет ни конца, ни края.

Толмач перевел его слова. Кивнув, султан произнес:

— Мне нравится, что ты не дрожишь при мысли о скорой смерти и с почтением говоришь о господине своем Тимурленге, но ответ твой недостаточен, чтобы удовлетворить наше любопытство. Ты должен быть более откровенным, если хочешь увидеть восход солнца.

Пауль ничего не имел против откровенности, но мера его знания была слишком ничтожна. Хотя, с другой стороны, Пауль вдруг вспомнил, что некогда он с интересом читал историю войн. Там мелькали кое-какие цифры, которые юноша, естественно, не запомнил, но зато он уяснил одну простую истину — каждый противник намеренно преувеличивает численность своей армии до сражения и численность вражеских войск, когда сражение свершилось. Мысль показалась ему спасительной, и Пауль поспешил ухватиться за нее.

— Считается, что у Господина счастливых обстоятельств тридцать туменов, но не думаю, что в них, кроме одного или двух, положенное число воинов. В большинстве наберется едва половина.

Толмач перевел ответ юноши, и Пауль увидел довольную улыбку на устах султана.

— Твои речи не по возрасту мудры, воин, — похвалил толмач. — Скажи, что тебе известно о планах твоего господина.

На мгновение заколебавшись, Пауль ответил:

— Ничего.

Но его заминка не ускользнула от внимания султана. Тот грозно сдвинул брови и бросил толмачу несколько отрывистых фраз, смысл которых был ясен Паулю.

— Мой господин советует тебе быть поразговорчивей. Он благоволит тебе, но ты не должен забывать, что являешься пленником и что он вправе с тобой поступить как с врагом.

Пауль посмотрел на Баязида, всем видом своим выражавшего, что он не намерен шутить.

— Я должен подумать, — выдавил юноша.

Толмач перевел его слова султану, и тот кивнул.

— Думай! — велел толмач.

Пирующие вернулись к прерванному занятию, услаждая себя неторопливой беседой и вином, а Пауль предался раздумью. Вся нелепость ситуации состояла в том, что он знал планы Тимура, хотя Господин счастливых обстоятельств покуда сам не знал их. Но таково преимущество гостя из будущего, то есть из иного Отражения, как не преминула бы поправить Шева. Шева… Где она? Что с ней?

Пауль вдруг ощутил острую тоску и понял, что соскучился по Шеве. К тому же его очень тревожила судьба Охотницы. В его силах было помочь ей, выручить ее из беды, и сделать это было не так уж сложно. Достаточно было рассказать Баязиду все, что ему было известно, и изменить течение битвы. Это непременно нарушило бы ход истории и даже могло перевернуть ее с ног на голову. Подобный поступок разбил бы миллионы судеб, изменил бы историю сотен народов и государств. Победи вдруг Баязид, и могло случиться так, что мир никогда не узнал бы величия Запада, а над земным шаром навечно воссиял бы хищный полумесяц ислама. Но Шева… Пауль должен был во что бы то ни стало спасти ее, женщину с голубыми глазами и изящной фигурой кошки, такую желанную и такую непредсказуемую. И у него был один-единственный шанс сделать это — заручиться помощью Баязида. Но для этого Пауль должен был предложить султану что-нибудь взамен со своей стороны. Юноша решительно поднял голову.

— У меня есть что сказать.

Выслушав его слова, Баязид кивнул:

— Говори.

— Я могу сказать это лишь одному султану.

Приближенные Баязида грозно загудели, но тот остановил их резким движением руки.

— Ты хочешь сказать, что мои люди не заслуживают доверия?

Пауль протестующе мотнул головой.

— Нет, но знать это может лишь один. Что знают многие, знает и свинья, — вспомнил он к месту пословицу своего народа и через двух переводчиков — мнемотического и толмача-еврея — передал ее смысл Баязиду.

Султан задумался. Его отец, сиятельный Мурад, был сражен коварным сербом, пробравшимся в шатер под предлогом того, что несет важную весть. Баязиду не хотелось повторить судьбу отца, тем более что в тот миг он стоял рядом и видел, как хлынула исторгнутая мечом кровь. Но с другой стороны, султан не желал выглядеть трусом. К тому же пленник чем-то приглянулся ему, хоть Баязид не мог понять чем.

Султан задумался и думал довольно долго, пока наконец не кивнул:

— Будь по-твоему. Мы поговорим в моих покоях, а гости будут ждать нашего возвращения здесь. Но берегись, если твои слова окажутся пустыми. Я вынесу гостям твою голову!

— Я готов к этому! — резко ответил Пауль.

Баязид поднялся. По его знаку воины на всякий случай обыскали юношу и, удостоверившись, что никакого оружия при нем нет, подтолкнули к ширме, за которой уже скрылись Баязид и толмач. Там оказалась опочивальня, довольно скромная для султана.

— Садись сюда! — Баязид указал юноше на подушку рядом с собой. — Говори!

— Нет, — ответил Пауль. — Только я и ты. Толмач должен уйти.

— Но как мы поймем друг друга? — спросил султан насмешливыми устами толмача.

— Поймем, — ответил юноша, переходя на язык Баязида. — Я говорю на твоем языке.

— Вот как? — Султан не сумел скрыть изумление. — Хорошо, будь по-твоему. — Кивком Баязид велел толмачу оставить его наедине с Паулем. Когда полог вернулся на свое место, султан вопросительно посмотрел на юношу, словно ожидая, что тот будет делать. От взора Пауля не ускользнуло, что под правой рукой Баязида лежит обнаженный кинжал. Нет, султану явно не хотелось повторить судьбу отца. — Я знаю, как намерен действовать Тимур, и готов помочь тебе. Но за это ты поможешь мне.

Брови Баязида грозно сошлись к переносице. Сиятельный султан не привык к тому, чтобы ему ставили условия. Но он сдержался, ибо любопытство пересилило гнев.

— Чего ты хочешь?

Пауль не стал таить.

— Я пришел в лагерь Тимурленга с женщиной. Ее у меня похитили, а потом враги предали и меня. Я хочу отомстить им и вернуть ее!

Баязид усмехнулся. Горячность, звучавшая в словах юноши, пришлась ему по душе.

— Законное желание. Я помогу тебе отомстить врагам и вернуть женщину. Но…

— Я должен не просто вернуть, но и спасти ее! — перебил султана Пауль. — Ей угрожает опасность!

— И ты знаешь, как это сделать?

Конечно же Пауль не знал. Но он верил, что Шева жива, он верил, что она подобралась к Тимуру, и потому он должен был во что бы то ни стало спасти ее. А еще он свято верил, что разыщет Шеву.

— Да, знаю. Я найду ее, если ты позволишь мне сделать это.

— Положим, я помогу тебе. Но что получу взамен я?

— Голову Тимура! — решительно ответил Пауль и сам ужаснулся собственным словам.

Он намеревался сокрушить течение времени. Но что поделать, он готов был пойти даже на это, ибо любовь к Шеве значила больше, чем будущность мира. Баязид испытующе посмотрел на юношу.

— Не слишком ли щедр ты на обещания?

— Нет, не слишком. А еще ты должен опасаться своих татар. Тимур подкупил их, они предадут тебя!

Баязид хмыкнул. Мысль о возможном предательстве татарских туменов уже не раз посещала и его самого.

— Но почему я должен верить тебе? Ты подслушал слова своего господина?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь? Быть может, ты чародей, и тебя стоит окурить рутой[35]?

— Поступай, как тебе угодно. Если ты не веришь мне, вели отрубить мне голову. Но придет день, и ты убедишься, что я был прав.

Султан задумался. Сердце подсказывало ему, что пленник не лжет.

— Допустим, я верю тебе. И что ты мне посоветуешь?

— Отведи татар в тыл своего войска, откуда они не смогут переметнуться на сторону врага. Развяжи упорный бой по всему фронту, а тем временем я пробьюсь к шатру Тимура и снесу ему голову!

Баязид молча рассматривал пламя свечи, плясавшее замысловатый танец в обнимку с врывающимся через полог ветерком. Потом он резко отшвырнул в сторону кинжал и поднялся.

— Пойдем!

— Куда? — спросил Пауль.

— На свежий воздух.

Миновав умолкнувших при появлении султана эмиров, они вышли из шатра. Ночь уже поглотила землю и теперь тщетно пыталась сожрать лагерь османов, освещенный мириадами ярко пылающих костров. Баязид указал рукой в небо — туда, где горела неразличимая среди других светил багровая звезда. Но султан был столь зорок, что увидел ее, и радостная улыбка осветила его лицо.

— Звезда Бахрам[36]! Она предвещает удачу! — Султан порывисто прижал к себе юношу. — Сделай то, что задумал! Я дам тебе воинов. Ты завтра же принесешь мне клятву верности и получишь под начало один из лучших моих отрядов. И если ты положишь к моим ногам голову Тимурленга, ты станешь самым близким из приближенных! А пока ступай. Мои люди укажут тебе место, где ты сможешь выспаться.

Баязид подозвал к себе воина и велел ему отвести Пауля в одну из палаток…

Юноша уже ушел, а Баязид еще долго смотрел ему вслед. Он не очень-то поверил посулам пленника — не так-то просто добраться до самого Тимура. Но не стоило сбрасывать со счетов и волю всемогущего случая. Разве не на глазах Баязида дерзкий рыцарь-серб проник перед битвой в шатер великого Мурада? И разве не рука дерзкого одиночки сразила того, кто повелевал жизнями многих тысяч? И разве не он, Баязид, в последний миг отпрянул в сторону, вместо того чтобы подставить собственную грудь?

Но не надо больше об этом. Все, кому выпало несчастье увидеть неловкое движение принца, сошли в могилу. Все, кроме тех, кто сделал вид, что ничего не заметил.

И потому Баязид решил поверить пленнику. Ведь кто, как не он, знал, что судьбу целой эпохи можно изменить единственным ударом меча…

Господин счастливых обстоятельств любил оружие. Шева давно подметила, что мужчин таинственным образом тянет к блестящим орудиям убийства, но страсть Тимурленга была исключительной. Лишь познав силу этой страсти, можно было понять, почему Тимурленгу удалось завоевать мир.

Куда бы ни держал свой путь Господин счастливых обстоятельств, за ним всегда следовали три-четыре повозки, груженные столь дорогим сердцу властелина оружием. Под неусыпным оком стражи за Тимуром следовали клинки, копья, луки и щиты, которые он сам брал в руки в те времена, когда лично возглавлял стремительный натиск конников. Это оружие хранило следы ударов вражеской стали. Но оно, устояв в сечах, медленно уступало времени. Кое-что из боевого арсенала давно пришло в негодность, но Тимурленг наотрез отказывался избавиться даже от самой завалящей стрелы. Быть может, именно эта стрела принесла ему победу в битве на Тереке, а вон тот изодранный сталью и изглоданный неразборчивыми червями щит укрывал своего хозяина от дождя стрел при осаде Хорезма. Все это было памятью, великой памятью, а с памятью, как известно, не расстаются.

За Тимуром везли и другое оружие — выкованное искусными мастерами для войсковых смотров и больших торжеств. Оно было оправлено в золото и каменья, оно было приятно глазу, но неудобно для руки. С мечом, сверкающим ярче солнца, было радостно проскакать мимо строя ликующих воинов, но надо было быть полным дураком, чтобы обнажить его против врагов.

Третью часть составляли подарки от тех, кто желал считаться другом Тимурленга. Такое оружие отличалось пышностью и безумной ценой. Тимурленг хранил его, как хранят бесформенные слитки золота или неграненые камни, но не любил брать его в руки. Рукоять подаренного клинка могла источать яд, а древко копья могло предательски переломиться в самый неподходящий момент.

И наконец, последняя часть оружейных запасов была предметом особой гордости Господина счастливых обстоятельств. Ее составляли трофеи, захваченные Тимурленгом у многочисленных врагов, в большинстве своем обретших вечный покой и лишь редко доживающих свой век где-нибудь в отдаленной крепости в Герате или Моголистане. Эту часть Железный Хромец любил не менее, чем свое боевое оружие, ибо она также навевала память. Приятно было коснуться меча шаха Мансура, который едва не рассек в битве голову Тимурленга. Благо шлем оказался крепок, а рука, позабыв о ноющей боли, вовремя подставила под блестящий клинок ширазского эмира окованное крепчайшей сталью навершие щита. Или лук эмира Вали, стрелка, с каким мало кто мог равняться. Вали имел возможность сразить Тимурленга, но в последний миг рука его дрогнула, сохранив Господина счастливых обстоятельств для исполнения воли Аллаха. А вот это копье бросил к его ногам могущественный Джият-ад-дин. А вот еще одно, принадлежавшее отступнику Тохтамышу. А рядом — кинжал Хусейна, бывший при неудачливом владыке Мавераннахра, когда тот тщетно пытался укрыться от воинов Тимурленга в одной из заброшенных мечетей. Тимурленг особенно любил эту игрушку, ибо она напоминала о том, чья смерть открыла ему путь к вершине власти. И сейчас этот кинжал Тимурленг с гордостью показывал женщине, собственноручно введенной им в свой шатер.

Тимурленг не желал признаться себе, что эта невысокая женщина со странными глазами поразила его воображение. Владыка полумира не мог даже точно сказать чем. Быть может, именно глазами, столь необычными своей небесной голубизной для того гигантского мира, который бледноликие люди именуют Востоком. Быть может, неестественной для женщины стремительностью движений. Но скорей всего — силой, той силой, которую не сразу и увидишь, но которая способна восторжествовать над самым могучим воином.

Тимурленгу не приходилось прежде встречать подобных женщин. Сначала дерзость незнакомки, с презрительной легкостью повергшей на колени его любимого внука, возмутила Господина счастливых обстоятельств, ибо непозволительно женщине быть сильнее мужчины, а уж тем более мужчины из рода Тимурленга. Он даже хотел во гневе покарать дерзкую, но вовремя одумался, ибо недостойно гневом выказывать свою слабость перед женщиной. А кроме того, Тимурленг остыл, когда воспринял случившееся не только сердцем, но и умом. Она совершила то, что под силу не многим из витязей: она голыми руками одолела воина с мечом, воина, искушенного в схватках. Тимурленг мог поручиться в этом, ибо воспитанием его отпрысков занимались самые опытные бойцы, лучше всех прочих владевшие мечом и луком. Но эта маленькая женщина с глазами цвета родниковой воды оказалась сильнее. Это было неправильно, это было неестественно, это было странно, но непонятно, почему это поразило жестокое сердце Тимурленга, породив в нем столь редкое чувство — восторг и нежность. Нежность!

Он, холодно внимавший всему, что творилось вокруг, с тех пор, как был прозван Господином счастливых обстоятельств, он, позабывший обо всем, кроме жажды крови и славы, с того самого мига, когда отведал соленой влаги, струящейся из пробитого стрелой вражеского горла, вдруг ощутил нежность. Он не рискнул бы назвать это любовью. Любовь — чувство, требующее равенства, а это была нежность, какую испытываешь к тому, кто любим, но при этом еще и слаб. Проснувшееся в нем чувство удивило и неожиданно обрадовало Тимурленга. Обрадовало хотя бы потому, что оно вдруг приглушило боль, терзавшую руку, и придало невиданную легкость ногам, к чьей неровной поступи с затаенным ужасом прислушивались народы, жившие по окраинам мира, коему предстояло стать вотчиною тимуридов.

Одним словом, появление маленькой женщины неожиданно самым благоприятным образом повлияло на самочувствие и настроение Господина счастливых обстоятельств. Тимурленг прогнал прочь лекарей с микстурами, источающими запах миробалана, и вылил наземь опостылевшую сикбу[37], велев повару зажарить на углях кусок мяса с кровью. Господин счастливых обстоятельств почувствовал себя почти молодым, по воле Аллаха повстречав эту, несомненно, самую загадочную женщину из всех, попадавшихся на его жизненном пути.

Прошло несколько дней с тех пор, как войско чагатаидов оставило лагерь в Сивасе и двинулось на запад к родовым владениям Османа. Это было опасно, ибо каждый знает, сколь страшна волчица, защищающая родное логово. Это было опасно вдвойне, ибо Осман был яростнее волчицы, а воины Тимурленга были утомлены длящимся уже четвертый год походом. Это было почти безумством, но Тимурленг отважился на него, ибо не хотел выглядеть слабым в глазах маленькой женщины, с презрительной легкостью бравшей верх над мужами. Он желал видеть себя, как никогда, сильным. И он изменил свой первоначальный план и бросил вызов Осману на его землях. Теперь спор мог разрешиться только в битве.

Войско выступило на рассвете, вслед за ушедшими в ночь передовыми отрядами. Словно очнувшийся от сладкой дремы спрут, огромное чудовище, управляемое стальною дланью Тимурленга, сдвинулось с места и поползло по едва различимым дорогам, плавно вытягивая вперед стальные щупальца полков. Неторопливой рысью поглощали пространство, травя сады и нивы, конные орды из Моголистана и Мавераннахра, Шираза и Хузистана, Хорасана и Герата, числом полтораста, составленные из двунадесяти народов и бесчисленных племен. Они шли спереди, справа и слева, и удивленное солнце, щуря лучистые глаза, задыхалось от пыли, поднятой тысячами и тысячами копыт.

За всадниками шли пешие дружины. Они были не столь многочисленны и решали исход дела лишь при штурме городских стен. Ратники имели легкие стеганые доспехи и полагались более на меч, нежели на лук. Пехотинцы вербовались из городских лавочников, водоносов, слуг и воров, не имевших представления о том, что такое конь. Господин счастливых обстоятельств не доверял этому сброду. В сражениях пехота использовалась в качестве заслона. Выстроенная в центре, она принимала на себя первый, самый отчаянный натиск врагов и поглощала их, подобно тому, как зыбкий песок затягивает неосторожную лань. А чтобы пехота не вздумала вдруг побежать, за ее спиной становились отборные тумены всадников из Мавераннахра, полки самого Тимурленга. Они остановят бегущих и будут сечь их, как врагов, пока все войско не развернет крылья и не взмахнет ими, как хищная птица перед тем, как броситься на добычу.

Тимурленг поймал себя на том, что невольно размышляет о предстоящем сражении. Дернув поводья, дабы поправить шаг громадного вороного жеребца, равного которому еще не рождала степь, Господин счастливых обстоятельств скосил глаза на скакавшую рядом Шеву. Та поймала его взгляд и улыбнулась в ответ.

Судьба нередко баловала Охотницу своими причудливыми зигзагами, но, пожалуй, еще никогда не была столь прихотлива и своенравна. За последние несколько дней произошло столько событий, что нетрудно было и потерять голову. Причем в буквальном смысле.

Вопреки всему Шева добилась своей цели. Неожиданно для самой себя она очутилась подле Тимура, а значит, и подле копья, за которым охотился величайший из преступников Пацифиса Арктур. Однако насладиться торжеством Шеве не удалось. Неприятности, начавшиеся накануне, не ограничились ее похищением. Бесследно исчез Пауль. Агенты Управления, внедренные в войско Тимура, поведали Шеве, явившейся в сопровождении телохранителей Господина счастливых обстоятельств за своими вещами, что юноша отправился на ее поиски и не вернулся. У Охотницы были основания подозревать, что к исчезновению Пауля приложили руку сами агенты, и она даже сообщила о своих подозрениях Сурту, но на том все и закончилось. К исходу четвертого дня пребывания Шевы в Отражении, классифицируемом Службой времени как 1048/1/1, расклад был таков: Шева заняла исходную позицию и была готова встретить Арктура; Пауль исчез; Сурт был в курсе происходящего и следил за событиями через Шеву, наблюдателей и, не исключено, лично; Тимур, похоже, был готов влюбиться в Шеву, а его гигантское войско неудержимой лавиной приближалось к Анкаре сердцу владений османского султана Баязида. Но главное — Арктур упорно не давал о себе знать. И это беспокоило Шеву.

Но Тимуру вовсе незачем было знать о чувствах, терзавших его спутницу, и Охотница заставила себя улыбнуться искоса поглядывавшему на нее старику.

Все эти дни Господин счастливых обстоятельств был предельно предупредителен с Шевой, однако ее положение оставалось неопределенным. Шева не была пленницей, ее не держали взаперти, но и не была гостьей, ибо слуги Тимура следили за каждым ее шагом. Поначалу Шева ожидала, что старец проявит к ней вполне естественный интерес, тем более что, несмотря на преклонный возраст, он еще не избегал женщин. Но ничего подобного не произошло. Тимур был предупредителен, но не более того. Для Шевы разбили палатку рядом с огромным шатром Тимура, ей дозволялось сидеть у его ног и брать куски с его блюд, ей не требовалось спрашивать разрешения, чтобы молвить слово. Тимур даже разрешил ей ограничиваться поклоном, когда все прочие, даже самые близкие ему люди, падали ниц. Он сказал, тая усмешку:

— Женщина, способная поставить мужчину на колени, достойна сама не преклонять их. — У старика был острый ум.

Одним словом, Шева оказалась в весьма странном положении. Невидимые нити связывали ее с одним из самых ужасных и отвратительных людей, каких только знало время. И странно, этот человек не вызывал у нее ни ужаса, ни отвращения. Напротив, она с интересом приглядывалась к нему, но совсем не так, как к опасному хищнику. Господин счастливых обстоятельств занимал Шеву как человек, со всеми его достоинствами, а их у Тимура было немало, и недостатками, которых было еще больше, а также слабостями, свойственными каждому. Тимура же, в свою очередь, неодолимо тянуло к Шеве. Он называл ее странным именем Лейла, которое придумал ей Сурт, а в его колючих глазах Шева ловила порой настороженность и то странное чувство, которому не могла дать объяснения.

Едва сблизившись с Тимуром, Шева тут же попыталась выяснить про копье. Но старик оказался хитер. Словно почуяв, что гостья неспроста спрашивает о его сокровище, Тимур упорно оставлял без внимания осторожные намеки Шевы. Прекрасная Лейла хочет посмотреть на меч Тимурленга? Пожалуйста. Ей любопытно видеть оружие, захваченное у поверженных владык? Сделай милость, смотри! А вот еще и еще… Но заветного копья там не было. Вернее, оно было, но Шеве никак не удавалось найти его. Лишь когда войско снялось с лагеря и двинулось в путь, Шева краем глаза заметила, как двое особо приближенных к Тимуру слуг бережно укладывают в повозку длинный, окованный железом ящик. Шева прикинула на глаз его длину — она в полтора раза превосходила ее рост, что было чуть больше длины копья, которое ей довелось видеть в монастыре. «Оно», — поняла Шева и тут же, перехватив колючий взгляд Тимура, догадалась, что не ошиблась.

Но Шеву мало беспокоило то обстоятельство, что Тимура встревожит ее подозрительный интерес к копью. Она была убеждена, что Тимур не намеревается причинить ей вред. Если бы он хотел этого, то давно исполнил бы свое намерение. Кроме того, в распоряжении Шевы вновь оказались излучатели, один из которых она теперь постоянно носила при себе в складках широкой одежды. Так что ни Тимура, ни его слуг Шева не опасалась. Куда важнее было, чтобы присутствие невысокой голубоглазой девушки не встревожило Арктура, который мог подобраться к вожделенному копью в любом облике.

Прищурившись, Охотница посмотрела на висящее над головой солнце. Хоть Шева и была закутана с макушки до самых пят в тонкую воздушную одежду, закрывавшую не только тело, но и большую часть лица, но светило ухитрялось обжигать кожу даже через тройной слой ткани. Неплохо было бы найти тень, спешиться и переждать полуденный зной, но Тимурленг спешил. От лазутчиков он знал, что Осман уже выступил навстречу, и потому торопился найти место, достаточно просторное для того, чтобы без помех развернуть свои многочисленные тумены. Развязка близилась. Шева в который раз поймала на себе испытующий взгляд Тимура и вдруг испугалась. А что, если Арктур принял облик завоевателя и выжидает лишь удобный момент, чтобы завладеть копьем? Раз Сурт сумел притвориться воином из свиты принца, то почему бы Арктуру не надеть маску самого Тимура?

Шева улыбнулась, отгоняя шальную мысль, но она упрямо лезла и лезла в голову. Так рвется к куску рыбы голодный кот. Уж Шева-то на собственном опыте знала, что это такое. И она вдруг поймала себя на желании подстраховаться и устранить скачущего рядом с нею старика. Сделать это было проще простого. Один короткий импульс — и все! Никто даже не заметит. Один импульс, и десятки тысяч сохраненных жизней. Десятки тысяч измененных судеб, которые через потомков взорвут Систему. Потому-то она и не имела права на подобный поступок, который будет лишь на руку Арктуру, стремящемуся любой ценой изменить Матрицу.

Впрочем, истинную суть Тимура не так уж сложно было проверить. Шева решила сделать это сегодня же вечером. А пока ее внимание вдруг привлекло еще одно неожиданное открытие. Шева вдруг осознала, что рядом с Тимуром она стала мыслить иначе, чем прежде. Чудовищный старец, одинаково наслаждающийся созерцанием сложенных в груду черепов и ученым диспутом, странным образом повлиял на ее отношение к миру. Размышляя о Тимуре, Шева испытывала настолько противоречивые и странные чувства, что возникало желание проанализировать их.

Итак, вариант первый. Если допустить вероятность невероятного и предположить, что Тимур есть не кто иной, как Арктур, то каковы должны быть ее действия? Нейтрализовать! Еще вчера она, ни на мгновение не задумавшись, поступила бы таким образом. Тем более, что это просто. Один выстрел, и задание будет выполнено. А это означает, что Охотница сможет вернуться домой. Но каковы будут последствия в Отражениях и не скажутся ли они на Матрице? Ведь Тимур не бабочка!

Шева тихонько фыркнула. И привязалась же к ней эта бабочка! Бабочка… Шева задумалась. Кажется, о бабочке говорил Пауль. Он упомянул ее, когда убил случайного свидетеля в момент трансформации. Да, он точно говорил о какой-то бабочке. Старая апория. Гость в Отражении нечаянно убивает бабочку и напрочь ломает свое время. Эту апорию любили приводить преподаватели на лекциях по теории времени, когда речь заходила об обратимости и необратимости временных потоков. Дурацкая история! Шева еще в Университете смеялась над ней и убедилась во всей ее абсурдности, когда столкнулась со временем на практике. Бабочка не в состоянии повлиять на время. Вся эта история просто изящный парадокс, совсем в стиле Арктура. Странно, что Пауль привел этот пример. Неужели… Нет! Шева совершенно точно помнила, что историю про бабочку придумали как раз в VI и в V веке до Эры, когда люди стали по-настоящему серьезно размышлять над проблемой подчинения четвертого измерения.

Но бабочка бабочкой, а Тимур был гораздо большим. Его исчезновение, особенно сейчас, могло повлечь серьезные изменения. Как раз об этом говорил Сурт. Смерть Тимура на столь переломном этапе искривит время и приведет к аксиоме Дугарта. Матрица способна влиять на Отражения, но и Отражения, затронутые этим влиянием, способны оказать обратное воздействие на Матрицу. Шева знала подобный случай. Один из олухов Четвертого отдела, отправленный в одно из древнейших Отражений, ввязался в драку и убил своего соперника, который оказался весьма знатным человеком. В результате были совершенно исковерканы несколько Отражений, а потом вдруг исчез город на Белонне. УПП тогда предположило, что это исчезновение вызвано неким чудовищным катаклизмом, но тщательный анализ позволил сделать вывод, что город провалился в тартарары из-за гибели того человека в Отражении. Оказывается, один из далеких потомков покойника был напрямую связан с колонизацией Белонны. Его безвременная кончина привела к тому, что вышеупомянутый город так и не был основан, а его обитатели очутились в совершенно других уголках Галактики. Преждевременная смерть Тимура могла привести к куда более грандиозной катастрофе.

Теперь мысль номер два. Едва Шева успела сформулировать ее, как возникло знакомое ощущение — кто-то осторожно ощупывал ее сознание. В последние дни это случалось нередко, и объяснения сему Шева не находила. Охотница дала неизвестному залезть в подкорку, после чего сильным ударом воли вышибла непрошеного гостя вон и выставила преграду. Итак, мысль номер два. Тимур есть Тимур. Старик, скачущий рядом с нею, и есть тот самый настоящий Тимур, который родился у городка Кеша и умер в Отраре. Тут Шева столкнулась взглядом с Господином счастливых обстоятельств и поправилась: не который умер, а который умрет. Он уже стал причиной смерти более чем четырехсот пятидесяти тысяч человек и за оставшиеся три года, что отведены ему судьбой, увеличит число своих жертв вдвое. И возникает вопрос: разве не правильно будет умертвить одного, дабы спасти жизнь сотням тысяч?!

Глупый вопрос. Сурт называл это комплексом бога. Как-то он говорил с Шевой на эту тему, когда ее, еще совсем юную, зачислили в Управление. Работа в УПП еще не предполагала непременной связи со временем, но Сурт разгадал в Шеве большие задатки и взял ее в самый важный, Седьмой отдел, занимавшийся экстраординарными делами. Седьмой отдел теснее всех прочих был связан со Службой времени, и потому сотрудники его были посвящены во все тонкости взаимоотношений Матрицы и Отражений. Тогда, состроив на губах скупую улыбку, Сурт сказал:

— Когда имеешь дело с Отражениями, порой впадаешь в большое искушение. Хочется быть богом.

— Что значит — быть богом? — вполне искренне удивилась Шева. Она имела достаточно смутное представление о том, что есть бог.

— Бог всевластен. Попадая из Матрицы в Отражение, ты обретаешь большую власть. Ты знаешь, каким путем шло его развитие, и потому в состоянии влиять на Отражение. Ты сознаешь, что обладаешь знаниями, ставящими тебя выше всех, сознаешь, что можешь творить историю. Пустив в ход яд, ты способен убить тирана, даровав свободу тысячам и тысячам его рабов. Выстрелом из излучателя можно убить полководца, изменив тем самым ход судьбоносной битвы. Одной-единственной фразой, жестом, парой слов, набросанных на бумаге, ты в состоянии повергнуть в прах могущественную империю. Ты можешь предупредить Цезаря, и тот ускользнет от ударов заговорщиков. Ты можешь дать лекарство Александру Великому, и тогда он двинет свои победоносные фаланги на Запад, стирая величие Рима. Ты можешь принять на русскую службу Наполеона, и мир утратит величайшего из императоров. Ты можешь признать талант художника Шикльгрубера, и он никогда не станет Гитлером. И порой это хочется сделать — из лучших побуждений или из-за опьянения столь нежданно свалившейся властью. Это великое искушение. Даже сильному порой нелегко совладать с ним.

— Оно посещало и тебя?

В ответ Сурт улыбнулся.

— А почему бы и нет? Разве я не такой, как все? Когда я пришел в Управление и впервые столкнулся с теми возможностями, какие предоставляет работа со временем, я ощутил вполне законное желание — сделать мир справедливым. Тем более, что это не так уж было трудно. Я даже ухитрился совершить пару глупостей, которые, к счастью, удалось исправить. Я был идеалистом. Моим учителям пришлось приложить немало сил, чтобы убедить меня в том, что идеализм в нашей работе — самое опасное, что только можно представить. Идеалист норовит все подстроить под себя, под собственное представление о том, каким должен быть мир, забывая, что мир развивается по своим законам, и законы эти нередко не соответствуют нашим представлениям о добре, истине, благе. И если настоящее ты вправе менять так, как желаешь, ибо ты его полноправный участник, то Отражения принадлежат иным героям, в них ты лишь гость. И ты должен быть вежливым и осторожным, как и подобает порядочному гостю. Ты не вправе навязывать хозяевам свои вкусы и желания, ибо это насилие, а насилие непременно скажется на естественном развитии Отражений. Любое неосторожное движение способно, подобно брошенному в воду камушку, породить круг, и может статься так, что этот круг, разрастаясь, волной обрушится на Матрицу, сметая из абсолютного настоящего города и целые планеты, коверкая судьбы миллиардов людей, ломая саму Систему.

— Я все поняла, — сказала тогда Шева. — Я не буду богом.

Сурт засмеялся.

— Не верю! Никому еще не удалось избежать искушения. Будем надеяться лишь на то, что глупости, свершенные тобой, не породят штормовую волну. Все остальное не так уж страшно.

Директор Управления оказался прав. Как ни старалась Шева, ей не удалось избежать искушения стать богом. Она испытывала его и прежде, она не сумела избавиться от него и сейчас. Качаясь в седле, она невольно думала о том, как несправедлив мир и как легко эту несправедливость исправить. Один-единственный выстрел может подарить жизнь сотням тысячам обитателей Отражения 1048/1/1. Один-единственный, и все переменится, мир станет лучше. Но станет ли он действительно лучше? Шева не была уверена в этом. Но она не могла избавиться от навязчивой мысли о единственном выстреле, подобном бабочке. Ей опять пришла на ум бабочка, та самая бабочка, о которой говорил Пауль, и это удивило Охотницу. Шева обладала способностью останавливать внимание на самом важном, что могло предопределить исход всего задания. Неужели здесь было нечто такое, что могло насторожить ее? Бабочка… Почему Пауль вдруг заговорил о ней? И вдруг Шеву осенило. А мог ли Пауль вообще знать о бабочке? А если не мог, то…

Шева с усмешкой мотнула головой. Нелепая подозрительность. Ведь она собственноручно проверила своего спутника с помощью хитроумной игрушки, полученной от Сурта. Сканер подтвердил, что Пауль чист. Он мог случайно упомянуть бабочку, а мог просто выстроить логический ряд на основе сведений, полученных от Шевы. Маленькая букашка, раздавленная сапогом вопреки изначальной судьбе. Это мог быть кузнечик, червяк, жук, бабочка, наконец! Пауль назвал именно бабочку. Чистая случайность! Чистая…

— Пора остановиться на отдых, — сказал Тимурленг, прерывая раздумья Шевы.

Двое телохранителей помогли Господину счастливых обстоятельств сойти с коня. Еще один подал было руку Шеве, но та отказалась от предложенной помощи и ловко спрыгнула на землю. Вокруг уже суетились многочисленные слуги. Прискакало несколько посыльных, отправленных испросить новых распоряжений. Ими занялся Саиф-ад-дин. Сам Тимур, утомленный долгим путешествием, устроился в тени спешно натянутого для него навеса. Опершись на подсунутые под его спину подушки, Господин счастливых обстоятельств поманил Шеву.

— Твое чело отмечено знаком задумчивости, — заметил Тимур, отпивая из чаши воду. Он протянул чашу Шеве и спросил: — Ты о чем-то думала?

Освободив от покрывала лицо, Охотница одарила завоевателя белозубой улыбкой.

— Так, ни о чем!

Тимур кивнул, словно ждал именно этого ответа.

— Должно быть, завтра будет битва, и я хочу кое о чем спросить тебя.

— Я слушаю тебя, мой господин.

Тонкие губы Тимура тронула улыбка.

— Я не твой господин. У таких, как ты, вообще не может быть господина. Такие рождены повелевать. Жаль, что ты не мужчина. Я бы назначил тебя своим преемником…

Шева вскинула брови, удивленная подобным признанием. Она отпила из предложенной ей чаши и сказала, надеясь, что ее слова не покажутся дерзостью:

— Быть может, и женщина достойна править в не меньшей степени, чем мужчина.

— Да, такая женщина, — неожиданно легко согласился Тимур. — Но мир покуда не знал подобных женщин. Он не признает тебя. Для этого нужно время.

— Ты прав, повелитель, — согласилась Охотница, в который раз отметив, сколь здравы слова старца.

— Такая женщина! — задумчиво повторил Тимур. Устремив взгляд желтых глаз прямо в лицо Шевы, он бросил: — Ведь ты не случайно очутилась здесь?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, повелитель. Ты сам забрал меня из шатра внука.

— Да, забрал, — согласился Тимур. — Но кому-то было угодно, чтобы ты очутилась в этом шатре как раз в то утро, когда я решил проведать Халил-султана.

— Случайное совпадение.

— Может быть… — Раб по имени Ахыз принес блюдо с пловом, и Тимур замолчал, не желая посвящать невольника в свои тайны. Но едва тот отошел, завоеватель продолжил: — Мне донесли, что в городе Кайсери людям явилась прекрасная и губительная пери. Говорят, она натворила немало бед и исчезла. Еще говорят, у нее было необычное, белое, но прекрасное лицо.

Охотница улыбнулась.

— Но это явно не я. Мое лицо не назовешь белым!

— Действительно. Но ты способна менять лицо.

Шева пожала плечами.

— Ты говоришь странные слова.

— У тебя меняется лицо, когда ты спишь, — с улыбкой поведал Тимур.

Надо ли говорить, какие чувства охватили Шеву? Она провалилась, задание было на грани срыва. И у Шевы не было сколь-нибудь четкого плана, как выбраться из тупика, где она неожиданно для себя оказалась. Убить Тимура? Это непременно вызовет волну, о которой предупреждал Сурт. Или… Но ничего удачного она не могла придумать. На всякий случай Шева приготовилась послать мысленный импульс Сурту. Тимур внимательно рассматривал лицо Шевы, на губах его играла сухая улыбка.

— Так кто же ты, прекрасная незнакомка? Пери?

— Нет, я человек. Но я обладаю способностями, недоступными ни одному из людей, каких знаешь ты.

— Откуда же ты взялась? Я слышал, твоя одежда была необычна.

— Я пришла из времени, которое еще не наступило, — призналась Шева, уже в третий раз нарушив восьмой параграф инструкции, гласивший: «Путешественник во времени не должен предоставлять правдивую информацию о себе ни одному обитателю Отражения».

Завоеватель задумчиво покачал головой. Потом он вдруг засмеялся.

— Должно быть, это славное время, если там живут такие прекрасные женщины! Ты ешь, ешь!

— Спасибо. — Шева заставила себя проглотить горстку плова.

Тимур продолжал внимательно изучать ее.

— Как тебя зовут?

— Шева, — ответила Охотница, в очередной раз нарушив восьмой параграф инструкции.

— Красивое имя! И что ты ищешь в нашем мире, Шева? Что тебе нужно?

— Я разыскиваю одного человека. Он тоже из моего мира и тоже может менять лицо.

— Как ты?

— Да, — после некоторых колебаний подтвердила Шева.

— Почему тебя так занимает этот человек? Ты любишь его?

— Нет. Он преступил закон. Я должна покарать его.

— Вот как? — Тимур сделал паузу. — А мне показалось, тебе нужно мое копье.

— Оно нужно этому человеку. Он хочет завладеть копьем, чтобы совершить великое зло.

— Он хочет завоевать твой мир?

— Он хочет уничтожить его!

Господин счастливых обстоятельств укоризненно покачал головой.

— Это неправильно. Мир нуждается в очищении, но не в уничтожении. Я помогу тебе поймать этого гуля[38]. Он рядом со мной?

— Я думаю, да. Ведь ему нужно копье.

— Но раз он умеет менять облик, как ты найдешь его?

— У меня есть магическое устройство, которое заставит его открыть лицо.

— Тогда все просто. Сегодня вечером назначен совет. Полагаю, твой человек будет на нем. Еще я разрешу тебе проверить всех моих слуг.

— Я уже сделала это, — призналась Шева. — Я проверила всех, кто постоянно рядом с тобой, многих твоих гостей и… — Шева замялась, но все же докончила фразу: — И тебя!

Тимур засмеялся.

— Меня?

— Да. Этот человек может принять любой облик.

— Тогда мы тем более должны найти его, — задумчиво произнес старец. — Завтра день решающей битвы. Я не могу лишиться копья. Мы непременно найдем его, Шева, а пока ешь.

Шева не заставила себя уговаривать и принялась уплетать плов. Тимур с улыбкой следил за ней, изредка подхватывая с блюда небольшую щепотку. После плова были поданы финики из Хузистана. В этот самый миг к навесу приблизился Саиф-ад-дин и с поклоном сообщил:

— Прибыл Исфендияр. Он привез свежие сведения о враге.

— Пусть подойдет. — Когда Саиф-ад-дин оставил своего господина, Тимур сказал Шеве: — Сейчас ты увидишь одного из лучших моих эмиров, могучего и не по годам разумного в бою. Воины прозвали его Исфендияром, что значит «человек с железным телом». — Усмехнувшись, завоеватель прибавил: — Быть может, это он?

Шева ничего не ответила на его насмешливое замечание. К чему слова, когда у нее под рукой был генетический сканер?

Вновь появился Саиф-ад-дин, которого сопровождал высокий могучий воин. Когда он подошел к навесу, Шева поняла, что это Арктур. Негодяй даже не позаботился о том, чтобы изменить внешность. Знакомые стальные глаза, суровое, словно высеченное из мрамора лицо, отмеченное старым шрамом. Плащ Арктура был изорван, пластина на левом плече помята вражеской сталью. Арктур был необычайно хорош в своей новой роли!

Охотница поспешно спрятала глаза, опасаясь, что их блеск выдаст ее. Но Арктур не удостоил вниманием сидевшую перед ним женщину. Оно и понятно — вряд ли его могла заинтересовать одна из многочисленных наложниц Тимура. Милостиво кивнув своему любимцу, Господин счастливых обстоятельств промолвил:

— Говори, Исфендияр.

— Мы нашли их! — доложил Арктур-Исфендияр. — Они на равнине неподалеку от города и ждут нас.

— Их много?

— Да, и они бодры духом. Мы выдержали нелегкий бой и потеряли нескольких всадников. Османы — серьезные воины, не менее умелые, чем кипчаки, и более отважные.

Пока Арктур говорил, Шева потихоньку извлекла сканер. Точка в рукояти вспыхнула зеленым. Сомнений не оставалось — это действительно был Арктур! Шева бросила на Арктура осторожный взгляд исподлобья, и неожиданно их глаза столкнулись. Взор Шевы буквально вонзился в голубые зрачки Арктура, единственную черту облика, которую невозможно изменить при трансформации. Сердце Охотницы испуганно дрогнуло. Но Арктур не узнал ее в этом обличье. Он безразлично отвел взор, на что Шева облегченно вздохнула. Тимур не обратил внимания на мгновенную сцену, разыгравшуюся между девушкой и его полководцем.

— Значит, бой будет нелегким, — прошептал Господин счастливых обстоятельств. Затем он благосклонно кивнул Исфендияру. — Молодец. Можешь идти. Готовься к бою. Завтра ты поведешь передовые полки.

Склонив голову, Арктур удалился. Тимур со вздохом посмотрел на Шеву.

— Завтра будет страшная битва. Главное — победить, а там мы найдем твоего человека.

— Я уже нашла его. Это Исфендияр!

— Ты шутишь?

Шева покачала головой.

— Я могу ошибаться, но эту штуковину невозможно обмануть. — Шева показала Тимуру сканер. — Магическое устройство узнало его. Ты должен сдержать обещание и отдать его мне!

— Нет, не могу! — протянул Тимур. — Он нужен и мне. И я верю ему, он ни разу не подвел меня.

— Он предаст тебя! — сказала Шева. — Он похитит копье, и на смену твоим победам придут поражения! Решай, кем ты хочешь быть: победителем или побежденным?

Остатки улыбки медленно сползли с морщинистого лица Тимура.

— Победителем, — прошептал он. — Но ты должна доказать правоту своих слов. Лишь тогда ты получишь Исфендияра.

— Я могу сделать это хоть сейчас!

— Нет. — Старец устало качнул головой. — Завтра. Завтра я все решу. Завтра, если мы останемся в живых. Завтра…

И наступило завтра…

Взошло солнце и увидело под собой выстроившиеся на битву полки, похожие на кляксы. Ленивые поутру лучи осветили две ощетинившиеся смертоносными жалами рати: готовящееся напасть войско Тимура и ставшую стеной армию Османа. Холодно сверкала сталь, покрывавшая равнину перед Анкарой. Сталь во всех ее формах: мечи, топоры и булавы, наконечники копий и стрел, навершия щитов и упряжь, шлемы и кольчуги. Холодный блеск стали казался мертвым, и потому его разнообразили сгустки боевых цветов — алого, багряного и черного: плащи витязей и яркие одежды легко вооруженных воинов.

Примерный ход сражения был расписан заранее. Господин счастливых обстоятельств делал главную ставку на свою конницу — пятьдесят стремительных туменов, противостоять которым покуда не смог никто. Он просто обязан был атаковать, ибо еще никто не придумал способа обороняться конницей. Верховые витязи Баязида были не хуже, но их было меньше. Главную ставку турецкий султан делал на пехоту — стойких в бою сербов и непобедимых янычар. Пешие ратники должны были принять на себя натиск вражеских полков, остановить их, а уж потом с флангов ударят отборные конные отряды, укрытые до поры до времени за холмом, на который опирался центр боевых порядков османов.

Каждый из полководцев, достойных зваться великими, намеревался навязать противнику свой план боя. Каждый не сомневался, что ему это удастся. Ведь за спиной Тимура были десятки побед над монголами и хорезмийцами, афганцами и персами, кипчаками и индийцами. Осман проделал не столь долгий жизненный путь, но и он мог припомнить Косово поле, долгую и доблестную, хотя и безуспешную осаду Константинополя, блистательную победу над чванливыми рыцарями-крестоносцами под Никополем. Тимур славился своей жестокостью и быстротой, но и Баязид мог похвастать теми же качествами. Он был жесток, требователен к воинам и носил почетное прозвище Молниеносный, ибо всегда опережал своих врагов.

Такое бывает нечасто, но на поле под Анкарой сошлись противники, достойные друг друга. И пусть турок было меньше, и пусть монголы были утомлены долгим походом, и пусть Баязид не доверял татарской коннице, а Тимур — своей слабой в бою пехоте. Пусть. Миру предстояло стать свидетелем грандиозного действа, от исхода которого во многом зависела его судьба. Победи Тимур, и ничто не могло помешать ему бросить свои победоносные орды через Босфор. Победи Баязид, и в руки османов переходила не только Малая Азия, но и Египет, а может быть, и Иран, задыхавшийся под железной пятой Тимура. А там… Там были открыты все пути — и на Восток, и на Запад. Но они были открыты лишь для победителя. Мир стоял на распутье и с затаенным дыханием ожидал развязки спора между завоевателями, каждый из которых называл себя главным защитником веры.

Первое слово сказал Тимур. Господин счастливых обстоятельств избрал для своей ставки высокий холм, располагавшийся напротив центра вражеского войска, где реял личный стяг Османа. Пред ним, насколько хватало глаз, простирались выстроенные в две густые линии тумены монгольского войска, перед которыми смутно чернели выстроившиеся в цепочку неуклюжие бескрылые мухи — слоны из Индии, которыми Тимур намеревался поразить врагов и сковать ужасом их сердца. У подножия холма стояли отборные отряды воинов Мавераннахра — запасные полки, прибереженные для решительного удара. Им предстояло решить исход битвы, если чаша весов начнет колебаться, им предстояло переломить ход сражения, если дружины Баязида начнут брать верх, им было назначено прикрыть бегство своего повелителя, если враги вдруг одержат победу. В последнее «если» Тимур не верил.

Он покосился на Шеву. Та твердо встретила его взгляд. Охотница испытывала странное чувство. Она знала ход предстоящей битвы, как знала и ее исход. У Шевы было такое ощущение, словно развертывающееся кровопролитие — не что иное, как претендующее на оригинальность представление, затеянное с одной-единственной целью — развлечь ее. Сурт бы непременно заметил на эту мысль: «Бойся быть богом!» Шева усмехнулась. Она не знала, что такое бог, но сейчас понимала, что значит чувствовать себя богом, знающим судьбу десятков тысяч людей, с равнодушным спокойствием наблюдающим за тем, как приводят в исполнение приговор, назначенный ходом времени.

Итак, Тимур покосился на Шеву, а потом резко взмахнул рукой. Повинуясь этому жесту, три десятка трубачей поднесли к губам карнаи — длинные боевые трубы. Резкий дребезжащий рев разорвал воздух, заставив дрогнуть сердца. Вот он, отсчет чудовищной жатвы, свершаемой костлявой бабкой с изъеденным лицом. Вот он, миг истины — торжества для одних, позора для других и смерти для третьих, еще не знающих, что им суждено стать третьими.

Издали донесся гул. Первая линия монгольских туменов тронулась с места, перемешивая бесчисленными копытами коней остатки травы с землей. Их вел в бой отважный Исфендияр, воин с железным телом, отважным сердцем и жестким лицом Арктура, изгоя Системы. Он скакал впереди, и встречный ветер восторженно ревел, упиваясь яростью близящейся схватки. Исфендияр вел десять туменов, которые, как казалось, вот-вот обрушатся на весь фронт вражеского войска. Но в последний миг, повинуясь приказу Тимура, передовой отряд сместился влево, где, по сведениям лазутчиков, должны были стоять полки татар, после недолгих колебаний согласившихся предаться под ласковую длань Тимура. Исфендияру предстояло принять под свое начало предателей и повести умножившуюся рать в обход передней линии врага, чтобы сковать боем запасное войско Османа. Освобожденное им место тут же должны были занять слоны, за которыми следовали двадцать туменов всадников и пехота. Ну а потом в бой предстояло вступить ударным дружинам, терпеливо ожидающим у ног Тимурленга своего великого часа.

Господин счастливых обстоятельств с улыбкой посмотрел на Шеву.

— Вот и все, — сообщил он. — Мы победили.

Охотница ничего не сказала, и поступила разумно, так как именно в этот миг произошел первый сбой в тщательно разработанном плане Тимура. Рать Исфендияра вплотную приблизилась к правому крылу войска Османа и сбавила свой стремительный ход, дабы не поразить своих тайных союзников. И тут в воздух взвилась туча стрел, со сладострастным шипением обрушившаяся на монгольских всадников. С ржанием покатились по земле кони, смерть нашла сотни витязей, чьи легкие доспехи не сумели остановить длинных стрел спагов, которые в глубокой тайне заняли поутру место ненадежных татар. Землю испятнали первые трупы, понеслись прочь лошади, лишившиеся своих хозяев, две или три из них влекли за собой мертвые тела, запутавшиеся в стременах или поводьях. Ошеломленные столь неожиданным поворотом событий, монголы вздыбили своих скакунов, и тут их накрыла вторая туча стрел, не менее беспощадная, чем первая. А потом лавина спагов сдвинулась с места и устремилась вперед — прямо в месиво беспомощно топчущихся на месте всадников. Две конских орды столкнулись между собой и перемешались в яростной сече. Шева посмотрела на Тимура и заметила, как по его лицу разливается бледность. План битвы рухнул в один миг. Проклятый Баязид перехитрил своего более искушенного в ратном деле противника. Срочно нужно было исправлять положение. Тимур подозвал к себе одного из полководцев и коротко бросил ему:

— Возьми пять туменов и обойди Исфендияра слева.

— Но там овраг, величайший! — осторожно напомнил военачальник.

— Сделай так, чтобы оврага не было! — отрезал Тимур и отвернулся, давая понять, что он сказал все.

Через несколько мгновений часть полков, стоявших подле холма, тронулась с места и устремилась туда, где мешались пыль, кровь и острая сталь.

К тому времени бой уже развернулся по всему фронту. Тридцать два слона, пугающие своей громадностью и тяжелой поступью, заставили османов попятиться, но в войске Баязида были воины, прежде сталкивавшиеся с этими животными. В слонов полетели копья и пылающие стрелы. Вскоре животные начали беситься от боли, и монгольские полководцы, опасавшиеся, что гиганты потопчут своих же воинов, вывели уцелевших слонов из боя. И опять запели стрелы, и зазвенела хищная сталь. Усиленное несколькими запасными полками правое крыло монголов атаковало противостоявшие ему дружины сербов. Но отважные потомки героев Косова не замедлили доказать, что достойны славы отцов, хотя и сражались на стороне тех, кого отцы считали врагами. Сербы ненавидели турок, но они дали клятву биться под знаменами Баязида и сдержали ее. Закованные в тяжелые рыцарские доспехи и кольчуги, сербские витязи наотмашь рубили неприятелей длинными обоюдоострыми мечами, кололи копьями, обрушивали на шишаки с конскими хвостами тяжелые булавы. Монголы же уповали на луки и кривые мечи, без устали поражая наследников славы Лазаря и Обилича[39].

В центре сражения сошлись янычары и мало на что пригодный сброд, набранный Тимурленгом в бесчисленных городах его империи. Сверкающие молниями ятаганы янычар прорубили просеки в колеблющихся рядах монгольской пехоты. Та попятилась, и Тимур бросил вперед конницу, которая, не разбирая ни своих, ни чужих, принялась сечь стрелами вопящую людскую массу. Землю устлали сотни и тысячи шахидов. Земля натужно хрипела, захлебываясь кровью.

Солнце медленно ползло к зениту. Раб Ахыз подал Тимуру чашу с сикбой, но тот, брезгливо плеснув отвар на выжженную траву, потребовал вина. Он осушил чашу столь жадно, словно был землей, вожделеющей крови. Было заметно, что Тимур устал. Он уже не требовал посадить себя на коня, а только стоял, то и дело опускаясь на постеленный прямо на склоне ковер. Его руки подрагивали, а лицо время от времени искажала гримаса — то ли обеспокоенности, то ли боли. Но он держался, ибо был слишком велик для того, чтобы признать свою слабость.

Скакали вестники с донесениями о ходе сражения. Тимур выслушивал их и бросал короткие приказы. И новые полки отправлялись в клокочущий котел битвы, чтобы заткнуть образовавшуюся брешь на одном участке или подкрепить наметившийся перевес на другом. Но и Баязид не бездействовал.

Стоя вместе с телохранителями позади строя янычар, он тасовал редеющие дружины, посылая их туда, где они были нужнее. Он отважился бросить в бой татар, рассредоточив их полки по всему полю, но приберегал напоследок пять конных полков, составленных из отборнейших воинов, испивших крови и сербов, и ромеев, и франков. И еще под его рукой был небольшой отряд витязей, отданный под командование перебежчику-юноше, столь дерзко пообещавшему принести голову Тимура. Баязид позволил ему самому избрать момент для решительного броска к стану Тимура.

Битва обратилась в чудовище — громадное и кровожадное, то яростно рвущее на куски мир, то настороженно затихающее. Чудовище надсадно хрипело пылью легких, скрежетало сталью клыков и плевалось фонтанами крови. Летели стрелы, звенели мечи, щиты гулко принимали на себя удары копий. Люди, крича от бешенства и усталости, рубили друг друга, всаживали во вражеские тела влажно блестящие мечи, со свистом спускали тетиву луков. Теряя оружие, они дрались голыми руками, теряя руки — пускали в ход зубы, не менее острые, чем клыки диких зверей. И падали на землю, обескровленные и обезглавленные.

Дважды пошатнулся зеленый стяг Баязида, к которому упорно рвались воины Саиф-ад-дина, но бесстрашные янычары дважды оттесняли врагов, восстанавливая разорванный строй. Дважды монголы клином вонзались между центром и левым флангом, но язычники-сербы, тесно сомкнув ряды, разрубали ядовитое острие, пытавшееся рассечь армию Баязида.

Солнце катилось к кромке неба. Тимур отправил в бой еще пять полков, оставив при себе столько же. Он надеялся все же сломить сербов, в чьих дружинах оставалась едва ли треть живых. Но и эти тумены потонули в месиве битвы, так и не сумев добиться решающего успеха. И тогда настал великий час Баязида. Призвав к себе сына, отважного Сулеймана, султан обнял его.

— Лети, мой орел! — воскликнул Баязид так, чтобы его услышали не только приближенные, но и воины, сражавшиеся неподалеку от того места, где расположился султан. — И вырви сердце у хромого коршуна!

— Я сделаю это, отец! — пообещал Сулейман.

Оседлав вороного коня, он повел визжащую орду в обход строя сербов и перемешавшихся с ними монголов. Заметив новые полки врагов, Тимур понял, какая опасность ему грозит. У него еще оставалось пять полков во главе с беспутным, но далеко не трусливым в сече Халил-султаном. И Тимур велел внуку остановить врагов, отправив с ним в бой всех, даже телохранителей и слуг.

Холм опустел. У роскошного шатра, разбитого для Господина счастливых обстоятельств, остались лишь Тимур, Шева да двое или трое рабов. Столь неожиданное упорство османов не просто смутило Тимурленга. Ярость врагов словно выпивала из старца последние жизненные силы. Тимур буквально посерел лицом. Чтобы лучше видеть ход схватки между дружинами Сулеймана и Халил-султана, он попытался привстать, но больная нога отказалась повиноваться Господину счастливых обстоятельств, и тот со стоном упал на ковер. Шева поспешила на помощь Тимуру и, подставив плечо, помогла ему подняться. Тимур через силу улыбнулся.

— Вот видишь, сколь слаб может быть тот, кому принадлежит половина мира! Власть дарует силу, но лишь духовную. И никакая власть не подарит здоровье.

Тимур скорчился от боли. Демоны терзали его тело. Шева заколебалась, но все-таки отважилась на нарушение одиннадцатого параграфа инструкции.

— Я сейчас! — С этими словами она бросилась в шатер, где извлекла из сундучка ампулу с обезболивающим.

Тимур с любопытством, но даже без тени опасения посмотрел на крохотный сверкающий предмет.

— Колдовское зелье?

— Вроде того. — Шева ловко закатала рукав халата Тимура и ввела лекарство ему в вену. — Сейчас все пройдет!

Тимур молча кивнул. Через несколько быстрых мгновений на лице старца появилась гримаса удивления и счастья.

— Боль ушла!

— Так и должно быть.

Господин счастливых обстоятельств радостно засмеялся.

— Должно быть, ты посланница Всевышнего. Ты приходишь к тем, кого ожидает табут[40], и отводишь от них смерть.

— Это не совсем так. Я могу избавить от боли, но мне не дано вернуть силы.

Словно желая удостовериться в правдивости слов Шевы, Тимур привстал и тут же тяжело упал наземь.

— Да, это правда, — прошептали его сухие губы. — Даже всемогущему Аллаху не во власти вернуть молодость. Но как знать, не это ли убожество тела дарует величие духа, с которым можно обрести власть.

И Шева внезапно задумалась над его словами и поразилась их потаенному смыслу. Три фразы, небрежно брошенные Тимуром, подчеркнули избитую истину, что старые и убогие телом, но сильные духом, куда чаще достигают вершин власти, чем это удается могучим героям, в ком жажда власти подменена любованием собственной силой и отвагой.

Тем временем пламя битвы начало затухать. Воины Исфендияра наконец сломили упорство спагов, и те сначала поодиночке, а потом и целыми группами побежали с поля битвы. Устали и сербы, из которых в строю оставался лишь каждый пятый. Туменам Саиф-ад-дина удалось в третий раз пробить брешь между сербами и янычарами и окончательно оторвать центр вражеского войска от левого фланга. Янычары держались стойко, но было ясно, что они не смогут устоять, если конные полки Исфендияра и Саиф-ад-дина атакуют их с флангов. Оставался лишь один участок сражения, где победитель еще не был ясен. Здесь сошлись дружины Сулеймана и Халил-султана, юных принцев, каждый из которых рассчитывал в будущем сесть на престол империи. У каждого было по пять полков, составленных из отборнейших воинов. Каждый вожделел славы, и ни тот ни другой не намеревался уступать противнику.

Тимур хотел видеть этот бой, и он попросил Шеву:

— Помоги мне сесть на коня.

Та послушно подставила плечо и, поддерживая тщедушное тело старца, подвела того к белому жеребцу, косящему лиловым глазом на своего повелителя. Шева нагнулась, чтобы помочь Господину счастливых обстоятельств сесть в седло, и тут Тимур вскрикнул:

— Берегись!

Стремительно обернувшись, Шева увидела занесенный меч. Мгновенно отпрянув в сторону, она ударила нападавшего ногой в живот, а когда тот скрючился от боли, обрушила на его шею маленькую крепкую ладонь. Убийца еще не успел опуститься на землю, как тонко свистнул меч, извлеченный Господином счастливых обстоятельств, и голова покатилась, нелепо подпрыгивая, вниз по склону.

— Никогда не доверял рабам, — пробормотал Тимур, отирая клинок о судорожно подрагивающее тело. — А ведь я так хорошо к нему относился. Я даже запомнил его имя — Ахыз. И вот что я получил взамен! Шева, — Тимур усмехнулся, — никогда не доверяй рабам!

— Я предпочитаю не иметь их!

— А вот это напрасно. Лишь обладая рабами, становишься господином, человеком, приближенным к Аллаху. — Тимур хотел прибавить еще что-то, но внезапно увидел нечто, его ошеломившее. — Смотри!

Воины Сулеймана и Халил-султана продолжали упорную сечу, но сбоку от них, из-за самого дальнего к месту сражения холма, появился отряд всадников. Никем не замеченные, они обошли сражающихся и теперь стремительно скакали к оставшейся без защиты ставке Тимура. Перебежчик, назвавшийся Хусейном, исполнил обещание, данное султану Баязиду. Он выбрал момент и теперь во весь опор мчался к холму, где его ждали возлюбленная и голова Тимура, покуда пребывавшая еще на плечах своего господина.

— Надо бежать!

Схватив под уздцы испуганно всхрапнувшего коня, Шева потащила его к Тимуру. Взгляд того был беспомощен.

— Мы не сумеем. Они догонят нас! Это конец! Беги, ты сумеешь спастись. Я слишком стар, я только задержу тебя!

— Не в моих привычках бежать! — пробормотала Шева.

Однако отряд османов уже заметили воины Тимура, сражавшиеся на левом фланге. Всадник, за чьими плечами развевался алый, покрытый багровыми пятнами крови плащ, быстро собрал вокруг себя два десятка витязей и устремился к холму на помощь своему господину. Теперь все решали мгновения. Но свежие лошади турок скакали куда быстрее, чем истомленные в сече скакуны монголов. Враги неумолимо приближались. Уже можно было рассмотреть яростно оскаленные лица под шишаками, украшенными султанами из конских волос. Шева вздохнула, ей не оставалось ничего иного, как нарушить второй параграф инструкции. Вытащив из-под одежд излучатель, она установила индикатор энергии почти на высшую отметку. Тимур с любопытством наблюдал за ее действиями.

— Это оружие?

— Да, — буркнула Шева, не желая вдаваться в более подробные объяснения.

Всадники уже достигли холма и, теряя первоначальную быстроту, взбирались по склону. Шеве почудилось, что она признала в одном из них Пауля. Этого не должно было быть, но в то же время вполне могло быть. Сместив прицел чуть в сторону от всадника, похожего на юношу из Отражения, Шева нажала на спуск. Едва различимая вспышка вздыбила землю. Истошно заржали кони, закричали люди. Несколько воинов, скакавших первыми, покатились по склону. Остальные хотели было продолжить путь, но два новых выстрела заставили их отказаться от своей затеи. Отряд османов рассыпался. Большая часть воинов бросилась в бегство. Лишь трое еще пытались добыть голову, за которую была обещана столь щедрая награда. Шева точными выстрелами свалила двоих из них. Третьего она пощадила, поразив его коня. Это и был Пауль. Улыбаясь Шеве разбитым в кровь лицом, он силился подняться, но рухнул на землю. К холму уже подоспели воины-монголы, которых привел могучий Исфендияр, богатырь с лицом Арктура. Воины Исфендияра яростно рубили пытавшихся спастись бегством врагов.

Тимур засмеялся. Шева удивленно посмотрела на него, и завоеватель показал рукой на поле, где затухала битва. Монголы уже раздавили спагов и оттеснили остатки доблестных сербов. Теперь они приканчивали окруженных, но продолжавших сопротивление янычар, а доблестный Саиф-ад-дин во главе двух туменов спешил на подмогу Халил-султану.

— Мы все же победили! — сказал Тимур. — Странно, но это так.

— Да, — согласилась Шева, наблюдая за тем, как два воина тащат наверх бесчувственного Пауля. — Только в этом нет ничего странного…

Пришла ночь, и тьма опустилась на поле сражения, покрыв груды мертвых тел. Повсюду стонали раненые, большинству из которых предстояло к утру стать мертвецами. Воины Тимурленга не стремились протянуть спасительную руку каждому уязвленному копьем, стрелой или мечом. Да они попросту и не могли этого сделать, ибо их осталось не много и все они были утомлены долгой жестокой сечей. Спасали лишь тех из своих, кого признавали, да еще тех немногих, чьи богатые доспехи позволяли рассчитывать на награду. Прочих же ждали забвение и смерть. Когда взошли звезды, оставшиеся в живых покинули гибельное поле, предоставив умирающих своей горькой участи. Ушли и мародеры, ибо им некуда было спешить — грядущее утро обещало богатую поживу. Остались лишь груды тел, слетевшиеся со всех сторон вороны да звезда Бахрам, взирающая на политую кровью землю мертвенным багряным зраком. Остались боль и печаль.

В стане Тимура царило ликование. Победители бурно праздновали свое торжество. Господин счастливых обстоятельств повелел, нарушив закон, не жалеть для воинов вина, сберегаемого ради такого случая. У тысяч разожженных в ночи костров шел пир. Витязи жадно глотали дурманящий сок лозы, давясь, пожирали сочащееся кровью мясо и хвалились друг пред другом подвигами, свершенными днем или выдуманными ближе к вечеру. Все были хмельные — более от ликования, нежели от вина и жирной баранины.

В шатре Тимурленга собрались те, кто вершил победу, пятнадцать эмиров, ровно половина из тех, что повели в бой тумены. Здесь же были и проигравшие — сиятельный Баязид и три его полководца. Тимур с великодушием победителя отвел им место подле себя и щедро оделял яствами с собственных блюд, но сладость этих яств не могла приглушить горечь поражения. Здесь же была и Лейла — женщина, вопреки всем обычаям допущенная на пир и восседавшая у самых ног Господина счастливых обстоятельств.

Пирующие вели себя шумно и крикливо, как обыкновенно случается с людьми, только что пережившими смертельную опасность. Часто подливая вино в стремительно пустеющие кубки, они кричали здравицы в честь своего повелителя, славили его мудрость и доблесть. При этом большинство из них не забывали упомянуть и себя. Сего соблазна избежали лишь двое: мудрый Саиф-ад-дин, слава которого и до сегодняшней битвы была столь велика, что глупо было бы стремиться умножить ее, да могучий Исфендияр, умеренный как в питье, так и в слове. Вынужденный по настоянию Тимурленга произнести речь, Исфендияр ограничился тем, что восславил своего господина да помянул о подвиге его достойной гостьи, что сумела обратить прочь прорвавшихся к холму всадников. Как это случилось, Тимур никому не рассказал, но всем было ясно, что без колдовства не обошлось. Теперь уже Шева совершенно не сомневалась, что Арктур узнал ее, но последнее обстоятельство мало беспокоило Охотницу. Сразу по окончании битвы она связалась с Суртом, и тот принял меры, чтобы в этот раз не дать Арктуру ускользнуть. Хроноперехватчики блокировали все временные потоки, а неподалеку от холма, на котором расположились пирующие, заняли позиции агенты Управления, перекрывшие все возможные пути перемещения в пространстве. Арктуру некуда было бежать. Должно быть, он и сам понял это, потому что все чаще и чаще Шева ловила на себе его пристальный взгляд, в котором поочередно мелькали то удивление, то растерянность. Казалось, Арктура изумлял сам факт того, что Шева все же сумела добраться до него. Но право, это было не так уж сложно. Арктур переоценил собственные возможности и недооценил своих противников. Ему следовало действовать не столь опрометчиво. Но он решил погеройствовать и вышел из тени, где он должен был скрываться вплоть до того мгновения, когда копье окажется в его руках. Страсть к красивой позе погубила Арктура, бывшего, впрочем, далеко не первым в длинном списке тех, кто поддался пагубному чувству.

Поймав в очередной раз взгляд Арктура, Шева улыбнулась в ответ. Теперь дело было за малым. Оставалось лишь получить Арктура из рук Тимурленга и передать его в руки Сурта, после чего Шева могла с чувством выполненного долга возвратиться в свой милый дом под бок к храпящему Броеру. Правда, был еще Пауль, столь опрометчиво попытавшийся изменить течение Отражения. Шева была достаточно осведомлена о том, что Господин счастливых обстоятельств не любит обременять себя пленными, если только речь не идет о красивых девушках, ученых мужах или искусных резчиках по камню или металлу. Все прочие были лишь достойны того, чтобы внести свой скромный вклад в пирамиду — ужасающий взор памятник очередной победе, бесчисленное число которых уже красовалось на бескрайних пространствах от Индии до Палестины. Шева не могла допустить, чтобы Пауля постигла подобная участь. Она намеревалась спасти его и имела все основания полагать, что это ей удастся. Господин счастливых обстоятельств был слишком обязан Охотнице, чтобы отказать ей в пустяковой просьбе. Словно прочтя мысли Шевы, Тимур поднял вверх кубок.

— Эту чашу я пью за здоровье тех, кто разделяет сегодня сладость моей великой победы. Я пью за всех вас, соратники и друзья, доблестью озарявшие мой путь на протяжении долгих и трудных лет. Я пью за тебя, Саиф-ад-дин, мой старый товарищ, участник всех моих бранных потех. Я пью за тебя, мой внук! — Тимур благосклонно кивнул Халил-султану, зардевшемуся от столь неожиданной и приятной чести, оказанной ему дедом. — Признаться, я не ожидал от тебя такой отваги и счастлив, что поверил тебе! Я пью за тебя, отважный Исфендияр, первым проложивший путь к победе и вовремя успевший повернуть коней обратно! И наконец, я пью за мою прекрасную гостью, чья твердая рука спасла вашего господина от неминуемой смерти. Я пью за тебя, прекрасная Лейла, я пью за всех вас, мои друзья!

Произнеся это, Господин счастливых обстоятельств единым махом влил содержимое чаши в широко раскрытый рот. Чувствуя на себе множество любопытных взглядов, Шева притворилась, что тоже пьет, но лишь пригубила вино. Ей предстояло завершить операцию, и потому следовало сохранить ясность мыслей. Особенно теперь, когда Арктур узнал ее. Шева ограничивалась тем, что лишь изредка отхлебывала из чаши. Левый локоть ее ощущал твердое прикосновение излучателя, уже на треть разряженного, но еще способного выдержать долгий бой. Это придавало ей уверенности. Хотя Арктур и ловок в делах, когда речь заходит о смерти, ему не так-то легко будет совладать с Шевой, с мечом в руках против излучателя.

Шева улыбнулась — сначала Арктуру, а затем Халил-султану, искоса поглядывавшему на нее. На душе Охотницы было легко. Ее миссия подходила к удачному завершению. Оставалось лишь добиться от Тимура, чтобы он выдал Арктура, но Шева надеялась, что Господин счастливых обстоятельств с вниманием отнесется к ее настойчивой просьбе.

Глаза Арктура жгли, и Шева на мгновение прикрылась от них ладонью. Потом она собрала в комок всю свою волю и встретила его взгляд. Удивительно, но она не смогла докопаться до истинной сути Арктура. Впрочем, что тут удивительного? Арктур всегда великолепно владел собой. Вот и теперь он сумел спрятать свою изначальную суть где-то в глубине и внушить себе, что его имя Исфендияр и что он воин. Его помыслы были прямы и честны, а душа щедра и отважна. Арктуру удалось слепить привлекательный образ, может быть, лучший из всех, что он создал в своей жизни. Но это ничего не меняло. Вот если бы он был таким там, в Матрице. Если бы он был столь же прям и честен, если бы он с пониманием относился к установкам Системы и трудился на ее благо! Тогда ему не пришлось бы скрываться в этом Отражении, меняя маску за маской. И тогда, возможно, Шева была бы рядом с ним или, по крайней мере, не была бы против него. Охотница ощутила раздражение, граничащее со злобой. Каков умник, подумала она. Считал, да и сейчас считает себя умнее всех. Задумал перевернуть время! Таким самое место на Альпионе!

Неожиданно для самой себя Шева поднялась с ковра. Глядя прямо в глаза Тимуру, она спросила:

— Мой господин, я могу сказать слово?

Это было неслыханной дерзостью, но Шева не сомневалась, что в этом шатре ей простят все. Тимур подтвердил ее убеждение:

— Тебе можно все.

— Хорошо. — Шева протянула чашу, и проворно метнувшийся из-за спины слуга до краев наполнил ее. Шева обвела взглядом собравшихся, притихших в ожидании ее слов. Потом она едва приметно усмехнулась одному лишь Арктуру. — Я не буду пить за победу. Сегодня и так слишком много пили за нее. Я хочу поднять этот кубок за возвращение — за наше счастливое возвращение домой!

Охотница до дна осушила кубок и с вызывающей усмешкой посмотрела на Арктура. Тот поспешно отвел глаза, окончательно выдав себя.

Пир угасал. Приближалось утро. Зловещую тьму осторожно пробовали на зуб робкие лучики солнца. Господин счастливых обстоятельств приподнялся с подушек, давая понять, что пора расходиться. По его знаку воины увели Баязида и его полководцев, так и не испивших за ночь ни одного глотка вина. Печаль их была слишком горька, чтобы топить ее в сладком вине. Проходя мимо Шевы, Баязид негромко бросил ей:

— Он пытался спасти тебя!

Что ж, это не было откровением для Охотницы.

Затем поднялись и остальные. Тимур прощался с каждым из гостей, отвечая на низкий поклон кивком.

Когда настала очередь Исфендияра, Тимур покосился на Шеву. Та твердо сжала губы. Но повелитель полумира не забыл об их разговоре перед битвой.

— Исфендияр, сын мой, я прошу тебя остаться подле меня. Отдохни у шатра. Ночь тепла, слуги вынесут тебе ковер. Ты скоро понадобишься мне.

Арктур молча кивнул. Чеканное лицо его не выразило ни тени каких бы то ни было чувств. Затем Тимур попрощался с остальными соратниками, последним из которых ушел верный Саиф-ад-дин. Слуги проворно убрали чаши и кубки и тоже исчезли, оставив Шеву наедине с Тимурленгом.

— Ты тоже можешь идти, — произнес Тимур, уставив взор в землю перед собой.

— Сначала я хочу получить Исфендияра!

— Ты полагаешь, я могу предать его после всего того, что он сделал сегодня?

— Это не предательство, а возмездие. Этот человек свершил много злодеяний, прежде чем встал под твои знамена. И он пришел к тебе не ради этой победы. Он охотится за копьем, получив которое сумеет завладеть миром!

Тимур устало посмотрел на Шеву.

— Я думаю, все это сказки. Я владею копьем вот уже более полувека, но все еще недостижимо далек от того, чтоб получить власть над миром.

— Просто ты не умеешь использовать его силу. Ты берешь ничтожные крохи от того могущества, которое дарует копье. Но человек, спрятавшийся под личиной Исфендияра, знает, как извлечь из него всю силу.

— Но почему ты решила, что Исфендияр не тот, за кого себя выдает? — хмуро поинтересовался Тимур.

— Вот это устройство. — Шева продемонстрировала Господину счастливых обстоятельств генетический сканер. — Оно создано только для того, чтобы найти этого человека. Оно способно разглядеть внутреннюю суть, не обращая внимания на оболочку.

— Душу? — спросил Тимур.

— Да, — подтвердила Шева, решив, что не стоит читать подробную лекцию по основам генетики. — Оно спит и никак не проявляет себя, если направить его на тебя, меня или любого другого человека. Когда же я направила его на Исфендияра, оно проснулось и вот здесь, — Шева указала пальцем, где именно, — зажегся зеленый огонек. Это тот человек, которого я ищу, и у меня нет сомнений.

— И ты хочешь, чтобы я позволил тебе убить его?

Шева протестующе мотнула головой:

— Нет. Мир, из которого я пришла, не признает смертную казнь. Мы не убиваем преступников. Мы изолируем их. — Заметив, что Тимур не понял последних ее слов, Шева пояснила: — Сажаем в темницу.

— Исфендияр — воин, а для воина лучше смерть, нежели сидеть на цепи, — заметил Тимур.

— Мы не сажаем на цепь. Наши темницы очень удобны. Они ничем не отличаются от хорошего дворца.

— Какой смысл содержать преступников во дворцах?! — с кривой усмешкой спросил Господин счастливых обстоятельств.

— Мы не мстим своим врагам. Главное наказание для них — лишение свободы.

— А вот я мщу. — Тимур устало откинулся на подушки. — И строю дворцы не для врагов, а для себя и своих друзей.

«Есть ли у тебя друзья?» — захотелось спросить Шеве, но она не стала давать волю своим чувствам. Сейчас ее занимало только дело.

— Я жду твоего решения!

Тимур задумчиво потеребил пальцами узкий клинышек бороды.

— Ты много сделала для меня. Ты спасла мне жизнь, и я обязан тебе. Но я не хочу расставаться с Исфендияром, и ты должна сама понимать почему.

— Я понимаю, — подтвердила Шева.

— С другой стороны… — Тимур умолк и покосился на Охотницу. — У тебя очень сильное оружие. И я подозреваю, ты здесь не одна. Поэтому ты можешь забрать Исфендияра силой. Так?

— Да, так, — согласилась Охотница.

— Почему же ты спрашиваешь моего дозволения?

— Я не хочу применять силу. Это изменит течение времени, а я не вправе влиять на время.

Тимур понял далеко не все из сказанного Шевой и слегка ошеломленно покачал головой.

— Чудно! Насколько я понимаю, ему нужно копье?

— Да. Он хочет завладеть его силой.

— Так забери копье, мне оно ни к чему. Но оставь Исфендияра. Я обязан ему.

— Не могу. Я ничего не выгадаю, забрав копье. Человек, за которым я охочусь, переместится в иное… — Шева замялась и не очень решительно прибавила: — В иное время и вновь попытается завладеть копьем.

— Он демон, если умеет летать из времени во время?

— Нет, он самый обычный человек. Но он, как и я, обладает знанием, которое недоступно ни тебе, ни кому другому из людей твоего времени. Мне нужен именно он. Лишь в этом случае я могу быть уверена, что моему миру не угрожает никакая опасность.

— Что ж, твои слова звучат убедительно. Ты обещаешь, что Исфендияр не умрет?

— Да, — твердо сказала Шева. — Единственной карой, которая его постигнет, будет лишение свободы.

— Хорошо, раз он будет жить, я сдержу свое слово. Ты помогла мне, я помогу тебе. Ты можешь забрать Исфендияра. Ни я, ни мои люди не будут препятствовать этому. Если ты опасаешься, что Исфендияр нападет на тебя, я могу дать тебе охрану.

— Нет, у меня есть излучатель.

— Тот блестящий предмет, с помощью которого ты спасла нас от всадников?

— Да.

— Могучее оружие!

Шева подумала, что сейчас Тимур попросит подарить ему излучатель, и поспешно произнесла:

— К сожалению, я не могу дать его тебе.

Завоеватель устало улыбнулся.

— Оно мне не нужно. Я предпочитаю лук. Он надежнее, чем бездушный кусок металла. И потом, что скажут мои враги, если я стану убивать их лучом света? Человек не вправе брать себе силу Аллаха. Это гордыня. — Тимурленг сделал паузу и прибавил: — Гордыня, порождающая прекраснейших женщин!

— Спасибо, — пробормотала Шева. — Я польщена такими словами.

— Эх, будь я помоложе… — Тимур многозначительно улыбнулся. — Ну ладно, ступай. Утром ты уедешь вместе с Исфендияром. Или ты исчезнешь, словно прекрасная Анка[41]?

— Да, — согласилась Шева. — Я исчезну. Я хочу попросить тебя еще об одном одолжении.

— Каком? Тебе нужно копье?

— Нет, я прошу отпустить со мной одного из пленных.

Тимур одарил Шеву пристальным взглядом.

— Уж не того ли самого воина, который вел отряд османов?

— Его.

— Он — перебежчик. Воины узнали его. Он будет казнен!

— А нельзя ли в честь великой победы подарить ему жизнь? — осторожно, но вместе с тем настойчиво поинтересовалась Шева.

— Это тот человек, с которым ты проникла в мой лагерь?

— Да, — после небольшого раздумья призналась Шева.

— Так если он столь дорог тебе, забирай его и оставь мне Исфендияра.

— Не могу.

— В таком случае и я не могу отдать тебе этого человека. Жизнь за жизнь, по-моему, это справедливо. Или все же он нужен тебе? — Господин счастливых обстоятельств с искушающей усмешкой посмотрел на задумавшуюся девушку. — Выбирай! Или он, или Исфендияр!

Шева молчала, сердце ее раздирали сомнения. Ей во что бы то ни стало нужно было спасти Пауля, но, с другой стороны, она не могла выпустить из своих рук Арктура. Она сотню раз перебирала все доводы за и все доводы против предложения Тимура. Тот терпеливо ждал.

— Нет, — наконец вымолвила Шева. — Я выбираю Исфендияра.

— Будь по-твоему. — С силой подув, Тимур загасил стоявшие перед ним свечи. — Уже рассвело, ты можешь уйти.

— Я так и поступлю. — Шева пружинисто поднялась с ковра. — Я могу попрощаться с этим человеком?

— Да, когда его поведут на казнь.

— А когда это случится?

— Как только ты заберешь Исфендияра. — Господин счастливых обстоятельств потер ноющую ногу. — Но ты еще вправе передумать.

— Нет! — отрезала Шева. — Исфендияр мой!

— Да будет так! Стража! — крикнул Тимур. В шатер поспешно вбежали два воина. — Разбудите Исфендияра и скажите ему, что он будет сопровождать эту женщину. — А ты, — Тимур кивнул другому воину, — расстели нат и приведи сюда перебежчика, которого я приказал держать отдельно. Ты понял, о ком я говорю?

— Да, — низко поклонившись, подтвердил воин.

— Ступай! — Обернувшись к Шеве, Тимур изобразил улыбку. — А чего ждешь ты? Ступай тоже. Или ты хочешь попрощаться со своим другом?

— Да.

— Хорошо, это твое право. Я тоже хочу проститься с Исфендияром. Он много сделал вчера для меня.

Тимур умолк, молчала и Шева. Прошло немало времени, прежде чем появился Исфендияр. Отвесив низкий поклон, он вопросительно посмотрел на своего повелителя.

— Подойди! — велел тот. Исфендияр послушно приблизился. — Ты поедешь с этой женщиной и сделаешь все, что она прикажет. Понял?

— Да, мой господин.

Осторожно переставив хромую ногу, Тимур шагнул к Исфендияру и водрузил руку на его могучее плечо.

— И да пребудет с тобой Аллах!

Исфендияр прикоснулся губами к сухим пальцам Тимура. При этом он покосился на Шеву. В глазах воина ясно читалась тревога. Господин счастливых обстоятельств перевел взор на Шеву.

— Ну а теперь пойдем поглядим на казнь предателя!

Опираясь на могучую руку Исфендияра, Тимур направился к выходу из шатра. Шева следовала за ним.

Здесь уже все было готово для казни. Воины расстелили нат, рядом стоял, поигрывая тяжелым, хищно изогнутым мечом, палач. Он слегка размялся, чтобы отойти ото сна, и обнаженный торс влажно блестел в слабых лучах появившегося из-за холма солнца. Неподалеку стоял и Пауль. Украшенное кровоподтеком лицо его было бледно, глаза рыскали по сторонам. Найдя Шеву, его взгляд замер на ней. Во взоре юноши были такой страх и мольба, что Шева невольно сглотнула.

— Я могу попрощаться с ним? — шепотом спросила она у Тимура.

— Если желаешь, — равнодушно ответил тот.

Шева несмелым шагом направилась к Паулю.

Щеки юноши моментально порозовели. Он решил, что Охотница каким-то чудом спасет его, что страшное ожидание казни сейчас кончится. Увы, это было не во власти Шевы. Ей во что бы то ни стало нужно было взять живым Арктура, все прочее отступало на второй план.

Подойдя к Паулю, Шева обняла его.

— Я ничего не могу поделать, Тимур требует твоей головы, — шепнула Шева, чувствуя, как бешено колотится сердце юноши. — Разве что, вот… Держи.

Охотница незаметно сунула в потную от страха ладонь свой телепортатор.

— Это он? — тихо спросил юноша.

— Да, да! Переместись в любое Отражение! Через какое-то время я найду тебя.

— Нет, я спрашиваю, это он, Арктур?

Шева проследила взглядом за глазами Пауля, устремленными на Исфендияра.

— Да.

— Он красив.

— Это уже не важно. Я поймала его. Тимур согласился отдать мне этого человека.

— В обмен на мою голову….

— Да как ты мог… — Шева хотела сказать: подумать, но осеклась. К чему было лгать! — Да. Он выставил это условие, и я не могла настоять на своем. Прости.

— Я понимаю, — с горькой усмешкой шепнул Пауль.

У Шевы защемило в груди.

— Не надо! Не надо! Сделай все, как я сказала, беги! Я обязательно помогу тебе потом.

— Потом… — эхом откликнулся Пауль.

Боясь расчувствоваться, Охотница решительно отстранилась от юноши.

— Прощай!

— До свидания, — неожиданно усмехнувшись, ответил Пауль. — Ты должна знать, Шева, те двое, что встретили нас, предали тебя. Это они помогли принцу. А потом они устроили ловушку и мне.

Шева подозревала, что агенты приложили руку к ее похищению. Но их предательство уже ничего не меняло. Еще раз кивнув ему, Охотница вернулась туда, где стояли Тимур, Исфендияр и подошедший Саиф-ад-дин.

— У меня есть еще одна просьба.

— Какая? — холодно поинтересовался Тимур.

— Я прошу, чтобы палач умертвил этого человека не раньше, чем мы окажемся за пределами лагеря.

Господин счастливых обстоятельств безразлично дернул плечами.

— Хорошо, будь по-твоему. Ваши кони…

Слуги подвели двух оседланных коней, к седлу одного из них был приторочен контейнер Шевы. Охотница отвесила короткий поклон.

— Прощай.

— Прощай и ты, — ответил Тимур. Взор его был холоден.

Легко взлетев на спину коня, Шева погнала его прочь — к холму, где должна была ждать группа поддержки, посланная Суртом. Она ни разу не обернулась — ни чтобы бросить последний взгляд на Господина счастливых обстоятельств, столь могучего и столь же жалкого, ни чтобы убедиться, следует ли за ней Арктур. Она не оборачивалась, так как боялась встретиться взором с Паулем. Она боялась поддаться жалости или чувству вины. Пустив коня вскачь, Шева вырвалась за пределы лагеря. Арктур, догнавший ее, молча скакал рядом.

— Ты ничего не хочешь сказать? — спросила Шева, когда кони стали взбираться на холм, за которым должны были ждать агенты Управления.

— Что я должен сказать? — спросил Исфендияр, улыбнувшись до боли знакомой усмешкой Арктура.

— Только что по твоей вине погиб хороший человек!

— Я не вижу за собой никакой вины. Кроме того, он не был хорошим человеком. Он был предателем и получил то, что заслужил.

— А ты? Разве ты не предатель?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Конечно, не понимаешь! — со злым сарказмом воскликнула Шева.

Кони взобрались на холм, и Шева увидела прямо перед собой пятерых всадников. Двое — это были агенты Герф и Роурс — держали копья, в руках остальных холодно блестели излучатели. При появлении всадников пятерка немедленно окружила Арктура.

— Это он? — спросил Роурс.

— Да.

— Отлично! Не будем терять времени.

Краем глаза Шева заметила, что Арктур намеревается выхватить меч. Охотница опередила его. Точный удар в шею, и Арктур вылетел из седла. Через миг Шева была уже рядом. Отшвырнув в сторону клинок, она приказала:

— Не глупи!

Арктур широко раскрытыми глазами взирал на девушку.

— Что это? Измена?

— Хватит притворяться! — велела Шева.

Лицо Арктура застыло, а потом на губах его появилась злая улыбка.

— А, понимаю… Ты — демон, пришедший за моей душой!

— Можно сказать и так!

Собрав всю свою волю, Шева избавилась от лица-трансформера, расплывшегося подобно воску. Затем она с усмешкой взглянула на Арктура.

— Ну как, узнал?

Но тот упорствовал в своем желании сыграть свою роль до конца.

— Нет. Кто ты? А, я знаю. Ты женщина с голубыми глазами! Мать предсказала мне, что меня погубит женщина с голубыми глазами. Это ты?

— Похоже, он немного повредился в уме, — заметил Роурс. — С преступниками такое случается!

— Да, — согласилась Шева. — С предателями тоже.

— О чем ты? Ты что…

Роурс не договорил. Импульс пробил ему шею чуть ниже кадыка. Следующий выстрел бросил на землю Герфа. Прочие агенты поспешно нацелили на Шеву излучатели. Та с кривой улыбкой опустила свое оружие.

— Не пугайтесь. Эти двое совершили предательство, поставив задание на грань провала. У меня есть доказательства тому.

Шева пользовалась в Управлении немалым уважением, и потому посланцы Сурта не стали спорить, решив, что будет достаточно ограничиться заботой о собственной шкуре.

— Брось излучатель! — приказал один из всадников.

— Хорошо…

Охотница безропотно рассталась с оружием. Один из агентов подобрал его, другой тем временем быстро осмотрел неподвижно лежащих на земле Роурса и Герфа, но лишь для того, чтобы удостовериться в их смерти. Третий подскакал к краю холма и тут же вернулся с криком:

— Быстрее убираемся отсюда! Сюда скачут всадники!

Агент, подобравший оружие Шевы, коротко бросил ей:

— Телепортируй его!

— Успеем! — Отчего-то упрямство Арктура выводило Шеву из себя. Неужели он не понимал, что это, может быть, их последняя встреча?! — Ну как, Арктур, ты так и не откроешь мне свое лицо?

— Я не понимаю, чего ты хочешь, женщина с голубыми глазами, — ответил Арктур, по-прежнему лежа у ног Шевы.

— Как знаешь! — сказала Охотница.

Она нажала на кнопку, и Арктур испарился в ослепительном круге. Агенты, не дожидаясь приглашения, последовали его примеру. Поспешно оставив коней, они поочередно становились под луч телепортатора и исчезали во времени и пространстве. Всадники уже взобрались на холм, когда Шева направила луч на себя. Последнее, что мелькнуло перед ее взором, были искаженные болью и ужасом глаза Пауля, мертво взиравшие с ната на лишенное головы тело…