То самое копье

Часть первая СНЕЖНЫЙ БАРС

По узкой улочке Лхасы шла молодая, ладно скроенная девушка. Черты лица и одежда европейского покроя свидетельствовали о том, что девушка родом не из этих мест, но уверенность, с которой она шагала сквозь переплетение угловатых, уродливых построек, позволяла думать, что незнакомка провела в затерянном меж горных хребтов городке немалое время. В пользу последнего обстоятельства говорило и то, что девушка успела привыкнуть к извечному вниманию прохожих… Она пропускала мимо ушей окрики пытавшихся заигрывать с нею торговцев и не замечала нарочито безразличных взглядов, которыми скользили по ее стройной фигурке облаченные в ярко-желтые одеяния монахи.

Спустившись с холма, девушка миновала несколько лавочек с дешевым хламом и ступила на порог строения, фасад которого был окрашен охрой. Над входом красовалась вывеска на добротном английском, свидетельствовавшая, что сие заведение есть не что иное, как гостиница «Золотой лев». Правда, по внешнему виду строение походило скорей на дурно залатанный барак, но это и впрямь была гостиница, причем одна из лучших в Лхасе. По крайней мере, заезжие иноземцы предпочитали останавливаться именно здесь. Качнув сухо тренькнувшую бамбуковую штору, девушка вошла в полумрак холла. Восседавший за стойкой маленький черноволосый человечек немедленно поднялся навстречу гостье.

— Что угодно госпоже? Номер? — Слова были произнесены на английском. Выговор не отличался особенной чистотой, но язык был правилен.

Девушка отрицательно покачала головой.

— Нет. Я желаю видеть господина Шольца.

Портье внимательно изучил гостью.

— Сейчас я переговорю с ним.

Несмотря на очевидное убожество гостиницы, чудеса иноземной техники уже вошли в ее быт. Портье снял трубку висевшего на стене телефона и дважды повернул диск.

— Господин Шольц? — Короткая пауза. — К вам посетительница. — Еще одна пауза, на этот раз более продолжительная. — Нет, молодая красивая леди… — Портье оскалился гримасой, должной означать улыбку. Девушка улыбнулась в ответ. У нее были удивительно ровные красивые зубы — полная противоположность желтым, корявым клыкам гостиничного служки. — Как ваше имя, мисс?

— Айна Лурн.

— Ее зовут Айна Лурн, господин Шольц, — сообщил портье в трубку. Последовала еще одна пауза, после чего на лице портье появилась угодливая улыбка. — Слушаюсь!

Человечек повесил трубку. Весь его вид свидетельствовал о готовности услужить.

— Господин Шольц просит вас подняться к нему. Номер двадцать девять. Это на втором этаже.

— Благодарю.

Наверх вела рассохшаяся лестница, каждая ступенька которой противно пищала под легкими ножками мисс Айны Лурн. Нужный номер располагался в самом конце коридора.

— Войдите! — раздалось из-за двери после того, как Айна Лурн негромко постучала в нее.

Девушка вошла.

Сидевший на кровати мужчина встретил гостью настороженно. Он внимательно осмотрел ее с ног до головы и лишь после этого вытащил руку из-под подушки, где, как нетрудно было догадаться, лежало оружие.

— Я слушаю вас, мисс. — Английские слова звучали суховато, с отчетливым немецким акцентом.

— Быть может, вы все же предложите мне стул? — с забавным высокомерием поинтересовалась девушка.

Мужчина готов был вспылить, но вдруг неожиданно для себя улыбнулся. Он был крепко сложен и весьма недурен собой. Сухое властное лицо носило отпечаток не только аристократизма, чем могут похвалиться многие, но и ума, чем многие обычно похвастаться не могут. Одет хозяин комнаты был просто — в черные походные брюки с подтяжками и белую, безупречно чистую, несмотря на жару и проникающую сквозь оконные ставни пыль, рубашку. Судя по тому, что кровать была неприбрана, он встал недавно.

— Увы, мисс, в этом чертовом сарае нет стульев. Если мое предложение не оскорбит вас, можете присесть рядом со мной.

Возможно, мужчина полагал, что гостья смутится, но, вопреки его ожиданиям, девушка приняла предложение и устроилась на краешке кровати, чинно расправив складки голубого платьица.

— Если не ошибаюсь, мисс Лурн?

— Айна Лурн, — подтвердила девушка.

— Отто фон Шольц, — отрекомендовался хозяин комнаты. — Я готов выслушать вас, мисс Лурн. Какое у вас ко мне дело?

— Мне стало известно, господин Шольц, что вы ищете переводчика.

Прищурив глаза, Шольц изучающе посмотрел на девушку.

— Вы знаете, кто я? Откуда?

Обезоруживающая улыбка гостьи разрушила подозрения Отто фон Шольца.

— Город живет слухами. Здесь невозможно сохранить даже самую маленькую тайну.

— Вот как! Что ж, я действительно ищу переводчика, хорошего переводчика. Мисс знает цзанба?

— Мисс хорошо знает цзанба, а также камба, нгариба и амдова[6]. — Гостья улыбнулась и выговорила длинную слитную фразу, в которой несведущему в местных диалектах человеку едва ли удалось бы вычленить отдельное слово.

— О… — протянул господин Шольц, явно изумленный познаниями мисс Лурн. — Вы действительно неплохо владеете цзанба.

Улыбка девушки сменилась смехом.

— Это камба. Но и другими наречиями я владею не хуже. Если вам действительно нужен переводчик, я хочу предложить свои услуги.

— Мне нужен переводчик, но… — Шольц замялся.

— Вас что-то не устраивает? — быстро спросила мисс Лурн.

— Лишь одно, мисс. К сожалению, вы женщина.

— Господин Шольц неприязненно относится к женщинам?

Хозяин комнаты слегка смутился.

— Нет, что вы! Я люблю женщин! Но боюсь, экспедиция, каковую я имею честь возглавлять, окажется не по силам женщине, к тому же такой очаровательной, как вы.

. — Напрасно вы так считаете. Я не столь уж слаба, как это может показаться. Мне не раз приходилось путешествовать в здешних горах, и я с честью вынесла все испытания.

— Да? — Шольц хмыкнул. — Позвольте полюбопытствовать, а что делает столь юная и привлекательная особа в этих Богом забытых краях?

Мисс Лурн ответила на улыбку улыбкой.

— Насчет «Богом забытых» вы можете оказаться не правы. У пеба[7] есть поверье, что именно в этих горах отдыхают от повседневных забот все боги, когда-либо существовавшие на земле. А что касается меня, то я здесь просто живу. Мой отец, Адам Лурн, был известным исследователем Востока, он изучал секреты здешних монастырей.

— А ваша мать, если не ошибаюсь…

Девушка не дала Шольцу договорить:

— Об этом нетрудно догадаться!

Действительно, черты лица мисс Лурн лучше любых слов свидетельствовали о том, что в ее жилах перемешалась кровь Запада и Востока, хотя вторая линия и была представлена гораздо слабее — она выражалась лишь в миндалевидном разрезе глаз да в чуть резко обозначенных скулах. В остальном же это было лицо девушки-европейки — изящное, тонкое, с лукавой улыбкой. Шольц внезапно поймал себя на том, что девушка ему нравится. Невольно смягчая тон, он продолжил ненавязчивый допрос:

— А где сейчас ваш отец?

— Он погиб.

Шольц поспешил изобразить сочувствие.

— А мать?

— Она погибла вместе с отцом. Лавина.

— Да-да, понимаю. Горы так опасны! — Шольц немного помолчал, словно отдавая дань памяти родителям мисс Лурн. — И вы остались одна.

— И мне приходится самой зарабатывать на жизнь! — с вызовом прибавила девушка.

— Почему вы не уедете отсюда?

— Куда?

— Хотя бы в Европу. Вы без труда нашли бы там занятие. Вы красивы и, судя по всему, неглупы.

Грустно усмехнувшись, девушка пожала плечами.

— Нет денег? — продолжал Шольц.

— И это тоже. Но это не главное. Мне нравится жить здесь.

— Молодая девушка, совершенно одна, да еще в таком суровом месте!

— Здесь не так уж плохо, как может показаться.

— А я и не говорю, что плохо. — Шольц посмотрел в глаза гостьи и с приятным изумлением обнаружил, что они голубого цвета. — Я понимаю, вам нужны деньги. Но к сожалению, я не могу позволить себе платить переводчику много.

— Я много и не попрошу. Вы заплатите ровно столько, во сколько оцените мою работу.

Возникла щекотливая ситуация. Шольц ощущал вполне объяснимую неловкость. Не в правилах аристократа торговаться, тем более с такой очаровательной девушкой. Кашлянув, Шольц поднялся, подошел к колченогому столику, на котором стоял глиняный кувшин, налил воды и медленными глотками осушил бокал. В комнате было жарко.

— Понимаете, мисс Лурн, это не просто трудное, но, может статься, и опасное путешествие. Я даже не могу раскрыть вам его цель. Она достаточно неопределенная. Я не знаю, чем все это закончится. Я даже не знаю, удастся ли мне и моим спутникам вернуться целыми и невредимыми.

— Неужели я произвожу впечатление человека, который боится опасностей?

— Но ведь вы женщина!.

— Я подозреваю об этом! — парировала девушка.

— Вы молодая и красивая женщина! — неожиданно для себя самого прибавил Шольц.

— Я подозреваю и об этом. — Девушка поднялась и сделала несколько шагов. Шольц не мог не отметить, что походка у нее легкая и быстрая. Насколько я понимаю, вы не желаете взять меня?

Немец заколебался.

— Мне не хотелось бы, чтоб с вами что-то случилось.

— Это не ответ. Я в состоянии сама позаботиться о себе! — Оскорбленно вздернув изящный загорелый носик, гостья направилась к двери. Она уже была готова переступить порог, когда Шольц окликнул ее:

— Постойте!

Мисс Лурн обернулась. Глаза ее беспомощно и в то же время с надеждой взглянули на Шольца. Мало кто из мужчин смог бы устоять перед таким взглядом.

— Хорошо, я беру вас. Думаю, лучшего переводчика мне не найти. — Гостья радостно улыбнулась, и Шольц с удивлением обнаружил, что на душе у него стало теплее. — Давайте-ка сядем и обсудим кое-какие детали предстоящей поездки.

Хозяин и гостья вновь устроились на кровати, и Шольц начал, ощущая при этом совершенно необъяснимое волнение:

— Вначале о том, куда мы должны попасть. Монастырь Чэньдо — вам знакомо это название?

— И не только название, — откликнулась девушка. — Мне приходилось бывать там с отцом.

Шольц оживился.

— В самом деле? — Мисс Лурн кивнула. — Превосходно! И вам известна дорога туда?

— Конечно. Я неплохо знаю здешние края.

— Дорогая мисс Лурн, да вы просто клад! — с жаром воскликнул Шольц.

В ответ девушка улыбнулась.

— Зовите меня просто Айна.

— Айна… — Шольц выговорил это имя с наслаждением, будто раскусывая сочный плод. — Вы хорошо знакомы с самим монастырем, Айна?

— Достаточно хорошо. А что вас интересует?

Шольц на мгновение задумался, после чего принялся нанизывать жемчужины слов на нить повествования.

— Видите ли, я провожу изыскания по связям Тибета с остальным миром, в частности с Европой и Передней Азией. Меня интересуют манускрипты, материальные памятники, свидетельства древних авторов. Одним словом, все, что связывает наш мир и этот. Как вы считаете, в монастыре Чэньдо найдется что-нибудь, способное заинтересовать меня?

— Думаю, да. Чэньдо — один из древнейших монастырей, более древний, чем даже Галдан, основанный еще великим Цзонкабой[8]. Чэньдо — место тайного знания. По мере того как возглавляемая Цзонкабой секта подчиняла своему влиянию окрестные земли, в монастырь свозилось все, что так или иначе могло способствовать процветанию и славе нового учения. Монахи показывали отцу кое-какие вещи из тайных хранилищ. Там есть потхи[9], ранние рукописи тибетцев, предметы культа и просто весьма любопытные вещи. К тому же не только местного происхождения. Некоторые из них явно были привезены с Запада.

— Какие, например? — Шольц старался выглядеть равнодушным, но предательски дрогнувший голос выдал его истинные чувства. Девушка сделала вид, что ничего не заметила.

— Драгоценные чаши, украшения, оружие. Еще отец видел там старинной работы крест. Отец сказал, что его, возможно, следует отнести к самому началу нашей эры.

— Любопытно, любопытно… — протянул полковник. — А что за оружие вы там видели?

Мисс Лурн энергично мотнула головой.

— Нет, господин Шольц, лично я не видела ничего. Монахи открыли свои сокровища лишь перед отцом, да и то далеко не все. Но если верить местной легенде, там хранится чудодейственное копье, позволяющее монастырю отводить от своих стен любую беду.

— Да? — с деланной усмешкой удивился Шольц. — Какие нелепые сказки! Так вы говорите, что знаете дорогу в монастырь?

— Да, она мне известна.

— А монахи? Вы знакомы с кем-нибудь из них?

— Я виделась с настоятелем Дмамцо. Мудрый и внимательный старик. Но он умер. Возможно, я и вспомню кого-нибудь из его окружения, но не уверена, что кто-нибудь вспомнит меня. Я была в монастыре еще подростком.

— И помните путь? — В голосе Шольца звучало явное недоверие.

— У меня хорошая зрительная память. У вас будет возможность убедиться в этом.

— В таком случае будем считать, что мы договорились. Я беру вас проводником и переводчиком. По возвращении в Лхасу вы получите двести английских фунтов. Полагаю, это хорошая плата…

— Да, недурная, — согласилась девушка.

— Но это еще не все. Если вы поможете мне раздобыть одну вещь, которая должна находиться в монастыре Чэньдо, я заплачу вам еще пятьсот.

Девушка удивленно вскинула бровки.

— Что это за вещь?

Но Шольц уклонился от ответа.

— Всему свое время, дорогая мисс Лурн. Я расскажу вам все, но не раньше, чем мы окажемся на месте.

— Хорошо. Когда мы отправляемся в путь?

— Завтра же. Я уже нанял шерпов и купил яков. Я подготовился заранее. Проблема была лишь с хорошим переводчиком. Теперь благодаря вам она разрешена. Куда прикажете за вами зайти?

— Я живу у рыночной площади. Если не знаете, где это, идите на запад от Поталы[10]. Спросите дом доктора Лурна. Любой местный житель вам его покажет.

Шольц кивнул.

— Я знаю, где это. У вас много вещей?

— Нет, я привыкла жить по-походному. Один небольшой сундук.

— В таком случае — до завтра?

— Да.

Отто фон Шольц протянул мисс Лурн руку, и та пожала ее с удивившей полковника силой. Мисс Лурн явно не была белоручкой. Полковник Шольц все более убеждался в этом, не подозревая, однако, что за свою недолгую жизнь эта девушка побывала в таких переделках, какие ему, бывалому вояке и специальному агенту абвера, даже не снились. Ведь мисс Лурн была не кто иная, как Шева…

Пространство и время, время и пространство. Сменив вороного коня на серебристую титановую ракету, человек вообразил, что покорил вас. Вспомните, как это начиналось! Как, пыхтя, поплыл по дрожащей воде первый пароход. Как, чихнув, покатилась по брусчатой мостовой самоходная коляска. Как взлетел аэроплан с фанерными крыльями, похожий более не на летательный аппарат, а на предмет мебели, и оттого метко прозванный этажеркой. А потом ушла в глубину подводная лодка, и аэроплан, уже обретший стройные очертания самолета, прыгнул с континента на континент. Уже тогда человек решил, что покорил пространство. Когда же стальная птица сумела обогнать восходящее солнце, неразумные обитатели Земли уверовали, что покорили и время. И человек даже не задумался над тем, а может ли он покорить то, чему он не нашел покуда даже определения. Что такое полет через океаны в сравнении с межпланетным прыжком? А что такое расстояние между Землей и Марсом в сравнении с той бездной, что отделяет Солнце от альфы Центавра. А что такое расстояние между родственными звездами в сравнении с бесконечной пустотой между галактиками? Подобное расстояние можно вычислить, но его непостижимо трудно осмыслить. За свой недолгий век человек проходит полтораста тысяч километров, но что они значат по сравнению с полуторастами миллионами километров, отделяющих Землю от Солнца? Можно ли представить себе расстояние между звездами, равняющееся десяткам и сотням парсеков? А что вы скажете о скромных размерах галактик, простирающихся на сотни тысяч световых лет или на расстояние, выраженное единицей с двадцатью одним нулем?

А как вам размер Метагалактики, той крохотной части Вселенной, которая вмещает в себя несколько миллиардов галактик с общим числом звезд, равным единице с двадцатью одним нулем? Но что такое Метагалактика, если Вселенная определена сотнями миллиардов галактик?

И после этого вы будете утверждать, что знаете, что такое пространство?!

А время… Мы более или менее точно знаем лишь ничтожный отрезок, равный шести тысячам оборотов Земли вокруг Солнца. Что было перед этим — мы можем лишь гадать, выдавая предположения за знание. Мы не очень-то хорошо знаем то, что есть, и можем лишь строить гипотезы о том, что будет.

А попробуйте-ка дать определение прошлому. Время, которое ушло? А вот и неверно. Куда в этом случае деть пространство? И выходит, что прошлое — не только время, но и пространство. И в большей степени пространство, чем время.

А настоящее? Настоящее — это то, что есть? То бишь время, представляющее переход из будущего в прошлое в нашем восприятии. И еще пространство. Ведь настоящее не только время, но и пространство, но в большей степени время.

А будущее… То же время и пространство, время — да, но будет ли будущее отмечено знаком пространства? И если будет, то каким? Вот в чем вопрос!

Загадки, загадки, загадки. Никогда и никому не дать на них ответа. И это справедливо. Ведь знай мы тайну времени и пространства, то к чему нам еще было бы стремиться? Вдруг неразумному человеку придет в голову поразмыслить над тем, что есть Бог? А там он задумается над самым сокровенным — что есть он сам. И тогда обезьяна прицепит к копчику хвост и вернется на искомое древо, с которого ее нечаянно столкнули пространство и время, выраженные страхом. И уже некому будет думать о том, было ли это пространство, было ли это время.

Время и пространство, пространство и время.

Где-то здесь, на самом краю доступного восприятию человека времени и пространства, располагалось кресло. Большое, черное и удобное. Но вы не подумайте, что кресло висело в пустоте. К нему прилагалась комната — с огромным окном, за которым, разделенные горизонтом, виднелись море и небо. Море то бушевало, то ласково плескалось, а небо меняло цвет от голубого до черного в зависимости от времени суток и настроения.

А к комнате, в свою очередь, прилагался дом, увенчанный причудливыми башенками и оттого похожий на замок. А неподалеку от дома располагались его собратья — одни в виде правильных геометрических фигур, другие в переплетении ажурных арок, третьи — схожие с насупленными осенними грибами. Конгломерат домов носил изящное, но вместе с тем строгое имя — Город. Он был полон проспектов и улиц, переулков и широких авеню, он сверкал огнем реклам, отражающихся в стеклах, он пропах ароматами хорошей пищи, цветов и благовоний. С высоты, из пределов, где зарождается космос, город выглядел причудливой блеклой кляксой, оброненной неряшливым пером на яркую гладь полей, лесов и изумрудно-голубых луж и лужиц, одни из которых были озерами, а другие — морями. Клякса разбрасывала едва различимые паутинки дорог к другим таким же кляксам, и вся эта нашитая на яркий фон череда клякс создавала хаотичный, но вместе с тем правильный узор на поверхности шарика, именуемого планетой. Планете не приходилось скучать в одиночестве, ибо ее окружали восемь товарок, заодно с нею крутившихся вокруг звезды, по обыкновению называемой Солнце. И были еще другие звезды, ровным счетом четыреста двадцать одна тысяча четыреста сорок три, составляющие созвездие Победителя. А кроме Победителя поблизости находилась Чаша, из которой словно выплеснулось молоко — то была туманность, прячущаяся в двадцати тысячах парсеков позади, — Альбинос, Сводня, Дельфин, Сорока, Прыгун и еще три тысячи двести тринадцать созвездий, образующих Галактику, помеченную скучным кодовым номером S1900826.

И галактики не были одиноки. Никто не пытался всерьез их описать и сосчитать — человек, наконец, понял, что не стоит дерзать определить неопределимое. Ибо все это есть гордыня, а гордыня есть честолюбие, очень дурное качество в мире, где каждый живет для всех. Нужно быть слишком честолюбивым, чтобы считать галактики, но нужно быть поистине безумным, чтобы попытаться понять Вселенную. В ней заключено все! Вы уловили мою мысль: это такое, что не понять, не измерить, не выразить.

Могу сказать лишь одно — посреди Вселенной стоит кресло. Самое обычное кресло — большое, черное и удобное. И каждый день, ближе к вечеру, в кресло садится человек. Самый обычный человек — не высокий, но и не низкий, не толстый, но и не худой, с лицом не отмеченным ни красотой, ни уродством, со лбом, над которым уже намечаются залысины. Такие обычно не запоминаются. Они не рождены для того, чтобы запоминаться, напротив, они существуют, чтобы быть незамеченными. Мало кто знал этого человека в лицо, далеко не все знали его имя, но каждый знал, что он существует, а если и не знал, то подозревал в глубине сердца, ибо этот человек просто не мог не существовать.

Каждый вечер, за редкими исключениями, он приходил и садился в свое кресло. Он закуривал большую вонючую сигару. Повинуясь мысленному импульсу, из приставленного прямо к окну небольшого стола вылезал плоский, словно свернутый вдвое лист бумаги, экран, немедленно начинавший пятнать свою пепельную шкуру ядовито-желтыми строками информации. Они стремительно неслись справа налево, и человек столь же стремительно ловил их глазами. Время от времени он замедлял бег строк и делал краткую, лишь ему понятную пометку. В результате он знал все, что случилось за прошедший день в мире, одними именуемом Пацифисом, другими — Системой, а третьими — Матрицей. К нему поступали сводки о сборе урожая на Катанре и о количестве урана, добытого на рудниках в созвездии Льва, донесения о хитрой интриге, затеянной министром-наместником Чегеры. Он знал решительно все. Решительно! Ибо только абсолютное владение информацией даровало власть, о какой он мечтал.

Человек был честолюбив. Вернее, он был непомерно честолюбив, и честолюбие подстегивало его, заставляя вожделеть власти. Ибо лишь власть, и ничто более, способна удовлетворить даже самое гипертрофированное честолюбие. И человек шел к власти, шел неспешным, размеренным шагом, крался неприметно для окружающих.

Он собирал статистические данные — их анализ давал ему силу. Он не брезговал рыться в грязном белье — способность к интриге делала его всемогущим. Взламывая коды банковских счетов, он манипулировал громадными суммами. Он питал недовольных. Питал ободряющим словом, а если требовалось, деньгами и даже оружием. Хитростью, убеждением, надеждой и принуждением он привлекал на свою сторону сотни и сотни сторонников, объединяя их в тайные сообщества. Он распространял свое влияние среди тех, кого задели перемены, произошедшие в Системе за последние десятилетия. Он приобретал друзей среди тех, кто составлял верхушку общества, — влиятельных политиков, финансистов, военных. Незаметно, но очень настойчиво человек распространял контроль на военные заводы и космические корпорации, сферокоммуникации и межгалактические компании. Он походил на паука, ткущего покуда еще не видимую глазом, но все болеё осязаемую сеть, чтоб опутать не какую-то жалкую жертву, а целую Систему, кичащуюся своим могуществом. Система была несовершенна, человек, как никто другой, знал это, ибо был ее частью, весьма немаловажной к тому же. Система нуждалась в усовершенствовании, и человек точно знал, что и как следует усовершенствовать. Но никто покуда не должен был знать, что уже родился тот, кто знает.

И потому человек окружал тайной все то, что делал. И потому он, подобно многим другим, поутру уходил на службу и честно трудился во имя Системы, но лишь затем, чтобы вечером вернуться в свой дом, усесться в кресло и продолжить приготовления к взрыву, который должен был поглотить и очистить мир. Мир нуждался в очищении, хотя и не подозревал, что нуждается в нем. Человек думал об этом, аккуратно стряхивая столбики сигарного пепла в широко разверстую пасть чугунного льва, свирепо скалящегося на столе перед ним. И каждый вечер приближал это очищение. Каждый вечер, когда человек садился в кресло, стоящее посреди Вселенной.

Не многим было известно его имя, только избранные знали его в лицо, и лишь для троих-четверых не было тайной прозвище, под которым он скрывался. И всего один человек мог воссоединить имя, обличье и прозвище в единое целое и с усмешкой поставить подпись под очередным вызывающим посланием, отправленным повелителям Пацифиса. Подпись — жесткое, составленное из углов слово, чье предназначение — разрушать: Деструктор.

Телепортация прошла успешно. В общем, в этом не было ничего примечательного. Спустя полвека с тех пор, как человек обрел возможность путешествовать в прошлое, уровень безопасности перемещения во времени приблизился к стопроцентному порогу. Крайне редки стали случаи, прежде считавшиеся почти обычными, когда система давала сбой, и незадачливых путешественников швыряло в иные координаты, в результате чего один, намеревавшийся попасть в эпоху великих открытий, вдруг оказывался посреди стада мирно щиплющих траву диплодоков, а другой, ожидавший ощутить под ногами булыжную мостовую Рима, вдруг проваливался в морскую бездну где-нибудь у берегов Гренландии. В последнее время подобного рода неприятности стали исключительной редкостью, так что в этом плане за свою судьбу можно было не беспокоиться.

Луч переправил Шеву точнехонько в цель. Первым делом девушка очистила желудок. Не по собственному желанию. Ее просто вывернуло наизнанку, что также было вполне естественным делом. Путешествие по временным спиралям неизменно вызывало безудержную рвоту. Избавившись от содержимого желудка на ближайший камень, Шева вытерла навернувшиеся на глаза слезы и огляделась. Она стояла на тропе, которая сбегала к видневшемуся невдалеке селению. Шагах в пятидесяти, на небольшой поляне, паслось на привязи волосатое животное, называвшееся шалу[11], на чью спину был навьючен контейнер, стилизованный умельцами из Управления под дорожный сундук. Животное выглядело весьма грозно, но на поверку оказалось кротким. Шева освободила его от веревки и повела по тропе вниз, не забыв предварительно ознакомиться с инструкцией.

Согласно ей, путешественница в прошлое должна была выдать себя за некую мисс Лурн, дочь погибшего в горах ученого, что Шева без особого труда и сделала. Для этого она изменила внешность, слегка трансформировав лицо согласно рекомендациям Аналитического отдела. Затем девушка переоделась в более подходящую одежду и имплантировала себе в ухо мнемотический переводчик, благодаря которому тут же приобрела способность общения на восьми древних языках — на всех, на которых говорили в той местности. О легенде заранее позаботилась группа обеспечения: туземцы, никогда раньше не слышавшие о семействе Лурн, благодаря внушению вдруг «вспомнили» о нем все, вплоть до мельчайших подробностей. Теперь Шева была полноправной обитательницей прошлого и спокойно кивала, отвечая на приветствия встречных, считавших себя ее знакомыми. Таких было не так уж и много, но вполне достаточно, чтобы удостоверить в случае чего личность очаровательной мисс Лурн.

Все это Шева проделала достаточно быстро, еще до того, как маяк потерял след Арктура. Однако последняя информация подтверждала предварительные данные. Беглец был здесь — не просто в районе Тибета, а в пределах данного селения. Это порядком упрощало задачу. Поэтому Шева решила не форсировать события. Для начала надлежало набросать план действий и как следует отоспаться. Храп Броера давил на сознание тяжелым воспоминанием, и глаза девушки начали слипаться. К счастью, к тому времени путешественница была уже на месте.

Выпив чашку горячего, неприятного на вкус напитка под названием чай — его приготовила маленькая кривоногая женщина с одутловатым лицом, нанятая Управлением в качестве служанки, — Шева забралась под одеяло. Матрас был непривычно жестким, зато поблизости не было Броера. Шева улыбнулась и начала размышлять над планом действий.

То обстоятельство, что Арктур был в городе, наталкивало на мысль, что он, в отличие от Шевы, не располагает достаточной информацией. Группа обеспечения, заброшенная во временной отрезок, датируемый шестью месяцами от относительного настоящего, установила точное местонахождение копья и подтвердила его подлинность. Копье действительно было спрятано в одном из тайников монастыря Чэньдо, где его и намеревался отыскать полковник Шольц. Копье охраняли, но больше для видимости. Его можно было без труда выкрасть, но Шева знала, что Сурт отрицательно относится к подобного рода операциям. Изменение прошлого, пусть даже не очень значительное, могло привести к катастрофическим метаморфозам на Отражениях, а это, в свою очередь, грозило ударить бумерангом по абсолютному настоящему. По крайней мере, так утверждала теория времени.

События должны развиваться своим чередом, как было назначено прошлым. Полковник Шольц должен попытаться завладеть копьем. В столкновении с монахами его ожидала смерть от меча, а самому копью предстояло превратиться в мелкое крошево под обломками скалы, которая должна была рухнуть от взрыва мины. Пока еще разобранная на части мина покоилась до поры до времени в заплечном мешке одного из людей полковника.

Шева попыталась проговорить вслух на одном из обретенных языков первую пришедшую в голову фразу. Как она и предполагала, попытка удалась ей лишь на треть, да и то с грехом пополам.

— Увы, дорогуша, мыслить ты не разучилась, однако способность говорить еще не обрела! — прокомментировала Шева свое поражение.

Так или иначе, Шева знала, где лежит копье и что с ним будет, а Арктур не знал. А следовательно, у Арктура был ограниченный выбор: или присоединиться к экспедиции полковника Шольца, или следовать за ней по пятам, а потом, очутившись в монастыре, попытаться завладеть копьем. Все эти предположения были действительны при условии, что Служба времени не ошиблась и Арктур действительно находится здесь.

Шева словно наяву увидела лицо Арктура — властное, умное, со сведенными в презрительную усмешку губами, — и ей стало слегка не по себе. Она боялась признаться себе, но Арктур пугал ее. Он стал другим — не то чтобы злым и коварным, он был таким всегда, — в действиях Арктура появилась неестественная, неприсущая ему прежде целеустремленность, хотя цели, так таковой, Шева, как ни старалась, найти не могла. Арктур уже не сумасбродничал, он действовал — жестко, зло, решительно. И невозможно было понять, чего он добивается.

Шева попыталась поставить себя на место Арктура. Как бы действовала она, чтобы завладеть копьем? Вариант был лишь один: попасть в монастырь вместе с Шольцем и отобрать копье, не важно у кого — у полковника ли, у монахов. Именно так, и никак иначе. И еще — она непременно попыталась бы избавиться от вероятных преследователей. Арктур наверняка поступит таким же образом. Он не дурак и прекрасно понимает, что агенты Управления Порядка наверняка повисли у него на хвосте. Чтобы получить свободу действий, Арктур должен избавиться от преследователей, по крайней мере в том случае, если они станут чрезмерно назойливыми. Значит, следовало подумать о том, каким способом обезопасить себя от контрвыпадов Арктура. А сделать это было не так-то легко. Шева превосходно знала Арктура, но и Арктур знал Шеву ничуть не хуже. А если учесть, что в умении анализировать Арктуру не было равных, задача у Шевы была не из простых. Она должна была найти и обезвредить Арктура прежде, чем он сумеет нейтрализовать ее. Нейтрализовать Арктура, но как? Убить? Шева не хотела его убивать. По крайней мере, до тех пор, пока не убедится лично в серьезности его намерений или пока Арктур не попытается убить ее первым. А сможет ли Арктур убить ее? На этот вопрос у Шевы не было ответа. Арктур, каким она знала его лет семь или восемь назад, не отважился бы даже ударить ее, но время меняет людей, и обычно не в лучшую сторону. Арктур научился убивать и, похоже, с недавнего времени делал это не без удовольствия. Он перестал воспринимать людей людьми. Вставший на его пути переставал быть человеком, превращаясь в препятствие. Арктур не задумываясь уберет препятствие.

На этой оптимистической мысли Шева забылась. Она спала крепко и сладко, и ей снились цветные сны. Рядом не было храпящего Броера. Лишь изредка глухо мычало оставленное за окном животное, но эти звуки не мешали Шеве. Она устала, и она была во власти сна. Ей нужно было выспаться, потому что утром Шеву ожидал разговор с полковником Шольцем…

В то раннее утро монастырь Чэньдо жил обыденной жизнью. Почтенные отцы предавались молитвам и самосовершенствованию. Новообращенные братья и пришлые служки занимались хозяйственными делами. Одни таскали воду, другие мололи ячмень, третьи сбивали масло. И так до бесконечности, ибо работы в монастыре было немало. Каждый знал свое место, и каждый исполнял свою работу. Обязанностью ламы Агван-лобсана было следить за их прилежанием и расторопностью. И не только это. Агван-лобсан входил в круг приближенных Далай-ламы Лозон-дантзен-джамцо-нгванга, четырнадцатого по счету воплощения Авалокитешвары[12]. Точнее, это был не сам Далай-лама, а его телесная копия, припасенная на тот случай, если настоящий Далай-лама, находящийся в изгнании, вдруг уйдет в нирвану. Вот тогда-то на сцене должен был появиться Лозон-дантзен-джамцо-нгванг номер два, ибо мир нуждался в гармонии.

Вместе с другими четырьмя наипочтеннейшими отцами Агван-лобсан направлял духовную жизнь миллионов приверженцев Учения, помогая мудрым советом и делом просветленному Лозон-дантзен-джамцо-нгвангу. Просветленный нуждался и в совете Агван-лобсана, и в его деле, так как от роду просветленному было всего лишь четыре года и, несмотря на непревзойденную мудрость, сокрытую в тайниках его души, к руководству приверженцами Учения Далай-лама не был готов. Вот здесь-то к нему на помощь и приходили Агван-лобсан и четыре других приближенных отца.

Проследив за работой ткачей и властным взглядом побудив их к большему усердию, Агван-лобсан отправился в покои Далай-ламы. Он шел, подсчитывая в уме, сколько шелковой материи соткут мастера за ближайшие дни. Выходило около двухсот кусков отменного шелка, подобного тому, из какого были скроены одежды Агван-лобсана и других почтенных отцов. Это было хорошо. Несмотря на неустроенность и хаос, все более поражающие мир, приверженцы Учения становились богаче и влиятельнее. Монах усмехнулся своей мысли, ибо никто из его собратьев не возражал ни против богатства, ни против власти, но заповеди, установленные Цзонкабой, запрещали даже думать о столь суетных вещах.

Агван-лобсан миновал небольшой дворик и, кивком отвечая на почтительные приветствия встречающихся на его пути братьев, вошел в коридор, ведший в покои Далай-ламы. Учитель был у себя и занимался обычным делом — совершенствовал созерцание, пятое из парамит[13]. Он сидел на ярко-желтом, украшенном кистями коврике, взгляд его был обращен в ничто, а сердце общалось с высшей мудростью. Агван-лобсан почтительно склонил голову, но мальчик не обратил на него никакого внимания. Несмотря на малый возраст, он уже был опытным лицемером. Родившийся в бедной семье и по прихоти Агван-лобсана провозглашенный наследником духа великого Учителя, мальчишка быстро вошел в роль, благо у него были опытные наставники, и частенько забывался, не оказывая должного почтения тем, кто столь счастливо изменили его судьбу. Было бы нелишне выпороть наглеца, но Агван-лобсан не мог этого сделать. Поступить так с великим Лозон-дантзен-джамцо-нгвангом было равносильно тому, чтобы высечь самого Цзонкабу. Но было бы, право, забавно и очень кстати!

Монах мысленно улыбнулся, сохранив невозмутимое лицо. Наконец мальчуган соизволил обратить внимание на гостя. Одарив Агван-лобсана долгим взглядом выразительных черных глаз, Далай-лама медленным кивком поздоровался со своим наставником. Тот ответил почтительным поклоном.

— Пора готовиться к беседе с пришедшими, мудрейший!

Лозон-дантзен-джамцо-нгванг вновь кивнул. При этом нижняя челюсть его дрогнула, подавляя рвущийся на свободу зевок. Оно и понятно, мальчугану более всего на свете хотелось порезвиться в саду, и ему было противно даже думать о том, что ему предстоит в течение долгих часов сидеть неподвижным истуканом перед вереницей верующих. Но, несмотря на малый возраст, он был обучен многому, в том числе и терпению. Поэтому он беспрекословно поднялся. Агван-лобсан извлек из большого, изукрашенного резьбой и позолотой ларя пышные парадные одежды Далай-ламы. Он уже шагнул вперед, чтобы помочь Учителю переоблачиться, как вдруг в покоях объявился гость, которого не ждали.

Он появился столь неожиданно, что юный Далай-лама вскрикнул и даже сам Агван-лобсан отшатнулся от неожиданности. Между тем гость не уделил монахам должного внимания. Вместо того чтобы почтительно поприветствовать Учителя, он вдруг предался занятию, самому непотребному из всех, что можно было вообразить в святом месте. Скорчившись в три погибели, незнакомец принялся извергать из себя полупереваренную пищу, обильно устлав омерзительно пахнущей массой мозаичный пол перед собою. Далай-лама и Агван-лобсан брезгливо поморщились, хотя подобное выражение своих чувств несвойственно исповедующим Учение.

Наконец гость очистил желудок и выпрямился. Теперь монахи могли как следует разглядеть его. Это был человек, пришедший с Запада, но вместе с тем облик незнакомца был необычен. Глаза его прятались за черными очками, на голове была странная шапочка — круглая, с небольшими, загнутыми вверх полями. Столь же странен был и костюм незнакомца, похожий на черную, плотно обтягивающую тело кожу. Сплюнув, гость вытер губы и осмотрелся. Как показалось Агван-лобсану, лицо его выражало презрение.

— Ты управитель этого селения? — спросил гость, обращаясь к Агван-лобсану. Голос его был глух, неестествен.

— Я слуга великого Далай-ламы Лозон-дантзен-джамцо-нгванга, — с достоинством ответил монах. — А кто ты и как ты посмел без дозволения явиться сюда и сделать все это?! — Агван-лобсан кивком указал на лужу нечистот.

Но незнакомец не удостоил его ответом и лишь пробормотал, уже не скрывая своего презрения:

— Как же все-таки чудовищно нелеп ваш мир! Почитать богом сопливого мальчишку! — Гость глухо рассмеялся, но тут же вернул на лицо серьезную маску. — Слушай меня внимательно, монах! Тебе не обязательно знать, кто я. Достаточно того, что я твой друг. Я пришел сообщить тебе важное известие. Спустя несколько дней сюда явятся люди. Семь белых людей. Они скажут, что хотят посмотреть рукописи, хранящиеся в вашем монастыре. На самом деле они придут за копьем. Если хочешь сохранить свое сокровище, убей их.

— Но мы не делаем зла гостям, — ответил Агван-лобсан, несколько обескураженный словами незнакомца. — Мы исповедуем добро.

— Это и будет добром. Иначе, получив копье, гости натворят немало бед. Они истребят всех обитателей монастыря, а потом огненным смерчем пройдут по миру, сметая все на своем пути. Убив их, ты не только сохранишь копье, но и спасешь мир. Это большая ответственность, монах.

Агван-лобсан задумался. Великий Далай-лама, чей нераскрывшийся еще разум не улавливал суть разговора, хлопал глазами. А монах размышлял. История монастыря уже знала случаи, когда злоумышленники пытались выкрасть чудесное копье, привезенное много лет назад по велению великого Цзонкабы. Следовало быть настороже. Монахи Чэньдо вовсе не желали расставаться с наиболее драгоценной из своих реликвий. Дабы сохранить ее, можно было поступиться и принципами. В самых крайних случаях, когда речь заходила о благоденствии монастыря, его обитатели готовы были постоять за свои жизни и имущество с оружием в руках. Недаром отец Цхолсу-лобсан, отвечавший за безопасность мудрейшего и богатств, присовокупил к имеющимся в монастырских арсеналах мечам и копьям прикупленные у заезжих торговцев пару ящиков с новейшими винтовками и даже устрашающего вида оружие, способное, по уверениям торговцев, выплевывать в единое мгновение десять смертоносных кусочков металла. Нет, братья монастыря Чэньдо не собирались безропотно расставаться со своим имуществом.

Агван-лобсан улыбнулся, сохраняя вместе с тем предписанное смирение на лице.

— Я готов внять твоему предостережению, незнакомец, хотя все это странно. Но как я узнаю гостей, о которых ты говоришь?

— Это нетрудно. Их будет семеро — шесть мужчин и одна женщина. Эта женщина опаснее всех остальных. Ее вы должны убить в первую очередь.

— Учение запрещает причинять вред человеку, особенно женщине.

Гость усмехнулся.

— Если хотите сохранить копье, придется на время забыть об учении.

Мысленно монах уже согласился с незнакомцем, но решил на всякий случай оставить себе путь к отступлению.

— Но вдруг ты обманываешь меня, и эти люди вовсе не желают причинять зло приверженцам Учения?

— Ты сам убедишься в их намерениях, когда они заведут разговор о копье. И тогда тебе останется лишь принять решение. А теперь прощай.

— Постой, я провожу тебя! — воскликнул Агван-лобсан, прикидывая в уме, как бы позвать братьев и скрутить незнакомца.

Но хитрый замысел монаха был тут же разрушен гостем.

— Я не нуждаюсь в провожатых.

— Но ты не знаешь дорогу!

— И не нужно.

— Но как же ты уйдешь?

— А вот так!

С этими словами гость шагнул вперед и растворился в огненном облаке, оставив после себя запах свежего неба и полупереваренной пищи. Юный Лозон-дантзен-джамцо-нгванг вскрикнул от ужаса, но Агван-лобсан отнесся к исчезновению гостя почти спокойно. Он был готов принять чудо, хотя прежде никогда не сталкивался с ним. Грозно цыкнув на плачущего мальчугана, монах облачил его в яркие, расшитые золотом и каменьями одежды. Затем он отправил мудрейшего Лозон-дантзен-джамцо-нгванга в парадную залу, где уже ждали приверженцы Учения. Сам же Агван-лобсан решил испросить совета у Учителя. Приняв позу покоя перед полусокрытой в нише статуей Авалокитешвары, брат устремил взор прямо в широко распахнутые глаза Учителя. Камень казался слепым, но это было лишь первое, обманчивое впечатление. Камень представлялся немым, но и это было не так. Нужно было лишь обладать умением, чтобы камень обрел зрение. Нужно было иметь силу воли, чтоб разомкнуть каменные уста живым словом. Агван-лобсан обладал и должным умением, и волей.

Собрав воедино разлитую в своем теле суть, монах осторожно переместил огненный ком в сердце, а затем резким ударом воли выплеснул его наружу. Он словно видел наяву оранжевый плод, повисший в пустоте бесконечности. Плод блестел, переливался, в нем вспыхивали и тут же гасли искры, их игра завораживала, а он вращался волчком, все быстрее, все стремительнее… И вдруг плод растаял. Он влился в необозримое великое, являющееся выражением воли мира, а точнее — миров, ибо брат Агван-лобсан знал, что их много. Единственное растворилось во всеобщем, обретя дар воплощения и безграничного познания. Агван-лобсан увидел мириады просветленных, излучающих тепло и высшую истину. И среди них ярче прочих пылал тот, к кому стремился он, монах из обители Чэньдо, тот, кто открыл путь к свету для тысяч и тысяч блуждающих во тьме.

Словно весенняя птица, Агван-лобсан бросился к ослепительному маяку, одиноко сияющему средь огненных звезд. Ликуя, он закричал:

— Учитель, я нашел тебя!

Учитель мягко улыбнулся в ответ. Он был прекрасен и совершенен, как может быть прекрасна и совершенна только цветущая звезда.

— Я ждал тебя.

— Правда? — задыхаясь от восторга, воскликнул брат Агван-лобсан.

— Да. Я всегда жду тебя, любимый из учеников.

Монах почувствовал, что вот-вот захлебнется от счастья. Учитель еще никогда не выделял его среди прочих и ничем не выказывал своего особенного расположения.

— О, как я люблю тебя! Как ты прекрасен!

Учитель улыбнулся оранжевыми лепестками губ.

— Я прекраснее, чем ты думаешь. Смотри!

Лицо его стало меняться, обретая человеческие черты. Очень скоро пред Агван-лобсаном предстал лик — холодный, сильный и равнодушный. Монах увидел лицо человека с презренного Запада!

— Но разве ты не похож на нас?!

— Похож, — успокоил Учитель. — У меня тысяча ликов. Ты видишь меня таким, каким хочешь видеть. Таков твой выбор. — Учитель, улыбнулся и погладил холеный, гладкий подбородок. Монах обратил внимание на пальцы Учителя — длинные, изящные, с ухоженными ногтями. — Как я понимаю, ты пришел сюда неспроста.

— Да, — подтвердил Агван-лобсан. — Сегодня меня посетил незнакомец. Я даже не уверен, что это был человек, ибо появление его было необъяснимым, а уход — чудесен. Я даже решил, что он — один из вас.

— Что он хотел?

— Он вел речь о копье.

В желтых глазах Учителя вспыхнула искорка.

— Расскажи мне о нем поподробней.

— Я ничего не знаю о нем — кто он и откуда. Но он предупредил, что в обитель идут люди, стремящиеся завладеть копьем. Учитель, неужели легенды не врут о его силе?

— Легенды преуменьшают силу копья, — подумав, ответил Учитель. — На деле она безгранична. Но нужно уметь пробудить ее. Что еще сказал тебе тот, кого ты принял за одного из нас?

— Он дал совет убить людей, которые придут за копьем. И прежде всего девушку, которая их приведет.

— Девушку? Кто она?

— Не знаю, — ответил Агван-лобсан, со смирением размышляя о том, чем вдруг неведомая девушка привлекла внимание Учителя. — Но незнакомец сказал, что она опаснее всех. Он посоветовал мне убить их, но я сомневаюсь, вправе ли я принять такое решение. И потому я хочу спросить у тебя, Учитель.

— Ты правильно делаешь. Убийство — великий грех, брат мой.

— Я знаю, Учитель. Но незнакомец сказал, что в противном случае смерть грозит не только этим людям, но целым народам.

Губы Учителя тронула легкая усмешка.

— Он Знает, что говорит. Он — не один из нас. Он пока не разорвал бренную оболочку, именуемую человеческим телом. Душа его не достигла еще вершины счастья и не слилась с единственным и высшим. Он пришел из веков, которым предстоит быть. И он не желает обители зла. Но не желает и добра. Он вообще несведущ в том, что есть добро и что есть зло. Он ищет собственную выгоду: получить копье, чтобы оно не досталось другому. А девушка… Девушку он хочет убить просто из прихоти. Ему доставляет удовольствие сама мысль, что, убив, он тем самым докажет свое превосходство над ней. Это слабость, недостойная приверженца истинного Учения. И потому ты не должен прислушиваться к словам незнакомца. Ты поступишь иначе. Ты убьешь всех, едва лишь они проявят намерение завладеть копьем, но сохранишь жизнь девушке.

— Но она…

Губы Учителя нервно дрогнули.

— Я же сказал тебе: всех, кроме нее! Таково мое слово!

Агван-лобсан низко склонил голову.

— Я повинуюсь, Учитель.

— А теперь ступай. И пусть сердце мое возрадует принесенное тобой известие о том, что девушка жива, а копье осталось в стенах обители!

Сказав это, Учитель стал растворяться в сверкающих брызгах. Лицо оплыло, прекрасное тело растеклось, обратившись в эфир. Вокруг сияли мириады звезд, звучала прекрасная музыка. Внимая ей и восторгаясь ею, Агван-лобсан прошил пустоту и вернулся обратно — в неподвижное тело, по членам которого уже растеклась боль от долгого оцепенения. Монах осторожно выдохнул застоявшийся в груди воздух и принялся растирать затекшие ноги. Как только колкие иголочки, щекотливо терзавшие икры, растворились в потоках крови, монах поднялся. Благодарно склонив голову перед окаменелым ликом Учителя, Агван-лобсан отправился к брату Цхолсу-лобсану, недавно приобретшему для нужд монастыря смертоносную машину, выплевывающую в мгновение десять смертоносных кусочков металла…

Брат Агван-лобсан не видел, да и не мог видеть того, что происходило там — в точке координат, не поддающейся определению пространством или временем. Где-то там был дом, возвышавшийся на скале над вечно бушующим морем. В одной из зал этого дома за столом причудливой формы неподвижно сидел человек. Голова и обнаженное до пояса тело его были опутаны сверкающей гирляндой проводов, тянувшейся к обычному на вид прибору, который был способен творить чудеса. Телепортатор, позволяющий перемещаться во временных Отражениях, уже давно вошел в обиход, но человеку, опутанному проводами, удалось создать нечто более совершенное. Он сконструировал устройство, способное вторгаться в поле, образованное тем, что люди слабые именуют душою, а сильные — волей. И теперь человек обладал мощью, о которой не мог мечтать ни один из ему подобных. Он уже подчинил своей воле прошлое, был близок к тому, чтобы покорить настоящее, и задумывался над тем, чтобы стать властелином будущего.

Человек резко распахнул веки. В желтых зрачках его еще играли Отражения мириад сверкающих звезд. Лицо человека — равнодушное, красивое и властное — озарила улыбка. Неторопливо отсоединив провода, человек выключил прибор и поднялся. Он связался с кибером-мажордомом, заказал плотный обед и с удовольствием съел его. Затем он вновь вызвал кибера и потребовал цветы. Вскоре те были доставлены: небольшой, со вкусом составленный букет из орхидей и рогладов — причудливых отпрысков шипастых роз и гладиолусов. Придирчиво осмотрев букет со всех сторон, человек остался доволен им. Он извлек из ящика стола старинное перо и плотный желтый лист бумаги и набросал две ровные, каллиграфически правильные строки, гласившие:

Немного подумав, человек вывел размашистую подпись: «Деструктор»…

Вечер застал их караван на самой вершине перевала Цулан. Прижавшись к теплому боку разлегшейся на снегу лошади, Шева, то бишь мисс Лурн, сквозь приопущенные веки наблюдала за тем, как Шольц и его люди готовятся к ночлегу. Надо отметить, все участники экспедиции были искушены в подобного рода занятиях. Любой из подчиненных полковника — а они были именно подчиненными — знал, как разжечь на пронизывающем ветру костер, как закрепить в скале колья и каким образом натянуть парусиновые полы палатки, чтобы их не сорвало налетевшим с вершины шквалом. Что уж говорить о шерпах, для которых горы были родным домом. В помощи хрупкой девушки-переводчицы мужчины не особенно нуждались, что как нельзя лучше устраивало Шеву. Ей не хотелось раскрывать перед спутниками все свои таланты, это могло вызвать подозрения у Арктура, если, конечно, он был среди путешественников, и потому разумнее было выставлять себя немного белоручкой. Кроме того, чего уж греха таить, прогулка по горам была не из легких, и Шеве приходилось напрягать все силы, чтобы оправдать авансы, щедро выданные полковнику Шольцу во время переговоров в гостинице «Золотой лев».

Ей пришлось тогда изрядно попотеть, прежде чем она уломала недоверчивого немца. А между тем путешествие оказалось вовсе не таким легким, как ей представлялось. Горы были суровы и негостеприимны, они подавляли величавостью, незыблемостью и неспешностью, невыносимыми для обитателя XXV века Эры, привыкшего к стремительным перемещениям, власти над пространством и прирученной природе. Горы опровергали устоявшиеся привычки, и с этим нелегко было смириться.

— Как вы, Айна?

Шева вздрогнула и открыла глаза. Над ней стоял Шольц. Все дни после того, как экспедиция покинула Лхасу, он вел себя по отношению к Шеве безукоризненно вежливо. Более того, у девушки даже сложилось впечатление, что полковник слегка неравнодушен к ней. Скорее всего, так оно и было.

— Все в порядке, господин Шольц. Немного устала.

Сухие губы полковника растянулись в вежливой улыбке.

— Это естественно. Вы подвергаете себя испытанию, которое по силам далеко не каждому тренированному мужчине. Но ничего, скоро мы будем на месте.

— Да. — Шева благодарно улыбнулась в ответ, теша себя надеждой, что улыбка не выглядит вымученной. — Завтра мы должны достичь стен монастыря.

— Это было бы очень неплохо. Люди утомлены. А вы, по-моему, больше всех. — Шева качнула головой, соглашаясь. — Держитесь. Сейчас будет чай, и вы сможете как следует подкрепиться.

Осторожно коснувшись ладонью плеча Шевы, полковник оставил ее. Через несколько мгновений слух девушки уловил его властный голос, отдающий распоряжения. Надо отдать ему должное — он был очень неплохим руководителем и умел организовать все таким образом, что ему не приходилось прилагать собственные руки. Шева была уверена, что без него их путешествие протекало бы не столь гладко.

Очень скоро в расселине была установлена палатка, а рядом заплясал огонек костерка. Аргала[14] было маловато, и потому следивший за пламенем шерп то и дело добавлял в него горючую жидкость, чье название — керосин — навевало Шеве воспоминания о лекциях по развитию технологий, прослушанных ею в годы безоблачной юности. Когда-то люди широко применяли этот продукт для добычи энергии. Примитивная и неразумная трата ценного органического сырья. Совершенно неразумная, особенно если учесть, что вокруг полно снега, одной пригоршни которого вполне достаточно, чтобы обеспечить энергией десяток таких экспедиций. Нет, все-таки абсолютное настоящее было по душе Шеве!

— Мисс Лурн, ужин готов.

— Иду, Пауль. — Шева улыбнулась и, неловко пошатнувшись, поднялась на ноги. В тяжелой и неудобной шубе девушка походила на неуклюжего медвежонка. Пауль протянул руку, и Шева оперлась на нее. Ей было приятно, Паулю, вне всяких сомнений, тоже.

Пауль… Впервые увидев его, Шева невольно вздрогнула. Пауль был невероятно похож на молодого Арктура, каким его Шева увидела впервые. Загорелый, красивый, улыбчивый, сильный. Только Арктур был куда более уверен в себе, Пауль еще помнил, что такое стеснительность. К Шеве он обращался с нерешительной улыбкой, которая говорила сама за себя. Если бы не эта улыбка, Шева наверняка приняла бы его за Арктура со всеми вытекающими последствиями. Но Арктур не мог так улыбаться. Он был великим актером, однако нерешительность не соответствовала ни одному из его амплуа. Во всех своих обличьях Арктур неизменно оставался победителем — в этом и заключался его просчет, который рано или поздно должен был сыграть на руку преследователям. Арктур не смог бы так долго сдерживать свое естество. Он был терпелив в чем угодно, но только не в этом.

Вцепившись в руку Пауля, Шева спустилась к костру и уселась на предусмотрительно расстеленную для нее шкуру. У костра уже сидели Шольц и двое его подчиненных — Раубен — заместитель полковника — и Ганс — молодой парень, бывший у прочих участников экспедиции на побегушках. Признаться честно, Шева приглядывала за Гансом. Арктур нередко рядился в шкуру подобных недотеп. Отличная маскировка! Такие если и вызывают опасение, то лишь по поводу своей неловкости. Очень удобно: сначала отвлечь внимание, а потом, сбросив маску, нанести неожиданный удар. Арктур был мастером на подобные трюки. Другой из немцев, Раубен, напротив, был у Охотницы вне подозрений. Он был злобен, отвратителен и жесток. Шева была свидетельницей того, как Раубен бил шерпа. Бил за мелкую провинность и с такой яростью, что, не вмешайся полковник, Раубен замордовал бы бедолагу до смерти. На Шеву Раубен смотрел косо, при каждом удобном случае выказывая ей свою неприязнь. Поначалу девушка не могла понять причину неприязни, и лишь спустя несколько дней Пауль шепнул ей, что Раубен ненавидит мисс Лурн за то, что ее мать была азиаткой.

— Но это же глупо! — отреагировала Шева.

— Конечно, — согласился Пауль. — Но для Раубена это естественно. Он помешан на расовой чистоте.

Шева лишь пожала плечами. Сказать ей было нечего. Одним словом, более неприятного человека, чем Раубен, Шева не встречала. Однако Раубен вызывал у Шевы отвращение, но никак не подозрение. Арктур любил очаровывать людей, он не избрал бы для маскировки подобный типаж.

Сверху донеслись голоса. Шева подняла голову. По тропинке, в сопровождении шерпов, груженных аргалом и хворостом, спускались еще два участника экспедиции — Нойберт и Прунц. Оба были вполне во вкусе Арктура. Неглупые, прыткие и очень много о себе мнящие. Шева не сомневалась: если бы не присутствие полковника, эта парочка не давала бы ей проходу.

— Как дела, крошка?

Приятели уселись по правую руку от девушки и незамедлительно завели совершенно ничего не значащий разговор. Похоже, они считали своим долгом развлекать очаровательную спутницу.

— Сегодня прохладно, не находите ли?

— Да. И особенно резкий ветер.

— Погода меняется к худшему.

— Знает ли мисс новую песню, чрезвычайно популярную сейчас в Европе?

Шева рассеянно кивала, порой снисходя до односложного ответа. Ей было не до пустой болтовни, хотя это и не означало, что Охотница не приглядывалась к ним. Любой из них мог оказаться Арктуром, как, впрочем, и любой из остальных. Даже сам Шольц. Теоретически это не было исключено. Арктур разрабатывал свои операции на высочайшем уровне, он мог просчитать комбинацию еще до своего ареста и соответственно подготовиться.

Помешав в последний раз булькающее варево, Ганс снял котелок с огня. С помощью Нойберта он разлил еду по мискам, первую из которых получила Шева.

— Приятного аппетита, мисс Лурн!

— Спасибо.

Старательно дуя на ложку, девушка принялась за еду, при этом не оставляя ни на мгновение вниманием своих спутников. Немцы ели очень по-разному. Прунц противно чавкал и, косясь на полковника, бормотал вполголоса приятелю насчет какой-то стопки. Шольц и Раубен жевали молча: первый с присущим ему аристократизмом, второй жадно и неопрятно. Пауль хлебал почти нехотя, время от времени исподлобья поглядывая на Шеву. Девушка никак не могла отвязаться от ощущения, будто Пауль изучает ее. С одной стороны, это было несколько подозрительно, с другой, если предположить, что юноша влюбился в нее, — естественно. Кроме того, Арктур ни за что не выдал бы себя назойливым любопытством.

Да, скорее всего, Пауль был неравнодушен к Шеве. Да и как в нее не влюбиться! Девушка улыбнулась польстившей ее самолюбию мысли и обожгла губу. Попеняв на себя за кокетство, Шева зачерпнула новую ложку похлебки и принялась старательно дуть на нее.

Варево было горячим и не слишком аппетитным. Задумывалось оно как луковый суп, но добавленные для калорийности мука и мясо породили вкусовую нелепицу. Шева была лакомкой, поэтому дурно приготовленная пища отравляла ей настроение. Но ничего, сейчас главным было сохранить силы. По возвращении в абсолютное настоящее она возьмет свое и отведет душу на всяких вкусностях. Кстати, от диеты, какую предлагало ей относительное настоящее, Шева должна похудеть, так что никто, даже ядовитый на язык Сурт, не сможет поставить ей в укор чревоугодие.

Шева так размечталась о предстоящем празднике желудка, что не заметила, как расправилась со своим супом.

Тем временем один из шерпов вычистил котел, набил его снегом и вновь водрузил на огонь. Шольц и его команда дружно отставили опустевшие миски и закурили. Приятно покурить и расслабиться в ожидании чая. Мужчины завели неторопливую беседу. Говорили они преимущественно по-английски, чтобы мисс Лурн понимала их, но порой позволяли себе перейти на родной язык. Это случалось, когда кто-нибудь или забывался, или желал сообщить нечто, не предназначавшееся для ушей переводчицы. В таких случаях Шева делала равнодушное лицо, а на деле чутко прислушивалась к обрывистым фразам, благо мнемотический переводчик позволял без проблем вникать в смысл незнакомых слов. Из этих разговоров Шева выяснила немало полезного как о предприятии, затеянном Шольцем, так и о людях, с которыми по воле судьбы и Управления ей приходилось путешествовать по горам. Немцы, сами того не подозревая, подтвердили, что охотятся за копьем. Шеве не до конца была ясна цель, для какой им требовалось копье, но то и дело произносимое слово Macht[15] говорило само за себя. Власть — слово краткое и жесткое во всех земных языках. Стремление древних людей к власти представлялось Шеве неестественным. Нездоровая психология, присущая больному дикостью обществу. Впрочем, здесь было над чем подумать. Шеву всегда интересовала психология древних. Одно время, подражая бросающемуся из одной крайности в другую Арктуру, она даже намеревалась всерьез заняться этой проблемой, но, к счастью, вовремя одумалась. Она — и вдруг специалист по древности! Шеве стало смешно, и она улыбнулась. Однако через мгновение ее лицо вновь посерьезнело. Абстрактные, пустые размышления лишь отвлекали ее внимание, никак не способствуя конечной цели — найти и обезвредить Арктура.

Но Macht, Macht и еще раз Macht! Вот и сейчас навязчивое Macht то и дело вплеталось в общий разговор, в сущности вполне безобидный.

Беседу завел весьма охочий поболтать Прунц.

— Скоро конец нашим мытарствам, — произнес он, зевнув, на что Нойберт не замедлил возразить:

— Ты забываешь, что нам еще предстоит обратный путь!

— Главное, чтобы мы раздобыли его. — Прунц улыбнулся и многозначительно посмотрел на Шеву. — Как полагаешь, нас наградят?

— Наверняка.

— А что скажет на это господин полковник?

Шольц холодно посмотрел на своего подчиненного.

— Служить родине — высшая награда для солдата! — отрезал он, нервным движением пальца стряхивая пепел со вставленной в мундштук сигареты. — Мы сделаем великой Германию, а Германия сделает великими нас!

— Конечно, господин полковник! — поспешно согласился Прунц, выразительно покосившись на своего приятеля. — Но хотелось бы, чтобы о нас не забыли.

— О нас не забудут. В случае успешного завершения миссии всех ждут повышения и награды. Вы получите чин лейтенанта, о котором мечтаете.

Прунц испустил вздох.

— Хотелось бы верить! Будет обидно, если после блужданий по горам мы останемся с носом.

— Мы дадим Германии силу! — вмешался Раубен, и в маленьких глазках его вспыхнул исступленный восторг. — И эта сила позволит нам, то есть Германии, властвовать над миром!

— Хайль Гитлер! Правильно, Раубен, — поддержал своего помощника Шольц. Слова полковника звучали вроде бы похвалой, однако взгляд, которым он одарил Раубена, нельзя было назвать дружелюбным. Аристократ Шольц явно презирал выскочку Раубена, но полковник Шольц никогда не выказывал своих чувств. Шева уже успела присмотреться к этим людям, и для нее не было секретом, что Раубен обладает тайной властью. Он никогда ни словом, ни жестом не намекал на это, но если ему приходило в голову дать совет, полковник, как правило, принимал его.

— Великая власть! Macht! — прошептал Раубен, по обыкновению переходя на родной язык. — Власть над соседями, власть над Европой, над всем миром! Мы получим ее, если только сумеем раздобыть…

Тут Раубен осекся и посмотрел на сидящую напротив Шеву. Взгляд его был тяжел. Потом на губах немца появилась усмешка, от которой Шеве захотелось вздрогнуть.

— Мы не надоели мисс нашими разговорами? — спросил Раубен, переходя на английский.

— Нет, что вы, господин Раубен!

— Странно… Мисс знает английский, французский, испанский, целую кучу обезьяньих языков, на которых лопочут эти узкоглазые дикари. Почему она не знает наш язык? Ведь это величайший из языков! А может быть, знает? — В голосе Раубена проскользнули шипящие змеиные нотки.

Шева заставила себя улыбнуться. Она читала мысли Раубена и могла оценить всю силу его ненависти к ней.

— Увы, нет. Отец научил меня только тем языкам, которые сам знал в совершенстве. А немецким он владел неважно.

— Жаль. Он поступил неразумно, научив вас ненужным языкам.

— Почему ненужным?

— А потому, что скоро их не будет. Останется лишь немецкий — один и для всех!

— Раубен, прекратите! — счел нужным вмешаться Шольц. — Вы забываете, что мисс Лурн — англичанка!

— Полукровка! — буркнул Раубен, вновь переходя на немецкий. — Мир будет принадлежать людям чистой крови — немецкой!

— Раубен! — прикрикнул полковник. — Немедленно прекратите! В противном случае я буду вынужден сообщить о вашем поведении… Сами знаете куда.

— Хорошо. — В глазах Раубена плескалась желтизна. — Все в порядке, мисс! Извините, если я немного погорячился. Все мы устали.

— Да, — согласилась Шева, которой было слегка не по себе.

Ганс, словно спеша сгладить эту неловкость, начал торопливо разливать по кружкам чай.

Как и суп, чай был горяч и невкусен. Шева пила его мелкими глоточками, не без труда сдерживая отвращение. Она размышляла над словами Раубена, пытаясь понять этого неприятного, странного, но безусловно сильного и потому любопытного человека. Благодаря мнемотическому переводчику Шева получила некоторое представление о взглядах людей, с которыми ей приходилось иметь дело. То была примитивная смесь самых убогих воззрений, замешанных на низменных инстинктах. Вождь, масса, сила, пушки, власть, масло — вот понятия, которыми оперировали эти люди. Почти все их ценности сводились к серебряным кружочкам, которыми полковник Шольц расплачивался с шерпами. Все остальное, лежащее вне этого, надлежало уничтожить. Это было дико, нелепо, страшно. Впрочем, Шева знала, чем закончится затеянная ими игра, и могла позволить себе относиться к таким, как Раубен, свысока. Куда большее значение имело то обстоятельство, что разговоры, затеваемые Прунцем или Раубеном, помогали ей лучше узнать своих спутников, понять их психологию, те инстинкты, что волей или неволей вырывались наружу.

Это было очень важно: понять, потому что, по всей вероятности, — Шева расценивала ее примерно как четыре против одного, — Арктур все же был среди этих шестерых и рано или поздно должен был выдать себя.

Однако был и другой путь — Шева могла действовать методом исключения. После сегодняшнего разговора она почти со стопроцентной уверенностью могла исключить из числа подозреваемых Раубена. Помощник Шольца, вне всяких сомнений, сильный и опасный человек, но он фанатик, а Арктур никогда не позволял заподозрить себя в склонности к фанатизму. Арктур был игроком, а азартные натуры отвергают любой фанатизм, напрямую не связанный с игрой. Для игрока все остальное теряет значение. К тому же Раубен был откровенно туп. Арктур не сумел бы так долго скрывать свой интеллект под маской кретина, он уже давно выдал бы себя. Из этого следовало, что Раубен — не Арктур. Одного из шести уже можно было вычеркнуть из списка. Всего одного, но и это было не так уж плохо.

Почин был сделан. До монастыря Чэньдо оставался всего день пути. Цель была близка, а это означало, что Арктур должен вот-вот занервничать. Чем ближе будет заветная цель, тем менее осторожен он станет. Шеве хотелось надеяться на это. Быть может, к следующему вечеру ей удастся исключить из числа подозреваемых еще одного или двух, и тогда Арктур непременно выдаст себя. Шева не сомневалась, что рано или поздно так оно и случится. День или два. Она готова была подождать. Главное — раскусить Арктура прежде, чем он сможет раскусить ее. Ну а пока… Пока следовало допить чай и отправляться спать. Похолодало, и Шева начала замерзать даже в своей пушистой шубе. Вопреки распространенному мнению, ночь вовсе не нежна. По крайней мере, в горах. Наступит утро, и холод уползет за острые гребни скал, а пока нужно как следует выспаться. И никто не помешает ей. Никто! Нойберт и Раубен храпели во сне, но ни один из них не мог тягаться с Броером. Броер… На душе у Шевы потеплело. Как он там? Скучает? Тупо смотрит в экран сферовизора и тянет противное виски? И наверняка по-прежнему сотрясает чудовищными звуками стены их уютного домика.

При мысли о доме желание спать стало нестерпимым. Поставив пустую кружку на снег, Шева встала.

— Пожалуй, я пойду.

Она двинулась было к палатке, и в этот миг ее остановил Шольц. Преградив Шеве путь, полковник сказал:

— Мисс Лурн, уделите мне несколько минут. Настало время серьезно поговорить…

Тусклый свет почти не пробивался сквозь плотную парусину, и потому в палатке царил мрак. Пока Шольц, тихонько чертыхаясь, искал свечу, Шева скинула насквозь промерзшие сапожки и залезла по пояс в подбитый мехом спальный мешок. Здесь было мягко, тепло и уютно. О таком уюте можно было только мечтать. От тепла Шеву охватило блаженство настолько сильное, что она невольно расслабилась, внимая поднимающейся от пальцев ног волне, ласково покалывающей тоненькими щекотливыми иголочками.

Вспыхнул робкий огонек. Шольц сел и поставил баночку со свечой между собой и Шевой. Какое-то мгновение он пристально всматривался в переливающееся бликами лицо девушки, а потом заметил:

— Странное ощущение, мисс Лурн. Сейчас мне кажется, что черты вашего лица стали чуть мягче. Словно исчезла та угловатость скул, которая совсем не портит вас, но придает лицу иные, если так можно выразиться, диковатые формы.

— Да? — Очнувшись от оцепенения, Шева закрыла лицо ладонями. Она позволила себе забыться и утратила контроль за трансформером, отчего маска начала расползаться и проступили настоящие черты. По-прежнему прячась от взгляда полковника, Шева произнесла как можно кокетливее:

— И что же?

— Ничего. Просто вы показались мне еще более привлекательной, чем обычно.

«Не Арктур!» — подумала Шева. Трансформер был восстановлен, и надобности скрываться от взора полковника больше не было.

— А теперь? — Шева отняла пальцы и улыбнулась.

Шольц озадаченно хмыкнул.

— А теперь вы обычная.

— Игра света, — нашла приемлемое объяснение Шева и, будто невзначай, спросила: — И какой я нравлюсь вам больше?

— Любой, — глухо ответил полковник. — Вы очаровательная девушка, Айна, но я хочу поговорить с вами совсем о другом.

— Я слушаю вас, господин Шольц.

Полковник чуть помедлил, поудобнее устраиваясь на сложенном в несколько слоев меховом мешке. Шева терпеливо ждала.

— Завтра мы будем на месте?

— Да, если будем двигаться достаточно быстро.

— Хорошо. — Шольц вновь замолчал и пристально посмотрел в глаза девушки, словно хотел найти в них ответ на мучивший его вопрос. Зрачки полковника хищно поблескивали в полутьме. — Вам известна цель нашей экспедиции?

— Я догадываюсь, — сказала Шева, потому что отпираться и строить из себя дурочку не имело смысла. Шольц был не настолько глуп, чтобы позволить так легко провести себя. — Вы хотите получить копье.

— Когда вы поняли это?

Шева вновь не стала лукавить.

— Сразу, как только узнала о вашем появлении в Лхасе. По преданию, копье дарует владеющему им победу. В мире слишком много людей, которым нужна победа.

Шольц сухо усмехнулся и зачем-то подул на пальцы.

— Вижу, от вас ничего не скроешь.

— Поверьте, в этом случае не требуется особой проницательности.

— Возможно, вы правы. Полагаю, я не первый в ряду охотников за копьем?

Шева подумала и решила, что не стоит перегибать палку, выказывая чрезмерную осведомленность.

— Не знаю. Может быть, и не первый. Но лично я сталкиваюсь с подобными людьми впервые.

— А ваш отец? Разве он сам не подбирался к копью?

Шева энергично мотнула головой.

— Нет, его интересовало другое.

— Что же?

— Он пытался понять, чем живут эти люди. Он был настоящим ученым.

Похоже, Шольц был готов обидеться.

— Я тоже настоящий ученый. К вашему сведению, я профессор Мюнхенского университета!

— А по совместительству?

Руководитель экспедиции помедлил с ответом, но все же признался:

— Полковник абвера. Я знаю, мое признание коробит вас, но такова жизнь. Время заставило меня пойти в разведку. Время и обстоятельства. Если бы не чертовы обстоятельства, я был бы ученым. Впрочем, я и сейчас остаюсь им. Я специалист по Востоку, один из немногих людей в Германии, кто действительно имеет представление об этой части света. Именно поэтому раздобыть копье поручили мне.

— Зачем оно вам?

— Вы же сами прекрасно понимаете, копье — это сила!

— А сила есть власть! Macht! — смачно выговорила Шева.

— Вы знаете наш язык! — с тайным удовлетворением, как почудилось Шеве, констатировал полковник.

— Не хуже, чем все остальные, — сказала девушка на родном языке Отто фон Шольца.

Тот засмеялся.

— Недаром Раубен подозревает вас. У Раубена особый нюх. Он работает в гестапо и за версту чует подвох. Вам приходилось слышать о гестапо?

— Нет, — сказала Шева, и это было правдой.

— Очень своеобразная организация. Некоторым она не нравится. Если я отдам вас в руки Раубену, знаете, что он с вами сделает?

Шева осталась невозмутимой.

— Вы не пойдете на это, господин Шольц!

— Почему, позвольте узнать? — слегка изумившись такому нахальству, поинтересовался полковник.

— Вам это невыгодно. Вы одним махом лишаетесь переводчика, проводника и просто очаровательной собеседницы.

— Первые два аргумента не слишком убедительны, но последний — неотразим! — Полковник Шольц явно желал выглядеть джентльменом. — Я не стану раскрывать вашу тайну Раубену, тем более что при желании я всегда успею это сделать. Скажем, по возвращении в Лхасу.

— Не думаю.

— Но почему? — Шольц изумился еще сильнее.

— Я скажу Раубену, что вы знали обо мне все с первого дня, но тем не менее взяли с собой, преследуя личные интересы. Тогда вам не поздоровится.

Полковник рассмеялся, как почудилось Шеве, через силу.

— Отличный ход! Вам палец в рот не клади! На кого вы работаете?

— В данный момент на вас! — невозмутимо глядя прямо в глаза полковнику, сообщила Шева.

Шольц нервно прикусил нижнюю губу.

— Не юлите, Айна! Чей вы агент? Intelligence Service?

Шева не располагала информацией о названной полковником организации, но на всякий случай решила отказаться. Это была не та ситуация, когда стоило приписывать себе чужую славу.

— Нет, я работаю на себя.

— Кто больше заплатит? Тогда ваше место определенно в Европе. В Швейцарии! С вашими талантами и красотой вы затмили бы саму Мата Хари!

— Я не ищу дешевой славы! — отрезала Шева, понятия не имевшая о том, кто такая Мата Хари.

— Правильно, — прошептал полковник. — Тем более, что слава порой оборачивается гильотиной. Что вы намерены предпринять сейчас?

— Ничего. Вы выполняете свои обязательства по отношению ко мне, я выполняю свои.

— Но ведь вам известно, что истинная ценность предмета, за которым я охочусь, колоссальна. Не боитесь продешевить?

— Ничуть. Еще никто не смог удостоверить реальность силы, о которой сообщает легенда. Возможно, копье окажется обычной палкой. А семьсот монет за деревяшку, согласитесь, неплохая цена!

— Да… — протянул Шольц. — Вы умны, обаятельны, практичны. Не слишком ли много для одной женщины?

— Для меня — нет.

— Ну что ж, прекрасно. В таком случае наша беседа упрощается, и я смогу обойтись без лишних слов.

Шева белозубо улыбнулась.

— Напротив, полковник. Я хочу выслушать все, что вы собирались сказать мне, когда шли в палатку. И от вашего красноречия будет зависеть, чем и как я вам помогу.

— Вы любопытны? — спросил Шольц.

— Не очень. Но я люблю факты и доводы.

Шольц хмыкнул.

— Извольте. — Достав сигарету, полковник прикурил ее и выпустил из тонких губ вонючую струйку дыма. Шева поморщилась, и Шольц поспешил извиниться: — Простите.

— Ничего. Рассказывайте, господин полковник! Рассказывайте!

— Хорошо, тогда начнем с самого начала. Мне нужно копье, то самое копье, каким римский центурион Гай Лонгин пронзил грудь висящего на кресте Господа нашего Иисуса Христа. Я имею приказ доставить это копье в Берлин.

— Чей это приказ?

— Очень высокопоставленных лиц. Самых высокопоставленных.

— Понятно. Они намереваются затеять войну и полагают, что чудодейственное оружие поможет выиграть ее. А вы, неглупый человек, даже ученый, помогаете им в грязной игре!

Лицо Шольца скривилось, будто его хлестнули по щеке.

— Вы правы, Айна! Я, потомственный аристократ Отто фон Шольц, помогаю лавочникам, неудавшимся художникам и прочему быдлу, вылезшему из крысиных нор! Я помогаю им в грязной, как вы изволили выразиться, игре!

Шольц был искренен. Шева почти физически ощущала волну гнева, исходившую от него.

— Но почему?

— Вам нравится копаться в чужих душах? — с кривой ухмылкой поинтересовался Шольц.

— Нет, просто я хочу разобраться.

Полковник вздохнул и аккуратно смял потухшую сигарету о стенку баночки, исполнявшей роль пепельницы.

— Вам не понять.

— Почему же? Я постараюсь.

— Для этого нужно быть немцем! Негодяи, имя которым весь мир, поставили на колени Германию, мою Германию! Национал-социалисты обещают поднять ее с колен и водрузить германского орла в Париже, Лондоне и Москве. Я ненавижу нацистов, всех этих раубенов, шагающую колоннами чернь, но хочу видеть торжество германского орла. И потому я рядом с ними.

— Но ведь вы должны понимать, к чему это приведет.

Полковник кивнул:

— Кровь. Реки крови.

— И вас это не пугает?

— Нет. Я солдат. Кровь лилась, льется и будет литься. Так устроен мир. Как только кровопускание прекратится, мир загниет и подохнет, задохнувшись в собственных миазмах. Нужно вечное обновление крови. Лишь оно спасет больного.

— Но ведь можно перестараться и выпустить так много крови, что больному уже не оправиться.

— Не страшно. Главное, чтобы это была не германская кровь.

— Она будет германской! — вдруг сказала Шева и испугалась собственных слов. Сама не желая того, она проговорилась. Однако полковник не обратил внимания на ее замешательство или истолковал его по-своему.

— Да, так и случится, если мы вступим в открытый бой. Враг слишком силен. Германии, несмотря на доблесть и мужество ее сынов, не совладать в одиночку со всеми противниками сразу. Извечная судьба исполина, окруженного сонмом ничтожеств! Но если я раздобуду копье…

— А если его сила не более чем выдумка? — высказала свое «если» и Шева.

Полковник Шольц энергично помотал головой.

— Нет, это правда. Я изучал документы. Много документов. Я провел сотни часов в архивах Мадрида, Парижа, Рима, Берлина и даже советского Самарканда. Копье есть, и оно не раз проявляло свою чудодейственную силу, поражая несчетные полчища врагов. Оно поможет Германии вырвать победу!

— Как вы себе это представляете?

— Это не мое дело, — уклонился от ответа Шольц. — В рейхе хватает специалистов по оккультным наукам. Они сумеют найти способ, как извлечь силу.

— А за силой придет власть.

— Конечно. И реванш. Великий реванш за унижение. А потом мы будем править миром. Править мудро и расчетливо, сочетая разум с железной волей.

— Железная воля — еще куда ни шло, но не разум.

— Нет, Айна, вы не правы! — Шольц разгорячился. Руки его нервно подергивались, глаза сверкали, слова вылетали изо рта сухо и отрывисто. — Власть должна принадлежать сильным. Сильным по духу. А есть ли народ более сильный духом, чем германский? Нет! Нам суждено править миром. Нам, и больше никому! Мы пройдем железной поступью от Атлантики до Урала и Индии и создадим империю, какой не знал мир! Империи Александра и Цезаря покажутся жалким удельным княжеством в сравнении с Третьим рейхом. Мы искореним варварство и гнилой либерализм. Настанет эпоха сверхчеловека. Каким представлял его великий Ницше. Вы читали Ницше?

— Не помню, — откликнулась Шева.

— Как можно не помнить Ницше! — возмутился полковник. — Как можно не помнить его слова! Сверхчеловек есть разум земли, он есть море, в нем должна погибнуть ваша великая грязь! Вот что сказал он о нас, людях будущего! И еще: я предвестник молнии, эта молния называется сверхчеловек. Мы покорим землю, океаны, поведем человечество к звездам. Мы создадим аппараты, способные проникать в чрево вулканов и преодолевать границы будущего. Вы хотели бы очутиться в будущем?!

— Сейчас — да, — честно призналась Шева, в который раз вспоминая о милом сердцу храпе Броера.

— Не смейтесь! — воскликнул полковник, решив, что мисс Лурн иронизирует. — Обладающий силой может все. А копье даст эту силу!

— Допустим, — не стала возражать Шева. — Положим, я сдержу свое обещание и проведу вас в монастырь. Как вы намереваетесь заполучить копье?

— Вы поговорите с монахами.

— Не думаю, что они согласятся расстаться с ценнейшим из своих сокровищ.

— Тогда вы предложите им деньги.

— А много?

— У меня при себе пять тысяч фунтов наличными и неограниченный кредит в Имперском банке.

— Хотите сказать, что не будете торговаться?

— Совершенно верно. Если они запросят миллион марок, они получат миллион. Десять? Я заплачу десять!

— А если сто, двести?

Шольц усмехнулся.

— Это несерьезно.

— А вдруг? А если они вообще откажутся вести разговор о продаже?

— В таком случае, как сами понимаете, у меня не останется выбора.

— Сила?

— Да, сила ради силы.

— Вы готовы пустить в ход оружие?

— Лишь в самом крайнем случае. Но если я возьмусь за него, меня не остановит уже ничто!

— И вы хорошо вооружены?

— Праздное любопытство? — поинтересовался Шольц, внимательно глядя на свернувшуюся калачиком Шеву.

— Считайте, да.

— Достаточно, чтобы разнести монастырь в клочья и не оставить даже камня на камне. И прошу учесть, мои люди, все, как один, отборные солдаты, каждый из них стоит в бою десятерых.

— Не сомневаюсь. Но надеюсь, обойдемся без крови. — Охотница зевнула. — А теперь давайте-ка спать.

Глаза полковника Шольца широко раскрылись от удивления.

— И после всего того, что я рассказал, вы будете помогать нам?!

— А почему бы и нет? Семьсот фунтов есть семьсот фунтов. И никто еще не доказал убедительно, что копье не простая палка с металлическим наконечником. Ведь так?

— Так, — ответил полковник, не до конца понимая, куда клонит Шева.

— В таком случае моя совесть перед человечеством чиста. — Шева соорудила самую очаровательную улыбку из своего арсенала. — А знаете, Шольц, что я подумала, когда вы захотели поговорить со мной?

— Что?

— Мне почему-то вдруг показалось, что вы объяснитесь мне в любви. Как жаль, что вы завели речь о своем дурацком копье!

Шева закрыла глаза и повернулась на бок. Полковник Шольц, совершенно ошеломленный, тупо взирал на девушку.

— Чудовище! — тихо прошептал немец. — Маленькое очаровательное чудовище! Господи, какое же ты чудовище!

Загасив свечу, полковник осторожно, стараясь не шуметь, вышел, оставив Шеву одну.

— Чудовище! — тихонько повторила девушка, и из глаза ее выкатилась одинокая слезинка. Шева не была чудовищем. Просто она ужасно устала за эти дни. Устала от одиночества, ей не хватало тепла, дома, храпа Броера. Она устала ждать любви. Она устала ждать объяснений в любви.

И напрасно, потому что объяснения ждали ее впереди. Ее ожидал разговор с Паулем…

Если в лощине, где остановился отряд полковника Шольца, было тихо, то на вершине над ней свирепствовал ветер. Он на невидимых крыльях слетал с ближайшего хребта и хлестал колким снегом укрывшихся за громадным валуном мужчин. Об их внешности нельзя было сказать ничего определенного. Мешковатые серые одежды, никогда не виданные в этих краях, скрывали фигуру, лицо каждого пряталось за серого же цвета маской.

Они не были местными жителями и не принадлежали к числу гостей из иных краев. Их дом отделяло от хладных гор Тибета не только расстояние, но и время, способное воздвигать преграду куда надежнее, чем расстояние. То были гости из далекого будущего, вернее, из того настоящего, которое люди, имеющие дело со временем, именовали Матрицей. Они работали на Управление Порядка того мира, который без ложной скромности называл себя Лучшим из миров или Пацифисом. Они были посланы сюда директором Управления Суртом, чтобы наблюдать за группой людей из Отражения, вот уже шестой день пробивавшихся из небольшого городка со странным названием Лхаса в еще меньшее селение с еще более странным названием — монастырь Чэньдо. Перед посланцами из будущего — их звали Кой и Буарт — была поставлена задача не спускать глаз с вышеупомянутой группы, следить за каждым их шагом и докладывать об увиденном в Управление.

Кой и Буарт добросовестно исполняли порученное им дело. Они были воспитаны Системой, ставившей во главу угла прежде всего добросовестность. Они работали на Систему и получали взамен все положенные их рангу блага: добротный дом, новенький энергомобиль, двадцать пять дней оплаченного отпуска. Каждый из них мог рассчитывать на защиту и заботу со стороны Системы. В обыденной жизни приятели как-то не задумывались над тем, насколько действенны эти защита и забота, представлявшиеся им чем-то вполне естественным, зато сейчас они воочию могли убедиться в неоспоримых преимуществах своего мира. Так как люди, за которыми агентам Управления было велено наблюдать, безмятежно спали, Кой и Буарт убивали медленно бегущее время болтовней.

— Паршиво здесь, — произнес Кой. — Дрянной мир.

То была вторая фраза, произнесенная Коем, и она в точности повторяла первую.

— Точно, — согласился Буарт. — Дикий и неотесанный.

Кой разорвал упаковку продуктового контейнера и извлек кулечек с финиками. Отправив один из них в рот, он пробормотал, с трудом проталкивая язык через сладкую вязкую массу:

— Ты только посмотри, в каких домах они живут!

— Вообще-то у них есть и получше! — возразил из чувства противоречия Буарт, в целом согласный с заявлением напарника.

— Знаю, но и те, которые получше, не вызывают у меня восторга. Подумать только, там нет ни сферовизоров, ни вакуумных панелей, ни раздвижных стен. Убожество!

— А их средства передвижения! — воскликнул Буарт.

— Подумать только, ради крупицы энергии они тратят уйму драгоценного органического сырья!

— Да уж. Не додумались даже до солнечных накопителей!

Кой смачно выплюнул косточку финика в снежную темень.

— Точно!

Он привстал и, перевернувшись на живот, припал к окуляру телеметрического прибора, мощность которого позволяла уменьшать расстояние в двести раз, не ограничивая панораму обзора.

— Ну что? — спросил Буарт, также решивший познакомиться поближе с содержимым своего продуктового пакета. — Спят?

— Да… Постой. Двое вышли к костру.

Буарт отложил в сторону пакет и привстал, обрадовавшись развлечению.

— И что они делают?

Снег, мелкий, но довольно густой, ухудшал видимость, и Кой нажал на кнопку оптимальной настройки.

— Мило беседуют, — пробормотал он, присмотревшись.

— А о чем?

— Сейчас узнаем.

Помимо изображения чудо-прибор передавал и звуки. Кой установил полную мощность, и вскоре сквозь шум пурги можно было различить слова Шевы и Пауля. Далеко не все они звучали отчетливо, но общий смысл вполне можно было понять. Кой нажал на кнопку записи — наблюдателям было велено фиксировать все, что касалось Шевы. Тем временем разговор достиг своего апогея, и приятели дружно захихикали. А когда Шева поцеловала Пауля, возбуждение наблюдателей перевалило за критическую отметку.

— Дай посмотреть! — Буарт с криком пытался добраться до окуляра, а Кой с не меньшим пылом препятствовал ему.

В конце концов каждый получил свою порцию зрелища. Потом Шева и Пауль скрылись в палатке, а приятели вернулись к своим припасам и прерванному разговору. Теперь у них появилась животрепещущая тема.

— Нет, ты видел! — не тая возбуждение, воскликнул Буарт, который уже давно украдкой заглядывался на Шеву. — Лихо она подцепила мальчишку. А инструкция такие фокусы запрещает.

— Да, за это по головке не погладят, — согласился Кой.

Но Буарту, оскорбленному в лучших своих чувствах, не хотелось ждать, когда Шеву накажут в будущем.

— Надо немедленно доложить! — потребовал он от Коя.

— Да брось ты, успеем!

— А я говорю, надо доложить. Чужая душа потемки, а душа Шевы — тем более. Вдруг она растает и проболтается обо всем третьему номеру?

— Да чепуха все это!

Но Буарт жаждал найти утешение в мести и не собирался сдаваться.

— Ты не можешь не считаться с моим мнением. Шева ставит под угрозу срыва всю операцию. Я требую доложить обо всем Сурту. Иначе… — Буарт помолчал и негромко прибавил: — Ты знаешь, что я сделаю.

Кой покосился на полуразмытого снежной пеленой приятеля. Он действительно прекрасно знал, что сделает Буарт. В Управлении поощрялись доносы сотрудников друг на друга. Считалось, что это сплачивает ряды и повышает исполнительность, а значит, служит делу. Кой не настолько хорошо относился к Шеве, чтоб наживать из-за нее неприятности. К тому же легкомысленное поведение Шевы задело и его.

— Хорошо, — решил Кой. — Свяжись с Суртом.

В отличие от Шевы наблюдатели имели в своем распоряжении хронопередатчик — довольно громоздкую штуковину, способную пронизать сигналом не только пространство, но и время. И не только хронопередатчик. Управление на совесть снабдило своих посланцев. Если Шева и люди Шольца отмеряли мили снежной пустыни собственными ногами, Кой и Буарт пользовались скиммером — недавно изобретенным и малодоступным пока приспособлением, позволяющим с легкостью перемещаться сразу в трех средах — по воздуху, по земле и по воде. У них был также стационарный излучатель — на тот случай, если придется применить силу, да еще роскошная, непроницаемая для холода палатка и куча прочих не столь значимых, но необходимых в быту вещиц. Управление позаботилось решительно обо всем, обеспечив наблюдателей калорийными пайками и навигационным оборудованием, мини-баром и даже пипифаксом. Судьба благоволила Кою и Буарту — они попали на работу в очень заботливое Управление.

Присев к скиммеру, в задней части которого был смонтирован хронопередатчик, Буарт установил связь с Управлением. Спустя несколько мгновений он, раздосадованный, вернулся к приятелю.

— Черт побери!

— Что такое? — поинтересовался Кой, не без злорадства заподозривший, что Сурт отругал не в меру ретивого наблюдателя.

— Директора нет на месте. Он в командировке.

— Значит, не судьба! — прокомментировал Кой неудачу приятеля. — Давай-ка лучше прикончим наши припасы.

С этими словами Кой потянулся к полузанесенному снегом пакету. Но исполнить свое намерение наблюдатель не успел. Едва его пальцы коснулись гладкой поверхности пластика, как из снежной завесы возник человек. Он появился внезапно и совершенно бесшумно, подкравшись, словно огромная ночная кошка. В руке незнакомца хищно блеснуло лезвие, спустя долю мгновения вонзившееся в глотку Коя. Вскрикнув, Кой рухнул навзничь, и снег под ним окрасился кровью. Рука Буарта метнулась к излучателю, но незнакомец оказался быстрее. Еще один удар — и Буарт корчился у ног нападавшего, тщетно хватая губами ускользающий воздух.

— Ослы! — пренебрежительно ругнул покойников незнакомец.

Брезгливо пихнув ногой все еще хрипящего наблюдателя, он припал к окуляру, направив прибор немного правее от лагеря. Вскоре он заметил вспышку, а некоторое время спустя обнаружил двух людей, укрывшихся под скалой. Подкорректировав звук, незнакомец внимательно вслушивался в их разговор. Губы его кривились в довольной ухмылке.

Когда же в ночной мгле опять на мгновение вспыхнуло золотистое свечение, возвестившее, что директор Управления Порядка Пацифиса отбыл в свое время, гость покинул свой наблюдательный пункт, прихватив с собой пакетик с финиками, так и не доеденный бедолагой Коем. Незнакомец любил финики — то была одна из его многочисленных слабостей. Еще он любил убивать…

Вернувшись в палатку после разговора с Паулем, Шева пребывала в полной уверенности, что ее наконец оставят в покое, что никому больше не придет в голову вытащить ее на мороз и что она сможет как следует выспаться. Но Охотница ошиблась и в первом, и во втором, и в третьем.

Едва она нырнула в спальный мешок, как нервно запульсировало запястье. Беззвучно выругавшись, девушка обулась и на ощупь отыскала полог палатки.

— Айна, куда ты?

Опять Пауль!

— Спи! — велела Шева. — Мне надо по своим делам.

Мороз встретил девушку с прежней неласковостью. Луна переместилась вправо и висела над изогнутой спиной горного кряжа, намереваясь нырнуть вниз и исчезнуть. Шева заторопилась. Ей вовсе не хотелось блуждать в кромешной темноте по камням, где можно было запросто свернуть шею. Нажатием кнопки Охотница привела в действие спрятанный в наручных часах маяк. На циферблате проступило несколько цифр — направление и расстояние. Хорошо, что связному хватило ума телепортироваться неподалеку от лагеря. Оглянувшись, дабы удостовериться, что за ней никто не следит, Шева быстро зашагала по курсу, намеченному маяком. Вскоре впереди смутно проявился серебристый силуэт. Очевидно различив Шеву, посланец двинулся навстречу.

— Привет, Шева.

— Какая честь! — шепотом воскликнула девушка, узнав по голосу Сурта. — Я польщена таким вниманием к моей скромной персоне…

Сурт негромко рассмеялся, обдав Шеву рвотным запахом.

— Ты неисправима. Все паясничаешь!

— А что со мной станется?

— Что ты узнала? — Сурт быстро положил конец словесной перепалке и перешел к делу.

— Пока ничего определенного.

— Арктур никак не давал о себе знать?

Охотница покачала головой.

— Нет. Он затаился.

— Но ты считаешь, он среди этих людей?

— Думаю, да.

— Что ж, так даже проще. Держи. — Рука Шевы ощутила прикосновение чего-то твердого.

— Что это? — спросила Шева, прекрасно зная ответ.

— Излучатель.

— Зачем? У меня уже есть один.

— Не стоит рисковать. Сейчас мы спустимся в лагерь и уничтожим Арктура.

— Но как ты узнаешь, кто из них Арктур?

Шева почувствовала, что Сурт ухмыляется. Таким она его ненавидела.

— Какая разница? Жизнь десятка людей, тем более из прошлого, не стоит ровным счетом ничего в сравнении с судьбою мира.

— Но эти люди ни в чем не повинны! — напомнила Шева.

— Какая разница? — повторил Сурт.

Прекрасно зная, что взывать к совести директора Управления бесполезно, Шева решила воззвать к его здравому смыслу — прием, не однажды оправдавший себя.

— А возможные изменения на Отражениях? Ты забыл про них?!

— Их почти не будет. У этих людей нет судьбы. Всем им предстоит умереть через день. Так что, как видишь сама, ничто не меняется.

— Мне не нравится твое решение! — твердо сказала Шева.

Она знала, что Сурту наплевать на ее мнение, но ей было известно и то, что директор Управления имеет привычку переубеждать несогласного с ним. Такова была одна из слабостей Сурта, и Шева нередко пользовалась ею. Так и вышло. Придав голосу доверительные нотки, Сурт спросил:

— Почему? Ты стала сентиментальной? Или, быть может, ты не отдаешь себя отчета, сколь высока ставка в этой игре?

— Я все прекрасно понимаю, но то, что ты задумал, мне не по душе, — упрямо повторила Охотница. — Мы не вправе распоряжаться по собственному усмотрению судьбой людей из Отражения!

— Им все равно предстоит умереть!

— Пусть даже так. Всем нам предстоит умереть. Это не довод.

— Дура, они умрут через день! — со злобой процедил Сурт.

Шева давно не видела директора Управления таким разъяренным. Но и она могла показать коготки.

— Но этот день они вправе прожить! Не думаю, что Конгресс одобрит твои действия!

— Ты хочешь сказать, что доложишь обо всем Конгрессу?!

— Именно. И ты знаешь, что я сделаю это!

Сурт ответил не сразу. Какое-то время он нерешительно топтался на скрипящем снегу, искоса поглядывая на Шеву. Но та была настроена решительно, а Сурту было известно, как опасно дразнить Шеву, когда она закусила удила.

— Ладно, будь по-твоему. — Забрав протянутый Шевой излучатель, Сурт сунул его в карман комбинезона. — Сдается, кто-то из этих парней тебе небезразличен. Я ошибаюсь?

Шева пожала плечами.

— Какая разница! — ответила она словами Сурта.

— Никакой, если не считать, что своим упрямством ты даешь Арктуру шанс.

— Если бы я была уверена, что он действительно среди этих людей, я не задумываясь согласилась бы с твоим планом. Но у меня нет абсолютной уверенности.

— Где же в таком случае он? — спросил Сурт, обращаясь скорее к себе самому, чем к Шеве. — Мы следим за этим районом день и ночь и не зафиксировали перемещений ни во времени, ни в пространстве.

— Можно допустить, что он следует за нами.

— Исключено. Наши люди контролируют ситуацию. Кроме вас здесь никого нет.

— Ты хорошо знаешь Арктура? — Шева с усмешкой посмотрела на Сурта.

— К чему подобный вопрос?

— А к тому, что человеку, сумевшему сбежать из самой охраняемой в мире тюрьмы, не составит особого труда провести ваших ослов из наружного наблюдения.

Сурт не обиделся. Он знал цену каждому из своих сотрудников, и цена эта была разной.

— Что ж, здесь есть резон. Считай, что ты убедила меня ступить на стезю гуманизма.

— Я счастлива.

Судя по всему, Сурт не разделял ее чувств, но связываться с Шевой не желал.

— В таком случае возвращаемся к первоначальному плану. У меня есть дополнительная информация, но она, к сожалению, касается лишь полковника и его людей. На шерпов у нас ничего нет, но, возможно, завтра кое-что появится.

— Завтра мы будем в монастыре.

— Придется повременить. Мы подготовили новый маршрут, который займет лишний день. Ты сильно устала?

— Выдержу.

— В таком случае будем надеяться, что к завтрашнему вечеру мы сможем сообщить тебе кое-что новенькое. А пока попытайся вычислить Арктура с помощью тех сведений, какими располагаешь.

— Только этим и занимаюсь. Но Арктур просто так себя не выдаст.

— Знаю. Вот, держи. — Сурт передал Шеве металлическую горошину, которую надлежало вставить в ухо. — Если появится что-нибудь новое, я немедленно свяжусь с тобой. А теперь мне пора. Прощай. — Сурт легонько хлопнул Шеву по плечу.

— Прощай, — ответила она.

Директор Управления сделал шаг назад. Сверкнула вспышка, и фигура Сурта растаяла в золотистом столбе, оставив после себя лишь два отпечатка ног на снегу да запах озона. Какое-то время Шева глядела на его следы, потом повернулась и побрела к палатке, катая между пальцами металлическую горошину.

У остывшего костра сидел Пауль…

Как и требовал Сурт, Шева устроила так, что до монастыря Чэньдо путешественники добрались лишь на второй день после памятной ночи, полной разговоров, признаний, тайных встреч и невидимой смерти. Новое утро приветствовало путешественников ярким солнцем, а к полудню они, наконец, достигли желанной цели. Шева с облегчением вздохнула, когда за очередным перевалом появился сверкающий под солнечными лучами золоченый лепесток храма, а ее спутники разом повеселели. Прунц и его приятель, начисто позабыв о ругательствах, какими награждали Шеву накануне, принялись осыпать ее комплиментами, на лице полковника появилась улыбка, даже Раубен выглядел слегка смущенным, словно хотел попросить прощения у хрупкой проводницы, но до извинений так и не снизошел.

Караван спустился по тропе в ущелье. Здесь полковник велел сделать привал, дабы передохнуть перед последним подъемом. Запылал костерок, освобожденные от поклажи яки принялись разрывать копытами неглубокий снег в поисках чего-нибудь удобоваримого. Люди расселись на тюках, давая отдых утомленным ногам. Так уж вышло, что рядом с Шевой оказались полковник Шольц и Пауль. Какое-то время мужчины искоса поглядывали друг на друга, потом Шольц не выдержал.

— Пауль, мне кажется, тебе следует сходить за хворостом для костра. — Юноша открыл было рот, но полковник не позволил ему вымолвить и слова. — А я пока, с твоего позволения, переговорю с мисс Лурн. Нам надо кое-что решить.

Пауль насупился и вопросительно посмотрел на Шеву. Та лишь пожала плечами — что поделаешь. Помрачнев лицом, Пауль поднялся и направился к ближайшему склону.

Теперь Шева и полковник остались наедине. Все прочие участники экспедиции расположились чуть поодаль и не могли помешать разговору.

— Должен извиниться перед вами, Айна, — вполголоса произнес Шольц, пододвигаясь поближе к Шеве.

— За что?

— Вчера мне вдруг показалось, что вы обманули меня и не знаете дороги.

— Просто я неверно рассчитала расстояние.

— Теперь я вижу это. И потому приношу официальные извинения за себя и своих людей. Они вели себя непозволительно.

— Право, они не виноваты. Откуда им знать, что я понимаю все, о чем они говорят между собой.

Полковник усмехнулся.

— Это так, но тем не менее…

— Я принимаю ваши извинения, господин Шольц, — подвела итог Шева.

— Вот и хорошо. Дабы загладить свою вину, я сделаю вам небольшой… Geschenk[16].

— Подарок? — переспросила Шева, не до конца уяснившая смысл произнесенного Шольцем слова.

— Вот-вот, подарок. Это не кольцо с бриллиантом и не колье, которых вы, безусловно, заслуживаете. Это всего лишь…

Полковник извлек из кармана и протянул сверток, развернув который Шева обнаружила финики.

— Спасибо! — протянула она почти растроганно.

Она обожала финики. Но как об этом догадался полковник? Привычки и маленькие слабости Шевы хорошо знал Арктур. Здесь было над чем подумать. Шева с удовольствием надкусила финик и выплюнула на снег небольшую продолговатую косточку. Полковник вежливо улыбнулся и решил, что на этом с извинениями можно покончить.

— А теперь нам надо обсудить, как следует вести себя в монастыре. Вы еще не передумали помогать мне?

— Нет.

— Отлично! В таком случае я прошу вас высказать свои соображения.

Шева ожидала, что у нее спросят совета, и была готова дать его. Давать советы — занятие удобное в том отношении, что можно попытаться навязать свой план действий и подтолкнуть Арктура на роковой шаг. Именно так Шеве удалось поймать его, устроив все таким образом, что Арктур играл в ее игру, думая, что играет свою.

Охотница принялась поучать полковника не без апломба, на который она, по собственному мнению, имела право.

— Для начала не следует торопить события. Восток не терпит спешки. Я представлю вас как ученого, интересующегося историей Гэлугба. Думаю, это расположит монахов к гостям, и они позволят ознакомиться с сокровищами монастыря, как некогда позволили это моему отцу.

— Сколько это займет времени?

— Трудно сказать определенно, но уж точно не один день.

— Хорошо бы управиться поскорее. Меня ждут в Берлине.

— Куда торопиться, полковник? — фамильярно протянула Шева. Она знала причину спешки. Гостье из будущего было известно, что через месяц-другой должна была начаться самая кровопролитная война, какую только знала эпоха дикости. Шольц наверняка был посвящен в замыслы своих вождей и уж тем более наверняка знал сроки, но раскрывать тайну девчонке-переводчице, к тому же не вызывающей особого доверия, не собирался.

— Начальство всегда торопит, — уклончиво сказал полковник.

— Прекрасно понимаю вас, но спешка только повредит делу. Пройдет какое-то время, думаю недолгое, и монахи допустят вас сначала в книгохранилище, а потом и в тайные кладовые. Они очень честолюбивы, и на их честолюбии нетрудно сыграть. Только надо быть осторожным и не форсировать понапрасну события.

— Согласен, не будем спешить. По крайней мере, насколько это возможно. Итак, вы представите меня Далай-ламе, и нам позволят остановиться в монастыре. Я правильно понял?

— Не Далай-ламе, — поправила Шева. — Он слишком мал. Все вопросы решают лица из его окружения. А в остальном все правильно. Монахи нас примут, даже если мы придемся им не по душе. Они никогда не откажут в приюте страннику.

— Мы должны как-то расплатиться за гостеприимство?

— Вообще-то это не принято, но если вы пожертвуете что-то на нужды монастыря, полагаю, вашу щедрость оценят, что облегчит взаимопонимание. Но сумма не должна быть чрезмерной, иначе, может статься, эффект будет обратным.

— Сколько?

— В пределах сотни-другой фунтов. Этого будет вполне достаточно и не вызовет кривотолков.

— Хорошо, остановимся на двух сотнях. Будем надеяться, они помогут подружиться с настоятелем, и тот позволит осмотреть сокровища монастыря. А если он не покажет копье? Может такое случиться?

— Да, — подтвердила Шева. — Мой отец, например, так и не увидел копья, хотя Далай-лама Агван-лобсан-тубдэн-джамцо и сказал ему, что оно существует и находится в одном из тайников.

Пальцы полковника нервно затеребили опушку рукава.

— Как быть в таком случае?

— Полагаю, здесь есть резон сыграть в открытую, испросить для начала разрешение посмотреть на копье, а уж потом попытаться приобрести его. Но не предлагайте сразу крупных сумм. Монахи плохо представляют себе истинную ценность денег. Попробуйте для начала убедить монахов, что вами движут самые благие намерения.

— И они поверят мне?

Охотница засмеялась, продемонстрировав острые зубки.

— Найдите веские доводы. Но я бы не поверила.

— Ладно, — протянул Шольц, — попробую их убедить. А если это не удастся, что тогда?

— Тогда вам следует позабыть, что вы ученый, и действовать, как подобает солдату. И если повезет, вы получите копье. Ну а если нет, навечно останетесь в этих горах.

Шольц попытался принять слова Шевы бесстрастно, но узкие губы его все же дрогнули, выдав волнение.

— Вы говорите об этом так спокойно, словно вас ожидает иная судьба.

Шева кокетливым движением поправила съехавшую набок меховую шапочку.

— А мне нечего бояться. Монахи могут обвинить меня лишь в том, что я привела вас. Но ведь я не знала, с какими целями вы, господин Шольц, шли в монастырь Чэньдо! Потом, не в их правилах причинять вред женщине.

— Вижу, Айна, вы все здорово продумали! — процедил полковник.

— Иначе и быть не может, дорогой Отто фон Шольц! — не стала отрицать Шева. — В противном случае я была бы давно мертва. Горы не любят тех, кто действует наудачу. К таким горы жестоки. Здесь, чтобы выжить, нужно вымерять каждый шаг.

Шольц кивнул, признавая правоту слов Шевы, и скосил глаза на приближающегося Раубена. Понизив голос, он шепнул:

— Ни слова при нем!

Шева и не собиралась откровенничать с Раубеном, который вызывал у нее не только антипатию, но и определенные опасения. Раубену, напротив, хотелось узнать, о чем беседуют аристократ Шольц и азиатка. Ради этого он даже готов был пойти на кое-какие жертвы, а именно извиниться перед Шевой за свое непочтительное поведение.

— Не возражаете, господин полковник?

Раубен вопросительно посмотрел на Шольца. Тот махнул рукой — садитесь. Не спуская настороженных колючих глаз с Шевы, Раубен устроился на одном из тюков и закурил.

— Вынужден признать, дорогая фрейлейн, вы оказались куда лучше, чем я думал.

— Это свойство многих мужчин — недооценивать, — быстро откликнулась Шева. — Сильных мужчин! — сама не зная зачем, прибавила она.

Раубен ощерился в довольной ухмылке. У него были прокуренные зубы, большие и крепкие, словно у жеребца. Такими зубами можно перегрызть не только кость, но и металлический прут.

— Вы правы. Вы хорошо знаете людей. Я бы хотел извиниться за невольную грубость.

— Пустяки, — с необъяснимой для самой себя легкостью простила его Охотница.

Заместитель Шольца кивнул, словно бы подтверждая, что и не ждал другого ответа. Затем он кашлянул и покосился на своего командира. Но полковник молчал, а непроницаемое холеное лицо ровным счетом ничего не выражало. Раубен был далеко не глуп, он понял, что ему здесь не очень-то рады.

— Надеюсь, я не помешал вашей беседе?

— Нет, — сухо ответил Шольц. — Мы обсуждали план действий в монастыре.

— И что же?

— Попытаемся уладить дело миром.

— Это неразумно, господин полковник… — осуждающе протянул Раубен.

Шольц наконец не сдержал себя и довольно резко оборвал подчиненного:

— Позвольте мне самому решать, что разумно, а что — нет. Мне известна ваша любовь к громким эффектам, но поверьте, дорогой друг, будет лучше, если мы овладеем копьем без лишнего шума. Не забывайте, что нам еще предстоит обратный путь, и далеко не все страны будут смотреть сквозь пальцы, как мы возвращаемся с копьем Лонгина!

Раубен со снисходительной дерзостью похлопал полковника по колену.

— Вы правы, командир. Мы уладим все миром. Не буду мешать вам.

С этими словами Раубен поднялся и пошел прочь. Полковник резким движением отряхнул колено, к которому прикоснулся Раубен. На лице его проступила брезгливость, можно было подумать, что Отто фон Шольц стряхивает с себя омерзительное насекомое — паука или таракана.

— Скотина! — пробормотал он, покосившись на Шеву.

Охотница сделала вид, что не расслышала. Полковник улыбнулся, но улыбка вышла натянутой.

— Как я понимаю, мы все решили.

— Да, — подтвердила Шева.

— Сначала переговоры, потом — война!

— Совершенно верно.

— Пусть будет так! — подвел черту полковник. Он поднялся. — Собирайтесь, мисс Лурн. Еще один бросок — и мы достигнем цели.

Еще раз улыбнувшись, полковник отправился проследить за сборами. Едва Шольц оставил Шеву, как к ней подсел Пауль. Девушка улыбнулась.

— Ну как, ты нашел дрова?

— Откуда им здесь взяться? Мы пользуемся аргалом.

— Так стоило ли с таким упорством лазить по камням?

Пауль криво усмехнулся.

— Но ты ведь слышала приказ полковника!

— Ему надо было остаться наедине со мной, а ты никак не хотел понять этого.

Юноша засопел. Шева скосила глаза и увидела, что он играет желваками.

— Между тобой и Шольцем что-то есть?

— О чем ты? — Шева прекрасно знала, о чем идет речь, но она была женщиной, а в таких случаях женщина просто обязана играть роль наивной простушки. Таковы неписаные правила женского кокетства.

— Ты любишь полковника?

Подобное предположение вызвало у Шевы искреннее негодование.

— Вот еще!

— А он тебя?

— Может быть. Но какое это имеет значение?

— Я убью его, если он полезет к тебе!

Ого! Широко распахнув глаза, Шева одарила Пауля внимательным взглядом. Так бы повел себя Арктур. Он ни за что не согласился бы уступить. Арктур всегда был только первым.

— Он не полезет, успокойся.

Но Пауль не собирался успокаиваться.

— Думаешь, я не вижу, как он смотрит на тебя?

— Да? — заинтересовалась Шева. По правде говоря, она ничего подобного в поведении полковника не замечала.

— Он женат. Он поиграет с тобой, а потом бросит.

Что ни говори, а мужская ревность приятна сердцу женщины не менее, чем женская мужскому. Шева внезапно ощутила прилив бодрости. Усталость испарилась, будто ее и не было. И она была благодарна Паулю за маленькое чудо.

— Не волнуйся, малыш, — шепнула она, многозначительно подмигнув юноше, — мне плевать на полковника, я люблю только тебя.

— Правда? — по-мальчишески обрадовался Пауль.

Шева кивнула и прибавила:

— Но об этом мы поговорим с тобой завтра.

Завтра, по уверению Сурта, все будет кончено…

Гости — не редкость в монастыре Чэньдо. Каждый год тысячи и тысячи паломников приходят сюда, чтоб лицезреть великого Далай-ламу, живое олицетворение истины, открываемой Учением. Однако в большинстве своем они являются жителями Вершины мира[17]. Гости из далекой Европы редки, они привлекают особое внимание. Тем более если пришельцев семеро и среди них есть женщина…

Настоятель Агван-лобсан был извещен о появлении семи белых людей, едва экспедиция Шольца вошла в ворота монастыря. Новость принес лично брат Цхолсу-лобсан, которого известили младшие братья. Все было именно так, как предупреждал незнакомец, растворившийся в пламени. Агван-лобсан задумался, чувствуя на себе вопрошающий взгляд брата, после чего решил:

— Размести их покуда в гостевых покоях, но по одному. Возможно, у них нет дурных намерений. А если и есть, то лучше выждать, пока они сами не проявят враждебность к Мудрейшему.

— Ты прав, брат, — согласился Цхолсу-лобсан.

Прибывших поселили в тесных мрачных кельях, более похожих на тюремные камеры. Двери покоев выходили в единый коридор, в конце которого заняли пост два брата не самого тщедушного вида. Один из них не расставался с копьем, похожим на ритуальную игрушку, но достаточно острым, чтобы пропороть брюхо, второму доверили смертоносное оружие, извергающее металлические комочки. Оно было столь мало, что брат сумел без труда спрятать его в складках своего одеяния. Вскоре один из стражей донес Агван-лобсану, что гости просят о встрече с одним из отцов. Настоятель кивнул в знак согласия, он ожидал подобной просьбы.

— Передай им, что я приму их. Приведи их в малую залу.

Младший брат многозначительно улыбнулся. Он был посвящен во многие тайны и знал, что малая зала очень удобна для приема нежеланных гостей — в нишах вдоль ее стен могли укрыться воины.

Цхолсу-лобсан выделил для этой цели десять своих самых надежных людей, одинаково хорошо владевших как копьем, так и пистолетом или винтовкой. Они заняли места в потайных нишах прежде, чем появился брат, приведший с собой троих чужаков — двух мужчин и женщину, о которой предупреждал таинственный незнакомец, исчезнувший в пламени. После обмена приветствиями и взаимного представления Агван-лобсан поинтересовался:

— Что привело вас в нашу скромную обитель?

Ответила Шева. Хоть полковник Шольц и владел языком цзанба, но познания его оставляли желать лучшего. Потому было решено, что вести переговоры будет Шева.

— Мы пришли увидеть великого и мудрого Лoзон-дантзен-джамцо-нгванга.

— Откуда иноземцам известно о мудрости Учителя?

— Земля полнится слухами, — туманно ответила Шева.

Монах изобразил подобие улыбки. Серьга с бирюзой в правом ухе его дрогнула в такт улыбке.

— Мне приятно слышать это. Позвольте узнать, из каких краев вы держите путь.

— Эти люди пришли из далекой страны, именуемой Германия. Моих спутников зовут Шольц и Раубен. — Шева поочередно указала на полковника и его помощника. — Мое имя — Айна Лурн. Я живу здесь, неподалеку, в славном городе Лхаса.

— Я слышал об этой стране, — кивнул монах. — Но что делает среди народа пеба белая женщина?

— Я дочь мудрого Лурна, не раз бывавшего в вашей обители.

Отец Агван-лобсан задумчиво посмотрел на Охотницу.

— Я помню достойного Лурна. Но ведь он умер?

— Да, отец погиб в лавине, — кивнула Шева.

— Я помню и тебя, — так же задумчиво прибавил монах. — Ты была здесь.

Шева улыбнулась. Ее «узнали» в монастыре — о лучшей удаче нельзя было и мечтать. Теперь полковник и его люди удостоверятся, что Шева — действительно та, за кого себя выдает. А значит, в этом убедится и Арктур, кем бы он ни был.

— Да, я бывала здесь, достойный отец, — подтвердила Шева. — И мне кажется, я помню вас.

— Очень может быть, — вежливо улыбнулся монах, хотя впервые видел девушку, стоявшую перед ним. — Так говорите, вы желаете видеть Мудрейшего?

— Да. И еще господин Шольц хотел бы, если это возможно, передать дар вашей обители.

— Похвальное желание, — откликнулся монах. — Какой дар?

— Немного денег, на них вы сможете приобрести необходимые вещи у белых людей.

— Они нам не нужны! — Голос монаха обрел резкие нотки.

— Вы можете купить одежду и угощение для гостей монастыря, — ответила Шева, заранее проинструктированная на случай возможного отказа. — Полагаю, это не противоречит Учению.

— Нет, — согласился Агван-лобсан. — Хорошо, мы примем дар.

Шева перевела взор на полковника, тот с готовностью шагнул к монаху, но Агван-лобсан остановил его, протестующе выставив перед собой руки.

— Не мне. Я не прикасаюсь к презренным кружочкам, дарующим власть и силу. Этим займется брат-казначей.

Шольц, уловивший смысл его слов, отступил.

— Еще я хотела бы попросить вас, отец, об одной услуге.

— Я весь внимание, — ответил монах, пряча за улыбкой настороженность.

— Господин Шольц — ученый. Как и мой отец, он хочет понять Учение. И он покорнейше просит вас предоставить ему возможность ознакомиться с книгами, хранящимися в монастыре.

— С книгами? И все?

— Да, — подтвердила Шева. Она хотела было добавить, что полковник желает увидеть сокровища монастыря, но в последний миг передумала. Подозрительные нотки, скользнувшие в голосе отца Агван-лобсана, смутили девушку.

— Хорошо, я думаю, Мудрейший допустит вас к нашему хранилищу мудрости. Вы увидите «Маника-бум» и «Катандэнга», «Вайдупья Карпа» и «Пабо Цунлаг-пхрэнгба»[18]. — Монах вопросительно посмотрел на девушку, словно желая сказать: это все?

Шева поклонилась, давая понять, что разговор окончен. Агван-лобсан пребывал в легком недоумении. Вопреки его ожиданиям, гости не изъявили желания осмотреть монастырскую сокровищницу. Это было странно. Но монах ничем не выдал своих чувств. Одарив Шеву и ее спутников привычной равнодушной улыбкой, монах кивнул поджидавшему у дверей брату:

— Проводи гостей в их покои.

На этом аудиенция была закончена. Шева и Раубен возвратились в свои кельи, а полковник был препровожден к казначею, где и расстался без особой охоты с двумястами фунтами. Покончив с этим делом, Шольц вновь отдал себя в распоряжение проводника-монаха, и тот отвел его в гостевые покои. Однако вместо того, чтобы отправиться в свою комнату, полковник постучался к Шеве. Не дожидаясь ответа, он вошел.

— Какого черта, Айна?

Шева изобразила удивление, ей стоило немалых усилий утаить усмешку, готовую распуститься на губах.

— Что вы имеете в виду?

— Почему вы не спросили о копье?

— Еще не время.

— Разве я не говорил вам, что спешу?

— Ваше дело не относится к разряду тех, в которых нужно спешить.

Шольц одарил Шеву пристальным взглядом.

— Я никак не могу избавиться от странного чувства, что вы ведете какую-то игру. И я никак не могу понять цель вашей игры. Если поначалу я полагал, что вы имеете отношение к разведке, то теперь мне кажется, что это не так. Я ошибаюсь?

— Возможно, нет.

— Так чего же вы хотите?

Шева медленно покачала головой.

— Это не имеет отношения к вашему делу. У каждого из нас — у вас и у меня — своя задача. Тем более, что вы все равно мне не поверите.

— А вы попытайтесь!

Поискав глазами по комнате, полковник нашел небольшой, обтянутый кожей табурет и уселся на него. Шева задумалась. Она еще сомневалась, стоит ли раскрывать перед полковником все свои карты. Шольц был достаточно умен и решителен, чтобы принять правду. Но с другой стороны, Шева не была до конца уверена, что под маской Шольца не прячется Арктур. Вот уж посмеялся бы Арктур, начни она с ним откровенничать! Шева даже улыбнулась своей мысли.

— Хорошо, я попытаюсь. Но сначала ответьте на один вопрос.

— Я готов.

Охотница сделала вид, что задумалась, после чего резко бросила:

— Как звали щенка, которого подарил вам в детстве отец?

— Иоганн, — незамедлительно ответил Шольц. — Я дал ему имя дяди, с которым мы не ладили. Это была маленькая месть. Но почему вы спрашиваете?

— Я хотела удостовериться, действительно ли вы тот самый полковник Шольц.

— Что значит — действительно ли я Отто фон Шольц? Конечно я Отто фон Шольц. Я — есть я. — Слова Шевы повергли полковника в недоумение, и он почти запутался. — Я Отто фон Шольц.

— Теперь я убедилась в этом. — Действительно, теперь у Шевы не оставалось никаких сомнений относительно личности полковника Шольца. Ответ полковника полностью соответствовал информации, полученной накануне от Сурта. Шеве были известны и другие детали, о которых Арктур не мог знать ни в коем случае. Даже замысли он свой дьявольский план задолго до ареста и соверши не одно путешествие в прошлое, он вряд ли смог бы получить информацию о том, как звали умершего в младенчестве брата Нойберта, любимую тетку Раубена или собаку Шольца. Каким бы гением он ни был, он не мог разузнать заранее все эти детали. Это было не по силам одному человеку, к тому же не отличающемуся чрезмерной дотошностью. Арктур был гениальным стратегом. Такие планируют операции и с блеском осуществляют их, осуществляют быстро, несколькими стремительными ударами. В таких случаях он бывал неуязвим. Если же схватка затягивалась и в действие вступали иные факторы, определяемые объемом информации, и в первую очередь терпением, Арктур мог проиграть. Он был менее силен в позиционной войне, затяжной и утомительной. Он был блестящим авантюристом, а авантюриста определяют прежде всего стремительность, решительность, натиск. Там, где требовались обстоятельность и терпение, Шева чувствовала себя сильнее Арктура. Именно потому она согласилась с планом Сурта и затягивала время, ведя караван окольным путем. Время всегда на стороне терпеливых.

— Что вы молчите, мисс Лурн?

Шева заставила себя очнуться от раздумий.

— Я размышляла. Хорошо, полковник, давайте начистоту. Я вовсе не мисс Лурн.

— Я догадывался об этом.

— Не думаю, что ваши догадки заходили так далеко. Я не шпионка, но и не безобидная переводчица. Я прибыла из будущего.

Как и предполагала Шева, полковник Шольц не замедлил скептически ухмыльнуться.

— Чрезвычайно интересно! Вы отказываетесь поверить в историю с копьем, но, по-моему, она куда правдоподобней вашей.

— Вот как? Ну что ж… — Охотнице сразу расхотелось откровенничать.

— Вы обиделись, Айна? — забеспокоился Шольц.

— Ничуть.

Но полковник посчитал, что Шева обиделась.

— Ну хорошо, допустим, я вам поверю. Хотя это звучит слишком невероятно. Что вам в таком случае нужно? Копье?

— Нет.

— А я полагаю, копье! Вы хотите помешать нам выиграть войну! — Лицо Шольца нервно перекосилось, голос сорвался на крик.

— Не сходите с ума, полковник! — прикрикнула Шева. — Зачем оно мне? Прошлое надо менять лишь тогда, когда хочешь изменить настоящее, то есть будущее в вашем понимании. Настоящее, в котором живу я, прекрасно, и мне незачем что-либо менять. Так что воюйте сколько влезет! Все равно вы проиграете!

— Несмотря на копье?

— Да, даже несмотря на копье.

Голос Шольца потух, словно задутый вихрем огонь.

— Точно?

— Точнее не может быть, — ответила Шева, прекрасно понимая чувства полковника.

— И ничего нельзя поделать?

— Нет.

Полковник задумался.

— А я? — спросил он после долгой паузы. — Что будет со мной? Что будет со всеми нами?

— Вы все умрете, — честно ответила Шева. — И я не в силах вам помочь. Это уже история, а историю, увы, не перепишешь набело.

Губы Шольца тронула грустная улыбка. Охотница осторожно залезла в его сознание и не обнаружила там страха.

— Подумать только, я уже история! — В глазах полковника сверкнул огонек. — Но это нелепость! Я — часть настоящего! Как я могу быть прошлым?! Я не верю вам, Айна!

Шева не стала спорить.

— Ваше право, полковник.

— Да, это мое право! — с вызовом подтвердил Шольц. — Мы договорились, что вы будете работать на меня. Поэтому вы должны выполнять мои распоряжения. Сегодня уже поздно, но завтра вы переговорите с этим монахом и сообщите ему мою просьбу о копье. Я хочу увидеть его и купить, если оно подлинное! Или отнять! И не смейте возражать!

— Пусть будет по-вашему, полковник! До завтра!

— Да, до завтра, — ответил Шольц, вставая.

Завтра должно было стать последним днем…

Мир монастыря был скуп и аскетичен, но даже самая суровая аскеза предполагает пусть крохотное, тайное послабление. Таким послаблением в монастыре Чэньдо был сад в несколько десятков низкорослых деревьев и кустов между восточной стеной и строениями. Дабы не совращать мирской суетностью устремленные к высшей истине души монахов, сад располагался в низине и был укрыт от посторонних взглядов довольно высокой, сложенной из грубо отесанных камней стеной.

Туда и направилась Шева после беседы с полковником Шольцем. Она не без оснований полагала, что Сурт пожелает связаться с ней, а лучшего места для встречи придумать было нельзя. Но не успела девушка устроиться у струящегося из-под корней старого дерева родника, как невдалеке послышался зовущий голос:

— Айна!

Это был Пауль. Свидание с пылким влюбленным не входило в планы Охотницы, и потому она долго колебалась, прежде чем решила откликнуться.

— Я здесь!

Спустя мгновение быстрые шаги дробно застучали по вымощенной камнем дорожке.

— Как хорошо, что я нашел тебя! — с улыбкой воскликнул юноша, подбегая к Шеве. — Я видел, как ты вышла из покоев, но потом потерял тебя из виду. Но мне отчего-то подумалось, что ты придешь сюда.

— Ты не ошибся! — улыбнулась Шева, надеясь, что улыбка выйдет не слишком натянутой.

Должно быть, ее надежда не сбылась, потому что глаза Пауля вдруг стали настороженными.

— Что ты здесь делаешь? Я не помешал тебе?

— Я хочу… я хотела побыть одна, — быстро поправилась Шева. — Но ты мне не мешаешь.

— Ты уверена? Я могу уйти!

Шева помотала головой.

— Нет, ты мне действительно не мешаешь. Просто я соскучилась по зелени. В горах ее нет, а я люблю деревья и цветы.

— А какие цветы ты любишь больше всего?

— Рогла… — не задумываясь вымолвила Шева, но тут же осеклась, не закончив слова. Пауль никогда не видел рогладов, их вывели за пределами его жизни. — Розы.

Юноша не обратил внимания на ее оплошность.

— Я тоже люблю розы! Но только когда они без шипов!

— Я тоже, — согласилась Шева. Роглады как раз и были хороши тем, что не имели колючек.

Пауль искоса посмотрел на Охотницу.

— Красные розы — символ любви, — прибавил он.

— Вот как? Я не знала.

Шева попыталась улыбнуться, но вместо улыбки вышла вымученная гримаса. Охотница устала, ей хотелось побыть одной. Она никогда не отличалась излишней вежливостью и в иной ситуации просто велела бы этому юнцу оставить ее в покое, но сегодня… Сегодня у Шевы не поворачивался язык прогнать Пауля: приближалось завтра, за которым его ждал только мрак небытия.

Пауль искоса смотрел на Шеву, та же следила за мельтешением водных струй, выбивавшихся из-под осклизлых зеленоватых корней.

— Айна, я люблю тебя, — тихо сказал юноша.

Оторвав взор от родника, Охотница подняла глаза на юношу.

— Я знаю.

— А ты?

— Что я?

— Как ты относишься ко мне?

Вопрос заслуживал насмешливой ухмылки, но Шева заставила себя тепло улыбнуться.

— Ты мне симпатичен.

— И только?

— Поверь, это немало. Есть лишь несколько человек, которые мне действительно симпатичны. Ты — один из них.

— Но это еще не любовь.

— Назови это прологом любви.

Нервно сорвав тонкий стебелек травы, Пауль сунул его в рот.

— Странно. Я всегда мечтал влюбиться, но все как-то не получалось. И вот любовь пришла ко мне здесь, на краю земли.

— Судьба. — Шева помолчала, после чего философски заметила: — Любовь… А что такое любовь?

— Самое светлое из чувств! — немедленно, словно давно заготовил ответ, выпалил Пауль.

— Возможно. Но это чувство очень сильное, и поддаваться ему опасно.

— Опасно? Почему?

— Чувства заставляют забыть о долге.

— Разве это плохо?

Охотница искренне удивилась.

— Вот уж не ожидала услышать подобные слова от солдата!

— Солдат, между прочим, тоже человек!

— Не спорю. Но человек, давший присягу. А потому для него на первом месте — долг!

— Но если любовь сильнее?

— Не давай чувствам завладеть собой. Прежде всего долг, а уж потом любовь.

— Как делаешь ты?

Вопрос походил на ловушку, и Шева ускользнула от прямого ответа с грацией лани, прыжком перелетающей через натянутую через тропу сеть.

— Мне незачем ставить долг выше чувства. Я никому ничем не обязана настолько, чтобы считать это долгом. Но будь я на твоем месте, долг значил бы для меня больше, чем любовь.

— Но это несправедливо! — горячо воскликнул юноша.

— Зато целесообразно. Все остальное — романтика.

— В твоих устах «романтика» звучит почти ругательством!

— Нет, я не против романтики, но сначала должно быть дело. И потом, что такое любовь? Просто расположенность к человеку противоположного пола, если речь идет о традиционной любви. И расположенность эта обусловлена не порывами души, а набором вполне материальных факторов: наследственностью, запахом, зрительными и слуховыми раздражителями. Наш мозг перерабатывает все эти сигналы и создает некий образ, который мы называем предметом любви.

— Все то, что ты сейчас сказала, — чушь!

В голосе юноши звучал гнев. Шева с любопытством посмотрела на него.

— Почему же?

— Как можно объяснять высшее чувство какими-то зрительными и слуховыми, как их…

— Раздражителями, — подсказала Охотница.

— Да, раздражителями! При чем здесь запах, наследственность и тому подобное? Разве сын непременно должен влюбиться в женщину, похожую на его мать?

— Такое случается, и нередко.

— В таком случае спешу разочаровать тебя! Ты совершенно не похожа на мою мать!

— Дело не только во внешности. Играет роль полный набор свойств: внешность, голос, запах, фигура. Именно это делает просто смазливую девушку привлекательной для большинства мужчин. Не ослепительная красота, не божественный голос, не совершенная фигура, а нечто среднее. По той же причине и я нравлюсь тебе, хотя красавицей меня не назовешь, а голос не чарует, как пение сирен.

— Чепуха! Ты красива!

— Не более чем многие другие женщины.

— Ты очень красива! — упрямо повторил Пауль.

Шева вздохнула.

— Ладно, не будем спорить. Пусть будет по-твоему. А что касается любви, то давай отложим наш разговор. Прежде всего долг, а потом найдется время и для слов любви. Хорошо?

Пауль кивнул. Шева видела, что он не согласен с нею, но не хочет спорить из опасения обидеть ее. Издалека, откуда-то из-за стены, долетел дребезжащий звон колокольчика, извещавший о том, что настало время вечерней молитвы. Сурт так и не вышел на связь с Охотницей.

— Пойдем, — сказала Шева. — Пора спать.

Пауль молча последовал за ней.

Едва девушка и ее спутник скрылись за каменной оградой, отгораживающей сад от монастырских помещений, послышался шорох и на землю спрыгнул человек, до того скрывавшийся в кроне одного из деревьев. То был брат Цхолсу-лобсан, один из пяти отцов, приближенных к мудрейшему Лозон-дантзен-джамцо-нгвангу. Он не понял ни слова из того, о чем беседовали гости, зато убедился, что женщина, о которой говорил брат Агван-лобсан, опасна. Она была слишком хороша собой и потому даже слишком опасна. Порой красота таит в себе зло, особенно если это женская красота. Кому, как не отшельнику, знать это.

Поплотнее запахнув полы красного халата, чтобы скрыть от чужих глаз нож у пояса, брат Цхолсу-лобсан поспешил в монастырские покои. В голове его зрел план…

Брат Цхолсу-лобсан относился к тем решительным натурам, какие изредка по прихоти судьбы, именуемой высшей волей, оказываются в стенах монастырей. Будучи по природе своей воином, он с трудом смирялся с ролью равнодушно созерцающего череду событий аскета и наверняка рано или поздно оставил бы обитель, если б не мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо, тринадцатое по счету воплощение Авалокитешвары. Научившийся за долгую свою жизнь разбираться в людях, Далай-лама распознал все достоинства и недостатки брата Цхолсу-лобсана, который с неохотой предавался совершенствованию мудрости, но чьи глаза загорались, стоило им узреть меч или копье. Мирская суета грозила захлестнуть монастырь, и обители были нужны мужественные защитники, способные укрепить Учение не только силой веры, но и силой оружия. Мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо препоручил Цхолсу-лобсану охрану монастыря и ни разу не пожалел о своем решении, ибо трудно было найти человека, более подходящего для этого дела. Брат Цхолсу-лобсан был настоящим докшитом — защитником веры. Он был осторожен, словно змея, зорок, словно орел, храбр, словно барс, и неутомим, словно як. Он был воином, прячущим броню под хламидой смиренного монаха; воином, вдвойне опасным оттого, что никто не подозревал в нем воина.

Так как мир становился все более жестоким и ветры кровавых бурь все чаще достигали стен затерянной в горах обители, Цхолсу-лобсан приобретал все большее влияние. Уже в последние годы жизни достойного Агван-лобсан-тубдэн-джамцо он стал третьим человеком в монастыре, благоразумно уступив дорогу лишь Агван-лобсану, брату слишком мудрому и искушенному в интригах, чтобы вступать с ним в борьбу за первенство. Но Цхолсу-лобсан не стремился к высшей власти, его вполне устраивало его положение защитника, оберегающего свой мир от бед и невзгод. Это была благородная роль, не стоило даже мечтать о большем. Тем более, что брат Агван-лобсан при каждом удобном случае подчеркивал свое дружелюбие, а прочие, менее значимые братья выказывали свое глубочайшее почтение тому, кто трижды отражал нападения китайских разбойников, поднимавшихся в горы с мечтой о сказочной поживе. Тела нечестивцев упокоились в глубокой расселине у одной из стен монастыря, а их оружие пополнило коллекцию трофеев, копившихся в обители со времен самого Цзонкабы.

С течением времени любители легкой поживы осознали, что монастырские стены им не по зубам, и распрощались с мечтами о грудах золота, хранящихся в подземельях Чэньдо. Нападения прекратились, и брат Цхолсу-лобсан заскучал. Его деятельная натура требовала опасности, жарких схваток, погонь — всего того, что считалось суетой для последователей Учения. И он несказанно обрадовался, узнав от достойного Агван-лобсана, что объявились бледноликие люди, мечтающие о сокровищах монастыря. Это предвещало кровавую схватку, какой уже давно вожделело буйное сердце воина. Достойный брат поведал Цхолсу-лобсану и о таинственном незнакомце, пришедшем из огня и в огне же исчезнувшем, не забыв передать и слова незнакомца о женщине, которая ведет разбойников.

Это случилось накануне, а сегодня Цхолсу-лобсан наяву увидел женщину, поражавшую воображение. Ее красота могла лишить покоя самого целомудренного из братьев, а невидимая глазу сила, исходившая от нее, способна была ужаснуть самого отважного. Это была Си — демон в человеческом обличье. Лишь прекрасная Си способна наполнить сердце сладким, словно патока, ужасом, какой испытываешь, когда видишь несущегося к тебе на черных крылах Яму[19]. Си явилась не за сокровищами. Она пришла за его Бла — за душой Цхолсу-лобсана. Она собирает Бла великих воинов, чтобы сплести из них чудовищный венок смерти!

Была уже ночь, когда Цхолсу-лобсан понял все это. Ночь — время, когда приходит Си. Цхолсу-лобсан понял, что должен опередить ее, демона с завораживающе бледным лицом и глазами подобными холодному небу!

Цхолсу-лобсан решительно поднялся с жесткого ложа. Распахнув небольшой сундучок, в котором хранился его личный арсенал, монах выбрал нож — длинный и острый, откованный много веков назад кузнецами из неведомой далекой страны. Нож без труда рассекал пополам толстые железные гвозди. Можно было надеяться, что пред ним не устоит и волшебная плоть Си. Сунув нож за пояс и прикрыв его рукоять краем ярко-желтого жакета, Цхолсу-лобсан покинул свою комнату и направился туда, где проживали паломники.

Здесь его встретили двое братьев, поставленные приглядывать за бледноликими на тот случай, если тем вдруг вздумается бродить по обители ночью. При появлении Цхолсу-лобсана братья склонили головы.

— Вы свободны! — объявил им Цхолсу-лобсан. — Я заменю вас.

Братья удивились, но ничего не сказали. В монастыре Чэньдо не было принято задавать лишние вопросы. Любопытство было признаком мирской суеты и порицалось. Кроме того, каждый из братьев знал, что любопытство в делах, касавшихся достойного Цхолсу-лобсана, было к тому же опасно. Вновь склонив головы, братья удалились, оставив почтенного отца одного.

Какое-то время монах размышлял, прислушиваясь к ночным шорохам, потом решительно извлек нож и шагнул к одной из дверей. Он самолично расселял гостей, поэтому точно знал, в какой из комнат находится Си. Просунув тонкое лезвие между косяком и дверью, Цхолсу-лобсан аккуратно приподнял массивный крючок, высвободив его из скобы. Легкий толчок — и монах оказался внутри комнаты, где жила Си.

Здесь царил полумрак, но монах сразу увидел ее — ту, которой он нес смерть. Она спала. Спала тихо и безмятежно, свернувшись под грубым шерстяным одеялом. Эдакий комочек, маленький и беспомощный. Цхолсу-лобсан ощутил легкий трепет — так трепещет душа с наступлением весны, — но не поддался этому чувству. Именно такие, беззащитные на вид существа обычно держат в руках капалу[20]. Кому, как не Цхолсу-лобсану, знать это! Бесшумно переставляя ноги, обутые в мягкие сапоги, монах подкрался к ложу и занес руку с ножом…

Каким может быть сон человека, совершившего десятидневное путешествие по горам со всеми его прелестями — лавинами, скользким льдом, перевалами, коварными осыпями, прячущимися под слоем снега расселинами? Сказать, что крепким, значит не сказать ничего. Такой сон бывает убийственным, потому как ничто не способно разбудить уснувшего им человека, даже подкрадывающаяся на грохочущих цыпочках смерть. Шева забылась именно таким сном. Она уснула так крепко, как никогда в жизни, и это едва не стоило ей жизни.

Неизвестно, что это было, но какое-то чувство — шестое, седьмое, восьмое, суть не в названии — толкнуло Шеву. Так от кошмара тревога пронизывает мозг и взбудораженно бухает сердце. Девушка вздрогнула и открыла глаза. Единственное, что она увидела в тот миг, был блеск ножа, и хорошо, что единственное не оказалось последним!

Управление Порядка учит своих агентов многим полезным вещам, и в первую очередь не дать застать себя врасплох. Окажись на месте Шевы кто-либо другой, он наверняка так и остался бы лежать, обливаясь собственной кровью, но Охотница опередила стремительное движение ножа. Она юркнула под одеяло, и беспощадная сталь с хрустом вспорола подушку, задев лишь прядь волос Шевы. Последующее развитие событий еще больше спутало планы монаха. Он ощутил вдруг резкую боль в животе и с глухим стоном согнулся. Прошло несколько мгновений, прежде чем брат Цхолсу-лобсан пришел в себя, и этих коротких мгновений вполне хватило, чтобы Шева спрыгнула с ложа.

Но опасность еще не миновала. Взревев, словно разъяренный бык, монах бросился на девушку. Он во что бы то ни стало жаждал умертвить коварную Си. Шева едва сумела увернуться от смертоносного лезвия, просвистевшего над самой ее головой, а ответный выпад, которым она надеялась отбить нападавшему левую почку, не принес желаемого результата: брат Цхолсу-лобсан был неплохим бойцом, и его мышцы смягчили удар Шевы. Дальше ей оставалось одно — уворачиваться от ножа, которым рассвирепевший монах вертел, как мельница вертит крыльями. Шева бросала свое крепкое тело вправо, влево, назад, пригибалась и даже подпрыгивала. Пожалуй, еще никогда в жизни ей не приходилось двигаться столь стремительно и еще никогда она не была так близка к смерти. Пару раз Шева пыталась обезоружить нападавшего, но тот был настороже и не давал ей перейти в наступление.

Наконец Цхолсу-лобсану удалось загнать девушку в угол. Шева с ужасом осознала, что на этот раз ей не удастся ускользнуть. Убийца расположился таким образом, что преграждал все пути к бегству.

— Все, Си! Тебе конец!

Сделав еще шаг, монах замахнулся для решающего удара, как вдруг за его спиной из сгустившейся темноты раздался окрик:

— Эй!

Брат Цхолсу-лобсан невольно повернул голову на голос и в тот же миг Шева изо всех сил ударила его ногой в грудь. Монах не устоял и покатился по полу, но тут же вскочил. Однако теперь он бросился не на Шеву, а на того, кто произнес роковое «Эй!». Но на этот раз исход схватки решился в одно мгновение. Человек легко увернулся от выброшенного в его грудь ножа и легко, почти играючи, нанес Цхолсу-лобсану удар пониже уха. Всхрипнув, монах рухнул. Через миг его Бла покинула тело. А человек улыбался.

— Прощай, сын обезьяны[21]. — Гость перевел взор с распростертого монаха на Охотницу. — Кажется, я успел вовремя, не так ли, Шева?

Охотница заглянула в смеющиеся глаза. Перед ней стоял Арктур. Красивый, сильный и, как всегда, уверенный в себе, способный легким движением руки отнять жизнь у себе подобного и изменить течение времени. Перед ней был он…

Шева стряхнула с себя оцепенение и, словно стремительная кошка, прыгнула к стоящему у изголовья кровати контейнеру. Откинув резную крышку, она извлекла излучатель. Арктур изменился в лице. Нет, он не испугался, он улыбнулся.

— К чему такие крайности? Разве можно угрожать своему спасителю? — Смеющиеся глаза ощупали ладную фигурку Охотницы, едва прикрытую тонкой тканью рубашки. — Ты прелестно выглядишь. Я рад, что за время, пока мы не виделись, ты совсем не изменилась.

— Стой, где стоишь! — крикнула Шева, вовсе не собиравшаяся слушать болтовню Арктура. — И не вздумай пошевелиться, иначе я пристрелю тебя!

— Зачем же? — лениво протянул Арктур. В правой руке его внезапно появились два сверкающих во тьме шарика. — Смотри!

Шева вздрогнула. Голубые зрачки ее прыгнули, потянувшись к мерцающим огонькам. Невероятным усилием воли Охотница попыталась сосредоточить внимание на Арктуре, но тот опередил ее, приказав:

— Смотри сюда!

Шева повиновалась, и ее глаза буквально впились в двух переливающихся всеми оттенками светлячков. Прошло мгновение, другое, и излучатель выпал из ослабевшей руки. Арктур продолжал играть шариками, пока веки Охотницы не сомкнулись. Тогда Арктур вдруг превратился в снежного барса — кошку, повелевающую лавинами. Мягко подхватив падающую девушку подушечками когтистых лап, барс уложил ее на кровать. Клыкастый рот мяукнул:

— Все будет хорошо. А сейчас ты все забудешь. Но все непременно будет хорошо.

Подняв с пола обороненный Шевой излучатель, Арктур убрал его в контейнер и ушел, притворив за собою дверь. Он знал, что все будет хорошо…

За ночь не случилось ничего примечательного. Разве что Сурт пытался связаться с Шевой, но та не ответила на вызов. Разве что ближе к полуночи в дверь ее кельи постучался Пауль, но Шева не откликнулась и на этот раз. Ни к чему было тревожить призраки наступающего дня, которому предстояло стать прошлым. Который, собственно говоря, и был уже прошлым, к тому же настолько далеким, что трудно представить.

Сон ее был крепок, благо под боком не храпел надсадно Броер, оставшийся в мире, где не было озлобленных, готовых нести и принять смерть людей, где не было холода и снегов, где не было жестких слов и жестоких мыслей.

Куда хуже спали Шольц и Пауль, и вовсе не сомкнул глаз брат Агван-лобсан, до самого рассвета размышлявший, как поступить с гостями. Зато мирно сопел во сне маленький Далай-лама, чье причудливое имя нелегко выговорить тому, кто не посвящен в тайны древних традиций. Он спал, даже не подозревая о том, что следующий день станет последним сразу для восемнадцати человек, в числе которых окажутся близкие ему братья и наставники. Он не подозревал и спал спокойно, ибо не знал, что такое смерть. Ужасающий зрак смерти еще не открылся мудрейшему из мудрейших.

В ту ночь не случилось ничего примечательного…

И встало солнце. Оно поднялось из-за горного хребта, подпирающего свод мира. Оно расправило свои лучи, подобно орлу, слетающему с острой вершины. Лучи скользнули по снегу и, съехав вниз, наткнулись на серый камень монастырских стен. Цепляясь за рукотворную твердь, лучи поползли к небу и залили взбитым желтком монастырский двор и внутренности комнатушек, служивших укрытием от ветра и холода для многочисленных монахов и столь же многочисленных гостей обители Чэньдо.

Солнце, возвестившее утро, подарило Шеве повод для раздумий. Все дело в том, что, открыв глаза, Охотница обнаружила у изголовья гигантский букет цветов. И не просто цветов, а орхидей и рогладов. Первые, насколько было известно Шеве, любили теплый и влажный климат и, соответственно, не росли в горах, а вторых вообще не могло существовать в данном Отражении, ибо до их появления оставалось около двух сотен лет. Это была очередная выходка Деструктора, в чем Шева смогла убедиться, вытащив из букета небольшую визитную карточку.

Деструктор появился в ее жизни около двух лет тому назад. Загадочный и странный во всем, что он делал, Деструктор объявил о своем существовании более чем оригинально: он прислал на дом Шеве посылку с сомметанским тигром. Позже Шева со смехом вспоминала, как со всех ног удирала от гигантской голодной кошки. Но это было позже, а тогда ей было вовсе не до смеха. В конце концов тигр загнал Шеву в угол и, когда она уже попрощалась с жизнью, мирно улегся у ее ног. Тигр оказался изумительно тонкой работы кибером, и еще долго он был любимой игрушкой Шевы. С тех пор Деструктор напоминал о себе с завидной пунктуальностью. Он то одаривал Шеву изящными, свидетельствующими о тонком вкусе безделушками, то устраивал изощренную каверзу. Сначала Шева смеялась, потом его бесцеремонность стала ее раздражать. Она попыталась выйти на Деструктора сама, но не сумела, несмотря на весь свой опыт и знания. Он оказался изворотливее, чем она думала. Тогда Шева подключила к поискам Управление. Сурт задействовал нескольких поднаторевших в подобных делах агентов, но и они остались с носом. Все закончилось тем, что двое агентов погнались за энергомобилем, в котором, как они полагали, находился Деструктор, и угодили в сточную канаву. Синяки, заработанные при этом, прошли быстро, однако терпеть насмешки сослуживцев им пришлось долго. Короче говоря, выловить Деструктора так и не удалось, и он продолжал донимать Шеву своими выходками, порой забавными, а иногда и небезопасными. По вине Деструктора Шева, будучи на отдыхе, едва не сорвалась со скалы, а подоспевший на помощь Броер сломал себе руку. Через неделю он прислал извинения и роскошную шкатулку, которая вдруг посреди ночи испустила из себя облако газа, пахнущего немногим лучше скунсовой струи. Шева подозревала, что под маской Деструктора скрывался Арктур, но в то же время некоторые подмеченные ею факты заставляли думать, что это кто-то другой. В последнее время Деструктор долго не давал о себе знать, и вот он прислал цветы. У Шевы были все основания полагать, что одними цветами дело не ограничится.

Но не следовало забивать голову опасностью, имевшей покуда самые зыбкие очертания. И потому Шева всласть налюбовалась цветами, привела себя в порядок и оставила келью…

— Доброе утро, полковник! — Свежая и отдохнувшая Шева с улыбкой приветствовала объявившегося в трапезной зале полковника Шольца. В отличие от Шевы полковник производил двоякое впечатление. Он был гладко выбрит и тщательно причесан, но под глазами синели мешки, а кожа на шее походила на плохо отглаженную ткань. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что полковник провел не лучшую в своей жизни ночь. Но, как и подобает истинному аристократу, он сохранил способность улыбаться — приветливо и в то же время равнодушно.

— Доброе утро, Айна. Как спалось?

— Отменно. А вам?

— Спасибо. Крепко и без сновидений.

В трапезной уже сидело несколько гостей из числа местных жителей. Шева последовала их примеру и опустилась на циновку, ловко скрестив ноги. Полковник Шольц попытался проделать то же самое, но ему не хватило должной гибкости, и после недолгих мучений он уселся просто на колени, пожаловавшись Шеве:

— Рана.

— Вы были на войне? — полюбопытствовала Шева, прекрасно осведомленная о боевом прошлом полковника Шольца.

— Да, — бросил он и, подумав, прибавил: — Сомма. Если вам это о чем-нибудь говорит.

— Одна из крупнейших битв Первой мировой войны. Имела место в июле-ноябре 1916 года. Отмечена большими потерями и отсутствием сколь-нибудь значимых результатов для обеих воюющих сторон, — заученно сообщила Шева.

— Браво! — Шольц вяло поаплодировал девушке. — Неужели потомков интересует наша история?

— В целом — нет, но то, что касается практической стороны каждого конкретного вопроса, — да. Эта битва — часть вашей биографии, поэтому я читала о ней.

— Занятно! — Шольц хотел прибавить еще что-то, но в этот миг в трапезной появились Пауль, Раубен и прочие участники экспедиции, и полковник ограничился тем, что повторил: — Занятно!

Затем он придвинул к себе поднос и начал неторопливо поглощать пищу. Шева последовала его примеру, но монастырская еда явно была не по вкусу избалованной жительнице XXV века. Неудивительно, что она ела без аппетита и быстро перешла к чаю, такому же невкусному, как и прочие составляющие завтрака. Глядя на Шеву, заторопился и Шольц. Они встали из-за стола одновременно.

— Вы не забыли наш уговор, Айна? — со значением напомнил полковник.

— Я помню его, — ответила Шева. — Вы хотите переговорить с братом Агван-лобсаном сейчас же?

— К чему тянуть? У нас мало времени.

— Это так, — согласилась Шева, знавшая, что времени действительно осталось в обрез. И сейчас, и в относительном прошлом полковник Шольц слишком торопил ход событий. — Хорошо, идемте.

Шева подозвала наблюдавшего за гостями монаха. Когда тот, не без колебаний, приблизился, девушка спросила, может ли она видеть брата Агван-лобсана. Монах помедлил, словно сомневаясь, что ответить, затем кивнул. Ему велели сообщать о каждом желании гостей. Он был осторожен и потому решил, что будет лучше, если мудрый Агван-лобсан сам разберется с людьми, пришедшими в их мир от заката солнца. Смиренно склонив голову, монах предложил Шеве и полковнику следовать за ним.

Могло показаться, что Агван-лобсан ждал гостей. Он находился все в тех же приемных покоях, причем сидел в той же позе и на том же месте, что и накануне. Монах приветствовал Шеву и полковника привычной холодной улыбкой.

— Мы пришли напомнить о своей просьбе, — сказала Шева.

Агван-лобсан вновь улыбнулся.

— Вы хотите видеть древние рукописи?

— Да, — подтвердила Охотница, искоса посмотрев на полковника.

Тот ответил недовольным взглядом. Тщательно подбирая слова, что давалось ему нелегко, полковник Шольц выговорил:

— Также мы желаем видеть другие реликвии монастыря Чэньдо.

Монах продолжал улыбаться.

— Мы позволяем это далеко не каждому иноземцу.

— Но господин Шольц — далеко не каждый! — поспешила встрять верная своим обещаниям Шева. — Он известный ученый. Кроме того, он готов поддержать Учение деньгами.

— Нам не нужны деньги! — неторопливо промолвил монах.

Шева хотела возразить, но полковник опередил ее, вставив неожиданно правильную фразу:

— Сами деньги не нужны никому, важно то, что на них можно купить.

— Нас не интересует и это.

Шольц презрительно скривил губы, но не стал комментировать.

— Я дам вам то, что вас интересует!

— Что? — полюбопытствовал монах.

— Вам лучше знать.

Агван-лобсан медленно покачал головой.

— Это не в твоей власти. Как я понимаю, твое сердце влечет вовсе не мудрость древних рукописей.

— Да, — ответил Шольц.

— Что же тебя привело сюда?

— Реликвии монастыря.

Монах задумчиво смежил веки, пряча зажегшиеся в зрачках огоньки. Когда же они растворились, Агван-лобсан открыл глаза.

— Копье? — прямо спросил он.

— Да, — с той же прямотой признался полковник.

— Чтобы завоевать мир?

На скулах полковника Шольца вспухли желваки.

— Да.

— Это не удалось никому и никому не удастся, — философски заметил монах. — Даже Тимурленг и тот был остановлен смертью в Отраре, так и не достигнув границ Заоблачной империи. Великий бодхисатва Цзонкаба велел спрятать копье за стенами своей обители, чтобы не вводить в искушение больных гордыней и жаждою власти.

— Нам удастся! — твердо сказал полковник, терпеливо дождавшись конца длинной тирады.

Монах задумался.

— Вам нужно копье, и вы не остановитесь ни перед чем, чтобы получить его. Так?

— Так. И я не советую препятствовать мне. Вы отдаете копье, а я, в свою очередь, щедро заплачу вам. В противном случае мы применим силу.

Решительный тон полковника не оставлял сомнений в том, что Шольц исполнит свою угрозу. Монах решил не спорить.

— Хорошо, вы получите копье, — сказал он, устало смежив веки. Потом он поднялся и направился к дверям, поманив за собой полковника и Шеву.

Едва лишь зала опустела, из неприметной ниши появился монах из числа людей Цхолсу-лобсана. В руках его был автомат, выпуск которых был только что начат военными заводами Германии. Экспедиция Шольца не располагала ни одним образцом подобного оружия. Полковника ждал неприятный сюрприз…

Как известно, любое изобретение имеет две стороны. Даже если оно в целом полезное, в нем все равно найдется малая толика вреда — вред заложен в самой сути изобретения. Если же оно дурно, то в этом случае из него тоже можно извлечь некоторую пользу. Закон универсальной двойственности всего сущего гласит, что всякая вещь воплощается в мире только в двухцветном исполнении: черному непременно должно противостоять белое, а белое, в свою очередь, не может существовать без черного, ибо в этом случае становится бесцветным, то есть никаким.

Теория времени, разработанная около сотни лет назад доктором Коулем, открыла великие перспективы и потому была благом. Но, как и подобает любому благу, в сердцевине своей она таила червоточину, именуемую злом. Получив доступ в Отражения, человек обрел немыслимые ранее возможности. Теперь он мог получить достоверную информацию о времени, являющемся его прошлым, и на основе ошибок сделать должные выводы, дабы не повторить подобных ошибок впредь. Но вместе с тем связь с Отражениями открыла путь всяческим проходимцам, жаждущим использовать прошлое для личного обогащения. Первыми путешественниками в Отражения стали, как ни странно, самые банальные грабители и жулики. Впрочем, в этом нет ничего странного, ведь и Новый Свет открыли не благородные цивилизаторы, а ищущие золото конкистадоры, даже не прикрывавшиеся высокопарными фразами. Первооткрыватели прошлого алкали того же. Их мало интересовали те культурные ценности, что могли пополнить информационные запасы Пацифиса. Если они и выхватывали пергамент из-под пера Аристотеля, не дождавшись, когда высохнут чернила, или вламывались в королевский архив, то лишь потому, что письмо мудреца или указ Генриха VIII стоили не одну сотню кредитов — не меньше, чем средних размеров статуя или полотно Гирландайо или Микеланджело. Но и статуя и полотно также стоили хороших денег, и потому грабители не оставляли вниманием и их. На первых порах бравым парням никто особенно не мешал. Перемещения во времени были смертельно опасны, к тому же у УПП хватало дел поважнее, чем охота за мелкими воришками, на свой страх и риск забиравшимися в прошлое. В те времена еще разбойничали пираты, а на аренах Белонны и других так называемых Свободных планет выясняли отношения гладиаторы. Это было куда серьезней, и потому никто не обращал внимания на лихих парней, с отчаянной отвагой нырявших в прошлое и далеко не всегда возвращавшихся обратно. УПП ограничивалось тем, что время от времени проводило облавы в лавках торговцев антиквариатом, удовлетворяясь изъятием незаконно приобретенных вещей, которые передавались в музеи. Все изменилось в тот день, когда Система почувствовала себя достаточно уверенной, чтобы положить конец преступности вообще. К тому времени выяснилось, что воровство в Отражениях — занятие далеко не столь безобидное, каким представлялось вначале.

Своими бесцеремонными действиями конкистадоры искажали Отражения, угрожая существованию самой Матрицы. Пару раз наблюдались серьезные искажения абсолюта. Впервые это произошло, когда не в меру ретивый искатель приключений решил похитить одну из мадонн Рафаэля, выхватив ее прямо из рук мастера. Тот попытался отобрать у похитителя свое творение, но получил в ответ такой удар по лицу, что жизнь его сократилась на три года. В результате прискорбного происшествия бесследно исчезли несколько уважаемых граждан. В другой раз фанатик-безбожник взорвал Сикстинскую капеллу. Итогом вандализма стало изменение судеб нескольких тысяч обитателей Системы, а также казус — занятный, но и неприятный в то же время. Обитатели одной из колоний Посьерры начисто забыли человеческую речь, и им пришлось пройти длительную реабилитацию.

После этого УПП решило поставить перемещения во времени под жесткий контроль. Специально для этой цели был создан Седьмой отдел — Служба контроля за Отражениями, — со временем превратившийся в один из основных. Служба контроля вела учет всем перемещениям, а потом и вовсе стала заведовать выдачей разрешений на путешествия во времени. Попутно она занималась изъятием культурных ценностей, какие могли принести пользу обитателям Системы. Ценности реквизировались в последний миг перед их гибелью и передавались в специально созданное Хранилище. Здесь нашли себе приют рукописи из Александрии, спасенные из пламени пожара, прекрасные статуи, которые должны были стать жертвой вандалов при разорении Рима, шедевры из Хорезма и Багдада, уничтоженные дикими ордами Чингисхана. Основная часть сокровищ изымалась из периода агонии, когда ядерные взрывы стерли с лица земли все живое. Уже были спасены сотни тысяч произведений искусства, литературы и бесценных документов. И работа эта не прекращалась ни на день.

Другой обязанностью Службы контроля была нейтрализация редких отщепенцев, пытавшихся последовать грязному примеру конкистадоров.

Третьей и последней функцией была ликвидация экстренных ситуаций, которые нет-нет да приключались в Отражениях. Они были чрезвычайно редки, и потому каждая из них находилась под личным контролем директора Управления. Именно о такой ситуации Сурта известили в ту самую минуту, когда он неторопливо допивал утренний кофе. Отставив чашку в сторону, директор Управления тут же связался с начальником Седьмого отдела. Того звали Винкст, и, будучи ревностным служакой, он рассчитывал в скором будущем пересесть в кресло Сурта. Но покуда Винксту приходилось довольствоваться своим — не столь массивным и внушительным.

Встретившись глазами с Суртом, начальник Седьмого отдела вежливо оторвал зад от мягкого сиденья, выражая тем самым свое почтение к руководству.

— В чем дело, Винкст? Что-то новое в Отражении 531/1/1?

— Так точно, директор.

— Объявился Арктур?

— Нет. Мы засекли странный перекос реального.

— Что именно? — спросил Сурт, всем своим видом выказывая недовольство по поводу той неторопливости, с какой его подчиненный докладывал обстановку.

— Естественное искажение. Обнаружена еще одна группа лиц, стремящихся завладеть копьем.

— Кто они?

— Великобритания. Группа военных, так называемые коммандос.

Сурт покосился в правый нижний угол экрана, где, повинуясь мысленному приказу директора УПП, почти тут же появились несколько строк — краткая информация о людях, именуемых коммандос.

— Спецподразделение, предназначенное для выполнения особых заданий? — изумился Сурт. — Но какого черта их туда понесло?

Винкст сделал движение, будто хотел пожать плечами.

— Естественное отклонение. Хотя не исключено, что был толчок извне. Мы проследили его истоки. Командование вооруженных сил Великобритании получило информацию об экспедиции полковника Шольца и решило принять контрмеры.

— Но откуда они узнали?

На этот раз Винкст пожал плечами.

— Анонимный звонок. Мы не смогли выяснить, кто и откуда. Возможно, это дело рук Арктура.

Директор Управления покосился в окно — пространство за ним стремительно пересекала пара чаек.

— Ваши предложения?

— Временная ловушка.

— Возможные искажения?

— Минимальные. Ни одному из этих головорезов, равно как и их потомкам, не суждено сыграть в последующем сколь-нибудь значимую роль.

— Хорошо. Предполагаемое место перемещения?

— Одно из Отражений 2100/1000/1/1.

Сурт криво усмехнулся.

— Не слишком ли жестоко?

— Что делать! — холодно повторил усмешку своего начальника Винкст. — Зато мы обезопасим себя от новых искажений. К тому же парни повеселятся перед смертью.

— Действуй.

Почтительно дернув на прощанье головой, начальник Седьмого отдела растворился в серой паутине экрана, за пеленой времени и пространства…

Где-то далеко, в одном из разрывов этой пелены, летел «Battle» особой модификации, предназначенный для полетов в высокогорных районах. Два пилота и штурман четко держали курс, сидящие в пассажирском отсеке коммандос заканчивали последние приготовления к выброске. Их было тринадцать — десять рядовых, два сержанта и капитан. Все они прошли отменную подготовку и не сомневались, что выполнят задание. По крайней мере, было сделано все, чтобы они его выполнили.

Самолет плавно вошел в ватное месиво облаков.

— Выходим на цель! Приготовиться! — сообщил парашютистам второй пилот. — Три минуты, — прибавил он несколько мгновений спустя.

Коммандос поднялись со скамей и потянулись к двери, услужливо распахнутой вышедшим из кабины штурманом.

— Две… Одна… Пошли!

Сверкнула вспышка, похожая на молнию, но во сто крат ярче. Никто из летевших на самолете не знал, что подобная вспышка сопутствует выбросу энергии, происходящему при искажении времени и пространства. Борясь с внезапно подступившей тошнотой, штурман заорал:

— Пошли! Пошли!

Коммандос один за другим посыпались в ярко освещенный провал люка. Потом штурмана вывернуло наизнанку. Захлебываясь от рвоты, он вдруг обнаружил, что самолет накренился и несется к земле. Докатившись по ставшему покатым полу до кабины, штурман ногой вышиб заклинившуюся дверь. В кабине он обнаружил корчащихся от спазмов пилотов. Это было последнее, что увидел штурман, ибо до поверхности земли было не шесть тысяч футов, а всего шестьсот. Пространство имеет свойство меняться, когда ломается время…

Самолет растворился в огненной вспышке. Его сумели покинуть лишь десять коммандос. Двое из них не смогли раскрыть парашюты, другие плавно опустились вниз, с недоумением осматриваясь вокруг. Они пытались понять, где же обещанные горы и почему земля, которую должны были покрывать снег и лед, вдруг цветет ядовито-зеленой травой. Потом они удивились еще больше, ибо увидели тварей, о существовании которых даже не подозревали.

Один из солдат погиб, едва коснувшись земли. Его засосало болото, спрятавшееся под широкими мягкими листьями. Какое-то время бедолага беспомощно барахтался среди них, тщетно взывая о помощи, потом тяжелый заплечный мешок и усталость потянули его на дно. Почти в тот же миг смерть нашла другого. Его укусила гигантская змея, а когда он буквально на глазах распух от яда, чудовище проглотило его. Затем стая зубастых тварей, каждая из которых превосходила размером вставшую на дыбы лошадь, набросилась на сержанта. Тот метким выстрелом убил одну из них, но остальные разорвали его на части. Какая смерть настигла еще двоих, неизвестно, но она их настигла.

Собраться вместе удалось лишь троим: капитану, второму сержанту и самому удачливому из рядовых, по имени то ли Степкинс, то ли Симменс. Капитан вечно путал, как его зовут. До вечера они отбивались от летающих, ползающих и прыгающих тварей, бросавшихся на них со всех сторон. Ближе к закату у них кончились патроны, и тогда зубастый монстр, размером с хороший дом, растерзал сержанта.

— Да что ж это такое, сэр?! — завопил рядовой, с ужасом наблюдая за тем, как кровавая слюна стекает по пузырчатой морде ящера.

Капитан не был чужд ни образования, ни того юмора, что традиционно именуется английским.

— Это тираннозавр, друг мой, — ответил он, деловито извлекая последнюю гранату. — А еще я хочу сообщить вам, как вас… Степкинс или Симменс, что это, увы, не Тибет.

С этими словами капитан расхохотался и не лишенным изящества жестом выдернул чеку…

Отто фон Шольц не догадывался о приготовленном ему сюрпризе, но был готов к любым неожиданностям. Он разработал план изъятия копья так же четко, как военную операцию. Если Агван-лобсан намеревался отвести в хранилище лишь полковника и Шеву, то Отто фон Шольц благоразумно привлек к сему небезопасному предприятию всех своих людей. Возглавлял пятерку Раубен, нервно поигрывавший пистолетом. За Раубеном стояли Нойберт и Прунц с карабинами в руках. Замыкали колонну Пауль и Ганс.

Вид вооруженных людей неприятно удивил монаха. Агван-лобсан даже утратил на какой-то миг самообладание, обычно бесстрастное лицо его исказила гримаса гнева.

— Оружие? В монастыре?! — Монах обернулся к стоявшему за его спиной полковнику. — Мы не приемлем насилие!

— Мы не желаем зла ни тебе, ни твоим людям, — ответил Шольц. — Это всего лишь мера предосторожности. Нас слишком мало, а дело слишком ответственное. Мы не можем рисковать.

— Это недопустимо! — стоял на своем Агван-лобсан.

— Ведите себя благоразумно, и мы не пустим его в ход.

— Я не позволю вам хозяйничать здесь!

Полковник Отто фон Шольц рассердился.

— Айна! — рявкнул он. — Будьте любезны, объясните этому святоше, что, если он не будет посговорчивей, мы не оставим от монастыря камня на камне!

Шева слово в слово передала брату Агван-лобсану угрозу полковника и прибавила от себя:

— Будьте благоразумны. Иначе он может причинить много бед.

Монаху не оставалось ничего иного, как подчиниться. Кивнув, он двинулся вдоль по коридору. Шольц и остальные последовали за ним.

Коридор, по которому они шли, казался бесконечным. Он петлял, разветвлялся, устремлялся вверх, падал вниз. Он пронизывал монастырь насквозь, и лишь сейчас, шагая по нему, можно было понять, насколько огромна обитель Чэньдо и как велико число ее обитателей. Десятки, а может, и сотни монахов в коричневых или красных халатах, с традиционной коробочкой для амулетов на груди, прошли мимо, отвешивая почтительные поклоны отцу Агван-лобсану. Казалось, им не будет конца, и в сердцах охотников за копьем проснулась неясная тревога. Они с опаской озирались по сторонам, а их руки все крепче сжимали оружие. Наконец путники достигли своей цели.

— Здесь, — вымолвил монах, указывая на массивную, выкрашенную в золотистый цвет дверь. Сидевший у нее страж с копьем немедленно поднялся при появлении Агван-лобсана.

— Мисс Лурн, скажите ему, чтобы шел первым! — велел полковник.

Шева догадалась, что Шольц прибегает к ее помощи, чтобы его люди знали, о чем идет речь. Девушка улыбнулась монаху.

— Ступайте первым, настоятель, — приказала она.

Агван-лобсан повиновался. Он распахнул тяжелые створки и решительно шагнул вперед. Шева и полковник последовали за ним.

В сокровищнице было на что посмотреть. За пять с лишним столетий, что существовал монастырь Чэньдо, его обитатели сумели накопить богатства, способные поразить воображение как искателя приключений, так и ученого. Все пространство между выложенным массивными плитами полом и низким сводом было заполнено старинной работы сундуками с золотыми и серебряными монетами. Стройные ряды сундуков чередовались с грудами драгоценной посуды, оружия, украшений, собранных воедино с небрежностью пресыщенного владыки. Кое-где на этих грудах красовались распахнутые ларцы, в которых мерцали подогретые неровным пламенем факелов самоцветы. Немцы восторженно загалдели, и даже Шева не смогла сдержать невольный вздох восхищения.

— Пещера Фафнира[22]! — выдохнул стоявший рядом с Шевой Пауль.

— Скорее уж сокровища «Тысячи и одной ночи», — усмехнулся полковник.

Блеск золота и камней помутил разум гостей монастыря. Первым утратил самообладание Нойберт. Он бросился к одному из сундуков и с идиотским смехом запустил в него руки. Его примеру последовали Прунц и Ганс. Даже Раубен и тот дернулся было к ближайшей куче золота, но, перехватив презрительный взгляд полковника Шольца, замер и соорудил на лице равнодушную мину.

— Все назад! — приказал полковник. — Раубен, приведите-ка их в чувство!

Помощник Шольца не заставил себя упрашивать. Он силой оттащил Нойберта от сундука, наградил оплеухой Ганса и крепким ругательством — Прунца. Итог экзекуции подвел сам полковник Шольц.

— Болваны! — рявкнул он. — Разве мы пришли сюда за побрякушками?! Нам нужно копье. И тогда все богатства будут наши!

— Господин полковник, нельзя ли взять хоть немного золота? — взмолился Прунц, пожирая глазами несметные сокровища.

— Нет, это достояние монастыря. — Шольц повернулся к равнодушно взиравшему на эту сцену Агван-лобсану. — Не беспокойтесь, почтенный отец, я позабочусь о том, чтобы ваше имущество сохранилось в неприкосновенности.

Монах медленно, почти торжественно кивнул.

— А теперь… — Полковник не сумел подобрать нужного слова и потому обратился к Шеве: — Мисс Лурн, скажите ему, чтобы он показал копье!

Шева перевела просьбу полковника. Монах кивнул. Он направился к одной из сияющих груд и извлек оттуда украшенный золотом и камнями посох. Продемонстрировав его полковнику, Агван-лобсан пояснил:

— Жезл Кирдэра[23].

— Очень любопытно! — откликнулся фон Шольц. — Но где же копье?

Но монах не спешил расстаться с самым драгоценным из своих сокровищ. Он тянул время, дожидаясь, когда подоспеют люди Цхолсу-лобсана. Вернув посох на место, брат Агван-лобсан направился к следующей куче и извлек из нее довольно невзрачный на вид серебряный крест.

— Крест евангелиста Иоанна. Если верить вашей традиции.

— Прекрасно! — отмахнулся Шольц. — Но где же копье?

В его голосе зазвучали нотки недовольства и подозрительности. Монах понял, что дальнейшая игра становится опасной. Третьим предметом, извлеченным на свет, и было копье.

Настоятели монастыря Чэньдо понимали его истинную ценность. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что, в отличие от остальных реликвий, небрежно сваленных в общую кучу, копье хранилось отдельно. Оно покоилось в чехле из дерева и тяжелой парчовой ткани, утканной золотом. Агван-лобсан извлек заветный предмет из небольшой ниши. Бережно распустив обвитый вокруг парчи шелковый шнур, монах протянул копье Шольцу, который с волнением принял сокровище в свои руки. Освободив копье от чехла, полковник извлек его на свет. То было обыкновенное, ничем не примечательное с виду копье, длиной около восьми футов, увенчанное небольшим, изящно выгнутым наконечником. Отто фон Шольц внимательно изучил его, после чего благоговейно прижался губами к покрытому бурыми пятнами наконечнику.

— Это оно! — вымолвил полковник. — Копье триария, то самое, которым Гай Лонгин пронзил грудь Господа нашего Иисуса Христа! Оно принесет нам победу! — Полковник взглянул на стоящего перед ним брата Агван-лобсана. — Что вы хотите за него? Я могу щедро заплатить! Если хотите, я гарантирую неприкосновенность вашего монастыря после того, как эта страна будет захвачена победоносной германской армией! Что вы хотите?

Монах улыбнулся:

— Ничего.

— Я не понял тебя… — Шольц обернулся к Шеве: — Айна, спросите у него, что он хочет!

— Он сказал, что ничего, — ответила Шева, не утруждая себя излишним вопросом.

— Он отдает его просто так? — На этот раз Шева замешкалась с ответом, потому что запястье вдруг взорвала резкая пульсация. Сурт пытался связаться с ней. Возможно, он хотел предупредить, чтобы Шева была настороже. — Ну что же вы, мисс Лурн?

Охотница очнулась. Посмотрев на монаха, она перевела вопрос полковника:

— Господин Шольц интересуется, означает ли ваш отказ от вознаграждения, что вы намерены передать ему копье безвозмездно?

— Ни в коем случае! — ответил монах.

— Как вас понимать?

— Передайте вашему хозяину, что копье останется здесь, в монастыре. Никто из вас не уйдет отсюда. Прежде вы ответите за смерть достойного брата Цхолсу-лобсана, раньше отмеренного срока покинувшего пределы суетного бытия.

Шева задумалась. Она внимательно посмотрела на монаха, который, в свою очередь, пристально рассматривал ее.

— Вы совершаете ошибку, — наконец промолвила Шева. — Эти люди опасны. Они не остановятся ни перед чем, лишь бы получить копье.

— Мы ответим на силу силой! — не остался в долгу брат Агван-лобсан.

— Как знаете. — Шева передала полковнику слова монаха. Тот поначалу изумился, а потом обернулся к Раубену:

— Внимание! Приступаем к третьему варианту!

Люди Шольца, все, как один, взяли оружие на изготовку. Даже полковник вытащил из кармана блеснувший вороненой сталью пистолет.

Неизвестно, к чему сводился третий вариант действий, разработанный полковником: едва он открыл рот, чтобы отдать новый приказ, как дверь в сокровищницу распахнулась и на пороге показалась толпа вооруженных монахов. Некоторые из них держали в руках мечи и копья, но большинство полагалось на огнестрельное оружие.

Люди напряженно разглядывали друг друга. Повисшее в воздухе молчание нарушил мудрый брат Агван-лобсан, негромко бросивший по-немецки:

— А теперь сложите оружие!

Его тихие слова взорвали мирное течение событий. Первым очнулся Раубен. И его примитивный и подозрительный ум неверно оценил суть происходящего. Внешне весьма уверенный в себе, он был трусом, и теперь лихорадочно искал виновного в неудаче. Его остекленевший взгляд остановился на Шеве.

— Она предала нас!

Прежде чем гостья из будущего успела что-либо ответить, Раубен направил на нее пистолет. Черное дуло смертью смотрело в глаза Охотницы. Шева невольно зажмурилась. И не вернуться бы ей никогда в свое любимое настоящее, если бы не Пауль, который с криком бросился на Раубена. Грянул выстрел, и Пауль, заслонивший собой Шеву, осел на пол. И в тот же миг сокровищница наполнилась грохотом выстрелов и визгом пуль, рикошетом — на кого Бог пошлет — отлетавших от каменных стен и пола. Стреляли все: немцы, монахи, невесть откуда появившийся Сурт, которого Шева узнала по ало-черному комбинезону — другой цветовой гаммы он не признавал. Лицо Сурт прятал под маской, заканчивающейся небольшим паутинистым отростком.

И началась потеха. Обыкновенно Шева не имела ничего против подобных забав, но сейчас ей было не до веселья. Так уж случилось, что она не взяла с собой излучатель и оказалась беззащитной перед Раубеном, из-за чего Охотница едва не стала дичью. Шеве только и оставалось, что увертываться, а Раубен с истошным криком нажимал на спуск. Он палил до тех пор, пока Шева не подхватила, покатившись по полу, пистолет, выпавший из руки Пауля, и не влепила пулю точно в перекошенный рот Раубена.

В тот же миг рухнули наземь почтенный отец Агван-лобсан, убитый полковником Шольцем, и Нойберт, которого рассекла автоматная очередь, выпущенная одним из братьев. Быстро передергивая затвор карабина, Прунц пристрелил двух бросившихся на него монахов, разбрызгав багрово-алые пятна по желтому полю их одеяний. Но третий в прыжке пронзил Прунца копьем, пришпилив его, словно диковинную бабочку, к одному из сундуков с золотом.

Ганс, наивный и неумелый с виду, обращался с пистолетом, словно заправский снайпер. Первым делом он свалил брата Бонта-лобсана, занявшего место достойного Цхолсу-лобсана, а затем пополнил свой счет еще тремя монахами, которые, неумело целясь из ружей, пытались подстрелить разбежавшихся по зале гостей. Ганс успел убить еще одного, прежде чем в него попали. Но, даже раненый, он уложил еще двух монахов, пока ловко брошенный нож не вонзился ему под кадык.

Последним пал сам полковник Шольц, сраженный в спину Суртом.

Убедившись, что полковник мертв, Сурт решил завершить представление. Он швырнул к двери шар с парализующим газом и одновременно бросил Шеве маску, как две капли воды похожую на ту, что прятала его лицо. Воздействие газа сказалось моментально. Братья, намеревавшиеся прикончить чужеземцев, рухнули на пол, словно скошенные невидимым ножом. Оружие выпало из их рук, внезапно утративших силу. Натянув на лицо маску, Шева бросилась к Паулю. Она коснулась пальцами шеи, пытаясь нащупать пульс, но тонкая жилка, передающая биение сердца, безмолвствовала. Паулю уже ничем нельзя было помочь.

— Он мертв! — сообщил Шеве знакомый голос. Девушка подняла глаза. Рядом стоял Сурт, бережно державший в руках копье, которое стоило жизни девятнадцати обитателям относительного настоящего, которое через несколько мгновений должно было стать прошлым. — Нам пора!

— А Арктур? Ты уверен, что он мертв?

— Да. — Сурт направил излучатель в голову распростертого на полу полковника Шольца и пронзил ее ослепительно тонким лучом. — Теперь совершенно уверен. Пойдем!

— Но я не хочу. — Глаза Шевы метались от Пауля к Шольцу. — Я не хочу, чтобы он умирал!

— Глупо! — В голосе Сурта звучала невидимая из-за маски ухмылка, которую так ненавидела Шева. — Его уже не спасти. Пойдем!

— Я хочу, чтобы он жил! — яростно возразила Шева.

Директор Управления глухо рассмеялся.

— Вот как? И что ты намерена делать?

— Не знаю! — ответила Шева

Она и впрямь понятия не имела, что делать…