ЕВГЕНИЙ ГУЛЯКОВСКИЙ ТЕНЬ ЗЕМЛИ


Иногда в очень тихие, ясные вечера, когда в воздухе нет дымки, закрывающей далекие вершины, здесь, на большой высоте, бывает видна тень Земли.

Она возникает всегда неожиданно на короткие мгновения перед самым восходом солнца и очень редко после заката. Кажется, что на сгустившуюся синь небосвода кто-то набрасывает огромный шатер, и почти сразу на границе темной полосы, разделившей небо, вспыхивают светлые пятнышки звезд.

Люди, живущие в низинах, незнакомы с этим явлением. Только космонавты да еще летчики в стратосфере могут видеть его постоянно.

Здесь же, на памирских высотах, тень Земли появляется от случая к случаю, и граница ее никогда не просматривается в виде четкого полукружия на горизонте, она почти всегда размыта, зачастую едва угадывается.

Каждый раз Строков, как мальчишка, запрокидывал голову и ждал, заранее загадывая: будет сегодня тень или нет? Бывали дни, когда расплывчатая полоса на небе походила на дымку тумана, и часто он сомневался, видел ли ее вообще. Зрение ли слабело с годами, или, может быть, воздух стал грязнее от работавших внизу заводов.

Но сегодня тень была особенно резкой. Черта, отделившая освещенное восходом небо от ночной его половины, стремительно надвинулась на Строкова и исчезла на западе. Он удовлетворенно вздохнул. Дни, когда появлялась тень, почему-то всегда получались удачнее других. И хотя подъем давался все труднее – Строков почувствовал себя уверенней.

Так уж получалось, что с каждым годом рюкзак, наполненный одним и тем же снаряжением, становился все тяжелее. Все чаще требовались остановки на знакомых до мелочей маршрутах. Он давно не заблуждался на собственный счет, умел оценить свои силы как бы со стороны и знал, что предел, когда нужно будет круто изменить всю жизнь, уже близок. Он перешел рубеж, за которым все чаще вспоминаются годы, пролетевшие так незаметно. Исподволь подкрадываются дни, когда наваливается внезапная, незнакомая раньше усталость или вдруг появляется боль, какая-то неопределенная, тупая: она словно кочует по всему телу, гнездится то там, то здесь…

Вообще-то он мог бы и не подниматься на этот водосбор еще раз. Пусть теперь ходят другие, помоложе. Но не давала ему покоя мысль о том, что может произойти ошибка, слишком дорогая ошибка.

Медленными экономными движениями он, кряхтя, взвалил на плечи рюкзак и не спеша полез дальше. Он давно уже не бегает, как в молодости, по этим седым от снега холодным склонам. Если смотреть на водосбор снизу, то подъем кажется просто невозможным. Но каждый шаг сам по себе не выглядит таким уж трудным. Нельзя смотреть вниз, вверх тоже лучше не смотреть. Только перед собой. Проверяя каждую точку опоры, поглубже вдавливая шипы ботинок в снег, шагать можно далеко не сразу. Сначала следует проверить, не подведет ли снег, достаточно ли он плотен, чтобы выдержать тяжесть человеческого тела. Стоит отвлечься, не рассчитать усилия, слишком резко поставить ногу – и тут же провалишься по пояс в раскисшую, пропитанную водой, снежную кашу…

Вода. В ней все дело. Слишком бурный паводок, слишком рано и энергично пришла в этом году весна. Конечно, аэрофотосъемка – хорошее дело, и в управлении правильно решили провести ее сразу после его отчета о состоянии снега в районе станции. Но только на фотографиях не видно, как он выглядит, этот снег, вблизи. Расчеты, сделанные заведующим отделом метеоуправления Быстровым, доказывали, что снежная масса сойдет вниз постепенно, частями, создаст на плато затор и спокойно растает, никому не причинив вреда. Хорошо, если так…

Все вроде бы правильно, а тревога не проходила. В конце концов, это его личное дело – еще раз все проверить. Хотя бы для собственного спокойствия.

Солнце поднялось высоко, когда он наконец добрался до перевала, до самого дальнего поста наблюдений. Снег лежал здесь мощным, причудливо изогнутым пластом. Снаружи его поверхность походила на складки кожи какого-то огромного животного.

Строков методично проверил отметки на всех рейках, занес в блокнот каждый сантиметр усадки. Данные его не обрадовали, потому что усадка была гораздо меньше, чем в расчетах Быстрова, а это означало, что снег все еще оставался достаточно рыхлым, достаточно неустойчивым и подвижным. Предстояло еще проверить сцепление в нижних слоях. От силы, с которой держались там сжатые снежинки друг за друга, зависело, как долго продержится здесь, на высоте, уже сформировавшееся лавинное тело. Чем дольше пролежит снег, тем станет плотнее, тем больше энергии затратит лавина на свое первоначальное движение и, может быть, действительно зацепится за нижнее плато, остановится на нем, как надеется Быстров, а может быть, и нет… Быстрое не был здесь ни разу. Неужели, сидя в кабинете, используя только данные съемки и его, Строкова, наблюдения, он может все предвидеть и с такой легкостью взять на себя ответственность за судьбы людей, живущих внизу, в долине?

Закончив работу, Строков долго сидел на краю шурфа, вырытого им саперной лопаткой в снежном теле. Нарезанные из глубины кубики слежавшегося, фирнового снега, пропитанные водой, разваливались легко, слишком легко. Процессы, идущие в глубинах снежного тела, казались Строкову слишком сложными для простых математических расчетов. Уравнения в конце концов можно было повернуть в разные стороны… Строков не любил математику за излишнюю категоричность и сейчас отчетливо осознал собственную беспомощность. После официального заключения Быстрова ему никого не удастся убедить в реальности смертельной опасности, притаившейся в этом снежном звере, таком далеком и безобидном снизу или из окна кабинета… Что же делать? Опять идти к Бабурову? Он был у него четыре раза. Но другого выхода нет, он председатель местного Совета, кому же, как не ему, отвечать за безопасность людей? Если случится несчастье, с него спросится в первую очередь.

Тропа, ведущая к поселку, петляла между зарослей арчи. Сразу за узким, подвешенным на канатах мостом открылся поселок. Строков на минуту остановился, снял шляпу и долго старательно чистил ее рукавом своего порыжевшего от горного солнца и уже изрядно потрепанного пальто. Не так уж часто выбирался он в поселок и не знал, как выглядит со стороны. Металлические пуговицы, начищенные перед визитом к начальству, предательски блестели на солнце, а длинные полы хлопали по голенищам сапог. Картину дополняла фетровая шляпа с обвисшими полями, так хорошо защищавшая от солнца и дождя в ежедневных маршрутах.

Поселок неожиданно придвинулся и обступил его со всех сторон. Ему хотелось придумать какие-то особенные, убедительные слова, но времени уже не было. Домик поссовета был теперь рядом. Переступив обшарпанный, со знакомыми выбоинами порог, он очутился в приемной и, стараясь не смотреть на секретаршу, молча повесил шляпу на трехрогую вешалку. Словно утверждая этим жестом свое окончательное прибытие, и лишь после этого, так и не повернувшись, скрипучим голосом спросил, не надеясь на положительный ответ:

– У себя?

– Совещание, – ответила секретарша подчеркнуто равнодушным тоном и отгородилась от Строкова папкой.

– Я так и думал. Подожду.

Строков вздохнул, достал платочек и, промокнув лысину этим затертым, но аккуратно выстиранным платочком, заметил, что шляпа висит несколько криво. Собственно, ничего неправильного в ее положении как будто не было, но Строкову хотелось, чтобы перед предстоящим важным разговором мелочи не отвлекали и не раздражали его. Он встал и изменил положение шляпы.

– Только что начали, – сообщила секретарша. Строков как будто не слышал. Он сидел, глядя в одну точку, не меняя даже позы. Другой бы на его месте прошелся, полистал газету, постарался как-то разрядить обстановку недоброжелательности. Но Строков ничего этого не делал. Он просто ждал. И, может быть, поэтому секретарше в его ожидании чудилось что-то бездушное, упорное и неотвратимое. Наверно, так ждут закаленные в кабинетных баталиях бюрократы.

Секретарша достала из стола сумочку и демонстративно, стараясь показать, что назойливость посетителя не принесет ему никакой пользы, начала выщипывать брови.

Строков смотрел, как ловко летают вниз и вверх длинные тонкие пальцы, и вспоминал пальцы женщины, которой давно уже не было с ним. Другой он найти не сумел, так и остался бобылем на старости лет.

– Вы напрасно ждете, – первой не выдержала это каменное молчание секретарша. – Как только кончат, Сабур Рахимович сразу же уедет. Его в райком вызвали.

– Ничего. Подожду. Его всегда куда-нибудь вызывают.

Секретарша пожала плечами и еще быстрее начала орудовать пинцетом. Она, конечно, не ожидала легкой победы, не ожидала, что после ее сообщения Строков встанет и уйдет, но все же надеялась, что хоть уверенности в его ожидании поубавится. Но этого не случилось. Строков даже не переменил позы. Наконец над дверью председателя звякнул звонок, и секретарша медленно, почти величественно удалилась, а когда она появилась вновь, не успев оставить за дверью своей улыбки, Строков сразу же почувствовал неладное.

– Не примет он вас сегодня.

– Сегодня примет. Я дождусь.

Строков вынул платок и снова промокнул лысину. Казалось, часы в приемной тикали все громче. Так можно было ждать только из мести. Но вот в глубине дома хлопнула дверь, Строков сразу же вскочил, сорвал с вешалки шляпу и, не попрощавшись, исчез.


На заднем дворе поссовета, перед самым домом, стоял газик председателя. Он стоял здесь уже давно, с утра, и от машины сильно пахло разогретым железом и маслом. Двор, словно выметенный раскаленным полуденным солнцем, молчал. Тихо так, что слышно было как журчит вода в арыке на противоположной стороне улицы. Из дверей поссовета появились водитель с Бабуровым. Несмотря на жару, френч на Сабурове был застегнут до самого верха. Яркая таджикская тюбетейка больше подошла бы к халату, а не к этому полувоенному френчу с большими накладными карманами.

– Куда сегодня? – спросил водитель.

– Заедем домой, пообедаем, потом видно будет. Они выехали со двора, так и не заметив третьего пассажира, съежившегося на заднем сиденье. Да и немудрено: мышиное пальто Строкова полностью слилось с пыльной обивкой сиденья. Но ему уже неловко стало ехать незваным пассажиром, он задвигался, тяжело задышал, и Бабуров удивленно обернулся.

– Сабур Рахимович! Вы простите, что я вас тут ждал… Очень нужно поговорить…

– Останови машину!

– Я все равно не выйду, пока вы меня не выслушаете!

Разгневанное выражение на лице Бабурова сменила смиренная, почти дружеская улыбка. Он понял, что проиграл, и многолетняя практика общения с неудобными людьми в сложных для него обстоятельствах мгновенно подсказала ему правильный выход.

– Дорогой Павел Степанович… – начал он мягко, почти покровительственно, и вдруг выкрикнул с неожиданной злостью: – Ведь ты был у меня на этой неделе пять раз! Пять! – и поднес к самому лицу Строкова свою пухлую ладошку с широко растопыренными пальцами.

Строков пробормотал что-то неразборчивое, но, осознав всю нелепость этой сцены, неожиданно для себя самого тоже перешел на крик:

– К кому еще я должен идти?! Вас для чего избирали? Вы здесь представитель советской власти!

– У тебя есть свое управление!

– Я писал в управление!

– Райком, наконец!

– В райкоме я тоже был! Все как будто сговорились!

Бабуров неожиданно воодушевился. Ему показалось, что Строков сам подсказал довод, способный убедить этого невыносимого человека, испортившего ему столько крови за последние две недели.

– Странно, да? Странно, что тебя никто не понимает? А может, не странно? Может, так оно и должно быть? Ну, представь на минуту, что ты ошибся. Сто раз я тебе говорил, что есть еще специалисты не глупее тебя, что все ты придумал, приснилось тебе, понимаешь? Нехороший сон приснился. Ну, проснись, дорогой Павел Степанович! Как легко тебе станет жить, когда проснешься. Да и мне тоже. Ну, пожалей ты меня наконец!

– Мне всех жалко… – тихо сказал Строков. – Люди живут и ничего не знают, мы с вами обязаны, и именно поэтому…

– Вот видишь! – с жаром подхватил Бабуров, не давая ему закончить. – Вот видишь, как хорошо, значит, ты меня пожалел, у меня сегодня трудный день, столько работы. Ну, пожалуйста, Павел Степанович, в другой раз, ладно? Мы с тобой еще раз все посмотрим, перечитаем все письма, а сегодня мне некогда, извини.

Понимая, что и на этот раз у него ничего не вышло, Строков не может сдержать удивительной для него самого и такой же нелепой, как весь этот разговор, ярости. Забыв, где находится, он резко вскочил, схватился за ушибленную голову и еще больше вышел из себя:

– Вы обязаны! Вот! Здесь я все приготовил! Все расчеты, наблюдения!

Он хотел вытащить из-за пазухи папку, но Бабуров проворно выскочил из машины, захлопнул дверцу и крикнул шоферу:

– Поезжай!

– Куда? – не понял тот.

– Куда хочешь, только подальше!

Машина круто дернулась с места, и председатель, оставшийся во дворе поссовета, скрылся в клубах пыли. Строков рванулся к дверце, долго и яростно дергал заклинившуюся ручку и наконец, поняв, что все уже бесполезно, обессиленно откинулся на сиденье.

– Нехорошо получается, Павел Степанович! – осторожно начал шофер Хабиб давно приготовленную речь. – Начальство уважать надо. Обязательно будут неприятности – вот увидите. Могут быть очень большие неприятности.

– У меня уже есть неприятности. Много неприятностей!

Строков видел, как за окном стремительно проносилась улица поселка, по которой он так долго шел сегодня утром. Невеселые мысли переполняли его. Все ему казалось серым, безжизненным, как этот раскаленный от солнца день, как эта пыльная, зажатая между дувалов дорога. Хабиб придержал машину и вежливо спросил, куда подбросить. В общем-то он сочувствовал этому человеку, который вот уже сколько дней донимал начальство не своим личным делом, а какой-то, пусть даже придуманной, общей бедой. Больше всего Хабиб уважал в людях настойчивость, умение не отступать от раз принятого направления движения.

– Давай на почту, – мрачно решил Строков. – Опять буду писать куда-нибудь. Может быть, в министерство. Почему бы и нет? Есть же здесь школа! Вот и напишу в Министерство просвещения. Пусть подумают, каково детям учиться, когда над головой у них висит лавина!

Загрузка...