Тень среди лета

6

Будто и не было последних лет. То, что пережил Ота, вдруг отступило в тень, развеялось от одного звука его имени. Жаркие, влажные дни поденщины на Сарайкетской пристани, вечный поиск еды и жилья, голодные ночи в придорожной пыли. Жизнь, какой видел ее Итани Нойгу. Все это осыпалось с него, как скорлупа, и он вспомнил себя мальчишкой — уверенным и своевольным мальчишкой, что брел по заснеженному полю к большому тракту. Он словно заново очутился там, и ясность этого воспоминания его напугала.

Молодой поэт послушно шел за ним, ни слова не говоря. Видимо, встреча ошеломила его не меньше.

Они разыскали пустую комнату. Ота запер дверь на засов. Оконце тесной комнаты выглядывало во внутренний сад, где росли бамбук и подстриженные деревья. Даже в дождь, который до сих пор шуршал каплями по листве, внутри было очень светло. Ота сел за стол, закрыв рот руками, и посмотрел на юного поэта. Тот был моложе года на четыре, но старше того Оты, который придумал себе новое имя, новое прошлое и заключил договор с Домом Вилсинов. У поэта было открытое круглое лицо, твердый подбородок и руки, годами не знавшие тяжелой работы. Но больше всего Оту смущали его глаза — они светились восторгом, точно юноша только что нашел клад.

Ота не знал, откуда начать.

— Ты… мы, верно, вместе учились?

— Маати Ваупатай, — назвался поэт. — Я был в одном из младших классов, когда вы… покинули школу. Вы еще водили нас перекапывать огород, а мы плохо копали. У меня тогда все руки были в водянках…

Его лицо вдруг стало знакомым.

— Боги! — выронил Ота. — Так это ты?

Маати Ваупатай, которого Ота заставлял есть землю, ответил утвердительной позой, сияя радостью оттого, что его узнали.

Ота откинулся назад.

— Прошу тебя, не говори никому обо мне. Я так и не принял клеймо. Если братья найдут меня…

— То захотят убить, — подхватил Маати. — Знаю. Я никому не скажу. Только… Ота-кво…

— Итани, — поправил Ота. — Теперь меня зовут Итани.

Маати выразил послушание, больше уместное для преданного ученика, как будто Ота до сих пор ходил в черном одеянии.

— Значит, Итани. Не ожидал. В смысле, встретить вас здесь. Какими судьбами?

— Я служу Дому Вилсинов. В качестве грузчика.

— Грузчика?

Ота ответил утверждением. Поэт заморгал, словно пытаясь угадать смысл заморского слова. Когда он заговорил, тон у него был обеспокоенный. Или разочарованный.

— Говорили, дай-кво вас принял. А вы отказались.

«Как просто звучит», — подумал Ота. Горстка слов смогла вместить то, чем стала его жизнь. Когда он принимал это решение, все казалось предельно ясным и в то же время сложным. Впрочем, как и сейчас.

— Верно.

— Что… простите, Ота-кво, но что произошло?

— Я ушел. Подался на юг, нашел работу. Я знал, что старое имя придется забыть, вот и взял другое. И… вот и все, наверное. Заключил договор с Домом Вилсинов. Срок уже истекает, а что делать дальше — не знаю.

Маати принял позу понимания, но по складке между бровями было видно, что сделал он так машинально. Ота вздохнул и облокотился на стол, думая, что бы еще сказать, как объяснить свой жизненный выбор. В довершение всех пережитых за день тревог он почувствовал, что не может подобрать слов. Со дня ухода он ни разу не пытался объяснить, почему так решил. Да и некому было.

— А ты? — спросил Ота. — Тебя, вижу, он обучил.

— Старый дай-кво умер. После вашего ухода. Я даже не успел получить черную одежду. Пост занял Тахи-кво, а в школу пришел новый учитель. Наани-кво. Он был еще строже Тахи-кво. По-моему, ему это было в радость.

— Дрянная работа, — сказал Ота.

— Нет, — не согласился Маати. — Просто тяжелая. И жестокая. Но так нужно для дела. Ставки слишком высоки.

Была в его голосе какая-то твердость, подумал Ота, которая не происходила из уверенности. Он ответил согласием, но понял, что Маати угадал неискренность позы, и опустил руки.

— Что же ты сделал, чтобы попасть в «черные одежды»?

Маати покраснел и отвернулся. В коридоре кто-то хохотал, и это раздражало. Поговорил всего ничего с едва знакомым человеком, а уже забыл, где находится и что вокруг люди.

— Я спросил Наани-кво о вас, — ответил Маати. — Ему это не понравилось. Мне пришлось неделю драить полы в большом зале. А потом я спросил его снова. И опять заработал наказание. В конце концов… в общем, как-то ночью я пошел мыть полы уже без указки. Мила-кво спросил, что я делаю, а я ответил: «завтра пойду задавать тот же вопрос, вот и решил выполнить работу заранее». Он спросил, не полюбил ли я драить камни, а потом предложил повышение.

— И ты его принял.

— Еще бы! — ответил Маати.

Оба надолго замолчали. Ота увидел жизнь, которую отверг. А еще ему показалось, что на лице Маати отразилась жалость. Самое меньшее — сомнение.

— Обо мне никто не должен знать, — сказал Ота.

— Я никому не скажу. Клянусь.

Ота принял позу свидетеля клятвы, и Маати ответил тем же. Оба подскочили на месте: кто-то забарабанил в дверь.

— Кто там? — окликнул мужской голос. — Нам здесь назначено!

— Мне пора, — сказал Маати. — Я пропущу переговоры с… Лиат. Вы сказали, что ждете ее, верно?

— Немедленно отоприте! — бушевали за дверью. — Это наша комната!

— Она моя девушка, — ответил Ота, поднимаясь. — Идем. Пока эти не пожаловались хаю.

Люди за дверью, одетые в легкие шелка и дорогие сандалии утхайема, уставились на Оту с гневом и отвращением — подумать только, простой грузчик, да еще из гальтского дома! Однако, увидев за его спиной Маати в одежде поэта, они умерили злость до нетерпения. Юноши вместе вышли в большой зал, где было все так же людно.

— Ота-кво, — начал Маати, едва они очутились в толпе.

— Итани.

Маати сокрушенно попросил извинения.

— Итани. Я… мне так много нужно обсудить… и мы…

— Я тебя разыщу, — пообещал Ота. — Только не говори никому. Особенно поэту.

— Ни единой душе.

— Мы еще встретимся. А теперь ступай.

Маати попрощался с ним — такого учтивого поклона, верно, не видел от поэта ни один грузчик — и нехотя побрел прочь, каждым шагом выражая желание остаться. Ота поймал на себе озадаченный взгляд пожилой утхайемки из толпы, сотворил жест почтения и вышел.

Дождь почти прекратился, на плечо горячей ладонью упал солнечный луч. Остальные носильщики, которые несли сюда дары или держали полог, дожидались хозяев в боковом садике для прислуги. Эпани-тя, домоправитель Марчата Вилсина, сидел там же с улыбкой на лице. Теперь, когда не нужно было сохранять официоз, все повеселели. Старый Тууй Анагат, который знал Оту почти с тех пор, как он стал Итани, чуть ли не всю его поддельную жизнь, принял позу приветствия.

— Ты уже слышал? — спросил он, когда Ота к нему подошел.

— О чем? Видимо, нет.

— Хай набирает отряд — выследить сына Удунского хая, отравителя. Пол-утхайема рвется туда вступить. Того и гляди, насядут на гаденыша, как вши на деревенскую шлюху.

Ота выразил удовольствие, зная, что от него этого ждут, потом уселся под деревом, усеянным крошечными душистыми грушами из тех, что растят для красоты, и прислушался. Все до одного обсасывали новость — люди, с которыми он работал, которых знал, кому доверял, хотя и не настолько, чтобы сказать правду. Все обсуждали казнь хайского сына, как собачьи бои. Никого не волновало, что у мальчишки не было выбора. Никто даже не вспомнил о справедливости. У низкорожденных, что гнут спину ради куска меди, чтобы хватило на чай и суп с квасным хлебом, хайем вызывает только зависть — никакого сострадания или любви. Теперь они вернутся в свои тесные бараки, унося в памяти роскошь дворцов, отраду садов, невольничьи песни. В них не останется места для жалости к семьям богатых и власть предержащих. «К таким, — подумал уныло Ота, — как я».

— Эй, — окликнул его Эпани, потыкав носком сапога. — Чего приуныл, Итани? Что-то ты невесел.

Ота деланно засмеялся. У него это хорошо выходило — смеяться и улыбаться по заказу. Очаровывать. Он небрежно изобразил просьбу о прощении.

— Порчу праздник, да? Просто меня только что вышвырнули из дворца, вот и все.

— Вышвырнули? — переспросил Тууй Анагат, и все, оживившись, повернули головы к ним.

— Да. Стоял себе, никого не трогал…

— Вынюхивал Лиат, — продолжил кто-то со смехом.

— …И, похоже, кое-кому приглянулся. Одна женщина из Дома Тиянов подошла ко мне и спросила, не я ли представляю Дом Вилсинов. Я сказал «нет», а она почему-то осталась со мной поболтать. Приятная оказалась бабенка. А ее дружок принял наш разговор близко к сердцу и столковался с дворцовыми слугами…

Ота принял позу невинной растерянности, чем повеселил всех еще больше.

— Бедный, бедный Итани! — воскликнул Тууй Анагат. — Бабы так и липнут. Давай-ка мы тебе поможем. Скажем им всем, что у тебя на одном месте выскочили болячки и ты три дня проходил в подгузнике с припарками.

Ота теперь смеялся вместе со всеми. Опять он победил. Теперь он был как все, свой в доску. Еще пол-ладони они перешучивались и травили байки, а потом Ота встал, потянулся и заговорил с Эпани.

— Я вам сегодня еще нужен, Эпани-тя?

Старик как будто удивился, но изобразил отрицание. Отношения Оты и Лиат ни для кого не были тайной, но Эпани, живший в господском доме, больше других понимал всю их сложность. Когда Ота попрощался с ним, он ответил тем же.

— Я думаю, Лиат быстро управится с поэтами, — заметил он. — Разве ты ее не подождешь?

— Нет, — ответил Ота и улыбнулся.

Амат училась. Сначала она узнала, как работает механизм заведения, как распределяются прибыли и доли охранников, шулеров, борцов и женщин — ритм, налаженный, как течение реки или сердцебиение, где деньги играли роль крови. Она начала лучше понимать, что именно ищет среди невнятных записей и подозрительных расписок. А еще она научилась бояться Ови Ниита.

Амат узнала, что бывает с теми, кто ему не угодил. Проститутки принадлежали заведению, поэтому их отсутствие никем не расследовалось и не проверялось. Их в отличие от нее было легко заменить. Она не захотела бы быть на их месте за все серебро в городе.

Прошли две недели из четырех. Или пяти. Оставались еще две или три до обещанного Марчатом помилования. Амат сидела в душной комнате, изнемогая от жары. На столе громоздились кипы бумаг. Теперь ее будни наполнял скрип пера по бумаге, звуки веселого квартала, запах дешевой еды и собственного пота, тусклый желтоватый свет из узкого высокого оконца.

Раздался стук в дверь — тихий, робкий. Амат подняла голову. Ови Ниит или его охрана не потрудились бы стучать. Амат воткнула перо в брусок туши и потянулась. Захрустели суставы.

— Войдите, — сказала она.

Вошла девушка. Лицо было знакомым, а имени Амат ни разу не слышала. Невеличка, с родинкой под глазом, похожей на слезинку, нарисованную детской рукой. Когда она приняла позу извинения, Амат заметила у нее на запястьях следы полузаживших ран. Интересно, каким записям в конторской книге они соответствовали?

— Бабушка… — Так ее называли все здешние обитатели.

— Чего тебе? — спросила Амат и сразу же пожалела, что взяла такой резкий тон. Она размяла ладони.

— Я знаю, вас нельзя беспокоить, — начала посетительница. Голос звучал напряженно, но вряд ли от страха перед старухой, запертой в клетушке с бумагами, подумала Амат. Видимо, Ови Ниит дал приказ сюда не заходить. — Но там человек пришел. Спрашивает вас.

— Меня?

Девушка изобразила позу подтверждения. Амат откинулась назад. Кират. Вероятно, он. Или кто-нибудь из подручных Ошая явился сюда разыскать ее и убить. А Ови Ниит уже тратит золото, вырученное за ее смерть. Амат кивнула — скорее самой себе, нежели собеседнице.

— Как он выглядит?

— Молодой. Красивый, — добавила она и улыбнулась, словно делясь секретом. Красивый — может быть, но молодым Кирату уже точно не стать. Значит, не он. Амат взвесила в руке трость. Оружие никудышное. Убежать — прыти не хватит, даже если бы нога не болела. Надо пробовать обороняться. Она подавила в себе панику, чтобы заговорить без дрожи в голосе.

— Как тебя зовут, деточка?

— Ибрис, — ответила та.

— Прекрасно. Слушай меня внимательно. Ступай к дверям — не черным, а парадным. Разыщи охранника. Скажи ему об этом человеке. И пожалуйся, что он хочет убить посетителя.

— Но…

— Не спорь, — отрезала Амат. — Ступай. Живо!

Многолетний опыт раздачи приказов сделал свое дело. Девушка убежала, а когда дверь закрылась, Амат подперла ее письменным столом. Хлипкая вышла преграда, подумала она с горечью и села сверху, надеясь, что ее вес на миг-другой отсрочит вторжение. Если стража подоспеет вовремя, убийцу схватят.

Или нет. Скорее всего, нет. Кто она здесь? Товар. С этим никто не поспорит. Амат стиснула трость в кулаках. К черту достоинство! Если Вилсин и Ошай хотят ее уничтожить, она будет драться до последнего.

Снаружи послышались голоса. Кто-то яростно спорил, среди них — Ибрис. Какой-то парень закричал.

Вдруг через окошко влетел факел, вертясь, словно от руки уличного жонглера. На глазах у Амат он прочертил в воздухе дугу, ударился об стену и отскочил обратно, прямо на бумаги. Пламя коснулось одной стопки, листы тут же вспыхнули.

Амат не помнила, как слезала со стола и звала на помощь. Она спохватилась уже у огня — топтала ногами пламя, подняв факел над головой, подальше от книг. Дым ел горло, сандалии почти не спасали от огня, но ее это не останавливало. Кто-то прорвался через дверь, преодолев ее заграждение почти без усилий.

— Песка! — прокричала Амат. — Принесите песка!

Кто-то из женщин окликнул ее тонким от испуга голосом, но Амат не расслышала слов. Тлеющие хлопья, кружа, как светляки, подожгли еще одну стопку бумаги. Амат попыталась сбить пламя. Один особенно крупный ошметок коснулся ее ноги, и на мучительно долгий миг ей показалось, что вспыхнула одежда.

Дверь распахнулась. Ибрис и рыжая с Запада — как ее звали? Менат? Митат? — ворвались в комнату с кастрюлями воды в руках.

— Нет! — крикнула Амат, обернувшись к ним и размахивая факелом. — Не воды! Песка! Несите песок!

Женщины замялись на месте, расплескивая воду. Ибрис повернула назад первой, бросив кастрюлю — хорошо, не на книги или стол. Рыжая плеснула в сторону пламени, окатила Амат с головы до ног и унеслась.

К тому времени как они вернулись вместе с тремя охранниками Ови Ниита и двумя караульными, пожар удалось погасить. Только пятно смолы на стене, куда угодил факел, продолжало гореть. Амат вручила еще пылающий факел караульным. Они допросили ее и Ибрис. Ови Ниит, вернувшись, бесновался на черной половине, как ненормальный, но, к счастью, Амат его гнев не коснулся.

Часы долгого труда пропали, и возможно, восполнить потерю не удастся. И что толку? То, что прежде казалось невозможным, теперь выглядело просто смешным, если бы она была еще в силах веселиться. Она прибралась, как могла, и осталась сидеть в полутьме. Из глаз неудержимо лились слезы, но она не обращала на них внимания. Надо было собраться с мыслями, а бороться со слезами было некогда.

Когда две-три ладони спустя дверь открылась, на пороге стоял Ови Ниит собственной персоной, выкатив глаза, насколько позволяли тяжелые веки, сжав губы в черту. Он шагнул в комнату, шаря взглядом по стенам. Амат наблюдала за ним, как за бешеным псом.

— Насколько плохо? — выдавил он.

— Нас отбросили назад, Ниит-тя, — ответила она. — Прилично, но… не более того. Можно выкарабкаться.

— Имя. Того, кто это подстроил. Кто крадет мои деньги и жжет мой дом? Я его порву. Он у меня в собственном дерьме захлебнется.

— Как пожелаете, Ниит-тя, — ответила Амат. — Только, если вам нужен ответ на этой неделе, можете меня резать хоть сейчас. Я все восстановлю, но не скоро.

Один удар сердца — и он бросился вперед. Его дыхание было тошнотворно-приторным. Даже в тусклом свете виднелись гнилые зубы.

— Он там! — взревел Ови Ниит ей в лицо. — Сидит и смеется! Ты хочешь, чтобы я ждал? Хочешь дать ему уйти? Имя, и сегодня же. До рассвета. Сейчас!

От того, что она это предвидела, легче не стало. Амат приняла позу извинения с такой дозой иронии, что и дурак бы разглядел. Бешеные глаза сузились. Она закатала рукав до локтя.

— Бери нож, — произнесла она, протягивая голую руку, — или дай время сделать дело как следует. После сегодняшнего мне уже все равно.

Он выхватил нож. Лезвие свистнуло в воздухе. Амат вздрогнула, но не так сильно, как ожидала. Острие ножа вдавилось ей в кожу, но не пронзило ее. Правда, было больно, и, начни она вырываться, рана бы точно осталась. После испытующего молчания Ниит хмыкнул. Не зловеще, как палач, а с каким-то иным оттенком. Потом нож исчез.

— Так иди и работай, — с ухмылкой сказал сутенер. За его прищуром Амат разглядела что-то похожее на уважение. Она уступчиво поклонилась. Ови Ниит вышел из комнаты, бросив дверь открытой.

Амат некоторое время сидела, растирая белую черту на коже от ножа и дожидаясь, пока не успокоится сердце. Все-таки ей удалось. Удалось выиграть время.

Прошло по меньшей мере пол-ладони, когда аромат яблок и жареной ветчины пробудил ее желудок к жизни. Она уже не помнила, когда в последний раз ела. Опираясь на палку, Амат проковыляла к столам. На скамьях почти не было места — начиналась ночная смена. Весть о происшествии облетела весь дом — это читалось по отведенным взглядам. На одной скамье потеснились, и Амат села.

После ужина она разыскала рыжую Митат. На той было облегающее голубое платье — ни дать ни взять обертка для придания товарного вида.

— Надо поговорить, — тихо сказала Амат. — Сейчас.

Митат не ответила, но, когда Амат вернулась к себе в комнату, пришла следом. Большего и не требовалось. Амат села. В кабинете до сих пор разило смолой и гарью. Песок скрипел под ногами. Она предпочла бы другое место для беседы, но выбирать не приходилось.

— Как кстати у тебя оказалась вода под рукой, — начала Амат. — Да еще в кастрюлях.

— Лишней набрали, — ответила Митат. Акцент у нее был невнятный, все окончания плыли. И впрямь из Западных земель, причем с севера. Должно быть, беженка, укрывшаяся здесь от очередного гальтского вторжения. Значит, они в одной лодке.

— Повезло мне, — сказала Амат. — Пойди я посмотреть, кто пришел, огонь спалил бы все. А не он, так вода уничтожила бы книги.

Митат пожала плечами и тут же метнула взгляд на дверь. Мелочь, едва заметная в полутьме, но ее хватило. Подозрения Амат обрели почву. Она сильнее сжала трость.

— Закрой дверь.

Женщина нехотя выполнила приказ.

— Ибрис допрашивали. Ей досталось.

— Кого-то же надо было допросить, — отозвалась Митат, скрещивая на груди руки.

— А почему не тебя?

— Я не видела, кто напал.

— Умно придумано, — сказала Амат, принимая позу одобрения. — Жаль, Ибрис не повезло.

— Готовы указать виновника? — спросила Митат. Теперь она не отводила глаз, смотрела твердо, с вызовом. Амат почти слышала запах ее страха.

— Готова ли я? — медленно повторила Амат, смакуя слова. Она склонила голову набок, разглядывая Митат как товар. — Нет. Указывать не готова. Не ему.

— Значит, не придется вас убивать, — сказала Митат.

Амат улыбнулась и покачала головой, укоризненно разводя руками.

— Дурно сыграно. Угрозы меня только злят и вдобавок доказывают твою вину. Не самый лучший подход. Начни-ка сначала, — произнесла Амат и сложила руки, как уличный актер, репетирующий роль. — Указывать я не готова. Не ему.

Рыжая прищурилась, но в ее глазах сверкнул ум. Отрадное зрелище. Митат подошла ближе, опустила руки. Ее голос прозвучал тише, напряженнее, но страх ушел.

— Чего вы хотите?

— Так гораздо лучше. Мне нужна союзница в этой крысиной норе. Когда придет время разыграть свою партию, ты меня прикроешь. Без вопросов, без колебаний. Мы притворимся, что ты все еще служишь Ови Нииту, но отвечать будешь мне. А за это тебе и твоему другу… ведь без мужчины не обошлось? Да, так я и думала. В общем, вам обещается безопасность. Согласна?

Митат молчала. Где-то на улице прохожий выкрикнул непристойность и расхохотался. Запел высоким, чистым голосом попрошайка, и Амат поняла, что весь день слышит эту мелодию. И почему она не заметила раньше? Проститутка кивнула.

— Замечательно, — сказала Амат. — Значит, больше никаких поджогов. И вот еще что. Следующий счетовод вряд ли предложит тебе то же, так что обойдемся без заморских сюрпризов в моей тарелке.

— Конечно-конечно, бабушка!

— Вот и славно. Что ж, как будто мы все обсудили?

Лиат досадливо шлепнула Мадж по запястью. Та отдернула бледные руки, лопоча что-то на своем текучем наречии. Лиат перенесла вес на левую ногу. Портной рядом с ней промолчал, хотя почти улыбался, когда подносил шнур с узелками к голому бедру островитянки.

— Скажите ей, что если она не перестанет елозить, мы будем снимать мерки до вечера, — обратилась Лиат к переводчику. — Можно подумать, здесь голых ног не видели.

Круглолицый слуга заговорил с девушкой на ее языке, не вставая с табуретки у двери. Мадж оглянулась на остальных, покрываясь румянцем. Было видно, как кровь прилила к ее щекам. Портной приложил шнур к внутренней стороне бедра, скользнув рукой выше колена. Мадж взвизгнула и снова затараторила по-своему, уже громче. Лиат едва скрыла раздражение.

— Что она говорит? — окликнула она круглолицего.

— У них на родине не принято так вольно касаться друг друга, — ответил Ошай. — Это ее смущает.

— Передай, что осталось недолго. Портной не сможет заняться шитьем, пока не закончит.

После долгих тревожных ночей подготовки Лиат думала, что слушание у хая и переговоры с поэтом будут худшей частью ее задания. Что уход за подопечной, вплоть до посещения портного, может оказаться настолько сложным делом, ей и в голову не приходило. Однако вот уже несколько дней для общения с ней приходилось теребить переводчика, Ошая, даже по самым незначительным поводам. К счастью, тот достаточно разбирался в своем деле, чтобы отвечать на большую их часть без подсказки.

Портной закончил снимать мерки и замер в позе благодарности. Лиат ответила подобающе. Островитянка зачарованно смотрела на них, ни слова не говоря.

— Куда прикажете дальше, Лиат-тя? — спросил Ошай.

— Придворный лекарь осмотрит ее завтра. Я собираюсь поговорить с представителем счетной палаты, но ей при этом быть не нужно. Может быть, послезавтра потребуется твоя помощь, но я уточню это только после утверждения расписания.

— Благодарствую, Лиат-тя, — сказал он и поклонился. Что-то в постановке рук и улыбке ее насторожило. Возникло чувство, словно он в душе потешается над ней. Что ж, пусть его. Когда Амат вернется, она, ее ученица, не преминет сказать о нем все, что думает. И если Амат почует издевательство, больше ему не работать на Дом Вилсинов.

Лиат пробиралась по узким улочкам портновского квартала. Пекло и парило невыносимо. Не пройдя и полпути до бараков, она взмокла так, что платье прилипло к спине. Ее одолевало искушение сбросить одежду и забраться под самодельный душ, которым пользовались Итани и его товарищи. Когда она пришла туда, никого рядом не было. Но если бы кто увидел ее, временную распорядительницу Дома Вилсинов, это могло навредить ее положению. Поэтому Лиат скрепя сердце поднялась по каменной лестнице, стертой до гладкости поколениями рабочих, и пошла по широкому коридору с грубыми койками и дешевыми холщовыми пологами вместо сетки. Пространство наполняли мужской смех, голоса и запах пота. Тем не менее Итани жил здесь. Он сам это выбрал. Не человек, а загадка.

Когда Лиат его разыскала, он сидел на койке, все еще мокрый после душа. Лиат замедлила шаг, чтобы понаблюдать за ним, и вдруг ей стало не по себе. На лбу у него пролегли морщины, как от сильного сосредоточения, но руки лежали свободно, плечи ссутулились. Будь он кем-то другим, она бы подумала, что его гложет тревога. За все время их близости — почти десять месяцев — Лиат никогда не видела его таким печальным.

— Что случилось, любимый? — тихо спросила она.

Вся его озабоченность сгинула, как не бывало. Итани улыбнулся, встал, обнял ее. От него приятно пахло чистотой, молодостью и каким-то неуловимым ароматом, присущим ему одному.

— Тебя что-то гнетет, — сказала Лиат.

— Да нет, у меня все отлично. Просто Мухатия-тя снова придирается. Но это мелочи. У тебя есть время сходить с нами в баню?

— Да, — сказала она.

Лиат хотела отказаться, но передумала. Бумаги для Вилсина-тя подождут.

— Здорово, — заметил Итани с одобряющей улыбкой. И все-таки что-то в нем было не так. Не то сдержанность в жестах, не то рассеянность во взгляде. — Как твоя работа, продвигается?

— Более-менее. Переговоры идут своим чередом. Правда, беременная выводит меня из себя. Я начинаю срываться. Знаю, что нельзя, но ничего не могу поделать.

— А она тебя прощает?

— Честно говоря, я еще не просила у нее извинений. Каждый раз собираюсь, пока ее не вижу. А как только оказываюсь рядом, все желание пропадает.

— Ну-у, ты могла бы начать утро с извинения. Выложить первым делом, а после перейти к остальному.

— Итани, может, я и тебя ненароком обидела? Хочешь, извинюсь?

Он улыбнулся, как всегда, обезоруживающей улыбкой, но почему-то в глубине глаз она не отразилась.

— Нет, — ответил Итани. — Совсем незачем.

— Потому, что внешне мы как будто помирились, а на самом деле… ты какой-то не такой с тех пор, как я ходила на слушание.

Она высвободилась из объятий и села на его койку. Итани помялся и тоже сел рядом. Ткань полога затрещала под их весом. Лиат приняла извинительную позу, но смягчила ее до робкого вопроса и предложения выслушать.

— Все не так, — ответил Итани. — Я вовсе не злюсь. Это трудно объяснить.

— Так попробуй. Может быть, я знаю тебя лучше, чем ты думаешь.

Он усмехнулся — тихим, горьким смешком, — но не стал возражать. Лиат помрачнела.

— Возвращаемся к старому разговору? — тихо спросила она. — Меня наконец-то начали повышать. Я веду переговоры с хаем, с поэтами. А твой договор вот-вот потеряет силу. По-моему, ты боишься, что я тебя перерасту. Что положение распорядителя, даже низшего ранга, куда достойнее положения грузчика.

Итани замолк. В его чертах появилась задумчивость, и впервые за многие дни он посмотрел на нее пристально. На губах возникла и тут же исчезла кривая усмешка.

— Я права?

— Нет, — ответил Итани. — Но мне все равно любопытно: ты это себе представляла? Что я буду тебя недостоин?

— Нет, не это, — сказала она. — Но я и не считаю, что ты кончишь жизнь простым грузчиком. Странный ты человек. Сильный, умный, обаятельный. И, мне кажется, знаешь куда больше, чем рассказываешь. Только мне непонятны твои предпочтения. Ты мог бы столького достичь, если бы захотел. Неужели тебе ничего не нужно?

Он не ответил. Улыбка исчезла, во взгляде появилась та же обреченность. Лиат погладила его по щеке, чувствуя пальцами подросшую щетину.

— Хочешь, пойдем в бани? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Надо идти. Остальные скоро подойдут.

— Уверен, что не хочешь ничем со мной поделиться?

Он открыл рот, и она почти увидела, как на его губах завяла очередная шутливая отговорка. Его широкие ладони сжали ее за руки.

— Не сейчас, — ответил Итани.

— Но как-нибудь однажды, — сказала она.

На его продолговатом лице промелькнуло что-то вроде испуга, но он все-таки улыбнулся.

— Хорошо.

За вечер Итани понемногу развеялся. Они посмеялись с друзьями, вместе выпили, попели песни. Потом одной ватагой отправились из бань к чайным, а оттуда — к опустевшим пляжам у конца набережной. Широкие полосы ила отмечали высохшее устье реки, протекавшей там много поколений назад. Когда пришла пора прощаться, Итани проводил Лиат к Дому Вилсина. Всю дорогу его рука приятным весом лежала у нее на плечах. Когда они ступили во двор с фонтаном и Гальтским Древом, грянул хор сверчков.

— Ты можешь остаться, — тихо сказала Лиат.

Итани повернулся, притянул ее к себе. Она заглянула ему в глаза и прочитала ответ.

— Значит, в другой раз? — спросила она, стыдясь мольбы в собственном голосе.

Он наклонился и уверенно поцеловал ее. Она обхватила его голову, словно чашу, из которой пила. Ей отчаянно хотелось удержать его, быть рядом, заснуть в его объятиях. Однако Итани попятился, мягко высвобождаясь из ее рук. Лиат сложила руки в прощальном, с нотой сожаления, жесте. Итани ответил такой замысловато-нежной позой — благодарности, просьбы о терпении, преданности, — что вышло сродни поэзии. Затем он отступил назад, все еще глядя на нее, и растворился в тени, куда не проникала луна. Лиат вздохнула, встряхнулась и побрела к себе. Предстоял долгий день. До церемонии оставалась всего неделя.

Лиат заметила, что не одна, только добравшись до двери комнаты. Беременная Мадж поджидала ее в коридоре. На ней была широкая сорочка, едва прикрывавшая грудь, и обрезанные до колена штаны, какие носят рабочие. Тугой живот выглядывал наружу и лоснился в лунном свете.

К удивлению Лиат, островитянка приняла позу приветствия. Вышло неловко, по-детски, но узнаваемо.

— Здравствуй, — произнесла Мадж. Из-за акцента слово едва удалось разобрать.

Лиат тут же ответила сообразной позой, чувствуя, как расплывается в улыбке. Мадж чуть не светилась от радости.

— Ты учишь наш язык! — обрадовалась Лиат. Мадж задумалась, потом пожала плечами — это было понятно и без слов.

— Здравствуй, — произнесла она снова, повторяя усвоенную позу. Ее лицо говорило: больше ничего не знаю. Лиат кивнула и с улыбкой взяла девушку за руку. Мадж переплелась с ней пальцами, и они, словно две девочки-подружки, направились в гостевые покои, куда Мадж поселили до окончания сделки.

— Хороший задел, — произнесла Лиат по дороге. Она знала, что островитянке ее слова ничего не скажут, но все равно решила их озвучить. — Продолжай в том же духе, и мы еще сделаем из тебя светскую даму. Дай только срок.