Тени. Книга 1. Бестиарий

Глава 7 ПРОФЕССОР СЕБЕ-НА-УМЕ

Кёльн, Германия

3 марта 1999 года

— Покажи глаза, — сказал Эдгар Донован, подойдя к окну.

Им дали два номера, оба с видом на автобан, ведущий на юг к Франкфурту — шестиполосный, утопленный ниже уровня земли, с перекинутыми поверху пешеходными мостиками. На другой стороне асфальтовой реки за унылым забором темнели приземистые заводские корпуса. Шлагбаум на въезде едва успевал подниматься и опускаться — машины сотрудников одна за другой въезжали на территорию предприятия. Без десяти восемь. Утреннее небо, грязновато-бесцветное, как пустой лист дешёвой писчей бумаги, предвещало, что и весь день будет таким — никаким.

Джереми Холибэйкер встал перед шефом, подвигал зрачками влево-вправо, давая рассмотреть, что линзы встали ровно и не слишком видны.

— А у меня? — спросил Донован, удовлетворившись произведённым осмотром.

Холибэйкер внимательно рассмотрел его глаза с разных углов.

— Безупречно.

В поездках каждое утро начиналось так — с проверки качества маскировки. Одна линза прозрачная, одна бледно-жёлтая, превращающая голубой глаз в болотно-зелёный. Обладание предметом заставляет владельца помнить об осторожности. Не стоит щеголять гетерохромией — даже на территории дружественного государства.

— Контрольные пакеты прошли, линия активирована, — устроившийся за журнальным столиком Дэвид Батлер возился со связью, чувствуя себя человеком второго сорта. Он был единственным в группе Донована, кому пока не посчастливилось обзавестись предметом.

Размещённое в обычном «дипломате» шифровальное устройство соединяло ноутбук с телефонной линией. Выдернутый из сети телефонный аппарат грустно замер в сторонке.

Минорное настроение Батлера, случающееся последние месяцы всё чаще, беспокоило Донована. Он привык быть уверен в своих парнях, всегда стоял за них горой — и ждал от них того же. Тем более, что с приходом молодого умника их маленькая и уютная группу совершила настоящий прорыв. Теперь уже целых два предмета находились под контролем Донована. Разговоры о несостоятельности проекта, о скором роспуске, о проедании государственных средств — вся эта шелуха разом была забыта. Группа получила официальное название «Отдел опережающей социологии» — что законспирировало её в том числе и в кругу ближайших коллег.

Только два высших чина в руководстве ЦРУ в общих чертах понимали, над чем ведётся работа, какие задачи решаются. И пользовались своим эксклюзивным знанием, подключая специалистов-«социологов» к решению деликатных, точечных задач.

Первую металлическую фигурку удалось банально купить — и даже не за деньги. Дело было в Заире в мае девяносто четвёртого. В соседней Руанде обострился национальный вопрос: армия и военное ополчение народности хуту сошлись во мнениях, что хороший тутси — мёртвый тутси. Полмиллиона трупов за полтора месяца, два миллиона беженцев, ООН чешет в затылке, обсуждая, не пора ли уже что-нибудь сделать…

Донован и Холибэйкер прибыли в Киншасу, чтобы отработать интересный сигнал. С потоком беженцев-тутси принесло слухи о великом проводнике, выводящем людей из Руанды в обход сторожевых постов хуту через лабиринты пещер в непроходимых горах Вирунга. Дипмиссия в Заире насобирала целую папку таких историй.

Поездку из Киншасы на восток они запомнили надолго — впервые оказавшись в ситуации, когда любой подросток с автоматом наперевес у шлагбаума, перекрывающего в джунглях дорогу из ниоткуда в никуда, может решить, что жить тебе незачем — и никто в целом мире не оспорит его решение.

В предгорьях они нашли жильё в шумной неспокойной деревне рядом с наспех обустроенным лагерем для переселенцев. Сотни франков хватило, чтобы для них освободили небольшую хижину — хозяева перебрались к соседям, благодарно улыбаясь.

Тутси предпочитали не задерживаться в здешнем лагере и уходили вглубь территории — подальше от границы. Деревня кишела пришлым людом — французскими наёмниками в поисках работы, бельгийскими миссионерами, подозрительными английскими топографами. Ночами в окрестностях постреливали.

Почти неделя душной жары и тотальной антисанитарии, пустопорожних сплетен между европейцами, удручающего общения с апатичными тутси из лагеря, коротких вылазок в горы в сопровождении бывалых французов. Граница существовала только на картах. Вулкан Карисимби стоял бесснежным, и местные говорили, что это плохая примета.

Донован умел смиренно переносить неудачи. Большей частью слухи о носителях предметов оказывались пустышкой, ничего не поделать. Пару раз, как хотя бы в девяносто первом в Швеции, рыбка срывалась с крючка в последний момент. С некоторых пор Донован начал подумывать, не он ли сам — причина собственного невезения.

Но в этот раз долгожданная удача вернулась на его сторону. Очередной отряд беженцев спустился к деревне, возглавляемый высоким стройным тутси. Его глаза горели сине-зелёным светофором: Донован, ты на верном пути!

Проводник пробыл в деревне всего ночь и с рассветом направился назад. Донован смотрел из своей хижины, как тот уходит — легко, невесомо, призрак леса, лишь ствол автомата чуть покачивается за спиной. Вернётся ли он?

Донован так и не познакомился с проводником прошлым вечером. Все заранее подготовленные сценарии рассыпались в прах, стоило посмотреть этому тутси в лицо. Такой не польстится на деньги, не купится на лесть, не посочувствует чужому делу — потому что по сравнению с тем, чем занят он сам, всё остальное — ни к чему.

Пять-шесть дней, подсказал знакомый пастор-бельгиец, и великий сын гонимого народа тутси вернётся с новыми спасёнными. Он с каждым разом уходит за ними всё глубже. Чистая душа, пример всем нам! Да минуют его горести и напасти!

Всю следующую неделю Донован и Холибэйкер спорили, ругались, разыгрывали сценки, проговаривали возможные диалоги, банально доучивали незнакомые французские слова. Никакого хорошего плана так и не зародилось, так что пришлось рассчитывать на один из посредственных.

Но удача Донована крепко закусила удила! На рассвете седьмого дня в горах к востоку гулко грохнул взрыв. Вскоре послышались крики о помощи, и из леса стали выбегать по одному перепуганные тутси. Женщины и дети едва держались на ногах. А потом мужчины вынесли из-под полога джунглей два залитых кровью тела. Одному горемыке, наступившему на противопехотную мину, было уже не помочь. Вторым раненым оказался проводник. Кровь хлестала из разорванного осколком бедра и обрубленной ниже колена ноги.

Печальная мулатка — сестра милосердия из лагеря — как могла, остановила кровь, но на все вопросы качала головой отрицательно: два-три часа, и всё, шансов нет.

Донован прорвался в палатку к раненому, тот был в сознании. Ничего величественного в облике проводника сегодня не наблюдалось — обычный чернокожий, такой же, как все вокруг.

— Ты ведь хочешь жить? — спросил Донован. — Я могу тебе помочь, слышишь? Я могу вызвать вертолёт, через час он будет здесь, и тебя спасут. Слышишь?

Проводник едва слышно чмокнул спёкшимися губами, что вполне засчитывалось за «Oui».[21]

— Ходить ты уже не сможешь, — размышлял Донован вслух, внимательно следя за реакцией тутси. — Но одну ногу ещё, наверное, можно сохранить. Нужны хорошие врачи.

Раненый едва заметно смежил веки.

— И твой талисман — он тебе уже не понадобится. Он приносит удачу в дороге, ведь так? — Донован играл наугад, но не боялся ошибиться. Сейчас или никогда! — Пусть он послужит кому-нибудь ещё, как ты думаешь? Разреши взять твой талисман мне — и через пять минут за тобой вылетит вертолёт с врачами, даю слово.

Ничего особенного не было в этом проводнике сегодня — простой тутси, которому страшно умирать. Проводник опустил взгляд. Донован истолковал этот жест верно — расстегнул воротник его рубахи и потянул за кожаный ремешок, тянущийся с шеи тутси за пазуху.

О, годы ожидания, вы остались позади! Серебристый Муравей, как живой, всеми шестью лапками стоял на покрытой бисеринками пота груди проводника.

— Спасибо, — прочувствованно сказал Донован. — Только держись, помощь идёт!

Одним движением походного ножа перерезав ремешок, он сжал Муравья в руке, выбежал из палатки и, расталкивая нерасторопных тутси, бесцельно слоняющихся по лагерю, помчался через деревню к хижине, где ждал Холибэйкер.

— Рацию, быстро!

Голос диспетчера базы утратил сонливость, когда Донован продиктовал персональный код. Высшая степень допуска, немедленный доклад начальнику авиакрыла, беспрекословное повиновение — Доновану было до лампочки, как именно это сформулировано в армейских инструкциях, главное, что работало.

Вертолёт вылетел — конечно, не через пять, но всё-таки всего через пятнадцать минут. Холибэйкер с любопытством разглядывал шефа, усевшегося на земляной пол, откинувшегося к плетёной из веток стене хижины: его довольное лицо, его меняющие цвет глаза.

— Ну как? — спросил Холибэйкер. — Какие ощущения?

Только сейчас Донован понял, что предмет находится у него в руке. Тыльной стороной свободной ладони вытер мокрый лоб. Защипало глаза, и он зажмурился. В темноте Донован увидел рисунок, словно сделанный мелом на доске — контуры хижин, пологий склон, ведущий к лагерю, квадратные силуэты тентов… И цепочка следов, ведущая от палатки с красным крестом на крыше в деревню, сюда, к нему, к Доновану. Извилистая, повторяющая его путь, цепочка длиной в шестьсот пятьдесят два фута. А напрямую, как полетела бы пуля, — пятьсот девяносто футов от начальной до конечной точки обладания Муравьём. Перепад высот — восемь с половиной футов.

— Ощущения? — спросил Донован, не открывая глаз. — Мне вживили в голову GPS.

И что-то ещё осталось незамеченным, не воспринятым, будто Муравей пытался заговорить с ним или показать ему что-то в окрестностях, но Донован так и не понял, что это было.

А вертолёт в тот день опоздал — буквально минут на десять.

— Уж извините, что проедаю вам плешь, парни, но давайте ещё раз обсудим технику безопасности.

Донован уселся на стол, положил локоть на стоящий рядом телевизор.

— Чего мы не должны забывать?

— Соблюдать осторожность, — с безучастным видом протянул Холибэйкер. — Предметы слишком тяжело дались нам в руки, чтобы рисковать ими попусту.

Наверное, ему инструктаж уже поперёк горла, подумал Донован. Но никогда не пожалуется, военная косточка. Да это и не инструктаж — скорее, ритуал, вроде молитвы перед едой.

— А чего мы не должны делать?

— Заходить в незнакомые и потенциально опасные места в одиночку, имея при себе предмет, — отбарабанил Батлер. — Поскольку у меня предмета нет, то и беспокоиться не о чем.

— Как говорят крутые спецы из ЦРУ, — ответил ему Донован, — мы над этим работаем! А поскольку все крутые спецы сегодня собрались в этой комнате, имеет смысл кое о чём напомнить, чтоб никто случайно не облажался. Возражения?

— Никак нет! — гаркнул Холибэйкер.

— Лекция профессора Фальца про гороскоп атлантов скорее всего окажется эзотерической чушью. Думаю, там мы встретим в основном пожилых домохозяек и подростков, свернувшихся на метафизике и потустороннем мире.

— Астрологи, гадалки, колдуны — все могут прийти полюбопытствовать, — возразил Батлер. — Как-никак, что-то новенькое на горизонтах оккультных наук.

— Шабаш ведьм, — резюмировал Холибэйкер.

— Но мы, — повысил голос Донован, — не можем быть уверены, что сам Фальц или кто-то из его окружения не окажется владельцем мощного предмета. Муравей — не боевой талисман, а Пиявка — не самый сильный. Как говорится, на глубине водятся большие рыбы. Не хотелось бы, чтобы нами там позавтракали.

— Первый раз, шеф, вижу, что вы перестраховываетесь.

— Первый раз за последние пятнадцать лет кто-то бегает по Европе и звонит в колокола: у меня есть предметы! У меня есть предметы! Для чего это делается — ваши версии? Что-то кроме мышеловки приходит в голову?

— Обмен? — неуверенно спросил Холибэйкер. — Кто-то ищет конкретный предмет и готов ради него отдать свой…

— Лучший обмен — это изъятие. Лучшая покупка — даром, — сказал Батлер. — Если Фальц — коллекционер, то у него вполне может оказаться какая-то «тяжёлая фигура», с помощью которой он добывает всё новые.

— Поэтому мы пойдём на лекцию без предметов, — сообщил Донован.

— Что? — оба его помощника не поверили своим ушам.

— Как нормальные люди. Посидим, послушаем, потом, может быть, побеседуем.

За неполных пять лет Донован ни разу не расставался с Муравьём. Холибэйкер тоже всегда носил Пиявку с собой — с того дня, как забрал её у мексиканского наркоторговца в обмен на свободу — удачная тогда вышла сделка для обеих сторон…

— Линзы, — напомнил Батлер.

— Зря надевали, — хохотнул Холибэйкер.

— Почему же, — Донован улыбнулся. — У тебя ведь были голубые глаза, Джереми?

— Серые.

— Не важно. После того, как ты оставишь предмет в надёжном месте, глаза придут в порядок, и одна цветная линза будет очень кстати. Нас дразнят календарём со зверюшками? А мы их озадачим поддельной гетерохромией!

В окрестностях площади Ноймаркт было людно и шумно. Старый Кёльн радовался подкрадывающейся весне. На кустах проклюнулись первые почки. Неизвестно откуда выбравшееся солнце светило тепло и томно сквозь облачную дымку. Голуби собирались в бродячие стада и курлыкали как заводные.

— Чувствую себя голым, — пожаловался Холибэйкер.

Его верная Пиявка и Муравей Донована остались в камере хранения железнодорожного вокзала.

Три праздно шатающихся американских туриста пересекли трамвайные пути, миновали велосипедную стоянку, отчего-то забитую в основном мотоциклами, и нацелились на высокие двери фотогалереи. Обычно здесь проходили вернисажи заезжих мастеров или конкурсы жанрового снимка — длинный перечень мероприятий был вывешен на входе наподобие театральной афиши.

«3–5 Марта, 12:00 и 18:00. Гороскоп Атлантов — Утерянная Мудрость?» Всё с большой буквы, с эффектными завитушками. «Лекция Профессора Гюнтера Фальца, Директора Музея Волшебных Фигур. Вход — 20 Марок».

Они пришли ко времени, почти минута в минуту — стрелки часов как раз сползались к зениту.

За дверьми лохматый студент, еле умещающийся в тесную кассовую будочку, продал им места в последний ряд.

— Да вы везунчики, — кривозубо улыбнулся он, отдавая Холибэйкеру простенькие купоны с вписанными от руки номерами кресел. — Ухватили последнее.

Несмотря на будний день, небольшой плохо проветриваемый зал оказался заполненным под завязку. Ни Донован, ни Батлер не угадали, какую публику здесь встретят. Обзор крошечной сцены закрывали буйные шевелюры байкеров. Широченные спины, расшитые черепами, крестами, розами и крыльями спины, Обсыпанные заклёпками плечи и рукава. Специфический запах кожи, гуталина, табака, перегара и машинного масла. «Чёрные ангелы», «Рейнские Волки», «Призраки автобана», «Пасынки Смерти». Немногочисленные старушки, поштучно зажатые между толстопузыми байкерами, озирались с тоской и на всякий случай всем мило улыбались. Представители оккультной общественности мероприятие, похоже, жёстко игнорировали.

Сцену закрывала бархатная штора, подвешенная на натянутую от стены до стены струну. Импровизированный занавес дрогнул. Зал, и без того шумный, отреагировал отдельными хлопками, топотом ног, свистом и гулом. Отодвигающий штору человек расслабленно поприветствовал публику покачиванием раскрытой ладони. Панибратский подход, никакой дистанции между зрителями и хранителем тайн мироздания.

За его спиной открылась пустая сцена — лишь на заднике разместилась любопытная конструкция: большой круг, разделённый на множество разноцветных секторов и пронизанный толстыми золочёными шнурами. Сложная верёвочная сеть частично крепилась за пределами круга, концы шнуров были то ли прибиты, то ли приколоты к заднику. Паутина поверх мишени.

Рыжеволосый и кудрявый, но с уползающей через лоб к затылку проплешиной, профессор Фальц напоминал злого клоуна. Его глаза издалека казались жирными чёрными точками. Присмотревшись, Донован понял, что это всё-таки линзы, тёмно-тёмно зелёные, будто отлитые из бутылочного стекла. На вид профессору было за пятьдесят. Дряблый подбородок, глубокие складки вокруг рта, губы словно подкрашены светлой помадой. Смелый имидж, подумал Донован. И как аудитория такое терпит?

— Дорогие мои! — вскинул руки клоун, сорвав новую порцию одобрительного рёва. — Меня зовут Гюнтер Фальц. Я профессор Гейдельбергского университета. Насколько мне позволяет замшелое учёное собрание, занимаюсь исследованиями в области космогонии. А за той гранью, где терпение университетских тугодумов кончается, я постигаю законы мироздания без их завистливой помощи. Ведь у меня есть два главных слагаемых успеха — сила моего мозга и… вы!

Нелепый пассаж, вновь встреченный «на ура». Клоун-популист, не стесняясь, играл на простейших инстинктах толпы, делал их соучастниками мистерии, поднимал их значимость в собственных глазах, намекал на особые перспективы…

Донован перемножил двадцать марок на приблизительное количество мест в зале. Основное слагаемое успеха оживлённо поддерживало докладчика, хлопало в ладоши и сыто рыгало. Какая-то смелая старушка демонстративно вышла из зала.

Дальше — не лучше: начался вброс обычной нудятины про цикличность развития человеческих цивилизаций, Гиперборею, ариев, атлантов, их великие достижения и ужасающую катастрофу, препятствующую обнаружению хоть каких-то свидетельств и подтверждений вышесказанного. Правда, всё это приправлялось броской манерой изложения и фонтанирующим темпераментом докладчика.

Холибэйкер толкнул шефа коленом:

— В первом ряду по краям.

Поначалу Доновану показалось, что там сидят такие же байкеры. Два здоровых мужика в чёрной коже. Но, приглядевшись внимательнее, он отметил явную разницу: волосы коротко подстрижены на армейский манер, на пальцах массивные золотые печатки, а не подростковая атрибутика с пышной символикой ночных волков. У одного к уху тянется пружинка провода. Оба не особо смотрят на сцену, больше косятся в зал. Лица, вроде бы, и европейские, но скорее что-то юго-восточное. Греки? Югославы? Хотя, может быть, и турки.

Пошатавшись по миру, Донован стал уделять повышенное внимание подобным нюансам. Чтобы эффективно прогнозировать поступки оппонента, всегда лучше разобраться с его национальными, культурными и религиозными предпочтениями. Очень помогает избежать глупых ошибок.

Эти двое как-то совсем не вязались с образом сумасшедшего немецкого учёного, созданным на сцене эксцентричным Гюнтером Фальцем. Матёрый докладчик сколачивает себе пару пфеннингов на хлеб с маслом — но здесь нет таких денег, чтобы привлечь внимание какой-то серьёзной структуры, значит…

Донован надолго задумался над этим «значит». Такие люди — как кочан капусты, листья торчат один из под другого. Кто ты, Фальц? Клоун, гений, дурак, провокатор, романтик, мошенник? Всё вышеперечисленное? Ничто из названного? Профессор Себе-На-Уме, не дающий подсказок, водящий за нос любого, кто влезет в его личное пространство…

Тем временем Гюнтер Фальц, прыгая по сцене и сверкая отвратительными глазами-пуговками, приступил к обсуждению базовых факторов, влияющих на формирование человеческой судьбы.

— Население Земли, мои дорогие земляне, вот-вот преодолеет отметку в шесть миллиардов душ. Больше трёхсот тысяч человек рождается на свет е-же-днев-но! Неужели вы готовы поверить, мои дорогие независимые мыслители, что точнейший гороскоп, рассчитанный с точностью до дня, действительно предскажет единую судьбу для этой марширующей колонны собратьев по дате рождения?! Только представьте, что такое триста тысяч: строим их в колонну по три, и мощным астрологическим маршем выходим в сторону Франкфурта! Авангард колонны уже стучится к «Старому рыцарю» на Риттергассе, а замыкающие всё ещё никак не тронутся с места и давно разбежались за своей дюжиной кёлыпа[22] по кабакам Ноймаркта! Вот что такое триста тысяч — а вы предлагаете мне поверить, что дата рождения — некий уникальный пропуск в ни на что не похожую судьбу!

Независимые мыслители свистом обозначили своё отношение к классической астрологии.

— А зачем ему линзы? — брезгливо спросил Батлер.

— Я бы спросил, зачем ему такие линзы, — сказал Донован.

Профессор, наконец, от критики чужих подходов подобрался к рекламе своего собственного. Донован слушал «по диагонали», словно читал скучную и не очень нужную статью. Там было что-то про две спирали, скрученные как в ДНК, и обозначающие мужской и женский мир. Про три опорных точки, отмеченные на спиралях датами рождения испытуемого и его родителей, про построение через них плоскости в пространстве судьбы и про пересечение этой плоскости с осью мироздания, защищённой тотемными животными. Холибэйкер, похоже, поймал кратковременную летаргию. Батлер же, наоборот, едва успевал конспектировать весь этот бред в карманном блокноте, сразу отмечая на полях возникшие в ходе лекции вопросы.

Донован не уставал удивляться способу мышления своего младшего сотрудника. Они познакомились семь лет назад в Стокгольме. Тогда группа впервые понесла реальный урон на подступах к предмету Опоссум. Батлер выловил Донована не в самый удачный момент: изувеченного Холибэйкера не так давно увёз реанимобиль, русский шпион Олаф Карлсон исчез вместе с предметом, а масштабная операция обернулась грандиозным провалом. Все пребывали в той или иной степени растерянности, поскольку всей подоплёкой происходящего владел только Донован — точнее, так он считал, пока к нему не подошёл молодой человек — второй секретарь посольства Дэвид Батлер.

Полагалось бы отчитать его за отсутствие должной бдительности — ведь в том числе и мимо наблюдательного поста Батлера проскользнул Карлсон, удирая из Стокгольма. Но Донован понимал, что причины проигрыша кроются в изначальном плане, а не в ошибках отдельных участников охоты. Распекать же кого-то, чтоб сорвать злость на самого себя, он считал бесполезным делом.

Но и Батлер подошёл отнюдь не чтобы извиниться.

— Вы не впадаете в ярость, когда слышите критику в свой адрес? — спросил этот наглец, остановив Донована прямо в коридоре посольства.

— Почти всегда, — ответил тот, — кроме случаев, когда критика подкрепляется доводами.

— Вам нужно было минировать сарай.

Донован не нашёлся, что ответить. Говорил ли о чём-то таком Каширин, рассказывая про эксперименты с Опоссумом? Почувствовал бы владелец предмета угрозу, исходящую от неживого предмета? Вряд ли, ничего подобного не говорилось…

— Уточните у вашего перебежчика, что он об этом думает, — добавил Батлер.

Донован как будто пропустил удар на ринге. В Швеции ни единая душа, включая посла США, не могла знать о Каширине ничего…

Через полгода молодой выскочка уже приступил к работе в группе Донована.

Это Батлер в девяносто четвёртом выловил в заирском хаосе намёк на информацию о Муравье. И он же кропотливо разрабатывал мексиканскую тему по Пиявке, просиживая недели в Управлении по борьбе с наркотиками и отслеживая, как никому не известный мелкий дилер постепенно и почти бескровно подминает под себя целый штат.

В поисках и охоте незаметно пролетали годы. Донован очень хотел поощрить парня, но ни деньги, ни технические новинки в личный арсенал не стали бы достаточной наградой. Батлеру был нужен предмет.

От принципов составления гороскопа атлантов профессор свернул на коммерческие рельсы, приступив, по сути, к пересказу каталога реализуемой продукции. В какой-то момент рядом со сценой появилась его ассистентка, ярко-накрашенная брюнетка по имени Эльза, аляповатая и потасканная как цирковое имущество. Она прикатила сервировочный столик, заполненный красивыми запечатанными коробочками с эмблемой музея волшебных фигур. Многие байкеры явно были с ней знакомы и отпускали в её адрес солёные шуточки.

— Зачем этим двухколёсным сдались игрушки-зверушки? — негромко спросил Холибэйкер. — Почему они ведутся на такое… — не нашёл эпитета и развёл руками.

— Наверное, мы чего-то не знаем, — предположил Батлер.

Лекция увяла сама собой, превратившись в распродажу. Народ начал подниматься с мест, затолпился у сцены. Охранники, до сих пор сидевшие безучастно, встрепенулись и стали формировать очередь из тех, кто жаждал обзавестись талисманом из далёкой Атлантиды. На верхней крышке столика Эльза раскрыла ноутбук и с глубокомысленным видом вводила для каждого желающего в специальную программу три даты рождения — его собственные и родительские. Компьютер мгновенно выдавал ответ в виде списка подходящих фигурок. Что характерно, самые подходящие, стоящие в первых строчках, продавались в лучшем качестве и стоили всегда дороже. Но можно было выбрать и безделушку попроще, процедура предполагала вовлечение широких слоёв общественности с разным уровнем достатка.

Батлер с блокнотиком пробился к сцене, где профессор что-то снисходительно втолковывал одной из пожилых дам, не на шутку проникшейся атлантической философией. Донован и Холибэйкер слишком близко подходить не стали, оставшись за первым рядом кресел и блистая оттуда своими нарочито разноцветными глазами. В паре это смотрелось эффектно.

— Господин Фальц, — улучил верное мгновение Батлер и, помахав блокнотом, привлёк внимание профессора на себя, — насколько я понял, нет однозначной взаимосвязи между тремя датами и выбором предметов. Вы очень мало рассказали о вот этих нитях, как их использовать, и… — зашуршал страницами, — и о матрице состояний…

— Что вы хотите? — устало спросил профессор.

По его лицу легко читалось, что всё уже, вроде, отстрелялся — а тут какой-то дотошный зануда требует продолжения лекции.

— Чётче формулируйте вопрос, молодой человек!

— Я просто хотел понять: если использовать большее количество данных о жизни человека, то и круг используемых талисманов можно существенно сузить? И приобрести более дорогой предмет, изображающий тотемного животного?.. Может быть, очень дорогой — но зато настоящий?

Фальц шагнул к краю сцены, навис над Батлером. Огляделся — и поймал устремлённые на него взгляды всей группы Донована. Они ждали реакции, которая могла бы хоть что-то подсказать им. Но в почти непрозрачных кругляшах профессорских линз что-то рассмотреть было абсолютно нереально.

Фальц согнулся как циркуль, уставившись Батлеру в глаза своими зелёными пуговками.

— Понимаю вас, — тихо и проникновенно сказал профессор, по-клоунски выгибая брови домиком. — Вам нужен настоящий предмет из Атлантиды. А вы в курсе, что Атлантида недавно затонула? Географию проходили? Лекцию мою слушали?

И засмеялся мелко и противно, словно в говорящем плюшевом медвежонке сломался механизм извлечения звука.

Вопреки опасениям, никто их не пытался преследовать и даже не крался следом, прячась в арках и за афишными тумбами.

Дойдя пешком до вокзала, с облегчением забрали предметы.

Не столько разочарованные увиденным на лекции, сколько озадаченные, они вернулись в свою гостиницу на окраине Кёльна. Запаслись двумя упаковками баночного пива и, попросив портье заказать пиццу, заперлись в «штабном» номере.

— И что это вообще такое было?

Даже неясно, кто задал вопрос — наверное, коллективное подсознание.

Защёлкали пивные крышки.

— Закрытая партия, — сказал Батлер.

— В смысле?

— Две стороны предпринимают какие-то осторожные шаги. Смотрят на реакцию друг друга. Делают ложные выпады.

— И каковы выводы? — Доновану не сиделось на месте, он бродил по номеру от двери к окну и обратно.

— В закрытой партии напряжение копится на определённом участке поля. А когда оно становится критическим, происходит прорыв. Мясорубка, мгновенный разрушительный шквал. Когда и если это случится, не хотелось бы оказаться на пути тяжёлых фигур. Теперь я даже не уверен, стоит ли соваться в их стационарный музей в Цвайбрюккене.

— Так что же — мы, получается, пешки? — возмутился Холибэйкер.

— Ну уж нет, — рассмеялся Донован. — Я думаю, мы — как минимум, лёгкие фигуры, ориентированные на быстрое перемещение и точечные удары. Наши предметы — не самые мощные из известных, зато они используются скрытно. А пешки… Пешки — это обычные люди. За время любой партии, как правило, большая их часть гибнет. Слишком неравны силы.

— Красивое сравнение, — задумчиво произнёс Батлер. — И нерадужные перспективы для младшего сотрудника группы. Кстати, сразу приходит в голову, что король немногим отличается от пешки. Чуть больше свободы перемещения, а в остальном он слабак.

— Хочешь сказать, у короля нет предмета? — подхватил Холибэйкер. — Как же он должен держать в узде своих ладей и ферзя?

— Чем ближе к единице соотношение сил противоборствующих сторон, тем выше потери обеих, — не обратив внимания на реплики подчинённых, развил тему Донован. — Лучшая война — быстрая война. В идеале — один точный удар. Никакой грубой мощи, бряцания арсеналами, патриотической истерии — ещё ничего не началось, а уже всё кончилось. Король противника покидает доску по естественным причинам, его армия дезорганизована, зрители могут идти пить кофе. Можно даже дать оппоненту сохранить лицо, сделать вид, что ничего не произошло.

— Как-то это не вяжется с нашей военной доктриной, шеф, — ухмыльнулся Холибэйкер. — Поправки к бюджету — всегда в большую сторону.

— Не вижу противоречия, — пожал плечами Донован. — Выставлять напоказ одно, а пользоваться другим. Прекрасная тактика.

— Думаю, в следующем веке войны действительно станут такими, — сказал Батлер. — Фронты и окопы — в прошлом. Я горд тем, что мы на острие.

Последние слова были важны для Донована.

— Надеюсь, ты не забыл, — сказал он Батлеру, — что следующий предмет — твой.

Тот только кивнул, не поднимая глаз.