Тени. Книга 1. Бестиарий

Глава 4 ВОЛКА НОГИ

Франкфурт, Германия

2 марта 1999 года

— Левицкий: шум-шурум-джум-джум.

— Разорившийся лавочник: эча-мач. Чеба-чеба-мач.

— Левицкий: шам-шам-чападапам, в ваши-то годы!

Не открывая глаз, Ян вслушивался в окружающую действительность, осторожно восстанавливая общие контуры мироздания. Получалось пока не очень.

За стеной шуршала вода — кто-то успел занять душ. В соседней комнате громогласный Вальдемар вполсилы озвучивал реплики персонажей пьесы, пока не знакомой широкой публике. Имена действующих лиц он выделял сухим тоном диктора центрального телевидения, а собственно их текст произносил высокохудожественно и с интонационным рисунком, отчего через закрытую дверь его было почти не слышно. Из этого расклада получалось, что в дýше — Грета, а Ойген попал под утреннюю читку.

— Роза (легкомысленно): так пойдёт — назад уедем!

Ян приоткрыл глаз. Угол двух стен и потолка над головой сначала сошёлся, образовав первичную координатную сетку, но тут же начал заваливаться в сторону. Ян зажмурился, останавливая вертолётное головокружение. А какое сегодня число? Вчера было двадцать восьмое… Но сегодня, кажется, уже не первое. Так. Двадцать восьмое — текила-борщ, первое — пельмени-виски. Всё сходится: второе.

Ян дотянулся до одежды, осмысленно скомканной на спинке дивана. Влез в майку и штаны, повернул тело на девяносто градусов, что привело его в сидячее положение. Снова открыл глаза и стоически дождался, пока картинка мира успокоится и замрёт в статичном положении. На журнальном столике нашёлся чей-то стакан с остатками сока. Апельсиновый, что может быть лучше? Раскладушка Вальдемара, гостеприимно уступившего Яну диван, уже сложенная, стояла в углу. Кто-то добрый и заботливый даже унёс наполненную окурками пепельницу и приоткрыл окно, что создавало хорошие шансы на меньшие последствия вчерашних посиделок. Ян сгрёб из-под себя одеяло и простыню, кое-как умял непослушную ткань и вместе с подушкой отложил на стоящий рядом с диваном стул. Из окна по полу ощутимо тянуло холодом, пришлось нашаривать спрятавшиеся под столик тапочки.

— Эй, — позвал Ян. — Живой кто есть?

Дверь спальни стремительно распахнулась. Вальдемар выглядел молодцом. Ну, разве что красноватые белки глаз и чересчур торжественное выражение лица выдавали, что всё не так просто, как кажется. В обеих руках он держал по стопке листов, и Ян задумался, чем в таких обстоятельствах переворачивают страницы.

— Всё гораздо лучше, — сказал Вальдемар, — чем, если бы нам до одиннадцати хватило пороху подорваться за пополнением этилового резерва.

— Судя по длине фразы и беглости речи, — сделал вывод Ян, — у тебя всё хорошо.

— Чего и вам желаю! — Вальдемар, пританцовывая и помахивая черновиками как крыльями, на бреющем улетел в сторону кухни.

Помятое существо, мало напоминающее прежнего Ойгена, выползло из спальни следом. Прищурившись, изучило обстановку, одобрительно кивнуло.

— Как перформанс? — спросил Ян. — Это у тебя такой новый будильник?

Ойген скорчил печальную мину:

— Изверг рода человеческого опять взялся за правку диалогов. Там у него всё по-взрослому, каждая реплика — решающая. «Кушать подано!» с утра до вечера переделывает.

Прошлёпал через комнату и как аквалангист, спиной вперёд, рядом с Яном нырнул в кожаные объятия дивана. Пошли волны.

— Уже читал, что ли, Вовкин опус?

— Смеёшься? — Ойген гневно выпучил глаза. — Я его слушал! Восемь раз, не считая декламации коротких сцен.

— И как?

— Сплошной сексизм, шовинизм и дискриминация по половому признаку. Отличная пьеса!

— Есть шансы поставить?

— Никаких!

— А что так?

— Сексизм, шовинизм, и дискриминация по половому признаку. Здесь такое не поймут. Точнее, поймут, но не так, как задумывалось автором.

— Замысел автора, — донёсся из кухни апокалипсический похмельный бас Вальдемара, — вам, смертным, понять не по силам!

— Замысел ты в суде рассказывать будешь, — громко отозвался Ойген. — В последнем слове перед оглашением приговора. Невиноватая, мол, я, оно само так написалось!

Вальдемар вернулся с кухни удручённый.

— Ну как там? — осторожно поинтересовался Ян.

— Мрачно. Но не безнадёжно. Нужна бригада добровольцев. А лучше женские руки, — Вальдемар покосился на Ойгена.

— Но-но! — воспротивился тот. — Вот со мной о посредничестве договариваться точно не стоит. Я же вхожу в круг заинтересованных лиц, моё мнение по вопросу не может быть объективным.

— С пониманием, — не стал возражать Вальдемар. — Эмоцио взяло верх над рацио. Это очень по-нашему, по-гуманитарному. Видишь, Ян, этот сухарь понемногу встаёт на путь размягчения! А то я начал впадать в отчаяние — читаю ему пьесу, практически чистовик уже, а отклика в зале — ноль. То ли слушает, то ли программу в уме пишет, то ли банально спит с открытыми глазами. Даже не понимаю, воспринял он главную идею или нет. Глянь на этого сына степей, это же истукан, а не человек. Слушай, а давай я лучше тебе почитаю?

— Мне скоро ехать пора, не успеем, — вежливо отказался Ян. — Хочешь — давай тезисно, фабулу на блюдечке. Гарантирую шквал аплодисментов и немножко здоровой критики.

— Да дело не в фабуле, — отмахнулся Вальдемар, устраиваясь поудобнее на подлокотнике дивана. — Понимаешь, я придумал пьесу с отсутствующим главным героем! Не без героя — он как бы есть, и как бы где-то рядом, но не на сцене. Может быть, даже слышен его голос, я ещё не решил. Или кто-то с ним говорит по телефону. Однако сам он так и не появляется — и присутствует лишь как объект разговоров и мыслей остальных персонажей.

Ян старательно кивнул. Голова пока варила плохо, и он боялся отстать восприятием от разгоняющегося локомотива авторского изложения.

— К концу спектакля зритель должен сопереживать герою больше, чем любому присутствующему персонажу. И ждать до последнего, что тот всё-таки явит себя залу. Но — нет! В результате: зритель уносит моего героя с собой! Как кусочек вакуума, как отпечаток в душé. Читал наверняка: археологи иногда находят не какой-нибудь скелет или панцирь, а лишь след от него. Перламутровый оттиск на доисторическом битуме, характерные полости в известняковом массиве. Отсутствие может рассказать о предмете не меньше присутствия!

Ойген, вероятно, слышавший подобные рассуждения далеко не в первый раз, начал впадать в спячку — но всхрапнул и тут же оживлённо заозирался, демонстрируя нарочитую бодрость.

— Красиво говоришь, — подбодрил Вальдемара Ян. — Я слежу за ходом твоей мысли. В тему: знакомые свердловские пацаны решили в Екатеринбурге поставить памятник человеку-невидимке. Элементарно: постамент пустой, но на нём вмятины от подошв. Классно же! Твой непроявившийся персонаж — в том же духе.

— Тут и закрутится самое интересное: на жизнь вчерашнего зрителя начнёт оказывать воздействие мой отсутствовавший герой. Ничто, пустота — породит изменение в человеке, а значит и во всём мире. Ну что, будоражит масштаб задачи?

И строго посмотрел на полупогруженных в диван Яна и Ойгена. Грета что-то весело напевала под душем, тонкая стенка позволяла даже разобрать мелодию.

— Ну, — Ян задумчиво уставился в потолок, — думаю, что отсутствующая в конкретный исторический момент на данном диване Грета — девушка Ойгена, кстати! — оказывает на режиссёра то самое воздействие пустоты, которого он пытается добиться в постановке. Греты — нету, а ваш, Вальдемар, павлиний хвост всё равно развёрнут на сто восемьдесят воображаемых градусов. Не чудесное ли это подтверждение правильности выбранного курса?

— Обыграть можно красиво, — перехватил инициативу Ойген. — Спектакль называем по имени героя, в афишке его указываем первым — в исполнении совсем неизвестного актёра, Глюкмана какого-нибудь. Никто этого Глюкмана в помине не знает, все морщат лбы, цокают языками, наперегонки пытаются вспомнить, кто такой, ждут его появления — первым же заявлен! И вдруг — бац! Занавес, поклоны, «кина» не будет, валите все домой. Выходит народ из зала в полных непонятках. Кто-то соображает: тут же в фойе на стене фото всех актёров — давайте искать Глюкмана! Может, мы чего не поняли! Тогда зрители, ну не все, конечно, а самые любознательные — проходят вдоль всех-всех фотографий, а театр о-очень большой и знаменитый, человек двести в рамочках на стене, и все улыбаются. Вдруг один любознательный театрал кричит: «Все сюда! Нашёл я, кажется, нашего Глюкмана!» Неуверенно как-то кричит, но все спешат к нему, любознательность — это ж страшная сила. Кресла там роняют, фикусы опрокидывают. А потом стоят напротив фотографии Глюкмана и молчат потрясённо. Потому что там в рамочке — только вырезанный силуэт человека. Понимаете, как АЧТ!

— Как что? — хором спросили Ян и Вальдемар.

— Ну, абсолютно чёрное тело. Квинтэссенция пустоты, но не пустота. То есть, тело есть, но увидеть его невозможно. Как героя Глюкмана в спектакле. Круг замкнулся!

— Женя, ты жжёшь! — мокрая Грета, частично обёрнутая полотенцем, высунулась из-за дверного косяка. — Ребят, а у вас фен есть?

— Понимаешь… — хором сказали Вальдемар и Ойген.

— Они могут подуть, — пояснил Ян. — Они ж спортсмены, лёгкие по шесть литров, им тебя высушить — раз дунуть. Тем более, с такой спиртовой отдушкой.

— Значит, нету, — опечалилась Грета. — Тогда варите кофе — на электричку я всё равно опоздала.

Она снова щёлкнула задвижкой на двери ванной. Ойген и Вальдемар молча и не сговариваясь сжали кулаки, встряхнули три раза, «ножницы» разрезали «бумагу», проигравший Вальдемар поплёлся в сторону кухни.

— Во-первых, — на пороге комнаты он полуобернулся, — для оценки вашего поведения процитирую из «Сибирского цирюльника» несравненную Надю Михалкову: «Дураки какие-то!» А во-вторых, Глюкман — хорошая фамилия. Говорящая. Забираю.

— За «спортсменов» ответишь! — вяло пригрозил Яну Ойген.

— Тетрис — тоже физкультура.

Ян размечтался, как окажется здесь вместе с Ингой. Ей бы тут было интересно. Не самая тихая, но очень дружественная гавань на Остендштрассе посреди тревожного Германского моря. Тортуга-на-Майне. Отсюда можно совершать пиратские набеги, а потом возвращаться с добычей. Греться у костра, перебирать сокровища, слагать легенды о прошедших походах… И Инга бы ребятам понравилась — она же солнечная…

Ойген уселся к компьютеру. Судя по решительному и немного зверскому выражению лица, он намеревался всерьёз пободаться с настройками провайдера, чтобы восстановить утерянное интернет-соединение.

Из кухни приплыл запах кофе, потом раздалось ядовитое шипение и невнятное чертыханье Вальдемара.

— Плиту бы тоже помыть, — флегматично заметил Ойген.

Появилась преобразившаяся офисно-деловая Грета, чмокнула его в макушку и принялась расчищать место на журнальном столике. Ян помог ей отнести на кухню стаканы и блюдца. Вальдемар прошествовал навстречу с видом дворецкого английской королевы, неся на подносе четыре наскоро ополоснутых чашки и перепачканный убежавшим содержимым медный кофейник. Хорошая чеканка, ручная работа — со слов Ойгена, одна из вещей, напоминавших ему об оставленном в Казахстане доме.

Понемножку на столике образовался вполне пристойный «похмельный завтрак», собранный из всего, что уцелело вчера — засохшего сыра, зачерствевших горбушек багета, случайной коллекции йогуртов и нескольких шоколадных конфет из привезённого Яном набора с «Красного октября». Вальдемар сообщил, что по утрам его организм пищу не принимает, и ограничился кофе. Остальные не капризничали.

— А интернет-кафе где-нибудь поблизости есть? — спросил Ян.

— Я уже почти разобрался! — возмутился Ойген.

— Я так, на всякий случай.

— У югославов есть компьютер с модемом, — подсказал Вальдемар. — Тут такой душевный кафар на углу! Попросил их как-то, позарез нужно было, без проблем пустили.

— Кафар? — засмеялась Грета. — Вы знаете, что такое «кафар» вообще?

— Или не кафар, — засомневался Вальдемар, — кофейня, в общем. По-моему, они её кафаром называют.

— Кафар, — назидательно объяснила Грета, — это аффективное расстройство психики, наступающее вдали от родины. Вызывается отторжением от дома, лишением привычной деятельности, изоляцией. Ну и у кого тут кафар?

— Да ладно! — заинтересовался Ойген.

— Да не «да ладно» — у меня же экзамен через два месяца! Я тебе по психиатрии всё что хочешь расскажу — лови момент. Термин, между прочим, ввели во французском Иностранном легионе в конце Первой мировой. Вот так вот, студенты!

— Может, не «кафар», а «кафан»? — предположил Вальдемар. — Точно как-то так!

— Наверное, это у меня кафар намечается, — рассмеялся Ян. — Все предпосылки уже в наличии.

— Точно не «кафан», — опроверг вторую попытку Вальдемара Ойген. — Кафан — это типа савана у мусульман. Незачёт, думай ещё!

— Спрошу при случае.

Грета поднялась, посмотрела на часы:

— Благотворительная акция! Подтаскивайте всё, что найдёте, до поезда успею помыть.

И упорхнула на кухню.

Ойген улыбнулся, победоносно оглядев друзей. Вот так, мол.

— Русская девочка Грета в нашем кибуце живёт, — негромко, нараспев продекламировал Вальдемар. — Вкусно готовит котлеты…

— Ойген других не зовёт! — мгновенно подобрал рифму Ян и покосился на старшего арендатора жилплощади.

Ойген невозмутимо пожал плечами:

— Да, и чо?

Бай, настоящий бай.

— А ты спрашиваешь, с кого я пишу характеры! — сказал Вальдемар, хотя Ян и не спрашивал. — Далеко ходить не надо, тут полный комплект.

Утро развивалось так хорошо и спокойно. Мелькнула мысль, не поменять ли планы, не сдвинуть ли отъезд до позднего вечера, но Ян сказал решительное «нет» оппортунистским идеям и нашёл в себе силы собраться в путь. Как говорится, «Волка ноги К^o». Сумка, ботинки, шарф, куртка…

— К ужину ждать? — крикнул Ойген, не отлипая от компьютера.

— Быстро лето пролетело! Я уже с вещами.

Вальдемар тоже выдвигался по своим делам — обулся первым, а теперь прыгал на месте, чтобы рука пролезла в запутавшийся рукав куртки. Шаркая шлёпанцами, Ойген вышел провожать.

— Если вдруг не пустят в самолёт, или ещё что — подгребай!

Обратный билет у Яна был на воскресенье, ведь понедельник — восьмое, и в этот день он планировал преодолеть злокозненные барьеры, выстроенные ингиными предками, и устроить праздник. Но теперь вылет оказался под вопросом. Если Виталий не подтвердит, что можно возвращаться, останется только предаваться кафару на Остендштрассе. На другие варианты проживания денег уже точно не хватит…

— Спасибо, старик! Если вдруг — позвоню заранее. Как пойдёт.

На улице было по-весеннему ветрено и влажно.

— Кафана! — Вальдемар торжествующе показал пальцем на увитое искусственным плющом крылечко кафе в торце жилого дома. — Хорошее место, кстати: из серии «Забудь, что ты в Германии!» — меню на сербском, вино в мензурках, сливовица привозная. Все серьёзные и с усами.

— Что ж мы туда ни разу не ходили?

— Приезжай чаще, всё поправим!

— Подожди, надоем ещё!

У входа в У-Бан попрощались.

— А тебя вчера здорово приплющило, — заметил Вальдемар напоследок. — Я думал, с текилы — лучшие глюки, а выходит, и вискарь не уступает! Когда ты стал про стеклянных людей рассказывать, Грета едва конспектировать не начала!

Посмеялись. Разбежались. Только было совсем не смешно. Что же я вчера им наболтал, попытался вспомнить Ян. Что я вообще вчера делал? Нельзя же так расслабляться. Даже для профилактики кафара, ха-ха.

Ян дождался поезда в сторону Зюдбанхофа, зашёл в вагон. Сел, расставив коленки, сверху плюхнул бесформенную дорожную сумку. Сколько он ни откладывал этот момент, но пора было поразмыслить о том, как выпутаться из создавшегося положения.

Жизнь Яна в последние год-полтора приобрела устойчивые очертания. Он не «работал», если говорить о регулярном присутствии в каком-то месте и исполнении заранее известных функций. Второй родной язык, доставшийся ему от дедушки, диплом о высшем техническом, плюс хорошая обучаемость, плюс прочный сплав интеллигентности и дворовой закалки — с таким набором стартовых навыков он легко пустился в свободное плавание со стапелей института. Слово тут, слово там, и цепочка знакомых привела его в туристическое агентство «Эйртранс», где холерический импульсивный директор — «просто Виталий, и на «ты», в нашем цейтноте отчества и «тéканье» — излишняя роскошь!» — предложил ему свозить важных клиентов на выставку в Дюссельдорф.

Стояло душное лето, мухи промахивались мимо окон, девочки-менеджеры, обложенные глянцевыми каталогами, полными пальм и прибоев, млели от жары и украдкой промокали лбы платочками. Вентилятор гонял по офису пласты концентрированного тепла.

— А тебе не проще будет найти человека на месте? — спросил Ян, прекрасно понимая, что рискует: ему хотелось сбежать из плавящейся Москвы хоть куда-нибудь, тем более, если это позволит ещё и подзаработать. — В Германии пять миллионов русских — ну, в смысле, русскоязычных. Зачем тратиться на лишнюю визу с билетом?

Виталий выслушал эти альтруистические рассуждения, чуть приподняв брови.

— Мне понравился твой вопрос, — сказал он, — а тебе должен понравиться мой ответ. «Кадры решают всё», слышал такую максиму?

Ян не был уверен, что изречение подходило под определение максимы, но кивнул.

— Когда эти туристы вернутся в Москву, то придут ко мне и либо скажут «спасибо» за оказанный сервис, либо выклюют мой размягчённый жарой мозг. Я стараюсь управлять процессами, которые запускаю, а учить жизни какого-нибудь расслабленного эмигранта, тем более по телефону, мне совсем не улыбается. Ехать же туда, чтоб его вдохновить на производительный труд — да лучше я тебя отправлю, правда?

Ян не возражал. Накануне первой поездки Виталий лично натаскивал его, обучая простейшим — но ведь фиг сам догадаешься! — приёмам манипулирования клиентом и обеспечением тому качественного и дружелюбного сервиса.

— Вы — как нитка с иголкой, — говорил он. — Иголка, разумеется, это ты. Старайся не отпускать его от себя. Не прячься от него, не бросай на произвол судьбы в чужой стране. Клиент аморфен, о собственных нуждах и желаниях он догадывается только в общих чертах. Иногда он заранее видит ясную картинку того, что ему требуется, но практика показывает, что это не совсем так. Сколько бы у него не было пунктов обязательной программы, всё равно остаётся здоровенный кусок свободного времени, об использовании которого клиент не задумывался. И здесь от тебя должна исходить мягкая ненавязчивая инициатива. Конечно, он может ответить, что предпочтёт поваляться в номере под кондиционером или зависнуть в торговом центре, но чаще почти любое неожиданное предложение интригует. Сделай крюк и покажи ему красивый вид с перевала, затащи его на какое-нибудь «этно»-мероприятие, дай растряси жиры на дискотеке, своди в бассейн. От чего-то он откажется, с чем-то согласится, но по итогу он будет благодарен тебе за инициативу, и, возможно, какое-то ваше совместное похождение останется самым ярким воспоминанием обо всей поездке.

В Дюссельдорфе, куда они прилетели вместе с клиентами — двумя мрачными типами из известной сталелитейной корпорации, их встретил водитель-сопровождающий со сказочным именем Римус, оказавшийся впоследствии сказочным разгильдяем.

Первый блин испёкся с комками, но провала не случилось. Римус терялся — Ян его находил. Туристы путались во времени — Ян помогал нагнать упущенное. Переговоры на металлургическом комбинате прошли без задоринки — ценой бессонной ночи накануне со словарём и кратким справочником инженера-литейщика. Ежедневно Ян исправлял огрехи нерадивого Римуса, поражаясь, какой разрушительный эффект может оказать присутствие в рабочей схеме всего одного лентяя. Потом он научился играть на упреждение, и к концу поездки управление процессом оказалось в руках Яна. Всё это напоминало объездку дикой лошади — по крайней мере, как Ян себе это представлял по фильмам про ковбоев. Причём объезжать пришлось и Римуса и туристов.

Вернувшись в Москву, Ян попросил Виталия в другой раз не давать ему в нагрузку водителя — если что, права есть, можно обойтись без шофёра. Директор был только рад, разом сократив целую статью расходов. Ян не попросил за это дополнительных денег, что укрепило его рейтинг ещё на пару пунктов.

Ближе к осени вдруг позвонил один из сталелитейных туристов. Был дружелюбен, попросил об одолжении: при случае заехать в антикварный магазин рядом с тем отелем, где они жили летом, и купить макет дирижабля, если тот ещё чудесным образом остался среди выставленных в витрине экспонатов. У шефа намечался юбилей, он угорал по цеппелинам, а в России такую красивую штуку вряд ли найдёшь. Ян согласился, предупредив, что не так уж часто бывает в тех краях. Но звёзды встали в счастливую конфигурацию: не прошло и недели, как Виталий известил его о новом выезде в Дюссель.

Купить дирижабль труда не составило — убедившись, что тот не продан, Ян просто позвонил заказчику, а на следующее утро ему на карточку упала крупная сумма, существенно превышающая цену товара. Ян уточнил, нет ли ошибки, на что ему ответили: ещё же до Москвы довезти! — это на возможные расходы, сдачи не надо.

Дирижабль был нереально красив, хотя и вряд ли взлетел бы в такой комплектации. Гондола из тиснёной кожи, деревянная оснастка, позолоченные украшения по корпусу, парусиновая сигара баллона, натянутая на проволочный каркас. Почти метр в длину — и пятнадцать килограммов весом с учётом мраморной подставки. Цена перевалила за четыре тысячи долларов. Ян задумался, а не будет ли проблем на таможне, и как он вообще повезёт такую громоздкую и хрупкую штуку. Очень вовремя задумался — когда вот она, растопырилась на весь стол гостиничного номера!

Упаковка из антикварного не выдерживала критики. Странно, что по дороге до отеля не развалилась — однослойный картон весь перекосился и надорвался по углам под весом «лед-зеппелина». В последний день Ян нашёл на задворках «Сатурна»[13] огромную коробку из-под телевизора. Преодолев сопротивление возмущённого портье, затащил её в номер и адаптировал под груз. Опустив дирижабль на дно коробки, подрезал её по высоте, закрепил подставку как мог с помощью пары стоптанных кроссовок и излишков картона, неплотно обложил хрупкую сигару ношеной одеждой, убедился, что ничего никуда не сползает, заклеил верх скотчем, им же укрепил углы, сделал удобную ручку. Пририсовал предусмотрительно купленным маркером стрелки ориентации и разбитую рюмку, по длинным бортам написал «Fragile!» — теперь он, по крайней мере, сделал всё, что мог. Думать о последствиях повреждения дирижабля совсем не хотелось — лично для Яна это было бы равносильно крушению «Гинденбурга».

В аэропорту пришлось применить все запасы красноречия, убеждая толстого недружелюбного хмыря на стойке регистрации, что, несмотря на размер, коробку никак нельзя сдавать в багаж. Кажется, пришлось цитировать Шиллера, группу «Чингисхан» и ссылаться на Варшавскую конвенцию.

А вот в Шереметьево всё прошло на удивление гладко. Ян нервничал, даже заболела голова: пытался заранее выстроить разговор с таможенником. Взяток Яну давать ещё не приходилось, и он предпочёл бы отодвинуть первый прецедент в неопределённо далёкое будущее. В аэропорту шло очередное усиление борьбы с челноками, хищники в зелёной форме заранее выглядывали в толпе потенциальных жертв, но всех без разбора гнали с чемоданами на «просветку».

У входа в «зелёный коридор» собралась толпа. Ян в медленно ползущем потоке по шажочку придвигался к зеву рентгеновского аппарата, который, сомневаться не стоило, покажет и золочёные завитушки на корме гондолы, и серебряные нити такелажа… Когда очередь Яна приблизилась, он едва сдерживался — голову словно залили свинцом. Уже стало всё равно, чем кончится дело, лишь бы выйти из этой толчеи, вдохнуть свежего уличного воздуха. Ну, кому он тут нужен? Подумаешь, дирижабль…

Шедшая перед Яном пергидролевая тётка затеяла бесперспективный спор с молоденьким лейтенантом. На противоположной стойке капитан погрузился в чтение целого пучка чеков, предъявленного хозяином безразмерного клетчатого баула. Толпа встала.

А почему я, собственно, должен ждать? — мысль была абсурдная, но простая. Ян закинул сумку на плечо, поднял коробку, свободной рукой стиснул в кармане ключи с брелком, и пошёл вперёд. Вряд ли я кому-то нужен. Миллион человек, одним больше — одним меньше… Как в каком-то фантастическом фильме — или в финальной сцене «Ревизора»: все вокруг замерли, и только Ян как ни в чём не бывало прошёл между Сциллой-капитаном и Харибдой-лейтенантом.

Просочившись в зал прилёта сквозь строй приставучих как репей таксистов, он осознал, что приключение позади — и остаётся только сдать трофей. Из кордона встречающих протолкался шустрый плюгавый водитель заказчика. Неприятно лебезя, попытался помочь в переноске вещей, но Ян не хотел никому доверять дирижабль раньше времени, доволок до стоянки сам. В багажнике машины он вскрыл коробку и под удивлёнными взглядами шофёра извлёк прокладочный материал — кроссовки, футболки, джинсы, носки, снова забив свою дорожную сумку. Его подбросили до метро. Заказчик утром сбросил короткую благодарственную эсэмэску. Mission accomplished.

Постепенно заработало сарафанное радио. Круг лиц, заинтересованных в услугах «парня, который найдёт и привезёт», постепенно расширялся. Теперь, собираясь в командировку, Ян составлял коротенькие списки — откуда, кому, что. Почтовые марки. Ноты с автографом никому не известного пианиста. Мейсеновский чайный сервиз. Офицерская каска кайзеровской армии со шпилем как от новогодней ёлки. Шестьдесят бритвенных лезвий «Матадор», каждое в своей обёртке — и ни одной повторяющейся.

Сколько же всего есть на свете! Чем только люди не увлекаются! Яну нравилось рассматривать попадающие ему в руки диковины, но начать что-то собирать самому — даже не приходило в голову. Вещи проходили через его руки мимолётно — от точки икс в Германии до «шереметьевского» зала прилёта или московского адреса.

Заказчики встречались разовые и постоянные, на первые роли как-то незаметно выдвинулся некий Арсен Давидович, немолодой коллекционер, сосредоточившийся на первом десятилетии уходящего века. Он жил в Доме на Набережной, окнами на Москву-реку. Из московских адресов заказчиков этот стал для Яна самым привычным.

Иногда к нему обращались с предложениями криминального свойства, но быстро понимали, что с таким — не сюда.

Когда побочные занятия стали мешать основному, Ян приехал к Виталию и изложил ситуацию. Предложил взять на себя часть расходов на перелёт, проживание, прокат машины, бензин. Виталий не возражал — туристы ценили Яна, и некоторые уже начали заранее запрашивать именно его сопровождение.

Отныне билеты покупались по согласованию с Яном на более долгий срок: с запасом в два-три дня, чтобы он успевал провести сбор заказов.

Спроси кто-нибудь Яна, есть ли во всей этой деятельности какая-то перспектива, возможность развития, расширения, постановки процесса на более серьёзную основу, он бы, наверное, просто пожал плечами. Дела шли в гору, с каждым месяцем заказов прирастало, но времени пока хватало, да и сил было хоть отбавляй — если бы только не головные боли, которые сопровождали каждое возвращение.

Ни разу за полтора года его багаж не был проверен таможней. Ни разу он не испортил вещь, попавшую ему в руки для перевозки. Ни разу, приняв предоплату, не срывал поставку. Хотелось надеяться, что так будет и дальше.

На эту поездку заказов было совсем немного, не то что перед Новым годом, когда пришлось даже платить за сверхнормативный багаж. Но конверт с наличными деньгами глупо остался в реквизированной милицией папке. Удастся ли Виталию спасти его — самый животрепещущий вопрос, но звонить директору турагентства Ян пока не решался.

На сбор всяких мелочей Яну хватало собственных средств, какой-никакой остаток на карточке имелся. А вот на основной, самый важный заказ — некий медальон для Арсена Давидовича, — денег не было категорически!

Память ленилась и не спешила делиться информацией о вчерашнем дне. Нужно было от чего-то оттолкнуться. Точкой опоры стали пельмени. Анонсированная Ойгеном в воскресенье лепка состоялась в понедельник в строгом соответствии с планом.

И случилась она часа в четыре. Что же было до?

Вальдемар с утра умотал на прогон, Ойген вообще ни свет, ни заря уехал на «паучий промысел» — прокладывать переехавшему заказчику сети в новом офисе. Боялся застрять надолго и пропустить приезд Греты. А Ян отсыпался…

Ему показалось, что он и теперь задремал — буквально на секунду, и сразу же вскинулся, но за кратчайший отрезок времени успел увидеть за окном поезда на фоне тёмной стены тоннеля… Что это было? Ряды светлых пятен, уходящие вдаль. Как будто картинку не навели на резкость. Ян зажмурился, размял пальцами виски. Так совсем можно с катушек съехать! Осмотрелся. Скучные лица пассажиров, каждый замкнулся в себе. Кто с газетой, кто с плеером, кто так.

Бесконечные кабели за окном змеятся вслед поезду. Окно… Окно — стекло — пыль. Вот оно! Пыльное стекло витрины, а за ним — серебристые фигурки на стеклянных полках. Что это? Где я это видел? Я ли это видел? Сон, снова сон глазами чужака — забытый вчера, всплыл сегодня, сейчас!

В отличие от видéния о прогулке и телефонном звонке, чётком и ярком, это новое воспоминание едва удавалось ухватить за самый кончик, оно выскальзывало, терялось, растворялось в действительности плывущего по тоннелю У-Бана поезда. Ян смог восстановить только этот отрывок: несколько шагов и короткий взгляд — на фигурки за стеклом. Всё.

Вот отчего он вчера проснулся. Проснулся — и не вспомнил. Выбрался в зябкое пространство чересчур проветренной комнаты, торопливо оделся, чтобы не растерять остатки тепла, сориентировался, что дома никого. Умылся, дождался, пока нагреется вода, влез под душ.

Первым вернулся Вальдемар, Ойген сразу за ним — но это было уже ближе к четырём, а поднялся Ян без чего-то два. Осталось реконструировать относительно небольшой двухчасовой отрезок времени. Завтракал? Да. Что ел? Там было нечего есть. Нашёл просроченный йогурт, пакетик чая, а в хлебнице — сухарь. Домашнего приготовления, делается из куска обычного хлеба по рецепту: забыть на столе.

Я, наверное, должен был вчера кому-то звонить, сообразил Ян. И едва не хлопнул себя по лбу — вот идиот: в памяти есть все набранные номера. Вытащил телефон, открыл меню.

Пять звонков. Два франкфуртских номера. Да, помню, понимаю, куда. Остальное — разочарование. Сохранились только цифры скидочной карты для международных звонков: набираешь местный номер, вводишь пароль, потом конечный номер телефона, тебя соединяют, а платишь раз в пять меньше, чем если бы звонил напрямую. То есть, звонил я наверняка в Москву, но кому? Арсену Давидовичу? Да? Нет? Виталию? Инге? Кому-то из заказчиков? Что же со мной творится?

Ян подхватил сумку, вышел на платформу «Франкенштейнер Плац». Это всё сны, подумал он. Вокруг них всё будто рябит, расплывается. Надо было Грете подробнее рассказать… Или уже рассказал?! Чёрт! — Ян вспомнил, что сказал Вальдемар про Стекляша.

Но о прозрачном человеке Ян рассказал явно позже, вчера вечером, когда уже приехала Грета, а сначала была лепка пельменей.

Ойген, то и дело сверяясь с выписанным в тетрадку рецептом — мама продиктовала! — замесил тесто. Вальдемар вымыл мясо, Ян приладил к табуретке мясорубку. Вытянули на спичках, кому резать лук. Втроём на маленькой кухне, сталкиваясь, стукаясь локтями, радостно переругиваясь, преодолевая одну фазу производства за другой, неуклонно продвигались к сборке. Выяснилось, что в доме нет скалки. Да и откуда бы ей тут взяться, если подумать. Стали искать бутылку. Нашли квадратную из-под текилы, поржали. С водочной долго не отмывалась этикетка. А кто-нибудь посолил фарш? Я посолил! Я тоже! Попробуйте кто-нибудь! Сыроеды в строю есть? Там сырой лук, фу! Сам ты «фу», французы тартар едят и не морщатся! Мы не французы, раскатывай давай! Что значит «липнет к бутылке»? Мукой посыпай, чтоб не липло. Да ты нафиг столько насыпал?! Пылесос тащите, а то сейчас по квартире разнесём! Входит Грета, а весь пол в белом порошке… Ага, и пельмени по углам прячутся. Осторожно, занавеска! Эй, а как из вашего пылесоса занавеску вынуть? Оставь так висеть, само отвалится. Так, а чем будем вырезать кусочки из теста? Женя, дай ему лобзик! Женя, дай ему в глаз! Вы мне лучше скажите, почему у вас пылесос в фарше? Да куда понёс… всё, швабру неси. У меня тоже руки в муке. Блин, мясорубку с плиты уберите, а? Жень, а у нас есть кастрюля? Вова говорит, там борщ. Греем — едим — моем — ставим. Блин, мясорубку с плиты уберите, кто огонь зажёг? Сметана? Думаю, нет! Посмотри в холодильнике. О, а тут виски! Э, стоять, это к пельменям. Ай, выньте швабру из спины! Пробничек? Вова, как считаешь? Уйя-а, кто поставил пылесос в коридоре? Стакан не трогай, это чтоб кружки вырезать! Интересно, а количество фарша и площадь теста как-то интерферируют? Тьфу ты, технари, уши бы мои вас не слышали! Руку вытри. Держи! Ну, давайте!.. Да вы что здесь, вискарём полы моете? Так, мне за Гретой пора! Нормально, а лепить кто будет? Унесите, пожалуйста, кто-нибудь, швабру, мы же покалечимся! Осторожно, там пылесос! Бли-ин!..

Улыбаясь во весь рот, Ян бойко взбежал по ступеням подземного перехода и вышел на улицу. Пельмени удались, конечно.

Франкфурт не мог похвастаться серьёзным историческим центром. Но по эту сторону реки всё-таки имелось несколько кварталов старинной застройки. Ян быстро дошёл до угла Кляйне и Гроссе Риттергассе, откуда свернул в переулки.

В небольшом антикварном магазине неразговорчивый хозяин узнал Яна, достал из-под прилавка перевязанный бечёвкой пакет.

— Смотреть будете?

Ян кивнул.

Плоская коробка в бархате, в каких бывают наборы ложек-вилок, запиралась красивой защёлкой в форме скрещенных мечей. Внутри маршировали солдаты. Развевалось на ветру знамя, барабанщик вскинул палочки, готовясь отбивать ритм, горнист трубил атаку, фузилёр выцеливал невидимую мишень.

Продавец протянул Яну раскладную лупу. Пришлось нагнуться над прилавком, тщательно осмотреть элементы мундиров и оружия, не ободрана ли где краска, нет ли дефектов. Освоение премудростей в гостях у московского заказчика, помнится, затянулось почти на целый день.

Короткий звонок, подтверждение: всё проверил, состояние отличное. Снятые заранее с карточки дойчмарки скрылись в ящике кассы, солдатики вернулись в пакет. Дело сделано, двигаемся дальше.

Встречу на блошином рынке Ян перенёс на воскресенье — старик, обещавший достать родные запчасти к аккордеону довоенного производства, приболел — лишь бы поправился до выходных.

Ещё две посылки должны были прийти на адрес отеля в Майнце, куда Яну предстояло добраться сегодня к вечеру. Но сначала он намеревался нанести визит родственникам — заехать к дяде Мише Вахину, двоюродному брату отца. Просто повидаться, а может быть, и попросить о помощи.

Доехав до центрального вокзала и слегка заплутав в подземных переходах, он оплатил с карточки билет до Кирхберга, крошечного городка неподалёку от аэропорта Хан, что в полутора часах езды от Франкфурта.

Двухэтажной электричке Ян очень обрадовался — забрался наверх, забился в уютный тихий угол, рядом на сиденье бросил сумку. За окном моросил редкий дождик, расчерчивая изогнутое между стенкой и крышей стекло аккуратными пунктирами. Франкфуртские небоскрёбы поплыли назад, поезд медленно взобрался на мост над серой рекой, а потом словно с горки, с горки — разогнался и помчал через предместья, унося Яна на запад.

Дядю Мишу Ян увидел, едва вошёл во двор. Тот сидел на лавочке перед подъездом невзрачной трёхэтажной бетонной коробки, переминал в пальцах похожую на «беломорину» папиросу, рядом с ним стояла открытая банка пива с незнакомым рисунком. Дядя Миша был в тёплой куртке, перемазанной у карманов машинным маслом.

На газонах лежал тонкий слой снега. Мощёная фигурными плитками дорожка к подъезду была сухой. По веткам живой ограды прыгали суетливые воробьи, объедая сморщенные ягоды.

По тротуару туда-сюда носились трое смуглых мальчишек лет шести-семи. Один стучал перед собой баскетбольным мячом, который двое других с визгом и криками пытались отобрать. Дриблинг с обводкой закончился закономерно — мяч стукнулся о бампер видавшего виды «опель-кадетта» и отскочил в клумбу.

— Узакта арабадан![14] — крикнул дядя Миша, встал, сурово пригрозил пальцем. — Вот отца вашего сейчас позову, если озоровать будете!

Прищурившись, посмотрел на Яна, поначалу не узнал, но потом как-то по-бабьи взмахнул руками:

— Яшка! Племяш!

Крепко обнялись, Ян поцеловал дядькину колючую щёку.

— Ишь, птица перелётная! Как занесло в нашу дырень-то? Хорошо, дома мы! Ох, оголтелый ты, Яшка! Ну, удивил!

Дядька обнял племянника за плечо, отнял сумку, повёл к подъезду.

— Клав! Клава! — закричал он. — Грибы доставай! Селёдку доставай!

В окошке первого этажа отдёрнулась занавеска, тётя Клава, уже совсем седенькая, прислонилась к стеклу, сощурилась, и, тоже всплеснув руками, исчезла в глубине кухни. «А я ещё думал: ехать — не ехать», — устыдился Ян.

В подъезде под лестницей выстроились разномастные велосипеды. Кто-то порезал старый вытертый до основы ковёр и застелил пол и ступени до площадки первого этажа. Под секцией почтовых ящиков стояла коробка под макулатуру. Щёлкнул замок, скрипнули петли, тётя Клава осторожно перешагнула порог, вышла встретить племянника.

— Совсем большой стал! Здравствуй, Янушка!

— Здрасть, тёть Клав!

Ведь не виделись больше семи лет, подумал Ян, — с тех пор как собирались в Саратове у Гроссфатера, дедова старшего брата, на девяностолетие.

Вспомнились золотые деньки тёплого сухого сентября, шумная суета, уют застолья, родные и полузнакомые лица. По удивительному стечению обстоятельств на «большой сбор» приехали все-все-все, никто не заболел, никто не застрял дома из-за работы, даже ташкентская ветвь прибыла в полном составе, несмотря на то, что мелюзге уже полагалось бы присутствовать в школе, а не продлевать каникулы.

Дня три, а то и четыре слились в один праздник. Кто-то съездил за грибами, кому-то повезло покататься на моторке по бескрайнему Саратовскому морю. Но когда темнело, все снова собирались вместе, то заводили патефон, то хором пели «Вечер на рейде» и «Der Rote Wedding», «Под крылом самолёта» и «Du, du liegst mir im Herzen»…[15] Гроссфатер степенно поправлял пышные усы, за столом сидел прямо и торжественно, время от времени подмигивая то одному, то другому правнуку. Награды, прицепленные на пиджак вместо обычных орденских планок в честь праздника, отбрасывали блики на крахмальную скатерть: «Красной звезды» и «Красного знамени», серебристый «Суворов» и целая гирлянда медалей, из которых Ян сразу узнавал только «За взятие Берлина».

В последний вечер, выпавший собственно на круглую дату, он встал и долго оглядывал всех собравшихся за двумя составленными столами. Разбросанные по стране — а теперь уже по разделённым новыми границами странам — потомки, их жёны, дети, внуки, все смотрели на строгого старика, держащего за тонкую ножку рюмку с красным вином.

— Дорогие мои, — сказал Гроссфатер. — Не каждому выпадает такое счастье — видеть, как обильно разрослась его семья, как новые Вахины и Ваны, — шутливый кивок в сторону Яна с отцом, — шагнули в этот мир, выросли и стали приличными людьми. С каждым годом центрифуга жизни разбрасывает нас всё дальше, но прошу вас, не забывайте и не теряйте друг друга! Blut ist dicker als Wasser. Denken sie daran, dass die Brüder und Schwestern auch in alien Ecken der Erde verwandt bleiben![16]

Ташкентские правнуки захихикали — совсем не понимали по-немецки. А взрослые за столом посерьёзнели, насупились. Потому что дядя Миша с тётей Клавой к тому времени уже получили визы, и до их отъезда оставались считанные недели. Гроссфатер сам уговорил сына перебираться в Германию — и уверенно кивал при любых разговорах, что как только всё устроится, то его сразу заберут туда, на историческую.

Никуда Гроссфатер, конечно, не поехал. Тихо зачах, не прошло и трёх месяцев. А дядя Миша даже не смог приехать на похороны — виза, чёртова виза не предполагала выезда в первые полгода: уж переселился, так переселился, будь добр соблюдать законы новой родины. После поминок Ян забился на кухню в чужой опустевшей квартире, чтобы не слышать, как отец яростно и отчаянно что-то доказывает по телефону дяде Мише. С тех пор и не виделись, и даже не разговаривали — так, по открытке на Новый год да на день рождения.

Поэтому и Ян, хоть и зачастил во Франкфурт, сюда до сих пор не показывался — с духом собирался, что ли. Планировал, конечно, навестить — и именно в этот приезд, тут важно было самому себе об этом напомнить. Уже сев в поезд до Кирхберга, Ян некоторое время раздумывал, не получится ли перехватить у дяди Миши хоть немного денег, чтобы выкупить уже этот треклятый медальон — не такой уж заоблачной суммы не хватало. А теперь его начала подгладывать совесть: совсем не тянуло всё, что наблюдалось вокруг, на устроенную «заграничную» жизнь, к которой родственники рванули семь лет назад из сосущего лапу Саратова.

— Ну, рассказывай! — разместились на кухне, Яну досталось удобное место в углу, дядя Миша сел напротив, спиной к двери, а тётя Клава засуетилась у плиты. — Как ты после института, кем устроился? Отец-то твой толком не пишет ничего…

Из холодильника появились холодные жестянки пива. Ян пшикнул крышкой, пригубил, тётя Клава тут же подсунула керамическую кружку с гербом Райнланда.[17]

— Я… не то чтобы где-то в одном месте. Работы достаточно, путешествую много, интересно, в общем.

— Как так «не в одном месте»? — не понял дядя Миша. — Как организация-то называется? Должность какая?

— Ну, в Штатах это называется «фриланс». Значит, свободный найм.

— Это кто ж от кого свободный? Страховку на тебя завели? В пенсионный фонд отчисляют всё как надо? Что за фирма-то хоть? Чем занимается?

Дядя Миша не унимался. Этого Ян и боялся, но — куда деваться! — пришлось вдаваться в подробности:

— Дядь Миш, это значит, что постоянной работы у меня нет.

У плиты огорчённо ахнула тётя Клава.

— Я выполняю поручения нескольких компаний по разовым контрактам… — Может, так для них будет понятнее? — Большей частью всякие туристические дела: езжу гидом, сопровождающим, переводчиком. Вызывают меня часто, подолгу дома не сижу. И ещё всякая другая работа попадается — по Германии ищем всякие редкости, старые предметы. Есть такие клубы любителей военной реконструкции, собирают старинную военную форму, каски, оружие. По Первой мировой, по Веймарской республике что-то найти — довольно непросто. Ко мне обращаются — я помогаю.

— Значит, в Германии бываешь, — протянула тётя Клава, поставив перед ним и перед дядей Мишей по тарелке с пюре и котлетами. — Ешь, Янушка! Что ж не заглядывал-то никогда?

— Да обычно в Берлин прилетаю, — смалодушничал Ян. — Вот — приехал.

— Молодец, молодец, — дядя Миша слегка насупился, что-то обдумывая. — Ты вот мне что объясни: что это у тебя за странная работа такая? День там — день сям! Попросят — поработаешь, а не попросят — тогда что? Как-то это странно, шатко!

— Не беспокойтесь, дядь Миш, просят.

— Ты же башковитый парень, учился хорошо, и чем вдруг занимаешься? Как так вышло?

Ох-ох, можно было это предвидеть… Такой же разговор с отцом у Яна состоялся больше года назад. Позиционная война тянулась пару месяцев, но потом удалось доказать, что так люди тоже живут, и что такая жизнь может нравиться, и подтвердить свою платёжеспособность — тогда только отец успокоился, отстал, закрылся в раковину своего библиотечного фонда, где и пребывал поныне.

— Понимаете, дядь Миш, у меня тема диплома — акустическая дефектоскопия. По такой тематике работы нет — ну совсем! А если искать другую — то чем моя нынешняя хуже остальных. Я сам себе хозяин, располагаю своим временем, путешествую, много повидал всего, много, где побывал. У меня хорошая работа! Уж точно лучше, чем менеджером в какой-нибудь супер-пупер-корпорации штаны просиживать. Не хочется быть винтиком, понимаете?

— Винтиком?! — вдруг повысил голос дядя Миша. — Быть винтиком — это ещё надо заслужить! В механизме, Яшка, каждая деталь уникальна, даже если деталей таких миллион. Винт фиксирует соединение, а если где выпадет — там люфт, расцепление, поломка — а то и выход из строя всего механизма. Так-то! «Винтики» ДнепроГЭС построили, человека в космос запустили! Так что не «винтиком» надо бояться стать, а «кирпичом»!

— Каким «кирпичом», дядь Миш?

— А таким, — он отхлебнул из кружки, нацепил на вилку изворотливый гриб, вкусно его проглотил, утихомирился. — Один кирпич из стенки можно вынуть. И два можно, и три. Никто и не заметит. И один от другого не отличит. Если человек не старается стать мастером в своём деле, то превращается в кирпич. Из кирпичей — только стены строить, на другое не пригодны. Бестолковых неумёх, Яшка, везде хватает. Тут их, знаешь, сколько? Э-э…

— Ми-иш, ну неужели Яну интересно про твою работу слушать? — встряла тётя Клава.

— Интересно! — вмешался Ян. — Вы же в аэропорту, да?

Поздравительные открытки всегда скупы на информацию.

Живы-здоровы, всех обнимаем, а как у вас? — вот и все новости.

— Ну, не так тут у них всё просто, — замялся дядя Миша. — Ехали-то мы, вроде, не на пустое место. Я ж шестого разряда механик, особым списком шёл: мастерам и с жильём помогали, и трудоустраивали сразу. Это колхозников сначала в лагерь, а потом уже расселяют помаленьку, а мы сразу в эту вот квартиру, по программе…

— Ещё котлетку? — тётя Клава погладила Яна по плечу.

— Не, спасибо, тёть Клав! Честное слово, наелся!

— Аэропорта-то тогда толком и не было. Военный аэродром натовский да пара грузовых ангаров — частные компании запчасти для «бундесвера» таскали, гуманитарку, всё такое. Понятия у них странные — у нас бы такого переселенца, как я, к военному объекту на пушечный выстрел бы не подпустили: вдруг шпион? А тут как-то попроще: почти все работы выполняют штатские, вот мы и ремонтировали технику. Не самолёты, конечно, а погрузчики, кары, трапы — на аэродроме всякого добра хватает, и ломается оно — будьте-нате!

Дядя Миша прервался на внушительный глоток, утёр с губы пену.

— Только недолго музыка играла! Как в девяносто третьем «наты» ушли, начался кавардак. Ведь целый городок жил этой базой: парикмахеры, продавцы, уборщицы, все тут работали. Конечно, как военные уехали, быстренько гражданский аэропорт обустроили, но это ж дело такое, нескорое: аэропорт есть, а рейсов в нём — с гулькин нос. Первое время вообще в неделю раз из Африки таратайка пропеллерная прилетала, со свежей рыбой для ресторанов. А одним рейсом в неделю город не прокормишь. Кто мог — поразъехались, остальные на пособие сели.

«Ну куда, ну с чем я к ним обращусь!» Яну стало совсем стыдно. По сравнению с осевшими в Германии Вахиными он был вольным ветром, человеком мира, и проблемы у него были такие же — нереальные. Свои проблемы решай сам.

— И как сейчас? — осторожно спросил он.

— На пособии! — хитро улыбнулся дядя Миша. — Формально — безработные мы.

— Но? — догадался Ян.

— Но механики шестого разряда на дороге не валяются, племяш!

Дядя выудил из холодильника ещё по банке, отставил пустую тарелку в мойку, похлопал себя по гулкому животу.

— Здесь же народ вокруг почти весь наш, беженцы да переселенцы. Двое братьев из Одессы ввязались в бизнес: почту развозить. Это в Союзе письмо за копейки отправить можно было, а в Европе всё совсем по-другому! Скорость, конечно, уникальная, по почтальонам часы сверять можно. Так кроме государственной ещё и частных компаний полно, курьерских. Одесситы купили один фургон, ещё несколько в лизинг взяли. Да и подрядились от борта самолёта доставлять почту по всему Райнланду. Конкурентов полно, конечно — и во Франкфурте, и в Люксембурге, но наши экономят как могут, цены пониже держат, вот и растут понемногу. А как договорились ещё и с другими такими же перевозчиками, маленькими да удаленькими, так вообще дело пошло. Каждый день уходит машина на север, к казахам, «Рапид» называются. На юг — к «Аллес Гуту», эти — румыны, что ли. Большие курьерские службы только зубами щёлкают, а сделать ничего не могут. Такие вот у нас дела!

Дядя Миша воодушевился, сразу было видно, что ему приятно рассказывать об успехах бойких одесситов.

— Так, а вы там кем у них?

— Я-то? У меня, племяш, двенадцать машин под присмотром и трое хлопцев под началом. Работать надо на упреждение, каждая поломка в пути — это задержка в доставке почты, допустить никак нельзя!

— Сотрудники — тоже безработные?

— А как же! Такие же наши ребята: Гиви, Азамат да Петруха. Отличные хлопцы, особенно когда глаз с них не спускаешь. А с немцем бы я как управлялся? Его ж ни матюгнуть, ни похвалить! Как обед или конец дня — всё, цигель-цигель, кончай работу. Да у нас в окрестностях немцам вообще тяжеловато приходится. Без языка никто не принимает, а они русский учить что-то не особо рвутся. Наши командиры решили, правда, одного взять на пробу, в контору — на отчётность, немцы ж — народ дотошный. Не знаю уж, как справится, бедолага! Ну как, ещё по пивку — или чаю сразу?

Ян спохватился — привёз ведь гостинцы, а так быстро за стол усадили, что забыл достать. Сходил в коридор, вернулся с коробкой конфет для тёти Клавы и — куда без неё? — литровой бутылью. Дядя Миша порывался сразу усугубить, но совместными усилиями жены и племянника драгоценный сосуд был убран в шкаф «к ближайшему празднику».

Потом пили чай, ели домашнее варенье, вспоминали родню, и всё было легко и естественно, как будто не виделись они от силы месяц, а не целых семь лет. Blut ist dicker als Wasser. Ян весь вечер нет-нет, да и вспоминал Гроссфатера. Вот он, тот самый Глюкман,[18] отсутствующий персонаж: его давно уже не стало на сцене, а по нам по-прежнему видно, что он всё-таки где-то есть.

Неярко освещённый вагон электрички, еле ползущей в сторону Майнца, казалось, был специально предназначен для одиноких людей. Те немногие, кто припозднился до полуночи с работы, из гостей или неведомо откуда, сидели порознь, каждый у своего окна, не обращая друг на друга внимания. Дождь не переставал, и свет уличных фонарей рассыпался по стеклу бисером.

У Яна в кармане ожил телефон. Немецкий номер был известен очень немногим.

— Здравствуй, Ян!

Размеренная речь, суховатый голос, красивый тембр: низкий, чуть надтреснутый — сразу представляешь себе образованного и решительного человека, обладающего властью, расслабленно откинувшегося в кресле и ведущего светскую беседу. Или же визиты в Дом на Набережной скорректировали фантазию, максимально приближая её к реальности.

— Добрый вечер, Арсен Давидович!

— Я подумал над твоей проблемой, Ян.

Так, значит, я ему, как минимум, звонил.

— Слушаю внимательно, Арсен Давидович!

— Да, мой дорогой, ты уж постарайся слушать внимательно. Про твой вчерашний лепет давай забудем, чтоб никому не было стыдно. Медальон нужен мне в Москве в срок. Иначе ты очень меня подведёшь. Но есть для тебя и хорошие новости.

Ян затаил дыхание.

— Один уважаемый мной человек собирает миниатюрные статуэтки. Они сделаны из лёгкого сплава, металл не драгоценный. Фигурки птиц, рыб, животных. Довольно редкая техника исполнения, вполне возможно, что все работы выполнены одним мастером или узким кругом учеников его школы. Запоминаешь?

— Да, Арсен Давидович!

— Коллекция ограниченная, поэтому интересующиеся этой серией обычно не контактируют друг с другом, пытаются найти разрозненных владельцев самостоятельно и выкупить их экземпляры по естественной разумной цене. Но недавно появился немецкий коллекционер, открыто обозначивший своё желание приобрести новые работы. Человек, который ко мне обратился, редко выезжает из Москвы, а техническим средствам связи не очень доверяет. Он хотел бы, чтобы кто-то лично посетил этого коллекционера и передал на словах предложение. Ручка есть под рукой?

Ян скособочился, прижал телефон к уху плечом — вот бы когда-нибудь изобрели беспроводной наушник! — достал из сумки блокнот и карандаш, приготовился записывать.

— Сделать это надо в ближайшие день-два, дорогой, иначе наш заказчик найдёт кого-то ещё, понимаешь? А благодарность его может быть достаточной, чтобы вопрос с медальоном перестал тебя тяготить. Но запомни: завтра или послезавтра, не позже! Пиши координаты.

«У меня в ближайшие дни другая работа!» — хотел сказать Ян, но благоразумно промолчал — придётся как-то выкручиваться.

Продиктовав адрес, дав дополнительные инструкции и пожелав успешной встречи, Арсен Давидович отключился.

Статуэтки… Металлические фигурки. Выстроенные рядами за пыльным стеклом… Яна начала бить дрожь, такая, что зуб на зуб не попадал. Он тупо смотрел на строчки адреса. Интересное место для коллекционера: здание при бензоколонке! На автобане, в десяти минутах езды от Цвайбрюккена… Волшебные фигуры…

Внезапно он переставил сумку себе на колени, расстегнул все её карманы и начал торопливо в них рыться. Неужели не выбросил? Нет, вот она! Расправил смятый листок, исписанный по краям корявым почерком. Листовка из аэропорта, девочка с брекетами, Quo Vadis, автобусы на Гиссен… «Музей волшебных фигур Гюнтера Фальца».

Пйиезжайте, не пожалеете!