Темный набег

Глава 11

Одиночки-волкодлаки, первыми миновавшие Проклятый Проход, не причинили большого вреда. Да, несколько раз оборотни нападали на тевтонские дозоры. Да, перекинувшись в человека, дважды проникали в замок, а ночью обретали звериную личину и…

И погибали под серебрёной сталью.

С вервольфами справлялись быстро. Одиночки потому что… Противостоять им орденские братья научились в считанные дни и с минимальными потерями.

Но волкодлаки ушли и за ними пришли упыри. С тех пор Серебряные Ворота находятся в странной осаде. Если, конечно, можно назвать осадой нескончаемые ночные штурмы с регулярными дневными перерывами.

Несметное темное воинство атаковало замок еженощно, однако каждое утро нечисть неизменно отступала. Потом все повторялось заново с ужасающим постоянством. Упыри приходили после заката и, оставляя под стенами цитадели горы трупов, уходили, прежде чем заря золотила снежные вершины горных хребтов. Но кровопийцы, однажды уже перешедшие границу обиталищ и уцелевшие во время штурма, обратно в свою неведомую Шоломонарию больше не возвращались. Перед восходом кровососы искали убежище по эту сторону рудной черты – в мире людей. Им годилось любое укрытие, куда не проникают губительные для темных тварей солнечные лучи: пещеры, глубокие расщелины в скалах, подвалы брошенных домов, кладбищенские склепы, даже свежие могилы, в рыхлой земле которых легко было зарыться с головой.

Затаившись в дневных убежищах, твари дожидались следующей ночи. А дождавшись…

Одни присоединялись к новым полчищам, извергаемым Мертвым озером и шли на очередной штурм тевтонской Сторожи. Другие постепенно расползались по окрестностям и уходили вглубь страны на поиски иной добычи.

Ночь была временем нечисти, и часом испытаний для защитников крепости. Днем же… Днем воины Закатной Сторожи отдыхали, сколько могли, чинили поврежденные укрепления и хоронили павших.

А еще…

Днем, случалось, рыцари орденского братства квитались за ночной страх. Оставив в замке небольшой гарнизон, отрывая драгоценное время от сна и работы, тевтоны устраивали карательные вылазки.

Рыцари, оруженосцы и посаженные в седла кнехты совершали стремительные рейды по обезлюдевшим землям комтурии в поисках укрывшейся нечисти. Находили многих. А, обнаружив – безжалостно изничтожали.

Иногда достаточно было откинуть крышку подвала или взломать дверь набитого темными тварями кладбищенского склепа – и дальнейшую расправу вершило солнце. Иногда саксы сжигали брошенные дома, в которых пряталось упыриное отродье. Иногда – забрасывались горящим хворостом гроты и пещеры, превратившиеся в дневные убежища кровопийц, до тех пор, пока обезумевшие, обожженные твари сами в корчах и муках не выползали из темных нор под солнечные лучи и клинки мстителей. В таких случаях визжащая нечисть, не видя и не слыша ничего вокруг, бросалась в последний бой без всякой надежды на победу или хотя бы на глоток алой теплой крови. Зато черная кровь лилась потоком. Лилась и испарялась на солнце.

Нередко тевтонам приходилось спускаться в темноту с факелом в одной руке и обнаженным посеребренным мечом – в другой. Чтобы достать, убить, добить. Чтобы напасть самим. Чтобы наверняка покончить с исчадиями темного обиталища. Тогда нечисть отбивалась – яростно, отчаянно, люто. Тогда и днем бывали потери. Редкие, небольшие, не в пример ночным, но да – случалось и такое.

…В этот раз вернувшийся из большой дневной вылазки отряд тоже привез раненого. В седле пошатывался, поддерживаемый с двух сторон оруженосцами молодой бледный рыцарь с жуткой раной под изодранной посеребрённой кольчугой. Страшный, судя по всему, был удар! И для попавшего под него, и для нанесшего. Нечисть бьет по жгучему серебру вот так, наотмашь, не жалея когтей и пальцев, либо в азарте битвы, чуя добычу и рассчитывая на живую кровь, либо будучи загнанной в угол, когда ничего иного ей уже не остается.

Около полусотни тевтонских рыцарей, окруженных оруженосцами, конными стрелками и кнехтами въехали на замковый двор, когда закатное солнце уже красило горы багровым румянцем. Но время тьмы – настоящей, кишащей кровососущими тварями еще не наступило. Время было. На краткий отдых, скорый ужин и подготовку к ночному бою.

Раненого приняли орденский священник в белом плаще поверх черной рясы и лекарь-алхимик в грязном прожженном фартуке. Очень странно было видеть за одним делом этих двоих, которые в ином месте и при иных обстоятельствах чурались бы друг друга, как чет ладана, но сейчас, как и прочие тевтоны, именовали себя братьями.

– Раненного – в госпит! – распорядился Томас.

В следующую секунду однорукий кастелян затерялся где-то среди запыленных рыцарских плащей и усталых коней. То ли он забыл о гостях, то ли, наоборот – спешил доложить магистру о прибывших союзниках.

Клирик и знахарь увели, точнее, уволокли куда-то обвисшего у них на руках раненного рыцаря. Этого бедолагу темные твари до конца испить не успели, а значит, еще была надежда.

– Глянь-ка русич, – Золтан дернул Всеволода за рукав, – Кажись, по нашу душу.

Ага. Кажись…

Тяжело ступая в их сторону направлялся предводитель вернувшегося отряда. Глава Закатной Сторожи. Мастер Бернгард.

Рослого боевого коня магистра уже подхватили за повод, и тянули в сторону расторопные слуги. Благородное животное – цок, цок, звяк, звяк – степенно удалялось к конюшне. Красавец-конь! Весь в серебре: блестящий налобник с выступающим между глаз шипом, нагрудник – аж с тремя шипами, которые в бою заставят расступиться и людей и нелюдь. Вздымающиеся бока прикрывала вплетенная в попону прочная сетка из спаянных воедино стальных и серебреных колец. На поводе и сбруе тоже побрякивали бляхи с насечкой белого металла. Даже подковы, как показалось Всеволоду, были подбиты посеребренными гвоздями. Что ж, копыто хорошего обученного коня в сече – тоже грозное оружие и подспорье всаднику.

Тяжелое длинное копье (серебро – на наконечнике и на осиновом древке. Таким, к примеру, можно пошурудить в какой-нибудь норе, где прячется от солнечного света упырь) магистра, а также его большой треугольный щит (густые серебряные нашлепки, а по центру – черный в белом окоеме крест) держали оруженосцы, однако шагающий к гостям тевтонский старец-воевода вовсе не был безоружным.

Слева на рыцарской перевязи у Бернгарад висел длинный меч, едва не касавшийся ножнами земли. Справа, на поясе, перетягивавшем добротную кольчугу двойного плетения с частыми серебряными вставками и посеребренные бляхи нагрудника, покачивался узкий кинжал. На правом запястье в кожаной петле болтался увесистый шестопер, все шесть граней-перьев которого также украшала густая серебряная насечка.

Посеребренный горшкообразный шлем Бернгарда выглядел диковинно. Таких Всеволоду видеть еще не приходилось. В отличие от привычных глазу сильно сплющенных сверху и наглухо закрывающих головы и лица шлемов-ведер прочих орденских рыцарей, этот имел округлую верхушку и был к тому же снабжен подвижной лицевой пластиной-забралом, сильно выступающей вперед.

Сейчас забрало было поднято, а лицо – открыто.

Лицо уверенного в себе человека. Лицо человека, способного заставить поверить в себя других. Лицо человека, знающего о многом.

Высокий лоб, горбинка на носу, резко очерченные скулы, выступающий вперед подбородок, плотно сжатые губы, умные колючие глаза в глубоких впадинах под кустистыми бровями. Борода и усы с обильной сединой – пострижены и ухожены, а не торчат клочьями по обычаю иных тевтонских рыцарей-монахов.

Бернгард на ходу снял и сунул кому-то из слуг шлем и толстый войлочный подшлемник. По запыленному плащу рассыпались волосы. Длинные, белые. Сплошь седые.

Магистр Семиградья, комтур Серебряных Ворот и член генерального капитула ордена Святой Марии – мастер Бернгард, не подчинявшийся, по сути, ни орденскому гроссмейстеру, ни угорскому королю, ни Римскому Папе, но по своей лишь воле, охоте и разумению сдерживающий натиск тварей темного обиталища, был уже в преклонных годах.

Возраста орденский магистр – примерно того же, что и старец-воевода Олекса, однако и столь же крепок. Здоровья в этом широкоплечем, кряжистом, пышущим недюжинной силой старике было куда как больше, чем в окружавших его тевтонах – исхудалых, уставших, вымотанных, угрюмых.

Да и вообще мастер Бернгард своим обликом мало походил на чистокровного германца. Впрочем, на явного выходца из какого-либо иного знакомого Всеволоду народа – тоже. Сколько кровей и каких именно намешано в его жилах так сразу и не определишь. В то же время – Всеволод снова и снова ловил себя на этой мысли – Бернгард чем-то неуловимо напоминал Олексу. Только брови сведены сильнее и глаза смотрят суровее и жестче, чем у воеводы русской Сторожи. Что ж, Набег, ночные штурмы – понятное дело…

– Ну, здравствуй-здравствуй, рыцарь-русич, – голос мастера-магистра, обратившегося к Всеволоду, прозвучал глухо и басовито, будто тевтон говорил из-под опущенного забрала. Седая голова чуть качнулся в приветственном кивке. – Так это, значит, твоя дружина сегодня прибыла?

Пронзительные глаза Бернгарда смотрели испытующе.

Всеволод тоже склонил голову, приветствуя хозяина замка. Поправил магистра:

– Наша.

– Что? – не понял тевтонский старец-воевода.

– Не моя, говорю, – наша дружина. В Сибиу-Германштадте к нам примкнул отряд татарской Сторожи-Харагуула.

Всеволод кивнул на Сагаадая.

– Это предводитель татар. Сотник-юзбаши. Богатур Сагаадай.

Тевтон повернулся к кочевнику, еще раз качнул головой:

– Что ж, приветствую и тебя… э-э-э… благородный… доблестный… рыцарь… воин… богатур…

Ответный кивок татарского шлема. Сдержанный и почтительный. Молчаливый. Право говорить сейчас Сагаадай предоставлял Всеволоду.

– С нами также прибыли шекелиские воины, желающие биться с нечистью здесь, а не бежать от нее в неизвестность, – продолжил Всеволод. – Шекелисов ведет сотник Золтан Эшти – начальник горной заставы с Брец-перевала.

На Золтана Бернгард взглянул лишь мельком. Но все же и ему кивнул, приветствуя.

– Дошли не все, – счел необходимым сразу предупредить Всеволод.

– Знаю. Мне доложили. Господь, да позаботится о павших.

Бернгард молитвенно сложил руки и прикрыл глаза, но скорбел недолго – ровно столько, сколько того требовала элементарная вежливость. Видимо здесь, в черном замке с серебряными вратами уже научились не тратить на скорбь много времени.