Темные воды

1

На краю мыса Футцу есть площадка обозрения, по форме напоминающая пятиконечную звезду. Отсюда открывается вид на Йокосуку и мыс Каннон. Хироюки Инагаки в первый раз привел с собой на эту площадку своего сына.

Между первым и вторым волнорезами прилив особенно стремителен. От мыса начинается изогнутый песчаный мол, лишь немного не доходящий до первого волнореза. В послевоенные годы вы могли бы во время отлива доехать до первого волнореза на джипе, но сейчас это невозможно. Теперь мол — это просто ряд едва различимых в воде точек, и по нему даже пешком с трудом пройдешь. Ребенком Хироюки слышал, что кто-то пытался пройти — и был застигнут приливом. Беднягу попросту смыло, даже тела не нашли.

Было начало лета, ветреный субботний полдень. Хироюки изредка бросал взгляд на то, как быстро течет вода между двумя волнорезами. Отсюда, с обзорной площадки, корабли казались крохотными, как пузыри на воде. В сущности, этот залив являлся его рабочим местом. Хироюки был рыбаком. Он ловил угрей на Футцу двадцать пять дней в месяц.

Он унаследовал эту работу от отца пятнадцать лет назад. С тех пор панорама Токийского залива значительно изменилась. Песчаный мол, уходивший в море, теперь простирался гораздо дальше к северу, чем прежде. Были насыпаны искусственные острова, а морское дно перекопали, чтобы расширить фарватер. Эти изменения нарушили сбалансированный ритм приливов и отливов, в результате песок размыло и южная часть мола разрушилась.

Но Хироюки все это заботило мало. Пока месячный улов приносит ему не меньше миллиона иен, какое ему дело до того, как выглядит Токийский залив? Он должен класть на стол перед своей женой миллион иен ежемесячно. Пока он делает это, нет оснований жаловаться.

— Ладно, пошли...

Хироюки играючи потрепал по голове сына. Кацуми был ребенком очень тихим и послушным. Он не среагировал и продолжал увлеченно смотреть на полуостров Миура, но, заметив, что отец уже спускается по лестнице, торопливо побежал за ним.

У основания лестницы стоял человек, продававший жареную кукурузу.

— Хочешь?

Не дожидаясь ответа сына, Хироюки купил початок. Продавец показался ему знакомым.

— Вы не видели здесь мою жену? — спросил Хироюки.

Продавец засмеялся и отрицательно покачал головой.

Хироюки протянул сыну кукурузу и махнул рукой, испачканной в соевом соусе:

— Пошли.

Кацуми на самом деле кукурузы не хотел, но знал, что, если откажется от чего-либо, предложенного отцом, тот будет раздражен. Отец даже поколачивал его. Кацуми без слов взял кукурузу и стал следить за выражением отцовского лица, чтобы понять, в каком тот настроении. Он откусил от початка и поплелся за отцом. Мама запрещала ему перехватывать между завтраком и обедом или обедом и ужином. Но отец все время покупал Кацуми сладости — не из легкомыслия, а специально, назло жене. Каждый раз, когда это происходило, Кацуми оказывался в затруднительном положении. Если ослушается мамы — она отшлепает по губам, если отклонишь папино предложение — он надерет уши. А хуже всего, что папа всегда покупал ему то, чего он и не хотел вовсе.

Кацуми прошел несколько десятков метров за отцом, пока они не добрели до пляжа на северной стороне мыса. Мыс вдавался в море — с одной стороны его волны были бурными, с другой — тихими. Бурные волны ударяли в южный берег, тихие омывали северный. На северном берегу всегда было полно машин из Токио. Приезжие и сейчас осаждали пляж, проводя здесь жаркий субботний день. Детвора в плавательных жилетах резвилась в воде, а взрослые на пляже запекали в барбекю рыбу и пили пиво. Повсюду слышались раскаты смеха.

Хироюки остановился и огляделся. Сын отставал от него метров на десять. Мальчик еле волочил ноги, с явным отвращением вгрызаясь в кукурузный початок. При взгляде на него раздражение переполнило Хироюки.

Не замечая, что отец смотрит на него, Кацуми наблюдал, как взлетают на волнах водные лыжники, оставляя за собой сноп водных брызг. Не то чтобы он мечтал присоединиться к ним — об этом и речи не могло идти: Кацуми боялся воды. Он всегда находил какой-либо предлог, чтобы не участвовать в заплывах на уроках физкультуры. Потому-то он, конечно, и плавал так плохо, хотя ему было уже одиннадцать лет. С точки зрения отца, неумение плавать для сына рыбака было чем-то вроде предательства.

Хироюки громко позвал сына по имени. Но гул катеров, буксировавших водных лыжников, заглушил его голос. Все еще глядя на море, Кацуми заковылял по пляжу, зарываясь в песок носками ботинок. Хироюки снова выкрикнул имя сына и двинулся по направлению к нему. Кацуми обнаружил приближение отца, только когда его накрыло тенью. Он инстинктивно отступил, подумав, что отец опять собирается его бить.

— Дай-ка мне это! — закричал отец.

Он выхватил початок у сына и доел его сам.

— Так сейчас едят кукурузу. Понял, парень?

Он выбросил огрызок и вытер рот ладонью.

И вдруг Хироюки вздрогнул от внезапного крика Кацуми держался за живот и стонал от боли. Сначала Хироюки не понял, в чем дело.

— Простите! — Это извинились отец и сын, подбежавшие к ним. Оба были в бейсбольных перчатках.

Хироюки посмотрел вниз и увидел мяч у ног сына. Папаша с сынком играли около соснового леса и промахнулись, угодив мячом Кацуми по ребрам.

— Извините! Вы в порядке?

— Нельзя ли чуть поосторожнее, мать вашу?! — буркнул Хироюки, отбрасывая мяч.

Кацуми по-прежнему сидел, скрючившись, на песке. Хироюки взял его за руку, поднял на ноги и стал ощупывать бок, в который попал мяч. Он не обнаружил ничего страшного — только под майкой был красный отпечаток.

— Все путем. Жить будешь, — благополучно поставил диагноз Хироюки, ободряюще ткнув сына в ребра.

Кацуми поплелся дальше, но шел еще медленнее, чем раньше. Он еще держался за бок, и гримаса страдания застыла на его лице. Он еле волочил ноги, язык вываливался изо рта, и он то и дело издавал глубокие вздохи. Это настолько раздражало Хироюки, что тому необходимо было излить свое раздражение на кого-то или на что-то.

Мальчик и его отец вернулись на полянку и продолжили игру в мяч. Оба были в одинаковых спортивных шортах известной фирмы, и оба с ног до головы провоняли городом. Мальчик был ровесником Кацуми и для городского ребенка оказался необычно подвижен.

Выбрав их в качестве объекта, Хироюки подошел к папаше и сынку и крикнул им грубым, полным угрозы голосом:

— Эй, вы, оба!

Они прекратили играть и растерянно уставились на Хироюки. Это только распалило его. При виде застенчивого, неуверенного взгляда его намерение излить на них свою злобу стало непреодолимым.

Остановившись в нескольких шагах перед ними, он хмуро буркнул:

— Я хочу знать ваши имена и адрес.

— Что? — Папаша смотрел на Хироюки одновременно озадаченно и высокомерно.

— Ваш мяч так больно ударил моего мальчика, что он ходить не может. А что, если вы ему ребра сломали или что-то еще? — Хироюки поднял руку и указал на место, где только что находился его сын. Только сына больше там не было.

Кацуми притворялся, что ему больнее, чем было на самом деле, чтобы вызвать у отца жалость. Когда же понял, что Хироюки это только раздражает, у него все внутри сжалось от страха. В данном конкретном случае гнев отца вылился не на него. И все же Кацуми был напуган. Даже спина отца излучала недоброжелательность. Еще немного — и недовольство перейдет в ярость. Кацуми хотел избежать подобной сцены любой ценой. Это ужасало его еще больше, чем опасение вызвать отцовский гнев на себя, — быть свидетелем его нападения на кого-то третьего. Особенно кошмарно было, когда его жертвой становилась мать. В такие минуты он еле дышал.

Хироюки догадался, что сын стоит рядом с ним, только когда тот потянул его за руку.

— Папа... — дрожащим голосом позвал Кацуми. Он уже несколько раз окликал отца, но тот был слишком распален, чтобы услышать его.

Хироюки обнаружил, что у него уводят из-под носа основание для стычки.

— Все в порядке... у меня ничего не болит...

Кацуми тянул отца за руку, пытаясь увести. Он убеждал отца оставить все, как есть, и идти домой, а не вымещать ярость на посторонних людях.

— Ничего не болит? Тогда что за рожи ты только что корчил?

Гнев Хироюки нашел новую мишень. Отец и сын, игравшие в мяч, неподвижно стояли, упершись в бока одетыми в перчатки руками, и ждали, как все обернется. Негодование Хироюки переключилось на Кацуми. Но им от этого не стало спокойнее — об этом ясно говорили их встревоженные взгляды.

— Прости, папа, — пролепетал Кацуми с лицом, искаженным страхом, и готовый расплакаться.

— Дурак, разве так извиняются! — замахнулся Хироюки.

Мгновение, когда глаза отца меняли цвет, редко ускользало от Кацуми. Как только его возбуждение достигало крайней степени, его черные глаза белели, темно-каряя радужная оболочка внезапно сужалась. Кацуми инстинктивно зажмурил глаза и закрыл лицо руками.

Хироюки ударил сына, но этого оказалось недостаточно, чтобы выплеснуть ярость. Тогда он швырнул Кацуми на песок и начал пинать его ногами.

Лицо мальчика, мокрое от слез, было все в песке, и он продолжал извиняться:

— Прости, папа. Прости...

Когда еще его сын молил о пощаде так робко, жалобно, сопливо? Этого одного было достаточно, чтобы довести Хироюки до безумия.

Взрыв негодования не был долгим. Хироюки внезапно взял себя в руки и потянулся, чтобы поднять мальчика с песка. Его совсем не беспокоило, что на них смотрят посторонние. Просто мгновенная буря, начавшаяся в нем, внезапно вырвалась наружу. Сейчас, когда она миновала, он уже сам не помнил, что было ее первоначальной причиной. Последовательность событий была просто смешна: бейсбольный мяч ударил его сына в ребра, сын изобразил, что ему очень больно, отец начал наезжать на тех, кто бросил мяч, сын стал вдруг утверждать, что ничего не случилось, тогда отец сделал ему кое-что такое, от чего можно было в самом деле закричать. Хироюки не мог словами описать абсурдность всего этого. Он медленно покачал головой и пробормотал себе под нос: «Совсем становлюсь как папаня мой».

Сын, конвульсивно всхлипывавший перед ним, напомнил ему, каким сам он был в этом возрасте. А был он точно таким же. Когда Хироюки в бешенстве пускал в ход кулаки, он становился карикатурно похож на своего собственного отца. Он понимал это, но ничего поделать с собой не мог. Он знал, в чем коренится ярость, текущая в его жилах, но это не помогало ему сдерживаться. Бурная волна эмоций захлестывала и сотрясала его.

Хироюки поднял глаза, чтобы удостовериться, что папаша с сыном, игравшие в мяч, ушли.

У этих городских типчиков, наводнивших пляж, всегда был самый лучший спортивный инвентарь. Мяч, перчатки — все это было так, для фасона Потеряв интерес к игре, они наверняка вернулись к своей машине и теперь ищут себе какую-нибудь другую забаву.

Он дал сыну легкий подзатыльник, и они пошли дальше — вдоль пляжа к парку. Хотя времени у них было с избытком, он чувствовал странное напряжение. Почти страх.

— Чертова сука! — вслух сказал он.

С ними не было его жены — вот это и послужило основанием его неконтролируемой досады. Все происходившее вокруг внушало ему отвращение. Плеск волн, обычно такой приятный, бил ему по нервам.

— И куда эта чертова сука подевалась?

Большинство рыбаков на Футцу не работало по субботам, потому что в воскресенье рынок был закрыт. Проснувшись сегодня утром, он не обнаружил в доме своей жены.

В выходной он вставал на несколько часов позже обычного. Было уже где-то около девяти часов, когда обжигающая жажда, сопутствующая похмелью, прервала его сон. Он перевернулся и попросил жену принести стакан воды. Но сколько бы он ни звал, ответа не было.

Он встал с постели и по дороге в кухню заметил, что квартира выглядит не так, как обычно. Как правило, в это время его жена сидит на софе и смотрит телевизор в гостиной, сделав все утренние дела по дому. Его завтрак уже на столе, посуда, перемытая и вытертая, стоит у раковины, белье постирано, и квартира подметена Так все выглядит каждое субботнее утро.

Но сегодня все было не так — куда бы он ни посмотрел. У раковины горкой стояла грязная посуда, нестираное белье лежало в корзине.

— Нанако!

Выкрикнув имя жены, он поднялся по лестнице и заглянул в детскую. Жены не было и там.

У Хироюки не оставалось другого выбора, кроме как приготовить завтрак из того, что он сам найдет в холодильнике. Он дождался, пока сын вернется из школы, и пошел с ним прогуляться в надежде, что по пути они отыщут Нанако.

Пересекая парк, Хироюки пытался припомнить, что, собственно, произошло прошлой ночью. Кажется, он выпил больше обычного: ведь завтра на работу не надо. Но он чувствовал, что на этом не остановился. В будни Хироюки ложился спать не позднее девяти: ведь вставать надо очень рано, в половине третьего. Но когда он лег этой ночью, Хироюки припомнить не мог. Жена ложилась спать одновременно с ним. Они спали рядом на сдвинутых футонах, на матрасах в комнате, рассчитанной на шесть спальных мест. Обычно Хироюки достаточно было повернуться, чтобы увидеть лицо спящей жены. Он помнил, что видел его этой ночью. Она быстро уснула, не храпела, и ее лицо было освещено лампой, горевшей близ ее подушки. Хироюки хорошо различил его в этом тускловатом освещении.

Внезапно его голову пронзила раскалывающая боль. Он склонился над фонтанчиком, из которого пил, и уронил голову на руки. Как только он пытался вспомнить что-либо, какая-то черная сила отбрасывала его мысли назад... Все как в тумане, никак не дотянешься... Что же случилось этой ночью? Как ни пытался он погрузиться в воспоминания, его усилия оказывались тщетными.

Хироюки омыл лицо в струе воды.

— Попытаемся узнать в рыбацком кооперативе.

Он выключил воду и повернул мокрое лицо к сыну.

Кацуми кивнул, но его мучила тревога, которую он совсем не мог объяснить. Это было беспокойство, что мать его никогда не вернется.

2

На дороге, ведущей к западу от рыбацкого порта, редко бывали пробки. Лодки, оставленные на своих местах, подчеркивали атмосферу запустения, свойственную рыбацкому порту в выходной день. Здесь было несколько лавочек, где продавали моллюсков, так как это место было слишком далеко от большой дороги, чтобы любопытствующие туристы во время отлива сами отковыривали ракушки от скал.

Корни деревьев у обочины заросли травой, и идти по пешеходной дорожке было трудно. Сам Хироюки без стеснения шел по проезжей части; он видел, как сын внимательно разглядывает каждый пучок травы, чтобы не оступиться о корень, но не хочет сойти с пешеходной дорожки. «Вот дурак», — подумал про себя Хироюки.

Мать велела мальчику никогда не заходить на проезжую часть. При виде того, как его сын беспрекословно исполняет последнее указание матери, злобе Хироюко не было предела.

Перед зданием Рыбацкой кооперативной ассоциации стоял магазинчик, где торговали морепродуктами. Хироюки заглянул туда с заднего входа; к нему вышла здоровенная тетка и сложила руки на переднике. Он кивнул ей.

— Жены моей, случайно, не видели?

Тон, которым был задан вопрос, яснее ясного говорил о том, как он озадачен.

— Нет... По крайней мере, не сегодня.

С продавщицей у него особо теплых отношений не было, и он был мало расположен продолжать разговор. Если эта рыбачка услышит какую новость, она весь день будет молоть об этом языком. Хироюки заспешил по аллее, ведущей от магазинчика.

Шагая туда-сюда по берегу, через парк, вокруг здания кооператива, Хироюки всем задавал один и тот же вопрос.

— Вы, случайно, не видели моей жены?

Он повторял этот вопрос снова и снова, встретив любое знакомое лицо. Не в обычае Хироюки было первым заводить разговор, здороваться с первым встречным. Он был известен своей необщительностью. Он сам не мог понять, что заставляло его вести себя таким образом. Собственное поведение смущало его. Как будто он пытался создать у всех этих людей впечатление, что он только и делает, что ходит и ищет свою жену.

Дом Хироюки был на углу двух кварталов; от лавки, в которой он только что был, туда вела прямая дорога. Дом занимал почти весь участок и практически не имел двора. Его лодка, «Хамакуци», стояла на приколе в западном конце порта, в нескольких минутах хода от дома. Два года назад они перестроили и расширили дом. С тех пор старую, первоначальную часть дома они использовали под склад. Хироюки родился и вырос в той части своего дома, где теперь хранил рыбу. За все свои тридцать три года он не жил больше нигде.

— Я пришел!

Сейчас он стоял в дверях своего дома, но никто ему не ответил. Хироюки рассчитывал увидеть до боли знакомое лицо жены в проеме двери, что она ответит на его приветствие, рассеяв тревоги. Тишина слишком быстро развеяла его иллюзии.

Значит, она еще не вернулась.

Он щелкнул языком и пересек гостиную, отодвинув одну из ширм, отделявших от гостиной комнату в традиционном японском стиле.

Его дочь Харуна и его отец Шозо сидели на полу у низкого столика, не сводя друг с друга глаз. Оба они ели булочки с джемом. Хотя Шозо было всего пятьдесят пять лет, глядя на его истощенное тело и седые волосы, ему можно было дать все восемьдесят.

Шозо чуть не погиб в море. Это было двадцать лет назад. Он вывел свою лодку из гавани в спокойную погоду, но ветер внезапно изменился, и на лодку немилосердно обрушились волны, принесенные южным ветром. Его ударило лицом о борт и вышвырнуло в воду. По счастью, он выжил, но в результате этого случая у него стало развиваться старческое слабоумие, постепенно лишившее его разума, памяти и дара речи. Последние несколько лет его жизнь представляла собой монотонный цикл, состоящий из еды, сна и удовлетворения естественных надобностей. Не ясно, было ли это следствием несчастного случая, или просто из-за этого несчастного случая проявились симптомы врожденного умственного расстройства Хироюки и другие члены семьи считали, что болезнь, возможно, была и врожденной. Для такого предположения были основания. У дочери Хироюки Харуны, которой уже исполнилось семь лет, начали проявляться симптомы афазии или чего-то в этом роде.

Она до сих пор нормально развивалась и общалась с окружающими, но последние три месяца не могла как следует говорить и вместо этого издавала какие-то мычащие звуки. Первый месяц она, казалось, еще понимала, что хочет сказать, ей просто трудно было произносить слова. Но однажды она прекратила всякие попытки что-то сказать. Харуна всегда была странным ребенком, и у нее были сложности в школе. Потеряв дар речи, она и в школу перестала ходить. Поскольку свободного времени у них было с избытком, дедушка и внучка сидели вместе, поглощая булочки с джемом. Чтобы чем-то занять ее, достаточно было дать ей булочку с джемом. Семья скоро поняла, что любых хлопот можно избежать, всегда имея в запасе булочки с джемом и давая ей больше, чем она сможет съесть. Хироюки постепенно терял волю, мотивацию — и вообще все, что могло бы наладить жизнь в его семье.

Когда он увидел свою дочь и своего отца, сидящих друг напротив друга в полном молчании и поглощающих булочки с джемом, эта картина навела на него еще большую тоску. Как это бесит — то, что он не может спросить ни у кого из них, вернулась ли его жена, пока его не было дома. «Бесит» не то слово; ему начало казаться, что две темные стены надвигаются на него сверху и снизу, чтобы выдавить из него жизнь. Одной жизнь дал он; другой дал жизнь ему. Сейчас он зажат между ними.

Он закрыл ширму, не в силах больше смотреть на них. Хироюки уже почти примирился с мыслью о том, что ему придется в будущем страдать от того или иного рода умственного расстройства, но, естественно, он предпочитал избегать напоминаний об этом.

«...Ну так куда же, ради всего святого, она делась?»

Хироюки озадаченно сложил руки на груди.

Когда время подошло к пяти часам, его раздражение усилил голод. Его переполняла обида на жену, которая бросила семью на произвол судьбы. Ему не на кого было обрушить гнев, и тот лишь рос и рос.

Единственное, что приходило ему в голову, — это что жена внезапно покинула его. Хироюки сам чувствовал искушение покинуть дом и бросить семью. Разъяренный до предела, он представлял себе, как говорит ей: «Уходи, сука, если хочешь. Но знай: ты убиваешь детей и старика».

Так он, как ребенок, выплеснул свое раздражение и отер слезы с лица тыльной стороной ладони, сжимавшей банку пива.

Он внезапно вспомнил про книгу расходов, которая хранилась на столике на кухне. Разыскав эту книгу, он пролистнул ее, но не нашел ничего необычного. Никаких больших сумм не было израсходовано в последнее время. Если жена действительно покинула его, она сделала это импульсивно, под влиянием внезапного душевного порыва.

В таком случае она вернется, как только этот порыв пройдет. Она уступила мгновенному соблазну, вот и все.

Почувствовав себя несколько лучше, он решил выйти из дома Он знал бар под названием «Мари», где можно было купить чего-нибудь поесть.

— Возьми пока этих булочек с джемом, — сказал он сыну, надел пару сандалий и ушел.

Хироюки шел по дороге к парку мимо рыболовного порта. Серая вода в открытой гавани была в малиновых отблесках от сумеречного, затянутого облаками неба. Не было ни ветра, ни волн, и лодки без движения стояли на якоре у верфи. Хироюки посмотрел туда, где стояла его собственная лодка.

Даже отсюда он мог ясно разглядеть название лодки «Хамакуци» на ее корпусе. Он остановился. Он чувствовал, как внутри у него все сжалось, и он не знал почему. Его пульс бешено участился; самые темные страхи поднялись откуда-то из глубин его сердца и растеклись по всему телу. Он с трудом сглотнул. Какой-то низкий гул, казалось, наполнил его внутренний слух.

Хироюки сам не понимал, что случилось. Он посмотрел на гавань. Как только он бросил взгляд на свою лодку, он представил себе ее каркас, ее внутреннее устройство. Никто не знал этой лодки лучше, чем он, ведь он пользовался ею годами. Он провел на этой лодке больше времени, чем дома Что же его беспокоило? Его забывчивость с годами все возрастала Иногда он не мог припомнить события вчерашнего дня.

Может быть, он чего-то не закончил на работе, может быть, что-то в лодке нуждалось в ремонте, какую-то снасть он забыл оттуда унести. Он пытался догадаться, не забыл ли он чего-нибудь в этом роде, но разум его оставался пуст.

Он поглядел вперед и увидел слева светящуюся неоновую рекламу — «Мари». Хотя он жаждал найти ответы на свои вопросы, но зашел в бар и закрыл за собой дверь.

— Привет, дорогой!

Барменша лучисто улыбнулась, увидев его в дверях. Он обычно не скупился — и был в этом баре желанным посетителем.

Как только Хироюки услышал голос барменши, беспокойство, снедавшее его, просто исчезло.

Хироюки проснулся, как всегда, чуть раньше трех часов утра. Просыпался он инстинктивно и годами не нуждался в будильнике. Конечно, это было не самое лучшее время для ловли рыбы. Он ловил только морских угрей. Чем раньше он отправлялся рыбачить, тем раньше он возвращался. Чем позже он был дома, тем позже мог начать пить. Он сидел, скрестив ноги, на футоне и смотрел в пространство. Вся семья спала. Обычно рядом с ним спала жена, но теперь ее не было. Когда она была рядом, она все брала на себя. Сейчас ее не было, и он должен был делать лишнюю работу по дому.

...Но где же она, черт ее подери?

Он совершенно не представлял себе, где искать пропавшую жену. Единственное, что могло прийти ему в голову, — идти, как обычно, рыбачить и ждать, пока жена сама вернется. Он ругался и колотил подушкой по футону.

— Приготовит мне кто-нибудь завтрак?

Его крик раздался на весь дом, но никто не ответил. Все спали в своих комнатах: сын и дочь наверху, отец в по-японски убранной комнате. Никто из них, даже бодрствуя, не подавал признаков жизни.

Хироюки не шевельнулся — не потому, что ему претило приготовить самому себе завтрак, а потому, что во всем этом, он чувствовал, было что-то неправильное. Этим утром он не в силах заставить себя идти ловить рыбу. Единственной уважительной причиной для того, чтобы не работать, могла быть плохая погода. В какое-то мгновение он обнаружил, что не прочь остаться сегодня дома из-за какого-нибудь шторма, что ли.

Раньше он редко мечтал о плохой погоде. На самом деле Хироюки часто выходил на ловлю даже в ненастные дни, когда другие рыбаки сидели дома. Потому-то улов «Хамакуци» был больше, чем у других лодок. Хироюки занимался ловлей рыбы не только ради денег. Ему нравилось выслеживать и подстерегать угрей, когда они перемещаются в море, и использовать их инстинкты, чтобы наполнить свои трубки. К тому же он любил похвастаться своим уловом перед другими рыбаками. Как будто у него не было иной возможности доказать, что и он в этом мире чего-то стоит.

Хироюки заставил себя подняться. Даже сидя в закрытой комнате, он догадывался, что творится снаружи. Погода совсем не такая, чтобы можно было с чистой совестью не выходить в море. Если он чувствует себя не в силах работать — это не оправдание, а пренебрежение своими обязанностями. А других причин, чтобы остаться дома, у него нет. Он ощущал, что должен выйти в море именно сегодня. Он испытывал противоречивые переживания: с одной стороны, он не в силах рыбачить, но, с другой — обязан сделать это.

Он открыл ставни. За окном все еще стояла смолисто-черная ночь. В это время года дни длиннее всего. Через час тьма начнет рассеиваться.

Два дня назад у Хироюки был неправдоподобно большой улов. Даже в бредень попало множество мальков угря. Может быть, его ожидает такой же успешный день. Он попытался воодушевить себя такими бодрыми мыслями.

Оделся он по обыкновению: жакет, трикотажные штаны, резиновые сапоги. Только в одном его экипировка была не такой, как всегда Он надел другую шляпу. Вместо обычной, которую он надевал на работу, он взял соломенную: лето было в разгаре, и с каждым днем становилось все жарче. В таком виде и с пакетом мороженых сардин под мышкой он перешел мостки шириной с человеческую ступню, соединявшие пристань с его лодкой.

Для ловли угрей не было какого-либо условленного времени, чтобы всем вместе покидать гавань. Некоторые лодки отплывали одновременно с Хироюки, другие только снимались с якоря, когда он в два часа дня возвращался с промысла.

Тарахтение двигателей лодок начало уже нарушать тишину гавани. Хироюки включил мотор, и его шум присоединился к другим. Потом он стал осматривать борта «Хамакуци», освещая их карманным фонариком. Осталась одна вещь, которую нужно было проделать до отправления: поместить в специальные трубки замороженные сардины, которые использовались как наживка для рыб. Трубки эти делаются из синтетических смол, каждая сантиметров пятнадцать в диаметре и сантиметров шестьдесят в длину. Пара сотен таких трубок устанавливается на левый полубак. Запах сардин, идущий от этих трубок, приманивает угрей. Как только они входят в трубку, захлопывается резиновый клапан. Эти двести трубок маленькими тросами привязаны к канату, тянущемуся по дну на три с лишним мили. Таков обычный способ ловли угря; главное — чтобы канат двигался с постоянной скоростью и трубки с наживкой стелились по морскому дну. Потом остается только ждать, а дальше — вынимать трубки. Некоторые из них могут быть пусты, но обычно в каждой трубке оказывается не по одному угрю — иногда до десяти.

Поскольку резиновые клапаны не позволяют угрю уйти, он корчится, извивается в черной скользкой трубе. Хироюки не обладал особо образным мышлением, но и ему приходило в голову, что извилистое скользкое нутро трубки и бьющийся в нем угорь больше всего напоминают сексуальное проникновение. Какие несчастные создания мужчины, которые идут на запах — и попадают в ловушку, откуда уже не выбраться. Так было и с самим Хироюки. Он попал в ловушку, расставленную женщиной, когда ему было двадцать два года — в те годы, когда жить бы и радоваться. Пойманный, не в силах убежать, он вынужден был засесть дома и завести семью. Женщина забеременела — сыном, Кацуми, — и последовало неизбежное: брак. Он женился не по любви. Он думал, что любовь придет со временем, но этого не случилось. Ничего не изменилось. Если бы его спросили, испытывает ли он какие-либо чувства к жене и детям, он отрицательно покачал бы головой — ему пришлось бы это сделать. Это вылезало наружу даже помимо его воли. Хироюки никогда не испытывал никакой симпатии ни к одному человеческому существу.

К тому времени, как он закончил наполнять трубки, небо на востоке явственно посветлело. Хироюки сел покурить на край крышки люка трюма, расположенного в середине лодки. Куря, он смотрел на движение облаков над горой Кано. Перед отплытием он снова бросил взгляд на рассветное небо; как всегда перед отплытием, он внимательно изучал облака над горным кряжем. Рыбак постоянно смотрит на облака, чтобы знать, какая сегодня будет погода, случится ли дождь или ветер. А если он не в состоянии по этим признакам определять, какая погода и какие ветра будут там, куда он идет на промысел, он рискует расстаться с жизнью.

Небо прямо над ним было более или менее чистым, хотя в районе гор Кано и Накагири уже виден был плотный облачный покров. Более того, сами горные вершины тонули в низко спустившихся облаках. Немногочисленные облачные клочья прямо над его головой двигались к берегу, а это означало, что южный ветер уже начался.

Инстинкт Хироюки, воспитанный долгими годами работы, подсказывал ему, что дело обстоит неважно. Инстинкт наводил на мысль, что, даже если он покинет гавань, далеко ему не уплыть. Надо все время следить за погодой и, если ветер слишком усилится, спешно вернуться в гавань.

Сегодня Хироюки собирался рыбачить у южной стороны второго волнореза Мусор, плавающий в Токийском заливе, проделывал круговой путь, прежде чем его прибивало либо к мысу Каннон, либо к оконечности полуострова Миура. Но мусор, плававший на юге, между мысом Каннон и мысом Футцу, выносило в открытое море, а не мотало у берега. Поэтому Хироюки хотел порыбачить у южной оконечности этой линии. У него не было для этого никаких особых причин, он просто почему-то чувствовал, что должен отправиться именно в эту часть океана.

Немного пепла от сигареты, которую он курил, упало на колени. Он смахнул его, и пепел упал на ткань, покрывающую крышку люка трюма. Он был дурацкого зеленого цвета, а ткань в нескольких местах была прожжена. Тут Хироюки впервые заметил, что сидит уже наверху люка, и внезапно каждый волос у него на голове встал дыбом. Холодок прошелся по спине, и дрожь охватила все тело.

Трюм, люк которого находился как раз посередине лодки, был высотой со взрослого человека, длиной три и шириной два метра. Середина лодки — лучшее место для резервуара такого рода, потому что здесь днище глубже всего. Предназначалось все это для хранения пойманной рыбы. Однако когда он не использовался, то закрывался двумя щитами, во избежание несчастных случаев. Сейчас это закрытое пространство, наполненное морской водой, источало в воздух что-то совсем необычное и неподобающее. Даже такого морского волка, как Хироюки, это потрясло настолько, что он не раздумывая вскочил на ноги.

Встав, он заметил у себя под ногами чернеющую трещину. Один из щитов немного повредился. Хироюки соединил два щита вместе и закрыл трещину. Пока он делал это, все в нем содрогалось.

Ветер усилился, лодку начало раскачивать, вода в трюме заплескалась. Звук был немного не такой, как обычно, — будто в воде находится что-то еще.

Хироюки снова посмотрел на небо. Облака сгустились. Южный ветер, кажется, будет сильным. Но это не основание, чтобы все бросать и отправляться домой. Пока ветер не разыграется как следует, Хироюки успеет кое-что сделать.

Прыгнув на причал, он отвязал канат, которым была привязана лодка, и унес его с собой на палубу. Лодка начала постепенно отдаляться от берега, двигаясь только благодаря собственной инерции.

3

Хироюки выключил мотор «Хамакуци». Поскольку двести трубок уже были заброшены в море — оставалось только ждать часа два, пока угорь попадет в трубки. Сейчас как раз время сделать перерыв и перекусить. Где-то в восемь утра он устраивал себе второй завтрак.

Тени танкеров, курсировавших до Ураги, накрывали борт лодки. Но курс их проходил по другой траектории, так что опасности столкновения не было. Рядом с массивными танкерами шеститонная «Хамакуци» казалась былинкой, качающейся на волнах. Но, как бы ни мала была лодка, в ее рубке было достаточно места, чтобы в случае нужды провести ночь.

Пока Хироюки отдыхал и ел свой рисовый шарик в рубке, его начало беспокоить то, как качается на волнах лодка. Он решил, что, если южный ветер усилится, он сможет отогнать лодку прямо к скалам. Небо, которое с утра было почти чистым, сейчас покрылось грозными темными тучами, двигавшимися очень быстро. Это и в самом деле погода, при которой стоит прервать работу и вернуться в гавань. Обнаружив, что у него совсем нет аппетита, Хироюки вышел из рубки и швырнул наполовину съеденный шарик в море.

Он чувствовал тяжесть в желудке, но не от еды. Это была смесь напряжения и страха. То, как идут облака, не радовало, но причиной его беспокойства было другое. Он продолжал думать о трюме. Взявшись за дверь рубки, Хироюки снова выглянул в проем. Хотя он помнил, что плотно соединил щиты друг с другом, они снова разошлись. Он мог слышать, как плещется вода на дне трюма. Хотя он еще не поймал ни одного угря, что-то там было. Как только лодку как следует начинало качать волной, что-то ударялось о борт.

Собравшись с силами, Хироюки засунул руку в щель между щитами. Из трюма поднялось ужасное зловоние, и Хироюки пришлось приложить к носу полотенце. Он шире раздвинул щиты: нужно было понять наконец, что там такое.

Луч света, проникший в трюм, осветил человеческую ногу. Вода на дне плескалась о босую человеческую ступню. Хироюки глубже просунул голову в трюм. Бедра... спина... и бледные, опухшие плечи. При каждом движении лодки голова ударялась о перегородку. Тело женщины лежало лицом вниз. Но, хотя лица видно не было, Хироюки сразу понял, кто это.

— Нанако, — позвал он жену, — вот ты где!..

Едва он произнес эти слова, все стало ясно как день в его сознании. Он вспомнил, как его руки сжимали ее горло. Он вспомнил лицо жены, отчаянно ловящее воздух. Он не мог только вспомнить, что она говорила. Но поток оскорблений, вырывавшийся из ее уст, всплыл в его мозгу.

Позавчера вечером Хироюки с женой сильно повздорили.

Хироюки пришел домой пьяным вдребезги и сел, с полуоткрытым ртом, смотреть телевизор. Жена вошла в комнату и стала его пилить.

— Посмотри на себя! Посмотри на эту грязную рожу! — Она сунула ему под нос зеркальце. — Посмотри-ка на себя!

Разумеется, лицо, взглянувшее на него из зеркала, было довольно жалким. Рот все еще был полуоткрыт, даже когда он смотрелся в зеркало. Мало того что он бессвязно бормотал какую-то околесицу — еще в углах рта застряли куски того, что он ел в баре. Такая вот рожа — мерзкая и отвратительная. Эта физиономия выглядела старше своих лет. Он чувствовал отвращение к себе. Жене удалось его поддеть. Она была права, и именно поэтому он ощутил особое бешенство. Какое у нее право жаловаться, если он приносит каждый месяц по миллиону иен?

Зеркальце на мгновение вспыхнуло, отразив пульсирующий свет лампы. Это побудило его к действиям.

Вырвав из ее рук зеркальце, Хироюки заорал хриплым пьяным голосом:

— Как ты смеешь?!

Увидев, как изменился цвет его горящих глаз, она прикусила язык и отвернулась. Ее муж в ярости — ужасное зрелище. Она решила не договаривать колкость, которая готова была слететь с языка.

И с этим «Как ты смеешь?!», еле вырвавшимся изо рта, Хироюки повалился на футон. Нанако посмотрела на своего беспомощно барахтающегося мужа. Ее взгляд выдавал презрение, как будто она смотрела на издыхающее чудовище. Внезапно все слова, которые она удерживала при себе, стали одно за другим вылетать изо рта Где-то внутри у Хироюки все эти оскорбления откладывались, и он пьянел от них, как от спиртного, молча вбирая каждое из них. Он не мог вступить в словесную перепалку, в которой сейчас, в своем нынешнем состоянии, был обречен на поражение.

Он не мог понять, на что эта сука жалуется. На него, дурища? Да ты на себя посмотри, сука ты чокнутая! Как она хвост распушила, что, мол, была в школе отличницей, в первой десятке в своем классе. Это его достало! Рыбаку не надо быть Эйнштейном. Он так хорошо зарабатывает, потому что у него есть сила и мужские инстинкты. А что она несет насчет генов? Кто что кому передал? Оба ребенка? И что? А, понятно, эта сука имеет в виду, это его вина, что у девочки афазия. Это, дескать, из-за его жестокого обращения. Его жестокость, значит, виновата Что за чушь несет эта сука?

Он слышал все это не впервые. Этот спор повторялся каждый вечер — одни и те же жалобы и попреки. Она не только выражала недовольство, что ей приходится присматривать за свекром-маразматиком и впавшей в афазию дочкой, она обвиняла мужа в физических оскорблениях, в том, что он не заботится о семье. Она утверждала, что чувствует себя запертой в тюремной камере. Она горько сетовала, как обрыдла ей вся эта жизнь, как она не может ее больше выносить. А он отвечал ей на все это только одно: вот уже много месяцев он приносит домой никак не меньше миллиона иен.

Она говорила, что собирается его бросить. Он только смеялся в ответ. Как будто ей есть куда пойти! Кто ее примет? Как будто она забыла, как он взял ее замуж и как кормил ее все эти годы? Главное — на что она жить собирается? Она же ничего не умеет и в конце концов умрет где-нибудь в канаве.

— Я ухожу!

Эти слова звучали в их доме так часто, что теряли всякое значение и больше не воспринимались как угроза. Она постоянно говорила, что бросает его, но никогда не пробовала осуществить свою угрозу. У нее не было родителей, которые могли бы ее содержать, и она тревожилась о будущем детей и о том, найдет ли она сама работу.

Но потом Нанако сказала еще кое-что — то, чего она никогда раньше не говорила. Выплеснув наружу все свои жалобы, она пришла в изнеможение, как будто из нее все соки выпустили. Устало опустив плечи, она прошептала, как будто самой себе:

— Ужасно, если он станет таким же, как ты.

Последняя фраза вонзилась в сердце Хироюки, как зубчатый нож для разделывания рыбы. Что она имела в виду, было ясно из ее предыдущих слов. Если она оставит его и бросит детей, их сын, без матери, вырастет таким же, как Хироюки. Именно это, по словам Нанако, будет «ужасно».

Прошло двадцать лет с тех пор, как отец Хироюки чуть было не утонул в море. Мать Хироюки исчезла примерно в это же время. Он потерял мать в возрасте Кацуми. Его мать оставила семью, сбежав с молоденьким парнем... По крайней мере, так рассказывал ему отец. Но в это время отец уже начал впадать в слабоумие. Так что трудно сказать, правду ли он говорил. Судя по всему, не было никаких оснований верить ему: едва ли матери нужны были дополнительные причины, чтобы сбежать из дома. Сколько Хироюки помнил, столько отец и мать грызлись друг с другом. Скорее всего, мать, не в силах больше терпеть бешеный нрав отца, бросила его и бежала куда придется.

Хироюки воспринял новость об исчезновении матери без всяких эмоций — или так ему самому казалось. Он не испытывал к матери особенно пылких чувств (или вовсе никаких не испытывал) — разве что иногда ему приходилось отвлекать от нее отцовскую ярость. Но когда он стал старше, мысль о том, что мать его бросила, породила чувство, что он никому в этом мире не нужен. Хироюки вырос постоянно на всех обиженным, и его самолюбие было таким уязвимым, что его можно было задеть одним-единственным словом.

Может быть, поэтому он так и разошелся в тот вечер. Сам не понимая, что именно его так завело, Хироюки вскочил на ноги, ударившись головой о ящик стола, и бросился через всю комнату прямо на жену. Как будто огонь вырывался из каждой поры его тела Он никогда не тратил времени на слова, но на сей раз его ярость была не такой, как обычно, и жена, вероятно, почувствовала, что происходит. Она не попыталась закричать, она просто закрыла глаза, как будто покоряясь ему, и положила свою руку на руку мужа, сжимавшую ее горло. Это выглядело чуть ли не так, будто она хотела, чтобы он сжал его еще сильнее, — и Хироюки накрыл ее, опрокинутую на пол, обрушив весь вес тела на руки. Когда он осторожно снял их с ее шеи, Нанако была мертва.

Хироюки встал на ноги и зачем-то выключил верхний свет. Вместо этого он включил ночник, направив его на лицо жены. Она выглядела так, будто спала. Наконец-то она выбралась из своей тюрьмы. Она выглядела даже довольной.

Он прислушался. Не было слышно ни звука. Отец, сын и дочь спали наверху. Было так тихо, что до него доносилось их ровное дыхание.

Он уже знал, куда денет тело жены. Выбросит его в море. Если выбросить его в море у второго волнореза никто не найдет.

Он завернул тело в нарядную нейлоновую ткань и на плечах отнес его на лодку. Затем он опустил тело в трюм, где оно пролежит, пока он его оттуда не достанет. Это все, что он мог сделать: дождаться послезавтрашнего дня и утопить тело во время обычной рыбалки. Рассудив так, он соединил, как обычно, щиты на люке трюма и пошел домой.

Он выпил еще стакан-другой саке и лег спать, и то, что произошло с его сознанием, очень походило на то, что он только что сделал, бросив тело жены в трюм и закрыв его: воспоминания о прошедшем дне тоже погрузились в какую-то яму и были там запечатаны, чтобы однажды быть извлеченными на поверхность.

4

...И что теперь делать?

Крышка состояла из двух деревянных щитов. Хироюки снял один из них. Он посмотрел на небо, а затем в изнеможении опустился на палубу.

Он глубоко сожалел о том, что сделал. Да, теперь он видел все при свете дня — и уже не мог убежать обратно в свое беспамятство.

«Вот как! Ну и что же ты не уходишь?»

Бездыханный труп жены провоцировал его своей реальностью. В том, как тело болталось внизу, чувствовалась какая-то скрытая усмешка.

Что делать? Прежде нужно было опустить в трюм какой-то канат и зацепить им тело. Пролежав в морской воде полтора жарких летних дня, тело издавало нестерпимое зловоние. Смрад этот пропитал весь трюм, вырываясь наружу из проема, подобно языкам пламени. И тут Хироюки пришло в голову, что, если бы он сжег труп, было бы гораздо легче.

То, что он не знал, куда девать тело, было местью убитой жены. Хироюки проклинал себя за то, что натворил. Но избежать отвратительной процедуры было невозможно.

Он обвязал рот и нос полотенцем, стянув его узлом на макушке. Закрепив на палубе один конец каната, он взял другой в руку и заглянул в трюм, как будто ему было мало прежних впечатлений. Его взгляд упал на бледную ногу жены. Кожа раздулась и уже начала лопаться.

Лодку резко качнуло. Хироюки схватился за край люка, чтобы удержаться на ногах, но чуть не свалился туда.

Между тем погода все ухудшалась. Когда Хироюки бросил взгляд на море, вокруг он не увидел ни одной лодки. Должно быть, все вернулись в гавань.

Любой согласится, что волны в Токийском заливе ужасные. Волны бывают двух видов, сейши и ветровые, и общие очертания береговой линии Токийского залива таковы, что порождают скорее ветровые волны. Сейчас волны эти вздымались под причудливыми углами и рассыпались белой пеной. Не позаботься об этом Хироюки, они могли бы неожиданно ворваться на палубу и залить всю лодку водой.

Оставив на потом свою затею с канатом, Хироюки вытянул якорь, чтобы поставить лодку по ветру. Если волна ударит в борт, лодку может опрокинуть.

И именно в это мгновение он вдруг понял, что у него нет ни секунды на размышления. У него будут большие неприятности, если он немедленно не выбросит тело и не отправится отсюда восвояси.

Удары волн заставили его действовать.

Ухватившись руками за края люка, он опустился на дно трюма. Стараясь, насколько возможно, не смотреть на тело, он потрогал лодыжки жены. Пожалуй, самое разумное — связать ноги вместе и вытащить их наружу канатом. Может быть, ему удастся сделать это, не смотря в ее лицо.

Каждый раз, когда лодку качало, Хироюки спотыкался и нога жены выскальзывала из его рук. Он ругался вслух и наконец сжал конец каната зубами. В это мгновение все тело издало какой-то странный, как будто предупреждающий звук. Неудержимая волна ударила о борт лодки, ее швырнуло, как никогда раньше, и она начала крениться. С этой минуты все происходило как в замедленной киносъемке. Медленно, очень медленно люк из трюма, находившийся над ним, переместился в сторону, с глухим звуком роняя второй щит. Вскоре единственный источник света, этот люк, начал заполняться морской водой, и мир Хироюки погрузился во тьму.

Вода заливала его ноги, через несколько мгновений дошла до пояса, до груди, все выше, выше...

...Она таки опрокинулась.

Прежде чем слово «опрокинулась» пришло ему на ум, его тело осознало ситуацию и приготовилось к смерти. Он был слишком напуган даже для того, чтобы дышать. Пытаясь вырваться на воздух, он бился головой о дно лодки. Вода перестала наполнять трюм, оставив воздуха как раз для головы. Тычась в этой тьме, Хироюки отчаянно кашлял. Должно быть, наглотался морской воды.

Его сердце бешено стучало в груди. Он обречен, если только не сможет побороть нахлынувшую панику. Он лихорадочно искал хоть какой-нибудь путь к спасению. Да... Вот оно... Он набрал воздуха в легкие, нырнул, чтобы найти выход из трюма, и вынырнул снова.

Он старался сохранять спокойствие. Еще осталось достаточно воздуха. Не надо терять голову. В мужественной гибели нет ничего хорошего. Отплыть слишком далеко от лодки — верная смерть.

Вдруг Хироюки вспомнил... А что с тем канатом, который он держал в руках несколько минут назад? Другой конец его закреплен на палубе. Лодка перевернулась как раз в тот момент, когда он привязывал канат к лодыжке своей жены. Если держаться за него, далеко от лодки его не унесет.

Но как он ни шарил в воде в поисках каната, его пальцы не могли ничего нащупать. Хироюки решился плыть наугад, без страховки. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы наполнить легкие. Чем больше старался набрать воздуха, заполняющего это темное, замкнутое пространство, тем большее удушье он ощущал. Поддавшись панике, он дышал слишком часто. Теперь Хироюки не был уверен, что сможет сделать это, хотя нырнуть нужно было всего на три метра.

Собравшись с силами, он окунулся с головой в воду и метнулся вперед и вниз. Он сразу же увидел перед собой отверстие в квадратный метр шириной. Оттуда лился слабый свет. Люк трюма был прямо перед ним. «Вот и все», — подумал он, вцепившись руками в края люка и просунув в отверстие голову. Он протиснул туда плечи и грудь, потом вылез по пояс, и, как раз когда его тело приняло форму буквы V, Хироюки почувствовал, что нечто держит его за ноги. Хотя верхняя часть его тела уже была за пределами трюма, вытащить ноги он не мог. В легких уже не оставалось воздуха. Он собрал остаток сил и попытался освободить ноги. Не тут-то было. Пришлось возвращаться назад — другого выхода не было. Еще немного, и он так и умрет в форме буквы V.

Как ему это ни претило, он залез своей верхней частью обратно в люк трюма и встал на прежнее место. Он вынырнул с такой силой, что голова ударилась о дно лодки. Боль прожгла все тело. Между тем запас воздуха истощался на глазах; лодка постепенно погружалась. Теперь, чтобы набрать воздуха, приходилось задирать голову, высовывая из воды только рот и нос.

Он согнул ногу и стал ощупывать рукой, чтобы найти, что ее держит. Мгновение назад он думал, что нога, может быть, запуталась в канате. Но сейчас он понимал, что это не так. Может, нога за что-то зацепилась?..

Для раздумий времени не было. Глубоко вдохнув, он снова бросился вперед.

Но не успел он нырнуть, как увидел, что призрачное человекоподобное тело с обвитой волосами головой движется к люку. Будто специально для того, чтобы закрыть ему выход, тело жены темной тенью направлялось туда в доходящем снизу тусклом свете с другой стороны, словно в медленном танце.

Из-за этого зрелища Хироюки наглотался морской воды. Испуганный пляской жены, он, будто по собственной воле, выпустил из легких остатки воздуха.

...Выход закрыт.

Не остается ничего, кроме как выныривать снова. Сейчас ему приходилось почти лизать дно лодки, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха. Он открыл рот в немом крике. Запах горючего, должно быть вылившегося из двигателя, ударил в ноздри.

Все кончено.

Он обмочился от страха и расплакался. Наверху дно лодки. Внизу море. Выход закрывает жена. Нет ему места, чтобы жить.

Он как угорь в ловушке. Труп его жены — резиновый клапан, закрывающий трубку. Подбоченясь, с мрачной цепкостью держалась она за края люка, чтобы не дать ему выйти.

У Хироюки не хватало сил, чтобы рассмеяться тому, как все забавно выходит. Человек, поймавший в трубки с приманкой без счета угрей, сейчас сидел в такой же ловушке и ждал смерти.

Шум воды, бьющей о борт, звучал все грознее, но вокруг него царило странное спокойствие. Смерть приближалась безмолвно. Избежать ее было невозможно.

При мысли о неминуемой смерти его вдруг осенило. Двадцать лет назад, как раз когда исчезла его мать, отец Хироюки еле избежал смерти. Хироюки никогда не сомневался в той истории, которую рассказывал отец. Но сейчас, когда смерть смотрела ему в лицо, он понял правду. Его отец, так же как сам Хироюки, убил свою жену и использовал обычный рыбный промысел как алиби, чтобы бросить ее тело в море. Душевная болезнь отца была никак не связана с тем, что он ударился головой о борт. Ужасное преступление, совершенное им, постепенно свело его с ума.

В его жилах текла та же кровь, и прошлое повторялось. Даже если Хироюки вернется домой живым и как-нибудь поставит сына на нога, Кацуми однажды совершит то же самое. Где обрубится эта ужасная цепочка?

В смерти. Все, что он должен сделать, — умереть. Если умрут оба родителя, ребенок вырастет в новой обстановке. Эта мысль примирила Хироюки с происходящим. Может быть, он сумеет встретить смерть спокойно.

Затем он услышал, как сверху доносятся два шума, один вслед за другим. Потом опять — те же два шума. Это не волны о борт. Звучало так, будто гудение производило какое-то создание рук человеческих.

Сначала он слушал равнодушно. Но когда значение звука дошло до него, он насторожился и задрал голову. Оставалось еще немного воздуха. Еще несколько ударов раздалось со стороны киля.

Он спасен!

Вместе с надеждой на спасение он получил второй шанс. Хироюки был свидетелем подобной сцены несколько лет назад. Спасательный корабль Службы морской безопасности пришел на помощь лодке, опрокинувшейся вследствие неправильного управления. Хироюки, который как раз тогда был на промысле, прервал работу, чтобы поглазеть. Спасатели как раз так простукивали лодку, чтобы узнать, нет ли кого живого в рубке. Оседлав киль перевернутой лодки, они стучали по дну, давая знать, что помощь идет; если кто-то отзывался, они посылали ныряльщиков. Последние брали с собой дополнительный воздушный баллон, чтобы дать его спасенным. Другие рыбацкие лодки тоже торчали вокруг, и их хозяева пялились на операцию, и когда незадачливый рыбак живым и здоровым выбрался из потонувшей лодки — то-то было смеху!

Звуком, доносившимся сверху, Служба морской безопасности давала ему понять, что идет ему на помощь. Хироюки потерял чувство времени. Он не помнил, как давно лодка опрокинулась. Скорее всего, патрульный корабль нашел его случайно.

Хироюки взвыл от радости — какая удача! Срок, на который ему дана в аренду жизнь, продлен. Он снова сможет дышать настоящим воздухом.

Он опустил голову и посмотрел в воду. Он ожидал увидеть закрывающее проход тело жены, но его там не было. Оно исчезло. Может быть, волной унесло. Может, ушло на дно. Хироюки не мог поверить в происходящее. Ведь без тела — кто ему теперь предъявит обвинение?

Сейчас, когда все уже, казалось, было потеряно, судьба изменилась в последний момент. Как раз теперь, когда тело его жены исчезло, спасатели найдут его. Хироюки не мог дождаться этой минуты.

Внезапно сильные руки подхватили его тело. Они тут!

Он не слышал голосов своих спасителей, но ободряющий внутренний твердил ему: «Теперь все в порядке».

Хироюки почувствовал руку ныряльщика и вцепился в нее. Тот обнял плечи Хироюки и половчее поднес ко рту трубку дыхательного баллона. Сжимая ее зубами, он стал жадно вдыхать воздух. Это был аромат горного плато, никогда еще воздух не казался ему настолько чистым и свежим. Решив никогда от него не отрываться, Хироюки поглубже засунул загубник в рот, снова и снова наполняя легкие.

Он был в экстазе. Когда он вернется, он всех их будет любить — сына, дочь, даже отца-маразматика. Панцирь, отделявший его от мира, ныне лопнул. К сожалению, не все будет так, как прежде. Но он будет просить жену о прощении. Он не знал, как извиняются за причиненную смерть, но желание его было неподдельным.

Хироюки был уверен, что сейчас они нырнут вниз, но вместо этого они сразу же всплыли на поверхность. Внезапно он увидел киль «Хамакуци», который едва виднелся из воды. Лодка напоминала лист, плывущий по течению, и выглядела так, будто все крушение произошло в одну минуту. К ним спешил патрульный катер. На палубе толпились люди. Кажется, они кричали, но Хироюки не слышал голосов.

Он мог видеть все вокруг — море и небо. Пробиваясь сквозь тучи, сноп света упал на гребни волн, расходящихся и роняющих пену. Поймав отблески света, брызги рассыпались, как жемчуга, во все стороны. Это было море, известное ему с детства. Прямо перед ним лежал мыс Футцу. Волны и ветер не унимались. Никогда он прежде не видел такого великолепного, такого блистающего моря. Чувство успокоения пришло к нему, и тело его становилось все легче и легче.

На ум ему пришла фраза, которую он никогда прежде не произносил: «Все ясно».

Он произнес эти слова. Они звучали хорошо. Он произнес их еще раз и еще.

Патрульный корабль выловил одновременно два тела. Одно принадлежало женщине, которая, очевидно, уже была мертва. Другое — мужчине, который только что испустил дух. В ходе расследования стало понятно, что все это значило.

Чего они, однако, не могли уяснить, так это почему мужчина умер, держа труп женщины в объятиях. Не похоже было, что он схватился за него в панике, в отчаянии. Лицо мужчины было безмятежным, на нем не читалось никакого ужаса Что особенно удивило спасательную команду — это большой палец правой руки женщины у мужчины во рту. Как, ради всего святого, может мертвая женщина засунуть палец в рот к мужчине? И все же трупы были обнаружены именно в таком положении.

Мужчина сильно вгрызся в палец, так что челюсти его не удалось разомкнуть, даже когда тела погрузили на патрульную лодку. Когда рот разжали, оказалось, что палец почти откушен. Мужчине попытались сделать искусственное дыхание, думая, что его еще можно вернуть к жизни. Это оказалось бесполезным. Он умер. Если бы они подошли несколькими минутами раньше, его еще можно было бы спасти.

Безмятежное выражение лица мужчины, однако, успокаивающе подействовало на спасателей. Непросто вгрызаться так яростно в чужой палец, сохраняя при том такую безмятежность. Но этот мужчина примирил противоречия.