Темная лошадка

Глава 14

В середине лета Старый Фриц решил не ждать нового наступления австрийцев и сам выдвинулся в направлении Ольмюца[1]. Молодой император с армией Лаудона быстро пошёл на встречу с противником. Назревало новое грандиозное сражение. Месяцы уговоров прошли даром, стороны не готовы были мириться. Для меня это было уже слишком, для французов тоже.

Так что я направил двум враждующим монархам послания, в которых я требовал немедленно прекратить все военные действия под угрозой вторжения уже России. В подкрепление наших намерений началась концентрация русских и польских войск на границах Австрии и Пруссии. Одновременно угрожающие послания отправил и французский двор. Такое совместное давление было неожиданностью для воюющих сторон.

Прямая угроза нападения русских войск на ту державу, которая не пожелает начать мирные переговоры, отрезвила горячие головы. Фридрих сразу выразил готовность остановить уже изрядно подорвавшую силы его королевства войну, что говорить, если в Польшу перебежало более трёхсот тысяч жителей только Силезии, которая серьёзно пострадала от передвижения войск и грабежей. Иосиф немного поупирался, но, оценив перспективы сражаться одновременно с Пруссией, Россией, да ещё и Францией, смирился.

Переговоры о будущем границ Центральной Европы по моему предложению состоялись в Кракове. Мне пришлось бросить все дела в столице и быстро помчаться туда, слишком уж важно было лично встретиться с соседями. Три недели я провёл в обществе Старого Фрица и молодого императора.

Наконец, я лично встретился с дядюшкой, как в переписке я называл великого Фридриха. Старый, усталый, разочарованный в жизни человек. Как он играл на флейте! Дядюшка Фриц был бы отличным музыкантом, но судьба отрядила ему быть великим правителем! Явно больной, он, как лев, бился за свою Пруссию. Мы по несколько раз в день общались с ним, многие решения на официальных переговорах были рождены именно нашими беседами. Честно говоря, я много бы отдал, если бы Фридрих был моим подданным, и я мог советоваться с ним…

А с Иосифом мне было вначале сложнее — он действительно был эдаким упёртым молодым бычком, который решил, что Бавария должна стать его владением, и всё тут. Но всё же, в его окружении было много адекватных людей, и даже несколько моих агентов, которые понимали необходимость компромиссов. К тому же мне удалось найти с ним общий язык — он был очень неплохим человеком, пусть и увлекающимся.

Имперский же канцлер Кауниц был откровенным недругом России, считавшим нас историческими соперниками. Во многом он, конечно, был прав, но подобная категоричность мне претила. Хорошо, что в настоящем вопросе у нас не должно́ было возникать непреодолимых противоречий.

Подлинным же триумфатором Краковского конгресса стал мой старый тестюшка. Константин Маврокордат был очень болен — за ним ходил личный врач, который давал ему не более нескольких месяцев жизни. У моего старого друга было больное сердце, и он отлично об этом знал. Поэтому я старался даже не спорить с ним, соглашаясь, почти без выражения собственного мнения идти в кильватере его идей.

Он понимал это, ругал меня, но мне хотелось просто как можно дольше сохранять его на этом свете. Оказалось, что я соскучился по его мудрости, а память о Маше ещё очень жива… Мы беседовали часто, почти всё свободное время я отдавал ему, дорожа последними днями общения… Говорили мы не только и не столько о конгрессе, сколько о мире, который когда-нибудь установится в Европе. Так мало времени мы беседовали раньше, я столько потерял…

Три недели я только и делал, что говорил, убеждал, слушал и думал. Нам удалось примирить враждующие стороны, укрепить личные отношения, а главное, представить Россию как могущественного, но дружелюбного соседа. Мне доносили, что прусский король, увидав Краковский Константиновский монастырь, в стенах которого я останавливался во время конгресса, почти готовые здания военного городка Ржевского пехотного полка и строящуюся дорогу, ведущую к нашим владениям, сказал, что Польшу русские теперь никому точно не отдадут…

Конгресс завершился вполне успешно. Габсбурги получили кусок Баварии, пусть много меньший, чем они желали, но достаточно значимый — часть Верхнего Пфальца и Нижней Баварии, ограниченную Дунаем и Наабом[2], исключая Регенсбург, который оставался имперским городом. За это им пришлось отдать Баварскому герцогу два миллиона гульденов.

Саксония получала от Австрии три миллиона гульденов, из которых один уходил герцогу Саксен-Веймарскому[3] за часть его земель, отходящих курфюршеству. Пруссия же получала права наследования княжеств Байрейт[4] и Ансбах[5], почётный титул хранителя имперского сейма и миллион гульденов.

За Россией же признавались права на Голштинские и Брауншвейгские земли, а также на территории, недавно полученные от Польши. Целостность Речи Посполитой и договоры её с Россией признавались неоспоримыми.

Мы закрепили все наши приобретения и стали участником внутригерманской политики, что было сейчас вполне достаточно, Пруссия значительно усиливала своё влияние в Империи, а Австрия — увеличивала территорию, причём за счёт германских земель.

Я же лично смог завести почти дружеские отношения с Иосифом, что рассматривалось Маврокордатом, как важнейший фактор в будущем взаимодействии с Европой, укрепить свои отношения с Фридрихом и существенно усилить политическое и экономическое влияние в Германии. Ряд новых торговых соглашений позволял нам вполне спокойно смотреть в будущее наших поставок в страны Империи.

Кстати, неплохим побочным эффектом оказался переезд к нам множества прусских, австрийских, да и саксонских подданных — многие бежали из разорённых земель, особенно меня порадовал факт, что моим агентам удалось заманить в Россию множество умелых ремесленников и учёных. Но это было ещё не всё: по окончании войны началось массовое сокращение армий бывших противников — не могли истощённые государства содержать столько солдат и офицеров.

Очень многие решались на переезд к нам, особенно забавным был пример армии Хаддига — из всех, перешедших прусско-польскую границу, вернуться домой решило менее пятисот человек во главе с самим фельдмаршалом. В результате количество бывших иностранных подданных в некоторых полках нашей армии достигало трети, что, в общем, снимало проблему чрезмерного вытягивания ресурсов из экономики.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Аудиенции у меня испросил Антон-Ульрих, отец несчастного Иоанна Антоновича, бывший генералиссимус. Он был замечательным учителем, просто от Бога. Не так давно с его подачи вологодские власти запросили разрешение на создание второй гимназии в городе. Архангелогородцы и ярославцы непрерывно пытались сманить Антона Фёдоровича к себе, но он стойко держался за, ставшую ему родной, Вологду. А сейчас приехал в Петербург.

— Проходите, Антон Фёдорович! Присаживайтесь, угощайтесь! — я принял его не привычно в рабочем кабинете, а в гостиной комнате, где был накрыт небольшой стол с напитками и закусками.

— Ваше Императорское Величество, я благодарен за возможность донести Вам… — начал он низко кланяясь. Вид у него был очень испуганный, бывший генералиссимус озирался по сторонам, словно зверь, оказавшийся в новом для него мире.

Мне пришлось прервать его:

— Во-первых, Антон Фёдорович! Прошу Вас не титуловать меня, подобное для меня приемлемо исключительно в официальной обстановке, а в данном случае называйте меня Павлом Петровичем или, если Вам это сложно, государь. Хорошо?

Он кивнул, испуганно вжав голову в плечи и нервно моргая.

— Во-вторых, присаживайтесь, пейте, закусывайте, не стесняйтесь.

Бывший генералиссимус также робко присел в кресло и схватил пирожное, с которым не знал, что делать.

— И в-третьих, Антон Фёдорович! Как Ваши дела? Как дети?

Только сейчас принц Брауншвейгский начал слегка расслабляться. Привыкнув за столько лет бояться, он с трудом перестаивал своё сознание. Мне пришлось более получаса вести с ним светские разговоры, успокаивать его. Попутно я узнал, что дочь его Елизавета недавно вышла замуж за майора Цуканова, родом молдаванина, а сам Антон-Ульрих думает о женитьбе на купеческой вдове Кушициной, с которой он познакомился, обучая её детей. В общем, принц смог побороть смущение и начать уже нормально со мной разговаривать.

Я очень уважал бывшего почти императора, который посвятил свою жизнь заботе о детях, сначала собственных, а потом и чужих, весьма неглупого, честного и доброго человека, что полюбил новую Родину и мечтал исключительно о её благе. Мне было жаль его — лучшие годы прошли в узилище, вдали от людей, но он выдержал эти невзгоды, и теперь сам нашёл себе место в новой жизни.

Ему предлагались поместье в Заволжье, отъезд на Родину, но Антон-Ульрих отказался, заявив, что дети его пристроены, а ему всего этого не требуется, он хочет только учить детей, ибо учение — это главное в жизни. С чем же пришёл, этот почти самодостаточный человек, что он хочет сказать мне, императору России? Ради чего он преодолел свой страх, который грыз его, подобно червю, лишая его спокойствия и уверенности в себе?

— Я, Павел Петрович, прошу рассмотреть мой проект обустройства народного просвещения. У меня кровью обливается сердце, когда я вижу совершенно необразованных крестьянских детей, среди которых множество подлинно гениальных умов. Алмазы, которые нуждаются в огранке, чтобы стать бриллиантами! А этой огранки — образования, у них-то и нет!

Хорошо, что среди дворян и горожан, Вашими заботами и попечением церкви, неграмотных уже нет, но крестьяне! Я за свой счёт обучаю троих крестьянских деток, которые, по моему мнению, могут составить славу России! Родители не желали их учить чему-то в крестьянской жизни ненужному! Я уже несколько лет хожу по всем близлежащим ярмаркам в поисках таких несчастных, лишённых света, но что я способен сделать один?

А девочки? Чем женщины в вопросах образования хуже мужчин? Как мать может растить детей, не имея даже представления о правилах счёта, истории или не умея читать святцы? Кого она сможет вырастить? Я знаю, что Вы настаиваете на обязательном образовании дворянских и поповских дочерей, что в столице есть Новодевичье общество, в котором обучаются уже более пятисот юных дворянок и столько же горожанок, что многие матушки учат девочек, но этого очень мало!

Я прошу Вас, государь, сделать новый шаг! Прошу сделать обучение в приходских школах обязательным, причём и для девочек! Прошу создать более строгую систему образования, в которой все лучшие выпускники этих школ смогут продолжить дальнейшее обучение в гимназиях! Мне кажется, что такое вложение государственных средств окупится сторицей уже в ближайшем будущем!

Я подготовил проект создания такой системы и прошу рассмотреть его, пусть и как основу для решений, но молю Вас: не выбрасывайте мои труды без раздумий!

Его долгую и пламенную речь я выслушал молча, только пристально глядя на принца голубых кровей, волею судьбы заброшенного в Россию, отпивая по глотку холодный грушевый взвар и впитывая его мысли. Когда он закончил, я встал и в размышлении начал ходить. Принц Брауншвейгский же ждал, выплеснувшись и не понимая, что ему делать дальше.

Я взял его проект, начал читать, перелистывая, снова читая, иногда возвращаясь к прочитанному ранее. Прошло, наверное, больше часа. Меня захватила мысль, логика, расчёты, пусть и довольно приблизительные, но верно ухватывающие суть решения. Автор проекта всё это время просто молчал, практически не шевелясь. Наконец, я закончил.

— Я очень рад, Антон Фёдорович, что Вы настолько поражены идеей народного просвещения. Вы замечательно близки к тем мыслям, которые преследуют, признаться, и меня. Да-да, Антон Фёдорович, и меня! Я много думал над этим. Даже Иван Иванович Бецкой не предлагал мне столько радикальных решений, однако же, наполненных единой мыслью. Я восхищен!

Не желаете ли возглавить реализацию предложенного Вами плана? Мне кажется, что Ваш ум достоин вывода его из провинции в столичную среду!

— Извините, государь, но я старый человек, у меня много дел в Вологде и я не готов к такой ответственности!

Я смотрел на него и видел, что бывший генералиссимус решительно не желает возврата к столичному блеску и светской жизни, он панически боится большого мира и это не исправить простым волевым решением.

— Хорошо, Антон Фёдорович, оставим это. Бецкой должен справиться… Ну, уж отказать мне в переписке Вы точно не сможете!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Алексей Акулинин снова был в Петропавловске, слишком долго он путешествовал по восточным землям, пора было уже и возвращаться в столицу. Зимой ехать по бескрайним просторам Сибири было быстрее, и он собирался на последних осенних кораблях добраться до Охотска и дальше до весны доехать до Урала. А пока он, проживая в доме наместника, собирал записи о своём путешествии, читал Большой А́тлас Восточных земель Российской империи, ещё называемый Палласовым а́тласом.

Сия книга произвела настоящий фурор в мировом научном сообществе и просвещённых кругах, что привело к усилению образа России как страны безграничных чудес, территорий и возможностей. Рисунки на Большом А́тласе были выполнены искусно и в цвете, бумага была толстая, переплёт отделан золотом, а стоимость его была просто астрономическая. Был ещё и Малый А́тлас, который делался на более дешёвой бумаге, рисунки были чёрно-белыми, переплёт простым, и хотя он тоже стоил большие деньги, но книга расходилась по всей Европе как горячие пирожки.

Панину государь прислал Большой А́тлас в подарок, а тот не отказал Алёше в просьбе дать ему его почитать. Молодой человек внимательно изучал чудесную книгу, смотрел на замечательные картины, которые рисовали художники экспедиции, а перерисовывали лучшие мастера Санкт-Петербурга, на карты, читал описания туземцев, природы, зверей и растений и вспоминал, вспоминал…

Однажды он пошёл прогуляться по городу, на набережной увидел странную для Петропавловска картину: на низеньком постаменте, вдалеке от всех храмов, сидел очень большой, но сильно исхудавший огненно-рыжий человек, безвольно привалившись к стене дома и бессмысленно глядя перед собой. Рядом с ним стоял порожний горшок из-под консервов, в который прохожие бросали монеты.

— Кто это, Миша? — удивлённо спросил Алёша у хорошо ему знакомого адъютанта наместника, проходившего мимо.

— Это Тимоти О’Брайен, святой человек. — со вздохом ответил тот, — Ирландский переселенец. Его историю все знают, видимо, кроме тебя, Алёша. У него была семья — жена и пятеро детей. Жена и трое малышей умерли ещё там, на Британских островах, сынок на корабле — англичане же ирландцев, как скот, везут…

Он приплыл в Петербург с одной маленькой дочкой, но девочка хворая была, врачи сказали не жить ей. Но он вёз её всю дорогу, хотел, чтобы она увидела новую Родину, выхаживал. И дочка его умерла прямо как они сошли на берег… А он тронулся. Теперь, что делать с ним, никто не знает — православного бы при храме приветили, а он-то католик! Вот и сидит здесь, его Степан Торошка, трактирщик, приютил. Половые его утром приносят, вечером уносят…

— Что? — удивился Акулинин, — Где же это сказано в Писании, что католикам помогать нельзя?

— Так владыка Серафим запретил. — меланхолично ответил офицер, — Он человек новый, его только прислали, с ним наместник ссориться не захотел.

— Так… Миша, а наместник-то у себя?

— Нет, с утра отплыл на Матвеев остров с инспекцией.

— Куракин за старшего?

— Он самый! Пойдёшь правды искать?

— Обязательно, Миша! Обязательно!

Куракин был у себя. Внимательно выслушал Алёшу, поморщился, словно лимон надкусил. Сейчас же пригласил епископа и шипел на него, сверкая злыми глазами. А тот сжимал губы и упирался, дескать, нехристь — не положено, и всё тут. Так и ушёл уверенный в собственной правоте. Куракин, после его ухода, выругался, что для него было совершенно неестественно, и сказал:

— Не сможет он у нас! Здесь люди разные, одних туземцев безбожных сколько племён! Не выйдет у него ничего. Прямо сейчас напишу в Иркутск архиепископу Тихону! Как могли такого упёртого сюда назначить, удивляюсь! Вот владыка Арсений, царство ему Небесное, человек был, или вот игумен Агапий… М-да…

— А с ирландцем-то этим что делать?

— Так… В городе сейчас отец Фома, келарь[6] Богородице-Симуширского монастыря. Игумен Иосиф такого тоже не попустит. Давай-ка отца-келаря побеспокоим…

Через три часа два дюжих монаха подхватили сидящего рыжего безумца и потащили с собой к монастырскому кораблю, ожидающего их в гавани.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Июль был очень неудачным месяцем для французского флота. Сначала в Вест-Индии Д’Эстен совершил малоуспешную попытку захвата Барбадоса, где его встретил свежеприбывший английский флот. Байрон справился с первой задачей, заставив противника отступить.

А Д’Орвилье[7]… Объединённая испано-французская эскадра под его командованием была почти в два раза больше флота Родни, задачу французские флотоводцы поставили себе самую малую — взять пролив под контроль, но всё закончилось катастрофой. Родни просто вдребезги разнёс врага.

Союзники оказались полностью не готовы к сражению, среди экипажей бушевали болезни, припасов было совершенно недостаточно, да ещё и наладить управление эскадрой Д’Орвилье не смог. Английский адмирал умело воспользовался всеми слабостями противника и у острова Уайт[8] нанёс французам грандиозное поражение.

Закончил дело шторм. Пусть Родни тоже понёс существенные потери, но разгром был полнейший. Французы потерпели два значительных поражения, и если победа Байрона над Д’Эстеном была просто неприятной неожиданностью, то крах армады Д’Орвилье вызвал шок во всех слоях общества. Столько надежд было на флот, такие средства были вложены, все лучшие люди покупали себя там звания…

Людовик догадывался о положении на флоте из рассказов Орлова, который снова стал постоянным гостем Версаля. Догадывался, но поделать ничего не мог — слишком большой была опасность рассориться с высшим обществом. А теперь, теперь король смог воспользоваться волной негодования, поднявшейся во Франции. Сартин, Д’Орвилье и многие другие были отправлены в отставку.

Из Америки был отозван Д’Эстен, который стал секретарём по делам флота вместо опростоволосившегося Сартина. Сюффрен был заменён в Ост-Индии де Грассом[9] и отправлен назад в Вест-Индию, где он и получил свою первую славу. Пока шли все эти рокировки, англичане попытались оправиться от поражений и перешли в наступление в обеих Индиях, но удача решительно от них отвернулась.

Высадка Байрона на Санта-Лючии[10] была сорвана штормом, а почти в то же самое время Бернардо де Гальвес вместе с французами и американцами взял Саванну. Байрон не смог ничего поделать без поддержки с суши, а англичане были вынуждены оставить Джорджию[11]. Это серьёзно приободрило повстанцев.

В Индии же Маратхи захватили Бомбей — они неожиданно для англичан взяли город в осаду и овладели им до подхода английского флота. А армия Майсора при содействии Хайдерабадских войск начала последовательно захватывать Карнатик[12]. В первую очередь индийцы взяли Конжеварам[13], а потом осадили Мадрас[14]. Ост-Индская компания принялась собирать силы с целью оказать поддержку своему важнейшему аванпосту.

Но Майсорские войска под командованием Хайдера Али[15] под Тируваллуром[16] разбила отряды англичан и их союзников, шедших на помощь осаждённым. Мадрас очень тяжело переживал нехватку продовольствия, боеприпасов и непрерывные обстрелы, а информация о том, что подкрепления не будет, почти полностью подорвала и без того ослабевший моральных дух защитников города. С появлением среди армии противника небольшого французского отряда у горожан появился европейский партнёр по переговорам, и уже к концу ноября гарнизон капитулировал.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Аледжук! Аледжук! — крепкий молодой крестьянин отвлёкся от рыбной ловли, встал и увидел машущего руками соседа.

— Что кричишь, Сахид?

— Там отец Мартин пришёл, говорит письмо тебе от сестры!

Монахи близлежащего Свято-Иванова монастыря, кроме прочего, выполняли функцию почтовой службы, доставляя по своей линии письма. Сестра Аледжука, Госнур, вышла замуж в соседнее село, а два года назад переселилась вместе с мужем и детьми в Дунайское наместничество. Мужчина бросился бежать домой.

Около его дома собралось уже почти вся деревня, все хотели знать, как дела у уехавших из Кабарды. Появление Аледжука вызвало множество вопросов, на которые могло ответить только письмо. Читать в селе никто не умел, так что сам отец Мартин, уже немолодой монах, который часто помогал крестьянам лечить недуги, сделал это. Чтец говорил громко, чтобы все могли слышать его слова.

Кроме вопросов о здоровье членов семьи брата, рассказа, что у неё всё хорошо, и теперь она мать уже трёх ребятишек — младший сын, названный Тимофеем, родился на новом месте, и воспоминаний о детстве, она рассказывала и дороге и о жизни. Довезли их за казённый счёт, в пути кормили хорошо, ночевали они всегда в тепле и сухости. Первое лето прожили в специальном поселении, где их учили, как вести хозяйство на новых землях, дело оказалось непростым, но они справились и в конце прошлого года переехали к своему новому жилью.

Деревенька, которая называлась Самсоновка стояла на берегу реки Сирет[17]. Надел у них был большой, прямо очень большой. Жильё им уже построили, и такого дома не было даже у уорков. Дали корову, лошадь, овец, кур, кучу инвентаря, зерно для еды и посева — такого изобилия они и не видели. Пусть и придётся потом стоимость всего выплачивать, но за десять лет это не будет очень сложно. Соседи оказались дружные, сразу начали им помогать с обустройством, пахотой, выпасом.

Урожай вышел отменный! Соседи пособили и с продажей — всё рассказали и объяснили. Священник и его жена — люди чудесные. Матушка помогла ей родить, а батюшка учит их старшего грамоте. А выборный в тамошнем волостном собрании из кабардинцев! А напоследок почему-то рассуждала она про качество горшков, которые на новом месте сильно лучше.

Монах прочитал письмо, поклонился, ему принесли угощение и он ушёл дальше, по своим делам. А народ принялся с жаром обсуждать письмо. Ругань стояла до небес, все сходились на том, что такого чуда точно быть не может — письмо писала вовсе не Госнур. Но Аледжук твёрдо заявил, что она, больше некому! Перед отъездом они условились, что сестра обязательно упомянет в своём письме про их детскую игру на обрыве, а для подтверждения, что всё написанное правда, упомянет про горшки.

Такая хитрость поразила крестьян до глубины души, все разошлись задумчивые, а назавтра началось…

Все собрались и твёрдо решили — переезжать. Так что мужчины пошли в крепость святого Марка, которая была неподалёку и попросили коменданта выкупить их у уорка. Пусть земля их отойдёт под нужды империи, а их самих включат в переселенческую программу. Уехать решились даже старики — всем хотелось, хоть на исходе своего века попробовать сахару и носить сапоги, как было в новых землях.

Комендант возражать не стал. Написал депешу в Кизляр Разумовскому, ходатайствуя о приобретении участка, на котором полезно будет строить городок, а то крепость их стоит до сих пор без слободки, и стал ждать ответа. Разумовский тоже тянуть не намеревался, деньги на выкуп в казне экспедиции были. Так что через четыре дня служитель с конвоем и денежной сумкой уже был в крепости святого Марка. Капитан Федков надел парадный мундир, сел на коня, взял с собой двух солдат и отправился к местному уорку.

Каких-то проблем комендант не ожидал — землевладелец был человек немолодой, степенный, небогатый, детей у него четверо. Сын в Кизляре учится, дочки на выданье, деньги нужны на приданное, чтобы не продать деревеньку — там домов всего-то четырнадцать… Но помещик упёрся, кричать начал, что земля его наследственная, и ещё далёкие его предки этот удел получили, а крестьяне — будут на его земле работать, и всё тут.

Комендант ему и объяснял, что по закону уйдут его крестьяне через два года бесплатно, договор они заключать новый не хотят — решили твёрдо переселяться, сейчас свободных земледельцев найти трудно, да и потеряет он много при таком раскладе. На выкупные деньги почтенный уорк сможет и приданое дочкам собрать и землю себе приобрести в наместничествах или губерниях — коли хочешь помещиком жить. Соседи, вон, владения-то свои легко продают! Деньги ему показал!

Но ни в какую! Упёрся местный дворянчик, рычит, ругается. Тогда Федков решил оставить дурака со своими мыслями наедине, чтобы тот обдумал всё. А уорк бросился к соседям…

Крепость святого Марка пала через два дня, Федков не был готов к нападению, он расслабился, занимаясь административной работой, поэтому во въехавшем с охраной Императорском гонце не заподозрил врага. Нарочный был молод, но у же в чине капитана, улыбчив. Эта его улыбка стала страшным оскалом, когда он перерезал горло коменданту, его подельники перебили небольшой гарнизон крепостцы.

Только старый капрал Шумов по прозвищу Еремеич почуял неладное, успел зарядить своё ружьё и выстрелить в одного из нападавших. Его тут же зарубили, но звук выстрела далеко разнёсся в вечерних сумерках и спас монахов Свято-Иванова монастыря.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Отче Фадей! Что это?

— Брат Богдан, о чём ты? — удивился дородный отец-келарь.

— Вроде бы выстрел слышался… — Богдан напряжённо прислушивался.

— Что ты, брат Богдан, какие выстрелы-то? Ты посчитай лучше! У меня никак не сходится…

— Отче Фадей, всё же таки выстрел это был! Со стороны крепости палили. Надо бы отца-настоятеля предупредить…

— Ох, молодёжь, лишь бы от счёта увильнуть! — ворчал монах, но послушник уже бежал по лестнице вниз.

Отец-настоятель не то чтобы полностью поверил Богдану, но был бывшим армейским поручиком, видел на своё веку много, так что ворота велел закрыть и караулы выставить. Насельников в обители было всего двенадцать, причём собственно монахов было всего четверо, остальные послушники, но из них всего три человека не знали, с какой стороны за ружьё браться. Почти все обитатели монастыря были из бывших солдат, в общем, пусть и нехотя, но оборону они заняли, и когда на монастырь в ночной тьме напали, то поделать с обителью ничего не смогли. Даже в темноте монахи стреляли очень уверенно.

Когда через несколько часов стихли стоны раненных за стенами, все насельники, кроме стоявших в карауле, собрались в трапезной. Отец-настоятель мрачно осмотрел всех и сказал:

— Какая-то буза началась, братие. Такого давно здесь не было, судя по всему, крепость святого Марка захвачена — один выстрел с их стороны всего был. Коли бы сопротивлялись, то пальба была бы слышна.

— А если, отец Варлам, на них вовсе не нападали?

— Тогда солдаты бы уже здесь были! — отрезал тот, — Да и Богдан всё же слышал выстрел…

— Отче, надо бы предупредить наших-то… — пробурчал отец Мартин.

— Конечно, голубей я отправил, но хорошо бы послать кого в крепость преподобного Саввы, мало ли что…

— Можно, я пойду? — подал голос Богдан, — Я самый молодой буду, да и дорогу туда хорошо знаю.

— Иди, слухач. Но только не один. Брат Нил, пойдёшь с братом Богданом.

Мрачный заросший пегим волосом послушник был раньше казаком из Гребенских[18], по горам ползать умел, да и места знал лучше. Он поднялся и молча кивнул.

— Вам, братцы, обязательно надо наших оповестить! Хоть один, но должен дойти! Поняли меня?

Через полчаса два послушника уже ползли по подземному ходу, ведущему наружу. Никто не должен был догадаться об их миссии. Первым голову на поверхность высунул Богдан, он долго принюхивался и прислушивался. Потом решил, что рядом никого нет, и вылез весь, за ним выбрался и Нил. Молча они шли, ползли, бежали всю ночь и весь следующий день. Отдыхали минут по десять, перекусывали вяленым мясом, хлебом и сыром, пили на ходу.

К вечеру они уже почти подошли к заветной цели, но здесь их заметили. Мятежники тоже направлялись к крепости и два монашка им были совсем ни к чему. Группа конников направилась к устало бредущим гонцам.

— Беги, Богдан! — прохрипел Нил, доставая из-за пазухи пистоль, который вручил ему отец-настоятель.

— Чего я-то? Сам беги! — окрысился болгарин, также извлекая оружие.

— Беги, дурень! Я ногу натёр, мочи нет. Помнишь же, что хоть один дойти должен! Давай, брат Богдан! Храни тебя Бог!

— Храни тебя Бог, брат Нил! — Богдан сунул остающемуся товарищу свой пистоль и, сжав зубы, бросился бежать.

Через несколько минут он услышал выстрел, потом ещё один, затем просто беспорядочную пальбу, а следом наступила тишина. Болгарин, стараясь не сбивать дыхание, перекрестился и всю дорогу, пока бежал, молился за брата Нила. Он успел. Полумёртвый от усталости послушник вбежал в ворота крепости, прохрипел подошедшим солдатам страшную весть и только после этого потерял сознание.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Новость о вспыхнувшем восстании для Разумовского была неожиданной. Нет, информация о заговоре, который плетёт пши Кургоко Татарханов, у него была как, впрочем, и у петербургских властей. Однако сам император распорядился пока никаких действий не предпринимать — заговор сам был так себе, слабенький совсем. Большинство кабардинских дворян было вполне довольно условиями выкупа земель, сыновья аристократов учились в России, да и породнились уже многие семьи с русскими. К тому же мятеж должен был подняться только в случае войны с турками, которые и финансировали этот комплот, а вот её-то пока не предвиделось. Османы всё ещё решали свои внутренние проблемы и раздражать Россию сейчас точно не желали.

Значит, загорелось без подготовки и внятной координации, а учитывая небольшое количество участников, серьёзной опасности пока не было. Однако же, она могла возникнуть, если промедлить с реакцией, к тому же бунтовщики сразу же обратились к живущим в основной России родичам с призывом присоединиться к восстанию.

С первой частью проблемы Разумовский вполне готов был справиться — большинство кабардинцев были возмущены резнёй, которую устроили мятежники в крепости святого Марка и деревнях вокруг. Множество местных дворян присоединились к русским и быстро загнали силы князя Кургоко в горы.

А вот второй вопрос беспокоил его очень сильно. Солидные, обременённые семьями уорки, ставшие помещиками на своих новых землях, даже и задумались об измене. Но Андрей страшился того, что кому-то из молодых людей, ставших новиками или офицерами, юношеская глупость может вскружить голову, так же как когда-то ему самому, и подвигнуть на неразумные поступки, которые смогут сломать им жизнь. Государь же, после короткой переписки с ним, напротив, распорядился известить всех родичей мятежников о произошедшем и, если они пожелают, предоставить им отпуск для исправления личных дел. Он заявил, что верит всем своим подданным и не сомневается в их преданности.

Молодые кабардинцы прибывали к Разумовскому в расстроенных чувствах, не зная, что им дальше делать, а он заблокировал мятежников в горах, не решаясь на штурм. Глава Кабардинской экспедиции опасался потерь среди верных людей и, что было для него даже более важно, Андрей не хотел убивать родителей на глазах их детей. Понимая невозможность тянуть время до бесконечности, он мрачнел и готовился к тяжёлому решению — нужно было вернуть покой в здешние земли.

Однако, его приказ об атаке снов был отложен. К нему пришёл прапорщик Джамбулат Кургоков и очень спокойно попросил дать ему возможность увидеться с отцом. Разумовский, хорошо зная молодого человека, которого он сам отправлял учиться в Кавалерийский корпус, и о котором высоко выказывался сам император, без тени сомнения согласился.

Рандеву было назначено на дороге, посередине между позициями враждующих сторон. Место было открытым, организовать засаду там было просто невозможно, отец и сын могли спокойно поговорить. Джамбулат вышел из своего шатра в парадном мундире, отказался взять с собой огнестрельное оружие, сел на коня и поехал. Навстречу ему, так же одетый в самые лучшие одежды, отправился его отец. За ними из обоих лагерей следили сотни глаз, думая, чем же закончится встреча.

Они говорили долго, около часа, князь Кургоко много жестикулировал, несколько раз хватал своего сына за плечи, а молодой Джамбулат, напротив, был спокоен. Наконец, наблюдателям открылась удивительная и страшная картина: сын внезапно прихватил саблю и отрубил отцу голову. После чего медленно выложил её в ножны, отвернулся от тела, безучастно подошёл к коню, взял его под уздцы и всё так же не спеша пошёл к русским, будто предлагая мятежникам убить его. Никто, однако, на это не решился. Джамбулат так и дошёл до лагеря Разумовского, где упал на колени, сорвал с тебя перевязь с саблей, сжал голову руками и моча уткнулся лицом в землю.

Утром все мятежники сдались. Молодой князь не стал дожидаться следствия, он сразу отправился в столицу, где запросил аудиенции императора. Павел уже неоднократно встречался с Кургоковым и без промедлений принял его. В личной беседе молодой человек просил разрешить ему отказаться от княжеского титула, более того, он желал сменить веру и принять новое имя и фамилию.

Крестили его в церкви Зимнего дворца, крёстным отцом выступил сам император. Всего через неделю после этого молодой русский архитектор Василий Павлович Верный отправился на обучение в Италию. Сам факт перехода сына пши Кургоко в православие произвёл большое впечатление на обучающихся в корпусах молодых кабардинцев, после этого принятие горскими аристократами православия стало совершенно обыденным явлением.

Следствие же по поводу мятежа показало, что, действительно, волнения возникли случайно — по вине одного из местных дворян, который перевозбудился по поводу мнимого оскорбления со стороны империи и убедил уже долго терпящих новые порядки заговорщиков из окрестностей в необходимости немедленно отомстить. После дикой вспышки насилия у самого пши Кургоко не оставалось вариантов, кроме как возглавить восстание. Жизнь полна случайностями…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Богдан приходил в себя долго: как мифический марафонец он потратил все силы на то, чтобы донести свою весть. Бывший судовладелец приходил в себя, его поили и кормили, он снова проваливался в забытье. По краю его сознания проскользнуло и обнаружение истерзанного тела Нила, и приезд самого́ отца-настоятеля. Но всё-таки здоровый организм взял своё, он очнулся, начал ходить и думать о жизни.

Какой из него монах? Злоба, которая бурлила в его душе и вела его к цели, совершенно не похожа на смирение. Он и сейчас не мог подавить в себе желание мстить за Нила — очень доброго человека, который как раз переступил через своё искреннее желание помогать всем людям, чтобы спасти его, Богдана, за обитателей двух ближайших к их монастырю деревенек, убитых озверевшими бунтовщиками просто за желание новой жизни. Ярость и тёмные мысли одолевали его.

Чего он только не делал, после того как оставил родное пепелище: работал возчиком Соляной палаты, матросом на барке, пытался уехать на Восток, наконец решил стать монахом, но всё было не так. Он хотел спросить совета у отца Варлама, может, игумен сможет помочь несчастному беглецу от самого себя. Сменил фамилию, спрятавшись за старого друга, у которого отнял жизнь или лишил её смысла… А куда убежать от себя? Во сне всё равно он видел лица людей, дорогих ему людей, которых он погубил…

— Чего грустный такой, брат Богдан? — выздоравливающий подпоручик Лущилин, бережно несущий свою простреленную мятежниками руку, подошёл к хандрящему послушнику.

— Думаю, Елизар Титыч, размышляю…

— О Боге, небось? Я вот тоже, думаю о Всевышнем, о судьбе своей, о доле воинской! — с уважением проговорил офицер, в его лице читалась такая боль, сочетающаяся с искренним вниманием к собеседнику.

— Коли бы о Боге! — и Богдана прорвало. Он изливал душу малознакомому офицеру, как не делал это даже исповеднику в монастыре. Лущилин слушал его, не перебивая и внимательно глядя на собеседника. Когда Богдан закончил говорить, он покачал головой и сказал:

— Вот как оно в жизни-то бывает… Прости, брат Богдан, не знал… Ты, это… Коли ярость такая в сердце бушует, и ничего тебя в жизни не держит, прямая дорога в солдаты… Уж, извини за такой совет!

Сказать, что Богдан не думал о таком — думал, конечно. Но сейчас слова подпоручика тронули какую-то струну в сердце. Когда он вернулся в монастырь и поговорил с отцом Варламом, тот его укрепил в этих намерениях:

— Я, Богдан, всю жизнь в армии пробыл. Знаю, что говорю, иди туда. Нас тут бывалых солдат столько, а вот выстрел ты один услышал.

[1] Ольмюц (совр. Оломоуц) — город на востоке Чехии, старинная столица Моравии.

[2] Нааб — река в Баварии, левый приток Дуная

[3] Саксен-Веймар — герцогство по соседству с Саксонией, до конца XV в. входило в состав курфюршества

[4] Байрейт (иначе Брандербург-Байрейт) — маркграфство на границе Баварии, управлявшееся одной из ветвей Гогенцоллернов

[5] Ансбах — маркграфство на границе Баварии, управлявшееся одной из ветвей Гогенцоллернов

[6] Келарь — в монастыре заведующий питанием

[7] Д’Орвилье Луи Гиллуэ (1710–1792) — французский флотоводец, вице-адмирал, граф

[8] Остров Уайт — крупный остров в проливе Ла-Манш у берегов Великобритании

[9] Де Грасс Франсуа Жосеф Поль (1722–1788) — французский флотоводец, вице-адмирал, граф

[10] Санта-Лючия (совр. Сент-Лусия) — остров в архипелаге Малый Антильские острова в Карибском море

[11] Джорджия — совр. штат в составе США

[12] Карнатик — исторический регион на юго-восточном побережье Индии

[13] Конжеварам (совр. Канчипурам) — один из священных городов Индии, недалеко от Мадраса

[14] Мадрас (совр. Ченнаи) — город на юге Индии, столица штата Тамилнад, один из крупнейших портов

[15] Хайдер Али (1720–1782) — военачальник, фактический правитель княжества Майсур

[16] Тируваллур — город недалеко от Мадраса

[17] Сирет — река, левый приток Дуная

[18] Гребенские казаки — казаки, жившие на реке Терек с XIV в