Темная жатва

1

Тень надвигающейся войны уже достигла столичных предместий. Все больше домов стояли пустые и заколоченные, пока их хозяева перебирались под защиту крепких городских стен. Лавки и лотки, что некогда расплодились за ради облегчения кошельков приезжих, исчезли в считанные ночи… да и облегчать им стало, по большому счету, некого. Не тех же несчастных крестьян, толпами приходящих к воротам. С них, согнанных войной со своих наделов, получить даже мелкий барыш было не легче, чем отыскать золото в мусорной куче.

Зато гости дорогие — купцы да дворяне, напротив, словно забыли дорогу в Кронхейм. Первым менее всего хотелось оказаться на пути воинства северян: дикого, голодного и озлобленного, вдобавок подстегнутого Темным Мором. Ходили слухи, что каждый подвернувшийся караван горцы начисто разграбляли; людей же, сопровождавших его, могли и поджарить на вертелах. Правдивость этих россказней никто не проверял, да и интересовала она немногих. В основном же торговый люд предпочитал не рисковать — ценя свои жизни выше всех денег мира.

Что касается почтенных обладателей титулов, замков и родовых гербов, то недавняя битва на Ржавом Поле разом отбила у них всю доблесть и желание лезть на рожон. Бросившись врассыпную как мыши, застигнутые посреди кладовой, эти люди по-мышиному же затаились каждый в собственной норке. В столицу королевства, некогда манившую их как цветы манят пчел, титулованные особы теперь отправились бы разве что с ножом у собственного горла. И уж точно не горели желанием ее защищать.

С другой стороны, Кронхейм тоже не ждал гостей. Ворота с каждым днем все дольше оставались закрытыми, а стражники, похудевшие и непривычно озлобленные, отмахивались от толп беженцев. Последние все прибывали, скапливались у ворот, и в неумолимости своей да в угрюмом отчаянии казались призраками, а не живыми людьми. А то и вовсе воплощениями Тлетворного, его вестниками и глашатаями.

Все больше собиралось у ворот этих мрачных оборванцев — и все меньше жизни теплилось в предместьях Кронхейма. Из последних сил еще держались лишь местные таверны… однако и в их стенах пьяное веселье уступило место горечи. Сюда приходили, оставляя последние гроши, чтобы залить пивом и вином душу, и хоть ненадолго забыть о невзгодах. О тех бедствиях, что принесла этим людям и всей стране живая лавина, сошедшая с северных гор.

Никто не смеялся, не пел и не провозглашал тосты под стук сталкивающихся кружек. Даже драка, эта верная подруга хорошей попойки, обходила таверны теперь стороной. Вместо них завсегдатаям всех этих заведений сделались хмурое молчание напополам с равнодушием. Каждого из посетителей интересовал только он сам, да кружка с хмельным напитком.

Так что никому не было дела до окружающих… например, до троих человек, сидевших в дальнем, самом темном углу за одним столом. Никто не обращал на них внимания: ни обслуга, ни другие посетители — и напрасно. Ибо именно этим троим предстояло сыграть главные роли в судьбе столицы… а может и всего обезглавленного королевства.

Первого из этих троих звали Леннарт Кольм, и он, что примечательно, немало зим прожил здесь, в Кронхейме. Горожане знали его под прозвищами «Книгоед» и «Чернильница», полученными за ремесло, коим Леннарт зарабатывал на хлеб. Некоторые его даже хватились, когда один из немногих грамотных людей столицы уехал. Хватились, немало удивились… потому как не знали об этом тихоне и книжном черве кое-чего важного. Того, что, собственно, и заставило Леннарта Кольма покинуть уютный дом и сам город.

Правда заключалась в том, что Леннарт принадлежал к одному из темных культов, некогда гонимых, но при ныне покойном Адальраде Втором успевших набрать силу. Недостатка в адептах не знали, по крайней мере, четверо из Темных Владык — в том числе и снедаемый собственной злобою Кроворукий. Причем, Кольм, этот вежливый и немного застенчивый грамотей посвятил жизнь именно ему.

Кронхеймцы не ведали о том и не догадывались… равно как и о многом другом — за что Леннарта Кольма могли даже не довести живьем до плахи. Ведь это он, по заданию единоверцев, развязал эту войну. Ведь именно он нашел Руну Власти, подчинившую кланы северных гор их заклятому врагу, герцогу Оттару Торнгардскому. Без нее Торнгард еще долго не досаждал бы прочим частям и уголкам королевства — будучи скованным враждой с дикими соседями.

Но если бы жители столицы и впрямь прознали о роли Леннарта в этой войне; если бы уличили в сем того, кого знали как безобидного труженика пера — все равно: прежде чем чинить над ним расправу, кронхеймцам следовало узнать и кое о чем другом. О том, что на сей раз Леннарт Кольм прибыл в столицу не просто так; что он вновь получил задание от Храма Крови: положить конец развязанной им же войне. Остановить пса, собственноручно спущенного с цепи; именно остановить, а не попытаться. Ибо попытки (тем паче бесплодные) Темному Владыке без надобности.

Возможно, теперь это прозвучало бы удивительно, но еще луну тому назад Леннарт Кольм был в отчаянии оттого, что война забуксовала как телега в трясине. Захватив Лесной Край, герцог Оттар торжествовал… и уже вовсе не стремился к чему-то большему. Прибавление земли и подданных — мечтать о чем-то большем захолустный владетель и не смел.

Спокойно восприняли завоевание Края и дворяне, особенно столичные. Вернее сказать, возня на окраине была им безразлична; новоявленный владетель Торнгарда и Вальденрота мог творить что угодно, только бы на трон не покушался.

Выйти же из тупика, в коем едва не оказалась затея Храма Крови, помогло неожиданное обстоятельство. Слугам Кроворукого, сознательно или нет, заступили дорогу последователи другого темного культа — а именно, поклонники Тлетворного. Они принесли Темный Мор в самое сердце Лесного Края… и очень скоро вынудили воинство Оттара спешно его покинуть. И не просто уйти, убравшись в родные горы, но двинуться вглубь страны.

Казалось бы, адепты Тлена нечаянно помогли культу Владыки-соперника… если б не одно «но». Леннарту Кольму, как советнику герцога и его наместнику в Вальденроте, было поручено расследовать постигшую город напасть. Войско Оттара тогда покамест еще сопротивлялось натиску Мора — кучами сжигая зараженные трупы и огораживая целые кварталы.

Скрывать правду Леннарту не пришлось: культисты, служившие разным Владыкам, дружны отнюдь не были. По крайней мере, не настолько, чтобы покрывать один другого. Ничуть не сомневаясь в причинах бедствия, Кольм выложил его светлости все как есть: и о Тлетворном, и о его последователях, и о темных культах как таковых.

Выложил… после чего успел не раз пожалеть об этом. Потому как Оттар воспринял слышанное от высокоумного советника сообразно собственному уму и характеру — то есть, со всем простодушием жителя глубинки. Простодушием, наложившимся на кошмарное зрелище города и всего Края, охваченных Мором.

Поняв, что бороться с оным ему не под силу, герцог Торнгардский велел отступать из Лесного Края… и одновременно объявил очистительный поход, дабы избавить всю страну от злобных демонопоклонников. Лед тронулся, война стала вновь набирать обороты, но при этом сошла на колею, совершенно нежелательную для Храма Крови.

Вторым, кто пришел на встречу в таверне, был князь Вейдемир, владетель Грифондола. В предместья Кронхейма он прибыл инкогнито, а лицо свое — холеное, породистое, в королевском замке знакомое чуть ли не каждой собаке, старательно прятал под капюшоном плаща. Не так давно Вейдемир слыл одним из главных претендентов на престол, и именно он возглавил поход объединенного войска дворян юга против «зарвавшегося северянина». Именно такими прозваньями: «зарвавшийся северянин» и «рыжая моська» князь Грифондола наградил Оттара, когда его войско вышло за пределы Лесного Края, вступив на земли графства Ульвенфест.

Поход закончился невдалеке от одноименной столицы графства — на уж помянутом выше Ржавом Поле. И закончился совсем не так, как рассчитывал Вейдемир… пускай и вполне ожидаемо. Южане бились на чужой земле, за богатство и амбиции своих сюзеренов. На сторону же воинов Оттара встали столь могучие силы как злоба, отчаяние и истая вера самого герцога в миссию избавителя.

Торнгардские рыцари и пешие латники стояли железной стеной — понимая, что отступать им некуда. Горцы, покорные силе Руны, сражались с яростью дикого зверя, помноженной на безрассудство. Ни тем ни другим страх был неведом… зато противной стороною он овладел очень быстро, зародившись же с первой каплей пролитой крови. Очень скоро вассалы и союзники Грифондола обратились в бегство; сам же Вейдемир оказался в плену, и отпущен был только, когда присягнул на верность герцогу Оттару.

За ним в Грифондол устремилось и войско северян, не ставшее отвлекаться на взятие Ульвенфеста. Устремилось с немалым крюком, минуя Кронхейм, и ведомое надеждой набраться сил и пополнить ряды — а уже затем двинуться к столице. Никакой боевой дух не делал северные рати ни бессмертными, ни бессчетными; схватки, даже успешные, все равно обернулись потерями. И немалыми. Восполнение оных ложилось теперь на плечи единственного вассала герцога Оттара… коего возможность исполнить свой долг отнюдь не радовала.

Еще меньше обрадовались приходу Оттара в Грифондол разве что единоверцы Леннарта Кольма. Просто потому, что именно на земле южного княжества располагался Храм Крови, и дальнейшая его судьба в силу этого виделась совсем не радостной.

— Итак, начнем, — обратился к соседям по столу Леннарт, когда все трое пригубили содержимое кружек, — кстати, забыл представить вас друг другу.

— С его сиятельством князем Грифондола мы уже знакомы, — промолвил в ответ третий из участников встречи: светловолосый, сероглазый мужчина с узким как бритва лицом.

— Как и я с капитаном Рейном, — подчеркнуто небрежно бросил Вейдемир.

Кто-нибудь из придворных (особенно тех, что постарше) с первого же взгляда на капитана Акселя Рейна мог уловить в том сходство с ныне покойным королем. Точнее, с двойником Адальрада Второго, смотревшего на мир с портретов, висевших в замке. С портретов, сделанных задолго до того, как его величество превратился в обрюзгшую тушу и обрел в народе нелестный титул «Свиноголовый».

Более того, сходство с королем не являлось случайным: Аксель Рейн был бастардом Адальрада Второго. Одним из тех несчастных младенцев, коих похотливый монарх обычно велел скидывать с замковой стены. Что уберегло тогда Акселя от такой участи — до сих пор не знает никто, а тем более сам счастливчик-бастард. Возможно, пороки еще не успели окончательно съесть душу его отца… а, быть может, даже Свиноголовый оказался не чужд светлых человеческих чувств. Хотя бы на мгновение, достаточное чтобы передумать.

Так или иначе, Аксель Рейн не только сумел дожить до зрелости — он, вдобавок, вырос при замке, где, с наступлением совершеннолетия, надел форму королевского гвардейца. Дослужившись до командира Гвардии, этот человек с недавних пор еще и заправлял во всем замке, ввиду бегства двора. И подготовку к предстоящей обороне Кронхейма возглавлял тоже он. Ибо больше некому.

На судьбу темных культов Акселю Рейну было глубоко наплевать — равно как и на высокомерных богатых южан, один из которых сидел теперь с ним за одним столом. Но вот столицу гвардеец-бастард любил, и любил искренне: не в пример придворным трутням. Любил настолько, что готов был защищать ее даже от полчищ демонов.

— Как полагаю, мы не знакомиться сюда пришли, — произнес он, сразу переходя к делу, — если у вас есть что-то, полезное для защиты города, выкладывайте немедленно, я слушаю. А нет…

— Не извольте беспокоиться, капитан Рейн, — поспешно проговорил, в ответ Леннарт Кольм, — сведения есть — причем такие, что могут решить исход всей войны, а не только судьбу Кронхейма.

Глубоко вздохнув и, непривычно для себя, отхлебнув из кружки, он заговорил — постепенно перейдя на заговорщический шепот:

— Ну, прежде всего… я не берусь судить, насколько сильно войско герцога Оттара. Думаю, достопочтенный князь Грифондола осведомлен о том побольше меня, столкнувшись с этой силой в настоящей битве. Не знаю я и точных потерь в той битве, равно как и готовности южных земель восполнить их. Наконец, я даже не смею прикинуть шансы Железной Перчатки при взятии Кронхейма. Просто потому, что не знаю соотношения сил… да и сами силы слишком разнородны, чтобы их сравнивать.

Да, у защитников столицы основная надежда на ополчение из горожан; да, опыт взятия городов у Оттара кое-какой имеется… так ведь сравнивать тот же Вальденрот с Кронхеймом — все равно что воробья равнять с орлом.

— Это все? — сердито и нетерпеливо перебил Аксель Рейн, — в таком случае, что вы вообще знаете, господин Кольм?

— Самое важное, — улыбнулся Леннарт, — все могущество герцога Оттара, каким бы оно ни было, вся эта могучая северная рать… целиком зиждется на самом герцоге Оттаре — и на Руне Власти, которой он владеет, не расставаясь с ней даже по ночам. Это Руна, угодив в руки торнгардского владетеля, заставила горные кланы встать плечом к плечу с воинами герцога. Вместо того чтобы раскраивать им черепа топорами… ну или рубить друг дружку за неимением других занятий.

— Колдовство, — горько усмехнулся капитан Рейн, — можно было догадаться.

— Вы не вполне правы, капитан, — вежливо, но твердо возразил ему Кольм, — нынешние деревенские колдунишки просто беспомощное дурачье в сравнении с древними магами. Ну да впрочем, не буду спорить — дело-то ведь в другом. Важно, что при таком раскладе угроза всем нам может быть снята всего одним ударом… направленным куда следует, как вы понимаете.

— Понимаю, но не вполне, — заявил князь Вейдемир, — во-первых, кто должен нанести этот единственный и решающий удар? А во-вторых, как следует поступить с самой этой… Руной?

— Насчет Руны Власти говорю сразу, — отвечал Леннарт, — я пришел к мысли, что ее необходимо уничтожить… ну или убрать как можно дальше от людских глаз и рук. Не в обиду никому будет сказано: подобное могущество нынешним смертным не удержать. Руна ведь тоже небезвредна… даже для своего обладателя.

Теперь насчет удара: эту честь я надеюсь предоставить вашему сиятельству, достопочтенный князь Грифондола. И вот он будет вам в помощь.

На последних словах Леннарт извлек из дорожного мешка ножны с коротковатым, но необычного вида, мечом. Черная рукоять меча была увенчана фигуркой в форме человеческого черепа; сталь клинка покрывали красные прожилки, из-за которых он напоминал живое существо.

— Перст Кроворукого, — провозгласил Кольм, представляя оружие словно человека, — заговоренный меч. С ним шансы на успех в поединке гораздо выше, чем с обычной железякой.

Вейдемир нахмурился.

— Не хочешь ли ты сказать, — молвил он сухо, — что я должен зарубить своего сюзерена? Которому я принес клятву верности? Да как бы я ни относился к Оттару Железной Перчатке…

Слушая эту отповедь, Леннарт внутренне усмехнулся. «Ох уж эта треклятая дворянская честь, — думал он, — сколько ж бед мы могли избежать, кабы не она!».

А вслух ответил:

— Никто же не предлагает доблестному князю убивать Оттара из-за угла, ударом в спину. Хотите — сделайте все по чести: вызовете его светлость на дуэль… надеюсь, хоть это ваша клятва и честь допускают? Повод при желании найдете сами; взять хотя бы ваше пленение. Ну а коли впоследствии ваше сиятельство еще и сделается королем, любые кривотолки вокруг бесчестия очень быстро сойдут на нет. Уж поверьте.

— Я… подумаю, — осторожно и совсем без благородной спеси отвечал Вейдемир, — и… хочу еще спросить: почему ты, как особа еще более приближенная к герцогу, сам не нанесешь этот твой единственный удар?

— Увы, — Леннарт Кольм развел руками, — я все больше обучен обращению с пером и пергаментом, а не с благородной сталью. Воин из меня никудышный: не поможет даже заговоренный меч.

— Я подумаю, — повторил князь Грифондола, отстраняя недопитую кружку и поднимаясь из-за стола. Немного помешкав, он все-таки взял Перст Кроворукого.

Провожая взглядом двинувшегося к выходу Вейдемира Леннарт усмехнулся вновь — на сей раз открыто.

— Вот видите, капитан, — молвил он с ноткой сожаления, — достопочтенный князь еще не определился… запутавшись в собственной чести. А спасать наш любимый город кому-то нужно. Собственно, поэтому-то я и обратился к вам: добраться до герцога вам будет посложнее… но зато я уверен — уж вы-то сомневаться и раздумывать на сей счет не станете.

— Совершенно верно, — коротко отчеканил Аксель Рейн, — не стану ни на мгновение.

2

В неприметный заколоченный дом, плотно вжавшийся в узкую безымянную улицу, капитан Королевской Гвардии пожаловал лично — как, впрочем, он делал всегда. Со столичной Гильдией Убийц, обосновавшейся в этом доме, Акселя Рейна связывала давняя… нет, не дружба, однако и нельзя сказать, что лишь круговая порука. Скорее, что-то среднее: именно таким отношениям подобало слово «союз». Когда две стороны оказались полезными одна для другой.

Нельзя сказать, что до сих пор капитан Рейн как-то сильно нуждался в услугах Гильдии. Тем не менее, назвать оную для себя бесполезной тоже значило бы погрешить против истины. Как ни крути, а зловещие союзники в конечном счете помогали Акселю лучше исполнять свой долг — оберегать сумасбродного отца-короля. Оберегать, дать возможность дожить до седин и, при этом, сохранить трон.

Это именно Гильдия Убийц отправила в преисподнюю загадочного Ферзя: чужеземца, проникшего в страну из-за южных гор и прибывшего ко двору под видом проповедника. Велеречивый и не лишенный дара целительства, Ферзь попытался влиять на самого Адальрада Второго — человека, хоть и свирепого, но слабовольного. И сумел-таки добиться в этом некоторых успехов. Во всяком случае, пара неугодных ему сановников отправилась на плаху, а самого чужеземца все чаще можно было увидеть в тронном зале — да не где-нибудь в углу, а рядом с его величеством, по правую руку.

Торжествовать, правда, Ферзю довелось недолго, а закончился его триумф тем, что однажды ночью чужеземец выпал из окна спальни. Выпал не иначе как случайно… желающих же докапываться до истины почему-то не нашлось.

Второй раз Гильдия Убийц помогла Акселю Рейну, предотвратив ни больше ни меньше дворцовый переворот. Целью на сей раз сделался его предводитель: сэр Хельмут Подкова, командир знаменитого и непобедимого Стального Полка. Амбициозному военачальнику не помогли ни подчиненные ему ратники — гордость и краса королевства; ни талисман, за который Хельмут и получил свое прозвище. Принято считать, что подковы приносят удачу… только вот что в ней толку, если любимое вино оказалось отравленным?

Наконец, Гильдия однажды спасла и самого капитана Гвардии, избавив его от непрошеного внимания королевского казначея. Ни в меру и совсем не желательно любопытный, тот очень уж сильно интересовался судьбой каждой из казенных монет — включая те, коими Аксель платил Гильдии Убийц. За свое любопытство казначею пришлось искупаться во рве, отделявшем королевский замок от самого города. Купание было единственным… но большего и не потребовалось, ибо закончилось оно на дне. На весьма глубоком дне…

Не оставался в долгу и Аксель Рейн — не считая даже того золота, что время от времени покидало казну и перетекало в карманы членов Гильдии. Когда бургомистр Кронхейма затеял на Убийц облаву, его самого неожиданно схватили королевские гвардейцы. Да не просто так схватили, но по предварительно и старательно подготовленному доносу, уличавшему градоправителя в измене. Дальнейшую его судьбу решила камера пыток в замковой темнице, а также указ скорого на расправу короля.

Не осталась Гвардия в стороне и во время народных волнений, в очередной раз прокатившихся по столице. В тот злополучный день на охрану неприметного дома на безымянной улице Аксель Рейн выделил целый десяток опытных бойцов — один из которых, кстати, так и не вернулся в замок живым.

В свете вышесказанного (и платежеспособности королевской казны) капитан Рейн был уверен: Гильдия Убийц поможет ему и на сей раз. Кронхейму, конечно, и так было чем встретить воинство северян: крепкие стены, почти неприступный замок; ополченцы и гвардейцы, не говоря уже про Стальной Полк, делали предстоящую осаду чем угодно, только не легкой прогулкой. Бой обещал быть жарким, изнуряющим, и вне зависимости от исхода — последним крупным сражением герцога Оттара. На большее тому просто не хватит сил.

Но и упускать возможность покончить с противником малой кровью Аксель не собирался. Не собирался хотя бы потому, что был королевским гвардейцем — и по собственному опыту знал, сколь трудно подготовить хорошего воина. Трудно, долго и дорого… слишком дорого, чтоб разбрасываться жизнями таких воинов бездумно и бессчетно.

Не питал капитан особых надежд и на Вейдемира с Перстом Кроворукого наперевес. Вообще не привык надеяться на едва знакомых людей и, тем паче, выказывать им доверие. Леннарт Кольм поступил дальновидно, открыв тайну герцога и ему тоже. Ибо Аксель, в отличие от высокородного южанина и не думал сомневаться ни в самом своем решении, ни в требуемых на то средствах.

«Всего один удар», — пробормотал он, переступая порог дома Гильдии.

Внутри ждала темнота сеней и тяжелая дубовая дверь с маленьким окошком. Только это окошко и открылось перед командиром Гвардии, пропуская в сени тусклый огонек свечи. Последнего хватало ровно на то, чтобы по другую сторону двери не было столь же непроглядно темно, как в сенях. А вот видеть своего собеседника очередной заказчик не мог, да и сам оставался невидимым для человека со свечой. Для общения им обоим доставало голосов… ну и, конечно же, звона монет.

— Ах, никак отважный капитан Рейн снова почтил нас своим вниманием, — проворковал хрипловатый голос из окошка. Таким тоном любящий дедушка мог разговаривать с внуками.

Про себя Аксель так и нарек своего собеседника — Дедом. А заодно подивился его чутью и догадливости… в очередной раз.

— Да, это я, — подтвердил королевский бастард, — и мне снова нужна помощь Гильдии.

— Эх, молодость, — вздохнул Дед, казалось даже искренне, — все куда-то спешите, только о делах думаете… А просто так, чай, и не зайдете, навестить старого друга.

— У меня служба, — отвечал Аксель просто, — защита короля, защита замка… а с недавних пор и всего этого города. Без службы я никто…

— Что ж, мы понимаем, — с нарочитой торжественностью молвил Дед, — как ничего больше мы понимаем, сколь тяжела ваша служба… и сколь необходима нам, мирным горожанам. Мы преклоняемся перед Гвардией, что денно и нощно оберегает нас… делая нашу жизнь спокойней, а сон крепче. Преклоняемся и от всей души жаждем хоть немного облегчить вашу службу… в меру скромных сил наших…

«…а также щедрости казны», — добавил про себя Аксель Рейн. И добавил с немалым сарказмом; союзник союзником, а понять собеседника своего он не мог. Как и всех наемников мира — людей, готовых проливать кровь за кого угодно. За любую мразь, отягощенную лишними деньгами и достаточно щедрую.

«А ведь так же в Гильдию могли обратиться и по мою душу, — невзначай подумал капитан, — люди того же Оттара… будь он толику поразумней. И эта старая крыса столь же ретиво изливала мед перед ними — забыв и о преклонении, и обо всем таком же прочем…»

Тем не менее, ритуал требовал соблюдения, так что вслух Аксель высказал Деду совсем иное:

— Со своей стороны Гвардия тоже ценит столь благое стремление… и не одними только словами. Я прошу Гильдию принять эту награду в возмещение сил, которых она не жалеет, стараясь помочь нашей службе.

С этими словами он просунул в окошко небольшой мешочек, туго набитый монетами.

— Гильдия благодарит вас за щедрость, — уже спокойнее и почти без патетики изрек Дед, — думаю, что пора перейти к делу, приведшему сюда славного нашего защитника.

— Говорю сразу, — начал Аксель, — человек, о котором идет речь, находится за пределами Кронхейма; точнее, в Грифондоле. Правда, вскоре он может и подойти к городу… в общем, я говорю об Оттаре Железной Перчатке, герцоге Торнгардском.

— …владетеле Лесного Края и северных гор, покорителе Ульвенфеста, — дополнил Дед, как показалось, немного обескуражено.

Затем окошко неожиданно захлопнулось. Аксель растерялся: ответ представителя Гильдии он привык получать сразу — и неизменно положительный. Да и как иначе, если деньги уже получены?

«Не ответит через полчаса — вернусь с целым отрядом, — подумал капитан злобно, — весь домик по бревнышку раскатаем!»

Ждать, впрочем, пришлось гораздо меньше. Уже через несколько минут окошко открылось вновь, и снова зазвучал медоточивый голос Деда:

— Гильдия готова прийти на помощь и на сей раз… но просит и доблестного капитана войти в ее положение. Работа эта тяжела… гораздо тяжелее, чем было до сих пор.

— Ясно, — сказал Аксель Рейн, — еще столько же золота, я надеюсь, вас устроит? Деньги будут сегодня же… но я тоже выдвину дополнительное условие. Относительно одной вещицы, имеющейся во владении герцога.

Лишь после того как командир Гвардии вернулся в неприметный дом, из него вскоре вышел худощавый и длинноволосый паренек. Звали его… впрочем, не все ли равно, коли по вступлению в Гильдию Убийц полагалось забывать свое, данное при рождении, имя? Забывать хотя бы на время задания, а вместо оного члену представляться как Свен. Ну или Герда, если речь шла об убийце-женщине. Таковые в Гильдии тоже имелись, пускай и в меньшинстве.

При всей своей юности, на недостаток опыта длинноволосый Свен уже не мог пожаловаться, потому как успел отправить к праотцам не меньше десяти человек. И хотя в основном то были городские торгаши, длинноволосый убийца не прочь был и разнообразить свой послужной список. Выказывая, тем самым, первые признаки мастерства.

Миновав городскую стену и умирающие предместья, Свен вышел на один из торговых трактов. Там он, сориентировавшись, очень скоро прибился к каравану, как раз шедшему в Грифондол. Караванщики не возражали: дороги становились день ото дня все опаснее, и хотя бы один дополнительный боец едва ли был им лишним.

3

Черный грифон трепетал на полотнище, желтом как золото или колосящиеся поля. По соседству с ним на одной из башен княжеского чертога с недавних пор колыхалось и знамя Торнгарда: синего, по-северному холодного, цвета. С черной пикой-молнией наискосок.

Площадь перед чертогом была полна народу — и народу разномастного. Нестройными, точно старый забор, рядами стояли воины горных кланов; под щедрым южным солнцем они смотрелись нелепо в своих одеяниях из звериных шкур. Нелепо, дико… только вот непохоже, чтобы горцев сильно волновало чужое мнение.

Плечом к плечу на площади выстроились торнгардские латники; пластинчатые доспехи с почти закрытыми шлемами делали их чуть ли одинаковыми, а неподвижность роднила со статуями — причем, статуями одного скульптора.

Нашлось место рядом с чертогом и для княжеской дружины — как, впрочем, и для самого владетеля Грифондола. Ратников князя легко было узнать по серым кольчугам, коническим шлемам и треугольным щитам, украшенным изображением грифона. Сам князь, правда, одет был не по-боевому: его наряд больше подходил для приема при дворе… ну или для дуэли. О последней так кстати напоминал Перст Кроворукого, ножны с которым Вейдемир приладил к поясу.

Князь ожидал, что перед воинством своим Оттар Железная Перчатка предстанет, выехав на площадь на коне. Сам Вейдемир, к слову сказать, поступал обычно именно так. Но похоже, что лошадей в горах жаловали не слишком: навстречу войску герцог Торнгардский вышел пешком. Облаченный в полный доспех и плащ иссиня-черного цвета, он со стороны казался солиднее, сильнее, даже выше… но никакое облачение не могло скрыть бледное лицо, впалые щеки и ранние морщины. Как и выцветшие волосы да красные от недосыпа глаза.

Причем, не был герцог ни болен, ни слишком стар. Просто с самого начала похода не проходило и ночи, чтоб его светлость не мучили кошмары. Из-за них, повторяющихся с удивительным постоянством, сон не приносил должного облегчения: проснувшись, Оттар чувствовал себя только хуже. Не помогало даже пиво, столь любимое торнгардским владетелем.

А в последнее время кошмары стали навещать герцога и наяву: когда тот оставался один… а точнее, вдвоем: наедине со своей драгоценной Руной. С нею его светлость вообще-то не расставался ни на миг.

Горцы встретили своего повелителя бодрыми выкриками и потрясая боевыми топорами. Латники Торнгарда отсалютовали герцогу мечами. Приветственные возгласы донеслись и со стороны дружины Вейдемира… только были они жидкими и вялыми. Многие из грифондолцев помнили Ржавое Поле, где северяне были им отнюдь не союзниками.

И лишь сам князь молчал, ощупывая рукоять Перста Кроворукого, словно приноравливаясь, и пристально глядя на сюзерена. Изо всех сил тщась вызвать ненависть к нему.

Получалось, по правде сказать, плохо. Своим внешним видом Оттар Железная Перчатка мог внушать кому-то почтение, кому-то жалость, но вот ненависть едва ли. Еще совершенно некстати Вейдемир вспомнил, что без парадных доспехов его светлость выглядит чахлым, точно цыпленок после долгой варки в котле. Вспомнил — и поневоле, совсем нежелательно, усмехнулся…

Не нашлось у князя Грифондола и повода жаловаться на обращение с ним в плену. Вейдемира не били, не держали в цепях или в яме, не оставляли без еды и питья. Да и преклонить колено перед Железной Перчаткой особенно не принуждали: просто таковым было условие его, Вейдемира, освобождения — и невозбранного возвращения домой. Сам согласился, так кого ж винить-то теперь?

Князь не знал, что в то же самое время и столь же пристально за герцогом Оттаром следит еще одна пара глаз. Принадлежала она длинноволосому Свену, засевшему на крыше одного из прилегающих к площади зданий. С заряженным арбалетом в руках убийца выжидал подходящий момент… а между делом тихо радовался беспечности владетеля Грифондола.

Чертог, служивший обителью здешнему князю, представлял собою обычный дом — даром что самый большой дом в городе. В отличие от замков его не отделяли от города ни ров, ни высокая крепостная стена, ни вообще ничего, могущее затруднить осаду. Создавалось впечатление, будто владетели Грифондола если и боялись, то разве что врагов извне, потому как сам город окружала стена настоящая, каменная. А вот бунты любящих подданных князей почему-то не пугали… если случались вообще.

Тем временем, герцог Оттар заговорил. Голос у него был слегка надтреснутым, а речь, как видно, призвана была вдохновить воинов на новые походы и сражения.

— Доблестные мои соратники! — провозгласил герцог, — верные слуги и преданные вассалы! Веками нашу страну терзали культы, посвященные злобным демонам, и покрывшие ее, словно трупные пятна! Раз за разом эти чудовища в людском обличии приносили в жертву своим мерзким Владыкам наших братьев, сестер и детей. И все больше набирались сил для темных дел.

Известно давно: безнаказанность никогда не приводит ни к чему, кроме еще большей дерзости и злонравия. Не получая возмездия, демонопоклонники решили, будто им дозволено все. Даже опустошать целые города, превращая их жителей в тварей, противных всем богам и живым! Прежний король попускал этой мрази, но мы… мы не будем больше терпеть прислужников Тьмы на нашей земле!

— Да! — нестройным хором воскликнули ему в ответ несколько глоток.

— Я и мы все хотим одного, — продолжал Оттар, — очистить королевство от этой проказы. Очистить целиком, не дав демонопоклонникам отсидеться в каком-нибудь тихом углу и оттуда творить злодеяния. Но страна наша разделена, в ней нет единства с тех пор как умер, не оставив наследника, Адальрад Второй.

И теперь… только вновь объединив государство и сплотившись, мы сможем уничтожить темные культы. Объединение невозможно без короля… и страна получит своего короля! Потому я и поведу вас на Кронхейм — чтобы не дать престолу больше пустовать!

Уже готов был выстрелить Свен; уже Вейдемир, скрепя сердце, собирался обратиться к герцогу с вызовом. Но Оттар Железная Перчатка опередил их обоих: он сам направился в сторону вассала и его дружины… одновременно уходя от выстрела.

— Это все твои люди? Почему так мало? — накинулся герцог на владетеля Грифондола, — нужно больше… где наемники? Где ополчение? И где вассалы, наконец? Неужели нельзя было собрать войско хотя бы вполовину того, что было на Ржавом Поле? Мы не на прогулку собираемся: эта война…

— Эта война — не моя! — отвечал, перебивая, Вейдемир. Из его благородных уст эта фраза прозвучала как нельзя дерзко.

Размахнувшись, Оттар ударил вассала по лицу.

— Эта война нас всех, нахальный полудурок! — прорычал он, — либо люди — либо демоны и их прислужники, третьего не бывать. Попробуешь сейчас отойти в сторонку, и завтра твое княжество выкосит Мор… или что похуже. К тому же ты присягнул мне на верность. Забыл? Поклялся отдать жизнь за меня!

Именно в этот момент Свен решил, что более подходящего случая уже не представиться. Стрела из его арбалета наконец отправилась в свой недолгий полет… и закончила бы его не иначе как в виске герцога Торнгардского, не успей тот рухнуть на землю. Вернее, не подоспей к его светлости один из близстоящих воинов. Завидев летящую стрелу, тот молнией рванулся к Железной Перчатке, отталкивая герцога и сбивая с ног.

А вот вассалу повезло меньше… вернее сказать, не повезло совсем. Еще мгновение назад Вейдемир чувствовал внутреннее облегчение и даже некоторую радость оттого, что сюзерен сам дал ему повод для дуэли. Однако радость эта улетучилась сразу, как только с болью и немалым удивлением князь обнаружил арбалетную стрелу у себя в плече. А затем и стремительно разраставшееся кровавое пятно на рубахе из зеленого бархата.

Теряя сознание от боли, Вейдемир успел ухватиться за последний, явившийся ему образ: огромного черного паука, раскинувшего сети повсюду, до самого горизонта. Голова у этой твари была совсем не паучья, а словно бы снятая с человека… с человека по имени Леннарт Кольм.

Тем временем, Свен успел понять, что не только потерпел неудачу, но и обнаружил себя. А поняв — поспешил покинуть занимаемую крышу, в то время как вслед ему рванулось не меньше десятка стрел… и еще больше любезностей, среди которых «волосатый червяк» было самым безобидным. Уходил убийца, ловко перескакивая с крыши на крышу, благо чем больше город, тем теснее стоят в нем дома. Грифондол же был действительно велик: наверное, второй после Кронхейма город королевства.

Разумеется, стрелами и бранью преследователи себя не ограничили: Свен видел, как воины князя и герцога растекаются живыми ручейками по улицам. Видел, но не особенно волновался на сей счет — потому как продолжал владеть инициативой. И потому что знал, сколь легко будет затеряться в таком большом городе — легче чем мухе в походном котле.

Не спешили давать повода для волнений и противники молодого убийцы. Во-первых, они так и не решились лезть на крышу… на одну из тех крыш, по которым перемещался Свен. Во-вторых, назвав его «волосатым червем», северяне и княжеские ратники, сами того не ведая, зацепились за самую ненадежную из примет — даром что самую броскую. И лишить преследователей этой приметы посланник Гильдии Убийц намеревался как можно скорей.

Остановившись у края очередной крыши, Свен не стал перепрыгивать на следующую. Вместо этого он сдал назад и незаметно от преследователей проскользнул в окно. Оказавшись в комнате (на счастье, пустой), убийца первым делом нашел сундук с вещами, откуда, порывшись, извлек серый бесформенный балахон.

Напялив это нелепое одеяние, Свен стал похож не то на проповедника, не то на попрошайку или просто на городского дурачка. Именно последнему образу он решил отдать предпочтение после того как забрел на кухню и попытался избавиться от длинных прядей с помощью ножа. Получилось неровно и подчеркнуто грубо — так ведь с юродивого и взятки гладки.

Оставалось лишь довершить образ, дабы окончательно сбить преследователей со следа. Что Свен и сделал, выходя из дома неровной походкой и непрерывно хохоча. Прохожие бросали на него удивленные и презрительные взгляды; с брезгливостью во взорах покосились на чучело в балахоне и двое княжеских ратников.

«Ничего-ничего, — подумал Свен, — еще посмотрим, кто здесь дурак!»

Лично себя человек из Гильдии Убийц таковым не считал — и потому не надеялся, что сей жалкий маскарад убережет его надолго. Внешность требовала куда более разительных изменений; ради них Свен и двинулся вдоль по улице в поисках ближайшей цирюльни.

4

Сознание то совсем покидало князя Грифондола, то вновь начинало теплиться — и тогда картинки из реального мира чередовались с бредовым видением огромного черного паука. Паук опутывал сетями всю страну, виденную словно бы сверху, с самой высокой башни: паутина свисала с каждого дерева, дома или замка. Да что там, Вейдемир и сам угодил в смертоносные сети; угодил добровольно, когда решил предать собственную клятву. Угодил — и потому лежит теперь, обездвиженный путами; умирает…

Лапы огромного паука почему-то заканчивались когтями: на каждой было по одному когтю, почему-то похожему на клинок Перста Кроворукого. Меча, коему не было места среди благородных собратьев, ибо не служил он для подвигов и защиты слабых, а лишь венчал лапу чудовищной вероломной твари. Паука с человеческим лицом; паука, на сделку с которым Вейдемир пошел — и ради чего? Неужели ради того чтобы паутина темных культов душила королевство и впредь? Или чтобы поквитаться с герцогом за собственную попранную гордость… за глупую гордость властолюбивого юнца, возомнившего, будто может по собственному капризу решать судьбу королевства? Ведь чем был тот поход южан к чужому для них Ульвенфесту, если не капризом?

«Погиб за демонопоклонников, — хотел подумать, но на деле едва слышно пробормотал князь, — да из-за дури молодецкой… нечего сказать, хорошо на могиле напишут!»

— Он бредит, — молвил на этот счет герцог Оттар, как раз зашедший в покои вассала.

— Он обречен, — ответил, не то поясняя, не то просто указывая на главное, княжеский лекарь.

— То есть как это — обречен? — рявкнул на него герцог, и лекарь вздрогнул, — что, из-за какой-то… одной стрелы?..

— Рана слишком глубока, — врачеватель развел руками, — стреляли с толком, умело.

«Еще бы, — про себя отметил Оттар, — целили-то в меня. И я даже догадываюсь — кто».

В безнадежном положении вассала, даром что дерзкого, владетель Торнгарда чувствовал и свою вину — ибо понимал… ну или догадывался, по крайней мере, что та роковая стрела предназначалась отнюдь не князю. Не Вейдемиру, который теперь умирал именно потому, что его сюзерен остался жив.

Были у герцога причины беспокоиться за жизнь вассала и по соображениям другим, сугубо практическим. Смерть князя ставила под вопрос сам союз Оттара с Грифондолом — союз, бывший для владетеля Торнгарда чуть ли не столь же ценным, как и собственная жизнь.

Герцог уже справился насчет возможных наследников Вейдемира, и узнанное его отнюдь не порадовало. Почти наверняка после смерти князя Грифондол достанется старшей сестре Кире, отданной замуж за барона Равенхолла — одного из вейдемировых вассалов.

Оттар не сомневался, что чета из Равенхолла возрадуется подобному «подарку судьбы»: княжество ведь обширно и богато, да к тому же дает немалый вес при королевском дворе. Только вот рады ли будут наследники довеску в лице навязанного брату союза — герцог в том сильно сомневался. Кира не напрасно была прозвана Каменной Дамой: если она сядет на престол, вместо союзника-вассала торнгардский владетель вполне мог обзавестись и врагом. Точнее, еще одним из многих врагов.

Да, войско Оттара покамест сильно — только вот любому войску нужно есть и пить, а оружие со снаряжением хотя бы чинить. Без всех этих мелочей даже на гостеприимной грифондолской земле северная рать долго не протянет. Герцог это понимал и потому искренне желал Вейдемиру остаться в живых.

— Так неужели ничего нельзя сделать? — вопрошал он, обращаясь к лекарю.

Тот снова развел руками: сей жест, похоже, сделался ему привычным.

— Делаю что могу. Но да поймет меня ваша светлость, я не всемогущ. Тут разве что… алхимик из Кронхейма что-то бы смог.

— Из Кронхейма? Ну ты и сморозил! — Оттар искренне подивился глупости услышанного, — ты, похоже, не только врачеватель негодный, так еще и просто дурак!

Отвернувшись и невзначай снова бросив взгляд на княжеское ложе, герцог, сам того не ожидая, заметил, что глаза Вейдемира широко распахнулись. И сделались почти столь же ясными, как и до рокового выстрела… только оставались таковыми всего лишь на мгновение.

— Ваша светлость! — крикнул было князь, но голос почти сразу сорвался, — мой меч…

— Что — меч? — взволнованно переспросил Оттар, уже понимая: умирающий вассал хочет сообщить что-то важное. Важное настолько, что даже боль и смерть обязаны были подождать.

Осмотревшись и обойдя ложе, герцог поднял ножны с Перстом Кроворукого, смиренно лежавшие поверх сундука с одеждой. Вынул из ножен клинок, осмотрел — и нахмурился.

— Какой-то он странный, — не преминул он заметить.

— Его имя… Перст Кроворукого, — проговорил Вейдемир, — в честь одного из… Темных Владык… знаете?

— Так ты… откуда он у тебя? — слова князя отнюдь не порадовали Оттара, а в душе понемногу зрели мрачные подозрения.

— Его дал… советник вашей светлости… господин Леннарт Кольм. Чтобы я вызвал вас на дуэль… и убил…

— Еще неизвестно кто бы кого убил, — проворчал Оттар, — гаденыш!

Рука герцога самопроизвольно сжалась в кулак… но почти сразу и опустилась, разжимаясь. Владетель Торнгарда был хоть и груб, и вспыльчив, но далеко не глуп; во всяком случае не настолько глуп, чтобы не понимать: его собеседник уже понес наказание. За все свои провинности разом — и наибольшее из возможных.

— Ясно, — проговорил торнгардский владетель почти расстроено, — так ты за этим дерзил мне? Хотя… подожди: а каким боком здесь оказался мой советник? Господин Кольм… он ведь и сам меня в это втравил.

— Ваша светлость, вы простофиля! — в слабом голосе Вейдемира послышалось что-то вроде усмешки, — али не знаете? Кто громче всех… орет «держи вора»? Да-да… как раз тот, кто и стащил кошелек. Но вы перестарались… и демонопоклонники уже сами не рады. Тем более что… Храм Крови как раз… на грифондолских землях стоит…

— Вот как, — с омерзением бросив меч на пол, Оттар зашагал прочь из княжеских покоев, — ну я вам покажу простофилю… Советника Леннарта Кольма ко мне, немедля!

Последняя фраза предназначалась одному из торнгардцев, встреченному герцогом в коридоре. Отсалютовав в знак готовности, тот примерно через час явился в покои, занимаемые Оттаром… один — и с растерянно-виноватой миной на лице.

— Господина Кольма нет в чертоге, — проговорил северянин еще более виноватым голосом, — да и в городе, похоже… тоже нет.

— Свободен! — гаркнул рассерженный герцог, чуть ли не хватаясь за голову, — хотя нет, постой. Передай командирам: пускай зайдут. Будем готовиться к атаке; уж теперь-то демонопоклонники получат по зубам как следует. Ох и не повезло Храму Крови оказаться в этих краях!

Последняя фраза была произнесена уже после того как покорный приказу торнгардец вышел за дверь; и произнесена со злорадной усмешкой.

…а тем временем один из многочисленных цирюльников Грифондола окончательно избавил Свена от самой ненадежной из его примет. Светлая грива, изуродованная неуклюжими усилиями беглого убийцы, ныне превратилась в «ежик» едва ли полдюйма длины. С ним в бесформенном балахоне гость из столицы походил уже не на дурачка, а на странствующего проповедника — от растительности на голове избавленного не иначе как при очередном ритуале.

— Ну? Как? — вежливо осведомился мастер ножниц и бритвы, указывая на большое, старое, пропыленное зеркало.

— Самое то, — отвечал Свен довольным голосом, после чего протянул цирюльнику положенную пару монет. Тот взял деньги со спокойным достоинством: ровно так, как и полагается принимать очевидные, сами собою разумеющиеся, вещи.

Цирюльник не знал… да и вряд ли мог подумать, что поначалу Свен намеревался не то что ничего не платить, но даже прикончить его, как лишнего свидетеля. Передумал убийца в самые последние минуты стрижки — решив, что все равно не задержится ни в этой части города, ни в самом Грифондоле.

Говоря начистоту, новых вылазок к чертогу Свен решил не предпринимать. Едва ли после неудавшегося покушения герцог Оттар еще высунет из него нос… по крайней мере, до тех пор пока не вознамерится пойти на Кронхейм. Вот тогда-то, в походе, член Гильдии Убийц и намеревался попробовать еще раз.

А до тех пор Свен надеялся отсидеться в городских трущобах: обиталище воров, попрошаек и шлюх. Приятного в таком месте (равно как и в соответствующей компании) было немного, зато имелось хотя бы одно несомненное преимущество. Заглядывать в трущобы городская стража обычно, по меньшей мере, побаивалась. А значит, почти наверняка и не достанет Свена, как не сумела достать многих из обитателей городского дна.

Ну а коли преследование Свену не грозит, то какой смысл бояться свидетеля? В таком случае, не имело смысла его убивать: лишние жертвы вообще-то ни к чему. Так за время стрижки успел рассудить Свен, тем самым явив первые признаки не только мастерства, но теперь еще и зрелости.

5

Всяк, кто объездил страну от края до края, не мог не заметить: чем южнее, тем более в строительстве предпочитаемо дерево, а не камень. Торнгард, например, как самый северный город королевства, напоминал прямо-таки огромную цельную каменную фигуру. А вот в столице обыкновенно из камня строился только первый из этажей; прочие же возводились из бревен и брусьев. Ну и, наконец, в южных землях даже в городах многие дома стояли целиком деревянные — причем, даже в богатом Грифондоле.

И тем менее естественно смотрелся посреди грифондолских лугов Храм Крови: эта, полностью возведенная из камня, уродина, формой напоминавшая не то приземистую башню, не то исполинскую оплавленную свечу. Сходство опять-таки со свечей усиливал огонь на верхушке, поскольку именно там располагался алтарь.

В отличие от поклонников Тлетворного, служители Кроворукого никого не боялись и не таились: Храм их стоял посреди открытой местности, а вовсе не прятался в глухом лесу. Да и некого до сих пор было бояться — мирные землепашцы и пастухи сами не горели желанием приближаться к Храму Крови, а, тем более, селиться рядом с ним. Не то чтобы они опасались быть принесенными в жертву; просто чужаков не подпускал к себе сам Храм. Точнее, сила Темного Владыки, призываемая особыми ритуалами.

И днем и ночью Храм окружали, закрывая от внешнего мира, Пелены Страха, Боли и Морока. Первая была призвана в буквальном смысле отпугивать посторонних, исподволь внушая им, что место это — гиблое и зловещее. Если же кому-то из незваных гостей страх оказывался неведом, то у самых стен Храма на него нападала неотвязная и все нарастающая боль. Временами она приводила даже к смерти: если помимо бесстрашия чужак был наделен и бараньим упрямством.

Наконец, третья из невидимых и нерукотворных Пелен делала Храм невидимым в ночной темноте, да и при свете дня делала очертания его нечеткими, словно бы призрачными. И, тем самым, еще в большей мере предостерегала от постороннего (и нежелательного) внимания.

Только вот подошедших к Храму воинов герцога Оттара не могли отпугнуть ни боль, ни страх. Сила, что вела их, многократно превосходила те крохи, что бросал Кроворукий своим прислужникам — ведь то была сила древних магов, заключенная в Руне Власти. Тем более оказалась бессильной Пелена Морока; одинокое каменное здание, даром что с размытыми чертами, для воинов было прежде всего зданием: целью для захвата или уничтожения. И башню-свечу, одиноко высящуюся в сем безлюдном месте, перепутать с чем-то иным, кроме Храма Крови было невозможно.

На взятие Храма отряд северян прихватил с собой пару катапульт. Когда те швырнули первые камни в сторону башни-свечи, даже крепкие ее стены пошатнулись… а Старшие успели пожалеть, что не устроили обитель своего культа тоже в каком-нибудь лесу. В чащобе, где хотя бы осадным орудиям пришлось бы сложнее.

И все-таки Храм устоял; удары катапульт лишь поколебали его — как, впрочем, и во второй, и в третий раз. А затем, превозмогая боль от Пелены, к тяжелым двустворчатым дверям устремились несколько воинов с тараном. Двое из них, правда почти сразу угодили в каменные руки двух статуй, караулом стоявших у дверей.

Статуи изображали рогатую тварь с парой кожистых крыльев за спиной. Стоявшая на двух ногах и немного похожая на человека, тварь эта почиталась демонопоклонниками не кем иным как самим Кроворуким; своего Владыку адепты Крови представляли именно так. Причем, статуи не были простыми: в них нарочито и заблаговременно подселили по демону — и теперь, в нужный час, эти демоны вступили в бой.

Вступили… только вот серьезно повлиять на его исход оказались не в силах. От камня, пущенного одной из катапульт, правое изваяние Кроворукого лишилось головы; еще пара камней расколола надвое его «напарника». Место погибших воинов у тарана заняли другие, и дверь в Храм дрогнула.

Следом за ней еще раз содрогнулись и стены под ударами катапульт. Мелкий мусор посыпался с потолка прямо на расчерченный многолучевой звездой пол ритуального зала.

— Плохо дело, — изрек один из четырех Старших, что в тот день находились в Храме.

Остальные ограничились кивками: свое положение они понимали без слов, равно как и плачевность этого положения. Устоять вчетвером против полусотни воинов не стоило и мечтать… как не следовало ждать и помощи грозного Владыки. С опорой на адептов Старшие призвали бы силы достаточно, чтобы смести врагов как пыль, вместе с их тараном и катапультами. Только вот как быть, если адепты разбросаны по всей стране и посещают Храм изредка?

Выход при таком раскладе имелся единственный — причем такой, что прибегать к нему стоило как можно реже. Потому даже напомнить о нем решился лишь первый заговоривший из всей четверки.

— Высвобождение, — произнес он медленно, почти по слогам.

И пресекая сразу возможные споры, вопросил:

— Кто-нибудь может предложить лучшее?

Таковых не нашлось, однако по лицам Старших было заметно: затея их по меньшей мере пугала, ибо ритуал Высвобождения предполагал хоть временную, но смерть. Точнее, оставление бренных тел душами и превращение последних во что-то вроде демонов-вселенцев, вынужденных искать новое пристанище. Само собой, радости подобное предложение вызвать не могло: не зря же последний раз Храм Крови прибегал к этому ритуалу почти два века назад, в обстоятельствах столь же безысходных.

Пришлось прибегнуть и теперь: под ударами тарана и катапульт.

…когда же, наконец, тяжелые и окованные железом двери Храма пали, а толпа северян устремилась к ним под боевой клич — внутри их ждали только четыре мертвых тела, лежащие на полу посреди небольшого зала. Четыре тела на медленно остывающей и гаснущей фигуре, похожей на звезду с множеством концов.

— Обыскать и все сжечь, — распорядился командир-торнгардец, последним переступая порог Храма.

Нежданному исчезновению вредоносных Пелен он не удивился и уж точно ничего страшного не заподозрил — наоборот, обрадовался, восприняв сию перемену как меч, брошенный к ногам победителя. Победителем торнгардец считал, разумеется, себя и точно не допускал мысли, что меч не брошен, а лишь убран за спину. Впрочем, радости враз поубавилось, стоило ему ненароком ступить на лучи «звезды».

Командир надеялся обыскать трупы; подобная мысль пришла тогда в головы и нескольким его подчиненным-горцам. Причем, троим она едва не стоила жизни.

Когда три незатейливых дикарских души едва не обратились в бегство, уступая место нахальным гостям, их удержала опять-таки сила Руны. Удержала с немалым трудом, пострадал от которого и сам ее теперешний владелец. Неожиданно для себя и окружающих герцог Оттар зашелся в жутком, до крови, кашле… который, впрочем прошел уже к тому времени, когда к его светлости подоспел лекарь.

А души трех из четырех Старших сгорели без следа; невидимые цепи, соединявшие горцев с Руной, оказались слишком крепки, а сама сила, вложенная древним народом — достаточно велика, чтобы совладать с посягательствами каких-то новичков. Зато четвертому повезло несравненно больше: командира-торнгардца, в отличие от его подчиненных, никакая магия не держала… а значит и не защищала.

С удовлетворением осматриваясь в новом теле, вселенец понял, что прекрасно уживется с прежним его хозяином — человеком недалеким и слабовольным, для которого подчиняться было столь же естественно, как дышать. Почему вдруг такой человек сделался командиром, Старший не понимал. Не иначе как потому, что других сподвижников у Оттара Железной Перчатки попросту не имелось: всякое самоволие герцог привык полагать изменой.

Помянув про себя Оттара, Старший на мгновение подумал, что теперь ему будет легче нанести тот единственный удар, способный отвести опасность от темных культов. Подумал… но почти сразу отверг эту затею, как слишком рискованную. Ведь успеха она не гарантировала, зато наверняка должна была закончиться смертью торнгардца… и самого вселенца-Старшего. В то время как культу подобное самопожертвование требовалось в последнюю очередь.

Размыслив так, Старший поступил хоть и не геройски, зато куда как благоразумней и сохранней для себя. Вернувшись в Грифондол и доложив об успешном взятии Храма, он той же ночью покинул расположение северного войска, лагерем стоявшего у городских стен. Хватились беглеца и устроили погоню только к утру — и оттого безуспешно.

История культа Крови началась с новой страницы.

6

Запах жареного Леннарт Кольм почуял уже после покушения на Вейдемира. Советнику не потребовалось много времени, чтобы сообразить: стреляли на площади вовсе не в князя. Догадывался он, и по чьей указке полетела та стрела… а также, чем гибель грифондолского владетеля грозит лично ему — герцогскому советнику и одновременно адепту Храма Крови.

Прежде всего от безвременной кончины Вейдемира план по спасению Храма если не рухнул совсем, то уж точно дал немалую трещину. Роль в оном у незадачливого князя была чуть ли не ключевой: в деле вывода из игры герцога Оттара Леннарт рассчитывал больше именно на него, а не на Акселя Рейна. Рассчитывал по той простой причине, что убить, самому, вызвав на дуэль — это гораздо надежнее, чем подсылать наемного убийцу. Тем более что в первом случае гибель Оттара выглядела бы сугубо личной местью, не вызывая подозрений в чьей-то тайной и злой воле.

Теперь же шансы на благоприятный для Храма исход уменьшились кратно, сделавшись совсем уж призрачными. В то, что убийца, присланный капитаном Рейном (и уже успевший наломать дров) все-таки доберется до его светлости, Леннарту почти не верилось. Просто потому, что оный убийца уже проявил себя как неудачник. И обстоятельства ни при чем; более благоприятными, чем тогда, на площади, они вряд ли будут. А все это в совокупности значило, что адепт Леннарт подвел Храм и своего Владыку. То есть делался им ненужным — с одной стороны.

А с другой под угрозой оказывалось уже и прикрытие Леннарта перед лицом его светлости. Если Оттар всерьез захочет разобраться в гибели вассала, ему не составит труда зацепиться за Перст Кроворукого. Ну а через перст выйти и на того, кто вложил странный клинок в руку Вейдемира. Особенно, если князь сам ему в этом поможет, вздумав перед смертью облегчить душу.

Вот поэтому Леннарт Кольм и поспешил удрать — почти сразу после происшествия на площади. И не дожидаясь ни признаний Вейдемира, ни неудобных вопросов герцога, ни, конечно же, вестника из Храма. И именно удрать, а не отправиться в путь: в пути ведь всегда важна цель, а никакой иной цели, кроме спасения своей шкуры, теперь уже бывший советник перед собою не ставил. Спасение… а, вернее, желание хоть немного продлить свое существование, двигало Леннартом, заставив его спешно покинуть Грифондол, помянув недобрым тихим словом Акселя Рейна.

К концу дня, вдоволь натрясшись в седле, Кольм сумел-таки оставить далеко за спиной и город, и возможную погоню. За сей несомненный успех ему, столичному книгочею, непривычному к верховой езде, пришлось заплатить болью во всем теле — такой, что Леннарт и сидеть-то мог с трудом. Не лучшим образом к исходу этой гонки чувствовала себя и угнанная лошадь: взмыленная, изнуренная и изнывающая от жажды.

Поняв, что с несчастной кобылы хватит, Леннарт Кольм кое-как добрался на ней до ближайшей деревни, где и продал по дешевке одному из крестьян. Там же беглецу посчастливилось поужинать и даже переночевать — как раз в доме того человека, купившего лошадь.

Везенье Леннарта на том не закончилось: на следующее утро, отойдя от гостеприимной деревни едва на пол-лиги, бывший советник нагнал телегу. Хозяин оной, мелкий торговец, направлялся на север: в Бэрвинкль, восточную окраину королевства, и за небольшую плату согласился взять себе пассажира-попутчика. Против Бэрвинкля господин Кольм ничего не имел; более того, земля суровых и диковатых землепашцев казалась ему неплохим убежищем хотя бы от собратьев по вере. Точнее, от бывших собратьев.

Насколько Леннарту было известно, жители Бэрвинкля издревле поклонялись деревьям и к чужим культам относились, в лучшем случае, с подозрением. В лучшем… и крайне редком случае; чаще же приверженность иноземному верованью могла стоить жизни. Над почитателем хотя бы духов стихий или проповедником с далекого юга расправлялись, что называется, всем миром — избивая, закидывая камнями или сжигая на костре. О демонопоклонниках и говорить было нечего: в столь негостеприимную землю они старались не соваться вовсе.

Под стать подданным были и местные владетели — два грубых, невежественных брата-князя, живущие исключительно пирами, охотой, да усмирением непокорных баронов. Едва ли грамотея вроде Леннарта ждали в их владениях почет и хорошая жизнь… однако в качестве убежища тихая тина Бэрвинкля подходила как нельзя лучше.

Проезжая придорожную заставу на границе двух княжеств, бывший советник предупредительно сунул дежурившим у нее стражам по монетке — дабы пропустили с охотой и не задавали лишних вопросов. Стражи и не задавали; а когда граница была пройдена, на Леннарта даже нашло некоторое облегчение. И успокоение… оказавшееся, впрочем, весьма недолгим.

Оно испарилось точно горсть снега в летний зной, когда беглец остановился на ночлег в одном из трактиров. Сняв одноместную комнату и велев никого к себе не пускать, понадеявшись отдохнуть… Леннарт оказался один на один с собственными страхами. От которых его больше не отвлекали ни свет дня, ни неторопливые, под стать дороге, мысли.

Всю ночь бывший советник вздрагивал от всхрапа лошадей под окном, скрипа половицы или шороха мышей в углу. Вздрагивал, вскакивал с кровати, убеждаясь в безобидности очередного звука и проверяя прочность засова на двери. А заодно пытался убедить себя, что ни Оттар, ни Храм его здесь не достанут.

Получалось плохо: самые веские доводы, бывшие таковыми днем, в темноте становились зыбкими и совершенно неубедительными. Хватало нового скрипа или шороха, чтобы вновь и вновь бросить Леннарта в дрожь.

Только на рассвете беглец задремал, окончательно вымотанный собственными страхами. Однако вскоре был разбужен вновь — прикосновением к горлу, легким и холодным… прикосновением чего-то железного.

— Адепт Леннарт, — услышал Кольм смутно знакомый голос: сильный, с легкой хрипотцой, и не лишенный некоторой приятности.

Открыв глаза, он к собственному ужасу увидел возле кровати фигуру в плаще с капюшоном, скрывавшим лицо. Одна из рук этого безликого человека держала у горла Леннарта кинжал. «Вестник!» — сразу понял беглец, покрываясь холодным потом. Причина его визита на сей раз была очевидна без слов; и все же вестник счел должным объясниться.

— Храм Крови разрушен, — сообщил он спокойно, но, как показалось, с некоторым сожалением, — герцог Оттар еще жив, а трое Старших убиты.

— Послушайте, — Леннарт всхлипнул, — а может… не надо лишних смертей… послушайте! Может, хватит потерь? Я… я ведь долго служил Храму и Кроворукому… много зим! Я мог бы стать новым Старшим… принести Храму еще больше пользы! Не надо меня убивать! Клянусь… я искуплю… все искуплю!

На последних словах этот, обычно спокойный и благообразный человек сорвался на визг. Но вестника это не тронуло: с тем же успехом можно было молить о пощаде горную лавину или лесной пожар.

— …посему Храм счел тебя, адепт Леннарт, для себя ненужным, — подытожил он, последнее слово произнеся медленно, по слогам. Последнее — и самое главное слово в судьбе опального единоверца.

После чего совершил всего одно движенье рукой, державшей кинжал. Большего и не требовалось: любому человеку достаточно одного удара, чтобы покинуть мир живых. Хоть герцогу, хоть простолюдину.

7

Хмурым серым днем войско герцога Оттара подошло к стенам Кронхейма. Подошло не величавой поступью победителей, заранее уверенных в успехе, но ведомое безысходностью и отчаянным упорством. Подошло оттого, что идти, деваться ему было больше некуда. Таким же воинство северян ступило на Ржавое Поле; почти таким же — только числом поболее.

Опасения Оттара подтвердились: по князю Вейдемиру не успели справить тризну, как его сестра явилась к Грифондолу на правах главной наследницы. Явилась не одна: помимо мужа с нею прибыло войско, еще более многочисленное, чем рать герцога — и пестрящее стягами баронов юга. Последние самим своим присутствием давали понять, на чьей они стороне, и как относятся к сюзеренитету Торнгарда. К крайне спорному ныне сюзеренитету.

Впрочем, кровавой бойни не желала ни одна из сторон: новоявленная княгиня проявила государственную мудрость, не отдав приказ атаковать лагерь северян. Вместо этого Кира позволила войску Оттара набрать вдоволь провизии, прикупить оружия, даже усилить свои ряды наемниками… но уж после этого убираться на все четыре стороны. Участвовать в походе торнгардского владетеля южане не собирались, погибать за его причуды желанием не горели — так что иной помощи Оттару ждать от них не стоило.

Так, с неизбежностью пришел тот день, когда ставший негостеприимным Грифондол северному воинству пришлось покинуть. И выступить на столицу — без особых надежд на победу; просто во исполнение долга. Так особо рьяный балаганщик доигрывает представление, даже когда зрители уже разошлись.

Вслед за войском Оттара в путь отправился и худощавый коротко стриженый паренек, одеянием похожий на бродячего проповедника. В королевстве, особенно в южных землях, таковых становилось все больше: принимая веру загорных стран, те охотно несли ее соотечественникам. И временами даже добивались успеха… оставаясь при этом в живых.

На третий день похода паренек (звавшийся, кстати, Свеном) нагнал-таки войско и увязался за обозом. На привалах он не таился, нередко делил трапезу с воинами и не забывал при этом отыгрывать взятую роль. Мало зная о загорных верованиях, Свен действовал по наитию: потчуя слушателей байками собственного сочинения и вкрапляя в них неизбежные в таких случаях чудеса на пару с проповедями любви к ближнему и милосердия. Об этой «изюминке» веры загорных земель юному убийце довелось слышать от другого проповедника — настоящего, с благородной сединой и одухотворенным лицом.

Про себя Свен, само собой, счел разговоры о милосердии глупостью, противной хотя бы самому его ремеслу. И в то же время признавал их естественными для благодатных краев, что располагались за южным хребтом. Иначе и быть не могло — в тех землях, где нет зимы; где нельзя умереть, лишь оставшись без крова, а еда растет чуть ли не на каждом дереве. Так почему бы хоть немного не позаботиться о ближнем своем — коли выживание себя любимого обеспечено самой природой?

Только вот загорные земли и родина Свена — далеко не одно и то же. Настолько далеко, что в успех поборников милосердия парню почти и не верилось. При взгляде на полудиких, заросших космами и бородами, воинов герцога Оттара, мысль о любви к ближнему могла возникнуть в последнюю очередь, да и то от умопомрачения. Не говоря о том, что и на «ближних» эти дикари не тянули даже для соотечественников-горожан.

Поход к Кронхейму занял чуть больше недели. Достигнув предместий, войско Оттара начало выстраиваться в боевой порядок, а перед этим выжгло опустевшие уже к тому времени дома, лавки и таверны. Делалось это, дабы эти постройки не мешали предстоящей битве: не вынуждали нарушать строй и не препятствовали маневрам.

К прибытию северян (слегка разбавленных наемниками с юга) из живых людей в окрестностях столицы остались лишь толпы беженцев. Скопившиеся у ворот, словно пена и грязь у запруды, они первыми встретили врага. Встретили, с чем могли: с подобранными на ходу камнями, палками, и не потому, что жаждали умереть за Кронхейм. Вовсе нет: на город, отвергнувший их, этим людям как раз было совершенно наплевать. Они лишь хотели выместить свою злость хоть на ком-нибудь… да и жизнь свою предпочли продать хотя бы по дешевке. Что всяко лучше, чем отдавать задаром.

Руководя обороной непосредственно со стены, Аксель Рейн имел возможность наблюдать и за скоротечной схваткой северян с беженцами. Наблюдать с досадой — оттого, что не догадался выдать последним хотя бы плохонькое оружие. С ним от нежданных союзников проку вышло бы побольше… да только как было предвидеть нежданный их порыв? Если даже легендарные полководцы не были свободными от ошибок; принимай они одни лишь правильные решения, давно бы завоевали мир — хотя бы к концу своей жизни.

Тем более что себя капитан Королевской Гвардии ни полководцем, ни, тем паче, великим не считал. И вообще полагал величие ненужным и лишним, когда речь шла просто о выполнении долга. Главным, по мнению капитана, было сделать взятое на себя дело; а уж дело свое, ратное, Аксель Рейн знал крепко. Так что ополчение, сколоченное под его командованием и наспех подготовленное гвардейцами, не подвело.

Вооруженные горожане держали каждый фут городской стены и к началу атаки были наготове. Поэтому, когда люди Оттара покончили наконец с беженцами и двинулись к стенам с лестницами и таранами — на них сразу посыпались стрелы и полилось горячее масло из огромных котлов. Ответом северян стал град камней, брошенных требушетами в сторону защитников города. Не желали оставаться в долгу и лучники, даром что их у Оттара оказалось заметно меньше.

Камни проредили ряды ополченцев… но не более того. Стены, даром что щербленные, по-прежнему оставались почти неприступными, а первых смельчаков, добравшихся до зубцов, встретили топоры и мечи. Аксель Рейн сам успел пронзить клинком двоих, когда те оказались от него слишком близко.

Свои требушеты имелись и в Кронхейме — так что очень скоро камни полетели и с другой стороны городских стен. Некоторым из них даже посчастливилось пасть на скопления осаждавших; большинство же кидалось наобум — просто, устрашения ради.

К вечеру, даром что с немалыми потерями, северяне все же смогли подтащить к воротам один из таранов. И даже успели ударить пару раз, прежде чем сами пали под ливнем стрел. Место у тарана пустовало недолго: подкрепление к нему все прибывало, удары сыпались один за другим… покуда стрелы, летящие со стены, не сделались огненными. Точнее сказать, горящими; те из ополченцев, кто додумался призвать в помощь огонь, вновь склонили чашу весов в пользу Кронхейма. Деревянный таран заполыхал праздничным костром.

…тем временем Свену удалось незаметно пробраться к шатру герцога Оттара. Незаметно для герцогских воинов; сам-то владетель Торнгарда обратил на него внимание почти сразу.

— Ты, святоша? — буркнул он, узнав странника в балахоне, — зря пришел: твои проповеди мне не ко времени.

С покушения на площади времени прошло совсем немного, однако выглядел его светлость постаревшим примерно зим на десять. Морщины сделались еще глубже, а голова побелела от седины.

— Так я не для проповедей, — сообщил Свен, доставая из складок балахона кинжал. И герцог сразу понял, зачем.

— Вот оно что, — молвил он мрачно, — и кто тебя послал? Леннарт Кольм… эта мразь? Или поганые демонопоклонники?.. А, впрочем, не важно. Хочешь меня убить — препятствовать не буду. Одно прошу: избавь меня…

— От чего? — не понял Свен.

«Избавь меня от Руны Власти», — хотел сказать Оттар, боясь что не сможет сам избавиться от нее даже со смертью. Хотел, но не успел: внутри, словно даже в самой душе герцога, будто сжался невидимый кулак.

Руна, этот коварный дар опального советника, не желала расставаться с едва обретенным хозяином. Хотя хозяином ли? Был большой вопрос, кто являлся хозяином в этом союзе, а кто слугой. Среди людей в подобных случаях главным считался более сильный, а силу Оттар получил большей частью как раз от Руны — не наоборот.

Взревев не своим голосом, герцог Торнгардский схватил топор и ринулся с ним на не ожидавшего того убийцу. Свен еле успел увернуться… однако ж успел — благо, в полном доспехе его светлость был довольно неуклюжим. И особенно неуклюжим как раз в помещении, да с таким тяжелым оружием как топор.

Второй раз испытывать судьбу Свен не стал, а просто метнул кинжал Оттару в лицо. И на сей раз убийце повезло: лезвие угодило герцогу прямиком в глаз; падая, тот успел почувствовать, как разжимается невидимая хватка Руны.

Полдела было сделано: оставалось уничтожить Руну Власти, а для начала хотя бы забрать ее, скрывавшуюся под доспехами герцога. С последними Свен провозился примерно полчаса прежде чем плитка с диковинной фигурой оказалась у него в руках.

Тем временем снаружи битва успела превратиться в полный бардак и побоище. Горные кланы снова были кланами, а не войском, и сражались уже не с защитниками города, но с начальниками-торнгардцами… а чаще между собой. Ряды смешались, обратившись в беспорядочное людское стадо; когда же в его сторону полетели горящие стрелы, это стадо в едином порыве бросилось в бегство. И кто-то на ходу смял, втоптал в пыль темно-синий стяг с черной пикой-молнией.

В этой суматохе Свен еле-еле сумел уцелеть, пока добирался до реки, на берегу которой и вырос Кронхейм. Еще больших усилий ему стоило не поддаться на тихие призывы Руны, сулившей убийце хотя бы спасение. И только образ герцога Оттара, коему владение Руной Власти стоило жизни, помог Свену устоять перед искушением.

Плитку с диковинным знаком убийца бросил как мог далеко от берега. И невзначай вспомнил, что в детстве точно так же любил кидать камешки, играя с друзьями. Всех тогда забавляло, если камешек не просто шел ко дну, но еще и успевал попрыгать по воде. Только вот Руна Власти была не камешком, как и Свен — уж давно не мальчишкой; им обоим было не до забав. Легонько и совсем неслышно булькнув, плитка скрылась под водой, а убийца в изнеможении лег прямо на берег. Отчитаться в Гильдии он, как полагал, еще успеет, но прежде, более всего на свете ему захотелось отдохнуть.