Тайны старой аптеки

Глава 4. Суп из ворон, порванные письма и прочие неприятности

Джеймс в ужасе зажал рот ладонью.

Выглядывая через щелочку приоткрытой двери кладовки, он наблюдал разворачивающийся в коридоре кошмар и не мог поверить, что все это происходит наяву.

Коридор тонул во тьме. Это была очень коварная тьма — она скрывала почти все. И вот это «почти» пугало сильнее всего.

По полу прокатился клубок ниток. Тянущаяся за ним, разматывающаяся багровая нить походила на тонкую дорожку крови.

Белая рука, выпустившая клубок, жутко сокращалась, точно в судорогах. Джеймс не мог даже моргнуть, глядя на нее.

И тут закричала мадам Клопп. Истошно, безумно — так мог кричать только человек, который испытывает невыносимую боль. Крики пронизали коридоры и лестницы, а затем, словно ответом на них, весь дом вздрогнул. Откуда-то сверху раздался рокот. Звук шел волнами. Стены и пол завибрировали, с мелко дрожащих полок кладовки посыпались консервные банки. Портреты аптекарей в коридоре закачались…

И чудовищный голос, усиленный, казалось, дюжиной бронзовых вещателей, провозгласил:

— Ле-е-емюэ-э-эль!

Громадная черная фигура появилась в коридоре. Она тяжело ступала, покачиваясь из стороны в сторону, и волочила за собой по полу окровавленную мадам Клопп…

Не в силах глядеть на происходящее, Джеймс зажмурился, отчаянно надеясь, что весь этот кошмар исчезнет, развеется, когда он их снова откроет.

Собравшись с духом, Джеймс открыл глаза. Кошмар никуда не делся, и он лишь нарастал…

***

Несколько часов назад Джеймс так же выглядывал через щелочку в двери. Другую щелочку другой двери.

Он был у себя в комнате и уже довольно долго наблюдал за этой странной женщиной.

Хелен Лемони чистила от пыли портреты в коридоре щеткой. При этом она вела себя очень подозрительно — что-то напевала себе под нос, пританцовывала, кружилась и щелкала каблуками туфель. Настроение у жены кузена было просто превосходным, и это вызывало у Джеймса весьма смешанные чувства.

Проснулся этим утром он от кое-чего такого, что прежде попросту не мог представить в этом мрачном месте. От смеха. И это был не каркающий смех мадам Клопп, не приглушенный смешок Лемюэля, а настоящий, веселый смех, чистый и звонкий, словно вымытая склянка из-под лекарства.

С момента, как Хелен Лемони, покинула свою комнату, аптека будто ожила. В ней поселился топот двух непоседливых ножек, стук постоянно хлопающих дверей, цокот каблучков и упомянутый смех. Хелен была повсюду: в один миг она весело щебетала о чем-то с Лемюэлем внизу, в следующий — задорно корила мадам Клопп «Ну же, мамочка, не ворчи!», в третий — засыпа́ла Джеймса вопросами о Раббероте и о попутчиках, которые ехали с ним в Габен, после чего снова оказывалась внизу, чтобы обнять и поцеловать супруга.

Джеймс не понимал, что происходит. Перемены, произошедшие с этой женщиной со вчерашнего дня, были настолько разительными, что казалось, будто в аптеке живут две разные миссис Лемони или… Лемюэль все же сделал то, что собирался, — приготовил любовную сыворотку и напоил ею Хелен.

Именно так думал Джеймс, лежа в своей постели ночью после того, как увидел миссис Лемони впервые: «Ему удалось! Он воплотил свой коварный замысел в жизнь!» Но чем больше Джеймс об этом размышлял, тем сильнее сомневался. Лемюэлю нужен недостающий ингредиент, а мистер Блохх обещал его предоставить, только когда Лемюэль исполнит свою часть сделки — сделает заказ типа в полосатом экипаже. А это значило, что здесь творилось что-то другое…

Оставалось лишь признать: той Хелен, которая накануне молила его выпустить и спасти ее, больше не было. Она даже не помнила о вчерашнем разговоре и вела себя так, будто ее не держат здесь взаперти. Лемюэлю в какой-то момент надоели выпученные глаза и раскрытый рот кузена, и он шепнул ему: «Не удивляйтесь, Джеймс. Болезнь на время отступила. До очередного приступа. Но он будет лишь через две недели. И я заранее прошу прощения: Хелен — весьма… гм… в общем, ее жизнерадостность может быть слегка заразной. Если вы увидите весело хохочущую мадам Клопп, советую на время запереться у себя в комнате».

Пока что признаков жизнерадостности у себя Джеймс не замечал. Напротив, он был мрачен, полнился подозрениями и постоянно напоминал себе: «Это все какая-то игра…»

Джеймс не верил, что произошедшие с миссис Лемони изменения — всего лишь следствие того, что болезнь отступила, и именно поэтому он все утро следил за Хелен, ожидая, что вот-вот она себя выдаст…

Почистив очередной портрет, миссис Лемони спрятала щетку в карман передника и запустила пневмоуборщик. Похожий на медный бочонок, аппарат затарахтел, и Хелен поволокла его за собой на колесиках, как собачонку на поводке; за пневмоуборщиком хвостом тянулся по полу через весь коридор и скрывался на лестнице толстый гибкий шланг. Сжимая в руках длинную телескопическую трубку, миссис Лемони принялась чистить ковер при помощи скрежещущих проворачивающихся щеток на конце этой трубки. Хелен что-то приговаривала, но из-за заполонившего дом рокота пневмоуборщика, невозможно было разобрать ни слова.

Когда она приблизилась, Джеймс поспешно закрыл дверь. В ее основание что-то ударилось.

Гул внезапно затих.

— Джеймс! — позвала миссис Лемони. — Откройте! Мне нужно у вас убрать!

Джеймс нехотя открыл дверь, и жена кузена закатила пневмоуборщик.

— Какой тут беспорядок! — с улыбкой сказала она, оглядев комнату. — Столько пыли, еще и этот яд гремлинский повсюду. Как вы здесь живете, Джеймс?

— Ну, здесь вполне уютно, — солгал Джеймс. — Я вообще думал, что меня поселят в чулане, миссис Лемони.

— Не говорите глупостей, — рассмеялась женщина. — Никаких чуланов! И я ведь просила вас называть меня «Хелен» — мы же все-таки, родственники.

— Прошу прощения, Хелен.

— Вам стоит куда-то забраться, — сказала она, — если только не хотите оказаться самым чистым Лемони в Тремпл-Толл.

Джеймс кивнул и уселся на стул. Хелен включила пневмоуборщик и начала чистить ковер в комнате. Управлялась с телескопической трубкой она просто превосходно — та танцевала в ее руках, да и сама Хелен не отставала: приплясывая и покачиваясь с носков на каблуки, она кружила по комнате в каком-то причудливом вальсе.

— Ноги! — воскликнула жена кузена и, когда Джеймс исполнил приказ и поднял ноги, сунула трубку под стул.

Почистив там все, Хелен переключилась на пол под столом, убрала все вокруг автоматона в углу, а потом направилась к кровати.

Дальнейшее произошло так быстро, что Джеймс едва успел вскочить со стула, а Хелен уже вытащила из-под кровати Пуговку.

Недоуменно оглядев чучело, она повернулась к Джеймсу. Тот не шевелился. Впрочем, Хелен не стала злиться или задавать вопросы и лишь воскликнула:

— Бедняжка вся в пыли! Нужно ее почистить!

Положив Пуговку на пол, она как следует прошлась по ней щетками пневмоуборщика, перевернула и проделала то же самое, после чего выключила аппарат.

— Джеймс, мне нужна ваша помощь, — сказала Хелен. — Я хочу убрать на чердаке. Поможете мне затащить эту громадину наверх? Обычно я прошу Лемюэля, но он сейчас очень занят в своей лаборатории пилюлек и настоек…

— Конечно, Хелен…

…Джеймс уже, наверное, дюжину раз пожалел о том, что согласился помочь миссис Лемони. Пневмоуборщик был тяжеленным — переваливая его со ступеньки на ступеньку, Джеймс пыхтел и постоянно утирал пот, при этом его позвоночник скрипел, как будто косточки давно не смазывали.

Хелен между тем постоянно подшучивала над своим помощником:

— Ну же, Джеймс, он не настолько тяжелый! Его и моя мамочка затащила бы наверх!

— Так давайте попросим ее, — ворчал Джеймс, — уверен, она с радостью согласится…

— Вы же знаете, что она сейчас занята.

Да уж, мадам Клопп была сейчас вся в делах — в это самое время уже, кажется, в десятый раз переслушивала радиоспектакль «Таинственное убийство», который записала в полночь на фонограф. До Джеймса долетали жуткие звуки из ее комнаты — шаги убийцы и крики его жертв, — и он не понимал, как можно получать удовольствие от этой отвратительной аудиодрамы. Он, впрочем, как-то забыл, что и сам обожает пощекотать себе нервы, проглатывая выпуск за выпуском «Ужасы-за-пенни».

На третьем этаже удалось немного передохнуть, а потом предстояла самая трудная часть пути — узкая лесенка на чердак, которая располагалась за дверью по соседству с комнатой миссис Лемони. Но и эта лесенка была преодолена — Хелен, Джеймс и пневмоуборщик, несмотря на все сопротивление последнего, оказались на чердаке.

Хелен зажгла керосиновую лампу, и тут же по чердаку закружились разбуженные мотыльки с изумрудными крылышками.

Помещение под крышей было небольшим, балки и стропила, удерживавшие своды, располагались так низко, что к ним можно было бы дотянуться, если подпрыгнуть. По правую руку от входа стояли вешалки со старыми костюмами цвета моли (так много там было этой моли), ящики с трафаретными штемпелями «Лемони, Лемоун и Лемонс», стопки пыльных книг и невероятно ржавый колесный трицикл (Джеймс знал, что когда-то существовала доставка лекарств по всему городу, видимо, с тех пор этой штуковиной ни разу не пользовались).

— А что там хранится? — спросил он, указав на большой несгораемый шкаф в углу. Из вороненого металла, с колесом-вентилем, тот выглядел довольно жутко, чем-то напоминая поставленный на дыбы музейный саркофаг, привезенный из жаркого Хартума или еще откуда.

— Должно быть, какие-то старые вещи кого-то из Лемони, — ответила Хелен. — Он всегда заперт, никогда не заглядывала внутрь.

Подойдя к круглому окошку, она раздвинула шторы. Светлее на чердаке не стало — за окном все будто залепили ватой.

— Как много часов… — заметил Джеймс.

По обе стороны от окна, над и под ним и правда висели часы — десятки часов, на циферблате каждого стояла надпись: «Лекарственные часы Лемони».

— И все покрыты пылью, как старые любовные письма, — хмыкнула Хелен. Выхватив из кармашка передника щетку, она принялась прохаживаться по циферблатам, а затем переключилась на маятники, гирьки и цепочки, отчего те зазвенели.

— Они и правда способны лечить?

Хелен ему подмигнула.

— Конечно! Один из предков Лемюэля так считал. Так же, как лечат и «Лекарственные подушки Лемони», — она ткнула щеткой в стопку подушек, которая высилась до самой крыши, — или «Лекарственные маски Лемони», — щетка дернулась в сторону больших ящиков, которые доверху были наполнены потрескавшимися от времени гипсовыми масками без глаз, но с нашлепками на уши и трубками, подведенными к прорезям ртов. — Когда-то в аптеке даже продавали «Чистый воздух Лемони». В чулане до сих пор стоит парочка баллонов, из которых наполняли склянки.

— Я их видел, когда наводил там порядок, — кивнул Джеймс. — Неужели кто-то и правда платил за воздух?

— О, это был довольно ходовой товар. Особенно он пользовался спросом у тех, кто собирался посетить Гарь — там, среди всех этих фабрик, почти нечем дышать.

Хелен вернулась к чистке часов, а Джеймс двинулся по чердаку, осматривая диковинки, которые на нем хранились.

Всю левую часть чердака занимали столы — то, что на них стояло, скрывалось под грязными, замасленными полотнищами. Приподняв краешек одного, Джеймс увидел какие-то механизмы с пропеллерами, катушками и маховиками; от механизмов отрастали ряды перевернутых стеклянных колб, внутри каждой из которых вилась нитью медная проволока.

— Это что, электриситетные лампы? — с удивлением спросил он.

Хелен обернулась, и ее улыбка тут же растаяла.

— И не только лампы. На чердаке много электриситетных устройств, а вот та большая штуковина с колесами, похожая на горбуна, — здесь самая главная. Лемюэль говорил, что она зовется генералом.

— Может, генератором?

Хелен пожала плечами.

— Наверное. Но мне больше нравится «генерал» — генерал электриситетных войск командует своими устройствами-солдатами.

— Но откуда здесь все это? Насколько я знаю, в Габене электриситет не особо в почете.

Хелен вдруг неизвестно зачем огляделась кругом, словно на чердаке был кто-то, кто мог подслушивать, и негромко сказала:

— Здесь располагалась мастерская отца Лемюэля, мистера Лазаруса Лемони. Он экспериментировал с разными штуковинами — я ничего в этом не смыслю, и знаю только, что в некоторых его экспериментах ему помогал лично…

— Кто?

— Замыкатель, — испуганно прошептала Хелен.

— Да ну! — не поверил своим ушам Джеймс. — Вы хотите сказать, что Лазарус Лемони был знаком с жутким злодеем Замыкателем?

— Он и сам был… злодеем. Лемюэль не любит говорить об отце, но, когда тот заправлял аптекой, здесь происходили очень нехорошие вещи.

— Какие, например?

— Я не знаю, но уже то, что Лазарус Лемони использовал запретные технологии Замыкателя, говорит о многом. И я уж молчу о том, что он пытался сделать с Лемюэлем.

— А что он пытался с ним сделать?

Хелен покачала головой.

— Я не могу об этом рассказать, Джеймс. Если Лемюэль захочет, он сам с вами поделится. Но мне кажется, что, даже если вы начнете его расспрашивать, он промолчит: слишком глубоки раны. Прошло почти двадцать лет, а Лемюэль не может простить отца. И я его понимаю — мне тоже не повезло с отцом.

Джеймс кивнул.

— Я знаю, что он был с вами жесток, Хелен. Мне очень жаль.

Хелен глянула на него с подозрением.

— Что вам известно о моем отце?

— Немного. Лишь то, что он владел лавкой по продаже запонок и что мадам Клопп не любит о нем вспоминать. Мне просто стало любопытно и…

Хелен неожиданно взвилась, словно он как-то ее оскорбил. Ее руки затряслись, а лицо вытянулось и покраснело.

— Вам любопытно?! — гневно воскликнула она. — Это не ваше дело, Джеймс!

— Простите, Хелен, я…

— Для вас я «миссис Лемони»! И мне больше не нужна ваша помощь! Оставьте меня!

Джеймс не понимал, чем вызвал подобную реакцию.

— Миссис Лемони, я вовсе не хотел…

— Оставьте меня!

Включив пневмоуборщик, она повернулась к Джеймсу спиной и демонстративно принялась чистить пол вращающимися щетками.

Какое-то время Джеймс недоуменно глядел ей в спину, после чего развернулся и пошагал к выходу с чердака. Он и предположить не мог, что все так обернется — Хелен Лемони успела убедить его в том, что она задорная, неунывающая и добродушная. Что ж, напрасно он ей поверил.

Джеймс спустился на третий этаж и обернулся — ему почудилось, что с чердака сквозь гул пневмоуборщика раздается плач, но, прислушавшись, он разобрал лишь тарахтение механизма.

«И что я такого сказал?» — обиженно подумал Джеймс.

Оказавшись на втором этаже, он прошел мимо двери комнаты мадам Клопп, из-за которой по-прежнему звучала аудиодрама «Таинственное убийство». Судя по всему, готовить обед теща аптекаря даже не думала.

За утро, потраченное на слежку за Хелен, Джеймс успел изрядно проголодаться. Выбора не оставалось — не стучаться же к мадам Клопп, — и он направился к кладовке, собираясь стащить оттуда какую-нибудь консервную баночку (или две).

Уже положив ладонь на дверную ручку, он услышал, что на лестнице что-то происходит. Выглянув, Джеймс увидел в темноте у ее основания фигуру, которая скрючилась над шлангом пневмоуборщика. Человек что-то делал со шлангом и при этом тихо хихикал. Джеймс мгновенно узнал это хихиканье — он его уже слышал, когда заперли люк клоаки!

— Лемюэль? — позвал Джеймс. Прищурившись, он попытался разобрать человека у основания лестницы.

Тот дернулся, задрав голову, поглядел на него, а затем ринулся прочь.

Когда Джеймс спустился, внизу уже никого не было, а в протянутом к отверстию в стене шланге зияло несколько прорех. Из них в воздух выплевывалась пыль.

Джеймс оглядел аптечный зал — тот был пуст.

«Что за номер?!»

Дверь провизорской открылась, и из-за нее выскользнуло облако зеленого пара. Из облака вынырнул Лемюэль в защитных очках, фартуке и рабочих перчатках. Волосы кузена торчали во все стороны, лицо взмокло — на нем смешались задумчивость напополам с волнением.

— О, Джеймс, вы-то мне и нужны!

Джеймс уставился на него, широко раскрыв глаза.

— Лемюэль, вы были там, в провизорской?

— Где мне еще быть? Вы ведь знаете, что у меня очень много работы.

— Мне показалось, что я вас видел. Только что возле лестницы.

Лемюэль поджал губы и сморщил нос.

— У меня нет времени бродить по лестницам. Я готовлю очень важную сыворотку — от нее зависит… В общем, много чего зависит.

Джеймс почесал ухо. Если Хелен на чердаке, мадам Клопп в своей комнате, а Лемюэль был в провизорской, то кто же стоял здесь и портил шланг? В аптеке больше никого не было, а зайти внутрь никто не мог из-за шквала… Неужели в доме есть еще кто-то?

— Вы сказали, что вам нужна моя помощь, кузен?

Лемюэль кивнул.

— Нужно притащить сюда кое-что из вашей комнаты, а еще достать клетки — они должны быть в чулане.

— Клетки? Но для чего?

— Для кого, Джеймс! Для кого! Пойдем скорее, у меня не так уж много времени — нужно успеть все подготовить…

И, не прибавив больше ни слова, он потопал вверх по лестнице.

Джеймс напоследок снова оглядел пустой зал и, вздохнув, отправился следом. Его и без того натруженная спина принялась ныть, словно жалуясь: ну вот, снова что-то тащить…

***

Глаза Джеймса хоть немного и привыкли к темноте провизорской, все же…

— Я ничего не вижу, Лемюэль, — сказал он.

— Тише… — прошептал в ответ кузен, — они могут услышать… И не ворочайтесь, Джеймс, — тут и так мало места…

Это была правда. Сундук, в котором до того хранились «побочные эффекты», на время перемещенные на стол, хоть и казался с виду большим и вместительным, на деле был тесным. За время ожидания тело у Джеймса основательно затекло. Да и в целом сидение в засаде было скукой смертной. Прошло уже полчаса с момента, как они с Лемюэлем забрались в сундук, а те, кого они ждали, все не показывались. Выглядывая в щелочку под крышкой сундука, он уже начал сомневаться, что кто-то и вовсе появится. Ко всему прочему, Джеймс был слегка разочарован: он полагал, что охота будет чем-то захватывающим, а на деле…

Еще час назад они с Лемюэлем стащили вниз два ящика с шестеренками и пружинами и установили их в центре провизорской, а затем настал черед клеток. Кузен велел их принести, а сам склонился над столом и принялся замешивать какой-то мерзко-зеленый раствор.

— А откуда в аптеке эти клетки? — спросил Джеймс, приволочив первые четыре.

Не поднимая головы, Лемюэль ответил:

— Один из наших предков, Лестер Лемони, разводил птиц и продавал их в аптеке.

— Дайте угадаю, из них готовили лекарственный суп?

Лемюэль глянул на него, как на сумасшедшего.

— Разумеется, нет. Старик Лестер считал, что пение определенных птиц излечивает некоторые недуги.

— Жаль, они не излечивают отравление ядом, — пробурчал Джеймс — видимо, речь шла о том Лестере Лемони, которого отравил прадедушка.

— Что вы говорите, Джеймс?

— Четырех клеток хватит?

— Что? Нет! Нужны все!

— Но ведь их там около дюжины!

— Нужны все, — повторил Лемюэль.

Джеймс отправился обратно в чулан, про себя проклиная и Лемюэля, и старика Лестера с его птицами, и треклятых гремлинов.

Ах да, конечно же, все дело было в гремлинах, в ком же еще!

Сказать, что Джеймс удивился, когда Лемюэль сообщил ему о том, кого они собираются ловить, значит значительно преуменьшить степень выпученности Джеймсовых глаз. Гремлины! Подумать только…

На ворох тут же посыпавшихся на кузена вопросов, тот ответил:

— Сыворотка, которую я сейчас готовлю, требует провести кое-какие эксперименты — для них мне и нужны гремлины.

Джеймс пошутил, что, видимо, Лемюэль готовит лекарство от гремлинской простуды, и то, что кузен на это как-то слишком уж многозначительно промолчал, ему не понравилось.

Когда все клетки уже были в провизорской, Лемюэль велел Джеймсу привязать к дверце каждой длинную бечевку. Джеймс начал привязывать, а кузен — цедить из трубки свою жижу в крошечные баночки (когда каждая из них наполнялась, он тут же затыкал их пробками.

— Если они учуют его раньше времени, все пропало, — пояснил он.

— А что это?

— Приманка, разумеется, — хмуро ответил Лемюэль — с самого утра он был не в настроении и, казалось, только и искал повод придраться к Джеймсу. — Что еще это может быть? Я готовил ее все утро — мой личный рецепт. Взял за основу гремлинский яд марки «Мот», убрал отравляющие составляющие и добавил то, что привлекает гремлинов и вызывает у них состояние, схожее с действием раствора валерианы на котов. Вы ведь помните, как коты на него отреагировали?

— Мои поцарапанные запястья и уши помнят, — проворчал Джеймс. — Но вы уверены, Лемюэль, что хотите повторить тот безумный водевиль, только не с котами, а с гремлинами, которые, как говорят, намного опаснее.

— Не беспокойтесь, Джеймс, — усмехнулся кузен. — Мы ведь сразу их всех изловим.

Вскоре ловушки были готовы. Положив в центр каждой клетки горку шестеренок и пружин, Лемюэль велел Джеймсу забираться в сундук, после чего вручил ему собранные в пучок концы бечевок. Погасив все лампы в подвале, он поднял круглую решетку стока и сказал:

— Готовьтесь, Джеймс. Как только я откупорю склянки, гремлины, устроившие себе логово в канализации под аптекой, навострят носы и ринутся сюда.

Джеймс кивнул и подобрался. Лемюэль быстро вытащил пробки из всех склянок и вылил содержимое на заготовленную приманку — шестеренки и пружины тут же покрылись зеленой слизью, в провизорской повис едкий запах нашатыря…

Опустошив склянки, Лемюэль бросился к сундуку и забрался внутрь. Закрыв крышку, он взял у Джеймса несколько бечевок и…

Ничего не произошло.

— Они вот-вот появятся…

Но никто так и не появился. Потянулось мучительное ожидание…

В провизорской было тихо. Темнота окутывала столы, банки с лекарствами и аптекарские механизмы.

— Наверное, стоило усилить запах, — пробормотал Лемюэль.

Джеймс возмущенно заворочался: усилить?! Да у него и так ноздри жжет, как будто он в каждую засунул по горящей спичке!

Между тем время шло, в провизорской никто не появлялся, и Лемюэль приглушенно корил себя за то, что просчитался с ингредиентами раствора, перечисляя невероятно унылые названия составляющих, меры весов и доли соотношений.

Джеймс зевнул. Больше, чем есть, ему вдруг захотелось спать. Хотя все же было бы неплохо ткнуть сейчас во что-то вилкой или набрать чего-нибудь в ложку. Так нет — вместо этого он сидит в сундуке рядом с ворчливым кузеном, который своим занудством способен уморить и мышь.

Лемюэль вдруг напрягся.

— Они здесь… слышите?

Джеймс приподнял краешек уха и прислушался. Откуда-то снизу, как будто прямо из-под сундука, в котором они сидели, раздалось царапанье, к нему добавилось ворчание, а затем…

Отверстие стока было не шире крышки какого-нибудь казанка, и все же через него кто-то протиснулся.

Джеймс не видел самого гремлина, во тьме провизорской лишь загорелась желтым светом пара круглых глаз. Невысокое, размером с вставшую на задние лапы кошку, существо повело головой из стороны в сторону, шумно втянуло носом воздух, после чего склонилось к отверстию в полу и заверещало голоском, похожим на скрип очень старых дверных петель.

В следующий же миг из стока полезли и прочие гремлины. Сперва показались двое, затем — еще и еще… Всё новые гремлины забирались в подвал, а те, что уже были в провизорской, не дожидаясь остальных, скопом ринулись к клеткам. Гремлины влезли внутрь, и началось пиршество. Ворча и переругиваясь, мелкие вредители захрустели шестеренками и пружинами, зачавкали зеленым раствором. К ним постепенно присоединялись и прочие, и вскоре Джеймс уже потерял счет светящимся глазам.

Он крепко сжал связку бечевки в руке, собираясь дернуть, но Лемюэль остановил его: «Рано… еще один лезет…»

Джеймс глянул на сток — из него с трудом выбирался довольно толстый по меркам сородичей гремлин. Хотя как «выбирался» — это нелепое существо попросту застряло в отверстии. Толстяк ворочался, упирался ручонками в пол, но ничего не выходило. Тогда он заверещал, призывая прочих гремлинов на помощь, но те были слишком заняты угощением и даже не повернули к нему головы.

Толстяк взвыл, и в его голосе Джеймс различил обиду и нетерпение: «Все съедят без меня!»

Гремлин неистово задергался, напыжился и наконец выбрался со звуком пробки, вылетающей из бутылки. Покачиваясь и колыхая вислым брюхом, толстяк засеменил к сородичам и влез в одну из клеток. На его счастье, еды там оставалось еще достаточно.

Как только он сунул морду в кучу шестеренок, Лемюэль крикнул: «Сейчас!», и они с Джеймсом одновременно рванули бечевки. Дверцы клеток одновременно с лязгом опустились, но гремлины были так увлечены обедом, что этого даже не заметили.

Откинув крышку сундука, Лемюэль выбрался наружу и шагнул к клеткам. Джеймс последовал его примеру. Он потянулся к лампе, чтобы зажечь ее, но кузен остановил его:

— Нет! Гремлины не любят свет. Не стоит их нервировать раньше времени.

Лемюэль взял из вороха в углу скомканную серую ткань, расправил ее и накрыл часть клеток, после чего взял еще ткань и проделал то же и с остальными. И только после этого зажег свет.

Вернув на место решетку стока, Лемюэль повернулся к кузену.

— Отличная работа, Джеймс.

— А они не прогрызут прутья? — с подозрением спросил Джеймс, глядя на ткань, из-под которой раздавались возня и хрумканье. При этом клетки тряслись и подрагивали.

— Они наедятся и заснут, а когда проснутся, клетки уже будут смазаны раствором «Мот». Дальше я справлюсь сам. Мне нужно подготовить все к опытам.

— Я могу помочь вам с изготовлением сыворотки?

— О, благодарю, Джеймс, но я должен заняться этим в одиночку. Время близится к полудню, полагаю, скоро будет обед. Вы его заслужили.

Это был не намек, а завуалированный приказ покинуть провизорскую, и Джеймс вздохнул: эх, а ведь здесь сейчас начиналось самое интересное.

Он глянул на скрытые под тканью клетки: они больше не тряслись, да и ворчание заметно стихло. Кажется, гремлины наедались и один за другим отправлялись на послеобеденный сон.

В животе заурчало, и Джеймс позавидовал этим коротышкам. Есть и правда очень хотелось — оставалось надеяться, что удастся проникнуть в кладовку и ничто на этот раз ему не помешает.

Что ж, забегая вперед, стоит сказать, что ему все же помешали, а долгожданный обед снова отдалился.

Но Джеймс пока что этого не знал и, ворочая в голове, как угли в камине, мечты о тушеном кролике, направился к выходу из провизорской.

— Засыпайте, засыпайте, господа гремлины, — приговаривал меж тем Лемюэль, склонившись над клетками. — Нам с вами предстоит изобрести нечто такое, что в будущем, я уверен, поможет вашим сородичам. Да, не все из вас, к сожалению, выживут в процессе, но что поделаешь… это вынужденная жертва. Засыпайте… Нас ждет много работы…

***

Большой кухонный нож вспорхнул в руке Хелен.

Джеймс не отводил от него взгляда — лезвие пронеслось у его носа, лишь чудом его не задев, а Хелен на это не обратила внимания.

— Никто даже представить себе не может, что со мной происходит! — воскликнула она.

— Хелен…

— Что?

— Вода выкипает.

Хелен обернулась и бросилась к печке. Стоявший в ней казанок дрожал, крышка подпрыгивала и стучала, бурлящая вода вытекала.

— Ой! Совсем заболталась!

Она схватила деревянные щипцы и сняла крышку. Отложив ее в сторону, Хелен посолила воду и принялась поспешно снимать с полок баночки с приправами. В казанок отправилась щепотка из одной баночки, пару щепоток из другой, и кухня наполнилась душистым терпким ароматом.

Чуть убавив огонь при помощи вентиля, Хелен вернулась к столу и продолжила нарезать длинные фиолетовые стручки. А заодно и вернулась к рассказу. При этом она, как и до того, не в силах совладать с эмоциями, время от времени забывала о стручках и принималась бурно жестикулировать, размахивая ножом.

— Вы ведь знаете о моей болезни, Джеймс… это ужасная болезнь! Я так хочу вылечиться! Снова стать собой… нормальной. Лемюэль прикладывает неимоверные усилия, чтобы помочь мне, вот только пока что ему удалось лишь немного облегчить мою боль. Но он справится! Я уверена! Он найдет лекарство, и этот кошмар закончится. Он уже близок… Вы порезали свеклу?

Джеймс кивнул и подвинул к ней дощечку — сам он при этом был весь в свекле: руки, лицо, костюм. Как будто устроил кровавую резню.

— Замечательно! Можно добавлять овощи и птицу.

Хелен ловко пересыпала в казанок стручки, а затем и свеклу. Настал черед упомянутой птицы.

На столе стояла миска с тремя заблаговременно ощипанными и разделанными воронами. Джеймс никогда не пробовал суп из ворон, но сейчас он был так голоден, что готов был съесть что угодно.

Птица отправилась в казанок, и Джеймс проглотил слюну…

Добыть еду в кладовке ему так и не удалось. Он уже был внутри и выбирал, какую банку взять — с тушеным кроликом или с «Нежнейшим и сочнейшим мясом глотов» (кем бы эти глоты ни являлись), когда его там обнаружила Хелен.

Миссис Лемони не стала его упрекать в воровстве консервов и, казалось, даже не заметила, что он делает что-то предосудительное. Вместо этого, к удивлению Джеймса, она, покраснев и опустив взгляд, попросила прощения за свою резкость и добавила: «Я не должна была так реагировать, Джеймс. Мне очень жаль. Вы ведь не знаете, что я испытываю к отцу, и не хотели ничего дурного. Я уже закончила с уборкой и собираюсь приготовить обед. Я все расскажу вам, если вы простите меня. Поможете мне с обедом?»

Разумеется, Джеймс ответил, что поможет, и, бросив тоскливый взгляд на консервы, отправился за миссис Лемони, которая снова попросила называть ее Хелен, на кухню.

Располагалась кухня на под-этаже — на нее вела крошечная дверка на лестнице. До полноценного антресольного этажа кухня не дотягивала — по сути, это была тесная каморка, почти все место в которой занимали чугунная печь, столик, стул и стопки казанков. На стенах висели полки, заставленные баночками с приправами и кулинарными книгами, из-под потолка свисали коренья, связки грибов и пучки сухих трав.

Хелен сообщила, что сегодня на обед будет суп из ворон, и принялась ощипывать их, а Джеймса попросила заняться овощами.

Джеймс глядел на то, как вороны избавляются от «одежки», и, не сдерживаясь, морщился. В то время как кухня наполнялась черными перьями, Хелен рассказывала о своей жизни…

Ее история была такой трагичной, что Джеймс мгновенно забыл о воронах и на время о голоде.

— Мой отец, Уиллард Клопп, — говорила Хелен, — был строгим, но, в общем-то, неплохим человеком, он продавал лучшие запонки в этой части города и очень любил свое дело. А еще он любил меня. Пока я не заболела. С этого момента отец начал меня ненавидеть. У меня очень редкая болезнь, с ужасными проявлениями, и никто не знал, как ее лечить. Я не помню, что было, когда случился первый приступ, но мама мне все рассказала: отец так испугался, что попытался застрелить меня из дедушкиного револьвера — спасло меня лишь то, что револьвер был старым и ржавым — барабан попросту застрял.

Джеймс молчал, не зная, что на это сказать, а Хелен продолжала:

— Мама тоже испугалась, но она надеялась, что мое состояние можно изменить, думала, что нужно только отыскать правильное лечение. Она приводила докторов, которых находила где-то у канала или даже в Фли. Привлекать кого-то из Больницы Странных Болезней мама не хотела, полагая, что они заберут меня, запрут в какой-то палате и начнут ставить на мне опыты. Что ж, меня и так заперли. В моей комнате. Я проводила там все время, и меня не выпускали даже когда приступы проходили, но этого отцу показалось мало — он приковал меня цепью к трубе, запретил маме заходить ко мне. Отец не смог вынести того, что со мной случилось, он топил свое отчаяние в угольном эле, а потом возвращался и избивал меня своим пресс-папье из кабинета.

— Пресс-папье?! — воскликнул Джеймс.

— Да, он брал его и заходил ко мне. Я забивалась в угол, но никуда не могла спрятаться от его злобы и жестокости. Я молила его остановиться, но он прекращал меня бить только тогда, когда уставал. Мама не могла ему помешать, она пыталась не пускать его ко мне, кричала: «Это же твоя дочь! Что ты делаешь, Уиллард?!», но он отталкивал ее в сторону, отвечал, что у него больше нет дочери, что его дочь мертва, и заходил…

Хелен говорила, и в ее глазах стояли слезы. Ей было больно и страшно возвращаться в прошлое — Джеймс это видел, и теперь понимал, почему она его прогнала на чердаке. А еще он вспомнил слова любителя коврижек Тедди Тромпера о том, что мистер Клопп делал со своей дочерью. Еще один предмет из «списка нелюбимых предметов мадам Клопп» обрел смысл. Старуха не хотела вспоминать запонки, потому что они ассоциировались у нее с мужем, а пресс-папье — потому, что именно им ее муж избивал ее дочь, и она никак не могла ему помешать.

— Я знаю, что лавка «Запонки Клоппа» давно закрыта, — сказал Джеймс. — Что случилось с вашим отцом? В итоге он смирился с вашей болезнью?

Хелен покачала головой.

— Нет, он так и не смирился. Отец стыдился меня, и на все вопросы соседей и посетителей лавки отвечал, что мне «нездоровится». С одной стороны, это было правдой. А потом он пропал. Я все ждала, что он снова зайдет в мою комнату с пресс-папье, но он не появлялся. Вместо него пришла мама. Она отцепила меня от трубы и сказала, что отец собрал свой чемодан и сбежал. Мама заявила, что и слышать об этом негодяе ничего не хочет, и навсегда закрыла лавку. Она не призналась, что произошло с отцом, почему он вдруг решил оставить семейное дело и нас, но я догадываюсь: мама пригрозила ему, что, если он еще раз посмеет ко мне прикоснуться, она позовет констебля и все ему расскажет. И тогда все узнают о его позоре. Я не знаю, где он и что с ним, но, говорят, его видели в Фли. С момента, как он исчез, жизнь стала не такой отвратительной. Меня по-прежнему мучили приступы болезни, но все проходило, и я снова оживала.

— Позволите странный вопрос, Хелен? — задумчиво проговорил Джеймс и, когда та кивнула, спросил: — Ваш отец носил парик?

Хелен удивленно на него посмотрела.

— И правда странный вопрос. Но да, отец носил парик. Больше, чем меня, он стыдился своей плеши и всячески ее скрывал. Он даже из комнаты не выходил без парика.

Джеймс покивал. Последний предмет ненависти мадам Клопп, парик, тоже был связан с ее мужем, Уиллардом. И все же в этом всем ощущалось что-то странное… Слишком уж исчезновение отца Хелен напоминало исчезновение отца Лемюэля — тот так же внезапно собрал чемодан и якобы отправился в Гамлин, чтобы открыть там семейную аптеку.

Надеясь, что Хелен проговорится и прольет свет на это подозрительное совпадение, Джеймс осторожно начал:

— Я понимаю, почему ваш отец испугался. Если бы констебль Тромпер узнал, как он с вами обращается…

— Что?! — Хелен вскинула на него испуганный взгляд. — Констебль Тромпер? Что вы о нем знаете?

Джеймс пожал плечами.

— Я познакомился с ним, когда пришел в аптеку. Мне мистер Тромпер показался хмурым, грубоватым и фамильярным. Впрочем, таким же, как и прочие констебли. А еще я свел знакомство с его братом. Тедди Тромпер довольно разговорчивый. За коврижки готов рассказать все на свете.

— Что он вам рассказал?

— Ну… эм-м… — Джеймс смутился. — Что его брат в вас влюблен.

— Терренс Тромпер — ужасный человек, и брат его не лучше, — резко ответила Хелен. — Уж поверьте, Джеймс, я знаю этих двоих с детства. Братья Тромперы жили в соседнем доме, постоянно устраивали кавардак, били уличные фонари, откручивали вентили на гидрантах и срывали афиши с тумбы, а потом обвиняли в этом местных нищих и разных приезжих. Когда мы были детьми, Терренс вечно задирал меня, обзывал «клопом», а однажды они с братом схватили меня и засунули в подвал мистера Бумза, мол, клопам, там самое место.

— Это возмутительно!

— Еще бы. Но Тромперу все сходило с рук, ведь его папаша был констеблем. А потом он и сам стал констеблем и начал вести себя так, будто он хозяин на нашей улице: придумал множество абсурдных правил, за нарушение которых грозился отправить «провинившегося» в «собачник». Как-то они с братом целую неделю держали несчастного старика мистера Тёрколла на цепи у своей тумбы только за то, что тот надел пальто навыворот. Когда мы выросли, отношение Терренса Тромпера ко мне изменилось. В какой-то момент констебль начал проявлять недвусмысленные знаки внимания, но лучше бы он снова запер меня в подвале! Этот человек мне отвратителен: он безжалостный, жестокий и злой. Однажды Тромпер избил до полусмерти какого-то бродягу, который забрел сюда с канала. Никогда этого не забуду! Бедолага лежал на тротуаре, окровавленный, а констебль продолжал его избивать дубинкой и орать, что, мол, на его улице не место бродягам. Если бы я его не остановила, он бы точно убил этого несчастного мистера. Знаете, Джеймс, в тот момент Тромпер напомнил мне…

— Вашего отца?

Хелен кивнула.

— Я не хотела иметь с Тромпером ничего общего и многократно говорила ему, что его знаки внимания — очень навязчивы и переходят границы приличий, но ему было все равно. Он не оставлял попыток добиться меня. Констебль слал бесконечные записки, следовал за мной куда бы я ни пошла, приставил брата шпионить, а еще постоянно напрашивался на чаепития. Много лет я жила в страхе, Джеймс. Я боялась выйти из дома, ведь на улице меня подстерегал Тромпер. А потом я заболела, и все стало совсем плохо.

— Я вам очень сочувствую, Хелен.

Миссис Лемони помешала варево большой деревянной ложкой и вернулась к столу.

— Я должна признаться, Джеймс: если бы не Лемюэль, я бы не выдержала и сделала с собой что-то непоправимое. Он всегда был добр ко мне. Даже когда мы были детьми. Помню, каким он был: дерганый, костлявый мальчишка со взглядом взрослого. Смешной и немного нелепый. Мы с ним вечно бродили по нашей улице, забирались на чердаки, находили больных и раненых животных и лечили их. Из-за чего постоянно попадали в неприятности. Лемюэль много лет был единственным лучиком света, неизвестно как пробравшимся в темный чулан моей жизни. Я всегда его любила. Тромпер знал это, но он мог лишь беситься — этот хмырь не смел связываться с Лемюэлем, потому что боялся его отца. Многие здесь боялись Лазаруса Лемони. Говорили, что он водит дружбу с теми жуткими личностями, которых сейчас называют злодеями Золотого Века. Я ведь уже рассказывала, что в экспериментах ему помогал сам Замыкатель, но были и другие.

— Другие? Кто?

— Горемычник, Мраккс, Мистер Муха и прочие. Порой кто-то из них приезжал на улицу Слив и заглядывал в аптеку. Ходили слухи, что они сюда являлись вовсе не за лекарствами. И старый констебль Тромпер ничего не мог с этим поделать — всякий раз, как кто-то из злодеев здесь появлялся, он и носа не высовывал из дома, ссылаясь на то, что якобы заболел. Еще бы! Все читали газеты, и связываться с теми кошмарными личностями, о которых в них писали, это вам не лупить дубинкой местных.

Джеймс покивал. Перед ним, будто в детской книге-игрушке, развернулось прошлое. Мрачное, грязное и отталкивающее. А еще он просто не знал, во что верить. История, которую рассказала ему Хелен сейчас, противоречила тому, что она же рассказывала, когда умоляла его найти Тромпера. В той истории злодеем был Лемюэль, а в этой — констебль. И хуже всего, что Джеймс ей верил. Точно так же, как и вчера, когда стоял за дверью. Вот только не могло быть, чтобы все это была правда! Кто-то точно лгал: Хелен в комнате или Хелен сейчас.

Он хотел докопаться до истины, спросить что-то, что выдало бы неправду или нестыковки в истории Хелен, но не успел.

Дверка открылась, и в кухню вошла мадам Клопп. Разогнав перед собой пар, она сказала:

— Мне надоело это убийство, дорогая, и я пришла помочь тебе с…

И тут старуха увидела Джеймса. Отреагировала на его присутствие она ожидаемо: нахмурилась и поджала губы.

— А он что тут делает?

— Джеймс помогает мне с обедом, мамочка, — сказала Хелен.

— Правда? А кажется, что он развесил уши.

Хелен заглянула в казанок и достала из кармана передника часики на цепочке.

— Обед уже скоро будет готов, — сказала она. — Благодарю за помощь, Джеймс.

Джеймс поднялся и вытер руки тряпкой. Ему не особо хотелось сидеть на кухне в обществе ворчливой мадам Клопп.

— Я буду в своей комнате.

— Видимо, там подслушивать удобнее всего, — проворчала мадам Клопп.

— Мама!

Препираться со старухой Джеймс не стал — вместо этого протиснулся к выходу, вжимаясь в стену, чтобы ненароком не задеть мадам Клопп, и вышел на лестницу.

Закрыв за собой дверь, он приставил к ней ухо.

— Что ты ему рассказала, дочь? — тихо спросила старуха.

— Ничего особенного, мамочка.

— Тебе не стоит с ним болтать, Хелен. И доверять ему не стоит. Никто не знает, зачем он на самом деле сюда притащился.

— Ты к нему слишком строга. Джеймс — очень милый молодой человек.

— Милый, тоже мне. — Из-за двери раздалось шумное фырканье. — Что это ты готовишь?

— Вороний суп.

— Он неправильного цвета, — заметила старуха. — Настоящий вороний суп должен быть не красным, а черным.

— Нет, красным!

— Черным!

— Красным!

Джеймс понял, что больше ничего любопытного не услышит, и направился наверх…

…Не дойдя буквально пару шагов до своей комнаты, Джеймс остановился.

Дверь спальни мадам Клопп была открыта, и из-за нее раздавались очень странные звуки — хлюпанье и всплески, а еще кто-то что-то бормотал.

Заглянув в комнату, Джеймс оторопел. Да и кто бы на его месте отреагировал иначе, увидев подобное.

В комнате был Лемюэль. Скрючившись в три погибели, он держал в руках рыбу Мередит и крепко сдавливал ее, словно пытался задушить. Рыба отчаянно била хвостом из стороны в сторону, судорожно раскрывала пасть и шевелила жабрами. Она страдала и задыхалась, а аптекарь продолжал ее мучить.

— Лемюэль! Что вы делаете?!

Лемюэль повернул голову, и Джеймс отшатнулся. Лицо кузена было так сильно искажено, что он его даже сперва не узнал: кожа на скулах будто натянулась, а щеки запали сильнее обычного, глаза тонули в черных кругах и яростно сверкали — в них застыла такая злоба, что Джеймс по-настоящему испугался. Таким он Лемюэля прежде не видел.

— О, дорогой кузен, — протянул аптекарь, и его губы сложились в ехидную усмешку. — Снова ошиваетесь повсюду и суете нос в чужие дела?

— Нет, я просто… — Джеймс дернул головой и нахмурился. — Что вы делаете с бедной рыбой?

— Бедной? Эта мерзавка попыталась откусить мне палец, а я просто хотел ее погладить.

— Вы ведь на самом деле не хотели ее погладить, верно?

Лемюэль прищурился и сдавил рыбу сильнее, отчего та издала отчетливый хрип.

— О, вы поймали меня с поличным, дорогой кузен, можно сказать, раскусили. Я хотел съесть рыбеху — пока еще в этой дыре дождешься обеда. Или вы предлагаете мне грызть ножки стульев?

Лемюэль произносил эти два слова, «дорогой кузен», намеренно их растягивая так, что они звучали с легко читаемой издевкой.

— Вы хотели съесть ее… сырой?

— Не вам, дорогой кузен, осуждать мои вкусовые предпочтения. Это мой дом: хочу — съем сырую рыбу, захочу — вас съем.

Лемюэль швырнул рыбу обратно в аквариум, и в воздух поднялся фонтан брызг. Рыба заметалась в воде. Аптекарь меж тем отряхнулся, как кот, и снова повернулся к Джеймсу. Отметив выражение его лица, он расхохотался.

— Это же просто шутка, дорогой кузен. Вас есть никто пока что не собирается.

— Пока что?

— Вам говорили, что вы — зануда, дорогой кузен? Зануды слишком терпкие на вкус — уж лучше съесть сырую рыбу. Принесла же нелегкая из Рабберота родственничка, который не понимает шуток!

— Что-то я не замечал, чтобы вы раньше шутили.

Лемюэль двинулся к Джеймсу странной покачивающейся походкой и подошел так близко, что ему тут же захотелось отстраниться.

— Ну что вы, дорогой кузен. — Лемюэль прищурился. — А как же моя славная шутка с крышкой люка? Неужели вам было не смешно?

Джеймс не поверил своим ушам.

— Это… это вы меня заперли? — запинаясь, спросил он. — Но зачем?

— Мне показалось это забавным. — Лемюэль со злорадством усмехнулся. — Как вы стучали! Как звали на помощь… нужно как-нибудь повторить.

— Лемюэль, это… подло!

— Нет же, это забавно. В моей унылой жизни так мало радости. Но вот такие мелочи… запереть кого-то в клоаке, дать старухе вместо пилюль хорошего настроения «Болезневин», порезать шланг пневмоуборщика, заманить котов, чтобы они устроили дебош, что-то сломать… это так приятно.

«Он не в себе! — понял Джеймс. — Кажется, безумие взяло верх. Это не Лемюэль… что же делать?!»

— Где старуха? — спросил Лемюэль.

— На кухне. Они с Хелен готовят суп.

— Ненавижу эту провонявшую нафталином кошелку. Если бы не Хелен, давно свернул бы ей шею.

— Лемюэль, вы говорите ужасные вещи…

— Да я же шучу, дорогой кузен! Эта карга сама кому хочешь свернет шею. Хотя… у нее несколько иные методы.

— Методы? Вы о чем? — спросил Джеймс, и тут он догадался. — Вы имеете в виду ее мужа? Он ведь не сбежал, верно?

Лемюэль поднял руки, манерно отдернул по очереди манжеты и демонстративно зааплодировал кончиками пальцев.

— О, он не сбежал. Старуха не могла выносить, что этот хмырь избивает ее дочь, и смазала ядом его парик. Ну, и хмырь Уиллард Клопп приказал долго жить.

— Смазала ядом… парик… — задумчиво проговорил Джеймс. — Я слышал, как она бормочет во сне, что нужно смазать чем-то все трессы, только я не понял, что это за трессы такие.

— Парик состоит из трессов — это ленты, к которым пришивают волосы. О, она смазала ядом их все. Изобретательно, мда… а потом, когда старина Уиллард откорчился, избавилась от трупа с помощью этого идиота Тромпера. Отправила дохляка Уилларда на дно канала…

Джеймс слушал с раскрытым ртом. Все сложилось! И предметы ненависти мадам Клопп, и то, что говорил Тедди Тромпер: его брат сделал кое-что для Хелен — то, что она обязана была оценить, — он помог ее матери избавиться от тела отца! Все вдруг встало на свои места.

— Почему вы рассказали мне об этом? — спросил Джеймс.

Лемюэль хмыкнул и подмигнул.

— Люблю выдавать чужие тайны, дорогой кузен. Я уже давно хотел кому-то рассказать, но все не подворачивались подходящие… уши… Хе-хе… Глядите, не проболтайтесь, а то, чего доброго, старуху вместе с фликом упекут в Хайд, где и вздернут, ко всеобщей радости.

Было очевидно, что Лемюэль именно этого и хотел. Избавиться одним махом от мадам Клопп, которая обращалась с ним, как с какой-то обувной щеткой, и от назойливого Тромпера, который никак не оставит его супругу в покое.

— Хорошо поболтали, дорогой кузен. Но мне пора. Весь в заботах. Пойду подброшу в суп дохлую крысу.

— Но ведь тогда он будет испорчен.

— Нет уж, он станет только вкуснее, а Хелен завизжит и заберется от страха на стул — она так боится крыс… — Лемюэль захихикал. — К слову, о Хелен. Она снова забыла запереть чердак. — Он достал из кармана ключ и ткнул его в руку Джеймса. — Мне лень туда взбираться, закройте чердак — мы же не хотим, чтобы оттуда выбрался страшный-престрашный монстр и всех нас сожрал? Хе-хе… А меня ждут более важные дела: дохлая крыса в суп сама себя не подбросит.

Лемюэль вышел за дверь и направился было к лестнице, но не сделал и двух шагов, как неожиданно остановился и дернулся. А затем обернулся. Его лицо снова обрело прежние осунувшиеся, печальные черты, в глаза вернулась обычная отстраненность.

— Как я сюда попал? — хмуро спросил он. — Я ведь шел… шел на кухню узнать, скоро ли обед. Но так задумался о работе, что…

Джеймс вздохнул с облегчением — это снова был старый добрый Лемюэль. И все же он держался настороженно.

— Почему вы так на меня смотрите, кузен? — спросил Лемюэль. — Я что-то сказал?

— Вы сказали, что так проголодались, что съели бы и Мередит, рыбу мадам Клопп.

— Я так сказал? Странно… терпеть не могу рыбу.

— Как продвигается ваша работа над сывороткой?

— Я достиг кое-каких результатов, — уклончиво ответил Лемюэль. — Сейчас добываю один из ингредиентов — он проходит конденсацию. Это долгий процесс, вот я и решил прерваться на обед.

— Суп уже почти готов, — сказал Джеймс.

Лемюэль повернулся и, почесывая затылок, пошагал прочь.

Джеймс глядел ему вслед, сжимая во взмокшей руке ключ от чердака…

…Поднимаясь по лестнице, Джеймс думал обо всем, что узнал.

Тайна, грязная отвратная тайна семейства Клопп, раскрылась. Сложилась из кусочков, словно порванное много лет назад письмо. И неудивительно, что это письмо порвали — совершенное однажды преступление испугало и возмутило бы всех, кто о нем узнал бы. В нем был замешан констебль — оба констебля! Ведь не стоит забывать, что Тедди Тромпер все знал.

И тем не менее тайна, как глубоко ее ни пытались похоронить, выбралась из своей могилы.

Джеймс не знал, что со всем этим делать. С одной стороны, ему было жаль Хелен, а ее отец заслужил то, что с ним произошло. Но с другой… мадам Клопп была не просто вредной старухой — она была убийцей! Лемюэль верно подметил: если правда вылезет наружу, его тещу арестуют и повесят.

«Это не мое дело, — сам себя убеждал Джеймс. — Я здесь не за тем, чтобы выдавать то, что случайно узнал. К тому же мадам Клопп и так себя наказывает, ведь не случайно же ей снятся кошмары о том, что она совершила…»

Он так задумался, что едва не наступил на ступеньку, сплошь покрытую чем-то липким.

«Вот зачем Лемюэль послал меня запереть чердак. Чтобы я поскользнулся и упал с лестницы! Это очередная его мелкая подлость…»

Переступив коварную ступеньку, Джеймс поднялся на третий этаж и подошел к двери чердака. Та и правда была открыта. Собираясь запереть ее, он вдруг подумал: «А что это за монстр, о котором говорил Лемюэль? Это была просто неудачная шутка?»

Решение возникло само собой. Джеймс быстро преодолел узкую темную лесенку и оказался на чердаке. Огляделся…

На чердаке все было по-прежнему: старые вешалки, ржавый трицикл, столы мастерской Лазаруса Лемони и…

Джеймс замер. Дверь черного несгораемого шкафа была приоткрыта.

— Вот ведь странность…

Любопытство толкнуло его вперед, он подошел и осторожно потянул дверь на себя.

Ржавые петли заскрежетали, будто захихикали.

Джеймс ожидал увидеть в шкафу старый хлам, о котором говорила Хелен, возможно, какие-то ценности семейства Лемони или даже склянки с тайными или запрещенными лекарствами, но там было кое-что другое.

Вернее, кое-кто.

В несгораемом шкафу стоял… с первого взгляда Джеймс решил, что перед ним автоматон. Еще один аптечный автоматон. Вот только чем дольше он на него смотрел, тем больше убеждался, что это не простой механоид.

У механоидов не бывает человеческих лиц!

Стоявшему в шкафу джентльмену на вид было около сорока лет, хотя его лицо напоминало сморщенный чернослив. Один глаз джентльмена был закрыт, а другой представлял собой вживленный в кожу латунный монокуляр с пыльной линзой. У обладателя монокуляра были длинные подкрученные усы и острая треугольная бородка. Собранные в недлинный хвост волосы охватывал бант — такие прически когда-то были довольно расхожи в среде военно-морских и военно-воздушных офицеров — до полного сходства не хватало только треуголки. Зеленый костюм-тройка между тем почти не отличался от тех, какие носили сейчас: долгополый сюртук идеально сидел по стройной фигуре, но пышный изумрудный галстук был повязан не вокруг воротника рубашки, а прямо вокруг металлической шеи. Висевшие вдоль тела руки джентльмена представляли собой латунные конечности автоматона.

Джеймс неожиданно поймал себя на том, что знает, кто перед ним. Он видел фотокарточку этого джентльмена в альбоме, хоть на ней оба глаза у него и были обычными, человеческими.

Лазарус Лемони! Он не отправился в Гамлин, он был заперт в несгораемом шкафу на чердаке аптеки! Еще один секрет, свивший себе гнездо по этой крышей, — очередное порванное когда-то на мелкие клочки письмо…

Джеймс поднял руку и прикоснулся к щеке джентльмена в шкафу. Она была сухой, но мягкой и еще теплой!

Лазарус Лемони был жив! Но как?! Как это возможно?!

От прикосновения к предыдущему хозяину аптеки на пальцах осталась вязкая маслянистая жидкость. Кожа Лазаруса была ею покрыта — наверное, именно этот… бальзам?.. позволял ему сохраниться, но как же… все остальное?..

Прислушавшись, Джеймс разобрал едва различимый звук, раздававшийся из груди Лазаруса, — ритмичное тиканье, как в часах, а еще шуршание, словно где-то там по трубкам перетекали какие-то жидкости. Внутри отца Лемюэля работали механизмы, происходили какие-то процессы.

И тут Джеймс заметил кое-что еще…

В груди предыдущего хозяина аптеки, прямо в жилетке чернело небольшое круглое отверстие. Замочная скважина!

Какой-то неясный порыв подтолкнул Джеймса под руку, и он достал из кармана найденный в клоаке ключ, а затем вставил его в замочную скважину.

В голове кто-то вопил: «Нет! Не делай этого! Не трогай его!», — но в Джеймса будто что-то вселилось, и он завороженно начал поворачивать ключ, согласно найденной вместе с ним инструкции: «Восемь раз по часовой стрелке и три раза — против».

Пальцы Джеймса дрожали от волнения, с каждым оборотом раздавался щелчок, и вот наконец ключ дошел до упора.

Джеймс отошел и во все глаза уставился на Лазаруса. А потом вдруг осознал, что сделал.

Затравленно оглядевшись, он схватил с ближайшего стола тяжелые часы, чтобы в случае чего ими отбиваться.

Лазарус шевельнулся, тиканье в его груди зазвучало громче, к нему добавился звон заработавших шестеренок и натянувшихся цепочек. А затем все стихло.

Джеймс глядел на отца Лемюэля. Тот, как и прежде, не подавал признаков жизни. Ничего не происходило…

С облегчением вздохнув, Джеймс поставил часы на стол.

«Наверное, он здесь стоял так долго, что внутри что-то сломалось. А может, он когда-то сломался, и его не смогли починить. И чем я думал, пытаясь его включить?! Кто знает, как он отреагировал бы, если бы вдруг ожил…»

— Ми… мистер Лемони? — на всякий случай позвал Джеймс. — Вы слышите меня? — и на всякий случай представился: — Я Джеймс, племянник Людвига Лемони из Рабберота.

Лазарус Лемони никак не отреагировал, и Джеймс пробормотал:

— Кажется, пронесло…

До его слуха откуда-то снизу — кажется, со второго этажа — донесся голос Хелен:

— Обед готов! Джеймс, вы где?

Бросив напоследок на застывшего в шкафу джентльмена опасливый взгляд, Джеймс развернулся и поспешно направился к лестнице.

Когда он скрылся из виду, Лазарус Лемони открыл глаз. Другой, механический, чуть выдвинулся. Губы шевельнулись:

— Я слышу тебя, Джеймс, племянник Людвига Лемони из Рабберота. Я все слышу.

***

— Во что я влип?! — в сердцах воскликнул Джеймс. — Я-то думал, это обычная аптека. И почему это не могла быть просто обычная лавка по продаже лекарств? Так нет же, угораздило меня попасть в самый странный дом во всем Габене! Знаешь, Пуговка, у меня чувство, что я поскребся в дверь аптеки, и под ногтями осталась грязь вместе с запекшейся кровью. Что? Ничего я не драматизирую…

Джеймс сидел на кровати в своей комнате и, поглаживая Пуговку, размышлял обо всем, что успело произойти за день.

Был уже поздний вечер, с обеда, казалось, прошла целая вечность. Суп из ворон Джеймсу, как ни странно, понравился, несмотря на то, что во время еды его почему-то посещали мысли о кладбище. В итоге этот суп получился черным и густым, как смола, а еще в нем плавали вороньи перья — видимо, в кулинарном споре мадам Клопп одержала верх. Сейчас она была на кухне — готовила ужин. Лемюэль с самого обеда пропадал в провизорской — должно быть, ставил эксперименты над пойманными гремлинами, а Хелен… — Джеймс приподнял краешек уха и прислушался — была внизу, в аптеке, и что-то напевала. После обеда она собиралась взяться за вязание, которое «так долго откладывала, что в нитках поселилась моль» — наверное, им она сейчас и занималась.

Жизнь в «Горькой Пилюле» шла своим чередом, и со стороны могло показаться, что под этой крышей обитает обычное семейство, вот только Джеймс знал, что это не так. Все, кто был в аптеке, хранили мрачные тайны — свои «порванные письма». Безумный аптекарь, который притворяется добропорядочным джентльменом, а на деле пытается создать то ли любовную сыворотку, чтобы получить власть над женой, то ли лекарство от ее болезни. Хелен, которая ведет себя очень странно — в одно время говорит, будто ее удерживают здесь силой, а в другое — что счастлива и не может представить для себя лучшей судьбы, чем жизнь в аптеке. Мадам Клопп, которая много лет назад убила мужа и с помощью констебля отправила его на дно канала…

Еще был Лазарус Лемони. Почему его держат на чердаке? Почему Лемюэль убедил всех, будто его отец уехал в Гамлин?

— Лазарус Лемони и его механоиды, — задумчиво проговорил Джеймс. — А ты что скажешь, железяка? Почему твоего создателя за…

Джеймс глянул в угол, где стоял автоматон, и, оборвав себя на полуслове, вскочил с кровати.

Автоматона в комнате не было! Куда он делся?!

Джеймс попытался вспомнить, когда в последний раз его видел. Утром Хелен здесь убирала, и в это время он точно стоял на своем месте, а потом…

«Я его видел, когда спустился с чердака и зашел в комнату, чтобы сделать глоток настойки из бутылочки. Потом я отправился на кухню взять свой суп и… Вернувшись в комнату, я ее уже не покидал. Он исчез, когда я ходил за супом? Но куда?! Лемюэль его перетащил? Это очередная его злобная шутка? Может, он так пытается свести меня с ума?»

Размышления Джеймса прервали. По коридору кто-то прошел, тяжело ступая по полу. Он не узнал звук шагов: Лемюэль ходил почти беззвучно, мадам Клопп шаркала ногами, а Хелен стучала каблуками. К тому же он знал, где все сейчас находились. Тогда кто же это был?

Подойдя к двери, Джеймс открыл ее и выглянул в коридор. Тот был пуст и темен — лампа на стене не горела.

Странно…

Джеймс тихо закрыл за собой дверь и направился к лестнице, которая вела вниз, в аптеку. Не дойдя до нее всего пару шагов, он услышал, как кто-то вскрикнул, а затем все стихло.

По спине побежали мурашки.

«Что-то происходит…»

Выглянув на лестницу, Джеймс попытался рассмотреть хоть что-то внизу, но темнота там была настолько кромешной, что казалось, будто ступени уходят в густое чернильное море.

Джеймс уже собирался позвать Хелен, как тут темноту на первом этаже прошил рыжий луч света. К лестнице кто-то подошел.

Было ясно, что это не миссис Лемони. Кто бы ни стоял у основания лестницы, он начал подниматься.

Джеймс отпрянул и быстро забрался в кладовку. Прикрыв дверь и выглядывая в щелочку, он весь превратился в ожидание.

Каждый шаг того, кто поднимался по лестнице, отдавался грохотом. А еще Джеймс уловил странное лязганье, как будто по ступеням тащат кофейный варитель или пневмоуборщик. Сердце колотилось в груди, лоб взмок. Джеймс вдруг почувствовал себя персонажем одного из своих «Ужасов-за-пенни» — именно так они порой прячутся, с содроганием слушают, как монстр приближается, и гадают: где он? хорошо ли я спрятался? монстр меня не учует?

Наконец «монстр» оказался в коридоре. Высокий человек прошел мимо кладовки, и даже в темноте Джеймс разобрал его костюм… зеленый костюм.

Джеймс зажал рот ладонью.

«Что я наделал!» — пронеслось в голове.

Лазарус Лемони медленно шел по коридору, сгибаясь под тяжестью своей ноши. На плече у него лежал…в первый миг Джеймс решил, что это какой-то перемотанный веревкой тюк. «Тюк» шевелился, из его глубины раздавалось сдавленное мычание. Хелен! Это была Хелен! Торчащая из веревочного кокона рука женщины разжалась, и из нее выпал клубок ниток. Мягко ударившись о ковер, он покатился по нему.

Лазарус Лемони меж тем дошел до лестницы в конце коридора и скрылся на ней. Вскоре звук его шагов стих, но Джеймс продолжал стоять на месте, боясь не просто выйти из кладовки, но даже просто пошевелиться.

И хорошо, что он остался там, где был. Снизу раздался скрип двери.

«Провизорская? — подумал Джеймс. — Нет! Это чулан!»

Кто-то вышел из чулана, быстро поднялся до середины лестницы, открыл дверь кухни, а затем… начался настоящий кошмар.

Мадам Клопп закричала:

— Не подходи! Не трогай меня, ты, ржавая консервная банка!

И она заорала так, будто с нее начали живьем сдирать кожу. А затем ее крик заглушил еще более страшный звук.

Где-то в аптеке как будто прогремел гром. За ним раздались треск и рокот. Дом вздрогнул и затрясся, с полок в кладовке начали сползать и падать консервные банки.

Джеймс схватился за стену. Треск чуть стих, рокот стал ровным и мерным, но дрожь стены под рукой и пола под ногами все равно ощущалась. Звук шел сверху, и Джеймс понял, что было его источником. Его мог издавать только один механизм. Генератор…

А затем на всю аптеку прозвучало:

— Ле-е-емюэ-э-эль! Я знаю, ты слышишь меня!

Пылающая, всесжигающая ярость ощущалась в этом голосе, от него было не скрыться — даже если зажать уши, он все равно проник бы в голову. И ему аккомпанировала жуткая мелодия, сплетенная из рокота генератора и криков мадам Клопп.

На лестнице, что вела в аптеку, снова раздались шаги, а затем в коридоре появилась громадная черная фигура. Ломано, угловато двигаясь, она медленно прошла мимо, удерживая длинными сильными пальцами за шиворот мадам Клопп и волоча ее за собой. Лицо и волосы женщины были в крови, она сучила ногами по полу, цеплялась за ковер, но волочивший ее автоматон этого будто не замечал.

Он затащил старуху в ее комнату. Дверь захлопнулась. Крики мадам Клопп стихли. Но все остальное и не думало стихать.

— Ле-е-емюэ-э-эль! — раздавался механический голос Лазаруса Лемони. — Ты плохой сын, Лемюэль! Ты предал меня, Лемюэль!

Аптека подрагивала и тряслась. Портреты аптекарей в коридоре качались и стучали рамами о стену, с крючка сорвалась и, упав на пол, разбилась керосиновая лампа.

— Ты думал, что избавился от меня! Но я снова здесь! Ты не спрячешься! Я знаю, где ты, Лемюэль!

Джеймс закрыл дверь и, пробравшись через гору консервных банок, забрался в дальний угол кладовки. Опустившись на пол, он уперся спиной в стену и обхватил колени руками.

Он и правда оказался в «Ужасах-за-пенни»… В них всегда так и происходит: какой-то глупый-преглупый персонаж открывает люк, который нельзя было открывать, отпирает дверь, которую нельзя было отпирать, заходит в темный переулок, в который нельзя было заходить. Данный персонаж всегда поступает неразумно, и порой, читая все это, Джеймс сам невольно восклицал: «Ну зачем?! Зачем ты идешь на это пение?!», «Стой! Не трогай эту старую картину!» или «Нет, не иди следом за этой бабочкой!» А сейчас он — именно он! — был таким глупцом, из-за которого и начинается, собственно, весь ужас… за пенни. Слишком поздно восклицать: «Нет, не иди на этот чердак! Не прикасайся к запертому в шкафу человеку, который якшался с жуткими злодеями прошлого! Не поворачивай ключ!»

Словно следуя закону жанра этих бульварных историй, глупый-преглупый персонаж поднялся на чердак, прикоснулся к запертому в шкафу человеку и повернул ключ. И что же будет дальше? «Ужасы-за-пенни» почти никогда не заканчивались хорошо. Как бы ни сопротивлялся, как бы ни барахтался глупец, расплата за глупость неизменно его настигала.

Спавший много лет Лазарус Лемони пробудился. Он разъярен, жаждет мести. Он уже схватил Хелен, его механический слуга расправился с мадам Клопп. На очереди — Лемюэль и глупец, который сунул нос не в свое дело…

Свежий выпуск «Ужасов-за-пенни» под названием… — Джеймс на миг задумался, — под названием «Тайны старой аптеки» закончится так же, как и прочие. Нет смысла сопротивляться — злодей победит. Что можно ему противопоставить? Как с ним справиться?

— Лемюэль! — раздался в очередной раз голос Лазаруса Лемони, и Джеймс резко поднял голову.

Нет! Еще не все кончено! Он слишком быстро списал Лемюэля со счетов, а ведь тот был не просто аптекарем, он вел дела с худшими из худших в городе, он создавал чудодейственные сыворотки, он…

— …Не даст просто так с собой расправиться! — вслух закончил Джеймс.

Вскочив на ноги, он выбрался из кладовки и ринулся к лестнице.

Его подгоняла мысль: «Нет, этот выпуск “Ужасов-за-пенни” закончится иначе!»

…Джеймс замолотил в дверь провизорской.

— Лемюэль! Это я! Впустите меня!

Дверь тут же открылась, и Джеймс шмыгнул за порог. Аптекарь быстро запер замок.

— Лемюэль, там… это…

— Я знаю, — прервал его кузен. — Что с Хелен?

— Он забрал ее! — заламывая руки, воскликнул Джеймс. — Я видел, как он потащил ее куда-то наверх. Мадам Клопп заперли в ее комнате.

Лемюэль мрачно кивнул.

Охвативший аптеку кошмар явно застал кузена за работой. На его руках были громоздкие перчатки, на лбу сидели защитные очки (на носу и вокруг глаз все еще краснели следы от них). Накрытые тканью клетки с гремлинами стояли там же, где Джеймс видел их в последний раз, а на одном из столов под марлей лежала парочка крошечных неподвижных тел; из-под марли свисала тонкая серая ручка с длинными острыми когтями.

Глянув на Лемюэля, на его бледное лицо, поникшие плечи и нелепый фартук, Джеймс вдруг понял: нет, этот человек ничего не сделает. Попросту не сможет. Он и правда всего лишь… аптекарь.

— Хорошо, что вы здесь, Джеймс, — тем ее менее сказал Лемюэль. — Это дает нам шанс.

Джеймс возмущенно округлил глаза.

— Какой еще шанс?! Что мы можем?! Мы здесь заперты! Снаружи туманный шквал! Никто нам не поможет, никто не явится!

— Верно, — сказал Лемюэль. — Мы предоставлены сами себе.

— Вы знаете, что делать, Лемюэль? — в отчаянии спросил Джеймс.

Кузен молчал и глядел куда-то в сторону. Голова его чуть качалась вперед-назад, словно он кивал каким-то своим мыслям. Вдруг Лемюэль развернулся и, подойдя к ящику, полному ненарезанной марли для бинтов, стащил его на пол. Под первым ящиком оказался другой, такой же, — и он был отставлен в сторону.

— Что вы ищете? — спросил Джеймс.

Подняв крышку одного из ящиков, Лемюэль тут же вернул ее на место и взялся за следующий.

— Они были где-то здесь… — пробормотал он, — должны были остаться с войны… мы их продавали во время войны…

— Вы о чем? У вас здесь хранится какое-то оружие?

Лемюэль резко повернулся к Джеймсу.

— Вы ведь разбирали чулан на днях. Там были баллоны.

— Да, были. Едва не отдавил себе ногу одним из них.

— Замечательно. Принесите один баллон сюда.

— Вы хотите, чтобы я вышел? — ошарашенно спросил Джеймс. Сама мысль об этом его пугала.

— Скорее. Нужно принести баллон, пока есть такая возможность и за нами не явились.

Тон Лемюэля неожиданно приобрел твердость — спорить с кузеном было бессмысленно.

Джеймс отпер дверь и выскользнул на лестницу. Вскоре он вернулся в провизорскую, волоча тяжеленный баллон.

— Что в нем? — спросил Джеймс, поставив баллон на пол и поспешно заперев дверь.

— «Чистый воздух Лемони». Одно время…

— Его продавали в аптеке. Да-да. А это вам зачем?

Пока Джеймс ходил за баллоном, Лемюэль нашел то, что, по всей видимости, искал. Перед ним на столе лежал противогаз — коричневая кожаная маска с фильтр-банкой, похожей на консервную, свет ламп отражался и плясал на двух круглых стеклянных окошках-глазницах.

Лемюэль не ответил. Молча подойдя к стоявшей в углу паровой машине, он принялся снимать с нее ремни, которые прежде использовались для вращения колес.

Джеймс не мигая следил за ним. Пытался понять, что кузен задумал.

Он подошел ближе.

— Вы загораживаете мне свет, — буркнул Лемюэль.

— Я в толк не возьму, что вы делаете!

— Снимаю эти ремни, как видите.

— Но зачем?

Лемюэль накручивал колесо, пытаясь послабить ремень. Он был сосредоточен на своем деле — сейчас отвлекать его явно не стоило. И все же Джеймс вместо того, чтобы заваливать кузена вопросами, которых у него успело накопиться, сказал то, что очень не хотел говорить:

— Лемюэль… это я… я освободил его.

Кузен застыл. В провизорской повисла тишина.

Джеймс ожидал чего угодно: от презрительного взгляда до пощечины, — но Лемюэль лишь покачал головой.

— Нет, Джеймс, это были не вы. Моего отца освободил Хороший сын.

— Что?! Но ведь это я завел его ключом…

— Вы были его орудием, кузен. Он украл и подбросил вам заводной ключ, он отпер несгораемый шкаф. И он же отправил вас на чердак.

Джеймс едва не задохнулся от посетившего его озарения.

— Это вы! Вы отправили меня на чердак, а значит Хороший сын — это…

— Я болен, Джеймс, — тяжело вздохнув, сказал Лемюэль. — И болен давно. Доктор Хоггарт из лечебницы «Эрринхаус» поставил мне диагноз: параноидная схизофрения. Порой меня посещают галлюцинации, я часто не знаю, кто на самом деле реален, а кто — нет. Но есть еще кое-что. После пережитого, после того, что случилось с отцом, моя личность расщепилась, и у меня появился свой… доктор Хоггарт называет его Темным Попутчиком. Это мое второе я, злобное, коварное и крайне непредсказуемое. Отец прав: я — плохой сын, очень плохой… То, что я сделал с ним… Я так и не смог себя простить. Меня терзало чувство вины, и с каждым днем оно росло, крепло, пока однажды не обрело форму. Он — моя вина, мое самоуничижение, мое сожаление. Он — это я, который никогда бы так не поступил с отцом, потому что он…

— Хороший сын, — мрачно закончил Джеймс.

— Долгие годы я его сдерживал, лекарства моего изобретения помогали мне запирать его, но он всегда находит щелочку, чтобы выбраться. Он следует за мной по пятам, куда бы я ни пошел, живет в моих кошмарах, прячется в темных углах, скрывается в толпе посетителей. Хороший сын — это воплощенное напоминание. Напоминание о том, что я сделал.

— Если бы я не был таким дураком… если бы я не отправился на чердак…

— Не корите себя, Джеймс. Хороший сын получил шанс и воспользовался им. Вы просто удачно подвернулись ему под руку.

— Но ваш отец схватил Хелен! Кто знает, что он задумал!

— Я знаю, что он задумал. И мы его остановим.

— Мы? Но как? Ваш отец…

Лемюэль отвернулся, пару раз крутанул колесо и, когда ремень наконец провис, снял его.

— Мой отец… Он тоже безумен, но это вы и так знаете. Чего вы не знаете, так это того, кем он был и что пытался сделать.

— Автоматоны. Механизмы. Вы говорили, что он был помешан на механике.

Подойдя к столу, Лемюэль принялся откручивать от противогаза фильтр-банку. В провизорской поселился резкий, режущий уши скрип.

— О, все не так просто, — сказал Лемюэль, не отвлекаясь от своего дела. — Отец испытывал отвращение к живой плоти. Человеческое существо — это хрупкий конструкт, ненадежный, быстро портящийся. За годы, проведенные в аптеке, отец видел едва ли не все существующие болезни и раны, которые приносили сюда посетители. Впрочем, сильнее всего он ненавидел стариков, ведь они были живым воплощением и подтверждением его теорий. Отец говорил, что старение и увядание — это жестокая и отвратительная насмешка судьбы. И хотел это исправить.

— Как исправить?

Фильтр-банка наконец вышла из горлышка противогаза. Положив ее на стол, Лемюэль отсоединил от одного из своих устройств шланг, а затем начал вкручивать его в противогаз.

— «Металл менее хрупок, чем плоть», повторял отец многократно. Нет, он не спорил с тем, что механические части тела также подвержены поломкам, но любую механическую часть тела, по его словам, можно починить или заменить. Быстро, легко, безболезненно. В мастерских ведь чинят автоматонов, и они продолжают существовать и работать, автоматоны переживают своих владельцев, их передают из поколения в поколение…

Джеймс понял, к чему Лемюэль ведет.

— Неужели он хотел заменить на механические детали… всё? Но ведь это невозможно!

Когда шланг и противогаз стали единым целым, Лемюэль быстро присоединил к нему баллон, который тут же начал обматывать ремнем.

— Это возможно. Так он считал. По его теории, человеческое тело — это и так механизм… только несовершенный. Тело человека, мол, по своей конструкции практически ничем не отличается от «тела» автоматона. Самое печальное, что во многом он был прав. Суставы — это, по своей сути, всего лишь шарниры, мышцы — цепи, а связки и жилы — струны. Без крови сердце и не нужно вовсе, и его можно заменить двигателем.

— А мозг? — спросил Джеймс. — Ведь нельзя же просто заменить мозг вычислительной машиной!

Лемюэль бросил на него быстрый взгляд и продолжил обматывать баллон.

— Да, как решить «затруднение» с мозгом, отец так и не догадался, — сказал он, — хоть и верил, что однажды справится и с этим. А до тех пор он остановился на том, что называл «гибридизацией» — сращиванием плоти и металла. И начал заменять свои части тела металлическими. С каждой такой заменой он становился другим — мой отец, которого я знал и любил, исчезал, а его место занимал холодный конструкт. А потом он заменил и сердце — с того момента ему требовался постоянный завод. И в итоге от прежнего Лазаруса Лемони не осталось почти ничего. Я помню, как отец был счастлив, когда избавился от сердца — он сказал: «Я доказал, Лемюэль! Доказал этим болванам-спиритуалистам и всем прочим, кто заявляет, будто душа якобы обитает в сердце, что они ошибались!» И он показал мне его, свое мертвое сердце, извлеченное из груди и лежащее на блюде, как какой-то уродливый плод. «Погляди, Лемюэль! — кричал он в исступлении. — Погляди на него! Я был прав! Это просто кусок мяса — всего лишь насос, что гоняет кровь по телу! Никакой души там нет!» Не передать словами, как я испугался. Но на этом останавливаться отец был не намерен — еще оставались не замененные части тела. Я молил его одуматься, прекратить свои эксперименты, но он и слушать меня не желал. На очереди был очередной эксперимент — более сложный. Попутно с гибридизацией себя отец работал над новым механическим телом: понимаете, Джеймс, он устанавливал свои детали годами, они были протезированы в разное время, многие устарели, другие были несовершенны. Ему требовалось нечто новое. И он сделал его. Тот автоматон, который стоял в вашей комнате, — вовсе не автоматон. Это и есть новое тело отца, которое он шутливо называл: «Лазарус Лемони, улучшенная версия». Трудность заключалась в том, как из старого тела в новое переместить мозг. Отец днями и ночами производил расчеты, консультировался с лучшими механиками и докторами того времени. А потом он связался с гениями злодейской науки — Механистом и Замыкателем. Втроем они создали требуемое устройство. Три гения, три безумца изобрели кошмарное устройство… Впрочем, привести замысел моего отца в жизнь они так и не успели. Тогда на улицах Габена шла война между полицией и злодеями Золотого Века. Замыкателя арестовали на вокзале при попытке сбежать из города, а Механиста убили в его логове. Отец остался один, но своих планов так и не оставил. Ему нужен был кто-то, кто запустит устройство, перенесет его мозг в новое тело и включит его самого.

Лемюэль замолчал, но Джеймс и так все понял.

— Он попросил вас ему помочь?

— Попросил? Он потребовал, и я вынужденно согласился, вот только…

— Что произошло, Лемюэль?

Лемюэль вздохнул.

— Я знал, что, обретя новое тело, отец не остановится. Мне раскрыли его чудовищный замысел. Мой отец собирался провести подобный эксперимент и надо мной. А потом и над другими…

— Кто вам раскрыл его замысел?

— Сейчас это неважно. Но я знал. И нашел доказательства. Мне подсказали, где их искать. Однажды ночью, пока отец был в своей мастерской, я прокрался к нему в комнату, где и обнаружил схемы и планы целой фабрики по «улучшению людей», а потом я нашел его дневник. Последняя запись из этого дневника всегда со мной.

Лемюэль достал из кармана фартука сложенную в несколько раз вырванную из дневника страничку и протянул ее Джеймсу.

Тот развернул и прочитал:

«Лемюэль боится меня, я знаю. Он не доверяет мне, он отдалился, но скоро это изменится. Как только он поможет мне, настанет его черед. Я очень долго это откладывал, и все слишком далеко зашло. Меня поглотили мои изыскания, моя работа… Я виноват перед сыном в том, что оставил его одного, считая, что Горькие пилюли не дадут ему чувствовать одиночество. Это была ошибка. Чудовищная ошибка!

Ему кажется, что я ничего не замечаю, что не вижу, как он глядит на меня. Он думает, что в моем сердце не осталось к нему тепла… Сердце… Не стоило показывать ему сердце — очередная ошибка! Я был так увлечен изобретениями, что совсем не думал о Лемюэле, так долго работал над своими улучшениями, что едва не упустил самое важное. А как же он, мой единственный сын?!

Как только я обрету новое тело, я отберу у него все Горькие пилюли и уничтожу их. А потом расскажу ему все, и он изменится, как когда-то изменился я.

Я знаю, Лемюэль будет злиться, возможно, поначалу даже не поверит мне, но ему придется принять правду. Когда он узнает, зачем я все это делал, он поймет.

Но это потом, сперва нужно довести эксперимент до конца. В первую очередь заменить эту ржавую рухлядь, во вторую — Лемюэль…»

Дочитав, Джеймс поднял взгляд на кузена.

— Это ужасно, Лемюэль! Но что произошло дальше?

— На следующую ночь отец позвал меня в мастерскую. Все было готово для… гм… переноса. На одном столе лежало новое механическое тело, другой был подготовлен для отца. Генератор работал, как сейчас. Отец сказал: «Время пришло. Будь храбр, Лемюэль! И следуй инструкции в точности…» И он описал мне весь процесс. Я слушал и кивал, делая вид, будто не знаю, что он задумал. А потом он лег на стол и сказал: «Завод садится. Осталось немного. Начинаем, как только я выключусь. Хорошо, что именно ты сейчас со мной. Я могу доверять лишь тебе, Лемюэль, своему сыну. Поговори со мной пока. Расскажи о той милой девушке, дочери запонщика…» И я рассказывал. А он лежал и слушал. А потом он… заснул. Ключ в его груди остановился.

Лемюэль вытер рукавом одинокую слезу, покатившуюся по щеке. Джеймс молчал, ожидая продолжения.

— Как только завод в груди отца закончился, я отсоединил устройство и выключил генератор. А потом вытащил заводной ключ и убежал. Было невыносимо на него смотреть, понимаете? Я обманул его! Предал! Он доверял мне… Но по-другому я поступить не мог. Я должен был его остановить, ведь иначе вскоре сам оказался бы на этом столе, а затем отец взялся бы за остальных. Вернулся на чердак я лишь утром. Отец по-прежнему лежал на столе, неподвижный, его глаз был закрыт и со стороны казалось, что отец просто спит. Я убеждал себя в этом — что он просто спит, что я не убил его. А затем я затащил его в несгораемый шкаф и запер там. Время от времени я поднимался к нему и смазывал его кожу — то, что от нее осталось, специальным бальзамом, чтобы замедлить ее дряхление. С той самой ночи Лазарус Лемони был заперт в несгораемом шкафу, а все думают, что он перебрался в Гамлин. Никто и не догадывается о том, что произошло в ночь эксперимента, — ни мадам Клопп, ни даже Хелен. Вот, что я сделал, Джеймс. Теперь вы все знаете.

Джеймс порывался что-то сказать, но у него просто не нашлось подходящих слов. От истории, рассказанной кузеном, он почувствовал себя еще более отвратительно, чем раньше. Затихшая было вина из-за того, что именно он вернул к жизни Лазаруса Лемони, подняла голову. Если бы он только все это знал раньше, то ни за что бы не повернул ключ. Что бы ни говорил кузен, вовсе не Хороший сын заставил его завести человека в несгораемом шкафу, а любопытство. Это проклятое любопытство!

— Лемюэль, мне очень жаль. Мне так…

В дверь ударили. Она затрещала, но выдержала. Из-за нее раздался механический голос:

— Открой дверь, Лемюэль!

Джеймс отпрянул и ударился поясницей о стол. Стоявшие на нем склянки и колбы перегонного аппарата зазвенели, смеситель качнулся.

— Он здесь!

— Это не он, Джеймс, — сказал Лемюэль. — Он наверху, готовится… Я ждал, когда его механоид придет.

В дверь снова загрохотали.

— Он вот-вот проникнет сюда! Дверь его не удержит!

— Какое-то время удержит.

В отличие от Джеймса, Лемюэль, на удивление, не подавал никаких признаков страха, словно в провизорскую не пытался вторгнуться жуткий автоматон.

Подойдя к одному из шкафов, он снял с полки большую пустую банку и начал переливать в нее содержимое склянок с зеленой слизью. Лемюэль действовал без лишней спешки, его движения были отточены, на лице застыло возмутительное едва ли не скучающее выражение. И все же Джеймс видел: кузен взволнован и напуган не меньше его, хоть и пытается это скрыть.

Сняв с вешалки, на которой висели запасные фартуки, старую кожаную сумку с выцветшей надписью «Аптека “Горькая Пилюля Лемони”» на боку, он поместил в нее банку.

Уверенность и хладнокровие Лемюэля немного успокоили Джеймса.

— Что вы делаете? — спросил он, косясь на дрожащую под ударами дверь. — Вы так и не сказали, зачем вам баллон.

— Надевайте, — велел аптекарь.

— Что?

— Надевайте баллон.

Все еще ничего не понимая, Джеймс машинально сунул страничку дневника в карман и с помощью кузена продел руки под импровизированные лямки. Оторвав баллон от стола, он пошатнулся.

Вручив ему противогаз, Лемюэль сказал:

— Теперь сумка, — и повесил ее на плечо кузена.

— Зачем она?

— Вам понадобятся свободные руки.

— Нет, я имел в виду…

— За мной! — вместо ответа Лемюэль развернулся и пошагал к двери в дальнем конце провизорской. Джеймс, пошатываясь под тяжестью баллона, двинулся следом.

Они преодолели коридорчик и оказались у ночной стойки.

— Что происходит, Лемюэль? — Подозрение в душе Джеймса переросло в страх. — Куда вы меня отправляете?

Лемюэль кивнул на дверь.

— Сейчас вы выйдете наружу, преодолеете переулок, обойдете аптеку и зайдете через главную дверь.

— Но там же шквал!

— Я знаю.

— Вы сошли с ума! — воскликнул Джеймс. — В смысле, снова! Совсем спятили!

— У нас нет выхода, Джеймс.

— Я не смогу!

— Сможете! Мне нужно, чтобы вы зашли в аптеку через главную дверь. «Чистый воздух» поможет вам дышать снаружи. Главное — держитесь стены дома.

— А что потом? После того, как я попаду в аптеку, если не сгину в этом проклятому тумане?

Лемюэль рассказал Джеймсу план, и, выпучив глаза, тот уставился на кузена. То, что аптекарь придумал, и в самом деле походило на безумие.

— Это не сработает!

— Сработает. Времени мало. Пора отправляться. Вы готовы?

— Нет!

Лемюэль не был намерен спорить. Без лишних слов он отодвинул засов и, открыв дверь, отошел в сторону. Мгла проникать в аптеку не спешила, хотя, по правде, это была уже не совсем мгла.

Джеймс коснулся рукой завесы, полагая, что она от этого прохудится, но туман был таким плотным, что лишь качнулся. Джеймс потрясенно ткнул в него пальцем. Палец не без труда погрузился в серый кисель.

— Что?.. Как это?.. Вы думаете, я смогу через такое пробраться?

Лемюэль протянул ему нож.

— Надевайте противогаз. В нем вы сможете дышать — чистый лекарственный воздух не позволит вам задохнуться. Но очень рекомендую пошевеливаться — слишком долго дышать им не стоит, это чревато отравлением.

— Что? Отравлением? А если я там застряну?

— Не застрянете — на это вам нож. В конце концов это просто туман. Противогаз.

Джеймс глянул на него со злостью и натянул маску. Разумеется, он надел ее криво. Лемюэль помог ему — чуть повернул ее (при этом едва не лишив Джеймса кожи на лице), и два круглых окошка встали напротив глаз.

— Вы меня видите? — спросил Лемюэль. Его голос звучал словно из другой комнаты.

Джеймс кивнул.

— Вы что, задержали дыхание? — догадался кузен. — Дышите! Вдох-выдох, смелее!

Джеймс сделал осторожный вдох — воздух из баллона был настолько свежим и холодным, что горло, казалось, тут же обледенело.

— Ухо прижало.

— Переживете.

— Это не сработает…

— Держитесь стены дома. Тут недалеко идти. На споры нет времени.

Крепко сжав рукоять ножа, Джеймс повернулся к плотной серой стене, собрался с мыслями и… снова поглядел на Лемюэля.

— Я боюсь… боюсь выходить туда. Я там точно сгину.

Лемюэль хмуро ответил:

— Не сгинете. Знаете, почему?

— Почему?

— Потому, что я на вас рассчитываю, Джеймс. К тому же именно вы все это устроили — вам и исправлять. Сперва исправьте, а потом можете сгинуть, если вам так будет угодно. Воспринимайте ваше… гм… путешествие, как всего лишь дело из списка задач на день. Выйти из одной двери аптеки и войти в другую. Что может быть проще?

Конечно! Что может быть проще!

Джеймс принялся бубнить ругательства — просто начал перечислять все, какие знал, но слова Лемюэля и злость, которую они вызвали, странным образом придали ему уверенности.

Он сказал:

— Ну, вперед…

А затем вонзил нож в туманную стену — тот вошел в нее по рукоять с мерзким чавкающим звуком. Джеймс провел сверху вниз, будто разрезал пудинг, и, стиснув зубы, вошел в прореху.

Лемюэль закрыл за ним дверь.

***

Вдох… выдох…

Джеймс пробирался сквозь туман, словно сквозь резину. Помимо того, что тот был плотным, он еще был холодным и сырым. Лицо под маской противогаза при этом взмокло, спина ныла под весом баллона, еще и придавленное ухо саднило, но он старался не обращать на все это внимания.

Нельзя… нельзя думать о мелких неудобствах. Нужно двигаться… не останавливаться… вперед…

Нож взрезает туман, свободной рукой Джеймс отодвигает-отворачивает «пудинг» в сторону и ныряет внутрь, в образовавшуюся дыру, а туман с хлюпаньем зарастает за спиной…

То, что в городе называли «шквалом», на деле представляло собой молчаливое неподвижное море постепенно уплотняющегося и застывающего клея.

Протиснуться удавалось с трудом — порой туман зарастал быстрее, чем Джеймс успевал продвинуться хоть на шаг, и тогда приходилось орудовать ножом активнее. При этом кисель вокруг обволакивал ноги и руки, зажимал баллон. Единственным выходом было двигаться, вертеться, шевелиться быстрее — Джеймс понимал, что если замрет, то попросту застрянет, как муха в янтаре, и не сможет высвободиться. Что произойдет потом? Воздух в баллоне закончится, и он задохнется, если скорее им не отравится. Ну а следом, когда мгла развеется, в газете глубокомысленно напишут: «Очередной безумец вышел на улицу в туманный шквал и задохнулся. Никто не знает, куда он направлялся и что ему понадобилось под открытым небом в такое время. Но факт остается фактом: шквал не терпит шуток, и найденное после его окончания вросшее в клок тумана тело — лишнее тому подтверждение…»

Подобные мысли уверенности не добавляли. Лишь раздували тлеющее в душе отчаяние.

Джеймс чувствовал себя проглоченным и медленно перевариваемым в желудке громадного монстра. Кругом была сплошная серость. И к тому же окошки в маске запотели — передвигаться приходилось почти в слепую.

Джеймс следовал совету Лемюэля — держался у стены, но он был в переулке за аптекой уже так долго, а стена казалась бесконечной…

Каждый шаг давался тяжело, будто к ногам Джеймса прицепили два чугунных якоря. Начало казаться, что он никогда не дойдет. В голове все крепла мысль: «Нужно вернуться! Просто вернуться! Я скажу Лемюэлю, что туман слишком густой, что не смог…»

Стена неожиданно оборвалась, и Джеймс, отринув любые мысли о возвращении, двинулся по проходу в сторону улицы Слив, разрезая туман.

Взмах ножом, протиснуться, крутануться, еще два быстрых взмаха ножом… шаг… новый шаг…

Проход между домами закончился, и Джеймс оказался на улице Слив.

Мимо прошла парочка прохожих, прозвенел трамвай, пробежала собачонка… а потом Джеймс понял, что ничего из этого не видит. Ему так хотелось, чтобы улица жила своей обычной жизнью, что он попросту все выдумал. А может, это «Чистый воздух» начал потихоньку его травить?..

Вздохнув, он продолжил путь. А что еще оставалось?

«Выйти из одной двери аптеки и войти в другую… ну конечно…»

Разрезая туман, в какой-то момент Джеймс взмахнул ножом слишком резко, и тот, выскользнув из пальцев, упал на тротуар.

«Проклятье! Только не это!»

Джеймс наклонился, что было непросто проделать с баллоном и сумкой, и принялся возить руками в грязи. Нож должен был быть где-то здесь. Должен был, иначе… страшно подумать, как без него обходиться.

«Ну где же ты? Где?!»

Пока Джеймс искал нож, туман облепливал его одежду и баллон, ноги вросли в него. Янтарь постепенно захватывал муху… Джеймс дышал резко и часто, горло заледенело, голова начала кружиться, окошки в противогазе покрылись белесой пленкой.

«Сгинуть в тумане только потому, что выронил нож! Это так глупо!»

Даже в «Ужасах-за-пенни» герои так глупо не умирали. Их настигал монстр, они попадали в ловушку злодея, но никто из них…

Джеймс нащупал рукоятку ножа.

«Нашел! Нашел! Я его нашел!»

Крепко сжав нож, он разрезал кисельную ловушку вокруг ног и освободился.

Поднявшись, Джеймс заставил себя выровнять дыхание, но колотящее в груди сердце и не думало успокаиваться.

«Нельзя стоять на месте! Нужно двигаться, нужно идти дальше!»

Джеймс разрезал туман, сделал шаг и с ужасом обнаружил, что стены дома больше нет.

Он быстро проделал еще одну прореху, и еще одну… Ничего! Кругом лишь серый вязкий «пудинг»!

Джеймс уже поднял было нож, чтобы снова разрезать туман, и отчаяние наконец его одолело.

Зачем это все? Зачем куда-то идти? Хватит себя обманывать: он никуда не дойдет — направление было утеряно.

«Аптека! — в бессильной ярости подумал Джеймс. — Эта треклятая аптека! Если бы я только не согласился сюда отправиться! Зачем?! Ну зачем я согласился?! Я думал, что изменю свою жизнь! Стану настоящим аптекарем! И вот я здесь… Если бы мне просто хватило храбрости отказать ему, сейчас я был бы дома, читал «Ужасы-за-пенни» и обсуждал бы их с Пуговкой. Бедная Пуговка! Она осталась там! Что с ней сделают, когда найдут? Выбросят на помойку или отправят в камин?»

И тут словно кто-то подслушал его мысли. Откуда-то слева раздался собачий лай.

— Пуговка? — не веря своим ушам, прошептал Джеймс.

Это была она, его милая собачонка! Пуговка поняла, что он заблудился, и звала его!

Джеймс разрезал туман и двинулся на лай.

Стена дома обнаружилась довольно быстро — повезло, что он не отошел слишком далеко.

А вот и витрина аптеки! Осталось немного… совсем немного…

Джеймс лихорадочно заработал ножом. Туман будто почувствовал, что его жертва вот-вот ускользнет, и принялся затягивать раны быстрее, оплетая ноги и руки, засасывая их.

«Нет! Я выберусь! Ты меня не переваришь! Всего пара футов…»

Вот и дверь аптеки!

Повернув ручку, Джеймс кивнул: заперто. Но попробовать стоило, прежде чем…

Джеймс взял нож поудобнее и, вжав голову в плечи, ударил торцом рукояти в окошко над дверной ручкой. Хорошо, что дверь была разделена переплетом, иначе страшно представить, что произошло бы, если бы разбилось большое окно.

Осколки со звоном посыпались внутрь. Его сейчас не волновало, услышит ли автоматон. Все, чего хотелось, — просто оказаться поскорее в аптеке.

Просунув руку в окошко, Джеймс нащупал засов и отодвинул его в сторону. А затем повернул ручку и потянул было дверь на себя, но она и не думала открываться — туман залепил ее почти полностью!

«Да будь оно все проклято!»

Джеймс сжал зубы и с остервенением принялся расчищать проход. Туман неумолимо склеивался и зарастал…

«Давай же! Давай! Все не может закончиться вот так! Я же почти добрался!»

Джеймс резал и сек туман, отворачивал его в стороны, освобождая дюйм за дюймом, словно вскрывал непослушную обертку бандероли.

Наконец, повернув ручку уже, наверное, в десятый раз, Джеймс смог чуть приоткрыть дверь. Скрипнули петли, звякнул колокольчик над притолокой, но проем был слишком узким, и пришлось вернуться к потрошению этой склизкой белесой дряни.

Джеймс резал, отрывал куски тумана, тянул дверь… проем понемногу увеличивался. И вот уже почти-почти можно протиснуться…

Еще пара ударов ножом, еще на пару дюймов отодвинуть дверь…

…Оказавшись в аптеке, Джеймс сорвал с головы противогаз и тяжело задышал, хватая ртом воздух. Горло резало, перед глазами все плыло. Нет уж, «Чистому воздуху Лемони» он предпочитал грязный, пропахший лекарствами аптечный.

Джеймс закрыл дверь и стащил со спины баллон. Он все еще не верил, что ему удалось, что он дошел…

Глаза постепенно привыкали к темноте. У стойки на полу лежал стул, рядом на боку замерла перевернутая корзина, клубки из нее раскатились по всему полу.

Со стороны лестницы раздался грохот.

— Впусти меня, Лемюэль! — вторил ему механический голос.

Джеймс сжал кулаки. Автоматон, очевидно, не заметил его появления — он с такой яростью молотил в дверь провизорской, что не услышал ни звона выбитого стекла, ни колокольчика. А может, он просто не мог отвлекаться от поставленной хозяином задачи? В любом случае пока что все шло, как и говорил Лемюэль. Несмотря на преодоленный туман, самое сложное было еще впереди.

Подкравшись к стойке, Джеймс позвонил в звонок и быстро присел, опустившись к самому полу. Автоматон прекратил стучать, со скрипом повернул голову, но ни шага сделать не успел.

Лемюэль, заслышав условный сигнал, открыл дверь.

— Тебе нужен я?! Ну давай! Я здесь! Иди ко мне!

Механоид последовал приглашению и вошел в провизорскую. Дверь захлопнулась, а затем там что-то разбилось.

Джеймс разогнулся и, поправив сумку с банкой на плече, бросился к лестнице. Перепрыгивая через ступеньки, он ринулся наверх, заставляя себя не думать, что сейчас с Лемюэлем. Оставалось надеяться, что кузен справится с автоматоном.

Проскочив второй этаж, Джеймс поднялся на третий. Здесь дрожь здания ощущалась сильнее. Дверь чердака была открыта и покачивалась на петлях.

Достав банку из сумки, непослушными пальцами Джеймс вытащил пробку и отшвырнул ее прочь. Приблизившись к двери, он глянул вверх. Странный желтый свет стекал по ступеням. Помимо него, ничего видно не было.

Сглотнув вставший в горле ком, Джеймс начал подниматься. Ладони его вспотели, банка грозила выскользнуть, но он крепко прижимал ее к груди.

«Только бы сработало… — стучало в голове. — Только бы Лемюэль оказался прав…»

Оказавшись почти на самом верху, Джеймс опасливо выглянул с лестницы и отметил, как изменился чердак.

Горели ряды ламп-колб — от их яркого света тут же заболели глаза. Полотнища со столов были убраны, и взору открывались стоявшие на них невероятные механизмы. В этих штуковинах ощущалось что-то неправильное, зловещее, запретное… Просто обладать ими в Габене считалось преступлением.

Центральное место в мастерской занимали приставленные почти вплотную друг к другу два металлических стола, похожих на больничные, — один пустовал, а на другом лежало новое механическое тело Лазаруса Лемони. Над столами нависало напоминающее изломанное дерево устройство с шестью руками-манипуляторами: каждая из рук держала различные, видимо, хирургические инструменты, но Джеймс узнал только скальпель. В воздух из-за спины монструозного устройства поднимались снопы искр, а по протянутым к нему медным проводам скользили крошечные синие разряды. Пахло на чердаке как перед грозой.

Электриситет… ужасная наука, которую изучал и использовал в своих злодействах Замыкатель, любые следы которого многие годы искореняли из жизни и памяти города. И вот электриситет здесь — злобный, непредсказуемый, могучий… живет под крышей аптеки…

Как Джеймс и ожидал, Лазарус Лемони был на чердаке. Безумный ученый в своей мастерской, он стоял спиной к Джеймсу у стола с механическим телом, склонившись над ним и копаясь в его раскрытой, как шкатулка с откинутой крышкой, голове.

Из глубины чердака раздалось уже знакомое сдавленное мычание, и, Джеймс, прикрыв глаза от яркого света, увидел Хелен. Жена Лемюэля была привязана к стулу, ей в рот засунули кляп. Она глядела на Джеймса широко раскрытыми заплаканными глазами, и он приставил палец к губам. Хелен кивнула.

Безумный ученый был слишком занят подготовкой к своему эксперименту, и Джеймс воспользовался этим. Ступая на цыпочках, он поднялся на чердак и медленно двинулся к Лазарусу.

Половица под ногой скрипнула, но скрип потонул в рокоте генератора. Отец Лемюэля взял со стола клещи и сунул их в голову механоида, вытащил какую-то шестеренку и отложил ее в сторону. Опустив руку в коробку, полную пружин, Лазарус загремел ими, пытаясь найти нужную…

Джеймс был уже в трех шагах от него. Он поднял банку и…

— Долго же тебя пришлось ждать, — сказал Лазарус и обернулся. А затем удивленно изогнул брови. — Ты не Лемюэль. Я ждал Лемюэля. Где он?

Мысли в голове смешались. Джеймс мгновенно забыл, что должен был сделать. Забыл, что говорил Лемюэль…

— Он… он внизу, — зачем-то ответил Джеймс.

Лазарус повернулся к нему всем телом и сложил руки на груди. Трубка механического глаза чуть выдвинулась.

— Ты ведь Джеймс из Рабберота? Как поживает кузен Людвиг?

— Он умер, упал с крыши…

Лазарус подкрутил ус и пригладил лязгающей механической рукой бородку.

— Жаль слышать. Но я не раз говорил ему, чтобы пристегивался к креслу — ветер в Раббероте очень коварен. Что ты делаешь в Габене, Джеймс? Гостишь у нас? Лемюэль тебя пригласил?

— Я… я приехал учиться аптекарскому делу. Дядюшка Людвиг оставил мне в наследство аптеку. Мистер Лемони, я…

— Ну, Джеймс, что ты — для тебя я «дядюшка Лазарус».

Джеймс был сбит с толку. Все происходящее, если отбросить в сторону некоторые «незначительные» мелочи, напоминало обычную беззаботную беседу. Но эти мелочи… Джеймс с Лазарусом были в жуткой мастерской, будто вышедшей прямиком из какой-нибудь страшной истории, кругом буйствовал запрещенный электриситет, Хелен, связанная и с кляпом во рту, сидела в дальнем конце чердака и с расширенными от ужаса глазами слушала их «беседу».

— Ты пробудил меня, Джеймс, — сказал «дядюшка Лазарус». — Я благодарен.

— Я н-не хотел… н-не знал, — запинаясь, проговорил Джеймс.

— Ты вернул меня к жизни, — продолжил Лазарус, словно не услышав, и его лицо вдруг исказилось. — Но сейчас я стою на пороге эксперимента всей моей жизни, а ты, дорогой племянник, помеха… досадная помеха…

«Добрый дядюшка» исчез, и его место занял… нет, давно уже не человек — в буквальном смысле бессердечный механоид, который сохранял пока что какие-то человеческие черты, но будто бы и сам понимал, что все это дешевый балаганный маскарад, и стремился от него избавиться.

С узкого лица Лазаруса, будто выключенные рубильником, исчезли все эмоции. Механический глаз-монокуляр загорелся, луч света ударил Джеймсу прямо в лицо, и он машинально прикрылся от него рукой.

В следующий миг Лазарус качнулся. Обе его руки взмыли вверх — одновременно, как у куклы. Безумный ученый шагнул к Джеймсу, намереваясь схватить его.

Джеймс попятился.

— Не подходите! Стойте!

Но Лазарус Лемони не собирался останавливаться, и Джеймс сделал единственное, что мог, — крепко сжав банку, он резко дернул ею в сторону Лазаруса. Грудь безумного ученого обдало вязкой зеленой жижей.

Лазарус застыл. В первое мгновение он недоуменно уставился на Джеймса, а затем, макнув палец в жижу, поднес его к глазам, изучая.

— Что это? Какая-то кислота? Непохоже… Скажи на милость, дорогой племянник, зачем ты испортил мой костюм? Ты думал, это меня остановит? Лемюэль послал тебя остановить меня?

— Нет, я…

— Неужели годы сделали из моего сына труса? — проскрежетал Лазарус, и его губы искривились в презрении. — Не таким я знал Лемюэля. Подумать только, он подослал ко мне мальчишку, пока сам прячется в провизорской, как мышь в норе!

Джеймс бросил взгляд на лестницу, и Лазарус расхохотался. Его хриплый смех смешался с треском электриситетных разрядов и гулом генератора. Из-за этого жуткого многоголосого хора казалось, что смеется вовсе не один человек.

— Стоило лучше все продумать, Джеймс из Рабберота. То, что здесь происходит, только между мной и моим сыном. Напрасно он втравил тебя.

Лазарус снова вскинул руки в сторону Джеймса, и тот не успел отреагировать. За какой-то момент руки Лазаруса с лязгом удлинились на выдвижном механизме и схватили его за ворот рубашки.

Джеймс закричал и, выронив банку, попытался их отцепить, но руки Лазаруса мало того, что сжимали его рубашку, как тиски, так еще и начали укорачиваться и с неимоверной силой потянули его за собой. Они вернулись к прежним размерам. Свет из механического глаза слепил Джеймса, он отворачивался, жмурился и вслепую пытался освободиться.

Латунные руки безумного ученого вдруг отпустили его. Джеймс, щурясь, приоткрыл глаза. Лазарус не шевелился и просто смотрел на него. Свечение чуть померкло.

«Может, завод кончился?!» — с робкой надеждой подумал Джеймс, но он и сам понимал, что здесь что-то другое.

— Я и забыл… — негромко проговорил Лазарус. — Забыл, какое оно хрупкое, какое слабое и нелепое. Человеческое тело. — Он положил руку на грудь Джеймса, и тот ощутил, как от этого прикосновения к лицу подступил жар. — Человеческое сердце… ненадежное, ранимое… Люди из своего невежества приписывают сердцу какие-то чувства, как будто оно способно чувствовать хоть что-то, помимо боли. Избавиться от своего было моим лучшим решением…

И тут Джеймса будто посетило прозрение. Ключ… заводной ключ, торчащий в груди предыдущего хозяина аптеки… вырвать его и бежать… Логичная мысль «И как ты собрался убегать от этого человека, с его удлиняющимися руками?» в голове оформиться не успела.

Он дернул рукой за ключом, но Лазарус оказался быстрее и отвесил ему затрещину.

Удар был так силен, что Джеймс отлетел в сторону и упал на пол.

Хелен отчаянно задергалась в своих путах.

Джеймс застонал и с трудом поднял вмиг отяжелевшую голову — в глазах потемнело, чердак будто начал подпрыгивать и заваливаться с боку на бок. Боль была неимоверной. Казалось, скула раскрошилась.

Он прикоснулся к ней и взвыл. Пальцы окрасились кровью.

— Я не хотел этого, но ты сам меня вынудил, племянник, — сказал Лазарус Лемони подойдя и нависнув над ним. Он разглядывал свою руку — от удара запястье провисло, латунные пальцы со скрипом дергались, сгибаясь-разгибаясь невпопад. Подкрутив что-то под большим пальцем, он вернул остальные в норму, повел ими. — Это старье давно нужно было заменить. Кто мог знать, что «перенос» отложится на годы. Лемюэль помешал моему эксперименту тогда, но на этот раз у него не останется выбора, кроме как помочь мне.

— Он мне все рассказал! — воскликнул Джеймс. — Вы считаете, что он предал вас. Вы злитесь на него и хотите отомстить, я понимаю, но…

Лазарус хмыкнул.

— Отомстить? Кто я, по-твоему, Джеймс из Рабберота? Мой сын и правда предал меня, испортил эксперимент всей моей жизни, запер меня, держал в ящике на чердаке, как какую-то старую куклу, но я не хочу ему мстить.

— Нет? Что же тогда?

— Я хочу довести эксперимент до конца. Избавиться от этого хлама и обрести новое тело.

— А потом?

— Потом?

— Вы хотите сделать то же и с Лемюэлем, а потом и с прочими в Габене! Превратить их в механоидов!

Лазарус уставился на него с искренним недоумением.

— Что за бред? Кажется, я слишком сильно ударил тебя, дорогой племянник.

Джеймса возмутила эта наглая ложь.

— Я все знаю! Лемюэль мне рассказал, что вы задумали! Вы собирались открыть фабрику по переделке людей!

— Какую еще фабрику?! Хватит нести чушь!

— Он прокрался в вашу комнату накануне эксперимента и нашел чертежи — схемы будущей фабрики.

Лазарус в ярости сжал металлические кулаки и воскликнул:

— У меня нет никаких чертежей никакой фабрики!

— А еще, — продолжил Джеймс, — он нашел ваш дневник и прочитал последнюю запись. В ней говорится, что, как только вы обретете новое тело, настанет его черед. Она… она у меня здесь, с собой.

Джеймс полез в карман и достал страничку из дневника.

— Дай сюда! — прорычал Лазарус и, выхватив страничку из руки Джеймса, принялся читать. Его моноглаз выдвинулся, в линзе погасшей лампы отражались чернильные строки.

— Хотите сказать, что вы этого не писали? — с вызовом спросил Джеймс.

— Писал, — ответил Лазарус. — Я сделал эту запись, но… я и не думал… здесь же совсем не то… Неужели он воспринял… Проклятье!

Джеймс перестал что-либо понимать.

— Мистер Лемони…

— Я ни за что не стал бы проводить подобный эксперимент на своем сыне. Ни за что!

— Но там сказано, что вы собирались заняться им, что он на очереди.

— Да! — гневно пророкотал Лазарус. — Но я имел в виду другое! Я был слишком занят своей работой, эксперименты и опыты отбирали все мое время. Я просто хотел сперва довести эксперимент до конца, а потом поговорить с ним, объяснить все! Это подразумевалось! Я никогда не стал бы улучшать сына — особенно против его воли. Мое старое тело рассыпалось, требовало обновления, поэтому я так торопился. Но Лемюэль прочитал это и решил…

Лазарус скомкал страничку дневника и принялся бродить по чердаку, задумчиво почесывая затылок — прямо, как сын.

— Когда я только пришел в себя, я пытался… пытался понять, почему Лемюэль так со мной поступил, и не смог. Я был добр к нему, любил его, я был хорошим, заботливым отцом, пока меня не захватила работа, а он так мне отплатил! Я решил, что Лемюэль испугался того, что эксперимент провалится, что я не выживу, и поэтому не решился провести «перенос». Но сейчас… я начинаю догадываться…

— О чем?

— Чертежи какой-то фабрики, которые я и в глаза не видел, эта запись в дневнике… Лемюэля настроили против меня. А меня подставили — подбросили чертежи, убедили моего сына, что я… Это он! Он как-то прознал, что я хочу от него избавиться! И сделал все, чтобы избавиться от меня первым! Чтобы завладеть моим сыном.

— О ком вы говорите, мистер Лемони?

— Побочный эффект… У всех лекарств есть побочный эффект. Я думал, что объясню все Лемюэлю после того, как «перенос» завершится, но это была ошибка. Моя самая большая ошибка. Нужно было сперва рассказать Лемюэлю правду, а уже потом…

— Я не понимаю…

Лазарус остановился и уставился на Джеймса.

— Ты не задавался вопросом, почему аптека называется «Горькая пилюля»? Я молчал, скрывал правду всю свою жизнь, но она должна раскрыться. Сегодня! Сейчас! Ты спрашиваешь, о ком я говорю, Джеймс? Что ж, я говорю о самом мерзком, отвратительном человеке, которого знал этот город. Я говорю о…

Лазарус вдруг замолчал и повернул голову. В следующий миг в глубине чердака щелкнул рубильник.

Генератор затих, колеса остановились, и лампочки погасли. Чердак погрузился в темноту. Дом прекратил дрожать, эхо от рокота, который звучал все последнее время и к которому Джеймс уже неосознанно успел привыкнуть, медленно умирало.

В темноте зажегся механический глаз Лазаруса Лемони. Луч света вырвал из мрака фигуру в фартуке, замершую возле устройства для «переноса».

— Ну здравствуй, отец, — сказал Лемюэль.

Лазарус шагнул к нему.

— Сын…

Лемюэль сорвал ткань с клетки, которую держал в руке, и открыл дверку.

— Лемюэль, нет! — закричал Джеймс, но было поздно.

Из клетки, вереща, выбрались три злющих голодных гремлина, и, словно мыши, почуявшие запах сыра, они устремились к Лазарусу.

Тот попятился, но проворные коротышки запрыгнули на него.

Дальше все произошло очень быстро.

Лазарус кричал, вертелся на месте, пытался стряхнуть с себя гремлинов, но те были невероятно ловкими и юркими. Механические пальцы с лязгом хватали лишь воздух.

Джеймс мало, что видел. Луч света из глаза Лазаруса метался по чердаку. Порой он падал на длинные носы и клацающие острые треугольные зубы, впивающиеся в его тело. Чердак наполнился жутким скрежетом.

А затем Лазарус с грохотом рухнул на пол. Луч света из его глаза ударил туда, где сходились скаты крыши.

Джеймс с ужасом наблюдал, как тело Лазаруса дергается на полу, как крошечные темные фигурки ползают по груди безумного ученого, как когти разрывают его костюм, пытаясь добраться до груди. Один из гремлинов впился зубами в механический моноглаз и откусил его кусок. Луч погас. Гремлин начал жевать, с хрустом перемалывая латунь трубки и стекло линзы.

Лазарус поднял руку, чтобы стащить с себя гремлина, но другой вцепился в нее зубами и откусил палец, а затем и второй.

Третий гремлин меж тем вырвал из замочной скважины заводной ключ и отправил его в пасть, после чего вонзил когти в грудь Лазаруса. Они вошли в металл, как в мягкий податливый воск, вырвали кусок латунной пластины, и гремлин сунул в дыру голову, пожирая то, что было внутри.

Раздался треск. Конечности Лазаруса дернулись и замерли. Голова повернулась на бок.

Все было кончено. Лазарус Лемони был мертв.

Чиркнула спичка, и Лемюэль зажег висевшую на стене керосиновую лампу. Взяв ее за проволочную ручку, он подошел к распростертому на полу отцу. Тело Лазаруса было изуродовано, из-под него растекалась вязкая черная жидкость — машинное масло. А гремлины, хоть и возмущенно заворчали, злобно косясь мелкими глазками на лампу в руке аптекаря, продолжали ужин.

Лемюэль топнул, и коротышки, в испуге соскочив с тела, ринулись во тьму чердака.

— Что вы наделали, Лемюэль? — потрясенно прошептал Джеймс.

Аптекарь повернул к нему голову.

— То, что должен был. Остановил его, пока он не убил всех нас и не превратил в такие же бездушные конструкты, каким был сам. Вы молодец, кузен, — сделали все в точности, как мы и планировали: отвлекли его и облили раствором.

— Нет! — воскликнул Джеймс. — Он не собирался нас убивать или улучшать. Как и не собирался проводить эксперимент над вами много лет назад…

Лемюэль не слушал. Быстро подойдя к жене, он поставил лампу на пол и начал отвязывать ее. Узел разошелся, веревки спали, и Хелен, вытащив изо рта кляп, обняла Лемюэля. Ее сотрясали рыдания.

— Все хорошо, дорогая. Все закончилось. Я так за тебя боялся. Если бы он что-то с тобой сделал…

Джеймс поднялся и, не в силах смотреть на Лазаруса, на нетвердых ногах двинулся к кузену и его жене.

— Лемюэль, ваш отец сказал, что кто-то подбросил ему чертежи фабрики и настроил вас против него.

Поглаживая Хелен по спине, Лемюэль раздраженно поглядел на Джеймса.

— Кто?

— Он уже собирался сказать, когда вы… Вы говорили там, в провизорской, что кто-то раскрыл вам замысел Лазаруса Лемони. Кто это был?

Лемюэль покачал головой.

— Мой отец солгал вам, Джеймс. Но я успел вовремя и остановил его. Этот кошмар закончился — все позади.

— Вы не понимаете…

— Я понимаю, что вы пережили потрясение, Джеймс, — прервал его Лемюэль. — Но я больше не желаю говорить об отце. Нужно спуститься, освободить мадам Клопп, заняться вашей скулой и… думаю, да, нам всем не помешает успокоительное. Много успокоительного. — Он поцеловал жену в лоб и сказал: — Пойдем, дорогая.

Хелен кивнула, поцеловала его в щеку и вдруг застыла, точно обратилась в восковую статую.

— Хелен? — дрожащим голосом произнес Лемюэль. — Ты…

Хелен широко-широко распахнула глаза и раскрыла рот, словно в беззвучном крике.

— Нет! — закричал Лемюэль. — Только не сейчас!

Хелен задрожала, потянулась неимоверно трясущимися руками к мужу.

— Ле… мюэль… — прохрипела она. Из уголков ее глаз потекли черные слезы.

Джеймс непроизвольно попятился.

— Лемюэль, что происходит?!

— Приступ! — воскликнул Лемюэль. — Начинается новый приступ! Но почему сейчас?! Почему так рано?!

Лемюэль схватил жену, поднял ее на руки и двинулся к выходу с чердака.

— Нужно скорее отнести ее в комнату!

Он скрылся на лестнице, и Джеймс остался на чердаке один.

Лампа по-прежнему стояла на полу у стула, рядом лежал ворох веревок, которые совсем недавно удерживали Хелен. В темноте проглядывали очертания устройства для «перемещения», а на полу в центре чердака в луже машинного масла лежало изуродованное тело Лазаруса Лемони.

«Ужасы-за-пенни»… Не так они обычно заканчиваются…

И Джеймс ощутил — всем своим существом ощутил, что это еще не конец.