Тайнознатицы Муирвуда

Глава первая Казнь

Ни возраст, ни башня Пент не могли согнуть Сэнфорда Прайса, и на шестидесятом году жизни он оставался все так же крепок и могуч. Высокий, поджарый, он без устали шагал по камере, бормоча что-то себе под нос – привычка, немало раздражавшая его сыновей, деливших с отцом темницу. Сэнфорд Прайс был графом Форши и членом Тайного совета, однако открытое выступление против короля Комороса, которого Форши обвинил в дурном управлении страной, стоило старому графу всех его титулов и земель. Но и этого королю было мало: лишив графа всего, чем он владел по праву рождения, король повелел арестовать его и бросить в темницу.

Сэнфорд Прайс не жалел о сказанном. В его словах не было лжи.

Жалел он о другом: о том, что недооценил королевскую мстительность, не осознал, насколько король отошел от принесенных некогда мастонских обетов. И еще – о том, что за дерзкие слова поплатился не только он сам, но и его сыновья. Семейство Прайс принадлежало к числу древнейших, силой, знатностью и богатством превосходило многих и многих. Даже лишившись графского титула, Сэнфорд знал, что подданные его Сотни хранят ему верность – ему, человеку, а не титулу. Пусть другой похваляется графским титулом, но если Сэнфорд Прайс вырвется из башни Пент и поедет на север, королевство узнает, что такое истинная преданность.

Темница, в которую бросили графа и его сыновей, некогда была обустроена для содержания благородных господ. По традиции, высокородные узники и в заточении наслаждались изысканными яствами, одевались отнюдь не в обноски, а порой даже выезжали на охоту с соколами или гончими. Однако при короле Бранноне традиции пришел конец. Комнаты знатных узников превратились в узилища, по сравнению с которыми самые мрачные подземные пещеры казались оплотом милосердия. Из окон башни видны были парки и река, и гам шумного рынка за стеной достигал слуха досужего наблюдателя. Видеть течение жизни, не имея возможности стать его частью, – это ли не пытка? В некогда прекрасной башне Пент с окон убрали даже занавески, на случай, если узникам придет в голову сплести из них веревки и бежать. Башня вздымалась высоко, поросший травой двор маячил где-то далеко внизу, и попытка бежать через окно была обречена на провал.

Вспыльчивость и крутой нрав Сэнфорда давно стали притчей во языцех; унаследовал он эти черты от одного из своих предков, звавшегося Колвином Прайсом. Семейство Прайс исстари чтило долг и обычай, и наследием этим граф гордился по праву. Осознание того, что король Браннон одну за другой отбрасывал мастонские клятвы и обычаи, наполняло душу Сэнфорда гневом и лишало его покоя. Он решил, что кто-то должен высказать королю все как есть, и сам назначил себя на эту роль, полагая, что прочие охотно последуют его примеру.

Переметнувшись к какой-то потаскушке и разорвав осененный нерушимым обетом брак с законной супругой, король покрывал себя неизбывным позором. До поры до времени Сэнфорд молча скрежетал зубами. Он знал: поругание святынь несет с собой беду для всей страны.

И беда пришла.

Сэнфорд мрачно сравнивал эти дни с испытаниями, выпавшими на долю его предка. Колвин тоже жил под властью жестокого короля. Севрин Демонт, единственный из всех, кто осмелился выступить против короля, был убит в бою. Его сын, Гэрен Демонт, возглавил восстание вместо отца и разбил узурпатора в битве при Зимнепутье.

У окна Сэнфорд остановился и задумался, пропуская сквозь пальцы отросшую седую бороду. Бывают ли времена, когда мятеж – единственное, что остается человеку чести? Колвин наверняка задавался тем же вопросом. Узнав, что по всей стране тайно убивали мастонов, он присоединился к восстанию Гэрена Демонта. Король и его жена-хэтара возжелали уничтожить мастонский орден, но действовали скрытно. Перейти на сторону повстанцев означало бы рискнуть собственной жизнью и будущим сестры, но Колвин не колебался ни минуты.

Неужели Коморос вернулся в те времена? Под рукой недоброго короля стране придется плохо. Если бы Сэнфорд сумел сбежать из башни Пент или если бы, по воле Истока, был освобожден, – должен был бы он поднять гражданскую войну? Война – это всегда смерть, болезни, страдания. Он и сам утратил все – титул, состояние, высокое положение, – однако не стремление вернуть утраченное звало его в бой. Он жаждал сразиться за справедливость. За правосудие. За торжество закона.

Жгучая ярость снедала его. Четверо его сыновей были заключены в той же башне. Двоих из них – Тобиаса и Менниона – разлучили с женами. Новорожденное дитя Тобиаса никогда не видело лица своего отца. Говорили, что женщин держат где-то в глуши, на задворках Сотни, и они в немилости у нового графа. Стражник, который сочувствовал пленным, порой приносил новые вести, и узники, по крайней мере, знали, что их Семейство не голодает. Крестьяне Сотни Форши регулярно доставляли изгнанницам сыр, баранину и говядину. Сэнфорда знали как господина сурового, но милосердного; если и случалось ему ошибаться, то разве только в том, что давал он больше, чем следовало.

– Вы сердитесь, отец, – произнес Тобиас, его старший. Встав у окна, он положил руку отцу на плечо.

– Я думал о наших женщинах, – ответил старый граф. – Они пострадали за мои слова. Это несправедливо.

– Вспомните, как король обошелся с собственной дочерью, – сказал Тобиас. – Стоит ли после этого удивляться его обращению с нами.

– С дочерью он обошелся самым бессовестным образом – хорошо же он вознаграждает за верную службу. Вскоре у него не останется верных людей, одни лизоблюды, – произнес Меннион из-за стола, представлявшего собой брошенную на козлы доску, где он доедал остатки завтрака. Парень отличался завидным аппетитом.

– Все, кто верно ему служил, были отосланы прочь и опозорены, – произнес Тобиас. – Посмотрите хотя бы на Тайный совет. Ни одного старого советника не осталось.

– Мортон тоже был в совете, – сказал Сэнфорд. – А теперь он сидит в башне Пент, как мы.

– Что-то там поделывает Додд? – задумчиво сказал Элдер – он сидел за столом и листал какую-то книгу.

При мысли о младшем сыне, Додде, Сэнфорд ощутил гордость, смешанную с болью. Опустив голову, он шумно вздохнул.

– Додд такой же пленник, как и мы.

– А я бы с ним охотно поменялся, – сказал Меннион, постукивая ложкой по столу. – Какие в Муирвуде пекут плюшки и печенья, эх!

– Да ведь это только на Духов день, – поправил брата Элдер и играючи взял его шею в захват, но тут же отпустил. – Духов день… Интересно, в следующий Духов день нас уже выпустят? Прошлый мы просидели тут, и печальное же это было время!

– Соскучился по танцам у майского дерева, да? – усмехнулся Гейтс, четвертый сын Сэнфорда. Он сидел, привалившись к стене и разглядывая отца и братьев, и молчал, но желание поддразнить брата взяло верх.

– А ты не соскучился? – спросил Элдер.

– Еще чего! Терпеть не могу танцы!

– Где же ты тогда будешь искать жену? – поддел брата Меннион.

– Дураки вы, – сказал Гейтс. – Жениться я всегда успею, но сначала хочу повоевать. Мне бы хоть пару войн пройти. Клянусь небом, рано или поздно Дагомея вторгнется на наши земли, и нас освободят, и дадут нам оружие. А когда придет пора жениться, пусть батюшка с матушкой сами выберут мне невесту. Мне сойдет кто угодно, хоть бы даже и безродная. Вот если бы она еще готовить умела, как наша прапрабабка Лийя… Эй, Меннон, не ешь весь пирог, оставь на потом. У тебя живот заболит от обжорства.

Братья дружно рассмеялись, и веселый этот смех унял гнев, бушевавший в сердце Сэнфорда. Бывало ведь и хуже, и братские перепалки порой становились не такими уж братскими. Заприте пятерых мужчин в тесной камере, и кто-нибудь нет-нет да и взбесится. Ох, не зря Сэнфорд всю жизнь не любил тесноту.

– Так, думаешь, с Доддом все хорошо? – спросил совсем рядом Тобиас, понизив голос. – О нем в последнее время ничего не слышно. Я за него беспокоюсь.

Сэнфорд сложил руки на груди и привалился к стене у окна. Додд был умен и верен Семейству. Он проходил обучение в Муирвуде, и, когда его отца и братьев бросили в темницу, за Доддом был выслан отряд с приказом привезти и его тоже, однако нарочных ждал неприятный сюрприз. Будучи щедро одаренным Истоком, Додд прошел мастонские испытания на год раньше сверстников и, когда за ним пришли, на правах мастона потребовал убежища в Муирвуде. Отряд вернулся несолоно хлебавши. Король был в ярости. За голову Додда была объявлена награда – на случай, если его поймают за пределами аббатства. Сэнфорд очень надеялся, что мальчишка останется в Муирвуде, и до сей поры младший его сын был покорен отцовской воле. Но Додд жаждал вернуться в Форши, к матери и остальному Семейству, и Сэнфорд это знал, однако все попытки добраться до аббатства Биллербек были бы сопряжены с невероятным риском.

– Он еще очень юн. Ему многое предстоит узнать, – произнес Сэнфорд, растирая ладони. – Остается только надеяться, что он не натворит глупостей. Если будет слушать альдермастона и его жену, все будет хорошо. Будь он так же несдержан, как Меннион, я тревожился бы больше.

Сэнфорд улыбнулся.

Тобиас ответил ему улыбкой.

– Я по нему соскучился. А вы знаете, почему он решил учиться не в Биллербеке, а в Муирвуде?

– Он лучше вас всех слышит Исток, – ответил Сэнфорд. – Иногда он живет как во сне. В аббатстве Биллербек обучаются сыновья нашей Сотни, в свое время там учились и вы, однако Додд решил, что ему больше подходит Муирвуд. Я решил, что у меня нет причин для отказа.

К ним неторопливо подошел Гейтс. Гейтс не любил оставаться в стороне. Он встал у окна и прижал ладони к стеклу.

– Какой сегодня день? – спросил Гейтс, глядя наружу. – Кто-нибудь помнит?

– Двенадцатая Ночь, – с набитым ртом ответил Меннион. – Я слышал, стражники говорили пару дней назад. Будет зимний праздник. Только нам-то что с того, с нами все равно не поделятся.

– А по-моему, там ставят майское дерево.

– Что? – удивился Элдер.

Гейтс потянул задвижку и распахнул окно. Воздух был холоден и резал как ножом. Дело шло к полудню, но ленивое зимнее солнце едва-едва поднималось над стеной. В открытое окно хлынул шум со двора. Внизу собирались люди. Сэнфорд заметил, что ворота открыты. Прямо под окном были сооружены подмостки – их Гейтс и принял за основу для майского дерева.

– Что там происходит? – спросил Тобиас, глядя вниз.

– Не знаю, – ответил Сэнфорд.

– А мне не видно, – обиделся Меннион, который наконец встал из-за стола и, расталкивая братьев, стал пробираться к окну. – Дайте посмотреть.

– А ну, тихо! – рявкнул Сэнфорд. Сыновья умолкли.

Двор под окном медленно заполнялся людьми. Шли все, не разбирая сословий. Люди сбивались в кучки, переговаривались, спорили, поглядывая на узкий помост, способный вместить не больше дюжины человек.

Заиграли трубы, и толпа умолкла. Послышался скрип тележных колес, и люди хлынули в стороны, пропуская к помосту повозку.

– Кто это? – спросил Гейтс.

– Мне не видно, – простонал Меннион.

Повозка была невелика, не повозка даже – тележка, на какой возят на продажу зелень и овощи. На тележке стоял человек в выцветшем коричневом плаще и истрепанных штанах. Волосы его были в беспорядке, и все же Сэнфорд узнал этого человека.

– Это Томас Мортон, – в смятении произнес он.

– Королевский канцлер? – ахнул Элдер.

– Бывший. Мортон сам оставил этот пост. Нынче канцлером у короля Крабвелл. А вот и он, – указал старый граф. – Черный плащ, золотая накидка – первый раз таким его вижу. Вон, видите?

– Вот подлец, – сказал Гейтс. – Дайте мне меч, я его…

– Тихо! – прошипел Сэнфорд.

Тележка ехала между живых стен, и только тут Сэнфорд заметил человека в черном капюшоне. Человек стоял у лестницы, что вела на помост. У Сэнфорда кровь застыла в жилах. Вокруг повозки встали стражники и помогли Мортону сойти на землю. Неверным шагом бывший канцлер подошел к помосту и ступил на первую ступеньку. Лестница под ним покачнулась.

– Он… его… – ахнул Тобиас.

Сэнфорд в тупом отчаянии смотрел вниз. Толпа умолкла, но тут тишину прорезал чей-то крик.

Какая-то женщина пробилась сквозь людскую стену и подбежала к Мортону. Голос ее был громок и сердит:

– Сир! Сир! Когда вы были канцлером, мой муж отдал вам важные бумаги! Верните их, сир! Где они?

Бывший канцлер посмотрел на нее.

– Потерпи немного, добрая женщина, – сказал он. – Через какой-нибудь час король избавит меня от забот о твоих бумагах. И от всех прочих забот тоже!

Он покачал головой и вновь попытался подняться по лесенке. Ступеньки ходили у него под ногами.

Сыновья Сэнфорда молча смотрели на происходящее, и в глазах их читался растущий ужас.

Мортон повернулся к солдату.

– Добрый человек, помоги мне подняться по этой лестнице, не свернув себе шеи. Что же до спуска, то и там, полагаю, без тебя не обойдется.

Солдат придержал лестницу, а его товарищи помогли Мортону вскарабкаться на помост. Несколько человек поднялись за ним следом. Оставшиеся солдаты передали им снизу деревянную колоду с иззубренным верхом.

– Клянусь Идумеей… – прошептал Сэнфорд.

Встав перед толпой, Томас Мортон заговорил.

– Меня привели сюда по королевской воле, дабы вершить правосудие, – твердым голосом громко объявил он. – Меня пытали и…

– Молчать! – закричал всадник в доспехах, сидевший на могучем боевом коне. – Я шериф этой Сотни. Ты будешь молчать, Мортон. Ты не подписал закон о верноподданничестве, ты отказался подписывать его при множестве свидетелей. Клади голову на плаху и получи то, что положено предателю. Если ты, конечно, мужчина!

Сэнфорд узнал капитана. Его звали Трефью. Он входил в число новых приближенных короля. Нессиец по происхождению, он славился жестоким и безжалостным нравом.

– Что ж, – дрогнувшим голосом сказал Мортон, – я буду молчать. Я покоряюсь воле короля. Да, я отказался подписать закон. Это правда. Но я мужчина. И я умираю мастоном в кольчужнице, верным слугой Истока и моего короля.

С этими словами Мортон медленно опустился на колени перед плахой.

Человек в капюшоне шагнул к бывшему канцлеру и оттянул ворот его куртки, обнажая плоть в серебряной кольчужнице. Сэнфорд не мог дышать.

«Нет, нет, нет!»

Мортон положил голову на плаху, однако затем поднял руку и остановил палача, которому солдаты уже поднесли топор.

– Погоди минуту. Позволь мне убрать бороду. Уж борода моя измены не чинила. Ну вот. Делай свое дело, мастер палач. Я тебя прощаю.

В исполненных ужаса глазах четырех графских сыновей отразился занесенный топор.

Толпа громко ахнула.

Когда казнь свершилась, Сэнфорд потянул за рукоятку, закрыл створки и заслонил собой душераздирающий вид из окна. Глаза сыновей казались огромными, лица были бледны как бумага. Меннион бросился к туалетному ведру и вывернул туда свой завтрак.

Только что на глазах у них при свете дня, под сенью мнимой законности был убит мастон. Даже во времена Колвина Прайса короли не отваживались на столь вопиющее преступление против невинного.

Сэнфорд повернулся к сыновьям.

– Надо искать пути к бегству, – тихо, но твердо произнес он. – Капитан Трефью очень внимательно смотрел на наше окно. Он хотел, чтобы мы всё это видели.