Тайна трех смертей

СОВРЕМЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО КИТАЙЦЕВ

Знакомясь на месте с современной китайской литературой, приходится иметь дело с двумя главными источниками, откуда можно черпать сведения о творчестве жителей древнего Пэ-Синя (Китая): прессой и бродячими рассказчиками-певцами. Книг в Китае нет, кроме тех, конечно, которые хранятся в библиотеках и являются достоянием богдыхана, государства или храмов.

Газеты и журналы: «Пекинг-бао», «Нанфанг-бао», «Чонг-вай-дзе-бао», «Че-бао», «Фонг-йя-бао», «Фенг-тзен-куаи-бао», «Чунг-Коуок-бао», «Шенуг-бао», «Син-че-киай-ки», «Янг-синг-бао», «Ченг-Фоа-бао», «Тци-той-еи-гау-санг-бао» и «Иен-тчеун-ю-бао» (журнал для девушек) — вот вся пресса Срединной Империи. В фельетонах этих изданий, — кстати сказать, очень распространенных, — помещаются оригинальные романы китайских беллетристов. «Недавние нравы китайского народа», «Дурная дочь», «Новые воспитатели», «Уснувший лев» — вот те романы и повести, которые за последнее время появились в китайской прессе и вызвали известную сенсацию.

Лишнее, кажется, говорить, что общий тон этих романов — тенденциозный и патриотический. Девиз «Китай для китайцев», вражда к манчжурской династии, к мандаринам — взяточникам и развратникам, мечты об освобождении Китая из-под негласной власти чужеземцев — тот фон, на котором авторы развивают фабулу своих сочинений. Рядом с таким политическим направлением существует другое, в котором чередуются — неумолимая и жестокая насмешка над вековым сном и ископаемыми нравами и законами Китая, сатира на мандаринов, привыкших проводить все досуги в домах разврата и азарта и случайно попавших в число советников трона, трогательные рассказы о судебных ошибках, когда казнят невинных, — и заканчиваются иногда каким-нибудь сборником псевдо-древних изречений, в котором в одно целое сплетаются социализм, индивидуальный анархизм и выводы положительных наук.

Образцом такого произведения являются «Книги Ин» (человека). Вот что говорит, между прочим, автор словами своего героя, полубога Ни-Ина:

Я — Ни-Ин. Люди считали меня богом, чем-то непонятным и страшным, суровым, безжалостным существом. Они слепы или безумны. Я — Ни-Ин. Спокойно текла моя жизнь, моя жизнь для меня.

Однажды спросили меня: что такое жизнь? Я долго думал. Четыре понятия рождал мои мозг: Жизнь — свобода — счастье — мысль.

И я ответил низко склонившимся передо мной безумцам:

Жизнь — это время, пока я говорю: Я — Ни-Ин.

Если я, Ни-Ин, умираю, для меня исчезают время и пространство. Это — смерть.

Счастье — свобода. Свобода чувств, желании, поступков. Свобода без границ, без законов, без цепей. И нет в природе иного счастья.

Бога и властелина создали люди, боящиеся свободы и света и ждущие от созданных ими существ нового счастья, которое никогда не придет…

«Книги Ин» являются, вероятно, единственным произведением, в котором автор попытался сделать выводы из известных ему европейских философских учений и научных теорий, придавая своему сочинению дидактическую и тенденциозную окраску. Форма, в которой написаны «Книги Ин», очень поэтична и по своей лаконичности напоминает некоторые произведения Ницше. Нельзя обойти молчанием одного обстоятельства. Автор «Книг Ин» во второй главе высказывает ту же самую мысль, которую определенно формулировал великий натурфилософ наших дней, Вильгельм Оствальд. Вот что говорит Ни-Ин своим слушателям:

Я хочу вам сказать всю простую правду о природе, о которой вы думаете с каким-то страхом, как о чудовищах, населяющих соленые воды Ша-лэй-Тяня.

Время, пространство и различимое в них — вот все, что называется природой и будет так называться, пока по черной земле ходит человек. Это давно знают мудрецы и дети…

Как можно заметить, формулировка понятия о природе у автора «Книг Ин» вполне совпадает с определением природы, данным в некоторых сочинениях великого современного химика и философа.

Романтический элемент в произведениях, помещаемых в газетах и журналах, занимает второстепенное место, причем авторы очень часто, покидая на время фабулу, увлекаются изложением государственных и общественных идей, заполняя ими целые главы, не заботясь о связи их с развитием действия романа или повести. Зато ирония удается китайцам. Она злобна, хлестка и обладает тем простодушным и вместе с тем циничным реализмом, который бьет по нервам читателя. Приводим для примера отрывок из сатиры «Тин-дзы-ин» («Золотой человек»), написанной на Юань-ши-кая:

Должно вообще сказать, что по природе своей китаец чрезвычайно вдумчив, а поэтому он подмечает такие мелочи, которые позволяют ему одним штрихом, одним словом сразу обрисовать человека и событие. Китаец — философ и прирожденный циник. Эти два свойства, как нельзя ярче и полнее, выразились в его сатирическом даровании.

Другой источник, из которого можно почерпнуть обильный материал о современной словесности Китая, — это бродячие певцы и рассказчики. Под звуки трехструнной скрипки (ху-тя), певец быстрым речитативом, растягивая концы строф, поет древние легенды о боготворимом Юань-Шин-дао-Фай, о красавице Сын-Ти, околдовавшей трех богдыханов, пока наконец ее не убил Ли-Сан-Чу, о тайне и ужасах храма Амо-Ни-Джан, о великом и мудром Ляо-Дзы. От древних легенд певец переходит к воинственным песням, в которых славит не только давно умерших героев, но и тех, кого знают и помнят слушатели. Часто эти песни упоминают имена невинно казненных героев революционных вспышек, за последние годы так часто волнующих Срединную Империю. Вот наиболее часто исполняемая песня:

Много таких песен создало боксерское восстание. Иногда в этих песнях прославляется какой-нибудь былинный богатырь и кажется порой, что песня безобидна. Но, вслушавшись, можно заметить, что каждый ее куплет оканчивается припевом:

До сих пор эти песни живут еще в народе, и часто приходится слышать такие припевы, в которых угрожают смертью давно уже умершему «продавцу своего отечества», князю Ли-Хун-Чангу.

Пользуются успехом у слушателей песни, исполняемые нараспев и состоящие из поговорок, пословиц и других проявлений народной мудрости. Например:

Эти поговорки и пословицы подхватываются слушателями и поются хором, оставаясь в памяти и часто повторяясь.

Особое место занимает эротика. Она гораздо более развита в словесной передаче произведений различных, часто неизвестных авторов, чем в прессе, которая, как я уже упоминал, отводит романтическому элементу второстепенное место. В последние годы прославился своими эротическими произведениями Фай-Сян, сам бродячий певец, китайский менестрель, песни которого записывал, между прочим, Октав Мирбо, построивший на них не одну главу своего «Сада пыток». Некоторые песни не могут быть переданы по цензурным условиям, и, должно заметить, не потому, чтобы они были слишком циничны или грубы — наоборот — в них чувствуется известная художественность, но зато они поражают извращенностью воображения. Эротические песни, а в том числе и песни Фай-Сяна, — это короткие произведения, воспевающие восторги физической любви и проповедующие необходимость забвения от жизни, которую можно перенести, лишь «сжавши сердце». Приведем одну из песенок Фай-Сяна, называемую «Звено»:

Описывая любовные сцены и передавая речи влюбленных, авторы-эротики обнаруживают крайнюю изобретательность и богатство фантазии, что впрочем, неудивительно, если вспомнить ритуальные изображения самых интимных человеческих отношений, общую развращенность китайцев и существующие кое-где в Южном Китае сексуальные культы.

Во всяком случае, можно смело сказать, что в смысле чистой эротики китайцы большие художники.

Китай просыпался медленно. И теперь еще лишь верхние слои огромного человеческого моря, раскинувшегося от берегов Великого океана до мрачных склонов западного Памира, всколыхнулись. События последних лет: китайско-японская война, занятие китайских областей, начиная с 1898 г., международная карательная экспедиция 1901 г. в Небесную Империю, грабеж Пекина и манчжурских городов, бессмысленное и жестокое потопление китайцев в Благовещенске — все это разбудило национальное сознание, которое, проснувшись, постепенно углубляется в массе населения Китая. Сначала это национальное чувство едва теплилось в народе, сознавшем свою государственную беспомощность, но победа Японии над Россией дала толчок всем азиатам, придала бодрости китайцам, разожгла в них патриотизм, становящийся все более и более пламенным и искренним.

— Судьба Индии нас не коснется! — говорили мне образованные китайцы и прибавляли: — Мы проснулись и теперь долго будем бодрствовать!

На почве растущего патриотизма возник, конечно, целый цикл песен революционных и националистических. Я приведу две песни, пользующиеся в Китае большой популярностью. Одна из них — «Гимн Свободы», распеваемый на юге Китая и считающийся китайской «Марсельезой».

Вторая песня еще более ярко подчеркивает вражду китайцев к манчжурам и их династии, овладевшей троном богдыханов, а также к иностранцам, которых влечет в Китай лишь безграничная алчность. Эта песня — «жалобы страны мертвых». Вот ее текст, приводимый дословно:

Приведенные выше две песни революционного содержания представляют собой лишь лучшие произведения в этом роде, но ими не ограничивается обширная литература этого направления.

Заканчивая настоящий очерк, я не могу не отметить, что Китай — это страна таинственных сил души и ума человеческого, и от граждан проснувшейся страны мировая культура, без сомнения, получит много ценных вкладов.

Но, конечно, прежде всего этот великий народ должен забыть грустные слова любимой песни:

СТИХОТВОРЕНИЯ В ПРОЗЕ ПОЭТА ЛИ БО, ВОСПЕВАЮЩИЕ ПРИРОДУ

В. Алексеев перевел с китайского языка четыре стихотворения поэта Ли Бо и сделал это умело, искусно лавируя между Сциллой и Харибдой умышленно-подражательного стиля и изысканных слов одного из самых блестящих поэтов Небесной Империи. Переведены два очень похожих друг на друга стихотворения: «Мне жаль последних дней весны!» и «Весенняя грусть», а также «Ясная осень, скорбные строфы» и, наконец — «Весенняя ночь и пир во фруктовом саду». Многие строки этих стихотворений прекрасно передают бурный и вдохновенный подъем Ли Бо, близкий и понятный нам, европейцам.

— Погружаюсь в стих — и песнь моя жалобна.

— Гляжу на небо и вижу, как несется караван гусей, постепенно тая вдали.

— Пьянею грустью у плакучей ивы…

— Но и грусть и радость в бесчисленной толпе человеческих ощущении как-то одновременно пробуждаются и единятся на этом благоуханном празднике природы.

— Опадает лотос. Река подернулась осенними красками. Долгий-долгий ветер… Длинная, длинная ночь.

— Слушайте, если мы сейчас же не приступим к стихам, то в чем же мы выразим свои красивые, тонкие мысли?

В заключительной фразе переводчика слышится обещание приступить к полному переводу сочинений Ли Бо. Это намерение можно только приветствовать. Ли Бо — это «Сехойлян» (т. е. поэт, ярко блиставший своим талантом с детства), это достояние самой утонченной, многовековой культуры древнего Пэ-Синя. Поэт для немногих, но зато избранных, отмеченных рукой великой красоты.