Тайна рыцарей тамплиеров

Альфонс, блудный сын

После того как у Деодата снова начало болеть плечо, он вынужден был распрощаться с работой каменотеса, которую так любил. От нестерпимой боли невозможно было даже пошевелить рукой. Теперь он работал писарем у лионского главного счетовода: собирал, приводил в порядок и снабжал номерами отчеты из восточных домов тамплиеров, прежде чем они попадали в парижский главный дом. Все данные по строительству Крепостей и комплектованию гарнизонов, сбору пожертвований, которые получал орден на Востоке, заносились Деодатом в списки, а затраченные суммы подсчитывались.

Так он сидел каждый день за большим столом напротив главного счетовода, и оба чуть слышно бормотали какие-то числа.

Однажды Деодат раскрыл очередное письмо с Востока, и руки его задрожали, голос перестал слушаться. Слезы лились у него из глаз и текли по седой бороде, когда он читал:

Деодат вытер слезы рукавом. О падении крепости Сафет уже было известно на Западе. Теперь он больше не увидит своего брата, чей почерк ему пришлось только что разбирать.

Вечером Деодат устало поплелся в дом каменотесов к Жоффруа. Он рассказал ему об отчете Эрнеста и сел между соседями и родственниками за стол в большой кухне.

Там был Жоффруа, столь же седой, как и он сам. Но Жоффруа еще мог работать в мастерской. Рядом с ним расположился скупой на слова Жерек. Справа от Жерека сидел купец, чьи долги в прошлом году уплатили тамплиеры, так как он был стар и неплатежеспособен. А около него — мельник, державший на Соне одну из мельниц ордена, не так давно он получил разрешение записывать перемолотое им зерно на собственный счет.

Ева, жена Жоффруа, поставила на стол свечу, а жена Жерека подбросила полено в очаг. На скамьях у стен сидели матери с детьми. Так было заведено на протяжении нескольких поколений. Светловолосый юноша, которому можно было дать около четырнадцати лет, положил небольшую охапку сучьев в деревянный ящик рядом с очагом и вытер руки о штаны.

— Ты можешь проводить меня обратно в наш городской дом, — сказал ему Деодат, с трудом поднявшись с места, — у меня еще есть там дела.

Он крепко вцепился пальцами в свое искривленное плечо, и сразу стало понятно, как оно болит. Держась за племянника, Деодат вышел на улицу.

— Будь внимателен, — сказал он, — улица обледенела.

В кухне продолжался разговор. К собеседникам присоединился новый подмастерье, прибывший из Шартра. Там он жил в строительном бараке у Андре, который после смерти своей жены отдал осиротевшую мастерскую арендатору, но сам мог оставаться там до конца дней. Когда Андре узнал, что его сына Эрнеста уже нет в живых, ему самому захотелось умереть.

— Это я могу понять, — мрачно сказал Жоффруа, и Ева, утешая, положила руку ему на плечо.

Когда же юный Арнольд вернулся из дома тамплиеров и Жерек спросил: «Благополучно проводил кузена, сынок?» — Ева взглянула на Жерека не без зависти, и какое-то время разговор за столом не клеился.

Затем дверь снова отворилась. В комнату потянулся холодный воздух с улицы. Ни слова не говоря в кухню вошел какой-то тамплиер и большими шагами направился к очагу. Его пристальный взгляд лишь мимолетно задержался на собравшихся и остановился на Жоффруа и Еве. Тяжелый вздох потряс его грудь, из уст вырвались слова: «Слава Богу». Желая согреться, он протянул руки к очагу.

Огонь осветил лицо этого человека лет тридцати двух: задубевшая кожа, глубокие складки спускаются от крыльев носа к подбородку, лоб изрезан морщинами, красный рубец шрама вздулся от виска до самого уха. На бороде у него медленно таял снег, от обледенелого плаща поднимался пар. Вопросительные взгляды были прикованы к вошедшему. Тишину нарушал лишь плач ребенка.

— Жоффруа, — робко сказала Ева, — это наш сын. Это Альфонс!

Жоффруа, сжав кулаки, тяжело опустил их на стол. Значит, это его сын, убежавший из дома восемнадцать лет назад! Единственный сын, который должен был получить мастерскую из отцовских рук! Сбежавший! Как глубоко Жоффруа тогда переживал! До сегодняшнего дня он не мог оправиться от этого удара. Что Альфонсу здесь нужно? На его месте сидел Жерек, у которого были свои сыновья! Старший из них, Арнольд, почти взрослый.

Ева вгляделась в лицо сына; как оно изменилось… «Это мой ребенок? — спросила она себя. — Мой сын?»

Полумертвой от горя была она в тот день, когда он исчез из города с группой крестоносцев. «В Дамьетту! — воодушевленно призывали они. — Вперед, в Дамьетту!» Но Дамьетту тогда отвоевать не удалось, и Ева долго убивалась о сыне.

— Что ты хочешь? — сказала ей тогда одна из соседок. — Ему же все-таки четырнадцать лет! А разве не было детских крестовых походов? Дети отправлялись в Святую Землю без ведома родителей! Если даже никто из них не вернется и, может быть, все погибнут, то, без сомнения, они попадут на небо.

Еве была понятна гневная боль Жоффруа.

И тут Альфонс с поднятыми руками опустился посреди кухни на колени:

— Я прошу прощения у родителей за горе, которое им причинил.

Ева незаметно положила свою ладонь на стиснутый кулак мужа. Жоффруа низко склонился, уставившись в стол. Наконец он выпрямился и повернулся к стоявшему на коленях.

— Встань, сын мой, — сказал он хриплым голосом, — добро пожаловать в дом отца.

Альфонс встал, Жоффруа подошел к нему и положил руки ему на плечи. Долго он вглядывался в лицо сына. Затем, не говоря ни слова, прижал Альфонса к груди.

Альфонс поздоровался с дядей Жереком, его женой и друзьями, сидевшими за столом. Он попросил, чтобы ему назвали но именам его двоюродных братьев и сестер. Особенно понравился ему Арнольд, который, как казалось Альфонсу, был похож на него самого, когда он мальчишкой убежал из Лиона.

— Сегодня у меня мало времени, — сразу же сказал Альфонс, — меня ждут в замке тамплиеров на Лебедином озере. Но завтра вечером я посижу с вами подольше.

— В городском доме вашего ордена находится Деодат, — сказал Жоффруа, проводив сына до двери, — если бы ты пришел чуть раньше, ты застал бы его.

Ева не сводила глаз с Альфонса. Выглядел он нездоровым. Почему он все время держится за бок? Может быть, он ранен? Альфонс нагнулся за плащом и застонал. Но Ева не отважилась спросить, что с ним. Она решила сделать это на следующий день или позже, когда вернется прежняя доверительность.

У двери Альфонс весело подмигнул детям.

— Итак, до завтра! — крикнул он в кухню и затворил за собой дверь.

— До завтра! — донеслись в ответ детские голоса.

Он вышел из дома на темную улицу. Над городом стлался молочный туман. С Альфонса слетела вся веселость. Словно в нерешительности, он остановился у своей нетерпеливо перебирающей копытами лошади, по-прежнему держась рукой под плащом за бок. Затем с трудом сел на лошадь и выехал из города.

— Кто там? — спросили часовые.

— Тамплиер, еду в замок.

Поздно ночью, когда Альфонс удостоверился, что все монахи уснули, он вскочил с мешка, набитого соломой, и на цыпочках прокрался в центр спальни, где с потолка свисала сальная свеча. Он поднял рубаху на больном боку, но в тусклом свете свечи ничего не смог разглядеть. Только к утру Альфонс провалился в тяжелый, как забытье, сон без сновидений. Когда караульный протрубил сигнал пробуждения, Альфонс с трудом поднялся, свинцовой усталостью были скованы у него руки и ноги. Братья уже шли в капеллу к первым молитвам, Альфонс все еще стоял над тазом с водой, собираясь умыться. Наконец он опустился на колени на каменные плиты капеллы. Во время заключительной молитвы он упал ничком. Монахи подбежали к больному и вынесли из капеллы.

Когда Альфонс пришел в себя, он лежал раздетый, на носилках в комнате для больных. Какой-то старый тамплиер склонился над ним, разглядывая его бок и покачивая головой. Он очень сурово посмотрел Альфонсу в глаза и сказал:

— Мы научились со смирением принимать судьбу, посылаемую нам Господом. У тебя проказа, брат.

Альфонс с ужасом уставился на старика, отказываясь понимать смысл произнесенных им слов. Он крепко сжал губы и впился ногтями в ладони.

— Часто случается, — продолжал старик, — что монахи привозят с Востока проказу. Но только недавно мы стали готовы к этому. В верхнем течении Ардеша мы выстроили дом для прокаженных. Четверо братьев проводят тебя туда.

— Когда? — с трудом вымолвил Альфонс обескровленным ртом.

— Через полчаса они туда поедут.

Грузовое судно ожидало их в неприветливой воде Роны, казавшейся черной между покрытыми снегом берегами. Сосульки свисали с мостков и бортов.

Завернувшись в плащ, Альфонс сел на корточки на связку соломы. Того, что происходило вокруг, он не воспринимал. Перед глазами у него были прокаженные, которых он видел на Востоке. Они жили не в городах, а в пещерах и ели все, что посылало им милосердие ближних. Когда монахи ордена заболевали проказой, им предоставляли особые кельи в монастыре. Из этих келий иногда доносились печальные песни. Должно быть, в доме на Ардеше тоже были такие кельи и такие песни. Альфонс боялся поверить, что и у него там, на Ардеше, сгниют пальцы на руках и ногах, и он будет петь печальные песни и однажды ослепнет. Он глядел на свои красивые здоровые руки, которые мог сжимать в мощные кулаки, и вдруг весь содрогнулся от сознания страшного горя.

«У тебя проказа, брат, — повторял Альфонс, всхлипывая, слова старика, — проказа!»

Однако он уцепился за ту слабую надежду, которая у него еще оставалась: эта болезнь протекала у всех по-разному. Она могла прогрессировать медленно, что давало возможность сделать еще кое-что своими руками.

Монахи, сопровождавшие Альфонса, сердечно его утешали, когда услышали, как он всхлипывает.

— Брат, — попросили они, — будь мужествен, мы хотим видеть в тебе пример борьбы с болезнью, если она постигнет и нас.

Там, где страдания

Высоко в горах, в конце Севеннской равнины, за высокой стеной был расположен дом для прокаженных тамплиеров. Приближаясь к нему, Альфонс в испуге прислушивался. Неужели там не слышно стонов, неужели оттуда не доносились траурные песни, трогавшие его на Востоке до глубины души?

Ворота открыл монах, взявший у них лошадей. В глубоком потрясении Альфонс смотрел на его забинтованные пальцы: они были страшно короткие! Может быть, у него и пальцев ног уже не было? У Альфонса кружилась голова. Походка слуги, который отвел коней, была такая странная и шаткая.

Но монах уже возвращался из конюшни, что-то насвистывая:

— Показать вам здание, прежде чем комтур поговорит с вами?

Они последовали за ним в комнату, обставленную грубыми деревянными столами и скамейками.

— Это наш дворец! — с гордостью сказал монах. — Эти столы и скамьи изготовлены только больными, — он показал на дверь: — Теперь проходите сюда, здесь вход на кухню.

Кухня оказалась большая, вторая дверь в ней вела во двор.

— Здесь очаг для приготовления мяса, а там — для супа. Этот, с противоположной стороны, согревает комнату для тяжелобольных. Смотрите, вот сквозь стену проходит желоб для воды, зачем он нужен, вы еще увидите. В комнату к тяжелобольным прямо из кухни не попасть, для этого необходимо сначала выйти на улицу. Еду для тяжелобольных мы подаем через вот это окошко, благодаря ему не приходится переносить пищу через двор, охлаждая ее, что не на пользу нашим братьям.

Альфонс с трудом глотал воздух пересохшим ртом — тяжелобольные! Он живо представил себе, как они корчатся на своих кроватях или ползают по полу. Запах гниющей плоти наполнял воздух. Суетились санитары, они меняли повязки, клали под убогие тела набитые сеном тюфяки и грузили загрязненное сено на тачки. Другие промывали гнойные повязки в тазу, в который вода поступала через желоб из кухни: стоило вынуть из стены затычку, горячая вода текла в корыто. Некоторые из больных сидели на постелях, молясь, подняв кверху ничего не видящие глаза. Многие стонали. Альфонс боялся упасть в обморок. Он еще не знал, сколько лет ему суждено провести в комнате для тех, у кого болезнь протекала в легкой форме. Его болезнь прогрессировала медленно.

Несколько лет Альфонс занимался земледелием, делал упряжь для волов, пилил дрова, нарезал деревянные стержни и костяшки для счетов, насколько ему позволяли больные пальцы, а кроме того плел изделия из соломы и веники из дрока. За работой у него, как и у других больных, пропадали все печали; больные не раз говорили ему: «Будь мы на Востоке, мы, скорее всего, уже умерли бы».

В первые же дни он обзавелся другом по имени Жан, с которым быстро нашел общий язык.

В ясный осенний день их послали на соседний плоский холм собирать колосья. После работы они присеяли под кустом можжевельника; друзья ели лепешки и пили разбавленное кислое молоко. Было еще светло, и они не спешили возвращаться.

Положив подбородки на высоко поднятые колени, они глядели в даль, где пересекались линии куполообразных горных вершин. Словно золотые платки, крошечные поля, покрытые жнивьем, лежали в низинах. На голубом небе вырисовывался бледный месяц. Друзья наслаждались глубоким спокойствием.

— Есть вещи, подобные этому месяцу, — сказал Жан. — Средь бела дня их видишь редко или даже совсем не видишь — и все же они оказывают влияние на жизнь. Сейчас я думаю о тайне нашего ордена.

Альфонс кивнул. Они молчали до тех пор, пока не настало время отправляться назад. Когда они спускались по узкой тропинке, Альфонсу в первый раз пришло в голову, что эта местность стала для него совсем родной. «Сколько времени я здесь нахожусь?» — спросил он себя, но не нашел точного ответа на вопрос.

В доме прокаженных Альфонса ждал какой-то человек. Это оказался Арнольд, превратившийся в молодого тощего каменотеса. Он радостно поздоровался с кузеном.

Альфонс протянул Арнольду руки, которые перед этим бессознательно прятал за спиной. На пальцах не было ногтей. Он обнял младшего брата, радуясь его приходу, и стал нетерпеливо выспрашивать все новости.

Арнольд рассказал о Лионе, о своих странствиях, о работе и, наконец, о том, что собрался жениться.

Она — дочка угольщика из нашего города, — сказал Арнольд, как будто это что-то объясняло, и Альфонс по-братски поздравил Арнольда.

В спальне Альфонс лег на кровать. Голова у него кружилась, а глаза жгло сильнее, чем обычно. Может быть, он слишком долго сидел на солнце? Или это были первые признаки потери зрения? На краткий миг его обуял прежний страх, но он произнес слова, которыми утешались все больные: «Все мы в руках Божьих».

После этого Альфонс еще восемь лет провел среди тех, у кого болезнь протекала в легкой форме, и Арнольд часто посещал его, рассказывая ему о своей свадьбе, о том, что у него родились дети, а также и о смерти Деодата, Жоффруа и Евы.

Болезнь стала спешить. С пальцев она перекинулась на руки и ноги; начали гнить веки, и настал день, когда Альфонс ослеп. Жан, приходивший к нему ежедневно, испытывал большое горе, глядя на пустые глазницы и оголенные зубы друга, так как у того начал гнить и рот.

Этот жалкий остаток человеческого тела прожил еще долгие годы, и разум его живо воспринимал все, что происходило в мире.

— Как идут дела на Востоке? — спрашивал Альфонс, пока еще был в силах шевелить языком. — Что известно о наших бедных братьях в Святой Земле?

Триполи потерян, но султан гарантирует новое перемирие.

Потом у Альфонса совершенно иссякли силы, и задавать вопросы он мог только с долгими паузами:

— Знаешь… ты… крестоносцы, посланные папой в Святую Землю… вероломно прервали перемирие.

— По глупости и неразумию, — гневно сказал Жан, — они начали разрушительную войну: всех сарацинских торговцев, с незапамятных времен продающих в Акконе свои жалкие товары, они закололи шпагами. Кроме того, в своем ослеплении крестоносцы истребили множество сирийских христиан, которых они приняли за мусульман из-за их необычных бород.

Альфонс громко застонал. Слова, которые он пытался произносить, были невнятны. Жан окунул палец в миску с водой и смочил оголенные десны друга. Затем он продолжил свой рассказ, очень медленно, так как с некоторого времени и он мог говорить, только преодолевая страшные муки:

— После этого султан решил наказать Аккон. Он приказал своему эмиру предупредить Великого магистра, находившегося в тамплиерской башне у ворот города, ибо султан уважал Великого магистра как достойного врага. Эмир изложил намерения своего господина в вежливом послании. Тотчас же Великий магистр передал это предупреждение всем высокопоставленным христианам, живущим по соседству, чтобы они смягчили гнев султана подарками и извинениями, но его не послушались.

— Письмо известно?

— Его содержание известно дословно, — сказал Жан. — «Это пишу я, султан всех султанов, царь всех царей, господин всех господ, я, Малик ас-Сараф, Могучий, Устрашающий, Побеждающий бунтовщиков.

Преследующий французов, Преследующий армян, Тот, кто отнимает замки у неверных, — Вам, Магистру, благородному Великому магистру ордена тамплиеров, истинно мудрому господину Гийому де Боже. Я желаю Вам здоровья и передаю Вам свое благорасположение.

Так как я всегда был правдивым мужем, я открою Вам свое намерение: прийти в Вашу страну и отнять город Аккон, чтобы наказать его жителей за причиненную нам несправедливость. Впредь меня не смягчат ни письма, ни подарки!» …Затем, — сказал Жан после продолжительной паузы, — затем он завоевал Аккон.

— А… Великий?..

— Гийом де Боже героически пал в бою.

— Известно?..

— Когда он поднял щит, чтобы защитить себя в сражении, копье попало ему в бок и отскочило; и все думали, что он вернется в город. В это время бой шел между стенами Аккона и укрепленными стенами тамплиерской башни. «Ради Бога, магистр! — закричал ему какой-то рыцарь. — Не возвращайтесь в город — он уже потерян!» Великий магистр посмотрел на рыцаря величественно и печально. Он громко воскликнул: «Господа, я больше не магистр, ибо я умер! Взгляните на мою рану!» Он убрал руку от раны, и все увидели его внутренности. Затем он склонил голову и упал с коня.

Жан снова опустил ладонь в чашечку с водой, чтобы смочить рот своего друга. И тут он увидел, что Альфонс мертв.

Прошло пять лет, прежде чем Арнольд снова отправился в горы, чтобы рассказать Альфонсу о рождении своего четвертого сына. На соломенном мешке кузена лежал Жан.

— Что… знаешь ты… о Востоке? — спросил он с таким же трудом, как раньше спрашивал Альфонс.

— Пали три последних замка тамплиеров на Востоке: Сайет, Бейрут и Каструм Перегринорум. От больных это скрывали.

— После того как враги опустошили все окрестности, у тамплиеров больше не было возможности выжить. Всех, кто уцелел, повесил турецкий эмир. Теперь на Востоке больше нет христианских поселений.

Жан отвернулся к стене.

— В день, когда родился наш сын, — продолжил Арнольд, чтобы оставить Жану хоть какую-то надежду, — на Кипре тамплиеры избрали нового Великого магистра. Его зовут Жакоб де Молэ. Мы крестили нашего сына в его честь. Этот Великий магистр думает о возвращении всего христианского Востока, он хочет действовать совместно с иоаннитами.

Лионский праздник

С тех пор как император Фридрих II навлек на себя анафему, город Лион перестал подчиняться непосредственно Германской империи. Теперь им управляли местные Епископы. Одни склонялись в сторону Запада, другие — в сторону Юга; наконец к власти пришли епископы, которые желали управлять городом совместно с германским Императором. Но любое окончательное решение проблемы означало бы утрату Лионом статуса вольного города, что неизбежно привело бы к войне: никто не захотел бы иметь такого влиятельного и могущественного соседа. Этот город был столь важен, что удостоился чести принимать грандиозный праздник — французский епископ Бордоский должен был стать папой, и коронацию собирались провести в Лионе. С момента своих выборов епископ Бордоский получал имя Климента V.

Уже за неделю до праздника улицы и площади были переполнены дамами и господами в дорогих одеждах, а роскошные экипажи со всего мира создавали заторы на узких мостовых. Повозки, наполненные багажом, направлялись к архиепископскому дворцу. По всем углам установили цистерны с водой. Водоносы утверждали, что они вычерпали пол-Соны. Под городскими стенами разбивали временные жилища. Дрова для больших и малых костров приносили с гор. Целое стадо быков и баранов, предназначенных для праздничного угощения, паслось в низине между двумя реками.

Кафедральный собор был украшен красными ковровыми дорожками и большими настенными коврами. Знамена развевались на всех башнях города. Изо всех пивных погребов доносились пряные запахи. Охотники доставляли к поварам вертела с нанизанными на них куропатками и бекасами. Целые фуры дичи раздавали на постоялых дворах.

Во всей этой суете распространился слух о том, что король Филипп по прозвищу Красивый, который вот уже почти двадцать лет был королем Франции, приложил свою руку при избрании папы. Будет ли Климент V танцевать под его дудку?

Ноябрьский день этого достопамятного 1305 года выдался туманным и холодным. Тепло закутанные жители Лиона выбегали из своих домов, чтобы увидеть праздничное шествие. Они карабкались на старые городские стены, многие влезали на деревья. Почти все крыши домов были заполнены народом, у окон шли сражения за лучшее место. Жакоб пробрался на голубятню. Оттуда он мог обозревать главную улицу и площадь перед церковью.

Он уже слышал, как все отчетливее доносились крики и ликование — от городских ворот приближалась праздничная процессия!

Впереди ехали герольды, одетые в цвета города Лиона. За ними двигались пешие королевские герольды. Герольды папы оглушительно трубили в рога, следуя за авангардом тамплиеров. Король в своем самом роскошном наряде с самыми дорогими украшениями, в белых перчатках вея лошадь, на которой восседая пала. Из толпы доносились ликующие восклицания: «Хабеам папам! У нас есть папа!» Сейчас состоится коронация — и она будет проведена в лионской церкви! Какое предпочтение оказали городу Лиону перед всеми остальными!

Люди терпеливо ждали, пока торжества в церкви не подошли к концу. Они сердечно пожимали друг другу руки и едва передвигали окоченевшие от холода ноги. Затем раздался колокольный звон, и церковные врата распахнулись. Оттуда вышли герольды, и праздничная процессия из церкви проследовала в обратном порядке.

Теперь перед королем и папой шли епископы и кардиналы; у папы, облаченного в коронационную мантию и сидевшего на своем белом иноходце, на голове была тиара, символ папского достоинства. За ним следовали вельможи из всех стран с дорогими подарками. Впереди шествовали братья папы и короля.

Внезапно старая стена обрушилась под весом собравшихся на ней любопытных и погребла под собой много народа. Брат короля и двенадцать дворян из его свиты были тяжело ранены. У Жакоба кровь застыла в жилах; лошадь папы встала на дыбы, и папа, чьи движения стесняла тяжелая мантия, не удержался в седле. Он был сброшен на землю, и тиара, украшенная драгоценными камнями, покатилась в уличную грязь.

Праздник оборвался. Возвышенный настрой, господствовавший вначале, пропал. А может быть, это вовсе и не было дурным предзнаменованием? Народ внезапно замолчал. Разве этот несчастный случай не напомнил собравшимся о слухах, согласно которым король во время выборов папы подкупил членов курии? Разве Господь этим несчастьем не указал, что выборы были проведены незаконно? Когда папа, снова севший в седло, поднял руку для благословения, толпа отпрянула. Это благословение, чего доброго, могло принести проклятие!

До горожан дошли слухи о том, что на вечернем банкете, устроенном властями города в честь папы, разгорелась ссора. Никто не желал брать на себя гигантские расходы на этот коронационный праздник. Обвинения, выдвигаемые разными сторонами, становились все более тяжкими. Неожиданно брат папы рухнул на стол — его закололи.

Это было второе дурное предзнаменование для жителей Лиона.

Когда гости города разъехались, а его обитатели вернулись к своим будничным занятиям, случилось третье, наихудшее предзнаменование: на небе появилась комета, которую можно было видеть на протяжении многих дней.

«Она говорит о крови, — в ужасе восклицали люди, — которую этот незаконный папа навлечет на наши головы!» Они удрученно возвращались в свои дома, и прошло еще много времени, прежде чем угнетенное настроение уступило место повседневным заботам.

Жакоб воспринимал события живым рассудком смышленого мальчика. Для него все, что происходило с сильными мира сего, имело отношение к его собственной жизни, ведь не напрасно Жакоба крестили в честь одного из самых значительных персонажей всей мировой истории — в честь Великого магистра ордена тамплиеров.

Сразу же после коронации папа вызвал Великого магистра для экспертизы; да, он вызвал его вместе со всем его конвентом с Кипра в Пуатье, где находилась резиденция папского двора. Он потребовал от Великого магистра составить стратегический план, имеющий своей целью отвоевать весь христианский Восток, го, кроме магистра, не мог, основываясь на собственном опыте, составить такой план! Жакоб пылко почитал Великого магистра, несмотря на то, что ни разу его не видел, и гордо говорил себе: «Он мой крестный Отец!»

Когда по окончании рабочего дня друзья и родственники собирались вечером за большим столом в не дома каменотесов, Жакоб крутился рядом с мужами и слушал во все уши, стараясь не пропустить ни слова из того, что, возможно, будет сказано о тамплиерах.

Однажды вечером корабельщик Фридольф спросил:

— Не хочешь ли ты, Арнольд, отдать мне своего Жакоба в учение? У тебя четыре сына, а у меня ни одного. Или ты считаешь, что ремесло корабельщика не так хорошо, как ремесло каменотеса?

— Жакоба, — удивленно спросил Арнольд, — который собирается стать тамплиером? Разве тебе об этом не известно?

— Тамплиеры тоже будут рады дельному корабельщику.

— Здесь ты прав, Фридольф, а к ремеслу корабельщика я отношусь с уважением, — сказал Арнольд, вопросительно посмотрев на Жакоба. Жакоб представил, как в развевающемся тамплиерском плаще он плывет на Восток. Он будет угрожать своим флотом священным местам христианства. Покорит их. Для корабельщика мир открыт, а Лион и воротами в этот мир. Мальчик ликовал.

Неделю спустя он пришел со своим узелком к корабельщику Фридольфу и стал его подручным. В доме Фридольфа также был большой стол в кухне, напоминающей родную, и так же мужчины и женщины собирались там по вечерам и обсуждали события дня. Иногда вместе с Фридольфом Жакоб приходил на кухню к своим родителям. Но ему казалось, что в ней все изменилось, поскольку он сам изменился с тех нор, как стая работать. Теперь он был повзрослевшим ребенком.

В доме у Фридольфа Жакобу нравилось, хотя он и бросал полные сожаления взгляды на хозяйскую дочку Катрин, сидевшую рядом с матерью у очага; она то ощипывала курицу, то жарила горох для утреннего напитка. У нее были густые кудрявые волосы, и однажды она тайком сунула мальчику пышку. Она украдкой вынула се из передника и, потупив взор, спросила «Хочешь?» При этом лицо Катрин сильно покраснело, и Жакоб заметил, что у нее горели даже уши. Когда они познакомились лучше, он помогал ей лущить фасоль или же наполнял лейку водой, если ей приходилось работать в саду. Как-то вечером, когда солнце еще не успело скрыться за горами, он сказал Катрин в саду, что намеревается стать тамплиером. Тогда она опечалилась и оставила его.

— В последующие дни Жакоб был очень несчастен, так как Катрин больше не удостаивала его даже взглядом. Жизнь в доме корабельщика стала мрачной. В самом деле, размышлял Жакоб, мог ли тамплиер иметь подругу? Тяжелые раздумья мешали Жакобу уснуть, когда ночами он ворочался на мешке с соломой в своей чердачной комнате. Разве не было возможности объединить оба его намерения? Он раздумывал, проверяя разные варианты. Если бы Катрин знала, как он из-за нее мучается, она, возможно, меньше наказывала бы его невниманием.

Наконец после мучительных ночей Жакоб нашел выход. Как-то, встретив свою подругу в саду, он но дошел ж ней и как бы между прочим сказал:

— Кстати, я вовсе не обязательно стану тамплиером. Некоторое время я могу быть побратимом ордена, — увидев недоумение Катрин, он размял маковую коробочку и сказал, рассыпая семена: — Конечно, я югу оказаться полезным и для Великого магистра. Ты должна понять, это мой долг. Все-таки он мой крестный отец!

Катрин с серьезным видом кивнула.

— Если ты станешь настоящим корабельщиком, — казала она, — ты должен будешь сделать для магистра что-нибудь значительное. Пока же стоит подумать, что именно, — затем она слегка пододвинула ногой лейку в сторону Жакоба, и он наполнил ее водой из реки. С этого вечера жизнь в доме корабельщика ронять стала светлой.

— Пошли, — сказал как-то Фридольф, — похвастаемся перед твоими родителями успехами сына! — он добродушно засмеялся.

Жакоб бросил взгляд на Катрин, сидевшую рядом с матерью и что-то размешивавшую в большой глиняной миске. Затем побежал вслед за мастером. Был теплый летний вечер, и небо еще не совсем потемнело. «Часто ли, — в первый раз спросил себя Жакоб, — я ходил вечерами вместе с мастером к своим родителям?» Он подсчитал, что почти два года живет в доме корабельщика. Родительскую кухню он еще посещал, но все же чувство родного дома у него почти исчезло. Теперь он принадлежал к кругу корабельщиков, говоривших не о пилах для камня, не о резцах и колодах, а о палубах, мачтах и смоле; и он смотрел на свои почерневшие от смолы кисти рук, которые с недавних пор стали так сильно торчать из рукавов. Голые его ступни также были просмолены и горели. Жакобу каждый день поручали работу, и она делала из него мужчину. Соседи уже собрались за столом в кухне родительного дома.

— Король, — прошептала мать, боязливо посмотрев на дверь, словно сказала что-то неподобающее, — собирался вступить в орден в качестве почетного члена. Но тамплиеры отклонили его кандидатуру.

— Это я хорошо могу понять, — отозвался Арнольд, подмигнув вошедшим, — если тамплиеры примут короля, они должны будут присвоить ему ранг, соответствующий его положению в светской иерархии. Они ведь не могут принять в свои ряды короля как обыкновенного монаха, что вы думаете! Он воспринял бы это как оскорбление. Я слышал, король собирается назначить своего сына магистром ордена.

— Он желает узнать тайну ордена! — приглушенно воскликнул мельник. — Для этого нужно быть, по крайней мере, магистром, иначе к тайне не подступиться. Он ведь собирается обучиться алхимии, ха-ха-ха!

Фридольф сказал, передвинувшись на другое место на скамье:

— После того как королю отказали, о тамплиерах неизвестно из какого источника стали распространяться злобные слухи. Все равно, поверим мы им или нет, эти слухи, если только их будут распускать достаточно долго, просочатся в каждый дом, в каждое сердце и в каждый мозг. Так происходит со всякими слухами, уж это точно известно! Теперь ведь никого не интересует, не король ли из мести способствует распространению слухов.

— Король желает охватить всю Францию единым законодательством, — вмешался купец, дав присутствующим новую пищу для размышлений, — но на пути стоит орден тамплиеров, представляющий собой независимое наднациональное правовое образование. Король не может заставить тамплиеров повиноваться при помощи его законов, так как у них есть собственные, и орден подчиняется только папе.

— Только папе… — презрительным эхом ответил Фридольф.

— Кроме того, король весь в долгах, тамплиеры же, напротив, с их девятью тысячами поселений в Европе и с их флотом, считаются очень богатыми — здесь не учитывается движимое имущество.

— Как только король стал чеканить фальшивую монету, — напомнил Арнольд, — ему пришлось бежать от народного гнева к тамплиерам. Вот уж он, наверное, насмотрелся на их богатства в сокровищнице!

— Об этих богатствах могут быть и ложные слухи, — возразил купец. — В казначействе тамплиеров в Париже находится много драгоценностей и денег, не принадлежащих ордену, но только переданных ему для сохранения. Даже английский король передал тамплиерам на хранение свои коронные драгоценности, когда его трон зашатался!

— Король должен тамплиерам много денег, — подал реплику мельник.

— Скрываясь у них, он, должно быть, поговорил об том с главным казначеем. Именно с тех пор его ненависть к тамплиерам не знает границ!

Арнольд приложил палец к губам, указав на дверь. Но в кухню вошел всего лишь сапожник, живущий по соседству.

— Друзья, — сказал он приглушенным голосом, — известно ли вам, что Великий магистр пообещал папе провести расследование и узнать, откуда исходят слухи об ордене? Он собирается защитить орден от клеветников. Кардиналы согласны с ним, а папа должен по этому поводу написать письмо королю.

— Я кое-что вам скажу, — взял слово ткач, до сих пор молчавший. — Случайно мне стало известно, кто в этом деле представляет интересы короля, и я считаю, что у Великого магистра нет никаких шансов. Более того, у меня кровь стынет, когда я думаю, чем это чревато. Королевские интересы защищают три грозных Гийома: Гийом де Ногаре, хранитель королевской печати, эта коварная змея, Гийом де Плезъян, королевский адъютант, бессовестное ничтожество, он готов на любое мошенничество, лишь бы это понравилось королю, и Гийом Эмбер — духовник короля и Великий инквизитор Франции. Вот так, осознайте это! И теперь я спрошу вас, друзья, — кто противостоит этим троим? Мудрый и порядочный человек, честный и заслуженный полководец, который самоотверженно борется за дело Господне. Великий магистр, знающий свой орден до самых сокровенных тайн и умеющий им управлять, но бессильный против такого сосредоточения земного коварства. Можно вычислить на пальцах, как будут развиваться события.

— И к тому же… — мрачно прервал Арнольд молчание, наступившее после слов ткача, — и к тому же — этот нерешительный папа.

С помощью Катрин

Спустя два месяца граждан Лиона разбудил в ночи звон шпор. По ночному городу зловещим призраком двигалась колонна королевских сыщиков. Это произошло 13 октября 1307 года, в день, который до конца мира остался в памяти людей как «черная пятница» или «приносящее несчастье число тринадцать». Полные мрачных предчувствий, испуганные жители Лиона вскакивали со своих соломенных тюфяков, быстро одевались. На улицах не было видно ни зги, лишь перед городским домом тамплиеров факелы освещали площадь, Уже издалека слышались глухие удары и крики. Мощная королевская команда брала приступам городские ворота.

На городской стене появился комтур.

— Что вам нужно? Как это следует понимать? — обратился он к собравшимся внизу сыщикам.

— Именем короля откройте!

Поскольку комтур даже не пошевелился, они закричали:

— Хотя бы спуститесь со стены вниз! Теперь с высокомерием тамплиеров покончено!

К воротам с криками ужаса сбежалась толпа народа, привратников оттеснили, и ворота были взломаны. Сыщики ворвались в дом тамплиеров. Звенели цепи, раздавались вопли. Далеко в городе по-призрачному глухо звучал крик ночного стражника:

— Слушайте, люди, я говорю вам, что наши часы пробили двенадцать! Следите за огнем и свечами, чтобы не возникло пожара!

В толпе послышался стон: там, в тамплиерском доме, бушевал страшный пожар. В страхе жители города, услышав вновь приближающийся звон шпор, кутались в покрывала и отступали в тень домов.

С грубыми возгласами сыщики выгоняли босых, полуодетых тамплиеров на улицу. Жители Лиона опустили глаза. Стыд за все, что происходило у них в городе, запечатал им уста. Люди понимали, что любые слава бессильны перед творящимися здесь беззакониями. Тамплиеров выстроили в колонну и погнали в сторону порта. Звон цепей удалялся, и все же люди остались стоять как вкопанные в надежде, что все происходящее представляет собой страшную ошибку. Но тут перед толпой появился епископский герольд на коне.

При свете высоко поднятого факела он начал читать воззвание:

— «Граждане Лиона! — все устремились к нему, чтобы не пропустить ни слова. — По решению французского короля с сегодняшнего дня все тамплиеры во французских провинциях и в дружественных землях считаются арестованными в их домах! Для высших иерархов ордена исключения не делается. То же касается и королевских советников, если они являются тамплиерами. Орден обвиняется во многих преступных деяниях и понесет за них ответственность. Уже с сегодняшнего дня по всей Франции начнут проводиться предварительные расследования. Король написал всем коронованным особам Европы и призвал их последовать его примеру и арестовывать тамплиеров.

Граждане Лиона! Избегайте этого братства изменников, виновных в том, что Святая Земля попала в руки неверных! Тамплиеры — богохульники, об этом вам не было известно, так как они искусно скрывали это. Теперь всеобщим достоянием стало то, что при вступлении в орден требовалось плевать в нашего Спасителя и отрицать Его. Кроме того, тамплиеров нужно было целовать в рот, в пупок и в задницу. Итак, скажите сами, можно ли их уважать!

Теперь идите заниматься своими обычными делами. Начнется новый день, который освободит страну от тамплиерской чумы! Я, епископ ваш, повелеваю вам соблюдать спокойствие и порядок! Да не прикоснется к богатствам тамплиеров ни один человек, не имеющий на это полномочий; только король Франции имеет право ставить на них свою печать!»

Не сразу разошлись испуганные люди. Но позже улицы и площади опустели, словно город целиком вымер. Всех терзали тягостные предчувствия, страшила мрачная неизвестность, из воззвания епископа было ясно одно: Лиона как вольного города больше нет. Слишком рьяным было послушание церковных властей французскому королю.

Фридольф положил руку на плечо Жакобу:

— Отныне я буду доверять тебе более ответственную работу. Когда настанут тяжелые времена, ничто не сможет опечалить обученного человека.

— Мастер, — спросил Жакоб хриплым голосом, — А почему эти опытные бойцы не сопротивлялись? — он пытался подавить в себе рыдания.

— Ах, мальчик, — печально ответил Фридольф, — ведь у них в уставе записано, что они не смеют направлять свое оружие против христиан. Все гораздо сложней, чем нам кажется. Давай-ка теперь пойдем работать. Наши рассуждения им не помогут.

И более тяжелая работа не могла отвлечь Жакоба от размышлений. Он стал молчалив, замкнут и при любой возможности бродил вокруг епископского дворца. С Катрин Жакоб встречался очень редко, не замечая ее вопросительных взглядов. Но если ему где-либо попадался епископский слуга, Жакоб подходил к нему и всегда задавал один и тот же вопрос: «Куда увезли Великого магистра?»

— Великого магистра, — сказал наконец Жакобу какой-то слуга, — запрятали в темницу его же тамплиерского замка в Париже. Стены там такие толстые, что никто не сможет выкрасть магистра — это сокровище тамплиеров, ха-ха-ха!

Однажды друзей ордена тамплиеров поразил слух, подобный удару грома: Великий магистр признал вину ордена тамплиеров перед комиссией в Парижском университете, состоявшей из монахов, епископов и магистров.

В народе началось неописуемое смятение. Значит, все эти двести лет были обманом? Значит, тамплиеры s все-таки изменники? Люди больше ни во что не верили. Ведь разве не смешно говорить о невиновности ордена? Для Жакоба это известие послужило сигналом, — которого он уже давно ожидал. Он пошел искать Катрин и нашел ее в саду. Некоторое время Жакоб молча стоял рядом с ней и наблюдал, как она сыпала золу на грядку.

Не видя Жакоба, Катрин почувствовала его появление.

— Весной должен вырасти хороший лук, — сказала она, и голос у нее задрожал. Затем прошептала: — Я знаю, тебе нужно уходить.

Жакоб кивнул. Да, теперь дела обстояли именно так: он должен был ехать в Париж, поближе к своему «крестному отцу» — Жакобу де Молэ. Жакоб ощущал себя призванным, он не мог оставаться в Лионе.

— Не проходит и дня, Катрин, чтобы я о тебе не думал.

Катрин в молчании машинально просеивала в пальцах золу. Она сказала:

— Приходи после второй ночной стражи к задним городским воротам. Я приготовлю дорожную сумку и запру за тобой ворота на засов. Собак я привяжу заранее, — и продолжила разбрасывать золу на грядку.

Жакоб с нетерпением ждал второй ночной стражи. Затем он пробрался к задним городским воротам. Катрин ждала его с дорожной сумкой — тяжелой и туго набитой. Собаки выли, сидя на цепи.

— Сегодня среда, и очередь старшего слуги плыть вверх по реке, — тихо сказала Катрин.

— Об этом я уже думал, поскольку хочу доплыть до Шалона-на-Соне.

— Ни в коем случае не попадайся на глаза старшему слуге, а то он вернет тебя к моему отцу!

Затем за Жакобом заскрипел засов, и он оказался на дороге.

Корабль был не до конца нагружен; много тюков еще стояло у причала. В воде отражался мерцающий свет двух факелов на железных подставках с внешней стороны бортов. Двое носильщиков поднимали тюки, рывком забрасывали себе на плечи и, пригнувшись под тяжестью, шаркая ногами, спускались по мосткам на корабль.

С колотящимся сердцем Жакоб прокрался следом.

Пока они сбрасывали со спин тюки, он проскользнул на судно и спрятался среди груза. Затем носильщики тяжело затопали по мосткам, уходя с корабля. Пока они не вернулись, Жакоб хотел найти убежище, где ему предстояло провести все путешествие.

Почти вся палуба уже была заполнена грузом. Жакоб осмотрелся, и взгляд его остановился на скамье для гребцов. Под ней находилось не очень много тюков. Он отодвинул их так, что между ними образовалась своего рода пещера.

Носильщики уже спускались обратно по мосткам. Жакоб поспешно заполз в свое убежище и закрыл тюком лазейку. Прислушиваясь к звукам, он прижал руку к бешено стучавшему сердцу.

Еще несколько раз возвращались носильщики с грузом; потом они передали корабль под надзор портовой охраны. Их голоса удалялись по причалу.

Жакоб начал ужасно мерзнуть. Его колотила дрожь, зубы стучали. Он закутался в плащ и стал шарить в своей дорожной сумке в поисках теплых вещей. Что же там нащупали его окоченевшие пальцы — шаль? Он наткнулся на что-то твердое: копченая колбаса, кусок сала! Затем обнаружился свиной пузырь, наполненный каким-то напитком! Жакоб с благодарностью подумал о Катрин, расставаться с которой ему было очень больно.

Убежище оказалось достаточно просторным, и Жакоб смог в нем удобно лечь. Даже оставалось место ворочаться. Щели между тюками постепенно становились серыми. Светало. Жакоб слышал, как с берега на корабль спускались люди. Ришар, старший слуга, вместе с гребцами тяжелыми шагами прошел по молу. Они прыгнули на корабль и достали забортный трап. Ришар немедленно сел на скамью для гребцов и подал команду отчаливать. Сначала корабль плыл по течению в сторону другого берега. Раздались возгласы гребцов. С огромным трудом удалось повернуть против течения. Затем бросили канаты бурлакам. Некоторое время корабль качался в разные стороны, бурлаки затянули свою старинную монотонную песню — корабль медленно потянулся вверх по реке.

— Кто плывет? — спросили часовые, несущие вахту.

— Ришар на грузовом судне, принадлежащем корабельщику Фридольфу из Лиона. Груз следует в Шалона-на-Соне.

— Кто на борту?

— Шесть гребцов, пассажиров нет!

Шум в порту стих, Жакоб отплыл из Лиона.

Друг

Три или четыре дня Жакоб находился на корабле. Днем он сонно прислушивался к возгласам гребцов и пению бурлаков, по ночам, если лодка причаливала и находилась под присмотром портовой охраны, выползал из своего убежища и разминал затекшие и сведенные судорогой руки и ноги, прежде чем снова залезть в свою «пещеру».

Как-то ночью Жакоб услышал, что у борта кто-то скребется, приближаясь к нему, послышался глухой удар, как при падении, и спотыкающиеся шаги. Замерев, он ждал. Может быть, это вор? Вот неизвестный оказался на скамье для гребцов, потом слегка отодвинул тюки, загораживающие вход в убежище Жакоба.

Жакоб ощущал себя в западне. Что он мог сделать? Ему не пришло в голову ничего лучшего, как залаять по-собачьи.

Некоторое время все было тихо. Затем Жакоб услышал тихий смешок.

— Вылезай! — прошептал мальчишеский голос. — Пастух, привыкший иметь дело с собаками, не даст себя обмануть.

Жакоб выполз из пещеры. Перед скамьей для гребцов на коленях стоял мальчик, ненамного старше его самого, но крупнее и сильнее. На боку у него болталась пастушеская сумка. Мальчики смерили друг друга взглядами. У каждого за поясом был нож, блестевший в бледном свете луны.

— Разве быть одному — так уж хорошо? — спросил пастушок. — Или, может быть, здесь не хватит места для двоих?

— Вдвоем дела пойдут лучше, — согласился Жакоб, так как мальчик показался ему неплохим.

— Тогда давай расширим убежище, чтобы я поместился с тобой.

— Для этого нужно не так много, — сказал Жакоб и освободил мальчику проход между тюками.

Со словами: «В тесноте да не в обиде», — пастушок заполз в пещеру. Он развязал свою сумку, достал оттуда сыр и угостил Жакоба. Мальчики сидели на корточках, прислонившись к тюкам. Пастушок ел сыр, отрезая кусочки ножом.

— Там, на том берегу, — он показал ножом на восток, — я пас в известняковых горах стадо овец, принадлежащее тамплиерам. Если же тебе вздумается сказать хоть слово против этого ордена, я сброшу тебя в воду! Теперь стада находятся в руках воров! А как еще прикажешь называть людей короля? Они убрали со шкур овец красные кресты, чтобы никто ничего не мог заподозрить. И тогда я сбежал, — спустя мгновение он повторил с возмущением: — Убрали красные кресты!

Жакоб кивнул. Да, это было чудовищное преступление! Красный крест являлся знаком того, что человек передал свое имущество под защиту ордена: мельник рисовал его на своей мельнице, домовладелец — на стене дома, хозяин стада клеймил крестом свой скот; кроме того, владения ордена тоже были помечены красным крестом. Увы, на помеченную красным крестом собственность было совершено посягательство! Красные кресты страшили сыщиков, занимающихся розыском тамплиеров!

— Куда ты, собственно говоря, собрался? — поинтересовался пастушок, вытирая рукавом рот.

— В Париж.

— Я тоже собрался в Париж, — сказал пастушок, — и, кстати, меня зовут Эрек.

— А меня — Жакоб, и крещен я в честь Великого магистра. Я намереваюсь…

— Тихо, люди идут!

Мальчики проворно юркнули в «пещеру» и загородили тюками лаз. Значит, уже наступило утро? Жакобу казалось, что эта ночь пролетела гораздо быстрее, чем предыдущие. Гребцы вернулись и бросили на корабль свои котомки. Жакоб узнал голос Ришара, потом послышались незнакомый мужской голос и спотыкающийся топот лошадиных копыт по палубе. Лязгала цепь; с тумбы спустили канат и бросили на корабль. Чужак вместе с Ришаром направился к скамье для гребцов, меч его стучал о доски, за которыми притаились мальчики, едва отваживающиеся дышать.

— Если бы ты был один, — услышали мальчики над собой шепот незнакомца, — я рассказал бы тебе кое-что еще. Но твои гребцы могут нас подслушать.

— Говори же без всяких церемоний, — сказал Ришар, — они нас не слышат, а кроме них на корабле нет никого.

Мальчики, прижавшись друг к другу, напряженно вслушивались в беседу.

— Так что ты собираешься мне сообщить о тамплиерах, которых вы допрашиваете?

— Есть у меня некоторые соображения… но есть и сомнения.

— Какие могут быть сомнения? Говори — и все станет ясно!

— Легко сказать! Но здесь все не так просто. С одной стороны, мы должны допрашивать тамплиеров с пристрастием, с другой же стороны, они сами начинают признавать свою вину и в результате избегают пыток. А мы, завербованные, те, кто за каждого подвергнутого пыткам может потребовать себе вознаграждение, оказываемся лишними. И еще кое-что, — продолжил незнакомец после паузы. — Добровольно признавшие свою вину имеют право на прощение. Если весь орден добровольно сознается, то он будет существовать, как прежде. А это не по нраву нашему королю.

— До чего же запутанная история!

— Людям вроде вас нечего беспокоиться об этой запутанности, но от таких, как мы, ждут, что с ней будет покончено!

— А что, Эдуард, — сказал Ришар несколько неуверенно, — если тамплиеров снова освободить? Я имею в виду только… я только хочу сказать… у моей жены есть огород, принадлежащий тамплиерам. Она взяла его в аренду. Мэр города сказал мне, чтобы мы продолжали обрабатывать огород и не поднимали много шума. Видишь ли, мэр остался должен мне изрядную сумму за перевозку грузов, поэтому-то и передает огород в мою собственность. Следует ли огород снова отдать тамплиерам?

— У меня те же проблемы! В окрестностях Парижа есть мельница, которую пожаловали моему деловому партнеру. Мельница тамплиеров, понимаешь! Должен ли я ее возвращать?

— Поэтому ты завтра и отправишься в Париж?

— А почему же еще?

— Ты, мельник, должен купить себе в Шалоне-на-Соне двух ослов для перевозки груза. И лошадь, чтобы на ней ехать.

Мальчики не разобрали, что мельник промычал в ответ.

— Мне вообще интересно, сколько весит твой груз, — по голосу Ришара можно было понять, что его очень занимает этот вопрос. — Наверное, у тебя есть золото тамплиеров, Эдуард?

— Не говори вздора! Тебе хорошо известно, что все тамплиерское золото принадлежит королю, ведь орден остался в таких долгах перед ним.

Помолчав, Ришар сказал с упрямством:

— Не так уж хорошо это известно.

Какое-то время они молчали.

— Когда же этот дурацкий корабль придет в Шалон? — раздраженно спросил мельник.

— Тебе не следовало на нем плыть! На твоем месте я заказал бы себе курьерскую повозку, если бы владел мельницей.

После этого мальчики не услышали наверху ни слова.

Что-то громыхнуло. Видимо, мельник встал со скамьи для гребцов. Ветер доносил шум шалонского порта. Мальчики услышали, как мельник отвязал лошадь. Он первый сошел с корабля.

Ришар начал распределять обязанности между гребцами.

— Ты, Джон, — повелел он, — высадишься вместе со мной. Остальные займутся выгрузкой товаров. Я ничего не имею против того, чтобы вам помогали мальчишки из Шалона, тогда разгрузка пойдет быстрее. Но скажи им, пусть отметятся у меня в списках, чтобы я согласовал разгрузку с их хозяевами.

— Пришел корабль! Пришел корабль! — закричали мальчишки, слоняющиеся по причалу, и мостки затрещали от ужасного топота.

— Теперь нам нужно смываться! — прошептал Эрек.

Низко согнувшись под тяжестью ноши, они прошмыгнули к причалу вместе с портовыми мальчишками и поставили тюки перед Ришаром на мостовую около береговой крепости. Ришар долго смотрел в свои списки. Пока он сравнивал количество доставленного груза с собственными подсчетами, Жакоб и Эрек уже бежали по припортовой улице в город.

Ночное соглашение

Они остановились, едва переводя дух, у постоялого двора. Над воротами огромными буквами было написано: «У тамплиерского креста». Хозяин с ведерком краски вскарабкался по лестнице, пытаясь закрасить второе слово.

— Скоро множество постоялых дворов будут называться «У креста», — горько сказал Жакоб.

Через открытое окно комнаты для постояльцев слышался нетерпеливый голос мельника, знакомый им еще по кораблю. Супруга хозяина со стуком закрыла окно.

— Не поедет ли он в сторону Парижа? — прошептал Эрек, схватив друга за рукав. Затем резко повернулся к хозяину: — Эй, хозяин, там, наверху! Здесь бывает рынок по продаже скота?

— Будет через две недели в воскресенье.

— Нельзя ли здесь купить осла до воскресенья?

— У судебного исполнителя есть два осла, предназначенные для продажи, он собирается отвести их на рынок.

— Сколько они стоят?

— Не так уж мало, поскольку их хорошо содержат, но и не слишком много, потому что они совсем молодые. Каждый стоит примерно десять серебряных монет. Но с каких это пор дети покупают ослов?

— Времена меняются.

— В этом ты прав, молокосос. Меняются, ха-ха-ха!

— Где живет судебный исполнитель?

— В конце улицы, у дома с фонтаном.

Ни слова не говоря, мальчики быстро побежали вниз по улице, которую указал им хозяин. У дома с фонтаном женщины стояли на коленях у воды и полоскали белье, наклонившись далеко вперед.

— Как же мы сможем купить ослов, Эрек? У нас ведь нет денег!

— Я хочу посмотреть на них, — Эрек постучал в дверь нижнего этажа дома.

— У тебя есть два осла на продажу? — спросил он, как только судебный исполнитель открыл дверь; затем мальчики проскочили мимо хозяина в дом.

В стойле стояли два ухоженных осла. Когда они подняли головы, потянувшись к кормушке за сеном, у одного из ослов под челкой на лбу можно было разглядеть свежий шрам с запекшейся кровью. Шрам имел форму креста. У Жакоба замерло сердце, а Эрек очень медленно произнес, обращаясь к судебному исполнителю:

— Шрамы, должно быть, заживут до ближайшей ярмарки скота, да?

Судебный исполнитель вздрогнул:

— Что ты этим хочешь сказать, парень? Если тебе не нравятся мои ослы, убирайся отсюда!

— Это не твои ослы, это ослы тамплиеров, а ты вор! Ты разве еще не знаешь, — солгал он старику, — что король вот-вот пожалует тамплиерам свободу? И что тогда тебя ждет на ярмарке скота? Там ведь будет много свидетелей, которые увидят, как ты продаешь этих ослов!

Вся спесь судебного исполнителя бесследно исчезла.

— Сколько же ты за них дашь? — простонал он. — Уже несколько недель они едят мое лучшее сено. Мне же за это обещали компенсацию. В конце концов, я заплатил за ослов людям короля, и хотел бы вернуть свои деньги! Я все-таки бедный человек, а у меня об ослиные шкуры сломалась скребница. Я скормил им столько овса, а моя жена подвязывала им уши от комаров!

— Шесть! — неумолимо сказал Эрек, держа у него прямо перед глазами шесть пальцев.

А Жакоб добавил:

— И ни одним су больше!

Взволнованные, мальчики вернулись на постоялый двор. Хозяин уже убрал лестницу и ведро с краской; гостиница теперь называлась «У креста».

Мельник все еще находился в комнате для постояльцев. Они впервые его увидели, хотя уже знали его голос и самые сокровенные мысли. У мельника было бледное худое лицо и темные маленькие глазки. В волосах и бороде пробивалась седина, хотя ему вряд ли было больше тридцати пяти лет.

Когда мальчики вошли в комнату, он смерил их быстрым взглядом, а затем продолжил возиться со своими ногтями.

— Мастер, — сказал Эрек, — нас послал к тебе корабельщик Ришар, так как тебе нужны двое погонщиков ослов.

— Мне? Двое погонщиков ослов? Ну-ну! — воскликнул мельник, удивившись, что его назвали мастером. Он покосился в сторону кухни, опасаясь, что хозяйка подслушивает. — Корабельщик действительно это сказал? Тогда он должен доставить мне двух ослов вместе с погонщиками.

— Именно так он и сделал, мастер. Он собирается продать двух замечательных ослов. Что ты нам дашь, если они тебя устроят? Они хороши, и каждый стоит около двенадцати серебряных монет.

— Не давай за каждого больше десяти! — донесся из кухни скрипучий голос хозяйки.

— Для меня достаточно и девяти, — вежливо сказал Эрек.

Мельник звучно расхохотался:

— Для него достаточно и девяти, для этого мошенника!

— Ты заплатишь, мастер, если мы приведем ослов?

— Ты получишь деньги! — удовлетворенно воскликнул мельник, ударив ладонью по столу. — Другого мошенника оставь у меня в качестве заложника на случай, если тебе вздумается стащить у меня деньги! Ведь я не столь глуп, как вам кажется. Итак, приводи этих ослов, приводи их сюда! И ты пожалеешь, если они не стоят девяти серебряных монет! Тогда ты отработаешь у меня остаток суммы!

Спустя немного времени пришел Эрек с ослами. Мельник выскочил во двор, чтобы оценить их. Он с трудом скрыл свое удовольствие: ослы оказались замечательные.

Хозяйка также с любопытством выбежала посмотреть на ослов. Она слегка их пошлепала и как бы мимоходом провела рукой под гривой у них на лбу. После этого она язвительно рассмеялась, ибо увидела именно то, что рассчитывала.

В связи с успешной покупкой ослов мельник расщедрился. Он заплатил за ужин обоих мальчиков, а кроме того за ночлег. Они настолько устали, что сразу улеглись спать, но Эрек со стонами долго ворочался на постели. Наконец он придвинул к Жакобу кулак и сказал:

— Разожми!

В зажатом кулаке друга Жакоб нашел шесть серебряных монет.

— Мне хочется выбросить их, как Иуде — тридцать сребреников! — сказал Эрек несчастным голосом. — Я нажил их, спекулируя имуществом тамплиеров.

Выяснилось, что мельник отнюдь не стремится попасть в Париж кратчайшим путем. Он вскоре отклонился от главной дороги и направился в сторону Дижона. И в Дижоне он ни разу не вспомнил о Париже! Не говоря своим погонщикам ни слова о конечном пункте поездки, мельник ехал впереди них на лошади к северу. И все чаще он резко поворачивал свою лошадь, подъезжал к мальчикам и торопил их. Казалось, что он охвачен нетерпением.

На третий день мельник завез их к какому-то торговцу скотом в Лангр.

Он продал ему двух ослов по десять серебряных монет за каждого и купил себе мула и небольшую двухколесную повозку, подобную тем, на которых крестьяне перевозят сено.

— Теперь для меня двое погонщиков ослов слишком много. Зачем мне кормить обоих, если я прекрасно обойдусь одним из вас? — сказал мельник.

Когда же он увидел, что ни Эрек, ни Жакоб не желают расставаться, он пошел на уступки:

— Второй может ехать бесплатно. Я не потребую от него платы за те удобства, которые он получит, путешествуя вместе со мной.

Затем мельник ускакал далеко вперед, пустив свою лошадь рысью так, что мул едва поспевал следом. Расстояние между мальчиками и мельником все увеличивалось.

За Лангром солнце уже садилось в желтый туман, скрывавший горизонт, когда мельник круто повернул на запад. Уже затемно он подъехал к одинокому постоялому двору и еле слез с лошади, так у него затекли ноги.

Постоялый двор, расположенный у дороги, был обнесен высокой стеной и во всех четырех углах имел круглые башни для обороны. Эта постройка выглядела словно тамплиерская комтурия. Перед въездными воротами дорогу перегородил пограничный шлагбаум, пахнущий свежей краской.

Мельник потянул шнур звонка, в ожидании, пока ворота откроют, он проворчал:

— Там, за этим шлагбаумом, начинаются земли графа Шампанского.

Он нетерпеливо ходил туда-сюда.

— Граф Шампанский, — прошептал Жакоб на ухо Эреку, — прибыл в Иерусалим к первым девяти тамплиерам в тот самый день, когда в подземелье засыпало моего предка Пьера.

— О чем вы там шепчетесь?

За воротами послышалась возня. Засов сначала заскрипел, потом зашуршал. Пока мельник стоял, в нетерпении опершись о шлагбаум, Жакоб потянул Эрека за куртку.

— Теперь между отдельными графствами существуют границы, — и движением головы указал на шлагбаум, — там, где раньше были тамплиерские земли. Тогда не приходилось платить пошлину!

Хозяин с фонарем в руках вышел навстречу гостям. Его глазки заплыли жиром. Хитрый взгляд скользнул по новым постояльцам.

— Ах! — закричал хозяин, — какие изысканные гости приехали ко мне на постоялый двор!

Мельник нетерпеливо отодвинул его в сторону.

— Тебе больше приличествует впустить нас без долгой болтовни!

— Почему ты в таком плохом настроении, мастер мельник? Можно подумать, ты ждешь, что тебе влетят в рот жареные голуби! Ну и капризный у вас господин! — обратился хозяин уже к мальчикам. Он достал фонарь и показал стойло, где они могли поставить лошадь и мула.

— Только бы он дал нам достаточно еды, — сказал Эрек, готовясь к бою. Этот хозяин столь же не нравился ему, как и мельник.

Мельник становился все более жадным. За ужином он швырнул мальчикам заячью косточку, от которой едва ли можно было что-нибудь отгрызть. Пусть они дерутся за этот кусочек, сколько им угодно! Он ведь обещал кормить только одного из них. С пустыми желудками Жакоб и Эрек поплелись в амбар, где разворошили себе на ночь места на сеновале. Они не осмеливались тратить на еду серебряные монеты, вырученные от перепродажи ослов. Так они лежали на сеновале голодные и не могли уснуть.

Внезапно мальчики услышали, как распахнулась дверь в комнату хозяина постоялого двора. Зазвучал раскатистый смех пограничных стражей, сидевших во время ужина напротив мельника. До мальчиков донесся голос мельника:

— Эй, хозяин, дай пограничникам вина, а я выйду ненадолго. Пойду посмотрю, как там мои лошадь и багаж.

Но мальчики услышали, что он отправился не к стойлу, а в сторону ворот. Что там было нужно мельнику? Они торопливо разгребли сено и стали следить за тем, что происходило у ворот.

Мельник так осторожно открыл засов, что тот и не скрипнул, и беззвучно выскользнул на дорогу.

Мальчики осторожно вскарабкались на стену и устроились на ней, лежа на животе. Мельник ходил по дороге взад-вперед, словно чего-то ждал. Полная луна светила сквозь озябшие деревья белым светом. Если бы она поднялась чуть выше, мельник не мог бы больше оставаться незамеченным. Мальчики лежали в тени раскидистой ели.

Послышался приближающийся стук копыт. Мельник оперся обеими руками на шлагбаум и стал прислушиваться, нагнувшись вперед.

К нему подъехал одинокий всадник и слез с коня.

— Стой, кто идет? — спросил мельник, изображая из себя пограничника. Голос его звучал сурово.

— Друг мельника.

— Ты мог бы приехать пораньше. Я стою здесь и жду тебя и должен быть готовым к тому, что пограничники, которые сидят сейчас на постоялом дворе и выпивают за мой счет, вот-вот вернутся и начнут задавать глупые вопросы. Привез ли ты с собой документы?

— Сперва давай обещанное вознаграждение.

До мальчиков донеслись ожесточенные проклятия и звон монет.

— Итак, документы!

— Они в сумке на седле. Мельница твоя — мельница и права на воду.

— Дай сюда! Все ли правильно заверено?

— Твой закадычный друг Жорж будет ждать тебя завтра в тамплиерском лесу. Или же «в лесу на болоте», если так тебе больше нравится. Там нашли печать тамплиеров. Жорж поставит ее на твоих документах.

— А кто проведет меня через этот заколдованный лес на болоте, чтобы я вышел оттуда живым'?

— Ты должен идти от деревни Вандевр по дороге, ведущей на север. Ты пройдешь мимо большого козьего хлева, ранее принадлежавшего тамплиерам. В нем тебя будет ожидать проводник. Кроме того, Жорж советует переночевать завтра в монастыре Клерво. Там ты будешь в наибольшей безопасности, так как жители этой местности все еще зависят от тамплиеров, и их теперь следует остерегаться, — человек, встретившийся с мельником, некоторое время подумал, затем сказал: — Ну, вот и все.

— Тогда ты можешь уезжать отсюда.

Мальчики беззвучно соскользнули со стены и вернулись к себе в амбар. Долго они лежали на сеновале, но сон не приходил. Зубы у них стучали от волнения, а гнев на мельника не давал уснуть. Значит, послезавтра они могут стать свидетелями преступления! А разве они не принимали в нем участия, помогая в пути этому вору добывать чужое добро? Ах, до чего же тяжелой стала жизнь! Все их помыслы и стремления были направлены на благо тамплиеров, но вопреки своей воле они оказались втянуты в неправедные дела против ордена!

На следующий день Жакоб и Эрек ехали через тот самый лес, в котором много лет назад на каменотеса Пьера напали разбойники, ограбив и тяжело ранив его. Друзья приехали в тот самый монастырь, куда Эсташ привез умирающего Пьера. Лицо Жакоба страшно побледнело. Пока лошади пили воду из ручья, текущего через монастырь, он осмотрелся. В те годы здесь еще не было такого количества зданий.

— Здесь, — сказал Жакоб обескровленным ртом, — моего предка исцелил чудотворец — аббат Бернар. Затем мой предок поехал в Святую Землю вместе с тамплиерами, Эрек.

— Я не ослышался? — спросил какой-то монах, проходивший мимо. — Что ты сказал? Кого исцелил наш аббат Бернар?

— Пьера, лионского каменотеса. Он был моим предком и отправился в Иерусалим вместе с первыми девятью тамплиерами.

Монах тяжело вздохнул:

— Сколько же крови пролилось за прошедшие с тех пор двести лет! И сегодня тамплиеры не даром носят красный крест, я имею в виду пытки, которым их подвергают, — он вытер глаза рукавом рясы. — С кем ты едешь?

— С тем, кто крадет тамплиерское добро! — ответил Эрек вместо Жакоба голосом, полным ненависти. Но монах успокоил его, положив руку ему на плечо.

— Что с того, дорогой друг, что воры присваивают мирские богатства ордена? Все равно они не смогут отнять у тамплиеров их тайну.

— Я собираюсь в Париж! — сказал Жакоб, всхлипывая. — Я хочу видеть Великого магистра, который приходится мне крестным отцом.

— Инквизитор пообещал Великому магистру простить весь его орден, — прошептал монах в лицо Жакобу, — если только он признает тамплиеров виновными во всем, в чем их обвиняют. Если же он не признается, то не сможет спасти от пыток своих братьев, а орден будет распущен. И еще кое-что я должен тебе сообщить: король посетил Великого магистра в тюрьме и пытался уговорить его совершить побег.

— Как некрасиво со стороны короля!

— Король надеялся, что таким образом орден сможет расстаться со своим Великим магистром. Если Великий магистр бросит орден на произвол судьбы, то орден можно будет распустить.

— До чего же скверно!

— Протокол признаний, данных монахами под пытками, уже достиг тридцати локтей в длину. Одна лишь длина этих протоколов должна доказывать вину ордена, а этот вздор все равно никто не станет читать. Но что стоит признание, сделанное под пытками!

Слова монаха не давали покоя мальчикам всю ночь, словно, оказавшись в стенах монастыря, они мгновенно попали в самую гущу этих ужасных событий. Действительность внезапно приблизилась к ним, слухи превращались в факты. Невыспавшиеся, дрожащие от холода и волнения, на следующее утро сели они на повозку мельника. Мельник поехал по дороге, ведущей к Вандевру.

Дорога довольно круто стала взбираться в гору. Изо рта мула шел пар. Большие снежные хлопья, падавшие все гуще, мгновенно таяли на его шкуре. На вершине холма дул сильный ветер. Там снежинки были мелкие и твердые и таяли уже не так быстро. Они упрямо застревали в складках одежды; вскоре снег лежал у путников и в рукавах, и в волосах, и за воротниками.

Хорошо позавтракавший, мельник в тот день вообще не думал о еде; он, не останавливаясь, ехал по словно вымершему Вандевру. Он не поворачивался в сторону мальчиков и потому не видел, что их волнение возрастало по мере того, как они удалялись от Вандевра. Когда же появится этот козий хлев? Не пропустит ли его мельник? Прищурившись, они старательно вглядывались в снежную пелену.

Затем мальчики увидели ряд наклонившихся от ветра деревьев, под которыми ютилась какая-то приземистая постройка.

Хлев! Его окружала небольшая каменная стена, деревянная калитка была открыта.

Мельник поднял руку, подав мальчикам знак остановиться. Он сполз с лошади и надолго исчез в хлеву. Жакоб и Эрек молча прижались друг к другу и пристально смотрели на следы мельника в снегу.

Мельник вернулся с каким-то невзрачным человеком.

— Эй, ты там! — закричал он Эреку. — Поставь лошадь и мула с повозкой в стойло и оставайся там, пока я не вернусь. А чтобы ты не думал, что можешь тем временем сбежать, обокрав меня, я беру твоего друга в заложники. Понял?

Мельник достал из сумки, привязанной к седлу, документы, которые передал ему человек, встретившийся с ним этой ночью у постоялого двора; мальчики знали, что теперь где-то за этим сугробом он должен их заверить украденной печатью. И уж тогда мельница окончательно станет принадлежать ему!

Только один лоскут кожи

Невзрачный человек сразу же собрался уходить. За ним последовал мельник, а за мельником шел Жакоб. Очень быстро они очутились в чаще невысоких буков с толстыми кривыми ветками, растущими чуть ли не от корней. Чаща была такая густая и ветки так сплетены, что пробираться даже по тропе стоило большого труда.

Тропа становилась уже. Несмотря на все свое внимание, Жакоб вскоре перестал ориентироваться. Внезапно они подошли к нескольким болотам, перегороженным узкими дамбами, по одной из которых их повел невзрачный человек. Потом они снова оказались среди зарослей бука. Но и тут были точно такие же болота и точно такие же узкие дамбы. Жакобу приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не соскользнуть в воду. Вскоре болот стало так много, что Жакоб уже не понимал, те же самые это болота или им все время попадались новые, ведь снегом занесло все тропинки. Понимал ли сам невзрачный человек, где находится? Не настала ли пора громко звать на помощь, чтобы выбраться из этого заколдованного леса? Или же невзрачный хотел, чтобы они до конца дней своих блуждали среди болот, дамб и буковых зарослей?

Проводник брел все дальше и дальше — казалось, эта дорога оставила свой след у него в крови, — и внезапно они вышли к берегу озера. Там была лодка, на которой они переправились на остров. Пробираясь через снежные заносы вслед за проводником, они подошли к невысокому, очень хорошо защищенному замку.

Во дворе замка был слышен страшный грохот, доносившийся из окон. Там, в комнатах и залах, какие-то люди орудовали топорами, отрывая половицы. Может быть, они искали золото тамплиеров?

Жакоб остался во дворе. Он забыл обо всем, что происходило вокруг него, точно так же, как все забыли о нем. Он больше не слышал грохота топоров, не ощущал холода. Он уже не думал о том, что здесь будет заверен печатью обман. Жакоб думал только о тамплиерах, которые, удаляясь от внешнего мира, жили в этом замке, и о том, что он находится в священном месте, где они хранили свою тайну.

Рядом с ним кошка схватила птичку. Крылья у птицы затрепетали, и снег окрасился в красный цвет. «Как крест на плащах тамплиеров», — подумал Жакоб. В сомнамбулическом состоянии он повернулся и пошел из замка по дороге. Среди деревьев был колодец, закрытый досками. На веревке болталось кожаное ведро. «Этим ведром тамплиеры черпали воду», — подумал Жакоб.

Он облокотился на крышку колодца и подпер голову руками, не ощущая ничего, кроме печальной пустоты. Наконец он выпрямился, стряхнул снежные хлопья с ресниц и пошел по дороге дальше.

У круглой башни Жакоб обнаружил могучий дуб. Возле дуба он увидел несколько камней, на которых летом можно было сидеть. «Здесь они сидели, — подумал Жакоб. — В ветвях дуба пели птицы, и тамплиеры понимали птичий язык». Приложив ухо к стволу, он прислушался и вдруг увидел, что перед ним стоит невзрачный человек. Лицо его неуловимо изменилось, глаза смотрели умно и доброжелательно.

— Я шел за тобой, — сказал человек. — Поведай мне о том, что тобой движет!

Жакоб пристально посмотрел на него. Может быть, шрам на его лице был следом турецкой сабли?

— Я очень несчастен, — сказал Жакоб так медленно, словно ему приходилось подбирать каждое слово. — Я потомок Пьера, лионского каменотеса. Я собираюсь ехать в Париж к Великому магистру. Он мой крестный отец. Мне при крещении дали имя в его честь.

— Несчастные понимают друг друга с полуслова, — сказал человек.

— Так ты тамплиер! — будто пелена спала с глаз Жакоба. — Тебе что-нибудь известно о Великом магистре?

— Он еще надеется на то, что его примет папа и побеседует с ним. Папа получал сведения о допросах тамплиеров из рук инквизиции. Наш Великий магистр уже сообщил папе, что отказывается от признания собственной вины.

— Словно камень с души упал! Этим известием ты очень обрадовал меня!

— Ах, Жакоб, — печально ответил тамплиер, — папа — слабый и больной человек, и, к сожалению, он находится в когтях у короля. Усилия, которые он предпринимает, мы должны ставить ему в заслугу. Но у него нет сил сопротивляться длительное время. Когда-нибудь дело тамплиеров снова попадет в руки инквизиции, потому что так хочет король, — Жакоб промолчал, не зная, что сказать, и тамплиер продолжил: — И еще кое-что, Жакоб… Великого магистра привезли в крепость города Корбейля… — тамплиер задумался, испытующе глядя на Жакоба, и тихо сказал: — Мне нужен посланник. Не хочешь ли ты стать посланником?

У Жакоба от радости подпрыгнуло сердце. Он долго смотрел в глаза своему собеседнику, а затем кивнул головой.

Они быстро вернулись к замку. Мельник уже топтался у ворот.

— Эй, сколько же я должен вас ждать?

Жакоб бросил взгляд на тамплиера, лицо которого снова стало простоватым.

— Сию минуту, мастер, — запинаясь, пробормотал проводник и ненадолго скрылся в замке.

Затем он повел мельника и Жакоба обратно через лес на болоте. Болотная вода отливала черным блеском между узкими заснеженными дамбами, но теперь Жакоб уже не боялся, что они заблудятся. Мысли вихрем проносились у него в голове. Как все изменилось всего лишь за час! Если бы его отправили посланником к Великому магистру, то он смог бы увидеть своего крестного отца! Он не отваживался представить эту встречу. Но почему он решил, что тамплиер собирается послать его к Великому магистру? Может быть, его пошлют к кому-нибудь другому.

Из снежной завесы выплыли деревья, склоненные ветром, а под ними — крыша козьего хлева. Эрек на повозке спал. Мельник грубо разбудил спящего, и они выехали через калитку, а Жакоба еще на мгновение задержал тамплиер и что-то сунул ему в карман:

— Передай магистру вот это! Скажи — от Робера из леса.

На прощание он поднял руку и поспешил назад.

Теперь у Жакоба в кармане была какая-то тайна! По пути он не осмеливался посмотреть, что это такое, из страха потерять. Содержимое кармана стало для Жакоба самым важным на свете.

Они заночевали на постоялом дворе в какой-то деревушке. Как только мальчики остались одни, Жакоб достал из кармана то, что сунул туда тамплиер. Это был кусок кожи. В недоумении друзья смотрели друг на друга. Может быть, над Жакобом подшутили? Тогда это горькая шутка!

Они поднесли кусок кожи к лампе и разглядели на нем какие-то знаки. Мальчики не поняли этих знаков, решив, что их в спешке выжгли на коже раскаленным гвоздем. Одним из знаков была большая буква «Т», а рядом с «Т» множество небольших точек; над этими точками проходила волнистая линия, сначала она шла влево и вверх, затем немного вниз, а потом подходила к кружку. Из кружка точно такая же волнистая линия со многими изгибами доходила до левого верхнего края куска кожи. Там, где она оканчивалась, было много мелких завитков, напоминавших волны. Посреди этих волн виднелось нечто похожее на ключ.

Жакоб глубоко вздохнул и посмотрел в ночную темноту. Он с огромной ответственностью относился к непонятной для него миссии посланника. То, что он держал в руках, наверное, было какой-то жизненно важной для тамплиеров вестью!

— Эрек, — тихо позвал Жакоб, — обещай мне, если со мной по пути что-нибудь случится — обещай мне все сделать для того, чтобы Великий магистр получил этот кусок кожи!

На следующее утро мельник был непривычно весел. У него в кармане лежал договор с печатью. Мельница принадлежала ему! Пока они завтракали, он говорил без умолку, и болтовню свою то и дело уснащал чавканьем и громким прихлебыванием. Мальчики почти не слушали его, их слишком занимало то, что предстояло им выполнить.

— Если я в дальнейшем буду вами доволен, то возьму вас работниками к себе на мельницу. Можно договориться и сейчас. Вот, по рукам! Я мельник, а вы — мои работники, — он протянул им руку через стол.

— А жалованье? — нахально спросил Эрек, не обращая внимания на протянутую руку.

— Да, конечно, жалованье… — несколько неуверенно согласился мельник. — Жалованье ничем не будет отличаться от того, которое платят на других мельницах, — он снова перешел на свой развязный тон и добавил: — Считая с сегодняшнего дня!

Эрек толкнул Жакоба под столом ногой: заметил ли тот, что мельник таким образом хочет отказаться платить им жалованье как погонщикам ослов и возчикам?

— Где же находится твоя мельница, мельник?

— В Корбейле, глупая твоя башка! Там в Сену впадает Эссонна.

Мальчики забыли о том, что им нужно есть. Ложки задрожали у них в руках. Никто не осмеливался поднять глаза от миски с похлебкой. Мельник же подумал, что они обрадовались его предложению, и решил уменьшить им жалованье насколько возможно.

Вечером они проезжали через Труа, элегантную столицу графства Шампань. Мельник тотчас же поехал вниз по берегу Сены и начал договариваться с корабельщиком о дальнейшей поездке. Он считал, что по реке быстрее доберется до места назначения, и сделал знак мальчикам, сидевшим в повозке, чтобы они шли на корабль. Но Сена в этой местности имеет много излучин и небольшой уклон. Очень скоро нетерпение мельника возросло до такой степени, что он с зеванием и стонами то подходил к своей лошади, то отходил от нее и выспрашивал корабельщика о названиях всех деревушек, мимо которых они проплывали.

На левом берегу реки показалась какая-то крепость, расположенная на искусственном холме, ее окружали рвы с водой.

— Это замок Пайен, — объяснил корабельщик, уже не отвечая на вопрос мельника, а по собственной инициативе. — Господин де Пайен когда-то был главным среди тамплиеров, на которых сейчас так клевещут.

И корабельщик решительно оттолкнулся своим шестом от илистого дна. Озадаченный мельник закашлялся и больше не задавал вопросов.

В Ножане ему надоело плыть по реке. Он заплатил корабельщику за провоз имущества, и повозка, в которую уселись путники, застучала колесами по суше. В тумане река мгновенно скрылась из виду.

— Надеюсь, что сегодня ночью мы согреемся! — сказал Эрек.

Но зубы у мальчиков стучали не только от холода.

Окоченевшие, они сошли с повозки в каком-то убогом постоялом дворе, который, к сожалению, был совсем не похож на те, где замерзших постояльцев ожидают пуховые перины.

У дверей конюшни стоял слуга и мелко рубил мотыгой сухие стебли проса.

— Эй ты, — закричал мельник, — Может, сначала возьмешь мою лошадь, а потом продолжишь резать свою солому?

— Твоя лошадь будет есть ночью то, что я для нее нарежу днем! — ответил ему слуга, не отрываясь от работы.

— Разве здесь нет пшеничной соломы?

— Было бы странно, — пробормотал слуга, — если бы здесь, в житнице Франции, не было пшеничной соломы!

— Это я и хотел услышать! — расхвастался довольный мельник. — Не зря я купил мельницу в Корбейле!

Как только слуга это услышал, его рука с мотыгой повисла в воздухе.

— Ну-ну, — сказал он, — значит, в Корбейле продают мельницы! Как странно, что никто из нас об этом не знает.

Жакоб испытующе взглянул на этого человека. Почему он сказал «из нас»? Жакоб будто бы невзначай посмотрел ему в глаза и нарисовал пальцем на плече крест, там, где его носили тамплиеры. Человек едва заметно кивнул головой.

Хотя мальчики спали, прижавшись друг к другу и укрывшись сеном, они мерзли всю ночь. Уже перед рассветом они слезли с сеновала и начали чистить лошадь и мула. Внезапно на конюшне появился слуга. Когда он понял, что Жакоб и Эрек его заметили, он подошел поближе и встал, опершись подбородком на черенок вил для разбрасывания навоза.

— Давно ли вы ему служите? — спросил слуга.

— Смотря как это понимать, — ответил Эрек, продолжая чистить копыта лошади мельника.

— Вы ученики мельника?

— Не совсем, — ответил Жакоб. — Иногда человек кажется не тем, чем он является.

— Это я знаю по себе.

Жакоб не смотрел на слугу до тех пор, пока тот не прислонил вилы к стене и не подошел вплотную.

— Посторонись! — он отвел мула в сторону и стоял в чулане за перегородкой рядом с Жакобом.

— Гляди, сказал он, проводя наложенными друг на друга указательными пальцами по брюху лошади и изображая на нем крест, — гляди, какая блестящая у нее шкура!

Жакоб посмотрел слуге в лицо, а затем на руки и заметил, что у него нет обоих мизинцев.

— Поэтому мы с мельником и едем туда, — сказал Жакоб, он понимал этот язык жестов. Это были условные знаки тамплиеров.

— Кто сообщил вам, что он там? — недоверчиво спросил тамплиер.

— Робер из леса, — тихо ответил Жакоб.

Он ощутил на себе удивленный взгляд тамплиера. Тот подвел его к кормушке.

— Ты не давал лошади овса? — громко спросил он.

— Мельник не покупал овса, — ответил Жакоб столь же громко.

Тамплиер на прощание обнял его и прошептал:

— Поприветствуй от моего имени корабельщика Ландольфа в Корбейле!

Жакоб кивнул.

Человек еще раз поднял руки, и у Жакоба в памяти запечатлелись его ладони, на которых не хватало мизинцев. Затем он бесшумно вышел из стойла. Уезжая с постоялого двора, мальчики навсегда простились с этим тамплиером.

На следующий день они приехали в Корбейль и к полудню очутились у городских ворот, расположенных на берегу реки. В отчаянии друзья пытались заглянуть через стену, которой было обнесено здание королевской администрации. Проникнуть туда, казалось, не было ни малейшего шанса, их покидало присутствие духа. За этой толстой стеной без окон томился в темнице человек, которого Жакоб так пламенно почитал. Но ему никогда не вызволить оттуда Великого магистра, ему, никому не известному тринадцатилетнему мальчишке! Жакобу показалось, что он лишь теперь пробудился к действительности, а до сих пор только по-детски предавался мечтаниям. Он опустил голову к поводьям. Затем они подъехали к мельнице, и Эрек, не говоря ни слова, указал на четырехугольник над дверью, недавно замазанный известью.

Великая встреча

Жакоб и Эрек стали учениками мельника. В их обязанности входило просеивать зерно, смазывать ступицы мельничных колес, грузить мешки на ослов, латать в мешках дыры, сгребать зерно лопатой, ставить мышеловки, пилить доски для лопастных колес, следить за плотиной и один раз в неделю выскребать муку из мельничных половиц и отдавать ее жене мельника, которая кормила этой мукой свиней. Когда их посылали в лес, они всякий раз проходили мимо высоких стен, за которыми томился Великий магистр, и всякий раз безнадежно вздыхали и бросали гневные взгляды на тяжелый подъемный мост, охраняемый множеством вооруженных людей.

В конце концов они свыклись и со своей новой жизнью, и с работой на мельнице. Однажды после работы, когда выдалось свободное время, Жакоб отправился к тому самому Ландольфу, которому должен был передать привет от восьмипалого тамплиера.

Он встретил корабельщика перед небольшим домиком в речной долине, где жили рыбаки. Человек, у которого Жакоб спросил, как найти дом Ландольфа, проводил его туда.

— Вот он стоит у своих дверей! — воскликнул он. — Эй, Ландольф, к тебе пришел гость!

Жакоб увидел на редкость коротконогого человека с лицом, обросшим рыжеватой щетиной. На голове у него были жидкие волосы. Этот человек имел нездоровый вид и так обрюзг, словно всю жизнь просидел в кухонном чаду. Жакоб не решался с ним заговорить до тех пор, пока его острый взгляд не встретился с маленькими глазками Ландольфа. Тут Жакоб забыл про не очень приятную внешность этого человека и сказал:

— Я должен передать тебе привет от восьмипалого слуги, который на самом деле не слуга. Он работает на постоялом дворе, расположенном между Корбейлем и Ножаном. Его дела идут хорошо.

— Входи! — кратко сказал Ландольф. В доме он указал на табуретку: — Садись сюда!

Довольно продолжительное время они сидели напротив друг друга, не начиная разговора. Жакоб уже подумывал о том, не уйти ли ему, и тут Ландольф сказал:

— Ты пришел сюда с совершенно иными целями.

— Иногда цели смешиваются, — уклонился Жакоб от прямого ответа. — Наконец, даже неизвестно, какая цель появилась раньше.

Ландольф кивнул и перевел разговор на другую тему:

— Ты работаешь на мельнице Эдуарда.

Жакоб насторожился. Ведь есть такие люди, которые мгновенно распознают воров.

— Со мной здесь мой друг, — сказал Жакоб. — Он пастух. Я происхожу из рода каменотеса Пьера и обучаюсь у одного лионского корабельщика его ремеслу.

— Ага, пастух и корабельщик — а теперь оба стали мельниками. Да, странно сегодня складываются жизненные пути. У вас нет друзей в городе?

Жакоб покачал головой:

— Одним иногда лучше.

— Может быть, вам нужен еще кто-нибудь?

Жакоб вопросительно посмотрел в лицо Ландольфу. Это он серьезно спросил? Мальчик тихо сказал:

— Надежному другу мы были бы очень рады.

Ландольф встал и взял с полки солонку. Из ящика стола он достал хлеб, отломил от него горбушку и, посыпав солью, протянул ее Жакобу. Затем взял горбушку и себе. Они молча жевали хлеб.

— Мы вместе ели хлеб-соль, — спустя некоторое время сказал Ландольф. — Теперь доверься мне и поведай о том, что лежит у тебя на сердце!

— Я должен увидеть Великого магистра и поговорить с ним, — еле слышно прошептал Жакоб.

Ландольф придвинул свою табуретку так близко к мальчику, что их плечи соприкасались, и прошептал Жакобу на ухо:

— Я знаком с одним человеком из замка, который начальствует там над поварами. Зовут его Жеро. Я скажу ему, чтобы в следующий раз, когда ему понадобится мука, он купил ее у твоего мельника. Больше я ничего не могу сделать для тебя.

Жакоб встал, а вслед за ним поднялся Ландольф, он проводил мальчика до двери, и они молча кивнули друг другу на прощание.

С большим напряжением друзья ждали покупателя из замка. Прошло несколько недель, прежде чем за завтраком мельник сказал:

— В замке хотят купить у нас десять мешков пшеничного зерна. Но принести их туда должен тот из вас, кто поменьше ростом, так как отверстие, сквозь которое придется их таскать, узкое и низкое. Мы должны доставить зерно между десятью и одиннадцатью часами. Ну и желания у этих господ!

— Пусть идет Жакоб! Он самый маленький, а кроме того, кому охота появляться на людях с мешком на спине! — воскликнул один из работников.

Жакоб побледнел. Страшное волнение стеснило его грудь. В нем перемешались надежда, и робость, а также страх перед значительностью предстоящей встречи. Руки у него похолодели. Если ничего не получится, что тогда? Ему пришлось сделать усилие, чтобы не застонать.

Вместе с Эреком они взвесили зерно в мешках и погрузили на тачку. Затем Эрек торжественно сказал:

— Теперь достань кусок кожи из тайника!

У Жакоба тряслись руки и ноги, когда он залез на чердак и достал кусок кожи из тайника, где тот столь долго пролежал. Тщательно спрятав его под рубашку, Жакоб возвратился во двор и покатил тачку.

Приближаясь к замку, он не мог больше ни о чем думать. Мальчик почти не замечал, как колеса тачки громыхали по подъемному мосту. Часовые знали, зачем он направляется в замок, и пропустили его. Во дворе кто-то крикнул ему:

— Кухня там!

Жакоб был ни жив, ни мертв. В темной кухне он чуть не свалился на кучу угля перед камином.

— Сюда! — послышался голос, и Жакоб побрел ощупью туда, откуда звучал голос.

— Это ты работник с мельницы Эдуарда? — спросил позвавший его человек.

В потемках он разглядел еще нескольких поваров, возившихся с глиняными горшками.

— Да.

— Ты попал к хорошему мастеру.

В смущении Жакоб подумал об отвратительном мельнике, но внезапно понял, что под «хорошим мастером» его собеседник имеет в виду Великого магистра. Значит, тот все еще находится в замке, а человек этот был Жеро, давший о себе знать таким образом.

— Сгружай свои мешки! — скомандовал Жеро.

Несколько раз Жакоб пронес мешки от тачки до зернохранилища, и всякий раз, высыпая зерно из мешка и доставая с тачки следующий мешок, он думал: «Вот и опять ничего не произошло!» Когда Жакоб сгружал один из последних мешков, подошел Жеро и дал знак следовать за ним. По нескольким лестницам они спустились вниз и, пройдя по узкому коридору, поднялись по другим лестницам.

Жеро достал из-под фартука большой ключ и открыл какую-то дверь. Когда он отворял ее, она громко заскрипела. Жеро схватил Жакоба за руку и втолкнул в комнату. Дверь закрылась.

В комнате было прохладно. Сквозь высоко расположенное окно проникал весенний свет. В центре комнаты стоял тамплиер огромного роста. Крест на его плаще сиял красными лучами. Одна из его ног была закована в кандалы, утяжеленные ядром. Жакоб распростерся перед ним на полу. Ключ со скрежетом повернулся в замочной скважине, и Жакоб оказался плененным вместе с Великим магистром.

— Не бойся! — пророкотал над ним низкий голос. — Жеро придет и выпустит тебя. Ему известны такие часы, когда он может брать ключ без всякого опасения.

Затем Жакоб ощутил, как его заботливо подняли с пола.

— Как тебя зовут? — спросил Великий магистр дружеским тоном.

— Меня назвали в вашу честь, господин. Предком моим был Пьер, лионский каменотес. Вы мой крестный отец, если вам это угодно.

Жакоб де Молэ улыбнулся. Опершись на плечо Жакоба, он побрел к скамье, стоявшей у стены. За ним с грохотом волочилось по полу железное ядро.

— Ты принес мне какое-то известие? — спросил Великий магистр.

Жакоб, ни слова не говоря, кивнул головой, с трудом сдерживая слезы, подступившие к горлу, когда он услышал стук ядра. Затем Жакоб достал из-под рубашки кусок кожи.

— От Робера из леса, — сказал он.

Великий магистр взял послание в руки и стал пристально разглядывать. Приглушенным голосом он воскликнул:

— Слава Господу Богу! Теперь будь что будет! — потом взглянул на Жакоба и сказал, облегченно вздохнув: — Как хорошо, когда есть крестник! Этим известием ты очень успокоил меня! То, что орден считает своим величайшим богатством, не попало в руки палачей и уже находится на пути в безопасное место. Когда-нибудь снова родятся люди, которые будут стремиться из нищеты жизни к этим высочайшим богатствам. Тогда они будут их искать, и достойнейшие, вероятно, снова обретут их на благо всей земли.

Великий магистр разорвал лоскут кожи на две части и одну протянул Жакобу:

— Сожги этот кусок, сын мой, чтобы он не попал в руки неправедных людей!

Когда магистр произносил эти слова, Жакоб услышал шорох ключа в замочной скважине. Заскрипели дверные петли, и он понял, что должен уходить. Великий магистр подошел к нему и поцеловал в плечо, как было принято среди монахов ордена. Он передал Жеро другую часть кожи и сказал:

— Сожги этот кусок, его не должны обнаружить у меня!

Уже за дверью Жакоб еще раз обернулся назад. Он увидел, что Великий магистр снова стоит в центре прохладной комнаты, приложив правую руку к сердцу туда, где на белом плаще был изображен красный крест с иерихонскими трубами. Этот жест тамплиеров означал: «Смертельная опасность рядом!»

Но где же христиане, чьей обязанностью было спасти Великого магистра и его священный орден?

Жакоб привез домой тачку с пустыми мешками. Он был столь опечален, что ни разу не заговорил с Эреком. Только несколько дней спустя Жакоб рассказал другу, что произошло с ним в замке.

Избранные посланниками

Как-то на мельнице появился Ландольф и купил мешочек муки.

— Приходите ко мне! — прошептал он Жакобу, потом перебросился шуткой с мельником и ушел.

Вечером мальчики побежали вниз к Сене. Они сидели рядом с Ландольфом в маленькой кухне.

— Папа, — сказал Ландольф и сделал паузу, стиснув зубы так, что они скрипнули, — папа, по желанию короля, снова передал дело инквизиции.

— Как на это прореагировал Великий магистр? Сообщили ему об этом? — запинаясь, спросил Жакоб.

— Он немедленно снова отказался признавать свою вину. Только так он может спасти орден от очередных пыток. И только в том случае, если ему самому удастся избежать пыток, он может надеяться дожить до того дня, когда ему придется защищать орден перед справедливым судом.

Затем без всякой паузы Ландольф обратился к мальчикам:

— Готовы ли вы взять на себя ответственность доставить кое-что в Париж? После вы можете не возвращаться сюда.

— Уехать из города, где находится Великий магистр? — в ужасе воскликнул Жакоб. Он все еще был под впечатлением встречи с магистром.

— А если я скажу вам, что это поручение исходит от самого Великого магистра?

— Тогда мы поедем, — ответили мальчики без колебаний.

— Жакоб, — продолжал Ландольф, — я скажу тебе то, чего ты еще не знаешь: Великого магистра здесь нет. Вместе с семьюдесятью монахами его везут в Пуатье — к папе.

— Имеет ли это теперь какое-нибудь значение?

— Вряд ли. Великий магистр не сможет высказать папе свое доверительное слово, потому что его и монахов передают папе, естественно, не без королевского надзора и слежки.

— Все это придумано с большим коварством!

Ландольф достал из-под скамьи сверток размером примерно с три кирпича, обернутый куском холста и зашитый по краям. Корабельщик сел между мальчиками и очень тихо прошептал:

— Это — восковые таблички, вы должны передать их корабельщику Гофриду в Париже. На них записаны важные известия, которые должны попасть к тамплиерам, сидящим в подвалах парижских жилых домов — в тюрьмах не хватает мест для такого количества узников.

Он снова засунул таблички под скамью.

На следующее утро Жакоб и Эрек в последний раз сидели с мельником за столом.

— Вы только посмотрите на этих сопляков! — возмущенно закричал старший слуга. — Они проковыряли своими ложками в каше канавки, чтобы весь топленый жир стекал к ним!

— Так всегда бывает, — сказал мельник, чавкая, — кто меньше других работает, тот больше других жрет.

Как только мельник после завтрака распределил работы, оба его ученика с мешками на спинах побежали к Сене. В одном из мешков находились их скудные пожитки. В другом была только мякина, в которую следовало уложить восковые таблички.

Ландольф проводил мальчиков до берега. В лодке у берега сидел рыболов, и, казалось, безучастно смотрел куда-то перед собой. Стоило, однако, ему увидеть мальчиков, как он спрыгнул в воду там, где было мелко, и энергичными движениями руки стал торопить Жакоба и Эрека. Они спрыгнули в лодку и тотчас же взяли весла. Рыбак положил мешки под скамью и сел у руля; лодка заскользила к середине реки.

Рыбак не обмолвился с ними ни единым словом. Он то смотрел на воду перед лодкой, то поднимал взгляд к облакам, то наблюдал за берегами, мимо которых проплывала лодка. То и дело он пристально смотрел назад. После трех часов путешествия перед ними появился город, и вскоре они уже плыли мимо тамплиерского замка, мощно возвышающегося на правом берегу реки. В центре его громоздилась башня казначейства — могучая, отпугивающая врагов, устрашающая. Но черно-белое знамя, развевавшееся над ней в прежние дни, было заменено королевским.

На пути гребцов возник остров с собором Нотр-Дам. Они направились по левому рукаву реки. За собором Нотр-Дам высился королевский замок, подступавший почти к самой воде. Здесь остров заканчивался, лишь поросшая травой полоска земли выгибалась там, где два рукава Сены вновь соединялись.

— Еврейская коса, — безучастно сказал рыбак, указав на острый мыс, которым заканчивался остров. Это были единственные слова, произнесенные им за всю поездку.

Он направил лодку к причалу, расположенному на левом берегу. Вероятно, на обратном пути вверх по реке рыбак собирался обогнуть Еврейскую косу с другой стороны острова. Он бросил мальчикам мешки и ушел.

Мальчики с мешками стояли у причала. Мимо проходил портовый сторож, спросивший их, почему они топчутся на месте и глазеют по сторонам.

— Мы ищем корабельщика Гофрида, — ответили они, — у которого здесь должна быть баржа.

— Если вы собрались к нему, то бегите за мной, — сторож расхохотался.

На набережной, ведущей вниз по течению Сены, к городской стене притулились домики корабельщиков. Сторож указал на один из них и продолжил свой обход. Мальчики услышали его удаляющийся блеющий смех.

Эрек постучал в дверь. Услышав кряхтящее «Войдите!», он открыл ее.

Человек лет сорока лежал в кухне на скамейке, укрывшись шерстяным одеялом. Выглядел он ужасающе: вокруг его мокрого от испарины лица с глубоко посаженными глазами, немытого и изборожденного морщинами, клочьями торчали черные волосы. Человек бросил на мальчиков настороженный взгляд. Слегка приподнявшись, чтобы лучше их разглядеть, он застонал. Мальчики заметили, что правая рука у него висела, обмотанная полотенцем. Может быть, он был ранен?

— Что вам нужно? — грубо спросил мужчина. — Разве я звал вас?

— Нет, — ответил Жакоб, подавив в себе испуг, — нас послал Ландольф из Корбейля, если только ты тот самый Гофрид, которого мы ищем.

— Ландольф? — недоверчиво сказал корабельщик. Он снова опустился на скамейку, и прошло довольно много времени, прежде чем он вспомнил о мальчиках.

— Садитесь сюда! — скомандовал Гофрид. — Ближе ко мне! Нет, еще ближе! Совсем близко!

Они опустились на колени перед скамейкой, и лица их придвинулись к корабельщику.

— Скажи нам, действительно ли ты тот Гофрид, который дружит с Ландольфом, — попросил Жакоб. — Скажи какую-нибудь примету.

— У Ландольфа редкие волосы и рыжеватая бородка. Он одутловат, и у него острый глаз. На полке у него в кухне стоит глиняная солонка. В ящике стола он хранит хлеб.

— Он угощал меня хлебом-солью! — воскликнул Жакоб. — Ты прав во всем.

— Тогда и тебе удалось оправдаться передо мной, потому что Ландольф дает хлеб-соль только людям, действительно заслуживающим доверия. Итак, добро пожаловать, и расскажите мне обо всем подробно! Потом посмотрим, могу ли я чем-нибудь вас угостить.

Корабельщик хотел приподняться, но, застонав, остался на месте.

Эрек достал из мякины сверток и положил его Гофриду на колени.

— Известия для тамплиеров, сидящих в подвалах парижских жилых домов. Ты должен их вручить.

Гофрид снова предпринял попытку встать, чтобы взять восковые таблички. Попытка закончилась неудачно.

— Из-за этих проклятых болей мне становится все хуже! — вырвалось у него. — Наверное, у меня вывих… Мне… мне… понимаете ли, при загрузке моей баржи… на руку упало бревно, — он наблюдал за мальчиками краешком глаза: поверят ли они его рассказу? — Цирюльник ко мне не приходит, так как говорит, что слишком занят.

— Мой друг Эрек, — рассудительно сказал Жакоб, — очень толковый пастух. Он разбирается в болезнях и многие может лечить. Может, он вылечит тебя?

— Хорошо, вылечи меня! — сказал Гофрид и снял полотенце с руки. Жакоб в ужасе отпрянул: предплечье, и плечо были покрыты черными, красными и синими пятнами. Вся рука распухла. Казалось, запястье сломано, так как ладонь была вывернута. Эрек вопросительно посмотрел в лицо больному, но Гофрид отвел взгляд.

Когда вечером Жакоб лежал рядом с Эреком на чердаке, он тихо спросил:

— Можно ли вылечить так изувеченную руку?

— Можно, если только кто-нибудь не помешает этому!

— Как это помешает? Не упадет же снова на него бревно!

— Это было не бревно, Жакоб, это была пытка.

Тут Жакоб понял, почему сторож, указавший им дорогу, так гадко смеялся.

— Боюсь, — сказал Эрек спустя некоторое время, — что дом Гофрида не самое подходящее место для хранения восковых табличек. Здесь их легко могут найти! Мы должны постараться как можно скорее унести ноги из этого дома.

Как только мальчики оставили Гофрида в одиночестве, ему в голову пришли точно такие же мысли. На следующее утро он велел Эреку надеть на голову черно-белый платок, висевший на гвозде рядом с дверью.

— Ты высокий, — сказал Гофрид, — и тебя все увидят. Поэтому иди на улицу, где живут студенты, и следи за нищими, которые будут там появляться. Увидев твой платок, они проведут средним пальцем по лбу, тем самым подав тебе знак. Тогда подожди их за следующим углом. Когда они подойдут к тебе, скажи им только одно слово «рыба». Им всем известно, что я ожидаю их ночью.

Когда мальчики сказали, что все поняли, он попросил их соблюдать большую осторожность, поскольку шпионы короля также могли быть переодеты в нищих и слоняться по улице, где живут студенты.

— Мы постараемся не попадаться им на глаза, — уверил его Эрек. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя заболела и вторая рука.

Тут Гофрид покраснел под своей щетиной и сказал:

— Ну ладно. Хватит болтать. Он снова улегся на скамью.

— Мою душу тяготит вот что, — сказал Гофрид мальчикам. — Мне бы нужно было чем-нибудь покормить вас. Но в доме совсем нет денег. Сыщики отняли у меня все.

Тогда мальчики обрадовались, что у них еще остались шесть серебряных монет от продажи ослов.

Эрек обмотал голову черно-белым платком, и они пошли по улице, где жили студенты. То и дело какие-то люди, проходящие мимо, проводили средним пальцем по лбу. Эрек и Жакоб свернули за угол, и когда кто-нибудь приближался к ним, мальчики говорили:

— Рыба!

Впереди них по улице прогуливались двое священников и оживленно болтали со встречными студентами. Но их юркие взгляды шныряли во все стороны.

— Как вам понравится, — спросил один из священников, — то, что король по дороге в Пуатье оставил Великого магистра и троих самых главных тамплиеров в замке Шинон?

— Ну, уж там они будут у него в руках.

— Папе он написал, что Великий магистр в пути заболел и не может ехать дальше. О прочих тамплиерах он не сообщил ничего.

— Королю нужно отдать должное, он отнюдь не глуп. Сначала он представил дело таким образом, будто идет навстречу пожеланиям папы и отправил тамплиеров в Пуатье, а затем устроил так, что самый главный из них заболел. Но, по мне, это правильно.

— При этом Великий магистр окончательно лишился своего последнего козыря — встречи с папой.

— Орден и без того погиб, и мне не хочется проливать по нему слезы. На мой взгляд, тамплиеры всегда были слишком жирны.

Мальчики вернулись к Гофриду в подавленном настроении и рассказали ему обо всем, что слышали. Они достали из укрытия восковые таблички, и Гофрид печально сказал:

— Срежьте швы!

Никто из них не мог прочесть написанного на этих табличках.

Вечером Гофрид велел мальчикам отправляться на чердак, оставив дверь дома открытой.

О сне нечего было и думать. Среди ночи мальчики услышали скрип дверных петель, приглушенные мужские голоса, затем снова заскрипела дверь, и все стихло. Утром кусок полотна, в который были зашиты восковые таблички, оказался пуст.

С руки Гофрида постепенно спадала опухоль, и исчезали страшные кровоподтеки. Эрек наложил на руку шину, но корабельщик еще долго не мог и думать о своей работе. И все же баржа должна была перевозить грузы, у мальчиков заканчивались деньги, вырученные от продажи ослов.

Однажды Гофрид велел позвать к себе старшего гребца, и примерно неделю спустя он сидел на гребном ящике своего корабля и отдавал приказания обоим мальчикам и гребцам. Эрек не позволил Гофриду даже двинуть больной рукой, он запретил ему работать и здоровой. С тяжелым вздохом корабельщик подчинился запрету. Когда же они вернулись к парижскому причалу, и больная рука сильно не беспокоила, во взгляде Гофрида светилось признание врачебного искусства Эрека.

— Сегодня, — весело сказал корабельщик Эреку, направляясь к себе в домик, — у меня впервые появилась надежда, что я все же смогу заниматься своим ремеслом.

Жакоба у причала задержали двое мужчин, которых он никогда раньше не встречал.

— Ну, малыш, — спросил один из них, — ты, кажется, ученик Гофрида?

— В чем дело? — поинтересовался Жакоб. Что-то отталкивающее было в человеке, крутившем серебряную монету у него перед носом.

Другой человек также вертел в руках серебряную монету.

— Многие, — прогнусавил он, — заслужили такую монетку, работая на нас. Итак, расскажи нам, что твой хозяин говорит о тамплиерах! Что он для них делает?

Жакоб вздрогнул. Он судорожно искал какой-нибудь бесхитростный ответ. Оба шпиона, оскалив зубы, наблюдали за тем, как он смутился. Затем они ушли, посмеиваясь.

— Теперь это так далеко! — устало сказал Гофрид, когда Жакоб сообщил ему о случившемся. — Твое известие не застало меня врасплох. Я знаю, сколько времени потребуется на то, чтобы беда подкралась к моему дому. Мы должны уносить ноги отсюда! Я еще потерплю до следующего воскресенья, так как обещал доставить тайный груз. Если я задержусь, то все мы окажемся в опасности.

— Куда же мы пойдем?

— В Сент-Оноре, моя сестра вышла замуж за корабельщика. Там мы можем остаться вместе с нашим грузовым кораблем.

Драгоценный груз

С бурями и дождями наступила осень. Сырость просачивалась сквозь все щели дома. Гофрид сказал мальчикам, чтобы они спали в кухне внизу. Теперь каждый лежал на своей скамейке и смотрел, как в очаге под пеплом тлеет жар. О сне все позабыли: слишком многое им нужно было обдумать.

— А как сделать, — спросил Жакоб однажды ночью, — чтобы люди, которые доставят тебе этот ценный груз, узнали, где ты, если придут они уже после воскресенья?

— Они знают, где у меня лежит ключ. Они войдут ко мне в дом и увидят маленький деревянный корабль, который ты, наверное, заметил на полке у стены. Он будет висеть на гвозде у двери носом книзу, и они поймут, что я отплыл по течению Сены вниз. Им известно, где живет моя сестра. Если же кораблик будет висеть на гвозде носом кверху, то они поймут, что я отплыл вверх по Сене.

Дни проходили один за другим, а о тайном грузе не было никаких известий. В воскресенье мальчики отнесли на корабль Гофрида то немногое, что собирались взять с собой. Прозвенели колокола, возвестив начало церковной службы, улицы опустели, Гофрид вместе с гребцами также отправился в церковь.

Одинокий всадник пронесся по причалу, спрыгнул с лошади и подошел к самой воде.

— Ведь это же корабль Гофрида! — обратился он к мальчикам. — А где корабельщик?

— Он еще придет сюда, — угрюмо ответил Эрек.

— Вы готовы к отплытию? Вы получили сегодня задание?

— Не думаете же вы, что мы плаваем в свое удовольствие? — насторожился Жакоб.

— Договаривайтесь об этом, пожалуйста, с самим хозяином, — равнодушно сказал Эрек.

Жакоб присмотрелся к незнакомцу. Манеры и выражение лица выдавали в нем человека, закаленного в испытаниях и обладавшего большой выдержкой. Это не был королевский шпик, как показалось Эреку. Это не был преуспевающий бездельник! В руках у него Жакоб мог представить бутылку водки, но никак не серебряную монетку, которой бы тот поигрывал.

«Я испытаю его», — подумал Жакоб. Он по-детски скривил лицо и пробормотал:

— Деревянный кораблик постукивает. Он висит носом книзу!

Человек сначала изумился, затем сказал:

— Разве в этом уже была необходимость?

Жакоб кивнул головой.

Вскоре Гофрид возвратился из церкви, не дождавшись окончания богослужения. Беспокойство привело его к причалу.

— Где груз? — спросил он, прежде чем пожать руку незнакомцу. — Разве вы не могли придерживаться плана, указанного на куске кожи?

План, указанный на куске кожи! У мальчиков словно пелена упала с глаз. Жакоб увидел перед собой магистра и услышал его вздох облегчения: «Теперь будь что будет!»

Выходит, Гофрида избрали для того, чтобы он перевез на своем корабле самое дорогое богатство тамплиеров в безопасное место! Мальчики с благоговением смотрели на корабельщика.

— Груз находится в бухте, — услышали они голос незнакомца, — при впадении Уазы в Сену. Тебе это место известно. Не могли бы эти двое парней вместе с гребцами отправить твой корабль в Сент-Оноре? Ведь мы хотим перевезти груз не на твоем корабле, как первоначально намеревались.

— Нет, ты должен принять наш корабль вместе с грузом. И с нашими гребцами.

— Тогда возьми с собой запасной парус, у нас его нет. Ты должен будешь проплыть какую-то часть пути после впадения Сены в море.

— Что будет дальше? — спросил Гофрид, когда незнакомец сделал паузу и осмотрелся. У причала никого не было.

— Через пять дней у городка Онфлер будет стоять галеон — достаточно далеко от города, чтобы не привлекать лишнего внимания. На нем будут подняты два прямых паруса и один бизань-парус, на котором изображен красный голубь. Там тебя будут ждать. А теперь прощай!

Они обнялись, бросив друг на друга суровые прощальные взгляды. Незнакомец вскочил на коня и стремительно умчался.

Ворота церкви были открыты, гребцы шли к причалу, болтая и смеясь. Как только они очутились на корабле, Гофрид дал первую команду. Гребцы повели корабль на середину реки. Все быстрее замелькали перед глазами мальчиков городские стены, грязные лужайки, усеянные опавшими листьями. Гофрид то и дело поглядывал на небо. Солнце напоминало бледный круглый щит.

Вечером они сориентировались, что проплывают мимо устья Уазы. Гребцы опустили все свои шесты на левый борт и по команде Гофрида начали отталкиваться ими от илистого дна. Этот маневр они повторяли до тех пор, пока не очутились в том месте, где воды Сены и Уазы полностью перемешиваются между собой. Затем корабельщик приказал держать курс в сторону правого берега. Только теперь мальчики заметили замаскированный вход в бухту, где стоял незнакомый корабль. Они причалили рядом с ним, и Гофрид взял свой запасной парус.

— Будьте мужественны! — обратился он к товарищам, перепрыгивая на чужой корабль; гребцы Гофрида развернули судно.

На следующее утро Гофрид приказал своим молчаливым гребцам, плывшим вместе с ним на чужом корабле, установить запасной парус. Он переждал, пока не кончится прилив, движение которого по широкому руслу реки было отчетливо заметно, и установил парус по ветру. Когда морские воды отхлынули, ему удалось выплыть из устья реки в море.

За два часа отлива Гофрид должен был встретить галион, ожидающий его у Онфлера. Гофрид располагал временем, чтобы передать груз и, когда начнется прилив, вновь выйти в устье реки.

Вскоре Гофрид увидел очертания галиона, а затем и красного голубя на бизань-парусе. Он маневрировал своим кораблем рядом с галионом, подойдя левым бортом. Капитан галиона перешел на корабль Гофрида.

Обнявшись, оба смогли вымолвить лишь два слова:

— Слава Богу!

В их лицах отражалось беспокойство за груз.

Капитан поднял руку, приветствуя гребцов, и они молча поблагодарили его. Затем он подошел к брезенту, прикрывавшему груз, и отодвинул его в сторону. Они увидели целую пачку тамплиерских плащей, обильно пропитанных запекшейся кровью — кровью, пролитой в Святой Земле. Они долго смотрели на эту кровь, и все, что пришлось пережить ордену тамплиеров для того, чтобы весь мир в день Страшного суда был взят в Новый Иерусалим, когда природа будет спасена, а человек очистится, — все это предстало у них перед глазами. Под плащами угадывались контуры двенадцати каменных ларцов, в которых заключалась возможность такого преображения.

— Иерусалим рыдает, — наконец сказал капитан хриплым голосом, — кто осушит его слезы?

Мужчины бросили последний, прощальный взгляд на спрятанный груз и начали перегружать каменные ларцы на галион.

Гофрид правильно выбрал время: морской прилив помог ему войти в устье Сены. Он, однако, смотрел назад, на паруса галиона. Они повернули к западу и долго еще парили над открытым морем, которое позолотили лучи солнца, потом паруса стали уменьшаться и, превратившись в точку, исчезли между золотыми волнами и заходящим солнцем.

Спустя месяц Гофрид возвратился в Сент-Оноре. Мальчики украдкой разглядывали его. Глаза корабельщика сверкали каким-то внутренним огнем, а на лице у него не было и тени печали. Мальчики не знали, куда тамплиеры увезли свою тайну. И даже не отваживались об этом спросить.

Пепел

Жакоб и Эрек научились у зятя Гофрида корабельному ремеслу. Их приняли в гильдию корабельщиков. Гофрид проводил все свое время вместе с ними в Сент-Оноре. Но он все больше и больше избегал работы, предаваясь размышлениям. Мальчики чувствовали, что его мучит тоска по парижскому домику, — в Сент-Оноре ему было неуютно. Он с жадностью ловил каждое известие о тамплиерах, доходившее из столицы. Когда в один прекрасный день какой-то торговец сообщил ему, что Великого магистра снова привезли в Париж, Гофрида уже ничего не могло удержать, и он, охваченный сильным беспокойством, начал собираться в поездку.

Мальчики тоже уехали из Сент-Оноре. Они возвратились с Гофридом в Париж, никто из них не хотел оставлять его в одиночестве в опасном городе. По пути Гофрид рассказал им то, что услышал от торговца:

— Вы собираетесь защищать ваш орден? — спросил Великого магистра трибунал инквизиции.

— Перед вами — нет! — заявил им Жакоб де Молэ со всей решительностью. — Но перед папой я готов предстать в любой момент, когда он сочтет нужным. Я умоляю вас попросить его, чтобы он позвал меня к себе по возможности скорее, ибо я смертен, как и всякий человек. Ему одному я доверю то, что следует сказать о моем ордене, покуда у меня хватает для этого сил.

В речных долинах Парижа собирались толпы людей, одетых в лохмотья. Это были тамплиеры, которых согнали из самых отдаленных тюрем города. На следующее утро их должны были вести в парк епископского дворца. Туда привели и узников, сидевших в подвалах жилых домов. Гофрид и мальчики, как и тысячи парижан, наблюдали за ними сквозь щели в заборе. Епископ велел одному чиновнику задать тамплиерам вопрос:

— Мы привели вас сюда, чтобы вы защищали свой орден. Вы собираетесь делать это?

Целое войско тамплиеров, одетых в лохмотья, зашумело:

— До самой смерти! Признания нашей вины вырваны у нас под пытками и поэтому не соответствуют действительности! Мы будем защищаться!

— Тогда пошлите к нам одного уполномоченного, он сделает это от вашего имени. Мы ведь не можем выслушать всех вас, — сказал епископ, — вас слишком много.

— У нас есть один-единственный уполномоченный, — продолжали кричать они, — это наш Великий магистр Жакоб де Молэ! Выведите его к нам! Мы хотим видеть его! Да, мы хотим видеть его! Мы хотим видеть его!

— Вам следует знать, что теперь это совершенно излишне, — ответил епископ, — ибо он совсем недавно отказался защищать ваш орден. Поэтому ступайте туда, откуда пришли!

И конвой снова погнал их в тюрьмы, расположенные на расстоянии нескольких миль.

В тот вечер Гофрид впервые говорил какую-то несуразицу. Мальчики озабоченно наблюдали за ним. Эрек подумал, не жар ли у него, но лоб Гофрида не был горячим. Вскоре после этого бред прекратился, и корабельщик стал таким, как прежде.

Несколько дней спустя они перевозили груз вверх по Йонне до города Сана. Был вторник, 13 мая 1310 года. В городе они попали в возбужденную толпу. Люди спешили на большую площадь, где был приготовлен огромный костер. Под громкие крики толпы на площадь съезжались повозки, на которых сидели на корточках тамплиеры, закованные в кандалы. У них отняли плащи — знак достоинства ордена. Их насчитывалось пятьдесят четыре человека, среди которых были как пожилые воины, поседевшие в боях за Святую Землю, так и юноши, полные жизненной энергии.

С рыцарей сорвали одежды, затем, грубо подталкивая, повели к кострам и привязали к позорным столбам. Гарольд пообещал сохранить им жизнь, если они признают вину ордена.

Но произошло то же самое, что и много лет назад на Востоке, когда султан обещал даровать тамплиерам жизнь, если они откажутся от Христа: никто не хотел жить, принимая на себя такой грех.

Палачи уже поджигали связки хвороста и длинными шестами двигали их к костру. Уже сквозь дым слышались голоса несчастных, утверждавших, что их орден невиновен. Другие же повторяли девиз, под которым орден возник двести лет назад и действовал все это время: «Не нам, Господи, не нам, но все ради славы Имени Твоего!»

С этого момента ум Готфрида навсегда остался помраченным. Судьба тамплиеров, которым он так горячо сочувствовал, уже не волновала его. Большую часть времени он неподвижно сидел на кухне, безучастный ко всему, что вокруг него происходит.

Филипп Красивый, король Франции, преобразовал трибунал инквизиции в собственный королевский суд, а папа созвал Собор для расследования дела тамплиеров. Собор должен был заседать к югу от Лиона, в городе Вьенне.

Но, по мнению короля, Собор действовал слишком медленно. Разве он не отправил отцам Церкви, участвующим в заседаниях Собора, готовый протокол допросов тамплиеров уже столько месяцев назад? Почему папа так долго уклонялся от его попыток шантажа? Ведь король крепко держал его в своих руках, имея преимущество в этой игре! Но орден тамплиеров надлежало уничтожить самому папе, а с членами его он должен был расправиться давно известным способом!

Открытие Собора затянулось на несколько лет. Тут у короля лопнуло терпение, и он отправился со своей свитой, похожей на войско, в расположенный по соседству с Вьенном Лион. Ему нужно было всего лишь полдня, чтобы напасть оттуда на Вьенн. Чувствовал ли папа эту угрозу? Король послал к нему своих парламентеров.

Уполномоченные, представляющие церковную и светскую власть, на протяжении двенадцати дней торговались по поводу судьбы ордена тамплиеров. Решение о его уничтожении было скреплено печатью, поскольку папа к этому времени уже распределил между своими родственниками все имущество тамплиеров в провинциях Франш-Конте и Прованс, подобным же образом король распорядился львиной долей имущества тамплиеров на севере Франции.

Третьего апреля 1312 года произошло следующее: приговор, касающийся судьбы ордена тамплиеров, был оглашен в одной из церквей города Вьенна. В сиянии многочисленных свечей появился папа вместе с кардиналами. В церкви всех охватило предчувствие беды, когда папа поднялся к алтарю и начал свою речь.

— Не без горечи и душевной боли, — раздавался его дрожащий голос, — а также при отсутствии какого-либо юридического приговора, но только в силу нашей апостолической должности, исходя из заботы обо всех христианах и с согласия Собора, мы ликвидируем орден тамплиеров! Все имущество тамплиеров передается иоаннитам.

Довольный король со своей дружиной вернулся в Париж вместе с министром финансов он выдвинул следующие требования, касающиеся имущества тамплиеров:

тамплиеры должны ему 200 000 фунтов, то есть 5 000 000 золотых франков;

в 60 000 фунтов обошлось ему размещение обвиняемых в тюрьмах и пытки;

12 000 фунтов он дал тамплиерам на хранение, но эти деньги были растрачены орденом.

Иоаннитам во Франции, в конечном счете, были переданы разоренные административные области тамплиеров и их комтурии, а также жалкий остаток полей и лесов. В других же странах иоаннитам досталось от тамплиеров богатое наследство.

Спустя два года колокола Нотр-Дама зазвонили в неурочное время. Со всех улиц и переулков Парижа люди стекались к деревянному мосту, который вел к королевскому острову. Они столпились перед собором, где была сооружена трибуна. Стоявшие в первых рядах кричали напиравшим сзади то, что видели:

— Ведут! Ведут! Наконец-то мы узнаем всю правду об этом дьявольском ордене!

— Сегодня Великий магистр Жакоб де Молэ наконец-то признает вину ордена публично!

— Идолопоклонник! Тамплиерам не помогло поклонение золотой голове!

— Теперь четверых самых главных тамплиеров провели на эшафот, чтобы все их видели! Как жалко они выглядят!

— Слушайте, будет говорить сам Великий магистр! У него все еще сильный голос, и это после семи лет тюрьмы!

— Почему не признались в своих дьявольских штуках раньше! — воскликнул какой-то низкорослый человек и нервно захихикал, нарушив наступившую тишину.

— Тише! Слушайте, что он говорит!

Потрясенный Жакоб слушал голос человека, которого любил, как отца:

— В последние мгновения своей жизни я хочу открыть всю правду и опровергнуть ложь, ибо правда должна побеждать. Перед Небом и Землей я заявляю, что допускал высказывания против своего ордена лишь из страха перед пытками. Я считаю это преступлением, и за это преступление я заслужил смерть. Перед вездесущим Ликом Божьим я свидетельствую: орден тамплиеров невиновен, свидетельствую, хотя знаю: это свидетельство будет стоить мне жизни.

Тут на трибунах поднялась суматоха. Епископы и инквизиторы не считали нужным скрывать свою ярость. Зачем они дали возможность этому тамплиеру еще раз выступить перед народом? Из-за того, что у тамплиеров имелись такие друзья, которые утверждали, будто Великий магистр публично признает свою вину! Все еще раздавались голоса, называвшие Филиппа красивого расхитителем тамплиерского имущества и разрушавшие благородный образ короля в глазах европейского дворянства. Такие голоса необходимо было заглушить!

Епископ Парижский сделал знак палачу, отправив его к королю. Вскоре палач вернулся.

— Великого магистра стаскивают с эшафота! — кричали впереди стоящие. — Послушайте! Послушайте! Король приказал перенести сожжение Великого магистра на сегодняшний вечер!

— Горе нам, — раздался голос из толпы, — если прольется праведная кровь!

Потрясенные Жакоб и Эрек возвратились к Гофриду. Они должны были его кормить, заботиться о нем.

— Слушай, Гофрид… — то и дело начинали они, но, всхлипывая, умолкали, так как он ничего уже не понимал.

Наступил вечер. Жакоб и Эрек устремились к берегу Сены. На набережной в ожидании столпилось много народу. Мост, ведущий на королевский остров, был перегорожен. Королевский замок с Еврейской косой связывали узенькие мостки. Они заканчивались рядом с костром.

— Эй, — закричали какие-то люди, — вы, кажется, корабельщики? Не могли бы вы подвезти нас по реке чуть поближе, чтобы лучше было видно это представление? За хорошие деньги, разумеется!

— За хорошие деньги! — машинально повторил Жакоб. Его трясло.

Зазвонили колокола Нотр-Дама, двинулась вперед процессия инквизиторов. На балкон замка вышел король. Среди ликования толпы он стоял неподвижно, как статуя.

Палач привел Великого магистра.

По соседству с Жакобом и Эреком оказался человек с серьезным холодным лицом. Он не высказывался ни за тамплиеров, ни против них, а только наблюдал. Этот человек был историк Готфрид Парижский. Он запечатлел последние мгновения из жизни последнего Великого магистра:

«Как только Великий магистр увидел разгоревшийся костер, он без промедления разделся. Я сообщаю то, что сам видел: в одной нижней рубахе он шел к костру уверенными шагами и со спокойствием на лице. Ему хотели сковать руки, чтобы привязать к столбу, когда он взойдет на костер. Он же сердечно попросил:

— Господа, оставьте мои руки свободными, чтобы я мог их сложить, вознося последнюю молитву Господу моему. Настал миг, когда я должен умереть. Одному Господу известно, какая несправедливость здесь совершается! Вы же, господа, знайте, что те, кто преследовал нас здесь, на земле, подвергнутся мучениям из-за нас там, в потустороннем мире. Не имея ни малейшего сомнения в этом, я умираю. Поверните же меня теперь лицом к Деве Марии, которая родила Спасителя нашего. Она присутствовала при рождении нашего ордена и охраняла его чистоту.

Его повернули лицом к собору.

Покуда Жакоб де Молэ не ощущал пламени, он продолжал выступать в защиту своего ордена. Толпу обуяли ужас и изумление.

Смерть подступила к нему столь незаметно, что все сочли это чудом».

В ту ночь к Еврейской косе тайно причаливали лодки. Из них выходили люди, и каждый забирал себе горстку пепла из кострища. Что касается Жакоба и Эрека, то они не спали до утра, ухаживая за больным.