Тайна рыцарей тамплиеров

Чужой на Западе

Холодным январским днем 1128 года странная группа людей, растянувшаяся по долине Сены, двигалась в направлении течения реки. Путешественники редко выбирали дорогу по этой глухой местности, и уж конечно, не зимой. Хорошо еще, что в тот год здесь не выпало снега! Так думали пастухи в горах Лангра, поившие своих овец водой из Сены. Они могли узнать контрабандистов, переправлявших свой жалкий товар из Бургундии в графство Шампань. Но те обычно тащили все, что было предназначено для продажи, в деревянных ящиках на спине.

Пастухи могли также узнать многих господ и рыцарей, проезжавших через горы со своей свитой, отправляясь на войну. Но у них никогда не было повозок, нагруженных скарбом. С повозками путешествовали обычно торговцы или бродячие актеры.

Из любопытства пастухи занялись подсчетом: всего было шесть повозок, и каждую тащил мул, на котором сидел рыцарь. Вытянув шеи, они увидели на каждой телеге по два тюка, прикрытых мешками. «И если все это не ради смеха, то похоже, что на повозках везут тесаные камни», — думали пастухи.

На рыцарях были остроконечные кожаные шапки и нагрудные панцири; у каждого с седла свисал обнаженный меч, а ведь на здешних границах сейчас царило спокойствие. Часть свиты ехала впереди повозок, образуя авангард, другая часть ехала в арьергарде — нет, ни о каких путешественниках здесь не могло быть и речи!

«Гей!» — кричали пастухи, обращаясь друг к другу, они жестикулировали и тихо свистели, продолжая наблюдать за проезжающими, пока те не скрылись из виду.

В арьергарде ехал Арнольд, сын Пьера. Украдкой он вытирал слезы со щек. Страну, где он родился, Арнольд находил ужасно безобразной. Эти черные деревья без листьев, эта гнилая и мокрая трава и туман, проникающий сквозь одежду, — и это в январе, когда в Святой Земле уже цветут деревья и от них распространяется великолепный аромат! А вскоре на них появятся золотые плоды. Огромные караваны воздухе только дурные запахи. И никто здесь не носит тюрбанов. Последние тюрбаны он видел в портовом спускаются к морю, звеня колокольчиками, и воздух пахнет пряностями, которые везут верблюды. Здесь же в городе Марселе, куда пришел королевский флот с прибывшими в Европу тамплиерами. С ними вернулась и семья Пьера. Арнольд был очень опечален, что мать так легко рассталась с маленьким домиком, с таким уютным внутренним двором. Ведь там они все-таки жили вместе с отцом! И Арнольд снова заплакал.

— Не плачь, малыш! — утешал его толстый Эдюс. — Ты еще увидишься с мамой.

Но Арнольд плакал не из-за матери. Ей эта страна нравилась. В первый раз после смерти отца Арнольд увидел радость на ее лице, когда в Лионе они встретились с каменотесами. Радость, конечно, омрачили слезы, но все же это была радость. Она не исчезла даже в тот момент, когда с матерью поздоровался хмурый дядя Арнольда и спросил: «Где мой брат?» Узнав, что Пьера больше нет в живых, он посмотрел на мальчиков испытующим взглядом, словно желая понять, сгодятся ли они когда-нибудь в каменотесы, и сказал:

— Моей хозяйки тоже больше нет в живых, — повернулся и прошел в дом впереди них.

Кухня была темная, но теплая. Обратившись к деверю, мать сказала:

— Арнольд завтра рано утром должен ехать. Тамплиеры хотят взять его к Пайену. Он встретится со своим господином. У тамплиеров работал твой брат.

И так как она поняла, что ему ничего не было известно о тамплиерах, она добавила:

— В Иерусалиме.

Деверь кивнул головой.

— Я хотел бы работать со старшим из твоих сыновей, — сказал он, — потому что он сильнее младшего.

На следующее утро Филипп проводил брата до ворот. Тамплиеры уже ожидали его. Толстый Эдюс подвел к Арнольду его коня, и братья, сжав губы, стали прощаться; они положили ладони на лоб, как это делают мусульмане, и слегка поклонились друг другу.

Когда Арнольд уже сидел в седле, Филипп что-то вынул из кармана и поднес к губам. Это был один из двух маленьких бедуинских рожков, подаренных королем на прощание сыновьям Пьера. «Это для того, чтобы вы не забывали Иерусалим», — сказал им тогда король дружеским тоном.

Филипп затрубил в рог, и Арнольд ответил. И это означало: «Мы никогда не забудем Иерусалим и, когда вырастем, вместе вновь его увидим!»

Господина де Пайена не было в обозе, проезжавшем через горы Лангра. Из Марселя он направился прямо в Труа, столицу Шампани, где 13 января по приглашению аббата из Клерво собрались высокопоставленные духовные и светские лица. В тот же день тамплиеры должны были утвердить устав ордена и право по собственному выбору принимать мужчин в орден Бедных Рыцарей Христовых.

Господин де Пайен спрыгнул с коня и пошел в кафедральный собор. Многочисленные свечи распространяли сладковатый аромат и золотистый свет, которого, однако, не хватало для того, чтобы осветить огромное пространство до самых сводов. Приглушенный шум голосов обволакивал собор.

Жан Мишель, который вел протокол, уже приготовил гусиные перья и разложил их перед собой на кафедре. Он смотрел на собравшихся и видел в первом ряду молодого графа Шампанского, которому дядя передал управление страной, епископа Оксерского, главного аббата цистерцианцев, и рядом с ним — Бернара Клервоского, надвинувшего капюшон на лицо в знак глубокой сосредоточенности. Никто из сидевших рядом не мог нарушить хода его мыслей. Когда же со стороны главного портала стал приближаться звон шпор, он приподнял капюшон и сказал:

— Это господин де Пайен.

Присутствующие встали, не прерывая своих разговоров, и приветственно поклонились вошедшему.

После того как господин де Пайен так же отвесил поклоны во все стороны, он сел рядом с Бернаром Клервоским. Звон колокольчика возвестил о начале заседаний Труаского Собора.

Разговоры тотчас же умолкли. В центр алтарных ступеней встал папский нунций, а слева и справа от него — архиепископы Реймсский и Санский. Нунций поднял руку, чтобы сотворить крестное знамение. Затем последовали слова, которыми он открыл Собор.

Тем временем странный обоз тамплиеров добрался до крепости Шатийон, где они должны были оставаться до утра. Здесь их ожидали. Было условлено, что на следующий день они продолжат свой путь в сторону монастыря Клерво, ибо граф Шатийонский желал передать им продовольствие для монастыря.

Граф Шатийонский велел оруженосцам разместить повозки в сарае и пригласил тамплиеров на скромную трапезу. Его приказы звучали кратко и нетерпеливо, а приглашения — как приказ. И когда он сказал:

— Сегодня вечером пойдем на охоту, — никто не осмелился противоречить.

Трое тамплиеров остались в сарае стеречь ларцы. Когда же шумное общество в окружении свирепо лающих псов возвратилось вечером с охоты, то этих троих сменили господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье.

Арнольд вечером, будучи в дурном настроении, ходил взад-вперед по конюшням. Он предавался ностальгии, ведь замки на Востоке были совсем не такими, как этот, который выглядел чуть лучше конюшни — тесный и грязный; и если посмотреть в зал, то там не было ничего, кроме тьмы. Нигде не стояло курильниц, распространявших ароматы, а под ногами шныряли куры. Слуги кричали друг на друга, не обращая внимания на господ, а дети графа возились в грязи, как щенки.

Как только стемнело, Арнольд заполз к повозкам в сарай. За ними он обнаружил кучу шестов, из которых смастерил себе лежанку. Он был так печален, что не мог даже заснуть. Если бы хоть Филипп был рядом с ним! Арнольд ворочался и смотрел в темноту. Затем услышал голоса рыцарей, стерегущих сокровища, господа сидели у входа на связках соломы. Их беседа успокоила его.

— У нас еще один день пути до болота, — это был низкий голос господина де Сент-Амана.

— Надеюсь, что перед самым концом ничего не случится! — господин де Мондидье вздохнул.

— Тогда бы нам не нужно было девять лет рыться в земле, как кротам, и наш любимый каменотес был бы жив! — прозвучал голос господина де Сент-Омера.

Наш любимый каменотес? Арнольд вздрогнул, напряженно прислушиваясь.

— Вы не смеете так говорить, — сказал господин де Сент-Аман. После этого в течение некоторого времени было тихо. — Каменные ларцы, — наконец продолжил он, — по мне, лучше бы их вообще не открывать.

— Как вы только можете такое говорить! — закричали двое остальных.

— Если там действительно записаны законы, по которым Господь сотворил мир, то вы должны понять мой страх!

— Чего вы боитесь? — спросил господин де Мондидье. — «По мере, числу и весу сотворил Я мир», — говорит Господь. Это ведь не значит, что человек сам без Его помощи может сотворить мир, как только узнает истинную меру, число и вес. Ваш страх я нахожу совершенно необоснованным. Разумеется, царь Соломон знал, для чего ему прятать свою мудрость.

Снова стало тихо, и казалось, что каждый погрузился в свои мысли.

— В то, что человек не может создать мир без помощи Господа, я охотно верю, — задумчиво сказал господин де Сент-Аман, — но разрушить наш мир человек может и без Господа, и этого я боюсь.

Господин де Сент-Омер откашлялся.

— В нашем ордене будет школа, — сказал он, — мудрейшие из наших братьев будут проходить посвящение в законы природы, исследованные царем Соломоном. И это будут люди, умеющие молчать. Могущественнее, чем тайны природы, воскресение из мертвых, дорогие друзья, ибо природа смертна. Итак, мы надеемся, что нашему ордену удастся постичь смертную природу с помощью силы Воскресения Спасителя нашего.

— Да будет так, — сурово ответили друзья.

Когда же Арнольд на следующее утро проснулся, разговоры рыцарей представились ему приснившимися.

Бледное солнце повисло в тумане над деревьями, когда обоз покинул Шатийонский замок и отправился в Клерво. Навстречу обозу выходили крестьяне, желавшие поехать на рынок, чтобы купить сено и зерно, так как последний год принес неурожай. Лица у них были скорбные. Повсюду одно и то же: того, что зарабатывали своим трудом, не хватало. Жены болели, а дети умирали еще в младенчестве. Хорошо жить хотя бы по соседству с монастырем, поскольку иногда там была земля, раскорчеванная под пашню, которую можно взять в аренду, или же давали работу и расплачивались продовольствием, в крайнем случае можно было просить милостыню.

К вечеру обоз въехал в Клервоский монастырь, и сердце у Арнольда горестно сжалось: здесь спасли от смерти его отца. Здесь его исцелили, и он выжил. Но почему же сейчас отца не было в живых? Арнольд подумал, что если бы здешний аббат находился в Иерусалиме, то отец был бы еще жив. Но он не хотел видеть аббата, испытывая страх перед его чудотворной силой.

У них взяли коней и повели на водопой; оруженосцы передали монахам привезенные от графа Шатийонского свертки, корзины и бочонки. Некоторые монахи выстроились длинной вереницей у корыта с водой — там, где ручей, протекавший через монастырь, был перегорожен плотиной. Чего они ждали, Арнольд не знал. Издалека доносились веселые трели пастушеской флейты. Блеяние и лай приближались, и в ворота протиснулись овцы, собаки и пастухи. Монахи стояли у корыта в два ряда. Палками они гнали овец сквозь этот проход в воду. Собаки плескались, отряхивались и обдавали брызгами стоявших вокруг. В первый раз после отъезда из Иерусалима Арнольда хоть что-то развеселило. Он попросил палку, и сам окунул какую-то овцу в воду, как это делали монахи. Потом он наблюдал за стрижкой овец. Внезапно Арнольд спохватился. Где же повозки и кони? Он бросил палку и побежал к воротам.

— Вот ты где! — услышал он позади голос привратника. — Твои господа искали тебя. Теперь они все поехали дальше. Но тебе нечего грустить, — утешал его монах, стерегущий ворота, — потому что они сказали, что ты хорошо умеешь ездить верхом и догонишь их. Вон там твой конь.

Арнольд стоял с испуганными глазами. Он ведь не знал, куда отправились тамплиеры со своими повозками.

Привратник, разгадавший мысли Арнольда, сказал:

— Поезжай прямо через этот лес, тогда ты быстро их догонишь. Тебе не нужно ничего опасаться. Здесь давно уже нет разбойников.

— Ты это точно знаешь? — спросил Арнольд дрожащим голосом. — Я беспокоюсь потому, что здесь в лесу напали на моего отца.

— На твоего отца?

— Да, на Пьера, лионского каменотеса.

Монах-привратник изумился и посмотрел на Арнольда с сомнением.

— Это произошло десять лет назад, — сказал Арнольд. — Аббат из этого монастыря спас ему жизнь.

— Что? — воскликнул монах, — ты сын Пьера? Да, тогда я понимаю, почему господин де Пайен хочет, чтобы ты был при нем до тех пор, пока он не возвратится в Святую Землю, — большими шагами монах подошел к коню, взял его за недоуздок и подвел к Арнольду. — Садись! — сказал он, и сам посадил мальчика в седло. — Ты догонишь их еще до Вандевра. Поезжай с Богом! — с этими словами он открыл ворота.

Когда Арнольд проезжал через лес, ему было страшно. Лес выглядел в точности так, как его описывал отец. Вопреки уверениям привратника Арнольду казалось, что из-за каждого куста за ним следят злые глаза. О, поскорее бы уже миновать этот лес! Он ударил коня хлыстом. Показалась лужайка, и вскоре Арнольд услышал голоса оруженосцев и смех толстого Эдюса. Но дрожь в коленях, начавшаяся еще там, в разбойничьем лесу, не прекращалась на протяжении всего дня; когда Арнольд вечером слез с коня в давно знакомом оруженосцам месте привала — лагере под Вандевром, — он едва держался на ногах.

И на этот раз оруженосцы развели костер и стали подбрасывать поленья в разгорающееся пламя. Они напоили коней водой из болота. Но рыцари снова запрягли лошадей в повозки и оставались рядом с ними. Казалось, они чего-то ожидают.

Издалека послышался стук копыт; он все приближался, с коней спрыгнули двое всадников и подошли к костру. Арнольд узнал господина де Пайена. Другой был рыжий монах небольшого роста. Арнольд поразился тому, что господин де Пайен принял в свое общество такого невзрачного человека в рясе. Однако рыцари подъехали к монаху и поцеловали ему руку, — тонкую белую руку, которой он слегка надвинул капюшон, как будто ему было холодно. Он улыбнулся и поднял голову, Арнольд посмотрел ему в глаза и больше не мог отвести от них взгляда.

— Это аббат из Клерво! — шепнул Эдюс на ухо Арнольду.

Но Арнольд, как только до него дошло, что сказал Эдюс, громко вскрикнул и разразился рыданиями. Как бы издалека он услышал голос господина де Пайена:

— Это сын того Пьера, которого вы исцелили, аббат Бернар.

Затем Арнольд почувствовал прикосновение к волосам узкой белой руки, и всего его словно окутало мягкое, теплое облако.

Долго Арнольд стоял неподвижно, не слыша, что происходило рядом с ним. Когда он открыл глаза и огляделся, рыцари и повозки исчезли. Аббата также не было поблизости. Костер трещал, разгораясь, а оруженосцы сидели вокруг него и ели.

Тайник

Стремительно наступили сумерки. На небе не было видно ни одной звезды. Рыцари-монахи с повозками двигались в ночной тьме к северу. С левой стороны от них хлюпало болото. Они не слышали ничего, кроме стука тележных колес и глухого топота копыт. Время от времени кричали совы.

Так они проехали сквозь ночь около часа, когда аббат остановил своего коня. Развели костер и зажгли факел. Как только он разгорелся ярким пламенем, господин де Пайен поднял его высоко над головой и стал им как-то по-особому размахивать. В течение некоторого времени ничего не происходило. Вдруг на середине болота вспыхнул другой факел. Никто из присутствовавших не произнес ни слова. Полевая дорога, по которой они ехали, заканчивалась в заболоченном пруду. Когда же они посмотрели назад, им показалось, что уровень болота опустился. Затем им удалось точнее рассмотреть это. Дюйм за дюймом дорога поднималась из лужи, и был виден ее тяжелый фундамент. Господин де Пайен первым завез повозку на дамбу. С обеих сторон булькала гнилая вода.

Они рассчитывали проехать по дамбе за четверть часа, но господин де Пайен начал их торопить, вода уже снова поднималась. Перед ними в темноте теперь вырисовывался черный лес.

— Остров на болоте! — пробормотал господин де Сент-Омер.

На острове находился Замок Железных Часовых. Десять лет ожидали тамплиеры этого момента, считая его окончанием дела. Но в действительности это было только начало.

Едва последние повозки достигли острова, как вода уже обрушилась на дамбу. Рыцари подъехали к колючей живой изгороди, за которой находились ворота. Затем поехали через мелкий кустарник, доходивший до края рва.

По ту сторону рва они увидели огромную стену. Заскрипели цепи подвесного моста, и он опустился через ров. Пока рыцари ехали по мосту, со скрипом поднялась решетка ворот замка. Повозки, треща, вкатились на пустой двор, освещенный факелами, вставленными в железные кольца.

Когда тамплиеры собрались на этом дворе, они увидели, что аббат Клервоский не последовал за ними через дамбу. Они остались одни.

Ворота перед главным зданием были открыты, и здесь также горел факел. Свет его падал на лестницу, которая вела в подземный коридор — длинный и узкий, в конце его была видна висячая решётка, а за ней — небольшая комната.

Господин де Пайен вошел в эту комнату и обнаружил там двенадцать высоких деревянных табуретов. Он понял, что должен поставить на них каменные ларцы. Господин де Пайен увидел на стене надпись, сделанную большими буквами:

«ДА СВЯТИТСЯ И ЖИВЕТ ПРИРОДА! ТОТ, КТО ЕЙ ПОВРЕДИТ, ДА БУДЕТ ПРОКЛЯТ!»

А на противоположной стене было написано:

«КРОВЬ ХРИСТОВА ДА ПРОСВЕТИТ ПРИРОДУ В НАС И ВНЕ НАС!»

Тамплиеры молча внесли ларцы в комнату и установили их на табуреты. Господин де Пайен высоко поднял драгоценный крючок, найденный Пьером четыре года назад, и сказал:

— Дорогие господа! Настал момент, о котором мы столько лет мечтали.

Он повторил последнюю часть того заклинания, которое Бернар Клервоский дал им в путешествие:

Он подождал немного: голос его не слушался: Затем продолжил:

Эхо этих слов все еще звучало в подземелье, когда господин де Пайен открыл ключом первый ларец. Рыцари смотрели на него, затаив дыхание. Господин де Сент-Аман помог открыть крышку. Ларец был пуст.

С неподвижным лицом господин де Пайен пригласил господина де Сент-Амана открыть второй ларец. Этот тоже был пуст. Когда они сняли крышку с третьего, то увидели, что и он пуст. И все остальные были пусты.

— «Если ты откроешь Ничто», — машинально пробормотал один из рыцарей.

Двенадцатый ларец стоял на табурете еще не открытый. Господин де Пайен медлил: а если и в нем ничего нет?! Неужели напрасны их многолетние скитания и поиски? И напрасно они надеялись вместе с аббатом Клервоским спасти природу.

Вставив ключ в отверстие, он посмотрел испытующе в лицо каждому из братьев. В их глазах он увидел такое же сомнение. Он молча склонился над каменным ларцом, уперся в крышку и сдвинул ее в сторону. Тогда из глубины ларца заструилось настолько яркое сияние, что рыцари на мгновение потеряли зрение.

Во всех одиннадцати ларцах теперь сияла надпись, сделанная неизвестными буквами. Светились и картины, показывающие устройство мира с незапамятных времен. Потом свет погас, и только горящие факелы освещали комнату.

Господин де Сент-Аман помог господину де Пайену закрыть ларцы.

— Пройдет много времени, дорогие господа и братья, — сказал господин де Пайен, — пока мы или мудрейшие из наших братьев, принадлежащие к нашему ордену, поймут, чему могут нас научить эти изображения и письменные знаки. Давайте же теперь поднимемся в рыцарский зал и возблагодарим Господа за то, что Он до сих пор способствует процветанию нашего дела.

Он положил ключ на двенадцатый ларец, и они в молчании вышли из комнаты. Дойдя до лестницы, тамплиеры услышали за собой грохот и увидели, что висячая решетка перед потайной комнатой опустилась.

В рыцарском зале горели сотни свечей. Они были укреплены в одном подсвечнике, имевшем форму колеса, который висел над большим круглым столом. Вокруг стола стояли тринадцать стульев с высокими спинками, и на каждом из них было написано имя одного из посвященных в тайну. Господин де Пайен предложил всем сесть. Не занятыми остались четыре стула: короля Иерусалимского, графа Шампанского, который остался в Святой Земле, Бернара Клервоского и еще кого-то, чье имя не было написано. Ни один из рыцарей не удивился, глядя на тринадцатый стул. И тут появилась светящаяся надпись вдоль края стула: «ИЕРУСАЛИМ В ПЕЧАЛИ, КТО ОСУШИТ ЕГО СЛЕЗЫ?»

Собравшиеся вопросительно посмотрели друг другу в глаза. И внезапно они сказали словно едиными устами:

— Мы! Мы осушим его слезы! Мы, Бедные Рыцари Христовы.

Не успели они это произнести, как надпись исчезла.

В ту же ночь господин де Пайен отправился в Труа. Вместе с церковными иерархами он широкими шагами подошел к кафедральному собору.

На хорах сидел тщедушный аббат Клервоский в надвинутом на лицо капюшоне. Аббат поднял его, услышав шаги господина де Пайена.

Он встал навстречу тамплиеру.

— Иерусалим в печали! — воскликнул аббат. — Кто осушит его слезы?

— Бедные Рыцари Христовы, — тихо ответил господин де Пайен.

Он сел рядом с аббатом, не слыша призывов других господ. Он думал о том, как странно было услышать от аббата слова, загоревшиеся на стуле в рыцарском зале.

Огромное войско собралось под предводительством тамплиеров у стен портового города Марселя. Два года уже прошло с тех пор, как флот короля Иерусалимского, вместе с которым тамплиеры вернулись в Европу, находился в Марселе. Там они приняли на главный корабль графа Фулько Анжуйского, и на всех кораблях слышно было ликование. Флот, украшенный разноцветными вымпелами, вышел в открытое море, и музыканты исполняли свои лучшие произведения. Граф Анжуйский, сев на этот корабль, символически становился королем Иерусалимским. Как только граф прибудет в Святую Землю, король обещал обвенчать его с кронпринцессой Мелисандой, и тогда граф станет наследником короля Иерусалимского Бодуэна II.

С тех пор прошло два года — два года, в течение которых господин де Пайен объездил Англию, Шотландию и Испанию, где он принимал храбрых людей в свой орден. Братья его делали то же самое во Франции и Аквитании. Они привлекали людей к ордену, в котором не было различий между сословиями, ибо только свободная воля могла сделать из мирского человека монаха, будь то рыцари, графы или ремесленники. В орден принимались даже убийцы и преступники. Таково было желание аббата Клервоского. Для всех действовал устав, разработанный в Труа.

Мудрецы и учёные также вступали в орден Бедных Рыцарей Христовых. Всех их объединяло общее желание: самоотверженно служить Святой Земле. И мысли их уносились к Иерусалиму.

Происходит хорошее и плохое

Господин де Пайен стоял, слегка возвышаясь над воинами, и размышлял о боях, в которых придется участвовать этим людям в Святой Земле. Иерусалим находился под угрозой.

Он мысленно возвратился еще раз в годы своей поездки по странам Европы, в которой Арнольд сопровождал его. Господин де Пайен подумал о юноше, и острая боль пронзила его грудь. Всего лишь несколько дней назад он передал Арнольда дяде, жившему в Лионе. Единственная услуга, которую он смог оказать юноше на прощание, состояла в том, что он снабдил его рекомендательным письмом со своей гербовой печатью. Тем самым Арнольду обеспечивалось покровительство ордена. Когда Арнольд станет взрослым, эта ему поможет в трудном положении.

На мгновение господин де Пайен прижал Арнольда к груди и поспешил к своему коню. Но Филипп, видевший горе брата, приставил к губам бедуинский рожок и пронзительно затрубил. Арнольд еще раз обернулся и помахал на прощание рукой.

У дяди Арнольд учился ремеслу каменщика. Он любил находиться в мастерской, в которой еще его отец постигал ремесло каменотеса. И, если даже дядя бывал мрачен, он все-таки давал ответ, когда Арнольд спрашивал во время совместной работы: «Быстро ли мой отец понял, куда нужно вставлять пилу, чтобы камень не растрескался?» Или: «В каком возрасте был мой отец, когда ты его впервые послал в каменоломни?»

Братья по-прежнему прислушивались к новостям из Святой Земли. Граф Шампанский, как они узнали, скончался в Иерусалиме. Вскоре после него умер добрый король Бодуэн II. Теперь королем был Фулько Анжуйский. Да поможет ему Бог выполнить его тяжелую задачу! Когда Арнольд отпраздновал свой пятнадцатый день рождения, с Востока пришло известие, что королевская дочь Мелисанда нарушила верность своему супругу Фулько. Через год ее фаворит был убит народом.

В Иерусалиме дела шли скверно! Когда Арнольду исполнилось двадцать лет и его избрали странствующим подмастерьем, король Фулько был осажден воинственным атабегом Мосульским. Когда Арнольду было двадцать три года, прошел слух, что Фулько Иерусалимский доверил тамплиерам, теперь ставшим дисциплинированной боевой силой, охрану крепостей Сафет и Галилея. Ибо он считал, что только они смогут надежно охранять этот отрезок границы.

Когда Арнольд со всеми знаниями и опытом, собранными в странствиях, вернулся в Лион, в странствие отправился Филипп. Сюзанна вышла замуж, дядя лежал больной в постели. Вскоре он умер, и Арнольд остался единственным мастером-каменотесом в Лионе.

Всему удивляясь, Филипп странствовал по миру. В Европе многое изменилось: здесь также были тамплиеры из различных слоев населения. Богатые приносили свое добро, бедные радовались, что им больше не нужно попрошайничать. Орден построил дороги, которые способствовали торговле, а торговля должна была обеспечить стране благосостояние. На перекрестках дорог тамплиеры строили комтурии, окружные управления для их конных войск, где могли также переночевать путешественники и купцы, и за их лошадьми там обеспечивался уход. Тамплиеры изгоняли разбойных баронов, творивших свои бесчинства. Тамплиеров знал каждый ребенок и чувствовал себя под их опекой.

Возникли также и такие дома ордена, где принимали новых тамплиеров. В соответствии с наклонностями из них готовили воинов, которых затем посылали на Восток, или которые завоевывали непокорные замки на границе с испанскими маврами. Они могли стать администраторами и казначеями, или же мудрецами, чьей обязанностью было охранять тайну в Замке Железных Часовых.

Однажды навстречу Филиппу выскочила кавалькада тамплиеров. Она оставляла за собой длинное облако пыли. В окружении двух герольдов на своем белом коне ехал господин де Мондидье. Господин де Пайен назначил его начальником над всеми тамплиерами во Франции. Теперь орден в этой стране подчинялся ему. Господин де Мондидье, однако, выглядел так, словно не терял своего нетерпения.

Незадолго до Рождества в 1143 году Филипп возвратился домой из своих странствий. До него донесся колокольный звон, он услышал его издалека. Почему колокола звонили не вовремя? Народ уже стекался со всех сторон и толпился перед домом тамплиеров в Лионе. Всем хотелось узнать, что нового произошло.

Глава лионских тамплиеров вышел из ворот и поднял руку, в толпе стало тихо.

— Король Иерусалимский Фулько упал с коня и умер. Да ниспошлет Господь Святой Земле опытного регента, управляющего страной, вместо малолетнего королевского сына Бодуэна! Идите со мной в церковь, мы помолимся за усопшего и за осиротевший Иерусалим!

— Да будет так! — глухо прозвучало в толпе. Длинная вереница опечаленных людей окружила главу лионских тамплиеров. Филипп тоже был среди них.

Но вскоре стало известно, что сирийские бароны из королевства Иерусалимского избрали королевскую вдову Мелисанду регентшей при ее двенадцатилетнем сыне Бодуэне. Как дальше будут складываться дела на Востоке? У королей, Бодуэна II и Фулько, тамплиеры всегда были советниками. Но послушает ли Мелисанда советы какого-нибудь опытного тамплиера?

Уже в следующем году атабег Мосульский, прозванный Кровавым, во имя Аллаха отторг от христианского королевства графство Эдесское, причинявшее столько забот Бодуэну II.

Бедная Святая Земля! Как хорошо, что по крайней мере оставался еще союз с Дамаском, заключенный королем Фулько! Во всех западных церквах призывали к новому крестовому походу, чтобы вернуть Эдессу.

Новый крестовый поход

Пасха в 1146 году пришлась на 31 марта, и вся Франция знала, что аббат Клервоский призвал в тот день на холме Везеле к крестовому походу, чтобы вернуть королевству Иерусалимскому графство Эдесское.

Аббат стал еще более тщедушным, и на его бледном худом лице глаза светились ярче, чем прежде. На склоне холма он видел перед собой целый лес пик. Многоцветьем сверкали драгоценные камни рыцарей и дам.

Блестели золотые и серебряные украшения. В толпе стояли князья и нищие, старики и дети, мужчины и женщины, монахи и воины, и все объединились в едином порыве от пламенных слов аббата: «Господь хочет этого!»

Рядом с Бернаром стоял юный король Франции со своей возлюбленной — королевой Элеонорой. Он, как и все остальные, был охвачен жаждой деятельности. «Господь хочет этого!» — кричал он.

Из Везеле воодушевленные люди возвращались в свои города и замки. «Господь хочет этого!» — кричали они на улицах родных городов. Таким же был клич участников Первого крестового похода, состоявшегося пятьдесят лет назад. «Господь хочет этого!»

В Лионе тоже кричали на улицах: «Господь хочет этого!» С этим криком люди проходили мимо мастерской каменотесов, в которой работали Арнольд и Филипп.

— Пойдете ли вы с нами в Святую Землю? Идите с нами! Господь хочет этого, — поскольку каменотесы не ответили сразу, они продолжали: — В следующем году весной начнется поход. Король намеревается подготовиться к нему до Пасхи. Он примет крест в Пасхальное воскресенье в церкви Сен-Дени под Парижем. Да убедит вас это!

Братья молча продолжали работать. Оба всеми фибрами души тянулись в Святую Землю. Все эти годы они не переставали думать об Иерусалиме. Но ехать мог лишь один из них. Другой должен был вести дела в мастерской и заботиться о матери. Кто же это будет?

— Мы еще решим, — сказал Филипп.

— Тогда давай решать.

Они бросили монетку, но, еще когда она крутилась на полу, Филипп наступил на нее ногой.

— Брат, — твердо сказал он, — мы должны договориться: тот, кто останется дома, не будет завидовать тому, кто поедет. Каждый должен принять выпавший ему жребий как справедливое решение.

— И я того же мнения. Теперь убери ногу с монеты!

Филипп убрал ногу. Он посмотрел на монетку и повесил голову. Арнольд похлопал брата по плечу, но тот отвернулся.

— Так лучше, Филипп. Ты помолвлен, и вы в этом году должны пожениться. Я же о девушках не думаю, ибо мои мысли непрестанно занимает смерть отца. Я смутно чувствую какую-то тайну, но не могу найти в воспоминаниях ничего проясняющего. Вероятно, поэтому меня так и тянет в Иерусалим. Кто знает, может быть, там мне удастся узнать то, что так меня мучает. Если я останусь в живых и вернусь здоровым, ты сможешь туда поехать, как только захочешь. Это я тебе обещаю.

Со всех уголков страны паломники и крестоносцы стекались накануне Пасхи в Сен-Дени. Даже папа, когда-то любимый ученик аббата Клервоского, приехал туда, чтобы благословить поход крестоносцев. Бесчисленные свечи освещали церковь и распространяли медовый аромат. Аббат из Сен-Дени, бывший канцлером у короля, взял с алтаря освященный паломнический жезл и высоко поднял его. Он передал жезл королю, который принял его для всех крестоносцев. Короли вручил жезл королеве, также желавшей принять участие в крестовом походе.

Рядом с гигантскими пасхальными свечами стояла орифламма — хоругвь церкви Сен-Дени. Ее древко, покрытое медью и золотом, блистало огнем в сиянии свечей, и полотнище из красного шелка с пятью кисточками казалось пламенем. Теперь орифламма должна была привести крестоносцев к победе.

Аббат Сугерий Сен-Денийский вынул ее из подставки и наклонил вперед. Король подошел к ней, преклонил колени и кисточкой знамени коснулся своей груди в области сердца, а затем — меча. Он встал рядом с Сугерием и возложил руку на древко знамени. Все рыцари, находившиеся в церкви, один за другим подходили к знамени, становились на колени и делали то же самое. Распевая песнопения, монахи выходили из церкви впереди них. В центре шел папа.

Это была кульминация празднества для толпы, ожидавшей на площади перед церковью возможности присоединиться к крестовому походу.

«Господь хочет этого! — кричали они, словно обезумев. — Вперед в Святую Землю!» В толпе находился и Арнольд. Человек, стоявший рядом с ним, воскликнул:

— Смотри-ка, вон тот тамплиер между двумя высочайшими церковными иерархами! Это новый Великий магистр тамплиеров Франции. Зовут его Эверар де Барр.

По площади двигалась процессия из ста тридцати бородатых тамплиеров, одетых в белые плащи, положенные им по уставу. Их черные мечи выглядели угрожающе.

— Смотри! — закричал сосед Арнольда, — они не должны носить оружия, украшенного серебром или золотом! А если им достается дорогой меч в качестве добычи, они обязаны покрасить его в черный цвет.

— Магистр Эверар привез этих тамплиеров из Пиренеев, — сказал другой сосед. — Они сражались в Испании против мусульман, которых там называют маврами.

— Этих не проведешь, — воскликнул первый, — можете мне поверить!

Как только Эверар де Барр вместе с процессией подошел поближе, Арнольд преклонил колени и протянул ему рекомендательное письмо от господина де Пайена, которое он столько лет берег как величайшую ценность.

Магистр тотчас же узнал печать и удивленно вскинул брови. Он вышел из процессии и спросил юношу, как его зовут.

— Я Арнольд, сын Пьера, каменотеса из Лиона. Я прошу вас позволить мне отправиться в Святую Землю, чтобы сражаться с врагами на вашей стороне. Возможно, для вашей свиты нужен оруженосец.

— Сын Пьера? — удивленно спросил магистр. — Орден помнит твоего отца так же, как и господина де Пайена, которого уже нет в живых, — и, не обратив внимания на то, что Арнольд вздрогнул от горя, он продолжал: — Итак, приходи через неделю в дом тамплиеров в Париже. Там ты можешь пожить у моего оруженосца Грегуара до тех пор, пока мы не отправимся в поход.

Большими шагами он поспешно устремился к остальным. Народ толпился в храме в ожидании благословения папы.

Арнольд, охваченный восторгом, стоял совсем рядом с королевой, зажатый между епископами и рыцарями. Он видел ее перед собой очень отчетливо. На ней было ярко-красное шелковое платье, на которое ниспадали золотые волосы, покрытые тонкой вуалью. На обруче вокруг головы висел изумруд величиной с вишню, который хорошо подходил к цвету ее больших глаз. Темные ресницы и тонко очерченные брови усиливали сияние взгляда. Щеки у нее были мило округлены и слегка подрумянены, и Арнольд подумал, что он никогда еще не видел столь прекрасных щек. То же самое он думал и об ее устах. Он не мог отвести взгляда от королевы. На благословение папы Арнольд не обратил внимания. «Она будет рядом в крестовом походе», — ликовал он.

Церковь опустела, свечи погасили, но Арнольд, улыбаясь, все еще стоял там, где увидел королеву.

Стена вокруг дома тамплиеров в Париже охватывала здание управления, конюшни, амбары, мастерские и постоялые дворы. В центре высился массивный замок — дом тамплиеров в полном смысле этого слова. Четыре его угла были укреплены круглыми башнями, подобными тем, которые тамплиеры видели на Востоке. Ни один орден в то время не имел такого огромного дома.

Арнольд стоял у ворот и смотрел во двор. Там он снова увидел тамплиеров, как видел их на Востоке и в церкви Сен-Дени. Как и прежде, они носили белые плащи, но теперь на каждом светился кроваво-красный крест.

— Чего ты так уставился? — спросил один из привратников. — Разве тебе никто не говорил, что папа пожаловал нашим рыцарям красный крест с иерихонскими трубами?

— Первые девять рыцарей, — сказал Арнольд, не поворачиваясь к монаху, — имели маленький красный крестик на рясе, но он был тонкий и скромный.

— А теперь он со всех сторон украшен четырьмя иерихонскими трубами. Ты, вероятно, знаешь то место из Священного Писания, в котором говорится, как трубы своим звуком разрушили вражеские городские стены?

— О да! — сказал Арнольд, все еще глядя на четырех тамплиеров во дворе. — Я вижу не только белые, но также коричневые и черные плащи и рясы. Но у всех крест с иерихонскими трубами на левой стороне груди и сзади на левой лопатке. Эти одетые в черное люди тоже тамплиеры? А вон те, одетые в коричневое?

— Все, у кого есть крест, — тамплиеры. Коричневых мы называем «присоединившимися», так как они служат ордену всего лишь год. Черные, которые выполняют для нас необходимую работу, называются сервиентами. И только одни белые — рыцари. Кроме того, мы, тамплиеры, помимо креста с иерихонскими трубами, имеем собственное знамя. Оно черно-белое.

— Известен ли тебе смысл этих цветов?

— Белый означает Европу, а черный — Азию; и эти цвета так крепко соединены друг с другом, как Азия и Европа связаны орденом тамплиеров.

— Теперь ясно.

— Но это самое простое объяснение. Точнее говоря, черный цвет означает землю, нашу юдоль слез, а белый — Новый Иерусалим. Нашим орденом они связаны между собой точно так же, как белая и черная части полотнища знамени.

— Я еще подумаю о том, что под этим подразумевается, — сказал Арнольд.

— Существует и третье объяснение, — сказал привратник. — Оба этих цвета означают воинов и монахов, ибо мы, тамплиеры, представляем собой одновременно и тех и других. Поэтому на печати нашего Великого магистра, если когда-нибудь она тебе попадется, ты увидишь двоих рыцарей на одном коне.

— Теперь я понимаю, что ваше знамя хорошо продумано. Спасибо, что ты мне все так терпеливо и доходчиво объяснил. Я каменотес, родом из Лиона и в таких вещах разбираюсь не столь хорошо, как ты. Если ты мне еще скажешь, где можно найти Грегуара, оруженосца магистра Эверара, я буду очень рад.

— Вон он идет по двору! С седлом на плече, — привратник показал на коренастого мужчину в возрасте около сорока лет с рыжей взъерошенной бородой. Как все тамплиеры, оруженосец имел наголо обритый череп. Арнольд подбежал к нему и схватил за рукав.

— Гопля! — Грегуар придирчиво оглядел Арнольда с головы до пят. — Ты, вероятно, тот каменотес из Лиона, о котором говорил магистр? Вот и держи! — и он передал Арнольду седло, которое до этого нес сам, и повел его в шорную мастерскую. — Повесь седло на этот гвоздь! — невозмутимо сказал Грегуар.

Два других сервиента, находившихся в мастерской, насмешливо улыбнулись: вот он и нашел того, с кем можно делать дело!

— Больше нет времени с тобой возиться, — проворчал Грегуар. — Я еще не прочел тридцать раз «Отче Наш». Я должен молиться.

— Если этого для тебя слишком много, — не моргнув глазом предложил Арнольд, — то я помогу тебе молиться. Ведь каждому можно повторить молитву по пятнадцать раз, и тогда получится тридцать.

На это тамплиеры разразились звонким смехом.

— Вы только послушайте! — фыркнул Грегуар, — он хочет взять на себя половину моего молитвенного долга! Что вы на это скажете?

— Если все так и пойдет, — смеялись сервиенты, — то такой нам и нужен! Если бы это было возможно, то каждый из нас охотно нанял бы слугу для чтения молитв! Ха-ха-ха-ха!

Грегуар похлопал Арнольда по плечу:

— Ты хороший парень, каменотес, и я рад буду поехать вместе с тобой в Святую Землю, как сказал магистр Эверар.

— Если предположить, что тамошний воздух подходит каменотесу! — весело воскликнул один из сервиентов.

— Это меня не беспокоит, ведь именно там я вырос! — возразил Арнольд.

Тамплиеры посмотрели на него с любопытством.

Могучее войско

Войско для крестового похода формировалось на широком поле вблизи города. Впереди шли тамплиеры, за ними следовали французские бароны, а в центре расположились король и королева со свитами. В арьергарде ехали рыцари из Бретани и Фландрии. Простые парижские граждане ликовали и махали на прощание руками, когда войско выступило в поход. Бесконечная вереница паломников и семей переселенцев со своими повозками и тележками замыкала шествие. «Господь хочет этого!» Сердце Арнольда едва не разрывалось от радости.

Почти в каждой деревне и в каждом городе, мимо которых продвигались участники похода, к ним присоединялись новые крестоносцы. Очень медленно эта гигантская людская сороконожка ползла сначала в Мец, и дальше — в Шпейер и Фрайзинген, до тех пор пока они не вступили в пределы Венгерского королевства, где им встретились участники немецкого крестового похода, незадолго до этого выступившие из Регенсбурга. Затем начался сильный голод, так как немецкие крестоносцы, шедшие впереди, съедали все, что им попадалось на пути. Пока было лето, эта чудовищная вереница людей утоляла жажду водой из рек и ручьев. Но лишь только зарядили осенние дожди, все водоемы стали грязными и начались тяжелые эпидемии. Ослабленные болезнями, крестоносцы оказались на территории, подчинявшейся византийскому императору. Тот пообещал папе обеспечить в Константинополе уход за больными и предоставить зимний лагерь в Греции, и надежда на это слегка воодушевила изможденных людей.

— В Константинополе, — сказал Арнольд, стряхивая капли дождя с плаща, — я просплю три дня подряд.

Грегуар мрачно посмотрел на него:

— Если только мы пробудем в Константинополе три дня.

Но император Мануил рассудил по-иному. Не сдержав обещания, он переправил крестоносцев через пролив и совсем не дал им продовольствия, в котором они так нуждались. Грегуар ехал рядом с Арнольдом молча. Шутки, которыми он сыпал в начале путешествия, теперь застревали у него в горле.

Как-то вечером, укрывшись вместе с Арнольдом от дождя под одной плащ-палаткой, Грегуар сказал:

— Я напряженно ожидаю, какой из путей по Малой Азии изберет король, — поскольку Арнольду не был известен ни один из этих путей, Грегуар пояснил: — Существует западный путь, он проходит вдоль побережья. Известен еще восточный, по нему шли участники Первого крестового похода пятьдесят лет назад. Еще есть центральный, который ведет почти точно с севера на юг и находится примерно посередине.

Вскоре они узнали, что идут по центральному пути. Море, которое раньше всегда виднелось на востоке, отступало все дальше и дальше; крестоносцы поднимались в горы. Лазутчики вернулись в лагерь и сообщили, что немецкий крестовый поход, находившийся впереди, разделился: король Конрад с одной частью немцев шел по восточному пути, другая же часть, под руководством епископа Фрайзингенского, шла по побережью. На юге полуострова Малая Азия три крестовых похода должны были объединиться в городе Саталия.

Арнольд находился в свите тамплиеров и выполнял необходимые работы, когда участники похода располагались лагерем. Великий магистр Эверар то и дело подзывал к себе Грегуара, когда нуждался в его услугах.

Арнольд больше не видел королеву так близко, как это было в церкви Сен-Дени. Он видел только три повозки в королевской свите, украшенные буквой «Е» с витиеватым орнаментом. Может быть, в одной из них мелькнет ее ярко-красное шелковое платье? А диадема, украшенная изумрудами? Совершенно ясно, что королева на Востоке должна была олицетворять Францию.

Как-то вечером, когда полководцы собрались в палатке магистра Эверара, которую с поспешностью раскинули Грегуар и Арнольд, очаг долго не разгорался. Дрова намокли от дождя, они потрескивали над затухающим огнем. Арнольд разложил вокруг костра подушки и шкуры, потому что в палатку пришла королева и села у огня. Движением руки она ответила на его низкий поклон. Арнольд старательно ворошил кочергой в едва тлеющих поленьях и, кашляя, пытался их разжечь. Развести большой жаркий костер никак не удавалось, из чадящей кучи дров струился лишь пар, тепла они не давали, и королева не могла согреться.

Арнольд украдкой взглянул на нее.

Королева была по-прежнему прекрасна, хотя в воспоминаниях он представлял ее по-иному. Щеки ее впали и побледнели, но изумрудные глаза от этого стали еще больше.

— У меня замерзли ноги! — пожаловалась она. Дрожа от холода, королева сняла башмаки и поднесла их к огню. Арнольд взял овечью шкуру с палаточного шеста. Стоя на коленях, с опущенными глазами, он протянул шкуру королеве.

В палатку вошел король Людовик вместе со своим секретарем. За ним следовали магистр Эверар, маршал тамплиеров и несколько рыцарей из королевской свиты. Отвесив поклоны королеве, они со вздохами опустились на подушки. Взгляды их жадно устремились на котел с вином, который Грегуар поставил на огонь. Затем горячее вино с пряностями оживило их и согрело им кровь, и король медленно начал разговор:

— Мы находимся на возвышенности, принадлежащей грекам, и сегодня нам нечего бояться нападения. Ведь не может же император Мануил быть столь дерзким, чтобы допустить турок на свою землю, откуда они начнут вредить нам.

— И все же мне не нравится, сир, что два немецких войска идут отдельно друг от друга, — возразил магистр Эверар. — К тому же, путь вдоль побережья, избранный епископом Фрайзингенским, весьма опасен. Я знаю по Пиренеям, что в это время года горные ручьи превращаются в ревущие водопады. А реки, берущие начало в горах Малой Азии, гораздо опаснее и несут с собой много ила.

Магистр еще продолжал говорить, когда Арнольд увидел подъехавшего всадника. Он тяжело слез с коня перед палаткой.

— Где король? — закричал он, задыхаясь. — Ради Бога, сир!

Король вскочил с места, ввел чужого рыцаря в палатку и усадил на подушки. Человек был в полном изнеможении. На лице у него запеклась кровь, она залила и его доспехи.

— Выпейте, мой друг, — настойчиво сказал король, протянув ему кубок, — это придаст вам сил.

Отрывочными фразами человек передал известие:

— Войско немецкого императора заблудилось из-за греческих проводников! — он громко застонал. — Продовольствия нет уже несколько дней. Нет выхода из скалистых гор. Внезапно появились сарацины — все больше и больше — чудовищно быстро! Они пролетели на своих маленьких лошадках, выпустили стрелы — и исчезли. Тридцать тысяч наших погибло в горах и пропастях. Их трупы лежат вдоль дороги. Повсюду валяются мертвые кони. Сир, от имени императора Конрада заклинаю вас: идите с вашим войском в город Эссерон, чтобы остатки нашего войска могли объединиться с вами!

В утренних сумерках палатки были Собраны и уложены на вьючных животных. Как марш молчания крестовый поход еще два дня шел на восток, пока посланник, ехавший впереди, не привел их в город Эссерон.

Что это была за печальная встреча! Когда Арнольд в первый раз увидел германского императора в палатке господина Эверара, он подумал, что император очень старый и больной человек. Свита его была почти вся уничтожена, небольшая кучка рыцарей, оставшихся в живых, напоминала группу нищих.

Эти люди расположились у столь же жалкого костра, как тот, к которому на днях приходила королева. Согревшись, они начали советоваться, что делать дальше. Поскольку из войска епископа Фрайзингенского, брата германского императора, пока еще не было дурных вестей, полководцы приняли решение спуститься на прибрежную дорогу вопреки мнению магистра Эверара.

— Вы, конечно, знаете Пиренеи, дорогой магистр, — сказал король, вкрадчиво улыбаясь, — но кто вам сказал, что в Малой Азии реки подобны пиренейским? Поэтому присоединяйтесь к нам и не спорьте с остальными полководцами, так как они победили большинством голосов.

Итак, на следующее утро авангард устремился к юго-востоку. И этого направления крестоносцы придерживались все ближайшие дни. Однако начались затяжные дожди, на пути встречались и снежные завалы, а реки несли массу ила, как и предсказывал Эверар де Барр. Когда же участники крестового похода спустились на прибрежную дорогу, трудностей не стало меньше. Рыцари были вынуждены спешиться, множество коней пало от истощения. Стадо баранов, которых они вели с собой для пополнения запасов продовольствия, утонуло в реке. Потоки воды вырывали детей из рук родителей. Многие рыцари были настолько слабы, что не могли держать меч.

Однажды утром Арнольд в который уже раз вытаскивал лошадь с поклажей из илистой реки. На берегу и Арнольд, и лошадь упали совершенно обессиленные. Когда же Арнольд посмотрел на реку, он увидел повозку, которую нес желтый поток. Она закружилась в водовороте, из нее вывалились дорожные сундуки и сразу же были подхвачены течением. Они приближались к берегу, то погружаясь под воду, то всплывая. На них хорошо была видна огромная буква «Е», украшенная завитушками.

Снова поставили мокрую палатку, у костра разложили мокрые шкуры, а люди сидели в мокрых одеждах, пили горячее вино с пряностями, пытаясь согреться, и обсуждали ситуацию. От посла узнали, что император Мануил имеет своих лазутчиков в непосредственной близости от участников крестового похода, и эти лазутчики держат его в курсе всех событий. Как-то одного шпиона поймали и устроили ему допрос. Он язвительно смеялся, что императору Мануилу нечего беспокоиться за свои владения в Сирии, так как войско крестоносцев уже не представляет опасности. Теперь император может выполнить свое обещание и предоставить крестоносцам город Эфес в качестве зимнего лагеря. Лазутчик сказал, что греческий император предупреждает крестоносцев о риске наткнуться на многочисленное турецкое войско, которое блокирует прибрежную дорогу дальше на юге. Императорский посланник уже спешит с этой вестью к императору Конраду.

Император Конрад больше не доверял Мануилу и вернулся с остатками немецкого войска на зимовку в Константинополь. Что же касается Людовика Французского, то он, движимый упрямством и честолюбием, продолжал свой путь.

В последующие дни без перерыва шел снег с дождем. Когда Арнольд, утомившись, склонился к шее своей истощенной лошади, в его воображении предстали разноцветные и прекрасные картины. Он вспомнил кухню в родном доме, в очаге потрескивали дрова, от яркого огня летели искры. За столом сидела мать, она подкладывала Филиппу румяную лепешку. Молодая жена Филиппа готовила фруктовое пюре. Арнольд вздрогнул и очнулся. Явь была серой: серые деревья, скалы, море, по берегу которого они ехали. И люди были серые, и снег — серый.

Лошади были серые от дождя и ила, и поклажа была серая. Хорошо Филиппу! Если бы он знал, как здесь ужасно, он не ходил бы повесив голову.

Невыполненный приказ

Через четыре дня после Рождества крестоносцам встретились остатки немецкого войска под командованием епископа Фрайзингенского. Как же жалко выглядели его рыцари! Грязные, в лохмотьях, без коней. Раненые сидели на немногочисленных повозках, крича от боли, теснимые со всех сторон детьми с пустыми взглядами, чье место они заняли.

Как только король со своей свитой достаточно приблизился, Отто Фрайзингенский закричал ему не своим от ужаса голосом:

— Остановитесь, сир! На том участке гор, который вам предстоит преодолеть, стоит большое турецкое войско, готовое напасть на вас, как оно напало на нас. Вы можете пересчитать, сколько нас осталось. Скалы так обагрены кровью моих товарищей, что можно подумать, будто их раскрасил художник.

Тотчас же король призвал посланников и отправил их к командующему арьергардом Жоффруа де Рансоню со следующим приказом: «Сегодня вечером не отправляться ни в одну из горных долин!»

Посланник звонким голосом повторил приказ:

— Сегодня вечером не отправляться ни в одну из горных долин!

Затем он сел на своего коня и поскакал вперед.

В тот день Арнольд вместе с Грегуаром ехали позади свиты короля, в которой находился магистр Эверар. Они тоже слышали королевский приказ, так как посланник повторил его достаточно громко. Поэтому они удивились, что в течение часа все еще не был подан сигнал к привалу. Эверар отделился от свиты, подмигнул Арнольду и Грегуару, чтобы они следовали за ним, и присоединился к когорте тамплиеров. Юноши заметили, как Эверар обменялся со своим слугой взглядами, полными понимания.

Арнольд чувствовал, что эти люди могут без слов передавать друг другу свои мысли. Правда, тамплиеры всегда ехали молча; и все же здесь царило особенно многозначительное молчание. Молчал и Грегуар.

К вечеру пришло сообщение, что Жоффруа де Рансонь не выполнил приказ короля. Он уже отправился с авангардом в полном составе в одну из высокогорных долин. У короля не было выбора: чтобы не потерять свой авангард, ему следовало догонять де Рансоня.

— Теперь ты можешь помогать мне молиться, товарищ! — мрачно сказал Грегуар, — скоро у меня для этого не будет времени.

Войско поднималось в межгорную долину, которая становилась все более скалистой, узкой и непроходимой. Своих коней тамплиеры осторожно вели под уздцы. Багаж им не мешал, потому что ни у кого не было более двух плетеных кожаных мешков — из одного торчали тяжелые доспехи, в другом находились постельные принадлежности, полотенце, посуда и одна смена нижнего белья.

Все остальные, рыцари, дамы и пилигримы побогаче, путешествовали с сундуками и ящиками и мучились на этой страшной дороге. Слева вздымались крутые утесы, справа зияли жуткие пропасти. Падали глыбы камней, с грохотом катились в пропасть, увлекая за собой все, что попадалось на пути: людей, коней, повозки.

Греки и турки с единодушным злорадством смотрели на это ужасное зрелище с горных круч.

Вскоре стало ясно, что расщелина полностью перекрыта. Начало смеркаться. Этот момент сарацины избрали для атаки. Они рассчитали точно, поскольку авангард был уже по ту сторону перевала, а арьергард застрял в межгорной долине. Своими меткими стрелами турки разили крестоносцев, и те летели в пропасть, как подстреленные зайцы. Вопли пронзали небо, но небо оставалось безучастным. Единственным спасением, которое оно могло принести, была ночь. Изможденные до полусмерти, люди падали там, где стояли, и тотчас же засыпали. Войску — или тому, что от него осталось, — требовалось три дня для прохождения перевала. То и дело оно натыкалось на засады турецких лучников, стервятниками нападавших на обессиленных и беспомощных крестоносцев. Наконец войско вышло на более широкое плато. Когда они подсчитали, сколько осталось людей, то выяснилось, что лишь тамплиерам удалось сохранить своих воинов, коней и поклажу. Только они оказались бойцами, готовыми к суровым условиям, и у них были необходимая осмотрительность и осторожность, а кроме того, непревзойденная дисциплина.

Король с совершенно осунувшимся лицом вышел перед войском и, взяв за руку магистра Эверара, обратился к рыцарям с такими словами:

— Господа! Мы потеряли почти все, что у нас было. Большинство наших рыцарей погибло. Многие тяжело ранены. Трупы наших коней устилают этот путь скорби. Много наших товарищей в страхе покинули нас. На всех горных вершинах подстерегают сарацины и греки, ожидая окончательной нашей гибели. И все-таки сердца наши бьются за дело Святой Земли, и нам нужно следить за тем, как выполняем мы наши обеты. Поэтому я прошу вас, прислушавшись ко мне, избрать самого достойного из вас, магистра ордена тамплиеров господина Эверара де Барра, командующим нашим войском в этот момент, когда, по сути дела, мы уже потерпели поражение. Если вы желаете, чтобы так было, отвечайте мне!

— Да будет так! — сурово прозвучало из толпы.

— Никто не имеет права, — продолжал король, — принуждать к чему-нибудь тамплиера. Поэтому я спрашиваю вас, магистр Эверар, согласны ли вы исполнять это поручение безо всякого принуждения и насилия с нашей стороны? Так отвечайте же мне!

— Я буду выполнять возложенное на меня задание всеми силами моего сердца, моего разума и моей руки, держащей меч, и да поможет мне Господь.

— Давайте же поклянемся быть заодно во всех грядущих опасностях. Давайте поклянемся — независимо от того, к какому сословию относится каждый из нас, — никогда не бежать с поля боя, но во всем слушаться указаний господина Эверара! — в знак клятвы король высоко поднял руку, чтобы все ее увидели.

После этого то же самое сделали богатые и бедные, рыцари и оруженосцы, и все пилигримы. Они подняли руку в знак клятвы и сказали: «Клянемся!»

Магистр Эверар велел своему маршалу организовать крестовый поход по-новому, и каждый должен был подчиняться его приказам. Ненужные для похода вещи были брошены. Оружие распределили поровну, и в боевом порядке под руководством тамплиеров участники похода покинули плато и начали спускаться с нагорья.

Тамплиеры шли в авангарде. Замыкали их строй оруженосцы со связками копий, и у каждого был запасной конь.

Маршал тамплиеров шел впереди основного войска. За ним следовал его заместитель с черно-белым знаменем тамплиеров, его прикрывали десять рыцарей-монахов. Так как в левой руке он должен был держать знамя, а в правой руке — поводья, то не мог сам защищаться.

В группе знаменосцев находился комтур, который на случай необходимости нес второе знамя тамплиеров, обернутое вокруг копья.

Знаменосец с орифламмой шел первым в основном войске. В центре его ехали король и королева со своими свитами. Позади основного войска двигались траурная процессия пилигримов и обоз раненых, которые могли надеяться только на арьергард. Видя, что и арьергард у тамплиеров готов к боевым действиям, они приободрились.

Турки заметили перегруппировку в рядах крестоносцев. Из страха перед тамплиерами они больше не отваживались на нападения. В последующие дни, встречая все меньше турецких и греческих лазутчиков, крестоносцы воспряли духом, и даже страсть Грегуара к шуткам постепенно возвратилась.

Голод

Портовый город Саталия на юге полуострова Малая Азия, как и многие подобные города, за свое долгое существование сменил не одно название. Каждый, кому он принадлежал, перекрещивал его на свой лад. В то время он принадлежал грекам.

Крестовый поход под предводительством тамплиеров достиг этого города без каких-либо происшествий.

Под стенами города Эверар де Барр подъехал к Арнольду.

— Каменотес, — сказал он ему приглушенным голосом, — в ближайшие дни я отплываю вместе с королем и его свитой в Антиохию, несмотря на то, что пора весенних штормов еще не прошла. Французские бароны больше не хотят идти сухопутными дорогами и угрожают королю мятежом. Поэтому мне с братьями необходимо быть рядом с королем. Это означает, что больше не останется подразделений нашего войска, защищающих пилигримов. Поэтому я согласился поехать с ними с одним условием: король должен нанять у правителя этого портового города вооруженных людей, которые обеспечивали бы охрану наших пилигримов на их пути в Антиохию.

Иди вместе с этими паломниками; и, когда мы снова увидимся в Антиохии, ты должен будешь точно описать пройденный вами путь. Я хочу также знать, допускает ли греческий правитель турецких воинов на свою территорию и попадутся ли вам по пути отряды греческих всадников, направляющиеся в сторону Антиохии. Надеюсь, что паломники доберутся до Антиохии в добром здравии и в полном составе, и прошу на это благословения Господня. Ты все понял, что я сказал?

— Я понял вас, господин.

— У тамплиеров, — продолжал магистр Эверар, — на Востоке имеется обширная сеть осведомителей. Но в этой области, где тыл принадлежит туркам и лишь прибрежная полоса — грекам, у нас осведомителей нет.

Он вынул из мешка кошелек и передал его Арнольду.

— Никогда не клади эти деньги в свой багаж! — предупредил он. — Для тебя и твоего осла провианта хватит на восемнадцать дней. Если тебе захочется поесть по дороге, проследи за тем, чтобы часть еды у тебя оставалась. Покупай по возможности вяленое мясо, но не подвешивай его к седлу, а заворачивай в овечью шкуру. Ночевать же ты должен в стороне от главного лагеря, как ночуют тамплиеры.

Магистр Эверар озабоченно смотрел на паломников, расположившихся лагерем под городскими стенами Саталии. Потом с глубоким вздохом перевел взгляд и обратился к Арнольду:

— У тебя есть посуда?

Когда Арнольд ответил, что есть, он попрощался:

— С Богом, каменотес! — повернул своего коня и снова присоединился к свите короля.

Первые рыцари уже въезжали через ворота Саталии в этот портовый город. Среди них Арнольд заметил и королеву. Согнувшись, она сидела на кляче. Плащ, в который она закуталась, совершенно выцвел и был покрыт толстым слоем грязи. Волосы королевы прикрывал грубый платок. Ее впалые щеки прорезали глубокие морщины. Изумрудные глаза были тусклы, она мрачно смотрела на короля, похожего в своих лохмотьях на обнищавшего священника. Куда пропало сияние ее глаз? Где ее красота, так поразившая Арнольда? На веселых праздниках во Франции трубадуры слагали в ее честь стихи и песни. Теперь в это с трудом верилось. Исполненный сострадания, Арнольд смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду в городской сутолоке. Затем он обернулся, так как Грегуар тронул его за рукав.

— Каменотес, — сказал он хрипловатым голосом, — я не стану сожалеть о том, если буду трижды в день читать «Отче Наш» ради нашего свидания.

— Я тоже, — ответил Арнольд печально. Он передал оруженосцу магистра Эверара коня, одолженного у тамплиеров, и Грегуар со свитой отправился в город, не оглядываясь назад.

После того как рыцари вошли в Саталию, городские ворота закрылись, и Арнольда, который как раз хотел купить осла, не пропустили в город. Ему сказали, что паломники в городе нежелательны. Если же он намеревается что-нибудь купить, то должен ждать, пока торговцы не выйдут за ворота.

В замешательстве Арнольд повернул обратно. То, что он услышал у ворот, совсем ему не понравилось. Еще меньше понравился ему тон, каким это было сказано. Он забросил свои пожитки на спину и побрел обратно по той дороге, где шли крестоносцы. Арнольд вспомнил, что недалеко от города ему встретилась деревня. Вероятно, здесь ему кто-нибудь продаст осла, хотя бы не слишком дряхлого.

И действительно, ему удалось раздобыть вполне приличного осла. Крестьянин, которому принадлежал осел, дал в придачу какое-то подобие седла, подпругу и недоуздок. Совершенно неожиданно к нему пришла удача, и он сделал доброе дело. Потирая руки, крестьянин глядел вслед отъезжающему Арнольду, который торопился не пропустить момент, когда паломникам откроют городские ворота.

Но у ворот никакой спешки не было, и пилигримы неделю за неделей ожидали обещанную когорту наемников, которым заплатил король Франции. Первую неделю они ждали с нетерпением, затем навалилось равнодушие. И, наконец, они почти перестали верить в то, что их пропустят.

День ото дня продовольствие становилось все дороже. Паломники получали только то, что торговцы выносили за городскую стену. Чем сильнее становился голод, тем больше свирепствовали ростовщики. Тому, кто израсходовал все деньги на пропитание и распродал все свое имущество, оставалось только умереть, ибо паломники давно утратили сострадание друг к другу. По оставшемуся имуществу каждый мог отсчитать, сколько ему еще суждено прожить. День ото дня умирало все больше людей, и ни у кого не было сил хоронить их. Трупы просто бросали в море. Детей приучали к воровству. Они обворовывали не только паломников, их посылали красть и в город. Часто они не возвращались после таких вылазок, так как малолетних воришек, особенно не раздумывая, убивали.

В лагере паломников образовались две группы. Одна из них не хотела идти дальше. Лучше погибнуть здесь, под стенами этого портового города, чем навлечь на себя новое, вероятно, еще большее зло! Другие, которые были немного покрепче, хотели продолжать поход.

В конце концов из ворот выехали наемники, выкрикивая громкие команды. Пилигримы спешно попытались встать в строй. Но до чего же жалкой была кучка этих людей! Почти все они были пешими, большую часть багажа они продали ростовщикам. Арнольду с невероятным трудом удавалось прокормить осла, хотя каждый день он водил его в речную долину, где поил пресной водой. К тому же он обнаружил дерево с сухими сливами, оставшимися с прошлого года. Но все равно содержимого его кошелька больше не хватало на пропитание. Арнольд хотел сохранить несколько динариев на черный день. Но могут ли быть дни чернее тех, которые они переживали?

Рядом с Арнольдом стоял человек могучего сложения. Он пытался отцепить от своей ноги тощую девочку лет восьми, которая крепко за нее ухватилась.

— Ты от меня отцепишься, дура? — он сильно ударил ребенка. — Дал этому карлику погрызть кость, — хрипло сказал он, — с тех пор не отходит от меня, — мужчина поднял ребенка, чтобы швырнуть на землю, в которой уже нашел покой его друг.

И тут Арнольд в непонятном порыве бросился к нему и схватил девочку, он прижал ее к своим лохмотьям и посадил на осла.

— Ты, парень, сошел с ума от голода! — закричал его сосед. — Разве ты не понимаешь, что берешь себе дармоедку, которая высосет из тебя кровь! Ее родители были точно такими же. На прошлой неделе они издохли!

Девочка, сжавшись, сидела на осле. Она цеплялась за его гриву, словно за последнюю соломинку, и в ужасе искоса смотрела на мужчин.

Процессия паломников тронулась в путь. Огромный мужчина шел в их рядах со своей тележкой. И для Арнольда с его ослом также нашлось свободное место.

Арнольд уже пожалел о своем поступке. В дурном настроении плелся он вместе с остальными паломниками. Зачем он взвалил на себя эту обузу? Ведь ему самому едва удается выжить. Он бросил на девочку недовольный взгляд: она неподвижно сидела на спине осла. «Это не дитя, — говорил себе Арнольд, — скорее, это звереныш!» И он решил как можно быстрее избавиться от нее. Как-то вечером, когда они расположились лагерем на берегу моря, он пробормотал:

— Вот теперь я это сделаю!

Но он взял спрятанный кусок мяса, оторвал от него небольшой ломтик и бросил девочке. Она стала молча жевать, и жевала очень медленно, чтобы еда подольше оставалась во рту.

Так проходил день за днем: не разговаривая, ехали вперед, по вечерам устраивали привалы; когда находили что-нибудь съестное, жевали и вновь пережевывали. Никого больше не заботило, сколько осталось проехать до Антиохии. Молча и равнодушно паломники передвигали ноги. Тот, кто не мог идти дальше, оставался лежать на дороге. Никто не возвращался к этим людям. Все стало безразлично.

И гнев Арнольда на ребенка, заботу о котором он взял на себя, сменился равнодушием. Со временем у девочки смягчились ее звериные повадки. На привалах Арнольд бросал ей пищу, без которой мог обойтись. По ночам он подстилал ей шкуру. И даже не задумывался о том, что она занимает его место на осле.

Как-то вечером — они уже не помнили, какой по счету это был вечер их пешего пути, — Арнольд как обычно лег спать за пределами лагеря. Густой и высокий прибрежный кустарник доходил до самого лагеря. Арнольд привязал осла к кустам и, как обычно, прикрепил камень к его хвосту, чтобы осел не бродил и не беспокоил людей своим криком. Все стихло. Только запах костра все еще висел в воздухе. Ребенок спал, и Арнольд склонился над ним в полузабытьи. Он тоже заснул.

Арнольд не знал, долго ли спал, как вдруг что-то закрыло ему рот. В испуге он проснулся и увидел, что ребенок стоит рядом с ним на коленях и держит руку у его рта:

— Тсс! — сказала девочка, прежде чем Арнольд успел дать выход своему гневу. Она указала на кустарник. Арнольд прислушался к звукам, доносившимся из темноты. За кустами он услышал негромкое бряцание оружия и приглушенные мужские голоса: обрывки разговоров на греческом языке, которого Арнольд не понимал.

Немного погодя собравшиеся покинули место, где они держали совет, и снова воцарилась ночная тишина. Арнольд встал и потянулся.

— Ты храпел, — сказала девочка, прежде чем Арнольд успел спросить ее, что все это значит. — Это могло быть опасно, — добавила она. — Там были греческие наемники.

— Откуда тебе это известно? — поинтересовался Арнольд.

— Сквозь ветви я видела их фигуры. Они говорили странные вещи.

— Они же говорили по-гречески, — напомнил Арнольд.

— Я знаю.

— Значит, ты понимаешь их язык?

— Я понимаю не все слова, но довольно много. Моя мать была дочерью греческого купца. А в порту Саталии я дралась с греческими детьми за объедки с корабля.

— И о чем же они говорили, эти наемники?

— Один сказал: «Это так далеко», а остальные хихикали.

— По-видимому, это не наше дело, — грубо сказал Арнольд.

— Затем еще один сказал: «Мы договоримся, как только окажемся в Киликии».

— В географии здешних мест я не силен, — пробормотал Арнольд.

— И еще один сказал, — уверенно продолжала девочка: — «Для крыс не требуется слишком много. Их нужно только кормить, и тогда из них вырастут львы!» В конце концов они договорились.

— О чем договорились?

— О каком-то знаке. Больше я ничего не поняла.

— А я вообще ничего не понимаю, — сказал Арнольд и задумчиво покачал головой.

Великое преступление

На следующее утро Арнольд двигался в середине вереницы пилигримов. День прошел, как и все предыдущие: ничего необычного не случилось. Арнольд и девочка собрали немного дров, поскольку в тот вечер они намеревались сварить мясо, которое у них еще оставалось. В первый раз солнце сияло долго, и пилигримы слегка воспряли духом и ускорили шаг.

Ночной привал они устроили в устье горного ручья. Чуть в стороне Арнольд разложил костёр из дров, которые они принесли. Огонь ярко разгорелся, и Арнольд поставил на него котелок с едой. Скоро бульон начал аппетитно пахнуть. Девочка с жадностью смотрела на высоко поднимающийся пар. Наконец она молча и сосредоточенно стала жевать то немногое, чем с ней честно поделился Арнольд. После этого каменотес засыпал песком горячий пепел, и на этом месте они улеглись спать. Тепло, проходившее сквозь песок, убаюкивало.

Такой же теплой была кухня каменотесов в Лионе. Филипп стоял у очага и махал рукой брату. Молодая женщина укачивала ребенка. Что это за ребенок?

— Ты ведь знаешь, — сказал Филипп, — это мой сынишка.

«А где же его мать?» — хотел спросить Арнольд. И тут он проснулся. Луна струила белый свет и бросала черные тени на прибрежный песок. Некоторое время Арнольд смотрел в высокое небо, на котором виднелись созвездия ранней весны. Они выглядели не так, как у него на родине. Он посмотрел на место, где обычно спал ребенок. Оно было пусто.

Арнольд почувствовал щемящую боль в груди. Ему не хотелось думать, что девочка ушла к другим людям, у которых было больше еды. И все же он в это поверил. Но почему она покинула его тайно? С горечью он думал о том, что сделал для девочки. Да, такова жизнь. А что же он предполагал? Человек всегда ищет, где лучше. Пока он предавался этим мыслям, за его спиной послышалось шуршание. Он надвинул кожаную шапку на затылок и схватил дубину. Затем осторожно обернулся.

Сквозь кусты к нему пробирался ребенок. Молча девочка положила рядом с Арнольдом какой-то предмет. Ножны от турецкого кинжала!

— Где ты это стащила? — сердито спросил Арнольд. Ребенок смотрел на него большими глазами, не понимая причины его гнева.

Арнольд отвернулся, испытывая чувство стыда. Он внезапно понял, что привязался к этому ребенку. «Она могла бы быть моей дочерью», — мимолетно подумал каменотес. Он посмотрел на девочку и сказал:

— Прости меня, я не должен был обижать тебя.

Девочка медленно кивнула, словно обдумывая, что Арнольд имеет в виду. Затем сказала:

— В лагере турки.

— Что? — воскликнул Арнольд и тут же вскочил. Девочка подозвала его поближе.

— Они дали наемникам короткие веревки, — прошептала она. — Они называют их «крысиные хвосты», и все при этом смеются.

Арнольд ничего не понял. Может быть, девочка сошла с ума от голода? Но ведь нет, вечером она ела.

— Затем турки дали им еще половину суммы, — уверяла девочка.

— Какую половину, какой суммы?

— Другую половину они должны получить завтра.

— А за что они должны получить деньги?

— За крыс, — твердо сказал ребенок. Затем девочка легла, завернувшись в шкуру, и уснула в тот же миг.

Арнольд покачивал ножны от кинжала в руке, словно пытаясь определить их вес, и размышлял над загадочным рассказом девочки. Наконец он недовольно бросил ножны на песок. «Кто знает, — подумал он, — что мог сочинить этот ребенок!» Он с сочувствием посмотрел на маленькое существо, свернувшееся у его ног. Арнольд признался себе, что очень рад возвращению девочки. Но даже если он и не совсем верил в то, что она сообщила, на следующий день он решил быть особенно осторожным.

Утром чуть свет он прошел со своим ослом через весь лагерь. Паломники еще не были готовы отправиться в путь.

— Эй вы там, куда это вы собрались? — закричал наемник Арнольду с девочкой таким тоном, словно они сделали что-то недозволенное.

— К ручью!

Арнольд заметил, что в последний вечер ни один из пилигримов не развел костра. Возможно, они для этого были слишком обессилены. Возможно, у них совершенно не осталось ничего съестного, что можно было бы приготовить на огне.

У ручья паслись кони наемников. К их седлам были привязаны веревочки. Раньше веревочек не было. Откуда они взялись? Выходит, что ребенок все же был прав? Он посмотрел на девочку, и она кивнула головой.

— Крысиные хвосты! — сказала девочка.

Пока осел переходил ручей вброд, девочка сидела на нем, вцепившись в гриву, как тогда в Саталии. Осел своей обычной рысцой перешел на другую сторону ручья. Мысли Арнольда путались. В это утро он настолько устал, что уснул на ходу.

Над крутым откосом, возвышавшимся слева от дороги, взошло яркое солнце, и его сияние было таким сильным, что сразу же стало надоедливым. Ребенок хотел пить, и по пути они пили из кожаной фляжки, которую утром наполнили водой из ручья. От остальных паломников они значительно удалились. Когда Арнольд остановил осла, солнце уже поднялось высоко. Создалось впечатление, что этим утром у них выветрились все воспоминания о шествии паломников.

Впервые он огляделся. Холм, мысом выдающийся в море, скрывал от него паломников. Но вскоре передняя часть их колонны должна была достигнуть извилины мыса.

Море виднелось глубоко внизу, так как дорога вилась серпантином высоко по холму. Девочка показала Арнольду в даль, где на фоне пурпурной синевы вырисовывался парусник. Затем они снова посмотрели на дорогу, по которой вслед за ними шли паломники. Очень далеко можно было разглядеть множество точек, спускавшихся на прибрежную дорогу. Возможно, это были всадники, приехавшие со стороны боковой долины. Прибрежная дорога в этом месте сужалась, как в тисках, между крутым мысом и морем.

Точки остановились по обочинам дороги, словно чего-то ждали. Арнольд всматривался в даль как зачарованный. Ребенок также не двигался.

— Турки, — почти беззвучно сказала девочка, — разве ты их не видишь?

Среди турок на дороге возникло еще множество точек: вереница паломников! Глаза у Арнольда начали слезиться. Там, на изгибе мыса движение замерло. Отдельные точки теперь невозможно было различить. Так продолжалось довольно длительное время, а солнце поднималось все выше. Тень осла теперь лежала на земле прямо под его копытами.

Наконец точки, подобно длинной гусенице, поползли по дороге, и вскоре можно было разобрать отдельные детали обоза пилигримов. Всадники в разноцветных одеждах сопровождали его с флангов, но это были не наемники, посланные королем для защиты пилигримов.

Арнольд потянул осла за уздечку, но тут же снова остановил его. Он не мог уйти, поскольку обещал магистру Эверару наблюдать за всем, что будет происходить с пилигримами, и проследить, откуда появятся турки. Он заметил, что девочка внимательно смотрит ему в лицо. Она показывала вверх на крутой склон, нависавший над дорогой. Девочке удалось разгадать мысли Арнольда. Арнольд кивнул головой.

Он слез с осла и начал карабкаться по склону. Но разве осел туда взберется? Арнольд понял, что должен бросить осла, если желает в безопасности подняться на гору. Поспешно он отвязал от подпруги шкуру и фляжку с водой.

— Во имя Господа! — сказал Арнольд, тяжело дыша, и дал ослу такого пинка, что тот взревел и помчался галопом. Затем Арнольд полез вверх по обрыву и устроился под деревом на полдороге к вершине.

Вереница паломников медленно приближалась, вели ее вооруженные турки Наемников больше не было видно. Пилигримы теперь шли вообще налегке: без багажа, без ослов, без собак, тянувших тележки. Крайние в каждом ряду были связаны веревками, таким образом шеренги были как бы ограждены забором.

Турки выкрикивали непонятные слова и избивали бичами несчастных людей. С сарацинскими словами они перемешивали обрывки французских фраз: «Подонки! Собаки! Крысы!»

Крысы? Арнольд вздрогнул. Кажется, о крысах что-то говорила девочка. «Их нужно только кормить, и тогда из них вырастут львы!» Внезапно он понял, что здесь было совершено предательство: греческие наемники из Саталии, посланные королем Людовиком для защиты пилигримов, продали их всех в рабство туркам. Словно в видении, перед Арнольдом предстало озабоченное лицо магистра тамплиеров Эверара де Барра в тот момент, когда он прощальным взглядом окинул войско пилигримов.

Жители Саталии, которые сами были христианами, воистину хорошо подготовили это мошенничество! Как пиявки, высосали они пилигримов, и теперь эти бедные, изголодавшиеся, эти равнодушные и потерявшие присутствие духа люди больше не могли оказывать сопротивление. Так вот зачем их продержали больше недели за пределами городских стен!

Что же теперь оставалось от войска крестоносцев, отправившихся в поход из Франции и немецких земель? Как насмешку и издевательство воспринимал теперь Арнольд пламенный, воодушевленный призыв аббата Бернара к крестовому походу: «Господь хочет этого!» Разве Господь этого хотел?

Солнце уже висело далеко над морем, когда Арнольд решился покинуть свою засаду и спуститься на дорогу. Девочка шла за ним, хотя он ее не звал. Арнольд тяжело ступал со своим узелком, ничего не видя вокруг себя.

Там, где исчезли проданные пилигримы, дорога делала изгиб влево и шла теперь вдоль реки. Золотое море пропало из виду. Там вверху, подумал Арнольд, оно, вероятно, снова будет видно. Вероятно, там должен быть и мост через эту реку. Мост оказался для него бесценным подарком! Он обернулся к ребенку: наверное, девочка также обрадуется мосту.

Но ребенок лег на землю и издал столь жалобный стон, что Арнольд содрогнулся. Девочка свернулась клубочком и, прежде чем Арнольд дошел до нее, заснула.

Да, она спала. Слава Богу, она только спала: она не была ни обессилена, ни мертва. В своем сердце Арнольд ощущал большую благодарность. Он уложил ее под кустом и накрыл шкурой. Затем он сел в тени рядом с ребенком и задумался. Арнольд размышлял обо всем, что произошло с тех пор, как он покинул родной город. Ему показалось, что в пути он находится уже сотни лет. Все воспоминания были какими-то бледными и незначительными: лишения, опасности, ужасы войны. Только медленно тянущаяся вереница пленных будоражила его душу. Но с каждой минутой безразличие все больше овладевало Арнольдом, и даже мысль о том, что он сам чуть не попал в ряды проданных, не трогала его.

Солнце скрылось в море, оставив на небе узкую полосу заката. Арнольд почувствовал голод, но есть было нечего. Тяжело вздыхая, он лег. Засыпая, он думал о том, как молился, будучи ребенком. Но о чем — этого Арнольд уже не помнил.

Ночь была очень холодная. Девочка во сне хныкала. Арнольд плотнее завернул в шкуру ее тщедушное тельце. Затем с открытыми глазами он стал дожидаться утра.

Они лежали, пока солнце не поднялось над горой. Зачем им вставать? Подумав о том, как мала та часть пути, которую они смогут пройти за день, они остались лежать. Утреннее солнце так хорошо согревало их окоченевшие руки и ноги! Мысль о смерти не пугала. Поблизости они услышали какой-то звук и в тревоге вскочили.

— Осел! — закричала девочка, — разве ты его не слышишь? — до них уже отчетливо доносились крики «иа».

Серый их друг пасся на берегу. Выглядел он сытым и умиротворенным. Какое-то растение с крохотными блестящими листочками росло у самой воды. Арнольд подполз на животе и оборвал листочки. Девочка вслед за ним сделала то же самое. Они сели на камень и съели листья, словно большой деликатес. Затем поймали осла.

Арнольд сел на осла, который теперь был навьючен только фляжкой с водой, шкурой и горшком для еды, и посадил девочку впереди себя. Ровно и уверенно осел перебирал копытами, и от этой мерной рыси ребенок вскоре заснул, мысли Арнольда начали путаться, и он оказался между бодрствованием и сном.

Через день они подъехали к деревянному столбу, который был вбит в землю около дороги. На его верхнем конце был вырезан крест тамплиеров, под ним — арабская пятерка. Арнольд остановил осла. Он разбудил ребенка, который последние дни почти все время спал, и сказал:

— Посмотри на этот столб! Это прекраснейший подарок из всех, которые нам могло сделать Небо.

Девочка не поняла его. Но Арнольд дрожащим голосом сказал:

— Мы въехали в пределы христианских владений на Востоке, — и спустя некоторое время добавил: — Еще пять дней пути до дома тамплиеров в Антиохии. На это указывает колонна. Тамплиеры расставили такие указатели по всему христианскому Востоку.

Девочка ничего не ответила. У нее просто не было Сил радоваться.

Франкские пограничники вышли им навстречу на дорогу.

— Куда? — закричали они уже издалека.

— Магистр тамплиеров Франции ожидает меня в Антиохии, — ответил Арнольд, когда они поравнялись с ним.

— Тебя? — пограничники недоверчиво осмотрели с головы до ног ребенка, осла и молодого человека. — Ты что-нибудь знаешь о крестовом походе паломников? — поинтересовались они. — Дело в том, что мы ждем его участников.

Язык Арнольда внезапно стал сухим.

— Похода паломников больше нет.

— Послушай-ка! — сказал другой стражник первому, — разве ты не видишь, что парень с девочкой скоро могут отдать концы! Не расспрашивай их долго, а лучше дай им напиться!

Стражники дали им напиться из своих бутылок и бросили им в руки сушеные фрукты. Арнольд сбивчиво рассказал о том, что он пережил. Затем всадники отвезли Арнольда к старой женщине, которая жила в ближней деревне; язык этой женщины он не понимал. Они объяснили, что она должна как следует позаботиться о путниках, и на двери ее дома нарисовали тамплиерский крест. К тому же они добавили, что заплатят.

Старуха поняла и засмеялась. Ее это устраивало. Что-то ласково приговаривая на своем языке, она сняла девочку с осла, завернула в полотенце и прижала к груди. Она отнесла ребенка в хижину и положила на свой соломенный мешок. Затем она показала Арнольду на небольшое полуразрушенное стойло за домом, куда он мог поставить осла. Она сварила похлебку, добавила туда немного молока и придвинула к Арнольду глиняный горшок. Девочку старуха кормила деревянной Ложкой, и малышке казалось, что она находится в раю.

Добрый город

У старухи они жили до тех пор, пока не обрели силы для путешествия. Девочка помогала пасти козу. Арнольд привел в порядок обветшавший хлев. Когда они расставались, старуха дала им сушеных фруктов, мешочек зерна и вяленую рыбу.

Арнольд уехал от старухи довольный. Однако по дороге он вдруг заметил, что ребенок тихо плачет.

— Я должен был оставить тебя у старухи, — сказал он с некоторой горечью.

Но девочка вытерла слезы, гордо выпрямилась и сказала:

— Мне хорошо с тобой.

Больше они ни о чем не говорили друг с другом.

К вечеру пятого дня путники добрались до выступа скалы, с которого открывалась широкая перспектива. У их ног простиралась плодородная долина, пересеченная блестевшей серебром рекой. На берегу ее был расположен город с многочисленными башнями и мощными крепостными стенами. Центр города был также обнесен стенами.

Арнольд не отрывал глаз от города.

— Я каменотес, — сказал он, — поэтому мне хочется смотреть и смотреть на этот город. Я представляю, как возводились эти башни и стены.

— Где у тебя семья, каменотес?

— В Лионе. А этот город называется Антиохия. Он очень красивый.

— Ты уверен, что с нами ничего не случится, если мы войдем в этот город?

— Б этом я уверен, поскольку вот уже тридцать лет он безраздельно находится в руках французских крестоносцев.

— Разве это справедливо, когда других людей лишают права обладать таким прекрасным городом? Разве это нельзя назвать кражей? Когда в Саталии мы занимались воровством, нас могли убить, если бы поймали; И многих из нас, детей, действительно убивали, только ты этого не знаешь.

Арнольд ничего не смог на это ответить.

Спустя мгновение девочка сказала:

— Если этот город окажется добрым ко мне, я в нем останусь.

Молча они проехали по большому мосту, миновали массивные ворота и оказались среди прекрасных дворцов и домов. Улицы города были вымощены. На одной из площадей стоял высокий фонтан с водой, падающей на каменную тарелку.

Дом тамплиеров, к которому их подвел житель города, был огромен и хорошо защищен, он имел широкий двор, обнесенный галереей со сводом. В центре двора на стойках висел над костром гигантский котел, из которого распространялся запах мяса и овощей. Прислонившись к колоннам галереи, сидели нищие. Девочка, которую Арнольд снял с осла, подошла прямо к одному из них и спросила его, не обеда ли он ждет, что готовится в этом котле. Нищий сказал:

— Оставайся здесь, скоро мы будем делить еду. Тамплиеры три раза в неделю наливают похлебку в наши миски. Так положено им по уставу. У тебя, наверное, нет миски?

Девочка не ответила. Минуту она смотрела в землю, затем сказала, обращаясь скорее к себе, чем к нему:

— Этот город оказался добрым ко мне.

У привратника Арнольд спросил о магистре Эвераре.

— Я — Арнольд, каменотес из Лиона. Есть ли у тебя какое-нибудь известие для меня?

Привратник почесал голову:

— У меня есть для тебя известие, даже два. Но магистр, о котором ты говоришь, не здесь. Он ждет тебя в иерусалимском доме тамплиеров. Отсюда он только что уехал на военный совет коронованных особ в Аккон. Перед этим он собрал множество золотых слитков в венецианских торговых конторах для короля Франции, поскольку тот все потерял. Если бы это был не магистр тамплиеров, а кто-нибудь другой, то ему не дали бы золота. Только тамплиеров венецианские купцы считают платежеспособными клиентами.

После этой длинной речи он снова поскреб лысый череп.

— А какое другое известие? — быстро спросил Арнольд, — ведь ты говорил и о втором, не так ли?

— Да, да, вот и второе: тебя приветствует тот, кто не забывает трижды в день читать «Отче Наш». Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Конечно, говорит! — воскликнул Арнольд. Взгляд его упал на девочку, пытавшуюся снять горшок с осла. Тамплиеры начали распределять еду для бедных.

— Это твой ребенок? — спросил привратник, следивший за взглядом Арнольда. — Здесь есть монастырь «У Святого Копья», там много таких детей. За ними присматривают монахини, — и, заметив, что Арнольд тяжело вздохнул, он сказал: — Теперь иди в наш дворец, а я позабочусь о девочке. Кроме нищих во дворе, мы кормим еще четверых бедняков за столом, а когда в доме находится правитель этой области, то пятерых. Таковы наши правила.

Арнольд пошел в трапезную, которую тамплиеры называли дворцом. Дежурный монах подвел его к длинному столу и предложил сесть. Почти все места за столом были уже заняты. Там сидели монахи, простые воины и люди, у которых на лицах было написано, что они проводят жизнь в углубленных размышлениях, молитвах и заботах о бедных. Все собравшиеся еще раз встали и прочли молитву перед едой. Затем они сели за стол без учета чинов и положения.

Еду подавали в глиняных мисках, по одной на двоих едоков, что чрезвычайно удивило Арнольда.

Бедняк, сидевший рядом с ним и делившийся с каменотесом содержимым миски, толкнул его в бок.

— Ты, наверное, впервые здесь у тамплиеров и поэтому не знаешь их обычаев, — прошептал он. — Во время еды они должны хорошенько следить за тем, чтобы каждый из них ел поровну и оставлял точно такую же часть пищи третьему. Третьим считается неизвестный бедняк.

Арнольд устыдился, что он с такой жадностью набросился на еду, и убрал ложку, хотя сосед пытался помешать ему это сделать.

После еды он взял за руку ребенка, и они отправились в город. Девочка весело подпрыгивала.

— Этот город — добрый город! — то и дело восклицала она. — Совсем не такой, как Саталия, где нас хотели убить. Я два раза получила еду в свой горшок, каменотес, два раза, я не вру.

Они остановились перед монастырем «У Святого Копья», и Арнольд сказал хриплым голосом:

— Мне тяжело с тобою расставаться, но лучше ты останешься у монахинь в городе, который так тебе нравится, — и он дернул за звонок.

Долгого прощания с девочкой не получилось, так как привратница, открывшая им, бросила стремительный взгляд на девочку и все поняла. Она впустила ее и закрыла ворота.

Арнольд поспешил в дом тамплиеров, где ему обещали ночлег. Он печалился о девочке, ставшей ему такой дорогой. Лежа на соломенном мешке и уставившись на керосиновую лампу — такие лампы висели в каждом спальном зале тамплиеров и горели всю ночь, — он думал о том, что завтра отправится к цели своего путешествия — в Иерусалим! Который раз он вспомнил об отце и о собственном детстве в Святом Городе. Теперь он поедет на осле в одиночестве, поскольку ребенок ему уже не принадлежал.

Антиохийский комтур тамплиеров выдал Арнольду документ, разрешавший ночевать в домах тамплиеров, расположенных на побережье. Комтур считал необходимым обеспечить Арнольду, как посланнику магистра Эверара, быстрое и безопасное продвижение.

— Тебе не обязательно, — сказал он Арнольду, — пользоваться этой охранной грамотой. Я дал ее тебе только на крайний случай.

Арнольд спустился к морю и по прибрежной дороге поехал на юг. Хотя этот путь был и длиннее проложенного через горные отроги, но в горах обитали дикие асассины, оставившие христианскому королевству только узкую полоску земли вдоль моря.

Много путешественников проезжало по этой дороге: воины, крестьяне, погонщики верблюдов, пастухи, паломники и бродячие артисты. Часто встречались здесь когорты тамплиеров, охранявшие этот торговый путь. Когда они мчались на своих конях, караваны уступали им дорогу или останавливались, и равномерный звон верблюжьих колокольчиков тут же стихал.

Обычно Арнольд ночевал под открытым небом, так как воздух весной был приятен и по ночам. Только в Акконе, куда он прибыл на седьмой день после своего отъезда из Антиохии, он остановился в крепости тамплиеров, расположенной за пределами города.

Утром, когда Арнольд вместе со своим соседом умывался водой из уличного колодца, к нему подъехал какой-то тамплиер, предложив провести следующую ночь в касале тамплиеров в Какоуне.

— Я не знаю, что такое касаль, — ответил Арнольд.

— Касаль — это тяжелая и крепкая башня, в которой при необходимости может жить до 80 воинов. В касале имеется собственный колодец. В мирное время в касале меньше обитателей, и тамплиеры, живущие там, главным образом обязаны следить за прибрежной дорогой. Через короткие промежутки времени они сменяются.

Утром над городом висел туман. Но затем солнце поднялось высоко, и стало жарко, как в разгар лета. Шкура осла потемнела от пота, а грива спуталась в толстые мокрые жгуты. В морских городках у колодцев стояло множество других жаждущих, и бедное животное истошно кричало до тех пор, пока не приложилось губами к воде.

На девятый день Арнольд прибыл в Яффу и поехал по портовой улице. Он сидел на осле и разглядывал лес мачт, качавшихся в порту. Теперь он вернулся туда, откуда мальчиком покинул Святую Землю. Слезы подступали к горлу. Тогда Филипп был совсем маленький, и Сюзанна от волнения кусала кончики своих белокурых косичек. Королевский флот поджидал тамплиеров в открытом море. Был ли у них тогда какой-то багаж? Ему врезались в память выкрики капитана и многочисленные гребцы, которые по команде повели судно навстречу волнам. Берег все больше и больше пропадал в дымке, и они с Филиппом заплакали.

Арнольд, тяжело дыша, отвернулся. Он покинул город, хотя наступил уже поздний вечер, и нашел себе ночлег неподалеку от дороги, ведущей в Иерусалим, в заброшенной хижине. Осла он отпустил ненадолго попастись, потом привязал его к забору за хижиной.

В хижине не было ни очага, ни чего-либо другого в этом роде. Вероятно, она служила пристанищем для крестьян, работавших в поле в самое жаркое время года. Он лег на пол, подложив себе под голову свернутую овечью шкуру. Сквозь дырявый потолок и щели в двери, виднелось яркое ночное небо, по которому неторопливо плыла луна.

Арнольд мгновенно перенесся мыслями в шатийонский амбар, где на куче шестов когда-то соорудил себе лежанку. «Почему же, — думал он теперь, — почему в ту ночь рыцари спали в амбаре?» Теперь ему опять вспомнился багаж, который грузили в Яффе на королевские суда. Этот груз был похож на ларцы.

Наконец луна уже не заглядывала ни в одну из щелей, и комната медленно наполнилась темнотой. Также темно было и в Шатийоне. Кажется, что и сам Арнольд слышал беседу рыцарей: «Ларцы!»

Арнольд вскочил. Что это были за ларцы? Рыцари из знатнейших родов тогда сами стерегли их. Значит, они были столь драгоценны! Арнольд напряг память: во всех подробностях он вспомнил, как выглядели ларцы. Он подумал о том, как в Марселе тамплиеры грузили их на корабль и прикрывали мешками. А потом их везли через горы, и пастухи за спинами тамплиеров делали какие-то знаки. Все это было удивительно. Но чем больше Арнольд размышлял, тем меньше от этого было толку, и наконец его одолел сон.

У цели?

На рассвете Арнольд встал и снова пустил осла попастись. Сам он съел то, что еще оставалось у него в сумке, затем привязал шкуру к подпруге. Когда Арнольд взглянул на небо, то увидел равномерную голубизну, и сердце его возликовало, как только он подумал, что уже сегодня — уже сегодня! — будет в Иерусалиме.

По дороге двигались пилигримы и торговцы, которые с таким же веселым сердцем стремились по межгорной долине на восток. Ведь пилигримы были наконец почти у цели: все они жаждали попасть к Гробу Господню, из которого Он воскрес. Они пылко верили в то, что, как и Он, когда-нибудь воскреснут все люди — и не только люди, но и сама земля. Вместе с Ним они хотели вечно жить в лучшем мире в качестве лучших людей. Этот лучший мир с его лучшими людьми они называли «Новый Иерусалим». Святая Земля, из которой Христос вознесся на небеса, и воспринималась как первый Новый Иерусалим.

Торговцы также радовались, ибо они предвкушали хорошие сделки. В портовых городах они покупали товары, в иерусалимских горах рассчитывали выгодно продать их. Каждый посылал другому вслед дружеские приветствия; и вряд ли кто-нибудь из них думал, сколь опасна была эта дорога до того, как тамплиеры стали ее охранять.

Осел стремительно взбирался в гору: ему тоже открылась цель, достойная стремлений паломников. B стороне от дороги оказался колодец, какой-то торговец поил свою лошадь и сказал, что не помнит случая, когда бы он отправлялся в сторону гор без двух бурдюков, наполненных водой.

Солнце быстро склонялось к западу. Арнольд, широко раскрыв глаза, вбирал его свет, золотивший низкие деревья, беловатые камни, серые травы. Свет был так прекрасен, каким бывал только в воспоминаниях Арнольда. Ничего не изменилось. Да, вот он и вернулся. Ужасные картины крестового похода совсем исчезли из его души. Он не придавал им значения. Теперь он видел перед собой только город, пылающий в лучах вечернего солнца.

Арнольд остановил осла, ему послышался детский голосок: «Разве это справедливо, когда других людей лишают права обладать таким прекрасным городом?»

В задумчивости он устремился к Дамасским воротам.

Путь к дому тамплиеров Арнольд еще хорошо помнил: там была главная улица, полная телег, всадников и носильщиков. Через некоторое время с нее можно свернуть налево в узкий переулок, расширявшийся после перекрестка. В этом широком переулке находилась лавка пряностей какого-то сирийца, которую он смог узнать, а затем Арнольд повернул направо и с северной стороны вышел на Храмовую площадь. Все осталось как прежде: роскошная мечеть Омара, называемая христианами Наскальным храмом, сверкала голубым цветом, а ее золотые купола сияли красным цветом. Из мечети аль-Акса, расположенной на южной стороне Храмовой площади, слышались призывы муэдзина, собиравшего мусульман на вечернюю молитву; Арнольд увидел стену, окружавшую двор дома тамплиеров, где в правом углу находилась башенка с бойницами. Он дернул за колокольчик у двери и подождал, пока тот звякнет. Да, именно так и звенел колокольчик, когда в него звонил отец. Затем отец посылал Арнольда обратно домой и входил один.

Ворота открылись. Арнольд был охвачен радостным волнением: перед ним стоял Эсташ, его немой друг, с которым он двадцать лет назад расстался в слезах.

— Эсташ! Ты узнаешь меня?

Они заключили друг друга в объятия. Теперь Арнольд окончательно убедился, что вернулся домой. Они рассматривали друг друга с головы до пят. Эсташу было за сорок, его уважали за то, что он не чурался никакой работы. Только глаза его глядели столь же задумчиво, а в лице, как и двадцать лет назад, было выражение, словно он к чему-то прислушивается.

— Я должен пройти к магистру Эверару де Барру.

Эсташ покачал головой и показал своей широкой ладонью на северо-восток. Затем он взял у Арнольда осла и отвел животное в стойло. Он привязал осла и указал другу на большую обитую железом дверь дома тамплиеров.

Мимо мастерских они прошли на задний двор, и Эсташ провел Арнольда прямо мимо жаровни и корыта с водой в рыцарский зал, который теперь назывался дворцом тамплиеров.

У входа Эсташ остановил Арнольда, поискал кого-то глазами среди многочисленных тамплиеров, собравшихся во дворце, его лицо просияло, и он подвел Арнольда к пожилому человеку. Арнольд узнал в нем господина де Монбара, чьим оруженосцем был Эсташ.

— Кого это ты ко мне привел? — спросил господин де Монбар и повернулся к Арнольду, чтобы услышать от него ответ.

— Я Арнольд, сын Пьера, каменотеса из Лиона.

С ожиданием смотрел Эсташ в лицо господина де Монбара и удовлетворенно кивнул, когда господин де Монбар сказал Арнольду:

— В тебе я приветствую твоего отца. Память о нем никогда не исчезнет в нашем ордене. Есть ли какая-нибудь особая причина, из-за которой ты посетил меня?

— Здесь меня ожидает магистр Эверар де Барр. Я участвовал в крестовом походе в его свите и хочу рассказать ему о том, что видел в пути.

— Господина магистра Эверара нет в Иерусалиме, — сказал господин де Монбар с печальным выражением лица. — Он отправился осаждать Дамаск вместе с войсками германского и французского королей. Наш король тоже с ними. Магистр Эверар возглавляет подразделения нашего ордена, — он сделал паузу, в течение которой смотрел куда-то вдаль, и сказал: — От этой осады мы едва ли много получим, но полководцы из Европы победили нас большинством голосов. Как правило, от европейских крестоносцев не стоит ждать ничего хорошего. Они приезжают в нашу страну только для того, чтобы бить неверных и наживаться. Все усилия, направленные нами, тамплиерами, на установление мира, они сводят на нет. Ведь, по мнению западных христиан, заключать договоры с иноверцами достойно презрения. К сожалению, иерусалимские короли должны придерживаться того же мнения, в противном случае они не получат помощи из Европы. Поэтому они считают справедливым, что мы, тамплиеры, берем на себя всю ответственность и сами заключаем договоры с мусульманами. Ведь только у нас одних есть такая военная мощь, которая позволяет обеспечивать соблюдение этих договоров. Видишь ли, подобный мирный договор мы заключили и с атабегом Дамасским, но королева Мелисанда разорвала отношения с Дамаском, — как только Арнольд начал понимать слова господина де Монбара, тот добавил: — К сожалению, они получили благословение патриарха.

Вечером Арнольд сидел у Эсташа в караульной будке и рассказывал ему о том, что он пережил после того, как уехал из Иерусалима. Он рассказал о странствиях своих и Филиппа, о замужестве Сюзанны, о том, как они с Филиппом бросали жребий, кому ехать в Святую Землю, и как Филипп был расстроен. Он рассказал о роскошных празднествах в Сен-Дени, о начале крестового похода, исполненном ликования, и об ужасном уничтожении его участников. Говорил они о походе пилигримов, которых вероломные греки продали в рабство. Он также сказал, что все это он должен сообщить магистру Эверару, у которого сейчас совершенно иные заботы.

Эсташ слушал его с серьезным выражением лица. Когда же Арнольд рассказал о Грегуаре и его веселых шутках, он слегка улыбнулся. Потом они шли по вечернему городу, так как Арнольд обещал Эсташу пойти вместе с ним в дом, где жила семья Пьера.

Этот дом они нашли, но не рискнули в него постучаться, поскольку не знали, не арендует ли его у тамплиеров какой-нибудь мусульманин. Но Арнольд немного посидел на пороге, как он любил делать в детстве.

Когда же он снова встал и они собрались продолжить свой путь в потемках, Эсташ придержал его за рукав.

Из-под какой-то арки они услышали голоса:

— Тамплиеры, должно быть, — голос стал тише, — предали крестоносцев под Дамаском! Как вам кажется, любезный брат во Христе? Вы, наверное, полагаете, что они не могут быть предателями?

— Само собой разумеется, они предатели! Разве вы не помните о визите к ним турецкого посланника Усаммы ибн Мункиза Шайзарского? Он жил у тамплиеров, потому что они его друзья. Об этом я подумал уже тогда.

— Как вы полагаете, приезжал ли он к ним с тайной миссией?

— А знаете ли вы, что тогда случилось в Акса-мечети? Нет? Тогда я вам об этом напомню. При этом мне нет необходимости говорить тише, так как все, что я говорю, правда: Усамма, как вам известно, благочестивый мусульманин — да избавит его Господь от этого заблуждения! Он молился в Акса-мечети, которая принадлежит дому тамплиеров. В то же самое время там молился некий паломник, глубоко мною уважаемый. Именно тогда тамплиеры постановили сделать эту мечеть Божьим домом для обеих религий, что мне глубоко противно. К сожалению, у нас, священников, нет достаточной власти искоренить эту достойную осуждения практику. Мой пилигрим разозлился на то, что Усамма во время молитвы обратил свое лицо на юг, где находился святой город Мекка. Он схватил его за плечи и, поворачивая лицом к востоку, совершенно справедливо воскликнул: «Так следует молиться!» Ведь поскольку христиане устраивали свои богослужения в этой мечети, они должны были считать ее христианской церковью. А в христианских церквах никогда не молились иначе, как лицом к востоку! Этот инцидент заметил один из тамплиеров. Он вышвырнул моего пилигрима из Божьего дома. И так случилось два раза. Ведь как только тамплиеры начали молиться своими особыми молитвами, мой пилигрим в святом усердии вынужден был приплестись обратно в церковь и сделать ради чести Божьей то же самое.

— Да, это чудовищно!

— Теперь вы видите, каким образом тамплиеры предают христиан в пользу своих мусульманских друзей. Кроме того, ходят слухи, что они потребовали у жителей Дамаска за эту измену три бочонка золота. Когда же они получили эти бочки, то обнаружили в них только медь.

— Если так, то это меня радует! — воскликнул другой. — Правда, я не могу представить, чтобы кто-нибудь из них позволил себя провести. Для этого эти… — он стал искать подходящее слово, — эти дьяволы слишком отпетые мошенники. И вообще, меня бы обрадовало, если бы их богатство слегка уменьшилось! Каждый король дарит им свои земли, а из-за необъяснимой доброты папы они вообще освобождены от церковных налогов!

Затем голоса удалились. Друзья еще некоторое время постояли в потемках, и Арнольд предложил:

— Пойдем дальше, Эсташ. Для меня нет большего удовольствия, чем гулять по Иерусалиму.

Когда они переходили через Храмовую площадь, он сказал приглушенным голосом:

— Как хотелось бы мне, чтобы Грегуар вернулся из Дамаска! Он мне скажет, предатели тамплиеры или нет.

Воспоминание возвращается

В последующие дни Арнольд помогал в кузнице, находившейся во дворе у внешней стены; едкий запах оттуда при южном ветре распространялся по всей Храмовой площади. Кузнец был коренастый сервиент, подоткнувший свою тамплиерскую рясу так высоко, что виднелись его крепкие ноги.

В дальнем углу двора стояли три лошади, которых следовало подковать, и Арнольд подводил их одну за другой и крепко держал, когда раскаленное железо шипело в тазу с водой и в копыта им вбивали гвозди.

— Теперь уведи их! — велел кузнец, показав молотом на дверь. Когда же он заметил, что Арнольд его не понимает, то спросил: — Ты, наверное, не знаешь, где наша большая конюшня?

Арнольд покачал головой. Кузнец указал молотом вниз.

— Конюшни там, внизу, неужели ты их не знаешь? Когда Арнольд снова покачал головой, кузнец объяснил:

— Сначала иди в Долину Сыроделов, там есть большой вход в подземные конюшни. Об этом входе долгое время никто ничего не знал, но вот уже много лет он расчищен. Ты не можешь его не заметить.

Арнольд повел лошадей в Долину Сыроделов. У цоколя, на котором стоял прямоугольник Храмовой площади, он увидел высокие широкие ворота, через которые вводили и выводили лошадей — боевых коней, коней для верховой езды и ломовых лошадей. Сервиенты, чьи рясы были закатаны точно так же, как и у кузнеца, уводили лошадей дальше в Долину Сыроделов и на окрестные холмы; эти лошади не были нужны в тот день. Арнольд очень точно помнил, что прежде в Иерусалиме не было такого количества лошадей. И ворота в то время располагались не там.

Он вел лошадей, предъявляя свою охранную грамоту: «Я — Арнольд, каменотес из Лиона, и работаю у кузнеца там наверху». Тогда его пропускали. Один сервиент, принимая лошадей, бормотал про себя номера, которые были отмечены на поводьях каждой лошади. Арнольд вошел в помещение, освещенное множеством факелов. Большинство из них были вставлены в железные кольца на гигантских колоннах. Ему ударил в лицо горячий чад, слышались сопение и звон цепей. Сервиенты сновали туда-сюда, вносили и выносили седла и упряжь, скребницы и ведра с водой. Некоторые из них были ему уже знакомы. Возможно, что они ночевали в той самой спальне, куда провели и его. Это была спальня в здании для свиты, в продольном направлении примыкающем к Акса-мечети.

Арнольд нерешительно шел через это громадное помещение, с любопытством глядя по сторонам. На поперечных брусьях, соединявших колонны между собой, через определенные промежутки были прикреплены железные кольца, на брусьях Арнольд увидел арабские цифры и догадался, почему сервиент, взявший у него лошадей, пробормотал их номера: у каждой лошади в этой гигантской конюшне имелось свое место, и, если требовалась какая-то Лошадь, ее можно было сразу же найти. И на узких внешних стенах торчали железные кольца. Здесь лежали верблюды, поджав под себя передние ноги, и жевали жвачку. В углах сводчатого помещения были насыпаны большие кучи овса и сена, а у стен с продольной стороны тянулись длинные ряды седел. Порядок здесь соблюдался самый педантичный. В центральном проходе, который был оставлен свободным, стояли тачки для навоза, на каждой лежали вилы с тремя зубьями.

Арнольд прислонился к одной из колонн и, глядя на нескончаемое движение людей и животных, думал: «Каким видел это помещение отец? Был ли это сказочный подземный зал, о котором он рассказывал? Он говорил о каменных великанах, поддерживавших колоссальный свод, которые могли так рычать, что эхо еще долго отражалось от стен. А факелы, наверное, и были теми шипящими духами огня, которые околдовывали каждого вошедшего? Видел ли отец здесь молочно-белых призрачных коней, на которых могли ездить только мертвые рыцари?» Арнольд протер глаза. Он обнаружил лестницу, поднимавшуюся во двор дома тамплиеров. Перед ней была установлена железная опускающаяся решетка, цепи ее приводились в движение большими колесами — конюшню при желании можно было отделить от дома тамплиеров.

Картины этого гигантского зала с его колоннами, опорными стойками, лошадьми и людьми преследовали Арнольда весь вечер и даже во сне.

Среди ночи он проснулся. На улице сменились часовые, и опять стало тихо. Широко раскрытыми глазами Арнольд уставился в потолок. Он думал об отце, чьи останки были захоронены только спустя четыре года после гибели. Где же его засыпало? Здесь ли вообще это произошло? Но уж, конечно, не в гигантском зале: его каменные исполины простоят еще несколько тысячелетий!

Глаза у Арнольда защипало, ему пришлось их закрыть. Он слышал дыхание спящих тамплиеров. Это было похоже на происходившее в Шатийоне, когда он лежал на куче шестов и слышал тихие голоса трех рыцарей. Кто же там был? Он задумался. Господа де Сент-Омер, де Сент-Аман и де Мондидье… Перед Арнольдом всплыли воспоминания той ночи в Шатийоне, и он снова услышал слова:

— Завтра мы отвезем ларцы на болото. Надеюсь, что под самый конец ничего не случится.

— Тогда бы нам не пришлось девять лет рыться в земле, как кротам, и наш любимый каменотес был бы жив.

Наш любимый каменотес! Арнольд вздрогнул. Кровь прихлынула к ушам. Значит, отец его имеет какое-то отношение к ларцам! Значит, он тоже ползал под землей, как крот? Где же это под землей? Все непостижимее казалось Арнольду, что ларцы пришлось откапывать. Здесь ничего невозможно было понять!

На улице затрубили в рог, и тамплиеры проснулись. Начинался день. Арнольд встал.

Увидев Эсташа, он сказал:

— Я почти не спал, так как все время думал об отце.

Ты привез его в монастырь Клерво, когда он умирал. Ты встречался с ним и здесь и видел его каждый день, когда он уходил на работу. Теперь ответь мне честно, Эсташ, его засыпало в этом доме? — Арнольд вопросительно посмотрел в глаза Эсташу.

Сначала Эсташ задумчиво покачал головой. Затем решительно кивнул.

— Это случилось в Соломоновых Конюшнях?

И опять Эсташ покачал головой туда-сюда, прежде чем утвердительно кивнуть. В глазах его появилось какое-то беспокойство, которого Арнольд прежде за ним не замечал.

— Раскопки происходили здесь? — продолжал настойчивые расспросы Арнольд.

Эсташ огляделся вокруг и пожал плечами.

— Эсташ! — сказал Арнольд еще настойчивее, — что тебе известно о ларцах, в поисках которых мой отец вместе с рыцарями раскапывал Соломоновы Конюшни?

При этих словах Эсташ отшатнулся и посмотрел на Арнольда глазами, полными ужаса. Нет, нет! Он поднял руку, словно защищаясь.

— Я знаю, — сказал Арнольд на этот раз тихо, но уверенно, — речь идет о какой-то тайне.

Эсташ кивнул головой.

— Ты знаешь об этой тайне от моего отца, Эсташ?

Немой покачал головой.

— Ты знаешь о ней от человека, исцелившего моего отца?

Большими глазами Эсташ смотрел на Арнольда. Как ему удалось сделать этот вывод? Немой медленно кивнул: «Да, от человека, который исцелил твоего отца».

— Я так и думал, — сказал Арнольд, глубоко вздохнув. — А я знаю часть этой тайны и знаю место, где могу узнать другую ее часть, — это Клерво или окрестности Клерво. Теперь, когда это воспоминание я восстановил полностью, мне стало намного легче.

Эсташ проводил Арнольда удрученным взглядом, когда тот отправился в кузницу. Ему было известно, что целиком эту тайну не должны знать непосвященные. Приобщенными к тайне могли быть только тамплиеры — и не просто тамплиеры, а мудрейшие из них.

Магистр Эверар и его рыцари возвращались в авангарде объединенного войска трех королей после осады Дамаска в Иерусалим. Арнольд напряженно следил за ними с городской стены. Сурово сжав губы, он проверял одну повозку за другой. Наконец Арнольд, облегченно вздохнул: нигде он не заметил трех бочонков, о которых в тот вечер говорили священники.

Прошло еще несколько дней, прежде чем у магистра нашлось время принять Арнольда. Тогда он попросил рассказать подробно и точно обо всем, что Арнольд испытал и увидел, и не прерывал его рассказа до самого конца.

— Все, что ты сообщил мне, каменотес, — сказал он, выслушав Арнольда, — должны обдумать тамплиеры на Востоке и в Европе! Благодарю тебя за этот рассказ.

Арнольд спроси магистра о Грегуаре, которого он не нашел среди возвратившихся тамплиеров. Но Грегуар сложил свою голову под Дамаском. Он, наверное, забыл о трехразовом чтении «Отче Наш» за успешное свидание.

Магистр тамплиеров направил Арнольда к своему маршалу, отплывавшему в ближайшие дни с испанским войском в Европу. Сам он оставался на Востоке, поскольку предстояли выборы нового Великого магистра. Еще перед тем как испанские тамплиеры возвратились к себе на родину, им стало известно, что Эверар де Барр был снова избран Великим магистром. Теперь ему подчинялся весь орден тамплиеров и на Западе, и на Востоке; и повсюду тамплиеры радовались, так как способности Эверара де Барра были им известны.

Решение Арнольда

В Марселе Арнольд сошел с корабля и тотчас же совершил прогулку по городу. У ворот он смастерил себе посох и направился по дороге, ведущей на север. Он не сомневался, что в любом случае найдет себе попутчиков. Так и произошло. Несколько дней спустя он был в Лионе: баржа, которую бурлаки тянули вверх по Роне, подобрала его.

Как только с причала Арнольд взглянул на город, где родился, у него учащенно забилось сердце — вот крыша дома каменотесов! Там был Филипп, владевший мастерской. Там была седая мать, которая сидела у очага и ждала его, поникнув головой.

Войдя в кухню, он увидел, что стул матери пуст. Молодая жена Филиппа поздоровалась с Арнольдом, как с чужим.

— Каменотес вот-вот должен прийти.

Она не узнала Арнольда. Он сел на скамью рядом с камином у стены, и увидел маленького мальчика, играющего на полу с кошкой.

— Это Ролан, наш сын, — робко сказала жена Филиппа. Затем она спросила, не желает ли чужак что-нибудь поесть. При этом она впервые посмотрела на него пристально и поняла, что это Арнольд.

— Боже мой, деверь! — воскликнула она, — до чего же ты изменился!

Она бросилась к двери, затем через двор выбежала на улицу и все время кричала: «Филипп! Филипп!»

Когда мать столь внезапно исчезла, мальчуган зарыдал. В конце концов Арнольд с трудом успокоил его и тот сидел у дяди на коленях и увлеченно крутил посох.

«Как хорошо, — подумал Арнольд, — держать на коленях ребенка». Он долго вглядывался в мальчика. В его каштановых волосах была светлая прядь. Больше он походил на свою мать, чем на лионских каменотесов. Но когда мальчик засмеялся, он напомнил Арнольду Сюзанну, «маленькую восточную принцессу», у который уже давно был свой ребенок. Кажется, звали его Жан.

Дверь распахнулась. Братья сердечно обнялись, весело похлопывая друг друга по спине. Это было приятное свидание! Филипп сказал:

— Если бы я знал, сколько невзгод пришлось тебе перенести во время крестового похода, я не был бы столь опечален, что остаюсь дома!

Вечером, когда жена Филиппа с сыном уже спали, братья сидели за большим дубовым столом и рассказывали друг другу, что произошло за время их разлуки. То и дело Филипп подбрасывал поленья в очаг и подливал горячее вино в бокалы.

— Напал ли ты на след той тайны, которую желаешь разгадать, брат? — обратился он к Арнольду.

— На след тайны я напал, — сказал Арнольд, помедлив. — Но тайна смерти нашего отца настолько тесно связана с тайной ордена тамплиеров, которую я пока не знаю, что могу сказать тебе лишь одно: отец был засыпан, когда докопался до тайны, — Арнольд замолчал. Но в воспоминании он увидел ларцы, привезенные рыцарями темной ночью на болото. Почувствовав на себе испытующий взгляд Филиппа, он сказал:

— Мне хотелось бы стать тамплиером.

Братья долгое время молчали.

— Между нами было заключено соглашение, — наконец продолжил Арнольд, — о том, что после того как я вернусь с Востока, я позволю тебе также поехать в Святую Землю. Не хочешь ли ты выполнить условия этого соглашения? — произнося эти слова, он смотрел в бокал.

Филипп тяжело вздохнул, а Арнольд, не шелохнувшись, ждал ответа.

— Я… — начал было отвечать младший брат сдавленным голосом, но опять замолчал. И все же он собрался с духом и сказал: — Я останусь здесь.

Уже на следующее утро Арнольд явился в лионский дом тамплиеров. Он передал комтуру истлевшую, потемневшую бумагу, на которой почти ничего невозможно было разобрать, — письмо господина де Пайена, врученное Арнольду двадцать два года назад. Во всех опасностях крестового похода Арнольд носил письмо на груди. Печать еще можно было с трудом рассмотреть. Когда комтур узнал ее, он любезно пригласил каменотеса вступить в орден и немедленно послал его вместе с другими молодыми людьми в горы, где тамплиеры имели уединенный дом. Здесь воспитанники ордена приучались к железной дисциплине, на которой были основаны все успехи ордена.

В период обучения все мысли о тайне ларцов отступили в душе Арнольда на задний план. Он все больше и больше проникался мыслью, что сначала ему нужно еще созреть, чтобы постичь эту тайну. Чем возвышеннее была тайна, тем более высокой должна стать степень этой зрелости.

Клервоские монахи занесли в свой календарь новейшие известия с Востока:

Посланник с Востока передал эту весть Великому магистру Эверару де Барру, вот уже два года сложившего с себя свои полномочия с тем, чтобы окончить жизнь в Клерво. Пока в его теле, измученном военным ремеслом, еще сохранялась жизнь, он желал находиться поблизости от Бернара Клервоского и умереть рядом с ним и его любовью. Но аббат сам уже был при смерти. Он больше не мог вставать с постели без посторонней помощи, монахи носили его на молитвы. По ночам у аббата почти всегда была бессонница, он стонал, ворочаясь на соломе. Мысли и воспоминания, пугающиеся дневного света, мучили его во тьме, а картины потерпевшего поражение крестового похода заставляли содрогаться. Сколько мужества и героизма было проявлено для защиты Святой Земли, чтобы на ней мог впоследствии возникнуть Новый Иерусалим — преображение земной природы! Полный горечи, он спрашивал себя, действительно ли сегодняшний Иерусалим когда-нибудь сможет стать средоточием лучшего мира?

Этот Иерусалим был слаб, правители его погрязли в междоусобицах. Бернар повернул лицо к окошечку, за которым брезжил рассвет. Больной ощущал себя всеми покинутым. Он с нетерпением ожидал господина де Монбара, своего брата по матери. Когда стало светло, он позвал к себе писца и продиктовал ему следующие строки:

«Господину Андре де Монбару, сенешалю ордена тамплиеров иерусалимских.

Письма, которые Вы мне написали, я получил, будучи прикованным к постели, но, преисполненный страстного стремления, я прочел их и с жадностью перечитал еще несколько раз. Но насколько же более страстно я желаю видеть Вас!

Вы также хотите меня видеть и ждете лишь моих указаний, что Вам для этого следует сделать. Теперь я колеблюсь, поскольку знаю, как Святая Земля в Вас нуждается. При этом я осмеливаюсь напомнить, сколь страстно я желаю видеть Вас перед смертью. Вот то немногое, что я могу сказать: если Вы желаете приехать, то не мешкайте; в противном случае Вы не застанете меня на этой земле. Я безнадежно болен.

Смилостивится ли надо мной Воля Господня, даст ли увидеть Ваш взгляд еще раз? Я все больше теряю силы и, вероятно, должен буду покинуть этот мир, прежде чем вновь увижусь с Вами».

Не успели еще отправить письмо господину де Монбару, как с Востока прибыл посланник тамплиеров, но клервоские монахи не пустили его к аббату Бернару.

— Христианское войско, — сообщил посланник, — предприняло штурм Аскалона. Штурм оказался неудачным. Наши братья были в авангарде. Они штурмовали город так воодушевленно, что основная часть войска не смогла последовать за ними. Поэтому они были отрезаны и побеждены. Для устрашения идущих на штурм христиан египтяне из Аскалона повесили сорок тамплиеров на зубцах крепостной стены. Среди них был и преемник Эверара де Барра, Великий магистр Бернар де Тремеле.

Монахи разрыдались. С плачем передали они письмо аббата господину де Монбару, сенешалю тамплиеров в Иерусалиме.

20 августа 1153 года аббат Бернар Клервоский умер, так и не свидевшись со своим племянником. Андре де Монбар стал новым Великим магистром. Святая Земля не отпускала его.

За несколько дней до кончины аббата египетский порт-крепость Аскалон наконец был покорен христианами. Взял эту крепость молодой король. Теперь у Египта больше не было форпостов в Сирии, так как город Газа вот уже более года находился в руках тамплиеров.