Тайна Клумбера

Глава VII О КАПРАЛЕ РУФУСЕ СМИТЕ И ЕГО ПОЯВЛЕНИИ В КЛУМБЕРЕ

Свое повествование я умышленно излагаю просто, без всяких прикрас из опасения, что меня обвинят в стремлении добиться такого-то литературного эффекта. Я рассказываю эту историю в таком виде, в каком она происходила. Читатель поймет, что драматические события, свидетелем которых я оказался, целиком захватили меня. Я уже не мог отдаваться скучным занятиям агента, интересоваться хозяйственными заботами того или иного арендатора, парусными лодками рыбаков. Мой разум был захвачен цепью загадочных происшествий, тщетными попытками объяснить их. Куда бы я ни направлялся, я всюду видел перед собой квадратную белую башню, возвышающуюся над деревьями, и под сенью этой башни я угадывал несчастную семью, трепетавшую в ожидании — чего? Этот вопрос стоял непреодолимым барьером в потоке моих мыслей.

Если рассматривать судьбу Хэзерстонов даже как отвлеченную проблему, то и тогда она притягивала к себе своей зловещей таинственностью. Но она была непосредственно связана с девушкой, которую я любил больше всего на свете; естественно, я не мог думать ни о чем другом, пока передо мной стоял проклятый вопрос.

Отец получил письмо из Неаполя от лэрда с сообщением, что перемена климата пошла ему в пользу и он в ближайшее время не намеревается возвращаться в Шотландию. Это очень устраивало нас всех. Отец считал условия для научных работ в Бранксоме превосходными, ему было бы крайне тяжело вернуться к шуму и сутолоке большого города. Что касается сестры и меня, то, как я уже говорил, мы имели еще больше оснований полюбить вересковые пустоши Вигтауншира.

Несмотря на мою беседу с генералом или, может быть, именно вследствие ее, я, по крайней мере, дважды в день ходил к Клумбер-холлу посмотреть, все ли там благополучно. Генерал, начавший разговор с резкого протеста против моей навязчивости, в конце концов выразил мне некоторое доверие и даже просил моей помощи. Поэтому я полагал, что наши отношения с генералом улучшились, и мое появление не будет для него таким неприятным, как прежде. И, действительно, через несколько дней я снова увидел генерала, который блуждал по своим владениям. Обращение его было корректным, хотя в разговоре он и не вспоминав о нашей последней встрече.

Мне казалось, что генерал был по-прежнему взволнован. По временам он вздрагивал, украдкой испуганно озирался по сторонам. Я от души надеялся, что слова его дочери сбудутся: после пятого октября настанет затишье. Видя сверкающие глаза и дрожащие руки генерала, я понял, что человек не может жить продолжительное время в состоянии такого нервного напряжения.

Осмотрев забор, я убедился, что все доски его тщательно закреплены, заделана и наша лазейка. Сколько я ни бродил вокруг поместья, я не нашел ни одного местечка, где можно было бы сделать проход. Только кое-где сквозь немногочисленные щели забора я проглядывал Клумбер-холл. Однажды я заметил в окне первого этажа сурового мужчину средних лет. Может быть, это был кучер Израиль Стэйкс. Но нигде не было и признака Габриель или Мордаунта, что очень тревожило меня. Я был уверен, что, если, их не держат взаперти, они ухитрились бы дать весточку моей сестре или мне. Мои опасения все усиливались по мере того, как шли дни, а о друзьях не было ни слуху ни духу.

Однажды утром — это было второго октября — я направился к Клумберу, надеясь узнать хоть что-нибудь о своей любимой. Вдруг я заметил человека, сидевшего на камне у обочины дороги.

Приблизившись; я увидел незнакомца; по его пыльной и грязной одежде можно было определить, что он пришел издалека. На его коленях лежал большой ломоть хлеба, в руке он держал складной нож. Но человек, видимо, уже позавтракал, так как отряхивал крошки с колен и, заметив меня, поднялся. Высокий рост незнакомца и суровый взгляд внушали робость, и я счел за лучшее держаться противоположной стороны дороги. Нужда может довести человека до отчаяния, и золотая цепочка, сверкавшая на моем жилете, могла ввести его в искушение, тем более, что вокруг было совершенно безлюдно. Мои опасения, казалось, подтверждались: он вышел на середину дороги и преградил мне путь. — Ну, дружище, — сказал я с напускным спокойствием, хотя на самом деле внутренне сжался, — чего вам от меня нужно? — Обветренное лицо незнакомца было словно вырезано из красного дерева. От рта до уха тянулся глубокий шрам, что отнюдь не украшало внешность бродяги. В волосах сверкала седина, меховая шапка была надета набекрень, что придавало ему ухарский и какой-то полувоенный вид. В общем, он производил впечатление одного из опасных бродяг, которых мне когда-либо доводилось встречать.

Вместо ответа незнакомец некоторое время молча разглядывал меня мрачными желтоватыми глазами и затем со звоном сложил нож.

— Вы не судья? — спросил он. — Впрочем, вы слишком молоды для этого. Меня забрали сперва в Пэслее, затем в Вигтауне. Но пусть только кто-нибудь посмеет теперь коснуться меня. Он надолго запомнит капрала Руфуса Смита. В этой проклятой стране не дают человеку работу и еще сажают за решетку за то, что у него нет средств к существованию.

— Мне очень грустно видеть старого воина в таком состоянии, — сказал я. — В каких частях вы служили?

— В конной батарее, в королевской конной артиллерии. Чтоб ей пусто было, этой военной службе! Сейчас мне около шестидесяти лет, а я получаю нищенскую пенсию в тридцать восемь фунтов и десять шиллингов. Этого не хватает даже для хорошей выпивки и табака.

— По-моему, тридцать восемь фунтов и десять шиллингов в год — довольно изрядное подспорье на старости лет, — заметил я.

— Ах, вы так думаете?! — воскликнул он насмешливо, приближая ко мне обветренное лицо. — Сколько, по-вашему, может стоить этот шрам, нанесенный индийской саблей? А нога, в которой все суставы гремят, как игральные кости в мешке, потому что ее отдавил лафет, во что ее оценить, а? А печень, как губка, а малярия, которая трясет меня, как только подует восточный ветер, — какова рыночная цена всего этого? Согласились бы вы приобрести это за сорок фунтов в год, скажите-ка?

— Мы все в этом крае небогатые люди, — сказал я. — У нас вы считались бы богачом.

— Значит, здешние люди — болваны и не имеют представления о жизни, — сказал он, вытаскивая из кармана черную трубку и набивая ее табаком. — Я знаю, что значит хорошая жизнь, и, черт возьми, покуда у меня в кармане водится хотя/ бы шиллинг, я использую его как следует. Я сражался за родину, и Мне заплатили за это чертовски мало. Я решил обратиться к русским, научу их, как пробраться через Гималаи, так, чтобы их не смогли остановить ни афганцы, ни англичане. Сколько мне заплатили бы в Петербурге за этот секрет, как вы думаете, а?

Мне стыдно слышать такие разговоры от старого солдата, даже в шутку, — сказал я сурово.

— В шутку! — воскликнул он, сопровождая мои слова взрывом проклятий. — Я давно сделал бы так, если бы русские заинтересовались. Скобелев был лучшим из них, да его прикончили. Впрочем, все это неважно. Вот что я хочу спросить вас, не слыхали ли вы здесь о человеке по имени Хэзерстон, бывшем полковнике сорок первого Бенгальского полка? Мне говорили в Вигтауне, что он живет где-то здесь.

— Он живет вон там, в большом доме, — сказал я, показывая на башню Клумбера. — Пройдите немного и вы увидите ворота. Впрочем, имейте в виду, генерал не особенно любит гостей.

Последние слова не достигли ушей капрала Руфуса Смита: как только я показал ему ворота, он поспешно заковылял к ним.

Мне никогда не доводилось видеть такого способа передвижения. Смит становился на землю правой ногой, только сделав с десяток прыжков на левой. При этом он действовал левой ногой столь усердно, что подвигался с удивительной быстротой.

Я был так поражен, что остался стоять на месте, глядя вслед неуклюжей фигуре Смита. Вдруг мне пришла в голову что встреча такого грубого человека с вспыльчивым генералом может вызвать самые серьезные последствия, я погнался за Смитом, скакавшим по дороге, подобно огромной неловкой птице, и догнал его у самых ворот поместья, где Смит остановился и, держась за железную всматривался в темную подъездную аллею.

— Старый хитрый шакал, — произнес он, оглядываясь меня и кивая в сторону Клумбера. — Старый пес! Так это бунгало вон там за деревьями?

— Да, это его дом, — ответил я. — Но я посоветовал бы вам придерживаться общепринятых выражений, если вы собираетесь говорить с генералом. Он не потерпит грубостей.

— Вы правы. Он всегда был тертым калачом. Взгляните, не он ли это подходит к нам по аллее?

Я посмотрел через решетку и убедился, что это действительно генерал. Он спешил к нам, быть может, заметив нас, или привлеченный нашими голосами. Приближаясь, он по временам останавливался, вглядываясь в нашу сторону сквозь темные тени деревьев.

— Производит разведку, — прошептал мой спутник с грубым хихиканьем. — Он боится, и я знаю, чего он боится. Не хочет попасть в капкан, старый черт. Держу пари, что он готов удрать.

Потом вдруг, поднявшись на цыпочки и размахивая рукой, просунутой через прутья решетки, он заорал изо всей мочи:

— Подойдите, мой доблестный командир, подойдите! Путь свободен, врагов нет!

Это фамильярное обращение придало мужества генералу. Он двинулся к нам, но по цвету его лица я понял, что его гнев достиг апогея.

— Как! Это вы, Уэст?! — воскликнул он, увидев меня. — Что вам надо и зачем вы привели этого человека?

— Я не приводил его, сэр, — ответил я, возмутившись, что на меня возлагается ответственность за появление бродяги, имеющего такой гнусный вид. — Я встретил его на шоссе, он искал вас.

— Что же вам нужно от меня? — спросил сурово генерал, обращаясь к моему спутнику.

— Простите, сэр, — неожиданно смиренно сказал бывший капрал, дотрагиваясь рукою до своей шапки. — Я старый артиллерист королевской службы, сэр, и, прослышав о вас в Индии, подумал, что вы, быть может, наймете меня конюхом, садовником или дадите мне любое-другое вакантное место, которое может оказаться.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, мой друг, — ответил генерал.

— В таком случае вы, может быть, дадите мне чего-нибудь на дорогу, сэр, — сказал бродяга раболепно. — Не захотите ли вы, чтобы ваш старый соратник погиб из-за нескольких рупий? Я был в бригаде Сэйла в горных походах, сэр, и участвовал во взятии Кабула.

Генерал бросил на посетителя проницательный взгляд, но не проронил ни слова.

— Я был вместе с вами в Газни, когда падали стены во время землетрясения, вместе с вами мы увидали сорок тысяч афганцев на расстоянии пушечного выстрела. Расспросите меня, и вы убедитесь, что я не лгу. В молодости мы прошли вместе через все испытания, а сейчас, когда состарились, вы живете в этом дворце, а я брожу по дорогам. Разве это справедливо?

— Вы наглый мошенник, — сказал генерал. — Настоящий солдат не просит милостыню. Я не дам вам ни копейки.

— Еще одно только слово, сэр, — воскликнул бродяга, видя, что генерал поворачивается к нему спиной. — Я был в ущелье Терада.

Старый генерал порывисто повернулся, как будто услышал выстрел.

— Что вы хотите этим сказать? — пробормотал он дрожащим голосом.

— Я был в ущелье Терада, сэр, и я знал человека по имени Гхулаб-шах. — Эти слова он произнес вполголоса, со злобной улыбкой. Впечатление этих слов на генерала было потрясающим. Он отпрянул от решетки желтое лицо его приобрело серовато-синий оттенок.

— Гхулаб-шах! Кто же вы такой, если знали Гхулаб-шаха?

— Вглядитесь хорошенько, — сказал бродяга, — ваше зрение слабее, чем сорок лет тому назад.

Генерал долго и пристально глядел на старого бродягу, стоящего перед ним. Вдруг его глаза сверкнули.

— Боже мой! — воскликнул он. — Ведь это капрал Руфус Смит!

— Наконец-то! — сказал Смит, усмехаясь. — Я хотел определить, сколько понадобится времени, чтобы вы узнали меня. А теперь — откройте-ка калитку, ведь неудобно говорить через решетку. Это слишком напоминает десятиминутное посещение заключенного в тюрьме.

Генерал, лицо которого все еще хранило признаки волнения, поднял засов нервными дрожащими пальцами. Мне показалось, что генерал, опознав Руфуса Смита, почувствовал некоторое облегчение. И все же было видно, что он не особенно рад появлению капрала.

— Так это вы, капрал? — сказал он, распахивая калитку. — Я часто думал, живы вы или нет, но никогда не ожидал, что увижу вас снова. Что вы делали все эти долгие годы?

— Что я делал? — переспросил капрал хриплым голосом. — Я большей частью был пьян. Как только у меня появлялись деньги, я тут же пропивал их. Я чувствовал себя спокойным, если напивался. Когда я совсем прожился, то отправился бродить по белу свету, отчасти, чтобы подработать на водку, а отчасти, чтобы разыскать вас.

— Извините, что мы беседуем па личные темы, Уэст, — сказал генерал, обращаясь ко мне, так как в эту минуту я сделал движение уйти. — Не уходите. Вы кое-что уже знаете об этом и, может быть, скоро будете вместе с нами в центре событий.

Капрал Руфус Смит повернулся ко мне в крайнем изумлении.

— В центре событий вместе с нами? — повторил он. — Как он влип в это дело?

— Добровольно, добровольно, — поспешно пояснил генерал тихим голосом. — Это наш сосед и он предложил нам свою помощь, если она понадобится.

Это объяснение, пожалуй, еще более усилило изумление бродяги.

— Хорошо, но ведь это не так просто! — воскликнул он, разглядывая меня с восхищением. — Никогда не слыхал чего-либо подобного.

— Ну, а теперь, капрал Руфус Смит, — сказал генерал, — раз вы меня нашли, скажите, чего вы хотите?

— Мне все нужно. Нужна крыша над головой, одежда, пища, а прежде всего — водка.

— Хорошо. Я приму вас и сделаю все, что могу — медленно сказал генерал. — Но я требую дисциплины: не забывайте, я генерал, а вы капрал, я хозяин, а вы подчиненный. Не заставляйте меня напоминать вам об этом.

Бродяга выпрямился во весь рост и отдал честь по-военному ладонью вперед.

— Я возьму вас на работу садовником, уволив одного парня. Что касается водки, то вам будет установлен паек и ни капли больше. Здесь в холле у нас не пьют запоем.

— А вы сами, сэр, разве не принимаете опиума или спиртного, или еще чего-нибудь? — спросил капрал Руфус Смит.

— Ничего, — твердо ответил генерал.

— Ну, могу сказать, — что у вас больше самообладания, чем у меня. Неудивительно, что вы получили крест во время восстания сипаев. А если бы я, слыша каждую ночь эти звуки, не прибегал к спиртному, я сошел бы с ума.

Генерал Хэзерстон предостерегающе поднял руку, как бы опасаясь, что его собеседник может сказать лишнее.

— Благодарю вас, мистер Уэст, — сказал он, — за то, что вы показали ему мой дом. Я не могу допустить, чтобы мой боевой товарищ, какое бы скромное положение он ни занимал, попал в беду. Если я не сразу откликнулся на его просьбу, то только потому, что не был уверен, действительно ли он тот, за которого себя выдает. А теперь, капрал, идите в холл. Через минуту я последую за вами.

— Бедняга! — сказал генерал, глядя вслед пришельцу, ковылявшему по аллее странной походкой, описанной мною выше. — Он попал ногой под орудие, у него сломана кость, но упрямец не позволил врачам ампутировать ногу. Я помню его лихим молодым солдатом в Афганистане. Мы были связаны друг с другом одним странным обстоятельством, о котором я когда-нибудь расскажу вам. Естественно, я питаю к нему симпатию и окажу ему помощь. Говорил ли он что-нибудь обо мне до моего прихода?

— Ничего, — ответил я.

— О, — произнес генерал беззаботным тоном, но явно с чувством облегчения. — Я имел в виду, что он мог вспомнить старые времена. Ну, а теперь мне нужно пойти позаботиться о нем, а то слуги перепугаются: он не очень-то красив с виду. До свидания!

Махнув мне на прощанье рукой, старик повернулся и поспешил к дому по подъездной аллее. А я продолжал прогулку вокруг высокого темного забора, заглядывая во все щели между досками, но нигде не находя следов Мордаунта и его сестры.

Я довел свое повествование до появления капрала Руфуса Смита. Это оказалось началом конца. Полагаю, что пришло время передать повествование лицам, имевшим возможность лично узнать о том, что происходило в стенах Клумбера, пока я наблюдал за ним извне.

Кучер Израиль Стэйкс не умеет ни читать, ни писать, но пресвиториальный священник церкви в Стоней — мистер Мэтью Кларк записал его показания. Последние подтверждены крестиком, который поставил Стэйкс вместо подписи. Добрейший священник, мне кажется, слегка отшлифовал повествование Стэйкса. Я весьма сожалею об этом, так как оно могло бы оказаться более интересным, хотя, быть может, и менее понятным, будь оно передано дословно. И все же эта запись сохранила черты индивидуальности Израиля Стэйкса и, можно считать, она точно отражает то, что видел и слышал Стэйкс за время своей службы у генерала Хэзерстона.