Таша

Глава 17

На этот их бал я не пошла. Вернее — не дошла до него. Потопталась у входа, посмотрела на толпу незнакомых мне людей… Постояла возле большой и высокой лестницы, наблюдая за широко открытыми в бальный зал дверями чужую жизнь — незнакомую и непривычную мне. Может и придется когда-нибудь с ней знакомиться, но сейчас я взглянула на себя в зеркалах, разгладила складочку на новом синем платье… и тихонько ушла домой.

Быть в этом месте не хотелось. Первый раз за три года я вдруг снова почувствовала себя неприкаянно, а еще — неловко по сравнению с разряженными гостями. Все они были здесь парами, а я пришла одна. Даже охранника оставила дома, зачем мне? Меня хранил Конь. Да мало того, что известна своим необычным умением, так еще и с девичьими косами, имея ребенка. Стоит войти — станут рассматривать, как я одета, говорить обо мне. Пройдутся недобрыми языками, а то, чего доброго — коснутся и сына… меня передернуло.

Я не боялась чужих пересудов, раньше мне дела до них не было. А сейчас я вошла бы туда, куда мне раньше не было дороги, где я ощущала бы себя чужой и неподходящей. Войди я туда, и добровольно подставлю себя под чужие взгляды, дам им повод и право обсудить меня и осудить, и как-то вдруг… в Болото все это! Это не то место, где я хочу быть. И ничего страшного не было в том, что я развернулась и ушла. Хоть высплюсь перед дорогой. Нужно будет Совету лучше узнать меня — узнают. Им надо — не мне.

Кутаясь в теплую шаль, прошла по парковым дорожкам. В дом меня впустил охранник. Здесь, в городе, при нас оставляли только одного стражника. Из тех, кому не в тягость был Зорян. Сын тянулся к молодым мужикам, лип к ним, заваливал вопросами, которые часто и понять-то еще было трудно. Кто-то просто терпел его, а кто-то, посмеиваясь, смотрел без досады, а то и с отцовской лаской. Многие были семейными и имели уже детей, знали, как с ними обращаться. Этот — Ивон, был из таких. Спокойный, уравновешенный, с добрыми светлыми глазами, он казалось, даже любил моего сына. А может, так и было — у него в семье рождались пока только дочки.

Я тихо вошла, и он встревожено спросил:

— А что так быстро? Что-то не так?

И мне вдруг захотелось ответить правду. Он, если и не годился мне в отцы, то все равно был старше, да еще и имел семейный опыт. Я уважала его. Потому и ответила:

— Все не так. Я там чужая и они мне чужие. Что ж я должна через силу… ради чего или кого мне ломать себя? Да и выспаться хотелось перед дорогой. Вы тоже… закройтесь и отдыхайте.

— Мне не положено. А отдохнуть перед дорогой — правильное дело.

Я тихонько прошла, стянула платье, развесила, чтобы не смялось. Надо же… это было самое красивое платье, что я нашла в торговых лавках. Прошла к кроватке Зоряна, постояла, посмотрела на него и прилегла рядом. Он крепко спал, а я вдыхала детский запах, обнимала родное, теплое тельце. И мне казалось сейчас, что, вернись я с ним жить в тот дом в лесу — опять стану фэйри. Опять станут распускаться в моих руках цветы. Еда, приготовленная моими руками, будет намного вкуснее всякой другой. Перестану злиться, обижаться, бояться, ревновать… я не хотела всего этого. Мастер верно говорил — наверное, и вправду мне никто не нужен. Так и проще и спокойнее.

Встала и в темноте прошла к своей постели — пора и спать, веки уже тяжело слипались. На кровати что-то лежало — непривычная на ощупь ткань, еще что-то твердое рядом… Я спросила Коня:

— И что оно тут?

— Уходили — не было. Глянь сама.

— Наверное, все же Владислас, — лениво отозвалась я, настраиваясь на сон.

Прикрыла все откинутым покрывалом и сдвинула до утра на край кровати. Улеглась и завернулась в одеяло. Лениво текли мысли — и зачем это, если я отказалась тогда, да еще и так поздно, когда бал уже начался? Думать об этом не хотелось. И мои думы перенеслись к предстоящему отъезду.

С Зоряном остается дед. Снова должна будет приходить по утрам кухарка. Покормить и поиграть с маленьким деду поможет стражник. Выкупать вечером и уложить спать — Татка, городская девочка, которую Мастер нанимал убирать дом. Как будто и все продумано, а душа все равно была не на месте…

Утром уже вынесли тючок с одеждой и нужными в дороге вещами, которые мы грамотно отобрали вдвоем с ведуном, подвели мою лошадку. Я когда-то училась ездить на ней и мы привыкли друг к другу. Попросила ее для себя и в дорогу.

Через силу оторвавшись все же от маленького, посмеявшись вместе с ним, чтобы не испугать своими слезами, я вышла из дома. Друг Конь взметнул меня в седло, я подобрала поводья, оглянулась на отряд, который меня уже ждал, и увидела… Юраса. Он стоял сбоку от всадников и смотрел на меня. Я вначале испуганно замерла, а потом подумала — ну и пускай смотрит, я сейчас уже не в том синем платье, которое считала красивее некуда. Сейчас на мне была воинская справа — темные узкие штаны, длинная зеленая суконная рубаха поверх нижней исподней. Рыжий кожаный нагрудник со светлым узором из оружейной стали. За спиной — теплый суконный плащ с прорезями для рук. На ногах высокие сапоги с мягкими портянками в них — Мастер собирал меня бережно, переживая, чтобы не застыла, не стерла ноги.

Он шел ко мне. Я ждала что скажет, что же зря шарахаться? Это ему впору меня бояться — вон как умею кидаться на людей… Он подошел, спросил:

— Я буду приходить к сыну. Ты разрешишь?

— Твое право. Я же говорила…

— Хорошо. Ты там… береги себя, осторожнее, — он отходил в сторону, уверенно и спокойно глядя мне в глаза.

— Постараюсь, — разворачивала я свою лошадку на выезд. То, как он вел себя сейчас, заставило меня устыдиться за тот свой срыв еще сильнее. Вдруг захотелось хоть немного сгладить в его памяти свою несдержанность. И я оглянулась и постаралась это сделать:

— Ты прости за ту мою выходку. Зря я тогда на тебя накинулась, в моих бедах виноват не ты. И тот плат был… сильно красивый. Его мне жаль…

— Всю ночь просидел у нас в доме с Ивоном, — пробурчал мне на ухо Конь.

— Кто? — не поняла я.

— Стагмисов, кто же еще? Почти сразу за тобой и подошел. Разряженный…

— И тот впустил его в дом? Что за дела?

— Так он же наш командир… в страже то есть. Как он мог не пустить?

— Буду знать теперь… А чего сидел, что ему надо было?

— Говорили. Про сына выспрашивал, а тот и рад рассказать про малого — любит его. Про тебя — все ли у тебя хорошо, почему не пришла во дворец?

— Дело ему есть? — рассердилась я.

— Спросил, приносили ли одежду для тебя?

— Так это от него?! — поразилась я, оглядываясь. Юрас все еще стоял у дома и смотрел нам вслед, — а с чего это он вдруг?

— Вернись — спроси, — хмыкнул привид.

Этим утром я все же рассмотрела то, что лежало с вечера на моей кровати — длинное, наверное, в самый пол, платье из рытого светло-серого бархата. Рукава из мягкой ткани только прикрывали локти. Дальше, до самого запястья рука была бы затянута в драгоценное кружево такого же цвета. Оно еще поднималось от груди до самой шеи — других украшений не было. Зато были еще туфельки… как раз в пору мне. Я отложила подарок, не зная, что со всем этим делать, что думать, кого благодарить за него? Теперь вот знала… отвернулась — мы выезжали из дворцового парка, втягивались в узкую щель улицы между высокими городскими домами. Копыта коней звонко зацокали по мостовой.

Уже за городом сорвались в галоп и понеслись… по команде Таруса меняя на ходу конский шаг. Глухо били лесную дорогу конские копыта, мелькали по ее обочинам деревья, сливаясь в серовато-зеленую стену. Возле столицы леса были редкими и светлыми — чищенными от сухостоя и старых деревьев. А дальше становились глухими и темными, с сильным и влажным лесным запахом. Но дорога не менялась — оставалась такой же проезжей — обихоженной.

Первый день дался мне тяжело. По стольку сидеть в седле я все же не привыкла. Когда, наконец, остановились, не могла заставить себя поднять и перекинуть ногу через седельную луку. Ведун подошел, потянулся помочь, а только я вдруг взлетела в руках невидимого друга… он отнес меня и легко опустил на большой пень. На поляне, где тот доживал свой век, командир решил остановиться на ночлег.

Тарус хмыкнул, глядя на это, подошел все же ко мне и протянул нож в ножнах из тисненой темной кожи. Их кончик был высоко окован серебром, на котором ясно просматривались тонко прорезанные морозные узоры. Из богатых ножен выглядывало такое же светлое навершие рукоятки ножа.

— Тебе, — сказал коротко, вложив в мою руку.

— Не нужно, у меня уже есть — Мастер озаботился. Забери, — протянула я ему оружие обратно.

— Это не от меня. Не разбрасывайся таким — эта сталь из Дамоскла. Не просто красива, но и крепче ее нет — хороший клинок рубит.

— Зачем мне рубить клинки? — прошептала я, уже понимая, от кого очередной подарок.

— Ты и не руби… Просто вынь и полюбуйся, нам тоже разреши. Такую красоту не часто увидишь.

Подошли другие воины, обступили нас. С интересом наблюдали, как выпростала я из богатых ножен узорчатый клинок. По серебристой стали змеился темный замысловатый узор. Мужики зашептали, потянулись руками и долго еще рассматривали оружие. Им это было близко, они знали в нем толк.

А я помогала накрыть поляну к ужину — резала хлеб, сыр и пахучее вареное мясо из отрядных запасов. Раскладывала круто вареные яйца и зелень на провощенной холстине, раскинутой на конской попоне. И не понимала — куда делась моя вина перед Юрасом?

Я раньше чуяла ее в себе, как постоянное беспокойство и недовольство собой. Она ушла, потому что он принял мою просьбу о прощении и не держит больше обиды на мои злые речи? Почему вдруг отпустили даже заботы о родных мне людях, а главным стало — достичь того, за чем мы едем сейчас? А все, что мешало думать только об этом, осталось позади? Оттого, что я знала — он позаботится о них, о сыне? Я будто стала свободной ото всех долгов и тяжелых мыслей. Не жалела сейчас ни о чем.

Засыпала в отведенном мне небольшом шатре безо всяких тревожных дум. Укуталась в теплое одеяло, что сняли с вьючной лошади, подложила под голову сложенный подушкой воинский плащ… уснула сразу же.

Место, к которому мы, наконец, добрались, и правда оказалось почти непригодным для жизни. Кругом были одни каменистые пустоши, покрытые стелящейся по земле, прижимающейся к ней узловатой порослью. Ветра не давали ничему живому подняться высоко над землей. Она скрипела под ногами мелкой каменной крошкой и рвала обувь ребрами острых скальных выступов. Правда, как и рассказывал во время нашего путешествия Тарус, от дома, где проживала раньше стража и до всех трех маяков были расчищены проходы. По ним каждое утро добиралась смена — конными. Высокие крепкие строения маяков стояли очень далеко друг от друга — ехать нужно было долго. Но все равно стражники жили в одном доме. Здесь, среди камней, на морском юру, в природной неприкаянности и неуюте хотелось держаться вместе — рядом. Сейчас в проходах кое-где виднелись небольшие валуны и каменная крошка, очевидно — последствия бури. Проходы просто нужно было немного обновить.

Дом, длинный и низкий, под тяжелой крышей из прессованной и обожженной глины, сложенной на крепкие дубовые балки, тоже не был разрушен. Только осыпался один из углов, да просела крыша над ним. С самого утра по приезду мы заняли целый, не пострадавший угол в доме и мужики сразу принялись приводить жилище в порядок — они останутся жить в нем…

Тогда, выезжая из столицы, я и подумать не могла, что эти дни в дороге окажутся одними из самых лучших за последние годы. Правда, первое время я сильно уставала. Но разговоры в дороге, когда ехали шагом, вечера у костра… для меня это стало каким-то новым знанием о жизни, новым опытом. Мы со стражниками сдружились. Я так это понимала. Уж про меня-то такое можно было сказать точно. Я узнавала их ближе и чувствовала сейчас не только уважение к их воинству, но и доброе тепло в душе для каждого из них. Хотелось вкусно накормить их, а больше всего хотелось сделать все, чтобы они вернулись домой живыми.

Сидеть без дела, просто глядя, как кругом походного котла суетятся мужики, было бы для меня диковато. Их дело костер развести да воды натаскать. Так что я сразу вызвалась кормить отряд. Все же одно дело просто каша с мясом, другое — приправленная еще и вяленым лучком и травками, да щедро заправленная топленым маслом. Про то, чтобы взять с собой нужные приправы, мне напомнил Мастер.

В первый же вечер я взялась кашеварить, только сразу попросила, чтобы не злили меня — готовка будет не годна для еды. Почему оно было так, я и сама не понимала. Но дед был прав — в те разы у меня не было доварено мясо, подгорел лук, а один раз я не посолила еду. Будто куда-то уходило даже простое бабское умение, а не то что дар фэйри.

Так что меня старались не злить, а наоборот — всеми силами задобрить и рассмешить. Я и смеялась… все смеялись над байками из жизни или воинской службы, которые вспоминались парнями. В отряде были только бессемейные, как я узнала потом. Слишком опасной виделась начальству цель нашего похода. И мужей, отвечающих за семью, в него не взяли. Меня вот послали, но обиды на это не было — я задолжала, и этот долг нужно было выплатить. Еще я знала, что случись что со мной — Зорян не останется один — без крыши над головой и куска хлеба. Его вырастят и достойно воспитают. Кроме того, сама цель нашего похода была мне интересна. Я была уверена, что справлюсь с порученным мне делом.

Вечера возле костра со смешками, прибаутками да разговорами и примирили меня с Тарусом. Он и смеялся со всеми, и в свою очередь вспоминал что-то, а главное — рассказал нам о Маяках все, что знал сам, не утаивая ни слова.

— Место там, — говорил он, — нежилое из-за скудной земли и постоянных ветров. Высоченные скалы обрываются вниз, не давая даже подступиться к воде. Вот потому-то, имея выход к морю, наше государство не имеет своего флота. Но имеет обязательства по договору с морскими державами — свет наших маяков должен упреждать проходящие мимо корабли об опасных скалах. За это в нашу казну поступает плата золотом.

Все сталось больше пяти лет назад из-за страшной морской бури. Морская вода захлестывала даже стены маяков. Ветер едва не снес надежные, построенные с двойным запасом прочности постройки. Что случилось тогда с людьми, не знает никто. Но очередная смена не нашла на месте ни живых, ни мертвых. А вот огонь в окнах маяка горел! Только свет его был не отраженным зеркалами светом костра, а холодным — голубоватым на вид… мертвым…

Люди, прибывшие на смену, ушли оттуда сразу же, переночевав в доме всего одну ночь. Они не забоялись — нет, но пережить еще раз такую ночь не захотели. Да и надобности в этом не было — маяки светили…

Мы все сидели в глухом лесу у костра, который уже потух. Большая куча слегка подернутых чернотой углей еще давала видеть лица сидевших кружком стражников. Я во все глаза глядела на ведуна — на тяжело поникшие плечи, длинноватый прямой нос, тоскливый взгляд на затухающие угли… и то, что я видела на его лице сейчас… За это я простила ему все его дурные нападки на меня, дурные слова, дурные взгляды… Просто поняла вдруг, что он всем своим сердцем болел за друзей… очевидно не единожды теряя их. Может, и на этих маяках пропал кто-то дорогой ему. А сейчас он болеет за Юраса, болеет потому, что у него, похоже, никого дороже этих друзей и не было на свете. Вот и защищал их, как понимал это и как мог…

С того привала меж нами настало перемирие. Настоящее, а не то, что я старалась показать перед правителем. Я первая приветливо заговорила с ним, спросив о чем-то, а он ответил — спокойно, по делу и уже без вражды и злости на меня.