Там, где обитает зло

Глава 1.

Возвращаясь домой с утренней охоты, Харкорт увидел дракона. Похожий на грязную кухонную тряпку, дракон летел над рекой вниз по течению, изо всех сил вытянув вперед змеиную шею, за которой тащилась в воздухе тяжелая туша с болтающимся позади длинным гибким хвостом.

Харкорт показал на дракона Шишковатому, который ехал рядом, ведя в поводу третьего коня, нагруженного сегодняшней добычей – кабаном и оленем.

– Первый дракон в этом году, – заметил Харкорт.

– Теперь они редко попадаются, – сказал Шишковатый. – Мало их осталось.

Он прав, подумал Харкорт. На нашей стороне реки их осталось немного. Почти все за последние годы перебрались на север. Там они, говорят, служат Нечисти – следят за передвижениями варваров, голодные орды которых наседают на окраины Брошенных Земель.

– Совсем рядом, чуть выше по реке, у них когда-то было целое гнездилище, – сказал Харкорт. – Может быть, сколько-то еще там живет.

Шишковатый усмехнулся:

– Это там вы с Хью как-то попробовали поймать дракона?

– Он был совсем еще птенец, – сказал Харкорт.

– Птенец или взрослый, неважно, – сказал Шишковатый. – С драконами всегда шутки плохи. Вы, наверное, и сами в этом убедились. Интересно, где сейчас Хью?

– Толком не знаю, – ответил Харкорт – Может быть, Гай знает. В последний раз я слышал, что он где-то в дебрях Македонии, заведует торговой факторией. Давай оставим оленя в аббатстве у Гая – нам хватит и кабана. Этим бестолковым монахам редко доводится как следует поесть. Сам-то Гай – дело другое. По-моему, он и в замок так часто наведывается не столько ради общества, сколько для того, чтобы посидеть у нас за столом. Я спрошу его, что слышно про Хью.

– Аббат Гай, конечно, изрядный болтун, – заметил Шишковатый, – но мне он нравится.

– Он мой старый бесценный друг, – сказал Харкорт. – Не помню уж, сколько раз он выручал нас с Хью из разных переделок, в которые мы вечно попадали. Я тогда думал – это потому, что он старший брат Хью, но теперь знаю: вляпайся я в какую-нибудь историю один, он бы и меня выручил.

Они выехали из леса на пашню, покрытую густой зеленью всходов, и продолжали свой путь по узкой наезженной колее, разделявшей два поля. Из зеленей вспорхнул жаворонок и стрелой взмыл в небо. Над полями разнеслась его звонкая трель.

Впереди, еще довольно далеко, показались две круглые башни замка. Замок, конечно, не ахти какой, подумал Харкорт. Не то что роскошные дворцы, какие несколькими столетиями раньше строили себе богатые лорды. Но для него это родной дом, а чем еще должен быть замок? Он выстоял семь лет назад, когда из-за реки нахлынули несметные полчища Нечисти. Разграбив аббатство, они три дня и три ночи держали замок в осаде. Но это им дорого обошлось, и в конце концов они вновь отступили за реку, на Брошенные Земли. Харкорт был тогда еще юнцом, но хорошо запомнил, как бились защитники замка на его стенах и какими торжествующими криками провожали Нечисть, когда та сняла осаду.

Справа, у верховьев оврага, спускавшегося к реке, возвышались стройные шпили аббатства. Больше ничего за пригорком видно не было, только эти шпили высоко поднимались над макушками густого леса, который покрывал холмы вдоль реки.

– Твой дед говорил вчера: что-то давно не появлялся твой дядя Рауль, – сказал Шишковатый. – Похоже, он уже и не надеется больше его увидеть. Слишком долго его нет на этот раз. Нелегко приходится старику с таким неугомонным сыном. Он о нем очень беспокоится.

– Знаю, – ответил Харкорт. – Дядя Рауль уехал почти сразу после набега.

– Я сказал твоему деду, что Рауль еще вернется. В один прекрасный день возьмет и появится на пороге. Только сам я не очень-то в этом уверен.

– Мало в чем можно быть уверенным на этом свете, – согласился Харкорт.

Глядя издали на парные шпили аббатства, такие стройные и воздушные, можно было предположить, что они венчают грандиозное, величественное сооружение. Однако вблизи все выглядело совсем иначе. Шпили оставались столь же хрупкими и изящными, но здание, над которым они возвышались, хоть и добротно построенное, несло на себе следы времени и плохого ухода. Копоть от костров, зеленая ржавчина от медных кровель, грязные потеки от опавших листьев, скопившихся в сотнях укромных уголков, которые никто никогда не чистил, разукрасили каменную кладку неопрятными пятнами и полосами, да и сами камни кое-где потрескались от мороза и солнца. Повсюду сквозила ветхость. Во дворе куры с кудахтаньем разгребали мусор. Среди них с важностью расхаживал тощий павлин, время от времени распуская хвост, в котором не хватало половины перьев. Тут же, переваливаясь, бродили добродушные утки, за ними с шипением гонялись гуси. Поросенок, энергично крутя хвостиком, изо всех сил пытался подрыть куст бурьяна.

Появление Харкорта и Шишковатого вызвало большую суматоху. Отовсюду выбежало множество монахов, которые кинулись навстречу. Один из них схватил под уздцы коня, на котором ехал Харкорт, другой подбежал к Шишковатому.

– Не надо, – сказал тот. – Я не остаюсь. Только заброшу оленя на кухню и поеду в замок. Этот кабан – нам на ужин, а его еще нужно зажарить.

Монах, державший коня Харкорта, сказал:

– Ну хоть горсть овса и немного воды для твоего коня?

– Ладно, – согласился Харкорт. – Спасибо за любезность,

Он спешился, и монах повел коня за собой. Из-за угла к ним поспешно направлялся аббат Гай, крупный мужчина, на голову выше остальных. Черная борода, покрывавшая все его лицо, оттеняла наголо выбритую тонзуру на макушке. Ясные, сверкающие голубые глаза выглядывали из густых зарослей, как из засады. Сутана его была подвернута кверху, и из-под нее виднелись босые ноги. Харкорт заметил, что ноги грязные, хотя и не мог понять, почему обратил на это внимание: мало кому, даже из священников, по душе вода и мыло.

– Рад тебя видеть, Чарлз! – крикнул аббат.

Харкорт пожал ему руку.

– Аббат, ты к нам не заглядывал уже целую неделю. Ты же знаешь, замок всегда к твоим услугам, когда бы ты ни пришел.

– Заботы, – ответил аббат гулким басом. – Вечные заботы. То одно, то другое, и больше ни на что времени не остается. Постоянно приходится растолковывать моим дурням, что они должны делать, – и не только что, но и как, а иногда даже зачем. Если они за что-то возьмутся, то сделают, однако сначала надо им все растолковать. Не могут, чтобы кто-то не водил их за ручку и не утирал им нос. Все они такие.

Монахи, стоявшие вокруг, только добродушно усмехались.

– Ну, пошли, – сказал аббат. – Найдем какой-нибудь уютный уголок, где можно посидеть и рассказать друг другу парочку неприличных историй, чтобы всякие оболтусы не пялились на нас и не подвергали опасности свои души, слушая наши греховные разговоры. И не отлынивали от дел, которые им поручены. Я вижу, вы привезли оленины?

– В замке кончилось свежее мясо, а у меня выдалось свободное утро.

– Да, понимаю. Прекрасно понимаю. Солонина и копченые окорока приедаются быстро. У нас тут есть свежая зелень с огорода, мы вам дадим.

Он потянул Харкорта за руку, и они, обогнув угол аббатства, направились к крохотному домику. Там их ждала тесная комнатка аббата с выцветшими, рваными гобеленами на стенах.

– Вот сюда, в это кресло. Оно тут специально для старых друзей. Ну и для почетных гостей, только у нас таких не было уже много лет. Мы живем, Чарлз, в захолустном уголке Империи. Никто здесь не бывает, даже мимоходом.

Он принялся шарить в шкафу.

– Тут у меня припасена специальная бутылочка, – сказал он. – Я точно помню, что спрятал ее сюда. Что-то не вижу, где она.

В конце концов поиски увенчались успехом, и он вернулся с бутылкой и двумя бокалами. Один он протянул Харкорту и уселся в другое кресло, вытянув ноги и пытаясь вытащить пробку.

– Хорошо у вас хлеба взошли, – сказал Харкорт. – Мы только что ехали мимо поля.

– Да, мне говорили, – отозвался аббат, – Я сам еще не видел. Все не до того, такая уж у меня работа.

– Это не просто работа, – сказал Харкорт. – Это почетное и благочестивое призвание, и тебе оно вполне по плечу.

– Было бы это так, – возразил аббат, – тогда Церковь давно должна была бы утвердить меня в сане, как ты полагаешь? Вот уже шесть лет как я здесь временно исправляю службу, а все еще не утвержден. И если так пойдет дальше, боюсь, мне этого вообще не дождаться, вот что я тебе скажу.

– Время такое, – сказал Харкорт. – Все кругом зыбко и ненадежно. Нам по-прежнему постоянно угрожают варвары из Ближней Азии. За рекой все еще гнездится Нечисть. А может быть, есть и еще что-нибудь, чего мы не знаем.

– Но ведь это мы тут, на границе, защищаем и Церковь, и Империю, – возразил аббат. – Можно бы время от времени и про нас вспоминать. Рим должен бы о нас хоть немного заботиться.

– Империи сейчас нелегко, – сказал Харкорт. – Но такое бывало и раньше, а Рим все стоит. Стоит уже больше двух тысяч лет, если считать с основания Республики, – так, по крайней мере, говорит история. Видел он и лучшие времена, и худшие. Бывало, что слабел, как сейчас, когда границы рушатся, экономика в упадке, а внешняя политика стала совсем беспомощной…

– Против этого я не спорю, – сказал аббат. – Бывало, что Рим слабел, а раз-другой даже казалось, что он вот-вот рухнет, но ты прав – он все еще стоит. Есть в нем что-то долговечное. Я тоже верю, что он снова станет могучим и великим, и вместе с ним укрепится Церковь. Меня беспокоит другое – не слишком ли много времени пройдет до той поры. Успеют ли на нашем веку Рим и Церковь собраться с силами, чтобы меня наконец утвердили в сане, а эта граница, да и другие тоже, оказались под защитой легионов? Конечно, когда-нибудь, может быть, несколько столетий спустя, и появится какой-то великий вождь, который сможет все изменить, как это всегда бывало до сих пор…

– Дело не только в великих вождях, – возразил Харкорт. – Иногда все решает чистая случайность. В четвертом веке Империя чуть было не распалась на Запад и Восток. Историки, правда, пишут об этом разное, но, по-моему, совершенно очевидно, что тогда Империю спасла Нечисть. Конечно, она существовала и раньше, об этом все знали, но до тех пор она была всего лишь досадной помехой, не больше. А вот когда Нечисть неожиданно обрушилась на нас всеми силами, на всем протяжении границы, потому что ее начали теснить на юг и на восток орды варваров, – тогда она перестала быть просто помехой. Чтобы отбить наступление, Империи пришлось напрячь все силы. О разделе и думать было нечего: чтобы выжить, надо было держаться вместе. И от этого мощь и величие Рима только укрепились.

Пробка с громким хлопком вылетела из бутылки.

– Ну вот, наконец-то! – воскликнул аббат. – Давай свой бокал. Не могу понять, почему мне всегда приходится столько возиться с пробкой. Другим стоит только чуть ее качнуть, и она вылетает сама.

– Потому что ты неуклюжий, – сказал Харкорт. – И всегда был неуклюжий.

Аббат наполнил бокал гостя, налил себе, поставил бутылку на стол поближе, чтобы далеко не тянуться, и откинулся в кресле.

– Пожалуйста, воздай ему должное, – сказал он, поднимая бокал. – От того удивительного урожая уже почти ничего не осталось. Может, всего несколько бутылок, никак не больше чем полдюжины. А ведь подумать только когда-то у нас его было целых пять бочек!

Харкорт кивнул:

– Да, помню. Ты уже рассказывал мне эту печальную историю, и не раз. Оно пропало во время набега.

– Правильно. Мы лишились тогда почти всего, что у нас было. Нашего возлюбленного аббата зверски убили, множество достойных братьев погибло, а остальные разбежались и прятались по лесам. Все службы сожгли, аббатство разграбили, все, что было ценного, унесли. Скот и птицу или перебили, или угнали с собой, амбары и погреба опустошили – нам оставалось только умереть с голоду. Если бы не милосердная помощь замка…

– Да, нам повезло, – прервал его Харкорт, понесенные аббатством потери Гай мог перечислять без конца. – Мы смогли их отогнать.

– Да не просто отогнать, – возразил аббат. – Вы вселили в них страх Божий. С тех пор вот уже семь лет не было ни одного набега. Вы дали им урок, который они помнят и сейчас. Конечно, время от времени случаются мелкие вылазки, но их отбить нетрудно. Большей частью это маленький народец, они ведь вообще ничего не соображают. Эльфы, домовые, особенно феи – эти хуже всех. Вреда от них немного, но они всегда готовы сыграть какую-нибудь скверную шутку. Я убежден, что это из-за них у нас прошлой осенью прокис весь октябрьский эль. У нас хороший пивовар, он варит его уже много лет. Никогда не поверю, что это его вина́. Феи всегда норовят нагадить исподтишка. Вчера я их видел, целую стаю, но они пролетели мимо.

– Кстати, – сказал Харкорт, – мы всего час назад, или около того, когда возвращались с охоты, видели дракона.

– Когда я слышу что-то о драконах, – сказал аббат, – я всякий раз вспоминаю, как вы с Хью пробовали одного поймать.

– Ну, конечно, – ответил Харкорт. – К моему постоянному стыду, это помнят все, кого я знаю. Только никто не помнит, что нам с Хью тогда было всего-навсего по двенадцать лет и мы еще просто ничего не понимали. Этого драконенка мы нашли у подножья Драконова хребта – он выпал из гнезда и ковылял по земле. Взрослые драконы знали, что он выпал, и очень суетились вокруг, но не могли до него добраться, лес там слишком густой. Когда мы с Хью увидели этого птенца, у нас была только одна мысль – как здорово будет завести себе маленького ручного дракончика. Нам, конечно, и в голову не пришло подумать о том, что мы будем с ним делать, когда он подрастет.

– Вы, кажется, попробовали его связать?

– Ну да. Мы сбегали в замок, взяли две веревки и вернулись. Драконенок был еще там. Мы решили накинуть ему на шею две петли и таким способом его удерживать. Я свою петлю на него накинул, но склон был очень каменистый, Хью поскользнулся и упал, а петлю так и не накинул. Драконенок кинулся на нас, и тут мы поняли, что надо удирать. Веревки, конечно, побросали и все равно едва унесли ноги. Если бы не милость Господня, Хью ни за что бы не убежать от этого разъяренного дракончика.

– Мой отец, да упокоится его душа в мире, чуть шкуру с Хью не спустил, когда об этом услышал. Я пытался его отговорить, твердил, что это просто шалость, что такое случается со всеми мальчишками, но он и слушать не хотел. Одной рукой сгреб Хью за шиворот, другой схватил палку…

– Я думаю, больше всего деда разозлило то, что мы бросили веревки, – сказал Харкорт. – Он долго внушал мне, как трудно сейчас достать веревку, какой я бестолковый и как мало шансов, что из меня получится что-нибудь путное. К тому времени, как он выдохся, я уже чувствовал себя совершенным ничтожеством. По-моему, он хотел и меня высечь, но передумал. Лучше бы высек: это мне было бы легче, чем выслушивать все, что он наговорил.

– Кстати, – заметил аббат, – я частенько подумывал, не летает ли до сих пор где-нибудь поблизости дракон с твоей веревкой на шее.

– Я тоже об этом думал, – сказал Харкорт.

– Давно уж я не видел драконов, – продолжал аббат. – Не могу сказать, чтобы я об этом жалел. Гнусные создания. И никакой управы на них нет. Свалится с неба, как камень на голову, ударит с лету – и тут же снова вверх, так что и оглянуться не успеешь. Сколько раз бывало – прилетит дракон, схватит корову и тащит. Мне всегда было так жалко бедное животное. Ведь драконы их не убивают, а уносят живыми. Помню, как-то один схватил сразу двух свиней, по одной в каждую лапу – это непростое дело, даже для дракона. Никогда не забуду, как они визжали. Свиньи вообще здоровы визжать, а эти две, когда болтались у дракона в когтях, должно быть, поставили рекорд – громче, наверное, никто никогда не визжал во всем крещеном мире. Я бежал за этим драконом, грозил ему кулаком и кричал всякие слова, которые теперь как духовное лицо и повторить не могу, потому что должен думать о душе. Но теперь драконов стало куда меньше. И вся Нечисть, что покрупнее, – тролли, великаны-людоеды и прочие – на нашем берегу тоже не показывается. Через реку перебираются разве что феи, да эльфы, да те из гоблинов, кто помельче, а с ними управиться легко. Только мороки много, а опасности на самом деле никакой.

– Нечисть сейчас между двух огней, – сказал Харкорт. – К востоку и к северу от них – варвары, а к югу – наши легионы. Хотя не понимаю, чем страшны ей легионы, когда их отвели так далеко от границы – и здесь, и в других местах. Отвели, наверное, из каких-нибудь дурацких политических соображений. Я думаю, Нечисть боится нас, хоть это и трудно себе представить. Не только нас с вами, конечно, а всех, кто живет в укрепленных постах и замках вдоль реки.

– Может быть, и так, – согласился аббат. – Семь лет назад они захватили наше аббатство – должен сказать, без особого труда, ведь редко кто из монахов умеет драться, – и еще несколько монастырей, и множество поместий, что были вовсе не укреплены или укреплены плохо, но замки – и те, что вверх по реке, и ниже – почти все устояли и задали им жару. Правда, Фонтен они все-таки взяли…

Аббат внезапно умолк, и наступило неловкое молчание. Потом он сказал:

– Прости меня, Чарлз. Мне не надо было это говорить. Такой уж у меня длинный язык, никак с ним не сладишь.

– Ничего, – ответил Харкорт. – Воспоминания с годами тускнеют. Мне уже не больно. Свыкся.

Хотя на самом деле это неправда, подумал он про себя. Это воспоминание с годами не потускнело, оно все еще причиняло ему боль, и свыкнуться с этим он не мог.

Он все еще явственно представлял себе ее такой, какой видел в последний раз, в то майское утро, – пряди золотистых волос, падавшие ей на лицо от порыва весеннего ветерка, ее стройную фигурку на фоне голубого неба, когда она прощалась с ним, садясь на коня. Из-за того, что волосы, развевавшиеся по ветру, закрыли тогда ее лицо, он теперь не мог его припомнить. Когда-то он готов был поклясться, что никогда его не забудет, что для этого ему даже не нужно ее видеть, ведь ее черты навечно врезались ему в память. И все же с годами он их забыл. Может быть, время хочет таким способом помочь мне, подумал он. Но лучше бы оно не пыталось.

«Элоиза! – сказал он про себя. – Если бы только я мог припомнить, если бы я мог снова представить себе твое лицо!..» Он знал, что это было смеющееся, радостное лицо, но не мог теперь вспомнить ни веселых морщинок, которые появлялись у нее вокруг глаз, когда она смеялась, ни очертаний ее улыбающихся губ.

Аббат протянул бутылку, и Харкорт машинально подставил свой бокал. Аббат наполнил его, плеснул немного себе и снова откинулся в кресле.

– Может быть, так оно и лучше, – продолжал он. – Это длится уже не одно столетие – ты сам говоришь, что начиная с четвертого века. На востоке и севере варвары, на западе и юге мы, а Нечисть посередине. И все качается туда-сюда, как маятник. Пятьсот с чем-то лет назад нечисть отступила может быть, потому, что давление варваров ослабло, а Рим наступал. Рим тогда был силен, как никогда, это было время нашего недолгого Возрождения. Потом его слабые ростки погибли – может быть, причиной и стал новый натиск Нечисти, трудно сказать: возможно, они в любом случае не смогли бы выжить. Еще позже, без малого лет двести назад, варвары снова начали теснить Нечисть, и она, нуждаясь в жизненном пространстве, снова обрушилась на нас. Рим в это время был в упадке, его легионы откатились назад, а вместе с ними множество беженцев. После этого граница прошла по нашей реке, она и до сих пор здесь. Но я хочу сказать вот что – Нечисть все еще служит буфером между нами и варварами. И из двух зол Нечисть, возможно, меньшее. Мы ее знаем, поведение ее более или менее можем предвидеть. Пожалуй, для нас лучше, что на той стороне реки – Нечисть, а не варвары.

– Ну, не знаю, – сказал Харкорт. – Варвары все-таки люди, и мы воевали бы с ними как с людьми – сталь против стали. А Нечисть – совсем другое дело. Она дерется зубами и когтями, она обдает тебя своим гнусным дыханием, она не признает никаких правил. И перебить ее не так просто: лезет и лезет. Я уже по горло сыт и Нечистью, и ее манерой драться.

Аббат наклонился вперед.

– В тот набег мы лишились многих достойнейших братьев и почти всего, что у нас было. Но есть очень странная вещь, она не дает мне покоя, когда я припоминаю все, что мы потеряли. Там была одна вещь, которая ничего особенного собой, конечно, не представляла. Может быть, ты ее помнишь. Маленькая стеклянная призма, в которой спрятана радуга.

– Помню, – сказал Харкорт. – Мне ее показывали в детстве. По-моему, при этом был и ты с Хью.

– Да, теперь и я вспомнил. Мы при этом были.

– Кто-то из монахов, не помню кто, привел нас в святилище и показал эту призму. Из окна под самым потолком падал луч света, и когда монах поднял призму, чтобы луч упал на нее, она вдруг засияла всеми цветами радуги.

– Пустячок, конечно, – продолжал аббат. – Просто забавная игрушка. Хотя, если подумать, может быть, и не просто игрушка. А, например, произведение искусства. Ее сделал какой-то древний мастер. Одни говорили в Риме, другие – в Галлии. Вырезал из куска чистейшего хрусталя и отшлифовал по всем правилам. Скорее всего, это было много сотен лет назад – возможно, в тот краткий миг Возрождения.

– Я часто думаю, – заметил Харкорт, – каким стал бы мир сейчас, если бы Возрождение тогда не заглохло под гнетом обстоятельств. Ведь именно тогда было построено это аббатство, тогда было возведено и создано множество вещей, которыми мы теперь заслуженно гордимся. Элоиза подарила мне часослов того времени – сейчас такую книгу никто бы не мог изготовить.

– Знаю, и мне тоже очень жаль. Призма – всего лишь один маленький пример. Прежний аббат, тот, кого убили во время набега, как то сказал мне, что в ней воплощена точнейшая математика. Не буду делать вид, будто понял, о чем он говорил. Но это неважно. Все дело в том, что во время набега призма исчезла. Первое время я надеялся, что ее могли не заметить. Ну, может быть, кто-то из них и подобрал призму, но не догадался поднести к лучу света, чтобы увидеть ее во всем великолепии, и отшвырнул в сторону, как никому не нужную стекляшку. Однако сколько я ни искал, найти ее так и не смог. Теперь я убежден, что призму унесли.

– Очень жаль. Она была такая красивая.

– Легенда гласит, – продолжал аббат, – что существовала еще одна призма. Гораздо больше той, какая была у нас. Может быть, сделанная тем же древним мастером. И если верить легенде, одно время она принадлежала волшебнику по имени Лазандра.

– Я слышал эту легенду, – подтвердил Харкорт.

– Тогда ты знаешь и все остальное.

– Только то, что в ту призму Лазандра будто бы заключил душу святого. Больше никаких подробностей я не знаю.

– Остальные подробности, – сказал аббат, – если только это действительно подробности, а не просто перепутанные обрывки разных легенд, очень туманны. По-моему, в любой легенде всегда хватает всякой чепухи. Но эта история гласит, будто некий святой – имя его, к сожалению, затерялось во тьме веков – попытался изгнать Нечисть из мира сего. Но он что-то сделал не так, и сколько-то Нечисти здесь осталось. Кое-кого он не заметил. И те, кого он не заметил, сговорившись с волшебником Лазандрой, заманили его в ловушку и убили. Но прежде они заключили его душу в ту призму. Я пересказываю тебе только то, что читал в древних рукописях.

– Ты хочешь сказать, что занимался изучением этой легенды?

– Да там почти нечего изучать. Может быть, есть и еще что-то, но мне об этом ничего не известно. А на то, чтобы ею заинтересоваться, у меня была причина.

– И что за причина?

– Один слух. Даже меньше, чем слух, всего лишь намек. Будто бы Церковь каким-то образом сумела вырвать из рук Нечисти призму Лазандры и бережно хранила ее, окружив почитанием, но потом призма снова исчезла. Как исчезла – об этом ничего не сказано.

– Скорее всего, это тоже не больше чем легенда. Их такое множество, что нельзя верить всему, что в них говорится. Очень может быть, что почти все они – всего лишь пустые россказни, которые кто-то с богатой фантазией сочинял от нечего делать.

– Может быть, и так, – согласился аббат. – Ты прав. Но там есть еще и продолжение. Хочешь его услышать?

– Конечно, хочу.

– Наше аббатство построили твои предки, это ты, разумеется, знаешь. Но знаешь ли ты, что оно возведено на месте другого аббатства, куда более древнего, которое было заброшено задолго до того, как здесь поселился ваш род? В стенах нашего нынешнего здания все еще есть разрозненные камни из той постройки.

– Я знал, что на этом месте раньше что-то стояло. Я только не знал, что это было аббатство. Не хочешь ли ты сказать…

– Хочу. Это все тот же слух, вернее, намек. Там есть еще одна подробность. Будто бы призма Лазандры хранилась, окруженная почитанием, в том самом древнем и потом заброшенном аббатстве, на месте которого построено наше.

– И ты этому веришь?

– Стараюсь не верить. Убеждаю себя, что скорее всего почти все в этой истории выдумано. Но мне очень хочется поверить. Очень хочется, Чарлз.

Кто-то громко постучал в дверь.

– Войдите, – крикнул аббат.

В дверях показался монах. Он сказал Харкорту:

– Мой господин, тут пришла сирота, что живет в приемышах у мельника.

– Иоланда, что ли? – спросил аббат.

– Ну да, она самая, – ответил монах, пренебрежительно сморщив нос. – Она говорит, мой господин, что вернулся твой дядя Рауль.