Тахиона

IV

Тронхэйм, рассерженный и огорченный, возвращался в лагерь. Колдун упорно уходил от разговора. Второй день Тронхэйм метался от одного острова к другому, и везде слышал одно и то же: «Карпацико-тин только что был здесь, но сейчас его уже нет». Ученики колдуна, когда Тронхэйм (несколько раз за эти два дня) подводил шлюпку к атоллу Та-Вик, встречали социолога на берегу и сразу сообщали: «Карпацико-тина дома нет, лечить уехал». На вопрос, куда именно уехал Карпацико-тин, называли каждый раз другой остров. Ипполит Германович отправлялся туда – и слышал, что колдун только что отбыл домой… В конце концов Тронхэйм решил прекратить бесплодные попытки встретиться с колдуном. Нужно подождать, пока Карпацико-тин сам надумает говорить. Правда, может и не надумать, но тут уж ничего не поделаешь. Есть еще шанс – попытаться воздействовать на вождя, но с этим тоже спешить не следует.

Вечером произошло торжественное событие – из медицинского отсека Ланской вывел Скрибнера. Скрибнер чувствовал себя прекрасно и был, по обыкновению, недоволен всем на свете, – начиная от собственной болезни и кончая ужином. Особенное недовольство Адриана Антоновича вызывал Ланской, который, по мнению Скрибнера, для перестраховки продержал его в санчасти лишние полсуток.

Ланской преподнес еще одну новость. Он сказал, что в спорах, сидящих в наполненном протоплазмой автоклаве, замечено внутреннее движение. Автоматам дано указание – немедленно сообщить всем, как только проклюнется хоть одно семя. Не исключено, что очень скоро выяснится, что за звери такие живут под песчаными полянками в джунглях.

– Мерзкие твари, – потряс головой Скрибнер, – и надо же, сквозь комбинезон прошли, как сквозь пустое место.

– Но ты их почувствовал? – спросил Сергиенко.

– Еще как, – буркнул Скрибнер. – Стрельнуло в пятку, и сразу такой страх напал – никогда в жизни такого не чувствовал. А главное – сразу сковало всего, шевельнуться не мог.

– Да, – сказал врач, – они выделяют очень сильные токсины паралитического действия. Обеспечивают себе условия для существования. Источник питания не должен двигаться.

– Вот пусть теперь и существуют у тебя в банке, – сказал Скрибнер. – А из-под полянок мы их выковыряем.

– Любопытно, – сказал Винклер, – откуда они вообще взялись? Как появились? Ведь, если аборигены жили прежде на материке, а потом вдруг сбежали – значит, причина к бегству возникла внезапно?

– Знаешь, Саймон, – сказал Скрибнер, – а ведь сургоры, наверное, боятся, что мы можем занести эту дрянь сюда, на острова. Они ведь нас приняли сначала за бывших соседей, так? И разведку спровадили в океан на время тайфуна – знали, что делали, рассчитывали, что розовые не вернутся. Я думаю, они примут меры, чтобы и от нас избавиться.

– Ты полагаешь, что под полянками живут те самые тахи, о которых сургоры молчат? – спросил Тронхэйм.

– Нет, – покачал головой Скрибнер. – Тахи – это что-то другое. Я ведь, когда эти споры меня жрать принялись, видел все как обычно, – а тахи как-то связаны с цветоощущением… Анен Сима увидел все черно-белым, так? И только. Никакой опасности в этом сургоры не усмотрели. И вообще, о тахи они тогда говорили спокойно.

– Нужно все же попытаться показать им таблички, – сказал Тронхэйм. – Мне кажется, они должны знать смысл рисунков. Может быть, не всем сургорам эти вещи знакомы, но уж колдуну или вождю известны наверняка. Однако Карпацико-тин не желает говорить со мной, да и вождь, кажется, тоже не стремится к общению, так?

– Так-то оно так, – сказал Скрибнер, – но я все-таки полагаю, что главная причина их необщительности – страх. Прежде чем задавать вопросы, мы должны доказать, что с нашей стороны сургорам не грозит опасность.

– Как ты намерен это доказывать? – поинтересовался Винклер.

– Подумать надо, – Скрибнер пожал плечами и встал. В этот момент раздался общий сигнал внутренних фонов, и голос автомата произнес:

– Внимание, говорит автомат лаборатории медицинского отсека. Движение в автоклаве, сообщаю всем. На спорах лопается оболочка.

Автомат еще не договорил, как Ланского словно ветром выдуло из столовой. Винклер направился следом за ним на «Эксор», остальные устроились перед экраном.

…Желтовато-серая масса шевелилась; медленно всплывали на поверхность комки темных слипшихся спор. Время от времени от плотного клубка отделялась точка, зависала в коллодии и через несколько секунд лопалась, раскрывалась, как крохотный черный тюльпан, выпуская наружу худосочный белый росток, похожий на тощего червяка. Ростки, сбросив остатки оболочки, распрямлялись и опускались на дно автоклава, по пути увеличиваясь заметно, подрастая на глазах, толстея и наливаясь. На дне ростки замирали на некоторое время, а затем начинали двигаться вверх, пожирая протоплазму и выпуская из себя отростки. Затем – новый период покоя, у самой поверхности, и движение вниз…

Тронхэйм смотрел не столько на экран, сколько на окошки датчиков. Активный период – фиксируются биоволны. Пассивный – датчики молчат, словно в автоклаве нет и не было ничего живого.

– Видишь? – сказал Тронхэйм, обращаясь к Скрибнеру. – Автомат их не заметил, они затаились в тот момент…

– Вижу, – ворчливо ответил Скрибнер, – грамотный, разобрался. Ты лучше скажи, что им от меня нужно было?

Тронхэйм благоразумно промолчал, и все трое продолжали смотреть на экран.

Ростки тем временем превратились уже в длинных белых змей, увешанных многочисленными отводками, и продолжали заглатывать протоплазму. Затем на отростках появились почки, лопнули, и меньше чем за полчаса на их месте выросли небольшие клубеньки.

– Шустрые твари, – сказал Сергиенко.

– Кормежка хорошая, – уточнил Скрибнер. – Небось, в песке не разрастешься, а тут – ешь от пуза.

Словно в ответ на замечание Скрибнера в автоклав посыпался песок, постепенно вытесняя коллодий, – Ланской начал следующую стадию эксперимента. Очутившись в песке, растения стали замедлять движение, и в конце концов замерли, свернувшись клубками на дне автоклава. Когда исчезли всякие признаки жизни, манипулятор подвесил над поверхностью песка небольшой контейнер с питательной массой. Не прошло и минуты, как белые клубки шевельнулись – начали медленно пробираться сквозь песок наверх. Манипулятор убрал контейнер, но белые жирные сороконожки тем не менее доползли до поверхности и там замерли снова, затаились, – и на песке, отмечая место их пребывания, вспухло несколько едва заметных бугорков. Скрибнер только покряхтывал, глядя на эти бугорки, и почесывал одну ногу другой – очень живо вспоминал свои ощущения… Вновь появился контейнер с протоплазмой, и… В долю мгновения взвились белые отростки над поверхностью песка, выстрелили спорами в контейнер, – и белые чудища не спеша двинулись вглубь, вниз, по дороге теряя клубни, усыхая, сворачиваясь…

– Охотнички, – зло сказал Сергиенко. – Не удивительно, что сургоры от них в океан удрали. Тайфун – что? Мелочь. Его все-таки издали видно и слышно.

Контейнер, изготовленный из усиленной прочности металлизированной пластики, оказался начиненным спорами, – и эти споры, выделив парализующие вещества, замерли в протоплазме, – готовились к вегетационному периоду.

– Выходит, они вроде тех грибов, что сквозь бетон пробиваются, – сказал Скрибнер. – Ничем не остановишь. Сильны.

– Нужно показать их сургорам, – предложил Тронхэйм, – и объяснить…

– Сначала найди на них управу, – перебил его Скрибнер, – а потом уже устраивай демонстрацию последних моделей.

Утро шестого дня ничем не отличалось от пяти предыдущих. Предполагалось, что сегодня Тронхэйм повторит попытку настичь колдуна, Сергиенко попробует добиться аудиенции у Дек-Торилы. Ланской по-прежнему занимался «сороконожками» и ничего больше знать не хотел, а Скрибнер изводил командира, требуя разрешения на повторный осмотр развалин материкового поселения. Рассчитывал найти другие рисунки.

Ипполит Германович, прикидывая мысленно различные варианты разговора с Карпацико-тином (в случае, если вообще удастся с ним поговорить), шел не спеша к шлюпке, когда вдруг заметил метнувшуюся между пальмами тень. Тронхэйм остановился, всматриваясь. Никого… Он подошел ближе к месту, где заметил движение, и увидел притаившееся за мохнатым стволом существо… От неожиданности Тронхэйм тихо вскрикнул, и существо, подскочив на месте, помчалось к берегу и скрылось под водой.

Тронхэйм торопливо вернулся в дом и, найдя Винклера, доложил о происшествии. Саймон Корнилович несколько мгновений молча смотрел на социолога, переваривая сообщение, затем приказал:

– Всех собрать.

И когда группа собралась в столовой, Винклер без предисловий сказал:

– Тронхэйм видел «арбуз». Тот самый, на ножках.

– Где, – вскочил Скрибнер.

Тронхэйм махнул рукой в сторону пляжа:

– Здесь, рядом с домом.

– Зеленый арбуз? – полюбопытствовал Сергиенко.

– Нет, – сказал Ипполит Германович, – не зеленый. Коричневый, в светло-желтую полосочку.

– Большой?

– Арбуз как арбуз, – пожал плечами Тронхэйм, – размеры вполне арбузовые.

– Куда девался? – спросил Скрибнер.

– В воду. Нырнул и исчез.

– Он один был?

– Я видел одного.

– Так, – Винклер хлопнул ладонью по столу. – Чую приближение событий. Хотелось бы знать, каких именно. На сегодня поездки отменяются, всем быть в лагере.

Расположившись так, чтобы видеть кромку воды, Скрибнер и Тронхэйм сидели в пальмовой роще. Адриан Антонович подобрал орех, валявшийся неподалеку, и перекатывал его в ладонях, вполуха слушая Тронхэйма. Ипполит Германович все еще переживал неудачу своей попытки встретиться с Карпацико-тином, и поэтому принялся рассуждать о колдунах вообще.

– … и по-прежнему остается абсолютно невыясненной природа этого явления, – говорил Тронхэйм, набирая в горсть песок и разбрасывая его вокруг себя, словно сеятель зерна. – Почему начало везде и всегда одинаково? Гипотез по этому поводу создана масса, равно как и теорий… и все они усердно опровергают друг друга, а если учесть к тому же, что любая научная теория имеет как минимум два выхода в реальность, – так сказать, два лица… или может быть, лучше сказать, что любая теория двухвалентна? – то и вовсе получается, что в этом вопросе концов не найти, клубок предвзятых мнений, и ничего больше. Почему всегда – колдун, знахарь, ворожея? Почему мы ни разу не встретили племенную культуру, реально видящую мир, без мистики, суеверия, мифа?

Скрибнеру было безразлично – почему. Его интересовали причины гибели материковых поселений; но на материк его не пустили, и он слушал Тронхэйма – делать все равно нечего, отчего и не послушать?

– … одно и то же явление природы можно объяснить по-разному, и сложность заключается в отборе – как отобрать наиболее приемлемое, убедительное из этих объяснений? Почему на ранних этапах любые мыслящие существа верят в душу, духов, почему всегда возникают системы традиционных верований, и как следствие – фетишизм?

– Не знаю, – буркнул Скрибнер. – Не все ли равно?

– Что значит – все равно? – возмутился Тронхэйм. – Ты соображаешь, что говоришь? Впрочем, тебе, конечно, все равно, функционер несчастный… А вот мне каково?

– А что – тебе?

– А… – Тронхэйм махнул рукой, изображая полную безнадежность. – Что с тобой говорить… Попробуй понять, голова, – невозможно решить задачи экспедиции, не обращаясь с сургорами. Но пока мы не знаем их мифов, мы не знаем ничего об этих людях и не узнаем, будь уверен. А мифы рассказаны неполно, потому что колдун по каким-то причинам решил, что чужакам их знать незачем. А причины эти можно понять, исходя из пропущенной части мифа… то есть круг замыкается. Колдун – посредник между миром людей и миром духов, и если жизнь племени основана на вере, кто пойдет против могущественного знахаря? К тому же он лекарь… Я не хочу сказать, – продолжал Ипполит Германович, подумав, – что колдуны в принципе вредное явление, нет. Они не только охраняют веру и традицию, но и хранят знание… создают его, расширяют, передают следующим поколениям… но одновременно создают и касту знающих. Всегда и везде – одно и то же. Культура представляет собой целое, объединенное либо религией, либо искусством… либо общественными условиями. На раннем этапе – всегда религия. И бывает иногда очень трудно найти общий язык с представителями правящей касты; вот и здесь тоже. Как только напорешься на недоверие знахаря…

– А ты не напарывайся, – посоветовал Скрибнер. – Ты лучше заболей. Он придет тебя лечить – вот и поговорите.

– Забо… – Тронхэйм не договорил, вскочил и быстро ушел в лагерь.

Скрибнер фыркнул и запустил вслед социологу орех. Несколько морских птиц, огромных, как альбатросы, пронеслись с гиканьем мимо острова. Скрибнер проводил их взглядом и посмотрел на пляж. Песок неподалеку слегка шевельнулся. Скрибнер сделал стойку. Но из-под песка неторопливо выбралась маленькая зеленая черепашка с блестящим, словно отполированным панцирем. Вылезла и зашлепала к воде. Скрибнер чертыхнулся. В нем зародилось и не оставляло теперь чувство тревоги. Пройдясь между пальмами и подумав, Скрибнер вышел на берег. На ближайшем атолле, видимом с Ки-Нтот, возникло движение. Едва различимые фигурки заметались между домиками; вскоре отчалила лодка и на полной скорости понеслась в океан, – мимо Ки-Нтот, к девятому атоллу. Скрибнер, наплевав на запрет командира, сел в шлюпку и пошел на перехват местного суденышка.

– Я прекрасно понимаю твое нетерпение. – Винклер говорил сухо. – Но сегодня ты никуда не поедешь. И завтра, скорее всего, тоже. И никто никуда не уедет из лагеря, пока автоматы не найдут этих… арбузов. И пока мы не выясним, что это за зверь и с чем его едят.

– Но, Саймон…

– Нет, – отрезал Винклер. – Тема закрыта. Найди себе занятие на месте.

Тронхэйм, донельзя рассерженный, вернулся на пляж и обнаружил исчезновение Скрибнера и одной из шлюпок. Сообразив, в чем дело, он вновь пошел к командиру. Винклер успел уйти на корабль, и Тронхэйм уже собрался вызвать его, но в это время зазвучал голос автомата:

– Всем, всем… Внезапный шторм. Защита усилена. Выход из лагеря закрыт. Всем, всем. Штормовое предупреждение.

Тронхэйм дал сигнал экстренного вызова командира, и когда Винклер появился на экране, почти закричал:

– Скрибнер в море. Удрал.

– Что?..

Через секунду в воздух взлетели тускафы – роботы-спасатели – и рассыпались над океаном в поисках Скрибнера.

Но не нашли его.

Винклер вызвал группу в рубку «Эксора», и теперь все четверо слушали, как автомат уныло повторяет:

– Скрибнер, вас вызывает командир… Скрибнер, вас вызывает командир…

Ответа не было. Скрибнер словно растворился в океане. Тайфун, ожидавшийся по расчетам в конце следующей недели, налетел внезапно. Ветер несся над островами, завывая и свистя, пальмы гнулись, роняя орехи, – но в поселках сургоров не заметно было никакого движения. Сургоры, казалось, и не думали об опасности. Сергиенко, взглянув в очередной раз на метеодатчики, сказал негромко:

– Наблюдателей снесет скоро. И тускафам не удержаться.

Винклер промолчал, а Ланской зашагал по рубке, бормоча:

– Ну, идиот… и куда его понесло, чтоб ему…

К цепочке островов двигались горы воды, ветер усиливался; не прошло и двадцати минут после первого сигнала о приближении шторма, как все наблюдательные аппараты снесло в океан, и люди, накрытые колпаком защитного поля, потеряли связь с окружающим миром. Еще несколько минут – и тускафы также перестали подавать сигналы. Первая гигантская волна приготовилась уже накрыть острова, и в этот миг четыре человека, сидевшие в рубке корабля, вскрикнули одновременно от ударившей в глаза и виски острой боли.

И внезапно буря стихла.

А мир вокруг стал черно-белым.

V Молодой островитянин с интересом следил за приближением шлюпки Скрибнера, не прекращая, впрочем, изо всех сил работать веслами. Когда Адриан Антонович подошел совсем близко, рыбак поздоровался и крикнул:

– Эй, розовый, я вижу, твоя лодка очень быстро плыть может?

– Да, – сказал Скрибнер, – может.

– Тогда, розовый, выручай, пожалуйста. Дай я к твоей лодке прицеплюсь, мне нужно на Ла-Тис поскорее, жена к родным вчера уехала, что я без нее делать буду?

Скрибнер не понял, в чем причина спешки, но, недолго думая, бросил островитянину канат. Через десять минут, легко проскочив рифы, они причалили к песчаному пляжу Ла-Тис. Молодой рыбак поблагодарил Скрибнера и посоветовал:

– Не ходи сейчас с острова. Пропадешь.

– А в чем дело? – спросил Адриан Антонович. Островитянин помялся, затем, оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого рядом нет, придвинулся к Скрибнеру и сказал тихо:

– Колдун велел молчать, но ты меня выручил, я скажу… пусть мне потом будет хуже. Не ходи в океан, останься на острове, пока не пройдет прошлое… Оно уже близко, ты разве не чувствуешь? В океане погибнешь, у тебя нет тахи, я знаю.

– А у тебя есть? – поинтересовался Скрибнер.

– Конечно, есть, – сказал островитянин. – Кто же без тахи в море пойдет? – и он показал на свою лодку.

На корме стояла большая клетка, закутанная циновкой из пальмовых листьев. Кто сидел в этой клетке, Скрибнер не мог видеть. Но рыбак утверждал – что это – тахи…

– Хорошо, – сказал Адриан Антонович, – спасибо, что предупредил. А долго будет длиться прошлое? Рыбак пожал плечами.

– Кто знает? Может, день, а может, и шесть. Если бы я знал, зачем бы к жене спешил?

«Логично, – подумал Скрибнер, – если это самое прошлое может продлиться шесть дней – лучше, конечно, молодую жену не оставлять в одиночестве…» И спросил:

– А ты не знаешь, почему колдун запретил нам рассказывать про тахи?

Островитянин испуганно прижал палец к губам.

– Тс-с… про колдуна не говори громко. Карпацико-тин очень сильный колдун, может услышать вдруг… – Юноша подумал немного и добавил: – Я тебе скажу, пожалуй, только не сейчас. Когда прошлое придет – скажу. Тогда можно.

– Хорошо, – согласился Скрибнер, – но где я тебя найду?

– А вон там, – рыбак махнул рукой в сторону селения. – Тот дом, с краю, там живут родные жены, и я туда иду. И ты приходи.

И островитянин ушел.

Скрибнер вытащил на берег свою шлюпку и взялся за лодку рыбака, чтобы и ее вытянуть на песок. В клетке что-то заскреблось, и Адриан Антонович, одним махом выдернув из воды легкое суденышко, подошел к корме и приподнял укрывавшую клетку циновку.

В клетке был арбуз.

Скрибнер присел на борт лодки и в раздумье почесал затылок. Арбуз, натуральный арбуз – круглый, полосатый, желто-коричневый, на четырех тонких угловатых ножках. Гладкий, блестящий. Глазки зверя уставились на Скрибнера без страха, полосатый шарик попрыгал на месте, а потом подбежал к деревянным прутьям. Скрибнер протянул руку, и шар обнюхал ее, шевеля плоским, едва заметным носом.

– Н-да, – сказал ему Скрибнер. – Ты, значит, и есть тахи. И без тебя, значит, в океане делать нечего. Интересно…

Внезапно поднялся ветер, вода потемнела, на рифы накатились огромные волны, пальмы пригнулись, и орехи посыпались с них дождем. Скрибнер огляделся. «Черт, кажется, шторм…» Адриан Антонович поспешил связаться с лагерем, но едва он коснулся пальцем кнопки на поясе, как виски на долю мгновения сжало мучительной болью, и Скрибнер, охнув, закрыл глаза.

А когда открыл их – мир предстал перед ним спокойным и черно-белым.

Боль прошла так же быстро, как и возникла, и Скрибнер, встряхнув головой, нажал кнопку связи. Но лагерь не ответил на вызов. Адриан Антонович встревожился, подошел к шлюпке и попытался вызвать Винклера по аварийному фону. Ответа по-прежнему не было. Скрибнер сел на песок и задумался. Прошлое… так это и есть, выходит, то прошлое, наступления которого ждал островитянин? Черно-белое? Откуда оно взялось, это прошлое? И как долго продлится? И какой день сейчас, если уж на то пошло? Конечно, в таком случае не может быть связи, – Скрибнер в прошлом, лагерь в будущем… Стоп. Начинался шторм – в тот момент, когда Скрибнер ощутил боль в висках. И прекратился. Скрибнер видел перед собой спокойную черную гладь океана, только на рифах бурлили и пенились волны. Пальмы, дома – все стало черно-белым. «Он наступил на гнездо тахи», – вспомнил Адриан Антонович объяснение сургоров по поводу случая с Анен Симой. На гнездо тахи.

Скрибнер вскочил и направился к поселку.

Подойдя к дому, указанному ему рыбаком, Скрибнер позвал:

– Эй, кто есть?

Сначала выглянула молодая женщина – и Скрибнеру показалось, что на ее лице мелькнул испуг, – а потом вышел рыбак.

– Эй, – сказал рыбак, – пришел? Тебя зовут как, я не знаю. Меня – Гике-та.

– А меня – Скрибнер.

– Ск… – рыбак запнулся, покачал головой. – Ой-ой, такое и не сказать, языку больно. Ск… Скире-не?

– Ага, – согласно кивнул Адриан Антонович, – почти похоже. Слушай, Гике-та, расскажи мне про тахи, ты ведь обещал. И о прошлом. И о розовых, а? Я никому не скажу.

– Да-а, – протянул Гике-та, – обещал… Знаешь, давай пойдем лучше к Ду-лализе. Он все знает, хорошо рассказывает. Пойдем?

– Я не против, – сказал Скрибнер, – пойдем, конечно. Только Ду-лализе уже один раз рассказывал моему другу – и плохо рассказал, забыл про тахи, про розовых. Старый он уже, не помнит ничего.

– Ай, нет, – рассмеялся Гике-та. – Ду-лализе все помнит, только твой друг пришел не в то время, когда можно говорить. Колдун не велел – Ду-лализе не говорил. А сейчас, я думаю, скажет.

Перед домом старого сказителя сидел на песке мальчишка и колол орехи. Здоровенный тесак из твердой древесины взлетал над чурбаком, на который мальчишка укладывал орех, и со свистом опускался на черную скорлупу. Орех с негромким щелчком разваливался на две половинки, открывая белое ядро. Ядра мальчик складывал в корзинку, стоящую рядом. Скрибнер и Гике-та некоторое время наблюдали за мальчиком, а он, словно не замечая их, продолжал работу. Наконец Гике-та заговорил:

– Здравствуй, Наза-ло. Дед твой что делает?

– Дед ждет, когда я орехи принесу, – ответил Наза-ло.

– А можно с ним говорить?

– Пойду спрошу.

Наза-ло встал и пошел в дом, прихватив корзинку, наполовину наполненную ореховыми ядрами. Через несколько минут вышел и сказал:

– Ду-лализе хочет говорить с розовым. А ты, Гике-та, иди домой.

Гике-та, ничуть не обидевшись, отправился восвояси, а Скрибнер пошел в дом.

Старый Ду-лализе сидел в центре комнаты на жесткой циновке; перед ним на полу стояла большая каменная ступка, и в ней Ду-лализе толок ядро ореха, превращая его в полужидкую кашицу. Когда Скрибнер вошел, старик отодвинул ступку и посмотрел на гостя так, словно искал в лице пришедшего знакомые черты. Но не нашел. И предложил:

– Садись.

Наза-ло уже принес и расстелил вторую циновку, и Скрибнер уселся, поджав под себя ноги. Садясь, Скрибнер незаметно включил запись – он не слишком надеялся на свою память.

– Ты хочешь знать о тахи, о прошлом и о розовых, – начал старик. – Но я тебя спрошу сначала – ты сам розовый, почему не знаешь ничего? Или ты хочешь меня обмануть, хитрость это?

– Никакой хитрости нет, – категорически отверг подозрение Скрибнер. – Я, конечно, розовый… правда, сейчас этого не видно, я хотел бы и в этом тоже разобраться. Но я ничего не знаю о вас. А почему ты думаешь, что я должен знать?

Ду-лализе помолчал немного, потом сказал:

– Давай подумаем вместе, должен ли ты знать.

– Давай, – согласился Скрибнер.

– Были розовые – дети младшей дочери Корилентио-лека и дикого анаталта. И были розовые – пришедшие неизвестно откуда и ушедшие неведомо куда. Так?

– Наверное, так, – пожал плечами Скрибнер. – Я не знал этого.

– Не знал… – старик пожевал губами, посмотрел на Адриана Антоновича скептически. – Ты сам – откуда?

– Я? – Скрибнер немного растерялся. – Я… пожалуй, можно сказать, что я неведомо откуда. Во всяком случае, издалека.

– Вот! – Ду-лализе назидательно поднял палец. – Издалека. Неведомо откуда. В этом все дело. И уйдешь неведомо куда. И разве можно знать, что ты оставишь после себя?

– А что я могу оставить? – удивился Скрибнер. Старик промолчал.

– Расскажи, пожалуйста, подробнее, – попросил Скрибнер. – Ты говоришь загадками, я ничего не понимаю.

– Расскажу, – Ду-лализе поерзал по циновке, устраиваясь поудобнее. – Очень давно все потомки Корилентио-лека жили на большом-большом острове. Остров не имел другого края, там росли разные деревья и много трав. И зверей там было много, диких зверей. Я не стану говорить тебе о жизни на большом острове, жизнь везде одинакова, всегда нужно строить дома и добывать еду. Но скажу, что на большом острове жить было хорошо. Но вот однажды пришли другие розовые. Чужие, неведомо откуда. Нельзя сказать, что они были злыми, нет. Пожалуй, они были даже добрыми – на свой лад. Они хотели, чтобы дети Корилентио-лека научились строить другие дома и другие лодки – не такие, какие строили предки. Кстати сказать, лодки розовых были хороши, теперь сургоры делают такие. Еще они хотели научить всех рисовать на тонких сухих листьях непонятные и ненужные знаки. Они предлагали свою одежду – прочную, но неудобную для ловли рыбы и сбора травы. Долго они жили на большом острове

– год или два. А потом заболели. Колдуны хотели вылечить их, болезнь была старой и известной, но розовые отказались от помощи – наверное, у них было такое табу. И ушли неведомо куда, и никогда не возвращались. И вот когда они ушли – начались беды.

Старик закрыл глаза, словно желая увидеть картины прошлого, – и сказать так, чтобы розовый, пришедший неведомо откуда, понял безмерность несчастий, постигших потомков Корилентио-лека…

– Розовые оставили на большом острове свои огороды. В песок розовые сажали корни тодит, рождающие клубни, и предлагали всем есть эти корни, уверяя, что от такой пищи люди умнеют. Но в то время над племенами стоял очень сильный колдун Лорпи-са, он сказал «Нет». И вот розовые исчезли, а огороды остались. И одичали. Корни расползлись по большому острову и стали нападать на людей. И потомкам Корилентио-лека пришлось бросить дома, все бросить и переселиться на маленькие острова в океане. Вот и все.

– Все? – удивился Скрибнер. – А тахи?

– А что – тахи?

– Ты обещал рассказать про тахи – откуда они взялись и зачем вам нужны.

Ду-лализе развел руками.

– Такой вопрос может задать только очень маленький ребенок. Ну что ж, скажу… Тахи ниоткуда не взялись, они всегда жили на маленьких островах. И когда на острова приплыли люди, тахи стали ручными, домашними. Не все, конечно, есть и дикие тахи, они живут сами по себе. Когда у диких тахи наступает брачная пора, они танцуют на Ки-Нтот, – поэтому мы и не живем на том острове, пусть танцуют спокойно.

– А мы как же? – спросил Скрибнер. – Мы им не помешаем?

– Колдун сказал, что до начала танцев тахи вы уже уйдете с Ки-Нтот, не беспокойся.

«Вот-те раз, – подумал Скрибнер, – что же этот знахарь затеял?»

И задал еще один вопрос:

– Почему нельзя выходить в море без тахи?

– Ай, что ты за бестолковый человек, – в голосе Ду-лализе послышалось легкое раздражение. – Если на лодку нападет большая рыба – что будешь делать без тахи? Если ветер, волны сильные – как спасешься?

Адриан Антонович решил, что, пожалуй, довольно расспрашивать о тахи, как бы старик не рассердился по-настоящему, тогда уж не поговоришь.

– Ясно, – сказал он. – Конечно, ты прав. Без тахи лучше в море не лезть. А почему ты ничего не сказал моему товарищу, он к тебе приходил недавно?

Ду-лализе тихонько засмеялся, покрутил головой.

– Э-хе, – вздохнул он, – розовый… Хочешь понять, вижу, а только все равно не понимаешь. Я не знаю, почему Карпацико-тин не разрешает рассказывать вам, – но я знаю то, что сказано давно, еще Лорпи-са сказал. Он сказал: «Нельзя наказать человека за то, что он сделал в возвращенном прошлом. Сделанное в прошлом не существует в нынешнем дне». Это всем известно, и Карпацико-тину – тоже.

– Возвращенное прошлое… – Скрибнер подумал и спросил:

– А откуда ты знаешь что сейчас – прошлое?

– А ты разве не видишь? – старик широким жестом указал на черно-белое окружение.

– Ну, хорошо, – Скрибнер не думал сдаваться. – Но какой сейчас день, ты знаешь?

Ду-лализе вместо ответа позвал внука:

– Наза-ло! Иди сюда.

Мальчик вошел, остановился возле двери, глядя вопросительно на деда.

– Орехи когда у нас в доме кончились? – спросил его старик. – Вчера?

– Два дня назад, – хмуро ответил Наза-ло. – И я позавчера наколол их на неделю вперед, а вот теперь снова приходится… – и ушел.

– Значит, сегодня – позавчера, – сказал Ду-лализе. – Понимаешь? Все вернулось в позавчера. А когда прошлое кончится – исчезнут те орехи, которые Наза-ло собрал сегодня, а те, которые были раньше в доме, – появятся.

Адриан Антонович попытался разобраться, но решил, что лучше обдумать все это позже, – и поинтересовался:

– Зачем же колдун запретил рассказывать? Чего он боится, как ты думаешь?

– Я не думаю, чтобы Карпацико-тин чего-то боялся, – неторопливо сказал Ду-лализе. – Он очень сильный колдун, и очень давно живет на свете. Он был учеником Лорпи-са.

– Что?! – Скрибнер в изумлении уставился на старика. – Как это – учеником Лорпи-са? Ведь с тех пор умерло много поколений.

– Да, это так, – согласился Ду-лализе. – А Карпацико-тин живет. Может быть, он просто бессмертен, а может быть, берет в себя души молодых учеников… ученики у него почему-то умирают часто, наверное, он свою короткую жизнь в них вкладывает, а их длинную забирает… так старые люди говорили.

– А если не давать ему учеников?

Старик рассмеялся.

– Чудак ты, розовый. Кто посмеет отказать колдуну? Он говорит – этого я беру в ученики. И все. А откажись отпустить сына или внука – колдун тебе тахи не даст. Твой тахи умрет, а нового не будет. Тогда ты не выйдешь в море за рыбой, а в лагуне рыба не всегда есть. И никогда не сможешь побывать на других островах. Колдун может даже всех тахи прогнать с острова, тогда остров погибнет. Все пальмы, дома, люди, – все погибнет, все унесет большой ветер, вода смоет. С колдуном нельзя спорить. А рассказывать вам, я думаю, потому не велел, что опасается, как бы вы на наших островах огородов не насадили, – куда уйти нам тогда? У вас, розовых, память короткая, вы давно про эти огороды забыли, вы все забыли… а расскажи, напомни – опять за старое возьметесь?

– Не возьмемся, – пообещал Скрибнер. – Тодит и на нас нападают, мы хотим их уничтожить, тогда на большом острове можно будет жить. Но вот интересно, что колдун с нами сделать намерен?

– Наверное, хочет диких тахи с вашего острова выманить, он умеет, – и тогда вас вода смоет.

Старик говорил спокойно, видно было, что его совершенно не беспокоит судьба розовых, – ну, смоет их вода, и что с того? Никого это не интересует.

– Скажи, Ду-лализе, – спросил Скрибнер, – а вы хотели бы вернуться на большой остров? Если там не будет тодит, конечно.

Старик хитро улыбнулся, покачал головой.

– Ты, розовый, сколько живешь?

Скрибнер никак не ожидал такого вопроса.

– Я сорок девять лет, а что?

– А сколько еще проживешь?

– Откуда я могу знать? – удивился Адриан Антонович. – Ну, еще лет восемьдесят, наверное.

– Вот! – старик всем видом выразил презрение к такому малому сроку жизни. – А мы здесь живем два раза по сто. Правда, тот, кто ссорится с колдуном, живет все же мало… меньше других, – уточнил Ду-лализе. И продолжал: – А на большом острове мы жили в три раза меньше. А почему? – и сам ответил на свой вопрос. – А потому, что здесь прошлое возвращается часто, и дни, проведенные в прошлом, прибавляются к будущему, к нашей жизни. Так объясняет Карпацико-тин. Кто захочет уйти с островов и потерять длинную жизнь? Тахи не станут жить на большом острове, а без тахи прошлое не вернешь. Так говорит Карпацико-тин.

А откуда он знает?

– Карпацико-тин знает все и никогда не говорит неправды, – отрезал старик. – Поэтому он великий колдун.

– Ладно, – Адриан Антонович решил, что на сегодня довольно. – Спасибо тебе, Ду-лализе. Теперь ты мне вот что скажи – как мне на Ки-Нтот попасть? Могу я сейчас в море выйти?

– Не можешь, конечно, – сказал Ду-лализе. – Сейчас не выйти в море, оно в другом дне сейчас.

– А если, например, ты мне дашь тахи?

– Не дам, – сказал старик, – и никто не даст. А если бы у тебя был свой тахи – все равно он тебя не пустил бы сейчас никуда. Ты сиди спокойно здесь, пока прошлое не уйдет, – потом домой отправишься.

– Но ведь никто не знает, сколько это прошлое продлится?

– А недолго, – равнодушно сказал старик. – Дольше семи дней не бывает, и то редко. Думаю, через три дня дома будешь.

– Ясно, – сказал Скрибнер и встал. – Ну что ж, Ду-лализе, я очень рад, что с тобой встретился и поговорил.

Распрощавшись со стариком, Скрибнер направился к дому Гике-та.