Та, что гуляет сама по себе

Глава шестнадцатая

Маски сброшены

"Алексас, вы немедленно собираетесь и отправляетесь вниз с нашими сумками. Да, только с моей и с вашей. Выведете лошадей за ворота и будете ждать меня там. Да, может быть, мы уедем. Сейчас. Вдвоём. Я поговорю с нашим провожатым, не беспокойтесь… От его слов и будет зависеть, уедем мы или нет. Вам что-то неясно?"

Слова собственного приказа эхом звучали в её сознании, когда Таша стремглав вылетела из ворот.

— Вперёд! — крикнула она, почти с разбега вспрыгнув на Звёздочку. Лошадка, тоскливо стригнув воздух ушами, пустилась по обвивавшей холм дороге, Серогривка уныло последовал за ней.

— Быстрее!

— Таша-лэн, вы уверены, что…

— Нам двоим… троим… ничего не грозит. Ничего, — голос её дрожал, на щеках мерцали в отблесках фейерверков влажные перламутровые дорожки. — Мне… мне так сказали.

Ей не нужно было смотреть на Алексаса: она спиной чувствовала его до сих пор непонимающий взгляд.

Ещё бы самой понять, почему она так в этом уверена…

— А святой отец без лошади…

— Это ваша с братом лошадь. Не его. Ничего, позаимствует у кого-нибудь: кому-кому, а ему с радостью и последнюю рубаху отдадут. Ты не понимаешь, что я говорю? Быстрее!!

Последнее было выкрикнуто по обращению к Звёздочке. Наконец осознав, что хозяйка настроена на редкость серьёзно, лошадь испуганно перешла на иноходь, мышастый жеребец — на галоп, уже привычно оставаясь на полкорпуса позади.

Таша сидела, стиснув поводья до боли в ладонях, неестественно прямо, закрыв глаза, в кровь кусая губы. Если бы боль физическая хоть как-то заглушила невыносимую, жуткую, ноющую боль где-то в груди…

Хотелось бы кричать, кричать до боли в горле, до плевка кровью, хотелось бы ломать и крушить всё, что виделось — как там, на крыше, так и сейчас — не меньше. Но оставалось лишь бежать, снова бежать: неважно, куда, главное, от кого. Только бы не видеть это лицо, эти светлые глаза, эту ненавистную улыбку… забыть. Забыть, забыть… Только бы не видеть его так ясно, будто он стоит перед тобой, только бы исчезла боль, будто в сердце всадили нож…

Как забавно: высказать лишь догадку, которой не могло быть почти никаких подтверждений, кроме намёка врага, кроме его же дара, высказать, потому что невыносима сама мысль о том, что такая догадка может иметь место — и получить подтверждение, которого страшилась больше всего… А, может, нужно было промолчать? Ведь, в общем-то, какая разница, кто он: невыносима лишь мысль о том, что обманывал, обманывал — её…

…но ведь и не обманывал, лишь недоговаривал. Может, проще было оставить всё, как есть…

…остаться игрушкой в чужих руках…

"Хватит. Наигрались. Кто бы ни устанавливал правила — ходы отныне делаю я, и я одна".

Вот и всё. Нет больше тумана. Нет другой Таши внутренней. Есть только она…

…и нестерпимая боль, и леденящий страх, и кромешный мрак вокруг.

Спустившись с холма, спустя пару минут они уже покидали городок. Стен вокруг Пвилла не было: брусчатка улиц перешла прямо в глину лесной тропы, щедро усеянную хвоей, увенчанную верстовыми столбами по обочине.

— Куда направимся? — Алексасу удивительно неплохо удавалось притворяться спокойным.

— К Тракту.

— Отсюда путь неблизкий. Нужно будет где-то останавливаться на ночлег.

Кажется спокойным или такой и есть? Почему не задаёт вопросов? Просто принял решение своей королевы, как подобает рыцарю, и не смеет обсуждать и осуждать? Решение юной сумасбродки-королевы, которая просто велела ему делать что-то, не объясняя, зачем, не объясняя, почему…

Неужели для него это всерьёз? Не игра, как для неё — игра в королеву, или сказочный сон, в котором она иная…

…неужели она уподобится тем кукловодам, от которых стремится убежать?

— Он его Воин. Тот, кто играл мной.

Стволы проносились мимо во тьме в сопровождении смягчённого глиной стука копыт.

— Не сказать, что я сильно удивлён, — наконец откликнулся юноша. — Что отец Кармайкл, что вся эта история — в них присутствовало подозрительно много белых ниток.

Лес плыл мимо быстро, очень быстро, но Таша увидела бы красные щелки наблюдающих глаз, если бы те были. И их не было.

— Хм… Вы сказали "играл"… Случаем, не имеется ли в виду, что больше…

— Он сказал, что играют двое. И что я — их разменная монета. Но монета взбунтовалась. Я больше не дам собой играть.

— Вот как. Ну, оно и немудрено. Кошке, играющей с мышью, всегда стоит быть осторожнее. И знать ту черту, за которой нужно выйти из игры. Иные мышки оказываются такими… проблемными… А кто есть пресловутый сказавший "он"?

— Он сам. Воин.

— Воин? Вы… говорили с ним?!

— Да. У меня есть… средство связи.

Сознание Алексаса явно отказывалось мириться с перспективой поверить своим ушам.

— Джеми просит, — наконец резюмировал юноша, — чтобы вы немедленно от него…

— Избавилась. Знаю. Мне уже говорили.

"А что было бы сейчас, если бы избавилась?.."

Лес сгущался, — это был уже не сосняк, а больше ельник, — и в чаще царила такая непроглядная тьма, что даже Таша с трудом что-либо различала. Странно, что лошади ещё не потеряли тропу… а, может, уже и потеряли?

— И вы думаете, он… Воин — так легко вас отпустит?

— Не думаю, но, думаю… — Таша потянулась к цепочке на шее, — он побоится ломать игрушку. Так что мы…

…тьма вокруг разразилась паническим ржанием, накренилась, кувырнулась…

Лёжа на дороге, хватая губами воздух, Таша видела, как их кони вновь касаются земли всеми четырьмя копытами, из стойки на дыбах срываясь в галоп, мгновенно исчезая во мраке — от которого вдруг отделяется и подходит ближе сгущённая тень.

Попытка вскочить оказалась бесполезной: её к земле приковывали невидимые цепи.

— Таша, Таша, что…

Шёпот Алексаса затих. В забытье? Сонном или смертельном? Она даже голову повернуть не может…

Тень протянула руку. Таша не видела её глаз, но чувствовала пристальный взгляд.

Почти невидимая ладонь мягко, даже нежно коснулась её щеки.

— Кажется, я говорил, что найду тебя, девочка… моя?

— НЕТ!!!

Тихий смех послышался ей ответом.

Обрыв карьера был отвесным и очень высоким. В карьере добывали красную глину сотни лет, и сейчас он давно уже был заброшен: осталась лишь болезненная рытвина на теле искалеченной земли. В ночи, скрывшей луну за облачной пеленой, можно было лишь угадывать тёмную равнину дна — которого, если шагнуть с края вниз, достигнешь далеко не сразу.

Лес почти везде вплотную подступал к обрыву: лишь иногда попадались глинистые площадки, с трёх сторон ограниченные деревьями, а с четвёртой — пустотой. Сейчас на одной из них горел костёр. Размашистые лапы елей, очерчивавшие границы, почти терялись во тьме. Слева, у самого обрыва, виднелся невесть откуда взявшийся валун, источенный эрозией до какой-то орловидной формы, чудом не срывавшийся в пустоту. В стороне от костра испуганно пофыркивала четвёрка коней, нервно поглядывая на парные алые щелки, кругами скользившие в чаще вокруг поляны. У огня сидели четверо в тёмных плащах. На земле чуть поодаль лежали двое.

Таша открыла глаза.

Она даже не поняла толком, когда её вырубили: вроде бы она кричала до визга, её несли куда-то, вокруг был только мрак, а потом…

А потом она очутилась здесь.

Невидимые путы сковывали надёжно: можно было лишь моргать да говорить. Кричать. Впрочем, крики по пути сюда делу не больно-то помогли, и Таша предпочла не объявлять о своём пробуждении, а тихо оценить обстановку.

Дрожащее пламя костра рождало больше теней, чем света. Щелки глаз мортов вкрадчиво проскальзывали в лесной тьме. Вполголоса переговаривались наёмники: скрытых капюшонами лиц Таша не видела, но среди хмельно-потно-табачного букета запахов улавливала мускусную нотку… оборотни?

Кто из них был тогда в доме? Кто убил маму?..

— …уходит, когда ему вздумается! — пролаял один. — Мне это уже начинает надоедать!

— Да, работодатель не самый лучший. Что поделаешь, — другой неторопливо сооружал самокрутку. — Хотели спокойной жизни — надо было соглашаться зачищать дом старого Делмана.

— Когда-то я заложил этой сволочи дедушкины часы, — вспомнил третий, — а он отдал мне за них всего два золотых…

— Не так уж и мало.

— Но это же дедушкины часы, Дэви. Нет, он точно заслуживал того, чтобы быть обчищенным! А вместо этого мы… Ну вот с чего ему эти мелкие сдались? А та женщина?

— А этот дэй? — лающе поддержал первый. — Даром что дэй, так мечом владеет — дай Богиня каждому! И клинок-то заговорённый! Он же нас чуть не убил!

Этот голос мог принадлежать только оборотню, причём проведшему в звериной ипостаси волчью долю своей жизни: слова произносились коротко, отрывисто, а фразы заканчивались либо восклицательными, либо вопросительными знаками — точки было не дано.

— Чёрный человек, чесслово. Что мне не нравится, так это его глаза. И улыбка. Жуть берёт. Многое на своём веку повидал, но такого… — говоривший вздрогнул — едва-едва, но заметно.

Что ж, подумала Таша, такой факт, как дрожь законченного головореза, многое сообщает о предмете разговора.

— Мы знали, на что идём, — неуверенно сказал тот, кого называли Дэви. Продолжил, однако, гораздо увереннее, — и неужели я слышу сожаления?

— Ну… она была красивая. Та женщина.

— О да. И очень зубастая, — Дэви пыхнул самокруткой. — Думайте о ста золотых, ребята. Каждому. Да и всё скоро кончится… вроде бы… Покурим? Вольг?

Четвёртый, до сей поры хранивший молчание, вдруг обернулся. Но не к напарникам, а к Таше — слишком поздно осознавшей, что лучше бы прикрыть глаза.

— Смотрите-ка, кто проснулся, — певуче заметил наёмник.

Лишь взглядом оборотня можно было заметить, как в тени капюшона кривятся улыбкой его губы.

Но то, как враз настороженно притихли остальные трое, заметил бы любой.

Поднявшись с земли, Вольг приблизился к пленникам танцующей походкой.

— Вольг, ты…

— И пальцем к ним прикасаться не сметь, знаю, знаю, — скучающе протянул он, присаживаясь на корточки. Капюшон ни то спал, ни то незаметным движением скинулся с его головы.

Молодой человек в чёрных одеждах, с гривой русых волос, весьма симпатичными чертами белокожего лица и… глазами. Глаза у Вольга были светло-карими, странно отливающими в жёлтый. И взгляд этих глаз был очень… пугающим. Они смотрели так, будто оценивали, как удобнее вцепиться тебе в горло.

Глаза принадлежали существу без каких-либо моральных принципов. И без каких-либо тормозов. Если оно сможет вцепиться в горло — не остановится, стиснув челюсти в мёртвой хватке. Как при жизни, так и по смерти.

— Привет, малышка, — улыбнулся Вольг, — будем знакомы.

Всего лишь улыбнулся — а Таша почти ощутила волчьи клыки у себя в шее.

— Меня зовут Вольганель, а тебя?

Она сжала губы:

"Он не причинит мне вреда. Ему приказано".

— Ц-ц-ц. Это невежливо — не отвечать, когда тебя спрашивают, — дыхание оборотня почти обжигало лицо. — Заводить новые знакомства порой полезно, как думаешь?

— Вольг!

Таша молчала.

"Не причинит, не причинит…"

— Значит, не хотим быть вежливыми, да?

Жадное, нехорошее дыхание.

"Не причинит…

Богиня, пожалуйста…"

— Что ж…

— ВОЛЬГ! — рявкнул Дэви.

Наверное, ещё с минуту оборотень, не мигая, смотрел ей в глаза.

А потом, грациозно встав, прошёл обратно к костру.

— Как думаешь, Дэви, — устроившись у огня, Вольг лениво потянулся, — может, когда наш Чёрный Человек с ней наиграется, то отдаст нам?

— Хочешь сказать, тебе.

— Упрямая девочка. Ты же знаешь, у меня к ним слабость. А хорошие девочки вроде бы любят плохих мальчиков, так что… думаю, мы поладим.

Как бы жутко не было Таше при мысли о том, что уготовил ей Воин — то, что с ней мог сделать Вольг, представлялось куда отчётливее.

И от этих мыслей впервые за вечер ей стало по-настоящему страшно.

— Думаю, — новый голос был негромким, чуть хрипловатым, — мы поладим не хуже…

Голос оказался иным, чем слышался Таше в зеркале.

Наёмники, мгновенно съёжившись у костра, предпочли замкнуться в молчании с подобострастно-боязливым оттенком. "Чёрный Человек" возник будто из ниоткуда: просто шагнул вперёд из теневых отблесков и встал у костра, опустив голову, задумчиво сложив руки на рукояти меча.

Таша смотрела на того, кто сломал её жизнь. Ей не оставалось другого — отвернуться она не могла.

— Ты бы хотела, наверное, знать, чего я хочу? — он глядел вдаль почти мечтательно.

Таша молчала.

— Почему сейчас ты здесь? Чего мы ждём?

Она могла не отвечать, но не могла не слушать. И забыться — тоже. Это было хуже, чем смерть, хуже, чем пытки: лежать перед ним, такой бессильной, такой беззащитной, просто лежать и знать, что ты ничего не можешь сделать. Игрушка, марионетка с обрубленными нитками.

Он повернул голову — Таша зажмурилась, только заметив начало движения.

— Не надо бояться, девочка моя. Я тебе вреда не причиню. Ты слишком хрупкая и дорогая игрушка, чтобы так бездарно тебя испортить, — его плащ шуршнул вдруг совсем близко. — Сколько лет я замыкал этот круг… Ах, как много интересного ждёт тебя на уготованном мной пути, если бы ты только знала! Так и тянет рассказать, но, увы, испорчу эффект…

Холод мурашками побежал по Ташиной спине, когда он поставил её на ноги и, одной рукой прижав к себе, цепкими пальцами другой взял за подбородок, вскинув лицо:

— Посмотри на меня.

Она лишь зажмурилась крепче.

— Я ведь могу и заставить, — он говорил мягко и очень тихо — его голос почти сливался с шипящим потрескиваньем огня. — Но если будешь послушной девочкой, сниму заклятие.

Вдалеке глухо заворчала громом грозовая туча: зарницы ниточками мелькали в черноте между небом и землёй. Сонно потрескивал костёр. Кони глухо переминали копытами землю, с тихим шорохом прядая ушами.

Медленно, медленно Таша открыла глаза и прямо, не боясь, встретила взгляд глаз других: серых, в голубой отливающих. Они были светлыми — но такими невыразительными, такими жуткими…

Таша не знала, что такое ненависть. Ей просто некого было ненавидеть. Но сейчас ненависть была единственным, что у неё осталось.

Если бы только можно было разбить в кровь это лицо, ударить, избить, разодрать — чтобы он ощутил хоть сотую часть той боли, что заставил испытать её… хотя нет, это всё не то. Это не страшно, совсем не страшно. Если бы разбить на мелкие осколки всю его жизнь, если бы отнять у него всё, что ему дорого, если бы стереть это в порошок, в прах — но у него, верно, и нет ничего, чем бы он дорожил…

"Я хочу, чтобы ты умер, мразь. Хочу, чтобы ты лежал мёртвый, холодный, в земле, где только черви составят тебе компанию…"

Он усмехнулся как-то странно… весело?..

А потом разжал руки, отступил на шаг — и Таша поняла, что стоит на ногах уже сама.

— Пытаться бежать или перекинуться не советую, — он с интересом ждал её реакции. — Всё же не забывай, кто я. Далеко не убежишь и сильно не навредишь.

Она смотрела на амадэя, закутанного в плащ, словно в отрез ночной тьмы. Потом обвела взглядом четверых вокруг костра, стену леса вокруг маленькой площадки, отвесный обрыв позади. Опустила глаза на тело Джеми у своих ног.

— Он просто спит. Ничего серьёзного. Правда, спать ему придётся долго.

Плевать, что любая попытка бегства обречена, думала Таша. Было бы плевать, если бы не мальчишки, которые по её глупости оказались здесь, если бы не сестра, которая где-то там ждала пробуждения…

— Освободи Лив, — в её голосе не было страха или волнения. — И мальчика. Я же у тебя, ты своего добился.

— Нет, девочка моя, рано, рано. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: ты наделаешь больших глупостей, если будешь знать, что тебя ничто не держит.

Таша сжала кулаки — раненную ладонь резануло болью:

— Что ты хочешь?

— Сейчас от тебя — ничего.

— Тогда зачем?..

Он улыбнулся — от этой улыбки жуть пробрала Ташу до костей:

— Увидишь. Уже скоро.

— Уже очень скоро, — послышался знакомый голос, и один её кукловод обернулся — чтобы увидеть, как шагнул на свет второй.

Какое-то время Воин и Зрящий просто смотрели друг на друга — две тени, разделённые несколькими аршинами тьмы и неровным пламенем костра. Потом первый, не отводя взгляда, чуть склонил голову набок и махнул рукой. Наёмники вскочили, как по команде: двое безмолвно сгребли за руки Ташу, не рискнувшую вырываться, ещё двое подхватили Алексаса, и четвёрка оттащила пленников в стороны.

Место долгожданного свидания было свободно.

— Здравствуй, Арон, — Воин сделал шаг вперёд, и мягкая безрадостная улыбка скривила его губы. — Рад тебе несказанно. Сколько лет, сколько зим… мы не виделись сколько — пять, шесть сотен лет?

— Приветствую, Лиар, — Зрящий двинулся навстречу. — Сожалею, что не могу ответить на приветствие, как должно. Не желаю, чтобы ты здравствовал.

— Как невежливо, однако. Я, быть может, тоже, но этикет, традиции или хотя бы элементарные правила следует соблюдать, не считаешь? Хотя да, ты же никогда не был сторонником правил, как же я мог забыть…

— Кто бы тебе дал.

Алексаса бесцеремонно швырнули на землю, Ташу — следом, прямо на него. Амадэи, даже не взглянув в их сторону, остановились в нескольких шагах друг от друга: тот, кто воплощал тьму — по-прежнему склонив голову набок, как любопытный мальчишка, тот, кто должен был воплощать свет — держась прямо и ровно, чуть вскинув подбородок.

А Воин выше Зрящего, заметила Таша. И крупнее, пожалуй…

— Знаешь, — вдруг сказал Лиар, — я сделал кое-какие выводы. Наблюдения, душевные поиски, и… может, нам начать сначала?

Во взгляде Арона почти не было удивления.

Почти.

— Ты же мой брат, — продолжал Лиар. Светлые глаза амадэя были абсолютно серьёзны, — мы должны оставить прошлое позади. Если ты хочешь жить нормальной, счастливой, человеческой жизнью… я тоже должен желать всего этого для тебя. И тогда, может, и у меня это получится? Может, я смогу научиться быть… человеком… Может, ты сможешь меня простить? Может, ещё есть надежда для нас обоих?..

Он слегка улыбнулся. Чуть виновато, очень искренне. Удостоившись в ответ не менее искреннего, таки проступившего за маской бесстрастности непонимания.

"Что… этот чело… существо…"

А потом улыбка Воина стала шире. Гораздо шире.

А потом он рассмеялся.

— Право, не перестаю тебе удивляться! Ох, Арон, Арон… всё ещё веришь, что в каждом люде и нелюде можно найти что-то хорошее?

Дэй качнул головой — коротким, досадливым жестом человека, жалеющего о собственной глупости:

— Зачем тебе эта девочка, Лиар?

— Ты же прекрасно знаешь, зачем, дорогой брат.

— Предположим. Отпусти её. Я же здесь, и я хочу закончить эту игру.

— Но неужели ты до сих пор не понял, что я заканчивать её не хочу?

— Смутно догадывался. Что ж, если тебя не устраивает место развязки — готов проследовать за тобой куда угодно и принять сражение.

— Ты не бежишь с поля боя? — голос Воина прозвучал насмешливо. — Неожиданно.

— Не бегу. Потому что хочу спасти её.

— Не больно ты рвался её спасать, когда она выкрадывала из трактира свою сестру… Ты же прекрасно знал, что я рядом. И прекрасно знал, что, встреться ты со мной, я бы раз и навсегда оставил девочку в покое.

— Не оставил бы. Если ты не хочешь заканчивать игру сейчас, с чего бы тебе заканчивать её тогда, ещё толком не начав? Противоречишь сам себе.

— В начале всё бывает иначе. Но ты захотел продолжить… и всё пошло так, как хотел я.

Гулко, уже над самым карьером буркнул что-то гром. Первые капли дождя звонко разбились о глину.

— Да, дорогой брат. Я слишком долго таил в сердце месть, чтобы ограничиться всего-навсего твоим убийством, — Лиар потянулся к застёжке плаща, и тот опал на глину небрежными складками. — Месть, знаешь ли, как вино: чем дольше ждёшь, тем она слаще. И теперь я заставлю тебя понять, каково это, когда у тебя не остаётся ничего, кроме ненависти и льда в сердце… Я заставлю тебя испытать всё, через что ты некогда заставил пройти меня.

Арон смотрел на него так внимательно, что это внимание маской скрывало все эмоции.

— Хочешь, чтобы я отпустил её? — Лиар взялся за рукоять своего двуручника, и языки пламени отразились в лезвии обнажённого на полпальца клинка. — Тогда дуэль. Победишь — отпущу всех. Нет — мне решать, что с вами делать.

В ответ дэй поднял ладонь к своему плечу. Ремень ножен расстегнулся с металлическим шорохом.

Мечи они обнажили одновременно. Одинаково беззвучно. Только вот клинок Воина оказался гораздо больше меча Зрящего.

— А неплохо ты всё спланировал, — отшвырнув пустые ножны к краю поляны, Арон наконец кинул беглый взгляд в Ташину сторону — только вот не на неё, а на тех двоих, что стояли рядом. — Соскучились?

В горле Вольга заклокотал глухой рык. Его товарищ нервно перемнулся с ноги на ногу.

— И долго им пришлось латать раны? Я не больно-то вежливо с ними обошёлся, — лезвие Аронова клинка в темноте странно серебрилось само по себе… болезненно. — Пришлось мечом, увы: с твоей стороны было весьма предусмотрительно снабдить их такими же безделушками, как у Таши. В каждую заключил частицу себя, не так ли? Не самый сложный обряд, но какой эффект: силы Зрящего оказываются бесполезны…

— Не мог же я допустить, чтобы ты не остался без лошади, не был ранен, не задержался в трактире и не встретил нашу девочку, которую я так заботливо вёл навстречу тебе. А их раны — сейчас они в форме, не беспокойся. Регенерация оборотней, да и целительные альвийские мази творят чудеса.

— Ну, ты же можешь позволить это своим наёмникам.

— К твоему сожалению, да.

Когда мечи скрестились, в воздух выбился сноп белых искр.

Ливень презрительно хлестнул Ташу по лицу, напомнив о том, что нужно сделать: наконец отвести взгляд от амадэев и повернуться к Алексасу. Светлые волосы, давно уже свободные от лент, волной скрыли лицо юноши. Так, хорошо, и не забыть — спина судорожно вздрагивает…

— Алексас!

Безусловно, в последние пять минут она услышала очень много интересного и ещё больше непонятного — вот только размышлять об этом было немножко некогда. Как и рыдать. Да и вид сражений, хоть она ни разу этих самых сражений не видела, её не особо пугал… теоретически…

Но наёмники же обо всём этом не знают, верно?

— Алексас, очнитесь, ну же!

Да, у оборотней очень тонкий слух, но ведь она шепчет тихо, в самое ухо — да к тому же дождь, да звяканье клинков…

— АЛЕКСАС!

— Ну чего вы раскричались, Таша? — выдох прямо ей в ухо. — Я и так прекрасно вас слышу.

Она даже оцепенела на миг:

— Но… вы же должны…

— У меня есть некоторые сюрпризы. Невосприимчивость к кое-каким видам магии. Или не такая восприимчивость, какая должна быть. И благодаря этому я узнал очень много чего интересного… А теперь, Таша-лэн, прошу вас доложить обстановку.

— Над нами четыре наёмника, — дрожать, дрожать, думала Таша. Не стоит забывать, что я рыдаю. — Двое оборотней. Арон сражается с их главарём. Есть идеи?

Секунды, которые он искал ответ, отдавались в её ушах песней скрещённых клинков. Она даже различала слова… слово. Всего одно.

Убей.

— Нападайте на них, — шёпот Алексаса почти затерялся в шуме дождя.

…и вначале подумалось, что действительно затерялся: ведь не могла же она расслышать это.

— Что?!

— Нападайте. Или бегите. Отвлеките их. Вас они не убьют, а мне нужно время, чтобы встать и достать оружие. Они хоть саблю не отобрали?

— Нет, на поясе…

— Отлично. Тогда действуйте.

С другой стороны, если ты не веришь собственным ушам — чьим же тогда ушам ты поверишь?

"Безумие…"

…убей, убей, убей, — песня мечей, постепенно ускорявшая темп…

"…но, учитывая ситуацию — пожалуй, можно счесть это проблеском гениальности".

— Хорошо, — коротко выдохнула Таша. Вдохнула — и, вдруг скатившись наземь, прошмыгнула прямо между ног Вольга, зайцем кинувшись к лесу, поскальзываясь на мокрой глине. Яростный вопль Дэви полетел в спину:

— Держи её!!!

…удар.

Уже у самых деревьев невидимая преграда, мягко спружинив, отбросила Ташу назад — прямо в руки одному из четверых, сгрёбшего её в охапку и зажавшего рот ладонью.

— С головы девчонки и волоса чтобы не упало! — рявкнул Дэви. Таша брыкнулась — горло царапнула сталь. В ярости прокусила прижатую к губам руку — наёмник даже не вздрогнул, лишь выругался и тряхнул её так, что шею ожгла боль пореза.

Прикрыть глаза…

…раз…

…два…

Горло вновь обожгло, но не холодом стали: огнём…

Золота.

Раскалившейся вдруг цепочки на шее.

— Хорошая девочка, — одобрительно заметил кто-то, когда Таша притихла — и секунды не прошло, как боль тоже поспешила утихомириться. — Так-то лучше.

— Смотря для кого…

Четвёрка синхронно обернулась. Алексас стоял ровно, вскинув голову, сжимая саблю в опущенной руке. На наёмников он смотрел спокойно, чуть прищурившись, словно следящий за мышью кот. Мокрые кудри липли ко лбу, рубашка — к телу. Плащ и куртка валялись чуть поодаль.

— Очнулся, значит? — Дэви ухмыльнулся. — Зря ты нас окликнул, мальчик.

— Не в моих правилах со спины нападать, — безмятежно ответил Алексас, делая шаг вперёд. Двое кинулись ему наперерез, занося клинки.

"Алексас, что ты делаешь? Их же четверо, это…"

Он метнулся вперёд белой тенью: сшиб с ног тех двоих, что встали у него на пути, непринуждённо увернулся от атаки третьего и прыгнул, легко взвившись ввысь аршинов на пять. Удерживавший Ташу и голову вскинуть не успел, как девушка услышала мягкий шум, с которым Алексас коснулся земли за его спиной — а потом наёмник вздрогнул, захрипел и выпустил меч из ослабевшей руки.

Ещё прежде, чем он сполз на землю, юноша оттащил её ближе к лошадям, тревожно бившим копытами:

— Вы в порядке?

— Как… — Таша судорожно вскинула руки к горлу — ожог от цепочки ныл ободом, да и царапина от меча саднила, — как вы это сделали? Человеку так прыгнуть…

— Долгая история, и определённо не сейчас её рассказывать. Стойте здесь, ладно? Мне ещё надо кое с чем разобраться, — Алексас обернулся — чтобы встретить оставшихся троих, что кинулись вперёд с яростным блеском в нехороших маслянистых глазках убийц. Встретить с мягким вкрадчивым спокойствием большого кота, принимающего вызов безумных мышей.

Двигаясь так быстро, что глаз едва успевал улавливать движения, стреножить одного и, пока он не поднялся, пнуть мыском сапога в висок — тот рухнет и затихнет уже навсегда. Нырком уйти от нацеленного в спину меча другого, ударить его гардой сабли в живот — тот, отлетев назад, сшибет с ног третьего. Вдвоём они кубарем покатятся по склизкой глине…

…чтобы без вскрика исчезнуть за краем обрыва.

— Уже? И начать-то толком не успели, — Алексас в прыжок вновь оказался подле Таши, оттаскивая её от лежащего лицом вниз тела. Крови почти не было — её мгновенно размывали дождевые ручьи. — Что дальше?

Таша смотрела на него.

Как просто, оказывается — убивать…

"Потом!"

Дождь встал стеной, размывая реальность: казалось, площадка со всех сторон обрывается в пустоту, и есть лишь тяжёлая водяная дробь, тьма да лязг клинков. Амадэи обратились в смутные очертания, Аронов клинок — в сплошную серебристую вспышку, другой меч — в редкие отблески белого зарева молний.

…бели-бей, убей, убей…

Таша шагнула вперёд.

Они двигались быстро и бесшумно, как тени. Глаз не смог бы определить движений: на каждое уходил не миг, а доли мига. Выпад — отскок, удар — блок. Лязг, россыпь искр, брызги ливня.

Увидеть, как непрестанно наступает один, легко и завораживающе, танцуя вокруг противника, жаля клинком со всех сторон. Как непрестанно парирует другой, держа безукоризненную оборону.

Таша всегда думала, что сердце не может двигаться по грудной клетке — но сейчас оно падало вниз.

Удар, удар, удар. С разворота, из-под низу, прямой, обманный…

Как бы хорошо Арон не владел клинком — Воином рождён он не был.

Рано или поздно он допустит ошибку. Таша знала это.

А расплатой за эту ошибку будет смерть.

— Вы не можете?..

— Нет, не могу, — резко ответил Алексас. — Это нарушит правила, и в случае вмешательства Воин имеет полное право убить меня. Простите, но вмешиваться в бой амадэев — самоубийство чистой воды, — он помолчал. — Конечно, если ваше высочество так хочет…

Таша уже не слушала.

Одно слово, всего одно произнесённое им слово протянуло ей паучью ниточку решения.

Да, это было безумно. Да, это было неправильно. Да, это было отчаянно, но…

Это было единственным, что она могла сделать.

"Самоубийство…"

— Так что… Таша? Таша! ТАША!

— Палач!

Её крик колокольчиком прозвенел над площадкой, и обе тени повернули головы — чтобы замереть со скрещёнными клинками.

Таша стояла на вершине каменного орла, балансируя на скользком камне, вскинув голову, далеко откинув руки. Алексас нерешительным истуканчиком застыл внизу.

— Ты слышишь меня, Палач?

— И чего ты хочешь этим добиться, девочка моя? — спокойно спросил тот.

— Всего или ничего, — Таша чуть пошатнулась: удерживать равновесие ей давалось не без труда, — свободы, той или иной!

— Что ты…

— Отпусти нас. Всех. И отпусти мою сестру. Или… я прыгну.

"РРРОК".

Гром взревел прямо над её макушкой.

— Да, прыгну, и все твои замкнутые круги полетят к ксаше!

— И ты обречёшь свою сестру на смерть?

— Ты никогда не отпустишь её. С чего, когда Лив — кукловодная нить ко мне?

— А как же твой рыцарь?

— Умереть за меня будет для него далеко не самой худшей смертью.

— Ты же хочешь жить, — он казался слегка удивлённым, — ты не прыгнешь, не сможешь…

— Прыгну! — Таша рассмеялась ему в лицо. — Уже умирала, не так уж и страшно!

Она спиной чувствовала пустоту. Пустота манила, окутывая предвкушением полёта: казалось, и опоры никакой под босыми ногами нет, и стоит она в дождливой черноте на краю воздуха. Как тогда, на грани, прежде чем шагнуть вперёд и вернуться… только вот в этот раз вернуться она не сможет.

Таша, пошатываясь, стояла на краю смерти, и ветер хлестал ливневыми пощёчинами по её лицу. Странно, она даже улыбалась. Не было страха: лишь отчаянная уверенность в том, что так надо. Если никто не даст ей свободы — она возьмёт её сама. Свободу от игрушечной жизни. Свободу, которую у неё никто больше отнять не сможет.

— Таша, не делай глупостей…

Тихий голос Арона почти слился с шумом дождя.

Воин задумчиво всматривался в её глаза: наверное, он видел там что-то, что заставляло задуматься.

— Таша, не надо. Прошу тебя.

Таша посмотрела в лицо человеку, которого любила и ненавидела. Любила ли? Она и этого не знала…

— Спустись, умоляю. Мы найдём выход, поверь…

…ненавидела ли?

Белая вспышка на миг лишила возможности видеть — но ещё прежде, чем грянул гром, она услышала лязг, вскрик, удар…

РРРОК!

А потом Таша увидела.

И улыбка застыла у неё на губах.

— А теперь, девочка моя, ты послушаешь меня, — царапнув клинком горло стоявшего на коленях Арона, Воин мыском сапога поддел выбитый из чужой руки меч. — Значит, хочешь свободы? Всем? Тебе, сестре и мальчишке, я правильно понял?

Скользнув по глине, меч Зрящего проехался пару аршинов к каменному орлу.

— Тогда, — Лиар за волосы вздёрнул голову дэя выше, — убей его.

Пустота распахнула свои объятия.

Широко взмахнув руками, Таша с трудом выпрямилась:

— Что?!!

— Убей его, и, клянусь, я сниму заклятие с твоей сестры. Убей его, и, клянусь, я отпущу тебя и этого мальчика… этих мальчиков — на все четыре стороны. Клянусь. И если я нарушу клятву, да не будет мне покоя ни при жизни, ни после смерти, ни в этом мире, ни в каком другом.

РРРРОК.

Клятвы магов принимались к учёту всегда. Не нужно было никаких заклятий — каждое слово, следовавшее после "клянусь", само по себе было заклятием.

Он предлагал это всерьёз.

— У тебя есть три дороги, девочка моя, — улыбка амадэя казалась украденной с её губ. — Первая: прыгнуть. И тогда следом за тобой умрут все, кто тебе дорог. Вторая: сказать "нет". Тогда ты останешься жива и, пожалуй, свободна, потому что тебя я отпущу, но все, кто тебе дорог, всё равно умрут: моего дорогого брата своим отказом ты не спасёшь, от смерти колдуна-недоучки и его братишки миру не убудет, а сестра твоя останется в моей власти… и умрёт. А третья — сказать "да". И тогда все останутся живы, кроме одного из тех двух, кто играл тобой. Не волнуйся, я твою месть пойму — если ты на неё когда-нибудь решишься, конечно.

— Зачем?!!

— Считай, что его смерть от твоей руки меня удовлетворит.

Арон вырваться даже не пытался. Он следил за Ташей — без малейшего страха, спокойно, с каким-то странным вниманием.

— Смерть того, из-за кого разрушили твою жизнь. Того, кто знал это, но не удосужился сказать тебе. Того, кто из-за своей жажды сведения счётов не пожелал пресечь всё в начале. Того, кто заставил тебя поверить, что он любит тебя и ты любишь его… того, кто лишь под конец снял маску, показав своё истинное лицо — с кого сдёрнула маску ты, потому что сам он своё лицо показать не решался.

Клинок под ней слабо серебрился, притягивая взгляд.

— Этот меч не так прост, как кажется. Он сделает всё сам: тебе останется лишь держать его. И направлять. Один укол — больше не надо.

Его слова… они были как яд. Они растекались по сердцу вкрадчивым шёпотом сомнений, открывая странные, жуткие, неведомые ранее чувства…

…или просто хорошо скрываемые от самой себя?

— Ты не сможешь жить, если твоя сестра умрёт, я же знаю. Ты действительно сможешь прыгнуть… Но подумай хорошенько: ты так мало видела, а на этом свете ведь столько всего интересного… Неужели ты уйдёшь в пустоту, прожив всего-то пятнадцать лет? Неужели уйдёшь, не увидев, как вырастет твоя сестра, не прочитав столько любимых легенд, которые можно прочесть, не изведав радости первой любви? Неужели это разумно — заканчивать вот так… из-за него?

Эти слова ломали что-то. В ней. И сквозь трещины просачивалось нечто непривычное, страшное, поднимающееся в душе, словно змея из высокой травы, захлёстывая жёстким холодным разумным…

Она стояла на краю свободы, и эта свобода была так непреодолимо далеко и так заманчиво близко.

Один укол. Всё, что требовалось, чтобы обрезать кукловодные нити, связавшие её по рукам и ногам. Один укол. Всего лишь. Слезть и переступить. Это ведь кажется не таким сложным — убить…

Она ведь хотела этого. Сама хотела. А теперь — вот же он, перед ней… Шанс отомстить за всё, что этот человек сделал с ней.

Уступить зверю в себе.

Так просто, так до боли просто…

Тихо и бесшумно Таша соскользнула вниз с каменного орла — в серебристом взгляде светилась ледяная властность. Шагнув мимо Алексаса, подняла клинок: он казался не тяжелее игрушечной сабельки. Вскинув голову, неторопливо ступая босыми ногами по скользкой глине, приблизилась к тем, кто ждали её: один — коленопреклонённый, другой — убравший свой меч, чуть отстранившийся, но продолжающий сжимать в пальцах мокрые пряди Ароновых волос. Подняла меч, строго прямо, строго перед собой: лезвие будто рассекло её лицо на две половины ярким, острым, болезненно сиявшим серебром.

РРОК…

Больше не было слов — зачем? Остался лишь изумлённый ужас Алексаса, улыбка Палача да равнодушие Арона, следившего за приблизившейся смертью. Тихое равнодушие и странный, замороженный интерес… и лишь где-то глубоко-глубоко, на самом дне можно было различить отчаяние. Отчаяние человека, которого предали.

В который раз серебристые глаза против серых?

Медленно, не дрожа, клинок опустился: кончик лезвия почти коснулся его груди. Таша разомкнула губы, но произнесённого не услышал никто, кроме неё самой — лишь по движению губ можно было угадать…

…прости меня?

Крепко сжимая кожаную рукоять, она отвела меч назад, занося.

Улыбка Палача окрасилась торжеством.

— Таша, нет, НЕТ, что вы…

Меч нанёс удар.

Крик Алексаса оборвался на полуслове.

Меч нанёс удар тому, кому должен был, тому, кого больше всего ненавидел и клинок, и та, что направила его…

И нанесён он был не вниз, а вверх.

Когда лезвие пронзило грудь Палача, тот удивлённо пошатнулся. Потом тихо звякнул выпавший из пальцев амадэя меч.

"Ррок", — глухо пробурчал удаляющийся гром.

Таша стояла, не смея пошевелиться, не в силах поверить, что…

…короткая белая вспышка отдаляющейся грозы.

Всё произошло в один миг: вот он выставил свободную руку, вот ухватил меч за лезвие, дёрнул вверх — и вырвавшаяся из Ташиных пальцев рукоять, чуть не ударив её по лицу, взвилась вверх.

Окровавленной ладонью, не выпустив из другой руки пряди тёмных волос, Палач поймал подкинутый в воздух меч за эфес:

— Хорошая попытка, девочка моя. Какая жалость, что не удалась. Скользнуло по ребру, прошло под кожей и выскочило — к подобным царапинам я привычный, — лицо Лиара казалось восковой маской. — Какая жалость…

Она сначала услышала: противный хруст и судорожный прерванный выдох.

Потом увидела: Арон странно вздрогнул.

А потом Палач выдернул вонзённый со спины меч и, швырнув на землю чужой клинок, поднял свой. Алые огни бесшумно исчезли где-то в лесу. Четвёрка коней, разом сорвавшись с привязей, рванули в чащу.

Лиар протянул руку, и плащ тенью скользнул в неё откуда-то с земли.

— Какая жалость, — повторил Палач, прежде чем раствориться во мгле.

Ещё миг Таша смотрела на багрянец, смываемый дождём с Аронового клинка. Ещё миг она смотрела, как Алексас подхватывает дэя, медленно заваливающегося набок.

Ещё миг…

Смотрела и не верила, не в силах была верить своим глазам.

— Арон…

Он вскинул глаза, глядя на неё: от уголка рта по подбородку пробежала струйка крови.

— Арон!

Серые глаза сияли лучистым светом. Благодарным.

— Нет, нет, — она рухнула на колени, и чернота её расширенных зрачков почти поглотила серебро радужки, — только не уходи, не умирай, пожалуйста! Ты же не можешь, не можешь…

Улыбка замерла у него на устах.

Голова Арона откинулась назад, и в светлых глазах отразилась тьма чёрного неба…

…неба, которого он уже не мог увидеть.

Рок.

Небо светлело медленно и неохотно. Рассвет с трудом плавил свинец туч. Ветер нёс вкрадчивый холод.

Джеми кинул в костёр ещё пару веток, — пламя заглотило хворост с жадным потрескиваньем, — и посмотрел на тёмную фигурку по ту сторону огня.

Таша, казалось, не сразу поняла, что произошло: Алексас уже закрыл дэю глаза — а она всё ещё стояла на коленях, пытаясь что-то прошептать. Осознание и признание отказывались приходить. Долго отказывались.

Но в конце концов пришли.

Алексас крепко держал Ташу, пока она рвалась куда-то, как безумная, кричала, звала кого-то так отчаянно, будто от этого зависела её жизнь. Прижимал к себе, говорил что-то мягко и успокаивающего, пока она рыдала — не рыдала даже, а выла, как раненый зверь, до хрипоты, без слёз, напрасно пытаясь сдержать крик, лишь в кровь искусав губы. А потом она как будто успокоилась. Как будто… во всяком случае, не плакала больше: только дрожала мелко, как в ознобе. Тогда Джеми (уже Джеми) решился встать и оттащить тела наёмников в лесок, где и предать раздвинутой заклятием земле, — поверженных противников нужно чтить, — а заодно набрать хвороста. Далеко отходить он не стал, а на всякий случай забрал оба меча и нашептал кое-что, чтобы девушка не смогла подойти к обрыву — но страх, как выяснилось, был напрасным: когда он вернулся, Таша просто сидела подле дэя, обняв руками колени, глядя в его лицо. Оно казалось спящим… живым.

Поднимать её или что-то делать с телом парень не решился — так что он молча развёл костёр, щелчком пальцев высушил одежду прямо на них, сел напротив, скрывшись за языками пламени, и стал ждать.

Правда, любому ожиданию должен приходить конец. А этот, похоже, и приближаться не думал.

— Таша…

Ответа он не дождался. Впрочем, и не особо надеялся.

— Таша, ответь, пожалуйста.

Она даже не моргала.

Джеми, вздохнув, решился встать. Обошёл костёр, присев на корточки, коснулся её плеча:

— Таша, посмотри на меня.

Её ресницы дрогнули, и она посмотрела. Словно сквозь пропасть, сквозь мрак: без вопроса, без участия, без надежды. Пустыми глазами.

— Нельзя так, — хрипло сказал парень. — Нельзя.

Таша, не ответив, вновь опустила взгляд.

— Ну не надо, Таша, не надо! Твоя-то жизнь не кончена! Думаешь, он бы хотел, чтобы ты была… такой?

Умирающий костёр трещал в пламенных судорогах.

Джеми вздохнул — вздох вышел болезненно, каким-то толчком.

— Таша, — два слога прозвучали мягко, словно шуршание бархата. Алексас положил ладонь на её плечо, — он не с нами больше. Он был рядом, он шёл с тобой, держа тебя за руку… но пойти с ним туда, куда он теперь идёт, тебе не позволено. Ты должна отпустить его. Ты должна идти дальше. Своим путём. Без него.

Какое-то время юноша слушал тишину. Затем пальцы его чуть сжались:

— Таша, скажи что-нибудь.

Нет ответа.

— Вернись. Или я верну тебя сам. Предупреждаю.

Она не слышала. Или не хотела слышать.

Алексас, опустив голову, чуть отстранился и вскинул руку.

— Вечно мне остаётся самое неприятное…

…боль хлёсткого удара по лицу.

Таша, вздрогнув, изумлённо прижала ладонь к горящей щеке.

— Прошу прощения за это, — спокойно сказал Алексас. — Ты не оставила мне выбора.

— Как…

— Вернулась?

Ответ замер у неё на губах.

Вернуться… нет. Куда угодно, только не в реальность. Не думать, не помнить: просто сидеть и смотреть. Ведь тогда кажется, что он просто уснул. Что и она просто спит.

Слёз не было — она не могла плакать. Не было ненависти. Не было боли. А была…

…пустота. Чёрная, бесконечная, страшная. Пропасть без границ, без дна. Место, где раньше был Арон — и где теперь его не было.

Но ведь так не может быть… он же совсем недавно дышал, смеялся, улыбался ей, а теперь…

…не может, не может, не…

— Я хотела бы уснуть, но не могу, — Таша спрятала лицо в ладони, и её шёпот почти слился с шипением огня, — я хотела бы проснуться, но не могу, я… я хочу, чтобы ничего этого не было, чтобы это был просто сон, просто кошмарный сон…

— Это — не сон! — запястья точно железными обручами стиснуло. Грубым рывком Алексас опустил её руки, — ты замкнулась в себе, заперлась в своём горе за семью замками и никак не можешь понять, что всё кончено, что он мёртв, а ты жива! Он ушёл, ушёл навсегда, ушёл и больше не вернётся — а ты сидишь и ждёшь, что вот сейчас он откроет глаза и увидит тебя, и улыбнётся тебе, и всё станет, как было, но этого не будет! Очнись наконец, Таша, Богини ради, очнись, вспомни о сестре и признайся наконец самой себе, что ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ!

Таша неподвижно смотрела на него.

— Ушёл, — повторила она наконец. — Ушёл и больше не вернётся.

Повторила, слыша свой голос со стороны, пытаясь поверить тому, что говорит — и голос казался таким далёкими, и слова казались такими лишёнными смысла…

— Не будет. Не будет. Его больше нет…

Боль, выворачивающая душу наизнанку, темнота перед глазами, расплывающаяся в солёном мареве, боль, судорожно сдавливающая горло.

…его больше нет.

И вдруг со всей отчаянной ясностью она поняла, что он никогда не придёт, она никогда его не увидит, никогда не услышит его голос, никогда не скажет "я тебя люблю", никогда…

Какое-то время Алексас смотрел, как она плачет — закрыв лицо руками, давясь слезами, содрогаясь всем телом, глухо, страшно. Потом почти неслышно встал, направившись куда-то в лес.

Вернулся уже Джеми, ведя под уздцы нетерпеливую Звёздочку (хотя кто кого вёл, вопрос). Серогривка послушным приложением следовал за ними.

— Вот… я их нашёл… и без магии можно было обойтись, наверное, — подходя к Таше, зачем-то оправдывающееся пробормотал мальчишка. — Они не так далеко были…

Она стояла у края площадки. Не плакала больше: просто стояла, скрестив руки на груди, вскинув голову, тонко и прямо возвышаясь над обрывом. Сквозь тучи, рассекая тьму на горизонте, выглядывал осторожный и рассеянный свет. Волновалось на ветру разнотравная равнина карьерного дна: будто в громадную глиняную чашу кто-то налил озеро изумрудной травы.

Завидев хозяйку, Звёздочка радостно рванула к ней — но тело посреди поляны заставило её испуганно шарахнуться в сторону. Поразмыслив, лошадка занялась вытаптыванием глины у деревьев.

— Давай… поедем, — хрипловато предложил Джеми. — Доберёмся до трактира, а там видно будет, что дальше делать.

Таша смотрела, как разгорается на горизонте кострище рассвета.

— Его надо похоронить, — голос её прошуршал сухо и невыразительно, как шорох осенних листьев.

— А, это я… на себя беру. Никто и ничто до него не доберётся… Ты давай, забирайся… просто я… мы… — Джеми неопределённо махнул рукой, — в общем, не надо тебе на это смотреть.

Не возразив, не кивнув, не ответив, Таша развернулась и пошла к лошади. Смотрела она прямо перед собой, но краем глаза всё равно видела, как разбивались отражения облаков в водяных зеркалах луж под её ногами. Ломались, как что-то внутри неё.

Позволив Звёздочке тыкнуться носом в свою ладонь (та всем своим видом показывала, что оказывает кому-то большое одолжение), Таша поправила притороченную к седлу сумку, вспрыгнула на лошадь и, легонько хлопнув кобылку по боку, направила её в чащу. Позади стояла удивлённая и выжидающая тишина — но она не оглянулась.

Когда Звёздочку нагнал Серогривка с седоком, Таша была в своём светлом платье и кожаных башмачках изгвазданный чёрный наряд тряпкой валялся на земле. Жестом она предложила Джеми ехать первым. И лишь на миг, прежде чем последовать за ним, даже не обернулась, а чуть повернула голову — чтобы потом, отвернувшись, смотреть уже вперёд и только вперёд…

Но в тот краткий миг, который она смотрела назад — в просвете меж елями, там, где прежде высился у края обрыва каменный орёл, блеснул в рассветном перламутре хрусталь.