Свадьба Берсерка

ГЛАВА 5. Поход в Веллинхел

Море было серо-синим, и пенные волны катились по нему частыми рядами. Ветер свистел холодный, пронизывающий…

Но попутный.

Или Ермунгард не против того, чтобы он наведался в Веллинхел — или ему благоволит кто-то еще из богов.

Харальд оглянулся. Кнорр шел за его драккаром, как привязанный. А по бокам, уступами, шли еще четыре драккара. Два по левому борту, два по правому.

Шесть дней на море. Сванхильд будет нелегко, но ей придется привыкнуть к тому, что она жена ярла, который ходит в походы.

Он отвернулся от кнорра и замер на носу, глядя на волны. Ветер свистел в снастях, туго натягивая парус…

Драккары Харальда подошли к гавани Веллинхела уже к вечеру третьего дня. Но драки, на которую он надеялся, не получилось. Сторожевые лодки при его приближении разошлись в стороны испуганными птицами, торопливо выгребая к далеким берегам широкой гавани.

А от причала крепости поспешно отчалил чужой драккар. Взлетели весла, корабль рванулся в их сторону.

И вскоре Харальд с разочарованием разглядел белый щит на мачте. Головы дракона на носу тоже не оказалось.

— Я Трюгви, сын Гудрема, — заорали с подплывавшего драккара. — Ярл Харальд, хочу с тобой поговорить.

Харальд поморщился. Голос был юношеский, еще ломкий.

— Так говори, — рявкнул он.

Чужой драккар подплывал все ближе, и он уже мог разглядеть Гудремсона — невысокого паренька, стоявшего на носу. Без шлема, без кольчуги, даже без плаща.

— Мы хотим заключить мир, — закричал тот, надсаживаясь. — И готовы заплатить гельд — плату за то, что ты не тронешь людей Веллинхела. Три тысячи марок.

— Вы пустите меня в крепость, — сказал Харальд.

Уже просто сказал, потому что драккар Гудремсона был близко, а его собственный голос и без того звучал достаточно громко, не срываясь при этом в петушиный крик, как голос самого Трюгви.

— И сделаете все, то я скажу. Тогда я не трону людей Веллинхела. А когда уйду, вам не придется справлять арваль по убитым…

— Я согласен, — торопливо завопил сын Гудрема.

Харальд скривился. Стоял бы на берегу, так и сплюнул бы. Но в море плевать нельзя…

Три причала Веллинхела оказались сработаны так же просто и надежно, как причал в его Хааленсваге — уходящие в море мостки, настеленные на бревна, вбитые в дно. Из пяти драккаров, с которыми Гудрем когда-то ушел из Йорингарда, у причалов сейчас покачивались лишь трое — считая и тот, на котором его встретил Трюгви.

Может, после смерти конунга кто-то из хирдманов решил, что клятвам настал конец, а уходить с пустыми руками глупо?

Если так, мельком подумал Харальд, тогда понятно, почему Гудремсон вместо драки решил выплатить гельд. Три его хирда против пяти чужих. Сам Трюгви по молодости лет видел не слишком много битв, а при таком раскладе надежд на победу мало…

Харальд ступил на мостки первым. Распорядился, не оборачиваясь к Свейну, сбежавшему следом:

— Собери три команды, человек по двадцать. Пусть возьмут чужие драккары под охрану. Людей Гудрема… — тут Харальд поправился: — Людей Трюгви гоните на берег. На кораблях ничего не трогать, я сам потом их осмотрю. Крикни нашим на других драккарах — пусть идут к соседним причалам. И берут под охрану мостки и берег.

Свейн тут же начал выкликать имена. Харальд зашагал к началу мостков, где его уже ждал Трюгви. За спиной у того толпились воины. Смотрели угрюмо, безрадостно…

— Ярл Харальд, — Гудремсон, невысокий парень лет восемнадцати, с бледным веснушчатым лицом, смотрел исподлобья, но не так угрюмо, как его люди. — Я скорблю по своему отцу, но хочу мира.

— В своем доме мира хотят все, — хмуро ответил Харальд, — только в чужом он никому не нужен… куда делись еще два драккара? У Гудрема, как я помню, их оставалось пять.

— Хирдманы Торбъерн и Скалгрим исчезли вместе с кораблями. Отстали от всех, когда возвращались из… — Трюгви споткнулся.

— Из последнего похода твоего отца, — закончил за него Харальд.

И огляделся. Даже с учетом двух ушедших драккаров воинов на берегу было маловато. Или остальные сидят в крепости?

— Я хочу побеседовать с теми хирдманами Гудрема, что остались, — сказал Харальд. — И с тобой, Гудремсон.

— Пройдем в главный дом? — торопливо предложил Трюгви. Добавил, напряженно блеснув голубыми глазами: — Ярл Харальд…

— Нет, поговорим здесь, — Харальд ткнул секирой, указывая на берег перед причалами.

А затем двинулся вперед, прямо на Гудремсона и его воинов. Те попятились, выбираясь на полосу галечника у воды — и уступая ему дорогу.

Харальд отмерил от причала два десятка шагов, развернулся к идущему следом Трюгви. Окинул взглядом трех мужчин, державшихся рядом с юным конунгом — немолодых, наполовину седых, иссеченных шрамами.

И кивнул одобрительно, увидев, что его собственные воины, не дожидаясь приказа, уже отсекают эту четверку от остальных людей Трюгви. Сказал неторопливо:

— Меня интересуют три вещи. Во-первых, я хочу получить зелье, что дал вам Гудрем — для стрел и копий, предназначенных для меня. Все, до последней капли. Во-вторых, я хочу знать, что делал и как жил Гудрем, начиная с того дня, как его драккар утонул, а сам он все-таки вернулся. И то, как часто конунг Гудрем приносил жертвы моему отцу, Ермунгарду. В-третьих, я хочу знать, откуда взялись драугары у ворот моей крепости…

Он замолчал, рассматривая хирдманов Гудрема.

Те смотрели безрадостно — но было в них нечто, что его тревожило. И несколько мгновений Харальд решал, что именно.

И вдруг понял. Ветераны Гудрема не выглядели подавленными. Смотрели они угрюмо, но держались при этом спокойно. У двоих ноги отставлены, колени чуть согнуты — расслабленно, вольно. Люди, решившие сдаться без боя и не знающие, что их ждет, так не стоят…

Кроме того, один из них, заслышав имя Ермунгарда, бросил быстрый взгляд в сторону домов Веллинхела. А не на залив, как следовало бы…

— Еще я осмотрю весь Веллинхел, — добавил Харальд — просто чтобы посмотреть, что будет дальше. — И, пожалуй, заберу всю казну. Вместо гельда, который ты, конунг Трюгви, мне назначил.

— Это твое право, раз уж мы сдались без боя, — Гудремсон скривился. — Хотя в гавани ты обещал мне другое. Но я согласен и на это…

Сказано было безрадостно, но Харальду в голосе Трюгви почему-то послышалась едва заметная тень облегчения.

Один из хирдманов переступил с ноги на ногу. Второй глянул на него — с легким предостережением во взгляде…

— Я обещал только одно, — с холодком ответил Харальд, — что вы пустите меня в крепость и сделаете все, что я вам прикажу. А я за это не трону людей Веллинхела. Вот так мы и поступим. Вы сделаете все, а я не трону никого.

Трюгви кивнул, пробормотал:

— Как я уже сказал, я хочу мира. Пусть будет так, как ты желаешь, ярл.

Харальд шевельнул бровями. Сын Гудрема сдался слишком быстро. А ведь он только что сказал, что оставит его без казны.

— С чего начнешь осмотр крепости, ярл Харальд? — вмешался в их беседу один из хирдманов.

— С зелья, — бросил Харальд. — Где оно?

— Баклаги с зельем, которые дал нам прежний конунг, лежат теперь в кладовой, там, где казна, — сказал все тот же хирдман. — Вместе с золотом. Без Гудрема они нам не нужны. Можем проводить тебя в кладовую прямо сейчас, ярл Харальд.

Кладовая с казной Гудрема. Ну, понятно — всякий, кто получит возможность похозяйничать в крепости, первым делом отправится туда.

Харальд ухмыльнулся — широко, напоказ. Так, чтобы в нем видели берсерка, жаждущего добраться до чужого золота.

Лица хирдманов просветлели. Трюгви вздохнул — и кажется, с облегчением.

Его слишком упорно затаскивали в кладовую. Все правильно — где еще готовить ловушку, как не там, где золото. К тому же у кладовых с казной обычно толстые стены и крепкие двери. Значит, там его что-то ждет.

Харальд окинул взглядом Веллинхел. Края высоких укреплений и здесь выходили к самой воде, как в Йорингарде. Но в отличие от него, тут построили еще одну стену, прикрывавшую крепость со стороны берега. Каменную, в полтора человеческих роста, с воротами посередине.

Сейчас створки ворот стояли широко распахнутыми. А над краем стены не было видно человеческих лиц.

Что, если все пять хирдов все-таки тут, подумал Харальд. А драккары спрятаны где-нибудь в соседнем фьорде, чтобы берсерк расслабился — и рассказ Трюгви о сбежавших хирдманах подтвердился…

Что ждет его на этот раз — опять драугары и зелье? Или теперь приготовили что-то другое?

— Расскажите мне о Гудреме. — Потребовал он, продолжая размышлять.

Если предположить, что против его пяти хирдов будет пять чужих, а его, отравив или еще как-то скрутив, запрут где-нибудь…

Тогда он не сможет вернуться к берегу. А Сванхильд вести за стену нельзя. Одна удачно пущенная стрела, и ее не станет.

И если он не выйдет потом к своим драккарам, девчонки ему уже не видать.

Можно, конечно, вообще не идти в крепость — но он пришел сюда за зельем. А еще чтобы отбить охоту приходить к нему в гости у всех желающих. Так что идти придется.

— Честно говоря, нам нечего рассказать тебе о Гудреме, ярл Харальд, — нехотя сказал один из хирдманов.

— Отец, когда его драккар пропал, а сам он вернулся через несколько дней, остался таким же, как всегда, — с горечью перебил того Трюгви. — И здесь, в Веллинхеле, жертв Ермунгарду он не приносил. Только там, в Йорингарде. Если мой отец и делал что-то в наших краях, то тайно, не показывая никому…

— А драугары откуда? — напомнил Харальд.

И продолжил разглядывать крыши домов, выглядывавшие из-за невысокой стены. Мысли его текли своим чередом.

Если тут и впрямь ловушка, ему позволят дойти до казны, а потом не выпустят. Как? Да Хель его знает…

Может, он зря беспокоится? И видит ловушку там, где ее нет? А молодой наследник Гудрема действительно растерян, людей у него немного, крепость защищать некому, поэтому он готов на все, даже расстаться с казной?

— Что касается драугаров, — ломким голосом заявил Гудремсон, — то и об этом мы знаем очень мало. Перед тем, как отправиться в Йорингард в последний раз, мой отец посадил двух своих воинов в лодку и отправился в море. Вернулись эти люди уже драугарами. И слушались только моего отца…

Харальд перевел взгляд на хирдманов. Спросил с усмешкой:

— И вы все равно ему служили? Зная, что он превратил своих людей в живых мертвецов?

— Конунг Гудрем был щедр, — проворчал один из них, — и я знал его много лет. А эти двое вышли с ним в море по доброй воле. Откуда я знаю, какой у них был уговор? Мы тем двоим ничем не обязаны — да и пробыли они в нашем войске недолго, пришли наниматься уже в Йорингарде…

Сказавший не отвел глаза — а Харальд ощутил, как оскал довольной ухмылки на его лице перерастает в озлобленный.

Ему вдруг вспомнился тот человек в Йорингарде, что предал его ради сына. Он так и не решил, что с ним делать, оставив предателя под стражей…

— Так мы идем, ярл Харальд? — спросил Трюгви.

— Конечно, идем, — неторопливо ответил он, убирая с лица ухмылку, от которой уже сводило челюсти. — Только сначала сделаем кое-что. Скажи своим людям, чтобы они сложили оружие. Прямо сейчас.

Трюгви нахмурился — но не слишком сильно, словно ждал этого. Заявил после паузы:

— Но ты же обещал никого не трогать.

— А разве я трогаю кого-нибудь? — изумился Харальд. — Мои парни заберут у твоих мечи, чтобы не порезались, если что. Прикажи лучше своим отдать оружие. И все будет хорошо, Гудремсон.

Трюгви глянул с вызовом, крикнул — уверено, неожиданно твердым голосом:

— Сложить оружие.

Чужие воины с равнодушными лицами начали кидать на землю мечи. Харальд, наблюдая за ними, заметил:

— Что-то маловато у тебя воинов, Трюгви, сын Гудрема. Здесь я вижу не больше сотни — а в трех хирдах, что у тебя остались, должно быть не меньше четырех сотен клинков. Драккары у причалов крупные, каждый на сорок пар весел…

— Многие ушли, — сердито заявил Трюгви. — Сбежали, испугавшись. Кое-кто бросил мне прямо в лицо, что со смертью отца умерли и их клятвы. Еще около пяти десятков человек стоят сейчас на стенах. Они тоже могут сложить оружие, если хочешь. Но для этого нам с тобой придется пройтись по крепости. Мне, чтобы приказать, а тебе с твоими людьми, чтобы забрать мечи.

Харальд едва заметно кивнул.

Все было гладко и достоверно.

Может, качнуть лодку?

— От тех, кто прислуживал Гудрему, надо ждать любой подлости, — с расстановкой сказал он, глядя в упор на трех хирдманов. — Думаю, кое о чем вы умолчали. А спрошу-ка я вас по-другому. С пристрастием. Сейчас мои люди разожгут костры. И я узнаю, что ждет меня в кладовой…

Хирдманы с мгновенно изменившимися лицами встали спиной друг к другу. Полтора десятка воинов Харальда тут же выставили чешую щитов за их спинами, ощетинились копьями, преграждая путь к другим людям Трюгви.

Харальд вскинул руку, давая знать, чтобы не вмешивались.

Гудремсон стоял неподвижно, молча. Сжимал кулаки, но за меч на поясе не хватался. Лишь смотрел на Харальда с ненавистью.

— Про тебя говорили, что ты держишь свое слово, ярл, — выкрикнул один из хирдманов. — О пытках уговора не было.

— Когда ваш конунг делал из ваших же воинов драугаров, вы не возмущались, — рявкнул Харальд. — Так вам ли меня в чем-то упрекать?

Он все ждал, что из крепости повалят остальные люди Гудрема — но ничего не происходило. Его хирды уже сгоняли в одно место чужих воинов, заканчивая их разоружать.

Сквозь толпу пробились его собственные хирдманы — Убби, Свейн, Бъерн и Ларс. И Свальд. Все пятеро смотрели на него, ожидая приказов.

Харальд качнул головой, запрещая подходить поближе.

Может, он все-таки ошибся? Был только один способ проверить это — войти в кладовую.

Но сначала следовало закончить здесь. Харальд перехватил секиру поудобнее, держа ее по-прежнему одной рукой, а не двумя. На этот раз он собирался брать живьем, а не убивать…

Начал он с Трюгви, уже успевшего вытащить меч. Метнулся смазанной тенью в сторону, заходя слева. Ударил мальчишку в челюсть — тот так и упал, со вскинутой правой, с клинком, занесенным для удара.

Харальд развернулся к хирдманам.

Ветераны Гудрема не стали нападать на него все разом, одновременно. Один развернулся, чтобы прикрыть спины товарищей, если люди Харальда вдруг решат поучаствовать в драке.

Двое других кинулись на него. Он качнулся, пропуская мимо клинок первого — и вскинул руку, встречая меч второго. Но не отбивая, а ловя.

Клинок, попав в зазор между лезвием и четырехгранным острием в навершии секиры, зазвенел. Харальд мгновенно перехватил рукоять уже двумя руками, крутнул перед собой, уводя меч вниз. Тот лязгнул — и вылетел из рук хозяина.

Харальд саданул обезоруженному по зубам рукоятью секиры, тот пошатнулся, упал…

А он переступил с ноги на ногу, с разворотом, встречая двух оставшихся. Поднырнул под клинок, летевший с правой стороны, врезал тому, кто его держал, под дых — опять окончанием рукояти, чтобы не убить. Скрежетнули кольца кольчуги, вминаясь в тело.

Хирдман с хриплым звуком выдохнул и завалился назад.

Третьего Харальд оглушил, саданув обухом секиры по шлему. И отступил на шаг, поворачиваясь к тому, с кем схлестнулся в самом начале драки, лишив оружия и оставив без нескольких зубов. Мужчина успел подняться и подобрать меч, снова кинулся на него…

Харальд отбил удар, перекинул секиру в одну руку — и освободившейся ладонью перехватил чужое запястье. Стиснул, но не так, чтобы лишить руки, помягче.

Клинок вылетел, зазвенел на камнях.

Хирдман замер на месте, сгорбившись и угрюмо глядя на него. Кровь струей текла по подбородку. Двое его товарищей и Трюгви валялись рядом.

— Что теперь? — спросил Убби, дожидавшийся конца драки в десятке шагов от ярла, вместе с остальными.

Харальд оглянулся. Тьма уже сгущалась, его люди разводили на берегу костры — чтобы осветить берег и подходы к причалу.

— Свяжите тех, что валяются, — распорядился он. — И закройте ворота крепости. Людей к ним, чтобы никто не помешал нашей беседе.

Потом посмотрел на единственного хирдмана, оставшегося стоять на ногах. Спросил:

— Сам расскажешь, что приготовлено для меня в кладовой? Или придется пытать?

Мужчина молчал. Харальд мельком глянул на кнорр, покачивавшийся на мелкой волне у причала. Над бортом торчали бледные женские лица.

Он сплюнул, зло сказал:

— Свейн. Пошли кого-нибудь, пусть загонят баб в укрытие, чтобы не словили случайную стрелу. И какого Хеля, хотел бы я знать, парни с кнорра позволяют им бегать по палубе, словно крепость уже захвачена — и все закончено?

Один из воинов, стоявших за плечом Свейна, тут же сорвался с места.

— Придержите этого, — распорядился Харальд, глядя на хирдмана, по-прежнему угрюмо молчавшего. — Теперь слушай меня, человек Гудрема и Трюгви — конунга, который когда-то водил вас в битвы, больше нет, но сам ты еще жив. А нынешний конунг достаточно глуп, чтобы устроить ловушку, но при этом вывести вас сюда, прямо мне в руки…

Харальд вдруг смолк, подумал — если только и это не подстроено. И не является частью ловушки. Потом шевельнул бровями, закончил:

— Костры горят, и огонь развязывает языки даже самым упрямым. Что ждет меня в кладовой?

Мужчина, схваченный за плечи и за локти, вдруг харкнул ему под ноги кровавым сгустком. Прохрипел:

— А почему бы тебе не спросить все это у отца — если ты и впрямь Ермунгардсон? Он бог, ты богорожденный — а в жернова ваших семейных дрязг попадаем только мы, люди…

И впервые Харальд не нашелся с ответом.

Кто рискнет прогневать Ермунгарда — тот может уйти в море и не вернуться. Это знают все. Для простых людей отвернуться от воли Мирового Змея слишком опасно. Море близко…

И Ермунгард, похоже, когда-то потопил драккар Гудрема, а потом предложил ему выбор — смерть от его лап или помощь в обращении сына. Ну и жертвы, конечно.

Конечно, Гудрем мог согласится — а затем уйти в горы, подальше от моря, чтобы Змей до него не дотянулся. Бросить драккары, Веллинхел, стать горным конунгом, никогда больше не выходить в море…

Однако он на это не пошел. И решил извлечь свою выгоду, подмяв под себя весь Нартвегр с помощью обращенного сына Змея. Глупый был человек, больше хвастал, чем делал.

Но этот хирдман вряд ли мечтает о том, чтобы стать конунгом Нартвегра. Просто боится пойти против воли бога. О которой после смерти Гудрема мог объявить тот же Трюгви, новый конунг Веллинхела.

Зато теперь нет сомнений в двух вещах — что ловушка в крепости есть, и Гудремсон успел повидаться с Ермунгардом. Осталось только узнать, что за ловушка.

Харальд посмотрел на серебрившуюся в темноте гладь залива. На кнорр у причала. Если пытать, то осторожно, так, вопли туда не долетали.

— Подержите его, — приказал он. — И заткните ему рот. Принесите пару горящих факелов.

Хирдман дернулся, пытаясь вырваться из рук, уже заломивших ему локти назад — и совавших в разбитый рот тряпку. Но бесполезно.

Харальд взял протянутый факел, внимательно посмотрел на мужчину. Живот прикрывает кольчуга. Это хорошо. Значит, припекать будет сильно, кожу обожжет, но обуглиться она не так быстро, как на открытом огне. Если действовать осторожно, то он всего лишь подпалит хирдману Трюгви шкуру — но не оставит того калекой.

Харальд тряхнул головой, скривился.

Самое плохое было в том, что он не хотел его пытать. Может, потому, что слова, которые мужчина бросил ему в лицо, были справедливы. Между ним и Ермунгардом дела семейные, а гибнут люди.

Да и в крепость идти все равно нужно. Там он и узнает все. Так и так…

Харальд скривился еще больше, глухо проворчал:

— Какого Хеля…

И метнул разъяренный взгляд в сторону кнорра. Девчонка его ослабила. Настолько, что ему уже и пытать не хочется.

Он шагнул к хирдману, над берегом поплыл запах паленой плоти. Человек с заткнутым ртом сначала лишь молча дергался, потом, не выдержав, глухо завыл.

За мной не только я, холодно подумал Харальд, отдергивая факел. За мной еще и мои люди. А весной приплывет Готфрид…

— Выньте ему кляп, — резко сказал он. — Послушаем, что скажет. Помнишь, что я спрашивал, человек Трюгви? Что ждет меня в кладовой?

Мужчина закашлялся, потом крикнул:

— Там пара драугаров. С зельем на мечах.

Харальд скривился. Врет, сразу понятно. И ведь этому хирдману нет смысла упираться — его отца он не убивал, а Трюгви еще не успел заслужить преданность своих людей…

Разве что он боится пойти против воли Ермунгарда.

— Заткните ему рот, — бросил Харальд.

И снова вытянул руку, державшую факел. Поддержал на этот раз недолго, приказал:

— Вытащите кляп. Послушаю, что он скажет.

— Там женщина, — дрожа и задыхаясь, пробормотал хирдман. — Красивая. Я такой никогда не видел…

Это прозвучало так неожиданно, что Харальд ощерился. Опять обман? Да нет, звучало настолько глупо…

Что было похоже на правду.

— Заткнись, предатель, — Ломким голосом крикнул вдруг Трюгви, успевший за это время очнуться — и кое-как сесть.

— По-хорошему, сын Гудрема, мне следовало бы пытать тебя, — тяжело сказал Харальд, разворачиваясь к нему. — Сколько тебе лет?

— Будет восемнадцать, — с вызовом бросил Трюгви. — Если переживу эту ночь…

Харальд раздраженно нахмурился.

— Заткните рот нашему юному конунгу.

И перевел взгляд на хирдмана. Распорядился:

— Этому тоже.

Он быстро ткнул факелом, отдернул. Подумал, услышав заглушенный тряпкой стон — все сделано как следует, так что руки-ноги его слушаться потом будут. Только шрамы останутся. Если умный, поупирается сейчас немного и все расскажет.

Спросил, убирая горящее древко:

— Сколько людей сейчас в крепости? Что за баба ждет меня в кладовой? И зачем? Выньте кляп, пусть ответит.

Хирдман, прежде чем заговорить, несколько раз судорожно, с хрипом, вздохнул.

— В крепости… там шесть хирдов. Спрятаны в домах. Что за женщина… не знаю. Она приплыла на лодке, сама…

О женщине должен знать Трюгви, подумал Харальд. Но пытать мальчишку, на котором и шрамов-то нет, не хотелось.

— Откуда взялись шесть хирдов?

— После тебя… — хирдман с ненавистью посмотрел на него. — После похода в Йорингард, когда погиб Гудрем, воинов у нас осталось всего на четыре хирда. Но пришел сын ярла Хрорика, которого ты тоже зарубил в Йорингарде. С его людьми вышло шесть хирдов. Все там, за стеной. Затаились…

— А женщина? — напомнил Харальд.

— Не знаю… клянусь честным именем моего отца — не знаю. Красивая… приплыла три дня назад.

Похоже, не врет, решил Харальд. Выходит, за стеной шесть хирдов. А у него пять. Победить, конечно, можно…

Но до весны всего пять месяцев. И каждый воин, жизнь которого он сбережет, пригодится ему потом, когда к нему в гости заявится конунг Готфрид.

Засиять бы сейчас серебряными отсветами, как тогда, в Йорингарде. Заскочить за стену, посветить в глаза чужим хирдам, глядишь, и разбегутся.

Он усмехнулся. Мечты.

Однако взгляд его неожиданно метнулся к кнорру. Тогда, в Йорингарде, девчонка разбудила в нем дракона — и это помогло победить. Правда, перед этим в него попала стрела, смазанная кровью отца.

Ему нужно зелье и девчонка. И проверка в тихом месте, где будет много света. Ради этого он и искал зелье — чтобы посмотреть, как оно на него подействует теперь. Проверить неспешно и обстоятельно.

Но сейчас…

Мне в любом случае смерть не грозит, подумал Харальд. Ловушку в Веллинхеле устроили по воле Ермунгарда — а тот бережет его жизнь. Самое большее, его опять попытаются превратить в чудовище. Но людям, что войдут с ним в ворота, придется драться в темной крепости, среди зданий, где легко потерять своих…

Есть ли смысл в лишних смертях?

И потом, если он поведет свои хирды в крепость — это будет как раз то, чего ждут от него засевшие за стеной. Они-то наверняка будут нападать из укрытий.

Хирдман вообще болтает о какой-то бабе в кладовой. Может, Ермунгард, чтобы сын не упрямился, послал замену для Сванхильд?

Скажем, какую-нибудь утопленницу небывалой красоты, с насмешкой подумал Харальд. Тогда баба сначала попытается его очаровать, а потом кольнет ножичком с зельем.

Придется приглядывать за ее руками. Поскольку неизвестно, сможет ли он опять посветлеть, не прикасаясь к Сванхильд — как случилось тогда, под Йорингардом…

Но лишних людей губить ни к чему. Да и нет у него лишних.

— Уберите отсюда всех, кроме Гудремсона, — резко приказал Харальд. — Свяжите, заткните им рты и отведите к другим пленным. Самого Трюгви — развязать. Свейн, Свальд, Убби. Расставьте людей по всему берегу, присматривайте за стеной с этой стороны. Охраняйте ворота. Бъерн, Ларс. На вас причалы и драккары. Я пойду в крепость один. Всем ждать тут. Ворота, как только я пройду, снова закрыть и охранять.

Он перевел взгляд на Трюгви, на котором уже разрезали веревки — и выдернули изо рта кляп.

— Пройдешься со мной по своей крепости, сын Гудрема? Только ты и я, вдвоем?

— А не боишься идти в одиночку, ярл Харальд? — с вызовом бросил тот.

Харальд ощерился. Распорядился:

— Эй, кто-нибудь. Дайте нам факелы. Шагай вперед, Трюгви. Покажешь мне дорогу.

Веллинхел был темен и тих. На Харальда, шагавшего за Гудремсоном, никто не спешил нападать. Надо думать, у них имелся какой-то заранее условленный сигнал — который Трюгви подавать не стал.

Что и понятно. Вот он, ярл Харальд, сам идет в кладовую. В ловушку, вся опасность которой — в какой-то бабе.

Под крепостными стенами на той стороне Веллинхела горели редкие костры, сияли далекими огоньками в просветах между зданий. Трюгви, шедший впереди, вдруг обронил:

— Ты знаешь, что здесь ловушка — и все равно идешь в нее, ярл Харальд? Причем один? Зачем?

— Чтобы вернуться, — немногословно ответил он, на ходу осматривая Веллинхел.

Тихо, темно… ни возгласа.

— А скажи-ка, Гудремсон — ты сам поплыл в море искать Ермунгарда, чтобы побеседовать? Или он тебя нашел?

Трюгви сбился с шага. Но молча, не отвечая.

— Значит, сам поплыл, — заметил Харальд. — Захотелось отомстить за отца, Трюгви Гудремсон? Или просто испугался потерять Веллинхел, когда я приду следом? Ты хоть убрал отсюда свою семью, прежде чем устраивать мне ловушку? А то я после даров, которые шлет мне мой отец, убиваю всех без разбора. Что мужиков, что баб.

Гудремсон по-прежнему молчал, но топал уже с обреченной решимостью. Потом остановился, махнул факелом в сторону.

— Кладовая с казной там.

— Негостеприимный из тебя хозяин, конунг Трюгви, — укорил его Харальд. — Хотел заманить меня в ловушку — вот и иди до конца. Провожай до дверей…

Трюгви двинулся к одному из домов. Харальд зашагал следом, ощущая внутри странное спокойствие.

Стражи у дверей кладовой не оказалось. И дверь в нее была не заперта. Гудремсон широко распахнул створку — внутри горели светильники, крышки небольших сундуков, стоящих у стен, оказались откинуты. В рассеянном свете мерцало содержимое, насыпанное над краями сундуков небольшими горками. Только золото, ни одного серебряного проблеска…

— Как видишь, тут действительно казна, — звонко сказал Трюгви. — Заходи, ярл Харальд. Ермунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.

Харальд ощутил, как брови сами сталкиваются на переносице. Никакой опасности…

— Войди, ярл Харальд.

Это сказал уже не Трюгви — голос выплыл из кладовой.

И ноги сами перенесли Харальда через порог. Что-то в том голосе было — и такое, что во рту сразу странно пересохло, по плечам прошлась дрожь, а живот втянулся.

А под животом тепло и давяще потяжелело.

Она сидела в углу рядом с дверью, на одном из сундуков — и светильники заливали ее ласковым светом. Рагнхильд Белая Лань показалась бы рядом с ней кухонной девкой.

Светлое золото волос, льющихся до пола. Губы цвета алой крови, зелень огромных глаз…

Совершенное лицо. Золотые дуги бровей. Тонкое платье — ярко-синее — льнет к полной груди. Нижней рубахи нет, и соски торчат, натягивая ткань.

— Ты пришел, — сказала она.

Просто вроде бы сказала, но Харальд выпрямился, вскидывая голову. Уже сейчас тянуло двинуться так, словно уже лежал, и снизу было мягкое тело.

Что-то с ним было не так, краем сознания он это понимал — но не было ни сил, ни желания сопротивляться тому, что он испытывал.

И ножа у нее в руках не было, так что чего боятся? Просто баба… но красивая настолько, что в горле пересыхало.

Красавица в синем платье коснулась своей груди. Платье, словно живое, поползло вниз, обнажая полушария — снежно-белые, круглые, налитые. Без тонких синеватых прожилок на коже, какие бывают у простых баб, даже если те светлокожие.

Кроваво-алые кружки сосков горели на этой белизне темными звездами.

Харальд только и мог, что стоять и пялиться. Частый ток крови бил уже по всему телу, тяжесть ниже пояса давила, отдавая болью, сводя с ума. Хотелось коснуться ее — и содрать одежду с себя.

Мелькнуло воспоминание о Сванхильд, о ее лице, не таком совершенном, красивом по-другому — тихо и неярко. Три дня он видел девчонку только урывками, когда на ночных стоянках женщинам позволяли ненадолго сойти на берег. Не тревожил, помня о свежей ране, о холоде — все-таки трюм кнорра не теплая опочивальня…

Красавица встала, платье соскользнуло к ее ногам. Завитки волос под нежным, гладким животом горели все тем же светлым золотом.

И мысли Харальда стали расплываться. Другое женское лицо, мелькавшее в углу сознания, погасло. Он даже не слышал, как Трюгви подобрал что-то с пола. А потом захлопнул дверь.

Люди в крепости, куда они приплыли, сдавались, бросая на землю оружие. Забава тенью скользнула меж рабынь, вылезших к бортам, чтобы поглазеть на берег. И при виде того, что там творилось, вздохнула с облегчением.

Вот и хорошо. И люди не погибнут, и у Харальда не прибавится новых шрамов.

Правда, на нем все заживало в два-три дня. А то и через день. Не то, что у нее — пять дней уж прошло, а сукровица по-прежнему пятнами выступает поверх повязки. И рукой двигать больно.

Хоть и приходится — бабка Маленя заставляла шевелить ею почти все время, говоря, что ярл Харальд приказал не держать руку в покое.

Потом там, у ворот, вроде как началась какая-то толкотня. Но солнце успело сесть, тени стремительно сгущались, и толком Забава ничего не рассмотрела. Харальд, стоявший до этого перед воротами, тоже исчез в полумраке.

Правда, почти тут же на берегу запалили костры, и она наконец разглядела его пегую голову — прямо перед толпой прочих воинов.

Но долго смотреть Забаве не пришлось. С мостков рядом крикнули, чтобы баб загнали в укрытие, и больше не выпускали, потому что ярл сердится. Часть слов она разобрала, а недостающее просто угадала.

Рабынь тут же оттеснили в чрево корабля — которое было шире и глубже, чем у длинного, змеей лежавшего на воде корабля Харальда. Воины, толчками и угрюмым ворчанием подгонявшие рабынь, саму Забаву не тронули. Хоть и обступили со всех сторон.

Зато бабка Маленя вцепилась в здоровую руку, с мольбой и оханьем потянула к лесенке, ведущей вниз…

И Забава, пусть и без особого желанья, но подчинилась.

А потом снова сидела в темной каморке, устроенной в днище. На лицах женщин, сидевших рядом, играли всполохи от жаровни. Забава от скуки в который уж раз повторяла вслед за бабкой слова чужанской речи.

Но сверху вдруг донеслись звуки боя — крики, лязг мечей. Хотя здешние воины вроде бы сдались…

И она, осознав, что творится что-то неладное, вскочила на ноги и кинулась к лесенке.

Сразу вспомнилось все, что видела, пока стояла у борта — Харальд под чужими воротами, вокруг него толпой воины. А он-то у самых ворот, впереди всех остальных.

На первого мужчину, то ли раненого, то ли обеспамятевшего, Забава наткнулась прямо у лесенки. Тот лежал плашмя, растянувшись на досках корабельной палубы.

Но в мыслях у Забавы сейчас был Харальд — поэтому сначала она выглянула из-за борта.

На берегу горели частые костры. Видно было, что перед причалами идет бой. Ворота распахнуты, оттуда напирает темная толпа, над которой, ловя отсветы костров, иглами поблескивают мечи, злыми искрами — наконечники копий…

И все кричали. Про какого-то Гудрема, про кровь, про месть. Про Харальда.

— Сванхильд, голубушка, — запричитала бабка Маленя, стоя внизу, у лесенки. — Вернись. Еще стрелой попадут — а ярл потом с меня голову снимет.

— Сейчас, — пообещала Забава.

И спешно присела, потянувшись рукой к мужику, лежавшему у ног. Коснулась груди под наборным доспехом в железных бляхах.

Тот едва заметно, но все же дышал. Отсветы, долетавшие от костров на берегу, заливали палубу — и Забава сумела рассмотреть, что ран на нем вроде бы не было…

А еще она увидела, что у носа корабля лежали и другие — те самые воины, которые недавно теснили ее к лесенке. Все тихие, неподвижные.

— Сванхильд, — снова позвала снизу бабка Маленя. В голосе звучала слезная мольба. — Вернись, лебедушка.

— Забава, — прошелестело вдруг над палубой.

И Забава изумлено оглянулась. Голос, что звал, был мужской. Но имя ее, причем не новое, чужанское, а прежнее, с родимой стороны — выговорил чисто.

Хотя даже Харальд, и тот Забаву в Добаву переиначивал.

Человек с ее стороны? Откуда? Да еще знающий ее саму, ее имя?

И раз уж мысль о Харальде мелькнула, она, не удержавшись, опять посмотрела на берег, высматривая пегую макушку с четырьмя косицами по плечам.

Но там, перед стеной, кипел бой, фигуры людей сливались в одну мешанину, и Харальда она не увидела.

— Забава, — снова позвал неведомый мужик. — Пойдем, отвезу тебя домой.

И слова-то выговаривал по-родному, по-ладожски…

Теперь она уже разобрала, что зов доносился не со стороны мостков, а с другой. От воды по ту сторону корабля.

— Забава, поплыли домой…

У нее перед глазами вдруг встала Ладога. Летняя, залитая солнцем. Избы, теплая пыль под босыми ногами, люди, у которых и по одежде, и по лицам видно — свои, ладожские. И далекие отголоски речи, знакомой еще с детства. Вкус малины, собранной второпях с куста, росшего на краю огорода — и отправленной в рот, пока тетка не видит. Сладкая, с холодком на языке ежевика, которую она пригоршнями ела в зарослях за стеной городища, когда отправляли стирать белье.

Домой, подумалось ей как-то смутно. Боли в плече, к которой Забава привыкла за эти дни, больше не было. Исчезла, прошла.

— Забава, поплыли в Ладогу. К своим.

Голос завораживал, звал, наполнял тихой радостью.

И она уже хотела подойти к другому борту корабля, посмотреть, кто там ее зовет — а может, и впрямь отправится домой, в залитую солнцем Ладогу…

Но опять вспомнила о Харальде, и бросила рассеянный взгляд на берег. Того по-прежнему нигде не было видно.

Мысли текли сонные, рванные. Харальда нигде не видно. Воюет небось.

— Забава. Ты здесь чужая. Все равно убьют, в конце концов.

Харальду не до меня, подумала она. Бабий убивец. Только и знает, что убивать. И ее убьет когда-нибудь…

— Забава.

Она сделал первый шаг — но лицо Харальда вдруг всплыло в памяти.

И Забава опять посмотрела на берег. Она-то уплывет, конечно — но только бы с ним ничего не случилось. Хоть он и убивец бабий.

По лесенке, пока она думала о Харальде, поднялась одна из рабынь. Со счастливой улыбкой подошла к другой стороне корабля, перелезла через борт. Исчезла.

Но всплеска воды Забава не расслышала. Выходит, там лодка?

Из дыры в палубе уже поднималась следующая рабыня. За ней — бабка Маленя. Вылезла с кряхтеньем, заковыляла на ту сторону корабля с радостным лицом, что-то приговаривая на ходу.

И Забава услышала:

— Орешная весь… хоть разок посмотрю, а там и помирать можно…

Ей тоже хотелось побежать за ней следом, но мысль о Харальде все не отпускала, лицо его снова и снова выплывало из памяти, вставая перед глазами.

Так что она все смотрела на берег, вцепившись в борт.

Но снова шелестнуло по палубе:

— Забава. Домой.

И она развернулась туда, откуда шел зов. Правда, напоследок все-таки глянула на берег, туда, где шел бой…

Разум Харальду изменил, околдованный дивной, никогда не виданной им красотой — но тело в последний момент почему-то воспротивилось.

И от прикосновения к губам, сладким, как свежий, только что снятый мед, во рту загорчило. Как будто желчи хлебнул.

Легким наваждением вспомнился вдруг вкус других губ — не таких сладких, не таких жарких, но никогда не горчивших.

Потом Харальд неожиданно осознал, что уже лежит на полу. Одежды на нем нет, а под ним извивается женское тело. Горячее, с высокими куполами грудей — настолько высокими, что лежалось сверху на этот раз как-то непривычно.

Хотя само это дело было для него и привычное, и знакомое.

Твердые острые соски упирались в грудь, почти кололи. И раздвинутыми бедрами красавица играла, уже насаживаясь на его мужское копье, вставшее, готовое…

И хотя Харальд уже ощущал податливость и жар ее входа, но тяжесть ниже пояса вдруг показалась не такой, как всегда. Не радостно дурманящей, с жаркими толчками крови по всему телу — а какой-то окаменевшей и тяжелой.

Осознание того, что происходит, обрушилось — и отрезвило. Он здесь, кувыркается с бабой. А его хирды на берегу ждут своего ярла. И в крепости чужие воины, которых больше, чем у него.

Войско, которое он собирал с таким трудом, сколачивал из перебежавших, пленных, проданных как рабов, отобранных у родичей воинов — брошено. И девчонка, которую он притащил сюда, тоже.

Харальд стремительно перекатился в сторону, рывком поднимаясь с пола. Женщина вскинулась следом. Золотистые волосы тут же укрыли ее до самых пят, пологом с боков и со спины.

Только перед тела оставался открытым — и манил, по-прежнему будоража все мужское.

А горечь во рту мешала. И зов желания казался теперь каким-то неприятным, гнущим к полу.

— Харальд, я ждала тебя, — красавица не закрывалась руками, наоборот, выпячивала грудь. — Ждала столько ночей, столько дней…

Почему-то сейчас ее голос не действовал так одурманивающее, как прежде.

— И еще подождешь, — грубовато бросил Харальд, подхватывая с одного из сундуков отброшенные его рукой штаны — и торопливо их натягивая.

Взгляд его заметался по кладовой в поисках секиры. Оружия не было. Дверь закрыта — похоже, Трюгви запер его здесь.

Красавица двинулась к нему, раскинув руки. Харальд сделал два стремительных шага в сторону, уворачиваясь от объятий…

И впервые в жизни не сумел уклониться. Она оказалась быстрей. Обхватила его поперек тела, стиснула так, что ни дохнуть, ни вырваться. Хватка была такой, словно вместо рук у нее стальные обручи.

Харальд вдруг вспомнил, что сказал Трюгви, пропуская его в кладовую — Ермунгард велел передать, что на этот раз никакой опасности для тебя нет.

Если для него опасности нет, то для кого она есть? Для его воинов?

Или для Сванхильд?

Харальд, ощерившись, вцепился в женскую шею. Лебединую, гладкую.

Та даже не промялась под пальцами — ощущение было такое, словно он пытался сжать железный столб.

Красавица засмеялась.

— Я ждала тебя столько дней и ночей. Целых три дня и три ночи.

И сжала его еще туже.

Харальд ощутил, как последний воздух с хрипом вырывается из груди — а снова вдохнуть воздух уже некуда. Стиснутые ребра трещали от хватки то ли женщины, то ли еще кого. Перед глазами плыли черные пятна…

— Тот, кто так держится за человека в себе, должен помнить, как слаб человек… — промурлыкала женщина ему на ухо.

От нее пахло цветами и медом, но сейчас этот запах напомнил задыхавшемуся Харальду вонь гниющих трупов.

И красным светом перед глазами не плескало, несмотря на всю ярость.

Так и не женился на девчонке, судорожно подумал он. А эль вот-вот будет готов, его первый в жизни свадебный эль…

— Дар Одина делает из человека берсерка. Из сына Змея — дракона. Дар самого Змея — сила, рвущая чужую плоть. Но со мной их дары спят. Мы почти равны годами, они и я.

Надо быть хитрей, мелькнуло в угасающем сознании Харальда.

Он позволил рукам соскользнуть с шеи женщины — женщины ли? — и обмяк. Вышло у него правдоподобно, потому что перед глазами и так плыли темные пятна, а грудь жгло от удушья.

— Со мной не надо хитрить, — тихо сказала женщина. — Я тебя все равно не отпущу. Но и не убью — меня просили не об этом, сын Ермунгарда.

Объятья немного разжались, и Харальд наконец с хрипом вдохнул воздух.

В уме мелькнула неожиданно трезвая мысль — она его так и продержит, пока там, на берегу, все не кончится. И кто попросил ее об этом, ясно. Что будет со Сванхильд? С его людьми?

— Зря ты не продолжил то, что начал, Харальд, — пропело существо, похожее на женщину. — Сейчас нам обоим было бы хорошо. А так придется просто постоять.

Надо что-то придумать, почти со страхом подумал он. Дар берсерка спит. И сила в его руках тоже. Кто эта тварь — обернувшаяся человеком самка етуна-великана? Только они равны годами богам. Да и родня им по крови.

Кажется, как-то раз он слышал, как скальд пел что-то о женщине в синем платье…

Хульдра, вспомнил наконец Харальд. Существо с силой великанши, умеющее зачаровывать и ублажать мужчин.

Еще скальд рассказывал о том, что на деле хульдра выше, чем кажется на вид и на ощупь. Поэтому, целясь в нее, метить надо в пустоту над головой. Или каленым железом, или серебром…

Железа, как и серебра, тут нет. В сундуках блестит только золото. На самих сундуках ни железных запоров, ни замков. Даже ручки по бокам из кожаных петель. Секиру и пояс с кинжалом, похоже, забрал Трюгви, пока он пялился на хульдру.

Хотел быть человеком, угрюмо подумал Харальд — будь. Пробурчал:

— Но ведь можно и продолжить.

И впился губами ей в шею. Кожа под губами оказалась уже мягкой, человеческой — хотя совсем недавно, под его руками, была твердой, как железо.

Шея хульдры оказалась не только мягкой, но и горячей, а еще сладковатой на вкус.

Хватка рук на его ребрах ослабла еще немного. Но не исчезла. Ладони нежно погладили спину, пальцы прошлись по шрамам, слегка их царапнув.

Чем я тут занимаюсь, зло подумал Харальд, увлекая хульдру на пол. Когда там, на берегу, творится неизвестно что. И Сванхильд там…

Объятья хульдры так и не разжались. Харальд, кинув руки на пол по обе стороны от ее головы, попросил:

— Развяжи мне штаны.

— А в первый раз ты это сделал сам… — она улыбалась, вытянувшись на полу и полузакрыв глаза.

Он качнулся, дав хульдре ощутить между ног крепость его копья, вновь поднявшегося. Пробормотал, хрипло выдыхая и оскаливаясь:

— Не заставляй ждать. Ни меня, ни себя.

Хульдра переместила одну руку вверх, не убирая ее со спины. Вцепилась ему в косицы, придерживая. Другой рукой прогулялась по его поясу — начиная со спины, подсовывая ладонь под ткань штанов. Погладила поясницу, потом живот, запустила длинные горячие пальцы в поросль, дорожкой уходящую вниз. Дотянулась до навершия его копья, потеребила.

Харальд от этой ласки содрогнулся. Желание жгло тело, вязкое, тягучее, неприятно засасывающее.

И только потом хульдра дернула завязки.

Вот тогда Харальд и рванулся, вложив в движение все силы, что у него были. Треснули завязки штанов, оставшись в руке хольдры, голову ожгло болью, но косицы все-таки выскользнули из ее кулака.

Харальд метнулся в сторону, опрокинул сундук. Золото рассыпалось по полу.

Хульдра, вскочившая следом, запнулась об побрякушки. Кинулась вперед, ступая прямо по ним.

Он поднял сундук, грохнул его об пол. Доски хрустнули, крышка осталась у него в руках — и Харальд, уже понимая, что не успевает, упал на колени. Разворошил остатки сундука в поисках гвоздей.

Ничего. Доски стягивали деревянные шпеньки и кожаные полосы. Его тут ждали, и подготовились основательно, старательно убрав из кладовой все железо.

Хульдра была уже рядом. Вцепилась ему в волосы, дернула вверх, заставляя приподняться…

И на глаза ему попалась женская брошь, лежавшая чуть в стороне. Большая, овальная, в треть его ладони — упавшая на золотую россыпь обратной стороной вверх. Над дырчатой бляхой из желтого металла торчала игла застежки. Потемневшая, чуть тронутая ржавчиной — железо.

Харальд дернулся к броши всем телом, уже ощущая, как кожа с волосами отстает от черепа. Но успел подхватить брошь, извернувшись змеей.

И поднялся, подчиняясь хватке хульдры — но при этом целясь иглой застежки, зажатой меж пальцев, в пространство над ее головой.

Ударил, ни на что не надеясь.

Сверкнуло синеватым, руку обожгла дикая боль. Хульдра взвыла.

Харальд, щелкнув зубами, отшвырнул брошь, странно размягчившуюся прямо в ладони. Та вроде как начала плавиться у него в руке…

Пальцы жгло, кончики их почернели.

Хульдра, странно скукожившись и выпустив его волосы, отступила. Снова взвыла…

И тени в кладовой чуть-чуть покраснели. Его дар возвращался.

Он, не тратя время на взгляды в сторону хульдры, метнулся к двери. Врезал по доскам кулаком левой руки, не тронутой ожогом. Услышал глухой звук.

Его не просто заперли — дверь с той стороны подперли, а то и завалили.

Харальд врезал снова — уже обожженной правой, целясь по доскам костяшками кулака. Затрещало, на толстых дубовых досках остались вмятины от его руки.

Но дверь даже не шевельнулась. Он впечатал в нее уже левый кулак. Следом ударил обеими кулаками. Боль в обожженной ладони исчезала, забываясь. Еще удар…

Доски треснули, но за ними что-то было. Харальд метнулся к другой стороне кладовой. Штаны, оставшиеся без завязок, норовили упасть — и пришлось на них отвлечься, подхватив рукой.

Только тут он заметил, что стало с хульдрой.

Теперь она выглядела намного выше, чем раньше. Скрючилась, упираясь в потолок плечами и спиной, золотые волосы космами свешивались на пол.

А синее платье, оставшееся в другом углу кладовой, ползло к ней по полу. Как живое.

На то, чтобы рассмотреть все это, Харальду хватило одного удара сердца. А потом он рванулся к двери. Врезался в нее плечом — красное сияние плеснуло перед глазами, высвечивая доски.

Дверь затрещала, расколовшись сверху донизу. Половинки разошлись на полшага. Через щель можно было рассмотреть, что с той стороны косо, под углом, на створку навалены бревна.

Он снова отбежал, и врезался в половинки двери всем телом, расширяя щель в завале.

Хульдра уже успела натянуть платье. Снова начала усыхать, возвращаясь к прежнему росту…

Харальд, оглянувшись на нее, принялся отшвыривать бревна, расширяя выход. И тут сзади донеслось:

— Харальд…

Красноватые отсветы перед глазами начали стремительно угасать. Он рванулся в щель, которую успел проделать. Неошкуренные стволы прошлись по спине и груди, сдирая кожу.

Напоследок хульдра все-таки дотянулась до его плеча. Повезло, что у нее уже не было прежних сил — иначе бы ему не вырваться. А так Харальд вылетел из завала, чувствуя только боль в плече, по которому скользнули пальцы хульдры. Подхватил одно из бревен, врезал им по твари, уже протискивавшейся следом.

Та лишь махнула рукой — и ствол рассыпался на щепки.

Железо, метнулась мысль в уме у Харальда. Надо найти железо.

И он понесся к воротам, придерживая штаны, позорно и недостойно спадавшие прямо на бегу.

Впереди, у прибрежной стены, сияли факелы. Ворота сейчас были распахнуты — и перед ними толпились воины, понемногу вытекавшие наружу. Хирды Хрориксона и Гудремсона, сыновей тех, кого он убил, атаковали его хирды. Убивая его людей…

— Харальд, — дико завопила за спиной хульдра.

Одну из косиц тут же дернуло. Харальд прыгнул, выдирая волосы из хватки стальных пальцев. Покатился по земле.

Толпа чужих воинов была уже в двадцати шагах. Стоявшие с края обернулись. Изумленно и заворожено уставились на него — и хульдру…

Он прыгнул еще раз, от земли прямо к воинам, в руках которых блестели мечи. Но хульдра снова дотянулась до него — вот только на этот раз схватилась не за тело, а за штаны.

И единственная одежка, прикрывавшая его наготу, осталась у нее в руке.

Харальд приземлился на ноги, качнулся, приседая и уклоняясь — двое воинов, стоявших с краю и оказавшихся от него в четырех шагах, уже занесли мечи.

— Харальд, — запела за спиной хульдра.

И уклониться не получилось, движение вышло не таким стремительным, как обычно. Красноватого сияния в глазах не было…

Один из клинков разрубил ему предплечье до кости. Кровь из раны окропила нападавших — его кровь, вытекавшая струей. Харальд с хрипом выдохнул, другой рукой поймал чужой кулак, державший рукоять меча, на излете, в конце удара.

Выдрал клинок, отступив с разворотом в толпу воинов, уходя от снова протянувшихся женских рук.

И швырнул меч в пространство над головой хульдры, замершей в паре шагов от строя людей — с нехорошим оскалом на лице.

Меч блеснул, пролетев над головой с золотыми волосами. Исчез. Хольдра взвыла и тоже растаяла.

А Харальд ощутил, как в спину, слева, под ребра, входит чужой клинок. Почувствовал сначала только холод стали…

Боль пришла потом.

Но одновременно с ее приходом мир перед глазами залило красным. Его дар опять вернулся.

Он текуче и стремительно рванулся, соскальзывая с лезвия. Сделал шаг в сторону — и перехватил за крестовину рукояти тот самый меч, что его пронзил. Выщелкнул из человеческих пальцев.

А потом молча начал прокладывать дорогу сквозь толпу. К своим хирдам.

Глубокая рана на предплечье больше не кровила. В левом боку, под ребрами, где прошелся меч, болезненно кололо. Но и только.

Главное, беречь то, что ниже пояса, подумал Харальд, скользяще отступив, когда лезвие чужой секиры пролетело прямо перед его животом. А то хоть и берсерк — но раз отрубленное, назад уже не прирастет…

Присед. Колющий удар под чужую кольчугу. Тут же рубящий, снесший голову одному — и снявший с плеча соседнего воина все мясо до кости, вместе с лоскутом кольчуги. Еще один рубящий удар, но уже пущенный в другую сторону.

Драться без одежды странным образом было даже легче и удобней. Он словно кожей ощущал, где вот-вот пройдется чужой удар…

— Свейн, Свальд, — заревел Харальд, добравшись до проема. — Проверьте кнорр.

Его люди тут же откликнулись дружным воплем:

— Харальд. Ярл.

Он поднажал, пробиваясь к своим. Кровь текла не только по лицу — но и по телу, прикрывая наготу.

Хоть какое-то прикрытие, мелькнула у него мысль. Лишь бы ничье лезвие не лишило его того, без чего мужчине ни к чему женщины…

Свейн, державший вместе с другими оборону по ту сторону ворот, первым разглядел Харальда, пробивавшегося сквозь толпу. Рявкнул:

— Парни, ярл. Только не подставьтесь под его удар.

Харальд вывалился из толпы чужих воинов, больше похожий на чудовище, чем на человека — голый, весь залитый кровью. Его люди тут же раздались в стороны, вычищая вокруг него пустое место, и выстраиваясь двойной шеренгой за его спиной, отсекая от нападавших.

— Я в порядке, — прорычал он. — Секиру. Любую. И стащите с кого-нибудь штаны.

Один из Кейлевсонов — кажется, Болли — подбежал, сунул ему в руки собственную секиру. Штанов пришлось дожидаться дольше. И возиться, натягивая штанины, липнувшие к коже, влажной от крови.

— Болли, — крикнул Харальд, затягивая завязки. — Что там на кнорре?

— Да все в порядке, ярл, — пробасил тот, стоя рядом. — Мой брат там. И Свейн, когда ты крикнул, послал на кнорр еще десяток.

Убби, выбравшийся из толпы воинов и вставший рядом, тут же предложил:

— Отправить еще?

Харальд оглянулся на ворота, откуда по-прежнему напирали чужие хирды. Затем посмотрел на кнорр.

Тот покачивался у причала — и насколько он мог судить, там все было спокойно. На палубе сейчас поблескивали шлемы его воинов…

— Не надо, — буркнул Харальд, поворачиваясь к воротам. — Десятка хватит.

Рядом появился Ансен, из числа тех, кто пришел с ним из Хааленсваге. Протянул рубаху из медвежьей шкуры, которую успел принести с его собственного драккара — запасную, взамен той, что осталась в кладовой.

Он, отдав Ансену секиру, торопливо оделся. Забрал назад оружие, развернулся к воротам.

Подумал мрачно — надо шагать осторожно, раз уж остался без сапог. С другой стороны, босые ноги меньше скользят по кровавым ошметкам…

Бабка Маленя уже успела дойти до другого борта корабля, когда Забава наконец пошла следом. Правда, шагала медленно, с трудом передвигая ноги.

Хоть и понимала, что надо торопиться — дорога предстояла неблизкая, ей до Ладоги, бабушке Малене до Орешной веси…

Но быстрей не выходило, потому что на каждом шаге Забава оглядывалась туда, где кипел бой.

— Харальд, — заревели вдруг на берегу. — Ярл.

И Забава, расслышав крик, замерла. Снова оглянулась, но Харальда не увидела. Звенели мечи, люди бились…

Забава опять двинулась вперед.

Она уже почти дошла до борта, за которым исчезла бабка Маленя. Но тут на палубу, взобравшись по сходням, попрыгали какие-то мужики. Окружили ее, не пуская к борту, развернули. И начали что-то спрашивать.

На этот раз Забава в их хриплом карканье ничего не поняла. Не до этого было.

В Ладогу, билось в уме. В Ладогу…

Самый старый, с толстыми косами, выложенными на грудь, что-то сказал, глядя ей в лицо — и развернулся, оглядываясь. Трое из прибежавших склонились над людьми, что лежали на палубе…

Тут прозвучали два долгих, гулких слова, которые Забава тоже не поняла. Прилетели они с той стороны, где исчезли рабыни и бабка Маленя.

Но мужики вокруг Забавы тут же начали падать на палубу. С закрытыми глазами, словно уснули на месте, стоя.

Последним свалился немолодой мужик с косами. Напоследок еще попытался дотянуться до нее рукой…

— Забавушка, быстрей, — счастливым голосом позвала бабка Маленя из-за борта. — Поплыли отсюда, голубушка. Хватит, пожили на чужбине. Домой пора.

Она повернулась в ту сторону, откуда прилетел голос бабки, но напоследок все-таки мазнула взглядом по берегу.

И увидела — в раздавшемся круге воинов кто-то стоит. Горевший у воды костер высвечивал голову, залитую темно-красным — кровь? Даже косицы сейчас казались темными…

Неужели Харальд, подумала Забава. Он? Но весь в крови — ранен?

— Забава, — опять позвал с воды тот мужик, что говорил на родном наречии.

И бабка Маленя запричитала следом:

— Спускайся, голубушка. Время отплывать.

Не могу, убито подумала Забава. Она домой, в Ладогу, а Харальд останется здесь. Да еще и раненый. А она, получается, его бросит. Как он тут один? Особенно если на лице опять сияющая морда появится?

Окровавленный силуэт на берегу двинулся к воротам.

Надо хоть с бабкой Маленей попрощаться по-человечески, мелькнула у нее мысль.

И Забава сделала последний шаг, что оставался ей до борта. Перегнулась, посмотрела вниз.

На мелкой волне возле корабля покачивалась лодка. В ней сидели рабыни и бабка Маленя. Сзади, у кормила, примостился молодой парень. В рубахе с прошвами, как у ладожских. Лицо вскинул, глядел на нее неотрывно — и русые волосы, прихваченные на лбу тесемкой, перебирал ветер.

— Плывите без меня, — сказала Забава, глядя вниз.

Слова выходили медленно, тягуче, как бывает во сне.

— А я здесь останусь. В добрый путь, бабушка Маленя. Не поминай меня лихом…

Бабка, сидевшая в лодке, привстала, замахала рукой.

— Ты что удумала? Иди сюда, Забавушка. Поплывем домой, все вместе.

— Забава, — снова позвал парень в лодке.

И опять летняя Ладога встала перед глазами. Она вдруг поняла, что уже перевесилась через борт. Вцепилась в его край, замотала головой.

— Не могу. Не могу.

Нога поднялась сама собой, словно она собралась перелезть через борт.

Но ведь не собиралась?

Колдовство, с ужасом осознала Забава. И делает она то, чего не хочет. И в лодку спрыгнет, хоть и не желает этого…

Все, на что ее хватило, это закричать:

— Харальд.

Нога уже дотянулась до края борта. Она попыталась ее опустить — и сумела сдвинуть колено вниз на половину ладони. Замерла, борясь с собственным телом.

В груди плескался ужас. Если спрыгнет, то Харальда больше не увидит. И как он без нее? К кому придет, когда на лице загорится серебряная морда? А если весь засияет, как тогда, в опочивальне?

А главное, как она без него?

На глазах выступили слезы, прочертили дорожки по щекам…

Отзвук женского голоса, долетевший со стороны залива, Харальд расслышал, когда уже проложил просеку сквозь строй людей Гудремсона — и добрался до той стороны ворот.

Сванхильд, тут же мелькнуло в уме. Да, он послал воинов — но сам-то не проверил. Не убедился, что с ней все в порядке.

В груди неприятно заворочалось что-то. Харальд рявкнул:

— Убби, Свейн, Свальд. Присмотрите тут.

И нырнул в толпу своих воинов, строем напиравших от берега. Понесся, оступаясь на разрубленных телах и плечом снося всех, кто не успел уступить ему дорогу…

Пока бежал по берегу, видел, что на кнорре все в порядке — вроде и шлемы над бортом поблескивают, и люди на палубе стоят. Но недоброе предчувствие все равно шевелилось внутри холодным червем.

И Харальд не остановился.

Доски причала отозвались на его бег частым грохотом. Он не стал тратить время на сходни, прыгнул на палубу прямо с причала, перемахнув с разбега через полоску воды. И увидел девчонку, зачем-то оседлавшую борт по ту сторону корабля.

Сванхильд глянула на него с разнесчастным лицом. Потом покачнулась и разжала руки, вцепившиеся в планширь.

Палубу Харальд проскочил в два прыжка, едва не наступив на своих людей, лежавших на палубе. Девчонка уже заваливалась на ту сторону…

Он успел поймать мелькнувшую в воздухе ногу. Дернул ее к себе — но сапожок, в который вцепились его пальцы, мгновенно начал соскальзывать. Тело девчонки оказалось до странности тяжелым, словно с той стороны ее кто-то тянул.

Харальд, оскалившись, стиснул тонкую щиколотку, отшвырнул в сторону секиру. В уме стрельнула судорожная мысль — все равно не выпущу… и не отпущу.

Она закричала — пронзительно, резко, как кричат от неожиданной боли.

Но Харальд уже перегнулся через борт, дотянулся освободившейся рукой до ее локтя, рванул вверх. Затащил трепыхавшееся тело обратно на корабль, прижал к себе, разворачиваясь и становясь боком к борту.

И только после этого, с облегчением ощутив, как Сванхильд цепляется за него обеими руками — значит, жива и не держит зла за то, что он чуть не размозжил ей щиколотку — посмотрел вниз. Чтобы получше рассмотреть то, что успел заметить.

Рядом с кораблем над волнами висела полоса клубящегося тумана, из которой торчали женские головы. Он узнал рабынь, которые плыли на кнорре вместе со Сванхильд, седоволосую старуху-славянку.

Поверхность тумана колыхнулась, над палубой гулко пронеслось:

— Сон приходит…

Харальд вдруг ощутил, как смыкаются у него веки. Зарычал, тряхнул головой, пытаясь отогнать дрему, что наваливалась все сильней и сильней. Красноватое сияние, горевшее перед глазами и освещавшее все не в пример ярче, чем костры на берегу, начало затухать.

— Нет, — крикнула Сванхильд.

И зачем-то дернула его за уши. Сильно дернула. Будь он бабой, наверно, стало бы даже больно.

А так Харальд только уставился на нее. Девчонка все не успокаивалась, тянула за косицы, терла ему щеки. Под конец, всхлипнув, залепила легкую пощечину.

И тут он оскалился — не столько от ярости, сколько от неожиданности. Моргнул, осознавая то, что случилось.

Она его ударила? На палубе одного из его кораблей, так, что и с берега могли увидеть? Ладно, била его раньше, когда была лишь добычей, подаренной ему для потехи — но теперь, когда он сделал ее своей невестой, почти равной себе?

Зато красное сияние наконец-то осветило ее лицо. Осунувшееся, с запавшими глазами.

И голова начала соображать. Хорошо, что ударила, быстро подумал Харальд. Только что дальше?

Девчонка, вцепившись ему в плечи, что-то говорила на своем наречии, а он ощущал, как снова наваливается дрема. Как гаснут красноватые переливы на ее лице…

Надо что-то делать. Если он сейчас уснет, Сванхильд отправится за борт, это ясно.

Харальд разжал руки, державшие девчонку — та покачнулась, но устояла. Поймал ее ладонь, сжал. Сделал, борясь с сонливостью, два шага в сторону, к одному из тел, лежавших на палубе.

Услышал, как она тихо ойкнула, тоже вынужденно шагнув.

Ничего не поделаешь, сейчас ему нужно было добыть оружие.

Харальд наклонился, выхватил меч, так и оставшийся в ножнах воина — то ли спавшего, то ли мертвого.

Мысли путались, дрема одолевала все сильней. Он придавил зубами нижнюю губу — лопнуло, в рот потекла струйка крови.

И, шагнув к борту, подбросил меч. Уже в воздухе перехватил его за рукоять по-другому, как копье. Метнул клинок вниз, целясь в полосу тумана.

Клубящаяся лента висела над водой рядом с кнорром, так что промахнуться он не мог.

Харальд снова всадил зубы в рану на губе, отгоняя сон. И уже сделал шаг к следующему телу, собираясь взять второй меч — но в этот момент раздался вой, все нараставший и нараставший…

А закончившийся таким пронзительным звуком, что у него заложило уши. Даже люди, бившиеся за воротами, остановились, поворачиваясь к воде.

Одно хорошо — дрема наконец ушла. И сознание снова стало ясным. Харальд рванул к себе Сванхильд, сжавшуюся, с ужасом и изумлением смотревшую то на него, то за борт. Притиснул, обняв.

Вой смолк, оборвавшись на режущей ноте. Следом истошно закричали бабы. Над бортом появились женские фигуры, стайкой зависнув в воздухе. Из-под каждого подола вылезало щупальце, толщиной с грудную клетку крепкого мужика. К низу вроде как расширявшееся…

Ног под подолами Харальд не увидел.

Сванхильд дернулась, пытаясь повернуться к бабам. И Харальд позволил. Каждый имеет право посмотреть на ту участь, что его ожидала.

В уме у него промелькнуло стремительное виденье — Сванхильд, превращенная в такое же окончание щупальца. Или это были громадные змеи? Переродившаяся Сванхильд…

Краснота снова плеснула перед глазами — и мгновенно загустела.

Старуха-славянка, висевшая в воздухе прямо напротив, протянула к ним руки — впрочем, скорее не к ним, а только к девчонке. Заговорила непонятно, на своем наречии. В голосе звучала мольба, по морщинистому лицу катились слезы.

Сванхильд ей что-то ответила, печально, с дрожью. Всхлипнула.

Да что ж я стою-то, вдруг опомнился Харальд. И, разжав хватку, которой держал Сванхильд, одной рукой вцепился в ее запястье. Развернулся, наклоняясь к человеку, лежавшему на палубе у его ног. Выдрал меч из ножен, швырнул в щупальце, кончавшееся фигурой старухи-славянки…

И попал. Опять раздался вой, щупальце с торчавшим мечом дернулось, потекло вниз темной лентой, утаскивая старуху. Остальные женские фигуры тоже быстро поплыли к воде. Сванхильд рванулась было к борту кнорра, но он удержал, снова обхватив и прижав к себе.

И только после этого шагнул к борту, увлекая ее за собой.

Полоса тумана, колыхавшаяся внизу, исчезла. Женские фигуры на концах щупалец уходили в воду — стоя, безмолвно.

По причалу уже гремели шаги.

— Ярл, — крикнул кто-то — кажется, Болли. — Что здесь случилось?

— Ничего хорошего, — проворчал Харальд.

И подумал следом — не расслышь он в воротах отзвук женского крика, Сванхильд болталась бы сейчас на конце щупальца.

Значит, теперь цель родителя — она. Но если Ермунгард помнит его предупреждение, то девчонку ждала не смерть, а что-то другое…

Хотя лучше смерть, чем такая участь.

А если бы он остался с хульдрой, Сванхильд сейчас была бы уже под водой, став неизвестно кем, неизвестно чем… Харальд оборвал эту мысль.

На кнорр уже запрыгивали его воины. Наклонялись над лежавшими, подбегали к борту, за которым прежде плавала полоса тумана — и рядом с которым исчезли щупальца.

Теперь там ничего не было, только катились мелкие волны, спеша к близкому берегу.

— Кнорр перевернете, — рявкнул Харальд.

Палуба и впрямь накренилась — слишком много народу прилипло к одному борту.

— И утопите, — зычно крикнул Убби со стороны причала. — Ну-ка, кому нечего делать — проверьте драккары, вдруг там тоже что-то стряслось. Ярл, как ты?

Харальд ответил не сразу. Сванхильд спрятала лицо у него на груди и тихо плакала. Он прижал ее к себе покрепче. Под ладонью оказалось тонкое плечо.

Хрупкие кости, подумал Харальд. Надо бы осмотреть ее щиколотку. И рану, которая только что начала затягиваться. Но на берегу бой…

Правда, крики дерущихся звучали теперь тихо, отдаленно.

— Я в порядке, — ответил наконец Харальд. — Что у ворот?

— Наши вошли в крепость, — объявил Убби, уже ступив на палубу кнорра. — Люди Трюгви потихоньку отступают. Когда завыло, и щупальца появились, Свальд крикнул, чтобы я бежал сюда… а что за чудище ты сразил, ярл? Никогда такого не видел. Щупальца с бабами на концах — а туловище, выходит, под водой…

— Знал бы, так сказал бы, — проворчал Харальд. — Что с людьми на палубе?

Рядом возник хмурый Болли.

— С ними что-то непонятное, ярл. Парни дышат, ран нет. Но в себя не приходят, словно им дали по затылку. У двух человек на голове под кожей шишки, но у остальных нет. То ли их ударили, то ли сами об доски приложились. Колдовство?

— Да еще какое, — равнодушно согласился Харальд. — Что ж… наши все живы, исчезли только бабы. Думаю, надо будет принести жертвы Ермунгарду. Может, как раз пару баб — похоже, Мировой Змей по ним соскучился…

Стоявшие вокруг дружно закивали. Пара человек хмуро улыбнулись. Болли покосился на Сванхильд, но ничего не сказал.

— Всех оглушенных на берег, — распорядился Харальд. — Пусть полежат там, пока не очнутся.

Он повернулся к причалу. От его драккара, стоявшего тут же, но по другую сторону мостков и ближе к берегу, уже бежали двое воинов. Один крикнул на бегу:

— На драккаре ярла тихо. Стража видела то же, что и все мы. Щупальца.

От них все заслонял корпус кнорра, подумал Харальд. С другой стороны, на берегу тоже ничего не видели, пока он не швырнул меч. И пока та тварь — щупальца, скорей всего, принадлежали одному существу — не завопила.

Даже он сам ничего не заметил, пока бежал к кнорру. И при этом ему казалось, будто на палубе стоят его люди.

Наваждение? Если уж никто не видел тварь, пока в нее не попал меч…

— Что на других драккарах? — заорал Харальд, посмотрев на причал напротив, отделенный от кнорра полосой воды — той полосой, над которой перед этим висела лента тумана.

Там, у соседнего причала, сейчас покачивались два его драккара и один драккар Трюгви.

— Когда завыло, видели щупальца, — долетел ответный крик. — Теперь на воде чисто.

Харальд шевельнул бровями. Теперь-то точно чисто…

Он оглядел своих людей, громко распорядился:

— На будущее знайте и передайте другим — увидите что-то странное, отходите и бросайте копья. Или мечом цельтесь, как я. Болли, тут на палубе где-то валяется твоя секира. Найди ее для меня. Я буду ждать на берегу.

Болли кивнул, тут же двинулся по палубе, оглядываясь.

Харальд поднял Сванхильд на руки, зашагал к сходням.

Шел и думал — жертву и впрямь придется принести. А потом выслушать, что скажет ему Ермунгард.

Что касается девчонки, то она вернется в Йорингард на его драккаре. Так оно спокойней.

Когда Забава хлестнула Харальда по щеке — несильно хлестнула, и только потому, что глаза у него уже закрывались — он в ответ глянул на нее зверем. Оскалился так, что она испугалась…

Но оскал тут же исчез. Харальд разжал руки, вцепился в ее ладонь, шагнул, увлекая за собой.

От щиколотки сразу стрельнуло дикой болью — уж больно сильно он сдавил ей ногу, пока затаскивал обратно на корабль.

Хватку его пальцев Забава вспоминала с дрожью. Теперь она верила, что Харальд может рвать людей голыми руками. На ногу, дико болевшую, наступала, как на деревяшку. И как только ее поднимала, ступня болталась.

Он зачем-то бросил за борт меч, снова шагнул в сторону, потащив ее за собой. Но тут раздался вой, от которого Забава едва не оглохла. Потом смолк. Зато зазвучали женские крики.

А следом из-за борта поднялись те самые рабыни, что плыли с ней на корабле — и сидели в лодке. И бабка Маленя среди них…

Все бабы висели в воздухе, глядя на нее. Из-под платьев торчали громадные змеи, уходя вниз, к воде за бортом. Черные такие змеи, толстые, в сетке выпуклых жил.

Ни у одной из баб ног видно не было — наверно, змеи их прикрывали собой. Непонятно только, как они удерживали рабынь в воздухе. Снизу подпирали?

Бабка Маленя вдруг протянула к Забаве руки, заплакала.

— Расстаемся, Забавушка. А ведь нас из-за тебя забрали. Чудище это морское… теперь уж не спастись, не выйти на землю. И Орешной веси мне больше не увидеть. Поминай добром, не лихом.

— Я тебя никогда не забуду, бабушка, — с дрожью пообещала Забава. И всхлипнула. — Неужто тебе нельзя помочь? Может, сделать что-то…

Руки Харальда, державшие ее крепкой хваткой, вдруг разжались. Он вцепился ей в запястье, как-то быстро двинулся — и в следующее мгновенье Забава увидела, как в змею под бабкой Маленей вонзился меч.

Змеиное туловище тут же дрогнуло, быстро потащило бабку вниз. Остальные рабыни тоже начали опускаться. Молча, словно какая-то сила не давала им кричать.

А Харальд шагнул к борту. Прижался к доскам, позволив и ей глянуть на воду у самого корабля.

Так что Забава успела разглядеть, как женские головы исчезают в волнах. И опять — молча.

Она заплакала, обхватив Харальда, прижавшись к нему всем телом. Хоть и не знала — может, следовало винить его за то, что швырнул меч в змею, державшую бабку. Вдруг она после этого бабушку сдавила, или еще что ей сделала. Не зря же бабка Маленя под воду уходила молча…

По сходням на корабль уже забирались люди. Окружили их, начали что-то говорить. Харальд отвечал. Она не прислушивалась.

Из-за нее их всех забрали, звучало у Забавы в уме. Снова и снова звучало.

Харальд отнес ее на берег, усадил на землю — и опять исчез. Рядом остался громадный мужик, ее новый брат. Стащил с себя плащ, накинул ей на плечи. Затем заставил приподняться, подсунув под нее одну полу, чтобы не сидела на холодном. Еще какие-то мужики топтались рядом…

Слезы у Забавы быстро закончились, и дальше она сидела, просто глядя на воду. На мелких волнах дробились отсветы костров, звуков боя уже не было слышно.

В нескольких шагах от нее лежали люди, которых принесли с корабля. Приходили в себя по одному, просыпались потихоньку. Тут же начинали рассказывать что-то воинам, стоявшим рядом…

Ей тоже хотелось проснуться. И чтобы все случившееся оказалось сном.

Пока Харальд был на кнорре, Свальду с людьми удалось захватить Трюгви, пробившись сквозь ряды его воинов и окружив юного конунга с двух сторон.

Даже секира Харальда нашлась — ее выбили из рук Гудремсона, когда того брали, зажав между щитов.

Оставшись без конунга, хирды сопротивлялись вяло. И в этом Харальд им помог, пройдясь по их рядам с секирой — уже со своей, к которой привык, с рукоятью, отполированной его ладонями…

Те, кто поумней, тут же начали отступать к воротам на другой стороне крепости. И растворяться в ночи. Хрориксон со своими людьми ушел первым.

Ни преследовать, ни искать кого-то Харальд не собирался. Осмотрел вместе со Свейном и Бъерном кладовую — но не нашел там ни одной баклаги с кровью его отца. Потом отправился допрашивать Трюгви.

Первое, о чем подумал Харальд, когда к нему подвели юного конунга — в живых того оставлять нельзя. Если выживет, то первое, о чем начнет мечтать — о его смерти. И рано или поздно подстроит что-то еще.

Кроме того, было и другое. Если бы Трюгви просто взялся за оружие, желая отомстить за смерть отца, это одно. Но он связался с Мировым Змеем, расставил ловушку…

И Сванхильд чуть не очутилась на конце одного из щупалец.

Парень смотрел угрюмо — и казался сейчас старше своих лет. Намного старше.

— Говори, — буркнул Харальд. — Где и когда ты виделся с Ермунгардом? Где зелье из крови Ермунгарда, которое было у твоего отца?

Гудремсон молчал, глядя с ненавистью.

И Харальд вдруг решился. Ему так и так нужно было побеседовать с Ермунгардом — вот уж кто точно знает ответы на все вопросы…

И не так уж его интересовало, где и когда Трюгви виделся с Мировым Змеем. Море рядом, далеко плыть не надо.

— Приготовьте лодку, — распорядился Харальд, посмотрев на своих людей. — Подведите к берегу, за крайним левым причалом.

Так, чтобы Сванхильд не видела, мелькнула у него мысль. Он посадил ее под стеной справа от ворот, так что распахнутая створка прикроет то, что ей не следует видеть. К тому же перед воротами сидят раненые, стоят воины, которых отрядили приглядывать за берегом и причалами.

Пара человек, уже отделившихся от строя его людей, понятливо пробормотали:

— Да, ярл.

И исчезли.

Харальд снова перевел взгляд на Гудремсона. Заметил хрипло:

— Ты ведь не отправил из Веллинхела свою семью, конунг Трюгви? Понадеялся на свою победу… и зря. Свальд, где ты? Отбери пару баб из семьи Гудрема. Свяжи их и сунь в лодку. Рты не забудь заткнуть.

Свальд, с готовностью кивнув, ушел. Харальд помолчал, окидывая взглядом то, что было перед ним.

Пленных — вместе с которыми перед этим держали и Трюгви — согнали в один из углов крепости. За связанным Гудремсоном стояли уже воины самого Харальда, дальше на земле сидели пленные.

И сидели вплотную друг к другу, так что издалека казались озером из голов. Три костерка, разведенных по краям того места, куда собрали пленных, высвечивали усталые, опустошенные лица — на которых отпечаталась безнадежность.

— Здесь погибли мои люди, — сказал Харальд после паузы. — А мои люди мне дороги. Твоих воинов я не виню, но ты подстроил мне ловушку. За такое принято платить кровью. К тому же тебе, сын Гудрема, самое время узнать, в кого вы — ты и твой отец — хотели меня превратить. Я так понимаю, Ермунгард когда-то утащил драккар с Гудремом на дно — а потом предложил ему жизнь в обмен на меня? И ты, вместо того, чтобы отомстить мне честно, с мечом в руках, тоже отправился договариваться со Змеем?

Трюгви на мгновенье опустил взгляд. Но тут же посмотрел снова, с вызовом.

— Драться с тобой? С берсерком, Ермунгардсоном и богорожденным?

— Но своих-то воинов ты против меня посылал, — рявкнул Харальд. И добавил уже ровным голосом: — Лучше бы вызвал меня на хольмганг, конунг Трюгви. Тогда я еще мог бы тебя пощадить. Но ты, как я понимаю, хотел не отомстить, а сохранить Веллинхел и драккары отца. А еще выжить.

Гудремсон ответил ненавидящим взглядом. Харальд, отвернувшись от него, посмотрел на своих хирдманов — все, кроме ушедшего Свальда, стояли сейчас рядом.

— Свейн, Ларс. Расставьте людей по стенам крепости. Как бы те, кто ушел из Веллинхела, не решили вернуться. Убби и Бъерн — на вас берег и драккары. Поставьте людей вдоль воды. Если заметите что-нибудь в заливе, первым делом отведите мою невесту в крепость. И сами уходите за стену. Я отлучусь ненадолго. Трюгви связать — и ко мне в лодку.

Хирдманы закивали.

Харальд уже шагнул, собираясь уйти, но тут Убби вдруг спросил:

— Идешь поговорить со своим отцом, ярл?

— Иду, — согласился Харальд. — Передать от тебя привет?

— Да я просто так… — пробормотал тот.

Свейн оттер Убби плечом, сказал громко:

— Все выполним, ярл.

Лодку для него уже подвели к берегу за причалом слева — крупную, четырехвесельную. И Свальд с парой людей тащили по крепости двух связанных женщин, направляясь к воротам. Молодых, увешанных золотом.

Харальд, шагая к берегу, ощутил легкую тень стыда. Но беседовать с родителем он сегодня хотел долго — а для этого требовались жертвы.

Причем простые люди в крепости провинились перед ним куда меньше, чем семейство Гудрема.

Прежде чем отплыть, он сходил на свой драккар. Нырнул прямо с борта в ледяную воду, забрался обратно по веревке, пофыркивая и постукивая зубами. Добежал до закутка за занавесками, где стоял его сундук, оделся в чистое. Натянул наконец сапоги…

И, выйдя обратно на причал, глянул на берег.

Рядом со Сванхильд, так и сидевшей там, где он ее оставил, под стеной справа от ворот, виднелись силуэты Ислейва и Болли, ее братьев. Рядом торчал десяток воинов, которым было приказано не спускать с нее глаз.

Расстояние между Сванхильд и водой было всего в четыре десятка шагов. Однако отправлять ее в крепость Харальд пока не хотел. Там валялось слишком много тел — а с нее на сегодня хватит зрелищ.

Глубина залива возле берега небольшая, подумал он. А тварь, выманившая женщин с кнорра, немаленьких размеров. По мелководью она не выгребет. И на берегу слишком много воинов — сейчас там будут толпиться хирды Убби и Бъерна, которым он велел сторожить причаля. Как только его люди что-то заметят, тут же уведут Сванхильд за стену.

Харальд отвел взгляд от своей невесты. Пробежался по причалу, потом по берегу. Запрыгнул в лодку, куда уже бросили двух баб и Трюгви — со связанными руками, с кляпами во рту. Оттолкнулся веслом от неглубокого дна, погреб, уводя лодку от берега.

Он греб до тех пор, пока костры на полоске земли перед причалами не превратились в цепочку мелких далеких огней. Потом убрал весла, встал в полный рост. Бабы в лодке глухо заскулили, хлюпая носами…

— Ермунгард, — бросил Харальд в темноту, прикрывавшую волны залива.

И шагнул к Трюгви.

Лодка под ногами дрогнула. А затем странно замерла, перестав покачиваться. Словно стояла на берегу.

И он, еще никого не видя, понял — родитель.

— Живым… — жадно попросил шипящий голос из темноты. — И чтобы бился…

Харальд подхватил задергавшегося Трюгви, молча выдрал кляп. В два взмаха разрезал ножом веревку, стягивавшую запястья за спиной — и другим концом наброшенную на шею, петлей. Перекинул через борт.

Над заливом полетел дикий крик. Потом смолк, захлебнувшись. Бабы от ужаса перестали скулить, затихли, шмыгая носами.

Над водой, с той стороны лодки, куда он бросил Гудремсона, сейчас плавало светлое марево, высвечивая верхушки волн. Бьющееся тело погрузилось, следом всплыла темная голова.

Харальд угрюмо сказал:

— Я предупреждал, чтобы ты не трогал мою женщину.

— С ней ничего плохого не случилось бы, — проскрипел отец. — Участь простых рабынь не для нее, раз уж ты ее выделил. Стала бы живой утопленницей — они живут долго, не увядая. И ты пришел бы следом за ней, ко мне…

— Нет, не пришел бы, — холодно бросил Харальд.

Но это заявление вызвало в нем темное недовольство. Выходит, бросил бы ее в лапах родителя. Одну.

Это уже не была бы Сванхильд, быстро подумал он. Тело, но не ее душа. Вряд ли живые утопленницы умеют краснеть или просят кого-то пожалеть.

— Я бы оплакал свою женщину, — размеренно сказал Харальд. — А потом отправился бы к Готфриду. Предупреждаю — не трогай ее. Ни щупальцами своих тварей, ни чем-то еще. Никогда.

— Или что? — медленно отозвался Змей.

— Все-то тебя пугать надо, — с досадой бросил Харальд. — Хочешь, я тебе кое-что предложу?

— Что может предложить Мировому Змею простой берсерк? — вопросом на вопрос ответил родитель. — Кроме себя самого, конечно?

Харальд поставил одну ногу на борт лодки, наклонился к воде, опершись локтем о колено.

— Скажи мне — почему я родился? Если я так опасен для тебя и для мира?

— Тебе не понравится, — скрипнул Ермунгард.

И Харальд удивленно приподнял брови. Заметил:

— Переживу.

— Моя плоть меняется, — прошипел родитель. — Все время. Когда-то я был ростом с тебя… и жил в Асгарде, с остальными. Потом начал расти. Меняться. И меня выкинули в мир людей, в море… даже Один и Тор испугались того, кем я могу стать. Но потом я открыл — когда у меня рождается дитя, мое тело перестает меняться. Остается прежним, пока дитя живет. Я начинаю думать чаще. Бывает, что думаю даже без жертв. Пока мой сын живет, мое проклятье, вечное изменение плоти, спит…

— Значит, я твое спасение, — равнодушно сказал Харальд. — Одного не могу понять — как ты не порвал на куски мою мать? С твоими-то привычками?

Может, ему показалось, но со стороны воды прилетел тихий вздох.

— В ней было так много жизни… она сияла мне с берега. Манила теплом, как огонь посреди холода. Я видел ее даже ночью, когда она спала — красной искрой на сером. Потом пришло время. Я нагнал бурю в южных морях, затопил пару кораблей. И взял ее, пока мог думать. В тот день она пошла на берег собирать яйца чаек, с парой воинов своего отца…

Харальд стиснул зубы. Яйца чаек. Выходит, его зачали весной. Все правильно, он родился зимой.

И сразу вспомнилось почему-то, что там, в Сивербе, мать никогда не подходила слишком близко к берегу фьорда. Вообще не приближалась к кромке воды — словно опасалась чего-то.

— Раз так, то тебе нужно, чтобы я жил, верно? — неласково буркнул он. — Давай договоримся — я постараюсь выжить здесь, на земле, а ты мне в этом поможешь.

— На дне тебе ничего не грозит…

— Кроме скуки, — рявкнул Харальд. — Вот мое предложение — я разобью Готфрида, человека, которого выбрал Тор, чтобы начать Рагнарек. Я обуздаю дар Одина, который мне достался. Я выживу, несмотря ни на что. И не поднимусь в небо. А ты не будешь мне мешать — и не тронешь мою женщину. Согласен?

Ермунгард долго молчал. Сказал наконец:

— Такие, как ты, погибают не в бою, а от предательства. И предают чаще всего женщины.

Харальд нахмурился.

— Пока что меня чаще всего предавал мой отец. Сначала он подослал ко мне людей с зельем, желающих превратить меня в ручное чудовище. Потом драугаров. Затем хульдру.

— Гудрем зря надеялся, что ты будешь служить ему долго… — насмешливо скрипнул Ермунгард.

— А ты зря старался, но речь не об этом. Давай так — я пригляжу за своей женщиной, а ты за своими щупальцами. Не трогай меня, и я попробую продержаться. Раз Один и Тор используют людей, чтобы начать Рагнарек, значит, их силы в этом мире не так уж велики. И Асгард, где они обитают, слишком далек от мира людей…

— Но если ты поднимешься в небо, — прошипел Мировой Змей, — ты отравишь его. И Биврест, радужный мост из этого мира в Асгард, засияет в полную силу… и боги смогут прийти сюда. Остаться. Все случится, когда ты поднимешься в небо…

Харальд нагнулся еще ниже, тоже прошипел — голосом, похожим на голос самого Ермунгарда:

— Не когда, а если. Они сбросили тебя сюда. Отдали тебе этот мир — так сделай его своим. Борись за него. Я стану мечом, который подрежет поджилки Готфриду. И посмотрим, кто победит — светлые боги, мечтающие о Рагнареке, или темные, которые хотят спасти этот мир. Ну?

— Это невозможно, — булькнул родитель. — Тебе с ними не совладать. Даже Локи, твой дед — и тот не смог защитить себя. И теперь висит, привязанный кишками сына… а ведь он дитя первых етунов, один из древних…

— Я не так много прошу от тебя, — угрюмо сказал Харальд. — Подождать до весны. Корабли Готфрида я встречу в море. И если увижу, что его не победить, отправлюсь к тебе. Прямо с палубы своего драккара.

В этот последний поход, мелькнула у него мысль, Сванхильд лучше не брать. И Кейлева с сыновьями тоже оставить на берегу. Сразу отправить их всех в Хааленсваге…

И может быть, они сумеют пережить Рагнарек.

— А до тех пор не подплывай ко мне близко, — закончил Харальд. — Не трогай мою женщину. А еще лучше, помоги мне. Хотя бы знаниями. Я ведь не первый твой сын? Что случилось с остальными?

Ермунгард помолчал, потом гулко сказал:

— Сердце Токи перестало биться перед той весной, когда я зачал тебя… но он жил больше трехсот лет. Жил счастливо и достойно, в моих владениях… и тебе там уготовано место.

— Считай своими владениями весь этот мир, — ровно предложил Харальд. — Скажи лучше — Токи тоже пытались подсунуть зелье из твоего яда, чтобы он поднялся в небо? В нем тоже был дар Одина?

— Да… — прошелестел Ермунгард. — Но я предложил — и он был не против…

Харальд оскалился.

— А я против. Не скажешь, почему Тор и Один вспомнили обо мне только прошлой весной? Да и ты тоже?

— Такие, как ты… должны возмужать. Моя плоть должна вызреть. Начать изменяться. Только потом все начинается. И все возможно…

Ермунгард вдруг шевельнулся, подплыл к лодке поближе.

— Теперь я все чаще думаю, сын. Теперь тебя можно забрать. Но и те, другие, теперь знают, что время пришло…

Харальд сцепил зубы. Он созрел — ну прямо как яблоко на ветке.

Следом вдруг мелькнула другая мысль — и Харальд замер. Вот что можно предложить Мировому Змею. Вот на что родитель может и согласиться.

— Раз так, — медленно уронил Харальд, — то выходит, что плоть Ермунгарда способна изменяться только на земле? Поэтому тебя сбросили именно в море?

— Я менялся даже там, — прошипел Змей. — Но не так быстро, как на суше. Потом мне начали приносить в жертву дев. Одной я позволил выжить. Так родился первый сын. С тех пор у меня всегда был сын…

Харальд кивнул, нависая над бортом лодки. Спросил:

— Как ясно ты начнешь думать, если я и дальше останусь здесь, на берегу? Проживу на земле год, два, три? Много лет? Или хотя бы до весны?

На этот раз ответа родителя Харальду пришлось дожидаться долго. А когда Ермунгард заговорил, голос его едва шелестел над волнами. Хорошо, что бабы, задохнувшись от ужаса, скулили теперь почти неслышно.

— Не знаю… я не пробовал. Никогда не рисковал. Но неизвестно, каким станешь ты. И мир может погибнуть…

— Все же до весны время есть, — с нажимом сказал Харальд. — Пусть это лишь несколько месяцев — но у тебя будет на пару мыслей больше. А затем, если мне не удастся победить Готфрида, я приду к тебе сам. Где то зелье, что ты дал Гудрему? В крепости я его не нашел.

В борт вдруг плеснула волна, и лодка, до этого бывшая неподвижной, закачалась. Ермунгард устал беседовать?

— Хульдра, которую я послал, — проскрипел родитель, — его вылила. Оно больше не подействует. Ты опять изменился. Ты переборол мою кровь — там, в лесу под Йорингардом. Теперь станешь таким, как я, только если сам захочешь…

Хоть одна хорошая новость, подумал Харальд. Не надо будет испытывать на себе зелье, посадив рядом Сванхильд, на всякий случай.

— Что за тварь сманила моих рабынь в воду? — спросил он.

— Краке…

— Краке на нашем языке значит искривленный, — Заметил Харальд. — Это что, имя?

Лодка закачалась сильней.

— Он потомок етунов-великанов, но получился не таким, как все. Твои рабыни какое-то время будут жить в нем… с ним… дай жертву, еще…

Харальд развернулся, поднял со дна лодки одну из женщин. Вытащил кляп, разрезал веревки. Подумал, сталкивая цеплявшуюся за него бабу в море — может, до второй дело и не дойдет. Ермунгард сегодня на диво разговорчив. Видно, и впрямь меняется. Мыслит все яснее, говорит все дольше.

Или Трюгви подкормил его недавно, и родитель не успел проголодаться?

Женщина кричала недолго, почти сразу же исчезнув в глубине. Харальд дождался, пока тело в ярком шелке уйдет под воду, спросил:

— А хульдра? Что это за тварь?

— Тоже потомок етунов… древних… их несколько таких в Нартвегре…

— И она слушается тебя, — тихо бросил Харальд.

Мировой Змей издал долгое шуршащее:

— Ха-а…

Потом добавил:

— Хульдра слушает только свои желания. Но она не хочет конца мира. Ей тоже не выжить.

Жаль, что красавица в синем боится железа — и к Готфриду ее не пошлешь, подумал Харальд. Того наверняка все время караулит стража с мечами.

Он выпрямился, спросил:

— Что насчет краке? Он сможет мне помочь, если нужно?

Волна вдруг резко плеснула в борт лодки.

— Краке ты ранил. Все потомки древних, вырастая, не любят железо…

— Значит, помощников среди твоих тварей мне не найти, — пробормотал Харальд.

— Нет, — прошипел Ермунгард, — И я не смогу помочь. Нъерд наблюдает из Асгарда за морскими глубинами. Он не даст мне потопить корабли Готфрида. Но есть и другое, о чем ты не знаешь. Весной в германских землях будет гулять Дикая охота. Тор придет охотиться в ваш мир — ненадолго, потому что Биврест пока не горит в полную силу. Он может принести своему человеку дары…

Харальд скривился. Если так, то германец придет не только с зельем.

Темная фигура приподнялась над волнами по грудь.

— Я подожду до весны… Раз ты просишь. И обещаешь прийти сам. Но это опасно. Берегись…

Харальд выдохнул, ощутив, как на лицо выползает улыбка — хоть и не следовало улыбаться, когда тут, в лодке, судорожно дышит еще одна жертва.

— Если я что-то узнаю — узнаешь и ты. Я приду, чтобы сказать. Это все… — проскрипел голос родителя.

Не все, подумал Харальд. И быстро спросил:

— Где вторая змея? Из тех двух, что ты содрал с меня?

— В моих владениях…

— Отдай ее мне, — попросил он. — Кто знает, вдруг мне понадобится ярость Одина. С хульдрой сегодня она спала.

— Ты получишь, — скрипнул Змей. — Я пришлю. В конце зимы. Перед весной…

— И мне нужно зелье из твоей крови, — торопливо бросил Харальд. — Вдруг и оно пригодится. Но помни — не трогай мою невесту. Ни щупальцами своих тварей, ничем.

— Получишь, — донеслось с воды. — До весны… а там посмотрим. Отдай и эту… отдай…

Слова Ермунгарда вдруг обернулись прерывистым шипеньем. Харальд, скривившись, скинул в воду забившуюся женщину.

И торопливо погреб к берегу.

Свальд, Убби и Бъерн поджидали его, стоя у кромки воды. Харальд нажал на весла, и нос лодки с шуршанием наполз на гальку берега.

Он швырнул причальный конец в руки одного из воинов, стоявших возле хирдманов, спрыгнул. И глянул туда, где сидела Сванхильд — под самой стеной, сжавшаяся в комок, по-прежнему неподвижная. Подойти бы…

Но времени нет.

— Что теперь? — почти радостно спросил Свальд. — Кстати, брат, я там видел сестер Трюгви, одна просто красавица. Я уже пообещал ей защиту. Ты ведь не против? Крепость взята, что это значит, ты знаешь…

Харальд обвел всех замороженным взглядом.

— Надеюсь, никто из ваших не бегает по Веллинхелу в поисках подола, который можно задрать?

Он в упор посмотрел на Убби, припомнив случившееся в Йорингарде. Тот нахмурился.

— Мой хирд на берегу и причалах, ярл. Весь, до последнего человека. Я своим так и сказал — узнаю, что кто-то пошел развлекаться, пока по морю плавает неизвестно что, сам отрежу ему то, с чем он за бабами гоняется…

Харальд кивнул, прищурившись. Сказал медленно:

— Веллинхел наш, но он нам не нужен. С другой стороны, жечь его я не вижу смысла. Сколько у нас пленных?

— Больше двух сотен, — откликнулся Бъерн.

Трюгви потащил своих хирдманов за ворота — и сам привел их в руки врага, мелькнула у Харальда мысль. А потом в бою некому было отдать хирдам нужную команду в нужный момент…

Останься мальчишка в живых, погубил бы еще немало народу. Мало зваться конунгом — надо еще уметь им быть.

— Приведите мне человека Трюгви, — распорядился он. — Которого я допрашивал на берегу.

Двое воинов из стоявших за спинами его хирдманов сорвались с места. Свальд широко улыбнулся, блеснул зубами. Объявил:

— Тут никто не решается, а я спрошу. Как родич родича… как поживает твой божественный родич, Харальд? Все ли хорошо у Мирового Змея?

Лица остальных мгновенно застыли — но взгляды стали жадными, внимательными.

— Мы поговорили, — без всякого выражения ответил Харальд. — И Ермунгард пожелал мне спокойного зимовья. Так что до весны больше битв не будет. Ты это хотел услышать, Свальд?

Брат улыбнулся еще шире. Пояснил:

— Не то чтобы я боюсь драки… но между родичами должен быть мир.

Харальд молча полоснул по нему взглядом — и снова посмотрел в сторону Сванхильд. Сидит. Смотрит вроде бы на воду.

А ему надо решить, что делать с Веллинхелом. И с пленными.

Каждый человек здесь — дитя Нартвегра, мелькнула у него мысль. И те, кто служит ему, и те, кто служил Трюгви. Крови Нартвегра на этом берегу пролилось уже достаточно…

Хирдмана, которого он пытал, привели чуть ли не бегом, подталкивая с двух сторон. Поставили перед ним — мужчина пошатнулся от последнего толчка, но устоял. Скривился от боли в обожженных местах, однако встал прямо, с высоко поднятой головой.

— Развяжите, — негромко приказал Харальд, заметив, что руки у того связаны за спиной.

И несколько мгновений смотрел в лицо с разбитым в кровь ртом — след от его удара, нанесенного рукоятью секиры. Сказал:

— Время разобраться с теми, кто поднял оружие против меня. Трюгви уже пошел на корм Ермунгарду.

— А теперь, выходит, настала моя очередь? — шепелявя, спросил хирдман.

И Харальд, решив посмотреть, что будет дальше, вдруг кивнул. Молча, не говоря ни слова.

— Помню, я когда-то мечтал попасть в Вальгаллу. — Мужчина криво улыбнулся. Посмотрел на Харальда без ненависти, спокойно, но безрадостно. — Делай то, что считаешь нужным, ярл.

Харальд помолчал еще немного, раздумывая. Спросил:

— Как тебя зовут?

— Эгиль Торгейрсон…

— Хочешь жить, сын Торгейра?

Хирдман посмотрел удивленно, потом качнул головой.

— Я предал моего конунга, проговорившись под пыткой. Мне незачем жить.

— Я многих пытал, — заметил Харальд. — У меня говорили все. Рано или поздно…

Эгиль ответил усталым взглядом.

— Мне-то какое дело до других? Я отвечаю за себя.

— Значит, ты хочешь смерти, — медленно сказал Харальд. — Это обязательно должна быть смерть от моего родителя? Или от моей руки? А смерть от руки германца, который придет завоевывать Нартвегр, тебе не подойдет?

— Нет чужаков, которые смогут завоевать Нартвегр, — угрюмо прошепелявил хирдман. — Это — Нартвегр.

— Ну, может, я сказал не всю правду, — заметил Харальд. — Может, германцы придут не ради Нартвегра. А ради меня.

Об этом уже пора рассказывать, подумал он. И рассказать всем…

Эгиль недоверчиво помолчал. Потом буркнул:

— Что, твоему отцу служат уже не только наши конунги — но и германцы? Одного не пойму — почему Ермунгард просто не утащит тебя на дно, и дело с концом.

— Германцы не служат Ермунгарду, — нехотя ответил Харальд.

Тут начиналось самое тонкое место в той полуправде, которую он собирался рассказать.

— Я прищемил кое-кому из них хвост, — объявил он. — Ходил как-то на торжище в их края. И неудачно поторговался. Сам знаешь, если у ярла мало врагов — значит, он плохо дерется. Меня в этом никто пока что не обвинял. Поэтому у меня теперь есть враги на германских берегах. И весной в Нартвегр придет конунг Готфрид, с полусотней кораблей. Корабли у него, конечно, плохие — но бойцы хорошие. И не думаю, что они упустят возможность пограбить земли по дороге. Я живу севернее, так что дорога у них выйдет длинная. Как раз вдоль этих берегов.

Он замолчал, давая мужчине время осмыслить сказанное.

Эгиль посмотрел в сторону крепости. Снова перевел взгляд на Харальда.

— Я видел среди твоих одного человека, который прежде служил Гудрему…

Харальд кивнул.

— Все ваши воины, попавшие в плен в Йорингарде, сейчас служат под моей рукой. Их клятва Гудрему кончилась, когда тот погиб, а клятву Трюгви они не приносили. Так что все честно. Правда, большую часть из них я оставил дома. Чтобы не пришлось сражаться с бывшими товарищами.

— Выходит, ты, ярл Харальд, собираешь большое войско, — пробормотал Эгиль. — Но против чужаков. Никто не любит чужаков…

Харальд быстро заметил:

— Это верно. Нам в Нартвегре и без них тесно — даже друг с другом драться приходится. Хочешь сразиться с германцем? За меня, как за одного из ярлов Нартвегра? А потом, после весны, я освобожу тебя от клятвы, которую ты мне дашь. И сможешь наняться к другому конунгу или ярлу. Если, конечно, выживешь в битве.

Эгиль сверкнул глазами, настороженно глядя на Харальда. Сказал невозмутимо:

— А что будет с другими? Часть моего хирда взяли в плен…

— Я предложу им то же, что и тебе. Еще кое-что. До конца зимы вы останетесь в Веллинхеле. Будете стоять здесь. Значит, мне нужен человек, который будет присматривать за крепостью — и за тем, чтобы люди разминались с мечами каждый день. Весной мне понадобятся воины, а не ленивые тюлени.

— А если мы не явимся по твоему зову? — с вызовом спросил вдруг Эгиль.

Харальд вскинул брови.

— По зову сына Ермунгарда? После этого вам лучше забыть о морских походах. И забиться куда-нибудь в горы, повыше. Жить там, навсегда забыв о том, как гудит над головой парус драккара…

Вряд ли кто-нибудь сунется к Ермунгарду, подумал он, чтобы спросить, так ли это. Главное, запугать всех до весны. А там видно будет.

— Кроме того, — бросил Харальд значительно. — Неужели вы откажетесь сразиться с чужаками, которые придут в наши края — и будут убивать, грабить, насиловать женщин Нартвегра?

— Да, — проворчал Эгиль. — Как будто мы сами с этим не справляемся.

Харальд хмыкнул. Подумал мимоходом — у мужика острый язык, это хорошо. Чтобы командовать немалой дружиной, одной отваги маловато.

Он посмотрел на своих хирдманов, стоявших за Эгилем — те откровенно ухмылялись. Добавил:

— И вот еще что. Я заберу отсюда всю казну. Пройдусь по всем домам — но не трону сундуки воинов. А те, кто придет ко мне в Йорингард в конце зимы, получат по три серебряных марки за каждый месяц службы здесь, в Веллинхеле. До конца зимы четыре с половиной месяца, стало быть, выйдет по тринадцать марок каждому. А еще будет честная доля из того, что найдется на германских кораблях. И затем я хочу наведаться в земли Готфрида. Полагаю, там тоже найдется, что взять.

— Это щедрое предложение, — недоверчиво сказал Эгиль. — А что будет с теми, кто не захочет встать под твою руку, ярл?

Харальд со вздохом погладил рукоять секиры.

— Я их отпущу. Как ты сам сказал, это были семейные дрязги, в которые затесались вы, люди. А теперь я жду твоего ответа, Эгиль Торгейрсон.

— Да, — помолчав, объявил бывший хирдман Трюгви. — Я согласен. Насчет своих людей ничего сказать не могу. Ты разрешишь поговорить с ними? С теми из моих парней, кто выжил и попал в руки к вашим?

— Я разрешу тебе даже больше, Эгиль, — объявил Харальд. — Ты поговоришь сразу со всеми. Благо они собраны в одном месте. Это ты будешь принимать каждого человека на службу, от моего имени. И выслушаешь его клятву вместо меня. Это тебе я поручу охранять Веллинхел. Ты будешь следить за дружиной, что здесь стоит. Если ты в состоянии понять, где чужие семейные дрязги, в которых напрасно гибнут люди, то сможешь понять и другое — где твоя выгода.

Эгиль кивнул, внимательно глядя на ярла.

— Суньте ему под ногу древко копья, — велел Харальд. — Тоже ясень.

Эгиль, которому под сапог уже подпихнули тонкое ясеневое древко, медленно протянул вперед руку. Харальд накрыл ее своей ладонью. Хирдман начал произносить слова клятвы…

А договорив, первым делом спросил:

— Что насчет семьи Гудрема, ярл? Там еще трое сыновей — правда, маленьких. Старшему не больше одиннадцати…

— Пусть живут, — холодно сказал Харальд. — Я не Гудрем, вспарывать животы детям не стану. Весной, после драки с Готфридом, загляну сюда. Там и решу, как быть. Но до тех пор смотри за семьей Гудрема, как за своей. И над девками не изгаляйтесь. Иди к пленным. Поговори с ними. Я подожду тебя здесь, на берегу.

Эгиль кивнул — и торопливо ушел. Харальд посмотрел на своих хирдманов.

— Пока они там разговаривают… отправьте половину своих людей в крепость. Слышали, что я сказал? Заберите отсюда все, что можно, не трогайте только сундуки воинов. И оставьте их оружие — в кучах, как оно лежит сейчас. Потом сами разберут.

Он помедлил, глянул построже на Убби и Бъерна.

— Пройдитесь по женскому дому, выгребите все золото и серебро из запасов баб Гудрема. Там тоже немало бывает. Но самих баб не трогать. И еще — у жен и дочерей хирдманов не брать ничего. Вдруг их мужья захотят мне служить. Слышали?

— А как мы их отличим, ярл? — спросил Бъерн.

Убби двинул его локтем, пробормотал:

— Спросим. И на всякий случай приволочем пару рабынь. Нож к горлу, и они нам все расскажут — где чья баба.

Харальд кивнул.

— Верно. Убби, поставь на время охрану к дверям женского дома. Казну из здешней кладовой грузите на кнорр. И прихватите пару десятков голов какой-нибудь скотины. Вычистите кладовые с напитками — у меня все-таки свадьба. Вино, зимний эль… забирайте все. Чем меньше выпивки будет у тех, кто здесь останется, тем спокойней тут будет. Мы уйдем, как только погрузимся. Завтра днем, после обеда, остановимся в одном из фьордов. И отдохнем до следующего утра.

— А как же право хирдов на потеху… — заикнулся было Свальд.

Харальд наградил его тяжелым взглядом.

— Люди в крепости служили Трюгви. Тот служил моему отцу. Но теперь мы с Ермунгардом договорились, а Трюгви мертв. Остались только люди, которые под рукой своего конунга служили моему родителю. Кроме того, мои воины получат свою долю добычи из казны Веллинхела. Я ее видел, золота там немало. Считаешь, что нужно еще и девок портить? Здесь, где люди служили моему отцу?

Свальд с надрывом вздохнул.

— Если бы ты видел сестру Трюгви, с которой я успел перекинуться парой слов… ты бы меня понял. Позволь забрать ее с собой, брат.

— Я убил ее отца, — тихо сказал Харальд. — Я убил ее брата. Отдал двух ее сестер Ермунгарду. Полагаешь, она будет тихо и мирно жить в Йорингарде, рядом со мной? Да и ты здесь не только по берегу прогуливался. Это ведь ты со своими людьми скрутил ее брата?

Свальд кивнул, стирая с лица улыбку. Посмотрел уже спокойно.

— Ты прав. Пойду распоряжусь насчет погрузки.

— Идите, — бросил Харальд, отпуская всех.

А потом неторопливо зашагал по берегу. К Сванхильд.

Она уже не плакала — молча и зябко куталась в чей-то плащ, в который кто-то догадался ее завернуть. Надо думать, один из Кейлевсонов.

— Болли, — Харальд кивнул здоровяку, замершему рядом. Тут же перевел взгляд на Ислейва, стоявшего в паре шагов: — Ты ведь был на кнорре, когда все случилось? Помнишь что-нибудь?

— Да что там помнить, — пробормотал Ислейв. — Вроде крикнули что-то. Про сон, кажется. А когда очнулся, смотрю — лежу на берегу.

Харальд посмотрел на десяток воинов, стоявших тут же. Приказал:

— Помогите остальным с погрузкой. Болли, сбегай на кнорр. Набери там покрывал, перенеси на мой драккар. Обратно Сванхильд поплывет со мной.

Болли кивнул и ушел. Ислейв тоже двинулся следом за братом — все-таки сообразительности у Кейлевсонов хватало.

Харальд присел перед Сванхильд на корточки. Посмотрел в лицо, измазанное кровью — испачкалась на кнорре, пока его обнимала. Поверх кровавых мазков светлели дорожки, промытые слезами.

У него вдруг мелькнула мысль — если посмотреть с одной стороны, то он ее возвысил. Из простых рабынь в невесты ярла.

А если посмотреть с другой стороны, то жизнь ее от этого счастливей не стала. Живет среди чужих, половины сказанного не понимает. Многого не знает. До сих пор думает, что он в любой момент может ее убить. Видела драугаров, теперь вот краке. Получила рану в плечо, а сегодня он помял ей щиколотку…

Сванхильд смотрела печально, горестно, но во взгляде не было той пустоты, какая бывает у женщин после слишком больших потрясений. Хоть это хорошо, подумал Харальд. По крайней мере, за ее разум можно не беспокоиться.

Он молча потянулся к ноге Сванхильд, той, за которую ее поймал.

Ступня и щиколотка опухли, сапожок в этом месте растянулся пузырем. Харальд вытащил нож, подвешенный на поясе — на драккаре, куда заскочил переодеться, нашелся запасной ремень с клинком. Осторожно надрезал обувку, стащил вместе с тряпицей, наверченной на ногу.

Щиколотка и ступня под ней выглядели черно-синими. Кожа натянулась, нехорошо пружинила у него под пальцами. Сванхильд в ответ на его прикосновения, даже самые легкие, вздрагивала.

И Харальд не рискнул ощупать щиколотку посильней, чтобы понять, что там. Ничего, несколько дней побудет в неведении. А там отек спадет, и он посмотрит, не прячется ли под синюшностью что-нибудь серьезное.

Главное — Сванхильд уже наступала на ногу там, на кнорре. Значит, сухожилия целы, кости не раздроблены, ходить будет. Надо только стянуть щиколотку полотном, намочить ткань морской водой, чтобы холодом прихватывало.

Он осторожно погладил ногу, чуть выше отека, запуская пальцы под край шерстяной штанины — на ней сейчас была его одежда. Потом коснулся руки, вцепившейся в полу плаща. Вторая рука, со стороны раненого плеча, пряталась под плащом. Рана разболелась?

Отнести бы ее на драккар, мелькнуло у него. И самому там задержаться…

Харальд невесело усмехнулся. Хульдра его раздразнила — но сейчас не до этого. Он не мог уйти с берега, пока все его драккары не будут готовы к отплытию.

— Харальд, — выдохнула вдруг девчонка. — Что… быть на корабль?

Он кивнул, соображая.

Спрашивает о том, что она видела. Надо ответить самыми простыми словами, медленно, не торопясь.

— Чудовище, — неспешно ответил Харальд. — Морское. Его зовут краке. Не бойся. Больше оно не вернется. Болит?

Он коснулся щиколотки, она болезненно моргнула. Спросил уже сам:

— Что ты видела, Сванхильд? Там, на корабле?

Девчонка вдруг заволновалась. Сглотнула, вскинула голову.

— Берег — кричат. Я подниматься лестница…

Полезла на палубу, когда начался бой, перевел ее слова для себя Харальд. Дуреха. Чего там смотреть? А если бы кто-нибудь послал в сторону кнорра стрелу?

— Люди — лежат. — Она отцепила руку от полы плаща, быстро повела ладонью, показывая, что все лежали пластом. — Спят. Потом голос… звать. Ладога. Дом. Назад, обратно. Ладога…

Последнее слово девчонка выдохнула с тоской.

Харальд слушал, не позволяя себе ни нахмуриться, ни оскалиться — чтобы она не испугалась и не сбилась с мысли.

Но хотелось сделать и первое, и второе. Значит, ее ловили на желании увидеть родину.

А его — на любопытство и бабью красоту…

— Я идти не сразу, — торопливо сказала Сванхильд. — Думать. Смотреть на берег. Бой. Ты, Харальд — нет. Нигде.

Она так забавно повела рукой и так высоко вскинула брови, что в другое время он обязательно рассмеялся бы.

Но сейчас Харальду было не до смеха.

Он был с хульдрой, ему ничего не грозило. А ее выманивал за борт краке. Теперь понятно, почему мужиков только усыпили — они обвешаны железом. Если краке его не любит…

Но женщины другое дело. Она могла стать утопленницей. Пусть и живой, но все-таки утопленницей.

— Потом — рабыни. Идут прыгать. — Сванхильд судорожно вздохнула. — И Маленя, вы говорить — Грит…

Имя старухи-славянки, сообразил Харальд.

— Тоже идти, говорить — дом. Звать меня. Но я…

Она сбилась, потянулась к нему рукой — и Харальд придвинулся поближе, коснувшись коленом земли. Думал, что Сванхильд обнимет его, но она ухватилась за одну из его косиц. Пропустила ее между пальцев, вздохнула, когда ладонь добралась до кончика. Отдернула руку.

— Я видеть ты. Потом голос звать, Грит звать. Я уже не стоять. Лезть. Харальд…

Она снова сглотнула. Спросила дрогнувшим голосом:

— Грит жить?

Харальд помедлил пару мгновений — и отрицательно качнул головой.

Будет больно, но так лучше. Если старая рабыня потом заявится к Сванхильд — или она, или какая-нибудь тварь, принявшая ее облик — и позовет за собой, пусть знает, что это не живой человек. И словам этой Грит верить нельзя.

Жаль, что девчонка так привязалась к старухе. Конечно, славянских рабынь, если надо, он найдет ей хоть десяток…

А может, и не стоит, вдруг подумал Харальд. Немного разговаривать она уже научилась, остальное дело времени. Ни к чему, чтобы она привязывалась к следующей славянской бабе, которую он к ней приставит.

Пусть лучше привязывается к нему самому — это и разумней, и безопасней.

— Все будет хорошо, — пообещал он ей. — Все кончилось, краке больше не придет.

И осторожно погладил щеку, захолодевшую на осеннем легком ветру, дующем от воды. Надавил пальцами под подбородок, заставив приподнять лицо. Замер, глядя ей в глаза.

Припоминая, как едва слышным звуком отдался в ушах ее крик — посреди боя, в толпе. Как она сидела, оседлав борт. Как дала потом ему пощечину…

На губах Харальда появилась легкая улыбка. Ну что тут скажешь? Сделано было вовремя, а значит, сделано было хорошо.

Рука Сванхильд тоже потянулась к нему — но отдернулась, так и не коснувшись его лица. Девчонка покосилась на воинов, уже бегавших с грузом от распахнутых ворот к причалам и обратно. Со вздохом прижала ладонь к груди.

Харальд облизнул нижнюю губу, которую прокусил на кнорре — рана на ней уже затянулась. Поймал ее лицо ладонями, притянул к себе, быстро поцеловал, раздвигая мягкие губы языком…

За спиной послышался топот возвращавшихся от причала Болли и Ислейва. Харальд со вздохом оторвался от Сванхильд, оглянулся.

Дальше, у ворот, уже стоял Эгиль Торгейрсон. Смотрел на него хмуро и изумленно.

Харальд едва заметно ухмыльнулся. Мужик явно потрясен — богорожденный после боя нянчится с бабой. Вместо того, чтобы гордо стоять на берегу, пересчитывая мешки и сундуки, которые несут на его драккары…

Его воины, знавшие о том, что случилось в Йорингарде, открыто в сторону своего ярла не пялились. Лишь посматривали украдкой, со скрытым любопытством.

Харальд снова перевел взгляд на Сванхильд. Погладил щеку, прохладную, шелковистую под его пальцами.

— Дождешься меня на корабле. Я скоро приду. Хорошо?

Девчонка кивнула, и Харальд встал. Приказал, посмотрев на Кейлевсонов:

— Отнесите сестру на мой драккар. Но осторожно — теперь у нее повреждена еще и нога. Найдите ведро чистой воды, чтобы она смогла умыться. Перетяните ей щиколотку чистым полотном. Намочите повязку морской водой, саму укройте покрывалами… и посторожите до отплытия.

Он развернулся, не дожидаясь их кивков. Зашагал к Эгилю.

— Все согласны, — быстро сказал бывший хирдман Трюгви. — И что теперь, ярл Харальд?

— Теперь мы уйдем, — объявил Харальд. — Сразу же после погрузки. А ты останешься и будешь здесь хозяйничать. Поручаю тебе приглядывать за Веллинхелом — от моего имени. Заставляй своих людей упражняться каждый день. Припасы я вам оставил. Если что-то случится, пошлите один из драккаров в Йорингард, с вестью. Если к тому времени фьорды уже покроются льдом, отправишь ко мне несколько человек на лыжах. Остальные хирдманы Трюгви согласны встать под мою руку?

Эгиль кивнул. Пробормотал:

— У них здесь семьи. Мало охотников отправляться в середине осени в чистое поле, с детьми и бабами. Я хотел сказать тебе спасибо, ярл. За то, что не позволил своим хирдам получить положенное. Сам знаешь, по обычаю — один день войску на потеху, когда крепость уже взята…

Харальд пожал плечами. Как раз в этот момент из ворот вынесли одного из убитых. Воина из его дружины. Собратья по хирду довезут его до первого фьорда, где будет стоянка, выберут место получше — и похоронят, положив в могилу свои дары и его меч. Сбережения, если они есть, и долю от последней добычи передадут семье, отправив им сначала весточку с торжища во Фрогсгарде. Чтобы прислали кого-нибудь в Йорингард, за наследством…

— Под рукой Гудрема и Трюгви вы служили моему отцу, — размеренно сказал Харальд. — Поэтому никаких потех и быть не могло. Вы — люди моего родителя. Теперь будете служить ему же, но уже под моей рукой. Оружие разберете, когда мы отчалим. Хочешь сказать еще что-нибудь на прощанье?

— Да. — Эгиль оглянулся на драккар Харальда, куда как раз сейчас Болли заносил на руках Сванхильд. — Если нас навестит Ермунгард — или та тварь, которую сегодня видели с берега…

Харальд несколько мгновений раздумывал, прежде чем ответить.

— Та тварь не любит железо. Встречайте ее копьями и стрелами. Если появится Ермунгард, соглашайтесь на все, что он скажет. И сразу же пошлите мне весть об этом — но только по земле.

— А если к нам в ворота постучаться те, кто сегодня успел сбежать? — торопливо спросил Эгиль. — Кроме того, есть еще парни, которые сторожат два драккара. Те, что конунг Трюгви приказал отвести в один из фьордов…

— Принимай всех, кто раньше служил Гудрему и Трюгви, — распорядился Харальд. — Кроме ярла Хрориксона и его людей. У нас с ним, похоже, счеты еще не закончены.

Эгиль вполголоса заметил:

— Если у ярла мало врагов — значит, он плохо дерется. Когда наших отпустят из-под стражи?

— Как только мы закончим с погрузкой. И будем готовы отчалить. Оружие разберете потом, сами.

— Спасибо, ярл, — сказал Эгиль. — Мы пошлем тебе весть, если что-то случится. И придем к тебе в конце зимы. Жди нас…

Харальд кивнул, давая знать, что их разговор закончен. Отвернулся, посмотрел на причалы.

Там стояла суматоха. Воины спешно перетаскивали сундуки с золотом, какую-то мягкую рухлядь, меха, свитки шелков. Осторожно несли громадные кувшины с вином из Византа…

Первым к нему подбежал Свальд.

— Мой драккар и мои люди готовы. Вся казна Веллинхела уже на кнорре. Драккар Ларса мы тоже загрузили. Только твой корабль не тронули — на нем и так вся казна Йорингарда…

Со стороны причалов поднимались остальные хирдманы. Размашисто шагавший Убби поймал его взгляд, громко объявил:

— Все готово к отплытию, ярл.

— Пусть Свейн и Ларс снимают своих людей со стен, — приказал Харальд. — И уберут стражу от того угла, где держат людей Веллинхела. Мы уходим.