Сумерки

Глава пятнадцатая

Григорий Александрович Драчевский решил, что венчание пройдет именно в это воскресенье. Невесте своей, Лизоньке, а также ее родителям он пояснил лишь, что это некий особый день, указанный ему свыше. На родителей таковое объяснение подействовало удивительно сильно. Прасковья Гавриловна даже стала выяснять в «Святцах», что за день такой избрал для себя граф. Оказалось, что, кроме святой мученицы Елизаветы, сей день ничем иным примечателен не был. Настоящую же суть назначенного дня Драчевский хранил крепко и никому о ней не сказал. Правда же заключалась в том, что именно в этот день восемь лет назад он женился на дочери помещика Троекурова Лизавете, а еще перед этим, шестнадцать лет, назад точно в такой же день венчался с княжной Долгоруковой.

Этот день, двадцать четвертое февраля, навсегда был для Драчевского по-особому памятен. В этот день граф приказывал запрячь карету и долго катался по городу, затем ехал обедать в клуб, а отобедав, непременно отправлялся в закрытые для посторонних самые злачные места Петербурга. Для удовлетворения низменных страстей и услад богатых сластолюбцев были выстроены целые дома по обе стороны Невы. Там можно было найти все, что только могли желать и выдумывать скучающие умы северных денди. Вот в таких домах обычно проводил остаток дня и ночи граф, предаваясь утехам, порой весьма претенциозным, но всегда с неким налетом гнили и грязи. Всю ночь продолжалась его оргия, посвященная одному лишь дню в году, но никто: ни многочисленная прислуга его, ни служители злачных мест — в общем, ни единая душа так и не смогла догадаться, что это за день, в который граф ведет себя странно.

К свадьбе начали готовиться загодя, за месяц. Едва граф сделал Лизоньке предложение, так сразу же понеслись множественные приготовления. Платье невесты было решено шить у лучшего портного города, в салоне мадам Руссо. Ходили слухи, что владелица является праправнучкой великого французского просветителя, а потому цены там всегда были самыми высокими, однако же и фасоны предлагались наимоднейшие. Все, что носил Париж, тут же перенимал светский Петербург. Это и было просвещение, как его понимала француженка мадам Руссо.

Лизонька казалась счастливой, ходила гордая и часто улыбалась, лишь изредка набегала на ее личико тень грусти, видимо, при воспоминании о бывшем женихе. Родители, стараясь изничтожить сии воспоминания, ухватились за совет, данный многоопытным графом, и объявили, что Безбородко сильно болен, так что даже невозможно положиться на его здравый ум. Лизонька сначала спорила, даже ходила к Ивану поглядеть, действительно ли он так плох, как о нем говорят отставной поручик и Прасковья Гавриловна, а затем перестала спорить и уже через некоторое время сама стала поддакивать. Граф, чрезвычайно довольный поведением невесты, завалил ее подарками, чуть не ежедневно посылая роскошные букеты цветов на дом.

Что касается ожидаемого наследства, то тут дело было очень спорным. Кроме Лизоньки на него претендовали еще несколько человек, но Григорий Александрович сумел как-то так ловко все устроить, что другие претенденты удовлетворились лишь малою долею, а основное наследство осталось за Лизой. Правда, сумма была невелика, но исключительно в банковских билетах, причем самых наинадежнейших. Граф так сумел повернуть дело, что билеты должны были перейти к Лизе только после ее свадьбы, то есть во владение самого графа. Мякишкину однажды заметили, что Драчевский посему и осыпает его дочь дорогими подарками, что на следующий же день после свадьбы вновь будет ими владеть, но отставной поручик с негодованием отверг все эти инсинуации. «И не стыдно вам так говорить! — восклицал он. — Григорий Александрович от чистейшего своего сердца подарки дарит! Все на алтарь великой любви кладет, а вы такое о нем думаете! Стыдно, судари мои, стыдно!»

Итак, свадьба казалась необратимою, и жених и невеста ожидали сей знаменательный день с особым трепетом, но внезапно возникла у Драчевского некая заминка в делах. Кредиторы, ранее сидевшие смирно, пожелали немедленного погашения долгов, наделанных графом во время длительного проживания за границей после скоропалительной смерти своей жены, дочери помещика Троекурова. Главный кредитор, известный петербургский ростовщик Фирсанов потребовал незамедлительного погашения кредитов. В противном случае он обещал забрать себе особняк графа, что располагался на Конногвардейском бульваре. Поначалу Драчевский не стал придавать этому требованию значения и даже повелел не пускать «презренного» ростовщика на порог. Однако Фирсанов оказался не робкого десятка и заявился на квартиру к Мякишкиным в тот самый момент, когда Григорий Александрович изволил заехать за невестою, чтобы отвезти ее кататься за городом на санках. Получилась неловкая сцена, которую еще более усугубили родители невесты, ничего не знавшие о делах Драчевского, а посему считавшие его несметно богатым. «Да какое вы имеете право!» — кричал на Фирсанова Мякишкин. Прасковья Гавриловна вторила ему в голос, что, впрочем, не произвело на ростовщика никакого эффекта.

«Вы, кажется, граф, изволили дело выиграть у генерала Гаврилова, — обратился Фирсанов к Драчевскому. — Так извольте расплатиться со мною заранее, потому как дело ваше неправое, и я сильно боюсь, что скоро оно будет пересмотрено не в вашу пользу». Граф забеспокоился, отчего его брови заходили ходуном при обычном выражении лица, всегда надменном и неприступном.

«Вы что же, думаете, что я с вами не могу расплатиться?» — холодно спросил он Фирсанова.

«Мочь-то, оно понятное дело, можете, так ведь фортуна-то не всегда будет на вашей стороне», — мудро заметил ростовщик.

Они стояли друг напротив друга в прихожей квартиры Мякишкиных, и, хотя граф был выше ростовщика почти на голову, окружающим казалось, будто они стояли чуть ли ни вровень, а пожалуй, что Фирсанов был Григория Александровича повыше. Так, во всяком случае, утверждали очевидцы.

Драчевский одарил Фирсанова ледяным взглядом и, погладив иссиня-черную бороду, медленно произнес: «Как вам будет угодно, сударь. Двадцать пятого февраля вас устроит?» — не столько спросил, сколько утвердил граф.

На том и порешили. Более никаких заминок перед свадьбой не было. Удивлялись только, что Драчевский назначил расчет на следующий же день после женитьбы. Мякишкины на многие странности графа закрывали глаза, полагая, что в высшем свете без особенностей никак нельзя. Прасковья Гавриловна даже сокрушалась тайком, что у ее Лизоньки ничего тайного за душою не было. «Чистая, как слеза младенца», — говорила она о дочери.

Был еще, правда, перед самой свадьбою у Лизаветы с Драчевским обстоятельный разговор. Когда они выехали в очередной раз на прогулку и направились в Павловск, то Григорий Александрович поведал Лизоньке о своих прошлых неудачных браках и даже изволил рассказать ей историю, кою до этого изложил по пути в Петербург Безбородко. История была рассказана один в один, с тою лишь разницею, что в ней не фигурировала княгиня Долгорукова, а просто некая дама. Думается, что это из-за предыдущего знакомства Лизоньки с Александрой Львовной. Драчевский ввел будущую жену в свой круг, и круг нашел оную весьма милою и чистою барышней, именно такой, каковая необходима графу для счастливого проживания в браке.

Услышав историю несчастной женитьбы, Лизавета даже всплакнула от жалости к Григорию Александровичу. «Боже мой, как, должно быть, вам было тяжело на душе! — сказала она. — Ведь вы себя вините в том, что ваша жена так скоропалительно скончалась, не выдержав мук совести. Бедненький вы мой».

Именно такого эффекта и ожидал от невесты граф. Он тотчас же воспользовался ситуацией и подробнейшим образом обрисовал видимую им жизнь в супружестве, а также дальнейшее поведение Лизы и, естественно, сообщил, какое бы ему хотелось от нее получать наслаждение как от жены. Лизонька слушала молча, наклонив голову вперед и, таким образом, закрыв глаза белокурыми локонами, отчего Драчевскому не было видно ее взгляда.

«Ну, сударыня, согласны ли вы с моими убеждениями?» — спросил он, так как реакция на сказанное со стороны невесты была ему непонятна. Граф же непременно хотел до венчания, как он выразился, «расставить все точки над „и“», то есть договориться с Лизонькой о своей полнейшей свободе, а также о ее безоговорочном подчинении как дома, так и в обществе.

Лизавета помолчала некоторое время, в течение которого Драчевский даже изволил понервничать, а затем просто сказала: «Да, Григорий Александрович, как вам будет угодно». Граф вздохнул с облегчением.

С той прогулки молодые вернулись в превосходном расположении духа. Граф на радостях повез невесту к Буше, где накупил для нее самых дорогих пирожных.

Венчание решено было провести в Никольском соборе. Уже загодя собор был убран по-праздничному — так уж хотелось графу отметить очередную женитьбу. Певчие с раннего утра уже распевались наверху в хорах. К полудню в собор стали собираться празднично одетые гости. Их дорогие экипажи вскоре запрудили всю сторону Крюкова канала, что проходила перед собором. Одними из последних приехали родители Лизоньки Мякишкиной. Отставной прапорщик, одетый в старый праздничный мундир с самолично начищенными орденами и пуговицами, сильно тушевался, видя вокруг себя множество генералов и старших офицеров — представителей высшего света, приглашенных графом на венчание. Прасковья Гавриловна, напротив, вела себя так, словно бы это она выходила замуж за Драчевского, а не ее дочь. Она была одета в жуткую рыжую лисью шубу и какую-то старорусскую зимнюю шапку, поверх коей красовался султан из павлиньих перьев. Прасковья Гавриловна важно прошествовала перед гостями к самому алтарю, непрестанно при этом кланяясь, отчего павлиньи перья тряслись так, что со стороны казалось, будто у птицы на голове Мякишкиной белая горячка последней стадии.

Наконец подъехал свадебный поезд, состоявший из нескольких саней с тройками, разукрашенных красочными лентами и бубенцами. Возглавляла его огромная английская карета, поставленная на полозья и запряженная четверкой белоснежных коньков. На дверце кареты красовался графский герб. Стоявшие на запятках гайдуки соскочили, открыли дверцы, опустили лестницу и встали по обеим сторонам навытяжку. Первым вышел граф, одетый в шикарный фрак с отворотами и накинутой на плечи дорогой шубой. Он сначала оглядел перешептывающуюся публику, во все глаза глядевшую на молодых, а уж затем подал руку и помог выйти из кареты невесте. Стоявшие в близости кареты ахнули от восторга. На Лизоньке было великолепное свадебное платье, белоснежное и пушистое. В ушках и в локонах блистали, будто капли, бриллианты. Невеста была чудо как хороша собою. Особенным же был ее несколько затуманенный взгляд, чуть наивный и глубоко покорный, в особенности когда она поглядывала на Драчевского.

Внезапно солнце, скрытое за низкими серыми тучами, вырвалось из своего сумрачного плена и осветило площадь перед собором. Лизонька, ведомая под руку графом, вступила в светлый солнечный круг, образованный на огромном пятачке между собором и колокольней. И сразу же лицо ее преобразилось. Бриллианты заиграли, словно искры зажглись в волосах. Белое платье заблестело, а еще более заблистал соболиный мех на дорогой шубке, графском подарке. Личико Лизоньки как-то сразу осветилось и засияло, точно изнутри. Казалось, будто не тучи в небе разошлись, а внутри нее проснулось нежданно-негаданно солнце. Присутствующие ахнули и всплеснули руками от неожиданного преображения невесты. Лиза и сама почувствовала в себе некое изменение. А уж граф, шедший подле, и подавно. Он казался рядом с нею еще чернее, а иссиня-черная борода выглядела более устрашающей. Драчевский надвинул на глаза цилиндр, ранее снятый с головы, едва пара прошла сквозь заранее распахнутые церковные ворота. Он недовольно смотрел на светящуюся Лизоньку, ныне походившую на ангела, спустившегося с небес и идущего по земле. Это же заметили и близстоящие старушки, по обыкновению своему никогда не пропускающие ни одного сколько-нибудь значительного события.

— Невеста-то точно ангел небесный! Смотрите, как хороша!

— А жених-то, жених. Ну совсем демоном смотрит. И борода такая страшенная! Не приведи господи с таким женихаться-то.

— Да ладно тебе, Кондратьевна, он же молодой да при богатстве. Чего с таким не женихаться.

— Не говори. Есть в нем что-то такое, от нечистого. И борода. Ух, какая борода! Прямо синяя от черноты.

— Невесту отдавать такому жалко. Вроде как ангельчика за черта выдают.

— Да, хороша невеста. И одета, и красива. А рядом с нею черт идет.

И старухи мелко закрестились, ненавистно глядя на Драчевского.

Тот только улыбнулся своею высокомерною улыбкой, показывая белоснежные зубы. Лизонька, которая несомненно слышала эти громкие возгласы, остановилась у самого входа в собор и подняла голову, чтобы полюбоваться на открывшееся в тучах окно. В этот же самый момент окно закрылось, тучи еще плотнее сгустились над головами молодых, и солнце окончательно пропало.

— Будто попрощалось с ангельчиком, — тотчас прокомментировали старухи.

Невеста понурила голову. Зато Драчевский заметно оживился. Он крепче прижал локтем Лизонькину руку в перчатке и с самым торжественным видом вошел в Никольский собор. Толпа гостей, хлынувшая внутрь, расступилась перед молодыми, которые медленно прошествовали на второй этаж и направились к алтарю, у которого уже стояли со свечами родители невесты. Место у алтаря с короной в руках занимал товарищ Драчевского, флигель-адъютант Лурье. Тут же неподалеку красовалась еще не успевшей поблекнуть красотой княгиня Долгорукова, изображавшая подружку невесты, также с короною. Александра Львовна свысока оглядела приближавшуюся пару, несколько раз ревниво скользнув глазами по Лизонькиному подвенечному наряду.

Оставшиеся на первом этаже собора любопытствующие, среди коих преимущественно был простой люд, не допущенный на второй этаж урядником, принялись оживленно обсуждать пару.

К вставшим перед алтарем молодым вышел настоятель собора, а позади выстроились Лурье и Долгорукова с коронами, которые они держали над головами графа и Лизоньки. Настоятель начал читать молитву, а хор над головами молодых тихо запел, все более и более повышая тональность. Настоятель по такому торжественному случаю нарядился в белоснежные, расшитые золотом одежды. Помощник настоятеля также был принаряжен. Он напряженно следил за невестой, которая, как казалось, готова была упасть в обморок. Граф же, напротив, казался бодр и весел, хотя ни единым мускулом лица не выдал разлившееся в его душе торжество.

Лизоньке стало тяжело дышать. Будто что-то сдавило грудь ее тяжкими тисками, все сильнее и сильнее сжимая. Сердечко почти перестало биться, а по спине пробежала тоненькой струйкой ледяная капелька пота. Лизе было ужасно волнительно от важности момента и стеснительно оттого, что все смотрели на нее и обсуждали. Даже стоя спиною к гостям, она чувствовала на себе многочисленные взгляды. А кроме того, Лизавета заметила в толпе любопытных, что собрались на первом этаже собора, многих знакомых. Там была и добрейшая Аглая Ивановна, тетушка Безбородко, и Софья Семеновна, и даже купчиха-миллионщица Земляникина, про которую Лизонька слыхала, что та страстно влюблена в ее бывшего жениха.

«Уж коли бы побыстрее все завершилось, так и слава Богу», — думалось невесте, с мольбою глядевшей на пожилого настоятеля, размеренно и неторопливо ведущего венчальный обряд.

Наконец молодых повели вокруг алтаря. Лурье и Долгорукова старательно держали над их головами короны, пытаясь попадать в шаг молодых.

Внезапно где-то внизу на лестнице послышались крики и шум. Раздались голоса толпы, зычный окрик урядника, специально приглашенного на венчание графом «для порядка», а затем бег шагов по лестнице. Как будто некто торопливо стремился попасть на венчание, пока еще было возможно. Стоявшие ближе к дверям стали с интересом оборачиваться, ожидая появления спешащего. Вдруг все с испугом расступились, отшатнувшись от вбежавшего молодого человека. Вид его был столь же страшен, сколь и необычен. Вроде бы все, что необходимо для образованного человека, в нем присутствовало: гражданское платье, накинутый наспех армяк мехом вовнутрь с накрытою сверху тканью, прозываемый накрывкою, костюм. Однако красные лихорадочные пятна на лице, страстный взгляд огромных горящих глаз, взлохмаченные волосы и постоянное подергивание углами рта, которое, как было заметно, молодой человек совершенно не имел сил контролировать, — все это страшно испугало присутствовавших на венчании.

Это был Иван Безбородко. Решив вчера вечером непременно совершить последнюю попытку спасти свою бывшую невесту от ужасного графа, он впал в забытье, а затем и вовсе заснул, бредя. Болезнь с новой силою накинулась на него и заставила проваляться в беспамятстве до самого полудня этого дня. Удивительно, но Иван очнулся с теми же мыслями, с какими впал в забытье, а именно что нынче свадьба Лизы и надобно ее спасти. Он наспех оделся и кинулся бежать. Но куда? Конечно же в Никольский собор, что стоял прямо напротив тетушкиного дома. Иван вбежал как раз в тот самый миг, когда Лизонька почувствовала себя дурно. Урядник, видя, что все вроде бы спокойно, отошел на минутку. Этим тотчас же воспользовался молодой человек, который распахнул двери, старательно прикрытые урядником, и помчался вверх по лестнице. Зрители, стоявшие внизу и ожидавшие выхода молодой пары, заволновались и стали даже покрикивать. На шум прибежал урядник, который бросился следом за Иваном, дробно стуча о каменные ступени коваными сапожищами.

Безбородко вбежал на второй этаж собора и внезапно остановился, пораженный видом Лизоньки, смертельно бледной, которую вели вокруг алтаря под руку с черным графом, Ивановым противником. Толпа гостей расступилась, пораженная странным видом его. Сколько страсти было в движениях и во взгляде Ивана, устремленном на невесту, столько же холода и брезгливого негодования было во взоре Драчевского, остановившегося и уставившегося на внезапно появившегося бывшего жениха.

Первым опомнился, как ни странно, отставной поручик. Мякишкин подскочил с необычайной прытью к Ивану и обнял его, стараясь увлечь обратно на лестницу, по которой, запыхавшись, еле поднимался толстый урядник, бряцая саблею по полу.

— Голубчик, да что же это вы, в самом-то деле? Оставьте же нас наконец-то в покое. Не расстраивайте, я вас заклинаю именем отца вашего, моего друга, не надо.

Иван еще более вспыхнул, отчего его лицо стало все в пятнах, осторожно отодвинул от себя Мякишкина и двинулся прямо на графа.

— Да как же вам не стыдно! — вскричал он. — Посмотрите, что делается! Это же позор! Форменный позор! Невесту, невинное дитя выдают замуж за упыря!

Соборный зал разом вздрогнул. Шум пронесся между гостями.

Иван, никем более не останавливаемый, подошел к самому алтарю и остановился напротив мертвенно-бледной невесты.

— Куда же ты, Лизонька, идешь? Ты за него идешь? Это же верная погибель. А вы не знаете разве, господа? — воскликнул он, оборотившись в зал, после того как оттуда раздалось: «Скандал». — Не знаете, что граф-то ваш вампир? А вот я вам сейчас все расскажу. Были у графа две жены. Были, да померли. Сначала одна, ее вот дочка. — Иван круто развернулся и указал на княгиню Долгорукову. — А потом еще дочь помещика Троекурова, на чье наследство вы очень скоро поедете гулять-пировать. Обе девицы были милейшими и невиннейшими созданиями, а не прожили каждая с графом и трех лет в браке, как неожиданным образом скончались. Теперь же граф опять крови жаждет.

Необычайный шум поднялся среди гостей и приглашенных. Княгиня Долгорукова забилась в истерике, флигель-адъютант Лурье кинулся на Безбородко, но внезапно все застыли от страшного крика, раздавшегося в соборе. Лизонька схватилась руками за грудь и упала в обморок.

— Лиза! Ангельчик мой! — кинулся к ней Иван.

Он подбежал к упавшей невесте и принялся трясти ее. Постепенно мертвенно-бледное лицо Лизы стало краснеть, она открыла глаза и слабо заморгала ресницами.

— Жива! Слава Богу, жива! — вскричал Иван. — Это вы, вы ее убиваете, граф. Видите, — обернулся он к публике, — я был прав.

Лизонька открыла рот и тихо произнесла:

— Ванечка, прошу тебя, уйди.

И тут очнулся Драчевский.

— Господа! — воскликнул он. — Да это же сумасшедший! Он сумасшедший, господа!

И тотчас же «сумасшедший» пронеслось по соборному залу и улетело куда-то под самые своды, откуда на людей строго и отрешенно глядел лик Господа.

Иван вскочил с колен и испуганно обернулся. Эхо отразило «сумасшедшего» и принесло со всех сторон прямо к нему. Схватившись руками за голову, Иван выскочил вон из зала и побежал вниз, с необычайной силой оттолкнув от дверей урядника. Внизу несчастного молодого человека перехватила купчиха, крепко схватила за руку и вывела вон из Никольского собора. Аделаида Павловна усадила Ивана в роскошные сани, ожидавшие ее у ворот, и умчала прочь.

Прерванное венчание продолжилось.