Стрелы Геркулеса

Панорм

Дионисий построил армию на равнине за мысом Племирион к западу от Сиракуз. Несмотря на потери в сражениях, возвращение союзных сицилийских войск в родные полисы [63] и оставленные во взятых городах контингенты войск, под его знаменами оставалось около пятидесяти тысяч человек. Один дивизион составляли жители Сиракуз, другой — наемники различных народностей. Они стояли длинными ровными рядами, и солнце играло на наконечниках копий, ветер раздувал на шлемах плюмажи из конского волоса.

Дионисий произвел смотр своих солдат, выразил им слова благодарности — кратко: он прекрасно понимал, что солдаты истосковались по дому — и приказал жителям Сиракуз сложить оружие. Оружие оставляли с громким лязгом. Многие складывали связки копий и щиты на телеги. Зопирион верхом на лошади стоял чуть позади Дионисия.

— Почему они складывают оружие, когда до Сиракуз еще так далеко? — шепотом спросил он у пожилого полководца.

Офицер фыркнул.

— Иногда, мой мальчик, твой ясный ум не заметен. Повсюду полно предателей, недовольных или агитаторов. Интересно, а чего можно ждать от нескольких тысяч человек, входящих в город с оружием в руках?

— Ох.

Получив разрешение, Зопирион побежал домой, полный страха, Коринна все-таки уехала в Мессану. Однако она была дома и встретила его с распростертыми объятиями, как будто они и не ссорились. После радостной встречи, когда Коринна и Херон повисли у Зопириона на шее, наперебой задавая вопросы, юноша обратился к приемному сыну.

— Херон, не хочешь до обеда поиграть на улице?

— А ты поиграешь со мной, Зопирион?

— Не сегодня. Мне нужно кое-что обсудить с твоей мамой.

— Тогда я останусь с вами. Я так тебя люблю!

— И я тебя люблю, мой дорогой Херон. Но мне нужно побыть наедине с твоей мамой.

— Почему, папа?

— Не бери в голову. Взгляни, вот тебе новенькая маленький медный обол. Сходи на рынок и купи себе сладкой воды, игрушку или что захочешь. Только не возвращайся до заката.

— Нет, я хочу поиграть с тобой.

— Или ты уходишь, или садишься учить алфавит!

— У меня нет никакого желания сегодня учить алфавит.

— Тогда иди. И забери свою монетку.

Зимой запасы оружия постоянно росли, хотя и не так быстро, как раньше. Зопирион снова приступил к работе в Арсенале и позвал Сеговака, Архита и помощника Абдашарфа обсудить особенности новой конструкции катапульты.

— Если лебедку установить чуть дальше, ребятам будет проще работать с ней: не придется стукаться костяшками пальцев о раму, — сказал Сеговак.

— А эти растяжки толще, чем нужно. Можно сделать ее не такой тяжелой… — предложил Архит.

— Да понравится это господину Зопириону, но господин Профимион предложил увеличить дальность полета, укрепив лук сухожилием, как делают скифы…

Как и предсказывал Архит, Зопирион оказался включенным в круг близких друзей Дионисия. Однажды вечером он и Архит, как и остальные, проводили вечер за чашей лесбосского вина в андроне [64] дворца Дионисия под внимательными взглядами телохранителей тирана. Дамокл, тонкий и гибкий поэт, один из самых откровенных льстецов, превозносил достоинства и величие патрона, когда в комнату с письмом в руке вошел Дионисий.

Гости встали.

— Наконец, друзья мои, я получил из Неаполя письмо от Лифодема. Несомненно, оно касается закупок зерна для следующей кампании.

— Хвала богам, о, Дионисий, это превосходно! — выкрикнул Дамокл.

Дионисий взглянул на поэта и озадаченно сдвинул брови.

— Если я еще не открывал письма, откуда же тебе известно, плохие там новости или хорошие?

Это замечание никоим образом не вывело Дамокла из равновесия.

— Клянусь богами, Дионисий, какой великолепный упрек! У тебя на все готов ответ! Скорость мысли, свойственная богам, и прекрасно подвешенный язык — несомненно, ты самый выдающийся, удачливый и счастливейший из смертных! Если, конечно, ты на самом деле смертен.

— Спроси это у кирасы, которую я ношу, — ответил Дионисий. — Боюсь, утверждение о моем бессмертии можно проверить. Что касается счастья, почему бы тебе не поменяться со мной местами?

— Ох, нет, господин! — возопил Дамокл. — Неужели смертный решится занять место бога? Человек не может забраться на небо или жениться на Афродите. Мое собственное ничтожество только подтверждает абсурдность — нет, нечестивость — подобных идей.

— Когда-нибудь тебе придется ощутить все радости моего положения — сказал Дионисий. — Тогда возможно, ты перестанешь болтать о моем неописуемом счастье. Как продвигается работа над новой моделью катапульты, Зопирион?

Зопирион рассказал.

— Попытайся закончить модель к концу Антестериона. [65] Карфагеняне взволнованы, и собираются отомстить за понесенное прошлым летом поражение. Мы должны опередить их.

Вечером того же дня Зопирион обсудил новость о грядущей кампании за ужином с Архитом и Коринной. Оба советовали ему убежать в Тарент. Но мучительные раздумья и отвращение к войне, возникшее в нем после падения Мотии, постепенно ушло. Он отказался.

— Если я покину службу Дионисия после первой же кампании, то создастся впечатление, что он разочаровался во мне и отправил в отставку уволил. К тому же подобные кампании достаточно безопасны для стратега. На этот раз будет несколько небольших осад, — аргументировал Зопирион свой отказ.

— Эх, старик. Боюсь, теперь ты и Дионисий смотрите в одном направлении, — заметил Архит.

— Не во всем! И замечаю его уловки. Однако не могу не согласиться, что в ряде случаев горожане управляют городом значительно хуже, чем личность, подобная Дионисию.

— Прекрасно, что тебя волнует твоя карьера. Но мне казалось, что семья должна стоять на первом плане, — вмешалась Коринна. — Пока ты вместе с ним гоняешься за славой, мы подвергаемся опасности.

— Хорошо, хорошо. Обещаю по завершении кампании покинуть службу. Я просто хочу упрочить свою репутацию, и все.

Всю последующую декаду Сиракузы будоражили слухи о стремительной подготовке карфагенян к войне. Зопириона и Архита пригласили на очередной обед для узкого круга приближенных к архонту. Тиран расхаживал среди гостей в длинном платье из королевского пурпура и с золотой короной на голове. При виде такого величественного зрелища кое-кто из гостей даже присвистнули от изумления.

— Твое одеяние, господин, подтверждает мои давние подозрения о том, что ты не человек, а божество! — произнес Дамокл.

— Хм, — фыркнул Дионисий. — Если бы так считали жители Карфагена, мои проблемы исчезли бы сами по себе. Понимаете, друзья, до поры до времени я не хотел появляться в таком наряде перед жителями Сиракуз. Для них я должен был оставаться просто архонтом, в обычае которого республиканская простота во всем, даже в одежде. Но теперь, когда в моей власти находится почти вся Сицилия, мне захотелось поэкспериментировать с символами монархии. Разве мог Великий Царь держать в повиновении многочисленные народы Персии, если бы он вместе с простолюдинами расхаживал по улицам Вавилона и шутил и болтал с чернью? Вряд ли.

— Так как продвигается подготовка карфагенян к войне? — поинтересовался один из гостей, когда собравшиеся возлегли на ложа.

— Насколько я знаю, это скорее слухи, нежели факты. Однако мне сообщили, что Гамилк собирает повести на Сицилию миллионную армию.

Некоторые из гостей тревожно переглянулись. Дионисий снял корону и почесал голову: очевидно, она натирала ему.

— Но каждый солдат знает, какие строятся безумные предположения, когда разговор заходит о величине вражеской армии. — добавил тиран.

— Все правильно, господин. Даже Геродот, чью историю я читал, приписывает Ксерксу во время нападения на Элладу армию в миллион восемьсот тысяч человек. Просчитав запасы продовольствия и транспорт, зная организацию Персидской державы, Ксеркс, скорее всего, обошелся десятой частью указанного количества — я имею в виду реальных воинов.

— Я верю, что слухи в подобных случаях сильно преувеличены, — ответил Дионисий. — Какова бы ни была численность вражеской армии, мы должны ускорить нашу подготовку. Возможно, придется выступить в течение ближайшей декады.

— Ах, нам ничего не страшно, когда нас ведет Дионисий, — вставил Дамокл. — Дионисий один превосходит миллион простых солдат. Как мы счастливы наслаждаться лучами твоего счастья!..

Дионисий пристально воззрился на Дамокла. Тот замолчал, и улыбка медленно сползла с его лица. Затем Дионисий медленно поднял глаза на пространство над ложем поэта.

Вытянув шею, Дамокл проследил взглядом направления взгляда повелителя. От увиденного его лицо побледнело, а кубок со звоном упал на пол. С потолка на одном конском волосе свисал меч. Он висел прямо над ложем Дамокла. Похолодев от ужаса, поэт не отрывал от него глаз.

— Однажды я предупредил тебя, Дамокл: если ты опять забалабонишь о моем счастье, я дам тебе вкусить, что значит быть правителем, — повысив свой звучный голос, произнес Дионисий. — Теперь ты знаешь. Козни и интриги висят над моей головой подобно этому мечу. Дома — противники и изменники, за рубежом — ссыльные и внешние враги находятся в постоянной готовности убрать меня со сцены — поверхности Земли.

— В любом народе найдутся люди недовольные и полные ненависти к правителю, будь он умен как Сократ, благороден как Перикл или удачлив, как Кир Великий. Ничто, кроме собственной власти, не может удовлетворить их. Так как место для правителя только одно, завистникам остается только разочарование. Видимо, боги милостивы ко мне, если я правлю на этой земле не первый десяток лет, и до сих пор меня не убил тот, кому я доверяю, и не растерзала меня жаждущая перемен разъяренная толпа. А теперь можешь сойти с ложа, Дамокл.

Дамокл сполз с ложа на залитый вином пол со скоростью заползающего в нору осьминога. Величественно. Дионисий поднялся, взял у стражника копье и легко ударил по волосу, на котором висел меч. Тот тяжело упал, глубоко вонзившись в обивку ложа. Дионисий вытащил меч и вернул оружие стражнику. Никто не смог ни пошевелиться, ни вымолвить.

— Придется чинить порез, — спокойно произнес Дионисий, ощупывая порез на ложе. И вернулся на свое ложе.

Дамокл поднялся на ноги. Его туника была вся в пятнах алого вина. С красным лицом, голосом, в котором сквозила сдавленная ярость, он заговорил:

— И все-таки, богоподобный господин, никто не принуждал тебя становиться… … архонтом.

— Неужели? Ты разве можешь назвать того, кто лучше меня смог управлять Сиракузами в это смутное время?

— Н-нет, господин. Я… ах…

— Или возможно, тебе более по душе полная демократия в Сиракузах?

— Я… я никогда об этом не думал.

— Ну что ж, я поделюсь с тобой своими мыслями о демократии. Демократия — прекрасная форма правления, однако, она имеет смысл только тогда, когда она в руках людей, достаточно сведущих, чтобы ей пользоваться. Афиняне достаточно успешно практиковали эту форму правления в течение ста лет, потому что они сами были дисциплинированны и ставили обязанности гражданина выше личных эгоистичных устремлений. Но такое встречается не часто. Демократия предполагает, что каждый гражданин рожден мудрым, благоразумным, дальновидным, справедливым и альтруистичным. Однако, на самом деле все обстоит иначе.

— Иногда глобальный кризис вроде Персидской войны на какое-то время толкает людей к высотам добродетели. Однако раньше или позже, они все равно скатываются к обычному свинскому состоянию. Слушают демагогов, обещающих им благополучие, для достижения которого не нужно прикладывать усилий, безопасность без необходимости вооружаться, бесплатные городские службы. А потом они с удивлением обнаруживают: оказывается, они бессильны и беспомощны, а враг стучится в ворота.

— Я не украл демократию у Сиракуз. Вы, именно вы сами позволили ей умереть, потому что не любили ее больше собственных страстей, прихотей и амбиций. Я защитил вас от захвата политиканами изнутри и внешними врагами снаружи. Но одновременно с этим я не в силах предоставить вам демократию. Согласен, Дамокл?

— Прошу моего архонта простить меня, — сухо произнес Дамокл. — Я неважно себя чувствую.

— Можешь переодеться. Но подумай дважды, прежде чем назвать меня счастливым. Возрадуйся!

Небо было ярко-голубым, а земля под иссушающими лучами солнца — коричневой. Сиракузская армия вновь возвращалась домой. На этот раз Дионисий не разоружал горожан на подступах, но без остановки повел их прямо в город. Он не боялся восстания, ибо каждый знал об огромной армии Карфагена и дезертирстве союзников Сиракуз. Они знали о перспективе долгой и скучной осады столь же безнадежной, как и атака афинян восемнадцатилетней давности.

Зопирион вернулся пешком с левой рукой на перевязи. Сдав дела, он тут же бросился домой. В доме почти ничего не было, а на голом полу лежал листок папируса.

Держа папирус дрожащими руками, Зопирион не отрывал взгляда от письма. Выругавшись и хлопнув дверью, забыв об усталости, он быстрым шагом направился на Ортигию. Архит сидел за столом на галерее в Арсенале.

— Почему ты позволил ей уехать? — стиснув зубы, спросил Зопирион.

— Мой дорогой мальчик, как мне было остановить ее? Силой? Чтобы предотвратить это и приехал ее брат. Я повторил им все твои аргументы о полуразрушенных стенах Мессаны, но они не произвели на них никакого впечатления. Она привыкла жить в семье, и когда ты уехал, она чувствовала себя слишком несчастной. А что случилось с твоей рукой?

— Простой ожог. Жители Сегесты устроили внезапную ночную вылазку и подожгли половина лагеря. Погибло множество лошадей, в том числе и моя. А что, клянусь Аидом, мне теперь делать?

— Откуда мне знать? Я пытался отговорить тебя. Береженого бог бережет…

— Давай, упрекай: я же тебе говорил…

— Да, но не собираюсь повторяться. А как война? Нас разбили?

— Нет, если не считать отступления при Сегесте. Но Гимилк высадил в Панорме стотысячное войско. По слухам — трехсоттысячное. Союзники, поверив слухам, побежали назад защищать родные города. Лептиний собирался было потопить карфагенский флот, но их галеры отвлекли его внимание, и основной транспорт сумел ускользнуть. Однако кое-что ему удалось. Тем не менее, Гимилк собрал под свои знамена войска из финикийских городов Сицилии, и финикийцы получили перед нами численное преимущество два к одному. Поэтому Дионисий перешел в оборону.

— А где армия Гимилка?

— По слухам, он вернул финикийцам Мотию. Надеюсь, с контингентом наших войск он поступил лучше, чем мы с ними. Архит! Если бы ты оказался на месте Гимилка и контролировал восточное побережье Сицилии, то какой дорогой двинулся на Сиракузы?

— Думаю, через южную часть острова. А ты беспокоишься о Мессане?

— Да. Но знаешь, Гимилк стянул значительные силы к Панорму — на северном побережье. А путь по северной дороге лежит как раз через Мессану… Думаю, мне лучше посоветоваться с архонтом.

Зопирион отправился во дворец. Уже давно стемнело, когда его допустили к архонту. Дионисий сидел за столом, заваленном свитками, бумагами и табличками. В неярком свете стоящей на столе лампы лицо его выглядело утомленным.

— Что случилось, Зопирион? Только быстро, — спросил тиран.

— Я никогда не обращался к вам за помощью, не так ли?

— Ты так редко ко мне обращался, что мне немного неловко. Так о чем ты просишь?

— Я хочу знать, какой дорогой Гимилк идет на Сиракузы.

Дионисий, несмотря на усталость, проницательно всмотрелся в лицо Зопириона.

— Ты думаешь, я знаю?

— Кто может знать, как не вы?

— Он движется северной дорогой по направлению к Мессане, — после некоторого раздумья ответил Дионисий. — Мессана. Твоя жена оттуда родом, я прав? Неужели она вернулась туда?

— Да, господин. Я хочу поехать за ней. Старая полуразрушенная стена Мессаны не выдержит натиска карфагенян.

— Тебе нельзя ехать.

— П-почему нельзя?

— Во-первых, ни к чему хорошему это не приведет. Гимилк уже в Пелорисе, это на расстоянии дневного перехода от Мессаны. Я почти уверен, что он прибудет туда раньше тебя. Во-вторых, ты мне нужен здесь. Дай подумаю… — Дионисий порылся в свитках папируса. — Вот список дел, которые тебе необходимо выполнить. Ты должен изучить оборонительные сооружения города и указать места для установки катапульт. Завтра в это же время жду тебя со списком.

— Но, господин, я должен увезти жену из этой ловушки!

— У нас всего несколько дней на подготовку к осаде не менее сложной, чем афинская, — вскричал Дионисий. — И ты отвлекаешь мое внимание своими личными проблемами? Примись за разработку катапульт, и никакой ерунды! Ты солдат. Если покинешь город, то навлечешь на себя мой гнев. А теперь уходи.

Сжав кулаки, Зопирион с трудом сдерживался. Несмотря на полное неумение притворяться, слишком многое было поставлено на карту, чтобы позволить себе прямо высказать то, что накипело на душе.

— Ладно, ладно, господин. Все будет сделано наилучшим образом, — пробурчал он.

Покинув Арсенал, он решил зайти за советом к Архиту. Но потом он решил, что лучше этого не делать. Если его поступок повлечет за собой гнев тирана, то не стоит впутывать своего друга.

Час спустя он покинул Сиракузы. Когда он объяснил стражнику, что он оправляется в Мегары Гиблейские для проверки защитных сооружений по приказу архонта, тот пропустил его за ворота. Солдату и в голову не пришло, насколько странным было для штабного офицера в доспехах покидать город на обычной повозке.

Две лошади, пусть и не боевые кони, резво тащили повозку. Зопирион погонял их, как мог и не останавливался, пока позволяла темнота. Остановившись на выгоне, где лошади могли пастись, он заснул прямо в повозке. Не успело взойти солнце, как он снова мчался по дороге, и так ехал целый день, не останавливаясь, и утоляя голод взятой в дорогу буханкой хлеба. От Катаны до руин Наксоса — сицилийского города, разрушенного Дионисием семь лет назад — а потом слева показался массивный силуэт угрожающе дымящейся Этны.

К полудню следующего дня он добрался до Мессаны. По дороге шли беженцы с усталыми испуганными лицами и узлами за спиной. Несколько раз он останавливался и расспрашивал о карфагенском войске, но ответы получал самые разные.

— Ох, я уверен, что они взяли город…

— Нет, когда я уезжал, их не было видно…

— Мы решили уехать, не дожидаясь приближения врага, однако некоторые, веря в предсказание оракула, остались в городе…

— Они прямо за нами…

Зопирион поехал по дороге вдоль берега, огибающей подножия холмов Посейдона. Все больше беженцев встречалось ему на дороге. Погоняя лошадей, он пытался ехать галопом, в надежде не упустить время. Несмотря на грубые крики Зопириона, беженцы не спешили сойти с середины дороги, глядя вперед безжизненным взглядом, и освобождали путь только в самый последний момент.

Наступил полдень. Беженцы, которых встречал на пути Зопирион, в страхе бежали по дороге. Другие карабкались по склонам холма. Никто не останавливался и не отвечал на расспросы. Но тарентиец неумолимо ехал по направлению к городу. Если ему удалось избежать рабства на «Судеке», думал он, то почему это не может повториться? Шанс все-таки оставался.

За очередным поворотом дороги показался отряд кавалеристов, они приближались на полном скаку — худые, темнокожие воины в кильтах, окрашенных киноварью плащах из козлиных шкур и тюрбанах из меха диких кошек. У каждого за спиной висел большой колчан, из которого торчало несколько дротиков. Завидев Зопириона, они ринулись в его сторону, низко пригнувшись к холкам лошадей.

Зопирион потянул поводья в тщетной попытке развернуть повозку. Но дорога была слишком узкой, на этом участке она пролегала между склоном холма и берегом моря. Лошади, подав назад, чуть не опрокинули повозку. Тем не менее, Зопириону почти удалось развернуться, когда его настигли темнокожие всадники.

С воинственными криками они окружили его, потрясая копьями. Один схватил под уздцы одну лошадь, а второй — другую.

Зопирион выпрыгнул из повозки. Над его головой со свистом разрезало воздух копье. Другое с металлическим звоном отскочило от его шлема. Юноша не захватил в дорогу ни щита, ни копья, он не собирался вступать в схватку и планировал путешествовать налегке. Однако встать против множества всадником с мечом в руках было равносильно самоубийству. Вместо этого он подбежал к ближайшей лошади, схватил воина за ногу и резко толкнул вверх.

Всадник упал в придорожные кусты. Зопирион приготовился запрыгнуть на спину лошади: нумидийцы ездили без седла. Однако, когда юноша положил ей руки на спину, животное резко подпрыгнуло и, как заяц, рванулось вперед. Зопирион покатился по земле. Прежде чем он успел подняться, на него навалилось несколько человек.

Они поставили пленника на ноги при помощи кулаков, тычков и уколов остриями копий. Удары были болезненными, но не наносили увечий. Юноша с удивлением раздумывал, почему они оставили его в живых, когда среди всадников появился карфагенский стратег. Сидя на лошади, он размахивал боевым топором и что-то кричал по-нумидийски. По его жестам Зопирион понял, тот приказывал «Взять его живым».

С радостными возгласами нумидийцы отобрали у пленного шлем с гребнем, меч, кинжал, кошелек, полотняную кирасу и сапоги и поделили между собой добычу. Пока двое связывали ему руки, остальные развернули повозку по направлению к городу. Бросив Зопириона в повозку, они повернули к Мессане.

Повозку конвоировали карфагенский стратег и три нумидийца. Двое вели лошадей, а третий ехал рядом с Зопирионом, держа наготове копье на случай, если пленник вздумает дернуться.

Другой нумидиец галопом поскакал на юг.

Стратег нагнулся к Зопириону.

— Кто ты? — спросил он на ломаном греческом.

Зопирион открыл рот и не смог вымолвить ни слова. Его сковал ужас, ярость, смятение и чувство вины. Он ругал самого себя самым бесполезным, неловким, неразумным ослом…

— Кто ты? — повторил командир.

Зопирион сглотнул, икнул и, наконец, заговорил по-финикийски.

— Я Зопирион из Тарента, о, господин.

Гиппарх ответил ему также по-финикийски.

— Из наемников Дионисия?

— Да, господин.

— Тогда скажи мне, именем Ваала Хаммона, почему ты оказался среди бела дня на своей повозке в гуще карфагенского войска? Я могу понять, если бы ты был верхом. Но это безумие…

— Я надеялся спасти жену и сына. Они были в Мессане.

— Тогда понятно.

— Я хотел увезти их на повозке. Вижу, ты спас меня от этих варваров?

— Какой толк от еще одного мертвеца? На рынке за тебя можно выручить приличные деньги, часть из которых по праву принадлежит мне. И тебе повезло: ты не расстался со своей жизнью, учитывая, сколько наших положили вы — лживые греки-мужеложцы.

— Вы взяли Мессану?

— Конечно, грек! Она пала сегодня утром. Некоторые горожане пытались противостоять нам, но проломить их слабую стену было также легко, как молотком убить комара.

Зопирион огляделся. Перед ним открылась равнина. Поля и виноградники кишели солдатами: они маршировали, тренировались, ставили палатки, валяли дурака и спорили из-за добычи. Здесь были карфагеняне с серьгой в ухе и золоченых чешуйчатых кирасах, иберийцы в пурпурных блузах, черных плащах, узких штанах, маленьких круглых черных шапочках и с висящими на боку парой коротких кривых сабель. Здесь были закованные в бронзу греки, ливийцы в шлемах с плюмажами из страусиных перьев, закутанные в покрывала гараманты. [66] Отдельно ютились на подстилках группы черных воинов, вооруженных копьями — жителей далеких пустынь — со щитами из носорожьих шкур, и курчавыми шапками волос, подстриженных самым невероятным образом. Мимо легким галопом пронеслись всадники. За ними проехала колонна скифских колесниц.

Вокруг стояли тысячи и тысячи палаток, подобно морским волнам заполонив Мессанскую равнину. Над морем палаток с жалким видом возвышалась щербатая стена города. Над Мессаной поднимался дым. В городе догорали разрушенные здания. Далеко разносился грохот: солдаты Гимилко рушили стены домов.

Офицер, взявший в плен Зопириона, передал его другому офицеру, в обязанности которого входило наблюдение за длинными рядами закованных в цепи пленных. Время от времени приводили очередных пленных. Если новоприбывший, независимо от пола, оказывался слишком стар, командир делал знак стоявшему неподалеку солдату. Тот ударял пожилого пленного боевым топором по голове. Пока пара чернокожих солдат относили мертвые тела на огромный погребальный костер, расположенный на расстоянии полета стрелы, другие солдаты заковывали в цепи оставшихся в живых.

Пленники стояли с опущенными головами. В таком же унынии несколько часов подряд стоял с ними и Зопирион. В поисках знакомых лиц он постоянно вглядывался в длинные ряды пленных и неустанно твердил себе о собственной никчемности, никудышности… И как же теперь ему удастся спасти Коринну? Попасть в рабство и жить рабом? Рабство, как и смерть, было частью обычного хода вещей. Как и от смерти, никто от него не застрахован. Но аристократу, как и герою, просто невозможно оказаться в рабстве: он должен пасть на поле боя или лишить себя жизни. Однако Зопирион не сумел сделать ни того, ни другого. В голове крутились слова Поэта.

И, усугубляя печальный удел, покупатель может поставить на теле клеймо или выколоть татуировку, на манер финикийских рабовладельцев. Подобно большинству эллинов, почитающих культ тела, и несмотря на страстное желание умереть, Зопирион с отвращением думал о нанесении клейма, обрезании и любом другом членовредительстве.

Всего один раз в течение долгого дня пришел слуга с бадьей воды и ковшом. Он поил пленников так беспечно, что большая часть драгоценной влаги, стекая по подбородкам, проливалась впустую. Пленники томились в ожидании: длинная череда закованных в цепи дюйм за дюймом приближалась к невольничьему рынку.

Наконец, пришел черед Зопириона. С его запястий сняли цепи, а тунику — единственное оставшееся у него имущество — обернули вокруг головы. На помост его вывели два солдата, внимательно следивших за пленником, чтобы он не сбежал и не смог убить себя. Вокруг помоста также стояли солдаты. Зопирион посмотрел на полукруг торговцев и невольно вздрогнул.

— Ты кто? — спросил ведущий аукциона на ломаном греческом.

— Я Зопирион из Тарента, господин, — по-финикийски ответил юноша. Теперь приходилось внимательно обдумывать каждое слово. Он должен был произвести на покупателей впечатление, показать собственную ценность, чтобы не оказаться проданным на каторгу, например, в рудники. С другой стороны, нельзя было слишком важничать, чтобы не слишком взвинтить цену. В противном случае вряд ли его родным удастся выкупить пленника.

— Что ты умеешь делать? — спросил ведущий. В его голосе послышались нотки заинтересованности. Было очевидно, что речь и манеры Зопириона произвели на него впечатление.

— Я строитель. Могу проектировать и строить стены, оборонительные сооружения, верфи, доки, гидросооружения и военную технику.

— Вы видите! — поворачиваясь к торговцам, вскричал аукционер. — Смотрите, какой прекрасный раб с крупными яйцами! И помимо всего человек умный, образованный. Сколько вы предложите за этот цветок Эллады?

— Одну серебряную драхму, — сказал торговец.

— Ерунда! — вскричал аукционер. — Посмотрите, он говорит по-финикийски, да еще с прекрасным тирийским акцентом. За одно это можно добавить еще драхму.

— Одну драхму тридцать шекелей, — предложил другой торговец.

— Хорошая шутка! Он тянет на десять драхм. Посмотрите на глаза, в которых светится ум! Скажи еще что-нибудь, парень, чтобы эти скупердяи еще раз убедились в твоем уме.

— Если бы я был настолько умен, как ты говоришь, то не стоял бы перед вами, — ответил Зопирион.

Слова юноши вызвали смех.

— Драхма сорок шекелей, — сказал торговец.

— Драхма пятьдесят.

— Две драхмы.

Несмотря на все усилия ведущего, торг шел медленно. Цену увеличивали, прибавляя по пять шекелей. Зопирион предполагал, что его продадут за две драхмы сорок пять шекелей толстяку с широким поясом, когда сквозь толпу протиснулась хрупкая знакомая фигурка.

— Плачу три драхмы!

Торговцы встретили появление капитана Асто хмурыми взглядами — появление чужака, покупающего прямо в армии, и тем самым лишающих их законной прибыли. Тем не менее, ведущий аукциона продал Зопириона моряку.

Охваченный нахлынувшими чувствами, освобожденный и полный надежд, юноша сошел с помоста, надел рубашку и, не произнося ни слова, пошел вслед за Асто прочь с невольничьего рынка.

— Я не могу освободить тебя здесь, о, благородный господин, потому что тебя могут снова поймать и снова продать. Я заберу тебя в Панорм, где я теперь живу. Там ты поживешь у меня до конца войны, а потом ты снова обретешь свободу, — мягко произнес Асто по-гречески.

— Спасибо, дорогой друг, и спасибо богу, пославшему тебя. Ты случайно не видел мою жену среди пленных? Во время падения Мессаны она была там со своей семьей.

— Нет не видел, но можем пройтись и убедиться собственными глазами.

В течение часа они бродили по лагерю, просматривая каждую партию пленных. Однако ни Коринны с Хероном, ни членов семьи Ксанфа они не нашли.

— Если их взяли в плен, то, скорее всего, уже продали, — в конце концов произнес Асто. Пора возвращаться на мой корабль, я надеюсь до наступления темноты добраться до хорошей гавани.

— Как тебе удалось появиться так вовремя и спасти меня?

— Я работаю с поставками для армии Гимилко.

— При осаде Мотии взяли в плен кого-нибудь из твоих близких?

— Нет, боги были милостивы. Я молился, и госпожа Танит послала мне сон, в котором советовала мне перевезти семью в Панорм. Это очередной раз доказывает сказанное мной о богах на «Муттумалейне», ты помнишь? Они в полной мере управляют миром, до самой мелкой песчинки, и смертным без них никак не обойтись.

— Я запомню свою цену и верну тебе все до последнего шекеля, — ответил Зопирион.

— И не думай об этом! Ты спас мою жизнь в Сиракузах, а я просто заплатил долг.

Последующие месяцы Зопирион провел в доме Асто в Панорме, играя роль привилегированного слуги. Помня о том, что его окончательное освобождение зависит от доброй воли финикийца, Зопирион старался не злоупотреблять хорошим отношением к нему Асто и его близких. Но это оказалось не так-то просто: жена Асто, ревностная домохозяйка, была остра на язык. Зопирион же был неловок и то и дело зацеплял, роняли или разбивал всякие безделушки — лампу, блюдце, цветочный горшок.

Когда друзья Асто и друзья друзей узнали о вычислительных способностях и навыках Зопириона, они стали обращаться к нему за помощью. Юноша был рад немного подзаработать. Во-первых, теперь он мог компенсировать или купить новые вещи взамен испорченных или разбитых старых, а также порадовать новыми безделушками хозяйку дома. Во-вторых, к моменту освобождения скопить средства на дорожные расходы.

Шло время, принося новые сведения о войне. Гимилк пришлось обходить Этну с юга: после извержения вулкана стала непроходимой прибрежная дорога. Карфагенский наварх Магон разгромил флот Сиракуз, которым командовал Лептиний, а войско Карфагена окружило город. Дошли рассказы о неудачном восстании против Дионисия; о том, как Дионисий освободил и вооружил сиракузских рабов и как чума поразила осаждающих.

Шел Метагитнион. Асто вернулся с известием об окончании осады. Карфагенское войско разбито, часть его уничтожена, часть обратилась в бегство.

— Дорогой Геракл! Как это произошло? — воскликнул Зопирион.

— Армия Гимилка была ослаблена чумой. Ваш тиран подготовил вылазку и неожиданно напал на карфагенские силы с берега и с моря. Он скакал впереди войска, будто одержимый демонами.

— Когда разгром войска принял угрожающие размеры, Гимилк откупился от Дионисия тремя тысячами талантов, и тот позволил карфагенянам уйти по морю, оставив наемников на произвол судьбы. Сиракузяне встретили остатки войска. Одних убили, а других продали в рабство, за исключением иберов. Эти варвары так отважно защищались, что Дионисий присоединил оставшихся в живых к своему наемному войску.

— Вижу, ты не слишком огорчился, — заметил Зопирион.

Асто пожал плечами.

— А почему я должен любить Карфаген? Ханаанцы всегда чувствовали на себе его тяжелую руку. Думаю, рука Дионисия в той же мере тяжела для сицилийских греков. Я надеялся, что закончится вражда двух могущественных правителей, и простые люди смогут вернуться к обычной жизни. Однако подвластные Карфагену африканские племена восстали, поэтому в Новом Ханаане вряд ли начнутся военные действия. Говорят, Гимилко, во искупление поражения и оставления на произвол судьбы наемных войск, до смерти заморил себя голодом… Итак, мой друг, когда ты собираешься покинуть нас?

— Ты хочешь сказать, я свободен идти куда вздумается?

— Ты мог уйти в любой момент, мы создавали видимость твоего рабства во имя твоей же безопасности.

— Ты человек с открытой душой, Асто.

Асто пожал плечами и развел руками.

— Не хуже большинства, лучше немногих. Я составлю документ о твоем освобождении.

На следующий день Асто привел шестерых друзей, чтобы они засвидетельствовали факт освобождения Зопириона. Документ был составлен на финикийском и греческом и переписан в двух экземплярах на пергаменте. Асто огласил по-финикийски содержание документа.

«Я, Асто бен-Илрам, проживающий в городе Мачанаф (по-гречески Панорм), купил раба Зопириона бен-Мегабаза из Тарента за три карфагенских таланта и, так как означенный Зопирион выполнил для меня работы, намного превышающие его стоимость, выражаю свое желание в качестве оплаты за его услуги освободить означенного Зопириона от служения мне в качестве раба.

Итак, я, Асто бен-Илрам, в соответствии с вышеупомянутыми услугами, выражаю письменное согласие передать означенного Зопириона в собственность высшего бога, Ваала Хаммона (по-гречески, Зевса), чтобы он служил ему верой и правдой до конца дней своих.

В подтверждение моих слов, я, Асто бен-Алрам, прикладываю руку и подтверждаю это двадцатого дня месяца Аба, в году четыреста восемнадцатом со дня основания Карфагена, а также прикладывают руки означенный Зопирион и шесть свободных ханаанцев из Мачанафа. Копия этого документа будет передана в храм Ваала Хаммона в Карфагене, где будет вечно храниться в подтверждение факта его освобождения.

Документ был подписан. Прозвучали слова поздравления, собравшиеся раскланялись, и Асто передал по кругу чаши с тяжелым сладким вином. Освобожденный Зопирион собрал свой скудный багаж.

— У тебя хватит денег? — спросил Асто.

— Спасибо, хватит. На деньги, которые ты любезно помог мне заработать вычислениями для твоих друзей, я могу добраться в любую точку Эллады.

— Так куда ты отправишься? Будешь снова работать на Дионисия, безжалостного врага ханаанского народа?

— Нет. Даже если бы он пригласил меня, я предпочел бы более тяжелый труд на менее взыскательного хозяина. Думаю, его неприязнь к ханаанцам вполовину меньше: вторая половина не более, чем игра на публику.

— Что привело тебя к такому выводу?

— Я долго думал о взятке, полученной от Гимилка за возможность ускользнуть. Если бы Дионисий на самом деле стремился изгнать с Сицилии всех финикийцев, он никогда бы не позволил карфагенянам так просто уйти. Следовательно, Карфаген ему нужен как пугало, чтобы удерживать в подчинении своих подданных.

— Возможно, ты прав. Да, возможно, ты прав. Большая политика всегда выходила за пределы моего поля зрения. Но если не в Сиракузы, то куда?

— Сначала я попытаюсь найти жену.

— Да помогут тебе в этом боги! Ты можешь обратиться к Инву.

— Потом я вернусь в Тарент в дом моего отца и займусь строительной практикой. Прощай, Асто!

— Кто знает, может, боги когда-нибудь снова сведут нас.

Они пожали друг другу руки, обнялись, и Зопирион решительно направился к берегу.

Прошло много лет. Дионисий как и прежде крепко держал в руках Сиракузы, а после распространил свое влияние на большую часть Сицилии и южной Италии, организовывал государственные службы, покровительствовал искусству, состарился и умер. В Мунихионе-месяце, в первый год сто третьей Олимпиады [67], когда Наусиген был архонтом Афин, Архит, пятый раз избранный архонтом Тарента, склонился над столом в своем кабинете.

На улице запоздалый весенний дождь поливал красные черепичные крыши. Комната была заставлена образцами и моделями различных устройств. Не обращая внимания на окружающих, Архит писал цифры и рисовал линии на вощеной дощечке: он исследовал законы геометрической прогрессии. У его ног возились четыре малыша, двое из которых были его внуками, а двое других — детьми слуг. Архит и в старости не изменил своей любви к детям. Когда дети подрастали, он давал им образование за свой счет.

Вошел слуга.

— О архонт! Пришел господин Зопирион с другом!

— Пригласи их немедля! И не слова о нашем сюрпризе! — Архит показал на малышей. — И отнеси ребятишек к матерям.

Архит тяжело поднялся и вперевалку направился во двор. Избегая выходить на середину двора, где поливал дождь, он через колоннаду прошел в переднюю. На полпути он столкнулся с друзьями.

— Зопирион!

— Архит! Помнишь Платона из Афин?

— Конечно, я встречался с ним во время его первого путешествия на запад… дай подумать… около двадцати лет назад. Тогда люди обращались к Платону по имени, полученному от рождения. А, Аристокл, не так ли?

Платон снял промокшую дорожную шляпу и стряхнул с полей воду. Ему было около шестидесяти лет. Среднего роста, коренастый и мускулистый, он был крепкий, но не такой тучный, как Архит. Густая, почти полностью седая борода покрывала грудь. Он легко улыбался, но редко смеялся. Говорил на чистом аттическом диалекте высоким резким голосом, сопровождая речь жестами, полными изысканного очарования.

— Старина Архит! Ты стал еще толще, хотя не мне говорить об этом, — сказал он.

— Входите, да снимите плащи. Мои слуги покажут тебе комнату. Как раз время обедать.

— Если мы не вовремя… — начал было Платон.

— Никоим образом, мой дорогой, никоим образом. В это время к нам всегда заходят люди. Но что привело тебя к нам?

Архит привел гостей в кабинет. Слуга принес вино со специями.

— Ты не поверишь, смерть Дионисия.

Архит рассмеялся.

— Бедный старик Дионисий! Всю свою жизнь он провел в борьбе. Я не имею в виду власть, но его литературное творчество. И когда он-таки получил в Афинах приз за трагедию, то заболел и умер. Ну и как тебе его пьеса?

— «Выкуп Гектора»? Неплохо. Однако в тот год была не столь сильная конкуренция. В Афинах поговаривают, что он ускорил свой конец, буйно отпраздновав получение награды.

— Мне что-то не верится. Он всегда отличался умеренностью, и одной оргии недостаточно, чтобы убить человека с его телосложением. Наверное, им овладел тяжелый недуг, и плюс ко всему возраст:

Но я тебя перебил.

— Да. Я получил письмо от Диона — зятя Дионисия-старшего с просьбой приехать в Сиракузы и сделать философа из Дионисия-младшего.

— О, человек! Твои труды будут напрасны! У него ветер в голове. Я буду сильно удивлен, если ему удастся не развалить лет за пять отцовскую державу.

— Зопирион сказал мне то же самое. Но я не могу так сразу отказать Диону после того, как сам же проповедовал о том, что правитель должен быть и философом.

— Желаю удачи, хотя не могу не заметить: ты взваливаешь на себя сизифов труд, — произнес Архит. — Мне казалось, что опыт общения с Дионисием-старшим должен был лишить тебя подобных иллюзий.

— Старый разбойник имел твердые убеждения, тогда как юноша, — я надеюсь, — может оказаться более гибким. А что касается всего остального, то ты прекрасно справляешься с обязанностями философа-правителя. В Таренте лишний раз убеждаешься в возможности честной, просвещенной, конституционной республики.

— Спасибо, о, Платон, но ты не знаешь всей правды, — рассмеялся Архит.

— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь признаться в крючкотворстве?

— Нет. Я имел в виду совсем другое: я могу встать и произнести перед тарентийцами хорошую веселую речь. Я пересыпаю ее шутками. Выразительно привожу убедительные примеры. И тем самым убеждаю их в том, что я — честный, мудрый и бескорыстный лидер. Однако, им просто повезло, что я на самом деле обладаю этими качествами. Другой человек, — к примеру, Дионисий, — тоже может произнести прекрасную речь и собрать народ, однако он преследует эгоистичные цели. Когда я покину свой пост, каким образом тарентийцы смогут отличить нового Архита от нового Дионисия?

— Думаю, вам следует ограничить число участвующих в выборах узким кругом лучших людей, исключив ремесленников.

— Вроде меня? — кисло спросил Зопирион.

— Ох, нет, нет. Я отношу тебя к мыслителям, а следовательно, к элите общества, невзирая на твои грубые материалистические интересы, — ответил Платон.

— Благодарю тебя.

— Передав власть ограниченному кругу богатых людей — так называемых «лучших людей» — вы не решите проблемы, — заметил Архит. — Эти господа, дорвавшись до власти, примутся подавлять и эксплуатировать простолюдинов, пока те не взбунтуются. Мне не надо объяснять тебе, насколько страшной может оказаться гражданская война.

— Как было в Афинах. Там я получил непосредственный опыт разрушения демократии. Но меня удивляет, что ты, признанный во всем мире демократический лидер, так беспощадно препарируешь демократическую форму правления. Тогда какую форма правления на твой взгляд можно признать удовлетворительной?

— Да нет, я не теряю надежд относительно демократии. Но для всего мира она в новинку. Только эллины, финикийцы и римляне пробовали ставить над ней эксперименты. Все очень похоже на машины Зопириона. Он может рассказать тебе о трудностях, которые ему пришлось преодолеть, прежде чем заработала первая катапульта. То же самое можно отнести и к новой форме управления. Она никогда не будет работать так, как она должна работать, по твоему мнению. Придется многое подправить, подпилить и обрубить, прежде чем система заработает.

— А как ты собираешься подпиливать и подравнивать демократическую машину?

— Во-первых, я думаю, что большинство — «базовая схема» — должно быть образованным. Люди часто спрашивают меня, зачем я так беспокоюсь и обучаю детей своих рабов. Понимаешь, у нас в Таренте либеральные законы о даче вольных и гражданстве. Когда-нибудь многие из этих детей станут полноправными гражданами.

Аристокл-Платон пренебрежительно хмыкнул.

— Неужели ты на самом деле думаешь, что простолюдины окажутся достаточно умными и порядочными для участия в самоуправлении?

Архит пожал плечами.

— Я не знаю, но пытаюсь найти ответ. Твоя проблема, друг мой, заключается в том, что на подобные вопросы ищешь ответы исключительно в области чистой логики. Но, поработав строителем, ты бы убедился: один эксперимент стоит двадцати теоретических выкладок.

Архит повернулся к Зопириону с заговорщицкой улыбкой.

— Скажи старик, как обстоят в Старой Элладе дела с военным строительством?

— Ох, едва свожу концы с концами, — сказал Зопирион. Он был все так же высок и худощав, только шевелюра на макушке слегка поредела, да бороду тронуло сединой. — На востоке я добрался до Родоса, а на севере до Пеллы. Самый большой заказ я получил от афинян: на строительство пары стреляющих камнями катапульт. Так что «Сыновья Мегабаза» все еще скрипят.

— Когда Зопирион говорит, что его предприятие пока держится на плаву, надо понимать, что он купается в деньгах, — вздохнул Архит. — Иногда я начинаю сожалеть, что не стал их компаньоном много лет назад, когда Зопирион и его брат предлагали мне это. Если бы я занялся строительством, а не такой ерундой, как политика, то, наверное, был бы богат.

Платон расхохотался.

— Да вы двое по сути своей закоренелые ремесленники-механики!

— Мне кое-что рассказали, и думаю, тебя это заинтересует, — обратился Зопирион к Архиту. — Помнишь беднягу Алексита, строившего четырех-пятивесельные галеры для старика Дионисия?

— Разве можно забыть о нем? — ответил Архит. — В других странах внутреннего моря пытались построить подобные корабли, однако, учитывая их высокую стоимость, успеха так и не добились.

— Зато финикийский кораблестроитель с Кипра сделал одно открытие, компенсирующее увеличение размера корабля. Они используют один ряд весел. По размерам они значительно превышают обычные весла, но корабельщик посадил на скамьи по четыре-пять гребцов на каждое весло. Они вместе гребут одним веслом. Работает волшебно.

— О горе! Ну почему мы не додумались до этого, когда были в деле? — вскричал Архит. — Но скажи мне, что за странную штуковину, завернутую в тряпку, ты привез в своем багаже? Это новая машина?

— Моя новая портативная катапульта. Демонстрационная модель, которую я беру в путешествия. Хочешь взглянуть, как она работает?

— Обязательно!

Архит сделал знак слугам, и они на выложенный мозаикой пол положили перед Зопирионом странный сверток. Зопирион помог им развернуть его. Там оказалась катапульта длиной около шести футов. Ее конструкция позволяла сделать выстрел, держа ее в руках. В свертке лежали и несколько железных дротиков длиной в фут для маленькой катапульты и один шестифутовый деревянный дротик для стандартной катапульты.

— Вы видите перед собой стрелу Геракла! Я пытался продать несколько катапульт спартанцам, но царь Архидам только разок взглянул и в ужасе отпрянул. «О, Геракл! Такое оружие способно лишить мужества кого угодно!» — закричал он.

— Возможно, так оно и есть, — заключил Платон. — На корабле ты рассказывал мне о пророчестве Сивиллы из Кум, которое было сделано много лет назад. Она видела, как ты стреляешь из лука Геракла, и рушится мир. Старик Дионисий замышлял нечто подобное, когда нанимал людей для целенаправленного изобретения оружия. Одни боги знают, когда все это кончится. Когда-нибудь один из ваших коллег-строителей изобретет машину, которая на самом деле разрушит мир.

— К счастью, мир слишком велик для простых смертных, — заметил Зопирион. — Однако стоит призадуматься. Что касается моей работы, ее вряд ли бы одобрил богоподобный Пифагор. Проблема в следующем: у меня сложилась устойчивая репутация ведущего военного строителя во всем Внутреннем Море. Поэтому мне приходится заключать большей частью военные контракты: катапульты, тараны, оборонительные сооружения и так далее. Я должен что-то кушать. Помните, об этом Протагор как-то раз напомнил своему хозяину Сократу, когда тот решил расплатиться с ним не деньгами, а лекциями.

— Расскажи ему о нашей вертушке, — предложил Архит.

— Да, Архит и я придумали одно изящное изобретение. Мы назвали его вертушкой. Вырезаешь винтообразный желобок в круглой палочке. Его можно использовать где угодно, к тому же в мирных целях. Однако никого не удается заинтересовать им.

— Покажи мне, как работает твоя катапульта, — попросил Архит.

— Мне не хочется портить твою штукатурку.

— Не волнуйся. Стреляй в африканский щит из шкуры слона.

Зопирион встал и направил на щит желоб катапульты на висящий на стене щит. Закругленный конец желоба он приставил к груди и слегка наклонился вперед. Салазки поехали назад, выдвигаясь в желоб и одновременно натягивая лук. Защелкали собачки на внутренней части желоба. Когда Зопирион выпрямился, машина была заряжена. Он положил в желоб железный дротик длиной один фут.

— А вот так стреляет, — сказал он.

Держа левой рукой катапульту и приложив к груди закругленный конец желоба, он дернул за рычажок на салазках. Зазвенела тетива, а стрела вонзилась в щит.

Архит присвистнул. Платон заглянул за щит.

— По крайней мере, — сказал Платон, — не стоит беспокоиться о щите: он уже не свалится на пол. Крепко же его пригвоздили!

— Я придумал эту штуку для демонстраций, — продолжал Зопирион. — Однако в этот раз я ездил в Македонию. Македоняне смотрели на меня тупо, как стадо быков. Все, за исключением царевича Филлипа. Он еще совсем мальчик, однако, проявил огромный интерес к моим устройствам. Он поклялся, что однажды вооружит моими портативными катапультами целую армию, и назвал их назвал арбалетами. А ты над чем работаешь, Архит?

— Большей частью занимаюсь математикой. Однако придумал один приборчик. — Архит показал на вертикальную трубочку, закрепленную на основании. В нижней части трубочка при помощи дыхательного горла журавля соединялась с кузнечными мехами, а в верхней — с горизонтальной трубкой длиной около двух футов. На ее конце сидела деревянная птичка.

Архит наклонился, взялся за рукояти мехов, раздвинул их, а потом резким движением качнул. С шипением пошел воздух. Птичка пошевелилась. Трубка вместе с птичкой и начала крутиться, как спица колеса, а у птички затрепетали крылышки. Когда воздух перестал поступать, птичка начала останавливаться и, наконец, замерла.

— Зевс Олимпийский! Как умно, Архит! — вскричал Зопирион. — Ну-ка, посмотрим, воздух идет по горлышку, потом по трубке, а потом выходит через дырочки в птичке… Нужно найти этому практическое применение. Интересно, а что если на галеру вместо гребцов поставить такие устройства, в снизу качать воздух…

— О боги, что это? — испуганно воскликнул Платон. Из угла каюты, где стояло странное нагромождение кувшинов и трубок, раздался заунывный вой.

— Значит, наступило время обеда, — сказал Архит и объяснил действие автоматического сигнала, придуманного для Дионисия-старшего.

— Подобное устройство могло бы подавать сигнал о начале занятий, — сказал Платон. — Вы должны снабдить меня чертежом и описанием, и я смогу поторапливать медлительных учеников.

За обедом Платон продолжил разговор.

— Если разговор зашел о студентах, было бы здорово, если бы сейчас с нами оказался паренек из Стагейры — Аристотель. У него страстная тяга к познанию. Он все классифицирует, даже машины.

— Ты говоришь о тощем всезнайке? Такой шепелявый? — переспросил Зопирион.

— Именно о нем. Я позволил ему брать уроки у некоторых моих коллег. Он поклялся, что однажды станет философом, однако я сомневаюсь в наличии у него внутреннего озарения, — Платон поудобнее улегся на ложе и поставил локоть на подушку. Слуги забегали с подносами.

— Ох, вижу, у тебя по прежнему все прекрасно, Архит! — сказал Платон.

— У человека должен быть, по крайней мере, один порок, а чревоугодие — самый безобидный.

Платон не отрывался от еды, поставленной на отдельный столик специально для него.

— Можно тебя спросить, Архит, — немного утолив голод, спросил он. — По дороге сюда Зопирион рассказывал мне о приключениях своей юности, когда вы работали на Дионисия-старшего. Можно попросить его продолжить? Зопирион, ты остановился на случае, когда финикийский капитан освободил тебя из рабства.

Зопирион вздохнул.

— После того, как я покинул гостеприимный дом Асто, три года искал Коринну, останавливая поиск лишь для того, чтобы подзаработать денег строительным делом. Однако мне не удалось ее найти. По моей просьбе Инв тоже искал ее и так же безуспешно. Кстати, Архит, ты виделся с ним с тех пор?

— Да, несколько дней назад он приехал в Тарент.

— И как он?

— Как обычно. Брюзжит, что это его последнее путешествие. Но даже не представляет, чем будет заниматься, если оставит свой бизнес. К примеру, мы с тобой, о Платон, можем заняться написанием философских трактатов об улучшении нашего жестокого и безнравственного мира. Однако Инв реализует это на практике.

— Мне бы хотелось дослушать рассказ Зопириона, если ты позволишь, — попросил Платон.

— Итак, с мальчиком — моим пасынком — все в порядке.

— А где он? — спросил Платон.

— В Карфагене, в доме отца. После падения Мессаны его продали в рабство, и работорговец спросил мальчугана, кто он и откуда. Ребенок — а он был очень сообразительным — сказал, что он — сын Илазара, строительного подрядчика из Карфагена. Работорговец, предвкушая выгодную сделку, связался с Илазаром и получил за него выкуп.

— А что было дальше?

— Парнишка вырос, женился, служил в армии Карфагена, а после смерти Илазара унаследовал его дело. Если бы он остался в Элладе, то стал бы известным атлетом: у него отличное тело. Однако в Финикии гимнастику и гимнастические состязания считают ребячеством.

— Варвары, — пробурчал Платон.

— Однако они со своей стороны, могут сказать про нас то же самое. Как бы то ни было, бывая в Карфагене по делам, я пару раз встречался с Ахирамом. Он с радостью встретился со своим отчимом, однако, совершенно не помнит наших приключений: в пещере у ведьмы и того, как мы едва избежали рабства. И почти не помнит свою мать.

— Значит, похищение мальчика ни к чему не привело?

— Я бы так не сказал. Если бы во время гражданской войны в Карфагене, которая началась после осады Сиракуз, он остался со своим отцом, то мог бы закончить свою жизнь в чреве Ваала Хаммона. Но он переждал это смутное время у работорговца. А когда снова наступили тяжелые времена и потребовались детские жертвы, он был уже слишком взрослым. Судя по всему, у богов есть план для каждой человеческой жизни.

— А что случилось с членами семьи твоей жены? — спросил Платон.

— Ее отец, Ксанф, умер от перенапряжения во время запоздалой попытки спастись бегством из Мессаны. Главк погиб, сражаясь с карфагенянами. Во время суматохи Коринна и ее мать потерялись. Ирена спряталась у родственников, но вскоре умерла. Говорят, сердце не выдержало. Ошибка Ксанфа заключалась в том, что он верил оракулу больше, чем собственному разуму. Почти всем жителям Мессаны, накануне осады покинувшим город, удалось спастись. Я тоже совершил ошибку, не послушавшись совета Архита, и не покинув службу у Дионисия после первой кампании.

— А Коринна совершила ошибку, вернувшись в Мессану, — продолжил Архит. — А Дионисий был неправ, начиная военные действия, Гимилк совершил ошибку, взяв Мессану, и так далее. Пытаться искать виновных в каждом событии жизни отдельного человека не что иное, как бесконечные и бесполезные упражнения в философии.

— А ты так и не женился вторично? — спросил Платон.

— Нет. Меня никогда не покидала надежда, что я найду ее, хотя логика здесь отсутствует.

Платон захихикал.

— Ты действительно совершенно не эллин! Высший человек не позволит себе из-за подобных сантиментов отказаться от выполнения гражданского долга — родить законных детей…

— Неужели? — неожиданно вспыхнув, прервал его Зопирион. — А как насчет Архинассы? Ты в течение долгих лет проповедовал о чистой духовной любви, а сам потерял голову из-за средних лет гетеры…

Заметив, что Платон приходит в ярость, Зопирион замолчал. Архит, как ни в чем ни бывало, перевел разговор на его математические изыскания. Когда слуги вымыли и вытерли руки участникам обеда, Зопирион испытующе взглянул на Архита.

— Послушай, старик, ты от меня что-то скрываешь.

— Не понимаю, о чем ты!

— Да нет же, я тебя знаю! И прекрасно вижу, что ты пытаешься скрыть улыбку. Как будто за сорок лет я не узнал тебя как облупленного! Выкладывай!

Архит вздохнул.

— Мне никогда не удавалось хоть что-то скрыть от тебя. Но ты прав, у меня для тебя есть сюрприз. — и он шепнул на ухо слуге.

Спустя некоторое время открылась дверь, ведущая на женскую половину дома. Вошла Коринна, а за ней Клея, жена Архита. Несмотря на седину, Коринна держалась прямо, сохранилась и ее прежняя красота. Архиту и Клея не пришлось прикладывать усилий, чтобы подготовить ее к встрече. Накидка из тонкого желтого биссуса покрывала платье из прекрасного пурпурного полотна, а волосы венчала лучистая серебряная тиара. Открыв рот, Зопирион начал медленно вставать.

— Инву в конце концов удалось ее найти в ткацкой мастерской на Кипре, в доме зажиточного горожанина, и по пути в Сиракузы привез ее сюда дожидаться твоего возвращения… — не мог сдержать радости Архит. И замолчал, видя, что никто его не слушает.

Зопирион и Коринна медленно шли навстречу друг другу, и по щекам их текли слезы.

— Коринна…

— Зопирион…

— Сколько лет прошло….

— Почти тридцать лет…

— Но у нас впереди еще есть время!

— Да, дорогой.

— Пойдем домой!

Рука об руку, они вышли из комнаты. Клея поклонилась Платону и ушла на женскую половину. Архит смахнул слезы и повернулся к Платону. Тот стоял, задумчиво теребя бороду.

— Так вот, я говорил о пропорциях, лежащих в основе геометрической прогрессии…