Стратегия обмана. Политические хроники

Глава первая

Ицхак Сарваш согласился посетить светский вечер на вилле у берега Женевского озера, только потому, что его попросила об том Семпрония, верная вкладчица его незримой и ни для кого из смертных не существующей банковской сети. Приглашение на вечер пришло Сарвашу даже не от хозяина виллы, а от самой Семпронии. Ситуация оказалась предельно ясна: обворожительная шатенка с пленительными округлыми формами вскружила голову очередному женатому покровителю, но прийти в его сопровождении из соображений приличия Семпрония не могла, но попасть на прием ей, видимо, очень хотелось. Странно, почему она выбрала в сопровождающие именно Сарваша, но отказать гетере из Древнего Рима, или как злословили недоброжелатели, всего лишь куртизанке из эпохи Возрождения, он не посмел.

Пока гости пили шампанское и, разбившись на группки, беседовали каждый о своём, Сарваш, вглядываясь в их лица, пытался угадать, ради кого Семпрония привела его сюда. Наверняка он солидный влиятельный человек и близок к хозяину вечера, раз смог получить два приглашение для своей любовницы.

Кого здесь только не было: бизнесмены, кинозвезды, чиновники, как местные, так и из сопредельных стран. Многие мужчины кидали на Семпронию заинтересованные взгляды, но лишь один представительный седовласый итальянец лет шестидесяти украдкой поглядывал то на неё, то на Сарваша. Так может смотреть только собственник, который считает, что он один и безраздельно обладает роскошной женщиной, а все кто осмелился стоять к ней слишком близко, рискуют быть зачисленными в соперники. Сарвашу даже стало интересно, что Семпрония сказала своему любовнику на его счёт. Наверное, предельно честно известила, что придет на вечер с финансовым консультантом. Хотя, после недавнего краха Синдоны, это не сама лучшая рекомендация в глазах света, и придётся приложить усилия, чтобы восстановить репутацию, благо мало кто знает Сарваша в лицо.

— Тот синьор и есть ваш поклонник? — тихо просил он Семпронию, указывая взглядом в сторону властного господина.

— Умберто, — произнесла она с придыханием, в котором угадывалась пылкая влюбленность.

— И кто же он?

— Умберто Ортолани, адвокат. У него своя фирма в Риме на улице Кондотти.

— Той Кондотти, где стоит резиденция Мальтийского ордена?

— Да, — не без гордости ответила Семпрония. — Умберто — мальтийский рыцарь. А ещё папа лично посвятил его в рыцари его святейшества.

— Не думал, что вы из тех, кого завораживает близость к папскому двору.

— Какой же вы приземленный, Исаак, — кокетливо вздохнула Семпрония, — и своим сухим математическим умом ничего не смыслите в романтике.

— Так значит вы прекрасная дама рыцаря? — улыбнулся Сарваш. — Теперь понимаю.

— Какой же вы желчный, — без всякой обиды и с ответной улыбкой, произнесла она, хотя улыбалась, вероятно, своему рыцарю.

— Да, — признался Ицхак, — я приземленный прагматик и потому мне интересно, а за какие заслуги в наши дни можно получить рыцарство от папы?

— Вам, ни за какие. А Умберто помог папе, когда тот был ещё кардиналом… В общем, я не скажу, что он сделал, но это была неоценимая помощь, которую просто нельзя оставить без благодарности.

— Вы меня заинтриговали, — шутливо произнёс Сарваш. — А то я все думаю, не тот ли это Ортолани, который является президентом информационного агентства «Италия» или это директор-распорядитель мотоциклетного концерна «Дукати»?

— И то и другое. Это всё о нём одном.

— Надо же, какая широта интересов. Я просто теряюсь в догадках, чем он помог Ватикану — прессой или мотоциклами?

— Исаак, — протянула Семпрония, — ну перестаньте портить мне прекрасный вечер своими остротами.

— Вы разбиваете мне сердце, — улыбался Сарваш. — А я-то наивно полагал, что вы ищете моей компании исключительно из жажды приятной беседы.

Семпрония тут же переключилась на серьёзный тон и тихо произнесла:

— Я действительно хотела с вами кое-что обсудить. Это касается моего счёта.

— Разумеется. — Сарваш тоже позабыл о шутливом тоне, раз речь зашла о деле. — Желаете обналичить и перевести в акции, золото, валюту?

Семпрония загадочно произнесла:

— Хочу вложить в одно предприятие.

Многие века Сарваш знал Семпронию как мечтательную натуру, увлекающуюся произведениями искусства, театром музыкой, литературой и прочими диковинками, которые может породить человеческий разум. Интереса к финансовым предприятиям за ней он никогда не замечал.

— Надеюсь, — вкрадчивым голосом произнёс Сарваш, — вы не собираетесь отдать свои деньги на некое предприятие синьора Ортолани?

— У-у Исаак, до чего же вы ревнивый. Вам не идёт.

— Деньги, конечно, ваши, но подумайте хорошенько, прежде чем принимать такое серьезное решение. Вдруг в итоге останетесь ни с чем.

— Вы не знаете Умберто. Он так со мной не поступит.

Сарваш не сдержал ухмылки.

— Поверьте, Семпрония, бизнес это не та сфера, на которую распространяются личные привязанности. Я даже верю, что ваш рыцарь не планирует никакой аферы. Просто часто так случается, что даже самые продуманные, взвешенные в теории бизнес-схемы на практике оборачиваются крахом.

— Только не у Умберто, — уверенно парировала Семпрония. — Вы просто чересчур осторожны, Исаак. Мало того, что вы совсем не романтичны, вы ещё и не умеете поддаваться порыву.

— В этом вы правы. Наверное, поэтому ваши деньги уже много лет у меня, а не на счетах многочисленных компаний, строивших Панамский канал, и у прочих аферистов вроде Понци, с его денежным арбитражем на почтовых марках. Поверьте моему многолетнему опыту, Семпрония, легких денег не бывает, а кто их активно ищет и лезет в предприятия, где им обещают фантастическую прибыль, в итоге оказываются банкротами. Вам оно надо? Я, конечно никогда не смогу предложить вам высоких процентов по вкладам, но это только потому, что нам с вами жить ещё долго, и до скончания веков мне как-то придется смотреть вам в глаза.

— Умберто приличный человек, Исаак, — почти обиженно произнесла Семпрония. — он меня не обманет.

— Многие и Микеле Синдону считали приличным, — обронил Сарваш в ответ.

— Я знаю, — понуро продолжала она, — я слышала, что случилось. Умберто рассказывал мне о Синдоне. На самом деле все не так, как пишут в газетах.

— Правда? — заинтересованно спросил Сарваш, — и что же вам рассказывали?

— Что Микеле обманул его же помощник. Он ввёл его в заблуждение, приносил сфальсифицированные отчёты о прибылях, давал на подпись поддельные счета. А потом перед самым крахом он снял с банковских счетов большую сумму и скрылся где-то здесь в Швейцарии. Очень грустная история.

Действительно, грустнее не придумаешь. Хорошо, что Семпрония ничего не понимает в банковском деле и ей легко скормить такую слезоточивую сказку об обманутом и обокраденном банкире. Прокурор бы в это не поверил, а то сейчас бы Сарваш не вёл с ней светскую беседу, а сидел бы в тюрьме, пока дон Микеле преспокойно разъезжает по Штатам с лекциями.

— Так ваш рыцарь знаком с Синдоной? Это ведь история из первых рук, не так ли?

— Да они знакомы. Полгода назад как раз незадолго до краха он и меня познакомил с Микеле. Он очень скромный тихий человек. Я знаю людей, он не мог бы самолично обмануть стольких вкладчиков, он слишком добрый и отзывчивый человек.

Сарваш же хотел было спросить об одном ли и том же Синдоне они говорят, но только заметил:

— И волк рядится в овечью шкуру.

— А что случилось? — поинтересовалась она, — вы потеряли деньги в тех банках?

— Нет, пока что нет.

Сказанное Семпронией заставляло всерьез задуматься — могут ли быть такие совпадения или всё же нет? Сейчас Сарваш на великосветском приеме, куда его позвала Семпрония, любовник которой Умберто Ортолани знаком с Синдоной, который не далее как полгода назад обещал Сарвашу жестокую расправу. Собственно её-то Сарваш уже устал ждать. Но, видимо круг начал сужаться, и финал стал как никогда близок. Хороший повод развлечься напоследок, как сам Синдона, когда закатил в Риме роскошный банкет за пару дней до собственного краха.

— Так мы сможем обсудить с вами детали? — напомнила о себе Семпрония. — Завтра у вас найдется время, чтобы встретиться со мной?

— Конечно. — Склонившись к её уху, Сарваш прошептал время и место. — Только прошу вас, подумайте и взвесьте всё хорошенько. Я очень надеюсь, что вы передумаете.

— И не надейтесь, — игриво пообещала Семпрония. — Я приду, и никуда вы от меня не денетесь. А теперь я пошла, — с волнением в голосе объявила она, глядя явно в сторону Ортолани. — Вы тоже повеселитесь. Хотя, у меня такое ощущение, что вы этого не умеете.

— Умею, — не думая обижаться на её колкость, ответил Сарваш, — но не теми способами, к которым привыкли вы.

Семпрония медленными плавными шагами подкрадывалась к своему рыцарю, стараясь не выглядеть в глазах света навязчивой, а, напротив, изобразить случайный разговор со случайным гостем.

Сарвашу же оставалось только оглядеться по сторонам в поисках знакомых лиц. И они здесь были — директора предприятий, управляющие концернов, пока ещё удачливые игроки на бирже и рантье. Стоило ли сейчас завязывать новое знакомство с перспективой будущего трудоустройства, или это уже не имеет никакого значения, Сарваш не знал. Зато он заметил, как кто-то тоже заинтересованно смотрит на него.

Стоило ему поймать взгляд молодой особы, как она тут же отвела глаза. Высокая, с изящной осанкой, она одиноко стояла у столика с шампанским, поднеся наполненный бокал к губам. Светлые волосы, волнами уложенные в прическу, открывали нежную шею, обнаженные руки и манящий вырез декольте, платье, подчеркивающее заманчивые изгибы фигуры — она не выглядела легкомысленной девушкой, напротив, во всем её виде читалось достоинство, а не дешевая видимость напускного величия.

Она ещё раз посмотрела в его сторону, на сей раз, дольше и откровеннее. В её глазах читался интерес и приглашение, и Ицхак направился к столу. Пришлось взять шампанское и изобразить легкий глоток. Незнакомка искоса наблюдала за ним, но не спешила начать беседу первой, только легкая улыбка на губах говорила, что она ждёт первый шаг от него.

Сарваш подошел ближе, блондинка оказалась с ним одного роста. Не в его правилах было поддаваться на провокации, скорее наоборот. И потому Ицхак ждал. А она продолжала смотреть ему в лицо и молчаливо улыбаться. Так могло продолжаться до бесконечности, видимо у незнакомки тоже есть свои принципы. Отпив маленький глоток, она поставила бокал на стол, и скользнув по Ицхаку обворожительным взглядом, направилась в сторону террасы. Неспешная кошачья походка, изящный изгиб спины — всё призывало отложить ненужный бокал и пойти следом. И его ничто не останавливало сделать это.

На пустой террасе было свежо. Прохладный ветерок с озера колыхал завитки прядей, что обрамляли её лицо. Положив обе руки на перила, она пристально смотрела на него, словно зовя подойти ближе. И он подошел, почти в плотную, так, чтобы в темноте видеть её манящую улыбку. Наконец, она заговорила:

— Вы, наверное, преследуете меня?

Довольно низкий глубокий голос, правильное британское произношение, какое бывает только у англичан. Удивительно, но раньше Ицхак находил англичанок для себя слишком скучными. А эта явно намеревалась затеять с ним необычную игру.

— Разве не вы коварно заманили меня сюда? — с улыбкой спросил Сарваш.

Она тихо рассмеялась. Приятный, мелодичный голос. Увы, но она была немногословна. В их странном разговоре, она не спешила называть своего имени и с кем сюда пришла, но и вопросов тоже не задавала. Не отрываясь, она смотрела ему в глаза откровенно и призывающе.

Доступные женщины хороши в определенный отрезок времени, но в целом малоинтересны. Но было в ней что-то иное, непонятное и интригующее. Как правило, Ицхак не увлекался загадочными женщинами — порой ответ после разгадки оказывается пустышкой — так зачем разочаровываться? Но, почему-то именно сейчас ему очень хотелось рискнуть. Наверняка, без изысканного вечернего наряда в обычной жизни она степенна, с безупречными манерами, но без всякого порыва к проявлению ярких эмоций. Скорее всего, в постели раскована, но предсказуема. И почему, зная все это, ему всё равно хочется уйти с ней? Провести одну ночь в отеле или отвезти её домой, чтобы на утро заказать ей завтрак и познакомиться получше, он пока не решил.

— Вы не замерзли? — поинтересовался Ицхак, внимательно изучая её голые плечи.

— Разве что совсем немного.

— Хотите вернуться обратно?

— Нет. Слишком поздно.

— Понимаю.

— Но я была бы рада, если бы вы проводили меня.

Намёк прозвучал предельно ясно. Она права, он не был против.

На выходе их поджидало одинокое такси. Он открыл дверцу, усадил свою спутницу на заднее сидение и после сел сам. Он уже был готов озвучить адрес, как она опередила его и назвала свой.

Неожиданно. Почему-то такой ход событий ему не пришёл в голову раньше. Самостоятельная особа, что живет в фешенебельном районе и приглашает его к себе — определенно, в этом веке раскованность женщин начинает понемногу пугать.

Всю дорогу она не сводила с него глаз. Легкая загадочная улыбка не давала покоя, и он не мог отвести от неё глаз. Ощутив прикосновение пальцев к кисти, Ицхак заскользил ладонью по её руке к локтю и выше. Невольно он поддался вперед, склоняясь к её губам, и она ответила тем же.

Долгий поцелуй, но формальный и без капли страсти, он продолжался пока такси резко не затормозило. Девушка разорвала поцелуй и вопросительно оглянулась на водителя.

Двери резко распахнулись, снаружи возникли вооружённые люди. Последнее, что видел Ицхак, перед тем как ему накинули мешок на голову, так это как чужие руки грубо вытаскивают девушку из машины, и она не в силах отбиться. Протяжный крик и звук заткнутого рта, вот и всё, что он слышал, прежде чем шею сдавила чужая рука и яркая боль обрушилась на голову.

Полузабытье не давало потерять сознание и оттого доставляло только мучение. Темнота, руки заведены за спину и туго стянуты веревкой. Он лежит на боку не в силах выпрямиться, совсем рядом слышится шум колес и даже стук камушков по металлу — значит, его запихнули в багажник и везут по проселочной дороге.

Время тянулось бесконечно долго, и заставляло о многом поразмышлять. Сарваш и не думал всерьёз, что возмездие Синдоны найдет его так быстро. В сердцах он «поблагодарил» рыцаря Умберто и мастерски введенную им в заблуждение Семпронию, которая завтра наверняка начнет искать Сарваша, когда их встреча так и не состоится.

Но это всё не важно, главное другое — расставшись с Карлой, он смог уберечь любимую женщину, которой он оказался не нужен, от кары бандитов, но сейчас поставил под удар едва знакомую англичанку, что захотела только провести с ним ночь. И это не давало покоя. Что похитители сделали с ней? Он видел, как её грубо выволокли из машины, слышал крик, пока ей не заткнули рот. А что было потом? Её тоже похитили вместе с ним? Или оглушили ударом и выкинули на дорогу как ненужную вещь? От всего этого становилось не по себе. За себя волноваться не приходилось, даже если его будут бить или пытать, это ерунда — лишь бы с ней все было хорошо, лишь бы она была жива и здорова, лишь бы с ней ничего не сотворили. Иначе он не простит себя, не простит ту минутную слабость, когда увлек её за собой, когда посадил в то злосчастное такси. А ведь всё к тому и шло, он должен был понять после слов Семпронии, что знакомство Синдоны и Ортолани не просто совпадение, а хорошо продуманный план. Надо было признаться в этом самому себе, и не искать развлечений, тогда бы с девушкой ничего не случилось.

Машина остановилась, через минуту щёлкнул замок багажника и две пары рук грубо вытащили его наружу. Хлопки дверей, ступеньки под ногами, деревянный пол, опять скрип петель. Остановились, начали развязывать руки, с головы стянули мешок, но всё равно ничего не видать. Хлопок двери за стеной, скрежет закрывающегося замка. Через минуту зажглась тусклая лампа под потолком.

Сарваш стоял посреди небольшой комнаты без окон, больше похожей на полупустой деревянный сарай — только стул, стол, продавленная кровать, отхожее место в углу и больше ничего. Сарваш осторожно проверил — вся мебель была прикручена в полу, и передвинуть её не получилось бы.

Он сел на кровать, и матрас жалобно скрипнул. Ситуация обрисовывалась следующим образом — мафия похитила его и будет держать какое-то время в этой халупе. Значит, в этот же день его не застрелят. А что сделают с ней? Если поймут, что она богата, за неё потребуют выкуп у семьи, а пока будут держать под замком, могут делать что угодно — мафия с похищенными женщинами не миндальничает.

Прошел час или два, прежде чем дверь отворилась. В проёме стоял бородатый араб с револьвером в руке:

— Руки за голову и выходи, — уверенно и твердо скомандовал он по-английски.

Сарваш повиновался. Происходило что-то странное, совсем не то, на что он рассчитывал.

В комнате снаружи было куда более яркое освящение, с непривычки оно резало глаза. Араб ткнул Сарвашу дулом под ребра и приказал сесть на стул у стены. Сарваш огляделся: ещё один араб сидел около двери и прожигал его взглядом, первый продолжал держать его на мушке. У окна расположился ещё один мужчина, темноволосый, смуглый, но явный европеец.

— Ты в народной тюрьме, — объявил человек с оружием, — ты понимаешь, за что ты здесь?

— Я отвечу на все ваши вопросы, — постарался удержать уверенность в голосе Сарваш, — только, пожалуйста, скажите, что вы сделали с девушкой?

Тип у двери переглянулся со своим подельником с пистолетом. Тот кивнул, и первый, открыв дверь, крикнул:

— Нада, иди сюда, тебя хотят видеть.

Через пару мгновений уверенной походкой в комнату вошла девушка в рубашке, джинсах и кедах. Растрепанные густые кудри по плечам, серые глаза, а в остальном совсем другой человек.

— Привет, дон жуан, голова не сильно болит? — весело спросила она, проходя в комнату, даже не взглянув в его сторону.

А Сарваш, смотрел, изучал лицо, фигуру и не понимал, что происходит. Другая форма носа, другое очертание скул. От прямой осанки не осталось и следа, походка совсем не та, но почему-то именно эта девушка ему смутно знакома.

— Ну, что так смотришь? Больше не нравлюсь? — спросила она, сев рядом с похитителем возле окна. — Всё как в сказке, после полуночи Золушка превращается в тыкву.

Теперь он всё понял и невольно рассмеялся, рассмеялся над собой, и своей глупостью. Долго он ходит по этой земле, но за триста с лишним лет увлечение женщиной ещё не заводило его в «народную тюрьму». Но всё когда-нибудь случается в первый раз. Осталось только понять, кто эти четверо такие, если не мафия.

— Что, ухмыляешься? — недовольно спросил араб с револьвером.

— Нет, я просто восхищен мастерской работой вашего слаженного коллектива. Можно спросить вас, Нада?

— Спрашивай, — лениво согласилась она.

— Как вы изменили черты лица?

— Пластический грим. Для большей завлекательности, так сказать.

— Зря. Без него вы намного красивее.

Нада даже не сразу нашлась, что ответить, видимо ожидала проклятий и оскорблений, но никак не комплимента. Что ж, любой другой на месте Сарваша так бы и поступил, поддавшись эмоциям в тяжелой ситуации. Просто он, в виду богатого жизненного опыта, не считал эту ситуацию безвыходной.

— Я ещё в своем уме, — серьезно произнесла Нада, — чтобы светить родной физиономией перед толпой господ. И мне, собственно говоря, плевать, что ты там думаешь на мой счёт.

Она закурила, быстрыми отточенными движениями отвела сигарету от губ и выпустила дым через ноздри. Удивительная манера, больше характерна для мужчин, чем для женщин. И тут Сарваш вспомнил, где уже видел эти все эти движения. У неё самой, но ровно тридцать лет назад.

— Хватит пустых разговоров, — произнёс человек с револьвером, и обратился к Сарвашу, — теперь ты в нашей тюрьме, и прекрасно знаешь почему.

— Если честно, — ответил он, — если бы вы все четверо были итальянцами, я бы точно знал, что к чему. А так, я теряюсь в догадках. Кто вы?

После слова «итальянцы» все четверо переглянулись между собой, на лицах читалось непонимание. Человек с револьвером продолжил.

— Видимо ты многим успел насолить. Мы из Народного фронта освобождения Палестины…

— Опять?

Палестинец заметно растерялся от такого вопроса:

— Что значит опять? — сурово спросил он.

— Да так, — пожал плечами Сарваш. — Несколько лет назад я летел в Афины одним рейсом с вашей коллегой Лейлой Халед. Вернее, это я летел в Афины, но поскольку госпожа Лейла захотела приземлиться в Дамаске, пилоты не смогли ей отказать.

После всеобщего молчания Нада звонко рассмеялась, и это был совсем другой смех, нежели тот, что он слышал несколько часов назад — в нём была такая необычайная живость эмоций, что Сарваш поразился её мастерством к перевоплощению из нормальной живой женщины в степенную аристократичную англичанку.

— Вот это дела, — заключила она, — вот оказывается, какой мир круглый. Халид, это, в каком году было — в 1969 или 1970?

— В августе 1969, - ответил человек с оружием.

— Слушай, так это получается, Лейла пошла на дело с тем оружием, которое вам привезла я годом раньше?

— С ним самым. Того, что ты навезла, хватило аж до «черного сентября».

— Нет, ну бывают же совпадения, — улыбаясь, качала головой Нада, то и дело затягиваясь сигаретой, — слушай, парень, — обратилась она к Сарвашу, — а ты нас не дуришь? Если так, то зря втираешься в доверие.

— Можете спросить госпожу Лейлу. Мы сидели на соседних рядах и даже успели мило побеседовать. Может быть, она меня и помнит.

— Ну, значит, в одну воронку дважды иногда всё же попадает. Не повезло тебе.

— Как знать, — ответил Сарваш, улыбаясь ей в ответ.

В 1945, те несколько месяцев, что он провел то ли в плену, то ли под арестом в лагере Берген-Белзен, каждый день он наблюдал через колючую проволоку, как из приземистого здания кухни выходит симпатичная молодая немка. То она катила чаны в тележке до госпитального барака и обратно, то мыла тазы на улице, а то просто стояла и курила в свободные от изнуряющей работы минуты. За все те месяцы он заговорил с ней только один раз, когда старику Бланку понадобилось лекарство от болей в сердце. Он попросил её принести таблетки из госпитального барака, и она принесла. Могла бы отказать, но не стала. Тогда он сказал, что она красивая девушка с добрым сердцем, а она не захотела называть своего имени. А потом его эвакуировали в Терезиенштадт, а она осталась в Берген-Белзене. В послевоенные годы он часто вспоминал о ней, жалел, что война развела их по разные стороны от колючей проволоки и больше увидеть её ему не судьба. А оказалось иначе, вот она всё такая же молодая на вид, сидит напротив и курит как тогда в лагере.

— Теперь ты в тюрьме Народного фронта освобождения Палестины, — произнёс Халид, не выпуская револьвера, продолжая держать Сарваша на прицеле, — за то, что совершил преступление против палестинского народа.

— Но я даже в Палестине никогда не был, — возразил Сарваш, немного лукавя. Вообще-то был, но много лет назад и уж точно не как Изаак Блайх.

— Может и не был, зато на твои деньги в Газу и на Западный Берег каждый год из Европы приезжают сотни евреев, чтобы селиться на палестинских землях.

— Я не понимаю, — честно признался Сарваш. — Может вы меня с кем-то спутали, потому что я никогда никому не давал денег для переезда в Палестину.

Сидящий рядом с Надой мужчина ухмыльнулся и с отчётливым испанским акцентом произнес:

— Ну конечно, на Палестину не давал. Евреи ведь в Израиль едут.

— Ты спонсируешь Сохнут, — настаивал Халид.

Спорить с вооруженным человеком было глупо, но другого выхода не оставалось:

— Какой Сохнут?

— Еврейское агентство в Иерусалиме. Каждый год ты перечисляешь им сто тысяч долларов.

— Постойте. Я, конечно, еврей, но с сионистами никогда не сотрудничал и в будущем не собираюсь этого делать. Тем более таких денег у меня никогда не было. Меня зовут Изаак Блайх, я финансовый консультант, работаю на банкиров и предпринимателей. Вы уверены, что вам надо было похитить именно меня?

— Слушай, вампир капитализма, — тут же произнесла Нада, — только не надо этих сказок тысячи и одной ночи — не был, не знаю, ничего не видел, отпустите, пожалуйста, домой…

Кто бы мог подумать, что тогда в лагере он был не единственным альваром. Теперь она куда более дерзкая и остра на язык. Интересно, сколько ей лет? Что же случилось с ней за эти три десятилетия, раз она участвует в его похищении? Ведь ничего плохого в Берген-Бензене он ей не сделал. Юдофобия? Вряд ли, иначе тогда она бы не дала лекарство для Бланка, которое просил Сарваш, а нагрубила бы и прогнала. Но все было ровным счётом наоборот. Наверное, она не особо разбирается с тонкостях внутриеврейской жизни и политики, раз не понимает, что в Бергене-Белзене он и многие его коллеги оказались исключительно из-за оппозиции к тогдашним лидерам сионизма и были объявлены ими отсохшими ветвями, что бесполезны для построения нового государства, и потому должны быть отсечены. Но неужели она не поверит ему сейчас?

— Пожалуйста, послушайте меня. Я ашкенази, и никогда не собирался эмигрировать в Израиль, потому что не считаю, что на территории нынешней Палестины в какие-то незапамятные времена жили мои предки. Если уж на то пошло, то мои предки выходцы из Хазарского каганата.

— Да ладно? — отреагировала Нада. — Так вам, сионистам, ещё и юг СССР подавай под исторические земли Израиля. Крым, там, Кавказ?

— Я не сионист, — настаивал Сарваш. — Я не разделяю их политические воззрения.

— Что-то мне не нравятся эти гнилые разговорчики — произнесла Нада и направилась к двери.

— Куда ты? — спросил Халид.

— На кухню, — донеслось из коридора.

В комнате повисло молчание. Никто из троих мужчин не решался задавать вопросы, пока Халид не произнес:

— Если ты не сионист, зачем тогда посылаешь им деньги.

— В жизни ни цента им не дал.

— Ты обманываешь нас.

— Я не знаю, кто и что сказал вам обо мне, но это не правда. Я знаю, что происходило в Палестине в сороковые годы, что случилось в Шестидневную и Октябрьскую войну. Я никогда не поддерживал оккупацию, я никогда не финансировал Израиль и считаю, что евреи должны жить на земле своих предков — в странах Европы, США, Китае, Эфиопии, Йемене — везде, где жили веками, среди других народов…

Закончить он не успел, в комнату вернулась Нада. В руках у неё был разделочный нож.

С игривой улыбкой на устах она произнесла:

— Товарищи, я предлагаю отрезать этому несознательному буржуазному элементу по пальцу, пока он не прекратит морочить нам голову.

— Нада, успокойся, — твёрдо произнёс Халид.

— Да я абсолютно спокойна. Но сколько ещё это терпеть?

В её глазах не было ни страха, ни блефа, четко читалась решимость именно что отрезать пальцы. Сарваш не понимал её, почему, зачем она это делает? Она ведь должна понимать, что альвару можно только рассечь мясо до кости, но перерубить кость невозможно. И тут до него дошло — она не понимает, что он такой же альвар, как и она сама. Она его просто не узнала.

— Я говорю правду, вас обманули.

— Ага, — кивнула она, поигрывая с кончиком лезвия, — протягивай руку, какую не жалко.

— Так, стоп, — воскликнул Халид, — отойди от него. Ну же!

Нада нехотя отступила.

— Юсуф, надо переговорить. Мигель, подойди сюда.

Человек у окна повиновался. Халид отдал ему револьвер, потом подошел к Наде и отнял у неё нож, и после с другим арабом вышел за дверь.

Мигель подвинул стул ближе к Сарвашу и уселся напротив, не сводя глаз и дула револьвера:

— Поражаюсь твоему спокойствию, — сказал он, — или наглости.

Нада ходила по комнате, то и дело перебирая, всё что попадётся под руки, особенно колющее, режущее и удавливающее.

Вот она красивая девушка с добрым сердцем… Почему то сейчас Ицхак был уверен, что весь этот напускной садизм не более чем игра, способ сломить его психологически. Она весьма и более чем убедительно играла обольстительницу на приёме. Почему бы и сейчас с тем же мастерством ей не изобразить психопатку? Однако, это редкий талант, быть разной каждый час. Все-таки она удивительная женщина.

Халид и Юсуф вернулись в комнату:

— Завтра утром мы позвоним в Иерусалим, скажем, что ты у нас и предъявим требования…

— Лучше сразу убейте, — усмехнулся Сарваш. — Они ничего не выполнят, потому что никогда не слышали обо мне.

— Но ты еврей. Вряд ли им будет приятно, когда мы тебя убьём.

Сарваш лишь покачал головой.

— В войну им было плевать на евреев, что гибли в Европе, а сейчас тем более.

Его снова отправили с комнату-камеру и заперли дверь. Через пять минут тусклая лампочка погасла.

На ощупь Сарваш добрался до кровати и лёг. В эту ночь было о чём задуматься. Палестинские террористы вместо мафии. Интересно, как Синдона смог всё это организовать? Судя по всему, Халида, а он явно у них за главного, очень умело обманули, убедив, что Сарваш спонсирует Сохнут. Дьявольский обман, потому что он не стыкуется с реальным положением вещей и потому, что отводит подозрения от истинного заказчика похищения. Пристрели Сарваша мафия, для полиции и следователей по делу краха Синдоны было бы предельно понятно, кто это сделал и в чьих интересах. А вот палестинские террористы, совсем другое, для полиции это вне рамок логики. Почему похитили — потому что еврей, почему убили — потому что заподозрили в симпатии к сионистам.

Увезли его явно подальше от Женевы, в какую-то глушь, в частный домик на отшибе. Раз не таятся и дают увидеть свои лица, значит, живым не отпустят. Хотя, с террористами нельзя угадать наверняка. Лейла своего лица никогда не скрывала, потому и стала знаменитостью и кумиром палестинской молодежи. А эти… Двое из них вообще к Палестине никакого отношения не имеют. Мигель, видимо испанец, а может и баск.

А вот Нада… Вряд ли её зовут именно так. Каким бы образом Нада не попала в Берген-Белзен, но она точно не могла быть англичанкой, даже с её безупречным произношением. По чертам лица сложно сказать что-то определенное — может она родом из Центральной Европы, может Восточной, может вообще из Скандинавии. Интересно, как она отреагирует, когда поймет кто он? Не мудрено, что она его не узнала. Столько лет прошло, к тому же в лагере после радикальной стрижки от не существовавших на нём вшей и отсутствия бритвы Сарваш выглядел, мягко говоря, иначе. Но она не могла просто так забыть, просто пока не вспомнила. Всё-таки ситуация складывается очень забавно, даже учитывая, что его, видимо, скоро захотят убить.

Зажглась лампа. Через несколько минут дверь открылась, и вошел другой палестинец, Юсуф, на сей раз без оружия.

— Не двигайся, — твёрдо произнёс он.

— Я и не думал.

Юсуф принёс лохань с водой и поставил на стол.

— Вот тебе, умыться. Через полчаса будет завтрак.

И он ушёл. Сарваш последовал его совету. Конечно, он бы предпочел душ или ванную, но пришлось довольствоваться малым.

В обещанный срок в комнату вошла Нада с подносом в руках. Она ничего не сказала, не требовала оставаться на месте и не двигаться, просто подошла к столу и поставила завтрак. Сарваш невольно улыбнулся её наивности:

— Вы так спокойно входите в камеру опасного сионистского преступника, — заметил он. — Не боитесь, вот так просто, без оружия?

— А что ты мне сделаешь? — насмешливо поинтересовалась она.

— Не знаю, например, ударю вас и сбегу в дверь, которую вы не закрыли.

— Ну, во-первых, далеко ты не убежишь, а во-вторых, это скорее я тебя ударю, а не наоборот.

— Правда, ударите?

На лице Нады тут же пропало всякое веселье, и она серьезно произнесла:

— Я владею навыками рукопашного боя, и что-то подсказывает мне, что ты — нет.

Сарваш поднялся с кровати и медленными шагами направился к столу. Нада выжидающе смотрела на него, не двигаясь с места. Сарваш подошел совсем близко. Не показывать же, что он её боится её угроз — он ведь и вправду не боится.

— Не веришь, — все так же серьезно говорила она, — что я могу выкрутить тебе руки и ткнуть мордой в пол?

— В это верю, — охотно подтвердил Сарваш, — а в остальное нет.

— Какое ещё остальное?

— Что вас зовут Нада, что вы англичанка. Я оценил ваш марксистский юмор про вампира капитализма, но я не верю, что вы марксистка.

— Знаешь, парень, а ведь сейчас ты не в том положении, чтобы умничать.

— Мне просто скучно, — улыбнулся он, — только с вами здесь и можно поговорить.

— Нада! — раздалось снаружи, — хватит трепаться, иди сюда!

Ничего не сказав Сарвашу, она повиновалась, и вышла прочь, закрыв за собой дверь.

Ицхак посмотрел на стол: каша, два ломтя хлеба с джемом, остывающий чай с молоком. Слишком нарочито по-английски. Если она принесла альвару еду, значит, точно ничего ещё не понимает.

Через полчаса Нада вернулась, видимо, чтобы забрать пустую посуду, и очень удивилась, что всё осталось нетронутым:

— Почему ничего не съел?

— Аппетита нет, — отвечал Сарваш, из другого конца комнаты, лежа на кровати.

— Ну, знаешь ли, — произнесла она, забирая поднос, — на лобстеров и шампанское денег нет.

И она ушла, даже не стала вступать в новую беседу, видимо Халид запретил всякие разговоры с пленником, чтобы она не прониклась к Сарвашу сочувствием.

Лампочка погасла. Однако даже для тюрьмы такие условия содержания весьма суровы. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь открылась, и его вызвали на разговор. Револьвер на Сарваша больше не наставляли, но Халид и Мигель ясно дали понять, что оружие при них имеется. Снова его усадили на стул у стены, снова похитители обступили его.

— Сегодня мы звонили в Иерусалим, — объявил Халид. — В Сохнут не признались, что знают тебя.

Сарваш пожал плечами:

— Я и не удивлен.

— Мы сказали, что убьём тебя, если они не выполнят наши требования.

— Если не секрет, какие?

— Сначала мы говорили… В общем, не важно, что было вначале. Сейчас мы ведём переговоры, чтобы обменять тебя на тринадцать наших товарищей в израильских тюрьмах. Мы дали Сохнут три дня на выполнение.

— Разумно, — кивнул Сарваш. — Но, боюсь, для израильтян я так много не стою.

— Ты еврей, они вступятся за тебя.

— Вряд ли. Евреи и израильтяне это разные народы, не во всех отношения дружественные.

— В каком смысле? Что значит разные?

— Это значит, что я не хожу в синагогу, не соблюдаю шабат, считаю Тору сборником легенд и преданий, а не исторической летописью древних иудеев. Я считаю, Талмуд административным кодексом, который может и был хорош для гетто, но не для целой страны. Я вообще не слышал, чтобы библейские археологи нашли в Палестине хоть какой-нибудь артефакт по своему профилю, кроме подделок. Для меня и Стена Плача лишь остаток стены оборонительной крепости XVI века. Мне не нужно, чтоб на месте мечети аль-Аксы построили Третий храм Соломона. Может, нацисты и нанесли удар по европейскому еврейству, зато сионисты как верные продолжатели расизма его добили. Идишланд умирает, на моем родном языке с каждым годом говорит всё меньше и меньше людей. Иврит был иудейской латынью, а из него девяносто лет назад придумали разговорный язык. Я его не знаю и не понимаю. Я гражданин Швейцарии и моя страна там, где я живу. Я не хочу уезжать в Израиль, израильтяне не мой народ. Они изобрели для себя собственный разговорный язык из богослужебного, свою историю из мифов, свою культуру, которая мне чужда. Я та отсохшая ветвь, как говорил Герцль, которая не нужна сионистам для построения утопического государства. Израиль — это новый Вавилон, где смешались народы и исчезли их родные языки и отсохли корни. Идеологи хотят создать там новое искусственное общество, внутри которого нет скреп. У такого государства нет будущего. И мне очень жаль, что народ Палестины пострадал от амбиций утопистов.

Халид молча выслушал его речь и кивнул, но ничего в ответ не сказал. Заговорил Мигель:

— Так что, ты считаешь, что мы тебя не выменяем?

— Очевидно из вышесказанного, что нет.

— И тебя это совсем не пугает?

Сарваш лишь пожал плечами.

— Слушай, а не дуришь ли ты нам голову? Так спокойно здесь рассуждаешь. Ты же понимаешь, что с тобой будет, если мы не договоримся с израильтянами?

— Прекрасно понимаю.

— Вот я и удивляюсь, откуда у какого-то финансового консультанта столько самообладания. Не поделишься секретом?

Скажешь, что бессмертен, не поверят. Может только Нада поймет? Но нет, есть неписанное правило, не говорить со смертными об альваризме. На всякий случай, пока сами не догадаются.

— Я фаталист и потому готов принять любую участь, — сказал Сарваш.

Мигель разочарованно вздохнул:

— Вот так и в войну нацисты вас по лагерям и пересажали, потому что безропотно шли на убой.

— Но были и восстания в Варшавском гетто и восстание в Треблинке.

— Ага, были. Два случая за все шесть лет войны.

Сарваша снова отправили в темную комнату и заперли. Оно и к лучшему, холокост был последней темой, о которой ему хотелось бы спорить. Да, в Берген-Белзен он поехал безропотно, после того как не удалось подкупить посла Валленберга. Но и особых стимулов к сопротивлению у Сарваша тоже не было. Одежду разрешали носить свою, работать не заставляли, обещали в скором времени выслать за границу. Смертных кормили достаточно, а по сравнению с голландцами и больными так и просто по-королевски, эсэсманы по подлагерю особо не ходили, так как было хоть и жалкое, но самоуправление. К счастью, старосты их подлагеря не докатились до того, что устроила самоуправленческая администрация Терезиенштадта. Когда Сарваша перевели туда, выяснилось, что в гетто проживают сплошь одни религиозные иудеи и на светских венгерских евреев с иностранными паспортами они поглядывали косо. Их спрашивали, неужели в Терезиенштадте нет ни одного еврея-христианина. Оказалось, действительно нет — иудейская администрация дала добро отправить всех христиан в Освенцим. А топом эти добрые люди уехали в Палестину и создали государство Израиль, да ещё увлекли за собой растерянных и обездоленных, что вышли из освобожденных лагерей и не знали, куда теперь деваться. В лагерях они были рабами, трудились на погибающую от войны экономику Третьей Империи, а потом в кибуцах, точно так же в малоудобных для полноценной жизни условиях работали на экономику использовавшего их Израиля.

Время тянулось бесконечно долго. Лежа на кровати и закрыв глаза, Сарваш считал дни только по приходам Нады и смене блюд, к которым не притрагивался.

— Эй, — участливо прошептала она, тронув его за плечо, — ты там живой?

В ответ он нежно коснулся её руки, но Нада, тут же одёрнула её.

— Садись уже есть, хватит голодать.

И всё равно, она красивая девушка с добрым сердцем, как бы она не хотела это скрыть, как бы ни хотела казаться мужественной и агрессивной. И что только привело её в ряды террористов? Кто знает, как сложилась её жизнь после войны. Но он обязательно спросит, когда наступит более удачное для этого время.

Судя по смене блюд на столе и нарастающему недовольству Нады, обещанные три дня прошли:

— Нет, я понять не могу, — громко возмущалась она перед Сарвашем, — я что, так плохо готовлю?

Пришёл и Халид:

— Что ты кричишь? — спросил он её, зайдя в комнату.

— Он меня оскорбляет! — ответила она, указывая на Сарваша.

— Что ты ей сказал? — обратился к нему Халид.

— Он отказывается есть, — продолжала сетовать Нада. — Нет, все мою стряпню едят, а ему не нравится, — и она тут же переключила гнев на Халида. — Я что к тебе, кухаркой нанималась? Если баба, то должна у плиты целыми днями стоять?

— Что ты несешь? — тихо вопросил он.

— Я целыми днями стараюсь, разнообразный рацион, новые блюда каждый день. Вы втроем все сжираете, а этот, — она махнула рукой в сторону Сарваша, — вообще недоволен. Устроили тут кухонное рабство!

— Женщина! — не выдержал и воскликнул Халид по-арабски, — да замолчи уже!

— Сам молчи! — с каким-то невероятным акцентом выдала в ответ Нада, — здесь я солдат, а не женщина.

— А я твой командир! Да уйди уже с глаз моих.

И она ушла, бросив на Халида гневный взгляд. Некоторое время он стоял в дверях, словно колеблясь, но всё же он вошёл в комнату и, сев на стул заговорил с Сарвашем по-английски.

— Не бери в голову. Её время от времени клинит. Контузия от израильской мины.

— Правда? — удивился Сарваш, — а что она там делала?

— В детстве жила неподалеку. Короче, лучше не нервируй её. Начинай есть.

Сарваш обдумал его слова. Он не знал, может ли на альваре сказаться контузия, но точно понимал, что Нада рассказала Халиду может и правдивую историю, но явно не из времен своего детства. Кстати, мина бы объяснила её солидарность с палестинцами и нелюбовь к Израилю.

— Я подумал и решил, — произнёс Сарваш, — я объявляю голодовку.

— Зачем? — изумленно посмотрел на него Халид.

— Ну, во-первых больше не будет повода нервировать Наду, я так понимаю, она не любит переводить продукты впустую. А во-вторых, я не верю, что вы договоритесь с Сохнут.

— Мы уже почти договорились.

— И что, они выпустили ваших товарищей?

Халид смолчал.

— Знаете, — продолжал Сарваш, — на вашем месте, я бы не надеялся на успех этой затеи.

— Это и в твоих же интересах, чтобы всё получилось.

— Но не получится. Вы похитили не того человека, чтобы давить на израильтян. Вы ошибись во мне. Поэтому я объявляю вам голодовку.

С минуту Халид молчал, а после поднялся с места и направился к двери:

— Поступай, как знаешь, — нехотя кинул он, — будем приносить воду, пока не передумаешь.

Удивительно, что Халида расстроило объявление голодовки. Но для Сарваша это ровным счётом ничего не значило. Единственный человек, для кого он это сделал, была Нада. Может теперь она, наконец, задастся вопросом, почему пленник отказался от пищи, поймет кто он, раз не может узнать в лицо. Может это из-за былой контузии с ней случилась эта забывчивость? Вряд ли, ей просто нужно вспомнить.

На следующий день Сарваша вывели в соседнюю светлую комнату для разговора.

— Скажи, — спросил Халид, — твои родители живы?

Неожиданный вопрос, но он сразу ответил:

— Нет.

— А другие родственники? Кто-то же у тебя должен быть.

— Увы, никого.

— Ну, а на работе наверняка в курсе, что ты пропал?

— Недавно я сменил работодателя и нового пока не нашёл. Так что вряд ли меня кто-нибудь ждёт.

Халид тяжело вздохнул.

— Ну, не может же быть так, что ты никому не нужен.

Вообще-то была Семпрония и ещё сотни вкладчиков, но вряд ли они чем-нибудь помогут, так как прекрасно знают, что Сарваш всегда сам вытаскивает себя из передряг, это лишь вопрос времени. Но если к его освобождению опять как в 1945 году не подключится Фортвудс, уповать придётся только на Наду. А её, почему-то сегодня здесь нет.

— Я так понимаю, переговоры с Сохнутом провалились?

Халид кивнул:

— Срок вышел, а они ничего не сделали. Нельзя верить израильтянам на слово.

— Рад, что вы, наконец, это поняли. А ведь я предупреждал.

Халид недовольно посмотрел на Сарваша, но ничего не сказал.

— Если это вопрос денег, — продолжил Сарваш, — я могу предложить выкуп за свою свободу. Сколько вы хотите?

— Да не нужны нам деньги. Твоё похищение, это политическая акция. Если бы кто-нибудь из твоих близких пришёл к израильскому посольству и перед телекамерами заявил, как бесчеловечно сионистское государство, раз готово допустить убийство, лишь не выпускать из своих тюрем тринадцать палестинцев… да хотя бы одного. Если бы мир увидел, как жесток Израиль…

— Я так понимаю, моё убийство будет для вас единственно возможным выходом из сложившейся ситуации, ведь так? Покажете Израилю серьёзность своих намерений, наглядно продемонстрируете спонсорам сионистских организаций, что будет с ними, если они продолжат делиться деньгами с Израилем?

— Так это ты предлагаешь мне убить тебя? — поразился Халид.

— Что поделать, — пожал плечами Сарваш, — я не боюсь смерти. Я слышал, как в позапрошлом году ваш фронт неудачно покусился в Лондоне на директора «Маркс и Спенсер». Вот он действительно сионист и спонсор всевозможных сионистских организаций. Но вы оставили его жить. А меня, кажется, такая удача не постигнет. Жаль, ведь я ни в чём перед вами не виноват.

Видимо Халида задела за живое его речь и он воскликнул:

— Ну, извини, раз всё не так! Кто же знал, что ты на нашей стороне?

— Я ведь с самого начала говорил вам, вы ошиблись. Кто вам сказал, что я сионист?

— Не твое дело.

— Ладно, — согласился Сарваш. — кто бы вам это не сказал, он ввёл вас в заблуждение. Может в Европе живет другой Изаак Блайх, который действительно финансирует Сохнут. А может, его и нет. И меня скоро не будет.

С этого дня в его комнатушке перестали выключать свет, разве что только на ночь. Сарваш ждал неминуемого финала, когда же его, наконец, пристрелят и вся эта дурацкая ситуация закончится. Тогда во всех газетам напишут, до чего же кровожаден Народный фронт освобождения Палестины, это прочтет Синдона и останется доволен. А сам Сарваш сможет начать новую жизнь, под новым именем и в новом месте. Осталось только придумать, как сделать так, чтобы не восстать из мертвых раньше времени на глазах у террористов. Нада, конечно поймёт, что к чему, но остальных пугать не стоит. Если бы только с ней поговорить, открыться и попросить помощи. Но она больше к нему не приходила, а воду приносил Халид. Редко он заговаривал с Сарвашем, чувствовалось, что ему теперь неловко за всю эту ситуацию. Трудно сказать, может ли вначале человек наставлять на тебя револьвер, а после пары бесед почувствовать родственную антисионистскую душу.

Кажется, был седьмой день его заключения, как Сарваша снова вывели в соседнюю комнату на разговор со всей бандой.

— Слушай, парень, — обратился к нему Мигель, не отрывая взгляда от газеты, которую читал, — ты бы заканчивал свою голодовку. Ничего хорошего от неё ведь не будет. Вот Хольгер Майнс тоже устроил голодовку в тюрьме ФРГ. Ты же знала его Нада, он был из ваших?

— Ага, — апатично кивнула она.

— Вот Майнс и голодал шестьдесят четыре дня, пока судья не запретил врачам госпитализировать его. Тогда-то он и умер. Так ведь всё было, Нада?

— Фашистское государство, как было, так и осталось, — говорила она, хоть и без страсти революционерки, без искры сопереживания соратнику, но больше с чисто человеческим сочувствием. — Сейчас у власти поколение Освенцима, те же тюрьмы, те же методы.

— Вот, — Мигель развернул газету и показал Сарвашу снимок мертвеца с изможденным заросшим бородой лицом и костями, обтянутыми кожей. — Вот что стало с Хольгером Майнсом.

— Да, — согласился Сарваш, не сводя глаз с Нады, — очень похоже на то, что в своё время творилось в лагере Берген-Белзен.

Она тут же глянула на него холодным непроницаемым взглядом. Сарваш ждал.

— Мы хоть и не немецкие судьи, — продолжал рассуждать Мигель, — но врачей тебе тоже обещать не можем. Так что, лучше заканчивай свою голодовку.

— Вот именно, — буркнула Нада. — Не надо тут из нас делать извергов. Мы что, на гестапо похожи?

— Нет, Нада, вы похожи на красивую девушку с добрым сердцем.

С минуту ни мускула не дрогнуло на её лице. Она, просто не отрываясь, смотрела на него, не в силах пошевелиться. Значит, вспомнила. Вспомнила его самого, вспомнила его последние слова, сказанные ей в лагере. А потом в её глазах появился страх, от чего даже Сарвашу стало не по себе. Будь она изнеженной барышней, то тут же упала бы в обморок. Но нет, своё нервное напряжение Нада старалась скрыть. За прикрытой ладонью ртом подрагивали желваки, пальцы едва заметно трепетали.

— Мы позвали тебя сказать, — произнёс Халид, — что начали переговоры с МВД Израиля. Если через три дня они не пойдут нам на уступки, придется принимать меры. Ты понимаешь, что это значит?

— Прекрасно понимаю. Только не понимаю, зачем ждать ещё три дня, если результат предсказуем?

— А что ты предлагаешь?

— Ну, хватит уже, — Нада вскочила с места и принялась расхаживать по комнате, — Уже неделю эти торги. Что ты перед ним распинаешься. Ты же видишь, ему всё равно, что с ним будет. Тогда о чем все время говорить?

— А ты что хочешь, — вопросил Халид, — Расстрелять его здесь на месте?

— Да хоть что-нибудь. Не сидеть же в этой лачуге месяц и ждать неизвестно чего. У меня уже все сроки вышли, мне домой надо.

— Можно подумать, одной тебе, — буркнул Мигель, делая вид, что все ещё читает газету.

— Так давайте отпустим его, пусть идет куда хочет. Народный фронт ведь всегда отпускал заложников.

— Кроме израильтян, — напомнил обычно молчаливый Юсуф.

— Но он же швейцарец, — она повернулась к Сарвашу. — У тебя же швейцарский паспорт?

Сарваш невольно улыбнулся.

— После знакомства с Лейлой Халед, главная вещь, которую я уяснил, это никогда не получать израильское гражданство.

— Ну вот, — заключила Нада, глядя на подельников, — давайте просто признаем ошибку. Какая-то скотина сбросила Народному фронту дезу и пострадал невиновный. Так давайте покажем общественности, что Народный фронт Палестины не карает тех, кто против сионизма.

— Слушай, Нада, — решил поддеть её Мигель. — С каких это пор немецкие анархисты стали такими миролюбивыми? Это после похищения христианского демократа Лоренца или убийства судьи фон Дренкманна?

— А вы маоисты-ленинцы Испании отчего такие кровожадные, потому что Ленин призывал вешать капиталистов или потому, что Мао говорил, что враг сам по себе не исчезнет?

— Что бы ты понимала? — возмутился он, — там вообще не об этом речь, не надо выдергивать из контекста.

— Да конечно, пацифист ты наш. Может Ленин с Мао ещё и к миру с империалистами призывали?

— Слушай, девушка с добрым сердцем, — огрызнулся Мигель, — это тебя так подхалимство проняло, или на том приёме искра влюбленности все же проскользнула?

— Да пошел ты, — злобно кинула Нада и вышла вон.

После краткого мига всеобщей тишины вновь зашуршала газета в руках Мигеля.

— В общем, у тебя три дня, — напомнил Сарвашу Халид. — А дальше… посмотрим.

На этом разговор был окончен и его снова отвели в камеру.

Наконец-то дело сдвинулось с мёртвой точки, Нада, кем бы она ни была, узнала его и явно хочет помочь. Другое дело, что в банде она на самом последнем месте по значимости и слушать её не станут. Не в интересах террориста освобождать заложника после того как власти Израиля на него наплевали. Освободить, значит показать слабость, мягкотелость и сговорчивость, что абсолютно противоречит сути терроризма. Странно, что Нада этого не понимает, или делает вид, что забыла. Значит, всё же хочет исправить содеянное, хоть и не знает как. Зато Сарваш за долгие семь дней успел придумать.

Ночью, когда лампу уже давно погасили, за дверью послышалось тихое пощелкивание, будто скребётся мышь. Сарваш встал с кровати и подошел ближе — звук раздавался из замка. Он отошел поодаль и стал ждать. Через минуту дверь осторожно открылась, и в проеме возник свет фонаря. Вошедшего не было видно, но догадаться было не сложно. Дверь закрылась, и световое пятно принялось метаться по комнате от пустой кровати к углам.

— Где ты там? — тихо прошептала Нада по-немецки.

— Здесь, — так же ответил ей Сарваш.

Нада резко обернулась, и свет фонаря ослепил Сарваша.

— Совсем обалдел? — тут же возмутилась она. — Зачем подкрадываешься?

— А вы зачем нарушили мой покой в этой скромной обители? — насмешливо спросил он.

На шутку она реагировать не стала, но неожиданно спросила.

— Ты Сарваш? Так тебя зовут?

— Да, Ицхак Сарваш. — ничего не понимая, подтвердил он. — Так вы знаете моё имя?

— Конечно, знаю. За тебя я получила пулю в голову от этого красноглазового амбала.

— Полковника Кристиана? — удивился Сарваш. — Но почему?

— За то, что ночью курила возле барака, так он мне сказал. И не заговаривай мне зубы. Ты попал в такую паскудную ситуацию, что даже я не знаю что делать. И не вздумай здесь кого-нибудь загрызть, упырюка…

— Я такого никогда не делаю.

— Вот и не делай, — серьезно произнесла она, — потому что я не знаю, что с тобой делать. Халиду запретили тебя выпускать, а сколько будут ещё держать, я не знаю. Ты давно пил кровь? Когда тебе надо снова?

— Я потерплю.

— Чтобы потом кинуться на кого-нибудь? И не думай, я не позволю.

— Какое-то у вас странное представление о кровопийстве, — только и сказал он. — Сколько вам лет?

— А тебе не всё равно?

— Нет, не всё равно. Ещё мне жутко интересно, как звучит ваше настоящее имя.

— Ты что-то не о том думаешь, Сарваш, тебе не кажется?

— Рядом с вами я думаю только о вас.

На её лице отразилось смесь удивления и раздражения. Видимо не зная, что сказать в ответ, она опустилась на кровать и матрас жалобно скрипнул. Фонарь безвольно повис у неё в руках, освещая пол.

— Вот, блин, — тихо ругнулась она. — Там в соседней комнате спит Юсуф, я не стала зажигать свет, потому что включатель очень звонко щелкает.

Сарваш присел рядом, и Нада отстраняться не стала.

— Даже не знаю, что делать, — шепотом сетовала она, — не знаю…

— Я надеялся, что вы вспомните меня немного пораньше.

Она озадаченно посмотрела на него:

— Я тебя видела-то один раз в жизни, чёрт знает, когда и всего одну минуту.

— А я видел вас каждый день.

— С чего вдруг? — недоверчиво спросила она.

— В лагере было не так много развлечений.

— Так ты что, следил?

— Наблюдал.

— Зачем?

— А зачем, по-вашему, — Сарваш коснулся её ладони, — мужчина может интересоваться симпатичной женщиной?

Нада отдернула руку:

— Мигель уже сказал тебе, не подлизываться ко мне. Вот и не подлизывайся, не поможет.

— Он не прав.

— В чём не прав?

— Тридцать лет прошло, вы меня почти забыли, а вот я вас не смог.

Плечи Нады задрожали от беззвучного смеха.

— А когда неделю назад тебя тащила в койку щекастая и грудастая вертихвостка, ты что, тоже обо мне в этот момент думал? Слушай, со мной эти штучки не прокатят.

— Должен сказать, — ответил Сарваш колкостью на колкость, — тогда вы были на грани провала.

— Да неужели?

— Именно. Ещё бы немного холода во взгляде и напыщенности в манерах, я бы вас и до такси провожать не стал.

— Во-первых, не меня, а ту расфуфыренную потаскуху, роль которой я исполняла. Да, это роль, как в театре. И во-вторых, что ж ты, кобель, пошел не пойми с кем и непонятно куда?

— А может я почувствовал за гримом и актерством вас настоящую? Может подсознание подсказало, что это та самая, о ком я долго думал?

— Тогда ты очень сильно лоханулся, друг мой. Делай выводы, что таскаться по бабам порой крайне опасно.

— А похищать чернокровых собратьев крайне невыгодно.

— А вот и не умничай. В этой ситуации хуже всех будет тебе, а не мне.

— Тогда зачем вы обманули своих товарищей и пришли ко мне? Что-то подсказывает мне, что я вам вовсе не безразличен.

Нада снова изобразила недовольство:

— А вот и не угадал.

— Разве?

— Да.

— А если подумать?

— А не пошел бы ты со своими загадками?

Сарваш невольно улыбнулся:

— Ваша импульсивность не может не сводить с ума.

— Вот сейчас я импульсивно уйду и запру тебя здесь. И делай что хочешь.

— Нет, вы не уйдете.

— Да что ты?

Нада уже встала и мелкими аккуратными шажками направилась к двери. Сарваш не стал ждать, когда она уйдет, а быстрым рывком приблизился к ней и, обняв за талию, осторожно поцеловал в плечо:

— Не уходите, пожалуйста, — шептал он ей на ухо, — тридцать лет я гадал, что могло случиться с той девушкой из кухни, пережила ли она войну, стоит ли её искать, или уже слишком поздно. Я очень много думал о вас и вспоминал те краткие мгновения, когда мы говорили, а вы стояли так близко, и я мог разглядеть ваше лицо. Оно осталось в моей памяти незамутнённым образом, образом девушки, которую я безвозвратно потерял. Ещё неделю назад я думал именно так. И судьба дала второй шанс. Это не могло случиться просто так, наша встреча, пусть и такая дикая, но она не причудливое совпадение. Не уходите, прошу вас, ведь третьего шанса может и не быть.

Сарваш уткнулся небритым подбородком в её шею, и с минуту Нада стояла неподвижно, пока не сказала:

— Ты сейчас на волоске от того, чтоб я свернула тебе шею. Отойди и даже не думай меня больше лапать.

Сарваш безвольно повиновался, хоть ему и не хотелось выпускать её из своих объятий. Она сделала уверенный шаг к двери, но все же обернулась.

— Черт возьми, ну хоть ты сам придумай, что нам делать. Я не знаю, я впервые в такой передряге, не понимаю, как быть.

— Я знаю, я уже все обдумал, — тихо произнёс он.

— Так что ж ты раньше молчал? — Она снова подошла к нему. — Только говори быстрее, не дай Бог, Юсуф проснется, будем сидеть здесь оба.

— Я и не против, — улыбнулся он.

— Ой, да хватит острить. Что делать-то?

— У вас есть оружие?

— Оно здесь есть у всех кроме тебя.

— Прекрасно, тогда завтра убейте меня.

Нада пораженно заморгала:

— Ты чего, Сарваш, совсем озверел здесь в одиночестве? Ты что такое предлагаешь?

— Я вам заплачу, — на всякий случай предупредил он.

— За своё убийство?

— Да. Во сколько вы оцените такую работу?

Но Нада не ответила:

— Ты точно двинулся умом, — заключила она. — Что это за план такой?

— Очень хороший, опробованный на практике множество раз.

— Кем опробован?

— Мной. За 332 года ещё не было ни одной накладки.

— Сколько? — удивилась она. — Тебе 332 года?

— А вы находите это странным?

— Вообще-то нахожу. Люди столько жить не должны.

— Вы, наверное, ещё совсем дитя. Так сколько вам, наверное, не больше шестидесяти?

— А тебе не все ли равно? Как я должна тебя убить, что ты городишь?

— Послушайте, — и Сарваш мягко принялся уговаривать её, — мне не обойтись без вашей помощи. Чтобы все получилось, мне придется полностью довериться вам одной, понимаете? Только от вас зависит, буду ли я ходить по этой земле или уже нет.

Видимо это признание подействовало на неё должным образом.

— Хорошо, допустим, я выстрелю в тебя, но через несколько минут ты же придёшь в себя. Тут трое нормальных людей, зачем им устраивать ночь живых мертвецов?

— А вы стреляйте так, чтобы я не очнулся.

Нада с минуту помолчала и после кивнула:

— Хорошо, допустим, у меня это получится. Дальше что?

— А что у вас принято делать с трупами?

— Лично я оставляю их там, где пристрелила. — Видимо удивление на лице Сарваша трудно было не заметить, и она добавила, — а ты что думал, я тут в революцию играю? Ничего подобного, я уже мечена кровью и не один раз.

— Хорошо… — вынужден был согласиться Сарваш, — я вам верю. Но вы могли бы уговорить своих товарищей… Кстати, где мы находимся?

Нада в нерешительности замялась.

— Ну, я же живым от вас не сбегу.

— Ладно, я поняла, — нехотя согласилась она. Удивительно, но, даже вступив в сговор с пленником, раскрывать детали похищения она все равно не спешила, — мы за городом, около Базеля.

— Замечательно. Значит, вы можете уговорить своих товарищей, чтобы моё тело закопали в лесу.

— Слушай, Сарваш, а ты точно хорошо себя чувствуешь? Этот бред, часом, не из-за нехватки крови?

— Прошу вас, — снисходительно улыбнулся он, не зная, как ещё заставить её слушать себя, — просто закопайте моё тело. Потом ведь вы четверо разъедетесь по разным странам, Мигель с Испанию. Вы в Германию…

— Я там не живу, — резко оборвала его Нада.

— Хорошо. Просто сразу не уезжайте далеко. Вернитесь на то место и откопайте меня.

— И это твой многократно обкатанный план?

— Вообще-то, обычно меня убивали открыто и хоронили на кладбище, но рядом всегда был посвященный человек, знающий что делать.

— А теперь я буду твоим могильщиком и осквернителем в одном лице. — Она резко кивнула. — Не скажу, что мне нравится твой план, но за неимением лучшего придется его проработать. — Она подсветила фонарем наручные часы. Было 4:15. — Я попробую утром же убедить Халида с тобой поговорить. Значит так, я тебя выведу, ты меня как бы толкнешь и побежишь. Беги прямо по коридору. Только, пожалуйста, не выбегай из дома и по нему тоже не шастай. Я догоню тебя и выстрелю. А дальше… ты, прав, все остальное только на моей совести.

И она ушла. Долгие часы ожидания не давали покоя. Свет зажёгся, и открылась дверь, но это лишь Юсуф принес воду. Пришлось ждать дальше. Сарваш уже разуверился, что Наде удалось уговорить главаря выпустить его сегодня из камеры, но он ошибся. Дверь открылась вновь, и Мигель сказал:

— Выходи, Халид хочет с тобой поговорить.

Сарваш повиновался. Что-то пошло не так, ведь Нада обещала выпустить его сама. Она и стояла в соседней комнате, но рядом по-прежнему был Мигель. Пока он, отвернувшись закрывал дверь, Нада жестами и беззвучно шевеля губами подала знаки:

— Я впереди… Ты за мной… Толкай… Беги вперед.

— Ну что, — повернулся Мигель, — пошли.

И Нада открыла дверь и вышла первой и, заведя руку за спину, махнула ладонью. Всё случилось слишком быстро. Не сумев себя заставить толкнуть её, он просто оттеснил Наду в сторону и бросился вперед. За спиной послышалась ругань и возня. Добежав до стены, он обернулся. Нада шла на него, выставив перед собой револьвер. Пару мгновений и она ткнула дулом ему под глотку. Щелчок и пустота.

Трое мужчин суетились у осевшего по стене тела. Кровь тоненькой черной струйкой сбежала по шее и впиталась в посеревшую рубашку. Первым заговорил Халид:

— Зачем? — в его голосе было столько трагизма, что Алекс невольно пожалела о своём поступке:

— Попытка к бегству, — кратко объяснила она.

Взяв с кухни полотенце, она вернулась в коридор и кинула его на лицо Сарваша, не потому, что смотреть на, пусть и кажущегося мертвеца, неприятно, просто не стоит посторонним лицезреть его черную кровь, которая очень отчетливо обозначилась на рубашке.

— Да он же стоял как вкопанный у этой самой стены, — возразил Мигель.

— Он толкнул меня, — холодно произнесла Алекс.

— Да не сильно он тебя и толкнул. Ты что всех, кто тебя трогает, расстреливаешь? Это же ты вчера говорила, что его надо отпустить. Разве не было такого?

— И что, кто-то растрогался и проникся? А может ты хотел, чтоб он выбежал из дома? Или чтобы стрелять пришлось на улице, так ведь лучше будет слышно.

— Хватит пререкаться, — оборвал их траурным голосом Халид. — К этому всё и шло. Не стреляй Нада сейчас, пришлось бы сделать это мне, но через два дня. Он был прав во всем. Никто бы за него не заступился. Сионистам плевать на евреев.

— Надо быстрее сворачиваться, — внёс предложение Юсуф. — Если выстрел слышали, могут прислать полицию.

— Да, — согласился Халид, — собираем вещи и уезжаем.

— А тело?

— Оставим здесь, сообщим полиции, где искать.

— Ну, уж нет, — возмутилась Алекс. — Это я в него пулю всадила, так не пойдет. В этом же доме столько наших следов.

— Вот именно, — поддержал её Юсуф, — на тщательную уборку нет времени. Надо отвезти тело в другое место.

— Какое?

— Не важно. Положим его в багажник, а машину оставим на шоссе, патруль найдет его.

— Мне это не нравится, — поспешила предупредить всех Алекс. — Не надо нам брать на себя ответственность за его смерть.

— Это тебе не надо, — вставил Мигель.

— Чего ты ко мне прикопался, а?

— Да ничего. Не было бы этого твоего спонтанного поступка, сейчас бы лихорадочно не соображали, что делать. Мы бы подготовились заранее.

— Ой, да ладно, чего бы вы там подготовили? Так же пристрелили бы и думали, что делать дальше.

— Он ведь тебе вчера чуть ли не в любви объяснялся, — заметил Мигель — а ты его так просто… Страшные вы люди, феминистки.

— Я не феминистка, я нормальная, — возмутилась Алекс.

— Оно и видно, — кинул Мигель. — Давайте, правда, засунем его в машину и бросим на дороге, и уедем на машине Нады.

— Не поедете вы со мной, — тут же встряла она — видела я, как к вам все пограничники липнут. Не надо мне этого. Поедете, как приехали, на своей.

— Так куда же мы труп денем?

— Отвезём в лес и закопаем. Пусть числится пропавшим без вести.

— Ну, ты точно двинутая на всю голову, — заключил Мигель и ушёл собирать вещи.

— А ты, что думаешь, Халид, — обратилась к нему Алекс. — Ну, нельзя же списывать машину, только потому что надо оставить в ней тело. Неразумная растрата.

— Но закапывать в лесу, это тоже не по-людски.

— Ну, давай тогда над могилой плиту с семисвечником поставим, — всплеснула руками она, — хотя, он вроде говорил, что не иудей.

— Надо решить, — заговорил Юсуф, — берем мы на себя ответственность за убийство или нет?

— Я готова взять ответственность на себя лично, — объявила Алекс, — но не от имени Народного Фронта освобождения Палестины. Парни, поверьте, оно вам не надо. Репутации не прибавит, политического смысла не имеет.

— И ты готова в случае чего ответить? — уточнил Халид.

— Конечно. Я же его застрелила.

— Ладно, — хоть и нехотя, но признал Халид, — заворачиваем его и увозим. Лопаты-то тут есть?

— Парочка в сарае, — подтвердила Алекс.

Неожиданно из комнаты вышел Мигель с фотоаппаратом:

— Разойдитесь в стороны, — попросил он, а после стянул полотенце с лица Сарваша и пару раз щёлкнул объективом, запечатлев труп.

— Ну и зачем это? — поинтересовался Юсуф.

— Чтоб улик было больше? — добавила Алекс.

— Для коллекции, — кратко пояснил Мигель и вернулся в комнату.

— И это он меня называет двинутой… — пробурчала Алекс.

— Ладно, — произнёс Халид, — принимаемся за работу. Лопаты, машина, лес.

На том и порешили. Всё вышло строго по плану Алекс, который ей предложил Сарваш. Его тело завернули в мешок и закопали в лесу неподалеку от шоссе. Настало время разъезжаться.

— Спасибо за работу, — на прощание сказал Алекс Халид, отдав гонорар. — Свою часть ты выполнила достойно, хоть и не без огрехов. Но твоё хладнокровие очень ценное в нашем деле качество.

— Ну, тогда звони, если что. Через кого меня искать ты знаешь.

— Знаю, — кивнул он.

— Ну, тогда до скорого.

На этом автомобиль с тремя мужчинами направился к французской границе, а Алекс, дождавшись, когда они скроются из виду, повернула обратно. Нужное место она хорошо запомнила и даже приметила, куда потом выкинули ненужные лопаты.

Сгребая в сторону траву и листья, которыми заботливо присыпали безымянную могилу, Алекс приступила к делу. Земля не осела, и копать было не тяжело, но муторно и утомительно, особенно когда пришлось выкидывать землю из глубины могилы наружу. После часа мучений, лопата уткнулась в тело. Алекс перепугалась, что ненароком перерубила Сарвашу какую-нибудь конечность и принялась откидывать землю руками. Намучавшись, вспотев и перепачкавшись, она отгребла тело от земли и вспорола мешок.

Сарваш лежал, каким его сюда и опустили три часа назад. Лицо как лицо, не слишком живое и не слишком мертвое. Только вот с закрытыми глазами, жиденькой щетиной на подбородке и едва заметными усами он больше напоминал полукитайца, чем еврея.

Пулевое отверстие не кровоточило и, кажется, понемногу начало затягиваться. Только сейчас до Алекс дошло, что хоть Сарваш и щуплый, но ей самой его отсюда не вытащить. Вторая мысль заставила нервничать ещё больше — она не знает, как его привести в чувство. Подождать, когда очнется сам? А если на это уйдет несколько дней? Столько ждать нельзя, ей нужно скорее вернуться в Париж, в «Гиперион», к Родерику с докладом.

Она уже прокляла всё на свете, и свою сговорчивость и Сарваша, за то, что не сказал, как его оживить. Все-таки пуля в голову — это очень серьезно, Алекс и на своей шкуре это прекрасно знала. Но даже тогда, в 1945, она хоть и потеряла сознание, но явно ненадолго. А может тот полковник Кристиан что-то сделал, чтобы привести её в чувство, когда вытащил из лагеря. Этого она точно не помнила. А если она задела Сарвашу совсем другой участок мозга, посерьезнее. Что если он не сможет двигаться?

Пульса нет, дыхания тоже. Пришлось прибегнуть к глупому и отчаянному методу — комбинированный массаж сердца и искусственное дыхание. Положив свои часы Сарвашу на грудь, она внимательно проследила за секундной стрелкой, наметила ритм и приступила к делу.

Минута, две, пять — никакого результата. Не останавливаясь, она продолжала и продолжала, пока не почувствовала, как искусственное дыхание плавно перетекло в глубокий поцелуй.

Алекс резко отпрянула. Сарваш открыл глаза и слабо улыбнулся. Она не удержалась и залепила ему пощечину.

— Сволочь, — ворчала она, вылезая из ямы, — я тут два часа уродуюсь, а ему всё развлечение.

— Нет, — насмешливо заметил он снизу, — это компенсация за тот суррогат, что вы выдали мне в такси.

— А не много ли ты о себе думаешь? — злобно глянула на него сверху вниз Алекс. — Я тут с тобой вожусь, только потому, что иначе меня совесть замучает.

— Охотно верю. — Сарваш отряхнулся и встал на ноги. — Но может хоть чуть-чуть, но дело в том, что моя судьба вам не безразлична?

Алекс скривилась, но все же подала ему руку. Когда он выбрался из ямы, она бесцеремонно схватила его за подбородок и задрала его вверх, осматривая рану.

— У тебя голова не болит?

— Нет. А должна?

— Понятия не имею, — сказала она, отпустив его и внимательно заглядывая в глаза, заключила, — вроде даже признаков сотрясения нет. А вот мне после деревянной пули от того полковника года два-три было так плохо, мало что помню чётко. Между прочим, если б тебя не было в лагере, в меня бы никто не стрелял.

Взяв её руку в ладони и поцеловав, Сарваш произнес:

— Ваш выстрел это такая маленькая месть?

— Знаешь, Сарваш, — отойдя от него, произнесла Алекс, — если я начну мстить, мир содрогнется.

Взяв в руки лопаты, одну она кинула ему.

— Давай, за работу.

— Боитесь, что ваши коллеги вернутся проверить, как там моя могила?

— Нет, я боюсь, что кто-то ночью по пьяни остановится рядом на шоссе, пойдет в кусты и провалится сюда. Нехорошо так поступать с людьми.

Пока они вдвоем сбрасывали землю вниз, Алекс призналась:

— Халид, хоть и не показывал, но сильно по тебе горевал.

— Правда? Я тоже не считаю его плохим человеком. Просто обстоятельства сложились не лучшим образом.

— А я столько всего выслушала, — продолжала Алекс, — какая я стерва и мужененавистница, какая беспринципная сволочь и уголовница.

— Неужели вам так и сказали в лицо?

— Ну, конкретно так не сказали, но явно подумали. Они ведь хотели передать твоё тело властям, но по каким моргам я бы тебя потом искала. Так что я отговорила их. Теперь ты будешь пропавшим без вести.

— Жаль, хотелось бы быть официально мёртвым.

— Ну, это уже не мои проблемы, хочешь, подкидывай властям безымянный труп и выдавай его за себя, это уже не мои заботы. Кстати, ты там что-то говорил про итальянцев? Вначале думал, что тебя похитили они?

— И меня и вас.

— У тебя с мафией проблемы.

— Нет, это я создал проблемы человеку, который угрожал мне мафией. А ещё он угрожал масонами, Белым Домом и Пентагоном.

— Ух ты, вот это набор.

— Да, набор хорош. И до сих пор я не могу понять, каким образом в него вписался Народный Фронт освобождения Палестины с двумя европейскими товарищами. Может, вы откроете тайну?

— Я? А что я могу сказать? Меня попросили, я сделала. В планы акции меня никто не посвящал, так как не положено по статусу.

— Вас назвали немецкой анархисткой, — заметил Сарваш, хитро прищурившись, — а вы мне сказали, что в Германии не живете. Вы давно не практиковались в немецком, мне это очень хорошо слышно. Вот я и мучаюсь вопросом кто вы, откуда и зачем согласились похитить меня?

Алекс прекратила скидывать землю и со всей серьезностью, глядя ему в глаза, ответила:

— Это моя работа.

— Вот как, для вас, это работа?

— Ну, не развлечение же.

— И хорошо платят?

— Это не вопрос денег.

— Вы меня заинтриговали. Так в чём же дело?

Она посмотрела на него ещё суровее:

— Не спрашивай меня об этом, понял?

— Хорошо не буду. Но всё же, может случиться так, что вашими действиями незримо и тайно руководят если не масоны и мафия, то хотя бы Пентагон?

— Что за тупые вопросы? Я-то откуда знаю.

— Вы не знаете кто ваш руководитель?

Алекс на нервах даже отбросила лопату и отошла в сторону закурить. Да, она до сих пор не знает, на кого работает. Да, это неправильно и плохо. В конце концов, это Рори послал её сюда. Миссия обольстительницы — ну чисто шпионские методы. Может Родерик правда из ЦРУ? Нет, Сарваш сказал, что его недоброжелатель угрожал ему мафией, Белым Домом и Пентагоном. А кто базируется в Пентагоне помимо министерства обороны?

— Я закончил, — услышала она за спиной и обернулась.

Сарваш воткнул лопату в землю свежезакопанной ямы и улыбаясь смотрел на Алекс.

— Молодец. А я думала, ты для хозяйственных работ не пригоден. Ты же вроде как подпольный банкир, белый воротничок.

— Про банкира вам сказал полковник?

— Ага.

Наступило неловкое молчание.

— Что вы собираетесь делать дальше? — спросил Сарваш.

— Домой поеду.

— Далеко ваш дом?

— Опять начинаешь?

Ицхак рассмеялся:

— Я уже понял, что вы глубоко законспирированный агент. Но хотя бы назовите своё имя, это всё, о чём я прошу.

Она смерила его оценивающим взглядом и решила, что ничего плохого от этого не случится.

— Алекс.

— Значит, Александра, так?

— Она самая.

— Уедем со мной, Александра.

Предложение было настолько неожиданным, что Алекс не сразу нашлась что ответить, только смотрела в его глаза, наполненные нежностью.

— Что значит уехать? Куда?

— Куда захотите. Туда, где нас не найдут ни мои реальные обидчики, ни ваши.

— У меня нет никаких обидчиков.

— Те, кто приказали вам сюда ехать, вам явно не друзья. Сегодня одна ошибка с заложником, потом вторая, третья, десятая. Такая работа не принесёт вам ни счастья, ни морального удовлетворения. Как бы вы не хотели казаться суровым борцом за справедливость, в душе вы добрый человек. Зло, в которое вас толкают, сломает вас. Вы же сказали, что дело не в деньгах.

— Так оно и есть.

— Тогда зачем? Ради чего вы с ними? Александра, прошу вас, уедем подальше отсюда, забудем обо всём, вместе. Только вы и я.

Он подошел вплотную и, обняв за плечи, притянул Алекс к себе. Она смотрела на него и не понимала — почему, зачем? Чего он от неё хочет? Закончить то, что она начала на великосветском приеме? Или это признание в симпатии тридцатилетней давности, о которой она даже не подозревала? Это так странно и необычно, что невозможно понять, как реагировать.

— А дальше что? — только и спросила Алекс.

— Вы не будете нуждаться ни в чём, — покорно продолжал Сарваш, — вы будете под моей защитой, и никто не посмеет причинить вам зла. Я давно влюблён в вас, Александра, — шептал он на ухо, слегка касаясь губами мочки, — я не позволю себе просто так потерять вас снова.

Это было похоже на гипноз, уговоры, от которых ни одна нормальная женщина не отказалась бы. Вот только Джейсон когда-то тоже очень красиво пел о её достоинствах и собственной преданности, а потом отправил её в Ольстер и больше его Алекс не видела. С тех пор она четко для себя определила — нельзя доверять мужчинам, даже если очень хочется.

Алекс сбросила руки Сарваша со своих плеч и отстранилась:

— Я никуда не поеду. Мне нужно домой.

На его лице проскользнули удивление и горечь:

— Что-то подсказывает мне, что дома вас ничего хорошего не ждет.

— А у меня дома война, — бессильно воскликнула Алекс, взмахнув руками. — На войне никому хорошо не бывает. Мой народ погибает. Каждый день убивают детей и женщин. Как я могу всё бросить и уехать с первым встречным устраивать личную жизнь? Не обижайся, но в сравнении с тем, чем я живу последние семь лет, ты мало что для меня значишь — просто забавный криминальный эпизод с убийством и выкапыванием ожившего трупа. А там настоящие смерти, там никто не вернётся с того света.

— Простите, я не могу вас понять, — пораженно качал головой Сарваш, — кто ваш народ, с кем вы воюете?

— Да не скажу я тебе.

— Надеюсь, вы не про классовую борьбу говорите?

— Чёрт возьми, нет, не про неё. Это все легенда для Халида, я нормальный человек, я пожила при кайзере, при коммунистах, социал-демократах и нацистах — нет у меня политических пристрастий, мне все они поперек горла. Я воюю с колонистами на их же территории. Я не могу сложить оружия, пока не выиграю или не проиграю.

— Все войны рано или поздно кончаются. Воюют люди, а человеческий срок слишком короток. Когда всё закончится, что вы собираетесь делать?

Она не знала. Никогда не задавалась этим вопросом.

— Война закончится, — продолжал он, — ваши товарищи погибнут, а я нет, я всегда буду рядом. Да, я старый еврей и слишком патриархален — по моему разумению женщине не место на войне, женщине не нужно брать в руки оружие, чтобы доказать всему миру, что её нужно слушать. Если вы жили при кайзере, должно быть вам не больше восьмидесяти лет. Совсем юное создание.

— Я старая, — устало мотала головой Алекс, — мне уже ничего не нужно, тем более любви.

Сарваш рассмеялся, тихо и озорно.

— Какая же вы забавная. Лет через сто вы вспомните об этом разговоре с улыбкой, как юная девушка вспоминает о своих детски годах.

Алекс лишь раздраженно махнула рукой:

— Всё, хватит сантиментов, пойдём к машине, я отвезу тебя до Базеля, а дальше сам.

Машина была припрятана недалеко от шоссе за деревьями. Выехав на дорогу, Алекс взяла курс на город. Сарваш молчал, даже не пытался с ней заговорить.

Остановившись на окраине города, она достала из кармана объемную пачку денег, что заплатил ей Халид. Отсчитав пять купюр, подумав и добавив ещё одну, она вернула их обратно в карман, а оставшуюся пачку протянула Сарвашу.

— Бери. Наверное, на первое время хватит.

— Александра, вы меня удивляете, — рассмеялся Сарваш. — Если вы знаете, чем я занимаюсь, зачем это?

— А что, в любом базельском банке тебя встретят с распростертыми объятиями и выдадут миллион? Без документов? Бери и для начала купи себе новую одежду, а то после откопки выглядишь как чучело. Я, собственно, тоже.

— Не правда, — произнёс он, любовно глядя на неё, — вы прекрасны.

— Ну, началось, — устало протянула Алекс.

— Один прощальный поцелуй, могу я об этом попросить?

— Зачем нам целоваться? Может ты и влюблен в меня, но я в тебя точно нет.

Глаза Сарваша хитро сощурились:

— А если я смогу убедить вас, что полюбить меня стоит?

— И как, интересно, ты это сделаешь?

— Правда, хотите узнать?

— Нет, — сурово произнесла Алекс и ткнула деньгами ему в ладонь. — Всё, на этом наши дороги расходятся, давай, иди.

— Всего один поцелуй и я уйду.

Алекс мрачно оглядело улицу через лобовое стекло:

— Вон, люди ходят. Неудобно.

— А в такси при Мигеле вы не стеснялись.

— Это великосветская потаскуха, которую я играла, не стеснялась, а я так не могу.

— Какие слова, какие строгие нравы, — усмехнулся Сарваш. — Вы, наверное, росли в деревне?

— Не угадал.

— Не может быть. Исконный городской житель не может рассуждать так по-пуритански.

— Ну, да-да, — раздраженно выдала Алекс, — в детстве меня воспитывала женщина, которая родилась в деревне.

— Тогда это многое объясняет — согласился Сарваш, — Ладно, подождём, когда люди на улице разойдутся.

— О, Господи, — страдальчески простонала Алекс и прильнула к его губам. Сарваш потребовал большего, но она тут же отстранилась.

— Всё, я тебя поцеловала, иди уже.

— Знаете Александра, — улыбаясь, произнёс он, — и у вас и у меня слишком много времени в запасе. А ведь однажды я вас снова найду. И тогда я припомню вам этот куцый поцелуй и не буду с вами миндальничать. Тогда вы от меня уже никуда не денетесь.

— Это вроде как угроза? — улыбнулась Алекс, не ожидав услышать такое.

— Это предупреждение, — произнёс Сарваш, выходя из машины. — И вот когда я вас снова найду, вам придется пожалеть, что не согласились остаться в моей компании раньше.

И он ушёл. Алекс ещё пару минут наблюдала за Сарвашем из машины, пока он не скрылся за углом. Странное обещание, не понятно, что и думать, чего теперь ожидать. Но всё это не важно, главное, сегодня она будет в Париже, а завтра вернется в Лондон, в родную бригаду и к щедрой на кровь Дарси.

Глава вторая

На четыре года растянулась для медицинской лаборатории реабилитация одной единственной гипогеянки. Согласно внутрифортвудскому уставу, ввиду интересов безопасности и обеспечения будущего контроля, отпускать всех заключенных разрешалось только, если те обязывались жить на поверхности. А к такому нужно было ещё подготовиться.

Сколько гипогеянка Мэри жила, не видя солнечного света, понять было тяжело. Стоило спросить её про возраст, как женщина начинала говорить что-то про разлив Итеру, о появлении «мертвого камня», затмившего свет, и всякий намёк на взаимопонимание тут же исчезал. По документам семидесятидевятилетней давности, предположительно, Мэри числилась жительницей Древнего Египта. Но ещё в те годы нашлись знатоки, которые сильно в этом усомнились. Но так как она настаивала, что её зовут Меритсегер, а имя это было созвучно вполне английскому Мери, так её и называли долгие годы. Место рождения Мэри оставалось не меньшей загадкой, чем её возраст. Современные фортвудские знатоки антропологии, наплевав на сравнение с нацистскими расологами, вооружились жуткими на вид измерительными инструментами и по параметрам лица установили, что Мэри более всего близка к уроженцам Индии. Но сколько не пытались ей объяснить, что это за страна, понять она так и не смогла. Иными словами, настолько загадочной заключенной, переданной на реабилитацию, в Фортвудсе ещё не знали.

Судя по словам Мэри, после перерождения в альварессу, больше она на поверхности не жила. Потому-то медики и решили не торопить события и растянули реабилитацию с положенных семи месяцев, до полутора лет.

Первый год медики потратили на то, чтобы постепенно приучить её переносить слабый электрический свет. Но больше её пугал не сам свет, что резал глаза, а то, что светилось нечто непонятное и круглое под потолком. Объяснить древней гипогеянке, веками не бывавшей в человеческом обществе, что такое электричество и почему оно не даёт огня и копоти, не получилось ни с первого раза, ни со второго. Просто со временем Мэри смирилась с тем, что есть такая вещь как электрическая лампа и больше о ней не спрашивала.

Процесс её реабилитации тормозили постоянные допросы по инициативе сэра Майлза на предмет картографии подземелий под плато Гизы. По словесным описаниям кое-что прояснить удалось, но этого было мало, так как все расстояния Мэри определяла величинами, название которых не было ни в одном словаре древнеегипетского языка.

А потом у сэра Майлза начались обострения, и он отдал приказ снова запереть гипогеянку на нижнем ярусе за неповиновение и дезинформацию. Отговорить его не смог ни полковник Кристиан, ни сменившийся глава медлаборатории Лесли Вильерс, ни даже заступившийся за предположительно древнюю египтянку глава археологов Мартин Грэй. Через три года, когда сэр Майлз уже позабыл за что прогневился на Мэри, её выпустили вновь и заново приступили к реабилитации.

Стадия привыкания к электрическому свету была успешно пройдена. Обретя приемлемое для затворницы зрение, Мэри смогла приобщиться к премудростям счёта и чтения на английском языке. Абсолютная альварская память легко позволила Мэри запомнить правила иностранной для неё грамматики и приспособиться к новой системе исчисления. Первое, что дали ей прочесть была «Всеобщая декларация прав человека» авторства ООН, которую в Фортвудсе считали самым лучшим способом рассказать древним кровопийцам, каков эталон морали нынешнего человеческого общества. Конечно, какое-никакое человеческое общество Фортвудс собой представлял, но прививки элементарных навыков социализации и этикета было недостаточно, ибо гипогеянцы на реабилитации встречались разные. Кому-то приходилось объяснять, почему не надо преклонять колено перед главами отделов, даже если они важные люди, а кого-то уверять, что невольничьих рынков больше нет, и дарителя крови просто так не купишь. Всё приходилось кропотливо объяснять и не увиливать от заковыристых вопросов, ибо чем старше недавний гипогеянец, тем более невероятные для современного человека вещи приходят ему в голову.

Но главным элементом реабилитации оставалась адаптация к солнечному свету. В свободное время полковник брал Мэри за руку, и они прогуливались по затемнённым шторами коридорам особняка.

В одну такую прогулку на их пути возникла Мадлен Беттел. Увидев перед собой низкорослую женщину, её бледноватую кожу, посеревшую седину и багровый отблеск глаз, Мадлен в ужасе вскрикнула и выронила папки, что несла в руках. Гипогеянка тут же шмыгнула за спину полковника Кристиана.

— Вот ещё кто кого больше напугал? — рассмеялся он. — Мэри, не бойся, это Мадлен. Мадлен, ты тоже не бойся Мэри, несколько столетий назад она покинула мир смертных, а теперь на реабилитации и постепенно привыкает к дневному свету.

Мадлен растерянно смотрела то на полковника, то на опасливо вынырнувшую из-за его спины кровопийцу.

— Мэри, — продолжал полковник, — раз ты уже выучила слова «глава» и «отдел», то познакомься с Мадлен, она работает секретарем главы геологического отдела.

Мадлен нерешительно кивнула гипогеянке, всё ещё не понимая, что за абсурдная ситуация тут происходит. Мэри диковато смотрела на неё в ответ и спросила:

— Что есть секретарь?

— Это значит помощница, — пояснил полковник, — Мадлен помогает Волтону Пэлему. Вчера ты его уже видела.

— Служанка?

— Ну, не совсем.

— Рабыня?

Полковник рассмеялся:

— Ну, я не знаю, это как Пэлем решит, — подмигнув Мадлен, он всё же ответил всерьез. — Нет Мэри, в этой стране нет рабов, все люди свободны. А Мадлен очень ценный работник, владеет многими необходимыми навыками.

— А что получает за работу? — спросила Мэри, то поглядывая на Мадлен, то снова на полковника, — еду и кров?

— Нет, Мэри, у нас честное учреждение, все служащие получают за свою работу деньги.

— Золотом?

— Нет. Его заменителем. Я уже показывал тебе фунты.

— Это листочки бумаги, — возразила Мэри, — как они могут быть золотом?

Полковник вздохнул. Он уже устал объяснять Мэри вещи, которые современному человеку кажутся элементарными.

— На эти кусочки бумаги можно купить золото, — только и сказал он.

— А почему бумага дороже золота?

Полковник ощутил себя старым дураком, и умоляюще посмотрел на Мадлен.

— Ты случайно не сведуща в экономической теории?

— Я точно не знаю, как это лучше объяснить, — подала голос Мадлен, поднимая с пола папки, — Просто золото хранится в банке, то есть в государственной казне, и любой человек, кто отдаст казне бумажные деньги, может получить золото на сумму, которая на купюре написана.

Мэри и тут нашлась, как поставить Мадлен в тупик:

— А если нарисовать бумажек больше чем золота, один человек заберёт много золота за бумажки, а другому не достанется?

— Ну, — замялась Мадлен, — так, наверное, не может быть…

— Ладно, Мэри, пойдём, не будем мешать Мадлен. Обещаю, я проясню вопрос денег и золота и позже тебе все расскажу.

И они пошли дальше по коридору пока не дошли до залитого светом холла.

— А можно туда? — с наивностью ребенка спросила Мэри.

— Нет, Мэри, доктор Вильерс ведь сказал, что выходить в холл днём можно начинать только через неделю. Не будем торопиться.

— Да, неделя, — кивнула она, — семь дней, семь раз солнце садится и семь раз заходит, даже если его не видно.

— Что значит, не видно? — не понял полковник.

— Когда облака, когда тучи льют дождь.

Они повернули и вновь по коридору направились туда, откуда пришли.

— А когда можно открыть шторы? — всё сыпала и сыпала вопросами Мэри.

— Когда будет пасмурная погода, — терпеливо отвечал полковник.

— А когда можно увидеть солнце?

— Не скоро, Мэри. Когда научишься стоять у окон, потом доктор Вильерс разрешит тебе выходить на улицу. Сначала можно будет ступить один шаг и вернуться. На второй день два шага, на третий — три и так далее, пока ты не сможешь пройти от особняка до ограды. Куда ты так торопишься? Все успеешь.

— Я думала, что мне никогда больше нельзя увидеть солнца, что ему можно только поклоняться, но лицезреть не велено.

— Кем не велено?

— Жрецами. Только когда мертвый камень скрывает его, самым смелым и стойким можно видеть сияющее кольцо и славить его.

— Зачем славить?

— Иначе мертвый камень не уйдет, поглотит солнце.

Полковник в жизни не думал, что солнечное затмение может вызывать такой ажиотаж среди некоторых гипогеянцев.

— Глупости, Мэри. Луна всегда отходит от солнца, это закон небесной механики. Обязательно скажу Вильерсу, чтоб тебе прочитали лекции по естествознанию.

— Я ведь думала, — всё продолжала она, — увидеть солнце никогда нельзя. А оказывается можно, если научиться.

Видимо ожидание выйти на свет захватило все мысли Мэри, и больше ничего в этой жизни она пока не желала. Но программа реабилитации не предусматривала быстрого вывода вчерашней гипогеянки на улицу, так как не каждая психика недавнего подземного жителя выдерживает подобное потрясение. Некоторые плакали алыми слезами от счастья, когда в яркий погожий день видели сияющую зелень травы, цветы на лужайке перед особняком и голубизну неба. Оказывается такие приевшиеся для простого человека вещи, могли вызвать восторг на грани помешательства у альваров, веками не видевших никаких природных красок кроме черноты подземелий и куцей серости на поверхности в отраженном луной свете.

Удивительно, что всю методику этой реабилитации в теории и с предсказанием возможной реакции на неё реабилитируемого, проработал и описал ещё семьдесят семь лет назад медик, весьма далекий по своей специализации от всего живого, а именно — анатом Иоганн Книпхоф. Собственно, именно знакомство с Мэри и подтолкнуло его к деятельности на ниве реабилитации.

Неожиданно в коридор вбежал оперативник Джон Симмонс, дежуривший в этот день на КПП:

— Полковник, — отчеканил он, — в Фортвудс прибыл Ицхак Сарваш.

— Что, сам прибыл? — удивился он.

— Да, сейчас в вашем кабинете, желает переговорить с вами.

Информация была крайне интригующей. Редко альвары приходили в Фортвудс по собственной воле, чаше их привозил в крытом глухом фургоне дежурный патруль в конце смены и оформлял как нарушителей городского спокойствия. С Сарвашем всё было иначе — о его пропаже сообщили в Фортвудс ещё месяц назад. После 1945 года Сарваш должен прекрасно понимать, что искать его и сейчас должен был именно Фортвудс. Полковник оценил сознательность Вечного Финансиста, пришедшего лично сообщить, что с ним всё в порядке.

Отведя Мэри обратно в медицинскую лабораторию, полковник поспешил в свой кабинет. Стоило ему только войти, как оперативник Парсон доложил о госте и после краткого кивка полковника вышел за дверь.

Сарваш был как всегда в хорошем расположении духа.

— Что это за глобальная стройка во дворе? — после приветствия тут же спросил он, глядя в окно. — Что Фортвудс собирается ставить на месте этого огромного котлована?

— Новое служебное здание, — кратко ответил ему полковник, — с подземными этажами.

Для полковника это было больной темой. Во время очередного приступа гениальных идей, сэр Майлз пожелал выселить из особняка половину, как ему кажется, ненужных служб и всех наёмных работников, что не принадлежат ни к одному из восьми семейств-основателей. Но, поскольку строить высотное здание в несколько этажей, он посчитал нарушением конспирации, то распорядился, чтобы рабочие и жилые помещения для «счастливчиков» возводили вглубь земли, а на поверхности возвышались только два яруса, ни в коем случае, не превосходящие своим видом и высотой сам особняк. Строители посчитали, что работают над созданием бункера, для богатого самодура, который боится ядерной войны. Наёмные работники Фортвудса же уяснили, что наметилось и ранее проскальзывающее в разговорах и поступках разделение на чернь и господ. Но никто возражать не решился — дорогостоящее строительство уберегло Фортвудс от маниакальной и затратной идеи сэра Майлза о войне с Гипогеей. Пусть лучше бюджет Фортвудса пойдет на расширение площади, которое нужно было организовать ещё лет сорок назад, а не на закупку мин и ракет для подземных боевых действий.

Ещё сэр Майлз задумал вернуть из лондонского интерната всех фортвудских детей вместе и поселить их в особняке на освободившееся от водворенных служащих место. Сколько его не отговаривали и не объясняли, что пятилетним, десятилетним и даже пятнадцатилетним неокрепшим умам не стоит раньше времени с головой окунаться в мир альварских тайн, но сэр Майлз настаивал, что после летних каникул в Фортвудсе, дети, возвращаясь в интернат, могут выболтать многое о том, что видели в особняке, а это угрожает утечкой информации.

То, что многие годы система разделения детей и родителей действовала отлажено, что когда-то и сам сэр Майлз так жил, что если кто из детей и пробалтывался о бледных людях с красными глазами, учителя списывали это на живое воображение и фантазию — сэра Майлза эти аргументы ни капли не убедили. Теперь все с замиранием сердца ждали, когда здание с бункером будет достроено, великое переселение служащих свершится, Фортвудс обзаведется своей школой и от детей во дворе поместья будет не протолкнуться.

— О, — весело протянул Сарваш, — теперь и Фортвудс зарывается под землю поближе к основному контингенту своих заключенных? Случайно не планируется ветка метро от Фортвудса до самого Лондона?

— Лучше и не спрашивайте, — махнул рукой полковник.

— Понимаю, — рассмеялся Сарваш, — военная тайна. Сколько хоть будет этажей?

— Два снаружи, а вниз то ли четыре, то ли пять, насколько хватит финансирования.

— Ну, королева не должна обидеть свою незримую гвардию.

Полковник подумал, что уже обидела, когда пожаловала рыцарство сэру Майлзу. Втайне от него на свои личные сбережения полковник уговорил проектировщика прорыть подземный ход между особняком и строящимся зданием, для лучшего сообщения. Сэр Майлз в свое время отверг саму идею тоннеля как непозволительное подражание Гипогее, но полковник понимал, что рано или поздно сэра Майлза не станет, а вот сообщение между зданиями для беспрепятственного, быстрого и комфортного перехода из своих покоев в служебные кабинеты не повредит будущим руководителям.

— Проконсультируйте меня как специалист, — попросил Сарваша полковник, — как объяснить гипогеянке, которая не видела белого света, Бог знает сколько веков, почему сейчас деньги бумажные, а не золотые? Лично моих познаний не хватает, чтобы убедить её, что купюры можно обменять на золото в казначействе.

— Не обманывайте несчастную, — неожиданно для полковника произнёс Сарваш, — этого уже лет тридцать как нельзя сделать.

— Разве? — удивился полковник — А как же золотой стандарт?

— Я же говорю, его давно нет. Есть только доллар как международный стандарт, есть золото в американском Форт-Ноксе, а реального обеспечения доллара золотом нет.

— Как это нет? — поразился полковник, — а за счёт чего тогда существует доллар?

— За счёт печатного станка, — улыбался Сарваш. — Печатай, сколько хочешь, вот и весь секрет. Помните, лет десять назад генерал де Голль захотел вернуть золотой стандарт и потребовал у США обменять все имеющиеся у правительства Франции доллары на золото? Как я слышал, после этого Форт-Нокс сильно опустел. А когда вслед за де Голлем обменять доллары на золото потребовали остальные страны, президент Никсон объявил, что золотого обеспечения доллара больше нет. Правда, мило, разослать доллары по всему миру, а потом сказать, что они теперь ничего не стоят.

— Совсем ничего? — скептически спросил полковник.

— Я, конечно, утрирую, — признался Сарваш, — но суть от этого не изменится. Я человек старых взглядов на мир, в частности на экономическую систему, потому и свято верю, что нельзя делать богатство из воздуха. Всему должна быть своя цена, а валюта не может появляться по одному лишь желанию правительства или частной компании. Это неправильно, это подобно надуванию мыльного пузыря, который скоро лопнет. И тогда в мире станет жить ещё веселее, чем в годы Великой депрессии.

Для полковника всё сказанное было новостью. Он не сильно интересовался экономическими делами и потому по старинке считал, что кроме золотой, серебряной и медной монеты ничего больше как денежная единица существовать не может. Ещё он верил, что любую банкноту любого государства можно обменять в центральном банке на золото, которым эта банкнота обеспечена. Не то чтобы от сказанного Сарвашем мир перевернулся, но стало немного тревожно:

— Что же мне сказать моей подопечной? Что она права и люди, среди которых ей предстоит жить, сошли с ума и считают бумагу золотом?

— Так сколько, говорите ей лет?

— Понятия не имею, даже она толком сама не знает. Она очень наивный и непосредственный человек, ей сложно понять, почему наш мир устроен не так как тысячу лет назад.

— Вы не правы, полковник, эта женщина не так наивна, как вам кажется. Она задала вам очень правильный вопрос. Наверное, он мог прийти только в свежую голову, ничего не понимающую в условностях нынешнего времени. Да, бумажные деньги больше не обеспечиваются золотом, но и само золото теперь мало что значит. Скажите ей, что была страшная война, что после неё многие страны остались с полупустой казной и потому решили сдаться на милость победителю, скопившему больше половины золотых запасов мира. Поэтому все страны и стремятся купить доллар, поэтому и долларов в мире больше чем золота. Поэтому пусть и она немного потерпит и попользуется бумажными деньгами.

— Думаете, скоро всё вернется на круги своя?

— Не может же абсурд длиться вечно. Его ведь придумали и осуществили смертные люди, которые думали, что после них хоть потоп. А мы — альвары, это нам приходится веками жить с тем, что натворило одно поколение смертных.

— Как-то безнадежно всё это звучит, — признался полковник. — Что ж вы со своими познаниями и умениями стоите в стороне, когда творится мировое финансовое надувательство?

— А кто вам сказал, что я в стороне? — хитро улыбнулся Сарваш. — Не далее как в прошлом году моими стараниями был разоблачен международный мошенник. Другое дело, что он до сих пор на свободе.

Наконец, разговор подошёл к сути дела.

— Так это по его милости вы недавно затерялись где-то на просторах Швейцарии?

Сарваш загадочно улыбнулся:

— И откуда вы всё знаете?

— Вы и сами прекрасно знаете откуда. Месяц назад мне позвонили с КПП, сказали, стоит у них приличного вида женщина, полкилометра прошла от шоссе на каблуках, лишь бы меня увидеть. Вот уж я удивился, через столько-то лет Семпрония явилась собственной персоной. Она даже за Стокера извинилась, лишь бы я помог вас найти. Какой процент по вкладам вы ей пообещали, что она так засуетилась?

— Банковская тайна, — как и всегда в таких случаях отвечал Сарваш. — Не думал, что ради меня она пойдет на такие жертвы. Я слышал, у неё был серьезный конфликт с Фортвудсом.

— Ещё какой, — признал полковник, — даже Букингем вздрогнул, а эхо раскатывалось двадцать лет. Вот я и удивлен, как много банкир может значить для вкладчика. Что с вами хоть случилось? Международный отдел поднял свою резидентуру, мне пришлось подключить своего оперативника в Риме. Он встретился с отцом Матео Мурсиа, тот сказал, что вы уже давно приготовились к смерти и искать вас можно, где угодно. А вы как сквозь землю провалились — были и нет. Семпрония сказала, что в последний раз видела вас с некой девушкой. Скажите честно, что весело провели неделю к компании милой особы, а Семпрония зря поставила нас на уши.

Сарваш рассмеялся:

— Да, было весело, с Народным фронтом освобождения Палестины всегда так.

Полковник тут же напрягся и посуровел:

— Вас похитили террористы? Что они требовали, почему никто об этом ничего не слышал?

— Это очень запутанный вопрос, — невозмутимо отвечал Сарваш. — У меня, конечно, есть предположение на сей счёт, но поймите правильно, я пришел к вам не для того чтобы жаловаться.

— А для чего?

— Вам знакома юная альваресса по имени Александра? Блондинка с курчавыми волосами, серыми глазами, примерно одного со мной роста. Она говорила, что вы знакомы.

Полковник немного подумал и ответил:

— Алекс Гольдхаген, так она мне представилась. Месяца три назад я случайно встретил её в Лондоне.

— Даже в Лондоне? — понимающе кивнул Сарваш, — вот я и подумал, неспроста у неё такое правильное произношение.

— И какая связь между ней и похищением?

— Прямая. Как не прискорбно признать, но я как последний мальчишка попался в медовую ловушку, вернее в её половинчатый и почти целомудренный вариант.

— Она что, вас коварно соблазнила и сдала палестинцам? Сарваш, как вас только угораздило?

— Сам себе удивляюсь.

— И как вы вывернулись?

— Стандартно. Я попросил Александру меня застрелить.

— Пресвятая Дева Мария, — пробурчал под нос полковник. — Эти ваши методы… Ну да ладно, а что с Александрой? Она осведомитель палестинцев или кто?

— Полноправный участник банды, кстати говоря, интернациональной.

— Сколько их было человек?

— Господин полковник, к чему этот вопрос? — лукаво протянул Сарваш. — Фортвудс ведь интересуется альварами, а не простыми смертными. Альваресса была всего лишь одна.

— Так, — кивнул полковник. — И что вы хотите мне этим сказать?

— Хочу лишь поделиться своими догадками.

— По поводу?

— Вам самому разве не интересно узнать, кто она такая?

— Вы сами сказали, что она участвует в похищении людей для палестинских террористов. Я так понимаю, она помогла вам освободиться исключительно из альварской солидарности?

— Отчасти, — улыбнулся Сарваш. — Представьте себе, она боялась, что я укушу кого-нибудь из её подельников.

— Видимо, много времени провела в компании гипогеянцев, раз возникают такие подозрения.

— Да, она ещё юна. Знаете, что она сказала мне на прощание? Что едет домой, воевать с колонистами. Вот с тех пор я и гадаю, где у неё теперь дом, и кто такие эти колонисты.

— Уже есть варианты? — спросил полковник, зная любовь Сарваша к разного рода анализу.

— Вариантов было множество. Вы же знаете, террористических группировок в мире сейчас великое множество — то ли это новая мода, то ли такое разнообразие кому-то нужно. Но я не об этом. С окончательным выводом я определился благодаря вам. Раз она живет в Лондоне, отсюда вытекает один вариант, и вы его знаете.

ИРА, Временная ИРА или группки помельче — что тут непонятного. Полковнику было о чём задуматься. Он вспомнил, как в первый раз встретил Алекс в лондонском метро. И в тот же день узнал, что на одноименной станции железной дороги произошёл взрыв. Тогда он подумал, хорошо, что альвары ещё не попадали в такие передряги и им прилюдно не разрывало плоть осколками бомбы и они не ходили ожившими трупами по платформе, истекая черной кровью. А, оказывается, все могло быть иначе. Что невозможного в том, что теперь и альвары вступают в ИРА, ВИРА и прочие парамилитаристские и террористические группировки, чтобы их бомбы отрывали руки и ноги смертным?

— Я просто хочу известить вас как представителя Фортвудса, — говорил Сарваш, — что где-то в Лондоне живет альваресса состоящая в ИРА и время от времени подрабатывающая на Народный Фронт освобождения Палестина. Я полагаю, для Фортвудса это не самая приятная новость. Но ещё неприятнее будет, когда Александра попадет в тюрьму, в одиночную камеру и однажды загрызет кого-нибудь из смотрителей. Я знаю, Фортвудс отслеживает такие случаи с особой тщательностью. Так может ваши оперативники попробуют не доводить ситуацию до подобного финала? Может, есть шанс задержать Александру раньше, чем она окажется в тюрьме?

Полковник слушал Сарваша и не понимал:

— Вы знаете, что в Берген-Белзене…

— Да, знаю. Поэтому, в конце концов, мы и нашли с Александрой общий язык. Потому она и помогла мне.

— Значит, все-таки помогла, — кивнул полковник, все ещё не понимая. — И вы так просто сдаете её мне?

Сарваш согласно кивнул в ответ.

— Если честно, — признался полковник, — я не очень понимаю, в чем состоит ваша благодарность.

— В том, что я привык всегда и все просчитывать наперед. Война с колонистами, это не то, что может хорошо закончиться для женщины, тем более из террористической организации. Я был бы весьма признателен Фортвудсу и лично вам, господин полковник, если бы вы смогли вытащить Александру из этой ирландской армии и вернуть к мирной жизни, ибо сам я этого сделать не смог.

— Значит, хотите подключить к поимке Фортвудс? — мрачно заключил полковник. — А знаете, что с ней будет, когда она окажется здесь?

— Насколько я слышал, стальную маску вы одеваете только на тех, кто убил человека ради его крови.

— Именно.

— А что ваши правила предусматривают для альваров, убивших ради свободы своего нового народа?

— Если речь идет о войне, мы стараемся никого не призывать к ответственности, хотя и ставим альваров, склонных к военной службе на учёт. Но Ирландская республиканская хоть и армия, всё же…

— Да, террористическая организация. Так вот мне крайне интересно, в этой ситуации Фортвудс будет рассматривать принадлежность альвара к ИРА с британской позиции в виду вашего территориального положения, или же с позиции наднациональной, с какой на всё и смотрит большинстве альваров?

— Спросили бы, что попроще, — вздохнул полковник.

— А если я вас очень попрошу, после задержания вы выдадите Александру мне?

— С какой стати?

— Скажем, на поруки.

Полковник откинулся на спинку кресла:

— Сколько лет уже здесь работаю, ещё никто ничего подобного у меня не просил.

— А жаль, — лукаво улыбнулся Сарваш, — всё-таки сообществу альваров поверхности стоит быть более сплоченным, чтобы просить перед вами друг за друга.

— Лучше скажите как земляк земляку, — произнёс полковник, поддавшись вперед, — эта Алекс вам так сильно приглянулась?

Сарваш ничего не ответил, только загадочно улыбнулся:

— Я видел её раза три за последние тридцать лет, — признался полковник, — не так чтобы долго приходилось общаться, суммарно не больше часа, но… что вы в ней нашли? Нет, мне, правда, интересно. Не сказать, что красавица…

— Ну, это как посмотреть.

— Допустим. Особо интеллектуального впечатления она на меня тоже не произвела.

— Наверное, вы говорили с ней не о том.

— У меня вообще сложилось впечатление, что она не очень-то понимает, что значит быть альваром, как будто ей этого никто никогда не объяснял.

Сарваш усмехнулся:

— Я полагаю, мало кто из вечноживущих может похвастаться тем, что постиг замысел бытия и понял, кто он есть. Не переживайте за Александру, с годами она всё поймет.

— Возможно. Но, Сарваш, вы же на своей шкуре знаете, что она террористка. Так с чего вдруг? Вы знаете, чем женщины из ИРА занимаются в Северной Ирландии? Они заманивают британских солдат в дома на окраине, обещают ночь любви, а потом приходят их подельники и убивают солдат.

— Что-то подобное со мной не так давно и произошло.

— Вот видите, — наседал полковник. — Куда вы опять лезете, если всё понимаете?

Сарваш немного помолчал, сощурив хитрый взгляд:

— Знаете, господин полковник, я ведь не мальчик, хоть и кажусь таковым, я уже долго хожу по этой земле, хоть и не так долго как вы. Просто с годами обыденное течение жизни так приедается, а люди с их поведением начинают казаться такими предсказуемыми.

— Приключений захотелось? — мрачно заключил полковник, — Согласен, женщина-террористка это очень необычно и пикантно. Но что-то мне подсказывает, что разгадка секрета банальна и проста — она повредилась головой во время Второй мировой.

— Ну, Александра этого не скрывала, даже сказала, что голову ей повредили вы.

— Допустим, не я, а по моему недосмотру. Но всё равно, Сарваш, лучше бы вы с ней не связывались.

— Господин полковник, я вас умоляю, что со мной может случиться? Она меня уже похищала и даже убивала, худшего произойти не может.

— Альварессы по своей природе, — всерьёз принялся разуверять его полковник, — на редкость коварные и непредсказуемые, смертные женщины с ними и близко не стояли. Женская фантазия, помноженная на многолетний опыт, в итоге выдают адскую смесь в виде самых изощренных интриг.

— Это вы про Семпронию и её месть Фортвудсу? — усмехнулся Сарваш. — Знаете, господин полковник, я в состоянии постоять за себя.

— Хотите поиграть с Алекс? — догадался полковник. — Ну, удачи вам, не проиграйте.

В глазах Сарваша зажглась беспокойная искорка:

— Так мы договорились? Вы найдете Александру?

— Пока мне нужно доказательство ваших подозрений, — твёрдо настоял на своём полковник. — Но если выявится факт летального кровопийства, извините, — покачал он головой, — она наша.

— А если вы всё же сможете квалифицировать её действия как военную службу и ничего более?

— Женщина-военный… — ужаснулся полковник. — Хорошо, мы попробуем. Но тогда и вы окажите услугу. Во-первых, когда мы её вам передадим, вы увезете её из Британии так далеко, чтоб у неё даже мысли не появилось вернуться обратно. А второе — услуга за услугу.

Сарваш усмехнулся:

— Насколько я помню, денег вы не принимаете.

— Правильно помните. Для меня куда ценнее информация.

— Это очень дорогая цена, — лукаво улыбнулся Сарваш.

— Ну, знаете ли, и мы не каждый день ловим террористок.

— Разумно. Но банковская тайна, это очень серьезное препятствие.

Полковник махнул рукой:

— Да не надо мне знать, кто, сколько денег отдает вам на хранение. Мне нужны только имена.

— И какие?

— Новых людей.

— Простите?

— Молодых или старых альваров, которых вы видели первый раз в жизни, о которых мало кто что знает, а Фортвудс тем более. Просто назовите их имена, как они выглядят и где их искать, большего от вас и не требуется.

— О, — рассмеялся Сарваш, — Фортвудс ещё лелеет надежду переписать всё альварское население планеты.

— Если бы, — понуро кинул полковник. — Хорошо бы знать в лицо хотя бы десятую часть.

— С моей стороны выдавать своих клиентов было бы некрасиво.

— Согласен. С моей стороны частный розыск на заказ выглядит как минимум злоупотреблением служебным положением.

Сарваш смущенно улыбнулся:

— Ну, хорошо, вы меня уговорили, но учтите, если с моими клиентами начнут происходить неприятности под названием «Фортвудс», нашему с вами сотрудничеству придёт конец. Они просто сопоставят дважды два и сразу поймут, кто их выдает.

— Ну, это вряд ли. Альвары к вам приходят не с улицы, а по рекомендации, так что вопрос кто кого сдал, долгое время будет открытым.

— И всё же…

— Всё же?

— Лили Метц, — был полковнику краткий ответ. — Больше никого пока назвать не могу.

— Хорошо. Продолжайте.

— Она приходила ко мне в Нью-Йорке. Как я понял, она живёт в Штатах и в ближайшие годы намерена остаться там. Меня ей порекомендовала Семпрония, так что она должна знать о Лили Метц больше.

— Но вы же что-то слышали о ней, не стали бы вы открывать ей счёт по одной лишь рекомендации.

— Вы правы, не стал бы. Я слышал о ней ещё в пятидесятых годах, когда она жила в Аргентине. Немецкая эмигрантка, приехала с мужем, который к тому времени уже помер. Угадайте, кем был муж?

— Неужели СС?

— Имперская канцелярия, если быть точнее. Но суть-то не в этом. Насколько я слышал, году этак к 1936 из Германии выехали почти все альвары, на всякий случай.

— За исключением вашей Александры, — поддел его полковник.

— И Лили Метц. Единственное, почему меня удивляет, что она вышла замуж за эсэсмана, так это её природные данные. Она не особо похожа на чистокровную немку. Кожа хоть и светлая, но карие глаза и волосы глубоко чёрного оттенка, а ещё черты лица… В общем, я не могу отделаться от мысли, что её мать была южанкой. Но это лишь предположение.

— Раз вышла замуж за эсэсмана, значит, в родословной никаких южанок не нашли.

— Может и так. А может, всё дело в коррумпированности генеалогов и герольдмейстеров. Не знаю, когда Лили переродилась, до замужества или после, но полагаю, ей сейчас лет шестьдесят пять — семьдесят. Собственно это всё, что я могу сообщить о ней.

— Лили Метц, — задумчиво повторил полковник. — Полное имя, скорее всего Лизбет. А вы уверены, что она немка?

Сарваш пожал плечами:

— Думаю, офицеру СС не позволили бы взять в жены иностранку.

— Официально нет. А что, если она приехала в Германию откуда-то извне и начала выдавать себя за немку. Может она вообще поднялась из Гипогеи и на самом деле ей лет двести.

— Это вряд ли. Она не производит впечатление умудренной опытом альварессы. Тем более Метц — чем не немецкая фамилия.

— Идишистская, например.

— О, да бросьте, Лили точно не еврейка, поверьте мне как специалисту.

— Верю, конечно, но вы сами живое подтверждение тому, что евреи могут выглядеть как угодно.

— Вы ещё не видели чернокожих эфиопских евреев, — лукаво улыбнулся Сарваш.

— С ума сойти, — только и сказал на это полковник. — Больше вам нечего добавить про Лили Метц?

— Могу только намекнуть.

— Давайте.

— Шестое чувство подсказывает мне, — с сарказмом отвечал Сарваш, — что недавно госпожа Метц выгодно овдовела и теперь занята поиском спутника на ближайшие годы жизни.

— В Штатах?

Сарваш развел руками:

— То мне не ведомо. Такое глубокое проникновение в тайны личной жизни уже по части Фортвудса, а не моей.

— Ладно, разберёмся, — повел итого полковник. — И все равно, не нравится мне её фамилия.

— Чем же?

— Знал я одного доктора Метца.

— Тот, который лечил Гёте в детстве?

— А что и Гёте лечил Метц? — поразился полковник. — Нет, это было позже лет эдак на сто пятьдесят. Я видел другого Метца, но не удивлюсь, что они родственники.

— Преемственность поколений, что может быть лучше.

— Скорее, хуже. Там была целая медицинская династия, начиная от Диппеля Франкенштайнкого заканчивая Книпхофом.

— О, профессор, — радостно протянул Сарваш, видимо, вспомнив былые годы.

— Так это он дважды раскапывал ваши могилы?

Сарваш даже не удивился такой осведомлённости полковника:

— Не совсем так. Он дважды видел, как я оттуда поднимаюсь. Интересный был человек, пытливый ум и неугомонный характер. Жаль, сейчас таких мало. Всё спрашивал у меня рецепт бессмертия, будто я знаю его. — Внимательно посмотрев на полковника, он произнес. — И почему я не удивляюсь, что вам знакома наша общая с профессором история?

— Потому что он сам мне о ней рассказывал.

— Да? Наверное, наплел всяких несуразностей.

— Он сказал, что лицезрение вашего восшествия из могилы подтолкнуло его к поискам рецепта бессмертия.

Полковник внимательно смотрел на Сарваша, изучая его реакцию на сказанное.

— И как, — произнёс тот, — нашёл?

— Понятия не имею, но прожил он долгую жизнь.

На этом Сарваш покинул Фортвудс, ещё раз заручившись поддержкой полковника Кристиана в поисках Алекс Гольдхаген.

А полковнику всё не давала покоя фамилия Метц. Этот доктор работал на медицинский отдел Фортвудса, когда тот ещё окончательно не был сформирован. Было это лет восемьдесят назад. Полковник прекрасно помнил, как тогда доктора Метца рекрутировал его родной дед анатом Книпхоф и ученик Книпхофа доктор Рассел — они оба приобщили Метца к бесчеловечному преступлению, когда почти тридцать лет подряд несчастной Мэри отщепляли кусочки мозга и вынимали их специальным крючком через ноздрю. И всё во имя экспериментальной науки. В итоге полковник не стерпел издевательств над женщиной и предложил для экзекуции свою персону. Вот тогда-то молодой ассистент доктора Рассела и задел ему крючком оба зрительных нерва и повредил капиллярную сетку. С тех пор зрачки полковника и приобрели отчетливый багровый оттенок. Ассистент тогда, конечно, горячо извинялся, а доктор Рассел заверял, что одна маленькая операция всё исправит, но полковник послал их к чёрту и предпочел запугивать служащих Фортвудса кровожадным взглядом, чтобы не забывали, с кем рядом работают и живут. С тех пор прошло пятьдесят лет, эксперименты над Мэри давно прекратились и полковник начал подумывать об операции на глазах, но только перед увольнением из Фортвудса.

А тот самый доктор Метц в то время был занят тем, что после смерти своего деда профессора Книпхофа продолжил заниматься фортвудскими экспериментами с альварским мозгом, вернее шишковидной железой, как называли её медики. Это ему в Мюнхен отослали железу Мэри с образцами крови, а потом и железу полковника. Что доктор Метц с ними делал, полковник не знал, хотя и предполагал, что впустую перевёл биологический материал, вырванный с невыносимой болью и унижениями.

Сами воспоминания о докторе Метце не вызывали в полковнике ни злобу, ни негодование, в отличие от своего жутковатого деда он был человеком неброским и бесхарактерным. Потому и Рассел манипулировал им как хотел.

Всё-таки тревожные мысли не оставляли полковника, и он решился отправиться в дальнее крыло особняка в библиотеку, она же архив, она же «склад макулатуры». Вспомнив, что в первый и последний раз шишковидную железу ему удалили в 1924 году, полковник пожелал увидеть документы Фортвудса тех лет. Но главный и единственный библиотекарь Оливер Рассел, по злосчастному совпадению, внук того самого доктора Рассела, картинно развёл руками:

— Ну что вы, полковник, в 1901 году Обществу ведь пришлось спешно покидать Лондон, все бумаги свалили в одну кучу и распихали по полкам как попало. Я давно пытаюсь навести хоть какую-то видимость порядка, но вы слишком много хотите от меня.

— Послушайте, мистер Рассел, — устало начал полковник, — на моей памяти вы уже шестой главный библиотекарь, кто говорит мне это. Всё-таки семьдесят четыре года прошло с того переезда, да и не так уж много было документов, чтобы с ними так долго разбираться.

— Так ведь с каждым годом появляются всё новые и новые.

— А вы не пробовали каждый год эти новые и новые документы приводить в порядок? Расставить хотя бы в хронологической последовательности. Скажу по секрету, мистер Рассел, алфавитный и хронологический порядок, это так удобно.

Расселу эта подколка не понравилась и он посуровел:

— Знаете, полковник, вы занимаетесь своим делом, а я — своим. И не надо на меня давить. Хотите — ищите сами, что вам нужно.

И в последующие три часа полковник с головой окунулся в море информации на всевозможные темы, какие только витали в стенах Фортвудса в последние шестьдесят лет.

Пока он искал нужное, то успел узнать много нового об альварской мифологии, закупках продовольствия для особняка, увидеть накладные транспортных расходов и даже отчет НЛОшного отдела о светящихся объектах в ночном небе за предыдущее десятилетие с графиками и схематическими таблицами.

И, наконец, нужный документ был найден. Этот отчёт Рассел написал аккурат в 1924 году, но касался он вовсе не извлечения чужих мозгов. Все начиналось с характеристики советского профессора Карузина. Карузин, как и сам Рассел и отчасти Метц, был учеником профессора Книпхофа. Карузин преподавал пластическую анатомию, а в том самом 1924 году ни много ни мало принимал участие в бальзамировании тела Ленина. В донесении Рассела было сказано, что в популярном описании метода бальзамирования, который опубликовали Советы, не указан один из этапов, а именно введение под кожу трупа состава на основе крови альвара, который и обеспечил исчезновение трупных пятен.

Полковник недовольно отложил донесение, потом снова взял в руки и перечитал ещё раз. Нет, он понял всё правильно: Книпхоф, его ученик Карузин, мертвый Ленин, кровь альвара. Дичайший бред, но Рассел приписал в конце, что кровь альвара Карузин получил от Метца, когда приезжал к нему в Мюнхен всё в том же 1924 году.

— Я забираю это. — Полковник потряс документом перед носом Оливера Рассела.

— Хорошо. Тогда заполните формуляр…

Когда полковник увидел сколотые скрепкой пять листов с мелким шрифтом, которые ещё нужно заполнить от руки, он угрожающе произнёс:

— Заполняйте сами, у меня нет времени.

— Но это противоречит правилам библиотеки, — попытался возразить Рассел.

— Вот именно. У вас тут не библиотека, а помойка, и ради одного листа писать новые пять я не собираюсь.

— Тогда верните документ, — оскорблённо произнёс библиотекарь.

— И не подумаю. Я убил три часа своего рабочего времени на то, что за пять минут должны были сделать вы. Пока я перерыл тонну бумаги, я то и дело натыкался на эти ваши формуляры. Что они делают в документах двадцатых годов? Нет, я не собираюсь разводить бюрократию и участвовать в засорении архива никому не нужной макулатурой.

— Тогда я подам на вас жалобу, — горделиво кинул библиотекарь.

— Лично сэру Майлзу, — подсказал полковник, уходя прочь. — Желаю удачи.

Полковник тут же отправился в медицинскую лабораторию за консультацией к доктору Лесли Вильерсу, относительно молодому специалисту, куда более решительному и смелому, нежели Питер Рассел, которого он сменил на этом посту.

— Простите, полковник, — смущенно улыбался Лесли Вильерс, возвращая ему прочитанный документ, — но это же глупость.

— Может и глупость, но писал её твой предшественник.

— Увы, я не могу ответить, чем руководствовался доктор Рассел, когда написал отчёт. Может это всего лишь разрозненные слухи и ничего более.

— То есть, как медик ты считаешь, что подобная процедура невозможна?

— Я считаю её абсурдной.

— Почему? — не отставал полковник.

— Ну, подумайте сами, кому придёт в голову вводить кровь альвара трупу.

— Допустим, в 1924 году это пришло в голову тому самому доктору Метцу, который упоминается в конце отчета. Так что?

— Я даже не знаю…

— Лесли, скажи честно, ты никогда этого делать не пробовал и что получится в итоге, не знаешь.

Доктора Вильерса смутить этим заявлением не удалось.

— Да, не пробовал. Но я ещё в своем уме, чтобы проделывать такое. Полковник, это же документ двадцатых годов, тогда медики что только не вытворяли — и по чертам лица искали признаки склонности к преступлениям, и по бороздам мозга искали признаки маниакальности. Такое было время. Я не удивлюсь, что кому-то пришло в голову вколоть кровь альвара в мёртвое тело. Кстати, откуда у того доктора могла быть такая кровь.

— Хороший вопрос, Лесли. Я думаю, это кровь Мэри.

— Откуда она могла взяться у Метца? — поразился Вильерс.

— От доктора по имени Джон Рассел. Лесли, просто прими как факт и не задавай лишних вопросов. До тридцатых годов Фортвудс сотрудничал с некоторыми медиками, жившими за пределами королевства. Был им и Метц, а до него его дед Книпхоф. Потом все они умерли, и у Фортвудса появилась своя медицинская лаборатория, в которой ты теперь абсолютный хозяин.

— Но как в те годы можно было вывезти кровь?

— Так же как и шишковидную железу.

— А её-то зачем? — насупился доктор.

— Откуда мне знать? Ты говорил об этом с Мэри?

— А ей откуда знать про железу и строение мозга?

Полковник только постучал пальцем себе между бровей. Глаза Лесли заметно расширились, и потом недоверчиво сузились:

— А зачем? — прошептал он, настолько его воображение поразила мысль об извлечении кусочков мозга из живого организма.

— Ты сам сказал, времена были такие — черты лица, борозды… Шёл 1896 год, я собственными глазами видел, как Книпхоф нёс в портфеле на вокзал склянку с шишковидной железой в растворе. Помню, как Рассел в начале века дважды увозил новые железы в Германию. Но на счёт крови я ничего не слышал, были там бутылки или иные сосуды, но я ничего не видел и не знаю.

— Я спрошу Мэри, — пообещал Вильерс, — может она припомнит, когда у неё забирали много крови зараз.

— Может дело и в Мэри, а может и нет, — с удивлением для самого себя только что понял полковник.

Может в Мюнхене у Метца был свой персональный подопытный альвар. И их фамилии чудесным образом совпадали. Доктор Пауль Метц и его альваресса Лили Метц. Что-то в этом было, но многое оставалось непонятным. Метц — это ненастоящая фамилия Лили, а что-то вроде псевдонима в память о докторе? Нет, так фривольно обходится с именами в среде альваров не принято. Или доктор и Лили приходились друг другу родственниками? Интересно, в какой степени. Версию однофамильцев полковник даже не стал рассматривать.

— Лесли, — в задумчивости обратился он к Вильерсу, — а что если я поручу тебе, а ты своим лаборантам, разобраться в методике бальзамирования тела Ленина? Что скажешь? Насколько я понимаю, методология официально опубликована и секрета не составляет.

— Ну, допустим, в теории разберёмся. Дальше что?

— А у лаборатории есть доступ к какому-нибудь лондонскому моргу?

— Это ещё зачем? — удивился Вильерс и тут же твёрдо заявил. — Второго Ленина я делать не буду. Это ж бешеные деньги, администрация мне голову оторвёт.

— Не надо никого бальзамировать. Просто попробуй впрыснуть кровь альвара трупу. И посмотри, что будет, исчезнут трупные пятна, разгладится кожа или нет.

Вильерс молча обдумывал это предложение.

— Я сам дам кровь на забор, — пообещал полковник, — только поставьте небольшой эксперимент. Вдруг это правда.

— А потом что, попросите слетать в Москву, взять образец подкожной жидкости из мумии Ленина? Нет, полковник, вот этого я вам точно не могу обещать.

— Я всё понимаю, — согласился он, — просто проверь метод Метца, работает ли он вообще. А после этого уже будем думать дальше.

— Ну, ладно, — наконец, согласился доктор и смерил полковника оценивающим взглядом, — закатывайте рукав.

Ещё неделю полковник выуживал из закоулков памяти эпизоды, когда он встречался и говорил с профессором Книпхофом и его внуком Метцем. Вспомнил он и о другой внучке профессора, Иде. В 1896 году молодая девушка влюбилась в него, а он сказал ей то же, что и не так давно Мадлен — выйди замуж, роди детей. Тогда она уехала в Мюнхен, и больше он её не видел, даже не интересовался, вышла ли она замуж, есть ли у неё дети. Мадлен почему-то с этим не спешит и уже четвертый год изводит Ника Пэлема ожиданием, то ли назначением даты свадьбы, то ли расставанием.

Измученный ожиданием результатов эксперимента от Лесли Вильерса, всё отнекивающегося тем, что нет подходящего трупа в нужной стадии разложения, полковник получил разрешение на командировку и отправился в Мюнхен. Найти документальные свидетельства, что некогда в этом городе жил доктор Пауль Метц оказалось крайне сложным. Под конец Второй мировой во время бомбардировок сгорели многие архивы, но кое-что найти всё же удалось — могилу Метца.

Смотритель проводил полковника Кристиана к искомому месту. «Пауль Метц, 1860–1934» — гласила надпись на могильной плите. Ну что ж, теперь полковник знал, что доктор дожил до тридцатых годов и почил в возрасте семидесяти четырёх лет. Значит, в 1924 году он мог оказать услугу советским бальзамировщикам.

Полковник присмотрелся к соседним могилам в поиске других Метцев, но тщетно, доктор покоился здесь один. Внимание его привлекла только соседняя могила с разбитым и неумело отреставрированным надгробным камнем.

— Наверно, бомбежки в конце войны? — спросил он смотрителя.

— Нет, что вы, — мотнул головой седовласый мужчина. — Молния ударила. Удивительный случай, на моей памяти била два раза, и все в одну и ту же могилу, вот эту, представляете?

Полковник прочел, кто же там похоронен и надпись ему не понравилась: «Даниэль Гольдхаген, 1895–1941».

Доктор Метц — альваресса Лили Метц, некий Даниэль Гольдхаген — альваресса-террористка Алекс Гольдхаген. Какие-то странные и нехорошие совпадения.

Полковник припомнил, что Книпхоф работал в университете Людвига-Максимилиана и, предположив, что доктор Метц преподавал в этом же заведении, полковник отправился туда. Удача ждала его почти сразу, но после того как он назвал имя не Метца, а его деда Книпхофа.

С опаской посматривая на человека, который не снимает темных очков в помещении, немолодая сотрудница архива поведала:

— Конечно, у нас есть материалы, касательно Иоганна Книпхофа, все-таки он был очень значимым специалистом своего времени. Если у Второй Империи был анатом Вирхов, то у нас в Баварии был свой не менее значимый профессор Книпхоф. Университет в свое время пытался получить его архив, но ничего не удалось. В квартире, где жили наследники профессора, случился пожар и личные записи сгорели.

— А где находится эта квартира?

— В центре, но та самая квартира была разрушена во время бомбежек. По счастью кое-что удалось спасти, но это по большей части личные вещи, фотографии, книги, диковинные препараты, но никаких рабочих записей или дневников.

И всё равно полковник пожелал на них взглянуть. Фотографий было немного, зато был сосуд с заспиртованным уродцем в виде маленького ягненка с одним глазом и пятью ногами — мерзость в духе профессора.

— Если честно, я бы хотел узнать хоть что-то про внука профессора, доктора Пауля Метца.

— Даже не знаю, что сказать, — призналась женщина. — На фоне деда он ничем особым не выделялся, науку своими познаниями он не дополнил.

— А практику?

— В каком смысле?

— Он ведь был хирургом, практиком. Может в своей профессии он был не так уж плох?

— Может быть, — раздраженно бросила она, — я не знаю. Я занимаюсь историей науки. Гениев слишком мало, чтобы о них не знать, а практиков слишком много, чтобы их изучать.

Поняв, что спорить бесполезно, полковник приступил к осмотру старинных фотографий. Сплошь семейные портреты, на одних он узнал профессора. Удивительно, но если верить дате на обороте, и в сто лет Книпхоф неплохо сохранился. Увидел полковник и Иду, молодую, какой помнил сам, постарше, ещё старше… Не было с ней рядом, ни детей, ни мужчины, все больше дед и другие родственники. Нашелся и Метц, в годах и в окружении девочек-близнецов, которые от фотографии к фотографии становились все старше. Значит, дети у него были, а была ли жена, и что с ней стало — неизвестно.

— Скажите, а известно, кто был последним владельцем квартиры профессора Книпхофа? Я имею виду из родственников.

— После смерти профессора квартиру унаследовал внук, тот самый Метц, которым вы интересуетесь.

— Он умер в 1934 году, а кто остался в квартире после него? — полковник указал на двух близнецов на фото. — Они?

— Да, две дочери. Но в конце там жила только одна из них, со своим мужем. При них и случился пожар. Потом началась война, муж умер, её призвали на службу на оккупированные территории и квартиру закрыли. Да, эта дочь умерла в 1942, и тогда квартиру вскрыли власти, а университет смог забрать всё, что относилось к профессору.

— Простите за любопытство, а откуда вам известны такие мельчайшие подробности, кто когда умер, кто когда уехал?

— От старших коллег, которые занимались наследием Книпхофа, они забрали его вещи из квартиры. Это просто величайшая трагедия для Баварии и медицинской науки, что безалаберные потомки не сумели сохранить то, что им оставил великий прадед.

— Так, — полковник устало зажмурил глаза, — если одна дочь Метца погибла, то другая может ещё жива? Вы не пробовали её разыскивать?

— Шутите? Да первым делом я бы сама хотела с ней поговорить, записать воспоминания. Судя по фотографиям ей было лет семнадцать, когда умер профессор Книпхоф. Стало быть, она должны хорошо помнить его последние годы жизни.

— Но найти не получилось, — заключил полковник.

— Война, что вы хотите.

Полковник ещё раз посмотрел на фотографии, где Метц был с дочерями. Удивительно, как взрослыми они стали похожи на Иду. Жаль, что черно-белая фотография не передает красок, хотя полковник был уверен, что их волосы были такими же рыжими как у их, двоюродной тети.

И тут его внимание зацепилось за другую фотографию. Тот же доктор Метц сидит на стуле, по левое плечо стоит одна из дочерей, какая именно разобрать трудно, да и не важно. Рядом с ней молодой мужчина, видимо тот самый муж. Но кто стоит по правое плечо от Метца, полковник так и не смог понять. Молодая темноволосая девушка, положила ладонь на плечо доктора. Кто она такая неизвестно, если и близкая родственница, то на других фотографиях её не было. К тому же не понятно, куда с общей семейной фотографии могла деться вторая близняшка. Мучаясь над загадкой, полковник ещё раз перебрал фотографии и нашел темноволосую на другой, датированной 1927 годом. Все тот же доктор, тот же молодой мужчина, та же темноволосая и… Полковник отказывался верить своим глазам. Алекс Гольдхаген?

Полковник зажмурился и потряс головой. Он попытался вызвать в памяти образ террористки, которую встречал не далее как полгода назад. Но… быть того не может. Одно лицо!

Это было невыразимо странно. На этом фото не были ни одной близняшки, ни двух. Куда делись из жизни Метца его дочери, понять было решительно невозможно. Зато полковник понял одно. Если Лили Метц каким-либо образом взяла свою фамилию от доктора, то Алекс явно от того самого Гольдхагена, который лежит на кладбище рядом с Метцем и в чей надгробный камень дважды ударила молния.

Разум разрывало на части, больше ничего придумать и проанализировать он не мог.

— Скажите, эти семейные фото представляют хоть какое-то значение для Баварии и медицинской науки?

Смотрительница странно на него покосилась и не ответила.

— Ладно, скажите прямо. Я хотел бы приобрести для своей коллекции фотографии с доктором Метцем. Раз он как практик вас совсем не интересует, а его потомки настолько безалаберны, что ничего от наследия профессора Книпхофа сохранить не смогли, наверное, их лица на фотографиях вам видеть и вовсе противно?

После десяти минут споров о сохранности университетского имущества и сумме вознаграждения за «утерю» фотографий, полковник отдал оговоренную сумму, и забрал все нужные фото, кроме тех, где был профессор Книпхоф, разумеется.

Вернувшись в Фортвудс, первым делом полковник отправился с медицинскую лабораторию. Лесли Вильерс с горящими глазами кинулся к нему:

— Метод Метца работает! — радостно объявил он. — Не так, конечно, как вы сказали, помимо крови нужны и другие органические компоненты. Но оно работает.

Полковник даже не удивился.

— Представь, какой будет скандал, — только и сказал он, — в жилах мертвого Ленина течет кровь альвара.

Пока Вильерс показывал полковнику фотографии нескольких трупов на разной стадии разложения и удачные результаты применения кровяного препарата, в лабораторию спешными шагами вошел геолог Волтон Пэлем.

— Пошли со мной, — с каменным выражением лица произнёс он.

Полковник понял, что что-то случилось, и не заставил себя уговаривать. В коридоре Пэлем сказал:

— Пока тебя не было сэр Майлз отдал распоряжение об отправки послов в под-Альпийскую конфедерацию.

— Пресвятая Дева Мария… — только и прошептал в ответ полковник.

— Вот именно. На собрании никто не возражал. Твой адъютант уже приготовил список кандидатов.

— Подождём немного, — как заклинание шептал полковник, — сэр Майлз перебесится и забудет.

— Нет, он уже не перебесится и не забудет, — качал головой Волтон Пэлем. — Сначала старик Харрис оттягивал этот момент четыре года, потом четыре года оттягивала, как могла, Джоан. Но, видимо, лекарства перестали действовать. Или сэр Майлз научился распознавать еду, куда их подмешивают. В общем, на этот раз не обойдется. Придётся что-то делать. Придётся туда идти. С декларацией требований Фортвудса, с посольством. Как это будет выглядеть, я не знаю.

— Пойду я — тут же произнёс полковник, все ещё пытаясь отойти от шока. — Пойдут несколько лучших и хорошо вооруженных из моих парней. Остальным там делать нечего.

— Тебя не было на совещании, — ещё раз напомнил Пэлем, — международный и прочие отделы согласились, что пускать вниз только оперативников нельзя.

— Вот как? — усмехнулся полковник, чувствуя, что начинает закипать. — А международный отдел, что собирается там делать?

— Видимо, хотят проконтролировать ход переговоров.

— Замечательно, — словно сплюнул, произнёс полковник.

— Ты пойми главное, — доверчиво глядя ему в глаза, произнёс Пэлем, — под тебя копают яму. Что-то происходит в отделах. Зачем и кто это делает, я не знаю. Но это очень серьезно. Тебе не доверяют. Вернее сэр Майлз не хочет доверить тебе, как альвару, говорить с гипогеянцами наедине.

— 113 лет все главы до него доверяли, а он нет.

— Мне кажется, — опасливо произнёс Пэлем, — международный отдел собирается потеснить твой.

— Каким образом?

— Хотя бы тем, что сыграют важную роль в переговорах и получат от сэра Майлза расширенные полномочия. Может даже в ущерб твоему отделу.

— Я понял, — холодно произнёс полковник.

— Ты, главное, внимательно смотри по сторонам. Назревает что-то нехорошее. И ещё, я хотел сказать по поводу Под-Альпийской конфедерации. Если ты вызовешь Ника… В общем, как твой коллега, я пойму.

«А как отец нет» — это бы Волтон хотел прибавить. Тяжелая дилемма, для отца и для командира. В конце концов, всякий оперативник знает, что из в под-Лондона он может больше не подняться на поверхность. Потому и представителей восьми семей в оперативном отделе с каждым годом все меньше и меньше. А отставных солдат и бывших полицейских со стороны всё больше…

Глава третья

Наступил конец августа, и перемирие ВИРА с властями было расторгнуто. Алистрина не ждала, что это случится так быстро, что так скоро ей придётся вернуться к основной работе.

Три бомбы за три дня. Первая в пабе упокоила десять резервистов, но и двадцать три гражданских. Вторую после предупреждения власти так и не нашли, но хотя бы догадались эвакуировать опасный район. Собственно, местоположение бомбы обнаружили только, когда она взорвалась. Третьей убило одного единственного человека — того, кто разминировал бомбу.

А потом был небольшой перерыв и новая амбициозная акция — заложить бомбу в один из отелей сети Хилтон. Технически это оказалось проще простого, хоть и дорого — Брендану и Дарси пришлось снять номер, разобрать плитки на полу, заложить бомбу, собрать плитки и выехать из отеля. О взрыве предупредили за двадцать минут, но впервые за два года акций в Лондоне, власти ничего не предприняли. Никто не оцеплял отель, не эвакуировал людей. Бомба просто сработала в назначенное ей время и убила двух жильцов, которые вселились в тот номер. Когда обрушился пол, осколками плиты и люстры накрыло людей в вестибюле. Итог — шестьдесят три человека ранено.

— Всё потому что в отеле останавливаются не лондонцы, — нашел объяснение Брендан, видимо чувствуя свою вину за произошедшее, — властям не интересны иностранцы.

— Я думаю, — подала голос Алистрина, — это что-то вроде провокации. Властям хотелось показать миру, какая ВИРА бесчеловечная и убивает мирных людей к конфликту в Ольстере никак не причастных, да ещё и из нейтральных стран. Больше никаких взрывов гостиниц, хватит подыгрывать этим ублюдкам. Те убитые и раненые больше на их совести, чем на нашей. Если мы и террористы, то власти — соучастники.

Когда начался суд над исполнителями теракта в двух гилфордких пабах, что произошёл годом ранее, эти самые исполнители наблюдали за ходом заседания по телевизору из своей конспиративной квартиры.

— Ну, это же безобразие, — возмущалась Дарси. — дать пожизненное невиновным! Не могли они признать вину за нашу акцию.

— Признали же, — буркнул Брендан.

— Но почему, если они ничего не делали?

— Что ты как маленькая, — осадила её Алистрина, — не знаешь такое выражение «пять методов»? Полиция их пытала как и интернированных в Ольстере. Так из них и выколотили признательные показания. Если бы тебе не давали спать неделю, не давали есть и заставляли, не двигаясь, стоять посреди камеры, ты бы тоже сломалась. И я бы сломалась, — нехотя призналась она, — любой бы сломался. Мы, ирландцы, для них все на одно лицо, низшая раса перед светлым ликом белых господ. Им не важно, взрывали ли те четверо паб или нет, главное — они ирландцы, дикие недочеловеки, и за только одно это достойны тюрьмы. Что ты хочешь от англичан? Они между ВИРА и ОфИРА не видят разницу, всех нас называют ИРА, а ты хочешь, чтобы они отличили добровольца от гражданского. Ну, смешно же.

— Слушай, ну арестовали их, — рассуждал Брендан, — в декабре, кажется. Полицию что, не насторожило, что бомбы в городе всё равно кто-то закладывал чуть ли не каждый второй день до самого дня перемирия? Они что не поняли, что арестовали не тех, а настоящие… то есть мы, продолжаем работать? Но не настолько же все в полиции, в конце концов, тупые.

— Откуда ты знаешь? — насмешливо кинула Алистрина. — Полиция просто отчиталась, что террористы пойманы, правительство отчиталось о том же перед гражданами. Все хорошо, все довольны, а на тех четырёх в суде плевать.

— Но мы же все равно взрывали, — не отставал Брендан, — а ты вообще нахулиганила в Белгравии. И что, ни у кого наверху в мозгу не зашевелилось сомнение?

— Ему там негде шевелиться, — хихикнула Дарси.

Брендан не обратил на неё внимания и продолжил:

— Или они думают, что в Лондоне действует несколько бригад, одну арестовали, другая на свободе? Я ничего не понимаю в их логике.

— И зря, — произнесла Алистрина. — Логика у них простая — рядовых граждан можно убивать, иностранцев тоже, лишь бы не на Даунинг-стрит, там ведь обитают небожители, а проблемы черни — это такая ничтожная малость, что и обращать внимание не стоит.

— Значит надо обратить, — стал настаивать Брендан, — спустить с Олимпа и наглядно показать, что у них не голубая кровь в жилах.

Так родилась идея заминировать автомобиль одного члена парламента из партии консерваторов. Заминировать получилось, убить — нет. У консерватора изменилось деловое расписание, и в момент взрыва в автомобиле был только водитель.

В Белфасте до лондонских событий никому не было особого дела — в городе шла вооруженная война между ВИРА и ОфИРА. ВИРА побеждала.

Потом был отдан приказ о взрыве двух ресторанов. А потом объявился Родерик.

— Собирай вещи и вылетай в Париж, — сказал он Алекс по телефону, — твоё командование в курсе дел.

Пришлось подчиниться. В «Гиперионе» её ждала безрадостная новость:

— Тебя ищет Халид, — с жизнерадостной улыбкой поведал Родерик. — Значит, в мае все прошло хорошо, значит, он тобой доволен. Значит, намечается новая акция, и он хочет взять тебя с собой.

— Рори, — почти простонала она, — у меня в Лондоне куча дел.

— У вашей бригады есть командир и ещё один взрывотехник, так что обойдутся без тебя.

— Они опять накосячат, — только и сказала на это Алекс. — Открой секрет, как ты уговорил Туми меня отпустить? Нет, правда, скажи, как это происходит? Ты звонишь ему домой и говоришь: «Отпусти-ка заместителя командира лондонской бригады, ей ещё с палестинцами поработать надо», так что ли?

— А тебе не всё ли равно, как я это делаю?

— Представь себе, нет. Потому что я не хочу больше ввязываться в палестино-сионистские разборки. Всё с самого начала пошло как нельзя плохо. Просто ужасно. А закончилось пшиком. Убили человека ни за что, и от сионистов ничего не добились. Провальная акция, Рори. Что, ещё одну такую пора сделать?

Но говорить что-либо своему куратору было заведомо бесполезно. Это не штаб ВИРА, с Туми можно поспорить и договориться, а с Родериком ни то, ни другое не пройдёт.

Пришлось ехать на встречу с Халидом в Брюгге. Они увиделись в баре, но никто не спешил предаваться не самым приятным воспоминаниям о недавней совместной работе в Швейцарии. Говорить об этом было неудобно, да и не хотелось вовсе. Вместо этого Халид произнёс:

— У меня есть товарищ, и он планирует крупную акцию в одной европейской столице. Он набирает группу и предложил мне принять участие.

— Замечательно, — только и сказала Алекс, — принимай.

— Есть условие. Он приведёт в группу двоих доверенных ему бойцов, и я тоже двух. И я сразу подумал о тебе.

— Обо мне и ещё о ком? — безрадостно спросила она.

— О Юсуфе.

— А что не о Мигеле?

— У него сейчас много дел в его антифашистской группе.

— Ну да, каудильо Франко сильно сдал, можно и разгуляться.

— К тому же, — добавил Халид, — по-моему, вы плохо поладили.

— Тогда ты мог пригласить Мигеля и Юсуфа.

— Мог бы, но не стал.

— Почему?

— Ты умеешь быстро принимать решения и действовать. Мой товарищ должен это оценить.

Всё ясно, видимо и тут придется кого-то быстро пристрелить. Как бы Алекс это не нравилось, но одна мысль о Родерике заставила её сказать:

— Хорошо. Куда ехать?

— В Швейцарию.

— Опять? — поразилась она.

— Нет, теперь в Цюрих. Но сделаем крюк и поедем через итальянскую границу.

— Нет, Халид, мне это всё не нравится. Цюрих, конечно, не Базель, но швейцарская полиция везде одна и та же.

— И что? Разве кто-то знает нас в лицо? Тебя точно нет.

— А почему именно через Италию?

— Но не через Западную же Германию. Тебе там, наверняка не нужно появляться.

— Ну да, конечно.

Делать было нечего, пришлось соглашаться. Известив Родерика, куда направляется, Алекс получила заверение, что он поедет за ней следом, дабы незримо контролировать ситуацию.

По дороге Алекс с Халидом живо обсуждали новость последних дней — то, как ООН признала государственную идеологию Израиля, сионизм, разновидностью расовой дискриминации и апартеида.

— Наконец-то до них дошло, — заключил Халид. — восемь лет прошло с начала оккупации Западного Берега и Газы и геноцида палестинцев на этих землях, а они только сейчас заметили, что что-то не так с сионистами.

— Лучше поздно, чем никогда, — возразила Алекс. — Правильно проголосовали те семьдесят две страны. Сионизм это и есть расизм. Помню… — Алекс замялась, поняв, что чуть не проговорилась о своем немолодом возрасте, — …в общем, в тридцатые годы в Германии, когда нацисты выпустили те расистские законы о чистоте немецкой крови, первыми кто их поддержал, были сионисты. Они так и сказали, какие хорошие законы, благодаря им еврейский народ сохранит чистоту и своей крови, — и, припомнив о своем статусе полукровки второй степени, Алекс с чувством добавила, — сволочи фашистские. Теперь понятно, почему после нацистов выжили только сионисты, а не ребята из Бунда. Потому что фашист фашиста не обидит.

— Между прочим, — как бы невзначай произнёс Халид, — два года назад в ООН приняли другую резолюцию, о праве народов на борьбу против иностранного господства, колониализма и расистских режимов. Так что теперь пусть попробуют сказать, что мы не правы, когда боремся с Израилем.

Алекс кивнула. А ещё она подумала об ВИРА и борьбе с английскими колонистами на ирландской земле. Значит и их ООН благословляет…

Только проехав пропускной пункт близ Кьяссо и взяв путь на Цюрих, Алекс спросила:

— Так ты мне скажешь, кто твой товарищ?

— Его зовут Карлос, он уже несколько лет с Народным фронтом освобождения Палестины. Когда король Иордании устроил палестинцам «черный сентябрь», Карлос был там и воевал на стороне палестинцев.

— Похвально. Он тебе хотя бы намекнул, что задумал?

— Лучше тебе услышать это лично от него.

Прибыв в Цюрих и устроившись каждый в разных гостиницах, они в этот же день направились на встречу в отель Хилтон. Алекс кисло посмотрела на фасад роскошного здания, до боли знакомые огромные буквы, и прошла в фойе. Портье назвал номер, где их уже ждали. Халид вошёл первым.

Алекс не могла понять, зачем борцу за свободу Палестины такие роскошные апартаменты, но увидев Карлоса воочию, в мыслях проскользнуло лишь два слова «денди» и «пижон». Уверенность в себе сквозила в каждом его движении, привычка к красивой жизни читалась на лице, а улыбка в адрес Алекс говорила, что он любит и умеет нравиться женщинам. Сглаживали его великосветский образ только неуместные бакенбарды и усы. Кого-то он ей напоминал, но Алекс не могла понять кого именно. Ей ужасно хотелось спросить Халида, а не ошиблись ли они дверью, ибо человек, к которому они пришли, меньше всего походил на борца за свободу, если только не личную.

После краткого приветствия Карлос заговорил:

— Садись, Нада. Что будешь, виски, коньяк или мартини?

— Я не пью во время деловых поездок, — строго произнесла она.

— Надо же, — усмехнулся Карлос и налил выпивки себе и Халиду. — Ты ведь из Движения 2 июня? — внезапно по-немецки спросил он.

— Из него самого, — не растерявшись, ответила Алекс.

— Знаешь Энджи?

Наверное, тут ей следовала сказать «да», тем более, если Энджи состоит в Движении 2 июня, тем более, если Карлос с этим Энджи знаком. Но она сказала правду:

— Нет.

— А, ну да, — будто что-то вспомнив, кивнул Карлос, — он же из Революционных ячеек.

Алекс не прокололась, но от его слов ей стало как-то неприятно. Она явственно ощутила, что Карлос её прощупывает, хочет подловить не нестыковках. Он видит её в первый раз и не доверяет. Разумно, но…

— Разве Халид не говорил тебе про меня? — спросила она прямо.

— Говорил. Но этого мало. Что ты умеешь ещё кроме как контрабандой возить оружие и стрелять в чужую голову в упор?

Последнее замечание начинало злить, но Алекс старалась держать себя в руках:

— А что тебе нужно?

— Я первый спросил. Отвечай.

Не просьба — приказ. Пришлось слушаться:

— Умею работать со взрывчаткой.

— Как именно?

— Могу собрать взрывное устройство.

— Из чего?

— Блин, — не выдержала этот пытливый допрос Алекс, — а сам как думаешь? Если захочешь, сварю тебе гелигнит, килограммов так пятьдесят, а если дашь пластиковую взрывчатку, присоединю её к таймеру и будет бомба с отсроченным стартом.

— Таймер не нужен.

— А что тогда?

— Кнопка. Простая кнопка, нажал и… — он изобразил пальцами брызги — бум…

Эта идея Алекс не понравилась. Становиться камикадзе во время акции очень не хотелось.

— Может лучше ручную бомбу с коротким запалом?

— Поджигать запал не будет времени. Кнопка быстрее и надежнее.

— Я на такое не решусь, — честно призналась она.

— Ну и ладно, — Карлос снова перешел на английский, чтобы Халид их понимал. — У меня есть другой человек, он умеет обращаться со взрывчаткой куда лучше тебя и все сделает. Но раз ты умеешь стрелять, будешь заниматься именно этим.

Сколько пренебрежения и сарказма было в его замечании, и Алекс не стерпела такого обращения. Если он с ней так играет, ей тоже хочется поиграть в ответ. Пересев и кресла на один диван с Карлосом она улыбнулась и спросила:

— В кого стрелять?

— А в кого ты можешь?

— А в кого ты попросишь?

Прильнув ближе и не сводя с Карлоса глаз, Алекс скользнула рукой по краю его пиджака. Карлос смотрел на неё слегка удивленно, но сопротивляться не стал. Он только повернулся в сторону Халида и снова посмотрел на Алекс. Судя по взгляду Халида, он понял её настрой правильно и потому сцена на диване его не смущала.

— В кого угодно, но с расстояния хотя бы десяти метров. Сможешь?

Хоть её руки Карлос не отвел, но было понятно, что особого интереса к Алекс он не испытывает, только легкую заинтересованность, не более. Что ж, и такое бывает, наверно ему совсем не нравятся блондинки.

— А какая разница далеко или близко? — упорно продолжала очаровывать его взглядом Алекс, а рука уже скользнула под его пиджак.

— А такая, — надменно объяснял он ей, словно маленькой девочке, — что чем ближе ты подойдешь к цели, тем больше вероятность, что целью станешь уже ты.

— А если у цели нет оружия? — сделав наивный взгляд, продолжала заговаривать ему зубы Алекс.

— А если есть?

Щелкнул курок. Взгляд Карлоса тут же изменился, стоило ему почувствовать, как дуло его же пистолета уткнулось ему в бок.

— Ну что, стратег, — уже серьёзным голосом заговорила Алекс, — так как лучше стрелять, с безопасных ста метров и наугад или лучше суметь подобраться ближе и стрелять в упор и наверняка?

В глазах Карлоса полыхнули искры ненависти и злобы, но лишь на миг. Смеясь, Алекс ликовала от своей победы. Наконец и Карлос улыбнулся и пару раз хохотнул.

— А ты действительно стоящая штучка, а ещё глазастая, раз заметила, — заключил он нехотя.

Алекс вернула ему пистолет, и он снова заткнул его за пояс.

— Халид, ты знал, что так будет? — все ещё улыбаясь, спросил Карлос, хотя ему явно не было весело.

Халид неопределённо пожал плечами.

— Ты со всеми мужчинами так обращаешься? — спросил Карлос Алекс.

— Только с теми, кому хочу продемонстрировать собственное превосходство, — был ему туманный ответ.

— Ты феминистка?

Зная, что правильный ответ в её ситуации должен быть положительным, и вспомнив, что при Халиде она уже говорила «я не феминистка, я нормальная», Алекс решила опустить это вопрос.

— Ты знал, что я приду и приготовил оружие, — констатировала она. — Так сильно не доверяешь новым людям?

— Я не доверяю никому кроме себя.

— Я вспомнила, кто ты, — призналась Алекс. — Про тебя писали летом, когда ты застрелил в Париже двух полицейских и одного осведомителя.

— Он был предателем и привёл в мой дом полицию, — был ей холодный и расчётливый ответ.

— Как там тебя прозвали журналисты? Карлос Шакал?

— Это из-за книги, — пренебрежительно махнул он рукой, — видимо нашли её в квартире во время обыска.

— Форсайт «День шакала»?

— Она самая. Читала?

Алекс многозначительно кивнула. Не просто читала, а многое взяла на вооружение: как заметать следы, уходя от полиции, как получать поддельные паспорта, дерзко гримироваться, перешивать этикетки на иностранной одежде и удачно накладывать гипс — уйма полезной информации для размышления. И Карлос этой информацией тоже владеет.

— Так ты расскажешь, зачем я здесь?

— Завтра, когда приедет Энджи, и все соберутся, тогда и расскажу.

Тот самый Энджи из западногерманских Революционных ячеек. И это проблема. Он современный немец, а она нет, даже не представляет, чем сейчас живет страна. Этот Энджи её раскусит, и вся операция по внедрению полетит в тартарары.

Покинув отель, первым делом Алекс связалась с Родериком, благо он поселился в одной с ней гостинице в соседнем номере.

— Что делать? — придя к нему, спрашивала она. — Энджи поймет, что я не из Движения 2 июня.

— Тогда не разговаривай с ним.

— Каким образом? — поразилась Алекс. — Притвориться немой?

— Сошлись на идеологические противоречия ваших группировок.

— А они есть?

— Если б не было, тогда в ФРГ существовало бы не три банды террористов, а одна хорошо слаженная организация.

Не то чтобы его слова сильно убедили Алекс, но лучшего придумать она не могла.

— Рори, — устало вздохнула она, — скажи честно, зачем я здесь?

— Затем, чтобы участвовать в акции Карлоса.

— А тебе это зачем нужно?

— В каком смысле?

— В прямом. Того сиониста мне пришлось убить только потому, что ты сказал, перед Халидом нельзя облажаться. Хорошо, я всё сделала, Халид относительно доволен, теперь привел меня к Карлосу, чего ты и добивался — операция по внедрению прошла успешно. Так для чего я внедрялась? Дальше-то что?

— А дальше, не облажайся перед Карлосом.

Ответ Алекс не удовлетворил.

— А потом что, куда дальше? Он приведет меня ещё к кому-то, и так далее и так далее. Или нет? Или это уже вершина пирамиды? Какая конечная цель?

— Цель — выполнить всё, что он тебе скажет. Узнаешь план, поймешь насколько всё серьезно, и больше не будешь задавать мне глупых вопросов.

Интересный поворот, и Алекс желала знать продолжение.

— То есть, — озадаченно произнесла она, — ты уже знаешь, что задумал Карлос, а я узнаю только завтра?

— Именно.

— Любопытно, — покачала она головой, — и как так получается? Из каких источников ты черпаешь информацию? Наверное, из тех же что и Карлос. Или первоисточник ты и тебе подобные, а он такой же исполнитель, как и я?

— Чего ты взъелась? — изобразил удивление Родерик. — Всё время ты чем-то недовольна.

Поднимаясь с места и направляясь к двери, она сказала:

— Чувствую, завтра после встречи в отеле я тебе точно скажу, чем и как сильно я не довольна.

Так оно и вышло. Днём в номере Карлоса помимо знакомых ей Халида и Юсуфа появились ещё двое мужчин — палестинец Джозеф и тот самый Энджи. Все пятеро молодые и в хорошей физической форме, кроме Энжди. Он вообще больше походил на вчерашнего студента, а не на бойца-революционера.

Наконец, Карлос поведал свой план.

— Сегодня в арабском мире нет единства, — констатировал он, — страны не могут и не хотят заключить союз и единым фронтом поддержать борьбу палестинского народа за независимость. Два десятка стран совокупной площадью в пять миллионов квадратных миль и с населением в четыреста миллионов человек не могут дать отпор одному ничтожно маленькому Израилю.

— За одним маленьким Израилем, — неожиданно заметил всегда молчаливый Юсуф, — стоят одни большие США.

— Вот именно, — подтвердил Карлос. — Раздор в арабский мир вносят империалисты и их наймиты. Чтобы помочь народу Палестины обрести свободу, нам надо заставить высокопоставленных лиц арабских стран изменить свою политику. Мы убедим их публично зачитать декларацию в поддержку Палестины.

— Каким образом? — подал голос немец Энджи, на которого Алекс старалась демонстративно не обращать внимание.

— Мы возьмем в заложники министров нефтедобычи на конференции ОПЕК.

Услышав это, Алекс захотелось поскорее сбежать отсюда прочь и больше не видеть этого сумасшедшего. Но все её сомнения тут же озвучил Энджи:

— Ты хоть представляешь, какой там уровень защиты? Да мы и на пятьдесят метров не приблизимся к министрам, как нас расстреляет их охрана.

— Вот именно, — Алекс все же решилась поддержать «соотечественника», — это невозможно осуществить. Сколько в этой ОПЕК стран? Десять? Двадцать? У каждого министра будет свой телохранитель. Ты что, это же форменное самоубийство.

— Вот именно, самоубийство, — поддакнул Энджи.

— Я так понимаю, — насмешливо говорил Карлос, — наши товарищи из Западной Германии пришли к полному взаимопониманию. Может ещё кто-то выскажется, и мы устроим тут дискуссию на пару часов?

Недовольство Карлоса было понятно всем, и Халид предложил:

— Скажи, как ты собираешься решить вопрос с охраной конференции?

— У меня там есть свой человек. Он бывал на предыдущих конференциях. Не надо преувеличивать защищенность министров. Её нет. Нет никаких телохранителей, только пара местных полицейских в вестибюле.

— Что за ерунда? — возмутилась Алекс. — У министров нет личной охраны? У правительственных чиновников нет службы безопасности?

— Потише, — осадил её Карлос, — тише. Если я сказал, что вопрос с охраной я улажу, значит улажу.

— Подкупишь одного человека, и он отведёт глаза другим? Ладно, допустим, я в это поверю. Что дальше?

— Тебе придется поверить, — твердо добавил Карлос и продолжил излагать план. — После того как мы захватим заложников, то потребуем от властей самолет.

— А если не дадут? — и тут Алекс внесла свою долю скепсиса.

— Тогда мы начнем убивать министров.

— А если власти пойдут на штурм?

— Зал будет заминирован и взорван со всеми заложниками.

— А мы что, уйдем или поляжем там же?

— Халид, — не выдержал Карлос, — кого ты ко мне привел? Она вообще может молчать и просто слушать?

Алекс хотела было ответить, но Халид мягко подал знак рукой, что объяснит всё сам.

— Это нормально. Нада просто хочет всё предусмотреть. Она немного повозмущается, но всё равно всё сделает.

Алекс ответила Халиду по-арабски, и плевать, что Юсуф и сподручный Карлоса Джозеф её поймут.

— Черта с два я сделаю. Это идиотизм, а не план.

— Послушай, — тихо обратился к ней Халид, — да, на первый взгляд это безумный план, но, поверь, Карлос профессионал, он знает, что делает. Он планировал многие акции Народного Фронта освобождения Палестины в Европе, и все они заканчивались удачно. Просто выслушай его и поверь ему. Он первоклассный стратег.

— Ваше маленькое совещание окончено? — поинтересовался Карлос.

— Да, — нехотя подтвердила по-английски Алекс.

— Замечательно, тогда я продолжу. После того как власти выполнят наши требования и предоставят самолет, мы заберём с собой министров и устроим турне. Будем садиться в столицах их стран и выпускать по одному, после того как они зачитают декларацию в поддержку Палестины. И так в каждой стране, пока не освободим всех. Всех кроме министров Ирана и Саудовской Аравии. Они, как наймиты США, будут казнены.

— Надеюсь, убивать будешь сам? — мрачно уточнила Алекс.

— Сам, — ухмыльнулся Карлос.

— Ну, хоть какая-то хорошая новость за весь день.

— И где будет проходить эта конференция? — поинтересовался Энджи, — здесь, в Швейцарии?

— Нет, она начнется через две недели в Вене. Выезжаем завтра же, начнём подготовку на месте.

Когда Алекс вернулась в гостиницу, она тут же устроила головомойку Родерику как когда-то Туми после неудачного взрыва редакции газеты.

— У этого Карлоса мания величия, — восклицала она. — Похитить министров и устроить турне по Ближнему Востоку! Откуда столько амбиций? Это же невероятный план.

— Зато, какой грандиозный.

— Я не поняла, — возмутилась она. — Ты всё знал и втянул меня в это? Слушай, может, ты работаешь на иранскую разведку и хочешь, чтобы я изнутри сорвала акцию?

— Нет, я хочу, чтобы ты неукоснительно выполнила план Карлоса, всё, что он тебе скажет.

— Зачем? Какой твой интерес?

— А разве ты не хочешь поддержать народ Палестины? Ты уже забыла, как Лейла Халед угоняла целые самолеты, и по одному её слову власти освобождали палестинцев из тюрем?

— Но на ней нет ни капли крови. Да, она угрожала заложникам оружием, чтобы слушались и сидели смирно, но не более. Она никого не убивала. Карлос же планирует убить двух министров. Нам это не простят, ни иранский шах, ни саудовский король.

— Что, ручки боишься запачкать? А не поздно ли спохватилась?

Это был больной укол по самолюбию, и Алекс холодно произнесла:

— Я лучше буду по локоть в крови, но для свободы Ольстера и ВИРА.

— Какой ВИРА? — мерзко улыбнулся он. — Лондонской бригады? А ты телевизор-то смотришь?

Его ухмылка ещё больше разозлила Алекс. Чтобы не ударить его, она хлопнула дверью и вышла вон. Бессмысленно уставившись в телевизор и дождавшись, когда, наконец, закончится какое-то глупое шоу, она обратилась в слух на новостях из Лондона.

После взрывов ресторанов три недели назад полиция напала на след террористов. Сегодня на лондонских улицах завязалась погоня, четверо мужчин укрылись в одном из домов в Западном Лондоне и взяли в заложники семейную пару. Они требуют предоставить самолет, чтобы на нём улететь в Ирландию, иначе они взорвут дом.

После услышанного в голове Алекс вертелся лишь один вопрос: почему четверо, а не шестеро? Если в доме четверо мужчин, то где Дарси и кто-то пятый? Кто бы он ни был, Алекс надеялась, с Дарси они уже успели покинуть Лондон.

Её напрягло замечание, что полиция напала на след бригады ни раньше, ни позже, а именно после взрывов в ресторанах. После них и сама Алекс улетела в Париж.

За объяснениями она тут же пошла к Родерику. Тот расслаблено сидел в кресле и потягивал из стакана коньяк.

— Слушай, ты слишком часто жаждешь меня увидеть, — усмехнулся он. — Может, надо было снять номер на двоих, для молодоженов?

— Ты, падаль, знал, что их возьмут? — кипя от злобы, выплюнула она свой вопрос.

— Не надо ругаться, — картинно нахмурился Родерик. — Между прочим, я вовремя вывел тебя из-под удара.

— Ты мог сказать мне, что наша бригада под наблюдением. Я бы успела предупредить их. Теперь надо что-то делать, — лихорадочно рассуждала она. — Надо ехать в Лондон и выручать их.

— Каким образом?

— Чёрт возьми, не знаю! — бессильно крикнула она.

— Да не шуми ты, вдруг соседи уже спят.

— Я могу вернуться, — продолжала рассуждать она, — и каждый час кидать по гранате в ресторан, пока осаду дома не снимут и им не дадут улететь.

— Какие грандиозные планы, — издевательски покачал головой Родерик.

— В прошлом году японцы так и сделали, — настаивала Алекс. — Пока одни захватили посольство Франции и ждали решения властей, тот, кто был снаружи в городе, кинул гранату в ресторан, а потом позвонил в полицию и сказал, что будет повторять то же самое, пока Японской Красной Армии не предоставят самолет и не отпустят их активиста из тюрьмы. Второй раз он гранату не кидал, власти сдались и всё выполнили.

— Напомни, где это было? — издевательски спросил Родерик.

— В Голландии, — раздраженно ответила ему Алекс.

— Вот именно, что в Голландии. Голландцы не англичане, их можно запугать. Кстати, знаешь, кто тогда кинул для японцев ту гранату?

— Понятия не имею.

— А ты с ним недавно познакомилась.

Карлос? Он был с ЯКА? А теперь с двумя палестинцами, немцами и одним ливанцем. А кто он сам, вообще не понятно. Наемник-интернационалист? Судя по любви к роскошной жизни, он зарабатывает немало.

— Достань мне оружие, как сделал это в мае, — попросила Алекс. — И паспорт тоже.

— И не подумаю.

Алекс ринулась к Родерику, схватила его за грудки и подняла с кресла.

— Сделаешь, сволочь.

Родерик сумел извернуться и плеснуть содержимое стакана ей в лицо. Алекс упала на колени — глаза пылали. Ринувшись на ощупь в ванну, и попутно ругаясь последними словами, она лихорадочно плескала водой на лицо, замочив при этом волосы.

Вернулась она в комнату молча и с каменным лицом.

— Успокоилась? — поинтересовался Родерик, — Вот и молодец. Между прочим, вчера официально отменили интернирование, и всех выпустили на свободу. Маленькая, но победа.

— Четыре года ждали, — бесцветным голосом согласилась Алекс. — А скольким безвинным за эти годы жизнь сломали?

Родерик усадил её на диван и, налив выпивки в стакан, сунул ей в руку. Как можно более спокойно и сочувственно он заговорил:

— Отключи эмоции и посмотри трезво правде в глаза. Никто твоим друзьям не даст самолет, даже если ты взорвешь Букингемский дворец вместе с королевой. Просто смирись — лондонский этап на данный момент для тебя закончился. Он проигран. Никто не спорит, у вашей слаженной команды был большой опыт. Чтобы собрать новую и сработаться, понадобится много времени. Твоих четырёх парней арестуют, а дом штурмуют и их возьмут. Что они скажут на допросах, никто не знает. Может они выдадут тебя, это очень даже вероятно. Тебе нельзя возвращаться в Лондон ещё долгое время. Может быть, и в Ольстер тоже. Ты же умница, ты всё понимаешь лучше меня. Для британских властей ты должна залечь на дно. То есть, просто не появляйся на островах. На Континент им плевать. Лучше оставайся здесь, а работу я тебе всегда найду.

— Убить двух министров… — не выпуская стакана из рук, бессмысленно произнесла Алекс.

— Да убить. А ты знаешь, что это за люди? Знаешь, что шах творит в Иране? Ты же немка, неужели не слышала, сколько раз твои соотечественники выходили на демонстрации протеста, когда он приезжал в Германию? Если ты из Движения 2 июня, то должна знать, что именно в этот день полиция в Западном Берлине убила безоружного студента, который пришёл на демонстрацию против визита шаха. Шах первым признал Израиль, создал тайную полицию внутри страны, там правит одна партия, а все общественные объединения запрещены. Иранцы его ненавидят, его власть держится лишь на страхе и подавлении.

— При чём тут министр нефтедобычи? — только и спросила Алекс.

— А ты думаешь, у власти стоят безгрешные? Нет, министрами шаха становятся только его единомышленники и верные соратники. Когда ты кидала бомбу на балкон Хита, разве ты о чём-то жалела?

— Я на собственной шкуре знаю, что есть его политика. Она не лучше той, что проводили до него, и что проводят сейчас.

— Поверь, народ Ирана счастлив не больше католиков Ольстера. Да, их не убивают на улицах каждый день, но в застенках тайной полиции не лучше, чем в тюрьмах для интернированных. Сейчас у тебя есть время подумать о министрах и забыть про Ольстер. На время, но забыть.

— План Карлоса невыполним, — всё же сопротивлялась Алекс.

— Просто доверься ему. В Голландии он смог выбить для японцев самолёт и сейчас сможет. И больше не спорь с ним, даже рта не открывай, просто слушай, что он тебе говорит, и со всем соглашайся. Он не подведёт. Он профессионал высокого класса. Работай с ним и учись у него. В тебе есть хорошие задатки, но характер отвратительный. Не дай эмоциям загубить твой профессионализм.

Этой умиротворяющей беседы хватило Алекс, чтобы беспрекословно отправиться в Австрию и даже не возмущаться, когда Карлос отдал приказ своим подельникам поселиться на окраине Вены, разделиться на две компании и заселиться в две разные квартиры, тогда как сам заехал в очередной номер отеля Хилтон.

Лёгким решением начальства, Алекс досталась компания Халида и, что не самое приятное и безопасное, общество Энжди.

— Он что, специально так со мной? — тихо по-арабски сетовала она Халиду.

— Я говорил Карлосу, что мы давно друг друга знаем. Наверное, он подумал, что мы с тобой вместе.

— По себе судит об остальных, — буркнула Алекс.

— Наверно.

— А почему Энджи, а не Юсуф? На всякий случай заслал к нам своего человека?

— Нет, это потому что вы оба немцы.

— И что? Логичней было бы разделиться, чтобы при каждом палестинце было по немцу.

— Не знаю, — сдался Халид. — Карлос так решил, и это не обсуждается.

— Значит, всё-таки, присматривать за нами, — заключила Алекс, поглядывая в сторону Энджи, занятого своими делами.

— Он тебе чем-то не нравится? — поинтересовался Халид.

— Идеологические противоречия между нашими группами, — как и учил Родерик, ответила Алекс.

— Это не помешает работе? — на всякий случай осведомился Халид.

— Нет. Но в друзья к нему я набиваться не буду.

Каждый день они ездили в центр наблюдать за происходящим около здания, где будет проходить конференция. Энджи вооружился фотоаппаратом и, изображая туриста, заинтересованного историческим центром, снимал здание со всех сторон.

Алекс, куря на трамвайной остановке, наблюдала, кто входит и выходит из здания, где в округе стоят полисмены и где останавливаются машины.

— Это всё ерунда, — говорила она дома Халиду. — Что нам дадут фотографии фасада? Чтобы ориентироваться, нужен план здания.

— Карлос обещал его достать.

— Ух ты, интересно откуда? А зачем тогда он заставил Энджи носиться с фотоаппаратом? Чтоб немного занять его?

— Ну, этого я не знаю. Хочешь, спроси сама.

— Нет уж, спасибо.

Каждый день Алекс следила за телевизионными новостями в ожидании вестей из Лондона. Уже несколько дней парни держали оборону в лондонской квартире, ожидая самолёт и не сдаваясь властям.

— Почему тебе это интересно? — вдруг спросил Энджи. — Просто ты каждый раз выключаешь телевизор, как только закончится репортаж об ИРА. Какое тебе до них дело?

— А тебе самому не интересно? — закуривая, задала она встречный вопрос, — получится ли у них? Дадут ли им самолёт или нет?

— Вряд ли, — к неудовольствию Алекс ответил Энджи.

— Тогда почему должно получиться у нас?

— Потому что Карлос всё предусмотрел.

— Им в Лондоне тоже казалось, что они всё предусмотрели, а теперь сидят в чужом доме и думают, расстреляет их спецназ сегодня или завтра.

Энджи молча выслушал её и сказал:

— Говоришь так, будто тебе есть до этого дело.

— А тебе нет? — зло усмехнулась она, — что, совсем не чувствуешь солидарности?

— С ИРА? Ни капли. Они убивают бомбами женщин и детей. У меня нет повода им сочувствовать.

Алекс бы возразила ему, будь она тут Алистриной Конолл, а не Надой из Движения 2 июня. Она только спросила, глядя на него холодными глазами:

— А что, в Революционных ячейках никто никого не убивает?

— Я — нет, — тихо ответил Энджи, — я противник насилия.

Это заявление было таким неожиданным, что Алекс невольно звонко рассмеялась:

— Нет, Халид, ты слышал, — веселилась она, — у нас тут завелся пацифист. Скажи-ка Энджи, а что ты, такой миролюбивый, делаешь в Революционных ячейках? — закинув ногу на колено и упершись рукой с сигаретой о подлокотник, она не отставала. — Нет, мне, правда, жутко интересно, ты своим товарищам патроны подносишь, а они заряжают, или как?

Смутившись, Энджи всё же ответил:

— Изначально мы занимались помощью заключенным, товарищам из Фракций Красной Армии и твоего Движения. Мы обращались к властям, добивались улучшения их содержания в тюрьме, потому что те условия чудовищны и бесчеловечны.

— Я знаю, какие там условия, — с уверенностью произнесла Алекс.

— Мы протестовали, — продолжал он, — против Освенцима наших дней, против равнодушия и полицейского государства. Мы добивались одной простой вещи — позволить человеку сохранить его достоинство и не попирать его права.

Какие знакомые слова, какие знакомые порывы, но из таких далеких лет жизни в Дерри.

— И как, добились? Прошибли броню административного равнодушия?

— Нет.

— Ну, надо же — с издёвкой в голосе, удивилась она, — вот это неожиданность, правда?

Она уже читала в прессе, которую подсовывал ей Родерик в «Гиперионе», о том, как держат в тюрьме главарей Фракций Красной Армии. Конечно, они ещё те мерзавцы и революционеры, но тогда и ФРГ не следует на всех углах называть себя демократическим и свободным государством. Такое ощущение, что в тюрьме Штаммхайм опробуют новые виды бесконтактных пыток. Заключенных красноармейцев держат в одиночных камерах, в так называемых «мертвых секторах», когда на весь этаж лишь один заключенный и больше ни одной живой души. Главное, что тяжело выдержать, так это абсолютную тишину из-за звукоизоляции — она буквально сводит с ума.

Красноармейцы устраивают голодовку в знак протеста против условий содержания, а врачи насильно впихивают им трубку в пищевод и накачивают баландой желудок. В тюрьме прослушивается комната, где заключенные встречаются со своими адвокатами. А потом полиция устраивает обыски на квартирах адвокатов красноармейцев, отбирает все документы по делу. На заседания суда этих же адвокатов не пускают, и в нарушении всякого закона подсудимые лишены права на защиту. А ещё после ареста главарей бундестаг отштамповал закон, по которому заседания суда можно проводить без адвокатов и обвиняемых. Вот такое оно, свободное государство ФРГ.

Тюремные доктора нагло врут о здоровье заключенных. Какое здоровье на второй месяц голодовки? Но врачи пишут отчёты, что заключенные в порядке, а значит, могут предстать перед судом. А на заседаниях обвиняемые красноармейцы не упускают шанса зачитать речь о репрессивном государстве. Чёрт возьми, а разве они не правы!

Что ж, на свободе ФКА всячески кричали о том, что к власти пришло «поколение Освенцима», и в заключении на собственной шкуре они доказали что это так и не иначе.

— Надо убивать судей, — неожиданно для самой себя заключила Алекс, — тех, кто участвует в балагане против ФКА, а если не получится, то против их коллег, чтобы остальные знали, что их ждёт, если они не прекратят судебный произвол.

Энджи смотрел на Алекс с тревогой и опаской. А она всего лишь пыталась рассуждать как одна из Движения 2 июня.

— Это вы, — сказал Энджи, — можете грабить банки и раздавать его служащим шоколад, бесплатно распространять тысячи украденных билетов на метро, и в то же время жестоко убивать. А я нет. Я так не могу.

— Как же ты пойдёшь на акцию? — серьезно спросила Алекс, но без раздражения, скорее с заботой. — Карлос даст тебе оружие, а оружие не стоит держать в руках, если не собираешься его применить. Если ты никогда не убивал, тебе будет сложно.

— А скольких уже убила ты? — резко спросил он.

Алекс призадумалась. Называть только тех, с кем оказалась с глазу на глаз, или прибавить тех, кто погиб от её бомб? Она решилась назвать более правдоподобную в его глазах цифру.

— Пятерых.

— И что ты чувствовала?

— Ненависть и радость от избавления.

— А потом?

— Чего потом? Не мучила ли меня совесть? Нет.

Энджи ничего на это не сказал, а только повернулся и пошёл на кухню.

— Парень, — произнесла она ему вслед, — может тебе вообще не надо этим заниматься? Ты же под наше ремесло не заточен.

— Нельзя просто так взять и уйти.

Что это значило, Алекс могла только догадываться. Может, Революционные ячейки расстаются со своими активистами, только если они отбывают в тюрьму или на тот свет? Может, отрекшихся от террора, их бывшие подельники объявляют предателями и из опасения, что раскаявшиеся их выдадут, просто убивают их, или «казнят» как принято говорить в этой среде?

На седьмой день слежки за новостями, диктор объявил, что осада дома в Западном Лондоне окончена, все четверо боевиков ИРА сдались. До сегодняшнего дня Алекс не хотела думать, что всё закончится именно так, хотя умом и понимала — им повезло, что их не штурмовали и не убили. Но это всё равно конец. Родерик прав, сейчас для неё нет дороги обратно, ни в Лондон, ни в Ольстер.

Карлос позволил всем пятерым своим подручным переехать с окраины в центр города, поближе к месту будущих событий. В этот же вечер он пригласил всех в дорогой ресторан. Алекс пришлось вспомнить все навыки изворотливости, чтобы никто не заметил, что она не ест и не пьет. Если когда-то у неё получалось незаметно подкидывать Гольдхагену кусочки из своей тарелки в его, то с Халидом и Энджи этот фокус получился не до конца, и ей пришлось изобразить из себя несильно голодную до еды. Зато уже две недели прошло, как она покинула Лондон и три, как она забирала кровь у Дарси. И с этим в ближайшие дни надо было что-то делать.

— Вот что мы, — с наигранным пафосом начала Алекс, — социалисты, марксисты, анархисты, делаем в этом, не побоюсь этого слова, буржуйском местечке?

— Нада, — смеялся Карлос, разлива вино по бокалам. Она уже давно не пыталась вывести его из себя, и потому он был в хорошем расположении духа, — как ты можешь критиковать буржуазный образ жизни, ни разу его не вкусив?

— А вдруг мне понравится, и я стану профнепригодной?

— Брось, — отмахнулся Карлос, — я же не стал.

— Потому что, ты всегда был таким, разве нет?

— Так, — весело обратился он к остальным, — кажется, сейчас меня обвинят в персональной коррумпированности и предадут анафеме.

— Может, лучше поговорим о деле? — предложил Энджи.

— Давай о деле, — согласился Карлос, потягивая вино. — Во время операции все говорим только по-английски. Это исключит возможность властям быстро нас опознать. Не должно быть никаких сбоев, только слаженная чёткая работа. Выполнять мои приказы в точности и неукоснительно. Не проявлять снисходительности к заложникам. Кто окажет сопротивление, будет убит, кто запаникует и устроит истерику, будет убит, кто не подчинится моим приказам, даже если он в моей команде, — тут он мельком посмотрел на Алекс, — будет убит.

— Я не согласен, — тут же покачал головой Энджи. — Если мы убьём заложника, начнётся паника, а это никому не нужно.

— Послушай, — начал объяснять Карлос, — нам придётся держать в одном зале множество людей. Это толпа, а у толпы своя психология. Пока все живы, люди считают, что всё происходит не по-настоящему, и это вообще игра. Как только они увидят мёртвое тело, то поймут, что шутки кончились и всё слишком серьезно. Тогда они будут слушаться и не создадут нам проблем.

— Но должны же быть другие методы убеждения, — не отставал Энджи, — зачем же сразу убивать?

— Эй, парни, — мрачно обратилась к ним Алекс, — ничего, что мы в ресторане? Может, обсудим наши проблемы ещё громче?

Все тут же благоразумно притихли, но ненадолго. Карлос спросил:

— Нада, а что ты думаешь? Энджи сомневается в моих методах, а ты?

— А я исхожу их соображений субординации, — без всякого энтузиазма ответила Алекс, — ты командир, мы — подчинённые, а подчинённые должны слушать приказы, иначе будет бардак.

— Вот видишь? — обратился Карлос к Энджи. — товарищ Нада высказала здравую мысль, а с товарищами надо всегда быть солидарным. Тебе, Нада, я дам особое поручение. Во время операции я доверю тебе охранять заложников. Будешь ходить с оружием вдоль комнаты рядом с ними. Это должно держать их в напряжении и страхе, не давать расслабиться и выкинуть какую-нибудь глупость. Кричи на них, резко и громко, чтобы не двигались и не переговаривались между собой. Особенно учти последнее, тихий звук голосов как шум прибоя усыпляет бдительность. Не дашь им говорить — исключишь возможность, что они вступят в сговор и захотят оказать сопротивление или выкинуть ещё какую глупость в этом роде.

— Будет исполнено, — кисло пообещала она.

— А что ты такая невесёлая? — прицепился Карлос, — ничего не ешь. Выпей, жизнь сразу станет веселей.

— Сначала на акции уложу парочку трупов, а потом точно отпраздную вместе с тобой, — всё так же отвечала она.

— Слушай, в нашу первую встречу ты такой занудой не была. Что с тобой случилось, кудряшка?

Его веселость, подогретая алкоголем вкупе с неумело замаскированными высокомерными издевками, только раздражали. Но Родерик ясно дал понять, что острить с руководителем команды не надо, и потому Алекс ограничилась фразой:

— Повеселимся вместе в самолете, если его нам дадут.

В этот вечер Алекс не пошла домой вместе с остальными. Она заявилась в гостиницу Родерика.

— Я даже не буду тебе рассказывать, как меня бесит этот козел… — с порога произнесла она, стоило ему закрыть за ней дверь.

— Козел? — удивился Родерик.

— Да, и бородка у него козлиная. Ещё это долбанный ресторан. Была там как оборванка в джинсах среди господ.

— Ну, это не проблема. Хочешь, подкину тебе аванс на вечернее платье, чтобы в следующий раз блеснула, как ты это умеешь.

— Я от тебя другое хочу, — произнесла Алекс, плюхнувшись в кресло.

— Ну, надо же, — всплеснул руками Родерик. — В коем веке, а тебе, оказывается, что-то от меня нужно. Интересно послушать что?

Алекс смерила взглядом его довольную физиономию, но делать было нечего, и она сказала:

— Ты знаешь Джейсона?

— Какого Джейсона?

— Тот, что пудрил мне мозги до тебя.

— А, ты в этом смысле. Может и знаю. А что?

— Знаешь, что мы с ним делали?

Каждую секунду выражение его лица претерпевало кардинальное изменение. Вначале непонимание, потом удивление, затем гордость и, наконец, сладострастие:

— Детка, — самодовольно промурлыкал он, развязывая галстук — так бы сразу и сказала, зачем эти загадки? Ну, давай, иди ко мне.

— Сам иди.

И он пошел, как шакал, что подкрадывается к падали. Алекс схватила его за край галстука и наклонила к себе.

— Ну, раз ты согласен, — просипела Алекс, — неси нож, буду пробовать.

— Что пробовать? — залебезил Родерик.

— Твою кровь.

Он вырвал из её рук галстук и отшатнулся назад.

— Дурацкая шутка, — оскорбился он, — теряешь форму.

— Это точно, — буркнула себе под нос Алекс, поднимаясь с места, — я не шучу, Рори, мне нужна кровь.

Она шла к нему, а он безмолвно пятился назад, пока не уперся спиной в стену. Алекс положила руки ему на плечи, не дав шанса на отступление:

— Рори, ты моя последняя надежда. Джейсон решал для меня эту проблему, теперь твоя очередь.

— Какая очередь, какая проблема? — затараторил Родерик. — Ты что, свихнулась на нервной почве?

— Это у тебя нервы, — всё так же монотонно и тоскливо продолжала она, в то время как Родерик готов был вырваться и бежать прочь, сломя голову. — А у меня недостаток крови. Считай, что это болезнь.

— Психическая?

— Мы тут все стали психами с этой работой. Считай, если я сегодня не выпью чей-нибудь крови, то прямо в твоём номере начну выть на луну. Хочешь?

Пока Родерик раздумывал, как реагировать на это заявление, Алекс задрала голову к верху и начала изображать поскуливающего волчонка.

— Так, хватит, — оттолкнул её Родерик, приглаживая растрепанные волосы. — Ты это серьезно, про кровь?

— Серьезней не бывает.

— И сколько тебе нужно?

— Стакан.

— И что, ты будешь пить стакан крови?

— Да.

— Через рот? — уточнил он.

— А через что ещё человек может пить?

Родерик подумал и выдал:

— Ну, ты точно психопатка.

— Я тебя тоже очень уважаю.

— А что будет, если ты не выпьешь крови?

— Разорву на части первого встречного, начиная с тебя, — сострила Алекс, но Родерик, видимо, понял её слова буквально и поверил.

— Чёрт возьми, ладно, — он надел пиджак и открыл дверь, — жди меня, я скоро буду.

— И шприц в аптеке купи? — кинула ему Алекс.

— Зачем?

— Надо.

На этом Родерик покинул номер, а Алекс гадала, пошёл он к телефону в фойе, чтобы вызвать психиатров или просто сбежал. Умом Алекс, конечно, понимала, что ни то, ни другое Родерик не сделает, не та у него профессия, да и у неё тоже — конспирация не должна быть нарушена, а будущая акция должна пройти без запинки. В ожидании, что будет дальше, Алекс выкуривала уже вторую сигарету. Внутри воцарилось опустошение и апатия.

Прошло минут двадцать, и дверь действительно открылась. Алекс тут же услышала женский смех и голос Родерика:

— Проходи, Хедди, располагайся.

В комнату вошла молодая высокая брюнетка в одежде кричащего цвета и с агрессивным макияжем.

— Вот, познакомься, это Надя, — продолжал хорохориться Родерик. — А как ты, говоришь, твоё настоящее имя?

— Ядвига, — кокетливо произнесла брюнетка. — Моя мама была полькой, а отец голландским моряком.

— Как? — не понял он, — Идвига?

— Нет, не так, — смеялась она, — Ядвига.

— Едвига.

— Ну, почти…

— Ядвига, — без запинки выговорила Алекс.

Девушка тут же перестала смеяться и обратила на неё внимание.

— Так мы будем втроём? — спросила она Родерика.

— Нет, мы будем без него, — тут же отрезала Алекс, злясь на Родерика, что тот привёл ей проститутку и в то же время понимая, что ничего лучше чем продажная женщина в её ситуации не придумать. Если мужчинам она сдаёт в аренду часть своего тела по часам, то почему бы ей не начать торговать возобновляемым ресурсом, то бишь кровью?

— Хорошо, — тут же согласилась Ядвига. — Что будем делать? Активом буду я или ты?

— Не угадала, — отрезала Алекс, выпуская дым через ноздри.

— Как интересно, — понизив голос до эротических ноток, произнесла девушка, — Новые правила?

— Новее не бывает.

— Да, девочки, — весело добавил Родерик, — поиграйте вдвоём, а я на вас посмотрю.

— Шалунишка, — рассмеялась проститутка.

— Пошел вон.

Эти слова Алекс прозвучали глухо, но угрожающе. Ядвига в нерешительности замерла на месте.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Родерик. — Я ведь никогда не видел, как ты…

— Пошёл вон, — уже рявкнула Алекс, — а то я сама спущу тебя с лестницы.

— Ладно-ладно, — тут же согласился он, выложив на столик упаковку со шприцом, и попятился к двери. — Пойду в бар, но если что, зовите на помощь, я всегда готов.

Как только он покинул комнату, Ядвига восхищенно произнесла:

— Круто ты с ним.

Алекс не ответила, продолжая курить. Ядвига медленно подошла к ней и опустилась на колени. Мимолётный обмен взглядами, потом она опустила руки на колени Алекс и лёгким движением развела их в стороны. Придвинувшись ближе, она прошептала:

— Что будем делать?

Сощурившись от дыма, Алекс оценивающе смотрела на неё, думая, с чего же начать — объяснений и уговоров или сразу приступить к делу?

Ядвига вынула сигарету из её пальцев и поднесла к своим губам. Курить всерьёз она не умела, только игриво пускала дым через накрашенные губы.

— Сколько он тебе пообещал? — спросила Алекс.

— Достаточно, — не сводя с Алекс блудливых глаз, ответила проститутка.

— Он ведь не сказал тебе, зачем ты мне?

— Я ведь не деревенская дурочка, всё понимаю.

— А если я попрошу то, чего ты никогда не делала?

— Тогда научи меня, и я сделаю всё в лучшем виде.

— А если тебе это не понравится? — стараясь придать голосу нотки угрозы, спросила её Алекс.

Немного подумав, Ядвига ответила.

— Тогда заплатите мне двойную цену.

Бесцеремонно отняв свою сигарету у проститутки, Алекс не побрезговала её докурить:

— Мне нужна твоя кровь. Немного, миллилитров двести, это почти как стакан. Выпью её из твоей вены и ты никому об этом не расскажешь.

Ядвига молчала и смотрела на Алекс. Она не поднялась на ноги, даже не порывалась отпрянуть.

— Всё-таки передумала? — на всякий случай спросила её Алекс.

— Нет, я просто вспомнила, как мне рассказывали о таком.

— Да? — заинтересовалась Алекс. — И что рассказывали?

— Одна девочка говорила, что у неё был странный клиент. Молодой, симпатичный. Но от секса отказался, сказал, что хочет её крови. Она испугалась, но он был ласков и обещал не делать больно. А потом очень хорошо ей заплатил, приходил ещё три раза, а потом пропал.

— Молодой, говоришь? — размышляла Алекс. — Смуглый брюнет, глаза раскосые и хитрые, похож на метиса?

— Нет, она говорила, он был блондином, крепким, почти атлет. Даже жалела, что он только кровь пил, а на остальное внимания не обращал.

— Как ты, надеюсь, поняла, спать с тобой я тоже не собираюсь.

— Будешь пить из шеи? — наконец спросила Ядвига.

— Меньше смотри голливудское кино. Я делаю всё согласно медицинской науке. — Алекс кивнула за спину девушки. — Этот придурок принёс шприц. Я просто введу иглу в твою вену и буду пить через неё.

— А как ты поймешь, что уже хватит?

— Пойму, не волнуйся.

Ядвиге хватило этих куцых объяснений. Она просто встала, прошла к столику, взяла упакованный шприц и вернулась к Алекс.

— Что мне делать?

— Просто не двигайся, — ответила Алекс, разрывая упаковку.

— Будет больно?

— Ты делала раньше уколы?

— Да.

— Это ничем не больнее. Ты не будешь против, если в конце я залижу тебе ранку от укола?

— Делай, как хочешь.

Девушка покорно стояла перед ней на коленях. Недолго думая, Алекс ввела иглу ей в предплечье и приникла к пластиковой насадке, едва касаясь губами кожи.

Когда всё закончилось, женщины спустились в бар, чтобы найти Родерика.

— Проводи девушку и купи ей шоколадку, — распорядилась Алекс.

— Хорошо, всё будет сделано. Только подожди меня в фойе.

— Зачем?

— Ну, дождись.

— Ладно, — нехотя согласилась Алекс, — но мне надо домой.

— Это не долго.

И он вывел проститутку на улицу. Алекс была абсолютно уверена, что он доплатил ей не только за необычную услугу, но и выведал всё, что делала с ней Алекс.

Вернулся он через пять минут.

— Слушай, Дракулина, я ведь волновался. Думал, приду, а в номере кровавое месиво на ковре, а мне ещё труп из гостиницы незаметно выносить.

— Скажи спасибо, что избавила тебя от грязной работы, — мрачно пошутила Алекс.

— Открой секрет, давно ты этим занимаешься?

— Лет с двадцати пяти, — обтекаемо ответила она. И ведь не соврала.

— И как? Тебе это настроение поднимает или заменяет хорошего мужика?

— Рори, — беззлобно ответила она, улыбнувшись, — закатай губу, тебе ничего не светит. И, между прочим, с этого дня ты мой блад-дилер, понял? Хочешь, чтобы я хорошо работала, раз в две недели устраивай мне такие встречи. И в следующий раз, будь добр, объясняйся с проститутками сам, чтоб не было недоразумений и накладок.

— Будет сделано, — пообещал он. — А тебе какие больше нравятся, блондинки, брюнетки, а может рыженькие?

— Да хоть кривоногие слепые юноши.

— А это мысль.

За день до начала акции, Карлос собрал всех на квартире, где остановилась Алекс, принес оружие и план здания. Откуда у него автоматы американского производства, он так и не сказал. Гранаты с пистолетами днём ранее провез через Баварию приятель и сообщник Энди по Революционным ячейкам. Где Карлос достал план здания нефтяной компании, где должна была проходить конференция, он тоже предпочёл не говорить.

Вечером Родерик ещё раз проинструктировал Алекс в своей гостинице.

— Делай всё, как говорит Карлос, — настаивал он, — захват, заложники, самолёт, турне и два убитых министра, никак иначе. Если с Карлосом что-то случится, кто бы ни был его заместителем, намеченный план должна выполнить ты.

— Что, и министров убивать мне?

— Если Карлос не сможет этого сделать, то да, это сделаешь ты. Я верю в тебя. Ты умеешь действовать холодно и расчётливо. Вот и действуй. Я знаю, ты не запаникуешь.

Алекс только усмехнулась. Для человека, видевшего войну, мешанину из кусков человеческих тел, снега и земли, банальный налёт на конференцию казался непыльной работой.

— Только запомни одно, — с нажимом произнёс Родерик, — как только войдешь в здание, убей полицейского.

— Зачем?

— Просто так надо. Здесь полиция может носить гражданское, так что лучше спроси прямо, если человек ответит тебе, что да, он из полиции, стреляй, не задумываясь.

— Что за дела, Рори? — возмутилась Алекс. — Карлос мне такого не говорил.

— Поверь, он не будет против, если ты сделаешь это быстро и красиво.

— Что значит красиво? — опешила она.

— Значит, одним выстрелом и наповал.

— Я не понимаю, какой в этом смысл. Если нет угрозы, зачем палить?

— Просто сделай это, — настаивал Родерик, отчего Алекс начала закипать.

— Мне не нравится, чёрт возьми, мне это не нравится.

— Не выпендривайся. И вот, — он протянул ей коробку с краской для волос. — Раз грим сделать на несколько дней не получится, хотя бы так измени внешность. А лицо просто не свети.

Алекс тупо уставилась на упаковку. Убийство полицейского её тут же перестало интересовать.

— Почему брюнеткой-то?

— Что опять не так?

— Но мне не идет этот цвет, не тот оттенок кожи, да и вообще…

— Ну, хватит ныть, — оборвал её Родерик, — потом после акции перекрасишься обратно. Иди в ванну.

— Я даже не знаю, как это делается, — все ещё сопротивлялась она.

— Ну ладно, я помогу, — согласился он.

Через сорок минут возни с краской, Алекс тщательно промыла волосы, до прозрачного цвета струи, как и было написано в инструкции. Посмотрев на себя в зеркало, она потеряла дар речи. Жгучей брюнеткой она не стала, но и от блондинки мало что осталось.

— Рори, — запаниковала она, — что это за пепельная хрень у меня на голове?

Оказалось, краска совсем не пристала к её волосам. Родерик быстро сориентировался и сбегал в супермаркет за новой упаковкой, даже двумя. Вылив тягучую жижу ей на голову, мазнул по бровям, он заставил Алекс выдержать время в двойном размере.

— А если у меня волосы повылезают?

— Тогда внешность ты сменишь радикально.

— Халиду с Энджи я сказала, что уйду ненадолго. Они меня ждут, я не могу так долго здесь сидеть.

— Ничего, скажешь, что была в парикмахерской.

Со второй попытки Родерик добился желаемого. Волосы Алекс стали насыщено черными, даже кудри распрямились и вяло повисли на плечах, доставая до лопаток.

— Что ты со мной сделал? — все ещё пребывая в шоке, спросила она.

— Красотка, — не унывал Родерик, указывая ей в зеркало. — Ну не узнать же! Ты только волосами по подушке сильно не елозь, — посоветовал он, показывая ей почерневшее после промокания полотенца, — а то краска не сильно крепко держится. Но на пару дней точно хватит.

Вернулась домой Алекс в самом мрачном расположении духа. Ни Халид ни Энджи даже не пытались её спрашивать про смену стиля.

Наутро, загрузив в спортивные сумки оружие, они двинулись в путь. Ещё ни разу Алекс не доводилось ехать на акцию на трамвае. На метро, личном транспорте, такси, в конце концов, своим ходом, но не на банальном трамвае, который трясет на рельсах, отчего приходится мёртвой хваткой держаться за поручни. По счастью Джозеф вез пластическую взрывчатку, а не что-то более примитивное, иначе, всё, чем бы они сегодня ограничились, был бы теракт смертников на венских городских путях. Сколько таких случаев происходило в Ольстере каждый месяц, когда маленький камешек попадал под колесо машины, а потом бомба самопроизвольно срабатывала, и очередного добровольца записывали в книгу небоевых потерь…

За остановку до места в трамвай подсел Карлос. На его голове красовался берет и Алекс тут же поняла, кого он ей напоминает — команданте Че, только ещё и в черных очках.

— О, Нада, — весело заговорил он, разглядывая прическу Алекс, — ты сегодня прекрасно выглядишь.

Не в силах смотреть на этого позёра, Алекс молча отвернулась, хотя он был единственным, кто оценил её смену стиля. Вскоре трамвай остановился и все шестеро вышли у намеченного здания.

В фойе было не так много людей, как она ожидала. Карлос даже поздоровался с охраной и ему машинально ответили приветствием. Подойдя к стойке регистрации, он спросил у девушки с нашивкой «Тексако» на нагрудном кармане, идёт ли ещё конференция.

— Да, вам на второй этаж, — дружелюбно ответила она, видимо приняв шестерых человек с сумками за журналистов со съемочным оборудованием.

Ну, раз можно, они и пошли. Поднявшись по лестнице и расчехлив на ходу оружие, все шестеро тут же двинулись согласно плану здания туда, где должен находиться конференц-зал. Энджи наставил кольт на регистраторшу за стойкой. По команде Карлоса, все у кого были автоматы, открыли предупреждающий огонь. Навстречу им выбежали двое в штатском. За спиной Алекс услышала звук выстрелов и женский визг. Она обернулась — это Энджи расстреливал телефоны на столе насмерть перепуганной регистраторши.

Один из охранников в штатском уже кинулся на Карлоса и попытался вырвать из его рук оружие. У него ничего не получилось, и Карлос оттолкнул его в сторону, прямо к Алекс. Она направила на него ТТ, единственное оружие, которое ей доверили.

— Вы полицейский? — на всякий случай спросила она.

— Да, полицейский, — ответил запыхавшийся мужчина.

— Вызовите лифт.

Он удивился, но выполнил приказ. Когда лифт подъехал и открылся, Алекс скомандовала.

— Идите туда. — Когда он выполнил и это, она произнесла. — Нажмите кнопку первого этажа.

И он нажал. Когда двери медленно закрывались, она успела выстрелить ему в шею. Хотя Алекс и метила в голову, последнее, что она увидела, прежде чем двери лифта закрылись, так это фонтан крови, брызжущий во все стороны. С пробитой артерией этот человек умрёт мгновенно, не доехав до первого этажа — поручение Родерика по убийству полицейского можно считать выполненным.

Алекс осмотрелась. Сообщники уже устремились к конференц-залу, Энджи отстал от регистраторши и пошёл за остальными. Куда делся второй полицейский в гражданской одежде, она не уследила — не было времени. Неожиданно из одной из комнат выбежал высокий могучий араб и двинулся к ней.

— Спокойно, — сказал он и схватил Алекс за руки, пытаясь отнять пистолет.

Не знай она навыков рукопашного боя и приёмов, при которых разница в весовых категориях не имеет значения, сейчас бы её повалили на пол и разоружили. Но вышло иначе. Алекс вывернулась и всадила пулю в голову нападавшего. Он замертво повалился на пол.

Впереди по коридору послышалась автоматная очередь. Алекс поспешила на звук. Конференц-зал был распахнут и казался пустым, пока Алекс не заметила, что люди затаились под столами, расставленными в форме подковы. У самого порога лежал окровавленный труп.

— Я Карлос, — объявил «команданте», — вы взяты в заложники «Рукой Арабской Революции». Все кто будет с нами сотрудничать, останутся живы.

Пока Халид с Карлосом не прошли вдоль столов и не рявкнули на заложников, никто из них не решился по собственной воле подняться на ноги. Кто из них саудовский и иранский министр, угадать было не трудно — прямо над ними на столах стояли таблички с названиями стран.

Все принялись за дело. Энджи и Юсуф наперевес с автоматами вернулись в коридор, на случай, если полиция предпримет попытку штурма, Джозеф крепил к столам взрывчатку, Карлос отдавал Халиду и Алекс распоряжения, как лучше отсортировать более полусотни заложников на «нейтральных», «либеральных» и «предателей». Тыча пистолетом и резко прикрикивая, как и учил Карлос, Алекс согнала «либеральных» представителей Алжира, Ливии, Кувейта и Ирака к окну, в то время как Халид построил у стены «нейтралов» из Венесуэлы, Нигера, Индонезии, Эквадора и Габона. В центре зала между столов Карлос принялся насмехаться над «предателями» из Эмиратов, Катара и, само собой разумеется, Саудовской Аравии и Ирана.

— Знаете меня? — обратился он к саудовскому министру Ямани.

— Очень хорошо знаю, — дрожащими губами ответил тот.

В коридоре зазвучали автоматные очереди и взрыв гранаты. Через пять минут в зал вернулся Энджи, бледный и ослабший. Алекс услышала краем уха, как он прошептал Карлосу, что ранен. Тот лишь улыбнулся, погладил его по голове и усадил на стул, разрешив сторожить заложников. Таким образом, отбиваться от полиции в коридоре, если она ещё раз заявится, остался только Юсуф.

А Карлос уже диктовал одной из секретарш сначала требования к австрийским властям, потом озвучил под запись коммюнике по вопросу палестинской проблемы. Закончив, он обратился женщине:

— Вы можете идти. — Говорил он с ней мягко и вежливо. — Передайте наши требования властям, и вы будете свободны.

На лице секретарши читалось замешательство. Карлос обходительно проводил женщину до коридора и дал команду Юсуфу пропустить её.

Тут Энджи потерял сознание и свалился со стула и, как назло, от лицезрения этой сцены у другой секретарши, оставшейся в заложницах, началась истерика. Алекс наставила на неё ТТ:

— Или заткнешься, или я тебя пристрелю, — сообщила ей Алекс.

Но женщина и не думала успокаиваться, ещё больше впадая в панику. Отведя пистолет, Алекс дала ей предупреждающую пощечину, чтоб хоть как-то отрезвить. Женщина замолкла, только тихо всхлипывала. Что бы ни говорил Карлос о неукоснительном выполнении приказов, убивать секретаршу Алекс совсем не хотелось. Когда-то и она сама была машинисткой-стенографисткой, почти как и эта истеричка. Тогда сорок лет назад, окажись Алекс на её месте, тоже бы запаниковала. Но это тогда, не сейчас.

Держа на прицеле «либералов», сидящих под окном, Алекс подошла к Энджи и похлопала его по щекам, тот лишь слабо вздохнул, но глаза не открыл. Она ощупала его и нашла рану. Подняв свитер, Алекс увидела лишь небольшое багровое отверстие в правом боку.

Заметившая это секретарша снова начала причитать:

— Пожалуйста… у меня дети… у меня дети, — в исступлении повторяла она.

— Да заткнись ты, — не поднимаясь с корточек, прикрикнула на неё Алекс, — если не хочешь оставить их сиротами.

Вернулся Карлос и Алекс спросила:

— Ну что мне делать? Не убивать же её.

Он подошел к зареванной секретарше, и та в страхе закрыла лицо руками. Он говорил с ней ласково и тихо. Вернувшись к «либералам», Алекс смогла расслышать только, как Карлос говорит женщине, что всё будет хорошо и не нужно плакать. Удивительно, но она и вправду замолкла и внимательно слушала каждое его слово. Потом Карлос вывел секретаршу в коридор, а вернулся уже без неё. Алекс была только рада, что он отпустил проблемную заложницу. Но тогда зачем надо было говорить накануне, что всех впавших в истерике надо перестрелять? Уж что-что, а гибкости от Карлоса Алекс не ожидала.

— Что с Энджи? — спросил он Алекс.

— Скорее всего, внутреннее кровотечение. А если разрыв внутренних органов, то всё…

Карлос громко обратился к присутствующим:

— Среди вас есть врач?

Откликнулся ливиец. Алекс дала ему пройти к Энджи и вернулась к заложникам.

— У вашего друга очень серьезная рана, — заключил специалист, — ему нужно срочно в больницу.

— Хорошо, — согласился Карлос, — но завтра перед отлетом мы заберем его с собой.

— Исключено. В лучшем случае он сможет выйти из больницы только через месяц.

Карлос ничего не ответил, подошел к Джозефу и подозвал к себе Халида и Алекс.

— Он говорит, что Энджи умрёт, как только самолет поднимется в воздух.

— И правильно говорит, — согласилась Алекс, — перепад давления, и ему конец.

— Нельзя оставлять его полиции, — произнёс Халид, — он слишком много знает.

— А что ты хочешь, чтобы мы возили с собой над Ближним Востоком труп?

Совещание кончилось, и Карлос вернулся к ливийцу, объявив:

— Меня не волнует, выживет он или умрет в самолёте. Мы с ним вместе сюда пришли вместе и уйдём.

Карлос поручил озадаченному ливийцу отвезти Энджи на первый этаж и передать медикам. Перед этим, он вывернул раненому все карманы и забрал его документы.

Близился вечер, и власти пошли на переговоры. В здание прибыл иракский посол, и Карлос вышел в соседнюю комнату, чтобы переговорить с ним. Когда он вернулся, то объявил заложникам:

— Завтра в семь часов утра нам пришлют автобус. На нём мы все поедем в аэропорт, а потом я развезу вас по домам. Всех кроме пса Ямани и Амузегара.

В вечерних новостях по радио после известия о нападении террористов на конференцию ОПЕК, диктор зачитал то самое коммюнике в поддержку Палестины, что передал властям Карлос. «Мы сделали это, чтобы убедить Совет безопасности ООН в недопустимости присутствия сионистов в Палестине», — такими словами заканчивался документ.

Казалось, Карлос буквально упивается свалившейся на него славой, особенно когда в новостях назвали его имя. Но радость тщеславия вмиг погасла, когда передали заявление австрийского канцлера. Тот требовал отпустить всех заложников-австрийцев, прежде чем Карлос получит в своё распоряжение самолет.

Карлос был в ярости, видимо он привык диктовать условия, а не выслушивать требования других. Он кинулся в коридор, видимо в комнату, где был иракский посредник. Вернулся он в замечательном расположении духа. Что такого ему успели пообещать взамен на уступки, Алекс не имела понятия.

Карлос построил всех австрийцев, а их было около тридцати человек, отобрал из них половину — самых крепких и способных дать отпор — и отослал в коридор. Оставшихся австрийцев Карлос заверил, что первая группа освобождена в знак сговорчивости, а остальных он отпустит завтра перед отлётом.

Потом Карлос зачем-то вывел саудовца Ямани в соседнюю комнату и о чём-то долго с ним беседовал. Вернулся Ямани в куда лучшем расположении духа, и страха в его глазах больше не было. Удивительное преображение, для человека, который в конце этой акции должен будет умереть. Видимо Карлос усыпил его бдительность и наплёл небылиц касательно его участи.

Ночь заложники провели в относительном просторе, кто лежа на полу, кто дремля, опираясь спиной и стену. Не спали только пятеро. Алекс было всё равно, но теперь ей пришло в голову, что четыре молодых смертных организма ещё могут провести одну ночь без сна. А две? Три? А если придётся четыре или пять? Если Карлос этого не учёл, то все может закончиться очень плохо.

Утром без двадцати минут седьмого к зданию подошёл желтый автобус.

— Господа, нам пора, — объявил Карлос, — скоро мы отправимся в путешествие.

На выходе из здания сверкали вспышки фотоаппаратов. Алекс тут же вспомнила о напутствии Родерика не показывать лица и, расправив ворот свитера, натянула его до носа. А Карлос, не таясь и улыбаясь, позировал перед камерами, жал руки австрийским чиновникам, которых отпускал. Загнав оставшихся заложников в автобус, они двинулись в аэропорт. Алекс не знала радоваться или грустить, когда стоя в конце салона, заметила, что за ними идет автомобиль скорой помощи. В сути, она совсем не знала Энджи и считала его глупым студентом, поддавшимся революционной романтике и не знающим что теперь с этим делать. Не хотелось, чтобы он так быстро и глупо умер. С другой стороны, не хотелось, чтобы он на допросе выдал полиции, всех своих сообщников, в частности её.

В аэропорту на летном поле Карлос продолжил улыбчиво хорохориться перед прессой, раздавая на ходу короткие интервью. Алекс это казалось и диким и забавным. Лично она бы никогда не решилась бравировать тем, что ради мира и свободы убивает людей. А Карлос это мог и очень даже любил. После того как стол-каталку с Энджи загрузили в самолёт, Карлос пожал руки австрийским чиновникам от власти и поблагодарил их за сотрудничество, и все это перед телекамерами. Что и говорить, позёр.

Как только самолёт набрал высоту и взял курс на Алжир, Карлос уже мило беседовал с министром Ямани и не порывался называть его псом, ходил по салону, раздавал «нейтралам» автографы. Джозеф не выпускал из рук детонатор, ведь теперь взрывчатка лежала под каждым креслом. Алекс прохаживалась по салону туда-сюда с оружием в руках, прислушиваясь к разговорам вокруг и изредка посматривая на лежащего в хвосте Энджи и доктора, его сопровождавшего.

— Что вы будете делать, после того как прибудете в Алжир, — спрашивал у Карлоса Ямани.

— Полетим в Ливию, — доброжелательно отвечал тот.

— А вас не смущает тот факт, что в конференц-зале лично вы убили ливийского делегата?

Так вот чей труп лежал в зале, когда Алекс только в него вошла. Ей сразу стало как-то неуютно и неудобно перед полковником Каддафи, за то, что хоть и косвенно, но причастна к смерти его чиновника. Всё-таки полковник Каддафи безвозмездно помогал ВИРА вооружением, потому что понимал всю важность и справедливость борьбы порабощенных народов с колонистами.

Как только самолёт сел, Энджи тут же отвезли в больницу, а Карлос отправился с алжирским министром в здание аэропорта на переговоры с властями. Вернулся он с новостью, что освобождает всех «нейтральных» неарабских делегатов.

— Как так? — отведя его в сторону, спросила Алекс. — А как же турне, как же зачитывание декларации в поддержку Палестины?

— Нада, а ты очень хочешь слетать в Габон? Или в Эквадор. Может ты не в ладу с географией, но Эквадор это не в центре Африки на экваторе, а…

— Я знаю, где находится Эквадор, — раздраженно прошипела она. — Скажи просто, что алжирцы отказались давать тебе новый самолет, а на этом мы далеко не улетим.

Карлос был недоволен её репликой, но ничего возразить не смог. Видимо, она попала в самую точку.

— Ты прогибаешься Карлос, уже второй раз даешь себя уговорить. Я это запомнила.

Заложников вывели, снова загрузили каталку с Энджи и самолёт взял курс на Ливию. И тут началось самое интересно. По приземлении самолёт сутки провёл в аэропорту без движения. Карлос уехал к аэровокзалу и долго не возвращался. В голове Алекс закралась нехорошая мысль, что Карлоса арестовали на переговорах, и скоро начнется штурм самолёта. Вот теперь стало по-настоящему страшно. Если Каддафи отомстит за своего убитого чиновника, не исключено, что «Наде» придется умереть на летном поле. А что делать потом Алекс, как выбираться их окружения полиции или уже из морга, она и представить не могла. Где сейчас Родерик, станет ли он потом её искать? Скорее спишет в боевые потери и забудет.

Карлос вернулся. По его виду можно было понять, что дела их плохи.

— Они требуют освободить всех ливийцев и убираться прочь. Самолёт нам не дадут.

— И что теперь делать?

— Возвращаемся в Алжир, — каменным голосом произнёс он.

— С чего вдруг? По плану, мы должны лететь дальше, в Саудовскую Аварию.

— Я говорил с ними. Нас отказываются принимать.

— Чёрт, — только и сказала Алекс и снова напомнила — уже третий раз, Карлос, третий.

Была ночь, шли третьи сутки акции. Когда самолёт пролетал над Тунисом, ни с того ни с сего диспетчер с земли сообщил, что самолёту отказано в посадке. И это при том, что о приземлении никто и не говорил. Карлос решил испытать стойкость тунисцев и отдал пилотам приказ зайти на посадку. Как только самолет снизился над городом, на полосе отключили посадочные огни. Самолету пришлось снова набирать высоту. Карлос и тут проиграл.

Когда они вернулись в Алжир, было видно, что власти их появлению не рады. Карлос полдня провёл на переговорах и вернулся ни с чем. Позвав Халида, Юсуфа, Джозефа и Алекс в конец салона, подальше от заложников, он сказал:

— Алжирцы не оставили нам выбора. Нам не дадут новый самолет, нас не заправят. Придётся освободить всех.

— Кроме Ямани и Амузегара, — напомнил ему Джозеф.

— Нет, мы освободим всех.

— Что значит всех? — вступил Халид. — У нас была договоренность, что союзники Штатов не останутся в живых.

— А как же декларация в защиту Палестины? — напомнил Юсуф.

— У нас нет выбора, — говорил Карлос. — Нам придётся освободить всех. Тогда нас не арестуют и не будут штурмовать самолёт.

— На кой чёрт такая позорная свобода? — Вопросила Алекс.

— Это бесчестие, — согласился Юсуф.

— Мы не мужчины, — продолжил Джозеф, — если позволим напугать себя и сложим оружие лишь из страха.

— Я не понимаю, — начал закипать Карлос, — вы что, все хотите умереть?

— Что нам мешает освободить всех, но казнить Ямани и Амузегара?

— Да то, что алжирские власти нас арестуют за убийство двух иностранных министров на их земле.

— А я уже убила двоих в Австрии, — напомнила ему Алекс. — И что, ты хочешь сказать, что я это сделала зря? Энджи сейчас в больнице умирает тоже просто так?

— Не зря, ничего не зря, — пытался убедить её Карлос.

— Да неужели? А по-моему акция с треском провалилась. И, между прочим, из-за тебя. Ты освободил ливийцев, а они даже не зачитали декларацию в защиту Палестины. Ты что, забыл, для чего мы всё это делали? Думаешь, для того чтобы ты покрасовался перед телекамерами? Чтобы тебя показали по телевизору? У тебя же мания величия, команданте, но в отличие от Че Гевары ты трус.

— Не смей меня оскорблять, — подавляя гнев, процедил Карлос.

Алекс подскочила к нему, сорвала берет с головы и отбросила в сторону.

— Ты трус и не способен бороться за свободу до конца! — кинула она ему в лицо. — Мы пошли за тобой, только потому, что думали, ты один из нас, ты солидарен с болью и чаяниями палестинского народа. А ты просто обманул нас. Почему нельзя убить Ямани?

— Я уже сказал…

— Сколько тебе заплатили саудиты? — в лоб спросила Алекс. — Об этом ты шушукался с Ямани в Вене, потому вы теперь так мило общаетесь? Ну и во сколько он оценил свою жизнь?

— Что ты мелешь? — побледнев, спросил Карлос.

— А то, что ты продался империалистам и их прихвостням. Ты предал дело Палестины!

Она готова была кинуться на Карлоса, а он в ответ ударить её, но потасовку тут же разняли Джозеф с Халидом.

— Я иду к заложникам, — объявил Карлос, — и никто не посмеет мне помешать. Я приказываю. Всем ясно?

И он ушёл. По лицам троих оставшихся мужчин было видно как они устали за четыре бессонных дня.

— Как же не убить Ямани и Амузегара? — вслух чуть ли не ноя, сетовала Алекс.

— Сделаем это в следующий раз, — сказал Халид, — без Карлоса.

— Не будет следующего раза.

Она слишком хорошо помнила, что приказал ей Родерик. Саудовский и иранский министры должны быть убиты. Если Карлос не сможет, это должна сделать она. Иначе акция будет провалена. Иначе… что?

Алекс взяла ТТ и, заткнув за пояс, двинулась в салон.

— Не надо, — придержал её за руку Юсуф, но Алекс не послушалась.

В самом начале салона стоял Карлос:

— … теперь ваша жизнь вне опасности… — увидев Алекс, он оборвал речь перед заложниками.

Ямани сидел на переднем ряду, Карлос стоял рядом. В нерешительности, Алекс замерла в двух шагах. Выстрелит сейчас, не факт, что попадет, а Карлос сам её пристрелит. А что если власти их и вправду арестуют? Из-за её приказа арестуют всех, и Халида и Юсуфа и Джозефа. Плевать на Карлоса, но что станет с Энджи? Из больницы сразу в тюрьму?

А Карлос выжидающе на неё смотрел.

— Это так просто для тебя не закончится, — угрожающе процедила Алекс. — Расплата найдёт тебя.

— Не смей меня запугивать, — ответил он, грозя ей пальцем.

Алекс только с размаху ударила его по руке и, развернувшись, ушла прочь.

А потом, дождавшись, когда заложники уснут, все пятеро покинули самолет. Энджи уже давно отправили в больницу, а власти в знак признательности «за благоразумие» подали каждому угонщику самолёта по чёрному автомобилю с водителем. Этой вереницей они и выехали из аэропорта, невредимые и свободные. На выезде их облепили журналисты. Через открытое из-за духоты окно, Алекс уже и не пыталась скрыть лица. Главное, что от Родерика теперь точно не скроешься.

Алжирские власти разрешили им остаться в стране и даже предоставили коттедж за городом.

— Я с этим псом в одном доме жить не буду, — холодно заявляла Алекс.

— Ну и катись отсюда, истеричка, — отвечал ей Карлос.

На этом они и расстались. С одним лишь Халидом ей удалось поговорить на прощание:

— Ну, вот и все, — заключила Алекс, — если и увидимся ещё, то не для дела.

— Ты думаешь? — неуверенно спросил Халид.

— Наверное. Как-то не заладилось у нас с тобой с совместными акциями, то тот антисионист, то сейчас… Как-то не получается у нас сделать ничего полезного для Палестины, как ни стараемся. Всё время кто-то вставляет палки в колёса.

— Что поделать…

— Да, делать нечего. Только бороться.

Алекс поселилась в гостинице. Три дня она упорно отмывала волосы и, о чудо, вновь стала блондинкой. На четвертый день в эту же гостиницу заселился Родерик.

— Всё-таки, дрянные у тебя волосы, — первым делом выдал он, — никакая краска на них не держится.

Алекс не знала, что говорить. «Прости, я не справилась с твоим заданием»? Но нерешительность как рукой сняло, когда он выдал:

— Умница моя, мы теперь богаты!

— Что? — только и смогла произнести Алекс.

— За успешно проведенную акцию тебя и меня, как мудрого наставника, начальство просто озолотило. Ты была такой скромницей, что даже не спросила, сколько мы тебе заплатим. А акция была грандиозной, во всем мире узнали, кто такой Карлос и его команда бесстрашных бойцов. Это успех, это триумф! Я заказал шампанского, надо отметить это, а за одно и прошедшее Рождество.

— Оно ещё не наступило, — машинально произнесла ортодоксальная христианка Алекс, и только потом сообразила. — В чём успех? Ямани и Амузегар живы.

— Прости, что не смог сообщить — беззаботно произнёс Родерик, пытаясь отыскать выпивку в мини-баре, которой там не было, — но ты ведь всё время оставалась в самолёте, а почтового голубя к тебе не пошлешь…

— Что изменилось? — настойчиво спросила Алекс.

— Ничего существенного. Просто пункт об убийстве министров вычеркнули из повестки дня.

Это было последним ударом. Сначала Карлос, теперь Родерик.

— Я ведь хотела пристрелить их обоих, а может даже и Карлоса…

— Эй-эй, зачем так кипятиться? Я тебе что сказал? Слушайся Карлоса, выполняй его приказы.

— Но ты сказал, если не убьет он, это должна сделать я.

— Нет, я сказал, если с ним, что-то случится, убивать будешь ты.

— А с ним и случилось. Его явно подкупили.

— Подкупили, не подкупили, а министров вы пугнули хорошо. А за одно их правительства. Всё ты сделала правильно, Карлос сделал правильно, я сделал правильно. Мы все молодцы. Вернёмся в Париж, откроем тебе счёт, потому что благодарность начальства для тебя очень крупная.

В Париж они вылетели на следующий же день. И не потому, что Алекс не терпелось узнать, на какую сумму её озолотили. Ей просто хотелось оказаться подальше от места, где, как ей всё ещё казалось, она потерпела сокрушающий провал. Все последующие месяцы, на которые Родерик любезно предоставил ей отпуск, она упрямо проводила в «Гиперионе», читая зарубежную прессу, скопившуюся там за последний год. И кое-что она вычитала и потому пригласила Родерика для обстоятельной беседы.

— Знаешь, Рори, я всё не перестаю думать о нашей акции с ОПЕК.

— Правда?

— Правда. Всё думаю о тебе, обо мне, обо всем, что нас связывает.

— О, нас, связывают такие интересные моменты, — проворковал он.

— Да? — наигранно удивилась она. — А мне на ум приходят только три буквы.

— Почему три?

— Потому что С, Ш, А.

Родерик замер, не зная, что ответить.

— Ну хорошо, у меня есть ещё вариант — Ц, Р и У. — Холодно глядя на Родерика, Алекс спросила, — Угадала?

— Между прочим, — чуть ли не обиженно произнёс он, — в Штатах есть не только ЦРУ.

— Правда, что ли? Хочешь узнать, почему теперь тебе не переубедить меня, что ты американец, и работаешь ты на американские спецслужбы?

— Ну, и почему.

— Начнем с малого, — объявила Алекс. — Когда мы только вошли в здание ОПЕК, я увидела надпись «Тексако». Тогда она мне ничего не сказала. А теперь я знаю, что это такое. А ты знаешь?

— Ну и что? Просвети.

— Американская нефтяная фирма. Если раньше штаб-квартира ОПЕК была в Женеве, то с недавнего времени её перенесли в Вену в здание, принадлежащее этой самой «Тексако». А я всё думала, откуда Карлос мог получить план здания, если не от тамошних служб безопасности. А теперь выходит, что получил он планы от работавших там ранее американцев. Теперь я вообще не удивлюсь, если окажется, что Карлос работает на тех же, на кого ты и я, что он специально поселился в Вене ото всех отдельно в Хилтоне, для того чтобы к нему в любой момент мог прийти личный советник вроде тебя. И ещё я не удивлюсь, что этот же советник достал для Карлоса часть оружия. Но это уже частности. Самое интересное, что я вычитала в подшивках прессы, так это про нефтяной кризис, что случился два года назад. Слышал про такое?

— Ну, слышал, — безрадостно соглашался Родерик.

— Кто его устроил, знаешь?

— Ну, ОПЕК.

— Во сколько раз подняли цены на нефть?

— Ну, в четыре.

— Кому страны ОПЕК устроили эмбарго, кому отказались продавать нефть?

— Ну, США.

— А почему? Знаешь, Рори, я как-то раньше не особо интересовалась мировой политикой, тем более экономическими проблемами. Теперь понимаю, что зря. Деньги ведь в этой жизни решают всё. Они и определяют политику, они решают, каким народам жить сыто, а каким умирать с голоду. А ещё, каких министров нефтяной промышленности зачислить в «нейтральные», а каких убить.

— Но никого же не убили.

— Но ведь хотели. Два года назад ОПЕК подняла цены для Европы и прекратила продажу нефти в США из-за того, что эти страны поддержали Израиль в Октябрьской войне не только словом, но и вооружениями. Египет и Сирия её проиграли, хотя в честном бою имели все шансы на победу. А из-за полугодового эмбарго в Штатах встал весь личный транспорт, потому что не было бензина. А ещё производство остановилось. Нет экономического роста, нет денег, сразу стало плохо жить. Кто виноват? ОПЕК. Рори, я ведь теперь понимаю, как меня, дуру, обманули. Тогда, в 1973 году ОПЕК поддержала Палестину, она ударила Штаты и Европу по самому больному для них месту — по кошельку. А знаешь, что для Штатов было обиднее больше всего?

— Не знаю, скажи.

— А то, что в ОПЕК входят две ручные для американцев страны. В политическом плане, что их не попросишь, всё сделают: и Израиль признают, и западные ценности утвердят. А вот как дело дошло до денег, они уже не друзья Штатам вовсе. Угадай, как эти страны называются?

Родерик молчал.

— Что, разве иранский шах, не американский ставленник? Разве не иранский премьер Моссадык национализировал нефть, а потом его сверг шах и вернул американским и британским нефтяным компаниям доход с иранской нефти? Той же «Тексако» вернул, разве нет? Да, эмбарго против Штатов шах не поддержал. А вот удовольствие от сверхприбыли от возросших цен на нефть он вкусил по полной, никакая благодарность американцев за то, что вернули ему власть, не заставила шаха одуматься и цены больше не поднимать. Деньги, это ведь такая вещь, что хочешь их всё больше и больше. То же можно сказать и про Штаты — как же плохо, когда приходится платить все больше и больше, а ведь так этого не хочется.

— Я понял твою мысль.

— Правда? А я ведь не закончила. Так какая там у нас вторая ручная страна? Подсказываю, начинается на С.

— Ну, Саудовская Аравия. Ну, и что?

— А то, Рори, что в криминальной хронике я вычитала такую интересную вещь. Оказывается, этим летом в Саудовской Аравии сменился король. А знаешь, почему?

— Потому что предыдущий помер.

— Именно. А знаешь как? Его прилюдно убил родной племянник, который, о чудесное совпадение, учился в американском университете. И, о чудесное совпадение, покойный король, в отличие от иранского шаха, эмбарго для США поддержал. А теперь его нет, есть новый король, человек умный, понятливый, потому в вопросах политики сговорчивый. Но, видимо не до конца. Его министр Ямани всё равно гнёт своё и цены на нефть понижать не собирается. Знаешь, как сказал в одном интервью мой бывший соотечественник госсекретарь США Киссинджер? А он сказал не так давно следующее — единственный путь радикально снизить цены — это начать широкомасштабную политическую войну против таких стран, как Саудовская Аравия и Иран, и что в случае их отказа от сотрудничества они будут рисковать своей политической стабильностью и, возможно, безопасностью. Правда, мило?

— Ну, и что ты хочешь сказать, тебя и Карлоса нанял лично Киссинджер?

— Я тебе лучше скажу, почему он сделал это именно сейчас. Встретилась мне одна интересная заметка. Оказывается, за два месяца до начала конференции ОПЕК, Штаты вели переговоры с Советами о продаже теми нефти в обмен на пшеницу. Интересный расклад — Америка посчитала лучшим покупать нефть у недружественной России, чем у ручных саудитов и иранцев. Но сделка-то сорвалась — не сошлись в цене, потому что Штаты не захотели финансировать своего политического и военного соперника, а Советы не дураки, чтобы продешевить, и отдавать нефть по цене ниже рыночной. Вот теперь у Штатов советской нефти нет, а у ОПЕК покупать её дорого. Но всё это произошло в октябре. Так что же делать в декабре? А не организовать ли за два месяца акцию, которую Карлос, как военный спец называл операцией? Не припугнуть ли нефтяных министров, не показать ли им, что пока они наживают для своих стран миллиарды, их собственные жалкие жизни ничего не стоят? Именно поэтому к ним на конференцию, которую, о чудо, в здании «Тексако» никто толком не охраняет, могут прийти шесть террористов, взять их в заложники, а некоторых просто убить. Страшно, правда? Я думаю, в те четыре дня в Тегеране и Эр-Рияде всем тоже было страшно. Я даже уверена, что власти этих двух стран поняли и осознали многое. А потом позвонили в Вашингтон с извинениями и заверениями в верности и, о чудо, Карлос передумал убивать Ямани и Амузегара. А ещё доплатили ему сверху, на всякий случай, если отмена приказа из Вашингтона дойдет поздно. Ну, как тебе моё видение недавних событий?

С минуту Родерик молчал, а потом, заворожено воззрившись на Алекс, выдал:

— Ты фантастически умная женщина.

— Брось подхалимничать.

— Нет, я так действительно считаю. Если ты смогла собрать только из прессы все эти данные, слепить их воедино и осмысленно подвести итог, значит ты хороший аналитик.

— Я просто перестаю быть дурой, Рори, за которую ты меня уже восемь лет держишь.

— Забудь, — мотнул головой он, — всё это теперь в прошлом. Я предлагаю тебе работать на равных.

— Может, и зарплату будем делить пополам?

— Не исключено. Ведь ещё немного и ты сама сможешь планировать операции. Ты хоть представляешь, как в нашем деле ценятся подобные навыки?

— Ты мне так и не сказал, на кого мы работаем.

— Ты же умная женщина, догадайся сама.

— Хватит, Рори, я теперь эксперт по мировой нефтеторговле, а не спецслужбам США. Просто скажи, как она называется, если не ЦРУ.

— Разведывательное управление Министерства обороны США. - был ей лаконичный ответ.

— Военная разведка? — нахмурилась Алекс. — Что за чушь, Рори. С чего вдруг военные США стали поддерживать ВИРА в моём лице? Хотите руками республиканцев расшатывать обстановку в стране-союзнице, чтоб она снова не возродилась в империю и не потеснила Штаты с Олимпа сверхдержав? Или это такая частная инициатива ирландской диаспоры в разведсообществе?

Родерик неопределенно помотал головой:

— Пожалуй, и то, и другое вместе взятое.

Но Алекс ответ не удовлетворил:

— Может, хватит уже водить меня за нос? Какая-то военная разведка устраивает заговоры против всех и вся самыми изощренными способами и об этом никто из общественности не догадывается?

— Я тебе говорю правду. Да, мы не так популярны, как ЦРУ, да, про нас не пишет пресса, про нас не сочиняют страшных книг, нас не выставляют бесчеловечными людоедами. Мы менее на виду, потому-то и действуем тоньше и реже проваливаемся.

Алекс оценивающе оглядела Родерика:

— Значит, разведывательное управление? — на всякий случай, уточнила она.

— Разведывательное управление, — кивнул Родерик.

— РУМО.

— Оно самое.

— И я на него работаю?

— Работаешь.

— Восемь лет?

— Этим августом уже будет девять.

— Девять, — повторила Алекс и кивнула. — И что будем делать дальше?

— Дальше? — воодушевился Родерик. — А дальше у наших ног весь мир!

Глава четвёртая

После полудня, когда все служащие конгрегации по делам духовенства разошлись на обед, отец Матео остался в приемной, чтобы прочесть присланное из Никарагуа этим утром письмо от своей сестры Мануэлы, которое он с нетерпением ждал.

«Здравствуй, Тео.

Сегодня у меня нет настроения расспрашивать тебя о чём-то, спорить с тобой. Я уже поняла, что ты, как и все в Ватикане решительно осуждаешь латиноамериканскую теологию освобождения. Что ж, ты богослов и разбираешься в тонкостях учения нашей Церкви лучше меня. Тогда я просто расскажу тебе, может, повторюсь, но напомню, что такое жизнь в Манагуа, столице Никарагуа, где правит наследный диктатор Сомоса, и почему теология освобождения так здесь популярна и наказуема.

Помнишь, тогда, пять лет назад, я написала тебе, что еду в Манагуа помогать обездоленным оправиться после страшного землетрясения, я только и говорила в письмах, что теперь, когда весь мир готов помочь никарагуанцам в их горе, город обновится, и на месте руин отстроят новую столицу, и это станет началом новой, лучшей жизни для сотен тысяч манагуанцев.

Какой наивной и мечтательной я была тогда. Как было страшно в первые дни — в центре города нет домов, одни развалины, а под ними тысячи людей, и никто не может освободить их из-под бетонных блоков. Тысячи раненых плачут повсюду, а больницы не могут им помочь — землетрясение смело и их.

Когда я только прилетела в Манагуа, ведь землетрясение не разрушило полосу, первое что бросилось мне в глаза, это как десятки тысяч людей вереницей заполнили дорогу и уходили из города. Я так удивилась, что они не хотели помочь разбирать завалы, спасать раненых. Они попросту уходили прочь, в соседний город, что остался цел. А потом я увидела руины Манагуа и тех, кто там остался. Те люди ходили по развалинам и что-то в них выискивали. Я сначала не разобрала, чем они заняты, а потом разглядела — они выносили из рухнувших магазинов еду, а из бывших жилых домов всё ценное, что осталось и не сломалось. Это были сотни мародеров, если не тысячи. Они даже не брезговали грабить церкви. Потом мне сказали, что это жители трущоб, что им не привыкать к тяжёлым условиям, потому они и не покинули город. А грабят, так это потому, что они хотят хоть раз пожить сыто и хорошо.

Я не писала тебе, а ведь самое ужасное, что было в Манагуа, так это смрад от мертвых тел, что пять месяцев висел над руинами города. Да, многих погибших похоронили в братской могиле, тела многих и вовсе сожгли, а многие так и остались под завалами и никто не предал их земле.

Когда я только собиралась отправиться в Никарагуа, я слышала, что весь мир потрясен трагедией, что Красный Крест шлёт гуманитарную помощь, а такие разные страны как США, СССР, Китай, Израиль да и многие другие откликнулись на беду в такой далекой для них самих стране, всем миром собирали деньги через аукционы, благотворительные мероприятия, от частных пожертвований состоятельных людей. А в Манагуа я удивлялась, неужели газеты врали, неужели те богатые люди хорохорились для прессы, что помогают обездоленным, а сами в Никарагуа не выслали ни доллара?

Признаюсь, хоть и стыдно, но тогда я очень злилась на всех тех, кто в Европе по телевизору и радио обещал прислать гуманитарную помощь, но не прислал. А потом я увидела, как лавочник торгует снедью, а на упаковках стоят эмблемы Красного Креста. Я возмутилась, как так, никогда Красный Крест не торговал гуманитарной помощью. А лавочник только накричал на меня и прогнал.

Когда я освоилась в городе, когда у меня появились друзья и знакомые, они сказали мне тихо, но так спокойно, будто это само собой разумеющееся, что гуманитарная помощь со всего мира, скорее всего, была, но диктатор Сомоса присвоил её себе и сейчас продает за границу. Я не поверила, разве может быть такое, чтобы правитель оставил без еды и крова свой народ? А мне ответили, разве ты не знаешь, Сомоса объявил всю разрушенную часть города собственностью государства, а не людей, что там жили, а теперь вовсе запретил выжившим селиться на прежнем месте, где жили их отцы и деды, и под страхом смерти запретил строить на этом месте дома.

Как мне было дико это слышать! Но я видела собственными глазами, что руины остались руинами, и расчищать их никто не спешил. А смрад на развалинах исчез через пять месяцев только потому, что тогда начался сезон дождей, он-то и смыл останки тех, кого не захотели похоронить по-христиански.

С тех страшных дней прошло больше четырёх лет. И что ты думаешь? Кто-то из потерявших кров обрел новый дом? Нет, Тео, я таких людей не знаю. Кого-то приютили родственники, кто-то уехал в другие города и деревни, но больше всего людей теперь ютится в трущобах, тех самых, что уцелели после землетрясения и теперь разрослись по всему пригороду.

Там я и работаю, ты это знаешь. В беспросветной грязи, сутолоке и голоде для моих соседей есть только одна надежда, что я бесплатно научу их детей считать и писать, и скоро они смогут найти работу. Тео, здесь, в Никарагуа у половины взрослых людей никакой работы нет, нищета отнимает у людей всякую надежду. Здесь каждый пятый болен туберкулезом и лечения для них нет, а ведь ещё свирепствует тиф, малярия и дизентерия. Я всё учу и детишек и их родителей, что гигиена это очень важно, что всегда перед едой надо мыть руки, что воду, прежде чем пить, надо прокипятить, что каждый день надо умываться. Но что им до моих увещеваний, если водопровода в трущобах толком нет, а воду приходится носить ведрами на руках. Много ли её наносишь, если колонка чуть ли не за километр от дома, а в семье пятеро детей, да ещё и старики?

Тогда в трущобах я узнала, как безработные добывают себе пропитание. Это и странно и даже ужасно. Тео, они за деньги сдают кровь! Да, люди приходят на донорские пункты, где никто не интересуется их состоянием здоровья — ведь какое здоровье может быть у человека, который от недоедания согласился сдавать кровь? Эта кровезаборная компания называется «Пласмафересис», и ей владеет Сомоса. И он продает никарагуанскую кровь за границу! Тео, ответь мне, зачем? Зачем кому-то за рубежом покупать кровь и плазму больных голодных людей?

Как мне тяжело, Тео, я часто плачу по ночам, чтоб никто не видел. Вот на прошлой неделе на уроке маленький Карлито, смышлёный бойкий мальчик читал для меня наизусть стишок про уточку и котенка, да так складно, без запинки и с выражением. А на следующий день он в школу не пришел, и через два дня — тоже. Я сама пошла к нему домой, а родители сообщили, что Карлито заболел. А вчера мне сказали, что он умер.

Если бы ты только знал, как много детей умирает, не дожив и до десяти лет. В Никарагуа нет больниц, никто никого не лечит. В стране живет почти два миллиона людей, а больничных коек всего две тысячи, и это с такой-то ужасающей эпидемиологической обстановкой!

Да, Тео, я струсила, смалодушничала, когда уехала из Манагуа в деревню. В моём прежнем классе умерло больше половины детей, а других забрали родители, сказав, что им пора начинать работать, а не просиживать дни за партами. Что я могла возразить? Сытости или знания? Это пусть европейские интеллектуалы философствуют над этим вопросом, а для меня это никакая не дилемма, здесь еда нужней, без неё каждый день умирают люди.

А в деревне… А в деревне тоже нечего есть. Мог ли ты когда-нибудь такое себе представить — деревня и без еды? А знаешь, почему? Сомоса и его семья владеют почти всеми землями в стране, он и приказал крестьянам не сеять ничего кроме хлопка. Представляешь, Тео, по всему Никарагуа, на всех плантациях не растет ничего кроме хлопка. Да, есть несколько плантаций, где выращивают бананы, но это не для Никарагуа, а для американской экспортной компании, те бананы без остатка она вывезет в Штаты. А Сомоса продаст хлопок за границу и на вырученные деньги втридорога купит у Штатов еду для никарагуанцев.

Тео, я простая монахиня, я не настолько образована, чтобы разбираться в тонкостях экономики в масштабах целой страны. Но даже и мне понятно, что так вести хозяйство никуда не годится. Это позор, если страна не может сама себя прокормить. Но когда руководитель страны делает всё, чтобы его народ голодал на собственной земле, разве это не преступление? На хлопковой плантации люди ведь работают не за деньги — Сомоса им ничего не платит. Они работают на него за еду. И им ещё пеняют, что они слишком дорого обходятся государственной казне.

Тео, ты думал, в XX веке больше нет рабства? Да, наверное, то, что происходит в Никарагуа куда хуже рабства. Помнится, в былые века плантатор не выжимал из своих рабов все соки, не заставлял работать до изнеможения, чтобы тот замертво падал на поле. Нет, раньше рабовладельцы старались беречь рабов, но не потому, что жалели и вспоминали, что в Царствие Небесном не будет слуг и господ. Нет, они щадили несчастных, не морили их голодом, не обрекали на смерть только потому, что умри раб, то станет меньше рабочих рук, и плантатор понесёт убытки. А что может для такого человека быть хуже убытков? Правильно, ничего. Но такое положение вещей, такие нравы были давно.

Здесь, в Никарагуа, Сомоса не заботится ни о ком из своих подданных. Потому и крестьяне умирают с голода, потому и центр Манагуа, что диктатор присвоил себе, будет лежать в руинах. В нашей деревне крестьяне выпасают скот, но этот скот не их, он весь принадлежит Сомосе. Давно ли ты слышал о таких порядках? Кажется, так было в Ирландии лет сто тридцать назад, когда ирландцы выпасали скот, а потом приезжали английские помещики и грузили коров с овцами на корабли и увозили в Англию, а ирландцам оставалось есть только картофель, если он уродится.

В Никарагуа только Сомоса и его семья решают, какой товар и куда отправить, потому что им принадлежит весь никарагуанский флот. Они решают, сколько хвалебных речей в честь диктатора будет написано в газетах, потому что пресса принадлежит тоже им. У них есть пакеты акций всех никарагуанских компаний. Этим нескольким людям принадлежит треть всего национального богатства страны, страны, где проживает почти два миллиона бедняков.

Я не боюсь писать тебе такие слова только потому, что наши письма всегда были и есть на старо-испанском, а здесь его никто не поймет, разве что примут за диалект португальского. Да, почту досматривают и читают, а всех подозрительных и неблагонадежных ещё со времён Че Гевары здесь принято арестовывать и пытать. А тех, кто выходит на площади и протестует против пыток, расстреливает из пулемётов национальная гвардия. Были такие деревни, в которых власти заподозрили появление партизан, а после приходила национальная гвардия, насиловала всех женщин и девочек, а после вырезала всех жителей и скот и поджигала дома. Больше тех деревень нет.

Ты должен был слышать, в Никарагуа есть те, кто не забыл о народе и готов воевать за его свободу от диктатуры, ежедневного ограбления и террора. Года два назад левые партизаны-сандинисты захватили поместье одного бывшего министра, в то время как там начался торжественный приём в честь американского посла. На том приёме были сплошь миллионеры, министры дипломаты, а главное, родственники Сомосы. Тогда сандинисты потребовали от властей поднять минимальную заработную плату трудящимся, выпустить из тюрем политзаключенных и опубликовать в прессе заявление Сандинистского фронта народного освобождения, чтобы весь мир услышал и узнал, что есть такая маленькая страна Никарагуа и правит ей диктатор Сомоса, против которого и ведётся партизанская война. И Сомоса всё выполнил, потому что он может отдать приказ расстрелять протестующих студентов, а допустить, чтобы партизаны убили американского посла и его родственников — нет.

После того случая Соединенные Штаты создали военные отряды из солдат Центральной Америки и направил их в Никарагуа, как они сказали, защищать страну от террористов. Чему удивляться, если террористами они готовы именовать всех, кто им не нравится, хоть палестинцев, что хотят вернуть себе родные земли, хоть сандинистов, которые хотят вернуть своему народу достоинство и право на жизнь. США до всего есть дело, они ведь считают Никарагуа своей колонией, считают, что вправе ставить у власти кого угодно, лишь бы он был лоялен лично им, выращивал им так необходимый хлопок, продавал задёшево, а на врученные деньги тут же закупал у них еду втридорога. США должно быть счастливы такому положению дел — и хлопок получили и деньги внутри страны оставили. Что это, если не колониализм, Тео, как ещё это назвать? Здесь, в Никарагуа американцев интересует хлопок, а в остальных странах Центральной Америки — бананы. Ты же слышал это выражение — «банановые республики» — их прозвали так за то, что такие страны нужны Штатам как угодья для выращивания фруктов, которые потом вывезут в Штаты и съедят там же. А тем республикам оставят лишь малость, чтобы крестьяне не умерли с голоду и в следующий сезон снова занялись выращиванием бананов.

А сандинисты, никарагуанские партизаны, не хотят больше мириться с жадностью Сомосы и его марионеточной диктатурой. Они не дают себя запугать, они готовы отдать жизни, лишь бы народ Никарагуа встал с колен. Ты считаешь, в этом есть что-то дурное, что-то предосудительное и мерзкое? Может, ты считаешь, что люди в этой стране до скончания века должны прозябать в нищете и голоде? И всё же я надеюсь, что нет, ты не мог за несколько лет, что мы не виделись, так очерстветь сердцем. Не мог Рим так тебя испортить.

Хотя, мне так кажется, что душой и сердцем ты живешь исключительно в Ватикане, и происходящее за его стенами тебя мало волнует. Тео, пожалуйста, напиши мне, что это не так. Не только с тобой я веду переписку, подруги регулярно пересказывают мне, что происходит в мире. Тео, что творится в Италии, неужели ты ничего этого не видишь, или просто не хочешь писать и расстраивать меня? Но я же не впечатлительная маленькая девочка, зачем умалчивать? У вас же каждый день неофашистские банды убивают коммунистов, а марксистские банды убивают фашистов в ответ, а потом и те и другие устраивают теракты, взрывают банки, поезда, убивают людей. Что случилось с Италией? Откуда в людях столько злобы и ненависти? Почему никто не хочет их примирить? Тео, ведь итальянское общество раскалывается. Вот на недавних парламентских выборах треть итальянцев традиционно проголосовали за христианских демократов, а другая треть — за коммунистов. И что в этом такого страшного? Почему все кричат о «красной угрозе» и хватаются за голову? Разве выборы, это не демократия, разве мнение трети итальянцев, что захотели видеть в парламенте коммунистов не должно учитываться? А если нет, тогда какая это демократия — это та же диктатура, что и здесь в Никарагуа.

Я чувствую, после Муссолини с Италией случилось что-то ужасное и непоправимое, с того самого момента, как на Сицилии высадились американские войска с этим мафиози Лучано Лиджо, и они начали подавлять как фашистов, так коммунистов, которые отважно с фашистами боролись. Американцы ведь не ушли из Италии после войны, ведь так? В Никарагуа ведь всё начиналось так же, почти семьдесят лет назад — американцы просто пришли сюда и с тех пор решают, кому править, что и за сколько скупать, а за что не платить и отбирать. Разве в Италии сейчас происходит не то же самое? Разве не американцы вместо итальянского народа теперь решают, каким должен быть парламент, не они ли срывают переговоры о коалиции коммунистов и христианских демократов? Они лютой злобой ненавидят коммунистов только потому, что сами капиталисты, только потому, что привыкли брать, не спрашивая, а когда им этого не позволяют, они оскаливаются.

Сандинисты обещают народу Никарагуа свободное, справедливое социалистическое государство, потому и Штаты посылают против них военные отряды. Коммунисты Италии на деле показывают, что они пресекали и будут пресекать коррупцию, потому и подкупленные Штатами демократы срывают создание коалиции с коммунистами, чтобы их никогда не было в итальянском парламенте, чтоб они не мешали американским ставленникам творить тёмные дела.

Если ты скажешь на это, что монахине не должно быть дела до политики, то отвечу — как бы ни так. Если из-за политики каждый день умирают люди от рук террористов, бандитов или национальной гвардии, мне должно быть до этого дело.

Пусть в Ватикане ты занят сугубо канцелярскими делами, но ты не должен забывать, что в час отчаяния, когда не остается надежды на лучшее в этой жизни, священнику под силу утешить и напомнить мирянину, что после этой жизни будет и иная. Скажи, Тео, почему ты отказываешь в праве никарагуанскому трудяге услышать проповедь священника, который скажет, что беда никарагуанского народа проистекает от греха, греха сребролюбия, что поразил Сомосу. Неужели, ты скажешь мне, что это неправда, что в собственных бедах виноват лишь сам крестьянин, который от рассвета до заката вынужден горбатиться на хлопковой плантации? Нет, я знаю, ты напишешь о смирении и благодетели. Да, ты прав, но поверь, здесь не у всех хватает времени смириться и простить своего мучителя от всего сердца, прежде чем умереть.

Наверное, ты мне опять напишешь, что Священная конгрегация доктрины веры осуждает теологию освобождения, за то, что она искажает учение Церкви и проповедует коммунизм. Тео, с каких пор ты стал беспрекословно подчиняться всякому документу, что выпускает конгрегация, которая из страха и пресмыкания перед безликим общественным мнением отказалась называться Инквизицией? Не ты ли писал мне, что Второй Ватиканский собор обмирщил Церковь до того, что люди от неё отвернулись? Не ты ли постоянно жалуешься, что мессу опошлили, а монашеские ордена низвели до клубов по интересам?

Я не ты, я могу посмотреть на Ватикан со стороны. И я слышу оттуда интереснейшие вещи: епископы говорят, что не может быть греховной социальной системы, потому и капитализм не греховен. Хорошо, пусть так, но тогда почему эти же епископы проклинают Советский Союз с его плановой экономикой, если нет греховных социальных систем? В России коммунисты преследуют ортодоксальных священников и монахов, в этом всё дело? На это я скажу тебе две вещи: во-первых, с каких это пор Ватикан стала интересовать судьба ортодоксов, а во-вторых, Тео, по всей Латинской Америке сейчас правые диктаторы убивают католических священников. Разве Ватикан об этом не знает? Разве не знает, что здесь в Никарагуа любой клирик, будь он простым священником или даже епископом, может поплатиться жизнью только за то, что помогал бедным? Это так, Тео. Если ты носишь сутану и проповедуешь среди бедняков, утешая их, власти сразу заподозрят в тебе партизана, и национальная гвардия казнит тебя, а заодно и всю деревню, что слышала проповедь — её просто сожгут.

Я знаю тех священников, что не убоялись, что встали на сторону обделённых. Они не марксисты, они патриоты, которые хотят освободить свой народ от чужого греха сребролюбия. Почему Ватикан решил, что у этих отцов не должно быть мнения? Почему они не должны болеть душой за свой народ только потому, что это противоречит учению Церкви? Это учение и так исказили до безобразия, так чего теперь охать? Почему причащать теперь можно без исповедания грехов, а призывать к освобождению от греха угнетения — нет? Когда это завели за правило, что грех нельзя осуждать? Не стоит осуждать грешника, но грех, разве он не первоисточник всех земных бед?

Почему от греха Сомосы должны страдать обворованные им крестьяне, за чей труд платят не те деньги, что они действительно заслужили собственным трудом? Почему они, жертвы чужого греха, не могут делать ничего, чтобы от этого греха избавиться? Если грешник может раскаяться и Господь простит ему, то, что должны делать жертвы, чтоб Господь освободил их от чужих грехов?

Неужели Церковь запрещает человеку освободиться от угнетения, расправить плечи и обрести достоинство? Почему крестьянин должен прозябать в нищете? Ты, наверное, знаешь, что в Индии и Непале верят в карму, и если один человек увидит как другой лежит на дороге, не в силах подняться по болезни ли, или упадка сил, тот первый не станет помогать ему подняться, потому как у упавшего карма плоха, он много грешил в прошлой жизни, потому и в этой страдает. Зато в следующей жизни будет болящему больше радостей за страдания в жизни этой, потому как это кармический круг и нельзя разрывать его — нельзя поднимать упавшего, нельзя давать милостыню нищему, нельзя помогать нуждающемуся. Скажи мне, Тео, когда мы, христиане, успели стать язычниками, раз приняли их человеконенавистническую философию безразличия? Разве не учили нас помогать ближнему и подавать просящему?

Христос призвал нас возлюбить ближнего и освободиться от греха. Разве своей безответной покорностью мы не подталкиваем угнетателей мучать нас ещё больше, копить ещё больше грехов в их душах? Разве не сопротивлением мы заставим их одуматься, разве в страхе перед народом не вспомнят они о страхе перед Господом и Страшным Судом? Неужели не вспомнят они о собственной душе, и сердца их не смягчатся? Наша кротость и покорность не только даруют смирение нашим душам, ещё они пестуют грех в чужих. Это ведь мы вселяем грехи сребролюбия и тирании в чужие сердца, а после от них и страдаем. Стало быть, только нам самим и бороться с грехами, которые мы породили, бороться за освобождение общества от капиталистической эксплуатации и колониализма.

Ты скажешь, что такая теология неправильна и слишком обмирщенная? Но кто запретил нам помышлять о Царствии Божьем на земле? Разве не в этом долг любого христианина?

На этом все. Целую тебя, твоя сестра, единая с тобой плотью и кровью, Манола».

Отец Матео спрятал письмо и напряженно вздохнул. Сколько раз он писал, сколько раз говорил во время телефонных звонков, пока Манола жила в Манагуа, что ей нужно уезжать из этой опасной страны. Но разве Манола станет его слушать, тем более после того, как он написал ей, что теология освобождения хороша для митинга, но не для амвона, потому как называть Христа революционером и политзаключенным — кощунство, потому как такая характеристика умаляет его роль как Спасителя.

Но в одном Манола права — он в тихом и относительно мирном Ватикане, а она там, где идёт партизанская война, и поддержи она открыто сандинистов, а если такой выбор встанет, она точно поддержит, Манолу точно расстреляют, если не сделают чего похуже.

Отец Матео понимал её устремления, но не мог заставить себя не волноваться. Одно дело утешение и помощь, другое дело — надвигающая война. Но ведь именно в военное время людям и нужно утешение с помощью. Отец Матео прекрасно понимал, Манола никуда не уедет, разве что только после того как в стране победит сандинистская революция.

Он предупредил сестру, если хоть одно письмо от неё задержится на неделю, он поднимет на уши нунциатуру в Никарагуа и соседних странах и не отступит, пока Манолу не найдут, в какой бы деревне она не обучала детей. С тех пор, Манола слала ему письма чуть ли не каждый день, порой они приходят и по две-три штуки за раз.

Но сегодня отцу Матео предстояло разобраться и с иной корреспонденцией. В конверте без обратного адреса ему пришла странная записка:

Иными словами, некто по совету княгини Палавиччини зовёт его прийти к Алтарю Отечества, видимо, чтобы сообщить некую информацию о римских масонах.

Уже не первый год отец Матео служил запрещённую папой тридентскую мессу в доме княгини для её семьи и близких друзей. Не так давно он обмолвился ей, что после изгнания из Ватикана архиепископа Буньини, он всерьез заинтересовался, а сколько на самом деле масонов обитает в Ватикане. Помнится княгиня посетовала, что не удивится, если масонами окажутся два последние папы, что провели богомерзкий Второй Ватиканский Собор из-за которого мессу теперь приходится служить подпольно.

Отец Матео и не предполагал, что княгиня может сказать кому-то из своих друзей о его интересе к масонству. После замаскированного убийства кардинала Даниэлу, отец Матео всерьёз опасался говорить о подобных вещах открыто.

В назначенный срок он пришёл на площадь Венеции к Алтарю Отечества и только тогда понял, что не знает, кого искать. Но аноним нашёл его сам, видимо, распознав по сутане и словесному описанию княгини.

— Отец Матео? — на всякий случай справился седовласый представительный мужчина лет шестидесяти пяти.

— Да, так и есть.

— Тогда позвольте представиться, — дружелюбно улыбнулся он, — Альберто Корьери, судья из Флоренции.

Они прогуливались вдоль фонтанов, и отец Матео узнал, как судья познакомился с княгиней, что было это двадцать три года назад. Сейчас он в Риме по делам, но выкроил время для встречи. Постепенно они подошли к главной теме.

— Как только княгиня рассказала мне о вас, я, конечно, удивился. Молодой ватиканский чиновник, уж простите за такую характеристику, да ещё интересуется весьма щепетильной темой.

— Есть такое выражение «врага нужно знать в лицо».

— Это вы верно подметили, — весело хохотнул судья. — Вот меня всегда удивляло, как масоны могут говорить, что не имеют общего представления о Боге, и при этом удивляться, что Церковь называет их отделенными братьями.

— Уже несколько лет работает комиссия епископов, — безрадостно заметил отец Матео, — сейчас они и решают, быть масонам и дальше отлученными от Церкви, или стоит пересмотреть этот канон.

— Надо же, с чего бы вдруг их это заинтересовало?

— Масоны попросили. Они говорят, что не запрещают своим братьям быть католиками, так почему Церковь делает наоборот?

— А, правда, почему? Нет, на интуитивном уровне, я, конечно, понимаю причины, были ведь заговоры карбонариев против папства и многое другое. Но хотелось бы услышать авторитетное мнение.

— Вы и сами сказали, масоны не имеют общего представления о Боге. В этом и есть главная причина. Самые радикальные из них на своих собраниях называют Христа галилеянином, лжецом и сыплют прочими богохульствами и обещаниями сокрушить христианство, изжить его из умов и сердец и заменить чем-то вроде этики. Да, масонам не нравится папство, им противны все религии, потому как в их представлении истины нет рядом, её всегда нужно искать. Вот и находят её в великом архитекторе вселенной, перед которым, как сами говорят, трепещут. А уж как его подлинное имя, решайте сами.

— Да… — только и протянул судья. — А как вы считаете, если масоны представляют опасность для христианской веры, под силу ли им угрожать государству?

— В каком смысле? — удивился отец Матео.

— Ну, скажем, способны ли они захватить власть в отдельно взятой стране?

— А потом мировое господство? Нет, по мне, так это страшные истории в духе «Протоколов сионских мудрецов». Подобные теории в чём-то увлекательны и остры, но в целом не состоятельны.

— Почему вы так думаете?

— Потому что они оторваны от реальности.

Судья оценивающе оглядел священника и снова улыбнулся.

— Если честно, отец Матео, сам для себя я не решил, каков должен быть ответ на этот вопрос. Для меня он не так очевиден.

— Правда?

— Давайте, я расскажу вам, а вы подумаете сами, что из этого правда, а что нет.

И судья начал свою историю с того, что пару лет назад его коллеге из Рима пришла бандероль от некоего инженера. В ней были многочисленные вырезки из газет и журналов, но главное, там были и документы Великого Востока Италии — инженер решил отдать в руки судей компромат на масонов после того как его самого исключили из ложи.

— О, там было много интересного, — продолжал судья. — Вот вы, например, знаете, как в Италии возрождалось масонство после гонений при Муссолини?

— Я, пожалуй, не соглашусь с тезисом, что Муссолини масонов преследовал.

— А как же конфискация дворца Джустиниани?

— Ну, если называть конфискацию дворца гонениями, то это, мягко говоря, преувеличение страданий. К тому же с площади Иисуса других масонов никто не выгонял ни 1925 году, ни после. Видимо масоны с площади были Муссолини по нраву.

— Интересно, почему?

— Понятия не имею. Лично я не вижу разниц между масонами и масонами. Да в разных ложах витают разные идеи, одни консервативны, другие либеральны, есть Великий Восток, есть масонство шотландского обряда, но для меня как стороннего наблюдателя суть от этого не меняется.

— А если я скажу, что нынешние итальянские масоны после войны стали качественно иными, чем были прежде, вы поверите?

— И что же с ними такого могло произойти? — скептически вопросил отец Матео.

— А то, что как только в Италию пришла американская армия, первое, что она начала делать, так это восстанавливать масонские ложи, которые запретил Муссолини. Восстановленные ложи расползлись по Италии именно от американских военных баз.

Отец Матео обдумал эту информацию и ответил:

— Но это логично. Если военнослужащие США состоят у себя на родине в ложе, то на время службы за границей вполне могут учредить ложи и здесь, в Италии.

— Нет, отец Матео, — покачал головой судья, — я говорю совсем о другом. Американские ложи помогали итальянским ложам восстановиться после правления Муссолини. А восстановить ложу это значит не только найти здание, собрать братьев и написать учредительную хартию. Чтобы ложа официально функционировала нужно ещё и…

— Признание других лож.

— Вот-вот. И это признание они получили, но не от французского Великого Востока, не от английских масонов. Их признали Северный и Южный округ масонства США. Вот вы говорите, что не видите разницы между масонами и масонами. А вот УСС в своё время его четко узрело.

— То УСС, которое теперь называется ЦРУ?

— Оно самое. Служил там один офицер, сам методистский пастор из итальянской семьи и масон. Так вот, он сказал в своём управлении, что для создания в послевоенной Италии лояльных Штатам элит нужно опереться на масонство внутри страны, но не на то лояльное Муссолини, что осталось на площади Иисуса, а то, что он изгнал из дворца Джустиниани, ведь они антифашисты и с ними можно иметь дело. Так американские масоны протянули руку помощи итальянским братьям, а те присягнули им. Потом была многолетняя тяжбы масонов с итальянским правительством за возвращение им конфискованного дворца Джустиниани, и они его чуть было не проиграли, если бы на помощь не пришел американский посол, тоже масон, и не заплатил нужную сумму государству. Так американские масоны не только подчинили, но ещё и купили масонов итальянских. К слову, это они вели переговоры между дворцом Джустиниани и площадью Иисуса о примирении и объединении двух лож. Своего они добились, а потом добились и того, что были подчищены ряды итальянского масонства от подозрительных в политическом плане братьев.

— Что значит подозрительных?

— Значит, симпатизировавших левым, коммунистам и всё в таком духе. Это к слову о том, что в ложах политика не обсуждается. И вот теперь братья из-за океана через свои же военные базы контролируют всё, что происходит в итальянских ложах. Вот так и обстоят дела.

— Это, конечно, все интересно, — признал отец Матео, — но вряд ли говорит о том, что Штаты вмешиваются в политику Италии, а масоны захватили власть в стране.

— Не говорит, конечно, — признал судья. — Но это была только предыстория, краткий экскурс, так сказать в минувшие десятилетия. То, что прислал мне и моему коллеге тот инженер, можно назвать эксклюзивными материалами из первых рук. Это касается ложи П-2.

— Что за странное название? — удивился отец Матео.

— О, ничего странного, просто сокращение от полного названия «Пропаганда масоника N2».

Отец Матео замер на месте. Не может быть таких совпадений. Те номера счетов, что оставил ему Сарваш, принадлежали именно этой ложе. Тогда отец Матео усомнился в её реальном существовании, но теперь…

— Наш информатор написал в сопровождающем письме, — продолжал судья, — что П-2 под прикрытием масонства занимается антиконституционной деятельностью.

— Каким образом?

— Во-первых, список этой ложи засекречен и кто в ней состоит неизвестно, а это уже противоречит закону об объединениях и ассоциациях. А во-вторых, наш информатор утверждает, что эти самые засекреченные братья в последние годы приняли участие в трех попытках государственного переворота.

— Это вы про те неудавшиеся путчи в 1970, 1973 и 1974 годах? Мне всегда казалось, что это частные инициативы неугомонившихся пенсионеров, что видят повсюду несуществующее коммунистическое вторжение.

— Вы упускаете главное. Это были сплошь неофашистские путчи, а все расследования и суды по их делам закончились тем, что реальных руководителей переворотов не нашли, а кого пытались осудить, в тюрьму так и не посадили.

— И что, ваш инженер считает, что всё это из-за пресловутой братской взаимопомощи масонов? Один брат-судья жалеет другого брата-путчиста? Простите, но даже для масонов такие отношения за гранью приличия.

— А если они в сути перестали быть масонами? — загадочно намекнул судья.

— Что вы имеете в виду?

— Все просто. Сначала человек откликается на гуманистический призыв масонства о свободе, равенстве и братстве, потом он вступает в ложу. Если он высокопоставленный чиновник, политик, военный, промышленник, банкир, аристократ, адвокат, или любой другой небедный и влиятельный человек, то его приглашают вступить в ложу П-2. А вот там новому брату говорят, что настало время откинуть все философские дискуссии о символах и доктринах масонства и пора бы заняться делом, ведь отечество в опасности, «красная угроза» не дремлет.

— Вы считаете, что Штаты, манипулируют итальянскими масонами и создали под прикрытием ложи подрывную группу? Вы действительно считаете, что это возможно?

— Свобода, равенство и братство, — напомнил судья, — на последнее легче всего упирать, если хочешь спекулировать на проповедуемой солидарности братьев и добиться их беспрекословного подчинения.

И тут было о чём задуматься. И в прошлые века бродили слухи, что за ширмой масонства скрываются честолюбивые политики, которые всегда готовы привлечь братьев к претворению в жизнь своих сакраментальных идей. Ведь масоны основали США, устроили кровавую французскую революцию. Карбонарии в Италии, Временное правительство в России и прочие и прочие… П-2, подзуживаемая американцами, три раза пыталась устроить госпереворот? А что же не получилось, не хватило заокеанской поддержки? Или просто время переворота ещё не пришло, а то были лишь репетиции?

— И что вам пишет тот инженер? — спросил отец Матео судью, — эта ситуация характерна для всего итальянского масонства, или только для одной ложи?

— Насколько я понимаю, то, что досье попало мне на глаза, стало возможным исключительно в силу дрязг между руководством той самой П-2 и Великим Востоком Италии в целом. Ложу П-2 усыпили в 1974 году, но она так и не прекратила своей деятельности.

— Значит теперь она дикая ложа.

— Или штаб заговорщиков против республики под прикрытием ложи. У него есть даже своё печатное издание, ограниченное для подписки. Сейчас оно называется «Политический обозреватель», там публикуются громкие разоблачения и скандалы из мира политики и государственных служб. Я читал один из бюллетеней, что прислали мне с досье. Это очень специфические тексты, полные намеков, иносказаний, но уровень осведомленности писавшего их журналиста просто поражает. Это говорит только о том, что П-2 пробралась очень глубоко, в такие коридоры власти, что не каждому простому смертному дано туда попасть. Обо всем, что я вам рассказал, я узнал ещё два года назад. Мы с коллегой посоветовались и отправили досье в более компетентную инстанцию. Но ответа мы так и не получили. На повторный запрос нам ответили, что они не получали никакого досье.

— Или скрыли, что получили и уничтожили, — предположил отец Матео. — Судя по тому, что вы рассказали, братья из П-2 есть везде, особенно в высоких кабинетах.

— Если честно, — вздохнул судья, — я боюсь признаться самому себе, что так оно и есть на самом деле. Но события последних месяцев меня немало насторожили.

— А что случилось?

— Наверное, вы слышали, что в июне в Риме неофашисты расстреляли судью Оккорсио.

— Конечно, слышал. Печальная трагедия.

— Дело в том, что незадолго до гибели, он говорил с моим коллегой, тем самым, что получил досье от римского инженера. Оккорсио вёл следствие по делу «Нового порядка», неофашистов, что устраивают бессмысленные и кровавые теракты по всей стране. Они-то его и убили. Так вот, Оккорсио сказал коллеге, что на одном из допросов подследственный неофашист признался ему, что состоит в масонской ложе. Мой коллега вспомнил о досье, его содержимом, и подтвердил, в 1969 году в П-2 был наплыв разного рода неофашистов, от респектабельных теоретиков до самых натуральных бандитов. В общем, коллеги обменялись информацией, и у Оккорсио даже имелось досье на руководителя П-2 Личо Джелли. Потом Оккорсио дал интервью одному римскому журналисту, сказал, что располагает скандальной информацией, и будут громкие разоблачения. На следующий день его убили.

— Очень оперативно, — заметил отец Матео.

— Именно. Расследование его смерти поручили как раз-таки моему коллеге, что беседовал с Оккорсио и узнал от него много нового о П-2. Убийцу Оккорсио нашли, но самое страшное, что он уже готовился к покушению на моего коллегу, прямо во время свадьбы его внучки. Его спасло лишь чудо — убийцу вовремя арестовали. Первое, что он сказал моему коллеге, когда его привели на допрос так это, как поживает его внучка. Трудно представить весь ужас, что он тогда испытал.

— Полагаете, тот убийца действовал в интересах П-2?

— Я не знаю, что ещё думать. У него было американское оружие, что ещё тут остается?

— Ваш коллега всерьез намерен продолжать следствие? — спросил отец Матео.

— О чём вы говорите? Конечно, это же дело чести.

— Я имею в виду не дело того убийцы-неофашиста, а ложу П-2.

Судья немного помолчал:

— Знаете, я не могу отвечать за него. Он очень напряжен, даже напуган.

— Я понимаю, семья это самое важное, что может быть. Но если я дам вам копию одного документа, вы передадите его своему коллеге?

— О чём идет речь? — заинтересовался судья.

— Давайте сейчас же проедем ко мне домой, и я все вам покажу. А дальше сами решайте, нужно оно вам или нет.

На квартире не оказалось ни донны Винченцы, ни её дочери, и отец Матео, не вызывая лишнего интереса посторонних, передал судье Корьери копию номерных счетов ложи П-2.

— Откуда это у вас? — пораженно спрашивал судья.

— От одного знакомого, — лаконично ответил отец Матео.

— А у него-то они откуда? — не отставал судья, и отец Матео честно сказал:

— Он работал на Микеле Синдону. Видимо незадолго до краха он скопировал компрометирующие Синдону документы, а это передал мне.

— А почему именно вам?

— Не знаю, видимо потому, что я служу в Ватикане, а Синдона был папским советником.

— Так что же это получается, Синдона распоряжался или до сих пор распоряжается активами ложи П-2?

— Насколько я слышал, он до сих пор не арестован, так что… — отец Матео пожал плечами.

— Его заочно приговорили к трём годам заключения, — спешно кинул судья, ещё раз пробегая документ глазами. — Если не секрет, как зовут вашего осведомленного знакомого?

— Боюсь, теперь это не имеет значение. Он пропал без вести.

— Как пропал?! — всполошился судья, поняв, что важного свидетеля допросить не удастся.

— Когда он отдал мне этот документ, то сказал, что ему угрожали убийством.

— Кто, он не сказал?

— Его бывший работодатель Синдона. Но это точно не из-за номерных счетов П-2. Я думаю, у моего знакомого на руках было много разоблачительных документов, и их он передал в соответствующие инстанции. Остался только этот список, — отец Матео кивнул в сторону бумаги, что судья не выпускал из рук. — Он отдал его мне в надежде, что я сумею распорядиться им с умом. Что ж, я надеюсь, что поступаю правильно.

Судья Корьери горячо поблагодарил священника и на этом они расстались. Если честно, отец Матео не верил, что список номерных счетов как-то поможет судье в разоблачении подрывной деятельности ложи П-2. В конце концов, для ареста счетов нужно решение суда, а для решения суда нужно расследование, а для расследования нужны факты, которые, видимо, мало кто готов рискнуть и огласить.

На этой встрече отец Матео так и не узнал ничего полезного для себя. Да, ситуация с П-2 интересна, загадочна и даже вызывает холодок страха, но нисколько не приближает его к теме ватиканской ложи, а такая ложа точно существует. После убийства кардинала Даниэлу и письма из Великого Востока Италии архиепископу Буньини, отца Матео не оставляли сомнения, масоны в Ватикане есть. Но кто и сколько?

Уже больше года отец Матео наблюдал, выискивал, систематизировал. В голове у него сложился список вероятных братьев в сутанах, но это были лишь подозрения, лишь результаты сухого анализа и ничего больше.

А через неделю в кабинет монсеньора Ройбера принесли свежий номер журнала «Боргезе». После прочтения одной из статей епископ, бледный и взволнованный, выбежал в приёмную и протянул открытый журнал отцу Матео:

— Посмотрите, посмотрите! — глотая ртом воздух, причитал он.

Отец Матео испугался, что епископу стало плохо с сердцем, но увидев крупный заголовок, сам на минуту онемел. «Масоны в Ватикане» — так называлась статья. А далее шёл список из сто двадцать прелатов католической церкви, кто по словам автора принадлежит к масонскому братству.

— Статс-секретарь, его заместитель — пытаясь успокоиться, перечислял монсеньор Ройбер. — префекты, нунции, даже личный секретарь папы!

Отец Матео пробежал текст взглядом. Точно, Паскуале Макки, принят в некую ложу ещё 23 апреля 1958 года за номером 5463-2 под псевдонимом МАПА, видимо, по первым буквам имени и фамилии. Да, отец Макки, конечно, мало приятный в общении человек, а с его настойчивой привычкой контролировать каждое движение папы, решать, кто с ним достоин говорить, а кто нет, кого назначить на ту или иную должность, а кого попридержать — зная это, не так уж и трудно поверить, что он масон и продвигает по ватиканской служебной лестнице своих братьев. В частности, своего друга епископа Марцинкуса. И какое совпадение, он тоже есть в этом списке — принят в ложу в 1967 году. Отец Матео попытался вспомнить послужной список епископа. Если он стал масоном в 1967 году, то уже на следующий год получил епископскую хиротонию, ещё через год стал секретарем ИРД, а ещё через два — его президентом, на коей должности пребывает по сей день и довольно неплохо себя чувствует — чем не плоды братской взаимопомощи? Особенно если учесть, что епископ Марцинкус первый американец, кто взлетел так высоко по карьерной лестнице в римской курии. Особенно если учесть, что итальянские ложи контролируют масоны из Штатов.

На всякий случай отец Матео проверил, есть ли в списке имя опального архиепископа Буньини — точно, есть, в рядах масонов он состоит с 1963 года.

— Это же скандал, — продолжал монсеньор Ройбер, — конгрегации поручат во всем этом разобраться. Здесь же имена кардиналов, епископов и высокопоставленных мирян, и не только из Рима.

— Здесь имена статс-секретаря и его заместителя, — холодно напомнил отец Матео, — так что могут не поручить.

— На что вы намекаете? — насупился епископ.

— На то, что архиепископ Ганьон два раза писал доклад о коррупции в Ватикане. И что, разве кто-то этот доклад прочёл?

— Но это ж совсем другое, — слабо возражал монсеньор Ройбер, — здесь имена конкретных людей, и их ославили на всю Италию.

— Вот и посмотрим, — только и сказал отец Матео, — время покажет, нужно ли кому-нибудь это расследование или нет.

С этого дня, прохаживаясь по коридорам и улочкам Ватикана, он принялся неустанно наблюдать за людьми, их лицами и жестами. Отец Матео прекрасно помнил весь список ложи и ватиканских служащих из него знал в лицо. И он начал сравнивать. Кто-то был зол, кто-то растерян, кто-то напуган, а кого-то просто веселило, что про него написали такую глупость, будто он масон.

Под вечер, направляясь к воротам Святой Анны, отец Матео увидел раздраженного епископа Марцинкуса и недовольного отца Паскуале Макки.

— Синдона, мерзавец, мутит воду, — шипел епископ на ухо Макки, и отец Матео следуя за ними поодаль, мог это слышать, — всё не может успокоиться в своем Нью-Йорке.

— Ты ошибаешься, Пол, — тихо отвечал ему папский секретарь, — он грозился опубликовать список пятисот своих вкладчиков, а не это.

— Но тогда кто его опубликовал?

— Не знаю Поль, не знаю.

Потом они сели в автомобиль с ватиканскими номерами и покинули пределы града, так и не заметив, шедшего за ними отца Матео.

На следующий день он отправился в кабинет кардинала Оттавиани «на чашечку чая». Обсудить было что.

— Сколько пап за двести с лишним лет разоблачали масонство, — сетовал кардинал, — сколько булл было написано, а теперь всё словно забыто.

— Мне кажется, — поделился сомнениями отец Матео, — что этот список верен лишь отчасти. Если половина информации правдива, то другая абсолютно не имеет никакого отношения к действительности.

— Интересное замечание, — признал кардинал. — Но если имена подлинных масонов смешаны с именами безвинно оклеветанных людей, зачем тогда публиковать в печати такой список?

— Кто знает? Может для того, чтобы внести смятение, запутать, сбить с толку. Те, кто найдут своё имя в списке ватиканских масонов, при этом масонами не являясь, будут считать его не более чем шуткой, а всех упомянутых — невинно оклеветанными, даже если это вовсе не так. А может список опубликовали для того, чтобы намекнуть посвященным, что в следующий раз вместо подставных имен появятся другие, более чем подлинные.

— Так вы думаете список неполный?

— Одна знакомая нам обоим княгиня то ли в шутку, то ли всерьёз, сказала, что в ватиканской иерархии масоны могут иметь сан выше кардинала. Так что, кто знает?..

— Вы правы, — безрадостно согласился кардинал, — Этот список — полуправда, которая хуже лжи. А что статс-секретариат?

— Как и в случае с досье архиепископа Ганьона — молчит.

— Очень интересно. Что, совсем никакой реакции?

— Может реакция и есть, а может до конгрегации по делам духовенства она просто не дошла. Вот если предположить, чисто гипотетически, что статс-секретарь Вийо и вправду масон, а его заместитель Бенелли попал в список случайно, то не удивительно, что заместитель статс-секретаря список в серьез не воспринимает, а сам статс-секретарь считает лучшим выходом из положения всё замолчать и ничего не предпринимать. Или, опять же чисто гипотетически, можно поменять их обоих ролями — молчание объяснится так же. Ну а если они оба оклеветаны, то тем более. На самом деле вы правы, список очень коварен и особой пользы никому от него нет.

Ещё отец Матео никак не мог выкинуть из головы, почему епископ Марцинкус считает, что список ватиканких масонов журналистам прислал беглый Синдона. Сам Синдона, если и состоит в какой ложе, то её название П-2. Не могут же там быть и церковные иерархи. Или всё-таки могут? А какая связь может быть между неофашистской публикой, курирующими их американцами и Ватиканом? Хотя, одна такая общая вещь была и называлась она «антикоммунизм».

Мучимый сомнениями, отец Матео поспешил связаться по телефону с Ником Пэлемом, благо в эти дни он был в Риме.

— Мистер Пэлем, что вы скажете, если я попрошу вас об услуге в обмен на информацию?

— Ух ты, а что за информация?

— А почему для начала вы не спросите, о какой услуге идёт речь?

— Ну, а что такого страшного вы для меня можете придумать? Небось, опять попросите что-то передать журналистам.

— На это раз наоборот, разузнать.

— Ну, разузнать не обещаю, но попытаюсь. И, между прочим, даже в этом случае одной информацией вы не отделаетесь.

— Что же вы хотите?

— Да не я, моё руководство. В общем, это нетелефонный разговор. Так о чём мне надо разузнать?

— Про недавний список в журнале «Боргезе». Откуда он взялся и кто те люди, которые его напечатали.

— А что за список?

— Ватиканской ложи.

— А что и такое бывает? — с наивностью спросил Ник.

— В этой жизни бывает разное, мистер Пэлем. — сухо заключил отец Матео. — И ещё, будьте добры, поспрашивайте, может кто-то что-то слышал о списке пятисот вкладчиков Микеле Синдоны.

— А это-то вам зачем?

— Надо, — был ему краткий ответ.

— Ну, хорошо, — вынужден был согласиться Ник, — надо так надо.

Он объявился только через три дня, позвонил отцу Матео домой и вызвал на прогулку в парк в выходной день.

— Сначала сами расскажите, — в нетерпении предложил Ник, — что у вас есть такое для меня интересное.

— Вряд ли оно будет интересно лично вам, скорее вашему начальству, если там уже не знают об этом.

— Так о чём же?

— В Никарагуа есть компания под названием «Пласмафересис», она занимается продажей на экспорт человеческой крови и плазмы.

Пэлем наспех записал услышанное в блокнот и поинтересовался:

— Так, что дальше?

— А вас не смущает, что кровь можно экспортировать как хлопок и бананы? — решил съязвить отец Матео. — Кровь берут у больных людей — туберкулез, тиф, дизентерия. Кровь нужна явно не для переливания другим больным людям.

— Ну да, ну да, — кивал Ник, продолжая записывать. — А далеко Никарагуа находится от Гаити?

— В тысячи миль через Карибское море, а что?

— Да так, подобная информация в последний раз приходила оттуда.

— Так что, это какая-то система по скупке крови? — изумился отец Матео.

— Ну, я не знаю, этим другие люди занимаются. А я всё записал и обязательно им передам. Это очень ценная информация. Кстати, откуда?

— Из надежного источника.

— Значит, не скажете?

— Не скажу. Теперь ваша очередь.

Ник сделал вид, что обиделся:

— Ну ладно, не хотите говорить, не надо. Я тоже не скажу, про свои источники, которые много знают и могут быть вам полезны.

Шантаж был слишком откровенным.

— Хорошо, — нехотя согласился отец Матео. — Мне об этом написала моя сестра. Она занимается социальной работой среди бедняков, она видела эти станции переливания собственными глазами, так что не беспокойтесь, источник информации надежный.

Пэлем записал и это:

— Это хорошо. А как с вашей сестрой, Мануэлой кажется, связаться? Ну, на всякий случай…

— Никак, — сурово оборвал его отец Матео.

— А почему?

— Потому что я вам не разрешаю с ней говорить. Она не знает, что я сотрудничаю с Фортвудсом, и впредь узнать не должна.

Пэлем понимающе кивнул.

— Ну, если так, то ладно.

— Так у вас есть информация для меня? — настойчиво поинтересовался Мурсиа.

— Есть, — воодушевился Пэлем, — вам с чего начать, с масонов или Синдоны?

— По порядку.

— Ладно, — про тот список из «Боргезе» я так толком ничего и не выяснил. Составили его два журналиста, откуда взяли информацию, не сознаются, говорят из проверенных источников, чуть ли не из государственных архивов, где хранятся списки всех 526 итальянских лож. Но по мне, так это выдумки. Список им кто-то дал.

— Почему вы так считаете?

— Ну, хотя бы потому, что лично я бы не стал копаться в архивах, чтобы из пяти сотен списков выписать только клир. Я бы ещё и политиков выписал, вот это был бы список. А так, ну если подумать, ну кому интересно, сколько кардиналов ходят на собрания лож? Кроме служащих Ватикана, это мало кому интересно. Ну, поохают набожные вдовушки, и забудут.

— Вы рассуждаете как англичанин, — едко заметил Мурсиа. — Это у вас в стране член королевской семьи возглавляет верховную ложу Англии. А здесь в Италии люди привыкли к иного рода порядкам.

— Может и так. Всё равно, я считаю, что эта масонская история рассчитана на ватиканскую публику. Может ваши кардиналы с епископами настолько зашифровались, что уже не в силах различить, кто в Ватикане масон, а кто нет. Вот им и помогли, издали список, чтоб они знали, кто их единомышленники и к кому, в случае чего обратиться.

Интересная версия — сводный список иерархов из разных лож. И что это значит — ватиканские масоны объединяются? И зачем извещать об этом публично? Потому что бояться нечего, потому что комиссия епископов обсуждает отмену запрета на членство в масонских ложах? Может публикация этого списка — давление на комиссию — если масонами являются такие влиятельные в Ватикане люди, может пора отменять антимасонский канон? Одним словом, вопросов оставалось много, ответов — слишком мало.

— А что вы скажете про Синдону? — спросил отец Матео. — Список его вкладчиков мифичен или нет?

— О, это совсем другая история, — воспрял духом Пэлем. — говорят разное. Кто-то считает, что список есть, кто-то даже уверяет, что видел его собственными глазами, но только пару секунд и потому о его содержании ничего не знает. Но все сходятся на одном — в этом списке имена пятисот политиков, промышленников и прочих небедных итальянцев, которым Синдона в свое время помог вывезти капитал за границу.

— Вот как? А ведь это нарушение закона.

— То-то и оно. Представьте, как журналисты сейчас охотятся за этим списком? По самым правдоподобным слухам список сейчас в Штатах у самого Синдоны и он только думает, в какой момент лучше подставить своих бывших клиентов. Видимо, он просто распускает слухи, чтобы запугать влиятельных людей вроде министров и судей, чтоб те помогли ему избежать депортации в Италию. Здесь ведь его посадят.

Звучит более чем логично. Отец Матео бы не удивился, окажись этот список не только у Синдоны. Ещё у Сарваша, например. Почему этот список неудобен епископу Марцинкусу? Сам он через Синдону капитал вряд ли вывозил, для подобного у него есть свой ИРД.

— Кстати, — спохватился Пэлем. — Один журналист буквально загнал меня в угол. Кто-то проболтался, что два года назад утечка про ту кражу из Ватикана пошла через меня. Так вот он насел и хочет узнать, кто мой источник. Как мне ему правдоподобнее соврать?

Пэлем не прекращал поражать неожиданными вопросами, и отец Матео решил узнать:

— Что это за журналист?

— Мино Пекорелли. Вообще-то ему уже хорошо за сорок, но все зовут его Мино. Очень странный человек. Порой ему приходят в голову такие вопросы, до которых даже мне не додуматься.

— Из какого он издания?

— «Политический обозреватель», какой-то малотиражный бюллетень.

Вот это неожиданность. Журналист из печатного издания ложи П-2 ищет отца Матео. И что ему может быть нужно от него, вернее, что ему нужно узнать через него о Ватикане?

— Что он хотел? — поинтересовался отец Матео.

— Жареные факты. Ему интересно знать, кто пришёл в Ватикан на замену Синдоне. Вернее, кто пришёл, он знает, ему интересны, какие сделки он проворачивает.

— Даже я не знаю, кто теперь папский финансовый советник. Откуда Пекорелли об этом известно?

— Журналист, — пожал плечами Пэлем. — А фамилию он назвал. Кальви.

— Роберто Кальви? — поразился отец Матео.

— Может и Роберто, имени он не называл, только фамилию. Сказал, что его Банк Амвросия в Милане проводит совместные сделки с Банком Ватикана, ИРД, или как там его называют? Вот Пекорелли и жаждет знать, что за сделки, сколько и когда.

Эта новость не укладывалась в голове. Кальви, тот самый Кальви, которому Марцинкус бесстыдно продал Католический банк Венето, из-за которого духовенство Венето закрыло в банке все свои счета, ибо с таким бесчестным вороватым человеком никто из них не хотел иметь дело. Тот самый Кальви, который вместе с Синдоной и Марцинкусом входит в совет директоров филиала Банка Амвросия на Багамах. Тот самый Банк Амвросия, шестнадцать процентов которого принадлежат ИРД. И Кальви теперь вместо Синдоны продолжает прокручивать сделки с ИРД? А журналист от масонов из П-2 хочет об этом знать? Это уже слишком…

— Ну, я ему прозрачно намекнул, — оправдывался Пэлем, видя состояние Мурсиа, — откуда моему источнику об этом знать. Вы же не банкир, — посмотрев в глаза священнику, он на всякий случай спросил. — Или вы знаете?

— Не называйте ему моего имени, пока, — поспешил произнести отец Матео. — Скажите, что я выйду на него через вас, но позже, когда буду готов.

— А когда? Нет, я не просто так спрашиваю, он же накинется на меня и душу вытрясет, если не узнает. Честное слово, я его боюсь.

— Мистер Пэлем, я не могу пока назвать срок, мне нужно подготовиться. Просто дайте ему знать, что придётся подождать.

— Хотите сбросить ему какой-нибудь ватиканский скандал, как в прошлый раз?

— Пока не знаю, скорее всего, наоборот.

— Ну, это вы зря, он не разиня, просто так вам ничего не выдаст.

— Вот и посмотрим, мистер Пэлем. Я могу через вас достать этот «Политический обозреватель»? Хотелось бы знать, какого характера издание хочет получить от меня информацию.

— А, это? Не проблема, Пекорелли продаст свою газетёнку, только может цену заломит.

— Я вам все компенсирую. Всего лишь, пару бюллетеней.

— Ладно, принесу.

— Благодарю, мистер Пэлем. Так о чём ещё вы хотели меня попросить?

— Попросить? — задумался Ник Пэлем и тут же сообразил. — Сущий пустяк. Спустимся вместе в под-Рим?

Глава пятая

Ранним утром полковник Кристиан шёл по миланской улице Клеричи и не переставал удивляться. На всех зданиях, автобусных остановках и столбах висели плакаты, на которых крупным текстом красовалось имя Роберто Кальви, а дальше следовал испепеляющий компромат:

«Роберто Кальви — банкир мафии и Господа. «Отмывая» кровавые деньги бандитов он не забывает отчислять прибыль в Банк Ватикана…»

«…Все взятки и «откаты» Кальви переводит на секретные счета в швейцарские банки UBS и «Кредит банк». Номера счетов Кальви и его жены 618 934 и 619 112…»

«… Чтобы удержать на плаву свой Банк Амвросия через подставные фирмы, Кальви покупает сам у себя акции банка по вздутым ценам, в то время как реальная их стоимость не больше пары лир…»

«В то время как экономика Италии идёт под откос Кальви вывозит из страны валюту…»

И ещё много чего в этом же духе красовалось на стенах: и про неуплату налогов, и о присвоении крупных сумм. И всё это огромными буквами на крупнейшей улице города, ведущей к тому самому Банку Амвросия, что принадлежит ославленному Роберто Кальви.

На подходе к офису банка полковник встретил Ицхака Сарваша, внимательно изучающего содержимое уличных плакатов.

— Не хотите сорвать? — поинтересовался полковник, — вы ведь теперь работаете на этот банк.

— Уже полтора года, — с неизменной хитрой улыбкой отвечал Сарваш, — и потому добавил бы ещё про фальсификацию отчетностей и подделку документов. — Посмотрев на наручные часы, он добавил. — Не волнуйтесь, служащие банка начнут подходить только через час, вот тогда нас всех и погонят на улицу для борьбы с настенными памфлетами.

— И кем вы сейчас работаете в банке? — спросил полковник, догадываясь, что должность Сарваша пока не высока, но явно обеспечивает доступ к документации, которую он назвал сфальсифицированной.

— Операционистом.

— Не мелковато для вас?

— Ничуть. В банковской сфере я человек-оркестр, могу с ходу занять любую должность, хоть кассира, хоть бухгалтера, хоть вице-президента.

— Значит, большего, чем должность операциониста, вам не предложили?

Сарваш язвительно улыбнулся:

— Я бы, конечно, мог втереться в доверие к самому синьору Кальви, это не так сложно. Но, учитывая, что он дружен с моим предыдущим работодателем доном Микеле, во всяком случае, был, полагаю теперь финансовый консультант — не самое лучшее для меня прикрытие.

Услышанное как-то плохо укладывалось в привычную логику событий и потому полковник спросил:

— Вы что, задумали какую-то месть? Сарваш, я думал, вы не размениваетесь на такие мелочи. Зачем оно вам?

— Ну что вы, господин полковник, это не месть, а жажда справедливости. Представьте себе, даже мне она не чужда. Надо же мне как-то выкурить дона Микеле из отеля «Пьер» в Нью-Йорке. За несколько лет работы в Италии я понял, что это не Штаты, быстро тут никого не арестовывают. Запрос на экстрадицию Синдоны есть, а положительного решения нет. Он ведь на полном серьёзе заверяет федеральных судей в Штатах, что во всех его несчастьях виноваты коммунисты, что это они хотят вернуть в Италию и растерзать его, честного банкира, поборника демократии и свободного предпринимательства, к тому же, последовательного антикоммуниста.

Сарваш откровенно забавлялся, но полковник всё же спросил:

— Откуда в Италии взяться коммунистам?

— Нет, чисто теоретически они здесь есть, даже занимают немалые должности в муниципалитетах и судах. Но вы поймите, эти страшные сказки про коммунистов, покушающихся на свободный капитал, адвокаты Синдоны придумали исключительно для американских судей. В Штатах как была паранойя по поводу грядущего советского вторжения, так в умах некоторых она и осталась. Знаете, раньше люди боялись дьявола, чумы, ведьм, нацистов, теперь на смену им пришли инопланетяне и коммунисты. У каждого века свои страхи.

— Это верно, — согласился полковник. — Так в чём ваш план, если не секрет? Какая связь между Синдоной и Кальви?

— А вот она. — И Сарваш кивнул в сторону разоблачающих плакатов. — Бывшие партнеры ссорятся, и один выливает компромат на другого.

— Думаете, это всё написал Синдона?

— Ну, судя по слогу, писал кто-то из здешней прессы, а заказывал музыку именно дон Микеле. Шантажом он никогда не брезговал. Откуда, по-вашему, столь точная информация с указанием номеров счетов, названий банков, фирм и сумм? Синдона и Кальви были партнерами по бизнесу, и многие сделки проворачивали совместно. А сейчас Синдона, видимо, хочет вытребовать с Кальви или деньги или протекцию.

— Вот она — деловая культура Италии, — заключил полковник Кристиан. — Опять планируете провернуть разоблачение тёмных делишек банка изнутри?

Он лишь неопределённо пожал плечами:

— Как получится.

— Смотрите, Сарваш, как бы нам опять не пришлось вас разыскивать.

Он только усмехнулся:

— Так о чём вы хотели поговорить со мной? Надеюсь, до начала рабочего дня мы успеем?

— Вполне. В общем-то, всё, что я хотел, так это кое о чём спросить и кое о чём отчитаться.

— Надо же, — насмешливо протянул Сарваш, — сам полковник Кристиан летит ко мне из Лондона, чтобы дать отчёт.

— Ну, положим, в Милане я не ради вашей персоны, а по совсем другому делу. К вам я пришёл, так сказать, заодно.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Рад это слышать. Что вы знаете об экспорте крови?

Резкий и неожиданный вопрос привёл Сарваша в замешательство:

— В каком смысле «экспорте»?

— Это когда товар из одной страны вывозят в другую, — решил сострить полковник. — Так вы слышали о международной торговле кровью или нет?

— Господин полковник, я банкир, а не торговец. — Видимо Сарваша немало озадачил простой на первый взгляд вопрос, потому он и уточнил, — Как можно продавать кровь в экспортных объемах? Я не могу понять, в какой форме это происходит.

— А кто покупатель, представить можете?

— Ну, раз этим интересуется Фортвудс, то ответ очевиден. Но я так и не могу понять, каков механизм такой торговли? Что, людей загоняют на корабль, как это было в эпоху рабства, и везут на другой континент, или как?

— Сарваш, ну вы же первоклассный аналитик, выберите самый дешёвый вариант. Слышали про такие компании как «Пласмафересис» и «Гемо-Карибский центр»?

— Плазма и кровь из стран Карибского бассейна? Это как-то связанно с донорством крови?

— Новый век, новые технологии, — признал полковник. — Вот вы когда-нибудь пробовали кровь из медицинской упаковки?

— После технологической заморозки и с консервантом? — усмехнулся Сарваш. — Нет уж, лучше я останусь в этом вопросе консерватором и приверженцем живого общения.

— А вот кто-то не такой щепетильный как вы. Мы посчитали, в день «Гемо-Карибский центр» забирает кровь у 250 человек и это только на Гаити. Её бы хватило на две недели 400–500 потенциальным альварам. Но если учесть, что забор крови происходит ежедневно, и даже если сделать поправку на некондиционную кровь и попорченную упаковку, и то, что может потребляться увеличенная доза, то получается, что гаитянский «Гемо-Карибский центр» может постоянно обеспечивать кровью 1500 альваров.

— А почему вы отвергаете версию медицинского потребления?

— Потому что качество доноров оставляет желать лучшего. Кровь сдают за деньги больные и голодные люди, для них это единственный источник заработка. Мы установили случаи экспорта крови и плазмы только по двум странам и компаниям, а сколько их может быть ещё, одному Богу известно. Отдельного учётного реестра по таким предприятиям нет. Пока нам в лоб не скажут, что есть такая компания, она работает в стране, где процент бедных невероятно высок, и она платит за сдачу крови и плазмы, а потом вывозит её из страны — пока мы всё это не установим, мы действуем вслепую.

— Если не секрет, вы установили, куда везут кровь?

— А вы догадайтесь, это не сложно.

— Гаити и какая ещё страна?

— Никарагуа.

— О, — протянул Сарваш, — дружественные Соединенные Штаты Америки, не иначе. Советую вам проверить ещё Коста-Рику, Сальвадор и Гватемалу.

— Знаем, уже проверяем.

— Меня смущает только одно. Полторы тысячи альваров. Где их может быть так много, да ещё и в одном месте? Не развозят же специальные службы охлажденную кровь по всем штатам?

— Вот именно. Её просто спускают вниз, а страждущие приходят сами.

— То есть, — поразился Сарваш, — Фортвудс полагает, что экспортную кровь Штаты закупают для Гипогеи? Но зачем?

— У вас есть лучшая версия?

— Нет, — признался он. — Если честно, всё, что вы мне сейчас сказали, слишком необычно. Знаете, когда я был купцом, то много чем торговал в разных странах. Но мне никогда не приходило в голову налаживать торговые связи с Гипогеей. Видимо я тривиально мыслю.

— Подумайте о другом — полторы тысячи гипогеянцев, и это только если считать кровь из Гаити. А с Никарагуа это будет 2500–3000. А если экспортом крови и плазмы занимаются другие страны, то я даже не решусь назвать цифру, скольких потребителей они обслуживают. Мы даже примерно не представляем, под территорией с какой площадью может обитать столько гипогеянцев — под самими Штатами или всей Северной Америкой.

— Фортвудс не знает и примерной численности гипогеянцев планеты? — усмехнулся Сарваш. — Однако…

— А откуда нам её знать? — слегка раздраженно заметил полковник. — Мы и число альваров поверхности до сих пор не можем вычислить.

— Ну, хотя бы теоретически.

— От полутора тысяч до полутора миллионов, — наобум ответил полковник. — Не знаю, Сарваш.

— А зачем, по-вашему, гипогеянцам плазма? Её ведь можно получить только при разделении крови через прибор на плазму и прочие элементы. Это ведь не совсем естественный продукт. Так что они с ним делают?

— Понятия не имею. Может, пьют как заменитель воды, или промывают раны и ожоги, я честно не знаю и медицинская лаборатория тоже.

— Может, всё-таки, вы ошибаетесь. Кровь с плазмой идёт в больницы различных штатов под видом годной для переливания. Эдакое мошенничество — скупать за бесценок то, за что в Штатах донору пришлось бы заплатить куда больше.

— Если бы больную гаитянскую кровь переливали, то вскрылись бы массовые случаи заражений. А этого нет. Потому больницы исключаются. Альвары поверхности тоже, потому что мало кто видит смысл пития крови полуголодного гаитянца, да ещё замороженной и из пакета, в то время как найти дарителя куда проще и приятнее. Остаются только гипогеянцы — они и полумертвыми не брезгуют, а порой даже животными. Донорская кровь для них всё равно, что манна небесная. К тому же позволяет повысить мобильность и не тяготеть к городским подземельям, а разбредаться с запасом пакетов по всем тоннелям Гипогеи.

— Теперь понятно ваше беспокойство, — признал Сарваш. — Вы не следите за статистикой пропавших без вести? Если бы дело было в донорской крови, то статистика показала бы снижение числа исчезнувших.

— Мы уже давно её не учитываем. Большей частью здесь дело в криминале, а не в гипогеянцах. Я ведь вас совсем о другом хотел спросить, — безрадостно начал полковник. — Как американцы могут продавать кровь Гипогее?

Сарваш на минуту задумался, а потом насмешливо спросил:

— То есть вариант благотворительности вы исключаете сразу. Хорошо, понимаю. И я того же мнения.

— У Гипогеи может быть что-то на подобие вашего внутриальварского банка?

— Помилуйте, господин полковник, уж чего там внизу нет, так это банка. Ну, разве что в самом устаревшем и примитивном виде.

— Но с ним можно было бы провести простейшие расчётные операции? Вот вы бы смогли?

— О, господин полковник, — рассмеялся Сарваш, — вы распаляете моё воображение. В Гипогее активы ведь исключительно в золотой и серебряной монете.

— Вот именно. Потому я и вспомнил, как вы рассказывали мне о демарше генерала де Голля, опустевшем золотом хранилище в Форт-Ноксе и долларах США, которые нечем обеспечить.

С минуту Сарваш внимательно смотрел на полковника, и в итоге произнёс:

— А мне нравится ваша теория.

— Серьезно? — не ожидал полковник.

— Абсолютно. Помню, как Рузвельт в своё время обязал всех граждан под страхом ареста и штрафа продать всё золото государству. Так, к слову, и создавали Форт-Нокс. Тогда я, недолго думая, собрал всё нажитое, записал в декларацию как коллекционные монеты и увёз золото в Венгрию. Так я и рассудил — уж лучше оно послужит моей родине, чем пропадёт зря.

— А в Венгрии разве не пропало? — напомнил полковник, намекая на вынужденный переезд Сарваша в Берген-Белзен с предшествующей ему конфискацией имущества.

— Это как посмотреть, — не унывая, признал он. — Отдай я золото американскому государству, сейчас бы оно лежало мёртвым грузом в хранилище, обеспечивая огромную массу ничего не стоящих бумажек, а я не любитель участвовать в аферах, тем более принудительно, тем более зная конечный результат. А так, на моё золото был построен завод, и стоит он поныне, хоть и национализированный и мне давно не принадлежащий. Но всё же на нём до сих пор работают люди, и выпускают продукцию. Завод до сих пор живёт, а не канул в Лету. Честное слово, один этот факт уже греет мне душу.

— Не любите вы США, — заметил полковник.

— Ну что вы, это замечательная страна, просто экономические авантюры государства меня не сильно-то вдохновляют. Власть в руках держат смертные люди, а они видят сиюминутную прибыль. Я же в силу опыта вижу катастрофичный финал. После отъёма золота у населения, Штаты ведь покупали золото в сороковые годы у Европы за военные и продовольственные поставки. Так США и стали лидером по золотым запасам. После де Голля они, конечно, его растеряли, и теперь вынуждены искать пополнения. Даже интересно, кто этот гениальный человек, который подсказал посвященным от власти, покупать золото за кровь у гипогеянцев?

— Я в первую очередь подумал о вас, — честно признался полковник.

— О, вы мне льстите. Уверяю вас, это не я. Я уже рассказал вам, что я идейный противник золото-долларовой аферы. Продлевать её жизнь пополнением Форт-Нокса я бы точно не стал.

— Верю, — подтвердил полковник. — Как думаете, велики ли запасы золота в Гипогее?

— Не имею ни малейшего представления. То, что старая монета там есть, это точно. Плюс недра. Могут ли гипогеянцы добывать золото или нет, этого я не знаю. Вот драгоценные и полудрагоценные камни точно могут.

— Ладно, — вздохнул полковник, — будем ещё следить и за американским рынком алмазов.

— Не переусердствуйте. Что оно вам в сути даст?

— Наверное, ничего, — признал полковник, — но сам факт, что одно единственное государство наживается на очень щекотливой проблеме, о которой мало кто знает, не всем в Фортвудсе нравится.

— Ясное дело, — весело заметил Сарваш, — нажиться хотели бы все.

— Вот именно, — буркнул полковник, доставая из кармана пиджака пачку фотографий. — И напоследок, не поучаствуете в заочном опознании?

— Отчего же, охотно.

Полковник потянул ему одну фотографию и Сарваш согласно закивал.

— Да-да, это Лили Метц. Не думал, что вы так рьяно возьметесь за её поиски.

— А мы её и не искали, да, собственно говоря, и не нашли. — Полковник протянул Сарвашу следующее фото, где помимо Лили Метц была и Алекс Гольдхаген. — А ещё кого-нибудь узнаете?

Сарваш тут же невольно улыбнулся:

— Значит, вы нашли Александру?

— Фото, — недовольно буркнул полковник — вот и всё, что мы от неё нашли. В тот год, когда вы с ней так феерично познакомились, в Лондоне арестовали банду террористов из ИРА, может быть слышали? Там было только четверо мужчин. Полиция считает, что не хватает ещё человека три-четыре. По своим каналам мы сбросили вопрос через следствие, были ли в банде террористов женщины, но всё бесполезно, террористы очень надежно друг друга покрывают и лишних имен не выдают. Потом, когда я получил эти фотографии, наши фортвудские умельцы сделали с них рисунок по типу фоторобота Гольдхаген. Террористам его показали, но все дружно промолчали, сказали, что не знают такую. Офицер, который и показывал рисунок, потом сказал, что двое посмотрели на него абсолютно равнодушно, а у двоих что-то такое мелькнуло в глазах. В общем, не знаю, может вы правы и она из ИРА, а может и нет.

— Могу поделиться с вами подозрением, с кем она теперь.

— И с кем же? — заинтересовался полковник.

— Помните про захват нефтяных министров на конференции ОПЕК в Вене?

— Два года назад? Конечно. И что же, думаете после вас, Гольдхаген переключилась на птиц более высокого полета?

Сарваш рассмеялся.

— Я ничего не думаю. Просто в то время я прочёл в одной газете репортаж о тех днях. Так журналист, который его написал, был как раз на месте событий, когда министров выводили из здания и сажали в автобус. Он написал, что Карлос Шакал окликнул террористку, назвав её Надой. Это и есть прозвище Александры.

— Может просто совпадение?

— Я тоже так подумал и решил проверить и поехал в Австрию. На венском телевидении за отдельную плату инженеру мне показали все материалы, которые они отсняли в тот день…

— И что, вам так просто всё показали? Нет, мне просто из профессионального любопытства интересно, как вы этого добились?

— Заплатил и получил желаемое, — пожал плечами Сарваш. — А что такого?

— Да ничего. Просто Фортвудсу даже на ВВС дают отсмотреть пленки с такими недовольными лицами.

— Может, мало платите? — усмехнулся он. — Вообще-то я представился психологом, сказал, что пишу книгу по психологии террористов, потому и хочу отсмотреть их поведение на записи крупным планом. Правда, тех самых крупных планов и не оказалось. В общем, Александру я видел только на записи, когда террористы покидали здание. Лицо она закрыла шарфом, на голове берет, одета была в просторную дубленку, но по фигуре и походке всё же думаю, это была она.

— Очень зыбко.

— Согласен.

— Нападение на ОПЕК было ведь в декабре?

— Да.

— Тех боевиков из ИРА взяли тоже в декабре.

— Значит, искать Александру в Лондоне нет смысла.

— Это мы уже поняли. Но всё равно, в полиции мы оставили её отретушированную фотографию, сказали, что она важная свидетельница, которую позарез нужно найти. Но теперь я вам ничего обещать не могу. Если её членство в ИРА мы ещё можем приписать к военным действиям, то с ОПЕК вышел натуральный бандитизм. Если она попадёт в тюрьму раньше, чем мы её найдем, я не знаю, каким образом в Фортвудсе ей переквалифицируют наказание.

— Не волнуйтесь, не попадёт.

— С чего вы так уверены?

— С того, что министров просто не похищают. Тот, кто заказывал музыку, своих лучших исполнителей властям не выдаст. — Возвращая фотографии полковнику, Сарваш спросил. — Может, разыщете госпожу Метц и спросите её, что она знает об Александре?

— Разве что с вашей помощью, когда она обратится к вам по поводу своего вклада, — кинул полковник, отклоняя подношение и протягивая Сарвашу ещё одно фото, где был запечатлен доктор Метц с близнецами. — Что думаете?

Сарваш с минуту изучал три фотографии, обстоятельно рассматривая каждую из них по порядку.

— Даже не знаю. А что я должен тут увидеть?

— Нечто общее, — туманно выразился полковник.

— Да, на всех трёх фотографиях присутствует один и тот же господин. Кто он?

— Помните профессора Книпхофа? — начал издалека полковник.

— Тот, что искал секрет бессмертия? — улыбнулся Сарваш. — Да уж, его тяжело забыть.

— Так вот, этот господин его внук, Пауль Метц.

Сарваш с минуту помолчал, ещё раз рассмотрев фото:

— А что тогда рядом с ним делают две альварессы?

— Хороший вопрос, если речь идёт о потомственном искателе эликсира вечной жизни, не правда ли? Фортвудс уже год бьётся над загадкой этих фотографий, пытаясь понять, что же такого произошло в жизни Пауля Метца, что на каждом фото рядом с ним появляются всё новые женщины? Лично моя версия такая: были у отца дочери близнецы, — сказал полковник, указав на одно фото в руках Сарваша, и тут же перешёл к другому. — Потом отец женился на молодой красавице Лили и дал ей свою фамилию, отчего одна из дочерей рассорилась с отцом и потому на фото рядом с мачехой присутствует лишь одна из близнецов. А вот на следующей нет и её, зато там есть Гольдхаген и, видимо, тот, кто ей эту фамилию дал. — Он указал на молодого темноволосого мужчину, что стоял рядом с Алекс. — Я проверял архивы Мюнхена, по всем данным, это Даниэль Гольдхаген, ученик и ассистент доктора Метца. Видимо они были очень близкими людьми, раз запечатлены на одном, почти семейном, фото, а теперь покоятся на одном кладбище в соседних могилах. Не верю в совпадение что, у одного доктора своя альваресса, у его ассистента другая. Это слишком странно. Либо Лили и Алекс были в сговоре, когда входили замуж за этих людей, либо, они им вовсе не жены, и я даже не хочу думать, почему они приняли чужие фамилии.

— Полагаете, до знакомства с Метцем и Гольдхагеном Лили и Александра были смертными женщинами?

Полковник только покачал головой.

— Об этом можно было бы разузнать от дочерей доктора Метца, но вряд ли они ещё живы, а найти их теперь и вовсе нереально.

— Господин полковник, — возразил Сарваш, — даже мы с вами не знаем, как стали альварами и никто на поверхности не знает. Даже профессор Книпхоф бы не узнал, не говоря уже о его внуке.

— Однако Книпхоф вплотную интересовался альварами. После вашего неосторожного поступка, когда вы попались ему на глаза, между прочим.

— Да ну бросьте, я-то тут при чём?

— При том, что профессор Книпхоф говорил мне, что присутствовал на вашем вскрытии в морге.

Сарваш озадаченно посмотрел на полковника:

— Что вы такое говорите, меня ещё никогда не резали в морге.

— Ну не резали, так осматривали. Главное он вас видел и мёртвым и живым и в могиле и снаружи около неё. С тех пор у Книпхофа в голове явно что-то перемкнуло. Он ведь меня вычислил, так и сказал, что я бессмертное создание. А потом его внук то ли нашёл себе такую же вечноживущую, то ли самостоятельно переродил её в таковую. И для своего ассистента тоже. Не знаю, как всё было на самом деле. Надо искать их обеих — и Лили Метц и Алекс Гольдхаген — и спрашивать, почему они представляются не своими фамилиями.

— Знаете, господин полковник, — произнёс Сарваш, глядя на фотографии, — только не смейтесь, но мне кажется, что эти две справные девушки-близнецы и есть Александра с Лили. Потому на одной фотографии Лили и одна из близнецов, а на другой только Лили и Александра. Я, конечно, не физиономист, но если представить, что девушки похудели, сменили прическу, макияж и прочее, что делают женщины, то в принципе, основные черты лица претерпели не самые сильные изменения.

— Мне уже высказывали такую версию, — холодно заметил полковник, — но этого не может быть.

— Почему?

— Потому, что из-за альваризма нельзя измениться до неузнаваемости. Вот вы сейчас выглядите так же, как и до перерождения?

— Так.

— Я тоже. Ни старше, ни моложе, ни худее, ни толще, даже седые волосы, какие успели появиться, так до сих пор у меня и остались. К вашему сведению, альвары не могут поменять цвет волос. Одна кровопийца недавно выходила от нас на свободу. После реабилитации она снова стала шатенкой, какой и была. Но она насмотрелась на фортвудских дам и вдруг изъявила желание остаться платиновой блондинкой, какой была в темноте. Эту её блажь, конечно, выполнили, но блондинкой она походила недели полторы, потому что даже после осветления перекисью волосы у неё постепенно потемнели до натурального оттенка. В медицинской лаборатории заинтересовались, изучили этот вопрос и выяснили, что чешуйки в альварских волосах краску не удерживают. Не могла Лили быть сначала русой или что-то в этом роде, по черно-белой фотографии сложно понять, а потом стать жгучей брюнеткой. Так не бывает и наука это подтверждает.

— Зачастую и наука ошибается, — заметил Сарваш. — Я просто вспомнил, Лили говорила, что у неё есть сестра-близнец по имени Александра, сейчас они в ссоре и не виделись много лет. Причём Лили на словах описала мне именно Александру. Когда я встретил её в Швейцарии, я ведь даже не подумал, о словах Лили, не сопоставил их с увиденным. Я-то думал, раз у Лили Метц есть сестра, то и звать её должны Александра Метц. Это-то меня и сбило с толку. А теперь, когда вы показали мне эти фотографии, я вижу единственно возможный вариант событий. Близнецы Метц как были, так и остались, и будут жить вечно. Почему у них изменилась внешность и фамилии, этого я не знаю. Что такого произошло при перерождении, тоже не имею ни малейшего, но ведь соблюден основной баланс — близнецов нельзя разлучать даже в смерти.

— Ну не знаю, — произнёс полковник, — забирая фотографии, — это ведь даже не научная фантастика.

— Когда Лили Метц выйдет на контакт, обязательно сообщу ей, чтобы связалась с вами.

— Благодарю за сознательность.

— Не стоит. Это ведь и в моих меркантильных интересах. Проясните вопрос с Лили, может, найдете мне Александру.

Полковник насупился:

— Ещё не передумали?

— С чего вдруг?

— Конференция ОПЕК, Сарваш. Есть хоть какое-то злодеяние в этом мире, которое вызвало бы в вас омерзение к этой женщине?

— Омерзение? Вряд ли. Скорее наоборот. Не у каждой женщины хватит духу взять в заложники больше полусотни человек. Это ведь редкий сплав мужества и безрассудства.

Полковник только безнадежно вздохнул:

— Если ваша версия про близнецов верна, то Алекс Гольдхаген носит фамилию мужа. Вас это не смущает?

— А должно?

— Альваресса никогда бы не стала носить фамилию очередного мужа, если бы он так сильно не запал ей в душу.

Сарваша и это замечание не смутило:

— Знаете, господин полковник, я общался с Александрой дольше вашего. Она не производит впечатления женщины, которая хоть один день могла бы быть за кем-то замужем. Не тот характер.

— А если характер с течением времени просто изменился?

Сарваш пожал плечами:

— Вы сами сказали, тот Даниэль Гольдхаген давно мёртв.

На этом они и расстались. Начинался рабочий день, к Банку Амвросия начали подходить люди, растерянно оглядываясь по сторонам и встречая кругом разоблачительные надписи о Роберто Кальви.

Полковник Кристиан отправился на автовокзал, чтобы успеть на утренний междугородний рейс на север, до Беллано, городка, что лежал на берегу озера Комо и у самого подножия Бергамских Альп. Здесь его уже ждали Найджел Флетчер из агитотдела, ответственный за снабжение Ивлин Сессил и тридцатишестилетний Хейман Грэй, бывший помощник секретаря в британском посольстве в Риме, ныне служащий международного отдела Фортвудса. Их совместная операция по спуску в Гипогею должна была начаться этим вечером.

За десять лет, что сэр Майлз пробыл главой Общества, в Фортвудсе наметилась удручающая тенденция — для окончательного принятия любого решения требовалось долгое время и хорошее настроение сэра Майлза. Потому больше года понадобилось Фортвудсу для отбора кандидатов в переговорщики с под-Альпийской конфедерацией и формирования оперативной группы. А сколько было споров и согласований места дислокации, объемов экипировки, и чуть ли не каждый этап обсуждения либо срывался самим сэром Майлзом, либо саботировался уставшими от всего этого главами отделов. Как следствие — начало переговоров с Гипогеей всё откладывалось и откладывалось, а служащие всё свирепели, а в итоге и вовсе наплевали на всё и самоустранялись.

Кандидатурой Хеймана Грэя как представителя международного отдела, полковник Кристиан был крайне недоволен, но чтобы ещё больше не затягивать со спуском, он вынужден был сдаться. Для Грэя потребовался ускоренный курс подготовки к подземному спуску, так как ранее он не бывал даже в под-Лондоне. Полковнику же потребовалось переобучение, ведь в последний раз он лично участвовал в «спелеологической экспедиции» больше пятнадцати лет назад. Присутствие начальника отдела на таком ответственном задании вовсе не требовалось, но опыт и возможности альвара, единственного вечноживущего, кто работает на Фортвудс, не оставляли полковнику выбора — отпускать самостоятельно в Гипогею простых смертных он не мог.

Но как бы тщательно главы всех отделов Фортвудса не проработали детали операции, на деле всё пошло не так ещё за пару недель до её начала. Из первоначальной точки дислокации в городе Карбонин пришлось перебираться за двести миль на запад.

— Полковник Кристиан — ещё в гостинице обратился к нему в своей неизменно недовольной манере Хейман Грэй, — помнится, в Фортвудсе вы больше всех упирали на то, что спускаться в неизученную заранее систему пещер опасно для жизни. И что теперь? Два месяца мы излазили вдоль и поперек все Доломитовые Альпы, а потом из Рима позвонил ваш оперативник Ник Пэлем и заявил, что группу нужно переносить в Бергамские Альпы. За две недели мы с вами мало что успели здесь изучить, а Пэлем и вовсе прибудет на место только сегодня. И где же, позвольте узнать, техника безопасности, которую вы втолковывали мне весь год?

Критика, конечно, была обоснованной, но не своевременной:

— Мистер Грэй, — невозмутимо отвечал полковник, — когда я соглашался брать вас в группу, я ведь и не предполагал, что вы окажетесь таким занудой. Да будет вам известно, в работе оперативника всегда должно быть место незапланированной неожиданности.

— Но ведь не в таком важном деле как спуск в Гипогею.

— А во всём, что связано с Гипогеей эффект неожиданности присутствует постоянно.

Ответ Хейману Грэю крайне не понравился:

— Когда я соглашался на участие в спуске, я не думал, что на деле всё выйдет так безалаберно и не продуманно.

Полковник лишь пожал плечами:

— Если не хотите рисковать, езжайте в Милан и оттуда на самолете возвращайтесь в Лондон к мистеру Сессилу. Думаю, он будет рад вас снова видеть.

Глава международного отдела Джордж Сессил из кожи вон лез, лишь бы делегировать в группу переговорщиков своего человека. Увещевания, что необходимая подготовка есть только у оперативников полковника, его не переубедили. Да ещё параноидальная идея сэра Майлза, что действия оперативного отдела должен кто-то контролировать, тоже подливала масла в огонь. Почивать на лаврах, если операция удастся, хотелось многим. Отвечать же за неудачу заведомо провального мероприятия не хотел никто.

— Я просто не понимаю, — тут же перевел разговор в другое русло Грэй, — почему ваш оперативник Пэлем взял на себя такую ответственность и перенёс место спуска из Доломитовых Альп в Бергамские?

— Когда он приедет, можете спросить у него сами.

— Обязательно спрошу, — пообещал Хейман. — Знаете, полковник, весь этот год, что я проработал с вами, меня не покидает стойкое ощущение, что единственное, на что вы нацелены в нашем общем деле, так это неизбежный, как вам видится, провал. Вам не кажется, что своим безверием вы подставляете всех нас?

Вопрос звучал откровенно цинично и глупо. Раньше подобной наглости за международным отделом полковник не замечал:

— А я должен смотреть на мир сквозь розовые очки, так вы считаете, мистер Грэй?

— Я считаю, что нужно вырабатывать позитивную стратегию.

Полковник оценивающе оглядел Хеймана. Вроде взрослый человек, вроде с самого рождения знает, что такое Фортвудс и альвары. А на деле…

— Позитивную стратегию? — холодно переспросил полковник. — А реалистичную не хотите?

Грэй не сразу, но кивнул. Видимо взгляд багровых зрачков подействовал на него отрезвляюще.

— То, что рано или поздно я вернусь из Гипогеи, вероятность сто процентов. То, что оттуда вернетесь вы — вдвое меньше. Вам посчитать, или вы уже поняли? Я на всякий случай скажу прямо — в подземелье может случиться обвал, и вы умрете. В подземелье может случиться затопление галереи, и вы умрете. В подземелье может произойти выброс метана, и вы умрете. И вот, если вы всё-таки дойдёте до Гипогеи, вступите в переговоры с конфедератами, а после засобираетесь обратно, они могут не пустить вас и с десяток белых выпьют вашу кровь без остатка, и вы умрете. — Глядя на застывшего, словно камень Хеймана, полковник добавил. — Да, я ошибся. В виду наивных замечаний, вероятность вашего возвращения не пятьдесят процентов, а шесть. Скажете ещё какую-нибудь глупость, и я как руководитель группы отстраню вас от спуска.

Присутствовавший при этом разговоре Ивлин Сессил подчеркнуто молчал и не вмешивался, будучи занятым пересчетом и распределением снаряжения, провианта, одежды и прочего, что он как снабженец приготовил для группы. Будучи кузеном Джорджа Сессила, начальника Хеймана Грэя, он тем более не встревал в дрязги между отделами, разумно считая, что, будучи служащим администрации Фортвудса, он выше всего этого.

Зато бывший репортер Найджел Флетчер с любопытством прислушивался к перепалке, делая в это время вид, будто пишет отчёт для сэра Майлза о каждом проведенном в командировке дне. Это ему предстояло держать связь с группой, после того, как она спустится вниз и ждать, когда она поднимется обратно, если поднимется вообще. На случай, если из-за появления в своих владениях непрошенных гостей, гипогеянцы устроят фееричное светопреставление снаружи, он как опытный писака подбросит местным газетам статейки о призраках, инопланетянах и прочей потусторонней чуши, в которую никто из здравомыслящих людей не поверит. Лишь бы обыватели не спрашивали друг друга, а что это за люди в белых одеждах, что ходят в горах по ночам, а не стоит ли их разыскать и спросить, кто они такие?

Нежданно для всех в номер постучал и тут же вошел Ник Пэлем:

— Всем добрый день, — как всегда жизнерадостно начал он, но, оглядев разошедшихся по углам коллег, уже озадаченно поинтересовался, — а что это все так притихли?

— Он ещё спрашивает, — побурчал под нос Хейман Грэй.

Не успел Ник открыть рта, как полковник ехидно спросил:

— Мистер Грэй все же надумал ехать в Лондон?

— Нет. Я ведь обещал спросить, — тут же возразил Хейман и двинулся к Нику. — Мистер Пэлем, а не соблаговолите ли вы всем нам объяснить, что мы все делаем в этой гостинице?

Ник даже растерялся перед таким напором:

— Готовимся к спуску в Гипогею — неуверенно ответил он.

— Вот я и спрашиваю, почему здесь, а не в Карбонине?

— Фантина сказала, что в Доматы ей идти никак нельзя.

— Что за Фантина? — раздраженно кинул Хейман, приближаясь к Нику вплотную, — Что ты мелешь? Из-за какой-то девки ты притащил нас сюда?

— Фантина вам не какая-нибудь девка, — с удивлением на такую дерзость возмутился Ник. — Она уважаемая дама и наш связной.

— Что за связной? Почему я только сейчас узнаю, что какая-то женщина меняет план спуска?

— Фантине лучше знать, куда спускаться безопаснее и быстрее.

— Да кто она такая? — всплеснул реками Хейман, — руководитель местного клуба спелеологов, что ли?

— Что за ерунду вы говорите? — мрачно заключил Ник и пошёл к кровати, на которой Сессил рассортировывал снаряжение. — Фантина живет в Гипогее.

На минуту показалось, что Хейман Грэй лишился дара речи, настолько он не ожидал услышать подобное. Найджел Флетчер, уже не скрывая интереса, наблюдал за спором во все глаза.

— Ты что, Пэлем, — возмутился Грэй, — послушал какую-то гипогеянку и из-за этого изменил маршрут?

— Ей ведь лучше знать, как пройти из системы пещер в Гипогею.

— Поверить не могу, — разорялся Грэй, хватаясь за голову, — он всё разболтал гипогеянке.

— И что такого? — не понял Ник. — Что тебе не нравится?

Полковник только ехидно заметил:

— Просто мистер Грэй хочет в Лондон.

— Нет, — тут же встрепенулся тот и обратился к полковнику, — вы что хотите сказать, что так и надо, что этот парень правильно сделал, когда сообщил белой, куда мы идём и зачем?

— Во-первых, этот парень лишь на три года младше вас, мистер Грэй. Во-вторых, вы видимо пропустили все лекции кельтологов, раз не знаете основного принципа гостеприимства — незваных гостей не любит никто, в особенности гипогеянцы.

— Ну да, — подхватил Ник, вертя в руках фонарик, — я ведь рассказал всё Фантине, чтобы она сходила к своим, в под-Альпы, спросила, можно ли нам спуститься. Потом я дождался, когда она вернется с ответом. В под-Альпах сказали, что ждут нас.

— Но не в Доломитах?

— У Фантины там какие-то проблемы, она туда не ходит.

— У гипогеянки проблемы? — усмехнулся Грэй.

— Личного характера. Она не распространялась, кого ей там не хочется видеть.

— Замечательно, — всплеснул руками Грэй, — все из-за того, что у гипогеянки личные проблемы.

— Не обращай на него внимания, Пэлем, — подал голос репортер Найджел Флетчер. — Грэй просто хочет домой к жене. Ну, расскажи, как ты смог уболтать гипогеянку?

— Да собственно, это не я, а сеньор Мурсиа.

— Тот, который священник?

— Да, в Ватикане. А вот его мне пришлось убалтывать несколько дней подряд. Сначала я просил его спуститься со мной поискать в под-Риме кого-нибудь из гипогеянцев, так он сказал, что мне там делать нечего, это слишком опасно. Представляете, сказать такое оперативнику Фортвудса? Я ему сказал, что всё равно спущусь, с ним или без него. Вот тогда он и сдался. Мы спустились из строящейся станции метро и прошли под самый Ватикан к папскому некрополю. Вот там нас и ждала Фантина. Оказывается, она приходит к папским могилам с цветами каждый день и молится.

— А цветы откуда? — прервал его рассказ Найджел.

— С клумб, откуда же ещё? Она ведь поднимается в город, ей же не придет в голову, что драть цветы с клумб противозаконно, она ведь думает, что это облагороженная лужайка и растет сама по себе. Кстати, Мурсиа ей цветы приносить запретил, сказал, что в Ватикане сейчас активно занимаются реставрацией некрополя, чтоб открыть его для посетителей, будет ведь нехорошо, если заметят, что цветы появляются ниоткуда. Так Фантина кинулась к Мурсиа на колени, просила прощения, чуть при мне не исповедалась ему во всех грехах, так он её насилу поднял на ноги. Похоже, Мурсиа, будучи под прикрытием, развернул миссионерскую деятельность на всю катушку и обратил в христианство половину под-Рима.

— А до него, по-твоему, христиан там не было? — ехидно поинтересовался полковник.

— Может, и были, конечно.

— Ну да, под исконно католическим Римом случайно затесались.

— Ладно, — признал Ник, — сказал глупость. Что-то Фантина спрашивала его про мессу, выходит их там, гипогеянских католиков, немало, раз Мурсиа проводит специально для них службу.

— Так что там с Фантиной, — напомнил ему Найджел.

— А что с ней? Все в порядке. Мурсиа попросил её помочь мне, она и рада стараться, видимо авторитет Мурсиа довлеет над ней. А может он так подвигает под-римских гипогеянцев на добрые дела для смертных, я не знаю. В общем, Фантина согласилась с такой радостью, что я ей не сразу поверил. Из под-Рима в под-Альпы идти, конечно, неделю туда, неделю обратно, но она согласилась, моё послание передала и вернулась с ответом. Нас готовы принять, а в назначенный срок даже встретят в Бергамских Альпах и проводят вниз.

— Кто? — не упустил шанса придраться Грэй.

— Фантина и проводит. Встретит нас ночью и проведет из пещер в Гипогею. А вы что, хотели идти самостоятельно, думали, гипогеянцы сами нас найдут? Найдут, когда мы с неделю пробродим, и кончится вся еда. Тогда точно найдут, и домой уже не отпустят.

На этой мрачной ноте Ник со знанием дела начал собирать рюкзак. Полковник и Грэй присоединились к этому занятию.

С наступлением сумерек все пятеро отправились в горы. Как только солнце нырнуло за горизонт, со стороны озера в долину меж гор наполз туман.

— Специально что ли? — буркнул себе под нос и без того дерганный Хейман Грэй.

— Ага, — взбодрился Ник Пэлем, — представь себе, сейчас туман опустится ещё ниже, и Фантина, вся в белом эффектно появится прямо перед твоим носом, а ты даже не заметишь.

— А не пошел бы ты? — огрызнулся Грэй.

— Отставить разговоры, — прервал намечающуюся перебранку полковник.

Тишина замолкшей природы тяготила. Все напряженно всматривались в темноту, объятую белизной. Облако стелилось над равниной, задевая верхушки деревьев, а вдали за пеленой тумана Ивлин Сессил, несмотря на развившуюся с годами слабость глаз, что-то заметил:

— Полковник, посмотрите, это оно?

И он указал сторону ущелья. Все напряженно всматривались в серую белизну ночного воздуха, пока темный человеческий силуэт четко не выделился на фоне тумана. Неспешными шагами женщина в черной накидке, покрывавшей её с головы до ног, приближалась к фортвудцам. Её одеяние было крайне необычным для такой обстановки. В тумане гипогеянцы всегда ходили в белых одеждах, дабы не быть замеченными, а эта женщина явно рассчитывала на обратное. Она замерла на месте, не решаясь выйти из ущелья. Так прошло несколько минут, пока тишину не разорвал тихий тоненький голосок:

— Синьор Николя? — позвала она по-итальянски. — Вы ли это?

— Да, синьорина Фантина, — крикнул Ник в ответ. — Идите к нам.

— Не могу.

Ник хотел было спросить её, почему, но тут на него шикнул Найджел Флетчер:

— Пэлем, ты бы ещё громче кричал, чтоб в Беллано тебе отчётливо услышали.

— Иди к ней, — сказал полковник, — спроси, что ей не нравится.

И Ник пошёл бодрым шагом, несмотря на тяжеленный рюкзак за плечами. Пару минут Пэлем о чём-то говорил с гипогеянкой, прежде чем вернулся к коллегам:

— Полковник, Грэй, идёмте, нам пора.

Хейман только напряженно вздохнул.

— Ну, удачи вам, — сказал на прощание Ивлин Сессил.

— Ждем вас через девять дней, — напомнил Найджел Флетчер.

— Если получится, — буркнул Грэй, и они с полковником двинулись вперед.

— Просто не нервничай, — напутствовал полковник Хеймана, — не говори с ней, пока она сама тебя о чём-нибудь не спросит, и делай вид, что у тебя всё под контролем.

— Легко сказать.

— А ты просто сделай.

Приблизившись к ущелью, они, наконец увидели бледное лицо Фантины, молодое и встревоженное. Всем своим видом и манерой движений она походила на крестьянку, не особо прекрасную ликом, но довольно милую и явно не опасную особу. Пока Ник представлял ей полковника и Хеймана, перед каждым она присела в почтительном поклоне.

— Скажите, синьорина Фантина, — первым делом спросил её полковник. — Куда и к кому вы собираетесь нас препроводить?

— Во владения господина Людека.

— Он ждет нас?

— Да, синьор, особенно Старого Секея.

— Кого? — переспросил Грэй.

— Меня, — ответил полковник и вернулся к Фантине. — Господин Людек знает, что со мной будут двое смертных?

— Знает, синьор, он заверил, что смертные, пришедшие с вами, будут и под его защитой тоже.

Хотелось бы верить — ничего другого в этой ситуации не оставалось. В искренности Фантины он не сомневался, а вот Людека никогда даже в глаза не видел.

Вчетвером они двинулись вдоль ущелья: Фантина шла впереди, за ней Ник и Хейман, а замыкал группу полковник. Как только они подошли ко входу в пещеру, полковник предупредил Фантину:

— Извини, но мы не можем, как ты, идти в темноте. Нам нужно включить фонари.

— О, нет, — умоляюще запротестовала она, — свет из трубочек ослепит меня, я не найду дороги.

— Не волнуйся, дитя, мы знаем о твоём ограничении, потому в наших фонарях ультрафиолетовые лампы, они не слепят глаза.

— Но не бывает света людей, без которого нет боли.

Чтобы не тратить слова попусту, полковник просто включил фонарь. Камень стен окрасился фиолетовым. На лице Фантины засияла улыбка. Она прислонила к камню ладонь, подставляя её под фиолетовый луч. С наивностью ребенка она отводила руку и снова подставляла её под фонарь, дивясь, как собственная кожа меняет окрас в мгновение ока.

— Ну, все, Фантина, — мягко прервал её полковник, направляя фонарь вглубь пещеры, — пойдём, не будем заставлять Людека ждать.

— Да, — подал голос, немного пришедший в себя Хейман после первого в жизни близкого созерцания гипогеянки. — Долго нам туда идти?

Женщина немного подумала:

— Не успеет луна войти в силу, а озеро у долины колонн обмелеет и наполнится три раза, как мы придём к дому Людека.

Грэй только озадаченно заморгал. Ник обернулся к нему и покачал головой:

— Не задавай таких вопросов. Тебя здесь не поймут.

— А что такого? — шепнул ему Грэй. — Надо же знать, сколько нам идти? Может неделю? Нам тогда еды не хватит.

— И что толку от твоих вопросов? Здесь календаря с часами нет, так что хоть заспрашивайся.

— Фантина, — обратился к ней полковник, — если на пути будет подземное озеро, нам это не подходит. Ты же видишь, у нас большие сумки при себе, на переправе мы их бросить не можем.

— Не надо бросать, — обнадежила она. — В то озеро не надо нырять. По нему ходит лодка.

— Откуда под землей лодка? — только и шепнул Грэй.

— Марко, сын рыбака, сколотил, — услышала его и ответила Фантина.

Больше никто ничего не спрашивал. Вчетвером он шли вперёд через галереи и лабиринты подземных ходов. Трудно было понять, ведёт ли дорога вниз или остаётся на том же уровне — слишком запутанным был путь.

Мужчины по очереди выключали один фонарь, дабы не посадить аккумулятор и включали другой. Идя по бесконечной узкой галерее, они то и дело, не веря самим себе, прикасались к стенам — казалось, они были облиты стеклом. Когда этот странный, неизвестной протяженности тоннель, наконец, закончился, они вышли в невысокий зал, полный сросшихся сталактитов со сталагмитами. Видимо это место Фантина и назвала долиной колонн. Их здесь было великое множество, из-за чего местность за ними не проглядывалась. Пропетляв меж сталагнатов, впереди они действительно увидели подземное озеро и лодку на берегу, привязанную за провисающую веревку к ближайшему одиночному сталагмиту.

Что-то сразу не понравилось полковнику — вода на воду не походила. Подойдя к берегу, он попробовал зачерпнуть жидкость в ладонь и тут же пальцы уткнулись в нечто желеобразное. Проткнув пальцем слой желе, он все-таки нащупал под ним самую обычную холодную воду. Вынув палец, он понял только то, что это желе оставляет следы, но какого цвета, в ультрафиолетовом освещении сложно было сказать.

Роясь в рюкзаке, он заметил, как Фантина сняла с себя накидку и вывернула черную сторону ткани внутрь, а белую наружу. Он успел разглядеть её белое просторное платье до пят и прическу, аккуратно сплетенную в косы. Потом она вновь покрыла себя белой накидкой — цвет лица и ткани слились друг с другом.

— Что случилось? — на всякий случай осведомился полковник.

— Грязно будет, — кивнула Фантина в сторону лодки.

— Фантина, ты не обидишься, если я попрошу тебя отойти подальше и отвернуться? Я хочу посмотреть с обычным ярким фонарем, что там в воде. Ты позволишь?

— А на что смотреть? — не удивилась она. — Там лодка на воде, а нам плыть через узкую щель. Придется пригибаться.

— Да-да, я понял, но всё равно хотелось бы посмотреть. Очень любопытно, что там в воде.

На это его признание Фантина с пониманием широко улыбнулась и, как он просил, отошла поодаль.

Когда полковник с фонарем приблизился в берегу, Ник уже вовсю окунал туда руку, чуть ли не по локоть.

— Вот куда ты лезешь?

— А что такого? — не понял он, — вы же…

— Мне же руку соляной кислотой не сильно разъест, как ты думаешь?

— Так тут точно не кислота.

Полковник включил фонарь и направил его на руку Ника. Привыкнув к свету, они явственно разглядели, что кисть Ника покрыта чем-то напоминающим белую краску. Но визуального наблюдения Пэлему было мало, он понюхал белую жижу на коже, и попробовал на кончике языка.

— Нет, не мел, — заключил он отплевавшись.

— Видишь на берегу… — Полковник подсветил побелевшую землю, словно по ней разбросали муку, а потом и побелевшую по бортам деревянную лодку. — Будем антитрубачистами, когда переберемся через озеро.

— Это как?

— Станем белыми из-за этой пыли, или что это такое.

Полковник хотел было отключить фонарь и вернуться к рюкзаку, чтоб положить его туда, но Ник попросил:

— Пожалуйста, ещё немножко подсветите.

— Зачем?

Но Пэлем уже закатал рукав до предплечья и опять сунул руку в воду, явно что-то нащупывая.

— Пэлем, — обратился к нему Грэй, — а ты не боишься, что там под белой пленкой кто-то плавает и сейчас откусит тебе руку?

— Вот именно, Ник, — вторил Хейману полковник. — Тебя за эту руку уже трижды покусали, хватит.

Но из глубины зала донесся девичий голос:

— Не бойтесь, тут нет зверей и рыб.

Это заверение только оживило Ника, и он сунул руку глубже с таким усердием, что чуть было не плюхнулся вниз, если бы полковник вовремя не ухватил его за шиворот и резко не вздернул на ноги. Довольный Пэлем только разжал ладонь, в которой лежало с десяток округлых, переливающихся белых камушков.

— Пещерный жемчуг, — радостно заключил он, — а я чувствую, что там что-то вроде выемки под берегом. Так и знал, это неспроста, там должно что-то быть. И ведь прав оказался.

— Господи Иисусе, — запричитал полковник, — взрослый мужчина, тридцать три года, а ума как у пятнадцатилетнего. Вернёмся домой, всё скажу твоему отцу.

— Да вы посмотрите — не отставал Ник, подсовывая полковнику кальцитные жемчужины, — какая интересная симметрия, вот одна не круглая, а похожа на правильный куб. Это ведь самое настоящее чудо природы.

Но полковнику эти подробности были малоинтересны. Он потушил фонарь и вернулся к рюкзаку, сказав Фантине, что пора плыть.

— Что, Пэлем, — ехидно вопросил Грэй, — наверное, когда выйдешь на пенсию, напишешь книгу по занимательной спелеологии для пытливых умов?

— Не завидуй, Грэй, — отвечал Ник, вытирая руку платком, в который и замотал свои диковинные находки, — для меня работа хотя бы в радость.

Хейман хотел было сказать что-то в ответ, но полковник не дал — настало время переправы. Полковник хотел уже отвязать лодку, но Фантина остановила:

— Не надо, её привязали с двух концов — здесь и там, — она указала в сторону узкого тоннеля, — Если кто приходит, а лодки нет, он тянет за веревку и она приплывает.

— То есть, плыть недалеко? — уточнил полковник.

— Всего-то с дюжину гребков.

— Ладно, тогда сделаем так, первыми плывём мы с Фантиной, потом я возвращаюсь, забираю Грэя и потом возвращаюсь за Пэлемом.

— Так мы и сами вдвоем можем… — начал было Ник, но полковник оборвал его вопросом:

— Что, сможете грести одним веслом на двоих, с двумя рюкзаками на борту? Что-то я не помню, чтобы в колледже ты занимался спортивной греблей.

Профессионализм и физическое превосходство полковника были неоспоримы, потому Пэлему пришлось согласиться. Когда все четверо и с рюкзаками оказались на другой стороне переправы, самой чистой выглядела Фантина в своем белом одеянии. Все же остальные успели перемазаться белым налетом, пока, полусогнувшись, протискивались в лодке по полузатопленному тоннелю.

На другом берегу озера, как ни странно, был почти отвесный подъём. Взобравшись на него, чтобы идти дальше, после пришлось спускаться вниз. Войдя в новый зал, они огляделись по сторонам — пол был испещрен провалами многочисленных колодцев, ведущих неизвестно на какую глубину. Полковник распорядился, чтобы все обвязали себя одной веревкой и только после этого дал добро идти вперед.

Преодолев дырчатый зал, они вошли в лабиринт многочисленных ходов, в котором, если бы не Фантина, они блуждали бы очень долго. В следующем зале было не так экстремально, даже разочарующе минималистично — подчеркнутая пустота, и только пятиметровая спираль спускалась с потолка на камень в самом центре зала.

— Это ещё что такое? — изумился Грэй, ранее не подозревавший что в пещерах может быть что-то помимо сталактитов и сталагмитов.

Он уже намеревался ощупать спираль, как полковник сказал:

— Это геликтит. Не трогай.

Грэй охотно послушался. Через минуту он не вытерпел и все же спросил:

— А что с ним не так?

— С кем?

— С этим геликтитом. Он опасен?

— Чем? — не понял полковник.

— Ну не знаю. Кожу разъедает или… что-то ещё. Вы же сказали не трогать.

— Вот именно, нечего трогать, а то сломаешь такую красоту. Природа здесь только с виду каменная, а на самом деле хрупкая.

— Так эта спираль сама по себе не опасна? — на всякий случай уточнил Грэй.

— Думаешь, это гипогеянцы придумали геликтиты, чтобы губить любопытных смертных? — насмешливо спросил полковник. — Расслабься, это явление природы, только необычное и редкое.

— Что-то есть хочется, — признался Ник и обратился через плечо к Грэю, — ты как на этот счёт?

Хейман поглядел на наручные часы и нахмурился:

— Чертовщина какая-то, сломались что ли? А сколько мы уже идём?

— Долго идём, — заключил Ник, — надо передохнуть.

После привала для двоих смертных, все четверо двинулись дальше. Полковник знал сколько прошло времени, но так же как и Ник говорить Грэю не стал, чтобы не нервировать лишний раз. Они шли уже двадцатый час. Лично полковнику и Фантине абсолютно все равно, какое сейчас время суток, Ник не первый день в спелеологии и знает, что под землей биологические часы сбиваются и три дня порой кажутся одними сутками. Но Хеймана пугать не надо, пусть лучше думает, что все идёт как положено и часы его правда сломались, чем начнёт причитать и проситься на ночлег не по надобности, а по привычке.

Прошло ещё пять часов блуждания в подземелье, прежде чем Фантина остановилась у мощной колонны сталагната и объявила:

— Здесь начинаются владения вольных странников.

— Прекрасно. Так мы можем войти?

— Людек хотел встретить вас сам. Мне нужно идти, позвать его.

И Фантина покинула их, скрывшись во тьме коридоров. Прошло уже много времени, но она всё не возвращалась. Это заставляло нервничать. Ещё больше опасений вызвали фонари, когда они один за одним стали мыркать из-за разряженных в сыром воздухе аккумуляторов.

— Но мы же услышим их в темноте? — наивно вопросил Хейман Грэй, — шаги ведь видеть не нужно.

— Мы их услышим только когда они сами того захотят, — поспешил разочаровать его полковник.

— То есть?

— Гипогеянцы умеют ходить бесшумно.

В отрывистых вспышках ультрафиолета вдали коридора появились силуэты. По мере приближения стало видно, что их трое: Фантина, ещё одна женщина и, видимо, Людек.

Стоило им приблизиться к фортвудцам, как ультрафиолетовый фонарь окончательно погас. Доставать обычный не было времени. Напряжение зашкаливало. Трое гипогеянцев стояли напротив, а может уже позади, а может уже не трое, а больше…

Внезапно всё изменилось — стены подземелья засияли зеленым свечением. Оно лилось отовсюду, приглушенное, тёмное, обтекая зубатую неровность потолка так, что отчетливо был виден каждый нарост, причудливый и уникальный.

— Приветствую вас, люди из подлунного мира — произнёс по-итальянски гипогеянец с густой бородой, — зовите меня Людеком и будьте моими гостями.

Фантина стояла от него по правую руку. Она была взволнованна, и полковник понял почему. По левую руку от Людека была другая женщина, слишком многим из альваров известная и всеми единодушно нелюбимая. Её звали Амертат, вернее это она всем так представлялась. Высокая и статная, с неизменно коварной полуулыбкой-полуусмешкой, она недолго смотрела на полковника — больше всего её внимание привлекли смертные.

Гипогеянцы повели фортвудцев через светящийся коридор. Когда Пэлем с любопытством ощупывал стены, пытаясь понять, что служит источником света, полковник напряженно думал, как выпутаться из скверно сложившейся ситуации. Готовившись к спуску, он старался предусмотреть всё — и обвал и затопление, неприветливость гипоеянцев, в конце концов. Не учёл он только то, что здесь будет Амертат, та самая псевдо-цыганка из Карпат, что являлась ему в самые тяжелые моменты смертной жизни. В последний раз это было ровно пятьсот лет назад, год в год. С тех пор он её не видел, но многое успел услышать от других. Например, то, что она персидская ведьма, поклоняющаяся демонам, приносящая им человеческие жертвы, что она общается с падшими духами, любит предсказывать людям прошлое и будущее, насылает наваждения, или, как хотел считать полковник, умеющая гипнотизировать. Амертат боялись многие, кто попадал под её влияние и ментальную силу. Её опасались уже не юные альвары, а тут двое смертных людей, на которых она уже недобро и хищно посматривает. Смертный не альвар, альвара, особенно старого, нельзя загипнотизировать и заставить видеть того, чего нет. Но что может сделать Амертат Пэлему и Грэю, и как понять её намерения, чтобы защитить их?

Вскоре они вышли из коридора в гигантский, размером с четыре футбольных поля зал с высоким куполом. Всё вокруг было заполнено людьми, молчаливо взирающими на пришельцев. Несколько сотен мужчин и женщин всех рас, побелевших и ещё не утративших краски лица. Они жались к стенам и редким сталагнатовым колоннам, пропуская своего предводителя Людека с гостями вперёд. Полковник внимательно смотрел по сторонам, изучая обстановку, но он тут же позабыл о многочисленных кровопийцах вокруг, как только понял, что на первозданных сталагнатах начинает встречаться отчетливая декоративная резьба. Лихорадочно обдумывая, как это возможно сделать и зачем, он к ещё большему изумлению увидел колонны, подпирающие свод, не сталагнатовые, а самые что ни на есть рукотворные, выполненные каменщиком. А потом он пригляделся к стене зала и не поверил своим глазам — то, что на первый взгляд казалось многочисленными провалами в породе, было грандиозным подобием подземного амфитеатра в пять ярусов. Вот только проёмы вели не наружу во внешний мир, а в помещения. Из некоторых выглядывали гипогеянцы и тут же ныряли обратно во тьму. Эта стена была чем-то вроде фасада многоквартирного дома в пять этажей, только вместо окон дверные проёмы без дверей.

Они остановились посреди зала в окружении многочисленных гипогеянцев. Людек доброжелательно глядел на своих гостей и полковник понял, что пора начинать, и подал зал Нику. Пока тот расстёгивал рюкзак и копался в его нутре, полковник произнес:

— Благодарим тебя, Людек, что принял нас в своей обители. — Поколебавшись, он все же добавил, — Благодарим и тебя, Амертат, что почтила нас своим вниманием. Благодарим всех жителей этого места, за то, что не отказали в приёме. Мы служащие Общества по изучению проблем инженерной геологии, что базируется в Фортвудсе на острове Великобритания.

— Конечно, мы знаем об Обществе из Фортвудса, — заверил его Людек, — и о тебе, Старый Секей, и что уже больше века ты в подчинении у смертных.

— Сейчас это называется вольнонаемным трудом, — мрачно заметил полковник.

Людек только улыбнулся на его замечание:

— Не обманывай, не обманывай себя, Старый Секей. У всякого человека в подлунном мире есть господин и повелитель, как бы ласково он себя не называл.

— Что же, ты считаешь, что к тебе, свободному повелителю подземного города, пришел раб?

— Ну что ты, что ты, — запротестовал Людек, — ты мой гость, я не вправе наносить тебе обиды.

— Ты прав, не будем ссориться. Ник?

Полковник посмотрел через плечо на Пэлема, а тот уже стоял с увесистым свертком в руках.

— В знак наших добрых намерений мы принесли подарки для тебя и твоих подданных.

Инициатором преподнести гипогеянцам подарки были перечитавшие средневековых легенд кельтологи. Им казалось жизненно необходимым задобрить хозяев подземелий хотя бы самим фактом, что гости пришли не с пустыми руками. Когда полковник резонно спросил, что по мнению кельтологов может быть нужно добровольно ушедшим из мира смертных гипогеянцам, те наконец-то призадумались, но ничего толкового так и не предложили, пока сам полковник не подсказал, что если и дарить, то самое нужное.

Ник торжественно подошёл со свертком к гипогеянцам:

— Здесь ткани, из которых ваши женщины могут сшить новую одежду.

Фантина тут же с интересом заглянула в сверток и, обнаружив два отреза темной и белой материи, радостно улыбнулась.

— Там ещё есть коробка, а в ней лежат ножницы, нитки и иглы, — шепнул ей Ник.

Людек согласно кивнул, Фантина приняла свёрток и тут же обошла с ним вокруг толпы кровопийц, видимо, чтобы показать подношения.

— Благодарю вас, — произнёс Людек, — ваш дар очень важен для нас.

— Надеюсь, он послужит на благо твоих подданных, — отвечал полковник.

— Они мои братья и сёстры по крови, я не повелитель над ними и они не рабы подо мной.

— Рад это слышать, Людек. Мы очень долго шли к этому городу. Позволишь ли ты отдохнуть нам в уединенном месте?

Людек понимающе кивнул:

— Даже в мире без луны, её власть берет верх нам смертными, — туманно произнёс он. — Будьте спокойны, я провожу вас к временному пристанищу, там никто не посмеет помешать вам.

Людек привел их к торцу амфитеатра и повел вверх по лестнице. Это были самые настоящие ступени, выдолбленные в камне, только очень узкие, и, чтобы подняться по ним, приходилось прижиматься к стене. Сойдя на третьем ярусе, они вновь обогнули зал, но уже на высоте шести метров, с замиранием сердца глядя на толпу внимательно следящих за ними кровопийц внизу, куда в любой момент можно было оступиться и упасть.

Наконец вчетвером они зашли в проём. Зеленое свечение внутри оказалось заметно тусклее, но всё же позволяло разглядеть фигуры и лица. Комната была совсем крохотной. Самое угнетающее в её обстановке оказалось то, что никакой обстановки не было вовсе — ни камня, служащего стулом, ни плиты в виде кровати — комната была абсолютно пуста.

— Нравится ли вам ваше временное пристанище? — поинтересовался Людек.

— Оно более чем комфортное, — учтиво ответил полковник. — Об отдельных укромных апартаментах мы и думать не смели.

— Я рад, что они пришлись вам по душу, — произнёс Людек на прощание.

Комната хоть и была маленькой и тесной, но оказалась вполне пригодной для того чтобы разложить в ней два спальных мешка. Полковнику вместе с рюкзаками пришлось устроиться в узком коридорчике. Ник и Хейман уснули мгновенно, стоило им лечь и закрыть мешки. Полковник посмотрел на часы — они пробыли на ногах почти тридцать часов. Если Ник с Хейманом проспят столько же, всё это время ему придется сидеть тут, полусогнувшись в коридорчике и выглядывать в проём, наблюдая за гипогеянцами снаружи, что ходят рядом — лишь бы они не заходили внутрь.

Изматывающее ожидание длилось бесконечно. Полковник размышлял над увиденным — под Альпами существует самый настоящий пещерный город. Кто и когда, какими силами и сколько времени создавал его, пока оставалось загадкой. Полковник прикидывал, сколько в стене проёмов, и сколько здесь может быть комнат и сколько человек может там разместиться, как напротив входа кто-то остановился. Полковник уже привык, что время от времени люди проходят мимо, видимо, расходясь по своим комнатам. Но сейчас незваный гипогеянец стоял в полутора метрах от полковника и не двигался с места. Лица через изгиб коридора не было видно. Полковник произнёс:

— Кто бы ты ни был, иди с миром. Людек дал свою защиту смертным людям и обещал им спокойный сон.

Незнакомец не уходил, и это начинало напрягать.

Полковник достал из рюкзака фонарь с обычной лампой, так неприятной гипогеянскому глазу. В подтверждении серьёзности своих намерений он включил его и произнёс:

— Если хочешь говорить со смертными, подожди, когда они пробудятся.

— Нет, Старый Секей, я хочу говорить с тобой.

Такой знакомый венгерский говор… Это был голос Амертат. Уже прошла половина тысячелетия, но он вспомнил её голос. Полковник слышал его, будучи дважды между жизнью и смертью. Тогда он считал Амертат злым духом, горным демоном, пока не понял из рассказов других, что она не просто реальна — она подобна ему.

Полковник не ждал, что Амертат зайдет без спроса, не попросив погасить свет, но именно это и произошло. Гипогеянка смотрела на него с дерзостью неестественных для неё голубых глаз. Пепельно-серые волны густых волос спускались ниже колена. Не уклоняясь от света фонаря, Амертат присела напротив полковника — слишком близко, и это держало в напряжении.

— Мне не страшен искусственный свет, — довольная своим эффектным появлением, произнесла Амертат.

Полковник внимательно разглядывал её сероватый оттенок кожи и понял, что она слишком часто для подземного жителя бывает на поверхности. Вряд ли она может ходить под прямыми лучами солнца в погожий денёк, но, определенно, обитать на два мира у неё хорошо получается.

— Говори тише, — сухо произнёс полковник, — мои люди устали и им надо выспаться.

— О, их сон будет крепок, — загадочно улыбаясь, пообещала она, — пока я здесь, они не проснутся.

Для полковника это прозвучало как отчетливая угроза.

— Тогда будь добра, уйди.

Амертат только рассмеялась:

— Что же ты, боишься, как бы я не проникла в их сны, а потом и в их души?

— Сами альвары не зря стараются обходить тебя стороной. Вот только мы никогда не спим. На ком ещё тебе здесь отрабатывать искусство наведения кошмаров?

Амертат больше не смеялась, она пронзительно смотрела на полковника, отчего тому хотелось сорваться с места и уйти прочь.

— Я послушна словам Людека, — произнесла Амертат и кивнула в сторону спящих. — Не веришь, можешь проверить.

Коварства ей не занимать. Доказать, что-либо решительно невозможно, не будить же Ника с Хейманом и не спрашивать их, что им только что приснилось.

— О чём ты хочешь говорить? — спросил полковник.

— Узнать, сбылось ли моё пророчество.

Это было больше пятисот лет назад, никто в отряде господаря Влада не решился дать руку Амертат, чтобы она предсказала судьбу. А полковник дал. К их следующей встрече не сбылось ничего из предсказанного ею, он умирал и потешался над гадалкой, что предсказала ему долгие годы жизни, красавицу-жену и четырех, а потом и пятерых детей. Но тогда он выжил, потом женился, и Маргита действительно родила ему двух сыновей и двух дочерей. Не сбылось только одно, и он припомнил это Амертат в их последнюю встречу. Тогда она разозлилась не на шутку. Её слова походили на проклятья, она грозила, что не даст ему умереть, что он будет жить так долго, что замучается считать свои дни, что будет проливать много крови, но не на полях сражений. После этого много лет полковник думал, что Амертат прокляла его за дерзость, пока не понял, что жажда человеческой крови свойственна не ему одному.

— А ты тщеславна, — только и сказал полковник.

— Ты сам оскорбил меня, дважды сказав, что я ошиблась. А я никогда не ошибаюсь.

— Уверена? Став альваром, я остаюсь бесплодным, так что поверь, пятого ребенка я за эти века не зачал.

— А всех ли своих детей ты знал? — ехидно вопросила гпогеянка, сощурив светлые глаза.

Полковник невольно рассмеялся.

— Ну, коль так, может я и был грешен в смертной жизни, раз прижил ребенка на стороне. Только вот не помню где и с кем, уж извини, что без подробностей. Так стоило ли из-за этого ждать меня пятьсот лет, чтоб спросить?

— Я буду ждать ещё дольше, пока ты не признаешь, что видел её.

— Кого?

— Свою дочь, пятого отпрыска, это несчастное дитя с двумя отцами и без единой матери. У неё желания женщины, что остались с её смертной природой, фигура юноши и сила мужчины, которую и дало твое бессмертие. Ты видел её в первый раз посреди гор мертвецов, а потом ещё и ещё раз.

— Амертат, — вздохнул полковник, — уж прости, но мне нечего тебе сказать. Я понятия не имею, о какой ещё дочери ты постоянно говоришь. Умерли все мои дети, и внуки и правнуки. Ходят мои потомки по земле, но не всех из них я знаю в лицо.

— Она не порождение твоего семени, — настаивала Амертат. — Ты породил её из своей головы, когда пожалел Меритсегер.

И как когда-то давно, Амертат вновь коснулась указательным пальцем его лба у переносицы. Полковника словно ударило током. Он вспомнил это ощущение, далекое и неприятное, когда ассистент доктора Джона Рассела пятьдесят три года назад ввел металлический крючок ему через ноздрю и, вытягивая его обратно, задел нерв и зрительную мышцу. Призрачная боль вновь вспыхнула в том же месте, откуда доктор извлек шишковидную железу полковника.

И тут смутные ассоциации и догадки неприятно зашевелились в голове, на сердце сразу стало тяжело. Полковнику вспомнилась железа, что доктор Рассел извлек у Мэри, вспомнился и профессор Книпхоф, что увёз эту железу в Баварию в качестве препарата. А ещё перед глазами встали снимки, привезённые из недавней поездки в баварский Мюнхен. Что-то неуловимое в этом калейдоскопе фактов, догадок Сарваша и собственных наблюдений начало складываться в призрачную, но всё же картину.

Коварная улыбка не сходила с губ Амертат. Она наблюдала, как полковник меняется в лице после её манипуляций словами и не могла не радоваться такой перемене.

— Скажи, что произошло в лаборатории доктора Метца? — только попросил он.

— Я сказала всё сполна ещё тогда в Карпатах, — отрезала Амертат.

— Ты все ещё злишься на меня? Тогда прости мне те слова. Если ты предсказательница и видишь через века и километры, то скажи, как всё случилось? Я только хочу знать, правильно ли то, что смертные сестры переродились по воле смертных докторов?

— Не будь твоей доброты, — ответила Амертат, — и близнецы остались бы близнецами. Не твоя теперь забота думать о свершившемся, это забота смертных, что давно лежат в земле. А их порождения будут бродить по земле вечно. Меритсегер скоро увидит свою дочь, а твоя дочь придёт к тебе. В часы печали ты будешь видеть только её.

— Почему ты говоришь о печали? Что должно случиться?

— Я видела Аль Ка-Сандру прежде чем видел ты. — Амертат ехидно улыбнулась. — Она глупая. Она совсем ничего не понимает.

Наслаждаясь его растерянностью, Амертат рассмеялась и вышла из коридора прочь. Ещё долго полковник слышал в голове её смех и думал о сказанном. Так мало слов, и лишь один жест заставил его всё понять и вспомнить об Александре Гольдхаген и докторе Метце, о старой операции по извлечению шишковидной железы и чудесном преображении близнецов в совершенно непохожих друг на друга женщин.

Полковник совсем забыл о времени — для исконных обитателей подземелий его и так не существует. Он взглянул на часы — прошли ровно сутки, как он сидит, согнувшись в этом коридоре, и ждёт пробуждения Пэлема и Грэя. Через два часа первый вылез из мешка и с заспанным лицом спросил:

— Ну, как обстановка?

— Замечательно, — буркнул полковник, — поскорее бы вернуться домой.

Пока Ник будил Хеймана, а тот недовольно что-то бубнил в ответ, полковник вышел из выруба в скале и окинул взглядом зал внизу в поисках Фантины. Она как по неведомому ментальному зову тут же появилась на верхнем ярусе. Полковник со спокойным сердцем поручил ей отвести смертных в укромное место, чтоб те умылись и занялись прочими утренними делами, благо недалеко в соседнем зале протекал подземный ручеек с чистой от белого налёта водой.

Когда Ник и Хейман вернулись в комнатку, полковник успел услужливо вытащить для них из рюкзаков термос с остывшим кофе, банку джема и галеты.

— Жаль, что костер нельзя развести, — искренне произнёс Ник, — чая горячего хочется.

— А что, огонь в Гипогее запрещён? — апатично надкусывая галету, произнёс Хейман. — Ну да, они же как дикие звери боятся огня и яркого света.

Полковник не оставил этот комментарий без внимания:

— Если международный отдел ещё питает иллюзию, что сможет начать переговоры, то не помешало бы взять в ум, что не только мы здесь говорим по-английски.

— А кто услышит?

— Мало ли, — заметил Ник, — вон там в стене дыра, откуда мы знаем куда она ведет? Вентиляция это или акустическая ловушка для подслушивания? Так что не шути больше про огонь. Его здесь никто не разводит, потому что не из чего. Деревья под землей не растут, представляешь?

— А ты бы не умничал, — начал заводиться Грэй.

— А чего ты такой дёрганный?

— Не выспался совсем, а ты ещё и жаворонок, — недовольно глянул он на Пэлема. — Чертовщина какая-то снилась, весь разбитый как будто накануне не по пещерам лазал, а беспробудно пил.

— Что снилось? — спросил полковник.

— А вам зачем это знать? — не понял Грэй.

— Мне-то незачем, но ты имей в виду, что здесь Амертат, так что на будущее оба учтите — никогда не надо ей смотреть в глаза.

— А то что? Она опасна?

— Для вашего физического самочувствия — не всегда.

— Тогда что?

— У неё есть склонность к злым экстрасенсорным шуткам над смертными. Вроде гипноза. Уяснили? Если она будет на переговорах, а она там явно будет, в глаза не смотреть, словами с ней не играть. Почувствуете что-то нехорошее, тут же дайте мне знать.

Судя по реакции Хеймана Грэя, он не особо поверил, что гипогеянка может его загипнотизировать.

— Это к Пэлему, — отмахнулся он. — На него тут больше всех засматриваются.

— Да иди ты, — огрызнулся Ник.

— Что случилось? — озабоченно спросил полковник. — Если что-то произошло, пока вы ходили к ручью, об этом нужно было сразу доложить мне.

— Да собственно не о чем докладывать, — пожал плечами Ник, намазывая джемом очередное печенье. — Просто одна местная обитательница прицепилась по дороге.

— Он ей приглянулся, — ехидно прокомментировал Хейман, — для чего, не знаю. Наверное, для всего сразу — и приятного и полезного.

— Не завидуй, Грэй.

— Да ни в жизни, Пэлем.

— Что она хотела? — продолжал спрашивать полковник.

— Понятия не имею. Она говорила по-французски, я мало что разобрал.

Хейман и тут не смолчал:

— Она сказала, что он красивый юноша и приглашала пойти с ней.

— Что ты придумываешь? — вяло возмутился Ник.

— Я передаю смысл. Та платиновая блондинка на тебя всерьез запала, раз так откровенно предлагала то ли себя, то ли наоборот, чтобы ты с ней кое-чем поделился. Пэлем, после этого путешествия, ты точно не вернешься к своей Мадлен.

Начинающаяся перепалка из острот и придирок закончилась, как только в комнатку вошла Фантина:

— Людек зовет вас на площадь, держать совет перед всеми.

Её слова оказались точны до буквального. Казалось, внизу в зале собрались не только гипогеянцы, что обитали в здешних выдолбленных нишах, но и пришедшие из других подобных залов по соседству, если они, конечно существовали. Те, кому было тесно внизу, взирали на собрание, со всех пяти ярусов амфитеатра.

Полковник Кристиан, Хейман Грэй и Ник Пэлем стояли в самом центре в плотном окружении подземных жителей. Сотни глаз взирали на них и эти взгляды давили отовсюду. Чувство неуверенности и тревоги передались даже полковнику.

К ним из толпы вышли Людек и Амертат. Полковник подозревал, что ведьма не просто так здесь, а сейчас ещё больше убеждался в своей правоте. Может она услышала о намечающихся переговорах, как только Ник передал с Фантиной это сообщение в Гипогею? Наверняка Амертат пришла сюда не только из-за давнего предсказания. Что-то подсказывало, при Людеке она важная персона в этой общине.

— Снова рад приветствовать гостей в нашей обители вольных странников, — начал Людек. — По душе ли вам наше гостеприимство, спокоен ли был ваш сон?

Полковник толкнул в бок Ника, чтобы тот ответил:

— Да-да, — закивал он, — всё замечательно, благодарим вас.

— Мы признательны за великодушный приём, — добавил Грэй. — Но хотелось бы без промедления начать запланированные переговоры.

Полковник с замиранием сердца скрестил руки за спиной. Ещё лет сто назад такие словеса расценили бы за оскорбление, а гипогеянцы старомодны во всем, особенно в речах и смыслах.

Но вовсе не Людек, он только улыбнулся и произнес:

— Понимаю, век смертных короток, потому вы всегда и во всем спешите. Вы наши гости, потому первое слово будет за вами. Что же привело трёх прислужников Фортвудса в обитель дваждырожденных?

Хейман Грэй собрался с мыслями и начал по памяти излагать суть дела:

— Уже сто пятнадцать лет Общество по изучению проблем инженерной геологии ведёт надзор за подземельями Лондона и все эти годы мы и наши предки изучали вас и ваш быт. Наверное, сто пятнадцать лет — ничтожно малый срок для любого жителя Гипогеи. Но на поверхности, в мире смертных за это время изменилось многое. Империи и королевства, в которых родились многие из вас, больше не существуют. Мир поделён надвое из-за необъявленной войны, от исхода которой зависит, поработит ли весь мир тоталитарная диктатура, или же он останется свободным.

Полковник слушал эту речь впервые, ибо международный отдел писал её весь год и счёл генеральную репетицию в Стенах Фортвудса ненужной оглаской внутриведомственных секретов. И вот теперь полковник слушал и поражался: кому пришло в голову увещевать отшельников-гипогеянцев в черно-белых пропагандистских тонах, что на поверхности, куда они поднимаются в лучшем случае на одну ночь в месяц, идет «холодная война». Кому здесь это может быть интересно? Что гипогеянцам делать с этой малопонятной для них новостью? Но Хейман Грэй продолжал:

— Если противоречия Западной и Восточной держав станут непреодолимыми, если война вспыхнет кровавым пламенем, в ней погибнет весь мир. Человечество смогло изобрести оружие, которым можно уничтожить не только противника, но и Землю и всё живое на ней. Вы можете сказать, что здесь, глубоко под Альпами смерть не доступна вам и оттого не страшна. Может это так, может оружие нового века пощадит ваши бессмертные тела. Но знайте, смертные, чью кровь вы вкушаете, умрут. Все до единого, потому что после того, как земля будет выжжена в войне, наступит долгая зима, которую никто из них не переживёт.

Полковник смотрел на лица гипогеянцев, внимательно слушавших речь Грэя и отчетливо понимал — увещевания о ядерной зиме не произвели на них никакого впечатления. Но Хейман и этого не замечал:

— Фортвудс как представитель мира смертных хочет знать, что в Гипогее думают о возможной войне на поверхности?

Наступило гробовое молчание. Вопрос был задан, но никто на него не ответил, даже не шелохнулся. Гипогеянцы напряженно смотрели на переговорщиков, а те не знали, что и делать. От этой гнетущей тишины становилось просто страшно.

— Прости, Людек, — начал полковник, — мы что-то не то спросили?

— Нет, — заверил он, — мы просто ждем Лидию.

Что он имел в виду, полковник не понял, пока не заметил движение в амфитеатре. Некая дама, переходя с яруса на ярус, спускалась по ступенькам. А потом толпа гипогеянцев расступилась, и она подошла к Людеку. Глядя Грэю в глаза, она заговорила по-английски с отчетливым шотландским акцентом:

— Мы родились к жизни смертными и умерли однажды, чтобы переродиться к жизни вечной. Мы видели многое и о многом слышали. Были дни, когда долгая ночь опускалась на землю не раз и не два. Много смертных людей погибало от мора, большой воды, разверзшейся земли и жизни без солнца на небе. Я видела три великих погибели и знаю наверняка — жизнь не умирает, всякий раз она обновляется и расцветает вновь. Коль случится война, быть тому. Сильные спасутся.

По Грэю было заметно, что он не знает, что на это ответить. Всё что ему пришло на ум так это судорожные оправдания:

— Ну, послушайте, я не могу объяснить вам принцип работы ядерного реактора. Вряд ли кто-то из вас знаком с ядерной физикой, и поймет о чём речь…

Пока он говорил это, полковник готов был поклясться, что за спиной кто-то на незнакомом ему языке прошептал отрывистую речь, в которой он отчетливо узнал слова «Манхеттен» и «Оппенгеймер».

— … Просто поверьте, ядерное оружие, в том масштабе, в каком оно распространено сейчас, может уничтожить всё живое на Земле. И это случится, если начнётся война. Сначала погибнут крупные города. Всё, что от них останется, так это пыль. А когда килотонны земли и копоти взмоют в небо тяжелыми черными облаками, повсюду на земле похолодает. Везде, где были реки и озера, появится лед. Везде, повсеместно. Для выживших смертных людей это значит одно — не будет еды. А без еды смертные живут не долго. И вы не сможете жить без смертных. Просто поверьте, война угрожает погубить всех нас.

Лидия хотела что-то возразить, но Людек не дал, заговорив первым:

— Пусть так, но что же вы хотите от нас? Мы давно покинули подлунный мир. Мы не воюем и не спасаем. Мы просто живём уединенно вдали от суеты смертных.

— Но вы всё равно поддерживаете с ними связь. Даже более того, мы знаем, что Гипогея контактирует с обеими державами, что готовятся начать войну. Вы отдаёте золото в обмен на кровь одной из них.

Это заявление по заранее оговорённому плану было высказано наугад. Никто в Фортвудсе точно не знал, платит ли Гипогея США за пакетированную донорскую кровь, есть ли вообще такой обмен или нет. Ответ предстояло узнать по реакции Людек. И она не заставила себя ждать:

— Пусть так, но что дурного в честной торговле?

Было видно, что напряжение отпустило Хеймана, он вошел во вкус и двинулся в наступление:

— Тем, что отдавая золото одной стране, вы подрываете всю мировую экономику в мире смертных людей.

За спиной полковника уже отчетливо шептались в несколько голосов. Видимо заявление Хеймана, если и было понято правильно, то не на шутку взбудоражило умы вечноживущих.

— Объясните, — попросил Людек, — если смертные обогащаются золотом, что было у нас веками, почему им от этого плохо?

— Всё просто, — уверенно продолжал Хейман, — вы торгуете только с одной страной смертных людей. А стран на поверхности две сотни. Вы отдаете золото в одни руки и тем самым позволяете наращивать могущество одной из держав, их военную мощь, которая рано или поздно обернётся для земли губительной войной и смертью всего живого.

— Ты говоришь не верно, — покачал головой Людек, — не мы торгуем — нам привозят товар. Его предлагает лишь один купец и потому мы платим ему.

— Вы правы, — согласился Грэй. — Но если появится другой продавец, вы станете покупать у него?

— Как бы это было желанно, — признался Людек, — покупать в другой стороне света поближе к нашей обители. Конечно, мы бы отдавали золото ему.

— Так давайте обсудим это. Не скажу, что сейчас страна, где мы живём, готова предложить вам пакетированную кровь, но если вы только изъявите желание, мы обязательно устроим так, что вы сможете покупать кровь ближе, вся ваша община будет обеспечена ею постоянно.

Полковник продолжал всматриваться в лица окружающих. Напряжение явно сменилось теплотой.

— Ваше предложение очень приятно для нас, — улыбаясь, говорил Людек, — очень приятно. Как скоро вы назовёте свою цену?

— Не сразу. Когда мы вернемся домой, мы начнем искать поставщика и уже когда найдем, определимся с ценой. От имени Фортвудса мы приглашаем вас, Людек, и всякого, кто соизволит сопровождать вас, посетить с ответным визитом Лондон. Как вы любезно приняли нас, так и мы, с комфортом и вниманием, обещаем встретить вас.

— Да-да, мы обязательно придём, — закивал Людек.

— Как скоро?

— Наперед мы пришлем вам гонца.

— Вот и славно. Мы будем ждать. Но позвольте теперь спросить вас о другом. Многие ли гипогеянцы, что уходят на восток, пропадают без следа?

Вопрос явно привел Людека в замешательство, и он переспросил:

— Что ты хочешь узнать? Мы веками не видели солнце и уже позабыли, где оно восходит, а где ложится.

— Простите мне мою глупость, — покорно согласился Грэй. — Далеко отсюда есть город Москва. Мы в Фортвудсе слышали, что ваших братьев и сестёр по крови, что жили под этим городом, схватили смертные солдаты и увели с собой, и больше их никто не видел.

Эту байку полковник слышал некогда на совещании глав отделов от отца Ника, Волтона Пэлема, и в ту пору она кроме сэра Майлза никого больше не впечатлила. Но спрашивать теперь об этом гипогеянцев показалось полковнику верхом дурости. И он ошибся.

— Многие из нас не могут спокойно жить там, где обитали веками, — признался Людек. — Теперь смертным мало мира под солнцем, они занимают и мир под землей. Но не все смертные решаются поработить вечноживущих.

— Ваших братьев и сестёр пленили военные другой державы, той, что враждует с продающей вам крови. Если похищенные гипогеянцы выдадут тайны подземного мира поработителям, в опасности будете и вы. Они отберут ваши тоннели, захватят и выгонят вас из этого подземного города.

— Ни одному смертному не добраться сюда, — возразил Людек.

— Но ведь мы здесь, — возразил Грэй, — и привела нас Фантина, потому что знала куда идти. Можете ли вы поручиться, что пропавшие не приведут сюда и в другие подземные города смертных чужаков? Можете ли вы обеспечить безопасность своего города и других под этим континентом.

И снова тишина, тягучая и пугающая. Позади Людека толпа стала расступаться, и он объявил:

— Мемнон хочет держать слово.

И из толпы вышел высокий мужчина с курчавой бородой. Низким зычным голосом он пробасил:

— Как вы смеете заговаривать о подземных городах и печься об участи дваждыродженных, когда первым захваченным городом стал Нижний Лондон? Как смеете вы говорить о наших похищенных братьях и сёстрах, когда сами похищаете их и держите насилием в своих казематах?

— Но ведь это совсем другое… — начал было растерянный Хейман, но полковник его остановил.

— Помолчи, — твёрдо сказал он и обратился к гипогеянцу. — Мемнон, все твои слова справедливы, никто не посмеет их оспорить. Мы пришли с миром и не нарушаем порядков вашей общины. Пойми и ты, смертные люди живут по иным законом, потому что они смертны. Если один из них убьет другого, его осудят и предадут смерти или заключению. Что делать смертным, когда один их соплеменников погибает от неумеренности гипогеянца?

— Такова природа моя и твоя, Старый Секей. Не отрицай правды, даже живя под солнцем твои глаза подобны нашим.

— Ты прав, Мемнон, но я, живя среди смертных, чту их обычаи. За смерть наказание смертью, но гипогеянцу она не доступна. Прошу, не отказывай людям в возмездии, оно дарит им ощущение справедливости. Всякий гипогеянец после заключения покидает Фортвудс и волен идти куда захочет.

— Тогда почему никто не вернулся от вас в Гипогею?

— Они, как и я, выбрали жизнь под солнцем.

— Выбрали или выбрать заставили вы? — насмешливо вопросила Амертат. — Меритсегер ушла к альбионским мудрецам и не вернулась. Нет её ни под землей, не на земле.

— Ты ошибаешься, — ответил полковник, — она выбрала солнце.

— Солнце, — рассмеялась Амертат заливистым эхом, — если все из Фортвудса будут уходить на солнце, кто останется здесь? Или вы решили истребить наш подземный народ перевоспитанием в подлунных альваров? А может вы настолько возгордились, что решили сами создавать дваждырожденных, сами стали выбирать достойных перерождения, сами давать им вечную жизнь?

Такого поворота событий полковник не ожидал. Провидица, эта ведьма, сказала во всеуслышание то, что полунапророчила, полувыведала у него накануне. Полковник не сомневался, что гипогеянцы ей поверили, это ясно читалась в их ожесточившихся глазах.

— Что ты говоришь, Амертат? Как смертные могут перерождать смертных в альваров?

— Кто знает? — со змеиной ухмылкой отвечала она. — Ведь ходят по земле две сестры, два близнеца, что больше не половины друг друга, а отражение вечноживущих, из чьей головы их породили. А всё оттого, что смертным людям не постичь тайных знаний Гипогеи. Всё, что они могут создать, лишь полудвойники, лишь насмехательство над истинными дваждырожденными. Я говорила тебе, Людек, из Фортвудса не приходят добрые вестники, лишь лжецы.

Ещё минута промедления, и он бы поверил ей. И тогда не известно, кто вернется домой — Грэй, Пэлем, полковник или ни один из них.

— Поверь мне, я не знаю тайн перерождения, что охраняют мудрецы Гипогеи, — заверил Людека со всей искренностью полковник. — Я не знаю и того, были ли на земле смертные, что постигли эти тайны собственным умом. Если и так, то вина Фортвудса в том, что мы пропустили и не доглядели. Обещаю, когда мы вернемся домой, я разыщу тех женщин, о которых говорила Амертат, я узнаю правду, какой бы она не была. Я не хочу, чтобы межу нами осталось недоверие.

— Стоит ли полагаться на его слова? — нашёптывала Амертат Людеку, положив руку ему на плечо. — Фортвудс не знает чести.

— Тогда придите и посмотрите, так ли это. Мы не отказываемся от приглашения к переговорам, не отказываемся от защиты и гостеприимства. Напротив, мы были бы только рады, если ты, Людек пришёл бы к нам и увидел всё как есть собственными глазами и рассказал бы по возвращении другим. Приходи и ты, Амертат, — посмотрел на неё в упор полковник. — Может, ты изменишь своё мнение о нас.

— Я принимаю твои заверения, — ответил Людек, — и я принимаю приглашение.

Тут к нему подошла какая-то женщина и начала по-французски быстро тараторить что-то о перерождении и справедливом обмене. Ник только прошептал:

— Опять она…

Зарождающиеся опасения полковника были не напрасны. Людек произнёс:

— Ты, Старый Секей, признал правоту Мемнона. Тогда может, ты признаешь справедливость слов Жаннетт? Она говорит, что если Фортвудс отнимает у Гипогеи наших братьев и сестёр и отдает их солнцу и луне, так не будет ли справедливым, если Фортвудс отдаст своего брата вечному мраку?

— Что ты имеешь в виду?

Та самая шептунья Жаннетт, широко улыбаясь, подошла к Нику и, взяв его за руку, потянула к себе.

— Отдай нам этого юношу, — доброжелательно сказал Людек, — он отчаян и любознателен, ему интересен наш поземный мир. Разве не достоин он вечной жизни?

— Я не юноша, — пытался отговорить кровопийц запаниковавший Ник, — я просто выгляжу молодо, а на самом деле мне уже тридцать три.

— Какая разница? — улыбнулся его наивности Людек. — Обретя вторую жизнь, будешь выглядеть так всегда.

— Я не хочу жить вечно. Правда, не хочу.

— Посмотри на Жаннетт, разве она не прекрасна, разве не достойна подарить тебе вечную любовь?

Жаннетт держала Ника за руку мёртвой хваткой, но так лучезарно улыбалась, что на миг можно было забыть, что она бледна как смерть.

— Жаннетт, ты красивая, правда, — уверял её Ник, — но у меня наверху есть любимая девушка, почти жена. Я же не могу её бросить.

— Забудешь-позабудешь, — проворковала она на корявом итальянском и продолжала тянуть его в толпу гипогеянцев. — Меня вечно любить и я тебя вечно.

— Полковник, — умоляюще протянул Пэлем, — почему вы ничего им не скажете?

И полковник невозмутимым голосом обратился к влюбленной кровопийце:

— Жаннетт, посмотри на его правую руку.

Женщина вопросительно взглянула на полковника, а потом на Ника.

— Отверни ему рукав и посмотри — ещё раз попросил полковник.

Она подчинилась. Увидев шрамы от человеческих зубов, она мигом изменилась в лице, сникла и осунулась.

— Да-да, — вспомнив о спасительном поводе, затараторил Ник, — мне нельзя перерождаться в альвара, меня уже кусали и пили мою кровь. В под-Риме, шесть лет назад. Не знаю, как её звали, но я ничего ей плохого не сделал, ни до, ни после, честное слово. Так что я покусанный, это профессиональная травма, так сказать.

Жаннетт, отпустила руку Ника и бегом скрылась в толпе, так её расстроило известие о его непригодности к перерождению.

— Что ж, — признал Людек, — закон есть закон, единожды подаривший кровь дваждырожденному, вкушать её от других не сможет, ибо знает горечь потерянного. — И он обратился к фортвудцам, — Что ж, ступайте. Фантина проводит вас до подлунного мира. Мы обещаем прийти к вам позже.

Полковник перевел дух и согласно кивнул:

— Мы будет ждать тебя. Извини, если мы обидели кого-то из вас. Это не от злого умысла, а от незнания.

Толпа гипогеянцев начала молча расступаться, пропуская их к концу зала. Там троих фортвудцев уже ждала Фантина, предусмотрительно вытащившая все три рюкзака с пятого яруса вниз.

— Ты с ума сошла, — апатично понукал ей полковник, — тягать такую тяжесть.

— Нет времени, — с тревогой в голосе шепнула она, — пойдем быстрее.

Полковник, да и Грэй и особенно Ник были с ней полностью согласны. Закинув ношу за спины, они поспешили следовать за Фантиной.

— Вроде другой был коридор, — вспомнил Ник, — точно, мы зашли с другой стороны.

— А выйдем с этой, — ответила она, — так быстрее. Надо быстрее.

Стоило им нырнуть в незнакомый коридор, как зеленое свечение вмиг пропало. Чертыхаясь, пришлось доставать и зажигать ультрафиолетовые фонари.

— Вот ведь… — срывающимся голосом разорялся Хейман — чёрт… Из-за какой-то стервы, чуть всех не перегрызли… А почему они не стали трогать меня? Нет, права, если Пэлем не подошел, то почему не меня?

Ему ответил Ник:

— Потому что послушали тебя и поняли, что из идиота гипогеянец не выйдет.

— Что ты несёшь?

— А разве не из-за тебя, — пошёл в атаку Ник, — мы все чуть не остались там навсегда? Кто тебя вообще надоумил нести эту чушь про похищенных гипогеянцев? Ты что не понимал, что тебе, гребаному дипломату из Фортвудса, на это ответят?

Начавшейся перепалке полковник тут же положил конец:

— Отставить разговоры. Молча идём вперед. — Через минуту он всё же сказал для разрядки обстановки. — Никто не виноват. Там была Амертат, она искала повод для ссоры, она его нашла. Это была провокация и благодарите Людека, что мы успешно из неё выбрались.

— Простите, синьоры, — чуть ли не слезно умоляла Фантина, идя впереди, — если б я знала, что ведьма придёт в обитель, я бы не привела вас, отказалась бы, отговорила. Отец Матео не простит мне, что я привела вас в лапы дьяволицы на погибель души.

— Глупости, Фантина, — попытался успокоить её полковник, — отец Матео не судья, а священник. Ты не виновата в том, что не могла предвидеть. И я не смог, хотя должен был. Нельзя предусмотреть все риски.

— Кто она вообще такая, эта Амертат — выспрашивал Грэй, — что за ерунду она несла, будто в Фортвудсе смертных делают альварами. Это же бред, как в это можно верить?

— А твой прадед верил, — отрезал полковник.

— Как? То есть, вы говорите о сэре Джеймсе Грэе? И как?..

— Он просто дал добро на медицинские исследования, а закончились они уже после его смерти. Даже я не знал об этом, пока не полез в архив. Я и теперь не знаю, что там случилось на самом деле, удался эксперимент или нет. Нам просто нужно найти тех подопытных женщин и узнать это от них. Это вопрос первостепенной важности, потому что если фортвудские медики разгадали загадку перерождения, это будет серьёзным обвинением от гипогеянцев нам всем.

— Считайте, что мы разрушили их монополию на бессмертие, — добавил Ник.

За спиной послышался знакомый голос:

— Отчего же ты не захотел его получить?

Все как по команде обернулись. Оказывается, все это время Амертат шла за ними и слышала всё, о чем они говорили. Она язвительно улыбалась и не сводила с Ника Пэлема глаз, всё же оставаясь на почтительном расстоянии и не решаясь подойти ближе.

— Я? — нерешительно переспросил Ник. — Мне не нужно бессмертие, чтобы столетиями ходить под землей.

— А под солнцем ты бы хотел ходить веками вечно молодым?

— Но я ведь всё равно не буду.

Амертат рассмеялась, и, казалось, громкое эхо пронзало всё пространство вокруг:

— Чем же вечная тьма хуже вечного света? Смертный, разве ты знаешь разницу?

Ник не знал, что и отвечать.

— Остановись, Амертат, — попросил её полковник. — Если ты хотела всех нас напугать, то поздравляю, тебе это удалось.

— Тогда ответь сам, плохо ли тебе жить уже пять столетий? Скажи мне, ведь только я достойна этого честного ответа.

— Я знаю, — кивнул он, — что без тебя я бы не стал альваром. Но я и не просил тебя об этом.

— Никто об этом никогда не просит, а если попросит, то не получит. Тебя отпустили к солнцу только потому, что в Гипогее не нужны твои умения, так решили наши вожди. Они же и решили, что Меритсегер надо остаться внизу. Но простые смертные кинули вызов их выбору. Знает ли один из вас, к чему ведёт нарушение выбора, что будет, если всех гипогеянцев обучить жить под солнцем?

— Да кто это такая, Меритсегер? — все ещё не понимал Грэй.

— Мэри из под-Гизы, — ответил ему полковник и тут же обратился к Амертат. — Я не знаю, о чём ты хочешь сказать. Что такого случится, если все гипогеянцы поднимутся наверх и будут жить среди людей? Я понимаю, что вас много, куда больше нас, простых альваров. Но пойми и ты нас, ты же сама раньше обитала под солнцем, пребывание здесь внизу — это ведь не жизнь.

— Природа не терпит пустоты. Уйдем мы, сюда придут другие.

— Кто? Советские войска с боеголовками? — в отчаянии спросил полковник, ибо уже ничего не понимал.

— А ты увидишь сам. И он, — она указала на Грэя, — скоро увидит.

— Что увидит?

Но ответа не последовало, Амертат словно растворилась в темноте подземелья и больше не появилась.

Фантина перекрестилась:

— Ведьма нашлет на нас нечистого.

— Ерунда какая, — огрызнулся Грэй, — идём отсюда, уже надоело выслушивать всякий бред.

И они шли по коридору в тишине, пока полковник всё же не поинтересовался у Хеймана:

— Международный отдел и вправду собирается торговать кровью?

— Не отдел или Фортвудс, а Британия, — ответил Грэй. — Курс фунта падает, стране нужно золотовалютное подкрепление.

— Как патриотично, — насмешливо заключил полковник. — А я-то думал, будет ультиматум в духе сэра Майлза, а вы, значит, решили предложить взаимовыгодное сотрудничество.

— Ультиматум подождёт. Когда делегация Гипогеи прибудет в Лондон, согласитесь, на своей территории будет проще ставить свои условия. Не разумно что-то требовать от гипогеянцев, будучи в меньшинстве и на их территории, откуда так просто не сбежишь.

— Понимаю, — согласился полковник. — Ещё раз потребуете или попробуете убедить не сотрудничать с Советами?

— И это тоже. Вообще-то мы работаем не по плану сэра Майлза.

— Вот как? Значит по плану Джорджа Сессила. И в чём, если не секрет, он состоит?

— Секрет. Если он захочет, он вас просветит.

Они шли по, казалось, бесконечному коридору. Вдали слышался призрачный монотонный стук капель о камень, но ничего похожего на ответвления тоннелей по бокам коридора не было видно.

Фонарь жалобно затрещал и погас. Ник попытался включить запасной, но ничего не вышло. В кромешной тьме только Фантина заметила слабый красноватый огонёк впереди, что двигался им на встречу. Женщина запаниковала.

— Кто это, Фантина, — спрашивал полковник. — Кто идет к нам?

— Нечистый! Нечистый! — восклицала она и принялась громко молиться на латыни.

Когда огонёк приблизился, фортвудцы смогли разглядеть, что это небольшой светящийся шар двух дюймов в диаметре. Он переливался оттенками красного, но не испускал света на стены. Он был сам по себе, просто висел в воздухе на одном месте и не двигался.

Фантина всё причитала, судя по звуку её голоса, что исходил снизу, стоя на коленях. И тут огонёк резко рванул с места. Внезапный хлопок, вскрик, вспышка искр и раскатистый треск отовсюду.

Оба ультрафиолетовых фонаря тут же зажглись и все удивились, что Хейман Грэй лежит на полу без сознания, а Фантина уже вполголоса читает молитву над ним. Полковник и Ник сориентировались тут же. Пока один стягивал с Хеймана рюкзак и переворачивал его на спину, другой уже нашел в запасах аптечку, вскрыл ампулу с раствором кофеина и, зарядив ею шприц, вколол в предплечье Грэя. Через пять секунд тот судорожно закашлял. Перевернув его на бок, полковник спросил:

— Ты как, сможешь встать?

Грэй только закивал головой, пытаясь восстановить дыхание. Когда он поднялся на ноги и проморгался, то спросил:

— Что это было? Откуда под землей шаровые молнии? Почему на тренировках и инструктаже меня никто об этом не предупредил? Что она делает? — грубо прикрикнул он на молящуюся Фантину. — Можешь перестать жужжать, у меня голова раскалывается.

Она посмотрела на него с невыразимым испугом и поднялась с колен.

— Это ведь демон вошёл в тебя, он боится слов, славящих Господа.

— Что за ересь? Какой ещё демон?

— Которого призвала ведьма. Их множество, они живут в глубине и поднимаются, чтобы мучить смертных людей и забирать их души. Их множество здесь, они не чтят альваров, потому что их души нельзя быстро забрать, только в Судный День, когда все предстанут перед Судиёй. Потому они и являются смертным. Пока Гипогея полна альваров, пока здесь есть те, кто умеет удержать их и задобрить и не понести от них вреда, они меньшим числом будут терзать души смертных.

— Фанатичка, — заключил Хейман.

— Одержимец, — скорбно ответила она. — Гипогея охраняет смертных от демонов, а ты пришёл сюда, не зная Христа, потому и не спасся.

— Это была шаровая молния, старая дура.

— Хватит! — гаркнул полковник. — Думай, что говоришь, стервец. Я старший в группе и не позволял тебе оскорблять никого из гипогеянцев, в особенности женщину.

Но Грэй ничего не ответил, и просить прощения явно не собирался. Погрузив рюкзаки на плечи, они двинулись дальше.

— Это шок — шепнул Фантине Ник, — плохо с головой после удара. Ты уж извини.

— Не голова важна, — понуро отвечала она, — а бессмертная душа.

Поход был долгим. Полковник посмотрел на часы и понял, что прошло уже полтора суток с тех пор, как Ник с Хейманом пробудились ото сна и позавтракали. С тех пор они больше не ели и не спали.

— Парни, может, хотите сделать привал? — поинтересовался он.

— Да какой тут привал, — отмахнулся Грэй, — надо быстрее выходить наружу.

Кажется, Ник был с ним полностью согласен и полковник больше не стал настаивать. Когда коридор закончился, они вышли в зал, но уже никто не хотел разглядывать диковинные наросты под куполом и на полу. После бесчисленных подъемов и виляний в лабиринтах, впереди забрезжил свет, но не призрачный и красный, а золотистый, самый что ни на есть дневной.

— Наконец-то — вздохнул Ник и первым рванул вперед.

— Береги глаза, — напомнил полковник, но Ник уже выскочил наружу, а за ним и Грэй.

Полковник не спешил выходить на свет. Достав из кармана рюкзака темные очки, он обратился к Фантине.

— Если ты опасаешься возвращаться в под-Рим этим же путем, ты только скажи, мы поможем тебе, наймем машину с закрытым кузовом, там не будет света и за несколько часов от ночи до ночи тебя отвезут в Рим, а там отец Матео встретит тебя и поможет спуститься вниз, где ты и живешь.

— Благодарю, синьор, — с искренней улыбкой произнесла она, — но я не боюсь ни демонов, ни ведьмы, потому как знаю Христа. Пусть синьор Хейман не верит, — она кивнула в сторону выхода, — но я буду молиться за его душу.

— Что ж, тогда прощай. Я благодарен тебе за помощь и участие, ступай с миром и поблагодари от моего имени отца Матео, за то, что нашел нам такую славную проводницу.

На этом они расстались, и половник вышел на свет. Очки, спасали от утренних низких лучей, но не полностью. Ник, тоже в солнцезащитных очках, уже оглядывался по сторонам и прикидывал, куда идти. Для начала все единогласно решили спуститься с пологой горы вниз, а там уже решить, где искать дорогу.

Только внизу, вдали от пещеры, на сердце стало спокойнее, и они решили устроить привал. Как и обещал полковник, все трое был похожи на антитрубачистов, в одежде перемазанной белыми отложениями подземных пород. После переодевания наступила очередь трапезы. Хейман поинтересовался, глядя на свои часы.

— Сейчас девять утра. А какой день?

— Пятница, — ответил полковник.

— С чего вы так решили? — усмехнулся тот.

— А с того, что у меня часы с календарём. Мы провели под землей сто восемь часов.

— Это что, четверо с лишним суток? — не поверил Хейман. — Да не может этого быть, максимум два дня.

— Скажи спасибо, — подал голос Ник, — что не как в кельтских легендах — ушёл человек с эльфами в их волшебное царство под холмом, пробыл там три дня, вернулся домой, а оказалось, что прошло три года, и все его давно считают погибшим.

— Лучше бы не вышло как в польском сказании о шахтёре и скарбнике, — произнёс полковник, — Там они пробродили под землей сто пятьдесят лет и вышли на поверхность в другой стране.

— А что, — согласился Ник, — вдруг мы сейчас в Швейцарии? Фантина же повела нас другим путем, не тем, откуда мы пришли в подземный город. Может и вправду это Швейцария?

Ответ они нашли через час, когда вышли на шоссе и не поймали попутку именно что со швейцарскими номерами. Добравшись до ближайшего города под названием Бедретто, они устроились в гостинице. Пока Ник и Хейман отсыпались, полковник позвонил в Беллано. Администратор гостиницы перевёл звонок в номер Найджела Флетчера.

— А мы вас и не ждали так скоро, — радостно признался он. — Как все прошло?

— Сложно сказать. Когда Грэй выспится, пусть сам и ответит. Нужно, чтобы вы забрали нас из Швейцарии.

— Я уже посмотрел по карте. По прямой всего шестьдесят пять километров, но на деле придется делать большой крюк, то ли через швейцарские горы, то ли через итальянское озеро.

— Решай сам. Думаю, день-другой мы переждем.

— Точно всё в порядке?

— Не знаю, Флетчер. Вернулись все и живыми, а это уже хорошо.

— Это точно. А у нас тут случился парад НЛО.

— Какой ещё парад? — не понял полковник.

— В тот день, когда вы ушли, примерно в полночь после того как рассеялся туман, над озером видели пять неопознанных летающих объектов, правда видны от них были только красные огоньки, но это не важно. Где-то с час они кружили, выстраивались во всякие фигуры, ну, знаете, как истребители на парадах. А потом резко сорвались и пошли на северо-запад, кто-то даже сказал, что построились они при этом клином.

— Красные огоньки, говоришь?

— Это очевидцы говорят. Я спрашивал у троих, все сказали, что огоньки были красные. А чем это важно?

— Лучше скажи мне, Флетчер, ты ведь раньше был репортером и специализировался по всякой аномальщине.

— Я и сейчас только ей и занимаюсь.

— Альвары не в счёт. Как понимающий человек, ты же знаешь, в чем для очевидца разница между светящимся в ночи огоньком НЛО и шаровой молнией?

Найджел на миг затих, но всё же спросил:

— Что же такое вы видели под землей?

— Понятия не имею, — честно признался полковник, — но оно неслабо шибануло Грэя. Я думаю, ему необходим медицинский осмотр и побыстрее.

— Понял, — тут же произнёс Найджел. — У меня в Беллинцоне есть знакомый доктор, захвачу её по дороге.

— Не стоит, сам отведу Грэя в больницу, скажем, что во время спуска в пещеру упал и ударился головой. Просто приезжайте с Ивлином и нашими документами и мы, наконец, все вместе вернёмся в Фортвудс.

— Будет сделано, полковник.

— Вот и славно.

Глава шестая

Два года прошло со дня ареста лондонской бригады ВИРА, и ничего толком с тех пор не изменилось. Создавать диверсионную сеть в столице врага заново было тяжело и хлопотно, к тому же четко обозначилась нехватка финансирования. Видимо потому и было принято решение отложить до лучших времен возрождение лондонской бригады и всю борьбу сосредоточить в Ольстере.

По настоятельному совету Родерика, Алекс в Британию не наведывалась, только пару раз тайком от него она летала в Дублин. От командира Туми она узнала, что Брендан уже год как в тюрьме, а с Дарси произошёл несчастный случай — она погибла в автокатастрофе. Алекс восприняла эту новость сдержанно. Почему-то на душе не было ни горя, ни радости. Да, два года Дарси делилась с ней кровью и то, что было, просто так не забудется. Но лесбийские замашки Дарси даже после того, как она сошлась с Бренданом, подпортили Алекс немало нервных клеток. И сейчас она не знала, что и думать — на сердце было лишь равнодушие.

Внезапно она вспомнила о Шеймасе, о том, что из Дерри по её настоятельной просьбе он уехал в Ирландию вместе с матерью. Алекс подумала, не разыскать ли его, чтобы повидаться, но тут же передумала — ни к чему теперь вспоминать о прошедших годах, где он и она были активистами в защиту гражданских прав. Прошло то время, с тех пор как он уехал, а она осталась, Алекс-Алистрина слишком далеко отошла от идеалов ненасильственного сопротивления. Она попыталась вспомнить, скольких с тех пор убила и покалечила, когда начала изготавливать бомбы — получилось около 53 убитых и 437 раненых. Но не только поэтому Алистрине не хотелось смотреть Шеймасу в глаза. Она помнила слова того полковника Кристиана, когда он сказал, что дарящий кровь не живет долго. Вот она и не хотела знать, жив ли ещё Шеймас. Пусть будет жив, и она не будет ничего об этом знать, только верить.

Алекс понимала, в ВИРА её потихоньку начинают забывать. Родерик этому откровенно радовался, у него ведь всегда есть на неё грандиозные планы и распространяются они исключительно на Континент. Первым делом он снял для неё квартиру в швейцарском Шлирене и под видом местной жительницы отправил на переобучение в очередной лагерь с инструкторами и полигоном в горной лесной глуши. Алекс уже вспомнила былые времена, как за полгода под присмотром Джейсона прошла обучение в трёх таких же лагерях, и готова была подтянуть малость растерянную квалификацию. Но ей хватило полдня, чтобы уехать из лагеря и заявиться к Родерику со словами:

— Ты куда, сучий потрох, меня послал?

Видя в глазах женщины отчетливое желание убивать, Родерик заметно спал с лица.

— Я не дура, — продолжала наступать Алекс, — знаю, что вы, уроды из гребаных Штатов, играете на все стороны. Вам плевать, кого поддерживать — неофашистов, псевдокоммунистов, капиталистов или ещё какую тварь — любому дадите оружие, лишь бы по одному вашему слову убивали.

— А что случилось? — испуганно промямлил он.

— А то, мать твою, что в лагере инструкторы из британского спецназа! Ты что думал, придурок, если я Карлоса вытерпела, то и этих тоже? Знаешь, какое было первое практическое занятие? Метание гранат на полигоне. Вот я и задумалась, куда бы мне её метнуть — в поле или на обзорный пункт прямо в рожи этим британским свиньям? А знаешь, что нам там всем пообещали по окончании обучения в качестве финального зачёта? Поехать в Ольстер, поучаствовать в облаве на боевиков ИРА. Ты что, Рори, — она уверенно направилась к нему, отчего мужчина поспешил попятиться назад, — совсем страх потерял? Думаешь, я шею тебе не сверну за такие шутки?

Она сделала шаг ближе, и Родерик тут же сорвался с места и побежал к двери со словами:

— Ты только успокойся, это какая-то ошибка… я сейчас позвоню… это ведь не я занимаюсь распределением… Я, честное слово, не знал, что здесь есть британцы…

За час Родерик действительно уладил все вопросы по переводу Алекс в другой обучающий лагерь, долго рассыпался перед ней в извинениях, потчевал ласковыми словами, лишь бы успокоить профессионального диверсанта, на счету которой шесть убийств с близкого расстояния.

В новом лагере, расположенном куда дальше от города, инструкторами были исключительно американцы, и курс подготовки у них был принципиально иным. Помимо занятий в стрельбе и прочих физических упражнений, в лагере обучали работе с новейшим радио- и телефонным оборудованием, на предмет прослушки канала полицейской связи и подключения к чужой линии. На полигоне курсанты осваивали навыки экстремального вождения в условиях города. Но особо много времени инструкторы отводили кабинетным занятиям с лекциями по тактике и планированию силовых операций и навыкам слежки.

Алекс понимала, что готовят её к чему-то качественно иному, чем она раньше не занималась. Но обучение всё продолжалось и продолжалось, а новых заданий от Родерика не поступало. За два года, что Алекс прожила в Швейцарии, он всё время проводил в соседнем Цюрихе, по нескольку раз в месяц приглашая её прошвырнуться по местным увеселительным заведениям или съездить по делам в Париж в «языковую школу». В одну из таких поездок, из прессы, услужливо подсунутой Родериком, Алекс узнала, что уже две недели как командир Туми арестован ирландскими властями.

— Вот чёрт, — выругалась она. — Опять? И что дальше? Кто теперь будет начальником штаба?

— Не твоя забота, — отвечал Родерик, — Если не хочешь отправиться вслед за Туми, сиди в своём Шлирене тихо и не высовывайся. Ты поняла меня? Никакого больше Дублина, я всё про тебя знаю.

Подобные увещевания на Алекс действовали слабо, только вызывали желание ещё больше поогрызаться.

— Хоть в Шлирен, хоть в Швехат. Хочешь, я перееду туда?

— Зачем? Где это вообще?

— В Австрии, в десяти километрах от Вены, как и Шлирен в десяти километрах от Цюриха. Буду жить, так сказать, поблизости от мест боевой славы, назло всем полицейским. Как тебе идея?

— Бредятина, — отмахнулся он.

— Да что ты? Между прочим, в Париж мне приходится ездить через Базель. Тебе никогда не приходило в голову, что меня могут легко вычислить, сопоставить с подвигами Карлоса и НФОП, а потом просто взять и арестовать?

— Ну, и что ты от меня хочешь? Между прочим, Швейцария тихая страна. Миллионы мечтают жить там. Чего ты выпендриваешься?

— А то, что я дважды здесь засветилась. В Базеле и Женеве с Халидом и тем покойным сионистом, а потом в Цюрихе с Карлосом. Так может мне вообще переехать в Вену для большей надежности?

Устав с ней спорить, Родерик только и сказал:

— Я тебя уверяю, в Шлирене ты в безопасности. Никто тебя не ищет, никто не знает, кто ты, потому что в последние два года ты грамотно не светилась. Ты профессионал, Алекс, нам за это платят достойные гонорары, на которые мы может позволить себе и Швейцарию, а если ещё хорошо поработаем, то и Монако.

Алекс его мечтания не разделяла.

— Лучше поеду я.

— Куда?

— От тебя подальше в Шлирен. Будет работа, скажешь, не будет — тогда не беспокой.

— Да ладно тебе, — ободряюще произнёс он. — Задержись немного. Это же Париж. Лучше отдохнём, сходим по девочкам, а?

Алекс смерила его хмурым взглядом и спросила о том, что её интересовало с тех самых пор, как он стал её блад-дилером:

— Я надеюсь, ты не пользуешь этих девочек, перед тем как прислать ко мне?

— За кого ты меня принимаешь? — изобразил Родерик самый невинный вид, какой мог принять, — разумеется, я делаю это после.

— Скотина ты, Рори. — беззлобно, скорее, со скукой в голосе заметила Алекс. — И пить тебе надо меньше.

— Я снимаю стресс. У нас с тобой очень нервная работа. Не хочешь больше девочек, сходим в более широкопрофильное заведение, снимем тебе мальчика. Что скажешь?

— Мальчика? — апатично повторила она. — И что мне с ним делать?

— Ну, ты даёшь. Тебе виднее, что делать с мальчиками.

Алекс только равнодушно вздохнула:

— Я давно похоронила второго мужа, уже и не помню, что с кем делать и для чего.

— Ну, если всё так запущено, — протянул Родерик, скабрезно улыбнувшись — я готов оказать свои услуги.

— Да иди ты.

— Тогда откуда эта хандра?

— Мне противопоказано безделье, если ты ещё не понял.

Родерик только раздражённо вздохнул.

— Вот что ты за человек? После Вены ты получила такие деньги. И что ты с ними сделала? Нет, ты мне скажи, что.

— Я плачу ими за квартиру.

— А ещё?

— Ещё купила машину, чтобы ездить в Париж.

— Развалюху ты купила, а не машину. Могла бы найти куда лучше. Квартиру тебе оплачивает управление, так что не надо прибедняться. Может, ты копишь на что-то?

— На что?

— Откуда я знаю, я просто хочу понять, что ты делаешь с деньгами.

— Храню на счёте.

— И все?

— И все.

Родерик только ухмыльнулся, как будто вёл беседу с блаженной:

— Это запущенный случай. Ты же не умеешь жить себе в удовольствие.

— Не умею, — охотно призналась Алекс.

— Может, хочешь переехать на историческую родину? Оттого все эти разговоры про Вену, Цюрих и прочее? Если хочешь, только скажи, управление тебе подыщет хорошую квартиру, где-нибудь в Штутгарте.

— Ты совсем дурак? — почти испуганно вопросила Алекс.

— А что не так? — не понял он.

— Два месяца назад в тамошней тюрьме убили троих красноармейцев, и ты мне предлагаешь ехать в страну, где царит полицейский террор?

— Ну, на счёт террора ты сильно загнула. Это Фракции Красной Армии были дикими неприкормленными террористами. За это и сели.

— А умерли тоже за это? Рори, я знаю, что те красноармейцы были фанатиками-революционерами по складу ума, а значит, не вполне душевноздоровыми и общественно опасными. Но это не повод без суда и следствия убивать людей ночью в тюрьме, а потом говорить, что один заключенный, чтобы подставить надзирателей, пару раз пальнул по стенам, чтобы изобразить следы борьбы, сам разбросал гильзы, а потом сам застрелил себя в затылок. Рори, ты как представляешь себе самоубийство стрельбой в затылок, да ещё с расстояния тридцать сантиметров? На кой чёрт такие выверты? Не бывает у людей таких длинных и гибких рук. Другая, говорят, ударила сама себя в грудь ножом четыре раза. Это что такое? Откуда в одиночных камерах, где каждый день обыск, может затесаться пистолет с ножом? На кого рассчитана такая наглая ложь?

— Слушай, — попытался успокоить её Родерик, — ты же умная девочка. Да Баадера, Энслил и Распе убили, но ты же должна понимать почему. Накануне палестинцы угнали самолет и в обмен на девяносто одного заложника потребовали освободить четырех красноармейцев. Заложников в Могадишо освободили, а красноармейцев убили, чтоб никому больше в голову не приходило угонять самолеты из-за уголовников.

Алекс не верила своим ушам:

— А я ведь, такой же уголовник, как и они, — сообщила она Родерику, — только с другой политической программой.

— Да брось обижаться. Я ведь сказал, как видят ситуацию власти ФРГ. А для них красноармейцы опасные уголовники, которые если выйдут на свободу, то начнут опять жечь супермаркеты и базы НАТО. Кому это надо? Правильно, никому.

— И поэтому власти решили не вести переговоров с угонщиками самолета?

— Тактика — развёл он руками.

— А если бы угонщики убили всех до одного, почти девяносто человек? А они ведь готовы были это сделать и убили-таки одного, когда поняли, что власти заговаривают им зубы и не собираются выполнять требований. А угонщики, между прочим, были куда гибче, потому что переносили срок ультиматума просто до не приличия много раз. На этом они и проиграли, раз дали понять, что не хотят убивать заложников и умирать сами. И нам говорят, что террористам плевать на жизни людей? А, по-моему, властям на них плевать не меньше, если не больше. Они ведь не ведут переговоров с террористами, они ведь не собираются терять лицо даже ценою почти сотни жизней. Рори, я видела тот репортаж по телевизору, когда капитан Махмуд вывел стюардессу к выходу, и она зачитала письмо канцлеру. Знаешь, что она написала? А я хорошо помню. «Мы знаем, что нам придется умереть. Но, может быть, лучше умереть, чем жить в мире, где важнее оставить в тюрьме девять человек, чем спасти девяносто одну жизнь. Я не думала, что существуют такие люди, как члены немецкого правительства, которые несут частичную ответственность за нашу смерть». Рори, и после этого ты предлагаешь мне ехать жить в эту фашистскую страну? Да там хуже, чем при Гитлере, потому что всё лицемерно донельзя. При нацистах хотя бы честно заявляли, что немецкая нация важнее отдельного человека.

— Ты не драматизируй так, все же пассажиры с того рейса остались живы, спасибо спецназу.

— Не все, а девяносто из девяносто одного. А могли бы полечь все, если бы угонщики успели взорвать бомбу. Это, по-твоему, оправданный риск?

— Считай, что властям не особо интересна судьба простых людей. Их много, обо всех не позаботишься, так, наверное, они считают.

— Думаешь, я об этом не знаю? Рори, а я очень часто видела такое же в Ольстере. Англичанам плевать, скольких протестантов и католиков мы убьём взрывом. Видимо власти считают, чем больше, тем лучше, и поэтому по любому нашему звонку никогда никого не спешили эвакуировать. Но в ФРГ властям плевать и на высокопоставленных особ вроде того промышленника Шляйера, которого похитили всё те же Фракции Красной Армии. Они требовали от властей обменять его на десятерых красноармейцев. Это ведь было чуть раньше угона того самолета. И что? Сын Шляйера даже собрал денежный выкуп, а правительство начало оттягивать решение об освобождении красноармейцев. Сын ведь на них был готов подать в суд — похитители же ясно выразились — если не будет обмена, то Шляйера казнят. Так и получилось. Власти тянули с решением сорок три дня и красноармейцы ждали. Ты можешь представить себе такое терпение?

— Ну, прямо-таки, ангельское, — усмехнулся Родерик.

— Да они за неделю бы могли расправиться с тем промышленником. Но красноармейцы ждали, они-то думали, что Шляйер нужный для правительства человек, и, видимо, ошиблись. Помнишь, когда мои как бы соратники из Движения 2 июня похитили кандидата в мэры? Так террористов не то, что из тюрьмы освободили, так ещё дали самолет и отправили их в Йемен. Кандидат в мэры стало быть нужен системе, а промышленник Шляйер — нет. Потому и сорок три дня. Потому и убийство трёх красноармейцев в тюрьме. А что оставалось похитителям, если первый шаг сделали власти? — Алекс пожала плечами — Пришлось убить Шляйера.

— Что-то ты сегодня слишком сентиментальна, — заметил Родерик. — А помнишь, как сама рвалась убивать нефтяных министров?

— И сейчас несказанно рада, что этого не сделала.

— Правда?

— Правда. Потому что, во-первых, ты бы меня сжил со свету, потому что у вас в высоких кабинетах, видите ли, планы меняются каждый час. А во-вторых, чёрт его знает, выпустили бы нас после этого алжирцы живыми из самолета или нет? Это я сейчас понимаю, оно того точно не стоило. На тех министров мне плевать, я знать их не знала, они мне ничего плохого не сделали. А вот что плохого сделал девяносто один человек с того рейса правительству ФРГ, я ума не приложу.

— Я понимаю, что тебя возмущает, — произнёс Родерик. — Ты ведь примериваешь эту ситуацию на себя, но представляешь себя не пассажиром того рейса. Ты примериваешь на себя роль, то ли повешенной в тюрьме Энслин, то ли заколотой там же Мёллер.

— Лучше бы их судили, — качала головой Алекс. — Нормально судили, там было, за что предъявить обвинение. А судьи устроили расправу, пользуясь своей властью над беззащитными и запертыми в тюрьме. Как после этого ФРГ можно считать правовым демократическим государством? Я прекрасно понимаю людей, что теперь во Франции жгут автосалоны «Мерседес» после той расправы в тюрьме. Я бы тоже сожгла посольство ФРГ, например, что уж там размениваться на мелочи? Но ты же мне не разрешишь.

— Да, не разрешу растрачивать талант впустую.

— Подхалим, — только и сказала она и продолжила. — Если красноармейцы своей борьбой хотели доказать, что власти ФРГ глубоко пронацистские, то своим заключением и смертью они доказали это сполна.

— Я понимаю твоё возмущение и страх, и поверь. — И он пристально посмотрел ей в глаза. — Пока ты со мной, никто тебя никуда не посадит. Даже если схватят, то отпустят и извинятся. Потому что ты работаешь на меня и моё начальство. Своих людей мы не сдаем.

— Хотелось бы верить, — мрачно заключила Алекс.

После этого разговора она всё равно вернулась в Швейцарию, а через неделю с удивлением прочла в местной прессе, что около франко-швейцарской границы схвачена террористка по кличке Нада из Движения 2 июня. При задержании она успела ранить двух таможенников, потому что они хотели досмотреть багажник её машины, где лежало оружие, поддельные паспорта, двадцать тысяч долларов и план израильского посольства. Сообщалось, что настоящее имя Нады Габриель Крёхер-Тидеманн и два года назад она и ещё пятеро осужденных и посаженных в западногерманские тюрьмы, были выменяны на похищенного Движением 2 июня кандидата в мэры Западного Берлина. После освобождения Габи Крёхер, как её называют друзья, видимо успела поучаствовать в нападении на штаб-квартиру ОПЕК в составе группы Карлоса Шакала и в похищении австрийского промышленника Палмера.

Когда через четыре дня к Алекс «на Рождественские каникулы» пожаловал Родерик, она ткнула ему под нос эту статью и спросила.

— Не стыдно было подставлять девчонку?

— Эту? — Он ткнул пальцем в фотографию брюнетки под статьей. — Да брось ты, не бери в голову.

— Хорошо тебе говорить. А я-то всё думала, почему ты выбрал мне нелепую кличку «Нада», почему сказал представляться активисткой Движения 2 июня, зачем заставил волосы перекрашивать. Я, между прочим, на неё совсем не похожа.

— Да кому, какая разница?

— Ну, например, тринадцати нефтяным министрам стран-членов ОПЕК. Если эту Габи Кёхер предъявят им на опознание в суде, то твой хитрый план рухнет. Они её просто не узнают, потому что видели меня, а не Габи Крёхер. Ты в курсе, что Энджи, этот малодушный сучёнок, недавно послал в редакцию «Зеркала» свой револьвер и покаянное письмо с отказом от террористической деятельности? Ничего, что он скоро начнет сотрудничать с властями и заговорит?

— Не заговорит, — уверенно возразил Родерик, — Он просто ушёл из Революционных ячеек и теперь скрывается не только от властей, но и от бывших товарищей.

— Конечно, скрывается, на их месте я бы искала его и день и ночь, чтоб пристрелить за предательство. Он ведь выдал властям всю информацию по двум планирующимся акции. Ну и кто он после этого?

— Человек, внезапно осознавший, что терроризм это негуманное и жестокое занятие, — сказал Родерик и рассмеялся. — Не бойся, ничего никому этот Энджи не скажет, его курируют умелые люди, им тоже не с руки, если он начнёт болтать.

Настала очередь Алекс удивляться.

— Интересный расклад, — заключила она, — Меня курируешь ты, Карлоса точно кто-то курировал, пока он нежился в роскошных апартаментах «Хилтона», Энджи тоже на поруках. Вот интересно, а кто тогда курирует Халида, Юсуфа и Джозефа.

— Вади Хаддад. Слушай, не задавай глупых вопросов, не тяни с меня жилы. У меня, между прочим, работа как у театрального агента. Это я кручусь и деру глотку, чтобы выбить для тебя хорошую роль и устроить феерические гастроли. Так и с Карлосом. Без таких как я, вы все лишь сборище головорезов, а с должной организацией — высококлассные профессионалы. Так что, если Энджи вышел из дела, значит, наверху решили, что так нужно.

— Так ты знаешь, кто его курирует?

— Знаю, но не скажу, а то ты опять начнёшь беситься. Ты, кажется, хотела знать, что будет, если тринадцати нефтяным министрам и Энджи предъявят для опознания Габи Крёхер? Да ничего не будет, её просто не признают Надой из группы Карлоса и всё, она вне подозрения. И про тебя тоже никто ничего не знает — была, и нет. Так что не надо критиковать прикрытие, которое я тебе придумал. Оно было неплохим и два с лишним года тебе неплохо прослужило — никто твоего имени не знает и уже вряд ли узнает, даже если кому-то взбредёт в голову всерьёз раскрывать дело о захвате ОПЕК.

— То есть, — с удивлением усмехнулась Алекс, — расследовать преступление никому не надо?

— А что тут расследовать? Весь мир знает, что в нападении участвовало пять мужчин и одна женщина по кличке Нада, которую зовут Габриель Крёхер-Тидеманн. Так что теперь можно с чистой совестью придумать тебе новое прикрытие.

— Ещё раз дашь мне имя реального человека, чтоб потом спихнуть на неё наши общие злодеяния? — ехидно поинтересовалась Алекс.

Родерик изобразил непонимание:

— В Англии за твои художества осуждено больше десятка невинных ирландцев, которые и бомбу-то в жизни не видели, не то чтобы собирали её своими руками. Что, их не так жалко?

— Жалко, но это судебный произвол англичан. А то, что сделал ты, это самая натуральная подстава. Я от имени Габи Крёхер убила двух человек.

— Так и она не бескрылым ангелом села в ту тюрьму, из которой её обменяли на кандидата в мэры.

— Да? И что же она такого сделала?

— Стреляла в полицейского. У неё к ним какая-то болезненная неприязнь.

И тут до Алекс дошло.

— Так ты приказал мне убить полицейского на конференции только для того, чтобы это соответствовало психологическому портрету Габи Крёхер?

— Не совсем так, но смысл верный.

— Ну и сволочь же ты, — мрачно заключила Алекс.

— А что такого? — не понял Родерик. — Чем ты опять недовольна?

— Тем, что тому полицейскому было лет шестьдесят, он ничем не мешал исполнению акции. Вот тот, который попытался мне руки выкрутить после него, тот да, мог меня ткнуть физиономией в пол, и на этом для меня бы венские каникулы закончились тюрьмой. А тот старик не мешал ни мне, ни Энджи, ни Карлосу, вообще никому. Достаточно было заставить его сесть в лифт, что я и сделала и, держа на мушке, отправить вниз. Рори, тебе кошмары по ночам не снятся?

— Какие ещё кошмары? — не понял он.

— Кровавые, с мертвыми младенцами и стариками с простреленными головами? Это ведь ты его убил, не я.

— Ой, да ладно морализировать, — только и отмахнулся он, но Алекс не отставала.

— Нет, Рори. Не будь твоего приказа, он бы остался жив. Всё решило одно твоё слово. Я привела в исполнение смертный приговор, но вынес-то его ты.

Родерик недовольно молчал, даже не стараясь оправдываться и ехидничать, только мрачно взирал в пустоту.

А Алекс не на шутку задумалась. Что же произошло в её жизни за последние два года, когда ВИРА заключила перемирие с властями и из-за излишка свободного времени Алекс, оторванная от республиканской борьбы за свободу Ольстера от королевской тирании, по велению Родерика стала заниматься совсем не тем, что одобряла её совесть и принципы? Ладно, альвар Сарваш, по счастью живой, хоть для всех и мертвый — будь на его месте смертный и такой же безвинный антисионист, его бы смерть была целиком на её совести.

Зачем она участвовала в захвате конференции ОПЕК? Если бы не Родерик, ей бы дела не было до любого из тех министров и всех их вместе взятых. Её не интересует рост цен на нефть, её жизненных интересов это никак не задевает. Но всё случилось лишь потому, что так захотел госсекретарь Киссинджер — вот и все причины.

Она исполнитель грязной работы, выгоду от которой получают совсем другие люди, а ей только кидают денежную подачку, будто оружие в руки она брала исключительно из-за денег. От одного лишь осознания этого факта было и противно и тошно, а главное, не понятно, как отделаться от подобных манипуляций впредь. Уж если и не исправить содеянного, то как снова не стать марионеткой с пистолетом в руках?

Алекс не знала, так и не смогла придумать.

А в начале февраля Родерик вызвал её в Париж в языковую школу «Гиперион», чтобы познакомить с одним, как было сказано, «полезным человеком». Им оказался сорокалетний седеющий брюнет с армейской стрижкой и армейской же выправкой.

— Зовите меня Дэвид, — представился он и пожал Алекс руку. — Вы, как мне сказали, уже десять лет на действительной службе в РУМО.

— Может и десять, может и в РУМО, — пожала плечами Алекс, глянув на притихшего рядом Родерика. — Но что-то подсказывает мне, что в списках кадровых сотрудников моё имя не значится.

— Его и не должно там быть. «Кастор-573» — более чем достаточно.

— А Поллукс в вашей картотеке тоже имеется? — усмехнулась она.

— Что вы имеете в виду? — напрягся Дэвид.

— Ничего, проехали, — отмахнулась Алекс, поняв, что в греческой мифологии собеседник не силен. — Что опять хотите сделать моими руками? Взорвать, убить, угнать? Что?

— Мне нравится ваша не женская прямота, — только и хмыкнул Дэвид. — Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо, ваши взрывотехнические навыки пока не понадобятся.

— Тогда что?

— У вас есть очень удачный опыт похищения высокопоставленных лиц.

— Опять? — только и выдохнула Алекс.

— Не опять, а снова, — вступил Родерик. — Ты же всё это уже проходила, второй раз будет ещё проще.

— Я ещё такой раз не выдержу, — честно призналась она. — Четыре дня в самолете, это же свихнуться можно, пока гадаешь, убьёт тебя там спецназ или нет.

— На это раз, — вступил Дэвид, — управление оказывает вам полное доверие. Давайте вместе спланируем операцию. Вы, я, и ещё несколько специалистов.

— Ух ты. — Алекс откинулась на спинку стула и закурила. — А меня, никак, повысили? С чего бы это?

Ответил Родерик:

— С того что ты параноик, и никому не доверяешь. Опять начнешь истерить — почему всё пошло не по плану, почему план сменился, а тебя не предупредили. Вот теперь сама попробуй спланировать акцию, а потом её выполнить. Наверное, тогда-то ты и перестанешь задавать глупые вопросы.

— Я бы не стал так категорично формулировать суть, — помялся Дэвид, — просто управление хочет испытать, на что ещё вы способны, кроме оперативной работы.

— Тогда никаких недомолвок, — серьёзно заявила Алекс. — Никаких двойных смыслов. Или назовёте мне истинные цели акции, или катитесь. Дуру из меня делать больше не надо.

Дэвид на минуту задумался и заключил:

— Хорошо, но тогда учтите, что обратного пути у вас больше не будет.

— Как будто раньше он у меня был, — усмехнулась она.

— Значит, мы друг друга поняли. Как и то, что всё услышанное останется исключительно между нами.

— А как же.

— Прекрасно. Операция должна пройти в Италии. Как у вас с языком?

— Никак, — честно призналась она.

— Но вы же живете в Швейцарии.

— В германоязычной её части. Если вам это не подходит, так и скажите, я пойду.

— Нет, — был ей твёрдый и спешный ответ. — Незнание языка для нас не препятствие, просто вы не будете лезть в гущу событий.

— Я, и не буду? — наигранно удивилась Алекс. — Ну, вы меня просто оскорбили.

— Ладно, мы подумаем о вашей роли в операции по мере планирования.

— В акции.

— Пусть так. В каком состоянии ваши связи с прошлым работодателем?

— В хорошем. Иногда делаю заказы, когда есть повод.

— Вот и прекрасно, повод будет. Местом назначения заказа будет Рим.

Алекс на миг задумалась:

— Ну, сам-то Рим, вряд ли. Скорее всего, груз доставят морем в соседний город, а оттуда на автомобиле отвезут в Рим. Так что вы задумали? Кого похищать?

— Председателя национального совета христианско-демократического союза.

— Господи, — проворчала Алекс себе под нос, — всего лишь партийного лидера?

— Это человек именно что лидер, и не только для партии.

— И чем он не угодил управлению? Наверное, не лижет задницы вашингтонским мудрецам?

— Он проводит очень опасную политику в своей стране.

— И какую же?

— Он хочет передать власть в Италии коммунистам.

— Какой кошмар, — Алекс картинно приложила ладони к щекам и через миг вернула лицу серьезность. — По-моему, я ещё десять лет назад дала ясно понять, что так называемая коммунистическая угроза ни в коей мере меня за душу не берёт. Это генерал из Лэнгли может запугивать журналистов, что численность Красной Армии растет, и скоро русские захватят Западную Европу. Со мной эти байки не прокатят. Мотивируйте чем-нибудь другим.

Дэвид недовольно скривился и спросил:

— Разве вы не понимаете, что будет, если коммунисты пройдут в парламент страны-члена НАТО?

— Начнётся ядерная война? — издевательски спросила Алекс.

— Может даже и так.

Алекс только заливисто рассмеялась:

— Вы это серьезно? Мы же взрослые люди, Дэвид, давайте признаемся друг другу честно, что Штаты считают Западную Европу своим ранчо, где все должны пастись в загоне и не мычать без разрешения. У Советов есть свое ранчо в Восточной Европе. Вот такое равновесие сил, вот такой паритет по Ялтинскому договору, кажется. И ваш итальянский председатель его нарушает и тащит в свое стадо чужой скот, за что и пойдёт на убой как Лумумба и Альенде, так?

— Ну, про убой это вы слишком жёстко. Вообще-то мы надеемся образумить его в плену.

— Да ну? — засомневалась она.

— План такой, Алекс — уверенно произнёс он.

— А без похищения ваши гениальные вашингтонские умы не могут с ним просто поговорить?

— Могут, но он не понимает, всё время пытается убедить их, что без коммунистов в Италии начнется гражданская война. Очевидный бред, — фыркнул он, — когда власть будет у коммунистов, вот тогда точно люди возьмутся за оружие. Этого в перспективе мы и хотим избежать.

Так и началось планирование похищения в Риме председателя ХДС. Первым вопросом было, какими силами будет осуществляться захват. Дэвид выдвинул кандидатуру ультралевых Красных Бригад.

— И кто это? — тут же поинтересовалась Алекс.

— Террористическая группировка наподобие западногерманских Фракций Красной Армии.

Алекс восприняла эту новость без восторга:

— А кого получше найти нельзя?

— А что не так? — удивился Дэвид, — это опытные люди, с восьмилетним стажем активной деятельности.

— Сначала дайте мне материалы на них, а потом я скажу, что не так.

Её желание было выполнено тут же. Дэвид просто отвел Алекс в соседнюю комнату, в которую раньше Родерик её даже не приглашал. Там было нечто вроде архива. Пока Дэвид выискивал файлы в картотеке, Алекс осмотрела комнату:

— А там что? — указала она на следующую дверь напротив.

— Фотолаборатория, — вскользь ответил Дэвид и подал ей папку. — Вот. Говорят у тебя уникальная память, так что прочти, скажешь, что думаешь.

В этом досье было многое, в том числе и список совершенных Красными Бригадами терактов. То, что это не ИРА и с такими людьми ей не по пути, Алекс поняла сразу:

— Начинали с хулиганств на заводах — вслух перечисляла она, — потом продолжили убийствами прокуроров и судей. И для чего? «Повстанческие действия должны множиться, ведя дело к разрушению государства»? — процитировала она. — Ты что, действительно хочешь работать с этими фанатиками? Похищение политика, это очень серьёзное мероприятие, они не справятся. В Италии же есть неофашисты, делла Кьяйе и прочие, я же знаю их, мы обучались в одном лагере в Португалии, пока его не прикрыли четыре года назад. У тех парней подготовка не хуже моей. Уж до чего я не люблю слушать их бредни, но если идти на дело, то лучше с ними, чем Красными Бригадами.

— Нет, — отрезал Дэвид, — похитителями должны быть прокоммунистические силы.

— Кто? Это Красные Бригады прокоммунистические? Дэвид, проснись, в их резолюции чёрным по белому написано, что их противники все на свете, и левые партии вроде коммунистической тоже. Они же прямо заявляют, что против СССР, как оппортунистов и предателей революции.

— Это не важно. Главное, чтобы общественность знала, что похитители — левые террористы.

— Да вы, мсьё, провокатор, — заметила она. — Откуда такая уверенность, что Красные Бригады пойдут с вами на сотрудничество?

— У нас там есть свой человек.

— Кто бы сомневался. Но это лишь один человек. Что он может решить, на скольких повлиять?

— Не надо недооценивать его. Он новый руководитель группы.

— А что со старым?

— Один в тюрьме, другие на том свете, — безразлично произнёс Дэвид.

Алекс не знала, восхищаться или ужасаться, и потому только сказала:

— А вы молодцы…

Через неделю он познакомил её с тем самым главарем Красных Бригад. Его звали Марио, на вид ему было около тридцати — тридцати пяти лет. На встречу в «Гиперион» он пришел в лучших традициях шпионского романа — Алекс сразу распознала на его лице пластический грим.

— Даже я так не шифруюсь, — заметила она, и спросила. — В розыске во Франции?

— Пока только в Италии, — с явным акцентом ответил он. — Осторожность и здесь не повредит.

Дэвид начал излагать план предварительных действий. Их пока придумали немного.

— В первую очередь нужно установить слежку за объектом. Только после этого мы сможем решить, где будет произведён захват, и какими силами мы обойдёмся. А пока тебе, Марио, надо позаботиться о квартирах. Подготовка к операции должна проходить на одной, а держать объект после похищения нужно на другой. Это запутает полицию. Если они выйдут на одну квартиру, а о другой не будут даже и подозревать, план не раскроется.

Марио согласно кивнул:

— Тогда для пущей уверенности продублируем каждую. Две квартиры для склада оружия и подготовки, две для тюрьмы.

— Это лишнее, — отмахнулся Дэвид.

— Ничего не лишнее, — возразила Алекс. — Если накроют один склад с оружием, должен быть запасной. И не мешало бы в каждой квартире иметь радиооборудование для перехвата полицейских частот. Если полиция будет обыскивать район поблизости, у нас будет шанс узнать об этом заранее из эфира и скрыться. То же с квартирой для похищенного. Если полиция выйдет на неё, и мы это вовремя засечём, у нас будет фора, чтобы перевезти объект на запасную квартиру до начала облавы.

— Облавы не будет, — уверенно произнёс Дэвид.

— Ну конечно, в Риме похищают лидера парламентской партии, так чего его искать? Не смеши, если мы планируем операцию всерьёз, значит, и конспиративные квартиры обустраиваем тоже всерьёз.

— Ладно, — нехотя согласился Дэвид, — поступайте, как хотите, но я предупреждал, это лишнее.

— А ты не упрощай. Между прочим, сколько объекту лет?

— Шестьдесят один, — ответил Марио.

— Ему понадобится медицинская помощь, — заметила Алекс. — Похищение станет для него стрессом. Если вы собираетесь оставить его живым, подумайте о лекарствах и враче заранее, потому что в шестьдесят один год на нервной почве может случиться что угодно — станет плохо с сердцем, подскочит давление, откроется язва. Врач широкого профиля и медикаменты нужны обязательно.

Дэвид нашёл это замечание разумным и потому пообещал найти необходимое.

Настало время ехать на место предстоящих событий. Дэвид впервые отвел Алекс в фотолабораторию, что располагалась за дверью после архива. Комната была небольшой, но плотно уставленной различным оборудованием. Дэвид указал Алекс на коробку с париками около зеркала:

— Выбери себе пару и забирай с собой.

— С чего такая щедрость? — поинтересовалась Алекс, роясь в коробке.

— Родерик помешан на твоей безопасности, не хочет, чтобы тебя опознали после международных операций. Он и предложил сделать тебе два паспорта для въезда и выезда.

— Умно, — согласилась Алекс, уже выбрав рыжий и темно-русый парики. Это будет куда лучше, чем наспех красить волосы, которые не красятся.

Поочередно она одела каждый, и Дэвид сфотографировал её. К русому парику он выдал ей очки в толстой оправе для окончательного формирования фиктивного образа. Через пару дней он выдал ей оба паспорта — западногерманский и австрийский.

— А что уж сразу не гэдээровский? — решила пошутить она, — провокация так провокация.

— Тогда за тобой бы сразу установили слежку, — абсолютно серьезно ответил Дэвид. — Поедешь в Италию с паспортом ФРГ, улетишь оттуда с австрийским.

Так она и сделала. В Риме её тут же встретил Родерик.

— Быть рыженькой тебе очень даже идёт, — заискивающе начал он. — Походи так неделю, ладно?

Алекс только поморщилась. Парик она находила крайне неудобным, и радовало её только то, что сейчас мягкая средиземноморская зима, а не знойное лето.

— Устраивайся пока в гостинице, — добавил Родерик, — а рано утром начнём.

К 8:00 он действительно подъехал к гостинице на автомобиле.

— Из проката, — пояснил он, — покатаемся на этом, пока не найдём вариант получше.

— И каким образом найдём? — не поняла Алекс.

— Ну что ты как маленькая? Товарищи сами и экспроприируют. Только сначала нам надо сказать им, сколько брать.

Пока они ехали, Родерик дал прочесть Алекс свернутую газету:

— Вот, на третьей странице фото нашего объекта.

Алекс развернула — действительно фотография седовласого мужчины с тёмными и довольно добрыми глазами. Всем своим видом на мировое зло он никак не тянул. Под фотографией была подпись из десятка незнакомых итальянских слов. С заглавных букв начиналось только два, видимо, имя:

— Альдо Моро? — переспросила она, прочитав.

— Ага. Слышала о нём?

— Откуда?

— Ну не знаю, из международных новостей, например. Ты же интересуешься политикой и экономикой, как мне помнится.

— Но не настолько, чтобы знать имена председателей всех европейских партий.

— Он был премьер-министром, — заметил Родерик, но Алекс и это не впечатлило.

— В Италии премьер-министры меняются каждые полгода. Мне за этим следить неинтересно.

— Жаль, а я думал у тебя действительно уникальная память на всякие мелочи.

На память Алекс не жаловалась, просто никогда о Моро не слышала и не читала, в этом она была абсолютно уверена. Может он и влиятельный политик в Италии, но за её пределами он, скорее всего, мало интересен прессе и телевидению.

Наконец Родерик припарковался на обочине и заглушил мотор:

— Вот его дом, — произнёс он и посмотрел в противоположную сторону от дороги.

Дом был не из бедных, чего и следовало ожидать. Через десять минут к нему подъехали два автомобиля. Из темно-синего Фиата вышел рослый мужчина лет сорока и направился к двери дома, водитель остался за рулём. Во втором автомобиле кремового цвета сидело трое — двое на передних сиденьях, один на заднем — все довольно молодые люди двадцати пяти — тридцати пяти лет. Наконец дверь дома открылась, и на улицу вышел седовласый сутулый старик с портфелем в руке. Рослый усадил его на заднее сидение Фиата, затем сел в машину сам и оба автомобиля друг за другом двинулись с места.

Алекс посмотрела на часы — 8:52 утра.

— Поехали, — сказала она.

О том, что за рулем был Родерик, ей пришлось пожалеть после третьего поворота, когда они чуть не налетели на кремовую Альфетту телохранителей на пешеходном переходе.

— Ты бы ещё больше поддал газу, — начала ругаться Алекс, взмахивая руками.

— Это случайно вышло, — горячо оправдывался Родерик, — здесь же не светофор, откуда мне было знать, что они затормозят?

— Надо было учиться аккуратно водить, а не хлопать ушами. Чтоб я ещё раз с тобой поехала…

Автомобиль охраны двинулся вперед.

— Ну, слава Богу, — перевела дух Алекс и спокойно добавила, — давай за ними.

Родерик медленно двинулся с места. Обеспокоено косясь на неё, он спросил:

— А что это сейчас было?

— Что?

— Я про резкую смену настроения. Может тебе пора с кем-нибудь поговорить об этом, а то, знаешь, дальше ведь всё будет складываться ещё нервознее.

— Включай голову, Рори, — усмехнулась Алекс. — Если охрана Моро заметила, как ты резко затормозил, то всё что они увидели, это не наши хмурые напряженные физиономии, а то, как жена ругает мужа за то, что он криворукий водила. Второй вариант, как понимаешь, выглядит по-житейски и не достоин внимания телохранителей. А по первому, они могли б выйти из машины и пойти к нам, спросить, что случилось. Ты бы сказал, что ничего страшного, я бы сказала то же самое, они бы зафиксировали в памяти наши лица и сколько бы машин в прокате ты не менял, во второй раз нас бы заметили в два счёта.

— Ух ты — только и выдавил Родерик. — Правильно Дэвид считает, что ты слишком любишь перестраховываться.

— Раз мне доверили планировать акцию, я хочу, чтобы всё прошло приближенным к идеалу.

Пока Родерик управлял автомобилем, Алекс продолжала следить за дорогой, то и дело сверяясь с картой, что для человека в первый раз оказавшегося в Риме, ей удавалось неплохо. Следующим местом остановки двух машин стала церковь Санта Чиара, как гласила карта. Десять минут понадобилось объекту, чтобы зайти туда и выйти обратно. Кортеж двинулся дальше и остановился уже в правительственном квартале.

— Думаю, — заключила Алекс, — ждать его обратно весь день нет смысла. Сегодня он освободился раньше, завтра позже. Это не дело. Если брать его, то только утром.

— Согласен, — кивнул Родерик. — Чем займёмся до утра?

А занялись они тем, что старательно изображали супружескую пару иностранцев, приехавшую в Рим на время отпуска. А что делают иностранцы в Риме первым делом? Правильно, осматривают всевозможные музеи и достопримечательности.

В таком ритме и прошла первая неделя: утром около часа они следили за передвижением председателя Моро, после этого до изнеможения ходили по музеям, а вечерами Родерик таскал Алекс по всевозможным увеселительным заведениям.

— Давай подытожим, — предложила она, когда наступил выходной, и Моро никуда ехать не собирался. — Каждый день его охрана меняет маршрут, но три точки на карте неизменны, — и она поочередно ткнула пальцем по туристическому путеводителю, — дом, церковь, штаб партии. В церковь он заходит каждый раз по-разному — то на пять минут, то на пятнадцать. Соответственно время проезда по маршруту церковь-штаб каждый день сдвигается, и рассматривать его и подыскивать на нём место захвата нет смысла, слишком велика вероятность облажаться.

— Тогда, может, возьмём его прямо в церкви, пока он один? — предложил Родерик, на что Алекс посмотрела на него расширившимися от удивления глазами:

— Окстись, еретик, я хоть и не католичка, но на святом месте злодеяний творить не буду.

— На святом месте, говоришь? — усмехнулся Родерик, — ну да, ещё чего доброго, зашипишь и растаешь в лужицу на полу от святости вокруг, дракулина.

— Ну, ты совсем дурак, — незлобно кинула она. — Короче, я предлагаю перекрёсток двух улиц, — она тут же указала его на карте, — Фани и Стрезе. Все пять дней по разным маршрутам они проезжали этот перекресток каждый раз. Поедем туда, посмотрим.

Припарковавшись за квартал до нужного места, в ритме неспешной прогулки они прошлись по тротуару. Алекс примечала всё: газетные киоски, магазины, рестораны. У самого перекрестка раскинулся палисадник, за ним стоял бар, видимо давно не функционирующий. С час они с Родериком бродили по окрестностям и снова вернулись в машину.

— Будем работать тут, — заключила она, — надо связаться с Марио и Дэвидом, послушаем, что они думают по этому поводу.

— Без проблем. На счёт Марио не обещаю, а с Дэвидом можно устроить встречу в ресторане.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу рестораны.

— Знаю. Ты что, помешана на похудении? Я вообще никогда не видел, как ты что-нибудь ешь.

— И не увидишь. У меня психологическая травма, я боюсь есть прилюдно.

— Я так и знал, что у тебя тараканы в голове, — заключил Родерик. — А у девчонок пить кровь ты не боишься?

Алекс плотоядно посмотрела на него:

— И это я тоже делаю не прилюдно.

— Да ну тебя, — недовольно отстранился Родерик. — Ладно, напросимся к Дэвиду в офис.

— А у него есть свой офис? — удивилась Алекс.

— Раз он в Риме, значит должен быть.

Офис представлял собой две смежные комнаты в неприглядном здании, затерянном в лабиринте римских улочек. Зато здесь можно было без стеснения развернуть карту на столе и нарисовать на объемном листе план перекрестка и диспозицию сил. Именно так Алекс постаралась обстоятельно изложить своё видение будущей акции.

— Устроить засаду на перекрестке будет несложно, — уверяла она. — Для начала надо заставить кортеж остановиться.

— Например? — спросил Дэвид.

— Спровоцировать аварию. Вернее даже не аварию. Мы пустим наш автомобиль прямо перед кортежем, около перекрестка он резко затормозит, Фиат с объектом врежется в него, а в Фиат по инерции врежется Альфетта с охраной. Таким образом, Фиат с объектом будет зажат между двумя машинами, и если водитель быстро сориентируется, он уже не сможет вывести автомобиль с объектом в безопасное место.

— Согласен, — кратко кивнул Дэвид. — Но не забывай об охране. Как предлагаешь их нейтрализовать.

— Для того чтобы нейтрализовать охрану, но не задеть объект, нужны высококлассные стрелки, практически снайперы. Если смоделировать ситуацию, то после имитации аварии охрана должна тут же выбежать из авто, а это четверо вооруженных мужчин. Первым делом они кинутся к виновнику аварии. Значит нужен эффект неожиданности. Пока всё внимание охраны приковано к нашей машине и её пассажирам, настоящая угроза выбежит с оружием из-за палисадника. Думаю, человека четыре-пять.

— А я думаю — продолжил Дэвид, — что не мешает вооружить и сидящих в нашей машине. Они ликвидируют водителя и охранника из первого авто, а налетчики из палисадника возьмут на себя телохранителей из второй машины.

— А может обезопасим себя от перестрелки? — предложил Родерик. — Ребята из палисадника выйдут на дорогу как раз к моменту столкновения и просто расстреляют машину охраны, чтобы никто уже никуда не выбегал? Как вам такая идея.

— Бесчестный садист — заключила Алекс.

— Да, это исключает многие риски, — согласился с Родериком Дэвид. — Но нужна идеальная слаженность действий по времени.

— Отрепетируем.

— Хорошо. Как планируете отступать?

На этот вопрос ответила Алекс:

— Ту машину, которой мы и устроим столкновение, придётся бросить. Какова будет сила столкновения, мы не знаем, но если останется вмятина, это станет отличительным знаком, и полиция её быстро засечёт. Значит нам нужно как минимум ещё три машины. Одна для перевозки объекта, две других для расстрельной команды. Во время захвата они будут стоять рядом с перекрестком, попутно блокируя встречное движение, чем дадут остальным простор для маневренного отхода. Да, и с машиной объекта советую перестраховаться. По пути на квартиру не мешает пересадить объект в другой автомобиль, на случай, если на месте нападения найдется глазастый свидетель, который скажет полиции на какой машине увезли Моро.

— Это будет лишним, — отмахнулся Дэвид, но Алекс не отступила:

— Ничего не лишним. Безопасность прежде всего.

— Хорошо, я подумаю, — нехотя согласился Дэвид. — Марио уже занят обустройством конспиративных квартир. Твою рекомендацию по медобеспечению мы учли. В двух квартирах для объекта будет устроен мини-госпиталь.

— Ух ты, — поразилась Алекс, — а я смотрю, председатель вам крайне дорог.

Дэвид ничего на это не ответил, только произнёс:

— Есть ещё предложения?

— Да, по поводу сопутствующих мероприятий. Предлагаю на время похищения устроить информационный коллапс для полиции.

— Интересно. Что именно?

— В районе перекрестка расположен жилой квартал. Не помешало бы найти умельцев, которые смогут отключить телефонную линию во всех окрестных домах. Так никто не сможет дозвониться в полицию, когда услышит выстрелы с улицы. А в полицию пусть позвонят совсем другие люди и скажут, кто о чём: о перестрелке в аэропорту, о массовых драках в университетах, о взрывах бомб, убийствах на площадях — и о всякой прочей ерунде, которой не будет на самом деле. Главное, чтобы они указали места происшествий подальше от маршрута нашего отступления, так мы сможем отвлечь и отвести силы полиции совсем в другие районы города. Ну, можно и не только полицию этим озадачить, ещё газеты, например, что-нибудь вроде местной службы юстиции. Главное, найти пять-шесть человек, дать им номера и текст ложных сообщений и пускай они звонят аккурат во время, пока на перекрестке будет идти захват.

Идея Дэвиду понравилась, и он обещал довести её до Марио. Через неделю Алекс получила список оружия и боеприпасов к ним, которые следовало доставить в Рим. Без труда вспомнив нужный номер, она набрала его.

— Алекс, дорогая моя, — разливался в трубке мягкий приветливый голос Аднана. — Сколько лет я ничего не слышал о тебе и уже начал думать о худшем…

— И не мечтай, — рассмеялась она. — Слушай, у меня будет к тебе просьба с оплатой в американской валюте.

— Всегда рад твоим просьбам. Где хочешь получить товар? Опять в Ирландии?

— Нет, на этот раз Рим.

— О, в этом деле тебе помогу не я.

Алекс даже расстроилась.

— А кто?

— Абдулла. Ты его не знаешь, он пришёл ко мне после тебя.

— Коллега? Прекрасно. Так он приедет ко мне в Рим?

— Конечно, я думаю, он будет даже рад с тобой познакомиться.

— В каком смысле?

— Он упоминал, что у вас есть общий знакомый помимо меня, от которого он слышал о тебе что-то интересное.

Алекс задумалась:

— Ты меня озадачил и не на шутку заинтриговал. Откуда родом это Абдулла?

— Из Турции.

— Кажется, там у меня знакомых нет.

— Он и не знаком с тобой. Но наверняка очень хочет увидеть тебя.

— Так пусть едет.

Абдулла прибыл в Рим через два дня. Он оказался двадцатилетним улыбчивым пареньком. Получив список заказа, он пообещал доставить всё оговоренное через пару недель в порт Чивитавеккья.

— Хорошо, это нам походит, — ответила она, — всего час езды до Рима.

— Транспорт для перевозки найдёте? — осведомился турок.

— Конечно.

Он удовлетворенно кивнул:

— Тогда пункт назначения порт, а что дальше, полагаю, вы знаете лучше меня.

— Ещё бы, — согласилась Алекс.

— Надеюсь, Стефано останется доволен. Это ведь для него?

Алекс с вопросительным недоумением поглядела на Адбуллу:

— Какой ещё Стефано?

Настала очередь Абдуллы удивляться и смущаться:

— Он говорил, что знает вас по Олимпу и Португалии. Значит, этот заказ не для него?

И тут Алекс поняла, о ком он говорит. Стефано делла Кьяйе был знаком ей по двум учебным лагерям, где она была десять лет назад. Тогда он приезжал в Грецию на празднование первой годовщины переворота «черных полковников» с лозунгом «За Афинами — Рим» и почтил своим вниманием курсантов лагеря. В португальский «Агинтер пресс» он привёз целую группу своих сторонников для обучения вооруженной борьбе с коммунистами на его родине и во всем мире. Стефано был итальянским неофашистом, и скорее всего, остался им и поныне. Видимо и Абдулла стоит на схожих политических позициях, раз водит знакомства с подобными людьми. Не говорить же ему, что оружие понадобилось ультралевым Красным бригадам.

— Надо же, — повела головой она. — Не думала, что Стефано меня запомнил.

— Он говорил, вы были единственной женщиной в лагере.

— А, это, — махнула она рукой. — Там я упорно доказывала всем, что я не женщина, а солдат. И для этого мне пришлось подправить немало физиономий во время тренировок рукопашного боя.

— Так это правда, что одному из курсантов вы кинулись на спину и укусили за загривок?

— Правда, — произнесла Алекс, не мигая глядя Абдулле в глаза. — Больше прочего я ценю уважение к своей персоне. Когда-то для этого мне пришлось выгрызть глотку оппоненту, в буквальном смысле.

— Он умер? — тут же спросил турок.

— Конечно, людям не свойственно оставаться в живых с разорванной сонной артерией, когда кровь хлещет в горло и трахею.

Видимо это хладнокровное признание произвело на Абдуллу впечатление, и чтобы там ему не рассказал Стефано, все его опасения теперь точно подтвердились.

— А почему вы ушли из морских перевозок? Вопрос денег или чего-то ещё?

Алекс немало удивил такой вопрос.

— Тоже хочешь податься из контрабандистов в бойцы правого фронта?

— Я уже там. Одно другому не мешает.

Алекс оценивающе посмотрела на молодого мужчину. Она не знала, что ему и сказать. Если коммунисты и прочие леваки были ей абсолютно безразличны, то всякого рода фашисты и неофашисты тёплых чувств не вызывали в принципе, как впрочем и ультралевые Красные бригады, с которыми сейчас приходится работать.

После этой встречи с бывшим коллегой, Алекс даже стало грустно, что она больше не ходит в море, а намертво прикована к суше. Ей вспомнился Кэп, и их последнее лихое плавание в Израиль. Теперь в её жизни больше нет места авантюрам и приключениям, только работа — сейчас пусть и не грязная, почти кабинетная. Хотя и она не лишена азарта. От того как будет проработан план, напрямую зависит, как пройдёт и само похищение. И это больше походит на игру, в которой сам задаешь правила, и потому в конце очень не хотелось бы проиграть.

В ожидании поступления арсенала Алекс и Родерик с начала недели продолжили следить за автомобилями председателя и его охраны. Через пару дней на них вышел Марио и пригласил заехать в гараж на окраине города. Внутри него стояли три белых и один синий Фиат и красный Рено — все идеально выкрашенные, начищенные и блестящие. На одном Фиате даже была полицейская сирена.

— Три недели работы, — признался Марио. — Самые распространённые модели в Риме и самые манёвренные. Мастер осмотрел их все, где надо починил, где надо подлатал, где надо заменил детали. Технических проблем возникнуть не должно. Дэвид сказал отдать одну вам.

Марио подвел их к одному из белых Фиатов. Родерик внимательно осмотрел автомобиль, особо его внимание привлёк номерной знак:

— Это же дипломатические номера, — произнёс он. — Откуда?

Марио пожал плечами:

— Спросите у Дэвида.

— При случае обязательно.

На этом авто Алекс и Родерик продолжили ежедневные утренние поездки от дома председателя, до штаба его партии. На этот раз они поменялись местами, и за рулем была Алекс, а Родерик был занят тем, что засекал секундомером все этапы пути кортежа и тщательно фиксировал их в блокноте.

— Кажется, в его машине простые стекла, — заметила Алекс, апатично глядя на приевшиеся за месяц римские улицы, — и нет системы автоматической блокировки дверей.

— А ещё она не бронированная, — заметил Родерик, щёлкнув секундомером и сделав очередную запись.

— Интересно, охрана оповещает полицию о маршруте движения? По идее должна.

— Дэвид говорит, что не стоит об этом сильно беспокоиться.

— Он всегда ни о чём не беспокоится, — раздраженно кинула Алекс.

— Просто он уверен, что римская полиция у нас в кармане, — пояснил Родерик, — и по одному его слову нужные люди сделают так, что в день операции на перекресток не прибудет ни один полицейский, а до конспиративных квартир если и дойдет дело, то сунуться туда без предупреждения никто не посмеет.

— И откуда такая уверенность?

— Он цэрэушник, Алекс, а они в своём Лэнгли всегда самоуверенные выше крыши. Видимо местные спецслужбы давно без разрешения Лэнгли и чихнуть не могут.

— Если Дэвид из ЦРУ, то, что здесь делаем мы? — резонно вопросила Алекс.

— Совместная операция, — поморщился Родерик. — Они же в своей фирме думают, что они выше всех и главнее их никого нет, а все остальные должны перед ними на цыпочках стоять и внимать каждому слову. Думаешь, почему я здесь с тобой еду в этой машине? Потому что Дэвид главный, и он так решил.

— Ой, ты бедняжечка, — засюсюкала Алекс и рассмеялась. — Между прочим, я бы больше поверила, если бы он был из РУМО. А ты из ЦРУ. Не похож ты, Рори на военного разведчика. Ты хоть в армии служил?

— Служил — буркнул он.

— Надо же, а так и не скажешь. Как думаешь, — она кивнула в сторону Альфетты сопровождения, — где у охраны оружие?

— Наверное, автоматы в багажнике, а с собой только пистолеты.

Алекс задумалась. Уже много дней она присматривалась к тому, что делают в своём автомобиле телохранители, пока председатель, которого они должны оберегать, молится в церкви. А ничего особенного они не делали. Изредка выходили наружу размять ноги, а всё больше сидели в машине. Один даже коротал время за прочтением газеты.

— Здорово, — заключила Алекс, — служба идёт, а он читает. Правильно, а чего нервничать за ними же никто не следит, никто козней против председателя не строит. Фантастическая безалаберность.

— Зато нам на руку.

Потом они ехали следом ещё пять минут, прежде чем кортеж сделал остановку, а Алекс объехала и двинулась дальше. Краем глаза, она заметила, как Родерик делает щелчок секундомером, а из окна Фиата председателя на него смотрит рослый телохранитель.

— Чёрт, — только и сказала она, проезжая дальше. — По-моему он нас засек.

Родерик пару раз глянул в зеркало заднего вида и заключил:

— Ерунда. Ничего страшного не произошло.

— Начинаешь рассуждать как Дэвид? — усмехнулась Алекс.

— А зачем, по-твоему, он дал нам Фиат с дипломатическими номерами? Даже если тот орангутанг что-то заподозрит, то тут же забудет об этом, потому что террористы не разъезжают на дипломатических авто, а дипломаты не следят за председателями партий.

Настало время генерального совещания в офисе с участием Дэвида и Марио. Последний отрапортовал, что квартиры полностью готовы, боезапасы укомплектованы, радиооборудование установлено.

— Осталось решить вопрос с четырьмя стрелками, — сказал Марио. — Кое-кого я могу подобрать сам, но задача, которую вы поставили, им не по зубам.

— А что так? — поинтересовалась Алекс.

— А то, что угадать момент и выскочить из палисадника, да ещё успеть нейтрализовать охрану до того, как она выбежит из машины, мои люди не смогут. И при этом, вы говорите, что они должны стрелять со снайперской точностью. Я могу подобрать для этого двух человек, но никак не четырёх.

— Это не проблема, — тут же ответил Дэвид. — Я могу найти двух других стрелков, но сам понимаешь, они будут не из Красных Бригад.

— Понимаю. Мои люди не станут задавать лишних вопросов.

— А мои не захотят лишний раз светиться. Понимаешь в чём дело?

Марио с минуту помолчал и, наконец, спросил:

— Так в чём проблема?

— Они одиночки и не работают в команде.

— А для тебя исключения не сделают? — поинтересовалась Алекс.

— Ты видимо не понимаешь, что значит работа одиночного специалиста. В лицо его знают лишь несколько человек и чем их меньше, тем стрелку спокойнее, потому что он не привык оставлять свидетелей.

— Как всё сурово. А если твои стрелки-профессионалы просто придут на акцию, сделают своё дело и уйдут, откуда пришли и никто не будет ничего о них знать, это их устроит?

Дэвид задумался:

— Пожалуй, что да, но это не устроит меня. Два снайпера, расстреливают четырех профессиональных телохранителей за несколько секунд — это слишком очевидная работа профессионалов.

— Так помести своих профессионалов в группу людей Марио. Их двое и твоих двое, итого четверо против четверых.

— Как ты себе это представляешь?

— Очень просто, в день акции твои стрелки приходят к палисаднику, примыкают к людям Марио и в условный момент выходят на дорогу.

— Замечательно, — кисло заметил Дэвид. — Как все они друг друга опознают, если не знакомы? Условные знаки, тайные пароли? — издевательски добавил он.

— Униформа, — мрачно предложила Алекс.

— Какая ещё униформа?

— Вот сам и думай, какая в Риме может быть униформа — электриков, газовщиков, пожарных, служащих отеля…

— Стюардов, — неожиданно предложил Марио. — Я могу достать такую.

— Откуда? — поинтересовался Дэвид.

— Есть друг, он работает на складе «Алиталии», — туманно ответил он. — Можно конечно достать форму пилотов, но четыре летчика в одном палисаднике будут выглядеть слишком странно. А вот четыре стюарда могут ждать служебный транспорт, чтобы успеть к рейсу.

— А что, неплохо, — кивнула Алекс. — Стюарды с большими сумками точно не вызовут подозрений, потому что в сумках личные вещи в дорогу, если рейс будет долгим и ночевать придётся в другой стране.

Обсудив эту тему ещё немного, все трое пришли к согласию. В итоге Марио было поручено объяснить двум своим стрелкам, что их задача создать больше шума, но не мешать профессионалам.

За три дня до начала акции произошло непредвиденное — водитель, который должен был управлять Фиатом, куда посадят похищенного председателя, узнав, кого он будет вести на конспиративную квартиру, пропал на целый день из вида бригадистов. Всё довольно быстро смог объяснить Дэвид — оказалось, водитель из страха, что ему придется участвовать в похищении бывшего премьер-министра, поехал каяться в управление юстиции, где и рассказал, к чему и вместе с кем он готовится.

— Он боялся, что власти бросят все силы на поиски Моро и ни одному террористу после этого не выжить, — говорил Алекс Дэвид. — Хорошо, что следователь запер его в кабинете одного и больше его признаний не слышал никто.

— А потом что? — с замиранием сердца спросила она.

— Потом из юстиции он уехал за город к родственникам. В общем, товарищи вовремя об этом узнали и до того города предатель не доехал.

— Убили?

— Авария, — безразлично ответил Дэвид.

— И как бригадисты узнали, что он давал показания?

— От меня.

— А ты откуда?

— От того следователя, — к удивлению Алекс ответил он. — Я ведь уже говорил, что со здешними службами очень легко найти общий язык.

Что бы это ни значило, но Алекс заботило совсем другое.

— Это плохо, если он рассказал одному, значит, мог рассказать и другим, и мы не знаем кому. Надо отложить операцию.

— Это невозможно, — тут же ответил Дэвид. — Она должна быть исполнена точно в намеченный день.

— Да почему? — чуть не взорвалась она. — Ты что не понимаешь, что мы близки к разоблачению?

— Не надо нервничать, — твердо произнёс он, — никакого разоблачения не будет, а говорливый водитель мёртв. Вопрос в другом, — с нажимом добавил он, — кто его заменит?

— Я? — удивилась Алекс. — Замечательно, Родерик будет счастлив.

— Твой Родерик слишком заботится о твоём инкогнито к месту и без. Ты, кажется, как и Марио владеешь навыками грима, так что это не должно стать проблемой. Маршрут ты знаешь, навыками экстремального вождения владеешь. Не вижу проблемы, если ты примешь личное участие в операции.

— А ничего что Красные Бригады не знают меня в лицо? — возразила она. — Для стрелков Марио нашёл форму, а что ты предложишь мне? И если я повезу председателя, ты хоть берёшь в расчет, что я не владею языком? Ладно, Бригады, но заложник, который вам так нужен живым, будет знать, что его похищала иностранка, которая к Красным Бригадам никакого отношения не имеет. Как быть с этим?

— Родерик говорил, ты уже участвовала в интернациональной группе захвата.

— Да, и мы не сработались.

— Ничего, с Бригадами сработаешься, — пообещал он. — Там есть несколько людей, которые знают немецкий. Вот и говори с ними по-немецки, пусть Моро будет думать, что ты если не из Фракций Красной Армии, то из Штази.

Вечером Алекс поделилась опасениями с Родериком:

— Он меня втягивает в эту уголовщину, — жаловалась она. — Хочет повязать меня кровью.

— Просто он узнавал о тебе в управлении, — пожал плечами Родерик.

— И что? — не поняла Алекс.

— Его задел тот факт, что мы установили твою личность только после семи лет службы, и то только с твоих слов.

— О, понятно, он подозревает во мне шпионку из КГБ.

— Не знаю, что он там подозревает, но либо ты участвуешь в игре по полной программе, либо он выводит тебя из неё.

Алекс попыталась удивиться, но не смогла. Что ещё ожидать от цэрэушника, как не обещание расправы?

Игра в стратега перешла на новый уровень — теперь Алекс придётся на собственной шкуре испытать все достоинства и недостатки разработанного ей плана.

Наутро Алекс в компании Марио ещё раз прошлась по месту будущих событий. Оба были в париках и очках, она в тёмных, он в имитации коррекционных. Алекс пребывала не в лучшем настроении:

— Не нравится мне этот цветочный фургон, — хмуро заметила она, глядя на оный, стоящий на обочине у самого перекрестка. — Каждый день он стоит тут. Что если во время акции он помешает?

— Вряд ли, — отозвался Марио.

— Помешает, — настаивала Алекс. — Надо его нейтрализовать.

— В каком смысле? — переспросил Марио.

— В прямом. Проследим, куда он уезжает на ночь, и там, в ночь перед акцией проткнём ему все четыре колеса. Утром к перекрестку он точно не приедет.

— Ну, — нехотя произнёс Марио, — если ты настаиваешь.

— Ещё как настаиваю.

— Ладно, проследим и проткнём.

— Знаешь, я ведь подумывала, как мне лучше появиться перед председателем и случайными свидетелями. Поэтому я решила обратиться к тебе. Поделишься своим арсеналом для перевоплощения?

Марио на миг замешкался.

— Да, конечно, но у меня, только… — подбирая слова, он произнёс, — узкопрофильный набор.

— Ничего страшного, всё пойдет. И я тебе буду несказанно признательна, если ты одолжишь мне что-нибудь из своего гардероба.

Марио недоверчиво глядел на Алекс, видимо не зная, что и думать о её предложении.

— Это всего лишь маскировка, — произнесла она, — чтобы потом никаких «ищите женщину». Так надежнее.

Кажется, Марио ей, наконец, поверил. Через пару часов они действительно пришли к нему на квартиру. В одной из комнат хранилось великое множество всевозможных маскирующих средств — парики, накладные усы, бакенбарды и десятки баночек с гримом.

— Раз уж мне осталось полтора дня до выхода на сцену, дашь мне время порепетировать с наложением маски?

Марио охотно согласился. Через два часа упорных стараний, когда борода и усы были тщательно приклеены, форма носа подправлена, под глазами закреплены намеки на мешки, а парик причёсан, Алекс примерила один их костюмов, что отыскала в шкафу.

— Вроде бы не твой размер, — заметила она.

— Не мой, но я всегда стараюсь оказать помощь нуждающимся.

— Понимаю, — кивнула она, закуривая.

Марио ещё раз критически её осмотрел:

— Выглядишь складно, но в целом…

— Ты просто знаешь в чём секрет, — возразила Алекс, глубоко затянувшись. Она закашлялась и произнесла огрубевшим голосом. — Кто кроме тебя и председателя поедет со мной?

Марио с минуты молчал, видимо оценивал насколько её прокуренный голос похож на мужской. Алекс же прошлась по комнате, её больше заботила правдоподобность походки и движения рук.

— С нами будет ещё Рафаеле из команды стюардов.

— Что ты ему сказал о водителе?

— Что будет иностранец.

— Как он это воспринял?

Марио пожал плечами:

— Как и то, что среди стюардов будут приглашенные гости — с пониманием.

В ночь перед акцией Алекс не выдержала, лично выследила цветочный фургон и глубокой ночь, когда его хозяин спал дома, проткнула все четыре колеса ножом, а после спокойно ушла.

Ранним утром на квартире Марио она повторно занялась наложением грима. Через пару часов они уже были в гараже, где их ждали трое мужчин и одна девушка. Марио кратко представил Алекс, сказав что-то по-итальянски своим подчиненным, и те поприветствовали её, или его — Алекса, как им казалось, в ответ. С интересом на неё посмотрела только девушка по имени Адриана, и то не очень долго.

Помимо знакомых Фиатов вместо Рено в гараже стоял фургончик с развеселой картинкой во весь кузов.

— На улице Камилуччи пересядем сюда, — предупредил Алекс Марио.

На этом все разошлись по своим автомобилям. Марио и Адриана заняли белый Фиат с дипломатическим номером, в котором когда-то разъезжали Алекс с Родериком. Теперь же ей достался почетный голубой Фиат для председателя.

Без четверти девять утра позиция на пересечении улиц Фани и Стрезе была занята. С обочины, где припарковалась Алекс, можно было без труда разглядеть палисадник и всех, кто за ним стоял. Двое «стюардов» вышли из бара, того самого, что уже пару месяцев был необитаем и заколочен прежними разорившимися владельцами. Видимо там бригадисты и устроили себе временное пристанище перед часом Х.

Глядя на этих двоих, Алекс пыталась угадать, кто из них тот самый Рафаеле, который поедет с ней — молодой курчавый брюнет и ли тот, что постарше и с усами. Даже с расстояния в двадцать метров ей было прекрасно видно, что молодой человек довольно бледен для своей смуглой кожи и заметно нервничает. Минут через пять к ним подошел ещё один «стюард». С первого же взгляда на него, в голове Алекс возникла мысль — если он и был итальянцем, то только из Южного Тироля, бывшего когда-то австрийским. На своих коллег он особого внимания не обратил, просто остановился рядом с ними и молчаливо принялся ждать. Вскоре подошел ещё один, такой же тиролец, и у Алекс закралось подозрение, что Дэвид подобрал их и её не просто так, а с явным расчетом не замарать честь Америки и подставить, хотя бы ГДР.

Ровно 9:00. Алекс перестроила машину и, не глуша мотор, остановилась на встречной линии, благо в этот утренний час на дороге было не так много автомобилистов. На противоположной стороне улицы через перекресток водитель белого Фиата, кажется Алессио, проделал тот же маневр. Теперь перекрестная улица блокирована, никто из случайных свидетелей не помешает кортежу председателя сделать незапланированную остановку. Тем более, что он уже появился на улице Фани, плетясь за обогнавшем его белым Фиатом.

Алекс не сводила глаз с палисадника, то и дело поглядывая на перекресток через лобовое стекло. Четверо «стюардов» сорвались с места. До боли знакомый белый Фиат появился у перекрестка и, резко затормозив, сдал назад. Синий Фиат и Альфетта вынуждены были остановиться. Раздалась автоматная очередь. Выждав пять секунд, чтоб не попасть под пули, Алекс сдала назад. Двери резко распахнулись и три человека мигом влетели на заднее сидение. Алекс резко рванула с места. Всего двадцать секунд, и операция по захвату завершена. Осталось довести объект до конспиративной квартиры.

Теперь всё внимание Алекс было приковано к дороге и только к дороге. Через пару кварталов она снизила скорость, старательно изображая из себя послушного водителя. Если полиции не было рядом с местом захвата, а её там точно не было, значит, их не хватятся, ведь все телефоны в округе отключены и подать сигнал некому. Как бы она не старалась сосредоточиться на дороге, позади себя она слышала охрипший голос испуганного старика и слова Марио, не резкие и не грубые. Что он говорил, она не знала, видимо призывал к спокойствию и убеждал не нервничать, ведь это вредно для здоровья.

Наконец, они подъехали к условленной улице, где на обочине их ждал знакомый фургон. Алекс вышла из машины первой, открыла двери фургона и Марио с тем самым курчавым «стюардом» быстро вывели председателя из авто и втащили его в фургон. Алекс забралась за ними следом и закрыла двери. Пройдя по фургону вперёд, она пару раз стукнула по стенке, за которой должна быть кабина водителя, и они тронулись с места.

Теперь на время можно было перевести дух. Голубой Фиат, если его ищут, остался брошенным далеко позади и сейчас всё в руках совсем другого водителя, не её. Сев на ящики около стенки, она, наконец, расслабленно вытянула ноги. Председатель с Марио и молодым «стюардом» по левую и правую руку от него сидел напротив.

Одно дело следить каждый день, как этот сутулый и всегда на чём-то сосредоточенный человек выходит из дома и отправляется на работу, совсем другое — сидеть напротив него в полутора метрах и смотреть ему в глаза. Да он был напуган, да он был в смятении. И он совсем не походил на политического злодея, каким расписал его Дэвид, и от этого Алекс становилась как-то не по себе.

Она поспешила переключить внимание, на кого-нибудь другого. Марио всем своим видом излучал уверенность, что всё идет по плану, а вот курчавый молодой брюнет выглядел неважно и все время прижимал руку к левому боку.

Алекс тут же некстати вспомнился предатель Энджи, как его подстрелила венская полиция в здании ОПЕК, и как он мучился, пока его не забрали в больницу. А потом ещё на протяжении четырёх дней его возили от самолета до госпиталя и обратно. В общем, тяжёлые выдались деньки.

— Рафаэле, — вспомнив его имя, в полголоса позвала она.

Молодой человек поднял голову и тяжело вздохнул. Она кивнула в сторону его руки, плотно прижатой к боку. Рафаэле только повёл головой, мол, не о чем беспокоиться. Но выглядел он при этом совсем неважно. Марио уже обратил внимание, что что-то пошло не так. Он что-то спросил у Рафаэле и тот так же кратко ему ответил. Алекс решила плюнуть не все инструкции и конспирацию. Тогда Энджи она ничем не могла, потому что не пыталась, да и был на конференции один медик, который убедил спровадить его в больницу. Здесь из мало-мальски разбирающихся в медицине была только она. Долг сестры Красного Креста помогать всем нуждающимся она ещё не забыла. Алекс просто склонилась к Рафаэле и сказав по-немецки «Покажи, что там», отвела его руку и заглянула под пальто. Подняв край рубашки, она увидела кровь.

— Ты ранен, — хрипло заключила она.

— Что, что с ним? — уже по-английски спрашивал Марио.

— Не знаю, надо осмотреть. Сильно болит? — спросила она Рафаэле, но тот только неопределенно помотал головой.

Достав из кармана платок, она промокнула края раны, и через полминуты осмотра вовсе прижала его к боку.

— Похоже на ранение по касательной, но точно не могу сказать.

— Ничего, у нас будет врач, — кивнул Марио и добавил по-итальянски что-то Рафаэле.

Ещё пять минут поездки Алекс не отводила от раны руки, плотно зажимая её платком, пока Рафаэле не попытался приложить к своей ране свою же руку и на корявом немецком не казал:

— Спасибо, я сам.

Алекс покорно отпустила его. По сути, он прав — для бойца ранение почетно, а тут к нему жмется какой-то незнакомый мужик с усами. Алекс и сама не заметила, как чуть не вышла из роли. К нынешнему костюму и гриму сердобольность не слишком-то шла.

Вскоре фургон остановился, и дверь открыли снаружи. Они оказались то ли в гараже, то ли на подземной стоянке. Председателя вывели под руки и сдали встретившим их молодым людям. Алекс уже готова была попрощаться и спросить, как отсюда выйти, но Марио сказал:

— Пойдём с нами, надо позвонить кое-кому.

И пришлось идти. Алекс понимала, что заговорив при председателе, она выдала себя с головой. Но молчать, пока в одном с ней фургоне едет раненый человек, она тоже не могла. Да, теперь Марио позвонит Дэвиду и спросит совета, и что ему ответит тот, она даже не представляла.

Квартиру, куда они поднялись из подземного гаража, была, мягко говоря, роскошной. Комнаты, комнаты, все плотно зашторены и во всех есть картины, статуи и прочие предметы искусства. В общем, не так она представляла себе узилище для опального политика, найденное и обслуживаемое левыми экстремистами. Всеобщее внимание здесь было приковано к одному единственному человеку по имени Альдо Моро, но Алекс волновало другое — что с Рафаэле.

Одна из комнат была действительно оборудована под самый настоящий мини-госпиталь Здесь был и операционный стол и шкаф со всевозможными лекарствами. Пока один из встречавших, видимо врач, говорил с отходящим от шока председателем, Рафаэле устало жался к углу. Без лишних слов Алекс подошла к нему, взяла под локоть и усадила на смотровой стол.

— Ложись, — по-немецки скомандовала она и добавила, — раздевайся.

То, что он её понял, она не сомневалась, но Рафаэле всё равно упрямо продолжал недоверчиво смотреть ей в глаза.

— Ну, давай, чего ты ждешь? — не выдержала она. — Один мой товарищ тоже получил пулю во время акции и чуть не помер. Чёрта с два ты сделаешь так же.

Эта односторонняя перепалка привлекла внимание остальных, даже председатель что-то сказал доктору, видимо обратил внимание, что в отличие от него, молодой человек ранен. Доктор покорно пришёл к другому пациенту на выручку. После несколько минут осмотра он подтвердил первоначальный диагноз, высказанный Алекс — пуля прошла по касательной, ничего страшного.

— Сможете обработать рану? — спросил её врач.

Алекс согласно кивнула. Он был удовлетворен её ответом и вернулся к более важному для него пациенту. Алекс не стала рассуждать о врачебном долге и помощи тому, кто нуждается в ней больше, она просто подошла к шкафу с лекарствами, благо те были с этикетками на английском. Она взяла всё что нужно и вернулась к лежащему Рафаэле. Повязку наложить удалось без особых проблем — сколько лет прошло с момента службы в госпитале, а руки всё помнили.

— Сильно болит? — ещё раз спросила она, набирая в шприц обезболивающее. — Ничего, сейчас пройдет.

— Просто крови много, — пробормотал Рафаэле в ответ.

— Хорошо, что идёт наружу, а не внутрь. У моего товарища было именно так.

— И что с ним стало?

— Выжил, потому что отдали его госпитальным врачам. А он нас после этого предал. Вот я теперь и думаю, стоило ли тогда так печься о его ране?

При этом она выразительно посмотрела на притихшего Рафаэле. Кажется, он не хотел, чтобы ей пришлось жалеть снова.

— Медицинский факультет? — только и спросил он.

— Госпитальная практика.

Когда с обработкой раны было покончено, Марио вызвал Алекс на разговор в другую комнату, вернее, он просто протянул ей телефонную трубку:

— Ты останешься там, — холодно произнёс на том конце провода Дэвид.

— С какой стати? — возразила Алекс, — я уже выполнила свою часть.

— Ты выдала себя главному свидетелю.

— Ничего я не выдала, он видел и слышал какого-то усатого мужчину, который свободно говорит и по-английски и по-немецки. Меня он не видел.

— Тогда спроси у Марио.

Алекс вопросительно посмотрела на того и, отведя трубку, спросила?

— Что случилось?

— Сейчас Моро спросил, не американцы ли приказали нам похитить его.

Алекс только нахмурилась и вновь повернула трубку:

— И что это доказывает, — спросила она Дэвида, — только то, что он не идиот, и всё прекрасно понимает.

— Это говорит, что на эту мысль его навела твоя английская речь.

— Это идиотизм, Дэвид, я начала говорить по-немецки.

— Ты вообще должна была молчать.

— И смотреть, как человек помирает у меня на глазах? — воскликнула она.

— Ты не врач, это не твоё дело.

— Да пошел ты. Моё или не моё, это мне решать, а не тебе. Когда у тебя на глазах будет человек помирать, тогда ты и будешь молчать и сидеть в стороне.

— Прекрати истерику и слушай, — холодно прервал её Дэвид. — Ты остаёшься с Бригадами и продолжаешь работать для обеспечения прикрытия. Все инструкции получишь через Марио.

На этом он повесил трубку, а Алекс тут же захотела запустить ею в стену, но не стала, просто грубо обрушила её на аппарат. Марио не дал ей перевести дух.

— Езжай на улицу Градоли, к дому 96. - в полголоса произнёс он. — Дэвид сказал, что твои вещи уже там.

— Я понятия не имею, где это.

— Я дам тебе сопровождение. Сейчас начнётся, да уже началась горячая пора для карабинеров. На Градоли наш склад, там есть радиоприемник. Ты ведь умеешь им пользоваться?

— Умею, а что толку, если я не понимаю языка.

— Твоё дело просто настроить его. Слушать будет Рафаэле.

— Он ведь ранен, — попыталась возразить Алекс.

— Он говорит, что в порядке. Сейчас он переоденется, и вы поедете.

Выгребая из медшкафчика бинты, пластыри и обезболивающее, попутно Алекс складывала их в пакет, а после и вручила слегка обескураженному такой заботой Рафаэле. В гараже их ждал Ситроен. Всю дорогу Алекс нервно посматривала по сторонам. Она ожидала блок-посты через каждые сто метров, бесконечные осмотры и обыски машин, но ничего этого в городе пока не наблюдалось. Что-то незаметно, чтобы полиция всерьез беспокоилась похищением видного политического деятеля своей страны. Путь до той самой улицы Градоли был не близок — от центра Рима до самой окраины, если вообще не за город.

Посматривая на её хмурый вид, Рафаэле спросил:

— Что-то пошло не так?

Немного подумав, Алекс сформулировала суть проблемы.

— Мой шеф считает, что мне не надо было с тобой разговаривать.

Рафаэле с минуту задумчиво помолчал, но всё же ответил:

— Те, что стреляли вместе со мной, тоже говорили по-немецки.

— Правда? И о чём они говорили?

— Ничего особенного, — пожал плечами он, — просто отдавали друг другу команды «Вперед», «огонь», «уходим».

Алекс показалось это забавным. А знает ли Дэвид, что его высококлассные снайперы позволили себе немецкую речь на итальянской улице в присутствии возможных свидетелей?

— Так ты их знаешь? — спросил её Рафаэле.

— С чего ты решил?

Похоже, он не ожидал такого ответа.

— Просто подумал. Я же не спрашиваю, кто ты такой и откуда.

— Правильно, и не спрашивай. Я просто водитель и радиолюбитель.

Вспомнив о радиоприемнике, Алекс тут же подумала, о том, что его изначально должен был кто-то обслуживать. С трудом верится, что это был предавший общее дело водитель, который так и не доехал до родственников в другом городе А может и не было никакого предателя. Значит, Дэвид нагло врал ей, да ещё выставил некомпетентной идиоткой, делая без вины виноватой. Ну, спросил председатель об американцах и что? В конце концов, он прав, они и заказали похищение, раз его политические взгляды не сошлись с ожиданиями Вашингтона — без Алекс он бы понял это точно так же, хотя может и не так быстро. А вот Дэвид наглый лгун, к тому же прекрасно осведомленный, что не так давно в швейцарском лагере Алекс обучили работе с радиоаппаратурой. На Градоли он планировал отправить её и раньше, но видимо не было удачного повода преподнести эту новость ей, а главное, Родерику. Наверное, Родерик сейчас рвёт и мечет — уговор был иным — только акция по захвату, а дальше они с Алекс покидают страну. Или Дэвид устроил хорошо спланированный обман, или план всей операции изменился на ходу, а толком объяснить и предупредить Родерика Дэвид счёл ниже своего достоинства. А может он использует Алекс с какой-то иной, не понятной ей целью.

В квартире было темно, тяжелые шторы плотно закрывали окна. Пришлось включать свет. Чего только не было в нескольких комнатах: оружие, что Алекс заказывала через Абдуллу, форма стюардов, какие-то листовки, сумки. В одной из них она нашла свою одежду. Значит, Дэвид или Родерик был здесь и у него есть ключ.

— Рафаэле, ты только не пугайся, — предупредила она, — но сейчас буду снимать грим.

— Грим? — удивился он, и тут же усмехнулся. — А я и не заметил…

— Благодарю за комплимент.

И она начала отклеивать усы, бакенбарды, пластические накладки. Когда дело дошло до парика, наблюдавший за этим Рафаэле совсем спал с лица.

— Что, без грима я ещё страшнее?

Рафаэле отрицательно мотнул головой, не сводя с неё глаз.

— А я-то думал, что ты так ко мне липнешь со своей помощью.

Алекс только звонко рассмеялась.

— Вот, и голос у тебя другой, — тут же заметил Рафаэле. — А я слышу, что он постепенно меняется, и ничего не могу понять.

— Не было времени перекурить, — пояснила она.

— Ну, ты даешь. Я думал, что это у Марио бзик на маскировке. Но ты его переплюнула. Так как твоё настоящее имя?

— Всё то же — Алекс.

Когда она переоделась в более привычное платье с кофтой, Рафаэле встретил её восхищенным взглядом.

— У тебя даже походка другая. Как ты это делаешь?

— Инстинктивно. Лучше включи телевизор.

Рафаэле так и поступил. По новостям то и дело показывали знакомый перекресток и три пустые машины.

— Ты можешь мне приблизительно перевести, что говорят?

— Конечно. Сегодня в 9:05 на пересечении улиц Фани и Стрезе был похищен председатель ХДС Альдо Моро, четверо его охранников и водитель были убиты на месте.

Только сейчас Алекс поняла, что за всё время слежки за кортежем председателя, когда она внимательно изучала, что делает в машине каждый человек, ей ни разу не пришла на ум одна простая мысль — сейчас они живы, но настанет день и всех их убьют. Только теперь мороз пробежал по коже, но не от того, что пятеро человек погибли, исполняя служебный долг. Ей стало страшно от самой себя и своих помыслов. Всё это время планирование акции и слежка были для неё чем-то вроде азартной игры, в которой интересен только результат — получится или нет. В этой круговерти она перестала видеть в людях людей — только объекты и цели.

А Рафаэле продолжал рассказывать, о чём говорит дикторы:

— Моро ехал на заседание парламента, где впервые за тридцать лет должен был решиться вопрос о формировании нового парламентского большинства с участием коммунистической партии. Парламент прервал свою работу и возобновил её вновь, чтобы представить новое правительство, которое получило доверие от палаты депутатов и сената. В Риме началась паника, профсоюзы выходят на демонстрации против политической провокации с похищением, кто-то думает, что начался государственный переворот. Министры призывают к спокойствию.

А потом начали показывать поочередно фотографии подозреваемых похитителей. Рафаэле внимательно всматривался в лица на экране, а потом рассмеялся.

— Вот те двое уже несколько лет как в тюрьме. И что, карабинеры не в курсе?

— Мало ли, просто ошибка, — предположила Алекс. — Там что-нибудь говорят о мерах по розыску.

Рафаэле внимательно вслушивался в поток информации и потом ответил:

— Да, говорят, в Рим пришлют солдат и карабинеров из других городов, будет что-то около сорока тысяч человек и блокпосты на всех улицах.

— Чёрт, — только и произнесла Алекс, — Так и мышь нигде не проскочит. А если они начнут поквартирные обыски?

Рафаэле только пожал плечами:

— Всё ведь обыскать невозможно. Может они подумают, что мы увезли Моро за город?

Алекс такой наивной не была. Судя по тому, какой фронт работ себе наметила полиция, председателя они намерены разыскать в ближайшее время. Алекс даже пожалела, что во время обсуждения плана акции не вмешалась в вопрос с квартирами. Где Марио нашел ту, куда увезли Моро? Это ведь фешенебельный район, почти центр. Неужели он думал, что карабинеры постесняются наведаться туда и потревожить жильцов?

Мучимая многими вопросами без ответов, она включила радиоприемник в поисках нужной частоты.

— Вот, остановись, — дал знак Рафаэле и принялся вслушиваться в эфир и делать пометки в подвернувшейся на столе тетради.

Так время подошло к глубокому вечеру переходящему в ночь. Алекс настояла, что Рафаэле надо бы поменять повязку. Пока она возилась с бинтами и пластырями, он лежал на кровати и не сводил с неё глаз. Ей подумалось, будь она моложе, то наверное влюбилась бы в этого молодого человека с романтическими кудрями и профилем античного Аполлона. А он наверняка видит в семидесятидевятилетней старухе свою ровесницу. Как-то это неправильно, больше похоже на обман, то ли его, то ли самой себя.

— Ты когда-нибудь слышала о герметической медицине? — внезапно спросил Рафаэле, не сводя с неё полуприкрытых глаз.

Алекс же была полностью поглощена экономным разрезанием бинта и машинально произнесла:

— Нет, а что это?

— Это когда лечение проводится не лекарствами, а магнетическим воздействием и ритуальными молитвами.

— Думаешь, если я над тобой правильно помолюсь, то твоя рана затянется в два раза быстрей? — и без тени иронии произнесла она, ибо сил на веселье уже не осталось.

— Тело ведь связано с душой, — продолжал вещать Рафаэле, — а душа — источник жизненной энергии, которая даёт телу силы. Значит, болезнь это недостаток жизненной энергии, которую телу необходимо восполнить, чтобы вернуть себе равновесие. Баланс может восполниться извне, через единение душ, когда они соединены в цепочки и по этим цепям передают избыточную жизненную силу нуждающемуся. Энергия других поможет помочь больному выздороветь.

Алекс так заслушалась, что даже перестала резать пластырь. Сначала она думала, что плохо понимает немецкую речь Рафаэле, но быстро осознала, что понимает слова, но не их смысл.

— Это ты о чём? — опасливо спросила она.

— О потоке жизненной энергии, которой мне сейчас очень не хватает.

Рафаэле попытался погладить её по руке, но Алекс оказалась расторопней и свою руку быстро отвела:

— А амперметр для замера такого потока есть? — попыталась отшутиться он. — Ты случайно не алхимик? Типа, человеческое тело это тигль, в котором происходит великое делание, или что-то типа того, так?

— Да, — оживился Рафаэле и даже приподнялся, чтобы глядя ей в глаза спросить. — Откуда ты это знаешь? Ты читала трактаты Джулино Креммерца?

— Кого? Нет, я его не читала. Это мой прадед увлекался всякими… скажем так, экзотическими теориями, то ли с целью разоблачения, то ли для популяризации, я так и не поняла, тогда я была ещё школьницей.

— Так что ты от него слышала? — с жадным интересом спрашивал Рафаэле.

Видимо эта тема была для него интересна и важна, но поговорить о ней было решительно не с кем, вот он и не поверил своему счастью, что какая-то заезжая немка когда-то что-то слышала о герметизме. Алекс пришлось напрячь память и вспомнить дни юности, когда прадедушка Книпхоф вечерами мудрствовал на всевозможные темы от приземлённой политики до загадочной эзотерики.

— Ну, в общем-то, я слышала немногое, — честно призналась Алекс, продолжив нарезать ленточки пластыря, — про то, что тело это холодный бренный Сатурн, а душа это бессмертное Солнце. Сатурн — это свинец, а Солнце — золото, и ещё что-то про символизм поиска вечной молодости. Знаешь, Рафаэле, если честно, меня подобные практики и теории не интересовали ни тогда, ни сейчас, правда.

— Но если ты бы хотела помогать лечить других, ты бы попробовала научиться управлять потоком энергии?

Алекс весело усмехнулась:

— И что для этого нужно делать?

И Рафаэле охотно рассказал, не жалея оккультных терминов, что вначале нужно провести двадцать восемь дней в одиночестве, созерцании и посте, чтобы очиститься и подготовиться увидеть луч истинного света. И вот когда узришь этот луч, можно смело присоединяться к команде таких же просветленных как ты, чтобы вместе создать некую «цепь Мириам» из душ и направить поток живительной энергии больному собрату.

— Знаешь, — ответила на это Алекс, пытаясь сдержать улыбку, — через двадцать восемь дней тебе не понадобятся мои потоки, рана к тому времени уже затянется, правда будет ещё побаливать. К тому же одного моего потока явно не хватит.

— Пускай, это ведь не всё, что может дать герметическая медицина. Есть ритуал, который могут исполнить только двое.

— И что это за ритуал? Надеюсь, не забивание жертвенного козла на черном алтаре?

Но Рафаэле и не думал замечать её иронии. Он абсолютно серьёзно говорил о некоем «теле славы», которое могут создать только мужчина и женщина после года ритуальной подготовки.

— Знаешь, — заметила она, — мужчина и женщина могут создать новое тело всего за девять месяцев.

— Это другое, — возражал он, — а я говорю о великом делании, когда тело это тигль, а соединение тел, это алхимическая лаборатория по созданию камня философов.

Алекс задумалась над этой фразой, а когда прониклась её смыслом, уже не смогла сдержать смех.

— Слушай, Рафаэле меня ещё никто так не кадрил. Ты серьёзно, ритуальный секс может быть алхимией?

— Это не то же самое, что заниматься любовью, — чуть смущенно возразил он, — это больше, это создание тела славы. Это практика из трёх ритуалов. После них остановится распад тела и душа получит неиссякаемый поток жизненной энергии.

— А что в итоге?

— Бессмертие. Вечная жизнь в земном теле. И больше не будет смерти ни для тебя, ни для меня.

Алекс только прилепила к ране Рафаэле повязку и отошла от кровати.

— Ты просто не веришь, — заключил он, расстроившись.

— Да нет, — вздохнула она, складывая бинты в пакет — в бессмертие я как раз верю.

— Тогда почему не хочешь попробовать? — спросил он, уже встав на ноги и подойдя ближе. — Это ведь не сразу, нужно долго готовиться, больше года…

Алекс резко обернулась и просунула палец под цепочку на своей шее. Подняв её, она продемонстрировала нательный крест:

— Бессмертия души мне более чем достаточно. Всё понятно?

Рафаэле только кратко кивнул и потупил глаза. Больше тему герметической медицины он не поднимал, а Алекс в вопросе лечения ран обошлась медициной традиционной. Конечно, она могла ободрить Рафаэле, сказать, что он ещё найдет себе партнершу для занятий секс-алхимией и они будут жить вечно, но не стала. Слишком уж жутким казался ей сам помысел, да и путь к его осуществлению тоже нечистым. Телесное бессмертие возможно, но она обрела его не так. Да и не хотела вовсе обретать. И кто знает, может, не так хороша вечная жизнь, как она кажется смертному разуму.

На второй день Дэвид разрешил Алекс покинуть конспиративную квартиру, только для того, чтобы она выполнила поручение Марио. Прибыв по указанному адресу на некую квартиру, Алекс увидела мини-типографию. Марио вручил ей листок с текстом под эмблемой Красных Бригад и фотографию, где председатель Моро с газетой в руках демонстрирует, что сегодня он ещё жив.

— Отнеси это в подземный переход на Ларго Аргентина и оставь в укромном месте. Через час мы позвоним в редакцию газеты, и они всё заберут.

— Что это? — спросила Алекс, тряхнув листом с текстом.

— Наше коммюнике.

— И что там, если не секрет?

— К вечеру вся Италия будет знать, так что не секрет. Тут мы сообщаем, что Альдо Моро посажен в народную тюрьму за то, что тридцать лет угнетал итальянский народ.

— Прямо-таки угнетал? — скептически переспросила Алекс.

Марио с минуту молчаливо смотрел на неё и всё же сказал:

— Тебе ведь всё равно, как мы ту живём и за что боремся, так зачем спрашиваешь?

— А ты сам-то веришь в свою борьбу? — ответила любезностью на любезность Алекс, — или у тебя своя борьба, а у остальных бригадистов своя?

— Лучше задай этот же вопрос себе.

Алекс нехотя кивнула:

— Ты прав, моя беда в том, что я занимаюсь совсем не тем, чем хотела бы, а главное — не там.

Поручение Марио она выполнила. После вечернего сеанса прослушки полицейской частоты, Алекс покинула квартиру на Градоли и, наконец, смогла встретиться с Родериком. Прогуливаясь по опустевшим вечерним улицам, он сказал:

— Я честное слово не знал, что Дэвид так поступит, — оправдывался он, — но ты тоже хороша, могла бы подумать, когда стоит распускать язык, а когда нет.

— Проехали, ладно, — оборвала его Алекс. — Лучше скажи, сколько ещё мне мотаться по Риму? Уже два дня, как меня не должно тут быть. И тебя тоже.

Было видно, что и Родерик не рад сложившемуся порядку вещей.

— Здесь всё решает фирма и Дэвид как её представитель. Сейчас плана таков — мы в Риме пока Моро в заключении.

— И как долго он там пробудет?

— Понятия не имею. Этот Марио проводит с ним допросы, все записывает на пленку и отдает Дэвиду.

— Что за ерунда? — возмутилась Алекс, — ещё такого в моей практике не было, чтобы заложник давал показания захватчику для ЦРУ.

— Я же говорю — фирма. У неё свои задачи.

Пока они неспешно шли по улице, взгляд Алекс то и дело натыкался на разрисованные краской надписи на фасадах домов. Встречалось там и знакомое имя.

— Что там написано? — обратилась она к Родерику, — можешь перевести?

Он проследил за её взглядом и, чуть помедлив, ответил:

— «Альдо, мы ждем тебя, возвращайся». «Моро — узник совести за свободу Италии».

— И это пишут простые люди?

— Да, тут у них принято исписывать лозунгами стены.

— Нет, это не просто лозунг.

— Ну да, когда-то Моро был премьер-министром, и теперь он очень популярный политик, люди здесь его любят. Как Джона Кеннеди когда-то в Америке.

Не самое лучшее сравнение, если вспомнить, как закончил свои дни американский президент.

— Ты читал сегодняшнее коммюнике Красных Бригад? О чём там речь?

— Да всякая революционная чушь, — произнёс Родерик и стал нудно перечислять, — ХДС — злобный враг пролетариата, Красные Бригады начинают борьбу с империалистическим мондиалистическим государством, и пусть трепещет буржуазия, пролетарии всех стран соединяйтесь, аминь.

— Рори, мне всё это не нравится, — сетовала Алекс, и в голосе проскальзывали панические нотки, — в любой момент нас может накрыть полиция, карабинеры, армия и чёрт его знает кто ещё. Сколько времени нам торчать в городе? Разве Дэвид не понимает, что с каждым днём шанс попасть в облаву только возрастает.

— Слушай, — попытался успокоить её Родерик, — ты так говоришь, только потому, что не знаешь здешних реалий. Это Италия, здесь своя политическая традиция.

— Ну и что? Какое мне дело до политики? Я просто не хочу попасть в тюрьму.

Родерик ещё раз попытался её успокоить.

— Ладно, скажу прямо. Моро никто искать не будет.

— Что за ерунда? — хотела было возмутиться Алекс, но Родерик продолжил говорить:

— Это политика, Алекс. Моро не в фаворе у тех, кто сейчас у власти в Италии. У них более тёплые отношения с Вашингтоном и Лэнгли. Заешь, что Моро вёз в тот день в парламент? План закрепления коммунистов во власти. План нашли в его портфеле, который остался в машине. У Моро своё видение, каким должно быть правительство Италии, так что пойми, пока он с этим мнением не расстанется, его никто не будет искать.

В сказанное слабо верилось. Как-то это дико и несуразно — выгонять на улицы сорок тысяч карабинеров и солдат только для того, чтобы не искать Моро?

А через неделю ей поручили спрятать новое коммюнике — в нём говорилось, что Альдо Моро будет предан пролетарскому правосудию.

— И что это значит? — спросила она Марио, получив листок в подпольной типографии. — Вы его четвертуете или дадите пожизненное?

— Я смотрю, ты не самого лучшего о нас мнения.

Это замечание стало последней каплей, после того как Родерик прямым текстом сказал ей, что Красные Бригады наняло правительство Италии, чтобы устранить нежеланного политика:

— А что мне думать, Марио? Я читала резолюцию ваших Бригад. Там написано, что вы против левых партий и демократических профсоюзов. Так в чём разница между неофашистами и вами? Вы же банальные провокаторы, ряженые в красное, а внутри коричневые.

— Я с тобой свои взгляды обсуждать не намерен, — сухо ответил Марио. — Не будь ты с Дэвидом, я бы тебе лично объяснил, в чём смысл пролетарского правосудия.

Алекс и это не смогла оставить без комментария:

— Не будь тут Дэвида, я бы тебе лично показала, что значит диверсионная атака против неугодных политических сил.

Неуживчивый нрав, усугубленный ожиданием неминуемого ареста, дал о себе знать. Если Родерик давно привык к выходкам Алекс, то ни Марио, ни Дэвид её особенностями характера проникаться не стали. Вскоре Алекс перестали доверять доставку коммюнике и всё что ей оставалось, так это сидеть на квартире с Рафаэле и включать для него радиостанцию.

Он регулярно покупал прессу и вычитывал в ней всё, что было связано с похищением Моро, тем более, что об этом не писал только ленивый. А Алекс всё просила его перевести ей хоть что-нибудь.

Оказалось, когда её отстранили от должности курьера, Моро позволили писать письма на свободу. Вот их-то охотно публиковала итальянская пресса.

— «Я не намерен умирать смертью жертвы, — медленно и степенно читал послание узника Рафаэле, — моя семья нуждается во мне. Я обращаюсь к партии с просьбой организовать обмен узников, который был бы осуществлен при посредничестве Ватикана. Несправедливо, если бы я один ответил за наше коллективное действие всей нашей партии. Если бы охрана не была ниже предъявленных к ней требований, я, может быть, не был бы здесь. Я нахожусь под контролем полным и ничем не ограниченным, меня подвергают народному процессу, который может регулироваться определённым способом. Существует риск того, что меня могут попросить или заставить говорить о таких вещах, которые могут стать неприятными или даже опасными в определённой ситуации. Возможно, в этой жесткой по отношению ко мне позиции скрывается американское или западногерманское влияние».

Рафаэле выразительно посмотрел на Алекс:

— Он тебя запомнил.

— Ну и плевать. Так значит, он ждёт обмена?

— Да сейчас в Турине судят наших товарищей. Было бы неплохо вызволить их и обменять на Моро.

— А при чём тут Ватикан.

— Говорят, Моро дружен с папой.

Это признание немного успокоило Алекс. Значит, объявление о пролетарском суде не более чем показушная угроза. Да, Моро будут беречь, потому-то в его народной тюрьме в фешенебельном районе и обустроен мини-госпиталь — он нужен только живым и здоровым. Зря она нагрубила Марио, ведь он не изверг. Это ведь та же история что с Карлосом и министром Ямани — много страшных угроз и обещаний убить, а в итоге выкуп и прозрачный намёк заигравшемуся чиновнику, что не стоит переходить дорогу политике Штатов в целом и госсекретарю Киссинджеру в частности.

Прошло четыре дня. Бригады отослали третье коммюнике на тему революционного насилия и противоречия между городским пролетариатом и империалистической буржуазией. По телевидению премьер-министр Андреотти ответил безапелляционно — он не намерен вести переговоров с террористами.

— Это как так? — нервно усмехнулась Алекс. — Красные Бригады говорят, что казнят Моро, если его не обменяют на других бригадистов, а премьер говорит — убивайте? Так что ли?

— Просто он надеется, что карабинеры найдут Моро раньше.

После недавнего разговора с Родериком Алекс не была уверенна, что премьер-министр думает именно так. А ведь он однопартиец Моро. Бедный председатель — кругом измена. А ведь было в этом что-то неправильное. Ещё в прошлом году, когда в помощь ныне покойным лидерам Фракций Красной Армии палестинцы захватили самолет с пассажирами, власти ФРГ тоже заявили, что не будут вести переговоров с террористами. Когда тот самолет сел в Италии на дозаправку, эти западногерманские человеконенавистники из верхов уговаривали итальянские власти провести в своём аэропорту штурм. Но те отказались и сказали, что не допустят кровопролития на итальянской земле. Тогда Алекс согрело душу то заявление, значит, есть где-то ещё нормальные политические лидеры, для которых, в отличие от властей ФРГ, жизни простого человека не пустой звук. А теперь она поняла, что поспешила с выводами — для людей вроде Андреотти простые немцы, видимо, оказались дороже Моро.

Через три дня, когда Алекс и Рафаэле уже выключили аппаратуру и собирались покинуть конспиративную квартиру, в дверь постучали. Алекс так и замерла на месте, боясь пошевелиться. Постучали ещё раз. Рафаэле дал знак, молчать. Сам же тихими шагами он подошёл к окну и, слегка отодвинув занавеску, посмотрел на улицу. Алекс ещё пять минут стояла в позе каменной статуи, прежде чем он сказал:

— Всё, они уехали.

— Кто?

— Карабинеры.

У Алекс чуть сердце не остановилось. Ещё никогда она не была так близка к разоблачению, даже в Лондоне. Даже в Ольстере.

— Это просто поквартирный обход, — успокаивал её Рафаэле. — Они все дома так проверяют. Просто постучали, поняли, что никого тут нет, и ушли.

Но Алекс ещё три часа отказывалась покидать квартиру, опасаясь, что снаружи стоит засада. Когда на улице окончательно стемнело, Рафаэле еле убедил её, что рабочий день у карабинеров кончился, и никакой полиции на улице сейчас точно нет.

— Тем более, сейчас суббота, а завтра у них выходной.

— Какой ещё выходной, когда в стране объявлено чрезвычайное положение? — опешила Алекс.

Рафаэле только пожал плечами:

— Ну, нельзя же работать круглыми сутками. Мы так можем, а они нет, им надо отдыхать. Пошли.

На следующий день по теленовостям крутили сюжет с папой римским. Пожилой понтифик Павел VI на воскресной аудиенции на площади Святого Петра вместо обращения к пастве взывал к Красным Бригадам с просьбой пощадить узника Моро.

Во вторник пошел уже двадцатый день с момента похищения. Никакого движения, всё происходящее вокруг стало отчётливо напоминать болото. Правительство молчало — оно же не ведёт переговоров с террористами. Бригады разродились четвертым коммюнике, где предали анафеме компартию Италии. А Моро в письме на волю разумно заявил: «Я чувствую себя оставленным партией».

Когда Алекс вновь встретилась с Родериком, он как бы невзначай сказал:

— Моро пишет исповедь.

— Кается в грехах перед пролетариатом? — мрачно сострила она.

— Нет, пишет мемуары о своей политической карьере.

— Надо же, — только и сказала Алекс, — видимо условия располагают к литературной деятельности.

— Во всяком случае, жаловаться ему не приходится. И надо же себя чем-то занять в вынужденном отпуске. Интересные вещи он пишет, между прочим, вспоминает, что с тех пор как убили братьев Кеннеди, он всерьёз стал подумывать, что тоже самое могут сделать и с ним. Вспоминал, как четыре года назад в Вашингтоне ему угрожал Киссинджер, твой бывший соотечественник, да?

Алекс только хмыкнула:

— Похоже, я незримо иду с ним рука об руку ещё со времен ОПЕК. Он заказывает, я исполняю.

— Да ладно, не набивай себе цену. Тебе кстати интересно, что Моро думает о своём похищении?

— Что во всем виноваты американцы и западные немцы? — кисло переспросила она. — Это я и так знаю.

— Потому что сама постаралась. Он, кстати, вспомнил, как начальник его охраны заметил нас с тобой, ну тогда, когда мы проехали совсем близко от их автомобиля, а у меня ещё в руках был секундомер. Тогда этот начальник охраны доложил о нас карабинерам.

— Вот как? И почему они не предприняли мер?

— А кому нужны эти меры? — всё так же беззаботно отвечал Родерик. — После этого жена Моро настояла, чтобы он попросил правительство выделить ему бронированный автомобиль.

— Так почему не выделили? — всё больше раздражаясь, вопрошала Алекс.

— Недостаток финансирования, так было сказано.

Всё это ужасно нервировало. Ложь властей, из-за которой не понятно как себя вести. Кто сейчас для Алекс итальянское правительство — враг или союзник? От непонимания и неопределённости ей хотелось лезть на стену, так велико было нервное напряжение, что того и гляди, всё кончится громкой истерикой.

Единственный человек, которого Алекс сейчас было жаль помимо себя, так это председатель Моро. Что она знала о нём? Да в сути, ничего. Итальянский политик, прислушался к мнению трети избирателей и решил пустить коммунистов в правительство, где они по всем законам демократии давно должны были быть. Заморским хозяевам Италии такая самостоятельность не понравилась, о чём не раз Моро и было сказано. Любой другой бы уже давно опустил руки и ушёл из политики, а этот остался и проводил задуманное до конца. За это теперь он и мается в народной тюрьме Красных Бригад. И всё-таки людей с твердыми убеждениями Алекс всегда уважала.

Вскоре в газетах появилось пятое коммюнике: «Заключенный Моро сообщил жизненно важную информацию об антипролетарской стратегии, кровавых и террористических заговорах правительства. Вся гнусная правда сейчас выходит наружу и ничего не должно быть скрыто от народа. Скоро мы опубликуем его показания».

— Ребятки играют в суд, — усмехалась Алекс. — Интересно, правда, опубликуют?

— Кто их знает, этих террористов, что им взбредёт в голову.

Алекс посмеялась над этой шуткой, ибо грустить ужасно надоело.

В квартиру на Градоли вместо Рафаэле стала приходить некая девушка по имени Барбара, с личного дозволения Марио, разумеется. Для неё Алекс включала прослушку, а потом молча сидела и курила в углу, пока Барбара не заканчивала вести записи. С Алекс Барбара общалась исключительно по делу и ни о чём ином больше. Видимо Марио тщательно проинструктировал бригадистку не вести бесед с подрывным элементом в лице иностранки.

Проводя очередное утро перед телевизором на съемной квартире, Алекс вслушивалась в поток информации в поисках знакомых слов. И одно такое тут же всплыло — Градоли. Алекс тут же вскочила с места и во все глаза уставилась в экран — а там море карабинеров, движение, какие-то обыски. Она тут же связалась с Родериком, чтоб тот разыскал Марио и заставил его посмотреть новости.

Через пару часов Родерик лично пришёл с ответом:

— Ложная тревога. На Градоли действительно была облава, только та Градоли не улица, а город в провинции Витербо, почти в ста километрах от Рима. Кто-то сделал анонимный звонок и сказал, что в том городе держат Моро. Так что можешь расслабиться, это не за тобой.

Но Алекс была совсем иного мнения. Поднеся сжатый кулак к уху, наигранно суетливым голосом она произнесла перед Родериком:

— Алло, у меня есть информация, что на Градоли находится штаб Красных Бригад, которые похитили Альдо Моро. — На этом она вернула голосу серьезность и спросила. — Так ты себе представляешь то сообщение?

Родерик непонимающе захлопал глазами, а Алекс продолжила:

— Если было сказано именно так, то аноним имел в виду нашу квартиру на Градоли, и это просто чудо, что карабинеры подумали о какой-то там провинции. Рори, это чёткий сигнал сворачиваться и сваливать на дублирующую квартиру. Марио же её подготовил?

— Понятия не имею, — задумчиво произнёс он. — Надо спросить Дэвида.

— Идиотизм — выдохнула Алекс и принялась расхаживать по комнате.

— Ну да, да, идиотизм, всё нужно согласовывать через Дэвида, он же шеф Марио.

Но никакого согласования не получилось, Дэвид ответил, что никакого переезда не будет, потому что он не видит опасности. В тот же вечер Алекс и Барбара отправились на квартиру слушать эфир. Алекс уже не было так спокойна, как раньше, оглядывалась на каждый шорох, пока шла по улице, в квартире она не отходила от окна, следя за всеми машинами, что въезжали во двор. После четырех часов прослушки женщины разошлись по домам, а наутро обеспокоенная Барбара вызвонила Алекс:

— Я, кажется, забыла выключить кран, — протараторила она на английском.

— Ты что? — не сразу сообразила Алекс.

— Кран не выключила в ванной, а там ещё пробка постоянно падает, прямо в сливное отверстие.

— Твою мать, — только и выдала Алекс, ни к кому конкретно это ругательство не адресуя. Барбару же она спросила — А молоко с плиты ты не забыла убрать? Утюг не выключила? Когда это было? — она спешно посмотрела на часы — вся ночь и утро… соседи снизу уже утонули в этом потопе.

— Но надо проверить, вдруг обошлось?

— Вот иди и проверяй.

— Марио сказал, чтобы это сделала ты. Я только подгоню мотоцикл.

— Чего?

Но Барбара не ответила и положила трубку. К дому Алекс она действительно приехала на мотоцикле и, передав ключи от квартиры, сказала:

— Езжай, если что, ты успеешь быстро скрыться.

— Я так и не поняла, почему я?

— Ты не в розыске, — начала перечислять девушка, — ты иностранка, ты женщина, а женщин не обыскивают.

Сомнительные аргументы прозвучали для Алекс как «ты не одна из нас, потому отдавать карабинерам тебя не жалко». Но делать было нечего, и она поехала, в тайне надеясь, что рассеянная Барбара перебдила и кран закрыть не забыла, а если и забыла, то хотя бы пробка сама по себе отверстие в ванной не заткнула. И всё же её поражала подобная беспечность — весь город кишит полицией, в квартиру уже пробовали заглянуть карабинеры, а эта дурёха забыла закрыть кран. Всё-таки раньше Алекс приходилось работать с профессионалами, и присматривать за каждым их шагом ей не было никакой необходимости. Теперь на будущее она будет знать, с кем имеет дело.

Подъехав к дому на Градоли, Алекс не сразу услышала, как вопят сирены. Остановившись и заглушив мотор, она тут же ощутила, как всё внутри нее похолодело. У самого дома стояло что-то около десяти различных служебных машин и у всех были включены сирены. Вокруг толпилось множество людей — карабинеры, ещё какие-то служащие, зеваки и репортеры. Услышав обрывок чьей-то фразы со словами: «Brigate Rosse», она поняла, что делать тут больше нечего и поспешила поехать обратно.

Впервые со дня похищения Алекс приехала к той самой народной тюрьме в элитном районе Рима. А ведь прошло уже больше месяца. Ни одна её акция ещё не длилась так долго. Войдя в квартиру и пройдя в большую комнату, куда проводил её Рафаэле, она торжественно объявила немногим присутствующим бригадистам:

— Поздравляю вас, товарищи, наш радиоприёмник и арсенал захвачены вражескими элементами.

Недолго Марио молчаливо сокрушался неудаче:

— Ничего, есть ещё одна квартира и там работает другая группа.

— Очнись, командир, полиция уже обшарила всю квартиру на Градоли, сняла все отпечатки пальцев и собрала все улики, и все потому, что кто-то — она выразительно глянула на смущенную Барбару, — забыл выключить воду.

— Ты сама-то как? — спросил Рафаэле. — Тебя не заметили, не пытались преследовать.

Алекс отмахнулась:

— Сирены вопили на всю улицу, видимо специально, чтоб я и не думала близко подъезжать. Так только, посмотрела, что к чему и сразу уехала. Карабинерам было не до меня.

Было решено, что Алекс останется в народной тюрьме, пока не будет ясно, что с квартирой на Градоли и найдут ли там против неё, Барбары и Рафаэле улики. Пришлось покориться и не задавать лишних вопросов.

Наутро в квартиру вошёл недовольный Марио и бросил на стол газету. Алекс успела прочесть заголовок из которого поняла только два слова «Моро» и «мёртв».

— Как! — воскликнула она. — Вы что, его убили?!

— Кто-то разослал в газеты фальшивое коммюнике, — мрачно буркнул Марио, — мы его не писали.

Но Алекс уже ничему не верила и требовала доказательств:

— Покажи мне его, где вы его держите?

В её голове уже крутились нехорошие мысли — они убили Моро, до того, как она пришла на эту квартиру, а Барбара специально не закрыла кран, чтобы затопить соседей и раскрыть конспиративную квартиру — так полиция будет отвлечена от истинного местонахождения бригадистов и вскоре всем им можно будет скрыться из Рима и залечь на дно. Не зря же они убили Моро и затопили квартиру в один день, значит это холодный расчёт, а Алекс послали на Градоли в лапы полиции, чтобы грубо подставить.

Но все опасения развеялись, как только Марио вошел в одну из комнат и слегка приоткрыл дверь, чтобы Алекс видела, что происходит внутри. Все стены в ней были обиты звукоизоляцией, кровать стояла в углу, а за письменным столом сидел председатель Моро, живой и вполне бодрый. Он что-то писал, но Марио его прервал, видимо рассказал новость, что в Италии председателя уже считают мёртвым. Сложно передать реакцию, которая запечатлелась на лице Моро. Он не был удивлён, известие о собственной смерти его ничуть не испугало. Скорее он пребывал в глубокой задумчивости.

В куда более спокойном расположении духа Алекс вернулась в зал, где Рафаэле внимательно читал принесённую Марио газету.

— Что пишут?

— Что Моро покончил с собой.

— Это как?

Рафаэле только пожал плечами:

— Вроде как мы предоставили ему выбор, и он его сделал. Не бери в голову, это просто газетная утка.

— Как и обыск в городе Градоли, — задумчиво произнесла она.

Последние дни пестрели странностями, совпадениями и загадками, ответы на которые отказывались приходить на ум.

— О, а тут о тебе написали, — не отрываясь от газеты, произнёс Рафаэле.

— Обо мне? — не поняла Алекс.

Он выразительно тряхнул газетой и произнёс:

— Их корреспондент был вчера на Градоли, он пишет, что к дому подъезжала блондинка на мотоцикле, но увидев полицию, она быстро уехала. Пишет, а вдруг это одна из террористок.

— Вот чёрт, — выругалась Алекс, и устало закрыла лицо руками. Остается только дождаться своего фоторобота на всех столбах и в газетах.

По телевизору крутили репортаж, как спасательные службы взрывают лед на озере, куда Красные Бригады якобы сбросили тело Моро. А Алекс все не прекращала думать, кому выгодно водить полицию по ложному следу. Бригадисты, судя по реакции Марио, к этому причастны не были. Может Дэвид? Может это и он отправил полицию прочесывать городок Градоли. Но зачем? Причины Алекс так и не смогла придумать.

На следующий день бригадисты отослали в газеты седьмое коммюнике, подлинное, где извещали, что Моро жив, и ставили перед властями ультиматум — за сорок восемь часов те должны решить вопрос об обмене ещё живого Моро на «коммунистических заключенных». Ничего сверхъестественного в их требовании не было, в конце концов, с момента похищения прошло тридцать шесть дней, пора бы властям начать шевелиться, если они рассчитывают обратно получить Моро живым и невредимым. Правда, сам Моро считал иначе. В своём новом письме партии он сказал: «возможно, что все вы единодушны в желании моей смерти во имя якобы интересов государства… почти как спасения для всех проблем страны?.. Если вы не вступитесь, кошмарная страница будет написана в истории Италии. Моя кровь будет на вас, на партии, на стране».

Звучало это совсем безнадежно и отчаянно, хотя в краткий миг, когда Алекс видела председателя своими глазами, Моро не был похож на испуганного арестанта. А может он просто умел превосходно владеть своими эмоциями, гораздо лучше, чем сама Алекс.

Прошло два дня, но ответа на коммюнике от правительства не поступило. Ничего — глухая тишина.

— Они что, не хотят получить его обратно? — недоумевал Рафаэле.

Алекс вспомнились давние слова Родерика, и она подумала, что Рафаэле прав — не хотят.

Бригадисты написал новое уже восьмое коммюнике, где назвали тринадцать имён своих товарищей, что сейчас сидят в тюрьме и которых Красные Бригады хотят видеть на свободе в обмен на жизнь Моро. «Настаиваем на немедленном и ясном ответе, в противном случае смертный приговор Моро будет приведен в исполнение» — так заканчивалось это послание.

В этот же день генсек ООН обратился к Красным Бригадам с просьбой о пощаде. Папа римский снова публично просил похитителей освободить узника Моро. Но это было мнение главы Ватикана. Премьер-министр Италии, придерживался совсем другой линии поведения. На предложение обмена пленными он заявил: «Переговоры фатально скомпрометируют политические институции Италии и будут победой террористов».

По виду Марио было заметно, что таким ответом он остался крайне недоволен.

— Так бывает, — решила подбодрить его Алекс.

— Что бывает? — недовольно спросил он. — Что мы предлагаем договориться, а нас отказываются слушать?

Алекс охотно кивнула:

— Вот именно, так и бывает. Ты что, первый год в терроре, не знаком с опытом иностранных коллег? Помнишь, в былые годы палестинцы угоняли самолеты с сотней другой пассажиров? Вначале с непривычки власти тут же выполняли все их требования, а потом это как-то сошло на нет. Израиль со своей экстремистской властью постарался, да и остальным надоело слушаться каких-то выскочек из низов. Не любят власть предержащие, когда им указывают снизу что делать, будь ты хоть дерзким террористом с сотней заложников за спиной, хоть мирным лидером профсоюза с требованием укоротить рабочую неделю на час. Мы в Европе, где демократия, власть народа, должна решать всё, а на деле народ приводит к власти своих представителей, которые через неделю после победы на выборах забывают обо всех обещаниях и начинают откровенно плевать на тех, кто их этой властью наделил. Это ведь террористы последние десять лет очень ярко напоминают властям, что если голоса из низов им плохо слышны, так их можно подкрепить и активным действием. Поэтому, если ты не заметил, у людей нашей профессии не самая лучшая репутация. Одно время, так называемые профессиональны психологи запустили слух, что все террористы фанатики, раз занимаются тем, чем занимаются, а с фанатиками бесполезно о чём-либо говорить. Вот у властей и появился удобный предлог перед общественностью не вести с нами переговоры ни по какому вопросу. Пусть люди в заложниках умрут, но, как было сказано «мы не ведём переговоры с террористами, это нас скомпрометирует». Мы, террористы, можно так сказать, выводим власти на чистую воду и заставляем показать её своё истинное лицо, вернее звериную морду с оскалом. — Алекс перевела дух и внимательно посмотрела на слушающего её Марио. — Твоё дело решить, будешь ты хуже них или лучше. Ты можешь пойти на принцип и в ответ на невыполнение требований убить одного из самых популярных политиков в Италии, и народ тебя проклянёт. Ты же можешь и освободить его.

Судя по лицу Марио, он не ожидал такого поворота её монолога. И в расчёте окончательно его сломить, Алекс продолжила:

— Ты хоть представляешь, какая сейчас у тебя в руках власть над общественным мнением? Это ты можешь выставить власти кровожадными изменниками, которые готовы убивать своими эгоистичными решениями даже своего однопартийца, который просит их о помощи, а они отказываются и пальцем пошевелить. И в то же время, они называют Красные Бригады кровавыми убийцами. Очень лицемерно, правда? Ваши требования просты и очень даже выполнимы — пусть власти освободят тринадцать арестантов, и Моро тоже выйдет на свободу. Если бы до общественности был доведён этот факт, люди бы всё поняли и начали задавать властям неудобные вопросы, типа, а почему бы и, правда, не освободить те тринадцать человек, чтобы не было крови? Но общественность молчит, общественность не в курсе. А ты можешь взять ситуацию под свой контроль. Сейчас ты можешь сделать широкий жест — освободить Моро. Тогда простые люди тебя будут носить на руках, потому что ты пощадил их любимца и показал себя совсем не тем чудовищем, каким представляли тебя власти, те самые власти, которые бросили Моро на произвол судьбы. Ты только представь, какая инверсия произойдет в умах итальянцев. После такого Красные Бригады, если и не признают политической силой, то простые итальянцы точно начнут считаться с вашим мнением. Так что теперь тебе решать, как оно будет или не будет вовсе. Смерть и осуждение, или жизнь и признание.

Три дня Марио обдумывал её совет и прочие сопутствующие факторы и мнения, а после сообщил:

— Мы соберем на севере совет. Там будут представители всех колонн, и мы проголосуем, как поступить с Моро. Ты же что-то говорила про демократию? Вот мы и проведём плебисцит. Андреотти свою позицию уже обозначил, а своё коллективное решение мы выработаем через пару недель.

Нельзя было сказать, что Алекс посчитала это поражением своих гуманистических идей, но она не была уверена, что в большинстве своём бригадисты являются человеколюбами. Оставалось только рассчитывать на авторитет Марио, как руководителя Бригад, надеяться, что всё сказанное ею он своими словами перескажет на совете. Ведь это очень заманчивая идея для любого террориста из любой страны — выставить правительство в дураках, в то время как самому облачиться в белые одежды и получить доверие от низов.

Последнюю неделю Марио не появлялся в народной тюрьме. Поняв, что полиция до сих пор так и не узнала, кто время от времени обитал в квартире на Градоли, Алекс смогла покинуть тюрьму и встретиться с Родериком. За последние три с половиной месяца, что они безвылазно работали в Риме, он стал куда более серьёзным. Видимо вся складывающаяся вокруг похищения Моро ситуация его тоже не устраивала. Но больше не устраивало то, что им помыкало ЦРУ.

— Ты высказала какие-то мирные инициативы? — скорее констатировал, чем спросил Родерик. — Дэвиду твоя самостоятельность не понравилась.

— Мне уже давно плевать, что ему нравится, а что нет. Это не он сидит в четырёх стенах в ожидании неизвестно чего.

— Что, квартира не нравится? Я слышал, она довольно приличная.

— Вот и я о том же. Откуда такие роскошные апартаменты у борцов за благоденствие пролетариата?

Родерик пожал плечами:

— Мало ли. Здесь в Италии и миллионеры организовывают подпольные левые группировки. Может тюрьму для Моро отдал во временное пользование какой-нибудь промышленник или аристократ.

Но не это интересовало Алекс больше всего. Она ждала, когда вернется Марио и объявит о решении собрания Красных Бригад. На пятидесятый день с момента похищения Моро, пресса перепечатала девятое коммюнике Красных Бригад, и у Алекс буквально опустились руки. «Бездействие и отказ правительства от переговоров, вынуждает нас привести в исполнение смертный приговор Моро».

— Но как же, — спрашивала она Рафаэле, когда вернулась в народную тюрьму. — Почему?

— Это заявление для властей, — поспешил он обнадежить Алекс, — знак серьёзности наших намерений, чтобы все в Италии поняли, что Красные Бригады не шутят. Посмотрим, что ответят на это власти.

— А потом?

— А потом отпустим его. Так решил совет в Турине. Большинство голосов за освобождение по гуманным соображениям.

От этого известие на сердце отлегло. Почему-то шёпотом она спросила:

— А Моро знает?..

— Пока нет. Ему сказали ровно то, что и в коммюнике. Сейчас он пишет прощальные письма.

— Вы с ума сошли? Зачем в его возрасте такие потрясения?

— Он и раньше думал, что живым отсюда не выйдет, так что нет никакого потрясения. Главное, чтобы осознавая скорый конец, он написал и сказал всё, что думает, потому что сейчас ему терять нечего. Он уже написал последнюю волю, требует, чтоб на его похоронах была только семья и никого из партии и правительства. Представь, что будет, когда это прочитают люди в газетах? А представь, что будет, когда мы его все же отпустим. Обратно своих слов он уже не сможет взять.

— Это издевательство какое-то — покачала головой Алекс, — помилование в день расстрела…

— Да, будет как-то так. Марио сказал, что ты повезешь Моро.

— Я? — недоуменно переспросила она. — А почему?.. а как же?..

— Не знаю, — пожал плечами Рафаэле, — наверное, решил, раз ты его привезла, ты и увезешь. А потом, наверное, ты уедешь домой, — произнёс он и немного помолчал, прежде чем добавить. — Жаль, конечно, работать с тобой было приятно.

Алекс невольно улыбнулась. Да, после этой затянувшейся командировки ей будет кого вспомнить — красивого молодого человека, который предлагал ей забавную несуразность в виде алхимических занятий любовью, но даже после отказа хотя бы он считает, что с ней было приятно работать. Наверное, ни Марио, ни Дэвид это мнения не разделяют.

Прошло пять дней с момента объявления о казни, и час освобождения настал.

Дэвид передал с Марио для Алекс одежду, русый длинноволосый парик и очки — тот самый набор, в котором она фотографировалась для австрийского паспорта. Значит Рафаэле прав, она сделает дело и тут же уедет в аэропорт. Правда не понятно, когда ей вернут тот самый паспорт и вручат билет.

Дождавшись, когда она облачится в свой наряд, Марио позвал Алекс к себе и вручил мужской костюм и утюг.

— Будь добра, погладь.

Алекс на миг опешила, но безропотно приступила к делу. Она вспомнила этот костюм — тот самый, в котором похитили председателя Моро. Постиранный и вычищенный — просто удивительная забота. Закончив с глажкой, с костюмом в руках Алекс принялась искать в абсолютно пустой квартире Марио. Он был в комнате Моро и о чём-то с ним говорил. Робко постучав, Алекс приоткрыла дверь и вошла. Поправив очки, она положила костюм на кровать председателя. Он благодарно улыбнулся ей. По его виду можно было сказать, что председатель не рад и не огорчен, он походил на человека, пребывающего в каком-то пограничном состоянии, будучи готовым к смерти узнав, что её не будет. Никакой радости, только усталость. Алекс поспешила выйти вон, вскоре за ней последовал и Марио.

— Сейчас он переоденется, и мы спустимся в гараж. Повезёшь его на красном Рено.

— Куда?

— По улице Каэтани, это очень запутанная малолюдная улочка. Высадишь его там, где не будет людей, а дальше уезжай в аэропорт. Дэвид сказал, что будет ждать тебя там.

Алекс согласно кивнула.

— Ты не поедешь с нами?

— Нет. Только помогу Моро лечь в багажник, а дальше ты сама.

— Ему там плохо не станет?

— Не должно, багажник же не изолирован от кабины, он будет сразу за задним сидением. Там есть плед, пусть завернётся в него, чтобы не испачкаться. Когда найдешь удачное место, выпусти его и сразу уезжай.

— А если он меня что-нибудь спросит? Мне говорить с ним или не стоит?

— Не хочешь, чтоб он потом тебя опознал, не говори. Или измени голос, как ты умеешь. В общем, мне уже всё равно, он и так уверен, что Красные Бригады похитили его по приказу из американского посольства. Это уже от тебя зависит, попадешься ты ему для опознания или нет.

Алекс первой спустилась в подземный гараж и осмотрела Рено. Автомобиль как автомобиль, багажник действительно находится в кабине за задними сидениями, спинки которых были зачем-то опущены. Вскоре Марио привёл председателя вниз. Алекс поспешила открыть багажник — там действительно лежал оранжевый плед. Достав его, она посмотрела на Моро. Марио достал из своего кармана пригоршню монет и отдал их председателю. Судя по тому, что прозвучало слово «телефон», монеты эти должны послужить оплатой в автомате, чтоб на свободе Моро смог позвонить и попросить, чтобы его забрали. Марио снова что-то сказал, и Моро повернулся к Алекс. Она развернула плед и помогла ему накинуть его на спину. Когда он сначала сел, а потом лёг на пол машины, Алекс заботливо поправила на нём плед и закрыла багажник. Теперь можно было ехать.

Когда она выезжала со стоянки, Марио уже вышел на улицу. Алекс ехала на минимальной скорости, чтобы не врезаться в очередной угол очередного здания. Это черепашье движение напрягало, учитывая, что в багажнике машины лежит человек, в то время, когда тысячи полицейских и солдат из города никуда не делись.

Моро не пытался говорить с Алекс. Это и понятно, на его месте и в его положении она бы тоже не захотела вести светскую беседу. Наверняка сейчас все его мысли о доме и семье, что он скоро увидит их. Для Алекс в этот день тоже наступало своего рода освобождение. Наконец два месяца подготовки и пятьдесят пять дней акции закончились. Такого нервного, долгого и напряженного периода в работе у неё ещё не было.

Алекс уже начала думать, где бы остановиться и поставить, наконец, точку в этой затянувшейся акции, но всё сомневалась и продолжала искать место подальше от импровизированной тюрьмы.

Впереди стояла припаркованная машина и Алекс уже собиралась аккуратно объехать её, но посреди дороги стоял человек. Сигналить ему она не собиралась, разумно полагая, что когда она подъедет вплотную, он отойдет. Но всё вышло иначе. Она узнала его — это был Дэвид, и всем своим видом он показывал, что ей надо остановиться.

В голове уже мелькнул опрос, что он делает здесь, на улице Каэтани, когда должен быть за городом в аэропорту. Когда машина остановилась, Дэвид подошёл к передней двери, открыл её и, сев на переднее сидение, сказал Алекс по-английски:

— Привет, поверни голову налево.

Она хотела было подчиниться странной просьбе, сама не понимая зачем, как заметила, что Дэвид вынул из пиджака пистолет с глушителем. Одним быстрым движением он повернулся назад, и тихие щелчки каскадом раздались в тишине.

— Ну всё, пошли, — как ни в чём не бывало произнёс он и вышел из машины.

Алекс сидела как прикованная, ей было страшно обернуться и посмотреть, что там, за её спиной в багажнике. Но Дэвид обошел Рено, открыл водительскую дверь и за руку вытянул Алекс наружу. Подведя её к своему автомобилю, он усадил Алекс на переднее сидение и приказал:

— Пристегни ремень.

Все ещё пребывая в шоке, Алекс не смогла и пошевелиться. Тогда он сам пристегнул её, а потом обошел автомобиль сел на водительское сидение и, заведя двигатель, поехал вперед.

Когда они проезжали набережную Тибра Дэвид подал ей пистолет:

— Разбери его и выкинь в реку. — Видя её нерешительность, он прикрикнул, — Ну давай, живо, если не хочешь чтобы на выезде с города нас с этим задержал патруль!

Алекс подчинилась. Все детали она завернула с лежащую под сиденьем газету, открыла окно и на ходу кинула сверток с моста.

— В бардачке твой паспорт и билет, — сказал ей Дэвид, — багаж в камере хранения.

Но Алекс не слушала его, и начала тихо причитать:

— Что ты сделал, Дэвид?.. Что ты сделал?..

— Ничего, — абсолютно спокойно отвечал он. — Ты, помнится, боялась, что живой заложник тебя опознает. Не бойся, теперь он мёртв. Через пару часов нужный человек позвонит в полицию, и тело заберут из машины. А мы в это время уже поднимемся в воздух.

— Его же помиловали! — воскликнула она. — Зачем ты это сделал?!

— Меня не касается внутренняя политика Красных Бригад, — всё так же невозмутимо отвечал он. — У них свои решения, у меня свои приказы.

Слово «приказ» её мгновенно отрезвил. Значит заговор, значит обман, власти не хотели видеть Моро живым. И Дэвид это исполнил.

— Ты же подставил Марио, теперь все будут считать, что Бригады убили Моро.

— Так и должно было быть, — холодно заметил он. — Должно было, пока ты не вмешалась со своим иезуитским планом выгодного помилования. Вы должны были усадить Моро в багажник и там его пристрелить и увезти. Но раз Марио втемяшилась идея стать благородным разбойником, грязная работа досталась мне. А теперь будь добра, молчи, пока не сядешь в самолет, и я, наконец, больше тебя не увижу.

Блокпосты из города они проехали без особых трудностей. Регистрацию на рейс Алекс проходила одна, Дэвид только наблюдал со стороны, чтобы она точно ушла в накопитель. Весь полёт до Цюриха Алекс провела в молчании, даже не откликаясь на вежливые предложения стюардессы попробовать напитки. А от лицезрения стюарда в форме «Алиталии» тоска навалилась неподъемным грузом.

Её опять обманули, опять использовали как последнюю дуру. На её глазах убили человека, который ей доверился, за жизнь которого она должна была отвечать.

Прокрутив в голове события последних месяцев, она поняла, что видела Моро с глазу на глаз всего два коротких мига, и не тронула его даже пальцем. А теперь его кровь и на ней тоже. Он поверил, а она…

В цюрихском аэропорту её встретил Родерик. Ни видеть его, ни говорить с ним ей не хотелось абсолютно. Алекс вообще сделала вид что не знает его и, поймав такси, поехала домой одна. Там из теленовостей на родном немецком она узнала, что через пятьдесят пять дней плена председатель Христианско-демократической партии Италии Альдо Моро был убит Красными Бригадами, а его тело найдено в багажнике красного Рено на улице Каэтани, в точке, на полпути от штабов ХДС и компартии.

Красивый намёк, со смыслом — не стой между позицией левых и центристов, а то окажешься на месте Моро, мёртвым и в багажнике. Почему-то только сейчас Алекс пришла на ум такая очевидная и простая мысль — ведь задача каждого террориста бороться с существующей властью, а сейчас всё получилось наоборот. Это власть, иностранная власть, научилась манипулировать террористами, чтобы перекладывать на них всю грязную работу в других, подконтрольных им странах. Убить политического лидера, сместить правительство, устроить террор населения во имя демократии — пожалуйста, ручные террористы исполнят всё.

За эти четыре месяца Алекс не убила никого, но ощущения были такими, будто она искупалась в крови Альдо Моро и его охраны с головой. Это она спланировала ловушку для них, она безучастно взирала на них живых и слишком поздно поняла очевидное — что все они будут мертвы, мертвы, потому что так задумала и осуществила она.

Как она, взрослая женщина, после того, что было в ОПЕК, смогла попасться на эту удочку второй раз? Теперь Алекс обещала себе, что третьего раза точно не будет. Пусть встанет вопрос о неподчинении, бунте или побеге, но она больше не станет играть по правилам своих работодателей из-за океана. Хватит, англо-саксонский мир и его власти в Британии, Штатах и ФРГ уже показали сполна свою звериную жестокость и нетерпимость ко всему, что не укладывается в их планы мироустройства. Теперь, если борьба, то только против них, если теракт, то по объектам НАТО и королевским казармам, если бомба, то для их министров и президентов.

Надо возвращаться в Ольстер, всеми правдами и неправдами поднимать людей, собрать новую ячейку в Лондоне и продолжать борьбу, пока не настанет день, когда Ирландия вновь станет единой.

Глава седьмая

Начиная с апреля в Ватикане прочно укоренились слухи, что папа серьёзно болен, что его ревматизм обострился, что его мучает радикулит, что он совсем не ест и едва выдерживает присутствие на аудиенциях. К слову подобные слухи витали вокруг Ватикана всегда — стоило папе всего лишь простудиться, как журналисты раздували из этого новость о скорой смерти. Но сейчас всё действительно было слишком серьёзно. Ужасная смерть Альдо Моро потрясла всю Италию, не остался в стороне и Ватикан, ведь папа был дружен с невинно убиенным.

Да, те пятьдесят пять дней неведения и ожидания худшего, многих приводили в отчаяние и подвигали на отчаянные поступки. Отец Матео слышал, как карабинеры обыскивают даже школьников и забирают у них тетради с каракулями на случай, если это не каракули вовсе, а тайные шифровки для Красных Бригад. Смешно и грустно, конечно, но он и сам попал в такую же ситуацию, когда шёл на почту, чтобы отправить письмо сестре в Никарагуа. Карабинер настоял, чтобы отец Матео вскрыл конверт, а когда увидел текст письма на незнакомом ему языке, то изъял «для проверки и перевода в интересах национальной безопасности», как и было сказано, и в придачу записал паспортные данные самого отца Матео, его адрес и только после этого отпустил.

Тут было о чём беспокоиться. Во-первых, отец Матео не знал, насколько искусен Фортвудс в подделке документов, в частности того паспорта, что выдали ему. А во-вторых, вряд ли кому из гражданских специалистов под силу сделать перевод письма со староиспанского — разве что лингвистам, да и то не всем. Что по этому поводу могут подумать в корпусе карабинеров, отец Матео не мог даже и представить. Вместо того, чтоб вернуться домой и написать по памяти новое письмо, он пересчитал скудную наличность в бумажнике и все же решил второй раз за месяц позвонить Маноле.

Придя на переговорный пункт, он заказал первый звонок в отделение почты никарагуанского поселка, где в последнее время жила Манола. Ему ответил дежурный телеграфист и привычно пообещал разыскать Манолу и сообщить, чтобы та пришла на почту. Отец Матео же сообщил, что перезвонит через полчаса сам, ведь откуда у сельской учительницы деньги, чтоб звонить в Рим? Время тянулось мучительно долго. Наконец, он заказал второй звонок. На том конце провода была Манола:

— Тео! — взволнованно выдохнула она в трубку. — Почему ты сегодня звонишь? Что-то случилось?

— Лучше ты скажи мне, что случилось, — потребовал он.

— Что случилось? Ничего не случилось, — как и всегда, когда не хотела посвящать брата в подробности, затараторила Манола. — У меня всё в порядке. А у тебя всё хорошо?

— Манола, не заговаривай мне зубы, — требовательно продолжал отец Матео. — Я смотрю новости и читаю газеты. Не обманывай меня, скажи правду, у кого сейчас власть в вашем селении — у национальной гвардии или сандинистов?

— У истинных патриотов своего отечества, — не без гордости заявила она.

А отец Матео только ещё больше помрачнел:

— Послушай меня, Манола, пообещай мне, что сегодня же уедешь в Манагуа.

— Зачем это?

— Затем, что в новостях говорят, что Сомоса бомбит все восставшие города, где засели сандинисты.

— Бог ему судья, Тео, Бог ему судья. И Международная комиссия по правам человека. Он убивает не сандинистов, а свой народ. Он кидает бомбы не на повстанцев, а на дома, где живут дети и женщины.

— Вот поэтому уезжай и поскорее.

— И не подумаю, — дерзко заявила Манола. — Я нужна здесь, партизанам, их жёнам, их детям. Я никуда отсюда не уеду, пока революция не победит.

— Манола, — пытался достучаться до её разума отец Матео, — Манола, зачем ты режешь меня без ножа? В какой ещё революции ты собралась участвовать, ты же невеста Христова, опомнись.

— Вот именно Тео, я невеста Христова, а Христос призывал нас отдавать кесарю кесарево, а Божье Богу. Если Сомоса решил сеять смерть, она придёт и за ним.

Отец Матео не знал, что и возразить, как уговорить сестру одуматься:

— Ты что, перешла на сторону повстанцев? Манола, ты мирный житель, учительница, зачем ты лезешь в гущу гражданской войны?

— Потому что я часть никарагуанского народа.

— Да с каких это пор?

— С тех самых, как приехала сюда семь лет назад, — горячо говорила она, а в голосе звучали обида и боль, — с тех самых пор как увидела разруху и трущобы, с тех самых пор как начала кормить голодающих и говорить со скорбящими. Тео, все, что они хотят сейчас, так это чтобы Сомоса перестал кидать бомбы на мирные дома. Как заставить безумца опомниться? Как, если он никого не слышит? Только одним путём — дойти до Манагуа и свергнуть тирана.

— Манола, ты никуда не пойдёшь, — твёрдым голосом произнёс отец Матео. — Я свяжусь с нунциатурой в Манагуа, тебя заберут из твоего села, тебе помогут выехать из страны.

— Ноги моей не будет в нунциатуре, — упрямо заявила Манола, — Ваш нунций поёт Сомосе дифирамбы и поднимает за него заздравные тосты, а священников, что ушли к сандинистам поддержать людей словом Божьим и делом, чуть ли не проклинает. Ваш нунций занимается политикой в угоду Штатам, а о народе Никарагуа, о пастве, он и не вспоминает. Нунций даже бомбежки не осудил. А почему Ватикан молчит? Разве папе всё равно, что Сомоса убивает католиков?

— Манола, не нашего с тобой ума дело, что думает папа. Послушай, что думаю я. Я твой брат, Манола, и не смей меня ослушаться. Сейчас мы закончим наш разговор, и ты немедленно соберёшь свои вещи и сядешь на ближайший автобус до Манагуа. Я вышлю тебе деньги. Ты купишь билет на самолет и прилетишь ко мне в Рим. Ты поняла меня, Манола? Ты прилетишь ко мне в Рим.

— Нет, — всё так же твердо заявила она.

— Господи, дай мне сил, — тихо прошептал он и вновь обратился к сестре. — Что ты такое говоришь? Ты разве не хочешь видеть меня?

— Хочу, но это подождёт.

— Хорошо, тогда я сегодня же вернусь в Ватикан, напишу прошение об отставке и сам поеду к тебе.

— Нет, Тео, не надо, — всполошилась Манола. — Из Ватикана можешь уволиться, а ко мне ехать не надо.

— Как так? — опешил отец Матео. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтоб ты очнулся, открыл глаза. Здесь в Никарагуа власть истребляет свой народ.

— Вот и я говорю тебе, уезжай. Что я смогу сделать, оставаясь в Риме, если тебя застрелят или бомба обрушит тебе на голову в твоём же доме? Манола, пойми, за полмира от тебя я не смогу тебе помочь.

— Так помоги мне из Рима. Ты же служишь в Ватикане. Почему все ваши иерархи молчат? Почему никто из Ватикана не осудит Сомосу?

— Манола, это сложный вопрос, я не работаю в первой секции общих дел, я не знаю, почем тамошние дипломаты решили не поднимать этот вопрос.

— Всё ты знаешь, Тео, не прибедняйся. Ватикан — это государство и как всякое государство в Западной Европе после войны попало под оккупацию Соединенных Штатов.

— Что ты такое говоришь, Манола? Святой Престол это центр католического мира, а не банальная администрация президента.

— Тогда почему на деле получается наоборот? Почему Ватикан всегда, когда льётся кровь, на стороне Штатов, а не убитых католиков? Почему Ватикан осудил теологию освобождения? Из-за того, что исповедующие её священники поддержали борьбу сандинистов за освобождение никарагуанского народа от тирании проамериканского Сомосы? Ты хоть знаешь, что думают о сановниках епархии простые никарагуанцы? Они ненавидят епископов и кардиналов за то, что те забыли заповедь «не убий» и благословляют Сомосу на истребление никарагуанцев. Все иерархи, что поддерживают линию Ватикана, здесь враги.

— Манола, ты говоришь страшные вещи…

— Я говорю тебе правду, уж послушай свою сестру, кроме меня никто подобного тебе не скажет. Что толку Ватикану дружить с Сомосой, если он по дружбе с американским президентом пустил в страну сотни сектантских проповедников? Тео, ты бы видел, что творится в городах. Все эти пятидесятники, евангелисты, свидетели, мормоны ходят по улицам и отвращают католиков от истинной веры. А из-за предательства Ватикана сектантам не так трудно втереться в доверие к людям и заполнить душевную пустоту своим ядовитым учением. Разве у вас в Римской курии не понимают, что из-за мирской политики церковь теряет самое главное, для чего она создана — свою паству?

Отцу Матео было сложно что-либо возразить, он только вслушивался в голос сестры, тонущий в каких-то посторонних глухих звуках.

— Манола, — уже мягче и сдержаннее произнёс он, — я ещё раз прошу тебя, ради меня, моего спокойствия, уезжай из страны. Не хочешь в Рим, так хотя бы в соседнюю Коста-Рику, или Гондурас. Только уезжай из Никарагуа.

— Не могу, Тео, не могу, — почти слезливо отвечала она. — Здесь люди умирают каждый день, и никто извне не хочет им помочь. Церковь должна разрешить восстание, когда исчерпаны все мирные средства борьбы. Она не должна заставлять людей смириться с неминуемой смертью, если есть шанс дать отпор и выжить.

— Манола, — отчаянно вздохнул отец Матео, — ты заставляешь моё сердце обливаться кровью каждый день. Зачем ты так поступаешь со мной?

— Тео, милый, — кротко произнесла она, — Ты переживёшь эти дни, по другому быть не может, и я переживу бомбежки, а простые люди вокруг меня нет. Так что не волнуйся за меня, братец, нет в этом мире ничего, что сломило бы меня.

И вновь этот странный глухой раскатистый звук в трубке.

— Манола, — обеспокоенно произнёс он, — что у тебя там происходит? Откуда это эхо?

— Ничего страшного Тео, это просто гроза, — ответила она дрожащим голосом.

Отец Матео не поверил.

— Какая гроза весной? Манола, не обманывай. На улице стреляют? Ответь мне. Если стреляют, сейчас же вешай трубку и беги в укрытие. Тебе есть, где спрятаться?

— Не волнуйся, Тео, — спокойно отвечала ему Манола, — ничего страшного. Я не боюсь.

— Манола, — просил он, — пожалуйста, возвращайся ко мне, я очень хочу увидеть тебя.

— Конечно, вернусь, Тео, но позже.

— Когда?

— Когда всё успокоится и уляжется. Когда на города не будут падать бомбы и дети перестанут умирать от пуль и голода. Самое дорогое, что может быть у любого смертного человека, это дети. Ваши ватиканские иерархи оставили их. А я не брошу. И не проси.

Отец Матео собирался снова возразить ей, но не успел. В трубке раздался резкий хлопок, и после пронзительного женского вскрика наступила тишина. Долго отец Матео кричал в трубку и звал сестру, прежде чем раздались короткие гудки.

Он выбежал с переговорного пункта, не помня себя. Ноги сами привели его в Ватикан. Несмотря на поздний час в приёмной все ещё оставался монсеньор Ройбер. Он долго наблюдал, как отец Матео суетливо перебирает бумагу и ручки на своём столе, пытается что-то написать, перечёркивает и снова пишет. Наконец, он поинтересовался, что случилось, и отец Матео спешно объяснил, где сейчас находится его сестра.

— Но как же так? — обеспокоенно произнёс епископ, — зачем же вам самому ехать туда? Давайте свяжемся с нунциатурой, они должны помочь.

— Нет, — качал головой отец Матео, — дипломатия здесь не поможет. Моя сестра на стороне сандинистов.

Монсеньор Ройбер заметно сник. Сев на стул напротив отца Матео, он всё же произнес:

— Конечно, это беда, отец Матео. Я безмерно сочувствую вам. Монахине оказаться в таком месте в такое время… — он покачал головой. — Понимаю ваши чувства.

— Но разве она не права? — в бессилии вопросил отец Матео. — Пока в Никарагуа убивают детей, она никуда не уедет, уж это я точно знаю, уговаривать её бесполезно. Для Манолы нет ничего дороже детских жизней.

— У вашей сестры большое доброе сердце. За это вы не можете на неё сердиться.

— Да не могу, — охотно признал отец Матео. — Я вообще никогда и ни за что не могу сердиться на неё долго и всерьез. Но сейчас, я не знаю, что мне делать. Она сказала такие страшные слова. Я никогда не занимался вопросами политики, только богословием и имущественными делами, я не могу найти ответы на её вопросы. Я не знаю, почему всё так происходит.

— Не волнуйтесь, отец Матео, — успокаивал его монсеньор Ройбер, — всё образуется. Я буду молиться за здравие вашей сестры.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Отец Матео машинально поднял трубку. Это была его квартирная хозяйка донна Винченца:

— Отец Матео, уже поздний час, а вас всё нет и нет. Тут почтальон принёс вам срочную телеграмму, так я расписалась в получении.

— Что за телеграмма? — всполошился он.

— Так от вашей сестры.

— Да-да, что там, прочтите, пожалуйста.

— Сейчас… — пообещала хозяйка и на миг замолчала, видимо, искала очки, — Так, пишет, «со мной всё хорошо тчк не приезжай тчк».

— А когда пришла эта телеграмма? Посмотрите, на бланке стоит время?

— Сейчас… Ага, есть. 17:05, почти час назад.

На сердце сразу полегчало. Значит Манола действительно в порядке, и здание почты, где она была, тоже, раз телеграмма отослана минут через пятнадцать после их прерванного разговора.

Отец Матео тут же поделился этой новостью с монсеньором Ройбером.

— Вот и замечательно, — обрадовался тот. — Как же всё славно разрешилось. Бог не оставит вашу сестру.

— Да, — вздохнул отец Матео, — и всё же я не могу надеяться только на промысел Божий каждый день. Я должен ей как-то помочь.

— Но не отставкой из курии, — твёрдо заявил монсеньор. — Ваше место здесь. Понимаю, как дорога вам ваша сестра, но не забывайте и обо мне, старике, — Смягчившись, он добавил, — Что я буду без вас делать? Никто вас не заменит, а я утону в море жалоб и прошений.

— Я помню об ответственности, — заверил его отец Матео.

— Вот и прекрасно. И будьте спокойны, я никому не скажу о вашей сестре и её политических воззрениях.

Не прошло и месяца, как в конгрегации по делам духовенства произошли кадровые изменения. Монсеньор Ройбер поднялся на одну ступеньку выше, став секретарём конгрегации, а на его прежнюю должность заместителя автоматически перешел отец Матео. Успев почувствовать хоть слабый, но вкус власти, первым делом он записался на приём к епископу Ортинскому.

То, что Марцинкус был крайне не рад видеть его после шести лет с момента их последней беседы, было понятно ещё до встречи. Епископ курил в своём рабочем кабинете, а легкий ветерок из открытого окна едва заметно колебал края отодвинутой занавески. Холодный взгляд светлых глаз епископа Марцинкуса не предвещал ничего хорошего в самом начале разговора.

— Я здесь в связи с запросом ревизионной комиссии Банка Италии, — сразу же заявил отец Матео, не сводя с епископа чёрных глаз.

Уж что-что, а волю Марцинкуса его взгляд никогда не парализовывал, и уж точно не пугал. Рассчитывать приходилось только на факты, которые придётся озвучить.

— С каких пор Ватикан стал подчиняться итальянским властям? — поинтересовался епископ.

— Наверное, с тех самых, как подозрения светских властей стали кидать тень на весь Святой Престол. Развеять их для Ватикана теперь вопрос чести.

— И развевать их будет конгрегация по делам духовенства? — со скепсисом в голосе поинтересовался Марцинкус.

— Раз конгрегация помимо вопросов апостольства и компетенции духовенства вынуждена заниматься ещё и вопросами церковного имущества, а Институт религиозных дел выведен из юрисдикции префектуры экономических дел, то да, отвечать на запрос Банка Италии придётся нам.

— Я слышал вы пошли на повышение, — неожиданно произнёс епископ Марцинкус, ибо отец Матео и подумать не мог, что тот следит за перестановками в конгрегациях и, тем более, интересуется его карьерой в курии. — Что же вы, ещё не обзавелись личным секретарем? Могли бы прислать ко мне его для беседы.

— Не имею обыкновения перекладывать на других свои обязанности, тем более, если выполнять их самому мне только в радость.

— Рискуете стать трудоголиком, — заметил епископ и, затянувшись, потушил сигарету. — Так с чем вы ко мне пришли?

Наконец, подойдя к сути дела, отец Матео решил ступать на эту дорожку медленными шажками.

— Есть ли у ИРД акции лихтенштейнских компаний?

— Да, пожалуй.

— Лихтенштейнская компания «Теклефин» принадлежит ИРД?

— Да.

— А «Импрафин» тоже принадлежит ИРД?

— Да, — продолжал монотонно отвечать епископ.

— Известно ли вам что «Теклефину» и «Импрафину» принадлежат акции миланской компании «Супрафин?

— Да, известно, — с едва заметным раздражением подтвердил Марцинкус.

— Стало быть «Супрафин» принадлежит ИРД?

— Чисто технически, да.

— А практически? — поймал его на слове отец Матео. — Кто распоряжается этой компанией и её действиями?

— Я не понимаю, к чему эти запутанные вопросы?

— Подождите, всему своё время. Известна ли вам причина, почему «Супрафин» в последние четыре года исправно приобретает акции миланского Банка Амвросия?

— Вы ведь, не экономист, отец Матео, вряд ли я смогу объяснить вам все тонкости банковского дела и игры на бирже. Поймите, — снисходительно улыбнулся епископ Ортинский, — нельзя управлять церковными финансами посредством лишь «Аве Мария».

Как помнил отец Матео, в начале своей банковской карьеры епископ скромно заявлял, что ничего в банковском деле не понимает. Видимо за девять лет он ухитрился постичь все азы и тонкости своего ремесла, раз теперь с умным видом укоряет отца Матео за дилетантизм.

— Может, тогда соблаговолите объяснить, зачем ИРД через «Супрафин» покупает теряющие в цене акции Банка Амвросия, если сам ИРД напрямую владеет шестнадцатью процентами из них?

— С чего вы решили, что ИРД чем-то владеет? — недовольно вопросил Марцинкус.

— С того, что четыре года назад ваш заместитель синьор Меннини признался мне в этом лично. Кстати, как обстоят его дела с правосудием? Я слышал, после краха Синдоны, он находится под следствием.

Но Марцинкус и не думал реагировать на прозрачный намёк, а предпочел пойти в атаку:

— Я все ещё не понимаю, к чему вы ведёте. Пожалуйста, не отнимайте моё рабочее время, спрашивайте прямо и без виляний.

— Хорошо, как вам будет угодно. Поясните мне такую странную вещь, зачем ИРД держать у себя шестнадцать процентов акций, постоянно теряющих в цене и при этом покупать ещё пятнадцать процентов через стороннюю компанию?

— Я ещё раз вам говорю, это тонкости ведения бизнеса, невозможно так просто объяснить их неподготовленному человеку.

— Хорошо, — устало вздохнул отец Матео, — тогда я спрошу снова. Вы уверены, что «Супрафин» принадлежит ИРД?

Марцинкус изумленно заморгал:

— В каком смысле?

— В том самом, что ревизионная комиссия Банка Италии уверяет, что «Супрафин» принадлежит вовсе не ИРД, а владельцу Банка Амвросия Роберто Кальви. Знакомы с ним?

— Разумеется, да. И я не согласен с обвинениями Банка Италии.

— В какой их части?

— Во всей, — недовольно кинул епископ Марцинкус. — «Супрафин» принадлежит ИРД, это неоспоримо.

— Я понимаю, — кивнул отец Матео. — Это ведь очень тонкая игра на бирже. Пока акции Банка Амвросия покупает хоть кто-то, это не даёт цене на них окончательно упасть. А специалисты говорят, что после краха Синдоны, это очень даже возможно. А так «Супрафин» покупает акции Банка Амвросия, не давая тому окончательно растерять капитализацию. Если скупкой занимается ИРД, это выглядит как биржевая спекуляция, а учитывая ваши взаимоотношения с Кальви, это и вовсе похоже на сговор.

— О чём вы говорите? — возмутился епископ. — Какие ещё взаимоотношения?

— Те самые, благодаря которым вы вошли в совет директоров багамского филиала Банка Амвросия. Вместе с подследственным Микеле Синдоной и самим Роберто Кальви, как вы помните. Теперь же по вашему распоряжению ИРД поддерживает на плаву миланский банк Кальви.

— Это решение исходит из соображений экономической целесообразности, а не личных отношений.

— Возможно. Но Банк Италии спрашивает о другом. Если «Супрафин» принадлежит Роберто Кальви, тогда получается, что с полного ведома ИРД Кальви посредством массовой скупки акций поддерживает рыночную стоимость акций своего же банка, а это абсолютно незаконно.

— Вы заблуждаетесь, — только и процедил Марцинкус.

— Возможно. Но кому бы ни принадлежал «Супрафин», в любом случае эта история выглядит некрасиво. А панамская компания «Беллатрикс» тоже принадлежит ИРД?

Марцинкус выглядел сбитым с толку:

— Что? Да, но причём здесь она?

— Наверное, при том, что её акции купил у ИРД Банк Амвросия.

— Купил. И что в этом такого?

— А то, что Роберто Кальви заплатил вам цену вполовину выше рыночной, при том, что приобретённый им пакет акций так и остался здесь, в ИРД. Ваше преосвященство, я вынужден заметить, что подобные операция называются не «покупкой-продажей», а банальной взяткой.

Марцинкус заметно побледнел.

— Откуда у вас сведения о «Беллатрикс»?

— От одного осведомленного источника, — без запинки ответил отец Матео. — А теперь последний вопрос. Какие у вас финансовые интересы в Никарагуа?

— С чего вы взяли, что они там есть?

— А вы готовы поручиться, что их нет? А как же перевод с вашего ведома документации филиала Банка Амвросия на Багамах, где вы и состоите в совете директоров, в новый филиал банка в Манагуа? Я полагаю, что в такой стране как Никарагуа вопрос открытия нового финансового учреждения решается не без личного соблаговоления единоличного властителя страны Сомосы, который, как известно, очень любит финансовые вознаграждения за свои старания.

— Это только ваши догадки, — сверля отца Матео недружелюбным взглядом, произнёс Марцинкус.

— Может быть, — безрадостно произнёс он. — Но, так или иначе, в курии уже у многих возникла масса вопросов к ИРД. Никому здесь не нравится, когда именем Церкви прикрывают неприглядные случаи мошенничества и воровства.

— Это серьёзные обвинения, отец Матео.

Марцинкус буквально не шевелился и походил на хищника, что готовится к прыжку.

— Я знаю, — спокойным голосом произнёс Мурсиа.

— А ваш осведомленный источник, случайно не тот, что пропал без вести три года назад? Не знаете, нашли ли его, или уже давно прекратили искать?

Это звучало как явная угроза. Но и слова отца Матео были небезобидными. Другое дело, что никто кроме папы не в силах устроить проверку ИРД, которая бы нашла подтверждение всех слов отца Матео.

— Итак, — подводя итог беседе, произнёс Мурсиа, — что прикажете ответить Банку Италии?

— Я отвечу сам, — холодно заверил его Марцинкус.

— Будьте так любезны. Они очень ждут разъяснений.

На это отец Матео покинул кабинет епископа и башню Никола V с полным ощущением, что терять ему больше нечего. Если захотят убить как Сарваша, пусть убивают, тогда он, наконец, освободится от оков, что удерживают его в Вечном Городе. Тогда он с чистой совестью выкинет всё былое из сердца и разума и уедет к Маноле.

Если же Марцинкус на злодеяние не решится, то отец Матео постарается сделать всё, чтобы проверка финансовой отчетности в ИРД, наконец, прошла в полной мере. Все факты, что он бросил в лицо Марцинкусу, исправно исходили от засевшего в Милане Ицхака Сарваша. Что он там делал, Мурсиа представлял смутно. Видимо желание окончательно потопить неподсудного Синдону вынудило его провести хитроумною комбинацию с выведением на чистую воду ближайших деловых партнеров бывшего работодателя — своего нынешнего шефа Роберто Кальви и епископа Марцинкуса, столь нелюбимого самим отцом Матео.

Шли недели, но ожидаемой мести о стороны епископа Ортинского так и не последовало. А вскоре и вовсе наступил летний сезон отпусков, и епископ уехал отдыхать на Багамы. Как ни уговаривал монсеньор Ройбер, но даже на новой должности отец Матео не согласился покинуть рабочее место:

— В епархиях проблемы не знают времени для отпусков. Кто-то же должен оперативно просматривать корреспонденцию.

— Так пусть этим занимаются рядовые служащие конгрегации, — настаивал монсеньор. — Вы же теперь заместитель секретаря, ну дайте же себе право на отдых. Съездите к сестре, в конце концов.

— Не могу, — качал головой отец Матео. — Пока революция не победит, она меня там видеть не хочет.

— Это грустно, отец Матео, очень грустно, когда политика раскалывает семьи и ссорит родных людей.

— Нет, мы вовсе не в ссоре. Просто Манола так решила. Пока льётся кровь, и повсюду реют страдания, радоваться нашей долгожданной встрече она не сможет.

— Храни её Бог, в такое-то непростое время.

— Я знаю, Манола вернется живой. Лишь бы она захотела вернуться.

Монсеньор Ройбер только согласно кивнул, ему ведь было невдомек, что сохранность Манолы Господом давно гарантирована.

Но была и ещё одна причина помимо писем из епархий и занятости Манолы, почему отец Матео не хотел покидать Ватикан. После того как он поддался на уговоры Ника Пэлема и дал ему в сопровождение по Гипогее кроткую Фантину, подземелья Рима, а заодно и его небольшие ответвления, что лежат под Ватиканом, пришли в бурное движение. Каждый день отец Матео покидал пределы Града не через ворота Святой Анны и даже не через Бронзовые ворота. Он давно исследовал Апостольский дворец на предмет потайных входов и подвалов и теперь исправно покидал Ватикан только после того, как осматривал катакомбы под собором, а потом выходил наружу через подвал дома, поблизости от строящейся станции метро. По счастью, посторонние гипогеянцы в ватиканские гроты забредали редко, а если и появлялись, то при виде отца Матео спешили молча уйти прочь. Только Фантина снова зачастила к папским саркофагам.

— Что ты здесь делаешь? — интересовался отец Матео.

Оставляя свечу на земле, он подходил ближе, но в тусклых отблесках маленького огонька он видел только светлые одежды Фантины и её грустные водянистые глаза:

— Говорят, грядут тяжёлые времена, — тихо говорила гипогеянка, — пастырь скоро умрет, а тот, что придёт вслед за ним, долго не проживет.

— Кто сказал тебе такое?

— Амертат. Злая ведьма насмехалась надо мной, говорила, будто на Святом Престоле восседают глупцы, а в Ватикане обитают убийцы.

— Глупости, Фантина. Просто не слушай её.

— А ещё она предсказала, то папу тайно убьют кардиналы и епископы… — печально произнесла она.

Отец Матео пожурил гипогеянку:

— Фантина, не слушай Амертат. Не так просто, куда бы она ни пришла, везде её называют ведьмой и демонопоклонницей, а доброго слова о ней никто и не скажет. Не она предсказывает грядущие события, ибо ни один человек не способен на это, а злые духи, которым Амертат открыла свою душу. Это злые духи в силу своей древности и опыта способны просчитать возможное будущее. Они обитают повсюду и слышат многое, из чего и делают свои предсказания, которые вкладывают в уста несчастным заблудшим людям вроде Амертат. Как христианка ты не должна поддаваться соблазну и верить в изреченное нечистыми. Знать истину о грядущих событиях может только Бог и никто другой. А то, что предсказывают злые духи, может сбыться, а может и не сбыться или исполниться лишь отчасти. Так что не верь Амертат, просто не слушай её.

Фантина внимала священнику, и на ум ей пришёл неожиданный вопрос:

— Но как же злые духи могут проникнуть в Ватикан и подслушивать, что там происходит?

Отец Матео с сожалением склонил голову:

— Увы, они были здесь всегда, ещё с тех пор как на этом месте стояло языческое капище гадателей. Они слетались сюда на жертвенную кровь.

— Так как же они остались здесь и поныне? — недоумевала Фантина.

— Так же как и всегда. Люди отреклись от демонов на словах, а не на деле. Они не закрыли злу свои сердца.

От сказанного ему самому становилось грустно. Во все века грехи курии оставались неизменными, вот только со временем приобретали новое воплощение. Если в былые века папы и их племянники роскошествовали за счёт подношений и труда жителей папской области, то теперь роль ватиканского казначея взял на себя епископ Марцинкус, бесконтрольно распоряжаясь пожертвованиями католиков со всего мира с целью банальной наживы и мошенничества.

Изменилось только одно. Былые папы если и были закоренелыми грешниками, то не пытались изменить каноны веры себе под стать. Последние два понтифика по сравнению с Родриго Борджиа хоть и кажутся кроткими ангелами, но посягнули на основы веры — не для себя и не для паствы, но для обмирщенных людей.

Незаметно прошёл месяц. Как бы отец Матео не старался найти под землей потайной вход в башню Никола V, ничего из этого не вышло, даже Фантина о таковом ничего не знала. Видимо его не было вовсе и финансовые секреты епископа Марцинкуса оставались под надежным запором.

В самом начале августа из Кастель-Гондольфо пришла скорбная весть — от сердечного приступа скончался папа. В Ватикан спешно возвращались сановники всех рангов, предстояла подготовка к похоронам и конклаву.

Прощание с Павлом VI прошло сдержанно и официозно. Отец Матео заметил лишь то, что против христианского обычая на его катафалке не было распятия. Что это — нарушение обряда или последняя воля папы? Если так, то отец Матео ничему не удивлялся — папа, приведший в жизнь решения богопротивного Второго Ватиканского Собора, уже давно отрёкся от истинной веры и даже в смерти не захотел выглядеть христианином.

Накануне отец Матео спускался в подземелья Ватикана, чтобы найти Фантину и предупредить, что на днях под собором появится новая гробница. Гипогеянка встретила эту весть с кровавыми слезами. Отец Матео провел под землёй час, утешая её:

— Ты же знаешь, все смертные люди рано или поздно умирают. Ему было восемьдесят лет, это почтенный возраст. Он был папой пятнадцать лет, а это немалый срок.

— А мог бы быть больше, — всхлипывала она, — сколько ещё благих дел он успел бы совершить во благо вер…

Отца Матео едва заметно передернуло, когда он представил, как Павел VI ещё лет пятнадцать раскачивает Церковь своими реформами. Но Фантине этого не объяснить, она свято верила, что на всех пап сходит Святой Дух и только им они руководствуются, когда принимают судьбоносные для Церкви решения. К слову, о Втором Ватиканском Соборе она ничего не знала, равно как и о Первом. Поднимись она сейчас на поверхность и зайди в любую римскую церковь на мессу, отцу Матео сложно было бы представить, как двухсотлетняя гипогеянка отреагирует на укороченное таинство без коленопреклонений, многих некогда обязательных молитв, на алтарь, больше похожий на обеденный стол, и священника, что стоит спиной к алтарю. Если бы она только увидела всё это, может быть, сейчас не плакала в некрополе об ещё не погребенном папе, а молилась о спасении его души из пекла?

Отец Матео взял с Фантины обещание, что в ближайшие дни, пока саркофаг с Павлом VI не опустят в грот, она не будет сюда приходить, дабы не быть случайно обнаруженной кардиналами, которых наверняка до смерти перепугает своим видом. Ещё он взял с неё обещание следить, чтоб в эти дни посторонние гипогеянцы не приходили сюда, и Фантина с охотой пообещала, что выполнит его наказ.

Как только саркофаг с телом Павла VI упокоился в гроте, в Ватикане и вокруг него тут же забурлило движение и суета. К собору Святого Петра съезжались журналисты и паломники со всего мира. По площади уже ходила небольшая группа людей с транспарантом «Изберите католического папу». Что и скрывать, отец Матео хотел того же, но разговор за чашкой чая с кардиналом Оттавиани быстро перечеркнул все его надежды на лучшее.

— Нет, возврата назад не будет, — подозрительно спокойно произнёс кардинал, — традиционного папу избрать будет некому.

— Из-за отстранения от конклава пятнадцати кардиналов? — уточнил отец Матео.

— Да, главным образом из-за этого. Это ведь папа Павел VI придумал правило, что кардинал старше восьмидесяти лет участвовать в конклаве не может. Сколько я, кардинал Конфалоньери и прочие не пытались бороться с этой глупостью, но ничего не получилось. Видимо папа счел, что в восемьдесят лет на кардинала во время конклава ещё может сойти Святой Дух и вдохновить его на правильный выбор, а вот в восемьдесят один — никак нет. А ведь ему самому в следующем месяце исполнился бы восемьдесят один год.

Отец Матео задумался и произнёс:

— Но сейчас курией руководит Священная коллегия кардиналов. Вы можете вновь поднять вопрос об ограничении по возрасту на общей конгрегации.

— Поднимали, — махнул рукой Оттавиани, — «Молодые» тут же единодушно высказались, что решений покойного менять не намерены. Зато вопрос во сколько раз складывать избирательный бюллетень на конклаве — один или два — они обсуждали горячо и больше часа. Так что нет, отец Матео, перемен не будет, эти люди впитали в себя все веяния обновленческого собора и традиционного папу точно не выберут, он им не нужен. Им нужен послушный папа.

— В каком смысле «послушный»? — недоуменно спросил Мурсиа.

— Чтобы он был не из курии, а из провинции, чтобы не знал здешней кухни и веяний. Таким папой будет легко управлять и подсказывать ему нужные решения. Папа будет представать перед публикой, а всем заправлять — статс-секретарь. Вот в чём расчёт.

— И вы думаете, конклав будет голосовать, исходя из этих соображений?

— Вероятно. Куриальные кардиналы уже ведут соответствующие беседы с провинциальными. Идут разговоры, что новый папа должен прийти из «третьего мира». Кардинал Пиньедоли уже агитирует за кардинала Гантэна.

— Того, что из Бенина? — не поверил своим ушам, ибо прекрасно знал, что Пиньедоли и сам был бы не прочь примерить папскую тиару, а вот кандидатура чернокожего кардинала была и вправду в новинку.

— Да. Тот самый. Но вряд ли из этого что-то выйдет. Гантэну всего шестьдесят восемь лет, слишком молод для папства.

— В последний раз папа-неитальянец занимал престол больше четырёх веков назад, — в задумчивости заметил отец Матео, — и продлилось его папство около года.

— Да, Адриан VI из Голландии, — подтвердил кардинал Оттавиани. — Говорят, он был честнейшим и одаренным человеком.

Отец Матео с грустью произнес:

— В 1522 году он написал такие близкие нашему времени слова: «На протяжении многих лет возле Святого Престола творились деяния, вызывающие отвращение. Тем, что свято, злоупотребляли, обряды и таинства нарушались, и все меняется лишь к худшему. Поэтому не приходится удивляться, что зараза распространилась от верхов к священникам, от папы к иерархам. Мы все, прелаты и весь клир, сбились с пути истинного… Посему от нашего имени дайте обещание, что со всем своим усердием мы станем исправлять прежде всего то, что, вероятно, и является рассадником всего зла — Римскую курию». А через три месяца после этого письма его отравил собственный врач.

— Да, — в задумчивости протянул кардинал Оттавиани, — такие уж были времена…

— Думаете, сейчас кто-нибудь охотнее согласился бы на реформу курии?

— Разумеется, нет, я лишь имел в виду, что в наши дни папу травить точно никто не станет. Но не для того модернисты пробирались в Ватикан, чтоб так просто оставить его. Потому и кардиналы-выборщики не должны быть старше восьмидесяти лет, потому и преемника Павла VI они будут выбирать исходя из его приверженности решениям Второго Ватиканского Собора. Но не дай нам Бог папу-немца. Там же не осталось приличных кардиналов.

Отец Матео усмехнулся:

— Ваше высокопреосвященство, по-моему, вы просто не любите тамошний клир за их поддержку Второго Ватиканского Собора и диалога с масонами.

— Что очень симптоматично, заметьте. Немецкие епископы в свое время с таким воодушевлением поддержали курс на обмирщение церкви, что невольно возникает вопрос — а так ли крепко духовенство Германии в своей вере?

— Думаете, что нет?

— Я думаю, что лучшие из немецких священников, что не боялись говорить правду и защищать свою веру от языческих антихристианских нападок нацизма закончили свои дни в Дахау. В живых остались те, кто привык к двоедушию и покорному молчанию. В тридцатые годы эти молчуны, изменившие своей вере, были священниками, в шестидесятые стали епископами, а теперь вот — кардиналами. Нет, отец Матео, Господь должен уберечь нас от немецкого папы, иначе дни истинной веры будут сочтены. Если б я не был лишен права участия в конклаве, то отдал бы свой голос за кардинала Сири. И не я один.

— Он ведь консерватор, — припомнил отец Матео.

— Да, но последние лет двадцать его кандидатуру всегда рассматривали на конклавах, что в 1958 году, что в 1963. Доверие к нему слишком велико, чтобы так просто отринуть его кандидатуру на новом конклаве. Хотя, зачем гадать, вскоре всё прояснится само собой. Лишь бы конклав не затянулся на двадцать туров.

В период междувластия, когда всеми делами в Ватикане заправляла общая конгрегация кардиналов, от ИРД удалось добиться невозможного — финансовый отчёт. Видимо епископ Марцинкус уже начал в полной мере ощущать всю шаткость своего положения. Со смертью Павла VI его личный секретарь Паскуале Маки теперь не в силах влиять на политику Ватикана и своему другу Марцинкусу помочь теперь тоже не сможет.

Отец Матео уже предвкушал будущую смену президента ИРД, ведь претензии Банка Италии к Банку Ватикана были более чем серьезными. А ещё согласно отчетности, дефицит бюджета Ватикана составляет одиннадцать миллиардов лир, и чем этот дефицит будет покрывать будущий папа, из отчета не явствовало.

Пока шла подготовка к конклаву, отец Матео столкнулся с самыми невероятными слухами. Например, что кардинал Баджо в случае своей победы обещал епископу Марцинкусу сохранить за ним пост в ИРД. Что это значит, отец Матео мог только догадываться. Неужели у епископа Ортинского есть рычаги влияния на кардиналов-выборщиков? Он что же, поднимет им процент по вкладам в ИРД, проголосуй они за нужного ему кандидата в папы? Даже если это всего лишь слухи, то они наверняка имеют под собой какие-то точки опоры на реальность. Например, взаимовыручка масонского братства, к которому, согласно изысканиям отца Матео, что он вел в последние годы, принадлежал как Марцинкус, так и Баджо так и ещё несколько десятков кардиналов. И это обстоятельство очень тревожило отца Матео.

Начало конклава сильно затягивалось. Если по правилам с момента смерти папы мог пройти двадцать один день, то общая конгрегация постановила отсрочку в двадцать дней. А всё для того, чтобы куриальные кардиналы, коих тридцать пять человек из ста одиннадцати успели сагитировать провинциальных кардиналов на нужного им кандидата.

Кардинал Пиньедоли устраивал для всех роскошные обеды, но уже не с целью восхвалять бенинца Гантэна, а консерватора Сири. Латиноамериканские кардиналы обособленно от всех остальных собирались на закрытые совещания, чтобы подобрать своего кандидата. Не отставали от выборных интриг и миряне. Однажды у ворот Святой Анны один из активистов зачем-то вручил отцу Матео листовку. Придя в кабинет, он внимательно прочел её: «Нужна помощь! Требуется многообещающий, благочестивый человек, способный улыбаться. Интересная работа, гарантированный заработок, предоставляется служебная жилплощадь в соответствии с должностью. Охрану обеспечивает надежная и проверенная служба безопасности. Обращаться в Ватикан в коллегию кардиналов».

Это отчасти шуточное объявление обнажало чаяния паствы, которая просила папу, который был бы «человеком святости, человеком надежды, человеком счастья. Праведник, способный улыбаться. Папа не только для всех католиков, но и для всех людей. Человек с безупречной репутацией, не запятнанный ни малейшим подозрением в причастности к финансовым махинациям». Последнее замечание особенно ощутимо отозвалось в сердце отца Матео. Как же сильно подорван авторитет Церкви людьми вроде папского советника Синдоны и спекулянта епископа Марцинкуса, раз католики-миряне почти на грани отчаяния впихивают такие прошения служащим Ватикана, чтоб хоть как-то донести до курии простую мысль — наместник Иисуса Христа на земле должен хоть немного, но соответствовать своему статусу.

И вот наступил конец августа — день голосования на конклаве настал. На площади перед собором Святого Петра собрались тысячи людей в ожидании благой вести, что у них вновь появится понтифик. Отец Матео оставался в своём рабочем кабинете просто потому, что из окна можно было беспрепятственно разглядеть какого цвета дым пойдёт из трубы Сикстинской капеллы: чёрный, как знак, что кардиналы не пришли к согласию, или же белый, который будет означать, что папа избран.

На то, что будет избран консервативный кардинал Сири, надеяться больше не приходилось. Как бы ни старался кардинал Пиньедоли, какие бы роскошные обеды он не устраивал для выборщиков, его кандидат своими же руками закрыл себе путь к Святому Престолу. Накануне кардинал Сири дал интервью одной туринской газете, где изложил свои антисоборные взгляды и неприятие линии Павла VI. Это интервью должны были опубликовать через два месяца, видимо кардинал Сири всерьёз рассчитывал получить папскую тиару, а интервью, по его разумению, должно было послужить программой нового понтификата. Но кардинал Сири оказался слишком доверчив и наивен — журналисты опубликовали его ультраконсервативное интервью точно за день до конклава, а услужливые люди распространили газету среди кардиналов-выборщиков. Теперь вряд ли они, узнав, что на самом деле думает о Втором Ватиканском Соборе кардинал Сири, дадут ему даже ничтожный шанс стать папой и вернуть Церкви прежнее величие.

Утреннее голосование завершилось ничем. Чёрный дым поднялся над Сикстинской капеллой. Отец Матео посмотрел на часы — наступило время обеда, а за ним начиналась пора сиесты, когда кардиналы будут отдыхать в отведенных им кельях. В лучшем случае папу выберут только к вечеру, а может, и вовсе продолжат голосование завтра утром. С такими мыслями он приступил к просмотру корреспонденции. Поначалу ему удавалось это без особого труда, но вскоре в голову стали лезть посторонние мысли, предположения, надежды. Совсем некстати вспомнились слова Фантины про предсказание ведьмы Аметат. За годы жизни отца Матео произошло сто три конклава, во время одиннадцати из которых он пребывал в Риме. Но сейчас, как и семьдесят пять, как и двести, и пятьсот лет назад было тревожно словно в первый раз.

К четырем часам он уже не мог спокойно работать. Внутренняя тревога не давала сосредоточиться на бумагах. Отец Матео почти не отходил от окна в ожидании, что снаружи, в конце концов, хоть что-то произойдёт. Шёл седьмой час и, наконец, из трубы пошел дым, и дым этот был белым. Но не прошло и пяти секунд как появилось чёрное облако, а за ним дым и вовсе приобрел серый цвет. Что бы это могло значить, отец Матео не представлял. Кардиналы перепутали красящие реактивы, когда сжигали бюллетени для голосования? Тогда какой правильный цвет — первоначальный белый или последовавший за ним чёрный?

Отец Матео вышел в коридор и последовал к выходу. К нему присоединялись другие сановники и все озабочено спрашивали друг друга, так какого же цвета был дым.

— По Радио Ватикана сказали, что цвет определить невозможно.

— Но он же серый.

— Да, но что это значит? Папу не выбрали или перенесли выборы на завтрашнее утро?

Когда отец Матео вышел из Апостольского дворца, он увидел, как швейцарские гвардейцы спешно бегут из своих казарм в сторону собора, а это означало одно — они собираются на построение перед новоизбранным папой. Отец Матео и сам поспешил выйти на соборную площадь. Люди на ней почему-то расходились. Видимо этот серый дым многих ввёл в заблуждение.

Из репродуктора раздалось громкое: «Внимание!». Люди как завороженные тут же двинулись обратно на площадь. Наконец, окно на балконе собора отворилось, и показался кардинал Феличе. Громогласно он объявил:

— Возвещаю вам великую радость. У нас есть папа! Кардинал Альбино…

А дальше радостный рёв толпы заглушил его слова. Людям было нужно просто знать, что папа, наконец, избран. У них есть папа. Отца Матео больше всего интересовала кто он. Имена всех кардиналов были ему прекрасно известны. Имя Альбино носил лишь один из них — архиепископ Венеции Альбино Лучани.

— …пожелавший, — ещё громче говорил Феличе, — избрать себе имя Иоанн Павел.

И снова радостный рёв людей. Что ж, по имени, принятому новым понтификом легко понять, чей курс он будет претворять в жизнь. А это имена двух последних пап — одного, что созвал Второй Ватиканский Собор, и того, что его завершил.

А на балконе уже появился новоизбранный папа. Белая сутана висела на его тщедушной фигуре бесформенным мешком, а сам он улыбался, не торжествующе, не упиваясь своей победе, нет, он просто приветствовал католиков всего мира, так долго ждавших сегодня его избрания, пусть даже им и не знакомо имя Альбино Лучани.

Как было непривычно видеть улыбающегося папу после пятнадцатилетнего понтификата всегда смиренного и мрачного Павла VI. Было в его улыбке что-то подкупающее, открытое, доброе и наивное одновременно. Он произнёс благословение граду и миру, поприветствовал швейцарскую гвардию и исчез с балкона, вернувшись в глубь комнаты.

Люди стали понемногу расходиться, последовал их примеру и отец Матео.

Что ж, не кардинал Сири, как было понятно заранее, но и не кардинал из третьего мира. Просто провинциальный кардинал-итальянец, чтящий решения последнего собора. Могло быть и хуже… А могло ли?

В следующий день Апостольский дворец был наполнен движением. Епископы и кардиналы ходили из кабинета в кабинет, советуясь, обсуждая утреннюю речь нового папы на торжественном молебне, где он обещал оставаться верным решениям Второго Ватиканского Собора и не отступать от учения католической церкви. Для отца Матео это были два взаимоисключающих тезиса, но его мнением, по счастью никто не интересовался. Говорили, что папа объявил, что церкви нужно удалиться от политики, идеологии и бизнеса, чтобы вернуться к христианским истокам и бедной Церкви:

— То есть пасть во мрак веков, какой был девятнадцать столетий назад, — шутили некоторые.

— Что вы хотите? — удивлялись другие. В Венеции он ездил на велосипеде, и это будучи архиепископом…

Эти, случайно услышанные в коридоре слова, чем-то задели отца Матео. Вернувшись в кабинет, он отыскал краткую биографическую заметку о нынешнем папе в одной из итальянских газет двухнедельной давности. Видимо не только обитатели Ватикана, но ещё и вездесущие журналисты не могли предположить, кого кардиналы изберут папой — фаворитами называли совсем других людей, про них и заметки были куда обширнее. Про кардинала Альбино Лучани было написано немного. Родился в семье рабочего, в двадцать три года стал священником, епископом Витторио-Венето в сорок пять, архиепископом Венеции в пятьдесят семь, кардиналом в шестьдесят один — пять лет назад.

Сопоставив даты, отец Матео понял, что это при нём, при архиепископе Альбино Лучани, Марцинкус умудрился продать Католический банк Венето Роберто Кальви. Тогда оскорбленные епископы и священники слали в конгрегацию десятки писем. Не возмущался только архиепископ Венеции, чьей епархии тогда принадлежал банк. Ещё тогда это удивило отца Матео. А потом он услышал, как папа Павел VI во время визита в Венецию встретился с архиепископом Лучани и публично снял с себя омофор и возложил его на плечи архиепископа. Тогда это было истолковано как знак, что папа нашёл себе преемника. На следующий год папа возвёл Лучани в кардиналы. Как трактовать эту череду событий в связи с мошеннической продажей Католического банка Венето, отец Матео даже и не представлял.

В полдень на площади перед Собором Святого Петра собрались сотни тысяч верующих. Все они ожидали увидеть нового папу и внять его словам. Папа показался людям с балкона собора. То, как он говорил, не мог позволить себе ни один другой папа до него:

— Вчера на конклаве со мной произошла занятная история… — Толпа взорвалась смехом, и папа её искренне поддержал. — Утром я отправился в Сикстинскую капеллу, чтобы отдать свой голос за нового папу. Я и представить себе не мог, что там произойдет…

В его рассказе о конклаве и причинах выбора имени не было ни грамма напыщенности и официоза, как и ни капли сакральности от наместника Иисуса Христа на земле. Простой живой человек, как и все те, что стоят внизу и затаив дыхания внимают его тёплым словам. Добрый улыбчивый пастырь, но не наместник…

На следующий день должна была состояться коронация. Но не было ни самой церемонии, ни возложения тиары на голову, ни слов «получаешь тиару, украшенную тремя коронами, чтобы помнил ты, что являешься отцом князей и королей, проводником света и наместником на земле господа нашего Иисуса». Тысячелетняя традиция снова была попрана, как и пятнадцать лет назад Павлом VI. Уже второй папа отказался от тиары, отказался он быть и проводником и наместником. Всё, что ознаменовала новое папство Иоанна Павла, так это безликая обновленческая месса.

Но было после коронации и то, что не могло не заронить зерно надежды в сердце отца Матео. Среди прибывших в Рим делегаций их разных стран были и представители Аргентины, Парагвая и Чили. Говорили, что после пятнадцатиминутной личной аудиенции у папы аргентинский генерал Видела вышел спавшим с лица. Стало быть, папе Иоанну Павлу не всё равно, как живут и страдают католики под гнётом южноамериканских диктаторов. Хоть в этом он не разделил равнодушие своего предшественника.

Сделал Иоанн Павел и ещё одну небольшую, но очень значимую для курии вещь — в целях экономии бюджета сократил премию для всех ватиканских служащих по случаю нового понтификата до размера полумесячного жалования. Отцу Матео было всё равно — в 1963 году он в курии не служил и ту полную премию, что была в два раза больше, не получал. А вот сановники постарше, для кого это был третий, а то и пятый понтификат, заскрежетали зубами.

После сиесты и кардинал Оттавиани за чашкой чая поделился своими впечатлениями о новом понтифике:

— Два года назад он продал крест Пия XII, который вручил ему Иоанн XXIII. Крест был золотым и с камнями, и вырученные деньги он отдал на нужды больных детей. Все тогда восхищались, что церковь готова отказаться от роскоши во имя благотворительности. А меня с тех пор мучил вопрос — как христианин может продать крест? Или крест для него стал побрякушкой с каменьями, и не напоминает больше о жертве Христа во спасение всего мира? Печально знать, что кардинал совершил подобное. А теперь он стал папой. Достойный приемник Павла VI — тот тоже отдал свои регалии папской власти, кольцо и наперстный крест, генсеку ООН, а потом они долго гуляли по различным аукционам. Увы, такое случается — люди принимаются выносить из соборов золото и камни когда начинают видеть в них только золото и камни. Нынешнему поколению уже и не понять, что блеск и богатство соборного убранства это не демонстрация материального богатства мирской церкви, а попытка показать земными вещами всё богатство Царствия Небесного. Но раз теперь люди и иерархи церкви не вспоминают о главном, для чего они приходят в церковь, стало быть, они будут и дальше избавляться от золота в соборах. А ведь в былые времена мирянин приходил в собор, и, видя его великолепное убранство, так контрастирующее с его обыденным миром, и вправду верил, что оказался в преддверии другого мира, абсолютно иного, чем тот, что за порогом церкви. Теперь же человек приходит в собор и не видит ничего отличного от того, что есть в его повседневной жизни. Все так прозаично и серо и даже молитва на бытовом языке так обыденна и скучна, и алтарь похож на обеденный стол.

Не один кардинал Оттавиани был недоволен поведением папы. Но если он говорил о событиях предшествующих, то сотрудники папской префектуры были недовольны событиями текущими.

Папа, видите ли, дольше положенного беседует с визитерами на аудиенциях — и всё расписание тут же насмарку. Папа непогрешим в вопросах веры, но никак не в вопросах протокола. Папа мешает им работать, вот ведь кошмар. Он даже сам отвечает на телефонные звонки и набирает номера, без секретаря — вот ведь невидаль. А ещё нынешний папа предпочитает обедать не в 13:30, как предыдущий, а на целый час раньше. Ну, это уже ни в какие ворота! А ещё он смеет без предупреждения гулять по ватиканским садам и разговаривать с гвардейцами. Так ведь никто до него не делал, а он делает! Но самое возмутительное, папа вздумал разгуливать по Ватикану! Ходит, где ему вздумается, объявляется нежданно-негаданно в самых неожиданных местах, а епископы с кардиналами пугаются.

Всё, что слышал отец Матео в последние дни, так это жалобы на папу из разных конгрегаций. Папа то и дело отбивался от уговоров прелатов, оставить всё как было при Павле VI. Но все эти разговоры о пустом — о телефоне, гвардейцах, обеде и прогулках — и ничего о действительно важных делах, будто все сговорились застлать папе глаза на ватиканскую реальность, которую он ещё не успел познать.

А ведь папа был некуриальным кардиналом, он не видел Ватикан со всеми его интригами изнутри и ещё не успел в полной мере прочувствовать на себе старую ватиканскую пословицу — кардинал опасный враг и никудышный друг.

А ведь кардинал Оттавиани оказался прав, когда сказал, что курия хочет папу из провинции — он должен стать новым типом папы, которого не было и не могло быть раньше. Это будет папа не монарх и не самодержец. Ему будут советовать, за него будут решать, а он будет лишь выходить на балкон и озарять паству лучезарной улыбкой. Править же будет хорошо налаженная машина курии.

Воспользовавшись давними связями в статистической службе Ватикана, отец Матео смог прочесть краткое досье на Альбино Лучани. Сын каменщика, социалиста по убеждениям, сам он миссионер по складу ума. Даже будучи архиепископом Венеции, он не гнушался ездить по городу на велосипеде, без предупреждения навещать приюты и больницы, чего не делал никто другой до него. Скромный, отзывчивый, всегда готовый помочь нуждающимся.

Отцу Матео уже было жалко этого скромного и доброжелательного человека. Его беда в том, что он оказался не на своём месте. Он мог бы остаться добрым священником, утешителем своей паствы. Но вначале его сделали епископом, а ведь он не хотел этого, потом так же архиепископом, кардиналом и папой. Это совершенно не его стезя. Хоть власть ничуть его не испортила, но он не смог справиться с ней. Когда вы высший иерарх Церкви Христовой, доброта и сердечность в принятии решений могут непоправимо навредить. Ватикан не пансион кротких сироток, это гнездо гадюк, и нельзя с аспидом вести себя, будто это ягненок. Есть риск получить свою порцию яда.

В Ватикане у папы не было поддержки, и это было очевидно. С первого дня папства в курии заговорили, что на смену «миланской мафии» приедет «мафия венецианская». Но остряки ошиблись — с Альбино Лучани в Ватикан приехали только два человека — его секретарь и пожилая монахиня — помощница в бытовых делах.

Отец Матео понял, что не стоит упускать время, пока папа ещё не успел вдоволь надышаться отравленным воздухом ватиканских интриг. И он позвонил в Милан Ицхаку Сарвашу:

— Как там поживает епископ Ортинский? — насмешливо поинтересовался банкир. — Ещё не собирает вещи, чтобы вернуться в Иллинойс?

— Наверное, пока не видит повода, — мрачно заметил отец Матео.

— Неужели? А тот отчёт ИРД о дефиците в одиннадцать миллиардов разве не повод? Кальви, например уже поспешил улететь в Аргентину, на случай если его, как и Синдону, захотят арестовать.

— Думаете это возможно?

— Почему нет? Есть хороший предлог под названием «Супрафин». По нему Кальви может получить существенный срок, а епископ пойти как соучастник. Вот тогда у дона Микеле резко поубавится покровителей в пределах Италии, что ещё остаются на свободе. Того и гляди, может он соизволит вернуться на родину прикрывать тылы самостоятельно.

— Теперь мне ясен ваш расчёт, — заключил отец Матео. — Хотите потопить очередного финансового советника Ватикана, а с моей помощью ещё и епископа Ортинского?

— Мне казалось, вы хотите этого не меньше моего. Так как ваши успехи на ниве разоблачения спекуляций епископа Марцинкуса? Что говорят в Ватикане?

— Ничего.

— Совсем, — удивленно спросил Сарваш.

— Вы же сами слышали про финансовый отчёт. Вот и все, что удалось добиться от ИРД.

— Что, даже факт взятки от Кальви никого не впечатлил?

— Стало быть, нет.

— Печально слышать, отец Матео. Я исправно снабжаю вас эксклюзивной информацией, о которой мечтает любой финансовый инспектор, а в вашем Граде реакция нулевая. Я, конечно, понимаю, что Ватикан специфическое государство, но не настолько же.

— Есть строго определенные правила. Вы и сами прекрасно знаете, что ИРД не подотчётен даже префектуре экономических дел.

— Префектуре нет, но кому-то же он должен подчиняться. Папе, например. Как я слышал, на этой должности теперь новый человек из провинции. Думаю, ему бы было интересно узнать, чем на самом деле занимается епископ Марцинкус в ИРД.

— Вот об этом я и хотел поговорить с вами. Вернее попросить об одолжении.

— Интересно, и что же вы хотите?

— У вас есть контакты с прессой? Я имею ввиду не рядовые издания, а специализированные, экономической тематики.

С минуту Сарваш молчал, а потом произнёс:

— Пожалуй, да, у меня есть выход на редактора одного делового издания.

— А вы можете написать для него статью?

Видимо собеседник не сразу проникся всей серьёзностью идеи. Сарваш только рассмеялся и заметил:

— Публицистика — это последнее средство, к которому я бы стал прибегать. А в чём дело, что вы хотите?

— Хочу, чтоб на этой неделе на стол папы легла статья о злоупотреблениях ИРД, спекуляциях на бирже, о помощи в уходе от налогов и вывозе капитала из Италии.

— И вы хотите, чтобы я об этом написал? — скептически переспросил Сарваш.

— Я хочу, чтобы в Италии нашёлся хоть кто-то, кто мог бы открыть папе правду на происходящее в ИРД, дать этому оценку и призвать к честности.

— Помилуйте, отец Матео — протянул Сарваш, — я старый еврей, зачем мне читать мораль папе римскому? Неужели у вас нет более простого способа передать ему компромат на ИРД?

— Хоть я и заместитель секретаря конгрегации, но всего лишь простой священник. Единственный для меня способ обратиться к папе, так это через прессу. Согласно протоколу, все печатные статьи о Ватикане в итальянской прессе попадают на стол папе либо в виде дайджеста, либо целиком, если в них затронуты серьёзные вопросы. Так что для меня сейчас это единственный способ обратиться к папе.

— Что ж, я понял вас, — заверил его Сарваш. — Ничего не могу обещать, всё-таки ваша комбинация слишком сложна, но я попытаюсь подсказать редактору пару интересных мыслей.

На этом они распрощались, а отец Матео вспомнил, что финансовые махинации в ИРД не единственная проблема, которая гложет его в последние годы. У отца Матео с недавних пор тоже появились связи с прессой, правда, совсем другой направленности. И он решился на отчаянный поступок и связался с редактором масонского «Политического обозревателя», Мино Пекорелли.

— Я ничего не обсуждаю по телефону, — предупредил журналист. — Давайте встретимся через час.

Два года Пекорелли с подачи Ника Пэлема искал возможности выведать у отца Матео хоть что-то о внутренней жизни Римской курии. За это время отец Матео успел многое узнать и о самом Пекорелли, и его издании, чтобы понять — такому человеку опасно доверять секреты, но через него можно опубликовать важную информацию, в которую поверят даже скептики — репутация Мино Пекорелли как самого осведомленного журналиста Италии давала о себе знать.

К месту встречи журналист подъехал на своем «Ситроене» и при виде отца Матео тут же спросил:

— Вы всё-таки решились? Итак, что вы мне принесли?

Отец Матео скептически оглядел Пекорелли. Холенный, одетый с иголочки журналист старательно пытался выглядеть представительным и очень занятым человеком, у которого мало времени. Но за линзами очков буквально светился жадный блеск глаз.

— У меня для вас список из 121 имени, — скупо произнёс отец Матео.

— Что за список? — тут же отреагировал Пекорелли.

Священник без лишних слов просто протянул ему четыре сложенных листа машинописного текста. Пока журналист вчитывался в многочисленные имена, отец Матео как бы вскользь заметил.

— Я бы не стал выносить из стен Ватикана такую информацию и тем более передавать её вам. Тем более зная, что вы сами состоите в братстве, но…

Пекорелли тут же оторвался от списка:

— О каком братстве вы говорите?

Во всем его виде читалось такое искреннее непонимание и удивления, что отец Матео не удержался, чтобы не сказать:

— Ложа «Пропаганда масоника N2», или П-2, если не ошибаюсь.

Пекорелли уже не строил из себя невинную овечку и под тяжелым взглядом отца Матео только изумлённо спросил:

— Откуда вы знаете?

Настала очередь отца Матео изображать важность и безграничную осведомленность:

— У вас свои источники, у меня свои. Так вам интересен этот список?

— Ватиканской ложи? По-моему два года назад в «Боргезе» уже публиковали такой.

— Тот список, как говорят на вашем профессиональном жаргоне, был сырым материалом. А этот, — он кивнул на бумаги в руках Пекорелли, — список проверенный, выверенный и уточненный. Можно сказать, это результат внутреннего расследования.

Журналист ещё раз взглянул на священника, видимо проверяя, насколько серьёзны его слова.

— И что вы хотите за список?

— Публикацию в самое ближайшее время.

— И всё? — недоверчиво уточнил Пекорелли.

— И всё.

Журналист недоверчиво скривился:

— Странно. Не могу понять, в чём смысл?

— А в чём был смысл, когда 15 марта этого года в своей статье о формировании правительства вы помянули Цезаря и Брута? Наверное, в том, что вы знали заранее, что на следующий день Красные Бригады похитят Альдо Моро, а его однопартиец Андреотти откажется его спасать.

Пекорелли только и произнёс:

— А вы очень внимательный читатель, отец Матео.

— Насколько я понимаю, — продолжал Мурсиа, — не Красные Бригады открыли вам свои планы на будущее. Другой вопрос, зачем вы поделились той информацией с читателями? Лишь из желания казаться осведомленным даже в таких запутанных вопросах? Или потому, что вброс информации продиктован интересами закулисных игроков?

Пекорелли оценивающе смотрел на священника и только спросил:

— Для вас это имеет какое-то значение?

— Нет, — ответил отец Матео, — просто те, кто руководствуется первым принципом, не живут долго, а умирают отягощенными грехом тщеславия.

— Прошу вас, отец, — скривился журналист, — только не надо читать мне мораль.

— Я и не собирался, ибо прекрасно понимаю, что с вами это бесполезно. Так вы берете список, или братья запретят разглашать вам подобную информацию?

— Нет никаких братьев, — отмахнулся Пекорелли. — Несколько лет прошло, как я покинул ложу.

— Что так? — не то чтобы поверил его словам Мурсиа.

— Осточертели так называемые братья с их замашками избранничества. Ложа — это сборище карьеристов и не более того.

— А как же тайны? — с сарказмом спросил отец Матео, — Хирам, Великий Архитектор Вселенной и прочее?

— Плевать им на тайны. Масонство — это просто удобная лавочка для тех, кто умеет ей правильно пользоваться, наподобие пирамиды — кто стоит выше по иерархической лестнице, тот и пользуется всеми благами братства и считает себя избранным.

Довольно уничижительная характеристика масонства. Если с той же целью служащие Ватикана вступают в ложи, то не сложно понять, почему в Римской курии царят карьеристские настроения на грани неповиновения в ущерб истинной цели служения.

— Теперь я понимаю, что не зря больше года ждал, когда вы заговорите, — сказал на прощание Пекорелли, забирая бумаги, и не без сарказма спросил. — Так для чьих глаз вы хотите, чтобы я продемонстрировал свою осведомленность?

— Тех, кто поймёт, — был ему краткий ответ.

Да, отец Матео надеялся только на то, что «Политический обозреватель» попадёт на стол папе, что тот увидит, в каком страшном месте под названием Ватикан, он оказался. Пусть он узнает, что его статс-секретарь Вийо — масон, что префект Священной конгрегации по делам епископов Баджо — масон, что президент ИРД Марцинкус — масон, что генеральный викарий Рима Полетти — масон, директор Радио Ватикана — масон, что заместитель директора «Римского обозревателя» — масон, что масоны есть в службе папских литургических церемоний, в трибунале римской роты, в Священной конгрегации богослужения и дисциплины таинств, в многочисленных папских советах и комиссиях и возглавляют крупные итальянские епархии и католические университеты.

Папа — новый человек в курии, он должен знать, с кем имеет дело, а потом пусть решает сам, как жить с таким положением вещей.

В пятницу в кабинет отца Матео был доставлен пакет, внутри которого лежал свежий выпуск делового еженедельника «Мир». На первой же странице в колонке главного редактора крупным шрифтом красовался вопрос: «Ваше святейшество, правильно ли это?». Это было открытым письмом издания к папе с просьбой восстановить нравственность и порядок в финансовой деятельности Ватикана. После этого письма на следующей странице шла обширная аналитическая статья под названием «Богатство Святого Петра».

Ицхак Сарваш справился со своей задачей более чем великолепно. Сам ли или с подачи банкира, журналист сыпал неудобными и скандальными фактами о деятельности Синдоны на посту папского советника, об ухищрениях президента ИРД Марцинкуса и его заместителя Меннини. Было здесь и упоминание багамского филиала Банка Амвросия, где все трое — Марцинкус, Синдона и Кальви входят в совет директоров, и что банк этот находился в оффшоре.

«Почему церковь допускает вложения средств в компании, которые при необходимости готовы попрать и растоптать человеческие права миллионов бедных, особенно в странах того самого «третьего мира», чьи проблемы так близки сердцу вашего святейшества?» — вот что спрашивал главный редактор издания у понтифика. Отец Матео надеялся, что папа не останется равнодушным, и если не ответит на вопрос официально, то хотя бы докажет делом, что ему не всё равно.

Всё чаше на глаза отцу Матео попадался епископ Марцинкус, то возле башни Николая V, то в почтовом отделении, то на улочке между казармами швейцарской гвардии и воротами святой Анны. На лице епископа лежала печать некой обреченности, потому и вид его был неизменно мрачным и недовольным. Его недоброжелатели уже устроили тотализатор, где ставили на день, когда же папа снимет Марцинкуса с поста президента ИРД. Каждый раз, когда отец Матео встречался взглядом с епископом Ортинским, он готов был поверить, что Марцинкус если не обвиняет его во всех своих бедах, то после недавнего визита явно ненавидит.

Но у отца Матео были и другие заботы, поважнее настроения епископа Ортинского. Фантина говорила, что уже трижды к некрополю приходили незнакомые гипогеянцы, двое мужчин. Они говорили, что ищут всех, кто хочет пойти с ними к Альбиону. Как понял отец Матео, речь шла об Англии, и без Фортвудса тут явно не обошлось. Но поскольку Фантина никуда с намоленного места идти не собиралась, о чём трижды с твёрдостью заявила незнакомцам, они от неё отстали, но все равно изредка приходили в тоннель, что лежал под Ватиканом.

Ранним утром, идя на работу, отец Матео неизменно спускался от строящейся станции метро в ватиканские подземелья, чтобы отслужить мессу для гипогеянской паствы. Помимо Фантины таковых нашлось ещё двое, но приходили под здание собора они не каждый раз. Но даже если бы мессу ждала одна Фантина, отец Матео не посмел бы отменить таинство — кто он такой, чтоб отказывать христианке в утешении. Фантина мечтала и говорила о том, что однажды, когда привыкнет к солнечному свету, она поднимется наверх, чтобы прийти на мессу в собор Святого Петра. Отец Матео слушал и одобрял её стремление, хотя в душе понимал, что та месса, которую служат в соборе теперь, её бы сильно озадачила, если не сказать больше.

После подземной мессы отец Матео, как и всегда, спешил на работу. С тех пор как Фантина показала ему ход, что ведёт в подвал Апостольского дворца, отец Матео неизменно пользовался этим путем. Но в этот раз его ждала неприятная неожиданность. Поднимаясь по потайной лестнице, он слишком поздно понял, что вверху пролета кто-то стоит. Подняв глаза, он увидел человека в белых одеждах.

— Доброе утро отец, — улыбнулся тот.

В растерянности и страхе отец Матео взбежал вверх по лестнице, упал на колени и поцеловал руку понтифика.

— Ну, что вы, что вы, отец, — мягко пожурил его папа, жестом предлагая подняться. — Вставайте, кто я такой, чтобы передо мной вставать на колени?

От неожиданности, Мурсиа даже не нашёлся, что и ответить, настолько было сюрреалистичным то, что сейчас с ним происходит, и что папа ему говорит. Тем временем Иоанн Павел спросил:

— Давно вы служите в Ватикане?

— Почти одиннадцать лет.

— А я всего шесть дней, — мягко рассмеялся папа, — вот хожу по дворцу, смотрю, что тут и где. Как вас зовут?

— Отец Матео Мурсия, ваше святейшество, — тут же ответил он, — из ордена цистерцианцев, заместитель секретаря конгрегации по делам духовенства.

Папа благожелательно кивнул, принимая к сведению услышанное. Но интересовало его совсем другое.

— А куда ведет эта лестница? Откуда вы пришли?

Это был закономерный и самый тяжёлый вопрос, на который отец Матео не знал, как и ответить.

— Ваше святейшество, я не могу обманывать вас, но и сказать, что там, тоже не решусь.

Папа удивился.

— Почему? Это какая-то здешняя тайна?

С каждой секундой отец Матео всё больше жалел, что вообще вышел сегодня из дома. Но отвечать было надо.

— Конечно, я скажу, но обещайте, что если и придёте сюда впредь, то не будете спускаться вниз, это очень опасно.

Судя по виду папы, он был не на шутку заинтригован и ждал продолжения.

— Хорошо, но удовлетворите моё любопытство, что там внизу такого страшного?

— Вход в подземелье.

— В некрополь?

— И в него тоже.

— А куда же ещё?

— В старые тоннели. Это очень разветвленный лабиринт. Если не знать куда идти, можно заблудиться и…

Про то, что можно попасть в объятия обитателей тьмы, Мурсиа благоразумно промолчал. Фантина, конечно, незлобное создание, а появление папы и вовсе растрогало бы её. Но помимо неё, под Ватиканом ходят и другие личности. Пусть Иоанн Павел думает, что если заблудиться, можно просто не выйти наружу, потому что такое развитие событий тоже реально.

— Хорошо-хорошо, обещаю, что не буду туда ходить. Но позвольте спросить, как давно вы знаете об этом месте?

— Шесть лет. Я нашел его случайно.

— Как и я сегодня, — улыбнулся папа. — А вы сами не боитесь там ходить?

Отец Матео мог бы ответить честное «нет», но с точки зрения смертного человека это прозвучало бы как бахвальство:

— Увы, мне не остается ничего другого. Пока что именно этим путем я и прихожу из Рима во дворец.

— Так что же, в Ватикан можно пройти и под землей? — изумился папа. — Вот так просто? И кто кроме вас об этом знает?

Отец Матео пожал плечами:

— Не имею представления, ваше святейшество, это ведь тайный ход. Апостольскому дворцу же много столетий. Наверное, когда его строили и перестраивали, кто-нибудь из курии пожелал провести тайный подземный ход к своему дому. Такое в былые времена часто случалось.

— Вот оно как… — задумчиво качнул головой папа и тут же озорно спросил. — А что же вы, отец Матео, прознали об этом ухищрении и пользуетесь?

Мурсиа стало даже стыдно за то, что у него есть тайна, которую он хранит от самого папы. И он сказал первое, что пришло в голову, но давно вертелось на языке:

— Дорога через ворота святой Анны нынче не самый лучший для меня путь. Просто не хочу лишний раз попадаться на глаза епископу Марцинкусу.

Папа стал заметно серьёзнее, но все же доброжелательно улыбнулся:

— Что же мы стоим в такой темноте? Пойдемте на свет, поговорим о ваших трудностях.

— Я право, не смею вас отвлекать своими мелкими проблемами.

— Нет-нет, если проблемы есть, их не надо замалчивать, а нужно решать. Пойдемте отец Матео, вместо мрачных подземелий поднимемся ввысь, поближе к небу.

На крыше Апостольского дворца было тихо и спокойно, а главное, безлюдно, только легкий ветерок теребил полы сутаны, не мешая своеобразной прогулке. Отец Матео старался припомнить, когда ему доводилось так близко видеть папу римского да ещё говорить с ним. Но кроме пары общих аудиенций и времён, когда Климент XII был ещё семинаристом, он припомнить не мог. Потому, что такого с отцом Матео не происходило никогда. И что-то подсказывало, что вряд ли повторится впредь.

— Так что там у вас случилось с епископом Марцинкусом? — поинтересовался папа.

Собравшись с мыслями, отец Матео произнес:

— Все началось в 1972 году, когда ИРД продал контрольный пакет акций Католического банка Венето Роберто Кальви.

Мурсиа намеренно произнёс именно этот набор названий и имен. Он хотел понять сейчас, какого мнение понтифика на сей счет, ведь официально он его так никогда и не озвучивал.

— Да, это было печальное событие, — без тени улыбки произнёс он, — Многие тогда в епархии были обмануты и понесли убытки. Тогда я приехал в Рим, чтобы рассказать о случившемся лично папе, но он попросил меня принять эту сделку как должно, потерпеть ради Церкви. Я не смел возразить ему, ведь я был всего лишь патриархом Венеция, и что я мог знать об истинных причинах той сделки? Если папа просил потерпеть, значит это действительно было необходимо во благо Церкви.

Какой чистый и наивный человек. А может просто дисциплинированный? Он просто не допускал мысли, что папа может сделать что-то во вред не только Церкви, но и веры. Для Альбино Лучани предательство папы было просто невозможным.

— В то же день, — продолжал Иоанн Павел, — я попытался поговорить о продаже банка с епископом Ортинским. Но он спросил, неужели сегодня у меня больше нет важных дел, а если есть, почему бы мне ими не заняться и дать ему заняться своими. Вот и все объяснение сложившейся ситуации вокруг банка. С ними я и вернулся в Венецию.

— Значит, вы все же говорили об этом, — понуро произнёс отец Матео. — Простите мне мое маловерие, я считал, что вы просто не интересовались этим вопросом.

— Как же я мог не интересоваться тем, что епархия лишилась льготных суд для больниц и приютов? Но епископ Марцинкус недвусмысленно указал, что это не моё дело.

— Да, — кивнул отец Матео. — вполне в его духе. Я лишь простой священник, со мной зачастую он вовсе отказывался говорить.

— А какой ваш интерес к епископу? — поинтересовался папа.

— Помимо вопросов дисциплины конгрегация занимается и имущественными вопросами, — пояснил Мурсиа. — Когда Католический банк Венето был продан, и духовенство епархии слало в Ватикан жалобы и протесты, их читал я. Мне же и поручили опросить епископа Марцинкуса в первый раз после того как его допрашивали следователи из ФБР.

— ФБР? — поразился папа. — Пресвятая Дева Мария, но почему они?

— Это была какая-то тёмная история с поддельными облигациями. В Штатах считали, что их приобрёл Ватикан, вернее ИРД, заранее зная, что эти бумаги фальшивые. Если честно, я не имею ни малейшего понятия, чем окончилось то дело. Я говорил с епископом Марцинкусом только о продаже Католического банка Венетто. Странно, но тогда он сказал мне, что не говорил с вами и вообще вас не знает.

Папа ничего не ответил, но было заметно, что это замечание задело его. А отец Матео продолжал.

— Та беседа состоялась по инициативе кардинала Бенелли, когда он был ещё архиепископом и занимал пост заместителя статс-секретаря. Но тот разговор с епископом Марцинкусом в сути ничего не дал. Даже его признание, что он состоит в совете директоров багамского филиала Банка Амвросия, ничего не изменило.

— Да-да, я читал об этом в «Мире», — признался папа, что очень порадовало отца Матео — значит, Сарваш старался не зря. — И что же, епископ Марцинкус даже не отрицал этот факт?

— Как и то, что он дружен с Микеле Синдоной.

Папа зашептал молитву, настолько его поразило это известие.

— Если честно, — продолжал отец Матео, — я был уверен, что на той же неделе епископа Марцинкуса отправят в отставку. Но этого не случилось. Ещё до того как произошёл крах Синдоны, я был вынужден просить епископа Марцинкуса о приёме. Но встретился со мной его заместитель, который сейчас под следствием. От него я и узнал, что ИРД обладает шестнадцатью процентами акций Банка Амвросия, который, по моим данным, находится сейчас в очень шатком положении, а его владелец Роберто Кальви на грани ареста.

— Да-да, я уже слышал об этом.

— Правда? — удивился отец Матео и вовремя спохватился, чтобы не задавать лишних вопросов — папа не обязан ему на них отвечать.

— Кардинал Бенелли рассказал, что против Банка Амвросия работает комиссия Банка Италии, — честно признался папа. — Возможно, речь идёт о сговоре и манипуляции на бирже Кальви при посредничестве епископа Марцинкуса.

— Я бы добавил, что может встать вопрос не только о сговоре, но и о взятке.

— Вы сможете это доказать? — с надеждой вопросил папа.

— Я всего лишь простой священник из конгрегации по делам духовенства. Но это мог бы сделать любой финансовый инспектор, будь у него доступ к отчётности ИРД.

Папа призадумался. Не сложно было догадаться, о чём. Теперь он, Альбино Лучани, папа Иоанн Павел, вправе решать, какова будет политика ИРД, и кто ответит за преступления прошлого. Это даже не вопрос личной мести Марцинкусу и Кальви, скорее поиск справедливости.

— Я не хочу вдаваться в подробности и давать оценки, — произнёс отец Матео, — скажу только факты. Епископ Марцинкус пользовался безграничной поддержкой папы Павла VI, и потому воззвать к его совести было совершенно невозможно. Теперь папа вы. Ещё я хотел бы рассказать вам…

И он поведал историю об украденном, восстановленном и снова спрятанном докладе архиепископа Ганьона, о многих фактах злоупотреблений и коррупции, что выявил он сам и прочие служащие конгрегации. Не один епископ Марцинкус был грешен. По сути, вся курия прогнила изнутри, потому и некому было её очистить. Отец Матео надеялся лишь на одного человека.

— Но почему же восстановленный доклад так и не попал в Павлу VI? — недоумевал папа.

— Наверное, потому, что его ему просто не доставили.

— Как же такое может быть?

— Спросите у кардинала Вийо, доклад изначально был отдан ему. Хотя я сомневаюсь, что кардинал вам ответит. В Ватикане есть своя цензура, хотя вы, наверное, и так об этом знаете.

— В каком смысле цензура? — переспросил папа.

— Она наложена на вас, разве вы не в курсе? — Но понтифик не понимал, о чём говорит отец Матео и тот пояснил. — Ваши речи и обращения, по протоколу их должны стенографировать, но сейчас почему-то не делают этого. Их должны печатать в «Римском обозрении» и передавать по Радио Ватикана, но почему-то тоже не делают этого.

— Правда? — изумился папа. — Я право слово, но обращал на это внимания. Но почему так происходит?

Отец Матео пожал плечами:

— Наверное, ваши речи по-миссионерски близкие и понятные прихожанам, в Ватикане считают профанацией и упрощением.

— Но для кого нужнее слово Божие — десятку куриальным кардиналам или миллионам прихожан? Нет, я не понимаю, — было видно, что папа возмущен открывшимися фактами, и отец Матео решил подкинуть в топку дров.

— Я слышал от своих бывших сослуживцев по статистическому бюро, что сейчас конгрегация католического образования изымает все бумаги, связанные с вашим обучением — вашу диссертацию, ваши заметки о папских энцикликах. Сейчас все это свозят в Секретный архив.

— Но зачем?

— Я не могу знать это наверняка, но подозреваю, что вашу биографию постараются переписать в угоду курии. Здесь вас считают не просто необычным папой, какого ещё не было в Ватикане. Курия считает вас папой глубоко неправильным. Все что они хотят, так это переделать вас под канонический образ, который не будет противоречить собирательному образу пап в целом.

Иоанн Павел ничего не ответил, но было понятно, что эти слова, возможно из уст простого священника чересчур дерзкие, заставили его всерьёз задуматься.

— Знаете, — неожиданно заговорил он, — я стремлюсь как можно быстрее освоить ремесло папы римского, но почти никто не способен детально и беспристрастно описать мне состояние дел и объяснить существующие проблемы в курии. Большую часть времени я вынужден выслушивать лишь жалобы, а то и гадости обо всём и обо всех.

— Простите, ваше святейшество, — поспешил сказать отец Матео, — я только хотел…

— Нет-нет, — улыбнувшись, запротестовал папа, — напротив, я хотел сказать, что ваши слова только помогли мне понять, что я собирался двигаться в правильном направлении. Вы не назвали мне имен, кроме епископа Марцинкуса, а о нём и так мало кто может сказать хоть что-то хорошее. — И с грустью папа добавил. — Вы сказали только о курии в целом, и это мне понятно. Как я заметил, здесь, в Ватикане, в дефиците две вещи — честность и хороший кофе. — Он задорно рассмеялся, и отец Матео улыбнулся вслед за папой, что происходило с ним крайне редко. — У вас ведь остались документы 1972 года после опроса епископа Марцинкуса?

— Боюсь, что нет, но я могу восстановить их в ближайшее время, — пламенно пообещал отец Матео. — Я бы мог восстановить утерянный доклад архиепископа Ганьона, но это займет чуть больше времени.

— Да, мне было бы очень интересно с ним познакомиться, — признался папа. — Так когда вы сможете мне принести документы по ИРД?

Отец Матео даже растерялся — сам папа назначает ему приём.

— Я право не знаю, как это будет выглядеть со стороны, я ведь только заместитель секретаря конгрегации.

— Понимаю, — мягко улыбнулся папа. — Давайте сделаем так, я пришлю к вам на следующей неделе своего секретаря отца Диего.

С этим воодушевляющим предложением отец Матео отправился в свой кабинет. Ему некогда было размышлять о том, что с ним говорил сам папа, и как та беседа может обернуться для него в будущем — отец Матео был всецело занят воспоминаниями о былом допросе епископа Марцинкуса о Католическом банке Венето, о разговоре с его заместителем Меннини и недавней беседе с Марцинкусом о махинациях с ценой на акции Банка Амвросия. Изложив всё это на бумаге, и отдав секретарю папы, отец Матео принялся уже третий раз писать доклад о результатах проверки всех подразделений Ватикана на предмет нерациональной работы и злоупотреблений.

Внезапно в самом начале недели пришла пугающая и жутковатая новость — смерть в папских апартаментах. Это случилось утром во время личной аудиенции, когда папа принимал делегацию Русской Православной Церкви. Во время беседы речь зашла о сближении Церквей западного и восточного христианства, когда митрополит Никодим схватился за сердце и начал сползать с кресла. Папа как мог пытался ему помочь, уложил на пол, открыл окно, чтобы в помещении стало больше свежего воздуха, но когда в кабинет прибыл врач, митрополит Никодим уже скончался.

И тут же по Апостольскому дворцу поползли слухи:

— Говорят, они в это время пили кофе, а митрополит просто ошибся чашечкой.

— В каком смысле ошибся? — не сразу понял отец Матео.

Собеседник изобразил смущенное выражение лица:

— Говорят, кто-то хотел отравить папу.

— Вздор, — возразил Мурсиа. — митрополит Никодим умер от инфаркта.

— В его-то возрасте? — саркастически заметил собеседник. — Сорок восемь лет, не рановато ли?

— Не рановато, — стоял на своем отец Матео. — Насколько мне известно, первый инфаркт случился с ним шесть лет назад. Иные люди умирают от остановки сердца и в более раннем возрасте.

Возразить было нечего и собеседник со словами «плохое предзнаменование для начала понтификата» вскоре удалился.

У отца Матео остался неприятный осадок от его слов. Отравить папу? Ну что за вздор, сейчас не времена Борджиа, зачем кому-то это может быть нужно? А потом он вспомнил о своём докладе по делу ИРД на основе своих собственных наблюдений и донесений Сарваша. Ещё он некстати вспомнил покойного кардинала Даниэлу. Это было четыре года назад, но по сей день Мурсиа не мог отделаться от мысли, что кардинала убили, как только он решил обнародовать список ватиканской ложи. Четыре года отец Матео бился над загадкой ватиканских масонов самостоятельно и в итоге свои выкладки отдал журналисту Пекорелли, чтоб они попали на стол папы. Попали или нет, он не знал. Могли ли за их чтение попытаться отравить папу? Нет, такого просто не должно быть. Пусть митрополит Никодим покоится с миром, не мог он стать случайной жертвой ватиканских интриг, у него просто было больное сердце. Ведь так?

Прошла ещё неделя. В кабинете отца Матео снова появился отец Диего и предал записку от папы. Он вновь назначил Мурсиа встречу на крыше дворца и просил занять его во время прогулки рассказом об архиепископе Чикаго — кардинале Коуди. Отца Матео даже передернуло. За семь лет его работы в конгрегации, на кардинала Коуди поступило такое количество жалоб, как ни на одного другого сановника.

Его обвиняли в расизме, паранойе, слежке и сборе досье на всё подотчетное ему духовенство епархии, в бессмысленных закрытиях школ, монастырей, увольнении священников, из-за чего тем даже пришлось создавать свой профсоюз.

Многие жители Чикаго называли кардинала деспотом. Кардинал Коуди не признавал решения Второго Ватиканского собора, но не богословскую их часть, как сам Мурсиа, а ту, где говорилось о разделении власти и коллегиальном принятии решении. Кардинал Коуди это понимать отказывался, и делиться властью ни с кем не собирался.

С его собственных слов, кардинал Коуди был и агентом ФБР, и агентом ЦРУ и удачливым финансовым дельцом. То, как он распоряжался деньгами епархии, граничило с мошенничеством. Утаивание финансовой документации, хищения в собственный карман на миллионы долларов, утаивание дохода с кладбищ, неправомочно назначенная епархиальная пенсия его «подруге детства», которая не работала в епархии и дня, назначение сына «подруги» на должности при епархии, где тот получал немалый доход. И ещё странные банковские переводы от польской эмиграции Штатов в Польшу через ИРД с помощью епископа Марцинкуса.

Поведав все это на прогулке папе, отец Матео добавил:

— Жалобы на кардинала присылают и священник, и монахини, и прихожане из самых разных социальных слоев, присылали даже копии финансовых документов и показания под присягой — настолько велико недовольство деятельностью кардинала Коуди. Если суммировать их мнения, то все они просят вынести ему вотум недоверия. Два года назад ему уже предлагали пост в Римской курии, чтобы убрать из Чикаго, но он отказался. Не знаю точно почему, можете спросить об этом кардинала Бенелли, предложение делал он. Возможно, кардинал Коуди счёл тот пост недостойным себя.

— Как вы думаете, — выслушав его, спросил папа, — почему Павел VI так и не разрешил конфликт в чикагской епархии? Почему не удалил из неё кардинала?

— Простите ваше святейшество, но я не вправе выносить свои суждения по этому поводу. Папе Павлу VI было известно о кардинале Коуди гораздо больше чем мне.

— Да, конечно, это и понятно. Но всё же, что вы думаете по поводу кардинала и его финансовых операций?

— Я так понимаю, вы хотите услышать от меня в этой связи и имя епископа Марцинкуса? — осторожно заметил Мурсиа, и папа благожелательно улыбнулся. — Вы правы, связь на лицо. Их сближает одна страна, одна епархия и общность финансовых интересов. Я так и не разобрался в этой цепочке «польские эмигранты Штатов — Коуди — Марцинкус — ИРД — Польша», но что-то тут есть глубоко неправильное. Это больше походит на сокрытие следов денежных вливаний. На какие цели, ради каких идей, я не готов сказать. Это может быть как благотворительность, так и финансирование разведопераций.

— Думаете, ЦРУ через американское духовенство в Ватикане и ИРД может финансировать секретные операции против страны социалистического блока?

Отец Матео пожал плечами:

— Это только предположение. Я не могу знать наверняка. Но есть ряд фактов, очень тревожных, и я не могу просто так отмахнуться от них. Дело в том, что американцы из разведки могут опереться как в Италии, так и в Ватикане не только на своих сограждан, но и братьев.

И отец Матео поведал о своём разговоре с флорентийским судьей Корьери, о досье римского инженера и бывшего масона, о том, как после войны ЦРУ восстанавливало итальянские масонские ложи и внедряло прирученных и подкупленных братьев в органы власти, а те в свою очередь собрались в ложу «Пропаганда масоника N2» и трижды чуть не устроили госпереворот. Если бы хоть один из них удалось осуществить, то новая власть работала бы не на благо жителей Италии, а исключительно в интересах США для упрощенного управления Италией как одной из стран-членов НАТО.

— Правильно предостерегали нас папы в XIX столетия, — заметил Иоанн Павел, — что вступив в тайное общество, неофит рискует стать инструментом для осуществления неизвестных ему замыслов.

— Так обстоят дела в обычных ложах, — отвечал отец Матео. — В ложу П-2 же идут весьма честолюбивые люди. Микеле Синдона, например.

И он рассказал о номерных счетах ложи, что получил от «убиенного» Сарваша, о том, что передал эти документы судье Корьери, но никакого следствия за прошедшие два года так и не случилось. Он упомянул и судью Оккорсио, много знавшего о ложе и вовремя убитого, и тут же провёл аналогию с кардиналом Даниэлу. Отец Матео поведал папе о своей поездке в Париж, о ватиканской ложе, несостоявшейся повторной встрече с кардиналом Даниэлу и более чем вероятном убийстве, скрытым под несчастный случай при порочащих обстоятельствах.

— Боже… Боже… — только и шептал папа, — сколько зла, сколько страданий… Скажите, отец Матео, вы случайно не получаете «Политическое обозрение». В одном из последних номеров был опубликован список масонов в Ватикане.

Отец Матео незамедлительно кивнул.

— Должен признаться, это я отдал тот список журналисту Пекорелли.

— Вы? — изумился папа. — Но почему?

— Простите ваше святейшество, когда я решился на этот поступок, то не мог и предполагать, что однажды встречусь с вами на потайной лестнице и смогу так просто говорить здесь на крыше дворца. Тогда я и решился отдать список прессе, чтобы хоть так вы смогли ознакомиться с реальным положением вещей.

— Но вы могли передать список в статс-секретариат.

Мурсиа только покачал головой.

— Я научен горьким опытом с докладом архиепископа Ганьона. Я прекрасно знаю, что случается с докладами, что проходят через руки кардинала Вийо. Не хочу говорить ничего плохого, но его имя есть в списке масонов.

— Вы отвечаете за достоверность вашего списка?

— Иначе бы я не стал его обнародовать. Поверьте, я сделал это не из тщеславия или желания кого-либо уязвить. Я собрал эти сведения в память о кардинале Даниэлу. После первой же встречи он хотел доверить мне свой список, но… не случилось. В своем списке я отталкивался от того, что некогда было опубликовано в журнале «Боргезе». А далее я воспользовался материалами римских архивов. Списки легальных лож положено отдавать органам власти. В архивах множество списков лож и тысяч имен без указания сана или должности. Просто нужно знать, какие имена искать. Я и искал. А ещё я вспомнил, что уже четыре года как комиссия епископов ведет диалог с масонскими объединениями на предмет пересмотра отношения Церкви к ложам и отмены канона N2335. Мне повезло, в виду открытого диалога масоны стараются вести себя дружелюбно, только поэтому я и смог получить копии некоторых списков заграничных лож. Кардинал Вийо, например, вступил в ложу в Цюрихе в 1966 году. Я не хочу вас пугать, просто имейте в виду, что никто не знает, каким интересам помимо церковных служит статс-секретарь, и кому служат другие люди из списка.

Иоанн Павел с досадой покачал головой:

— Видит Бог, я не хотел становиться папой, — с досадой говорил он, — ни одному кардиналу я ничего не обещал, я никого не просил, не убеждал голосовать за меня, ничего не делал ради своего избрания. В Ватикане множество людей, которые забыли о своём предназначении, о том, зачем они принимали сан. Они решили, что тут нечто вроде фондовой биржи, но церковь не торжище, не ещё одна ложа. Пусть мне скажут, что я предал дело Павла VI. Главное, что я не предам дело Господа нашего, Иисуса Христа.

Когда они расставались, папа пребывал в глубокой задумчивости. Помимо досье на кардинала Коуди, отец Матео отдал папе и вступительную часть восстановленного доклада архиепископа Ганьона — как пищу для размышлений и ничего более.

Через неделю до ушей отца Матео дошёл странный слух. Во-первых, папа всерьёз вознамерился удалить из Чикаго деспотичного кардинала Коуди добровольно, а если тот не пожелает, то принудительно с назначением коадъютора. А во-вторых, папа предложил кардиналу Баджо, что служит префектом Священной конгрегации по делам епископов, занять пост архиепископа Венеции, тот самый, что недавно освободил сама папа. Но Баджо отказался, и отказался с возмущенным видом и дерзостью в голосе. Чтобы куриальный кардинал, ехал в какую-то Венецию, из центра мира в провинцию… Папа тоже остался недоволен, он и представить себе не мог, что кардинал может перечить папе. Оказывается, может.

Если сей слух был правдив, то отец Матео сделал из него единственный вывод — папа начинает удалять из Церкви скандальных сановников-аферистов, а из Ватикана масонов, что упомянуты в списке «Политического обозрения».

А ещё через несколько дней отец Матео услышал от монсеньора Ройбера радостную весть:

— Скоро ваши труды будут вознаграждены, — улыбался он. — Папа инициировал проверку в ИРД по факту продажи Католического банка Венето. Вот видите, папа не забыл…

— Да, не забыл, — признал отец Матео.

— Говорят, из Ватикана удалят епископа Марцинкуса, его заместителей и бухгалтеров. А ИРД больше не будет вести дел с Банком Амвросия.

— Дай Бог, чтобы так оно и случилось.

Отец Матео не знал верить словам монсеньора или подождать, когда официальное уведомление о переводе епископа Марцинкуса в какую-нибудь провинциальную американскую епархию будет опубликовано. Тогда уж точно, тогда уж наверняка…

Ещё пошли разговоры, что викарий Рима Уго Полетти, тоже масон из списка, вскоре будет удален во Флоренцию в качестве архиепископа, а кардинал Бенелли, что сейчас занимает этот пост, вернется в Ватикан и примет должность статс-секретаря, заменив масона Вийо.

Если верить слухам обо всех кадровых перестановках, что планирует папа, то по сравнению с пятнадцатью годами понтификата Павла VI это невероятно быстрая и кардинальная смена курса. Иоанн Павел явно планирует удалить подальше от Ватикана как можно больше масонов. Видимо история с братьями из ЦРУ и ложей П-2 возымели должный эффект, и папа решился навести порядок в курии.

С этими обнадеживающими мыслями отец Матео покинул рабочий кабинет в конце дня. Едва не столкнувшись на повороте коридора лоб в лоб с епископом Марцинкусом, который нёс какой-то пузырек в руках, отец Матео поспешил без слов удалиться прочь. Дойдя до потайной двери, он спустился по лестнице в подземелье, а оттуда в некрополь, где его должна была ждать Фантина для вечерней молитвы. Отец Матео поставил свечу возле прохода в тоннель, дабы Фантина увидела, что он уже здесь и поспешила к нему.

Отец Матео ждал слишком долго и готов уж был пойти вперед по тоннелю и выбраться на поверхность за стенами Ватикана и вернуться домой, как около прохода показалась фигура в светлом. Она была куда выше Фантины ростом, из-под накидки выбивались серые волосы, а коварная усмешка на устах не оставлял сомнений, кто перед ним. Отец Матео сразу узнал персидскую колдунью Амертат.

— Я пришла к тебе, монах, — тут же заговорила она. — Ждал ли ты меня?

— С чего бы мне ждать тебя? — холодно спросил отец Матео.

— С того, что ты оскорбил меня. Я пришла за отмщением.

— Ты что-то путаешь, Амертат. В последний раз я видел тебя восемьдесят лет назад. Так долго бы ты не стала копить обиду, чтоб заявить о ней сейчас.

— Что случилось, монах? — усмехнулась она и сделала пару шагов в его сторону, — Твоя нетленная память стала подводить тебя? А не ты ли сказал пугливой крестьянке, что я лгу, а не предсказываю грядущее?

Отец Матео только недовольно поморщился. Стало быть, Фантина говорила с Амертат, и это после его просьбы больше этого не делать.

— Не ты лжешь, — ответил отец Матео, не сводя с гипогеянки глаз, — а отец лжи, что говорит твоими устами.

Прожигать Амертат взглядом можно было сколько угодно, всё равно это должного действия не возымеет. Она сама могла переругать до полусмерти любого, хоть смертного, хоть вечноживущего.

— Нет, монах, лгут твои священный книги. Я же говорю то, что открывают мне сокрытые силы. Я пришла сюда засвидетельствовать, как моё пророчество для крестьянки сбывается в этот час. Боишься ли ты? Хочешь, чтоб мои слова оказались ложью?

— Пусть тебя боятся смертные, Амертат. Мне-то что до твоего колдовства? Пусть я верю в его существование, но я не верю в его силу над людским миром, ибо это сфера подвластна только Господу, а не тому, что стоит за твоим левым плечом. Как бы он не старался выпятить свою значимость, он лишь обезьяна Бога, подражатель, который не способен на творение.

Амертат только ухмылялась в ответ:

— Какие старые слова и ни одного нового возражения.

Отцу Матео уже начал надоедать это бессмысленный разговор:

— Ты не из моего прихода, Амертат, и не мне тебя вразумлять. Просто будь добра, уйди с миром из этого места.

— Святого, да? — рассмеялась она торжествующе и противно. — Так если я проклята, то, как могу стоять здесь рядом с гробницами святых твоей веры и не провалиться сквозь землю?

— А ты подойди ближе и возложи руки на их саркофаги, — внезапно для самого себя предложил он.

И Амертат охотно приняла его вызов. Широкими шагами она двинулась в сторону гротов, и отец Матео уже был не рад своим словам. Нечего язычнице делать в месте упокоения пап.

Но Амертат была полна решимости. Пройдя меж верениц саркофагов, она тут же выбрала один и бесцеремонно возложила на него руки. Отца Матео даже передернуло от такой дерзости. Подоспев со свечой в руках, отец Матео поднёс её к саркофагу, чтобы прочесть надпись и покачать головой:

— Ты выбрала самый лёгкий вариант. Этот папа был клятвопреступником и умертвил кардинала-соперника, чтобы взойти на престол, — произнёс отец Матео и, обойдя колдунью, медленным степенным шагом пошёл вперед, освещая себе путь. Наконец он нашел другой саркофаг и предложил Амертат:

— Подойди сюда.

Она охотно последовала к нему и остановилась.

— Здесь действительно покоится человек великой святости, — степенно произнёс отец Матео. — Всю жизнь он был аскетом и заступником обездоленных, но был суров к греху и ереси. Возложи руки и, может быть, даже ты ощутишь благодать, что исходит от его могилы.

Амертат лишь дерзко улыбнулась и протянула руки вперед. Но тут же усмешка гипогеянки померкла и сменилась недоумением, а после самым настоящим страхом. Она так и стояла, не в силах даже приблизиться к саркофагу. Было видно напряжение мышц в её руках, как она не силилась подойти ближе, но ничего не получалось.

— Человек великого духа, — тихо произнёс отец Матео, — покойся с миром, — и осенил саркофаг крестным знамением.

Амертат словно ударило током, она отскочила от саркофага и кинулась прочь из грота. Отец Матео нашел её в тоннеле, что вёл к подвалу дворца, сидящую на земле и сжавшуюся в комок:

— Отцы твоего народа говорили, — спокойно произнёс отец Матео, — что каждый человек волен выбрать, будет ли он на стороне добра, либо же выберет путь зла. Свой выбор ты сделала давно, и потому даже крупицы благодати, что пребывают рядом, для тебя всё равно что кислота по коже. Но Господь не зря даровал тебе долгую жизнь. Ты всегда вольна изменить свой выбор и начать жить иначе. Тогда однажды ты сможешь увидеть божественный свет, и он не будет тебя слепить.

— Избавь меня от проповеди, монах, — огрызнулась Амертат. — Пока мы ходили по кладбищу, понял ли ты, что скоро оно пополнится ещё одним мертвецом?

— Довольно угроз, я уже видел, чего стоит твоя сила. Стоит тебе только приблизиться к святому месту, как твой извечный спутник, что стоит слева, тут же пятится назад и тянет за собой во тьму и тебя.

Но Амертат его явно не слушала. Поднявшись на ноги, она расплывалась в самодовольной улыбке:

— Пока ты говоришь пустое, твой папа уже умер.

— Что за глупости? — отмахнулся отец Матео. — Папа умер два месяца назад и не здесь, а в загородной резиденции. Ты опоздала со временем и ошиблась с местом, чтоб сказать мне это.

— В эту самую минуту, — уже шире улыбалась Амертат, и отец Матео мог лицезреть её белые зубы со слегка удлиненными клыками, из-за которых она походила на дикого зверя, — его сердце остановилось, и гримаса ужаса исказила его лицо. Пока ты читал мне мораль, его убили, а ты даже не попытался помочь ему. А ведь я предупреждала тебя заранее. Что же ты, все ещё считаешь мои пророчества дьявольским обманом? Не жалеешь, что не послушался дьявольских речей?

— Ты говоришь ерунду, богохульница — твердо заключил он. — Уходи прочь, если тебе нечего больше сказать.

— Поднимись, — настаивал она, — поднимись наверх и посмотри. Он не дышит, он сидит на своей кровати и больше не может пошевелиться.

— Прочь, — только и сказал отец Матео.

— Хорошо, я уйду, но скоро ты поднимешься наверх и поймёшь, как я была права. Так слушай мое следующее пророчество для тебя и о твоей сестре. Скоро она искупается в море крови таких же последователей мертвеца, как и ты сам. Их будут убивать у неё на глазах десятками и сотнями за то, что они поклоняются своему Богу. Твою сестру схватят, а над её телом надругаются и не один раз и не один день. А ты будешь здесь, ты будешь далеко и не захочешь помочь, как ты не захотел спасти своего папу, хотя он всего в сотне метров от тебя.

— Вон, кощунница, — сверля её взглядом, процедил отец Матео.

В нарушении всякого обряда он стал читать вслух молитву об изгнании злого духа из одержимца. Его веры и духовных сил хватило на то, чтобы Амертат в ужасе резко развернулась и кинулась прочь вглубь коридора. Больше он её не видел.

Это был его самый нелепый разговор за последнее время. Что это — испытание веры, желание Амертат просто испортить ему настроение и привести разум в смятение? Как теперь не думать о Маноле. Как она там одна в Никарагуа, где свирепствует национальная гвардия? А как же его собственные слова Фантине, что не надо верить в предсказания, что нашептывают колдунье злые духи, ведь предсказания эти не всегда сбываются? И это не сбудется, это точно, отец Матео будет молиться за сестру и Господь не попустит ничего плохого.

Поняв, что из-за визита Амертат Фантина под собором в ближайшее время не появится, отец Матео решил покинуть подземелье и вернуться сюда ранним утром, чтобы всё-таки переговорить со своей прихожанкой. Выбравшись наверх, отец Матео невольно посмотрел в сторону Апостольского дворца. Время было за полночь, кругом тишина, и только свет пробивался из одного единственного окна — того самого, где располагались апартаменты папы. Видимо, не спит, переживает о новых перестановках в курии, работает, жаль, что так долго, в его возрасте необходим полноценный сон. С этими мыслями отец Матео отправился домой, и вернулся в подземелье только через пять часов. Не успел он пройти по тоннелю и десяти метров, как навстречу ему кинулась Фантина:

— Убили! Убили! Извели! — причитала она, обливаясь кровавыми слезами.

Отцу Матео стоило немалых сил поднять женщину с колен и попросить объяснить, что случилось.

— Ведьма сказала, что папу отравили!

— Глупости, Фантина, — произнёс отец Матео, подавая женщине платок. — Ты же знаешь сама, что папа умер почти два месяца назад, и не от яда, а от того что он был стар и сердце его остановилось. Уже месяц в Ватикане новый папа и с ним всё в порядке.

Но Фантина и не думала успокаиваться:

— Джанпаоло убили! Отравители в сутанах!

Отцу Матео уже стала надоедать эта истерика. Одна гипогеянка расхаживает по подземельям и втолковывает всем свои предсказания, другая по наивности верит в них.

— Послушай меня, Фантина, — строго произнёс он. — Сейчас наверху раннее утро. Я пойду в Апостольский дворец, а вечером после службы я спущусь и скажу тебе, что всё в порядке, папа Иоанн Павел жив, а колдунья тебя просто обманула из вредности.

Отец Матео поспешил к подвалу дворца, но вовремя понял, что там уже кто-то ходит и, судя по мелькающему свету фонарей, это были не гипогеянцы, а законные обитатели Ватикана. Отец Матео посмотрел на часы — половина седьмого. Кому и что понадобилось в этот ранний час в ватиканских катакомбах, он не имел ни малейшего представления. Пришлось идти обратно и подниматься наверх уже за стенами Града, в Риме. Пройдя, как и всякий добропорядочный ватиканский служащий через ворота святой Анны, отец Матео встретил только пару гвардейцев и того, кто в столь ранний час никогда не появлялся в Ватикане — около башни Николая V прохаживался епископ Марцинкус. Что заставило его встать в такую рань и поспешить к рабочему месту, отец Матео мог только предполагать. Наверно и до епископа Марцинкуса дошли слухи о собственной неминуемой отставке, и он пришёл к рабочему месту собирать вещи. Правда, вид его уже не был таким обреченным как накануне.

Пройдя во дворец, отец Матео поспешил к своему кабинету. До начала рабочего дня был ещё целый час, и на всём этаже не должно было быть ни души. И всё же кто-то ходил по коридору то в одну сторону, то в другую. Шаги были медленными и тяжелыми. Не вытерпев, отец Матео вышел из кабинета чтобы увидеть скитальца — это был молодой секретарь папы, отец Диего. На лице его блестели дорожки слез. Встретившись потухшим взглядом с отцом Матео, он только произнёс осипшим голосом:

— Папа скончался.

— Как?! — вырвалось у отца Матео.

— Вчера вечером… — дрожащим голосом сдерживая всхлип, произнёс отец Диего, — инфаркт. Обнаружили только утром, когда он должен был проснуться… но не проснулся.

Отец Матео был потрясен, если не сказать больше. Услышанное не укладывалось в голове. Как относительно молодой шестидесяти шестилетний понтифик, который за все тридцать три дня своего папства ни разу не пожаловался на здоровье — а будь иначе, об этом уже бы ходили пересуды — как он мог умереть?

— Кардинал Вийо приказал никому не говорить о случившемся, — монотонно продолжал секретарь, — но я позвонил лечащему врачу папы. Он прилетит в Рим первым же рейсом. Ещё я сообщил племяннице его святейшества. Это было бы неправильно, если б семья узнала о кончине папы только из новостей.

— Вы поступили правильно, родственники должны знать, — машинально произнёс отец Матео. Он всё еще не мог поверить и понять, что же произошло. Из ступора его вывело только мимолетная фраза отрешенного отца Диего:

— Кардинал Вийо как камерленго теперь распоряжается всеми делами. Он уже пригласил бальзамировщиков, они вот-вот должны подъехать.

— Каких ещё бальзамировщиков? — зацепившись за слово, перепросил отец Матео.

Отец Диего заметно удивился:

— Братьев Синьораччи. Кардинал Вийо сказал, что они уже бальзамировали тела Иоанна XXIII и Павла VI.

— Отец Диего, — в ужасе вопросил Мурсиа, — вы хоть понимаете, что происходит?

— Нет, — поникшим голосом произнёс тот.

— Когда вы обнаружили папу?

— Без четверти пять, но это не я, а…

— Когда вы сообщили кардиналу Вийо?

— Сразу же. Он пришел к апартаментам через пятнадцать минут.

— И когда он распорядился о бальзамировании?

— Я точно не могу сказать, минут через пятнадцать-двадцать.

Отец Матео спешно посмотрел на часы:

— Прошло всего два часа. Отец Диего, вы понимаете, что никогда и никто так быстро не принимал решение о бальзамировании?

— Я? Нет, но кардинал Вийо…

— Папа ведь умер один?

— Да. Мы все думали, что он спит.

— Отец Диего, я даже не могу припомнить, когда в последний раз папа умирал без свидетелей. Нет такого протокола, согласно которому нужно бальзамировать тело немедленно. Этого нельзя делать, пока его не осмотрит личный врач. Вы же сказали, что он скоро прибудет.

— Да, первым же рейсам.

— Нельзя допустить бальзамирование раньше, иначе ему нечего будет осматривать. Вы понимаете меня?

Отец Диего резко кивнул.

— Да-да, я немедленно скажу кардиналу.

Он спешно направился к лестнице, а отец Матео, не помня себя, вернулся в кабинет. Все надежды и чаяния рухнули в одночасье. Он не мог поверить, что так просто в один миг всё может перемениться, не начавшись. Не будет намеченных кадровых перестановок в Ватикане, не будут удалены из курии масоны, не будет смещён деспот Коуди, не будет удалён от банковской кормушки Марцинкус. Всё останется, как и было, будто и не было никогда понтифика Иоанна Павла.

Шло время, в кабинет отца Матео стучались служащие конгрегации, спрашивали, слышал ли он о скорбной вести. Он бессмысленно кивал, и они удалялись, не смея его больше тревожить. На часах было почти девять утра, когда в кабинет постучал отец Диего.

— Вы нашли кардинала Вийо? — тут же спросил его отец Матео.

— Нет, но… — секретарь был заметно взволнован, но от слез на лице не осталось и следа. — Я хочу сказать вам… Может это важно, а может и нет, я ещё не могу понять. Папа отзывался о вас как о человеке, которому можно довериться в сложных вопросах, к тому же вы не первый день в Ватикане и знаете о здешних порядках куда больше меня.

Отец Матео даже растерялся от такой характеристики покойного папы. Столь высокого мнения о нем в Ватикане ещё никто не был.

— Так я могу рассказать вам? — ещё раз спросил отец Диего.

— Да-да, конечно, что случилось?

— Кардинал Вийо забрал из спальни папы пузырек с лекарством.

— Каким ещё лекарством? — недоуменно посмотрел на него отец Матео.

— От пониженного давления. Папа принимал его перед сном. А ещё кардинал забрал бумаги.

— С рабочего стола?

— Нет, из рук папы. Он держал их когда… мы его так и нашли, сидящего на кровати с бумагами в руках.

— И Вийо их забрал? Вы знаете, что в них было?

— Я не уверен, но скорее всего, это был ваш доклад об ИРД, которой вы передали через меня. А ещё распоряжения об отставках и назначениях. Вчера папа обсуждал именно этот вопрос с кардиналом Вийо. И ещё одно. Я не нашёл в комнате очков папы и его домашних туфель.

— Так что, кардинал унёс и их? — недоумевал отец Матео.

— Я не знаю. Зачем ему это? Но я был в комнате до того как там побывал кардинал и был после. Факт есть факт — лекарство, бумаги, очки и туфли пропали. Я не знаю, что думать.

А отец Матео знал. Первое что напрашивалось на ум в этой связи так это сокрытие улик. Но улик чего? Убийства? Нет, это слишком, какие убийства в Ватикане в наши дни? Но тут же некстати вспомнился митрополит Никодим, тоже умерший от обширного инфаркта, как говорили, вместо папы. А ещё епископ Марцинкус с каким-то пузырьком в руках накануне, да ещё и в Апостольском дворце, куда он обычно и шагу не ступает, всё сидит в своей башне.

— Отец Диего, откуда вы знаете, что с папой случился инфаркт?

— Так сказал доктор Буццонетти, он ведь заместитель главы медицинской службы Ватикана.

— И что он сделал, чтобы прийти к такому выводу?

Отец Диего недоуменно воззрился на Мурсиа.

— Он осмотрел тело папы.

— Но он ведь не вскрывал его. Без вскрытия нельзя точно установить причины смерти.

— Что же тогда делать?

— Вы секретарь папы. Настаивайте на том, что нужно дождаться его личного врача. Не подпускайте к папе и близко доктора Буццонетти, он уже отличился, когда умирал Павел VI. Он мог продлить его дни, отправить в отделение интенсивной терапии, но не стал этого делать, уж не знаю почему. Такое поведение не достойно медика.

— Хорошо, я сделаю, как вы говорите.

— И ещё, узнайте, куда кардинал Вийо унёс личные вещи папы и зачем. Это немыслимая история. Я даже боюсь думать, что это всё может значить.

Отец Диего согласно кивнул:

— Я должен идти, нужно начать приготовления.

— Когда можно будет проститься с папой?

— В полдень.

В назначенное время отец Матео спустился в зал Климентина. Всё было совсем не так, как два месяца назад, когда умер Павел VI. Сегодня люди шли к гробу Иоанна Павла потоком, и конца ему не было видно. Впереди отца Матео шла пожилая женщина. Подойдя к телу папы, она, прикрывая рот платком, в отчаянии зашептала:

— Кто сделал это с тобой? Кто убил тебя?

Когда отец Матео поравнялся с гробом, он не мог поверить своим глазам. Это было не лицо папы, что-то изменило его до неузнаваемости, будто мышцы в предсмертной агонии неестественно сократились и больше не разжались.

Из зала Климентина отец Матео ушёл потрясенным. Подобное он видел трижды и все три раза то были молодые или средних лет люди, о которых неизменно говорили, что они пали жертвой отравления и скончались, корчась в невыносимых муках.

Недолго думая отец Матео вошел в кабинет монсеньора Ройбера:

— Нужно что-то делать, нельзя допустить бальзамирование.

— Но помилуйте, отец Матео, что я могу сделать?

— Поговорите с префектом, как кардинал он может повлиять на ход вещей. Поймите, произошло нечто страшное. Статс-секретарь вынес из папских покоев его личные вещи и лекарство. Кто знает, что было в том пузырьке. Это же недопустимое утаивание вещественных доказательств.

— Отец Матео, успокойтесь. Все мы безмерно расстроены и скорбим о нашей общей потере. Но не надо таких громких обвинений. Префект рассказал мне, что случилось на самом деле.

— Да? — удивился отец Матео. — И то же?

— Это печальное стечение обстоятельств, в сути случайная смерть. Папа ошибся с дозировкой своего лекарства.

— Быть того не может.

— Знаю-знаю, отец Матео, мне и самому тяжело поверить в случившееся. Но многие кардиналы, что общались с папой, знают, как тяжело ему пришлось за этот месяц. Вдали от епархии и родных людей, на должности которую он совсем не хотел занимать, такое многих может привести в отчаяние. Вот он и не выдержал душевных мук. А лекарство… Поверьте, я тоже не хочу верить в это, но кто теперь скажет наверняка, случайно ли он ошибся с дозировкой или нет.

Папа стал самоубийцей? Что за нелепая версия, которая хуже лжи? Нет, это не может быть так, отец Матео за те две беседы с папой успел составить мнение о его личностных качествах — он был слишком твёрдым в своих убеждениях человеком, а такие не кончают с собой. Но монсеньору отец Матео сказал:

— Тогда просто необходимо вскрытие, чтобы не было кривотолков.

— Нет-нет, что вы, — запротестовал монсеньор Ройбер. — Какое вскрытие? Об этом не может идти и речи. Павел VI провозгласил апостольскую конституцию три года назад. Согласно ей, вскрытие папы невозможно.

— О чём вы говорите? — удивился Мурсиа. — Я прекрасно помню текст конституции. Да, согласно ему, вскрытие папы не разрешается…

— Вот видите…

— Но там и слова нет о том, что оно запрещено. Там вообще нет речи о вскрытии тела. Только о будущем конклаве, а не похоронах папы.

Но все слова были бесполезны, и монсеньор только разводил руками. Сделать что-либо сам отец Матео не мог — не тот был его статус в Ватикане, чтобы хоть как-то влиять на происходящее. Из высокопоставленных сановников, как теперь выяснилось, ему доверял только папа. А теперь он мёртв и, похоже, никто не хочет знать почему. Проходя по коридору, отец Матео случайно услышал беседу двух кардиналов, одним из которых был масон Баджо.

— Господь использует нас, но не нуждается в нас, — говорил он своему собеседнику. — Папа был для нашей Церкви как будто приходским священником.

— Что же будет дальше?

— Изберем нового папу, — сухо произнёс кардинал.

Отца Матео словно кипятком ошпарило от этих слов. Такого цинизма от кардинала он не ожидал.

Время шло к вечеру. Случайно в коридорах дворца отец Матео встретил отца Диего:

— Покои папы опечатаны, — тихо сообщил он, — все вещи уже вынесли. А мне велено переехать в дом при монастыре.

— Вас изгоняют? — насторожился Мурсиа.

— Я не знаю. Просто я уезжаю подальше отсюда. Зал Клементина уже закрыли, я слышал, бальзамировщики скоро приступят к своему делу.

— Но это невозможно, — настаивал отец Матео, — по закону, без разрешения судьи нельзя бальзамировать тело раньше двадцати четырёх часов с момента смерти.

— Это закон Италии, а не Ватикана, — напомнил ему отец Диего. — Если бы я мог сделать хоть что-то… Но я простой священник, секретарь папы, которого больше нет.

На прощание отец Матео спешно чиркнул в блокноте номер телефона своей квартирной хозяйки и всунул в руку отца Диего с просьбой обязательно связаться.

В тот вечер Мурсиа, как и обещал, спустился вниз к Фантине. Сказать ей ему было нечего. Она и так всё знала наперед него.

На следующий день, идя на службу, отец Матео не мог поразиться количеству людей, что пришли на площадь Святого Петра, чтобы попрощаться с папой. Когда недавно умер Павел VI, ничего подобного и близко не было.

Во дворце у него состоялся мимолетный разговор с бывшим коллегой по статистическому бюро. Тот поведал:

— Вчера поздно вечером я беседовал с профессором Маррачино, так он сказал, что по настоянию кардинала Вийо кровь из тела не выпускали, в полные вены закачали формалин — и всё. Мне очень не нравится такое положение вещей. Одной капли крови достаточно, чтобы сделать анализ на присутствие посторонних веществ. А теперь вся кровь смешана с формалином.

— Мне тяжело и больно слышать об этом, — устало вздохнув, признался отец Матео.

— А вы почитайте свежую прессу. Там только и пишут, что смерть папы более чем странная, и необходимо вскрытие. Общественность Италии давит на Ватикан. Кто знает, чем всё это закончится.

Ответ пришел этим же днём. Конгрегация кардиналов постановила, что новый конклав начнётся через две недели и что тело папы Иоанна Павла вскрывать не будут.

Расчёт конгрегации был более чем понятен. Скорый конклав должен обеспечить информационное прикрытие. За обсуждением в прессе кандидатуры будущего папы о смерти прежнего не будет времени вспомнить.

Но ложь в прессе началась с этого же дня. Чередом пошли статьи, и чего в них только не писали — оказывается, у папы уже было четыре инфаркта, он курил по три пачки сигарет в день, и вообще у него только одно легкое и воспаление вен.

Что-то более или менее похоже на правду сказал в интервью аббат Дюко-Бурже, соратник раскольника архиепископа Лефевра: «Трудно поверить, чтобы смерть папы была вызвана естественными причинами, учитывая, сколько исчадий ада населяют Ватикан».

С этого дня отец Матео только и размышлял над тем, кому выгодна смерть понтифика. Кардиналы Вийо и Баджо, которых он намеревался сместить? Марцинкус? Покинь он пост президента ИРД, то точно бы попал под следствие за финансовые мошенничества. Что он делал так рано в Ватикане в день смерти папы? Почему он был если не рад, то заметно воодушевлен в то самое утро? Что за пузырек он нёс накануне по дворцу? Почему кардинал Вийо в самом деле унёс из папских апартаментов пузырек с лекарством? Не потому ли, что в лекарство был подмешан яд? Но зачем ему понадобились тапочки и очки? Может из-за отравления у папы началась рвота, она и попала на очки, что он держал в руках, и далее вниз на тапочки? А ведь рвота это биологический материал, как и кровь, с неё можно сделать анализ и выявить смертельно опасное вещество. Но ничего этого не будет сделано. Если был яд, то его следы надежно скрыты и улик не осталось. А это спешное молниеносное бальзамирование, словно земля горела под ногами убийц, сделало так, что все острые вопросы навсегда останутся без ответа.

А документы, что были у папы, где они теперь? А ведь у него было начало второй копии утерянного доклада архиепископа Ганьона. Если его унёс Вийо, то он быстро поймёт что это за бумаги, и кто мог их написать, если архиепископ Ганьон уже давно пребывает в Канаде, а отец Матео по-прежнему служит в Ватикане. Тогда дни отца Матео в Ватикане сочтены. И он был бы этому несказанно рад, потому что прав аббат Дюко-Бурже, Ватикан облюбовали настоящие исчадия ада, что называют друг друга братьями и обмениваются секретными рукопожатиями. От них хотел очистить курию Иоанн Павел, но они первыми очистили Ватикан от него — в первый же день после смерти вынесли тело и все его личные вещи, чтоб ничего не напоминало о том, что когда-то Альбино Лучани был здесь, что ходил по коридорам дворца и мечтал изменить Церковь к лучшему. Курия не смогла сломить его уговорами, как это частенько получалось у неё с мечущимся Павлом VI. И тогда в ход пошел яд, как последний аргумент. Заговорщики и убийцы, что покрывают друг друга — один несёт пузырек, другой выносит, словно ещё пару месяцев назад в Ватикане правил не Павел VI, а Александр VI, он же Родриго Борджиа.

Отец Матео прекрасно понимал, что никому и ничего доказать он будет не в состоянии. Улики уничтожены, а слова простого священника ничего не стоят. Ватикан — суверенное государство и итальянские власти тут не помогут. Ему оставалось только ждать, когда придёт монсеньор Ройбер и смущенно скажет ему, что префект желает, чтоб отец Матео удалился в монастырь, из которого и приехал.

Прошли две недели. Иоанна Павла похоронили, а его саркофаг скрыли в гроте. Каждую ночь отец Матео видел, как Фантина приходит к нему с цветами и льет кровавые слезы. Частенько отец Матео присоединялся к ней, но не для того чтобы плакать, а для молитвы по мученику, что отдал жизнь во имя блага Церкви.

Отец Матео не следил за сплетнями и слухами, что окружали новый конклав, он только слышал, что изберут или традиционалиста кардинала Сири, что мог стать папой и в прошлые три раза, или некогда опального и сосланного в провинцию кардинала Бенелли. Ничего против того и другого отец Матео не имел, в конце концов они не были масонами.

Но случилось так, что отец Матео совершенно перестал понимать хоть что-то в ватиканской политике. Новым папой стал польский кардинал Кароль Войтыла, первый папа иностранец за последние 455 лет. И он избрал себе имя Иоанна Павла II. Что ж, такая преемственность в имени всегда означала преемственность во взглядах и действиях. Отец Матео понял, что надежда на преображение Ватикана ещё не потеряна.

Но прошёл месяц, а за ним другой. Кардинал Вйио так и остался на посту статс-секретаря, кардинал Баджо не отправился в Венецию, а как хотел, продолжал служить в Риме. Викарий Рима Полетти так и остался викарием, епископ Марцинкус по-прежнему пребывал в кресле президента ИРД, чикагский кардинал Коуди тоже не жаловался на своё положение в епархии.

Ничего не изменилось, всё в Римской курии осталось так, как и было при Павле VI, а тридцати трёхдневного понтификата Иоанна Павла I как будто никогда и не было. Единственный человек в Ватикане, кто льёт по нему слезы, так это гипогеянка Фантина, что никогда не видела Альбино Лучани живым, но свято верила, что его убили.

Глава восьмая

Полковник Кристиан сидел в своём новом рабочем кабинете в ново отстроенном корпусе на минус пятом этаже. Это была сама глубокая точка подземной части строения, и видимо сэр Майлз решил, что обитать там должны если не гипогеянцы, то их ближайший сородич.

К слову, за былую строптивость глава Фортвудса наказал не только начальника оперативного отдела, но и всех его подчинённых, поселив их всё там же, ниже уровня земли, отдав половину этажа под звукоизолированный тир, спортивный зал и казарму. По мысли сэра Майлза любому оперативнику совершенно не нужно видеть солнечного света в рабочий период, пока тот находится в штабе. Полковник, конечно, это вполне пережил бы, но организм смертных не может долгое время нормально функционировать без необходимой дозы природного света. И полковнику пришлось потратить немало сил и упорства, чтобы убедить главу Фортвудса в необходимости спортивных пробежек для своих сотрудников по огороженной территории поместья трижды в день.

Соседями оперативников по минус пятому этажу стали служащие медлаборатории. Виною тому нерасторопность прежнего их главы Питера Рассела, или личное отношение сэра Майлза к нынешнему главе доктору Лесли Вильерсу, что в годы учебы специализировался на психиатрии, но весь корпус медлаборатории с оборудованием и сотрудниками был переведён подальше от глаз сэра Майлза.

Остальным же отделам пришлось делить оставшиеся четыре подземных этажа и один из двух надземных. Получить кабинеты с окнами повезло только администрации и кельтологическому отделу — их перевели на плюс первый этаж. За что была оказана такая честь кельтологам, никто не знал, но подозревали что из-за родственных отношений жены сэра Майлза и её брата Алана Харриса. Самый верхний, второй этаж был отведён под будущую школу, и все сотрудники, кто с радостью, а кто с ужасом, ждали, когда в поместье вернутся сорок три чада служащих Фортвудса.

В особняке осталась только библиотека, потому как её побоялись лишний раз трогать, дабы с переездом не нарушить хрупкий порядок документов, которого к слову, там отродясь не было. Также в своих кабинетах остались НЛО-шники, и злые языки поговаривали, что их не переводят в новое здание только потому, что сэр Майлз собирается скоро распустить весь их отдел.

По высокому распоряжению сэра Майлза, все кто носит фамилии Стэнли, Рассел, Вильерс, Харрис, Темпл, Пэлем, Грэй или Сессил — отныне все они должны проживать на территории особняка. Остальным же служащим было предложено обустроиться в отдельном корпусе в жилых комнатах строго на тех этажах, где расположились их отделы. Возмущаться и протестовать было бесполезно, сэр Майлз своё решение никогда не менял. На этой и не только почве в рядах высокопоставленных служащих произошёл раскол. Многие главы отделов, которым уже перевалило за шестьдесят лет, не в силах больше терпеть причуды сэра Майлза, планомерно подавали в отставку и уезжали доживать пенсию подальше от Фортвудса, а то и вовсе от Англии. Те, кто был помоложе, пользовались массовой сменой руководства отделов во всем Фортвудсе и сопутствующей этому неразберихе, из-за чего большую часть рабочего дня занимались чем угодно, только не работой. Поручения, которые с твёрдой подачи сэра Майлза и нерешительной на них реакции глав отделов, постоянно менялись с «плюса» ни «минус». В течение одного дня до служащих могло быть доведено два взаимоисключающих приказа, и особому желанию работать они не способствовали. Получая очередное задание, служащие и не торопились его выполнять — вдруг сегодня же придет отмена, и ничего делать было не нужно. А может отмена придёт завтра, а может послезавтра… Так чего спешить? Понемногу Фортвудс начинал разлагаться.

Из старожилов на своих постах остались только полковник Кристиан и глава международного отдела Джордж Сессил, и тот обещал подать в отставку, как только переговоры с Гипогеей будут завершены. Что такого для переговоров готовил лично Сессил, раз не мог доверить это своему преемнику, полковник не знал, а выпытывать планы у разведчика было бесполезно. Оставалось только ждать, когда же делегация из Гипогеи прибудет в Лондон и можно будет покончить с этим безумием.

В последние годы полковника Кристиана не покидало стойкое ощущение, что Сессил собрался торговать с Гипогеей донорской кровью, причём в пользу не только Фортвудса, но и в собственный карман. Только как международный отдел собирается сделать это в обход сэра Майлза, понять было решительно невозможно — уж он бы подобные методы пополнения бюджета Фортвудса точно не одобрил, даже будучи в депрессивной стадии болезни.

На столе заверещал телефон — это был звонок с КПП:

— Полковник, сейчас Доусон приведёт к вам одну мадам, — предупредил дежурный.

— Что за мадам?

— Говорит, что посол Гипогеи.

— Имени её не спрашивали?

— Спрашивали, — недовольно отозвался дежурный, — сказала, что не наше дело, она пришла к вам, — и вдобавок посетовал. — Вот какова наглость?

— Что она хоть собой представляет, опиши.

— Какая-то жутко заносчивая негритянка.

Через пять минут посол в сопровождении оперативника появилась в кабинете. Это была Заза. В последний раз полковник видел её лет восемьдесят назад, и тогда её кожа была белее снега. После того как её любовник Эйнар всё-таки вывел её из Гипогеи наружу, она довольно сильно изменилась, но по-прежнему оставалась всё такой же высокой и статной, с гордо поднятой головой. А теперь ещё она одета не в черно-белые обноски, а дорого и со вкусом.

— Двадцать второго числа в Саттоне около автовокзала, — отчеканила Заза, как только Доусон вышел и закрыл за собой дверь. — Время после полуночи.

Полковник тут же припомнил все правила этикета, встал с места, предложил даме сесть, подвинул ей стул и только после этого, вернувшись в свое кресло, начал беседу:

— Вы будете на этой встрече?

— Нет, у меня выходные на Мальдивах.

— С Эйнаром? — поинтересовался полковник, — уж простите за бестактность.

— Нет, с подругой, — не сводя с него немигающего взгляда, ответила Заза.

— Как он там сейчас поживает, если не секрет?

— Хорошо поживает, в Венесуэле бродит по сельве, пугает тамошних капибар.

— А вы его жажду к путешествиям, значит, не разделяете?

— Я ещё в своём уме, чтобы неделями лазать по влажному тропическому лесу, где полно диких тварей. Они ужасно нервируют, особенно когда свешиваются с деревьев и норовят прыгнуть у тебя перед лицом. Лучше жить в пустыне, чем лезть в этот жуткий зоопарк.

Полковник невольно улыбнулся, вспомнив с каким воодушевлением исландец Эйнар рассказывал ему в под-Париже об Амазонии, и какого мнения о ней же была его избранница, которую он некогда даже выкрал из Гипогеи — такой сильной оказалась любовь северянина к южной красавице.

— Послушайте, полковник, — начала Заза, — понятия не имею, о чём вы хотите говорить с Людеком, но задумали вы это зря.

Полковник Кристиан и сам знал, что это так, но что поделать, если он подневольный человек. И всё равно он не мог не спросить:

— А почему, можете пояснить?

— Потому что это Людек, местный князёк с придворной ведьмой. В Гипогее он и его поселение мало кому интересны. Этот городок так, лишь мелкий осколок из некогда целой вазы. У Людека слишком специфические представления о дипломатических переговорах. Он уже готовит вам такой список претензий, и я даже не представляю, что вы ему будете отвечать.

— Претензии? А можно поподробнее.

— Вот двадцать второго числа подробно и услышите, — ушла от ответа Заза. — Я им, конечно, пыталась объяснить, что Фортвудс не ООН, чтобы за всё отвечать. Но что такое ООН там никто не знает и объяснять им бесполезно. Так что готовьтесь, на вас лично повесят все грехи человечества. И не забудьте про близнецов, над которыми экспериментировали. Людек хочет знать всё, что вы с ними сделали.

Полковник невольно вздохнул. Ни Лили Метц, ни Алекс Гольдхаген, если их действительно так зовут, Фортвудс до сих пор не нашёл, как ни пытался.

— Что вздыхаете, полковник Кристиан? — даже не улыбнувшись, поинтересовалась Заза, — наломали дров и не знаете, как отвертеться?

— Мы даже не знаем, что сделали, потому что это была частная практика людей, которых давно нет в живых.

— Не завидую я вам, — заметила Заза. — Людеку вы этого не объясните. Потому что на уши ему насела Амертат, а она ещё та сучка, всем любит портить жизнь. Лично мне всё равно, есть ли искусственно перерожденные альвары или нет, но вот Людек верит, что есть. Да, и ещё, он просил привести на встречу какую-то Меритсегер, хочет посмотреть, что вы с ней сделали.

— Ничего мы с ней не сделали. Она сейчас живет под надзором в Энфилде, осваивается, привыкает к городской жизни.

— Меня это не волнует. Пусть явится на глаза Людеку и скажет ему это лично.

— А он даёт гарантию, что не заберет её обратно под землю?

— Мне-то откуда знать? Я не Амертат, он передо мной о своих планах не отчитывается.

— Стало быть, вам нет никакого дела до самих переговоров, правильно я понимаю?

— Правильно. Я согласилась приехать к вам только по старому знакомству, больше чернокровые братья меня ни о чем не просили.

— А это ваше старое знакомство не предусматривает, что однажды вам предстоит вернуться в Гипогею в принудительном порядке?

Заза смотрела на полковника холодно и не мигая. Наконец, она произнесла:

— Не боюсь, потому что мне туда не нужно.

— Правда? А помнится, восемьдесят лет назад вы не хотели выбираться наружу. А сейчас, как я вижу, вы не бедствуете. Не многие альвары поверхности могут похвастаться достатком и красивой жизнью.

— Тогда пусть стараются лучше или уходят вниз, — безэмоционально заметила она, — там нет социальной несправедливости.

— Заза, мы очень много сил и старания вложили в обучение и оцивилизовывание Меритсегер. Нам просто будет жалко, если её утянут обратно на дно.

— Скажите это Людеку. Зачем говорите мне?

Осознав, что взывать к сочувствию Зазы бесполезно, полковник дал понять, что разговор окончен, чему та была несказанно рада и поспешила удалиться.

Подготовка к двадцать второму числу пошла с невиданной скоростью, что было удивительно, учитывая царившие в Фортвудсе нравы антитрудоголизма. Сам сэр Майлз на переговорах присутствовать не пожелал, что было с одной стороны странно, а с другой, поведению главы Фортвудса служащие уже давно отвыкли удивляться. Вместо себя он делегировал всех до единого глав отделов и служб, за исключением старшего тюремщика Рэмси, и то после трёх настойчивых просьб самого Рэмси, и библиотекаря, которого всё происходящее за пределами поместья никогда особо и не интересовало.

Заблаговременно арендовав транспорт и здание кафе, где имелся обширный зал как раз подходящий для переговоров, Фортвудс готовился к предстоящему мероприятию не без волнения и даже страха. Кто хотел, наперебой спрашивали Ника Пэлема, что их ждёт, кто такой Людек и Амертат, какие они из себя по складу ума и характеру. Бывшего в Под-Альпийской конфедерации Хеймана Грэя в живых уже не было. После возвращения он сильно изменился, стал непривычно нелюдимым, начал злоупотреблять алкоголем. Не прошло и года, как он наложил на себя руки, повесившись в ванной. Его вдова упрекала полковника Кристиана, что тот оставил её мужа в опасности тогда, в Гипогее, от чего Хейман не смог психологически оправиться. Ник Пэлем как мог, пытался переубедить миссис Грэй, говорил, что тогда в опасности были все трое, но никаких возражений, она слушать не желала. Аргумент, что в голову Грэй ударило некое подобие шаровой молнии, её не только не заставил прислушаться, но и просто разозлил. Она засыпала сэра Майлза жалобами на полковника, который на её взгляд не досмотрел за Хейманом, на Джорджа Сессила, который отправил его в Гипогею, и это изрядно потрепало нервы обоим главам отделов.

В назначенную ночь девять фортвудцев отправились в южный Лондон к помянутому автовокзалу. Группа оперативного прикрытия незаметно рассредоточилась на смежных улицах, готовясь в случае чего перекрыть автомобильное движение или отвести от точки рандеву припозднившихся пешеходов.

Каким образом гипогеянцы должны были появиться именно там, строили разные предположения, но большинство сходилось на версии, что в подвальном помещении одного из соседних домов поблизости был спуск в городские подземелья. Когда пошёл первый час ночи, ожидание начало нервировать. Да ещё понятно каким образом и непонятно откуда взявшиеся прохожие начали крутиться поблизости от автовокзала. Стоящие в квартале от них главы отделов с тревогой вглядывались вдаль:

— Ваш промах, полковник, — поспешил указать ему Джордж Сессил, — улица перекрыта, а посторонние в зоне операции. Куда смотрели ваши оперативники?

— Мои оперативники смотрели в правильном направлении, — заключил полковник. — Лучше и вы посмотрите внимательно.

Тут действительно было на что взглянуть. Такого раньше не видел и полковник Кристиан. Трое мужчин в строгих костюмах современного покроя, с абсолютно белыми лицами и волосами заинтересованно осматривали высокие здания, среди которых оказались. Когда главы двинулись им навстречу, то смогли разглядеть, что неизменный атрибут любого старого гипогеянца длинная белая борода у всех троих отсутствовал. Двое были гладко выбриты, а Людек бороду укоротил до вполне приличного в деловом обществе полдюйма. Трое гипогеянцев в абсолютно человеческой одежде, но с совершенно нечеловеческими лицами смотрелись не то что странно, даже ирреально и пугающе. Появись они в привычных балахонах и двухсторонних накидках, это пугало бы меньше. Наверное, над их образом поработала Заза, потому как костюмы были явно не из дешёвых.

— Рад приветствовать тебя Людек и твоих спутников, — произнёс полковник Кристиан, которого благоразумно и единодушно выбрали главой делегации, хотя сэра Майлза заверили, что им будет Джордж Сессил.

После взаимного представления выяснилось, что гипогеянец, похожий на двадцатипятилетнего молодого человека, и есть Мемнон, хотя без бороды его и было сложно узнать. В прошлый раз в Под-Альпийской конфедерации он упирал на то, что выпивать кровь из смертных досуха в порядке вещей и ничего противозаконного в этом быть не может. Стоящий от Людека по левую руку Гонтран полковнику был незнаком, но он втайне надеялся, что хотя бы этот гипогеянец выбран Людеком как противовес Мемнону и куда более гуманен.

В зале кафе было темно, только приглушённый свет уличных фонарей падал через окна. В кафе делегацию ожидала Мери. Уже ничего в её виде не напоминало о жизни под землей, а потом и в фортвудской тюрьме. Волосы аккуратно острижены до лопаток, а не той дикой длины по колено, что была прежде, платье скромное и приличного покроя, закрывало все части тела, которые посторонним видеть не обязательно. Обретя краски на лице, вернув под лучами солнца свой подлинный облик, внешне она походила на потомка индийских эмигрантов, так в Фортвудсе ей и посоветовали говорить своим новым соседям в северном Лондоне, хоть Мери упорно настаивала, что урожденная египтянка.

Как только делегация вошла внутрь, женщина вскочила с места и замерла. Людек, не сводя с неё глаз, подошёл ближе. Он заговорил на каком-то непонятном и трудноопределимом языке и Мери ему отвечала, с каждой секундой становясь всё растеряннее и печальнее.

— Прошу, рассаживайтесь, господа, — произнёс полковник Кристиан, указывая на собранную воедино длинную вереницу столов и стулья возле них. Гипогеянцы заняли места посередине с одной стороны, сидя к окну спиной, фортвудцы — противоположную. Мери же села на краю поближе к человеку, к которому успела привыкнуть за время реабилитации — доктору Лесли Вильерсу.

— Мы рассчитывали, что вас будет больше, — признался полковник, окидывая взглядом пустые места по другую сторону.

— От вас приходило трое мужчин, так же трое и нас, — заключил Людек. — Мы чтим законы равновесия, приличного вида и гостеприимства, и не злоупотребляем ими. Вначале примите наш ответный дар.

Он достал из кармана пиджака кожаный мешочек, затянутый шнурком, и протянул его сидящему напротив полковнику Кристиану. Раскрыв его и заглянув внутрь, полковник мало что понял из увиденного, но логика подсказывала, что Йен Рассел из геологического отдела скажет наверняка, что же это. Получив мешочек, глава геологов высыпал часть его содержимого на ладонь. Он даже привстал, чтоб поднести руку ближе к фонарному свету. От лицезрения того, что неподготовленному глазу может показаться смесью измельченных камней и руды, его рука слегка заметно затряслась.

— Что это? — не выдержал и спросил сидящий с ним рядом глава археологов.

— Это алмазы на тридцать-сорок каратов.

Он услышанного фортвудцы начали нервно переглядываться.

— Вам не нравится? — поинтересовался Людек.

— Нет, ну что вы, — вступил кельтолог Харрис. — Просто ваш дар слишком дорог по сравнению с тем, что преподнесли вам мы.

— Богатство относительно. Для вас эта порода ценна, для нас же она часть камней, что окружают наше бытие веками. Для вас ткани дёшевы и обыденны, для нас же они единственная часть прежнего смертного мира, что неизменно нужна нам, чтобы прикрывать наготу. Они недоступная роскошь, потому как под землей нет ткацких станков, не растет лен, не растет хлопок, не живет шелкопряд. Для нас ткани бесценны, а те, необычайно легкие и немаркие, что преподнесли нам вы, с которых легко отряхивается даже меловая пыль, просто удивительны и волшебны.

— Это просто новые материалы и технологии.

— У нас нет и старых.

— Да, всё познается в сравнении, — подытожил полковник. — Мы безмерно благодарны за ваше внимание к нам. Мы так же надеемся, что наш жест доброй воли вы тоже оцените. Как вы и просили, мы пригласили на нашу встречу Меритсегер. Как видите, она пребывает на свободе в добром здравии.

— Но не на своем месте, — отрезал Людек.

Поняв, что разговор начинает уходить не в то русло с самого начала, полковник попытался объяснить:

— Здесь в Англии мы привыкли верить в свободу личности, в то, что каждый человек волен жить там, где он хочет. Если Мери захочет вернуться в Гипогею, мы будем не в праве её удерживать. Но если она захочет остаться, не будет ли лучшим для всех нас принять её выбор?

— Бывают ситуации, когда выбор сотен важнее выбора одного. Меритсегер ушла в Альбион не для того, чтобы жить под светом солнца, а для того, чтобы передать послание умеющим слушать.

— Прости за бестактность, но вы отправили её не к тем людям, что могли бы вам помочь в расчистке плато Гизы от песка.

Людек вопросительно посмотрел на полковника, видимо не зная этого географического названия, и полковник пояснил:

— Мемфис.

— Да, — кивнул Людек, — но теперь мы знаем, что песков в некрополе нет, но врата Гипогеи всё равно закрыты.

Настало время вступить в разговор главе археологического отдела Волтеру Грэю. Сам никогда не участвовавший в экспедициях по Египту, он принялся с умным видом пояснять, что, де, врата Гипогеи близ населенных пунктов, где проживает множество людей, есть вещь небезопасная, и потому никто из археологов никогда не станет те самые врата, а по факту, норы и выходы из гробниц, раскапывать.

Тут не выдержал и вступил в разговор вспыльчивый Мемнон.

— Вы, смертные, утопили в воде нубийскую Гипогею и теперь хотите, чтобы наши братья и сестры по крови остались там, в затопленных ходах, но в под-Мемфис не уходили? Что же, вы специально хотите найти способ извести нас, запечатать под землей и утопить?

Сводить на нет намечающийся конфликт пришлось представителю международного отдела:

— Вы не совсем правильно понимаете сложившуюся ситуацию, — начал Джордж Сессил. — Да, за входами в Гипогею следит наша организация. Но, то, что Ассуанский гидроузел затопил земли Нижней Нубии, виноваты не мы. Это сделали власти Египта или, вернее будет сказать, инженеры из Советской России. Мы ни в коей мере не можем нести ответственность за действия страны, с которой наше правительство находится в конфронтации.

Краткий перевод на общепонятный язык без заумных технических и полититологических терминов пришлось делать кельтологу Харрису. От себя же он добавил, что Фортвудс не против, чтобы гипогеянцы выходили по ночам наружу, просто Фортвудс не хочет, чтобы во время таких ночных прогулок смертные люди пропадали или погибали от обескровливания.

— Такова наша природа — пить кровь смертных, что однажды умрут, — произнёс молчавший до этого Гонтран.

— Но, ведь можно пить кровь, не убивая, — возразил медик Вильерс, — как делают это альвары, живущие на поверхности.

— И что же смертные после этого не умирают?

— Но ведь не сразу и не от обескровливания.

— Но умирают.

Спор этот мог продолжаться до бесконечности, но прервал его Людек.

— Воды под Нубией не единственное, что нас заботит. Всё то время, что мы ждали, чтобы прийти сюда, я разослал гонцов во все части Гипогеи, чтобы они расспросили наших братьев и сестер, есть ли им что сказать смертным, о чём хотят они попросить вас, а на что хотят пожаловаться. И вот что они передали мне…

От зачитанного по памяти списка претензий всем присутствующим фортвудцам стало немного не по себе. Разобравшись со старыми и новыми географическими названиями, деталями происшествий и геологическими последствиями, сроками, ограниченные последними тридцатью годами, получалось, что гипогеянцы не рады соседству со смертными, повелевающими техническим прогрессом.

Помимо затопленного Асуана в Египте, гипогеянцев заботил и скрывшийся под волнами Цимлянского водохранилища древний Саркел, от чего немногим из хазар, славян и непонятно, что делавших там грекам, пришлось мигрировать по тоннелям Гипогеи подальше от облюбованных мест, где они жили веками, и откуда выбирались наружу только по ночам, чтоб при свете луны смотреть на родные места, где некогда обитали — а теперь все это пространство скрыто под водами и снаружи и внизу. Повторное объяснение, что во всём виноваты советские инженеры, гипогеянцев не заинтересовало.

Далее началась череда жалоб на нефте- и газодобытчиков, что бурением своих скважин они нагло пробивают тоннели Гипогеи, вызывают обрушения залов и коридоров, а то и вовсе пускают по обжитым подземельям вырвавшийся из недр газ или серные выделения. Из-за этого ходы приходится замуровывать камнями, тем самым перекрывая тоннели и ходить из-под одного континента под другой в обход на многие тысячи километров.

Новый руководитель геологического отдела даже не знал, что и ответить на эти претензии. До этого дня он считал, что его работа заключается в обеспечении безопасности всех тех, кто занят добычей руды, нефти и прочих природных богатств, от посягательств нежданно встретившихся им под землей гипогеянцев. Но он и подумать не мог, что гипогеянцы сами не прочь, чтоб их защитили от бурильщиков. Слова, что во всем виноваты саудиты, катарцы, иранцы и прочие, Людека также не убедили.

А потом очередь дошла и до самого щепетильного вопроса — ядерных испытаний. Жаловались на всех — на СССР, США, Китай, Францию — всех кто на своих полигонах устраивал подземные ядерные испытания. Но как ни странно, радиация гипогеянцев не беспокоила, видимо их бессмертные тела с абсолютной регенерацией её последствия не ощущали вовсе. Недовольство подземников сводилось к одному и тому же — к обвалу тоннелей Гипогеи, которые существовали испокон веков и исправно служили подземному народу транспортной артерией. Заверение, что уже шестнадцать лет как запрещено испытание ядерного оружия под водой и в воздухе, а единственной средой остается только земля, гипогеянцев несколько не смягчило.

Как не удивительно, но тема метро гипогеянцев не волновала, видимо в XX веке по всему миру его стали строить принципиально иначе, чем в XIX веке в Лондоне.

— Старые дороги рушатся, а новые не возникают сами по себе, — говорил Людек. — Если вы негодуете, что мы пьем кровь, так как привыкли, то примите и наши слова негодования. Веками и тысячелетиями Гипогея жила своей жизнью и не пыталась изменить жизнь смертных. Так почему же вы посчитали, что вправе менять наш уклад? Это ли месть за ваших усопших во имя нашего блага?

— Нет, что вы, это совсем другое, — заверял его Джордж Сессил. — Просто поймите, жизнь на поверхности теперь не та, что была ещё век назад, всё очень сильно изменилось. Мы называем это техническим прогрессом. Поверьте, его нельзя просто так остановить, запретить искать нефть, наложить мораторий на ядерные испытания под землей и перестать строить гидроэлектростанции. Это отбросит мир в своем развитии на сто лет назад.

После соответствующего перевода от Алана Харриса Людек спросил:

— Что есть плохого в том, что люди будут жить, как и их предки жили сто лет назад?

— Многие уже просто не смогут.

— Почему?

Объяснить это было сложно и практически невозможно. Как растолковать вечноживущему кровопийце, веками живущему под землей, честно признавшемуся, что от цивилизации в их мире осталась только одежда, что смертные люди привыкли к удобствам технического прогресса, а регрессу пылко воспротивятся?

— Всякий человек способен привыкнуть ко многому, — заметил Гонтран, — и к иссушающей жаре и к сковывающему холоду. Иные, проведя во дворцах многие годы и попав в грязную хибару, привыкали жить и там. Для смертных нет ничего невозможного, потому как для них нет предела терпению и выносливости.

Спорить тут было бесполезно, благо Людек снова взял слово:

— Я поведал вам о наших невзгодах не потому что хотел получить сочувствие, а для того чтобы призвать смертных к совести. Пока наша страна будет разрушаться, мы будем считать, что смертные ведут с нами войну.

— Людек, мне безмерно жаль, что так происходит, — произнёс полковник. — Мы, все здесь присутствующие, прекрасно понимаем, что Гипогея это единой целое, и что опоясывает она весь мир. Но и вы должны понять, что над вами находится две сотни обособленных государств не всегда друг другу дружественные.

— Всегда меж народами были войны, но они воевали меж собой, а не с нами.

Далее опять посыпались упреки теперь уже за Вторую мировую войну, когда взрывами снарядов всех стран-участниц порушило немало гипогеянских подземных дорог.

— Людек, как мудрый вождь ты должен понять, что мы, Фортвудс, не представляем даже власть своей страны, а уж влиять на поступки других правителей и вовсе не можем.

— Ты — нет. Но мы слышали, что есть совет всех стран мира, где послы обмениваются жалобами и все вместе сообща разрешают конфликты и заканчивают войны. Этот совет должен узнать о наших скорбях и обязать страны смертных не чинить козни Гипогее.

— Но у Фортвудса нет представительства в ООН, — пораженно выдохнул глава агитотдела Флетчер.

— Постой, — сказал ему полковник и снова обратился к Людеку. — Организация Объединенных Наций действительно существует. Но она не может заставить страны прекратить буровые работы и прочее, что вас так возмущает. Даже если Фортвудс сможет добиться от властей нашей страны поднять в ООН вопрос о сохранности природных территорий, представители остальных стран суть проблемы не поймут и отметут её как несущественную. Поймите, смертные в своем подавляющем большинстве ничего не знают ни об альварах, ни о Гипогее. Потому они и не задумываются, что взрывая бомбу на поверхности земли, они разрушают вашу страну. Они вообще не знают, что она существует там внизу.

Трое альваров о чём-то тихо зашептались на непонятном языке, видимо устаревшем диалекте французского. После краткого совещания Людек произнёс:

— Тогда мы отправим в этот совет своего посла и заключим союз со странами смертных, чтобы и с мнением Гипогеи начали считаться.

— Но это же… — теряя дар речи, попытался ответить Джордж Сессил, — это же невозможно. Вы же не можете так просто заявить смертным о своем существовании. Зачем-то же вы веками скрываете его?

— Это так, — согласился Людек. — но теперь, когда Гипогея рушится, и жизнь под землей осложнена невиданными ранее силами, мы вынуждены просить защиты у смертных. Но если в наших невзгодах виноваты смертные, мы хотим просить их одуматься, если они делают это от незнания. Но если мы усмотрим в их помыслах злой умысел, то посчитаем это объявлением войны.

— Давайте не будем горячиться, — попытался призвать его Сессил. — Это ведь будет катастрофой в умах смертных людей. Они не привыкли думать, что рядом с ними живут качественно иные люди, тем более те, кто пьет только их кровь. Начнутся волнения и паника. Тем более ваш поступок отразится и на альварах поверхности. Вы не можете принять своё решение без их совета.

— Пусть один из них и скажет, что думает о том, чтобы перестать притворяться смертным в их мире и показать, кто он есть на самом деле.

Людек выразительно посмотрел на полковника. Тот ответил ему таким же внимательным взглядом:

— Я думаю, Людек, что ты не совсем с нами честен. Разрушения Гипогеи не могут быть настолько фатальными, как ты пытаешься нам это представить. Мир слишком огромен, чтобы все бурильные установки, ГЭС, и ядерные полигоны приходились точно на тоннели Гипогеи. Мне всегда казалось, что природные катаклизмы вроде землетрясений наносят ущерб вашим тоннелям намного больше. Потому что вулканы извергаются в сотнях мест испокон веков и каждый год, а области землетрясений распространяются на куда большие площади, чем локальная буровая установка, которая пробивает скважину от силы 3 метра в диаметре. Скажи, как веками гипогеянцы справлялись с обвалами тоннелей после землетрясений?

— У Гипогеи нет тоннелей близ таких опасных мест, где текучий огонь может прийти в любой ход.

— А вот данные Фортвудса говорят, что это совсем не так. В Новом Свете, как впрочем, и в старом, по ночам твоих соплеменников встречают по большей части в горах, и особенно вблизи вулканов, потухших, действующих, неважно. И знаешь почему? Я конечно не вулканолог, чтобы досконально знать механизм извержения раскаленной лавы, но благодаря достижению смертных пытливых умов от науки знаю, что после извержений под лавовыми полями из-за перепада температур частенько образуются протяженные тоннели. Наверное, по ним очень удобно ходить. Вот твои соплеменники и ходят вблизи от тех самых вулканов, что извергают текучий огонь и ничуть его не боятся.

— Может кто-то и не боится. Но остальные знают, что несет за собой содрогание земли.

— И насколько оно разрушительнее тех обвалов, что устраивают вам смертные?

— В моём поселении оно ничтожно мало.

— Просто ты живешь под Европой. А в Европе не так много действующих вулканов, зато много высокотехнологичных стран. Ущерб от людей здесь кажется существеннее природного. Всё познается в сравнении, как уже было сказано. Полагаю, твои братья и сестры из Азии или Африки совсем иного мнения, смертные их вряд ли особо беспокоят. Ты просто преувеличиваешь разрушения Гипогеи. Вряд ли они настолько фатальны, хотя я допускаю, что деятельность смертных доставляет вам множество неудобств. Лучше скажи честно, что являть своё племя взорам смертных ты тоже не намерен, а просто пытаешься испугать мистера Сессила и взять инициативу на переговорах в свои руки.

Людек весело рассмеялся:

— Ты умен, Старый Секей, но не услышал главного. Мы готовы не вмешиваться в дела смертных, если и они перестанут вмешиваться в наши.

— Хорошо. Тогда предоставь нам карту Гипогеи со всеми тоннелями и ответвлениями и тогда мы сможем предотвратить вторжения технологов извне в каждый из них. Что думаешь? Готов ли ты помочь своим братьям и сестрам и предупредить смертных, в какие места им не нужно тащить буровые установки и обрушать тоннели?

Ответ был ясен даже без его озвучения. Никакую карту Гипогеи сопоставленную с земной поверхностью, даже если она существует в природе, Людек Фортвудсу не отдаст, ибо это угроза если не безопасности Гипогеи, то её покою. А как Фортвудсу предотвращать вторжение в Гипогею бурильщиков других стран, если он не знает под какими областями лежат тоннели и залы Гипогеи? Весь этот разговор не стоил обсуждения с самого начала в виду своей бесперспективности и невозможности уступок. Но зачем его затеял Людек, было решительно непонятно.

— Ты хитер, Старый Секей, — опять заметил Людек. — Тогда скажи одно, согласен ли ты, что мир смертных и Гипогея не должны соприкасаться и мешать друг другу?

— Немерено не должны, и ты знаешь, что я имею ввиду.

— Нет, не знаю, расскажи.

— Современные достижения медицины могут позволить гипогеянцам получать кровь смертных независимо от присутствия самого смертного. Ты ведь слышал о донорской службе и крови в пакетах, что обменивают на золото твои братья и сестры в Новом Свете.

— Всецело знаю. Эта кровь удобна, но так не вкусна.

— Ты не можешь чувствовать вкуса, Людек, как и я не могу.

— Я говорю о вкусе совсем иного рода.

Полковник готов был поклясться, что в глазах гипогеянца блеснул нехороший огонек, какой бывает только у безумцев и убийц.

— Помнится, — невзирая на увиденное, всё таким же спокойным голосом продолжал полковник — раньше ты хотел заключить договор с Фортвудсом, чтобы покупать эту невкусную кровь. Что же изменилось?

— Я узнал, что вы не сможете её продавать.

Это прозвучало как обвинение. Полковник даже не знал, справедливо оно или нет. Наверняка знал только Джордж Сессил, который некогда и подал эту идею Людеку через покойного Хеймана Грэя. Но Сессил подчёркнуто молчал.

— С чего ты решил, — спросил полковник, — что мы не выполним свои обязательства перед тобой?

— С того, что вы не владеете госпиталями, где из людей перекачивают кровь в пакеты.

Людек оказался куда умнее, чем о нём думал Сессил. Видимо даже к старости глава международников не отделался от заносчивого предубеждения, что под землёй живут одичавшие альвары, которые не видят белого света и потому ничего о мире смертных не знают. Но он сильно ошибся. Раз Заза стала послом Людека, стало быть, и другие альвары могут быть его глазами и ушами на поверхности. Видимо они-то, не питая любви к Фортвудсу, и сказали подземникам, что сия организация готовит провокацию, и если не потравит гипогеянцев донорской кровью, то точно вклинит в сделку какую-нибудь пакость. Это был именно тот случай, когда репутация стала работать против Общества по изучению проблем инженерной геологии.

Джордж Сессил попытался хоть как-то сгладить ситуацию, сказав:

— Но мы собирались закупать кровь через госпитали…

— Тогда зачем нам покупать её у вас, а не у госпиталей?

Всё-таки Людек был чертовски находчив для гипогеянца, живущего под Альпами. Или это близость к банковской Швейцарии так повлияла на его хватку?

— Госпитали не знают про вас, — настаивал полковник.

— Пускай, наши братья и сестры, что живут пол солнцем и луной, похожи на смертных и могут представиться лекарями и сказать, что покупают кровь для больных. Скажу наперед, именно так мы и поступим.

Полковник только согласно кивнул.

— Значит ты пришел сюда на встречу только для того чтобы сказать, что сделка отменяется?

— Именно, — спокойно заключил Людек. — Но из-за вашего обмана, а не моей вероломности. Надеюсь после ложного обещания прийти в ООН смертных, тебе стало так же неприятно, как было мне, когда брат от солнца открыл мне глаза на суть вашего Фортвудса. Вы следите, принуждаете говорить и оговаривать, вы похищаете и удерживаете в плену. Смертные отняли у альбионцев их подземный город, а вы не даёте им вернуться назад. Вы рушите вековые устои Гипогеи и белоликих делаете румяными, а румяных белыми. Но не смейте забирать у Гипогеи то, что принадлежит ей по праву бессмертия.

— Мы никогда не покушались на ваше бессмертие, — попытался отвергнуть эти обвинения полковник.

— А как же близнецы, о которых рассказала Амертат? — тут же вопросил Людек, будто только и ждал, когда же, наконец, речь зайдет и о них. — Может, скажешь, что их нет?

— Мы их не видели.

— Ты лжешь, Старый Секей, одну ты видел точно. Расскажи, какая она?

Обвинений полковник не терпел, потому он и произнёс со всей холодностью, на какую только был способен:

— Она легко может оправиться от осиновой пули в голову. У многих ли ты встречал подобную выносливость?

— Что же ты меня пугаешь? — неприятно улыбнулся Людек. — Деревянные пули не моя забота. Я скорблю о нарушенном законе, когда смертные украли секрет бессмертия.

— Или постигли его своим смертным умом. Ты не исключаешь такой возможности?

— Невозможно взрастить в бессмертное целое, не украв от бессмертия частички.

Тут Людек постучал указательным пальцем себе между бровей. Намёк на извлечение шишковидной железы был более чем очевиден и после ябед Амертат отпираться от него не было ни какого смысла.

— Пожалуйста, послушайте, — вступил медик Лесли Вильерс, — если та операция над парой смертных близнецов действительно имела место, мы ничего о ней не знаем. Её делали люди, которых давно нет в живых, а записей об операции они не оставили. Если смертным однажды удалось самостоятельно переродить двух смертных женщин в альваров, то это было только тогда, давно, и уже не повторится, уверяю вас. Сейчас Фортвудс не владеет методикой перерождения. Это правда, мы вам не конкуренты.

Людек долго изучающе смотрел на Вильерса, отчего доктор смутился и отвёл глаза.

— Хорошо, я верю тебе, знахарь. Если слова твои истинная правда, то нам нет причины ссориться из-за того чего больше нет. — И тут Людек перевёл взгляд на полковника — Тогда мы поделим то, что есть.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы ценим равновесие и порядок. Как в смертном мире отцы уходят, чтобы дать детям жить, так и в Гипогее старшие засыпают, чтоб проснулись младшие, что пришли им на смену. Приведи к нам близнецов, что перестали быть похожими друг на друга. Это усмешка над природой, выкидыш смертного познания супротив естественному ходу вещей. Отдай нам их, ошибочных и неправильных, и мы дадим им уснуть с миром. Они переродились без соизволения мудрейших, и потому не должны ходить вечно ни по земле, ни под землей.

Намёк был понят:

— Хочешь отправить их на кладбище Гипогеи? — уточнил полковник, — завести в самую холодную пещеру, облить водой и вморозить в ледяную глыбу и оставить так навеки?

— Таков закон равновесия и порядка. Тем, кому не суждено жить вечно, должны состариться и умереть. А тем, кто не может, придётся вечно спать.

— Хорошо, — тут же сказал Сессил, — мы обязуемся найти и передать близнецов вам ради равновесия сил. Но что вы готовы предоставить взамен? Это ведь сделка. Нам нужны причины, чтобы выполнить свою часть.

Людек снова посовещался со своими спутниками и произнёс:

— Вспомните о нашем сегодняшнем даре. За каждую из близнецов мы отдадим вам пять таких мешочков.

Все фортвудцы, за исключением одного, напряженно заерзали и начали переглядываться. Ставка была высока и вполне сопоставима с сорвавшимся контрактом по продаже крови. Только полковник заметил Людеку:

— Не самая большая жертва с твоей стороны. Ты говорил, что алмазы у тебя чуть ли не под ногами валяются. Значит, свободу двух женщин ты оценил в десять пригоршней камней? Не слишком ли жестоко для вечноживущего племени?

— Мне не важна цена, — улыбнулся гипогеянец, — она важна смертным. Я лишь блюду равновесие и хочу получить тех, чьи кости уже давно должны были сгнить в земле и превратиться в прах, в прах, который равен в цене с землей или камнем. Не моя вина, что смертным дороги камни, а не пепел. Я вижу наш обмен равноценным.

Изворотливость и хитрость Людека начинали нервировать полковника. Но ещё больше молчаливое негодование взывала та легкость, с какой Сессил готов был продать Людеку двух альваресс, будто он не офицер разведки, а работорговец.

— Ты только что обвинял Фортвудс в похищении альваров, — напомнил Людеку полковник, — так зачем поощряешь и просишь сделать то, что сам же и осуждаешь?

— Не моя заботы, как вы приведёте близнецов ко мне, обманом или силой. Это останется на вашей совести, не моей.

— Я не собираюсь… — начал было полковник, но его тут же настойчиво прервал глава международного отдела:

— Будьте уверены, — твёрдо заявил Джордж Сессил, — приведём обеих и в как можно более короткие сроки.

Полковник снова попытался вступить с возражениями, но Сессил прошипел ему на ухо:

— И не думайте. Сэр Майлз не позволит вам отказаться от таких денег.

Так переговоры окончились сделкой. Полковник мог бы сказать, что это сделка на крови, хоть в буквальном смысле это было не так, но суть оставалась верной.

Все тринадцать человек покинули здание. Небо начинало сереть, предвещая скорый рассвет. Фортвудцы готовы были садиться в ожидающий их транспорт, как Мемнон ухватил Мери за руку и потащил за собой.

— Эй, — тут же среагировал доктор Вильерс, — мы так не договаривались, Мери к близнецам никакого отношения не имеет.

— Имеет, — чуть ли не прорычал Мемнон. — Родившейся второй раз в ночи положено оставаться в ней навеки.

Женщина жалобно смотрел на доктора, ища поддержки. Лесли Вильерс не выдержал и попытался отбить бывшую пациентку у похитителя. После легкой потасовки ему это удалось, и, закрыв Мери собой, он попытался спешно отвести её в сторону.

— Опять Фортвудс нарушает равновесие и порядок, — невесело заметил Людек. — Все мои слова о том, что белые должны оставаться белыми пустой звук для вас? Что ж я не удивлен нашей вероломности. Тогда и вы не удивляйтесь, что приняв от вас близнецов, камней я вам дам меньше чем обещал.

— Вильерс, верните женщину её сородичам, немедленно.

Командный голос принадлежал Джорджу Сессилу, и, судя по интонации, приказ обсуждению не подлежал.

— Сессил, — произнёс полковник Кристиан, — одумайтесь. С кем вы заключаете сделку и ради чего?

— Фортвудсу нужно дополнительное финансирование и вы, полковник, прекрасно это знаете.

— Извините, что не настолько меркантилен, — произнёс он, — за все сто семнадцать лет существования Общества ни вы, ни ваши предки людьми не торговали. И пока я при своей должности, никто этого делать не станет.

Сессил хотел было что-то возразить, но не успел.

— Правда, мистер Сессил, — подхватил глава археологов, — мы же не звери, живём в цивилизованно стране.

— Мери, скажите, — обратился к ней глава НЛО-шного отдела, — хотите ли вы идти с Людеком, Мемноном и Гонтраном?

— Если нет, не бойся, — добавил полковник — ты никуда не пойдешь и останешься жить в Лондоне.

На растерянную женщину было жалко смотреть. Теперь уже и Гонтран с кротким видом что-то наговаривал ей. Но когда его слова подхватил Мемнон, она в ужасе затрясла головой, вцепилась руками в доктора Вильерса и уткнулась головой ему в спину, не желая отпускать от себя своего защитника.

Если с доктором Мемнон ещё желал и мог поспорить физическими аргументами, то со стоящим ближе к нему полковником он тягаться не стал.

— Какая жалость, — понуро заключил Людек. — Вы отнимаете у нас ту, что принадлежит нашему миру по праву второго рождения. В этом поступке нет чести и благородства, Старый Секей. Разве ты забыл о рыцарском благородстве своих младых лет? Как тепло мы принимали ваше посольство в своем поселении и как холодно и недружелюбно вы встретили нас здесь.

Полковник ничего ему не ответил, только произнёс себе за спину:

— Йен, пойди сюда.

Новый глава геологического отдела послушно выполнил его просьбу.

— Алмазы у тебя? Доставай.

Все ещё не веря в услышанное, Йен Рассел все же вынул из кармана мешочек с алмазами. Полковник принял его, и одним мощным движение вложил в руку Людека, не давая возможности не принять подношение обратно.

Кельтолог Харрис в ужасе ойкнул, он больше всех пёкся о протоколе и соблюдении приличий с жителями Гипогеи, как он их сам понимал. Только что произошедшее выбивалось из рамок приличия катастрофическим образом.

— Если наше гостеприимство не удовлетворило тебя, — со стальным холодом в голосе произнёс полковник Людеку, — то просим прощения и настаиваем на возвращении дара, которого мы своим вероломством не заслужили.

— Ты обижен на мои слова? — поинтересовался Людек. — Но разве в них нет правды? Разве не оскорбляешь ты меня сейчас, возвращая подарок?

— Ты первым нарушил законы гостеприимства в своём городке. Когда я и двое смертных пришли к тебе, одна из твоих подданных захотела оставить себе на потеху моего сослуживца. Другого, по сути, убила твоя ведьма, и по сей день никто не может утолить скорбь его вдовы. Не строй из себя оскорбленного гостя. Мы все здесь тоже оскорблены, потому как ты уже второй раз пытаешься увести к себе Мери, которая идти к тебе не хочет. Ты взывал к моему рыцарскому благородству? Так я отвечу тебе тем, что как человек чести не позволю обижать одинокую беззащитную женщину.

Сказанное вовсе не разозлило Людека. Напротив, он и его сопровождающие отступили назад.

— Тогда прошу прощения за принесенные оскорбления, — произнёс он, — Слишком разные наши миры, чтобы понимать друг друга посредством только слов.

Произнеся это, все трое гипогеянца поклонились и тут же пошли прочь по пустой улице. Ещё долго фортвудцы смотрели им в след, прежде чем безмолвно начали рассаживаться по припаркованным на обочине автомобилям и разъезжаться разными маршрутами в Фортвудс.

Осталась только одна машина. Вильерс запер в ней Мери, пообещав, что отвезёт её домой и лично проследит, чтобы сегодня за ней точно никто не пришёл, сам же остался снаружи. Полковник и не думал собираться в Фортвудс, с мрачным видом он прохаживался по тротуару. Не менее недовольный Сессил стоял рядом с телефонным автоматом, всё не решаясь сделать звонок сэру Майлзу.

— Ну, вот и все, — проворчал под нос Сессил, — бесславный конец карьеры.

— Благодарите за это только себя, — кинул полковник, проходя мимо.

— Справедливо. Но и вы немало постарались, полковник.

— Правда? И чем же? Наверное, в том, что не дал вам поторговаться? Я не понимаю, как вы вообще могли дать обещание найти сестёр-близнецов и отдать их этому уголовнику. Вы не видели ледяного кладбища Гипогеи, а я видел. Это зал с сотней ледяных светящихся глыб, и в них вморожены люди, Сессил.

— Я вас умоляю, это не люди, а альвары, им ничего не станется ни от огня, ни тем более ото льда.

Полковник обернулся в сторону машины и, убедившись, что Мери внутри и не слышит их, спросил:

— Стало быть, по-вашему, я не человек?

— Ой, только не надо этого, — скривившись, запротестовал глава международников. — Вы прекрасно поняли, что я имел в виду.

Подошедший к ним Вильерс поспешил поделиться наболевшим:

— Мистер Сессил, я понимаю, что после строительства нового корпуса казна Фортвудса, мягко говоря, пустовата, но это же не повод вот так просто разбрасываться уникальными биологическими видами.

— О чём вы доктор?

— О том, как вы обещали этому Людеку обменять двух уникальнейших альваресс на какие-то банальные нешлифованные алмазы. Вы хоть представляете, ценность близнецов для науки? Они нужны, просто жизненно необходимы нашей лаборатории, и очень странно, что вы этого не понимаете. Если Джон Рассел или Пауль Метц однажды сумел сделать их вечноживущими, значит, ответ как они это сделали, содержится в их телах. Вы хоть представляете, что будет, если секрет перерождения альваров будет разгадан медиками нашей лаборатории? А как мы это сделаем, если вы из сиюминутной выгоды готовы продать близнецов?

— Послушайте Вильерс, не усложняйте проблему. Сначала альваресс обследовали бы вы, а когда покончили бы со своими изысканиями, международный отдел передал бы их Гипогее. Вот и всё, все были бы довольны.

— Но вы сегодня хотели отдать туда Мери, — не унимался доктор. — А как бы я искал ключ к разгадке реципиентного перерождения без неё, если она была жертвователем донорского материала?

— Ну что вы всё усложняете, Вильерс? Есть же у вас второй жертвователь той железы, полковник. Вот с ним бы и занимались разгадкой.

Стоящий рядом с ними полковник Кристиан поспешил отстраниться прочь и только заключил:

— Всё, возвращаюсь в Фортвудс и подаю в отставку, к чёртовой матери. Я не могу больше работать с такими специалистами своего дела.

Неожиданно в телефонной будке раздался звонок. Сессил и Вильерс вопросительно переглянулись и только полковник, как ни в чём не бывало, поднял трубку. С минуту он слушал собеседника, а потом произнёс:

— Начинайте блокировать, — и повесил трубку.

На какое-то время воцарилось молчание, но доктор Вильерс не выдержал и спросил:

— Кто это был?

— Лейтенант Крэйг.

— А что он будет блокировать?

— Подход к автовокзалу, чтоб наши долгожданные гости ушли туда, откуда пришли. Эти трое до сих пор слоняются по улицам в квартале отсюда.

Джодж Сессил тут же оживился:

— Скоро рассвет, — начал было негодовать он. — А если гипогеянцев увидят прохожие? Вместе с вашей мини-армией, между прочим.

— Увидят, так увидят, — отмахнулся полковник. — Вы что не знаете лондонцев? Пока гипогеянцы прилично одеты, им никто и слова не скажет, а то, что они чересчур бледные, так неприлично тыкать пальцем на больных.

— А я вот всё думаю, — произнёс доктор Вильерс, — зачем они вообще переоделись в современные костюмы? Какой в этом был смысл? Мы и так знаем как они выглядят, и в чём обычно ходят.

— Не знаю, доктор, — отмахнулся полковник, — это же гипогеянцы, у них свой пунктик на символах и условностях. Если они считают, что во всем нужно равновесие и порядок, тогда и под землей надо ходить в балахонах, а на земле в одежде привычного смертным покроя. Что-то в этом роде, я думаю.

Вдали послышался женский вскрик и детский плач. Полковник кинулся на звук, наказав Вильерсу увозить Мери и заодно Сессила. По улице бежал не он один, к нему то и дело присоединялись оперативники со смежных улиц.

— Что случилось?

— Понятия не имеем, те трое прошли мимо нас ещё минут пять назад. Они должны быть в секторе группы Вейгела.

Добежав до пресловутого сектора, перед их взорами предстала следующая картина: на земле валялись две дорожные сумки и детский рюкзак. В тупике меж домов и забора четверо оперативников из группа Вейгела держали на прицеле Мемнона, который обхватил за шею невысокую молодую женщину и крепко прижал её к себе. Гонтрана видно не было, но Людек держал на руках мальчика лет пяти и тот не прекращал громко плакать и отбиваться маленькими кулачками.

— Быстро блокировать все входы в дома, — скомандовал полковник, ибо понимал, что уходить гипогеянцы собирались именно через подвальные ходы и далее в лондонские подземелья. Как только, окружив гипогеянцев, оперативники заняли свои позиции, полковник выступил вперед со словами, обращенными к Людеку:

— Что ты творишь? Зачем тебе ребёнок и женщина?

Людека его возглас не смутил:

— Если смертные оставили у себя Меритсегер, что принадлежит тьме по праву, почему бы мне не забрать себе смертную женщину?

— Хотя бы потому, что этим ты нарушаешь закон страны, где находишься.

— А Фортвудс нарушил законы Гипогеи, — был ему симметричный ответ.

Полковник уже давно заметил, что на каждый аргумент Людек привык отвечать сходным, по принципу «око за око». Но причём тут ребенок, было решительно не понятно.

— Людек, отпусти мальчика, он-то тебе точно не нужен.

— Тогда отдай близнецов, что породил ты и Меритсегер, отдайте своих детей, и я отдам детей смертных.

Почему «детей» полковник не понимал, мальчик был один, а спросить у матери не было никакой возможности, Мемнон чуть ли не душил женщину, а она обливалась слезами и пыталась тянуть руки к сыну.

— Людек, давай закончим это противостояние. Уходи и оставь смертных в покое. Я просто не имею права дать тебе забрать их с собой.

Полковник уже подошёл к нему вплотную и протянул руки, готовясь забрать малыша. И Людек дрогнул, он уже был готов подчиниться. Но внезапно женщина пронзительно завизжала. Это Мемнон достал нож и принялся резать ей предплечье.

— Мама! — раздался пронзительный девчачий крик, и из подъезда выскочила девочка лет десяти. Она хотела кинуться к матери, но стоявший рядом Ник Пэлем успел среагировать быстрее и, подхватив девочку на руки, спешно увёл её в сторону служебного фургона.

Людек среагировал быстро, он тут же кинулся в сторону открытого прохода в дом, но не успел осуществить задуманное. Полковник быстро схватил его за шиворот, отобрал мальчика из рук, а гипогеянца отпихнул в сторону.

Не теряя времени, полковник двинулся к вконец озверевшему Мемнону, уже слизывающему струящуюся из раны кровь. Одной свободной рукой выбив у него нож, он тут же нанёс следующий удар в висок кровопийцы. Тот повалился на землю, но женщину не выпустил и увлёк её за собой, закрыв своим телом. Мальчик плакал и звал мать. Полковник схватил Мемнона за шкирку и отволок в сторону. Наклонившись, он подхватил потерявшую сознание женщину и двинулся с ней и ребенком к фургону, кинув своим подчиненным:

— Забираем всех.

Спецгруппа тут же принялась скручивать двух гипогеянцев, и искать третьего. Операция прошла без единого выстрела, что было очень кстати для жилого района, в котором она проходила — вмешательство полиции тут было нужно меньше всего.

Оперативная группа вернулась в Фортвудс в двух автофургонах — в одном из них были два преступника — Гонтрана так и не нашли, и в другом три жертвы.

Наутро, как только сэр Майлз выслушал доклад глав отделов по результатам переговоров, он тут же устроил всем головомойку. Кричал он так, что из-за массивных дубовых дверей его голос был слышан на соседних этажах особняка. Джордж Сессил, по чьей инициативе вообще начались торги за двух альварес-близнецов и Мери, подать в отставку не успел — его отправил туда сэр Майлз.

Неожиданно для всех присутствующих и для самого себя похвалу получил только полковник Кристиан за молниеносное объяснение «этим кровавым тварям, что Фортвудс с ними не шутит, что расстреливать на месте будут всех, кто посмеет поднять руку на британских женщин и детей», — как и было сказано сэром Майлзом. Но больше всего главу Фортвудса радовал факт, что теперь в его руках не кто-нибудь, а сам предводитель под-Альпийских гипогеянцев — фигура не малая и для давления на других кровопийц очень удобная.

Затем в лучших традициях политического триллера сэр Майлз принялся искать причины провала переговоров внутри Фортвудса. Больше всего его увлекла идея, что в Обществе есть шпионы Гипогеи или хотя бы один, тот, кто был завербован внизу и попал наверх, в Фортвудс. Кандидатур в «кроты» нашлось не много. Полковник Кристиан был «помилован» ввиду героической в два удара поимки распоясавшихся кровопийц. А вот зрелой красавице Мадлен Бетелл не повезло — сэр Майлз лично вызвал её в свой кабинет, и после часа расспросов на повышенных тонах — уж не за близость ли жизненных взглядов подземные кровопийцы захотели приобщить её когда-то к своему миру — Мадлен выбежала из кабинета вся в слезах.

— Мадлен, ну хватит плакать, — обнимая, успокаивал её Ник Пэлем, — хватит тянуть время, выходи за меня и когда ты станешь Мадлен Пелэм никто не посмеет тебе и слова поперек сказать, даже сэр Майлз.

Но Мадлен ничего ему не отвечала, и их восьмилетний вялотекущий роман тянулся и дальше.

В то время как Людек с Мемноном пребывали в подвале особняка, двадцатидевятилетняя мать по имени Аннет Перри, её дочь Дженни десяти лет и сын Мик пяти были также вынуждены остаться в Фортвудсе. После пережитого ужаса от лицезрения разъярённых белых кровопийц, о существовании которых они ранее не подозревали, вся семья была обречена, чтобы пополнить ряды нетитулованных служащих, как когда-то секретарша Мадлен Бетелл, тюремщик Доминик Рэмси и многие другие, кто теперь обживал подземные комнаты в новом корпусе после высылки из особняка.

И до того жизнь семейства Перри была не сахар. После смерти в пьяной драке мужа и выселения Аннет из квартиры, она с детьми уже три года скиталась из города в город от одной подруги к другой в поисках хоть какой-нибудь работы. В то злополучное раннее утро она спешила на автовокзал после приезда из другого города, чтобы после пересадки успеть попасть на новый рейс. Не спав всю ночь, с двумя не менее уставшими детьми и двумя тяжёлыми сумками, она даже не сразу поняла, что за три странных мужчины идут им на встречу. Глаза увидели, но сонный разум не сразу подсказал, что в их внешнем виде было не так. Когда один из них заговорил, а другие принялись тянуть руки к детям, было уж поздно.

— Вы ещё легко отделались, — говорил Аннет доктор Вильерс во время очередной перевязки её раны от гипогеянского ножа, — просто царапина, и шрама не останется. Другим, например, везло меньше. И на горле оставались следы вилки и на бедре разрез крест-накрест. А вот когда увидите оперативника Ника Пэлема, спросите, как его покусали за руку. Самые отвратительные шрамы, которые я когда-либо видел. Хотя, не так давно они ему очень сильно помогли, но это уже другая история.

— За что такая жестокость? — понуро спросила Аннет, скромным жестом заправляя за ухо светлые коротко остриженные волосы.

— Гипогеянцы не альвары поверхности, — пояснял доктор, — у них нет времени вас уговаривать поделиться кровью добровольно. А пить очень хочется, что скулы сводит.

После Аннет отправили в кельтологический отдел на лекцию и просмотр учебного фильма о различиях между альварами и их частной разновидностью гипогеянцами, куда потом пригласили и её детей для спецпоказа сходного по содержанию анимационного ролика, но адаптированного для младшего возраста.

После того как семейство Перри смирилось с тем, что они простые смертные, а выше их по пищевой цепочки есть и другие люди, что были и есть рядом со смертными испокон веков, Аннет пригласили на собеседование к главе администрации, стареющему плэйбою Колину Темплу.

— Работа в Фортвудсе для вас будет гарантирована, — заверял он. — У нас здесь стопроцентрное трудоустройство и нулевой уровень безработицы. Для ваших детей у нас есть специальная школа, пока что за пределами территории Фортвудса, пансионного типа, но это ненадолго, месяц-другой и все дети служащих нашего Общества вернутся в родные пенаты. Новую школу на верхнем этаже вы уже видели.

— Но Мику всего пять лет, — взволнованно произнесла Аннет, — я не могу отдать его в пансион, он до сих пор плохо спит по ночам из-за того… того что с нами случилось. Я не могу сейчас оставить его одного. И Дженни будет против отъезда.

— Это временные неудобства, — продолжал успокаивать её Темпл, — не одна вы будете переживать разлуку с детьми. Здесь в Фортвудсе десятки семей видят своих чад только по выходным и на каникулах. Впрочем, поговорите с Лесли Вильерсом Если он скажет, что мальчику нужна психологическая реабилитация, на время лечения он останется здесь с вами.

Аннет невольно улыбнулась от закравшейся в душу надежды.

— А как быть с работой? — поинтересовалась она. — Я раньше занималась организацией мероприятий, была официанткой. Я могла бы помогать в канцелярской работе или отвечать на звонки…

Темпл снисходительно улыбался, слушая о её былых заслугах. На Аннет у него были совершенно иные планы:

— Из-за того что недавно было построено это новое здание, появилась и новая вакансия уборщицы. Здесь в общей сложности семь этажей, с прежней уборщицей поделите их пополам, и вам уже будет легче справляться.

Не то, чтоб Аннет была рада такому началу карьеры в Фортвудсе, но она и не думала отказываться от предложенного места. Видя её смущенную реакцию, Темпл добавил:

— Послушайте, Аннет, хоть с вами и произошла ужасная история, но обернулась она в итоге к лучшему. Теперь вы в ближайшие лет тридцать будете на полном попечении Фортвудса, у вас будет гарантированная работа, как семья вы будете жить в отдельной квартире, без окон на улицу, конечно, но зато она будет полностью вашей. И ваши дети смогут получать бесплатное среднее образование, и у них будет неплохой шанс, если проявят усердие, получить грант на обучение в высшей школе. Оплата вашей должности, конечно, не будет слишком высокой, но голодать вы не будете, я вам обещаю. В Фортвудсе ежедневно работает столовая для всех служащих, обслуживается она в несколько смен, трёхразовое питание, скоро будет отдельная детская кухня. Все ваши скитания и попытки выжить в этом жестоком мире закончились — вы под надежной защитой Фортвудса. Просто следуйте нехитрым правилам проживания здесь, и всё будет хорошо. Да, и если будут вопросы или проблемы, обращайтесь ко мне в любое время.

Когда Аннет приступила к своим должностным обязанностям, то в первый же день поняла, на какую адскую работу её кинули. Обойти три самых нижних этажа, где из освещения только тусклый электрический свет в коридорах и чуть более яркий в многочисленных кабинетах, лаборатории, жилых комнатах и спальнях, сделать влажную и сухую уборку, где надо вымести мусор, протереть столы и шкафы — к концу дня Аннет еле держалась на ногах.

Дженни всё же отправили в школу-пансион, и раз в неделю ей позволяли звонить матери, но этих пятнадцати минут телефонного разговора было мало. Не меньше Аннет переживала за сына, которому хоть и позволили на время остаться с матерью, но во время работы она не могла за ним присмотреть, а просто запирать пятилетнего ребенка в комнате без окон на весь день, она тоже не осмеливалась.

До обеда Аннет оставляла Мика в квартире, а после обеда выводила наверх погулять на лужайке между особняком и новым корпусом, периодически выбегая наружу и проверяя, как там сын. Больше всего она переживала, как бы Мик не заигрался, не ушел далеко и не потерялся, хотя служащие оперативного отдела, что чаще остальных пребывали снаружи, заверяли её, что далеко он не убежит, ведь территория плотно огорожена. Иногда некоторые оперативники после пробежки сами играли с мальчиком, но занять его чем-то надолго у них не было времени. Аннет понимала, одному Мику здесь ужасно скучно, ведь даже Дженни нет рядом, а она сама постоянно работает. Но она говорила сыну, что скоро всё изменится, скоро в Фортвудс приедут другие дети и ему будет с кем играть и ходить в школу.

Однажды, выйдя из здания, чтобы посмотреть, как там Мик, Аннет поняла, что на лужайке лежат альбом и карандаши сына, а его самого рядом нет. Она осмотрелась, пробежалась от одного здания к другому, но мальчика нигде не было. После двадцати минут поисков почти в слезах она заметила за зарослями кустарника, что Мик на самой окраине поместья и не один. Подойдя ближе, Аннет увидела, что начальник оперативного отдела, как ей сказали, полковник Кристиан, посадил её сына себе на плечи, и с высоты почти двух метров они смотрят за забор и мило разговаривают:

— А там что? — весело спрашивал Мик, тыча ручкой вдаль.

— Пруд, — отвечал мужчина, придерживая мальчика за ножки, чтобы тот ненароком не упал.

— А купаться в нём можно?

— Нет, — улыбнулся полковник, — он не ухоженный, весь в тине и в нем плавают жабы.

— Фу-у, не люблю жаб.

Заметив Аннет, мужчина повернулся в её сторону. Улыбнувшись уже ей, он сказал Мику:

— А вот и твоя мама пришла.

Ссадив мальчика с плеч, он опустил его на землю и тот побежал к Аннет, весело рассказывая, сколько много интересного он увидел сегодня за забором. Обняв и прижав его к себе Аннет смущенно обратилась к высокому мужчине:

— Простите, что он отвлёк вас…

Не видя за тёмными очками его глаз, Аннет не могла отвести взгляда от его улыбки.

— Да что вы, бросьте, никто меня не отвлекает. До построения ещё полчаса, так что не берите в голову.

— Спасибо вам, — только и произнесла она и поспешила вернуться с Миком к новому корпусу. Почему-то при виде полковника Кристиана, она всегда смущалась. А потом Аннет вспоминала то раннее утро, когда чуть не умерла, если бы не он и не его оперативники, и от того вновь ей стало не по себе.

За время пребывания в Форвудсе Аннет успела близко подружиться только с Мадлен Бетелл, отчасти на почве антигипогеянских настроений. История Мадлен не шла ни в какое сравнение с тем, что пережила Аннет. У Мадлен была всего лишь романтическая прогулка по лондонским подземельям и заверение, что скоро она будет жить вечно и пить человеческую кровь. Для Аннет и её детей те же гипогеянцы предоставили другую перспективу — пить кровь хотели у них. Из учебного фильма Аннет теперь знала, что под землей смертные люди долго не живут, их не кормят, ибо нечем, и потому гипогеянцы спешат побыстрей испить весь продукт до дна, пока он не испортится.

— Полковник ведь спас меня и Мика, — говорила она Мадлен, — он очень мужественный человек, если не побоялся подойти к этим… так близко. А я ведь даже не поблагодарила его. Так стыдно.

В один из вечеров случайно увидев полковника около входа в здание, Аннет набралась смелости и вышла к нему. В тусклом свете сумерек он был без привычных темных очков. Поборов неловкость первого момента, Аннет всё же произнесла заранее обдуманную благодарственную речь. Полковник молча выслушал её и произнёс:

— Знали бы вы, с чего всё началось, может и не благодарили бы, — усмехнулся он.

Но Аннет пропустила этот сарказм мимо ушей.

— И ещё, — продолжала она, — спасибо вам за Мика. Ему сейчас ещё тяжелее, чем мне, а с вами он хотя бы снова начал смеяться и меньше плачет по ночам. Только и говорит о вас, где вы были, что видели, рассказывал, что вы говорили ему, что нужно быть сильным, чтобы защищать маму и много чего ещё. Мик ведь совсем не помнит своего отца, был слишком маленьким, когда он погиб. Вы для него пример мужества. Не выразить словами, как я вам признательна. Вы ведь умеете хорошо ладите с детьми.

— У меня самого были дети.

— Были? — недоуменно переспросила Аннет.

— Их давно нет в живых, — спокойным тоном ответил полковник.

— Простите меня, — смущенно опустила голову Аннет.

— За что?

— Я заговорила о больной для вас теме, правда?

Он долго молчал, прежде чем произнёс:

— Вам ведь ничего обо мне не говорили?

— Нет, — удивилась Аннет, — а что мне должны были сказать?

— Давайте зайдем в коридор, и вы увидите сами.

Заинтригованная, Аннет пошла за полковником, не сводя глаз с эго широкой могучей спины. В свете электрических ламп мужчина повернулся к Аннет лицом:

— Все четверо моих детей скончались ещё в XVI веке в довольно зрелом и даже преклонном возрасте.

Аннет онемела при виде его глаз, такого красивого прозрачно-зеленого оттенка и так не подходящего ему багрового зрачка. Как у этих…

Аннет не вскрикнула, не побежала прочь, просто стояла как вкопанная и смотрела в его глаза.

— Простите, Аннет, если напугал вас, — наконец, произнёс полковник, — но вам здесь жить и работать, если не до конца жизни, то до пенсии как минимум. Чем быстрее вы узнаете правду, с кем живете рядом, тем будет лучше.

— Простите… я… — залепетала она, не в силах сказать что-либо вразумительное.

Вместо неё слово взял полковник:

— Мне 543 года, из них 117 я провел на службе у Общества по изучению проблем инженерной геологии. Я всю свою жизнь провел на свету и не имею привычки похищать маленьких детей. Раз в две недели мне привозят пакетированную донорскую кровь и в медицинской лаборатории переливают её через вену, потому как альвар я не могу без этого обойтись. А в остальном я такой же человек, как и другие вокруг, обычный мужчина. Аннет, пообещайте, что не будете меня бояться. Это было бы самой лучшей благодарностью, на какую я только и могу рассчитывать.

И Аннет пообещала. Позже она аккуратно расспросила Мика, что он знает о полковнике Кристиане. И тот незатейливо, пока собирал конструктор, рассказал матери, что однажды видел, что под очками глаза у полковника красные, как у тех злых белых дядей.

— Ты испугался, когда увидел? — поинтересовалась Аннет.

— Не-а, — покачал головой мальчик, — полковник Кристиан добрый вампир, он нас обижать не будет, он нас будет защищать как тогда от тех злых вампиров. Ты не прогоняй его, он хороший, мамочка, мне с ним весело играть.

Неделя за неделей Аннет внимательнее присматривалась к полковнику. Всё чаше ей вспоминалось, как он смотрел на неё, когда сказал, что он «обычный мужчина». В тех словах, в том взгляде было что-то такое, чего Аннет давно не чувствовала на себе.

Как-то в конце недели глава администрации Колин Темпл пригласил её на выходные съездить в Лондон, поужинать в ресторане. Но Аннет, сослалась на то, что должна остаться с сыном, и Темпл спешно ретировался. Все свои поступки Аннет оправдывала благом для своих детей. А Мик вечерами только и говорит, что о полковнике Кристиане.

— Вот если бы у меня был такой папа как полковник… — как-то обронил Мик.

Аннет запали в душу эти слова. Уложив сына спать, она ещё долго слонялась по пустым коридорам корпуса, не в силах унять водоворот мыслей, пока в фойе не столкнулась с полковником Кристианом. После пары дежурных фраз и вопросов наступило неловкое молчание. Аннет не знала, как лучше сказать, что она чувствует, и просто опустила глаза в пол. Но внезапно, она почувствовала, как её рука оказалась в широкой ладони полковника. Она подняла глаза — ласково глядя на Аннет полковник целовал ей руки.

Всё закрутилось и быстро и ожидаемо. Она ведь взрослая женщина, к чему долгие объяснения. В его комнату Аннет позволила внести себя на руках — покойный муж никогда такого для неё не делал. Долгие поцелуи, осторожные объятья и неспешное разоблачение. Может со стороны полковник и казался угрожающе сильным, коим и был на самом деле, но не с ней. Большой и нежный, ласковый и аккуратный, он делал всё, чтобы не спугнуть Аннет, но в панике она чуть было не отстранилась, увидев и ощутив под пальцами его обнаженные руки:

— Откуда такие шрамы? — в испуге вопросила она. — Это ведь не собака покусала.

— Не собака, — подтвердил он. — Тебе неприятно?

Аннет отрицательно помотала головой. Полковник ничуть не обиделся на её реакцию, а значит, у них все будет хорошо и сегодня и завтра и всегда.

Отныне после окончания каждого рабочего дня полковник Кристиан и Аннет Перри появлялись вместе и обязательно под руку. Их отношения всесильный глава оперативного отдела и не думал скрывать, а даже напротив, давал понять Колину Темплу и прочим, что отныне Аннет только его женщина.

Через неделю, когда о романе полковника знал уже весь Фортвудс, Мадлен Бетелл дала согласие Нику Пэлему стать его женой.