Странствия Варлафа

ЭПИЛОГ

Серый сталинский дом на Проспекте Мира. Двор-колодец, куда можно попасть только через калитку, по звонку домофона. Мне ответил приятный женский голос.

— Вас ожидают, заходите.

Я вхожу в подъезд — кованая лестница, лифт, широкие двери в квартиру номер 15, выкрашенные коричневой краской. Они открываются до того, как я успеваю протянуть руку к звонку. На пороге молодая женщина — светловолосая, высокая. Рядом, с интересом меня разглядывает, огромный бернский зенненхунд.

— Проходите, — говорит она, — Павел Андреевич ждет вас в кабинете, я провожу.

Я иду за ней по натертому до блеска паркету. Собачьи когти стучат за спиной. Это самый настоящий старинный паркет, и я не удивлюсь, если узнаю, что он сохранился с момента постройки дома.

Мы идем длинным коридором, направо и налево мелькают комнаты. Поворот налево, дубовые двери. Женщина тихонько открывает створку, заглядывает.

— Я не сплю, Симочка, — доносится до меня голос Деда, — Она пришла?

— Да, дедушка! — И — мне, — Заходите.

Я вхожу в кабинет Шереметьева. Здесь царит полумрак. Бархатные зеленые шторы опущены, лежат тяжелыми складками на полу. Огромный стол (пес протискивается мимо меня и забирается под него), дубовые стеллажи библиотеки, портреты в старинных рамах, старое массивное кресло в углу. Вдоль стены диван. На нем, укрытый шотландским пледом, лежит Дед. Господи, как страшно он похудел!

Он протягивает мне руку, оплетенную синими старческими венами. Я бросаюсь к нему и встаю на колени рядом с диваном, отвечая на пожатие.

— Павел Андреевич!..

— Не пугайся, девонька, приболел немного… Да и возраст!

Его глаза цепко оглядывают мою новую голливудскую личину. Я смущенно собираю волосы с плеч, откидываю назад. Уже использовала четыре краски с темно-каштановыми и темно-русыми оттенками, но пока добилась только того, что волосы из рябиново-красных превратились в медно-рыжие. Кошмар!

— Прогулка пошла тебе на пользу! — неожиданно смеется Дед, но тут же становится серьезным. — Так и не нашли того, кто подменил Максиму диск?

Я молча качаю головой.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю. И мне страшно…

Дед, морщась, растирает левую половину груди. Я испуганно вскакиваю.

— Не сметь кричать, Волчонок! — неожиданно властно рявкает он. — Дай мне таблетку — там, на тумбочке у кресла. Розовую…

Торопясь найти лекарство, я сношу кресло. Зеленое, в цвет штор, покрывало на нем сдвигается, обнажая малиновое нутро и… львиные лапы.

Дрожащими руками я наливаю воду, расплескав половину, подношу Деду стакан и таблетку на прыгающей ладони. Он, насмешливо косясь на меня, выпивает лекарство и откидывается на подушки.

— Устал я за последнюю неделю, — ворчит он, прикрывая глаза.

Я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу. Вопросы чертиками скачут на языке.

— Два, — вдруг говорит Шереметьев, не открывая глаз.

— Чего? — не понимаю я.

— Два вопроса…

— Демон, — лаконично говорю я.

— Вернется, — так же лаконично отвечает он и, подумав, добавляет — Кошки самостоятельно странствуют между мирами. Они ведь гуляют САМИ ПО СЕБЕ.

— А?…

— Он жив. Не забывай, Волчонок, он все-таки герой! Его путь…

— …усеян трупами врагов. Я помню.

— А теперь оставь меня! — Дед так и не открывает глаз. — Боня, проводи!

Красавец Боня, стуча хвостом, вылезает из-под стола, большой головой толкает меня под колени — к двери.

— До свидания, Павел Андреевич! — растерянно говорю я. — Выздоравливайте…

И уже на самом пороге меня догоняет его сухой, как осенние листья, старческий шепот.

— Не бойся, Волчонок. Я пригляжу за тобой. Покуда сил хватит!..