Странная практика

Глава 3

Ратвен поставил чайник на горелку и зажег ее с хлопком голубого газа.

– Право, меня это нисколько не затруднит, – сказал он. – Тут масса пустующих комнат. Да и сэр Фрэнсис, думаю, будет рад обществу: он, похоже, склонен к меланхолии.

Фаститокалон привалился к косяку кухонной двери, чувствуя, как его решительность с каждой минутой тает. Конечно, он не нуждается в милости этого несчастного вампира, он прекрасно справляется и сам (он прекрасно со всем справляется вот уже семьсот лет!), но… тут было ужасно уютно. Действительно очень уютно. И ему подумалось, что, возможно, Грета была все-таки права, настаивая, чтобы он не переохлаждался. Он спорил с ней почти всю дорогу, пока они ехали в метро, – и теперь чувствовал, что доводов у него не остается.

– Вы ведь колеблетесь, да? – добавил Ратвен и улыбнулся: невесело и сочувствующе. Зубы у него оказались очень белыми и очень ровными, а верхние клыки были чуть-чуть длиннее человеческих. – Ради всего святого, садитесь и перестаньте спорить с самимсобой.

– Не колеблюсь я, – проворчал Фаститокалон, но все-таки сел за большой, добела выскобленный кухонный стол из сосны, растирая ноющую грудь. – Если подумать, то и я склонен к меланхолии. Из-за меня ему может стать хуже. Кстати, а что случилось? Грета мало что рассказала о самом происшествии, только то, что не спала всю ночь. В основном она меня отчитывала.

Вампир привалился спиной к шкафчику и скрестил руки на груди.

– Ему нанесли колотую рану. Неизвестные личности с оружием, какого мне еще видеть не приходилось. Где же черти носят Крансвелла? Он сказал, что зайдет сегодня вечером с нужными справочниками. Скоро шесть, а он так и не объявился.

Прядь черных волос вырвалась на свободу и упала Ратвену на лоб. Он отвел волосы раздраженным быстрым движением. Фаститокалон подумал, что жест получился довольно картинный, хоть и непреднамеренно. Если подумать, то у Ратвена вообще преувеличенная черно-белая внешность актера немого кино.

Внимание Фасса рассеивалось: свист кипящего чайника вернул его обратно как раз в тот момент, когда Ратвен что-то сказал насчет температуры в тридцать градусов, что, насколько он, Фаститокалон, знал, было для дракуланов в области сильного жара.

– Благие Небеса! – выпалил он потрясенно. – Но… он поправляется?

– Да. После того, как из тела извлекли ядовитый кусок металла, ему стало лучше, но восстанавливается он почти так же медленно, как человек. Рана должна была бы зажить максимум через несколько часов после нанесения. Это произошло в середине прошлой ночи – а он все еще лежит пластом.

– А вы не знали… не знаете, почему? – Фаститокалон поднял взгляд на Ратвена, снова подумав о том, насколько хорош он был бы в самых первых кинофильмах: эти огромные сверкающие серебряные глаза с ярким гримом. Режиссеры были бы в восторге. – Я имею в виду, почему именно Варни? Я даже не знал, что он до сих пор в Англии. Да и вообще, что он жив.

– Они явно знали, где он живет, ворвались к нему в квартиру и отравили все чесноком, а потом набросились на него, пока он был выведен из строя испарениями. Но особенно странно, что они были в костюмах, по типу монашеских. Длинные коричневые сутаны, капюшоны. Это тематически значимо, если вспомнить всю историю с Потрошителем. Грета уверена, что тут есть связь.

Ратвен налил чаю в кружку, наполнив кухню острым ароматом лимона, после чего добавил в напиток щедрые порции меда и бренди. Фаститокалон толком не слушал: он сонно размышлял о том, что ни разу не встречал кровопитающего, который был бы таким невыразимо домашним при всей его киноактерской внешности. Ратвену бы надеть жемчужное ожерелье и фартук с оборочками. Наверное, с летучими мышками в качестве рисунка.

Постепенно Фаститокалон заподозрил, что его чуть лихорадит, судя по тому, как идет его мыслительный процесс. Тем не менее горячий напиток был чрезвычайно кстати: он обхватил кружку ладонями и с наслаждением втянул в легкие пар.

– Спасибо вам. Я… э… решил больше не спорить. По правде говоря, было бы ужасно славно переночевать сегодня здесь и не сражаться с непослушным электрообогревателем и шумными соседями сверху.

– Рад это слышать. – Ратвен внимательно на него посмотрел. – Вам бы принять аспирин или еще что-то. Куда Грета подевалась?

– Уехала к себе домой за вещами. Сказала, что ей стоит сюда временно переселиться, раз уж вы открыли дом для гостей, – что показалось мне несколько бесцеремонным. – Он кашлянул. – Не знаю, что будут делать ее несчастные пациенты, пока она со мной возится. И с сэром Фрэнсисом, конечно, но ему-то внимание специалиста необходимо.

– Насколько я знаю, у нее есть подруги, которые могут выручить и вести прием, если она занята, – объяснил Ратвен. – Не советую тревожиться: у нее все схвачено. Пойдемте, сядете у огня.

У Фаститокалона не осталось сил протестовать. Он молча кивнул и прошаркал следом за вампиром в гостиную, где и был усажен в кресло у огня, весело трещавшего на яблоневых поленьях. Грудь у него ныла, мышцы болели от связанных с кашлем усилий, а тепло от камина и бренди были невероятно обволакивающими.

По правде говоря, он почти заснул, когда в дверь три раза подряд позвонили, а потом начали стучать кулаком. Ратвен бросил пару энергичных слов и пошел проверить, что происходит, воспользовавшись дверным глазком. Фаститокалон выдернул себя из кресла и пошел следом, сонно моргая. Еще одно проклятье – и Ратвен распахнул дверь.

Во второй раз за эти два вечера отчаянная фигура рухнула на пол прихожей. На улице пошел дождь: мерзкий и гнусный, из тех, что забираются за воротники, под капюшоны и в рукава, так что вновь пришедший промок и дрожал.

Ратвен быстро окинул взглядом улицу, выискивая признаки опасности, после чего закрыл и запер дверь и помог новому гостю подняться на ноги. Это оказался высокий чернокожий молодой человек с курчавыми волосами.

– Умеете появиться эффектно, Крансвелл, – сказал он. – Вы как? Что случилось?

Молодой человек посмотрел сначала на Ратвена, а потом на завернутый в пленку пакет, который так и прижимал к груди.

– Преследовали, – выдавил он, стуча зубами. – Кажется, оторвался, но… опустите жалюзи.

Ратвен нахмурил брови. Он поспешно прошел в гостиную, направившись сразу к окнам.

– Кто вас преследовал? – бросил он через плечо, по очереди зашторивая окна. – Смогли рассмотреть?

– Нет, – признался Крансвелл, продолжая трястись. – Или нечетко. Совсем. Я… даже толком не знаю, что именно видел, Ратвен.

У него был американский акцент – не настолько сильный, чтобы решить, что он недавно побывал в Америке или что он родом из-за океана, однако заметный. Фаститокалону показалось, что нерешительные нотки, которые сейчас звучали в его голосе, совершенно ему не подходят.

Ратвен закончил с окнами и снова вернулся к ним.

– Что вы принесли? Нашли что-то насчет того оружия? – Тут он посмотрел на Фаститокалона и со вздохом провел ладонью по лицу. – Извините, – сказал он. – Август Крансвелл, позвольте представить вам Фредерика Васса, моего давнего друга. Васс, это Крансвелл – младший смотритель Британского музея. Я что-то совсем забыл о вежливости.

– Привет! – сказал Кранвелл, бросая на Фаститокалона беглый взгляд и снова устремляя глаза на сверток, словно чтобы убедиться, что тот по-прежнему в его руках. – Я просмотрел коллекцию и нашел пару книг, к которым мне совершенно точно не положено даже прикасаться, и я, вроде как… все равно их забрал. Сам себе не верю, что сделал такое!.. Но, кажется, я нашел то, о чем вы спрашивали, только это весьма мерзопакостно.

– Насколько я понимаю, таким было и нападение на Варни. – Ратвен кивнул в сторону камина. – Сядьте и погрейтесь, а то вас трясет. Рассказывайте, что случилось.

– Не знаю, – признался Крансвелл, продолжая прижимать книги к груди. – Как я уже сказал, я толком не понял, что именно видел. Я был… в подвале, где и так страшновато, особенно если ты один, а я, понятно, не должен был там находиться и не хотел, чтобы кто-то узнал, чем я занимаюсь. Нужные книги нашел не сразу, и мне все время казалось, будто я слышу, как кто-то идет. Или… звук – как постукивание. Или капающая в пещере вода. Но стоило мне замереть, как он, этот кто-то, пропадал.

Фаститокалон наблюдал за рассказчиком, больше не испытывая ни малейшей сонливости. Крансвелл сел в одно из кресел у камина и отложил книги, чтобы протянуть ладони к огню: узкие красивые руки, без колец, с гладкой молодой кожей.

– И все было бы ничего, если бы я только слышал, – продолжил он. – Но… я зажег только тот свет, который был совершенно необходим, а там темно, даже если все лампы включить, и я увидел… просто две точки света в одном из проходов. Только на секунду, а потом они исчезли, но еще через миг я увидел их уже в другой стороне. Я… перепугался… и… ну, сразу сбежал оттуда.

Ратвен выслушал его молча, после чего прошел к буфету и плеснул в стопку виски.

– Продолжайте, – попросил он, вкладывая Крансвеллу в руку напиток. – Думаю, нам надо услышать все до конца.

Крансвелл вскинул голову, часто моргая, и стиснул пальцами стопку: хрустальные грани замерцали в дрожащей руке. Он проглотил половину, резко закашлялся, а потом откинулся на спинку кресла, чуть успокоившись.

– Я был в порядке, когда ушел из музея, – продолжил он, опуская глаза. – Но пока шел по Друри-лейн, снова… начал видеть точки света. Голубого света. Больше одной. Парами, только на секунду. Кажется, больше никто не замечал ничего странного: ну, то есть было темно, шел дождь, и все спешили поскорее попасть туда, куда идут, но никто вроде бы не замечал этих… глаз. – Он передернулся – сильно, словно пес, вышедший из воды. – А потом я бросил взгляд в переулок, где фонари вообще не горели, и там их была масса. Целый рой маленьких точек света. Они наблюдали за мной… мне это не кажется, я точно знаю… А потом они начали двигаться. Они приближались ко мне, и… тут я побежал.

Он допил остаток виски и на несколько секунд закрыл глаза.

– Но я принес те книги, что вы просили. Извините, что припозднился.

Фаститокалон увидел, как на лице Ратвена стремительно сменяются выражения, замерев в итоге на дружелюбной досаде.

– Ничего страшного, – сказал он. – Спасибо, что принесли их. Крансвелл, мне хотелось бы, чтобы сегодня вы ночевали здесь. Не понимаю, что происходит, – и мне это не нравится.

Квартира Греты на Крауч-Энд находилась весьма далеко и от приемной, и от дома Ратвена; в такие моменты она не раз ловила себя на мысли, что предпочла бы стиснуть зубы и иметь дело с общественным транспортом, а не вести машину. Сейчас она уже полчаса торчала в пробке на Фаррингтон-роуд, молясь, чтобы телефон не начал звонить, экстренно вызывая ее куда-нибудь.

Десять минут назад она отключила радио, перебрав все каналы в поисках полезной информации об обстановке на улицах, но теперь снова его включила, чтобы слышать хоть что-то, помимо сигналов машин.

– …второе убийство за сегодня, – говорил кто-то в программе новостей. Ровный дикторский голос оказался не настолько ровным, чтобы скрыть испуганный интерес. – За шесть недель – десять убийств. Нил, что нам на данный момент известно о последних случаях?

– Ну, Шери, судя по обнародованным на данный момент пресс-релизам столичной полиции, оба безусловно указывают на маньяка, получившего прозвище Святоша Потрошитель. Как мы уже сообщали, первую жертву сегодня нашли в Уайтчепеле рано утром. Второй труп обнаружили в Сохо совсем недавно. И способ убийства, и типичные четки, оставленные на месте обоих преступлений, совпадают с остальными случаями. Следствие все еще пытается установить происхождение этих четок.

«Надо надеяться, – подумала Грета, уставившись на приемник. – Еще два убийства, причем одно из них – в разгар дня? Как, к черту, ему… или им… удается это устроить?»

До прошлой ночи – до того, как у нее появились основания заподозрить, что в убийствах участвует больше одного человека, – она думала о них довольно отстраненно. У нее было глубокое (хотя и довольно туманное) убеждение, что убийства совершает мужчина. Насколько Грете было известно, большинство серийных убийц действительно мужчины: те немногочисленные женщины, которые совершают ряд убийств, обычно используют яды и делают это ради денег. На этот раз – кто бы он ни был (или они) – преступления, похоже, совершались ради самого убийства, и пока не похоже было, чтобы они закончились.

Ей пришла в голову неприятная мысль: а что, если из-за неудавшегося нападения на Варни они стали действовать активнее, компенсируя этот конкретный провал? Его они не убили – но, ага! – возможно, с точки зрения стоящих за этим делом, два человека приравнивались к одному вомпиру?

Комментатор Нил продолжал тем временем:

– …Полиция сформулировала свои рекомендации населению, которые размещены на официальном сайте, а также на сайтах всех основных новостных агентств. Гражданам настоятельно советуют перемещаться группами и стараться придерживаться хорошо освещенных мест. Постоянно следите за происходящим вокруг вас.

– Пожалуй, это самый плодовитый серийный убийца в Большом Лондоне после Денниса Нильсена, которого часто называют британским Джеффри Дамером, – вставила его напарница со все теми же нотками испуганного интереса. – Между 1978 и 1983 годами Нильсен убил как минимум двенадцать молодых людей. Пока создается впечатление, что мотив так называемого Святоши Потрошителя не носит сексуального характера – в отличие от преступлений Нильсена, – однако полиция отказывается выдвигать какие-либо предположения относительно реальных мотивов, стоящих за этой чередой убийств. Но мне кажется, Нил, что в одном мы можем быть уверены.

– И в чем же? – спросил он.

– Сейчас Лондон – очень испуганный город.

Грета выключила радио.

– Лондон, – сообщила она погасшему табло, – содержит множество существ.

Наличие в столице психа или нескольких психов, наносящих людям смертельные удары, было определенно неприятным, но тот мир, в котором вращалась она, был несколько более сложным, чем тот, в котором обитали Нил, Шери и подавляющее большинство их слушателей.

До этой поры превратности человеческого мира мало затрагивали то отражение, в котором жило большинство ее пациентов, – и эта ситуация ей нравилась. Мысль о том, что в нападении на Варни виновен Потрошитель, не столько пугала, сколько возмущала Грету.

И это необходимо прекратить. Необходимо прекратить по ряду совершенно очевидных причин, в числе которых и тот факт, что подобный переход от мира обычных людей к миру сверхъестественного представляет собой явную и настоятельную угрозу для сверхъестественного сообщества: тайна обеспечивала безопасность, а нарушение тайны ей угрожало.

Первой задачей Греты было лечить Варни. Как только он снова будет здоров, она сможет сосредоточиться на том, чтобы каким-то образом отыскать виновных.

Грета не питала иллюзий относительно возможности справиться с подобным самостоятельно. Это станет задачей Ратвена – или кого-то еще из тех ее знакомых, кто способен небрежно открутить кому-то голову.

Пробка впереди наконец начала рассасываться. Грета немного расслабилась. Собрать все необходимое можно быстро, а обратный путь обещает стать менее утомительным.

К тому моменту, как она припарковалась напротив своего дома – одной из ряда белых жилых малоэтажек с невероятным названием «Роща», – уже окончательно стемнело. Поскольку водительская дверь, как всегда, упрямилась, Грета захлопнула ее, не став возиться с замком, и вошла в дом. Она намеревалась пробыть в квартире всего несколько минут – взять кое-какую сменную одежду, дополнительные инструменты и книги – да и вообще, ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову украсть ее малолитражку. Когда машину один-единственный раз угнали – много лет назад, – вор поспешил бросить ее, проехав всего пару улиц.

В ее квартире на первом этаже, как обычно, царил кавардак: одежда висела на спинках стульев, стопки книг и бумаг лежали на всех горизонтальных поверхностях. Это был тот безликий, абстрактный беспорядок, который создает человек, живущий один и появляющийся дома, в основном чтобы поесть или поспать, а большую часть жизни проводящий в другом месте. Слабые домохозяйские порывы Греты распространялись почти исключительно на ее приемную, а к тому моменту, когда она вечером попадала домой, уже не было сил прибираться или предпринимать нечто более сложное, чем разогрев замороженного блюда в микроволновке. Эти одинокие трапезы были приправлены неким чувством смущенного утомления, а съедала она их либо за кухонным столом, либо сидя по-турецки на кровати, сгорбившись над очередной книгой. Поучая своих пациентов относительно правильного питания, она неизменно чувствовала себя настоящей лицемеркой.

Именно поэтому перспектива погостить у Ратвена, питаясь его превосходно приготовленными блюдами, казалась особенно привлекательной, пусть даже причина для переезда и была тревожной и безрадостной. Она быстро побросала в сумку пару комплектов одежды, прихватила зубную щетку и расческу. В мыслях снова возник образ одной из роскошных гостевых спален особняка на набережной, так что Грета поморщилась на свою совершенно не элегантную пижаму. Оказываясь у Ратвена, она всегда смутно сознавала, что ей следует одеваться в кружева и рюши или, может, в полупрозрачные пеньюары (что бы это ни было), чтобы соответствовать обстановке, – после чего Грета обязательно чувствовала себя пустышкой из-за того, что ее волнует собственная неспособность сделать нечтоподобное.

Телефон по-прежнему хранил благословенное молчание, и она направилась к выходу. На ходу Грета достала мобильник и посмотрела на экран, проверяя, не отключила ли случайно звонок, но нет – ей никто не звонил и не писал. Она знала, что Ратвен связался бы с ней, если бы сэру Фрэнсису стало хуже, но не могла не беспокоиться, поскольку температура у него еще не снизилась до нормы. Честно говоря, она в любом случае не могла бы не беспокоиться: с подобным ей еще не приходилось сталкиваться, и она просто не представляла себе, какого течения болезни стоит ожидать. А еще не следовало забывать про Фасса, хоть она и была почти уверена, что его недавнее обострение не перейдет во что-то по-настоящему серьезное, если уж он снова начал принимать лекарства… если, конечно, он будет благоразумным, каким он, конечно, никогда не был. Грета еще помнила, как двадцать лет назад ее отец орал на него за такое пассивно-деструктивное поведение, за какое она сама только недавно его отчитывала, – примерно с тем же успехом. В начале ее мрачно-бунтарского подросткового периода позиция Фаститокалона Грете импонировала. Сейчас же просто расстраивала, хоть и с неизменной симпатией. Было немного странно стать отчитывающей стороной, но она старалась об этом не думать.

Грета все еще размышляла о Фаститокалоне в качестве образца для подражания для мрачных четырнадцатилеток, когда вернулась к машине и открыла ее. В нос ударил неприятный резкий запах, вроде как от чего-то сгоревшего, и она мельком подумала, не мог ли по дороге сюда мотор настолько перегреться, притом чтоона не…

В этот момент ее мыслительный процесс полностью отключился, потому что на заднем сиденье раздался шорох, и что-то очень-очень холодное и острое внезапно прижалось к ее шее сбоку.

Грета застыла. Мир словно замедлился вдвое и приобрел потустороннюю, стеклянную ясность. Кровь глухо ревела у нее в ушах.

– Что вам надо? – спросила она, изумляясь тому, как ровно и спокойно звучит ее голос.

Тот, кто приставил к ее шее острие, к тому же тяжело дышал, словно с усилием. В резком запахе присутствовали нотки солоноватой затхлости – как будто в темном погребе в углу давно протухли разносолы.

– Ты творила злые дела превыше всех, живших доселе. Паче всех твоих грехов, ты имела общение с домашними духами и колдунами. Ты входила в жилища греховодников и оказывала им помощь, ты сотворила множество злых дел перед лицом Господним, – сказал он – и нож прижался чуть сильнее.

На фоне собственного сердцебиения Грета слышала слабое тиканье часов на приборной доске, шум машин на главной дороге в ста метрах отсюда… с тем же успехом она могла сейчас находиться на Луне. Грета была совершенно одна – такой одинокой она не была никогда в жизни.

«Мне никто не сможет помочь, – подумала она, чувствуя, как скатывается к самому краю какой-то мысленной пропасти. – Совсем никто!»

Смутно в другом уголке сознания на мгновение возникла мысль и махнула хвостиком: «Какое я зло? Это же не я приставила нож к чьей-то шее!»

– Прими наказание от меча и знай, что суд есть, – продолжил мужчина.

Судя по голосу, ему не могло быть намного больше двадцати пяти лет – и он произносил нечто, заученное наизусть. Интересно, кто проводил его обучение и зачем.

Ее рука в темноте все еще держала связку ключей: медленно, очень-очень медленно ее пальцы пришли в движение, пока мысли лихорадочно метались.

– Зачем вы это делаете? – спросила она, продолжая удивляться тому, насколько спокойно звучит голос! – Кто вас послал?

Он зашипел, обдав ее щеку зловонным дыханием, а прижатый к ее шее клинок дернулся.

– Именем Господа Бога, «Меч Святости» исторгает тебя из этого мира, – сказал он ей в ухо. – В муку вечную и огонь вечный.

«Меч Святости», – подумала она, – «Меч Святости», а не Святоша Потрошитель, и их целая группа, на Варни напали трое, и одному Богу известно, сколько их еще». Ей стало интересно, слышали ли те десять человек из новостей эти слова: «Меч Святости» исторгает тебя из этого мира», – и тут Грета почувствовала, как ее решимость становится жесткой и непреклонной: она не станет одиннадцатой, если от нее хоть что-то зависит.

В темноте ее пальцы сомкнулись на коротком цилиндрике, прицепленном к связке ключей от квартиры и от приемной на Харли-стрит. С отчаянно бьющимся сердцем она повернула цилиндрик, очень надеясь на то, что, болтаясь год у нее в сумке, он не успел окончательно испортиться. Все вокруг по-прежнему было ясным и замедленным. Как будто она оказалась внутри холодного, толстого, массивного стекла.

Ей надо было добиться, чтобы он придвинулся к ней как можно ближе и его лицо оказалось у самого ееплеча.

– Я не понимаю, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно более жалко. – О чем вы? Что я сделала?

Он начал набирать в грудь воздух – для объяснений, обвинений или выученной речи, – и в это мгновение ее правая рука резко подняла газовый баллончик, наставив куда-то поверх левого плеча, и она нажала кнопку.

Дальше все происходило очень быстро. Шипенье аэрозоля почти полностью утонуло в вопле удивления и мучительной боли, который издал нападавший. Лезвие, прижатое к ее шее, прочертило тонкую линию яркой, едкой боли, а потом упало на пол, забытое в отчаянной попытке защитить лицо. В это мгновение она тоже вскрикнула и практически выпала из машины. «Ох, как больно! Иисусе Христе, как же больно! Чем он меня порезал?»

Он продолжал дергаться на крошечном заднем сиденье и завывать. Ее первым порывом было бежать – куда угодно, просто чтобы оказаться как можно дальше отсюда, однако та часть сознания, которая хладнокровно возражала против обвинения в греховности, оказалась сильнее. Сейчас ей опасность не угрожала (если у него поблизости нет сообщников): выводящий из строя аэрозоль сделал даже больше, чем обещала инструкция на корпусе, а ей совершенно необходимо было выяснить, кто или что на нее напало.

Несмотря на его рывки, она смогла рассмотреть, что на нем надето какое-то темное одеяние с широкими рукавами и капюшоном, который свалился, открыв голову, полностью лишенную волос и густо покрытую уродливыми красными и белыми гребнями рубцовой ткани. Между скрюченных пальцев текли слезы, блестящие под включившейся в салоне лампочкой… и тут желудок у нее свело леденящим спазмом: между пальцев она смогла увидеть и ярко-голубое свечение – там, где никакого света быть не должно.

«Это не человеческое, – подумала она. – Это неправильно».

Значит, дело было не в пересечении двух миров, как она думала по дороге сюда. Это не люди нападали на сверхъестественные создания, внося опасные нарушения во всю тщательно выстроенную секретность. Это значит, что сверхъестественные создания нападают одновременно на оба мира.

Ей необходимо выяснить как можно больше. Неохотно – крайне неохотно – Грета сделала шаг обратно к машине, а потом еще один. Она продолжала сжимать в правой руке газовый баллончик, заставила себя взяться за ручку задней двери и открыть ее, чтобы рассмотреть корчащуюся фигуру мужчины, грубую ткань коричневой шерстяной сутаны, веревку, которой она была подпоясана, багровые шрамы на лице и руках. Это были шрамы от ожогов, причем недавних.

Он уронил то, что приставлял к ее шее, в тот момент, когда она попала в него газом. Грете очень нужно было это заполучить: ей необходимо было как можно больше узнать про оружие, которым ранили Варни. Взгляд зацепился за блеск металла почти под водительским сиденьем. Какой-то кинжал. Мужчина все еще прижимал руки к лицу. Если потянуться рядом с ним и схватить…

Обжигающая боль пронзила ее скальп: он зацепил прядь ее волос и дернул, выворачивая голову и заставляя смотреть ему в лицо. Оно не радовало бы взгляд, даже если бы не было перекошенным и покрытым красными и белыми пятнами, а глаза не источали видимый голубой цвет.

– Ведьма, – прохрипел он. – Мерзкая… порочная… ведьма! Все вы умрете. Все. Мир будет… будет очищен…

«Я не ведьма. Ведьма – не я, – сообразила Грета на истерически крутой волне адреналина. – Ведьма – Надежда, а она и так уже чистая…»

Грета крепко зажмурилась, затаила дыхание и опустошила баллончик прямо ему в лицо.

Он снова завопил, издав пронзительный звериный крик, и выпустил ее волосы. Рыдая, Грета нашарила под сиденьем его оружие и попятилась из машины, не обращая внимания на начавшийся дождь. Фонари на магистрали, благословенно-обыкновенный шум машин манили ее и перестали быть холодно-недостижимыми, словно поверхность Луны.

Она сунула нож – или что это было – в сумку и бросилась бежать.