Страна заката

7

Аллан решил не уходить сразу с бензозаправочной станции. Во всяком случае, до тех пор, пока не станет ясно, в какой мере Насыпь может обеспечить их всем необходимым. Он договорился с Янсоном, что будет работать вторую половину дня в субботу и все воскресенье. Значит, ему придется ночевать на старом матрасе на складе, поскольку в субботу станция закрывалась в одиннадцать вечера, а открывалась в воскресенье уже в половине восьмого утра; ехать домой в субботу после работы не имело смысла — очень далеко, да и автобусы ходили крайне нерегулярно. Но Аллана не пугала необходимость ночевать на бензоколонке. Ему часто приходилось задерживаться допоздна и потом проводить ночи на жестком матрасе. Это было как бы частью его работы. И вообще это последнее звено, связывавшее его с прежней жизнью, не было ему в тягость, хотя долгие автобусные поездки с ожиданием на остановках и пересадками были скучны и утомительны.

Собственно говоря, поступив работать на бензоколонку, он сделал первый шаг к разрыву со Свитуотером, первую попытку отказаться от представлений, установок и честолюбивых помыслов,которые исподволь прививала ему окружающая среда. Например, ему внушали, что он непременно должен стать архитектором, возможно, со своей конторой, современной мебелью, внутренними телефонами... На дверях будет табличка с его именем... Аллан никогда не блистал успехами в науках. Ему ничего не давалось легко. Он струдом продирался сквозь дебри высшего образования скорее всего по инерции и избрал своей специальностью архитектуру, так как имел склонность к практической работе; он мыслил тогда такими категориями: «Жилипщый кризис. Социальное жилищное строительство. Архитектура для человека. Грядущая революция в архитектуре города...» Но революции в архитектуре гак и не произошло. Вместо нее началась безработица среди людей с высшим образованием, и Аллан прекрасно знал, что ему крупно повезло, поскольку его приняли на работу в солидную архитектурную мастерскую сразу же после того, как он получил диплом, хотя на это место претен­довали многие другие, кто сдал выпускные экзамены гораздо лучше, чем он. Но это тоже было знамение времени: крупные фирмы старались не брать на работу талант­ливых специалистов. Нужны были просто благонадежные служащие, ,а не люди с интеллектом, воображением и нестандартным мышлением.

Да, Аллану повезло. Он мог считать себя счастливчиком. Его отец всегда говорил: «Получи диплом, и ты обеспечен; у тебя тогда все будет не так, как у меня».

Отец был наборщиком; типографии закрывались одна за другой, что было вызвано, помимо всего прочего, нехваткой бумаги, и его досрочно вывели на пенсию. Отец твердо стоял на своем и не хотел считаться с тем, что тысячи безработных с дипломом о высшем образовании каждую неделю ходят за пособием. «Будь архитектором,— твердил он.— Архитектором или врачом. Люди всегда строят новые дома и всегда болеют. Но архитектором быть лучше. Это чистая работа. Тебе не нужно будет копаться в человеческих внутренностях. Да у тебя и не хватит смекалки, чтобы стать врачом».

Отец был мечтателем. Небольшого роста, рано облысевший, он любил посидеть на узеньком бетонном выступе у окна на семнадцатом этаже, где находилась их квартира, и поговорить о вещах, которых Аллан не понимал; выступ этот, на котором едва умещалась табуретка, зажатая между перилами и стеной, они называли своим «балконом». Летом каждое воскресенье отец сидел здесь после обеда в нижней поло­сатой синей с белым рубашке, вытянув ноги; в руке, которая лежала на ржавых перилах, он держал бутылку пива, глядел в непроницаемо мглистое небо большого города и говорил о чем-то таком, что он называл... «ласточки». «Ласточки! — восклицал он с пафосом.— Куда вы, ласточки, пропали? Вы — воплощение свободной мысли, посланцы желаний. ярких и страстного томления, вы — черной молнии зигзаг на небе­сах...» Вот примерно о таких вещах, а также о многих других, столь же мало доступ­ных — в то время — пониманию Аллана, он и говорил, сидя на балконе в летнюю жару, когда копоть с неба медленно опускалась на город, покрывая своей липкой, серой и едкой пеленой все и вся, а его рука так сжимала бутылку с тепловатым пивом, что жилы, словно веревки, проступали на сером и худом предплечье, тонком, но не немощном, ибо это была рука одного из последних мастеров своего дела, выведенных на пенсию досрочно, когда их заменили автоматы. «Нет, малыш, будь архитектором или врачом! Вся наша цивилизация основана на новых домах и больных людях. Но тебе нужно делать ставку на архитектуру, потому что у тебя не хватит смекалки изучить медицину...» Точно отмеренное время отдыха. Точно отмеренное количество пива. А она сидела перед зеркалом в тесной спальне и примеряла новые бюстгальтеры, новые парики, пробовала новый лак для ногтей, словно еще могли осуществиться ее несбывшиеся мечты об эротике и сексе, хотя у нее уже были толстый живот и дряблые, подернутые рябью ляжки.

У Аллана тоже были мечты: с самого раннего детства его сокровенным желанием было работать на бензоколонке. Не то чтобы он считал эту работу особенно инте­ресной или перспективной, но его привлекала сама атмосфера бензозаправочной станции. Эти станции казались ему очень красивыми. Ему нравился их внешний облик, простой и рациональный, нравились бензоколонки со счетчиками и световой рекламой, черные шланги с блестящими пистолетами, машины, которые подъезжали к колонкам, заправ­лялись бензином с помощью нескольких стандартных и рациональных операций и снова исчезали во тьме (он всегда представлял себе такую станцию в темноте). Это было захватывающее и красивое зрелище. Даже запах бензина казался ему восхи­тительным. Бензин и резина. Скорость, сила, эффективность... Когда он был маленьким, бензоколонка на углу с разноцветными фонарями и вращающейся световой рекламой казалась единственным светлым пятном на всей их мрачной и унылой улице. Такова была его мечта, и Аллан лелеял ее еще очень долго после того, как сообразил, что это смертельно скучная работа, а потом он прочитал и понял, что бензозаправочная станция — просто одно из звеньев в системе «человек — автомобиль», которая делает такой невыносимой жизнь в большом городе. И тем не менее он лелеял эту мечту, ее отголоски, воплотившиеся для него в популярной песенке, которую пели давным-давно и которая снова вошла в моду в годы его детства; она называлась «Время, когда яблони в цвету» и, естественно, повествовала о цветении яблонь и о любви, но перед его мысленным взором она вызывала картину мчащихся машин, которые подъезжают к сверкающим огнями бензозаправочным станциям, наполняют свои баки бензином и снова уносятся во тьму: «Время, когда яблони в цвету...»

Отец любил поговорить также о своей страховке. Он с явным удовлетворением вспоминал о деньгах, которые должны обеспечить его старость, если он доживет до шестидесяти пяти лет, или перейти к его наследникам, если он внезапно отправится на тот свет. Аллан втайне считал последний вариант более вероятным и даже прики­дывал, как он распорядится всеми этими деньгами. Однако после трагической смерти родителей, когда ему наконец удалось с помощью адвоката вырвать деньги у страхо­вого общества, причитавшаяся ему страховка совершенно необъяснимым образом вдруг уменьшилась. Прежде всего оказалось, что оставленная ему в наследство сумма вовсе не так велика, как он ожидал. В свое время она наверняка производила весьма внушительное впечатление, особенно на рекламных проспектах страхового общества, когда еще молодым парнем отец ставил свою подпись под договором, лелея светлую мечту о беззаботной и обеспеченной старости, но время обесценило деньги, и полу­ченная сумма уже не выглядела такой внушительной. К тому же у Аллана появились расходы, небольшие долги, которые надо было заплатить. Ему пришлось подыскивать себе новое жилье. После смерти родителей их квартира отошла обратно к Жилищному посредническому бюро; Аллану предложили крохотную однокомнатную квартирку в доме, состоявшем из таких же квартирок, но ему там не понравилось, и он решил снять что-нибудь получше частным образом — весьма дорогое удовольствие, поскольку почти все жилищное строительство и значительная часть жилых домов были национа­лизированы. Аллан нашел квартиру, которая оказалась даже просторнее, чем он хотел, и намного просторнее, чем ему было нужно, однако такая большая площадь давала ему ощущение свободы. Он начал обставлять свою новую квартиру, но вскоре обнаружил, что это утомительное и дорогостоящее дело, и потерял к нему всякий интерес, когда оно было еще очень далеко от завершения. Но денег все равно ушло немало. Значительных расходов потребовало и двухлетнее пребывание в архитектур­ном институте, хотя обучение там было бесплатное: ведь нужно было на что-то жить. В архитектурной мастерской он зарабатывал недостаточно, чтобы содержать такую дорогую квартиру и прилично одеваться, и ему приходилось расходовать свое «состо­яние», особенно после того, как в доме появилась Лиза. Год, который прошел между его уходом из мастерской и поступлением на бензозаправочную станцию, съел все остававшиеся деньги. Вернее, почти все. Так далеко Аллан не зашел. Осталась неболь­шая сумма — как аварийный запас. Он забрал эти деньги накануне того дня, когда они уложили вещи и навсегда покинули Апрель авеню. Деньги он теперь носил в кошельке, висевшем на кожаном ремешке у него на шее; это было все, что осталось от «состояния», которое должно было подарить отцу беззаботную и обеспеченную старость.

Бензозаправочная станция находилась на Эббот-Хилл-роуд, на северо-восточной окраине города. Здесь застройка была довольно редкая и только вдоль самого шоссе, по обеим его сторонам, как в деревне на главной улице,— магазины и жилые здания. Когда-то здесь был разбит огромный парк, с течением времени пришедший в запусте­ние; весь этот район, который раньше был местом отдыха для жителей Свитуотера, решили застроить жилыми домами — еще одна попытка покончить с жилищным кризисом. Однако в дальнейшем планы городских властей изменились, строительство домов было либо отложено на неопределенное время, либо прекращено навсегда — кто знает? — и теперь от этого зеленого массива, который по-прежнему называли Парком, не было никакой пользы, потому что никто не ездил туда отдыхать, не загорал там, не занимался спортом или чем-то еще, для чего Парк был предназначен. Теперь у людей не оставалось ни лишнего времени, ни лишних денег, чтобы ездить в Парк.

До того как построили Автостраду, Эббот-Хилл-роуд была одной из важнейших магистралей, которые вели в город и из него. Однако теперь это некогда оживленное шоссе покрылось рытвинами и ухабами, движение машин резко сократилось, закры­лись две-три бензозаправочные станции, несколько магазинов и кинотеатр на откры­том воздухе для автомобилистов.

Аллан любил кино. В теплые летние вечера он, бывало, ставил стул на плоскую крышу станции и смотрел кинофильмы, демонстрировавшиеся на гигантском экране примерно в километре от него. Фильмы помогали ему коротать время, а кроме того, будили в его памяти детские мечты. В разноцветных картинах, безмолвно сменявших друг друга на широченном полотне экрана, перед ним возникал красочный двухмер­ный мир, для которого он сам должен был домысливать диалоги и сюжет. Краски, формы и абсурдные (потому что он не слышал звука) ситуации всегда можно было истолковать как выражение прекрасного, прекрасного в таком же смысле, как «прекрасна» бензозаправочная станция со своими шестью колонками, отливающими металлическим блеском в ярком и тоже «прекрасном» неоновом свете... «Время, когда яблони в цвету...» Он сидел, опершись спиной о вентиляционную трубу, еще сохраняв­шую тепло солнечных лучей, слушал шум машин, мчавшихся по шоссе (их было все меньше и меньше: движение по Эббот-Хилл-роуд становилось все менее оживленным, о чем Аллан совсем не жалел, поскольку теперь он мог больше времени проводить на крыше), и выдумывал для возникавших на экране накрашенных женщин и загоре­лых мужчин «красивую» жизнь с ярким блеском бензоколонок, запахом резины и рокотом счетчиков, отсчитывающих литр за литром горючее, льющееся в бензобаки машин, которые, заправившись, издают легкое урчание и вновь уносятся во тьму; и в эти часы ему казалось, что несмотря на длинный рабочий день, низкое жалованье и грязную скучную работу его мечта все-таки осуществилась.

Когда в первую субботу их пребывания на Насыпи Аллан уверенно пробирался между кучами земли и отбросов к большим воротам, он думал прежде всего о том, что предстоит купить в городе.

Было около полудня. Точного времени Аллан не знал, потому что его ручные часы все еще стояли, но он пытался кое-как определить время по солнцу. Дневная смена начиналась в половине четвертого, и ему надо было обязательно успеть на один из тех редких автобусов, которые ходили здесь, учитывая, что, возможно, еще придется ждать другого автобуса на Восточной станции.

Он не без опаски думал о том, как будет идти по шоссе к автобусной остановке, ждать автобуса, потом трястись в нем до самой Восточной станции, снова ждать (вместе с толпой других пассажиров), влезать в другой автобус и всю дорогу стоять в немилосердной давке (в субботу во второй половине дня автобусы ходят битком набитые!)... Они прожили на Насыпи четыре дня, не встретив ни души, и Аллан уже морщился при мысли о том, что окажется в толпе чужих людей, которые будут глазеть на него, а возможно, даже показывать пальцем. Хотя внешне он ничем не отличался от других,— глядя на него, никто бы не сказал, что он раз и навсегда порвал с этим злым и бесчеловечным городом. Он был одет, как в тот день, когда они прибыли на Насыпь. Перед уходом он даже побрился, израсходовав небольшую часть их драгоценного запаса воды. Впрочем, одна маленькая — но какая важная! — деталь уже отличала его от остальных жителей Свитуотера, словно он был существом с другой планеты: чтобы побриться, он налил в треснувшую чашку всего на два паль­ца воды и ни капли больше. Он знал цену воде. Кто из гладко выбритых пассажиров автобуса думал о том, что в один прекрасный день они могут остаться без воды? Что им, возможно, придется собирать воду чашками и пригоршнями, чтобы только не умереть от жажды? И нельзя будет побриться, умыться или спустить воду втуалете? Аллан прожил на Насыпи всего четыре дня, но уже ощущал расстояние, отделявшее его от остальных' обитателей города. Он чувствовал, что стал умнее их, обрел понимание вещей и событий, которого не было и не могло быть у них, ведущих тот образ жизни, от которого он ушел.

За эти четыре дня, проведенных на Насыпи, они тщательно обследовали весь рай­он, прилегающий к фургону, нашли и притащили вещи, которые могли им пригодиться, и вообще сделали немало, чтобы оборудовать свое новое жилье с максимальными удобствами. А вечерами они вместе боролись с чувством одиночества, старались наслаждаться тишиной, такой непривычной, такой нереальной. Радостное возбуждение первого вечера, когда они созерцали млечный путь Автострады, теперь прошло, и с на­ступлением темноты они чувствовали себя немного неуютно, однако старались не под­даваться ощущению одиночества (и страха!), и Аллану казалось, что им это удается. И еще одно открытие Аллан сделал в эти последние четыре дня: одиночество здесь — это совсем не то, что одиночество в городе... А потом появилось «одичание», которое он тоже никак не мог преодолеть; это внезапное желание лечь с Лизой в постель, которое овладевало им — ими обоими — неожиданно, нередко в самый не­подходящий момент. Казалось, он уже обрел душевный покой и независимость от тех, кто жил за Насыпью, и эта независимость обеспечивала ему относительное спокойст­вие и уверенность в своих силах, словно стеной оттородившую его от всего остального мира. Однако эта уверенность, нараставшая в нем в последние четыре дня, была уверенностью особого рода. Она не могла прогнать тревогу, которую он испытывал, прогнать страх перед людьми; напротив, она породила в нем медленно созревавший инстинкт, инстинкт повышенной осторожности, без которого они не просуществуют здесь и дня, умение отличать главное от второстепенного, породила обостренное чувство опасности, которая могла подстерегать их на каждом шагу, и убеждение в том, что их ждут немалые трудности. Всего через четыре дня жизни на Насыпи он уже сознавал это, и новое понимание вещей и событий обострило все его чувства. Он ощущал асфальт тротуара под толстыми, с налипшей грязью подошвами своих ботинок как нечто чуждое и шел к остановке, унылому бетонному кубу (кое-кто из прохожих превратил его в писсуар), с такой осторожностью, словно ступал по вра­жеской земле. Аллан отметил про себя, что на остановке уже стояло несколько человек,— значит, ждать автобуса придется недолго.

Им нужны были консервы и маргарин, печенье и шоколад, кофезаменитель, растительный бекон, стеариновые свечи и спички. Все это можно было купить в бакалейном ларьке Свитнесса рядом с бензозаправочной станцией — единственной бакалее в этом районе, которая еще не закрылась. На Насыпи они нашли хлеб. Они ели его, пока он не засох, и тогда Аллан стал его молоть и размачивать в воде, чтобы получилось тесто. Это тесто он разрезал на небольшие кусочки и пек на листе жести. Выходило что-то вроде довольно вкусного печенья. Кроме того, однажды Аллан нашел несколько ящиков с капустой, луком и картофелем, которые наверняка списали как испорченные, однако он отыскал еще вполне съедобные овощи.

Чем ближе он подходил к автобусной остановке, тем больше его пугала долгая поездка в автобусной толчее, но он постарался взять себя в руки и сосредоточить все мысли на продуктах, которые надо привезти домой, на Насыпь. За четыре дня они съели почти все, что взяли с собой. Новых запасов должно хватить на неделю. Вот о чем нужно было сейчас думать.

Добравшись до бензозаправочной станции, Аллан нашел хозяина в дурном рас­положении духа. Янсон прогнал Роя Индиану. Он открыл чемодан, лежавший в большом старом «додже» Роя, и обнаружил там кучу вещей, украденных со склада: свечи, стеклоочистители, чехлы для сидений, брызговики, светящиеся эмблемы для наклеива­ния на кузов... Янсон не находил слов от ярости. Он уже давно подозревал, что за его спиной творятся какие-то темные делишки — на складе не хватало многих запчастей (правда, скоро там будет не хватать всего, поскольку становится все труднее доставать новые детали взамен проданных). Янсону никогда не нравилась физиономия этого щенка, и хорошо, что у него наконец появился повод расстаться с ним. Но самое худшее, от чего у старика действительно кровь закипела в жилах, произошло потом, когда он немного опомнился и позвонил в полицию, чтобы заявить о краже, глубоко сожалея, что не запер негодяя в кладовке, тогда бы полиция забрала его а посадила в тюрьму! К сожалению, заявление Янсона не было принято всерьез. Сначала его обвинили в том, будто он инсценировал кражу, чтобы жульнически по­лучить страховку за якобы похищенное имущество, а сам преспокойно сбыл «уворо­ванные» запчасти на черном рынке, и Янсону даже намекнули, что против него может быть возбуждено уголовное дело. Когда Янсон попытался объяснить, что пой­мал вора с поличным, но по неосторожности упустил его и тот сбежал, полицейские сказали, что все это дело выеденного яйца не стоит, и устроили ему разнос за то, что он отнимает драгоценное время у представителей власти. Разве он не знает, что в поли­ции не хватает людей? И какого черта он занимает полицейский телефон своими побасенками? Но Янсон не сдался — он был человек настойчивый и заявил, что у него пропали товары на большую сумму. И он имеет право требовать официального рассле­дования. Тогда голос в телефонной трубке коротко спросил, может ли он представить список украденных вещей с подробным описанием и стоимостью каждой вещи, чего бедняга Янсон, разумеется, сделать не мог. Прошло уже много лет с тех пор, как он в последний раз проводил инвентаризацию на складе, и он понятия не имел, что у него там есть или должно быть. В конце концов полицейский на другом конце провода свирепо бросил трубку, предварительно пригрозив Янсону всяческими неприятностями, если он посмеет еще когда-нибудь отнимать у властей время.

— Еще хорошо, что меня самого не вызвали на допрос,— удрученно бормотал старик,— «Войска по поддержанию спокойствия и порядка», как бы не так! Им только бы не прозевать свою долю доходов от черного рынка и уличного движения, вот где собака зарыта! Если честные люди просят о помощи, им же еще грозят всевозможными карами. Когда совершается преступление, полицейские бросают за решетку первого попавшегося беднягу и говорят, что дело закрыто. А потом подгоняют улики. Свиньи! Уж кто-кто, я-то знаю их как облупленных! А этот щенок... Попадись он мне, я бы его...

Раньше по выходным дням, когда приходилось обслуживать много машин, Рой Индиана нередко работал вместе с Алланом. Однако в последнее время Аллан почти не встречал его. Как правило, ему приходилось принимать дежурство от Янсона, кото­рый постоянно жаловался на здоровье, на какие-то непонятные боли в желудке. Рой был очень замкнутый, тощий и болезненный на вид парень с коротко остриженными волосами и нечистой кожей, всецело поглощенный своим хобби и единственной страстью — старыми машинами. Они с Алланом были в достаточно хороших отношени­ях, однако Аллану не нравилось, что Рой всегда пытается увильнуть от тяжелой работы. С Янсоном они вечно из-за чего-нибудь ругались, й Рой не стеснялся в выраже­ниях, так как знал, что Янсон нуждается в нем: найти рабочую силу было теперь почти невозможно. Янсон ворчал, сокрушался, но сделать ничего не мог.

Всего несколько лет назад Янсон ходил себе и посвистывал, покуривая сигареты. А теперь он постарел, пожелтел, осунулся. Жизнь подстраивала ему одну гадость за другой. По мере того как движение на шоссе становилось все менее оживленным, доходы его падали. Еще совсем недавно он мог твердо рассчитывать на вполне обеспе­ченную старость, а сегодня снова должен стоять смену у бензоколонки, чтобы зарабо­тать на жизнь. Да и на самой станции уже давным-давно появились признаки упадка и обветшания: краска облупилась, два глубоких ухаба — один возле въезда на станцию и один на выезде — превратились в зияющие ямы, в туалете дверь висела на одной петле, зеркало разбилось, а лампочки перегорели, и никто не потрудился ввинтить новые... Машин становилось все меньше. Если нормы на бензин снова урежут, станцию придется закрыть, грозил он Аллану, да и самому себе.

Они стояли возле бензоколонок. Подогретые весенним теплом, пары бензина мягко насыщали воздух. Янсон, осунувшийся и седой, уныло жаловался на жизнь. Оглядевшись, Аллан отметил признаки упадка, и, как ни странно, это ободрило его. Всю дорогу он боялся, что почувствует себя здесь чужим, таким же чужим, как на остановке ипотом в автобусе, где он стоял, со всех сторон зажатый незнакомыми людьми с незнакомым запахом...

А здесь валялись старые газеты, мусор и всякие отбросы, штукатурка осыпалась, здания ветшали на глазах, сквозь трещины и дыры в асфальте пробивалась трава, и эта картина застоя обрадовала Аллана. Он вдруг обнаружил, что Свитуотер не угрожает ему и его новой жизни, напротив: Насыпь угрожает Свитуотеру; анархия Насыпи коварно подбирается к Свитуотеру, вылезает из щелей и трещин, медленно разъедает город, разлагает его на составные элементы. И внезапно Аллан понял, что две противоположности, столица и свалка, когда-нибудь ничем не будут отличаться друг от друга...

Когда Янсон ушел, Аллан отправился на склад и начал искать. Однажды он видел здесь — он это прекрасно помнил — пластмассовые канистры. Ему нужна была не очень большая пластмассовая канистра. Литров на двадцать. Он хотел принести на Насыпь воды. В качестве аварийного запаса. Они вовсе не умирали от жажды. Каждое утро его экспериментальная установка давала им несколько чашек воды — меньше, чем он рассчитывал, но вполне достаточно, чтобы, экономно расходуя ее, они не испытывали серьезных трудностей. Воду, не предназначенную для еды и питья, они брали из фьорда. Однако это не может продолжаться вечно, думал Аллан, обнаружив под брезентом сложенные штабелем канистры. Аллан не чувствовал угрызений совести, занимаясь «отчуждением» одной из канистр для своих личных нужд, несмотря на обличительные тирады Янсона; он считал, что имеет на это право. Ему нужна вода, а как иначе доставить ее на Насыпь? Между тем этот товар все равно лежит на складе без всякой пользы и пылится на его грязных полках. И Аллан экспроприировал канистру не задумываясь, как схватил бы спасательный круг, если бы тонул в море. Она ему необходима. Необходима им всем там, на Насыпи. И этого достаточно.

Его нисколько не смущала перспектива тащить через весь город в пластмассовой канистре двадцать литров воды. Перебои с водой случались довольно часто, и тогда обитатели Свитуотера брали воду из автоцистерн, которые извещали о своем место­нахождении оглушительным ревом громкоговорителей. Вид человека, несущего канист­ру с водой, здесь ни у кого не вызывал удивления.