Страж

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Следующий слайд, пожалуйста.

Одно изображение сменило другое. Картер Кокс гадал, сколько же студентов последнего курса, сидящих в полутемном лекционном зале, до сих пор не спят. С освещенной кафедры он их разглядеть не мог, но знал, что студенты вальяжно развалились на стульях. Мерное жужжание проектора весьма способствовало мирной дремоте. Даже если бы кто-то случайно всхрапнул — Картер бы этого не услышал.

— Скоро все закончится, — сказал он. — Оставайтесь со мной.

Наградой за шутку был негромкий смех с разных сторон.

— На самом деле, — добавил Картер, — это последний слайд на сегодня. Не хочет ли кто-нибудь из присутствующих сказать мне, что это такое?

Несколько стульев скрипнули. Вероятно, кое-кто из студентов выпрямился, чтобы лучше рассмотреть слайд.

— Похоже на окаменевший отпечаток динозавра, — донесен голос девушки из дальних рядов. Кажется, это была Кэти Койн, одна из лучших студенток Кокса. — Видимо, это один из небольших хищников.

— Что ж, неплохо. Но что заставило вас сделать такой вывод?

— Никто меня не заставлял. Я сама додумалась.

Смех прокатился волной по всей аудитории. Теперь Картер не сомневался в том, что это Кэти.

— Позвольте, я перефразирую вопрос, мисс Койн, — сказал Картер, пытаясь взять ситуацию в свои руки. — Что заставляет вас предполагать, например, что перед вами — хищник?

— Ну… Это существо выглядит так, словно у него были острые зубы. Возможно, даже зазубренные…

— Очень хорошо. Именно такие зубы у него и были.

— …И хотя разглядеть трудновато, но возможно, его лапы были снабжены когтями, как у какого-нибудь из рапторов. Но точно я сказать не берусь.

— Следовательно, вы смотрите вот сюда, — сказал Картер и прикоснулся указкой к нижней части слайда.

Лапы ископаемого существа были расставлены в стороны и действительно наводили на мысль об уместности когтей. Но, несмотря на хорошую сохранность окаменелости, изображение мало о чем позволяло догадаться. На самом деле на голубовато-сером фоне вулканического пепла запечатлелась всего-навсего картинка, сложенная из еле заметных серых и черных линий, изогнутых, разорванных, кое-где накладывающихся одна на другую. Кэти неплохо уловила очевидные характеристики, но самое главное упустила.

— А как вы думаете, что это такое? — спросил Картер и, подняв указку выше, показал на костистый вырост, торчащий вверх и заканчивающийся утолщением.

Все молчали, даже Кэти.

— Возможно, это хвост и на конце хвоста что-то есть, — робко высказал предположение еще один студент.

— Крепкий роговой шип, чтобы отгонять других хищников? — предположила Кэти.

— Не совсем. При более тщательном рассмотрении — правда, этот слайд слишком мал и не позволяет разглядеть, — так вот, при более тщательном рассмотрении оказывается, что это разрастание на конце хвоста (а это действительно хвост) является… — Картер сделал паузу для большего эффекта, — пучком перьев.

Сначала слышалось только жужжание проектора. Потом Кэти спросила:

— Так, значит, я ошиблась? Это не динозавр? Это птица?

— Нет, вы отчасти правы и в том и в другом. Это динозавр, имевший перья. Он называется — запомните хорошенько, — я надеюсь, что все вы сумеете правильно произнести это название на выпускном экзамене: «протоархеоптерикс робуста». Его ископаемые останки обнаружили на западе Китая, он жил на Земле в юрский период и служит наилучшим доказательством того факта, что современные птицы являются на самом деле потомками динозавров.

— Я думала, что эта теория отвергнута, — заметила Кэти.

— В рамках моего курса лекций эта теория не отвергнута, — покачал головой Картер. — Она живее всех живых.

Прозвучал звонок, гораздо больше похожий на раздражающее жужжание. Студенты начали собирать книги и тетради. Кинооператор включил свет в зале, и слайд мгновенно исчез с экрана.

— А то существо, которое вы нам показали, как бы оно там ни называлось, умело летать? — поинтересовалась Кэти.

— Нет, вряд ли, — ответил он.

Студенты уже потянулись к выходу. Кэти обычно уходила последней, у нее всегда был наготове еще один вопрос для Картера, а уж потом она застегивала куртку в стиле «милитари» и удалялась. Она немного напоминала Картеру его самого в этом возрасте. Ему тоже всегда хотелось развязать еще один узелок или добавить еще один кусочек к складываемой головоломке. Обычно Картер задерживался после лекций и семинаров и отвечал на все вопросы студентов. Сегодня он специально написал желтым маркером в конце своих лекционных заметок: «Не задерживаться!» — чтобы не забыть. Ему нужно было спешить на встречу.

Картер надел кожаную куртку, запихнул бумаги в потрепанный портфель и вышел через боковую дверь следом за Кэти.

— Так что же, вы думаете, что Ти-рекс[2] тоже имел перья? — спросила Кэти, обернувшись через плечо.

— В этом нет ничего, противоречащего логике, — ответил Картер.

— Если так, то, похоже, придется переснимать «Парк юрского периода».

— Я просто уверен, что этот фильм переснимут, — улыбнулся Картер. — И возможно, в процессе съемок поразмыслят о том, что неплохо было бы заодно и название поменять. Потому что, по логике, название должно быть «Парк мелового периода».[3]

— Почему?

— Потому что Ти-рекс ранее мелового периода не водился. Ну что же, до следующего четверга.

Выдался погожий осенний день: ясный, с легким морозцем. В такие дни Нью-Йорк словно бы искрился. Сверкали витрины магазинов, тротуары были усыпаны опавшей листвой, и даже тележки с солеными крендельками выглядели соблазнительно. Картер хотел было остановиться около одной из таких тележек, но вдруг вспомнил обличительную статью в «Нью-Йорк пост» о том, какая антисанитария царит на складах, куда свозят эти тележки на ночное хранение, и прошел мимо. В таких случаях он жалел о том, что ему на глаза попадались подобные статьи.

До назначенной встречи оставалось ровно сорок минут. Попасть надо было в центр, а Картер пока находился на Вашингтон-сквер. Но, по его расчетам, быстрым шагом он мог добраться вовремя. За такси пришлось бы выложить кругленькую сумму, а спускаться в метро в такой чудесный день… нет, об этом даже думать не хотелось. Картер застегнул молнию на куртке доверху, зажал пухлый портфель под мышкой и зашагал по Пятой авеню. Не сказать, чтобы он так уж стремился поскорее оказаться там, где его ждали.

Предстояла очередная консультация у врача. На этот раз — у специалиста по бесплодию, которого Бет разыскала через свою подружку Эбби. Бет было всего тридцать два, Картер был на год старше, и уже больше года они пытались зачать ребенка, но ничего не получалось. С одной стороны, Картеру хотелось узнать, в чем проблема, с другой — совсем не хотелось, но он боялся, что сегодня вечером так или иначе это станет ему известно.

Они с Бет были женаты шесть лет, и большую часть этого времени разговоры о детях были чем-то вроде табу. Да нет, даже не то чтобы табу, просто об этом вообще речи не заходило. Во-первых, они до сих пор были так влюблены друг в друга, что занятие любовью не воспринимали как средство достижения какой-либо цели. Секс ради секса, и зачем его смешивать с чем-то другим? «Не так уж плохо нам было, — размышлял Картер на ходу. — Мы довольно счастливо существовали внутри своего маленького мыльного пузыря, где не было никого, кроме нас двоих. И не сказать, чтобы кого-то не хватало».

Это — во-первых. Во-вторых — работа. Картер всегда говорил, что ни о каких детях и слышать не желает до тех пор, пока у него не появится постоянной должности. В самых страшных снах он представлял себя ученым-бродягой, одним из множества других свежеиспеченных докторов наук, мыкающихся по стране от одного места временной работы до другого. Год в Нью-Хейвене, два года в Анн-Арборе, а с тобой жена и двое детишек. Как тут будешь писать научные статьи? Разве у тебя будет время думать? Разве ты сможешь все бросить и разъезжать всюду, где нужно бывать, чтобы поддерживать свою ученую репутацию? Но теперь этой проблемы больше не стало. Восемнадцать месяцев назад Нью-Йоркский университет предложил Картеру постоянную работу на кафедре палеонтологии и интеграционной биологии, которая только что получила свежие финансовые вливания. Короче говоря, оправдываться отсутствием постоянной работы больше не приходилось.

На Тридцать первой улице Картер повернул направо и направился к тому отрезку Первой авеню, которую он про себя окрестил «медицинским миром». Именно сюда его когда-то привезла «неотложка» после автомобильной аварии. Ортопед тогда назначил Картеру курс физиотерапии, и клиника, в которую нужно было ходить, находилась неподалеку от Первой авеню. Словом, он приближался к знакомой территории.

Но это вовсе не означало, что он чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Кабинет доктора Уэстона на втором этаже ничем не примечательного больничного флигеля. Дубовые полированные двери, золотистая табличка с фамилией доктора. Фамилия была выгравирована буквами высотой в шесть дюймов, а под ней еще две буковки поменьше: Ч. К. «Частная корпорация». «С каких это пор, — подумал Картер, — доктора уподобились бизнесменам?» Его провели по элегантно обставленной приемной, затем по коридору, пол в котором был устлан старинной персидской ковровой дорожкой, к святая святых доктора Уэстона. У Картера возникло ощущение, что попал в инвестиционный банк, а не в медицинское учреждение, и это впечатление усилилось, когда он вошел в кабинет с видом на Ист-Ривер.[4]

Бет уже была там. Она сидела на одном из двух стульев напротив старинного письменного стола, украшенного резьбой. За столом восседал доктор Уэстон, одетый вовсе не в белый больничный халат, а в темный костюм безупречного покроя. Он встал и пожал руку Картеру. Единственным в кабинете, что напоминало о медицине, был негатоскоп, укрепленный на стене, видимо, с его помощью иногда просматривали рентгеновские снимки.

Картеру стало совсем не по себе.

— Ваша жена успела мне немного рассказать о своей работе в картинной галерее, — сказал доктор Уэстон, откинувшись на спинку высокого офисного кресла, обтянутого красной кожей.

Доктор был сухопарым, подтянутым. Обычно люди такого телосложения совершают пробежки вокруг бассейна.

— Между прочим, я и сам коллекционирую живопись, — сказал Уэстон.

Он указал на большую, жутковатого вида абстрактную картину, висевшую рядом с дверью. Картер знал, что картины именно такого рода Бет терпеть не может.

— Это Бронштейн, — гордо добавил Уэстон.

Картер украдкой глянул на Бет. Та вежливо, но загадочно улыбалась. Ее черные волосы были гладко зачесаны назад и собраны в тугой «конский хвост». Взгляд темно-карих глаз жены Картера оставался спокойным.

— Боюсь, наша галерея специализируется на гораздо более старых картинах, — сказала она. — Наш конек — Ренуар.

— Я бы хотел посмотреть, если позволите. Мои предпочтения порой непредсказуемы, — сказал Уэстон и заглянул в какие-то свои записи. — А вы, Картер, как я понимаю… ученый?

— Да. Палеонтолог.

Доктор Уэстон кивнул.

— Следовательно, вы преподаете?

— В Нью-Йоркском университете.

— Прекрасно. А я проходил интернатуру в университетской клинике «Бельвью».

Уэстон сидел и просматривал амбулаторную карту, лежавшую в раскрытой папке на столе. Несколько секунд он молчал. Картер предполагал, что в этой карте записаны их с Бет личные данные, возраст, медицинский анамнез и так далее.

На некоторые вопросы он уже отвечал медсестре по телефону. Картер взял Бет за руку.

— Я опоздал? — негромко спросил он.

— По твоим меркам, нет, — с улыбкой ответила Бет. — Лекция хорошо прошла?

— Чтобы прошла совсем плохо, надо было очень постараться. Я ведь ее, кажется, раз сто прочел.

— Сколько времени вы пытаетесь зачать ребенка? — осведомился доктор Уэстон, не отрывая глаз от бумаг.

— Около года, — ответил Картер.

— Четырнадцать месяцев с небольшим, — уточнила Бет.

Уэстон сделал в карте пометку и стал читать дальше.

— Хочешь, вечером сходим в «Луну»? — спросил Картер.

— Не могу. Сегодня мы устраиваем частный прием для некоторых клиентов.

— А когда он закончится?

Бет пожала плечами.

— Если у них появится желание что-то приобрести, прием может затянуться. До восьми тридцати, а то и до девяти.

Уэстон посмотрел на супругов.

— За эти четырнадцать месяцев как часто у вас происходили регулярные половые сношения?

Несмотря на то, что Картер был ученым, вопрос его слегка шокировал.

— Четыре-пять раз в неделю, — ответила Бет.

Так ли это было на самом деле? Картер об этом не задумывался.

Доктор занес эти сведения в карту.

Да, пожалуй, так все и было. Но нормальная ли это была частота для супружеских пар? Как знать?

— Ну что ж…

Уэстон откинулся на спинку кресла и подтянул рукав пиджака.

Картер обратил внимание на то, что у доктора золотые запонки.

— Вы оба молоды, так что, если мы не обнаружим никаких наследственных сложностей, полагаю, у нас совсем неплохие шансы добиться успеха.

— Но почему же у нас до сих пор ничего не получалось? — спросила Бет. — О каких наследственных сложностях вы говорите?

Доктор Уэстон махнул рукой.

— Очень многое может мешать зачатию — начиная от закупорки фаллопиевых труб и заканчивая малым числом сперматозоидов, но у меня для вас хорошая новость: почти все проблемы такого рода мы теперь умеем решать. И вот что я предлагаю.

На протяжении следующих десяти — пятнадцати минут доктор Уэстон рассказал о некоторых шагах, которые рекомендовал предпринять Картеру и Бет. Он советовал вести учет активности половой жизни, использовать другие позиции при половом акте, дабы довести до максимума возможность зачатия. Картеру Уэстон посоветовал перестать носить трусы типа плавок и перейти на «боксерские», поскольку «при ношении таких трусов температура мошонки ниже и в семенниках образуется больше спермы, в которой выше число подвижных сперматозоидов». Кроме того, доктор посоветовал Картеру сделать соответствующий анализ.

— То есть я должен буду прийти и сдать… сперму? — спросил Картер.

— Да. Перед анализом вам следует воздержаться от половых сношений, точнее от эякуляции, на протяжении двадцати четырех часов. Лучше всего сдать анализ с утра.

Затем доктор Уэстон посоветовал Бет пройти полное медицинское обследование, после чего порывисто встал и протянул Картеру руку через стол.

— Думаю, у нас есть все основания надеяться на чрезвычайно благополучный исход, — сказал он.

— Я не имела в виду тройню, — сказала Бет. — Одного ребенка вполне хватит.

— Прекрасно. Так и договоримся, начнем с одного.

На обратном пути Картер дал данные своей кредитной карты медсестре в приемной. Они с Бет вышли на ветреный угол Первой авеню. Картер поставил портфель между ног на тротуар и стал застегивать пуговицы на длинном оливково-зеленом пальто Бет.

— А когда начинается этот ваш прием? — спросил он.

— Через несколько часов, — ответила Бет, глядя сверху вниз на мужа, сражавшегося с непослушной пуговицей. — А у тебя что? Есть еще лекции?

— Нет, надо только просмотреть несколько работ. Но они могут подождать. — Картер выпрямился, улыбнулся и наклонился к жене так близко, что кончики их носов соприкоснулись. — Может быть, нам стоит употребить это время с пользой?

— То есть?

— Предлагаю выполнить домашнее задание, — ответил Картер. — Не стоит пропускать мимо ушей рекомендации такого хорошего доктора, правда?

Бет сдвинула брови, как будто размышляя над чрезвычайно трудной проблемой.

— Может быть, ты прав. Откладывать важные дела никогда не стоит, верно?

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Через несколько минут наш самолет начнет снижение, — послышался голос пилота из динамиков в салоне самолета. — Бортпроводники, пожалуйста, приготовьтесь к посадке.

Эзра Метцгер открыл серебряную таблеточницу, взял из нее еще одну капсулу успокоительного средства, проглотил и запил остатками минеральной воды «Эвиан». «До сих пор все шло гладко, — успокаивал он себя. — Теперь нужно только сохранить спокойствие час-другой, не дольше».

— Пожалуйста, застегните ремень безопасности, — сказала стюардесса, протянув руку за пустым пластиковым стаканчиком.

Эзра отдал ей стаканчик, а в следующую секунду услышал, как она говорит точно такие же слова молодой женщине, которая на протяжении всего полета шмыгала носом у него за спиной. Похоже, к этой девице все относились с какой-то особенной предупредительностью и участием. «Интересно, почему? — думал Эзра. — Может быть, это телезвезда, пережившая какой-то публичный крах?» Эзра в поп-культуре совершенно не разбирался. Не потому, что был для этого уже стар — ему было едва за тридцать. На протяжении последних трех лет он, можно сказать, дневал и ночевал в Иерусалимском институте, но даже когда жил в Нью-Йорке, предпочитал посещать лекции в Купер-Хьюит,[5] а не смотреть телевизор или ходить в кино.

Самолет снижался. Эзра закрыл глаза и попытался расслабиться. Он понимал, что в зоне таможенного контроля должен вести себя легко и непринужденно, его не должны смутить никакие задержки, вопросы или просьбы. Он мысленно напоминал себе о том, что должен смотреть таможенному инспектору прямо в глаза, не отворачиваться, не чесать нос, не потирать подбородок, словом, не делать ничего такого, что могло бы выдать его нервозность и волнение. А если ему и в самом деле так жутко не повезет и его чемоданы станут досматривать или ему станут задавать слишком много вопросов, он должен будет реагировать на это равнодушно и беззаботно. «Весь секрет в том, — повторял он про себя в сотый раз, — чтобы притвориться, будто мне совершенно нечего скрывать, что я — самый обычный американский гражданин, радующийся возвращению домой после длительного пребывания за границей». Хотя трудно было представить что-либо более далекое от истины.

Как только самолет приземлился и подъехал к терминалу, девушке, сидевшей позади Эзры, снова было оказано особое внимание. Она оказалась очень недурна собой. Шатенка, едва за двадцать. Пока Эзра вместе со всеми остальными пассажирами первого класса ждали, девушку первой выпустили из самолета и проводили вниз по трапу. Эзре ее лицо знакомым не показалось, и он спросил о ней хорошо одетую женщину, стоявшую в проходе между креслами рядом с ним.

— Я ее имени не знаю, — ответила женщина, — но что-то такое читала в «Геральд трибьюн». Она из хорошей семьи, проводила с мужем медовый месяц в Италии. Ее муж погиб. Катастрофа. То ли на яхте, то ли на катере разбился. Где-то около Неаполя.

Эзра задумался, но вдруг заметил, что женщина смотрит на него: похоже, она ждала какой-то реакции.

— Это очень печально, — дежурно выговорил Эзра и мысленно приказал себе: «Сосредоточься, Эзра, сосредоточься».

— Да, еще бы, — отозвалась женщина и отодвинулась в сторону ровно настолько, насколько позволял узкий проход.

Люди, стоящие впереди, начали медленно продвигаться к выходу из самолета. Эзра вынул из ящика над креслом картонный тубус и взял его под мышку.

«Веди себя непринужденно».

— Благодарим вас за полет на самолете компании «Алиталия», — проговорила с сильным акцентом стюардесса.

Эзра вышел из самолета и пошел по переходной трубе. Постепенно он смешался с толпой пассажиров из второго салона и направился, согласно указателям, в зону иммиграционного и паспортного контроля.

— Иностранец? — спросила женщина в синей форме и, прикоснувшись к рукаву Эзры, указала ему на выстроившуюся очередь справа.

Эзра резко отдернул руку. Женщина удивилась.

— Вы — иностранец, прибыли с визитом в эту страну? — спросила женщина медленно, членораздельно.

— Нет, простите, — ответил Эзра. — Я американец.

— О, в таком случае вам налево.

Эзра почтительно кивнул и пошел в сторону очередей, выстроившихся слева, но ему казалось, что служащая аэропорта сверлит глазами его спину. Нужно было взять себя в руки. Он понимал, почему служащая ошиблась: он был смуглым, с резкими чертами лица, одежда на нем была иностранного производства, даже стрижка, пожалуй, выглядела не совсем по-американски. Когда Эзра путешествовал по миру, его часто принимали то за испанца, то за грека, то за представителя любой другой национальности. Он провел рукой по подбородку и почувствовал, что за время долгого полета выросла щетина. Надо было побриться в туалете самолета…

Инспектор службы паспортного контроля оказался пожилым мужчиной в очках с тонкой металлической оправой. Он молча изучал паспорт Эзры. Несколько секунд он лениво переворачивал страницы вперед и назад.

— Когда вы в последний раз были в Соединенных Штатах, мистер Метцгер?

— Около трех лет назад.

— Вы работали за границей?

— Да, в Израиле.

— Какого рода деятельностью вы занимались?

— Я был научным сотрудником в Институте Фельдштейна.

Отчасти так оно и было, а Эзра решил по возможности как можно меньше уклоняться от правды.

Инспектор, сдвинув на нос бифокальные очки, пытливо смотрел в лицо Эзры. Похоже, он ждал более подробных сведений.

— Это научно-исследовательский институт. Там применяют современную аппаратуру для датирования и анализа археологических находок.

— В той части мира, наверное, полным-полно таких находок, — кивнул инспектор.

— Да-да, конечно, — с готовностью согласился Эзра.

— Вот почему вы там так много путешествовали из страны в страну. — Инспектор опустил глаза и снова перелистал странички паспорта. — Египет, Саудовская Аравия, Кувейт, Ливан…

— Да, именно поэтому. Порой мне приходилось работать в поле. В смысле на раскопках.

Инспектор замолчал. Эзра немного встревожился. Может быть, он уже успел сказать что-то лишнее? Он старался воздерживаться от разговоров о самом главном, но при этом был готов сколько угодно разглагольствовать на любые другие темы. Картонный тубус стоял на полу. Эзра осторожно прислонил его к ноге.

Инспектор взял печать и поставил штамп на последней страничке изрядно потрепанного паспорта Эзры. Эзра облегченно вздохнул.

— С возвращением, — сказал инспектор. — Добро пожаловать. — Он протянул Эзре паспорт. — Выдача багажа и таможня — прямо вперед.

Эзра отошел от стойки инспектора, думая: «Одну преграду я преодолел, осталась еще одна». Вдруг он услышал голос инспектора:

— Мистер Метцгер?

Эзра остановился и обернулся. Сердце у него ушло в пятки.

— Если в дальнейшем планируете так же много путешествовать, может, вам стоит оформить новый паспорт. Дубликат. Ваш паспорт не в лучшем виде.

— Непременно. Так и сделаю, — улыбнулся Эзра.

Развернувшись, он продолжил путь к зоне выдачи багажа.

Его чемоданы одними из первых появились на ленте конвейера — преимущества пассажира первого класса. Эзра покатил чемоданы к зоне таможенного досмотра. По пути он быстро обвел взглядом стоявших около стоек таможенников. Какой из них выглядел наименее настороженно? К какому выстроилась самая большая очередь из людей, которым не терпится поскорее оказаться по ту сторону?

Эзра выбрал полную инспекторшу. Ему показалось, что ей гораздо интереснее перешучиваться с коллегами, чем заглядывать в чемоданы и сумки, плывущие по ленте перед ней. Когда подошла его очередь, Эзра улыбнулся таможеннице и непринужденно протянул ей бланк декларации, который заполнил еще на борту самолета.

— Ну и долго же я летел, — сказал он, потянулся и огляделся по сторонам.

Таможенница улыбнулась в ответ и взглянула на декларацию.

— Вы прибыли рейсом «Алиталия» из Рима?

— Да.

— Пересадка?

— Прошу прощения?

— Вы в Рим прибыли откуда-то еще?

— Да. Я вылетел из Тель-Авива.

— Рейсом какой авиакомпании?

— «Эль Ал».

Зачем она задавала все эти вопросы? Эзра этого вовсе не ожидал. И почему она вдруг решила так серьезно сосредоточиться на своей работе? Вторая инспекторша, с которой она обменивалась шутками, тоже неожиданно посерьезнела и взялась за дело.

— Вы кому-нибудь поручали заботу о вашем багаже?

— Никому, кроме авиаперевозчиков.

— Никто не упаковывал чемоданы вместо вас?

— Нет, я сам укладывал все вещи.

— Пожалуйста, положите чемодан на столик и откройте. — Таможенница, похоже, ждала, на какой из чемоданов упадет взгляд Эзры. — Вот этот.

Эзра положил чемодан на столик и расстегнул молнию. Боже, он совершил неправильный выбор. Его все-таки будут досматривать. «Спокойствие, спокойствие, — твердил он себе. — Даже если они это найдут, они не поймут, что это такое».

Таможенница откинула крышку чемодана и принялась просматривать содержимое. Черные хлопчатобумажные водолазки, брюки с накладными карманами цвета хаки (точно так же он был одет сейчас), носки, нижнее белье, пара книг, которые он не решился посылать почтой и взял с собой. Остальные книги, несколько сотен, он отправил пароходом.

Таможенница постучала кончиком пальца по кожаному несессеру.

— Будьте любезны, откройте.

Эзра вытащил несессер из чемодана, открыл и положил на стол перед таможенницей. Она стала перебирать содержимое. Зубная паста, зубная нить, бритвенный станок, бутылочки с аспирином. Только отшелушивающий скраб «Десерт Мираж» привлек ее внимание.

— Вы этим пользуетесь? — спросила она.

— Порой приходилось работать под открытым небом, кожа очень пачкалась, — ответил Эзра. — Так хорошо, как этот скраб, мне ни одно средство не помогало.

Таможенница открутила крышку на баночке. Эзра всеми силами постарался сделать вид, будто это его ни капельки не тревожит. Но сердце у него бешено забилось, ладони стали влажными. «Только не вздумай вытирать руки, — сказал он себе. — Стой и терпи».

Баночка была наполнена кремообразной пастой цвета ржавчины. Таможенница понюхала ее.

— Фу, — поморщилась она, отодвинув баночку со скрабом. — И вы этим лицо мазали?

— Да, — кивнул Эзра. — Потом, когда смоешь, эффект просто потрясающий.

Таможенница закрутила крышечку.

— Нет уж, я лучше по-прежнему будут пользоваться скрабом «Нокзема». — Убрав баночку в несессер, таможенница указала на картонный тубус. — Что у вас там?

— Картинки на папирусе. Сувениры. Я их купил в магазине. В аэропорту, в Израиле. — Он порылся в кармане. — У меня есть чек. Они не представляют никакой ценности.

— Снимите, пожалуйста, крышку с тубуса.

Эзра выполнил требование таможенницы. Она посмотрела в тубус, как в телескоп.

«Интересно, что она может там увидеть?» — гадал Эзра.

— А кто это, с собачьей головой?

— Похоже, вы смотрите на Анубиса, — отозвался Эзра. — Это бог мертвых. На самом деле у него голова шакала.

Господи, о чем он только думал? Зачем ему понадобилось ее поправлять?

Таможенница закрыла тубус пластиковой крышкой и положила его на стол рядом с чемоданом. Затем она поставила штамп внизу бланка декларации.

— Спасибо, — сказала она. — Стоянка наземного транспорта — по коридору налево.

Эзра собрал чемоданы, зажал тубус под мышкой и вышел из зоны таможенного досмотра. Он чувствовал, что черная водолазка прилипла к спине, так он вспотел. Но ему приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не пуститься в пляс от радости.

Оказавшись в зоне прибытия, он сразу увидел своего дядю Мори в голубой ветровке. Мори держал в руках написанный от руки плакат с фамилией Эзры — «МЕТЦГЕР».

Эзра, нагруженный чемоданами, кивнул Мори. Тот поспешил помочь ему. Они поставили чемоданы на пол и обнялись.

Мори сделал шаг назад и смерил Эзру взглядом с ног до головы.

— Ты похудел, — констатировал он.

— Ты тоже.

Это было неправдой. Дядя Мори не только не сбросил ни фунта, но выглядел на все свои шестьдесят пять, пожалуй, даже чуточку старше.

— А зачем тебе понадобился этот плакат? Ты думал, я тебя не узнаю?

— Я думал, что я не узнаю тебя.

Мори был готов взять самый тяжелый чемодан, но Эзра остановил его.

— Возьми вот этот. — Он протянул дяде ручку маленького чемоданчика на колесах.

Мори пошел медленно, вперевалку. Он был всего на год старше своего брата, отца Эзры, но выглядел намного старше. Жизнь обращалась с Мори сурово, а он, как сам любил говаривать, сурово обращался с жизнью. В то время как его брат Сэм во всем преуспевал и уже к тридцати годам сколотил состояние, Мори порхал с одной работы на другую, от женщины к женщине, нигде не задерживаясь надолго, ни к чему не относясь всерьез. В итоге он стал работать на Сэма и его семейство, сменив множество должностей: от мальчика на побегушках до няньки. Сегодня он работал шофером.

Черный «линкольн» стоял на VIP-парковке, и это сразу напомнило Эзре о том, что он вновь попал в сферу влияния своего отца. Мори открыл заднюю дверцу.

— Ты не хочешь, чтобы я сел впереди?

— У меня тут столько своего навалено. Садись давай.

Эзра сел на заднее сиденье. На самом деле Мори любил, чтобы было именно так. Мори втиснулся на переднее сиденье, сдвинул в сторону стопку номеров «Daily Racing»[6] и вывел машину из автомобильного хаоса, воцарившегося вблизи аэропорта.

По пути до города Эзра спросил, где проводят вечер его отец и мачеха Кимберли. Он надеялся, что они отбыли на виллу в Палм-Бич.

— Они дома. У них сегодня званый ужин.

Эзре стало тоскливо.

— Кто в гостях?

Мори знал, что перечень гостей у Эзры восторга не вызовет.

— Мэр, — ответил он неохотно. — И еще парочка больших шишек.

— Мы не можем подъехать с черного входа?

Мори взглянул на отражение Эзры в зеркале заднего вида. «Столько времени прошло, — подумал он, — а ничего не изменилось».

— Можно попробовать, но они ждут тебя. Хотят увидеть.

Эзра всегда боялся этого возвращения домой, именно поэтому он и не возвращался столько лет. Последние слова, которыми они обменялись с отцом, были очень грубыми. А теперь, что еще хуже, ему пришлось покинуть Израиль при особых обстоятельствах. Эзра не знал, все ли известно его родственникам о том, что там произошло. Всей истории он не рассказывал никому, но прекрасно знал, что у его отца всегда и везде могли отыскаться свои источники информации. И если Метцгер-старший пока чего-то не знал, то мог узнать в самое ближайшее время.

Потом они с Мори говорили о более нейтральных вещах: о бейсбольной команде «Мете», о том, что происходило в городе, о домоправительнице Гертруде, о поварихе Трине. Когда они подъехали к дому, Мори повел машину по кольцевой подъездной дорожке и остановил у парадного входа.

— Чемоданы можешь оставить в багажнике, — сказал он. — Я пошлю их наверх в грузовом лифте.

— Спасибо, — отозвался Эзра. — Завтра увидимся?

— Только попробуй со мной не повидаться!

Эзра взял картонный тубус. Швейцар был новый, он не узнал Эзру, но зато узнал «линкольн» и Мори, выгружающего чемоданы.

— Я поднимусь в пентхаус, — на всякий случай сообщил швейцару Эзра. — Меня зовут Эзра, я сын мистера Метцгера.

— Позвонить мистеру Метцгеру? — спросил швейцар.

— Нет-нет, не нужно. Он знает, что я приехал.

Потом Эзра поздоровался с лифтером. Этот был знакомый, один из давних работников. Эзра вышел из кабины лифта на верхнем этаже и оказался в просторном мраморном фойе обширных фамильных апартаментов. Хорошо, что он знал, что на ужин приглашен мэр, не то присутствие полицейского повергло бы его в шок. Полисмен сидел в кресле в стиле французского ампира рядом со скульптурой балерины Родена и читал глянцевый журнал.

— Кто вы такой? — осведомился полисмен.

— Я здесь живу, — ответил Эзра и задумался, так ли это.

— Хорошо. Если так, входите.

— Чрезвычайно вам признателен, — сказал Эзра.

Из гостиной доносились звон бокалов и голоса, но Эзра подумал, что если будет ступать тихонько, то все же сумеет незамеченным пробраться по коридорам к своим бывшим комнатам.

— Эзра!

Вот тебе и пробрался незамеченным! Или швейцар все-таки позвонил и сказал про его приезд?

Его мачеха, все ее девяносто восемь фунтов, вышла из гостиной. Черное с серебром платье в обтяжку, трехдюймовые «шпильки», бриллиантово-изумрудное ожерелье (наверняка недавний подарок щедрого отца Эзры).

— Добро пожаловать домой, — проговорила Кимберли и коснулась ладонями (такими же холодными, как бриллианты) щек Эзры. Старательно разыгранная сцена родственных чувств. — Сколько лет, сколько зим.

— Да, — кивнул Эзра. — Немало.

На самом деле он бы и еще повременил.

— Как ты долетел?

— Прекрасно. Просто отлично, спасибо.

— Отец просто умирает, так хочет поскорее тебя увидеть. Ты ведь зайдешь хотя бы поздороваться, правда?

— Конечно. Только душ приму.

— Хорошо. Приходи. Сегодня у нас в гостях мэр.

Эзра знал: Кимберли всю жизнь мечтала о том времени, когда сможет произносить подобные фразы. Когда она подцепила его отца, ее мечта сбылась. Теперь, будучи всего на несколько лет старше своего пасынка, она имела полное право вести себя вот так — напыщенно и властно. До тех пор, конечно, пока старик был ею доволен.

Эзра направился по коридору к своим комнатам, держа под мышкой тубус.

— Эзра, если бы ты мог надеть блейзер и свежую белую сорочку, было бы просто супер. Галстук можно не повязывать — сегодня у нас все запросто.

«Если блейзер и сорочка — это называется „запросто“, — с тоской подумал Эзра, — то страшно представить, как нужно будет наряжаться для торжественных приемов!» Но он кивнул на ходу, не оборачиваясь. Его комнаты находились в другом конце пентхауса, и он перевел дух только тогда, когда закрыл за собой дверь и щелкнул предохранителем замка.

Он прижался спиной к двери, крепко держа свой драгоценный груз. «Я дома, наконец-то», — подумал Эзра. Теперь он мог по-настоящему взяться за работу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того как Бет быстро приняла душ и ушла на вечеринку в галерею, Картер лежал в кровати и лениво смотрел выпуск местных новостей. Серьезная авария пассажирского автобуса. Бродвейская премьера. Новобрачная, возвратившаяся на Лонг-Айленд из свадебного путешествия, закончившегося какой-то трагедией. Потом Картер проголодался и встал подкрепиться.

В холодильнике его ждала обычная еда: дюжина аккуратно завязанных целлофановых пакетиков со свежими фруктами и овощами, упаковка йогуртов «Данон» (с разными добавками), упаковка из шести бутылочек минеральной воды «Сан-Пелегрино». Большую часть продуктов покупала Бет, а она не признавала ничего нездорового. Только полезная органическая пища. Картер очень старался следовать этой программе питания, но как только случалось так, что Бет за ним не следила, он допускал серьезные отклонения от рациона. И Бет об этом знала.

Через пятнадцать минут Картер уплетал гамбургер с жареной картошкой на Шестой авеню. Насытиться сейчас он мог только жиром и белками. Бет была в галерее, поэтому особой причины возвращаться домой после сытного ужина не было. Вечер выдался ясный и прохладный, но Картеру не терпелось поработать с небольшими окаменелостями, переданными в дар университету. Он должен был их идентифицировать. Окаменелости дожидались ученого в лаборатории, которая располагалась в цокольном этаже здания биологического факультета. Он делил ее с несколькими другими сотрудниками кафедры.

Вход в здание был открыт, но это ничуть не удивило Картера. Его удивило то, что в факультетской лаборатории горел свет. Как правило, по вечерам он мог работать в полном одиночестве. Услышав доносящуюся из динамиков портативного музыкального центра песню Эминема,[7] Картер догадался, кто в столь поздний час трудится в лаборатории.

Он тихо вошел и пару секунд стоял и смотрел на Митчелла. Тот сидел на табурете, низко склонившись над исследуемым материалом, и негромко подпевал. Митчелл был ассистентом, и этот год был для него, что называется, пан или пропал. Или он получал постоянную должность в университете — или нет. На самом деле Картер знал, что шансы у Митчелла невелики. Его работы были недостаточно хороши, его статьи не печатали, а в общении с людьми он отличался способностью, образно выражаясь, «гладить против шерсти». Но Митчелл не отказывался от сверхурочной работы. Хватался за любую возможность в последних попытках сделать себе имя и репутацию. Картеру было искренне жаль его.

— Ты сегодня засиделся, — сказал Картер.

Ассистент подпрыгнул на табурете.

— Ох, я и не слышал, как ты вошел, — ответил Митчелл и поправил съехавшие очки. Длинные черные волосы, всегда такие сальные, что казалось, жира в них хватит на смазку для двигателя, упали ему на лоб. Почему-то он выглядел еще более нервным, чем обычно. — Я думал, ты семинар ведешь по средам.

— Это было в прошлом семестре.

— Почему же ты не дома, со своей красавицей женой?

— Моя красавица жена сегодня вечером работает, — ответил Картер и повесил куртку на крючок двери. — Вот я и решил тоже немного потрудиться.

Митчелл уставился на лежавший перед ним образец, явно не зная, что сказать.

— Над чем работаешь? — поинтересовался Картер, но, подойдя ближе, сам увидел, что лежит на столе перед Митчеллом. И это его совсем не обрадовало.

Ассистент вскрыл пергаминный пакет и рассматривал под лампой с шарнирным штативом один из ископаемых объектов, переданных в дар университету.

— Не смог удержаться, — признался Митчелл, жалобно улыбнувшись. — Подумал: рассмотрю что-нибудь — время тебе сэкономлю.

Картер промолчал.

— Ну, вот это, например, — сделав глубокий вдох, проговорил Митчелл, — похоже на фрагмент кости нижней челюсти. Думаю, челюсть принадлежала смилодону, но я не совсем уверен. А ты как думаешь?

Картер не знал, что сказать. На самом деле Митчелл серьезно нарушил правила лабораторного этикета, не говоря уже о профессиональной этике, и если бы Картер захотел, он мог бы устроить ассистенту большие неприятности. Митчелл, без сомнения, это тоже понимал и от волнения жутко вспотел. Картер протянул руку и выключил музыкальный центр.

— Это первый образец, который ты открыл? — спросил Картер.

— Да-да, конечно. Понимаешь, я работал над кое-чем другим, а потом вдруг краем глаза заметил эти пакеты и… Ты же знаешь, как это бывает, сам палеонтолог. Руки зачесались, можно сказать.

— Да, — сухо проговорил Картер, — я знаю, как это бывает.

Еще он знал, как можно впасть в такое отчаяние и так страстно жаждать возможности совершить рывок, из-за которого получишь вожделенную постоянную работу. Но все это не могло служить оправданием.

— Думаю, будет лучше, если ты позволишь мне провести первичную работу с этими материалами. В конце концов, именно мне за это платят деньги.

— Конечно. Нет проблем, — кивнул Митчелл и выключил лампу.

— Если понадобится помощь, я дам тебе знать.

— Здорово. Договорились, — сказал Митчелл, убрал образец в пакет и протянул Картеру.

Картер отвернулся и направился в свой угол лаборатории. Как неприятно. И хотя он уже решил для себя, что никому ничего не скажет об этом происшествии, ни на факультете, ни за его пределами, Митчелл вдруг проговорил:

— Хм, Картер…

— Да?

— Извини, если я что-то нарушил. Это останется между нами, ладно?

— Да, — кивнул Картер.

Он был почти уверен, что ассистент облегченно вздохнул.

— Картер?

— Да?

— Можно еще вопрос?

Картер уже начал сомневаться, что вообще сможет поработать, пока Митчелл в лаборатории.

— Не возражаешь, если я снова включу музыку? Она помогает мне сосредоточиться.

— Включай, не возражаю, — ответил Картер. «Пусть уж лучше центр орет, чем разговаривать с Митчеллом», — подумал он.

В галерее «Рейли» на Восточной пятьдесят седьмой улице посетители медленно прохаживались по главному салону. Несколько европейцев (двое с дворянскими титулами), два азиатских магната и кучка плутократов всех мастей. Бет держала на прицеле человека, который сам по себе богачом не являлся. Это был куратор из Музея Гетти[8] в Лос-Анджелесе.

Конечно, остальные тоже могли решить что-то приобрести, это знать заранее невозможно, но представитель Музея Гетти, имевшего солидный годовой бюджет, просто обязан был этот бюджет на что-то тратить. При этом произведения искусства, на которых специализировалась галерея «Рейли», как раз были из разряда тех, которые предпочитал покупать «Гетти». Хотя в данный момент в галерее было выставлено несколько неплохих полотен, написанных маслом (в частности, одна картина Сальватора Розы), большая часть работ представляла собой рисунки старых мастеров, в том числе — несколько рисунков Тициана. Понять, насколько эти работы уникальны и ценны, мог только настоящий коллекционер.

— Что вы можете сказать об этом? — спросил моложавый мужчина, кивком указав на один из этюдов Тициана, на котором была изображена голова мужчины с закрытыми глазами, повязанная полотном, словно перед погребением.

Бет повернулась к мужчине. Круглое, простоватое лицо; светлые волосы, стриженные «ежиком». Так мог бы выглядеть один из парней, сбежавших из Силиконовой Долины и не растративших ни цента из заработанных денег. Несколько таких «экземпляров» еще сохранилось в природе.

— Это поздний Тициан.

— Он ведь итальянец, да?

— Да, верно. — Бет заметила, как заблестели от гордости глаза ее собеседника. — Он жил неподалеку от Венеции.

— А этот человек на картине… он мертвый?

— Нет, он молится. Это император Карл Пятый. Он заказал Тициану картину «Страшный суд». Художник сделал императора и членов его семьи персонажами картины. Это один из этюдов, выполненных им.

— Неплохая вещь, — кивнул мужчина со стрижкой «ежиком». — Сколько стоит?

Бет могла бы и сразу ответить, но все же открыла блокнот в кожаной обложке и сделала вид, что сверяется с записями.

— Начальная цена — двести пятьдесят тысяч долларов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Первое, о чем подумала Кимберли, когда проснулась на следующее утро, было — все удалось. Званый ужин в честь мэра прошел очень успешно. Вторая мысль — Эзра. Он вернулся из Израиля, притащил свои вещи в комнаты, в которых вырос, и теперь Кимберли понятия не имела о том, сколько времени он собирается здесь прожить. Чем меньше, тем лучше, конечно, но она не могла позволить себе выражать свои чувства открыто. Даже при том, что отношения с отцом у Эзры были натянутые и, насколько могла судить Кимберли, это продолжалось не первый год, Эзра, как ни крути, был единственным сыном Сэма, а кровь, как говорится, — не водица. Действовать нужно было осторожно.

Сэм вышел из гардеробной и поправил узел шелкового желтого галстука из бутика «Сулка». Кимберли купила этот галстук на прошлой неделе. Сэм неплохо выглядел, настолько, насколько он вообще мог хорошо выглядеть. Безупречный темно-синий костюм, начищенные до блеска туфли цвета красного дерева, аккуратно сложенный платок в кармане, под цвет галстука. Кимберли очень старалась, чтобы муж смотрелся как можно лучше, но кое в чем она была бессильна. Сэм оставался невысоким, лысым, он был почти на тридцать лет старше Кимберли. И всякий раз, когда он к ней прикасался, она вспоминала, что пальцы у него короткие и толстые.

— Эзра уже встал? — спросил Сэм.

— Откуда мне знать? Я сама еще не встала, — отозвалась Кимберли.

Получилось резче, чем ей бы хотелось.

— Я просто спрашиваю.

«Спокойно, — сказала себе Кимберли. — Спокойно».

Она улыбнулась и отбросила египетскую хлопковую простыню.

— Не волнуйся за Эзру. Я позабочусь, чтобы у него было все, что нужно.

— Все, что бы то ни было.

Сэм остановился у кровати и устремил взгляд на Кимберли. Она знала, что он будет на нее смотреть. Ее волосы, которым Фрэнк постоянно придавал одинаковый, благородно-огненный цвет, разметались по подушкам. Черная кружевная пижама почти не скрывала груди.

— Чем сегодня занимаешься? — спросил Сэм.

— Пока не решила, — ответила Кимберли. — Может быть, пообедаю с Жанин.

На самом деле у них уже был зарезервирован столик в ресторане «Jle Серджу» на половину первого.

Сэм фыркнул. Он недолюбливал Жанин. Ему вообще не нравилась ни одна из подруг Кимберли, с которыми он успел познакомиться. «Забавно, как бы он отнесся к тем моим подружкам, — подумала Кимберли, — которых я пока держу „под прилавком“». Надо было изменить тему разговора. Кимберли провела рукой по брюкам мужа от пояса вниз.

— Тебе прямо сейчас надо убегать? — мурлыкнула она.

— Через сорок пять минут я должен осматривать место под застройку в Вилидже.

Но по тону его голоса Кимберли поняла, что одержала победу.

— Ты — босс. Подождут.

Сэм не сдвинулся с места. Кимберли придвинулась ближе и стала расстегивать молнию. Пальцы у нее были ловкие, как у кружевницы. Сэм чуть качнулся на каблуках и громко охнул. Кимберли поняла, что он в ее власти, и если повезет, на все про все у нее уйдет не больше трех минут.

После того как Сэм ушел, Кимберли позвонила Жанин и подтвердила, что их встреча в ресторане состоится. В одном Сэм был прав: Жанин ужасно забывчива. Кимберли включила телевизор в гардеробной и, увеличив громкость, отправилась в ванную; и, пока мылась, слушала выпуск утренних новостей и собиралась с мыслями. Сэм уехал на весь день. Значит, ей придется одной общаться с Эзрой. Кимберли накинула пеньюар и, присев к туалетному столику, занялась макияжем. Она думала, с чего бы это отпрыск — она недавно выучила это слово и теперь с удовольствием применяла его в компании — возвратился в Нью-Йорк. Все это было окутано какой-то тайной. Буквально только что его здесь не было — он благополучно вкалывал в каком-то институте в Израиле, там у его папочки имелись связи (где их только у него не было?), — и вдруг он пулей вылетел с Ближнего Востока первым авиарейсом. Кимберли слышала, как Сэм кричал по телефону на свою секретаршу. Он велел ей дозвониться к послу и заказать Эзре билет на ближайший рейс из Тель-Авива, куда бы ни летел этот чертов самолет. Вообще, Сэм часто орал, но на секретаршу — очень редко.

А у Кимберли были такие грандиозные планы насчет этих двух комнат, в которых раньше жил Эзра. Из них получилась бы превосходная детская.

«Ну да ладно, — успокоила себя Кимберли. — Все течет, как говорится, все меняется. Может быть, я еще сумею все устроить по-своему».

Коснувшись лица последними штрихами, Кимберли выбрала наряд из своего шикарного гардероба: кремовую блузку и бежево-серую узкую юбку (и то и другое — от Жана Поля Готье), туфли на умеренно высоком каблуке (она и так была выше Сэма ростом, поэтому старалась, чтобы это не слишком бросалось в глаза) и вышла из комнаты.

Эзры не было ни в гостиной, ни в столовой, ни в салоне, ни в библиотеке. В столовой Гертруда, пожилая домоправительница, ставила на стол серебряный канделябр.

— Ты видела Эзру? — осведомилась Кимберли.

— Он завтракает. Похудел.

Кимберли этого не успела заметить, и по большому счету ей это было совершенно безразлично.

— Спасибо, — сказала Кимберли и направилась к выходу из столовой, но задержалась и сказала: — Может быть, это серебро стоит сначала протереть, а уж потом ставить на стол.

Гертруда замерла… ровно на секунду. Кимберли показалось, что она хочет что-то сказать, но домоправительница молча взяла подсвечник и вышла с ним из комнаты.

«Ну вот, — подумала Кимберли, — уже двое, кого бы мне хотелось вышвырнуть отсюда».

Эзру она нашла в уголке для завтрака. Он торопливо поглощал рогалики, сливочный сыр, сок и кофе. День выдался солнечный. Из окон открывался прекрасный вид на текущую далеко внизу Ист-Ривер, на лежащий еще дальше Квинс. Кимберли и не подозревала, что отсюда можно было увидеть старый дом, в котором она снимала квартирку, когда только приехала в Нью-Йорк с короной «Мисс Милуоки» в шерстяной сумке.

— Доброе утро, Эзра! — приветливо сказала Кимберли. — Хорошо спалось?

— Да, очень хорошо.

Хотя по его виду этого нельзя было сказать. Он не побрился, под глазами набухли мешки, и вообще для парня, который столько лет провел на Ближнем Востоке — там ведь должно быть жарко и солнечно? — кожа у него была нездорово-бледной. «В тени под скалой он там жил, что ли?» — подумала Кимберли.

— Ты не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

— Вовсе нет, — ответил Эзра, хотя по лицу было видно, что ему это совсем не в радость.

Для Кимберли это тоже было испытанием, но если она хотела подружиться с этим… отпрыском и выяснить, что же на самом деле происходит, — это был как раз подходящий случай.

— Ты видел отца утром, до того, как он уехал?

— Несколько минут. Он сказал, что мы поговорим вечером.

Кимберли уселась за маленький стеклянный столик, а когда вошла Гертруда, спросила у нее, где кухарка.

— Ужин вчера закончился так поздно, что я разрешила ей прийти к полудню.

— О, если так, то мне придется попросить тебя приготовить мой обычный завтрак — маленькую пиалу гранолы со свежими фруктами, йогурт без добавок и черный кофе.

— Не хочешь еще чего-нибудь, Эзра? — никак не отреагировав на просьбу Кимберли, спросила Гертруда. — Может быть, сварить тебе яиц так, как ты любил, с крошеной мацой?

Кимберли была не глупа. Она прекрасно поняла, что Гертруда медлит нарочно, демонстрирует неповиновение, но также она поняла, что сейчас лучше помолчать.

— Спасибо, Гертруда, больше ничего не нужно, — ответил Эзра.

Домоправительница наконец отвернулась и, шурша подолом длинной черной юбки, задевавшим ее толстые лодыжки, ушла на кухню. Кимберли услышала шум, доносившийся оттуда, и даже это ее раздражало.

— Я так рада, что тебе удалось поздороваться с мэром вчера вечером. Когда ему удается просто расслабиться с друзьями, он такой милый и забавный. Но у нас еще будут званые ужины и ты успеешь с ним поближе познакомиться.

Эзра рассеянно кивнул и сделал глоток кофе.

— Вчера было столько гостей, — продолжала Кимберли, — что мы с тобой почти совсем не успели поговорить. Что заставило тебя вернуться в Нью-Йорк?

Эзра перевел взгляд на окно и несколько секунд молчал.

— Моя работа в Израиле закончена.

Поскольку Кимберли имела смутное представление о том, что это была за работа — ей это было неинтересно, — она не стала больше говорить об этом.

— Ты собираешься остаться здесь, в смысле в Нью-Йорке?

— Я еще не решил.

— Ты знаешь, что можешь жить у нас столько, сколько пожелаешь, — сказала Кимберли. — Отец очень рад твоему возвращению, я знаю.

Вошла Гертруда, принесла завтрак для Кимберли на лакированном подносе. Она поставила поднос на столик и была готова уйти, но Кимберли ее остановила.

— Нет-нет, — сказала она, — боюсь, в этом доме мы не едим с подносов. — Не могла ли бы ты все поставить на стол?

Гертруда вернулась и поставила на стол все, что было на подносе: пиалу с гранолой, йогурт и чашку кофе. Глядя исключительно на Эзру, она проговорила:

— Я скоро пойду по магазинам. Хочешь, куплю тебе пирожных «Маленький школьник»? Ты их так любил.

— Конечно, — улыбнулся Эзра. — Сто лет их не ел.

«Долго еще, — злобно думала Кимберли, — мне придется мириться с этими противными маленькими издевками?» Сэмом она управляла довольно успешно, но его слуги — совсем другое дело. Все эти люди, служившие семейству много лет: Гертруда, кухарка Трина, шофер дядюшка Мори. Кимберли казалось, что она живет в какой-то деревне из старого фильма о Франкенштейне. Когда она навещала своих друзей, точнее своих новых друзей, она видела, что их слуги носят подобающую униформу и знают, как нужно прислуживать и как себя вести. А с прислугой Сэма ей все время было не по себе. Порой Кимберли признавалась себе в том, что она их всех немного побаивается. Когда они говорили между собой на идише (или как он там еще назывался, этот их язык), она прекрасно понимала, находясь рядом с ними, что говорят о ней.

Кимберли решила, что пора брать быка за рога.

— Эзра, — сказала она, аккуратно уложив салфетку на колени, туго обтянутые юбкой, — ты никогда не задумывался о том, чтобы поработать у своего отца? — В действительности для нее это было бы настоящим кошмаром. — Хочешь, я поговорю с ним об этом?

Она догадывалась, что для Эзры это было еще большим кошмаром.

Эзра посмотрел на Кимберли. Она понимала, что он видит ее насквозь. Но это ее нисколько не волновало — они с самого начала почти ничего не скрывали друг от друга. Играли, так сказать, «в открытую». Еще тогда, когда прежняя миссис Метцгер угасала в онкологической клинике Слоуна-Кеттеринга, Кимберли встречалась с Сэмом и сын узнал об этом. Кимберли многое могла бы ему объяснить: как она пыталась уговорить Сэма подождать, как ей все время казалось, что это неправильно, и как все это случилось. Может быть, она все же время от времени немного подталкивала развитие событий — как в тот раз, когда солгала, что ее босс в рекламном агентстве потребовал, чтобы Сэм самолично одобрил ряд снимков, — и это позволило ей оказаться в его квартире в тот вечер, когда она была просто убийственно одета. Но какой сейчас в этом был смысл? Это все было древней историей. И, на взгляд Кимберли, ни капельки не касалось Эзры. Это было не его дело, черт бы его побрал! Настало время ему смириться и повзрослеть.

— Не думаю, что это хорошая идея, — сказал Эзра.

Кимберли постаралась понять, что он имеет в виду: работу на отца или то, чтобы разрешить ей замолвить за него словечко.

— Меня никогда особенно не интересовала недвижимость.

— Что же тебя тогда интересует? Чем ты хочешь заниматься, вернувшись в Америку?

— Продолжать свою научную работу.

Опять он о своей работе.

— В чем она заключается конкретно?

— Она заключается в научных исследованиях.

— И ты сможешь проводить свои исследования здесь? Тебе не нужно для этого возвращаться в Израиль или еще куда-то ехать?

— Нет.

Кимберли стало тоскливо. Этот молокосос — ведь он был ровесником ее брата Уэйна, вот только Уэйн мог бы его одним пальцем уложить — явно собрался торчать в отцовском доме до скончания веков. Это могло стать не просто маленькой помехой на пути осуществления всех замыслов Кимберли. Это могло стать нешуточной преградой.

— О… — выдохнула она. — Вот это новость, так новость.

Эзра сухо усмехнулся и сказал:

— Да, пожалуй.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В этот вечер атмосфера в лаборатории была в духе Картера. Ни тебе Билла Митчелла, ни Эминема, тараторящего из динамиков музыкального центра. И никого, кто стоял бы за ним и очереди к электронному микроскопу. Картер редко бывал так счастлив, как тогда, когда выпадала возможность изучить что-то новое, подвергнуть материал анализу, провести его классификацию и выяснить, что это такое. Такое с ним и в детстве случалось. В тот день, когда определилось его призвание, его родители вызвали бульдозериста, чтобы тот выкопал траншею под фундамент. Они решили сделать пристройку к дому. Ковш бульдозера вынул из земли ржавую ложку и какие-то осколки костей. Для мальчика это были словно рубины и жемчуг. Картер, которому в ту пору было десять лет, на следующее утро помчался в школу, чтобы показать находки учителю естествознания. Тот отнесся к сокровищам Картера совершенно равнодушно. А вот одноклассники прониклись энтузиазмом Картера — особенно тогда, когда он высказал предположение о том, что кости наверняка такие старые, что вполне могут быть костями динозавра (откуда при этом взялась ложка — это его не волновало). В общем, с этого дня Картер получил прозвище Боунс.[9] Друзья стали так называть его, и ему это прозвище даже немного нравилось. Он знал, что и теперь студенты порой за глаза величают его «профессор Боунс».

На идентификацию ему прислали какую-то мешанину. Не стоило удивляться тому, что университету понадобилась помощь. Кто бы ни пожертвовал эту коллекцию, собирали ее явно бессистемно. Один из объектов действительно представлял собой фрагмент кости нижней челюсти смилодона — саблезубой кошки времен ледникового периода. Остальные в основном являлись фрагментами берцовых и предплюсневых костей динозавров. Для окаменелостей все кости неплохо сохранились, но не были чем-то из ряда вон выходящим. За пару часов Картер мог закончить эту работу, написать отчет и перейти к более серьезному труду.

Лишь бы только перестал трезвонить телефон.

Он уже звонил раньше, звонил и теперь, но Картер не бросал работу и не брал трубку. Единственной, кто знал, что он здесь, была секретарь деканата, а она просто приняла бы сообщение для него и сохранила в его личном почтовом ящике вместе с почтой, которую он не забирал (он только сейчас об этом вспомнил) уже три дня.

И вот телефон зазвонил снова. Картеру не хотелось подходить. На его взгляд, это вполне мог быть Билл Митчелл, который решил проверить, есть ли в лаборатории кто-то из тех, кто мог перейти ему дорогу, ведущую вверх по карьерной лестнице. Но Картер понимал, что если это так, то через десять минут телефон зазвонит снова и снова отвлечет его, помешает сосредоточиться. Он встал, потянулся и пошел через всю лабораторию к висевшему на стене телефону. На пятом или шестом звонке он снял трубку.

— Лаборатория. Картер у телефона.

— Картер Кокс?

Связь была не слишком хороша, но Картер сразу узнал того, кто звонил. Доктор Джузеппе Руссо. Для американских друзей — Джо.

— Руссо? Джо Руссо?

— Да! Мне секретарша сказала, что ты по этому номеру. Я звоню, звоню…

— Откуда ты мне звонишь? Связь ужасная. Я могу перезвонить тебе?

— Нет-нет, дружище. Раз уж я тебя поймал, то не отпущу.

— Наверное, у тебя ко мне что-то важное. Это ведь так дорого.

Руссо рассмеялся. На раскопках в Сицилии, где они познакомились, все постоянно шутили насчет того, что у Руссо в бюджете ни на что нет денег — даже на продукты и воду.

— Я получил работу. В Римском университете.

— Поздравляю! Это просто замечательно.

— Поэтому я и звоню.

— Ты хочешь, чтобы я приехал и прочел лекцию? Бет будет в экстазе. Она давно ищет повод слетать в Италию.

— Нет. Лекцию не нужно. Лекции я сам читаю.

— Ясно. Нет так нет.

Зачем же тогда он звонил, да еще так настойчиво?

— Ты получил мою бандероль? — спросил Руссо. — Материал, который я отправил через «Федерал экспресс»?

Вот черт!

— Я несколько дней почту не просматривал.

В трубке послышался треск, но Картер сумел расслышать, как Руссо ругнулся сквозь зубы.

— Ты должен получить бандероль, — строго сказал Руссо. — И прочитать мое письмо. Как можно быстрее. Это очень важно.

— Заберу почту, как только уйду из лаборатории. А что там? Может, скажешь пару слов?

То ли на линии связи возникла задержка, то ли Руссо задумался над тем, как лучше ответить.

— Мы тут кое-что нашли, — наконец выговорил он. — Точнее, сначала это нашли двое американцев… и это очень интересная находка. Думаю, нам понадобится твоя помощь.

Руссо — тот самый человек, который помог Картеру извлечь останки ряда самых древних обитателей Европы из «Костяной шахты» на Сицилии, — был не из тех, кто попусту бросается словами. И Картер понимал: если уж Руссо называл что-то «очень интересной находкой», это означало, что обнаружено нечто по-настоящему грандиозное. Картер почувствовал, как от волнения волосы встают дыбом на затылке.

— Что я должен сделать? Посмотреть на то, что ты мне прислал, и завтра позвонить тебе?

— Да! Номер моего телефона на конверте. Позвони мне в шесть вечера. По римскому времени. Тебе непременно захочется позвонить мне, дружище, — сказал Руссо и рассмеялся. — Просто не знаю, как ты дождешься этого часа.

Картеру уже теперь не терпелось поскорее увидеть, что же такое ему прислал Руссо. Он мысленно поклялся себе, что теперь всегда будет вовремя просматривать свою почту в деканате. Картер повесил трубку, убрал на место пожертвованные факультету окаменелости (сила привычки заставила его сделать это точно и аккуратно), лишь потом схватил куртку и бросился к выходу. В дверях он столкнулся с Митчеллом. Билл держал в руках большущий пакет из закусочной «Бургер-кинг».

— Привет, Боунс. Куда это ты так летишь?

— Я кое-что забыл забрать у секретарши в деканате, — ответил Картер, протискиваясь в коридор.

— Удачи, — крикнул ему вслед Митчелл. — Наверное, там уже все заперли на выходные.

Именно этого Картер и боялся…

— Кстати, — обернувшись на бегу, крикнул он Митчеллу. — Ты был прав насчет того фрагмента челюсти. Это смилодон!

К тому времени, когда Картер, задыхаясь от быстрого бега, домчался до деканата, там уже действительно все было закрыто. Он увидел через стеклянную дверь свой почтовый ящик, набитый так, что казалось, он вот-вот треснет по швам, даже разглядел краешек пакета «Федерал экспресс» с логотипом, напечатанным крупными буквами. Картер повертел дверную ручку, надеясь на чудо, но дверь была заперта.

И тут он услышал чавкающие звуки и обернулся. Ясно — уборщик Хэнк макал швабру в ведро в конце коридора. Картер бросился в ту сторону.

— Хэнк, это ты? — крикнул он на бегу.

Хэнк обернулся.

— Что стряслось, профессор?

— Ты не мог бы оказать мне огромную услугу? Можешь открыть дверь деканата?

— Вы же знаете, я не должен этого делать.

— Знаю, Хэнк, и я бы тебя ни за что не попросил, но там лежит кое-что, без чего мне вечером просто ну никак не обойтись.

Хэнк шумно выдохнул, провел ладонью по лысине и приставил ведро со шваброй к стене.

— Только я ничего этого для вас не делал, договорились?

— Конечно не делал.

Хэнк подошел к двери приемной деканата, отпер ее и подождал в коридоре. Картер схватил пакет «Федерал экспресс». Бандероль оказалась пухлой и тяжелой. Картер проверил, тот ли обратный адрес. Точно: от Руссо из Рима.

— Вот то, что мне было нужно, — сказал Картер, выйдя в коридор и показав пакет Хэнку. — Ты спас мне жизнь.

Хэнк кивнул и запер дверь.

Конечно, Картеру хотелось сразу же распечатать пакет и прочитать письмо от Руссо, но было уже около семи и ему нужно было спешить. Бет с друзьями семьи, Эбби и Беном Хэммондами, ждали его в ресторане «Минетта». Так что заглянуть в пакет Картер мог только позже. Но зато вожделенная бандероль была у него в руках. Не будь это так, он вряд ли бы сумел заснуть сегодня ночью, да он бы, пожалуй, все выходные напролет не заснул бы.

Ресторан находился всего в нескольких кварталах от университета. Бет и Хэммонды сидели за столиком неподалеку от барной стойки и ели антипасто.

— Молодцы, что не стали меня дожидаться, — сказал Картер, наклонился и поцеловал Бет в щеку.

— А мы и не думали, — усмехнулся Бен и подцепил вилкой оливку.

Картер рассмеялся, придвинул стул к столику и сел. На столике стоял початый графин с белым вином. Он взял его и налил себе полный бокал. Бен пришел в ресторан в деловом костюме, Эбби, работавшая в каком-то рекламном агентстве, название которого Картер никак не мог запомнить, тоже была в костюме, но в красном, с белой каемкой на лацканах и манжетах. «Она как будто пришла с проб на роль супруги Санта-Клауса», — подумал Картер.

— Что это у тебя в пакете? — полюбопытствовала Эбби. — Ты его так прижимаешь к груди, словно в нем лежит выигрышный лотерейный билет.

— О, это просто работа, которой мне нужно заняться позже вечером.

Но Бет, которая знала его как свои пять пальцев, наклонила голову и улыбнулась. Она понимала, что это не «просто работа».

— А это что такое? — осведомился Картер в надежде сменить тему разговора и указал на разложенные на столике фотографии. На одной из них он увидел извилистую проселочную дорогу, на другой — старинный фермерский дом с широким белым крыльцом.

— Они купили загородный дом! — воскликнула Бет. — На севере штата.

— В Хадсоне, — добавила Эбби с гордостью. — Четыре акра земли и старый яблоневый сад.

— Не забудь сказать о покосившемся амбаре, — добавил Бен.

— Это потрясающе, — сказал Картер, рассматривая фотографии дома, небольшого, в хорошем состоянии. Вдалеке виднелись горы. — Я всегда мечтал почаще выбираться из города, вот только не к кому было поехать. — Он посмотрел на Бена и Эбби и сказал: — Спасибо. Зефир я привезу сам, не покупайте.

— И еще батончики «Хершис» и крекеры не забудь, — сказала Эбби.

Бет взяла бокал и произнесла тост:

— За новоиспеченных землевладельцев!

— Салют! — произнесли все хором и чокнулись.

Подошел официант с меню.

Выслушав, какие сегодня есть фирменные блюда и сделав заказ, Хэммонды стали рассказывать о купленном доме. Они несколько месяцев подыскивали его.

— Нам нужно было место за городом, — сказала Эбби, — чтобы можно было развеяться.

Но Картер, похоже, догадывался, какова истинная причина приобретения дома. Наверняка Хэммонды хотели куда-то уезжать, чтобы отвлечься от проблем. Они тоже никак не могли зачать ребенка. И в самом деле, очень скоро Бет и Эбби заговорили между собой о докторе Уэстоне. Эбби первой побывала у него на консультации. Женщины придвинулись ближе друг к другу и стали взволнованно перешептываться. Картер в который раз поймал себя на том, что восхищается их дружбой. Насколько он мог судить, не было на свете ничего такого, что не могли бы обсудить между собой Бет и Эбби, — и вряд ли осталось что-то такое, чего они еще не обсудили. Девушки познакомились во время учебы в Барнардском колледже, жили в одной комнате и стали закадычными подружками. Когда Бет отправилась в Англию, чтобы на протяжении года изучать историю искусств в Куртолдском институте, Эбби выбила себе стипендию Слоуна в Лондонской школе живописи. Изначально она собиралась стать художницей и, работая в стиле абстрактного экспрессионизма, превратиться во вторую Ли Краснер (известная американская художница), но так не случилось и ей пришлось удовольствоваться хорошо оплачиваемой, но не такой уж творческой работой арт-директора в рекламном агентстве.

Бен и Картер были всего лишь дополнением к дружбе Эбби и Бет, и они оба это знали. Покуда жены смеялись и полушепотом доверительно болтали, Картер и Бен обсуждали общие темы. Не сказать, чтобы они друг друга недолюбливали. Просто у них все было слишком разное: и происхождение, и профессия, и интересы.

Бен был прямым наследником богатой филадельфийской семьи. Он закончил частную школу в Экзетере, потом с отличием отучился в Уортонской бизнес-школе и с тех пор только тем и занимался, что поднимался по карьерной лестнице в области банковских инвестиций.

Семья Картера принадлежала, как он говорил (за родственников, конечно), к «бедноте с умеренным достатком». Его отец водил грузовик-фургон, на котором развозил продукты по сети молочных магазинов в Иллинойсе. Мать была домохозяйкой, растила Картера и четверых его братьев и сестер. В детстве Картер много болел. Он перенес все детские инфекции: свинку, корь, ветрянку и вдобавок что-то вроде астмы. Он так всегда и говорил — «что-то вроде», потому что в подростковом возрасте астма у него таинственным образом прошла. И с тех пор он начал изо всех сил наверстывать упущенное время. Он занялся скалолазанием, освоил горные лыжи, путешествовал по миру. А когда он выиграл щедрую стипендию в Принстоне (к всеобщему и собственному удивлению), то не отказался от нее и потом никогда не оглядывался назад.

Но только в последние несколько лет (на самом деле это произошло как раз после его выдающихся находок на Сицилии) Картер выдвинулся в передовой эшелон специалистов в своей области. Кафедра в Нью-Йоркском университете стала для него желанным призом отчасти потому, что мистер Кингсли, в честь которого она была названа, оставил после себя солидный фонд, благодаря которому заведующий кафедрой мог получать приличное жалованье. Картер избрал для себя «костяной бизнес» не ради денег. Никто в здравом уме не пошел бы в палеонтологи, надеясь разбогатеть. Но получилось так, что кости, если можно так выразиться, легли весьма удачно для него.

Они с Беном болтали то о книгах, то о фильмах, то о международной политике, и чем дальше, тем труднее было Картеру поддерживать разговор. Его мысли постоянно возвращались к пакету «Федерал экспресс», который он положил под стул. Как он жалел о том, что не может убежать домой и вскрыть пакет, узнать, о чем ему пишет Руссо. В то время, когда Картер обнаружил «Костяную шахту» на Сицилии и приступил к раскопкам, Джузеппе Руссо, тогда еще аспирант, был его правой рукой в прямом смысле слова. Однажды у Картера неожиданно сорвался с крюка страховочный трос, Руссо успел в последнее мгновение — он схватил Картера за ворот пончо и вытащил из раскопа. Картер ясно помнил то ощущение, когда он повис в воздухе над узким туннелем более шестидесяти футов глубиной, на дне которого возвышался холм, сложенный из костей доисторических людей. Он знал: если бы не Руссо, этот холм пополнился бы и его костями.

К счастью, к тому времени, как официант подкатил к их столику тележку с десертом, все уже успели так наесться, что на сладкое никто и смотреть не хотел. Картер мысленно молился о том, чтобы никто не попросил кофе, и его молитвы были услышаны. Бен сказал, что ему нужно вернуться в офис. На улице они попрощались, и Бет взяла Картера под руку. Они пошли домой.

— Ну, — сказала она, — я весь вечер просто умирала от любопытства. Что в этом волшебном пакете?

— Я узнаю об этом, когда мы вернемся домой, — ответил Картер. — Но бандероль пришла от Руссо.

— От того самого парня, который работал с тобой на Сицилии?

— Да. Он сказал мне по телефону, что они что-то нашли. Считает, что это — нечто настолько особенное, что мне непременно захочется взглянуть.

— Он хочет, чтобы ты приехал туда? — озабоченно спросила Бет.

— Насколько я понимаю, нет. Но вообще-то… разве там мало искусства эпохи Возрождения? Думаю, на несколько недель тебе бы хватило.

— Дело не в этом, — сказала Бет, когда они остановились у светофора на переходе. — Прямо сейчас я никак не могу бросить галерею, и потом, если ты уедешь, как же мы сможем?..

Картер понял намек.

— Ох, да… пожалуй, не получится просто оставить для тебя несколько порций в морозильнике? — сострил он.

— Как ты романтичен. Но вот что я хочу тебе сказать. Сегодня звонил доктор Уэстон. Он ждет тебя на консультацию в следующую субботу утром.

Тест на его способность к оплодотворению. Картер с ужасом думал об этом, пока они с Бет проходили последние кварталы по пути к дому. Он уже ярко представлял себе всю эту процедуру.

Их квартира находилась на третьем этаже старого дома из красного кирпича. Ее окна выходили прямо на парк на Вашингтон-сквер. При том, какие безумные цены на недвижимость царили на Манхэттене, за аренду такой квартиры пришлось бы выкладывать по нескольку тысяч долларов в месяц. Но к счастью, дом принадлежал университету и квартиры в нем предоставлялись сотрудникам за умеренную плату.

Картер отпер дверь и включил свет. Бет сняла пальто и повесила его на стоячую вешалку для шляп в прихожей.

— Хочешь первым под душ? — спросила она.

— Нет, иди ты первой, — ответил Картер.

Он уже вскрывал бандероль.

— Я так и думала.

Картер ушел в гостиную и уселся в свое любимое кресло, купленное им еще в студенческие годы: кожаное, потертое, с высокой спинкой. От волнения он неаккуратно разорвал конверт, и глянцевые фотографии, вложенные в большую папку, посыпались ему на колени. Картер успел подхватить их, пока они не упали на пол, ногой придвинул к себе видавший виды журнальный столик и выложил на него содержимое бандероли.

Сверху лежало письмо, напечатанное на листе с «шапкой» Римского университета. Картер начал читать.

«Dottore[10] (так Руссо всегда обращался к Картеру), предлагаю твоему вниманию все приложенные к этому письму материалы. И приветствую тебя! Теперь я расскажу всю историю этих предметов, которые, как я думаю, тебя весьма заинтересуют, и затем мы о них поговорим».

Картер обратил внимание на то, что с английским языком у Руссо стало значительно лучше. Его стиль, правда, по-прежнему отличался преувеличенной точностью. К примеру, он никогда не пользовался сокращениями, но письмо было написано без единой ошибки. Картер пролистал письмо до конца (в нем оказалось шесть страниц) и вернулся к началу.

Письмо начиналось довольно загадочно — с рассказа об изменениях уровня воды в озере Аверно, о котором Картер никогда в жизни не слышал. Судя по всему, вода в озере опустилась до такого уровня, какого не бывало несколько миллионов лет. И пещера, которая все это время находилась под водой (вероятно, изначально она располагалась на глубине около нескольких сотен футов и под воздействием сейсмических сил, которые в этом регионе весьма активны, медленно поднималась), впервые стала доступна. Первыми туда попали двое молодых американцев — супружеская пара, проводившая в тех краях медовый месяц. В скобках Руссо упомянул о том, что мужчина стал жертвой несчастного случая и утонул.

В этой пещере было обнаружено окаменевшее существо. Руссо приносил извинения за неопределенный термин «существо», но объяснял, что прежде всего именно в силу своей неуверенности он и обращался к своему старому другу Картеру.

«По тем частям окаменелости, которые мы видим, трудно определить, с чем именно мы имеем дело».

Далее в письме было сказано, что в пещере обнаружены лапы с длинными ногтями, какие могли бы принадлежать раптору средних размеров, с другой стороны, в этих когтях явно просматривались суставчатые кости пясти и фаланг, а это означало, что обнаружен гоминид.

Картер уже догадывался, чем так озадачен Руссо. Но почему было не провести стандартный тест с углеродом-14 и не посмотреть, что это даст? Картер начал бы с этого.

Оказалось, с этого начал и Руссо. Ниже прочел:

«Как ты, конечно, догадываешься, мы применили стандартный метод радиоуглеродного датирования. Правда, тут у нас нет доступа к УМС (то есть к ускорительной масс-спектрометрии) (Картер знал, что за пределами США мало у кого есть такая аппаратура), но мы выделили пять граммов чистого углерода из базового материала и провели несколько повторных анализов этой пробы. Лабораторные отчеты прилагаются — см. приложение „А“».

Картер перебрал папки и нашел нужное приложение. Самая обычная распечатка — сложный график химического состава и изотопного распада. Палец Картера скользил по страницам и наконец добрался до цифры, которая его интересовала, — до окончательной оценки возраста материала. Но цифра эта оказалась совершенно немыслимой, абсурдной. Метод сработал — он всегда работает, поскольку радиоактивный изотоп углерода (С-14), содержащийся во всех органических веществах (дереве, растительных волокнах, морских раковинах, костях животных), распадается с постоянной скоростью. Пятьдесят процентов каждые 5730 лет. Если удавалось подвергнуть анализу достаточный объем материала (пять граммов, взятые Руссо, были достаточным количеством), можно было довольно точно определить возраст даже самых древних материалов. Например, возраст знаменитых наскальных рисунков в пещере Ласко, согласно радиоуглеродному анализу, составляет от пятнадцати до семнадцати тысяч лет. Однако всегда существует определенная погрешность, поскольку период полураспада углерода-14 не бывает строго постоянным, поэтому результаты радиоуглеродного датирования следует «корректировать» или «калибровать» с учетом хронологических аномалий. В результате расхождения могут составить несколько сотен, а в ряде случаев — пару тысяч лет.

Но даже погрешность в несколько тысяч лет не делала расчеты Руссо более приемлемыми, тем более если он решил держаться мнения, что обнаружил ископаемые останки гоминида. Окаменелость из пещеры озера Аверно, согласно данным радиоуглеродного анализа, датировалась несколькими миллионами лет до того, как по Земле начали ходить, даже ползать, если на то пошло, самые далекие предки человека.

Картер пока не мог определить, где именно произошла ошибка в вычислениях, поэтому решил, что раз результаты очевидно ошибочны, значит, бесполезны. Пока оставалось только попросту забыть о них.

Ученый вернулся к письму. Руссо признавался в том, что не видит перспектив дальнейшего исследования материала с помощью стандартного радиоуглеродного метода.

Дальше Картер поступил бы следующим образом: он перешел бы к исследованию окружающей окаменелость горной породы и попытался бы определить, что за ископаемое перед ним, на основании возраста и минерального состава этой породы. По всей видимости, такой же шаг решил предпринять Руссо.

«Результаты исследования прилегающей горной породы — см. приложение „В“».

И снова Картер проверил работу Руссо, и снова не смог найти явной ошибки и каких бы то ни было упущений. Руссо все делал как по учебнику. Результаты и тут были просто ошеломляющими. Порода, очевидно, была вулканического происхождения — базальт с высоким содержанием пироксина. Но, судя по немалому содержанию кремния, бороздчатости и плотности, этот базальт вынесло на поверхность земли из таких глубин, он образовался при такой высокой температуре, что это просто трудно себе вообразить. Внутри породы как свидетельство ее длительного движения от астеносферы к верхним слоям мантии осталась необычно высокая концентрация захваченных летучих газов.

Картер откинулся на спинку кресла и на секунду задумался. Фактически они имели перед собой чрезвычайно прочный и плотный образец горной породы, который при неумелом обращении мог взорваться, как самодельная бомба. Очень мощная бомба.

Неудивительно, что Руссо не решался приступить к дальнейшим исследованиям без серьезных консультаций.

Картер догадывался, что проблема заключается в том, как извлечь окаменелость в максимально сохранном состоянии из взрывоопасной породы, притом что ископаемое неотделимо от этой породы никакими методами типа растворения. Как отделить, извлечь ископаемое, не вызвав взрыва этой бомбы.

«В картонной папке, — писал Руссо, — ты найдешь фотографии окаменелости in situ».[11]

Этого и ждал Картер. Ранее он намеренно убрал рассыпавшиеся фотографии обратно в папку, так как не хотел смотреть на них до тех пор, пока не прочтет все материалы. Теперь, зная о результатах, которые оказались просто обескураживающими, он был готов взглянуть на визуальные свидетельства своими глазами. Он наклонился к столику и открыл лежащую на нем папку.

Первый снимок был так красив, словно попал сюда из рекламного туристического буклета. На переднем плане — синяя вода, чуть подернутая рябью, на заднем — стена из зазубренных серых скал. Наверху — несколько кипарисов, гнущихся под ветром. На уровне воды виднелся вход в пещеру, едва различимый на этом снимке, он был частично скрыт под водой. Картер перевернул фотографию. На обороте Руссо поставил дату и подписал: «Озеро Аверно, пещера, с расстояния около 150 м».

Картер положил фотографию лицевой стороной на стол и взял из пачки следующий снимок.

На нем пещера была снята гораздо более крупным планом. Края отверстия в скале были неровными, изрезанными. Чуть в стороне от входа в пещеру видны две головы в масках с дыхательными трубками. На обратной стороне было написано: «Вход в пещеру». Это и так было ясно, но в скобках добавлено: «Ты не знал, что я умею нырять с маской и ластами?» Картер улыбнулся. Нет, он этого не знал.

На следующих нескольких снимках пещера была сфотографирована изнутри, освещенная мощным фонарем. Влажные стены сверкали в лучах фонаря, словно пирит и алмазы. Но никакой окаменелости Картер пока не увидел.

Он взял еще один снимок, и тут у него перехватило дыхание. В резком, ярком свете фонаря, едва видимого в левом верхнем углу фото, Картер разглядел кости, окаменевшие в горной породе. Он видел тысячи фотографий со всего света с изображением окаменелостей, но никогда прежде не видел ничего подобного. Как ни странно, первое, что пришло ему на ум, была фреска Микеланджело «Страшный суд» в Сикстинской капелле. Когти (или пальцы?) этого ископаемого, длинные, скрюченные, вызвали в памяти изогнутые фигуры из ада, созданного воображением художника. Казалось, будто это существо (Картер поймал себя на том, что употребил то же самое слово, что и Руссо) испытывало страшные мучения и всеми силами пыталось освободиться. Была видна только часть его конечности, даже только ее контуры, больше ничего. Но Картеру и этого хватило — он был в высшей степени взволнован.

Еще несколько снимков, сделанных под разными углами, ничего полезного об окаменелости не добавили. Остальные части ископаемого были погребены под слоем породы. На следующей серии снимков выступающая из породы окаменелость была самым тщательным образом укрыта, а рабочие в мокрых гидрокостюмах занимались тем, что фактически извлекали часть стены пещеры. Они просверлили множество отверстий, потом работали отбойными молотками и электродрелями. На предпоследнем снимке — небольшой научно-исследовательский корабль, на корме которого стояла мощная лебедка, увозил от пещеры каменную глыбу, закрепленную на платформе из шести больших желтых понтонов. Руссо и второй ныряльщик, сняв маски, в мокрых гидрокостюмах стояли на понтонах по обе стороны от камня, положив на него руки и широко расставив ноги. Ни дать ни взять — охотники на крупного зверя вместе со своим трофеем.

На последнем снимке каменная глыба находилась в каком-то дворе под пластиковым навесом. Похоже, ее поддерживал десяток стальных домкратов. На обороте снимка Руссо написал: «Двор здания биологического факультета, Римский университет». Затем были приведены данные о материале: «Глыба с окаменелостью. Размеры: длина — 3,5 м, ширина — 3,5 м, толщина — 2,5 м». Если пересчитать в футы, получалось что-то около десяти на десять и на семь. Вес глыбы составлял одну тонну и двести пятьдесят килограммов, то есть примерно три тысячи триста фунтов. По всем стандартам — массивный, тяжело транспортируемый материал.

Картер положил последнюю фотографию на стол и снова взял письмо Руссо. Последняя строчка звучала так:

«Я глубоко убежден в том, что необычные характеристики этого материала позволяют предположить, что он крайне важен с научной точки зрения».

Будто бы это и так не было ясно.

Картер снова откинулся на спинку кресла и посмотрел на часы. Оказалось, что уже почти полночь. Тут его взгляд опять привлекло фото, сделанное в пещере, — то самое, на котором были видны когти или пальцы существа, пытавшегося, казалось, выбраться на волю из камня. Картер понял, что уже не сможет выбросить из головы этот образ. Он встал, выключил настольную лампу, но прежде, чем уйти в спальню, перевернул фотографию.

«Зачем я это сделал?» — подумал он, испытывая смутное недовольство собой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Наверное, тебе трудно сейчас, — сказала доктор Нойманн, соединив кончики пальцев и устремив на Эзру изучающий взгляд. — Вернулся домой после стольких лет… Как у тебя все складывается?

Как у него все складывалось? «Хорошо», — подумал Эзра, лишь бы только его оставили в покое и он мог бы заняться своим делом.

— Привыкаю, — ответил он, решив, что ответ вполне адекватный — не положительный и не отрицательный.

— Понятно. — Доктор Нойманн улыбнулась и больше ничего не добавила.

Эзра знал этот ее фокус. Этакая улыбка психотерапевта, призванная вызвать у тебя доверие, и еще — безмолвная пауза, которая должна была затянуться, стать неловкой и побудить в тебе желание поскорее прервать молчание и в процессе разговора выболтать все секреты.

«Да, — подумал Эзра, — здесь мало что изменилось». Даже абстрактные эстампы на стенах в кабинете и негромкое жужжание обогревателя и то, как стояли стулья, на которых они сейчас сидели. Ощущение было такое, словно он вернулся в прошлое, на двадцать лет назад, в день, когда впервые пришел к доктору Нойманн. Сразу после того, как классный руководитель в школе имени Горация Манна известил родителей о том, что, несмотря на поистине астрономические показатели IQ[12] Эзры, результаты его учебы по стандартной программе, мягко говоря, далеки от идеальных, причем как в учебном, так и в социальном плане.

— Как ты теперь ладишь с отцом? Ваши отношения стали лучше?

— Мы стараемся держаться подальше друг от друга, — ответил Эзра.

В действительности так и было. Отец находился в своем офисе на Мэдисон-авеню, где нажимал на все рычаги, дабы заполучить очередной клочок города, который почему-то ему еще не принадлежал, либо пребывал на какой-нибудь светской тусовке, куда его утаскивала Кимберли.

— И теперь у тебя есть мачеха, верно? Помнится, я читала в газете о том, что твой отец снова женился.

«Ну уж это, — подумал Эзра, — совсем неизобретательно». Конечно, доктор Нойманн знала о том, что его отец снова женился. Наверное, она знала о жизни его отца намного больше, чем он. Все то время, пока Эзра жил в Израиле, он намеренно не читал нью-йоркских газет и никому, за исключением тех случаев, когда это было необходимо, не говорил о том, что он — сын Сэма Метцгера.

— Да, у него новая жена. Ее зовут Кимберли.

Его пальцы начали нервно теребить полиэтиленовый пакет, лежащий на коленях. «Когда же, — думал он, — настанет удобный момент для того, чтобы я смог рассказать об истинной причине своего визита?»

— Какие у тебя с ней отношения?

Эзра чувствовал, что почти не в состоянии отвечать. Он так устал от этого, ему совсем не хотелось терпеть эту пытку — отвечать на дурацкие вопросы о его семье, его чувствах и его будущем. Он записался на консультацию потому, что у него закончились лекарства, и если бы ему не удалось раздобыть рецепт, у него возникли бы большие сложности с работой. Без этих медикаментов ему трудно было сосредоточиться. Регулировать перепады настроения. Уснуть. Ему просто необходимо было пополнить запас лекарств.

— Она нормальная. С ней я тоже редко вижусь. — Но потом, решив, что это должно понравиться доктору, Эзра сделал вид, что ее вопросы все-таки ему интересны, добавил: — Как будто в доме у меня появилась старшая сестра. Она ведь всего на несколько лет старше меня.

— Вот как? — Доктор Нойманн медленно кивнула. — Это интересно.

«Проклятье! — подумал Эзра. — Ей интересно». Сам того не желая, он, так сказать, выпустил джина из бутылки. Теперь Нойманн будет доить эту тему на протяжении нескольких консультаций. Хорошо, путь будут еще консультации, но как подвести ее к цели сегодняшней встречи?

— Как тебе кажется, каким образом это сказывается на твоих отношениях с отцом? Если бы тебе пришлось охарактеризовать влияние Кимберли на ваши отношения, как бы ты их представил? Что она построила между вами — мост или дамбу?

— Я никогда не думал об этом, — ответил Эзра, стараясь не выдать голосом раздражения.

Он не видел конца и края этому разговору. Нойманн могла бесконечно долго предлагать ему глупые метафоры и засыпать уточняющими вопросами. Он снова начал шуршать пакетом. На этот раз доктор снизошла до того, что обратила на это внимание.

— Я вижу, что ты отвлекаешься, Эзра, — проговорила она с легкой укоризной. — Видимо, нам нужно что-то еще обсудить, чтобы двигаться дальше. Что у тебя в пакете?

Эзра, стараясь не выказывать излишней поспешности, раскрыл пакет.

— Вот баночки от лекарств, которые я принимал, пока жил в Израиле, — сказал он и выставил на столик рядом со стулом несколько штук. Названия препаратов были написаны на двух языках: на иврите и на английском. — Думаю, мне нужно пополнить запас.

Доктор Нойманн взяла со стола очки и начала по очереди рассматривать баночки.

— Там ты наблюдался у доктора по фамилии Штерн?

— Да, Гершель Штерн.

— Я бы хотела связаться с ним и посмотреть его записи.

— Хорошо. Я дам вам номера его телефонов.

— Но кое-какие лекарства я, пожалуй, могу выписать сейчас, — сказала Нойманн, глядя на бутылочку от «ксанакса».[13] — Мы будем применять необходимые препараты в случае прогресса нашей терапии.

На взгляд Эзры, они уже достигли нужной ему степени прогресса, но сейчас, конечно, не время говорить об этом вслух. Когда Нойманн придвинула к себе блокнот и начала писать рецепты, его сердце радостно забилось.

Дядя Мори стоял на тротуаре около парковочного счетчика и курил.

— Ну, как все прошло? — осведомился он, бросив сигарету в решетку водостока. — Ты теперь вменяемый?

— Буду, — ответил Эзра и помахал пачкой рецептов.

По пути домой они остановились у ближайшей аптеки, и пока фармацевт оформлял его заказ, Эзра прошелся по залу и собрал в тележку все остальное по списку: от изопропилового спирта и хирургических перчаток до ватных палочек и талька. Все прочее — чертежную доску, компьютерный стул, растворители, ножи фирмы «Икс Акто», соболиные кисточки, лупу — доставили утром. Нужно было только все расставить, разложить по местам и приняться за работу. Эзра едва мог дождаться этого момента.

Прибыв домой, Эзра с радостью обнаружил, что все куда-то ушли. Даже Гертруда отправилась по магазинам за продуктами. Эзра поспешно прошел по коридору, запер за собой дверь и немедленно принялся за перестановку. Ему пришлось кое-что убрать с прикроватной тумбочки, но в целом спальню он оставил такой, какой она была. Соседнюю комнату, которая когда-то была его детской, он предназначил для работы. Первым делом он освободил книжный шкаф, в котором до сих пор хранились книги со времени, когда он учился в старших классах школы и колледже: от «Над пропастью во ржи» до антологии Нортон. Затем он передвинул шкаф к окну. Он планировал заполнить его справочной литературой, которая пока находилась на пароходе, идущем из Израиля.

На место книжного шкафа Эзра поместил чертежную доску. Собрать ее было довольно просто. Эзра прикрутил ножки и, повернув доску под нужным углом, прикрепил к ней лампу с гибким штативом. Чертежная доска и компьютерный стул, таким образом, оказались вдали от окон. Чем дальше от естественного света, тем лучше. Солнечный свет мог нанести серьезные повреждения древним материалам, с которыми собирался работать Эзра. И наконец, ему нужно было что-то, на чем он мог разложить инструменты и прочие мелочи. Взгляд упал на старый деревянный комод, в нем когда-то лежали его игрушки. Комод стоял рядом со входом в гардеробную. Эзра наклонился, выдвинул верхний ящик и нисколько не удивился, обнаружив, что внутри лежат собранные им модели самолетов, сборники комиксов и барабанчики-бонго. Ох, и доводил же он родителей в свое время этими барабанчиками. Эзра задвинул ящик и придвинул комод к чертежной доске. Разложил на нем коробки с кистями и пакеты с хирургическими перчатками, поставил бутылочки со спиртом и растворителями, потом отошел назад, чтобы полюбоваться результатами своей работы.

«Не так уж плохо, — подумал он. — Лучше и не придумаешь».

Теперь ничто ему не мешало. Он мог продолжить свою работу. Эзра зашел в кладовую, встал на цыпочки и протянул руку. На самой верхней полке, среди запасных одеял, нащупал картонный тубус и вытащил его. То, что лежало внутри, весило совсем немного — несколько унций, меньше фунта. Но ему, когда он держал тубус в руках, так не казалось. Для Эзры это было невыразимо значимым и весомым. Как будто он поднялся на вершину горы Синай и теперь держал в руках каменные скрижали, некогда врученные Богом пророку Моисею.

Насколько догадывался Эзра, он действительно держал в руках нечто подобное.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хотя Картер должен был позвонить только через час, Джузеппе Руссо не хотел рисковать. Он решил ждать у телефона. С другой стороны, выходить из дома сейчас было ни к чему. Над Римом сгущались сумерки. Из узких окон своего кабинета, располагавшегося на верхнем этаже здания биологического факультета, Руссо видел громаду темных, грозных туч. Порывы ветра раскачивали деревья оливы, проносились над древними руинами на Палатинском холме. Штормовой фронт уже несколько дней надвигался на Рим с Адриатического моря и вот теперь, похоже, готов был обрушить на столицу всю свою ярость.

Руссо устроился на расшатанном стуле за письменным столом, это было не так уж просто, учитывая габариты ученого и почтенный возраст дубового стула, и закурил очередную сигарету «Национали». Господи, как же он устал! Сил у него хватало только на то, чтобы прочитать вечером лекции и добраться до дома. Он уже не мог вспомнить, когда в последний раз нормально спал ночью. Хотя нет. Помнил. Последний раз он нормально спал ночью перед тем днем, когда впервые заглянул в пещеру и увидел окаменелость. Ту самую, которая теперь лежала внизу, во внутреннем дворе биологического факультета. И даже несмотря на то, что одна часть сознания убеждала его в том, что эта находка поможет ему сделать имя в научном мире, другая часть все громче твердила, что лучше бы он никогда не видел эту проклятую окаменелость.

Руссо выпустил облачко дыма в сторону вылинявшей бархатной шторы. По стеклу ударили несколько первых капель дождя. Ученый не понимал, что с ним происходит. Он бывал на десятках раскопок, работал с тысячами окаменелостей и фрагментов костей, многие из которых были человеческими, но такого состояния не испытывал никогда. Гнетущее беспокойство, осязаемое ощущение угрозы. С того мгновения, как его пальцы прикоснулись к влажным окаменевшим лапам (если это действительно были лапы) в гроте на озере Аверно, им овладело странное волнение, душа потеряла покой. По ночам он ворочался и метался в постели, а если засыпал, то ему снились кошмары. Несколько раз он ходил во время сна, а такого с ним не случалось с детства. Однажды он проснулся под столом, свернувшись калачиком, как пес, сжимая в руке кухонный нож.

Руссо погасил сигарету, бросил окурок в пепельницу на письменном столе и прикрыл глаза. Ему нужно было подумать о том, как он расскажет обо всем этом Картеру, как сумеет уговорить его участвовать в этом непростом, но любопытном исследовании. Усиливающийся ветер бил по стеклам, и они громко дребезжали в рамах. Шуршали алые бархатные шторы. Сознание Руссо уподобилось сорвавшейся с якоря лодке, заскользило по поверхности бурного моря. В углу гудел электрообогреватель, шума от него было больше, чем тепла. Но к раскатам грозы и шуму от батареи примешивались еще какие-то странные звуки: издалека доносился не то стук, не то звон. Как будто ударяли металлом по камню. Руссо попытался не обращать внимания, но звуки были слишком настойчивыми, и он понял, что не сумеет сосредоточиться до тех пор, пока не узнает, откуда взялся этот стук, и не прекратит его. «Где же смотритель? — думал Руссо. — Почему он не разберется с этим трезвоном?»

Усталый, раздраженный, Руссо вышел на лестницу и прислушался. Звук явно доносился снизу. Мраморная лестница уходила вниз плавными изгибами. Она служила напоминанием о том, что это здание, ставшее теперь частью университета, некогда было воздвигнуто как дворец для одного из потомков Медичи. Сейчас, в субботний вечер, здание опустело. Горели только несколько светильников. Руссо или вахтер Аугусто, если он еще не ушел, должны были выключить свет перед уходом.

Руссо очень не хотелось уходить далеко от телефона, но стук послышался вновь. Все-таки придется проверить, не случилось ли чего-то серьезного. Он пошел по лестнице, держась за тонкий литой поручень, и спустился в просторный вестибюль на нижнем этаже. Аугусто нигде не было видно, но большие двери в арочном проеме, выводившие во внутренний двор, были не заперты. Их створки скрипели под влажным ветром.

Снова раздался стук. Точно, звук шел со двора.

Руссо застегнул теплый кардиган (оказывается, он умудрился обсыпать его пеплом) и шире открыл одну створку дверей.

Массивная каменная глыба находилась в самой середине внутреннего дворика. Она покоилась на нескольких стальных домкратах. Над ней был установлен навес из синего пластика. Его края хлопали на ветру. Одна из веревок, которыми был закреплен навес, оборвалась. Ветер трепал ее, и металлический карабин время от времени бил по камню.

Вот откуда взялся этот стук.

Руссо понимал, что не может допустить, чтобы веревка так болталась. Карабин мог поцарапать камень.

Он неохотно вышел во двор и зашагал к глыбе. Холодный ветер бил в лицо. Руссо шел и не мог избавиться от ощущения, что кроме него в пустом дворе есть кто-то еще. Он обвел взглядом мрачные колонны, стоящие по обе стороны.

— Аугусто? — крикнул Руссо. — Ты здесь?

Но никто не ответил.

Карабин ударился о глыбу с такой силой, что высек из камня яркие голубые искры. Руссо протянул руку, чтобы схватить веревку, но порыв ветра отбросил ее в сторону. Нужно было действовать точнее. Выждав несколько секунд, он наклонился и вскинул руку; на этот раз удалось веревку поймать. Из глубин памяти всплыл один кадр: заклинатель змей, держащий за горло шипящую кобру…

— Rompi la pietra,[14] — услышал Руссо.

Он замер на месте, сжимая в руке конец веревки. Глыба с окаменелостью находилась всего в нескольких дюймах от его головы, и он мог поклясться, что слова исходили из глубины камня.

Но это было невозможно.

Руссо прицепил карабин к болту с кольцом, вбитому между камнями брусчатки, и наступил на кольцо ногой, чтобы вогнать его поглубже в землю.

Начался дождь. Капли ударили по пластиковому навесу. Порывы ветра погнали струи дождя по замкнутому двору. Камень сразу промок.

Руссо собирался уйти, но что-то заставило его задержаться и обернуться.

Он наклонился к самой поверхности камня и, словно доктор, собирающийся выслушать сердце пациента, прикоснулся щекой к мокрой и холодной глыбе.

«Разбей камень».

Руссо отпрянул. У него часто забилось сердце. На этот раз голос прозвучал совершенно явственно. В сумерках он разглядел когтистые лапы. Но теперь они не были вплавлены в камень. Они шевелились, и, к ужасу Руссо, он увидел макушку головы — круглую, мокрую, гладкую. Макушка выходила из камня, словно существо рождалось на свет. Руссо хотел сделать шаг назад, но было слишком поздно. Когти вцепились в край его рукава, потащили к глыбе. К голове, уже поднявшейся над поверхностью глыбы и глядящей на него каменными глазами. Руссо в ужасе застонал и вдруг услышал телефонный звонок, доносившийся издалека, словно бы с расстояния в несколько миль…

Шевельнулись бархатные шторы. Снова зазвонил телефон. Дождь с силой ударил в окна.

Руссо вытаращил глаза. Над Палатинским холмом сверкнула молния. Телефон на его письменном столе зазвонил в третий раз.

Он, оказывается, заснул!

Руссо снял трубку.

— Pronto,[15] — проговорил он.

— Профессор Руссо?

Он все еще слышал этот страшный, властный голос из глубины камня.

— Джо! Это ты? — спросил Картер. — Ты меня слышишь?

— Да, Боунс. Я тебя слышу.

— Что-то не похоже, что ты обрадовался моему звонку.

Руссо помотал головой, прогоняя остатки сна, сел прямее.

— А мог бы и порадоваться, — продолжал Картер, — тем более что я полночи провел, изучая твои фотографии и лабораторные отчеты.

— Правда? — проговорил Руссо.

Он попытался прикурить сигарету, но не сумел — слишком сильно дрожали руки.

— Да. И похоже на то, что у тебя в руках действительно фантастическая находка.

— Вот и я так думаю.

— Но есть кое-что, чего я не понимаю. Во-первых, впечатление такое, что вы все делали правильно — все анализы окаменелости и породы…

— Так и было.

— Но при этом все полученные вами результаты выглядят абсурдно.

Руссо отчасти порадовало то, что не он один так думает.

— И конечно, мне нет нужды говорить тебе, что в породе содержится значительное количество захваченного газа. Потребуется хороший минералог, который поможет тебе понять, как можно отделить окаменелость от породы.

«Разбей камень».

— В письме ты пишешь, что у вас нет оборудования для ускорительной масс-спектрометрии?

— Да, такой аппаратуры у нас нет. — Этого момента Руссо очень ждал. — А у вас, в Нью-Йоркском университете, такое оборудование есть?

— О да.

— А аппаратура для получения магнитно-резонансного изображения объектов внешней среды у вас тоже есть?

— Можно раздобыть.

— А как насчет лазеров? Я имею в виду аргоновый.

Картер немного помедлил с ответом.

— Можно взять напрокат. А зачем он нужен?

Руссо растерялся, но быстро совладал с собой.

— В таком случае, дружище, я приеду к тебе.

— Что ты имеешь в виду? Что делать в Нью-Йорке без всей окаменелости, целиком?

— Як тебе прибуду вместе с окаменелостью. В таком виде, в каком она существует сейчас. Всю глыбу привезу. И мы найдем способ, как извлечь наше ископаемое.

— Тебе позволят это сделать? — В голосе Картера прозвучали удивление и нотка радостного волнения. — Неужели открытие такого уровня?

— Я уже объяснил кому нужно, что ты — единственный человек в мире, кто способен сделать эту работу, кто может сказать нам, что мы такое нашли.

Картер был настолько ошеломлен, что потерял дар речи. Руссо мог только догадываться, какие мысли сейчас метались и голове у его коллеги.

— Джо, в это невозможно поверить, — наконец выговорил Картер.

Руссо усмехнулся.

— Неужели я снова слышу от тебя эти слова? Совсем как в старые добрые времена.

— Да, примерно так, — ответил Картер.

Потом они полчаса обсуждали вопросы доставки, графика работы, списка аппаратуры, и к тому времени, как Руссо положил трубку, на улице окончательно стемнело и гроза сменилась проливным дождем.

Но Руссо добился того, чего желал. А теперь он хотел поскорее уйти домой, принять горячий душ и поесть.

Он снял с вешалки свой старый дождевик, запер кабинет и стал спускаться по лестнице. Странно, но у него было такое ощущение, будто он только что уже спускался по ней. Но то был сон… страшный сон. Уже пора было к этому начать привыкать.

В вестибюле Руссо поднял воротник и взял с подставки свой зонтик, только его зонтик там и оставался. Он слышал, как клокочет вода в водостоках на улице Виа-дель-Корсо. Теперь в комнате вахтера горел свет. Через минуту в холле появился Аугусто. Он вынес корзинку для бумаг, чтобы пересыпать мусор в большой бак, стоявший в коридоре.

— А, вот ты где, — сказал старику Руссо. — Скажи, ты слышал, как во дворе что-то звякало?

— Да, профессор. Одна веревка сорвалась. Я ее закрепил.

«Как мог мой сон, — удивился Руссо, — оказаться настолько точным?»

— Хорошо, спасибо тебе. Если это случится еще раз…

— Нет, — ответил Аугусто и покачал головой. — Больше я туда не пойду.

— Но ведь ты уже выходил.

— Нет, — решительно сказал старик, вывалил мусор в бак и отвернулся. — Больше не пойду.

С этими словами он отправился в свою комнату.

Это было так не похоже на него. Он всегда был стеснителен и вежлив, но Руссо подумал и решил не приставать к вахтеру с расспросами. Он открыл дверь, раскрыл зонтик и вышел на темную улицу. Пусть все идет, как идет. Ветер налетел с такой силой, что чуть не вырвал из руки Руссо зонт. «К тому же, — подумал он, — мне вряд ли понравится то, что мне может рассказать Аугусто».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Следующая неделя у Картера была просто безумной. Как выяснилось, Руссо придал всему предприятию фантастическую скорость, и Картеру пришлось здорово побегать, чтобы все сделать вовремя.

Первым делом Руссо раздобыл временное разрешение на вывоз от Итальянской академии наук. Затем, имея в руках это разрешение, он заручился помощью итальянских военных. Они должны были доставить базальтовую глыбу с окаменелостью грузовым самолетом с базы ВВС в Фраскати в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. В стране, славившейся своей бюрократией, Руссо удалось не просто обойти все чиновничьи препоны. Он сделал это в рекордно короткое время. «Почему он так спешит?» — думал Картер. Руссо действовал так, словно хотел как можно скорее доставить свою находку в Нью-Йорк.

Картеру тоже пришлось изрядно потрудиться, чтобы все подготовить к приему важного груза в Нью-Йоркском университете. Утром в понедельник Картер послал фотографии и приложения декану биологического факультета доктору Стэнли Макки, а после обеда зашел к нему в кабинет. Макки был знаменит своими седыми кустистыми бровями, которые, похоже, уже полвека росли без всякого ухода, а также своими находками в ущелье Олдуваи в конце шестидесятых. Когда Картер вкратце обрисовал планы Джузеппе Руссо прислать найденную им окаменелость в Нью-Йоркский университет, косматые брови Макки полезли на лоб.

— Он хочет поделиться с нами находкой, которую сам считает такой необычайной? Но почему он хочет так поступить, хотел бы я знать?

— Мы раньше работали вместе, на Сицилии…

— Где вы обнаружили «Костяную шахту»?

— Да. И профессор Руссо очень помог мне.

— Тем не менее, — сказал Макки, — за все те годы, что я посвятил своей профессии, я по пальцам могу сосчитать случаи, когда палеонтолог, антрополог или археолог когда-либо выражали готовность добровольно поделиться своими заслугами хоть в чем-нибудь. Мне вспоминается гораздо больше случаев, когда чужую славу предпочитали украсть при любой возможности. А уж делиться славой — это из области невероятного.

Картер не знал, что ответить на это. Декан был прав. Всякий, кто думал, что в мире академической науки хищников меньше, чем в мире крупных корпораций, жестоко ошибался. Картер это знал по собственному горькому опыту. Дважды ему пришлось делить научные заслуги в статьях с профессорами, которые только номинально возглавляли проводимые им полевые работы, и это притом что и находки, и выводы, сделанные в статьях, принадлежали ему одному.

Но доктор Макки не стал ждать от Картера ответа.

— Конечно, можно предположить такую возможность, что этот Руссо — просто честный человек и искренний искатель истины. — Он произнес это так, словно в этой истории все же могло быть что-то не из области чудес. — Но, судя по тому, что я увидел на фотографиях и прочел в отчетах о лабораторных исследованиях, столь же вероятно, что он стал жертвой мистификации.

Мистификации? Вот к чему клонил Макки! Картер был ошеломлен.

— Джузеппе Руссо — один из самых блестящих профессионалов из тех, с кем мне довелось работать, — сказал Картер.

— Случалось, и гении обманывались.

— Но все документы, собранные в этой папке, говорят о том, что он все делал строго по правилам.

— Но вы взгляните на полученные им результаты. Вы же сами признали, что они совершенно бессмысленны.

— Вероятно, они смогут обрести некий смысл, если подвергнуть материал исследованию с применением более совершенных методов — например, с помощью ускорительной масс-спектрометрии.

— Так вы об этом просите? Чтобы я дал разрешение на проведение масс-спектрометрии, лазерного анализа и так далее?

— Да. Помимо всего прочего.

Макки откинулся на спинку стула. Он не сказал ни «нет», ни «да». Он спросил:

— Что вы имеете в виду под «прочим»?

— Рабочее пространство.

— Чем плоха биологическая лаборатория? Вы там всем распоряжаетесь.

— Да, но мне нужна абсолютная безопасность и секретность для того, чтобы хорошо провести эту работу.

Во-первых (хотя ему не хотелось говорить об этом вслух), Картер не желал, чтобы в дело сунул нос Билл Митчелл. Он не забыл историю с пожертвованными университету находками.

— И кроме того, мне понадобится много места как для самого камня, так и для оборудования, с помощью которого я буду проводить исследования.

Макки недовольно кивнул.

— Что-то мне подсказывает, что у вас уже есть что-то на уме.

— Есть. На примете у меня складское помещение в здании биологического факультета. Оно находится на нижнем этаже, поэтому туда довольно просто будет доставить каменную глыбу и всю аппаратуру. Кроме того, от улицы склад отделяют стальные двери с мощным двойным замком.

— Сомневаюсь, чтобы кто-то сумел украсть глыбу весом больше трех тысяч фунтов.

— Это Нью-Йорк все-таки.

Даже Макки не смог удержаться от улыбки.

— Однако я не желаю ничего слушать о том, что это ваше маленькое хобби отвлечет вас от преподавательской работы.

— Не отвлечет.

— И никаких взрывов.

«Если бы он только знал, о чем говорит», — подумал Картер. Единственное, о чем он предпочитал упорно молчать, так это о взрывоопасности летучих газов в составе горной породы. Декан, похоже, не очень внимательно изучил лабораторные отчеты и сам этих цифр не увидел.

— Однако я по-прежнему считаю, — добавил Макки, — что эта ваша так называемая окаменелость — не то, чем кажется. Если вас интересует мое мнение, то я вам скажу, что на данный момент мы имеем перед собой итальянский вариант Кардиффского великана.[16]

«Или, — подумал Картер, — недостающее звено между динозаврами и современными птицами. Эти когти могут оказаться невероятно важными».

— И если так и окажется, — продолжал Макки, — я не желаю, чтобы на репутацию нашего университета легло позорное пятно.

— Позорное пятно я возьму на себя.

Макки взглянул на Картера из-под бровей, сделавших бы честь Зевсу, и без тени юмора проговорил:

— Так было бы лучше всего, профессор Кокс.

После того как доктор Макки не слишком охотно, но все же благословил проект, Картер выбил на проведение исследований небольшой факультетский грант, и началась суета.

Он разыскал Хэнка, старшего сторожа, в его «кабинете» — небольшой перестроенной кладовке в подвале. Когда Картер вошел, Хэнк сидел, низко склонившись над столом, и занимался чем-то важным.

— Над чем трудимся? — осведомился Картер.

— Снасти рыболовные готовим, — в тон ему ответил Хэнк. — Собираюсь в выходные на рыбалку.

— Прекрасно, — сказал Картер, — но я очень надеюсь, что на неделе у тебя найдется время сделать кое-что еще.

— Ну, это как посмотреть.

— Знаешь склад на нижнем этаже?

По выражению лица Хэнка Картер сразу понял, что договариваться будет нелегко.

— Прибывает материал большого размера из-за границы, и нам нужно превратить этот склад в нечто вроде лаборатории.

Хэнк молчал, но то, что он услышал, ему явно не понравилось.

— Если бы ты смог вытащить оттуда, — продолжал гнуть свою линию Картер, — большую часть мусора и лишних вещей, куда ты их денешь, мне совершенно все равно, я бы смог приплатить тебе, скажем, триста долларов.

Хэнк отложил в сторону снасти и словно бы призадумался.

— А как насчет четырехсот?

Картер ожидал такого вопроса.

— Если ты сумеешь там и освещение сделать получше, будет четыреста. Но все должно быть готово до твоего отъезда.

— Договорились.

Хэнк вернулся к своим снастям.

Проделывая все это, Картер чувствовал себя атлетом-олимпийцем. Но следующая преграда могла стать самой трудной. Нужно было поговорить с Бет и посвятить ее в кое-какие подробности. Руссо должен прибыть через несколько дней, и откладывать было нельзя.

Было всего 11.30, первая лекция начиналась в 15.00, и Картер, покинув здание биологического факультета, нырнул в метро и поехал в сторону центра. Рядом с ним сидела плотного телосложения девица в блузоне с капюшоном и внимательно изучала страницу с гороскопом в глянцевом журнале. Она читала так внимательно и вдумчиво, словно ее жизнь зависела от напечатанных в журнале предсказаний. Картер порой сталкивался с тем, что люди чересчур увлекались гороскопами. Иногда это случалось даже с его студентами, и его приводило в бешенство это увлечение псевдонауками — от знаков зодиака до каббалы, от фэн-шуй до парапсихологии, от убежденности в магической силе пирамидок до вызывания духов из загробного мира. На самом деле была у него одна студентка, из Лос-Анджелеса конечно, которая пыталась убедить его в том, что в прежней жизни они были любовниками. К счастью для Картера, она бросила учебу, так и не попытавшись оживить прошлое.

Он вел постоянный бой, стараясь вытряхнуть весь этот мусор из головы студентов и заменить его истинной красотой настоящей науки и подлинных открытий. В мире было так много всего настоящего и при этом удивительного, чудесного, почти невероятного, поэтому Картера всегда изумляло, когда люди увлекались чем-то сомнительным и недоказанным. В свое время он столкнулся с загадками биологии, эволюции, невероятной протяженности геологического времени и появления человечества (много ли есть людей, которые представляют себе, как легко все могло пойти совершенно иначе?). И эти загадки вполне удовлетворяли его потребность в чудесном, позволяли его воображению рисовать удивительные картины, какие и не снились мистикам, телевизионным медиумам, астрологам и пророкам нового века. Он всерьез опасался, что, если этот безумный поток не будет каким-то образом остановлен, его мутные воды могут залить ту ниву, которую на протяжении столетий с таким упорным трудом возделывала наука. Если бы такое произошло, осталось бы бескрайнее и безликое болото.

«Но попробовал бы я что-либо подобное, — думал Картер, — втолковать этой девочке, взахлеб читающей гороскоп».

Он вышел на Пятьдесят девятой улице и пошел в сторону Парк-авеню. Заканчивался октябрь, но день был необычайно теплый, как в бабье лето. Картер на ходу расстегнул кожаную куртку. В центре люди выглядели не так, как на окраине. Они были одеты для дела, для того чтобы нравиться, заключать сделки. Мужчины в деловых костюмах, с тонкими кейсами из натуральной кожи постоянно говорили по маленьким мобильным телефонам. Женщины одеты дорого, их серьги, браслеты и кулоны выглядели скромно, но были из натуральных камней. Когда Картер оказывался здесь, в этом мире, который считал миром Бет, он чувствовал себя немного неловко, казался себе ученым-провинциалом.

Галерея «Рейли», где работала Бет, еще больше унижала Картера. Она занимала первые два этажа здания в итальянском стиле на Восточной Пятьдесят седьмой улице. Над окнами второго этажа крепилось широкое красное полотенце, простершееся до середины многолюдного тротуара. Сюда заходили магнаты и прочие сливки общества, часто в сопровождении собственных экспертов. Приходили, чтобы поглядеть на Констебля,[17] который несколько десятков лет пылился в чьем-нибудь загородном доме, или на набросок Никола Пуссена,[18] таинственным образом обнаруженный в швейцарском склепе. Жизнь с Бет стала для Картера неплохим экскурсом в историю европейского искусства, дала ему возможность понять его непреходящую ценность.

Швейцар в белых перчатках придержал дверь и кивнул Картеру, узнав его.

— Ваша супруга наверху, с посетителем, — сообщил швейцар.

— Спасибо.

Шагая по главному залу галереи, Картер обратил внимание на несколько новых картин в красивых рамах. Самой значительной ему показался портрет голландского вельможи в красивом плаще с меховым воротником.

— Этот портрет, да будет вам известно, некогда приписывали Рембрандту.

Картер, не оборачиваясь, узнал того, кто сказал это. Ричард Рейли, урожденный Рикки Радниц, вместе с настоящим именем утративший лонг-айлендский акцент. Теперь он говорил так, будто родился и вырос в лондонском районе Мейфэр.

— Доброе утро, — поздоровался с ним Картер. — Я был по соседству и решил сделать сюрприз Бет.

— По-моему, — продолжал Рейли, взяв Картера под руку и подведя его ближе к картине, — это полотно по-прежнему стоит относить к Рембрандту. Взгляните на мазок, присмотритесь лучше, обратите внимание на детали костюма. Разве кто-то из его учеников был настолько хорош?

Картер, конечно, не знал ни одного ученика Рембрандта, и авторство портрета его совсем не интересовало. Ему хотелось как можно скорее подняться наверх, найти Бет и узнать, есть ли у нее время перекусить в Центральном парке. Он решил, что это будет идеальная обстановка для того, чтобы сообщить жене о скором визите Руссо.

— Мне ужасно нравится этот портрет, — признался Картер. — Но я больше привык оценивать кости, а не картины.

— Это верно. Вы специализируетесь в еще более древних вещах, чем я, — тонко улыбнувшись, сказал Рейли.

Он был небольшого роста, подвижный, одетый с иголочки. Бет как-то раз проболталась Картеру, что седина на висках у Рейли не настоящая — это творение его парикмахера. По всей видимости, Рейли считал, что благородная седина придает ему более значительный вид, вид человека, которому можно доверять.

— Швейцар мне сказал, что Бет наверху, — проговорил Картер, осторожно высвобождая руку.

— Знаете, какое различие между неоспоримым авторством и формулировкой «школа такого-то»?

— Боюсь, сразу не отвечу.

— Миллионы, мой мальчик, миллионы. А когда речь идет о таком портрете маслом? Тут мы имеем разницу в пятнадцать — двадцать миллионов.

— Интересно, — кивнул Картер. Он не прекращал попытки пройти к лестнице.

— Бет принимает нового посетителя, — предупредил его Рейли. — Вынужден попросить вас не отвлекать ее, если она его еще консультирует.

Вот оно что. У Картера уже создалось впечатление, что Рейли его нарочно задерживает, теперь ему стало ясно почему. Бет была самым лучшим специалистом в галерее Рейли, ее украшением, можно сказать — звездой. Рейли великолепно выполнял работу по оценке рынка и завлеканию богатых покупателей, но именно Бет проводила настоящую экспертизу, именно она так глубоко знала искусство, картины, их происхождение и все об их создателях.

— Я просто притворюсь посетителем.

— Никто вам не поверит, — бросил через плечо Рейли, устремившись к двери. В галерею вошла молодая дама из высшего света. — Миссис Метцгер! — проворковал он. — Как я рад, что вы к нам заглянули!

Держась за медный поручень, Картер поднялся по широкой лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, миновал несколько дверей, за которыми находились кабинеты, и оказался на площадке, дальше вверх уходил еще один лестничный пролет, который вел на второй ярус галереи. Голос супруги Картер услышал раньше, чем увидел ее. Бет говорила что-то о школе рисования.

При входе в зал Картер остановился в тени, отбрасываемой лестницей. Бет стояла к нему спиной, а посетитель — рядом с ней. Жена была одета так, как она обычно одевалась на работу: черный брючный костюм из тонкой ткани, белая шелковая блузка; волосы стянуты в короткий «хвост» черной лентой. Она называла этот наряд своим «фраком» и носила его с той же целью, с какой мужчины носят фрак: чтобы слиться с фоном. А вот молодой человек, стоявший рядом с Бет, вряд ли бы сумел остаться незаметным на каком бы то ни было фоне. Высокий, крепкий, светловолосый, с короткой стрижкой «ежиком», в длинном плаще из какой-то странной, словно бы металлизированной ткани.

Бет что-то объясняла блондину насчет рисунков, разложенных перед ними на большом столе. От Картера не укрылось то, что мужчина больше поглядывал на Бет, чем на рисунки. Картер не мог его винить, но это вовсе не означало, что он пришел от этого в восторг. Может быть, отчасти из-за этого Рейли приставил к этому потенциальному покупателю Бет и организовал консультацию в относительно интимном верхнем зале. Возможно, он решил, что капелька сексуальности поспособствует успеху продажи.

— Величайшая ценность рисунков, — говорила Бет, — особенно этюдов и набросков, состоит в том, что здесь вы можете видеть, как быстро и свободно работает рука художника, когда он импровизирует и пробует разные варианты.

Мужчина вдруг протянул руку к щеке Бет — похоже, убрал в сторону прядь волос.

Бет умолкла. Она явно смутилась.

— Волосы мешают мне видеть ваши глаза, — объяснил блондин.

— Хм… спасибо. Но, пожалуй, будет лучше, если мы сосредоточимся на рисунках.

Картер воспринял это как руководство к действию. Больше он ждать не мог. Кокс громко кашлянул и вошел в зал.

— Надеюсь, я не помешал деловым переговорам? — осведомился он.

— Какой сюрприз, — проговорила Бет с явным облегчением.

Картер обнял жену и поцеловал в щеку, затем повернулся к посетителю и протянул ему руку.

— Картер Кокс, муж Бет.

— Брэдли Хойт, — представился мужчина и пожал руку Картера.

— Мистер Хойт начинает сбор коллекции рисунков старых мастеров, — сообщила Бет.

— А Бет заботится о том, чтобы я купил только правильные вещи.

— Вы не могли выбрать более компетентного советчика, — сказал Картер, крепче обняв Бет. — Но почему именно старые мастера? — спросил Картер. Теперь он увидел, что плащ Хойта имеет странный серо-зеленый оттенок.

— Все мои приятели покупают дорогие картины, новые картины, а цены скачут вверх. Значит, я тоже так могу, но мне бы хотелось купить что-то такое, что потом и продать можно было подороже.

— То есть вы полагаете, — сказал Картер, взглянув на рисунки на столе, — что эти работы как раз такие?

— Так мне говорит Бет, — ответил блондин, обнажив в улыбке белоснежные крупные зубы. — Неплохое вложение денег.

Картер вдруг догадался, из чего сшит плащ Хойта.

— Это шкура какой-то ящерицы?

— Почти. Крокодила.

— Весь плащ, целиком?

Картер видел ремни из крокодиловой кожи, ремешки для часов, бумажники. Но плащ до пят?

— Ага. Суматранский крокодил.

— Никогда не видел ничего подобного, — признался Картер.

— Этот плащ стоит столько, что вы, пожалуй, больше никогда и не увидите такого.

Хойт перевел взгляд на Бет. Похоже, хотел посмотреть, подействовало ли на нее очередное свидетельство его богатства.

Но Бет держалась невозмутимо. Она каждый день имела дело с людьми, у которых денег было столько, что они не знали, куда их девать. Картер знал, что чужие капиталы давно перестали производить на Бет какое-либо впечатление.

— А вы чем занимаетесь? — спросил Брэдли у Картера.

— Преподаю.

— В средней школе?

— Нет, в начальной.

Бет удивленно посмотрела на мужа.

— А в каком классе? — спросил Хойт.

— В первом, — ответил Картер. — Мне кажется, что в этом возрасте у детишек очень большой потенциал.

Тут Бет все поняла и на мужа не рассердилась.

— Мистер Хойт, — сказала она, — думаю, мы с вами просмотрели практически все, что на данный момент имеется в собрании нашей галереи. Быть может, вам стоит подумать. — Она протянула ему каталог в глянцевой обложке. — Как только вы будете готовы сузить параметры поиска, приходите снова.

Хойт взял каталог, свернул трубочкой и сунул в карман плаща.

— Было приятно с вами познакомиться, — сказал Картер.

— И мне с вами, — отозвался Хойт.

— Сейчас я уберу эти работы, — сказала Бет. — Спасибо, что зашли, мистер Хойт.

Хойт наконец-то понял намек, развернулся и ушел, цокая каблуками по паркетному полу. Картер заметил, что на Хойте сапоги с подковками. «Наверное, тоже из кожи какого-нибудь редкого исчезающего зверя», — подумал он.

Бет собрала рисунки и разложила по папкам. Убедившись, что они остались наедине, она посмотрела на Картера и спросила:

— В первом классе преподаешь?

— Это была дезинформация, чтобы ввести врага в заблуждение.

— А он враг?

— Запросто мог оказаться врагом. Я видел, как он на тебя пялился.

— Ну будет тебе, — с улыбкой проговорила Бет. — Если тебя тревожат подобные вещи, тебе придется весь день сыпать дезинформацией.

Картер рассмеялся и обнял жену.

— А тебе известно, что по всему залу висят видеокамеры? — спросила Бет.

— Мне все равно, — пожал плечами Картер и поцеловал ее.

Поцелуй получился не самым коротким. Бет наконец смутилась и оттолкнула Картера.

— А мне не все равно, — сказала она. — Мне с этими людьми каждый день встречаться.

— Тогда давай пойдем пообедаем. Я угощаю.

— В «Рамплмейер»?

— В Центральный парк, на берег озера. Там так красиво.

По дороге к парку они остановились в уличном кафе и купили сэндвичи и напитки. Но их любимая скамейка с видом на маленькое озеро в южном районе Центрального парка была занята. Все остальные скамейки — тоже.

— Похоже, не мне одному пришла в голову такая идея, — вздохнул Картер.

Они отыскали большой плоский камень рядом с дорожкой и устроились на нем. Когда Картер отвинчивал крышечку на бутылке «Снэппл», Бет спросила:

— Между прочим, ты мне так и не сказал: какие у тебя дела в центре сегодня?

— Я приехал, чтобы пообедать с тобой.

— Правда? — скептически улыбнувшись, спросила Бет. Она сделала глоток и аккуратно поставила бутылочку на камень. — Так, значит, то, что мы проделали такой путь до парка и устроили этот маленький пикник…

— Да?

— Это всего лишь спонтанное проявление твоей любви ко мне?

— Именно так!

Бет откусила кусок сэндвича, медленно прожевала и сказала:

— Ладно, не тяни, не могу больше терпеть. Насколько все ужасно?

— Что?

— То, о чем ты собираешься мне сказать.

Картер разыграл возмущение.

— Что, неужели человеку уже нельзя порадовать жену романтическим ужином в прекрасный осенний денек?

— Нет, нельзя, если это тот самый человек, который считает, что переходит Рубикон, когда уходит дальше Четырнадцатой улицы. Ты ни за что бы не потащился в такую даль без особой причины.

«И почему, — подумал Картер, — я решил, будто смогу ее обмануть?» И верно, дальше тянуть не было смысла.

— У меня для тебя есть одна хорошая новость, — признался он. — Помнишь, я получил бандероль от Джо Руссо?

— Конечно. Ты мне рассказывал о его грандиозной находке.

— Ну вот. А через несколько дней он сам сможет тебе все рассказать. Руссо приезжает в Нью-Йорк.

— Замечательно. Хорошо было бы с ним встретиться.

Похоже, решив, что опасность миновала, Бет взяла с салфетки сэндвич и откусила приличный кусок.

Картер продолжал двигаться к цели.

— О, ты с ним легко сможешь встретиться, — сказал он. — Дело в том, что ему нужно где-то остановиться, пока он будет здесь.

Бет перестала жевать.

— И я сказал ему, что он может поселиться у нас.

Бет с трудом проглотила кусок.

— Но где? Если ты не заметил, у нас нет комнаты для гостей.

— Он неприхотлив. Диван в гостиной его вполне устроит.

— На этом диване даже сидеть неудобно.

— Ему случалось спать и в более неудобных местах. На Сицилии мы спали на камнях со скорпионами.

Бет тяжело вздохнула. Картер понял, что она готова сдаться.

— А долго он здесь пробудет? Неделю или две?

— Точно не знаю, — ответил Картер. — Может быть, немного дольше. Все будет зависеть от того, сколько времени у нас уйдет на работу.

— На какую работу?

— Разве я не говорил? Он везет в Нью-Йорк эту окаменелость. И мы с ним будем работать над ней здесь, вместе.

— Он везет тот самый громадный камень, про который ты мне говорил…

— Да, он весит больше трех тысяч фунтов!

— На Манхэттен? Только для того, чтобы вы могли поработать вместе, как в старые добрые времена?

— Именно так он и сказал. Почти так.

— Мне следует знать что-то еще? — спросила Бет.

— Ну… Джо, он такой… огромный. И дышит как паровоз. Но я ему скажу, чтобы он в квартире не курил. И еще у него никогда нет денег.

— Он мне уже нравится.

Картер рассмеялся и обнял Бет.

— И разве не ты говорила о том, как тебе хочется поскорее услышать, как топают по квартире маленькие ножки?

— Маленькие ножки, — уточнила Бет. — Главное слово было — маленькие.

— О, — сделал большие глаза Картер, — прости. Может, стоит сказать ему, чтобы он ходил на цыпочках?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Весь день ему то и дело мешали, вторгались в его дела, отвлекали. «Ну почему, — тоскливо думал Эзра, — они не могут просто оставить меня в покое и дать сделать работу, которую судьбой предрешено сделать только мне, мне одному?»

Все началось в кабинете доктора Нойманн, где Эзра, как только сел на стул, сразу заметил в стопке бумаг на столе письмо со штампом доктора Гершеля Штерна — иерусалимского психиатра. Значит, Нойманн все-таки с ним связалась. Эзра понял, что его ожидает, еще до того, как Нойманн произнесла слова: «Иерусалимский синдром».

— Уверена, ты слышал об этом, — сказала психиатр. — Думаю, доктор Штерн обсуждал с тобой этот вопрос?

— Может быть.

Доктор продолжила:

— Это состояние, которому подвержены определенного типа люди: евангелисты, религиозные фанатики, ученые вроде тебя, которые попадают на Святую землю и на которых она оказывает слишком сильное воздействие. Они настолько тронуты, поражены, поглощены своими впечатлениями, что до некоторой степени теряют связь с реальным миром. В самых тяжелых случаях человек может вообразить себя, к примеру, мессией.

— Да, я знаю о синдроме, — ответил Эзра. — Но я им не страдаю. Поверьте мне, я точно знаю, что я — не мессия, не Моисей и не ангел смерти.

— Я упомянула о синдроме только в качестве предисловия, — сказала Нойманн. — Существуют и другие нарушения (Эзра обратил внимание на то, что последнее слово она произнесла с такой же осторожностью, с какой чуть раньше сказала о потере связи с реальностью), которые тоже способны развиться в тех краях. Это очень плодородная почва, очень мощная, и доктор Штерн в письме немного рассказал мне о твоей работе в Израиле. Должна сказать, я не удивлена тем, что ты начал испытывать некоторое напряжение.

— А добрый доктор проинформировал вас о том, с какими трудностями я там столкнулся? Про проблемы с властями?

Эзре не очень хотелось об этом говорить, но он подумал, что было бы неплохо выяснить, как много известно доктору Нойманн.

Доктор Нойманн молчала. Похоже, не знала, насколько стоит открываться.

— Насчет «Купола на скале»?[19] — подсказал ей Эзра.

— Да, — наконец призналась доктор Нойманн.

Значит, Штерн и про это ей написал.

«Купол на скале» — почитаемая мусульманская святыня, возведенная на руинах Второго храма. Это был ключ к ответу на многие вопросы. Эзра прочел свитки, он понял, о чем в них говорилось. Больше никто не сделал этого, и никому не удалось собрать все воедино. Он понял, что, если ему удастся беспрепятственно проникнуть к фундаменту под мечетью, там он может найти самую священную реликвию на свете. И ему это почти удалось. Он нашел подземный туннель, увидел глиняную плиту, закрывавшую вход. И там он услышал шум ветров всего мира.

Рокочущий стон живого, дышащего Бога.

Голос самого Творения.

Именно в тот момент, не дав ему подобраться ближе, агенты службы безопасности Израиля схватили его за ноги и выволокли из туннеля.

Этот звук, этот голос до сих пор иногда слышался ему.

— Меня тревожит, что твоя работа, которой ты занимаешься здесь, в Нью-Йорке, связана с тем, чем ты занимался там. Вот кое-что из того, что ты говорил во время ареста. — Тут доктор Нойманн замолчала и надела очки, чтобы свериться со своими записями. — «Я общался с ангелами», «Творение можно выпустить на волю», «Я могу показать вам лик Бога» — выглядит очень серьезно и пугающе.

Нойманн сняла очки и посмотрела на Эзру.

— Ты просвещенный человек, Эзра, очень умный, поэтому вряд ли мне стоит объяснять тебе природу этих высказываний — самовозвеличивание, пафос, мессианский пыл. Что нам делать с этими мыслями и эмоциями? И что гораздо важнее, испытываешь ли ты их теперь?

Что он должен был на это ответить? С одной стороны, он мог соврать и поставить доктора Нойманн на то место, где бы он хотел ее видеть. Пусть бы она действовала как психиатр-переговорщик. Спросят у нее любые представители власти о нем — она ответит, что его галлюцинации под контролем, что он больше не представляет ни для кого опасности, а главное — для суверенного государства Израиль. С другой стороны, он мог сказать правду. Мог сказать, что украденный свиток постепенно открывается ему, но тогда он рисковал в самом скором времени оказаться в заведении, где единственными свитками, которые ему позволено будет видеть, окажутся рулоны туалетной бумаги.

Это его мало привлекало.

— Перемена мест мне помогла, — сказал Эзра. — Здесь, в Нью-Йорке, в родном доме, я чувствую себя намного спокойнее. Я совершенно не ощущаю симптомов той мании, которую пережил на Ближнем Востоке.

Нойманн пристально смотрела на Эзру. Он не сумел обмануть ее.

— А голоса? Голоса ангелов?

— Я никогда не упоминал о том, что со мной действительно говорили ангелы. Даже в самом плохом состоянии я так не говорил.

Но Нойманн не позволила ему так просто уйти от ответа.

— Кому бы ты ни приписывал эти голоса, слышишь ли ты их теперь? Ты должен сказать мне, Эзра, есть ли у тебя до сих пор слуховые галлюцинации. В противном случае мне будет очень сложно помочь тебе.

«Вот это действительно смешно», — подумал Эзра. Сама мысль о том, что доктор Нойманн может оказать ему какую бы то ни было помощь (помимо пополнения запасов лекарств), его забавляла.

— Нет, у меня нет никаких галлюцинаций, — сказал он, снова осторожно обходя истинное положение вещей. — Все, что я вижу и слышу, реально.

Однако, судя по выражению лица Нойманн, ему еще предстояло хорошо постараться, чтобы убедить ее.

И еще надо было запастись терпением. С трудом сдерживаясь, Эзра сидел за обеденным столом в квартире отца в Саттон-плейс, хотя ему отчаянно хотелось вскочить со стула и убежать. Но он напоминал себе о том, что цена проживания в этом доме такова, что время от времени придется терпеть такие сцены.

Метцгер-старший восседал во главе стола в смокинге и в шелковой домашней рубашке (с каких это пор он начал носить такую одежду?). Кимберли сидела напротив, безупречно одетая, причесанная и накрашенная. Эзра сидел посередине, в джинсах и джемпере, и чувствовал себя совершенно неподобающе одетым.

Гертруда поставила глубокое блюдо с тушеным картофелем с телятиной и жареным луком рядом с Эзрой.

— Ешь все, что хочешь, — сказала она ему, — только оставь место для десерта.

С этими словами она развернулась и направилась к двери, ведущей в кухню.

— Больше ничего не нужно, Гертруда, — проговорила Кимберли, хотя это было абсолютно ни к чему, поскольку дверь за домоправительницей уже закрылась.

Эзра положил себе немного картошки с луком и попробовал передать блюдо Кимберли, но та предостерегающе подняла руку с таким видом, будто он предложил ей миску прокисшего молока. Тогда Эзра протянул блюдо отцу. Тому пришлось оттянуть рукав слишком плотно сидящего смокинга, чтобы взять блюдо.

— Мне удалось сегодня переговорить кое с кем из израильского посольства, — грозно возвестил Сэм.

Эзра опустил голову и принялся за телятину с картошкой.

— По какому вопросу? — спросила Кимберли, потягивая вино.

— По вопросу о преступном проникновении Эзры в места, запрещенные для посещения.

Началось. Сначала доктор Нойманн, теперь отец. Неужели никто не собирается забыть об этом?

— О преступном проникновении? Куда? — Кимберли посмотрела на Эзру с таким выражением лица, которое можно было бы принять за материнскую заботу, если бы Эзра не знал свою мачеху слишком хорошо. — О чем вообще речь?

— Ты не хочешь ответить, Эзра? — эхом прозвучал вопрос отца.

— Если ты говорил с кем-то из посольства, значит, уже все знаешь.

— Я хочу услышать об этом от тебя.

Эзра поспешно проглотил еще кусок телятины (кто знает, долго ли он еще просидит за столом?) и сказал:

— Я знал, что делаю.

— Ты у нас всегда знаешь, что делаешь, — язвительно заметил Сэм.

— У них там столько всяких ограничений — туда не ходи, этого не делай, того не говори. Если все эти правила соблюдать, никакой работы не сделаешь.

— А тебе, случайно, совершенно случайно, не приходило в голову, что все эти правила придуманы не без причины? Может быть, правительство Израиля хоть немного лучше тебя разбирается в том, как всем управлять?

— Управлять они умеют, хотя это тоже спорный вопрос, но они ни черта не смыслят в том, чем я занимаюсь.

— А чем ты занимаешься, Эзра? — встряла Кимберли. — Я до сих пор так толком и не поняла.

Эзра перевел взгляд на нее. В кои-то веки ему показалось, что она говорит правду. Да, она не поняла. Даже если бы он подробно рассказал ей, чем занимается, она бы и за миллион лет этого не поняла. Но все же он должен был что-то ответить.

— Я ищу ответы на важные вопросы.

— На какие вопросы?

— На самые важные. Почему мы здесь? Есть ли в этом какая-то цель? Существует ли Бог, и если Он существует, как нам узнать, чего Он хочет от нас?

— Да, это очень важные вопросы, — кивнула Кимберли.

— Но ты не найдешь ответов на них, — вмешался Сэм, — если будешь шататься по ночам в священных местах, куда доступ строго ограничен. Вся эта страна — пороховой погреб, и такие, как ты, любители делать все, что им заблагорассудится, и не обращающие внимания на власти, могут ненароком сделать так, что там все взлетит на воздух. Тебе очень повезло, что так не получилось.

— Такой опасности не было.

— Израильтяне так не думают. Если бы я не потянул за нужные ниточки и не выдернул тебя оттуда, сейчас бы ты сидел в тюремной камере в Иерусалиме.

Это Эзра готов был признать. Те проблемы, которые у него возникли в Институте Фельдштейна, меркли в сравнении с тем, что он натворил, пробравшись в «Купол на Скале».

— Может быть, тебе интересно будет узнать, — продолжал Сэм, — что я собираюсь внести немалые средства в кампанию по выборам мэра Иерусалима.

— Может быть, тебе удастся провернуть там сделку с недвижимостью, — сказал Эзра и сразу пожалел об этом.

Отец с такой силой стукнул кулаком по столу, что из подсвечника выпала горящая свеча.

— Ты что, думаешь, это все шуточки? — крикнул он, его лицо стало почти таким же бордовым, как рубашка.

Кимберли схватила свечу, покатившуюся по скатерти.

— Ты думаешь, я всегда буду на подхвате, чтобы вытаскивать тебя из дерьма? Да что с тобой, черт тебя побери?

Эзра вытер губы, сложил салфетку и положил на стол.

— Отвечай!

— Я подумал, что вопрос риторический, — ответил Эзра.

У отца был такой вид, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.

— Сэм, у тебя сердце! Успокойся, — проговорила Кимберли.

— А тебе-то какое дело? — не выдержал Эзра. — Ты все ждала, когда умрет моя мать. Осталось дождаться еще одной смерти.

— Ах ты, поганый сукин… — заорал Сэм и вскочил.

Но Эзра не стал медлить. Он успел выскочить из комнаты и к тому моменту, как отец сумел оторвать руку от подлокотника кресла, добежать до середины коридора. Он слышал, как Кимберли пытается успокоить отца фразами типа: «Пусть идет» и «Не надо делать еще хуже». Наверное, впервые в жизни и, надо же, сразу после того, как он оскорбил ее, Эзра был по-настоящему благодарен мачехе за ее присутствие.

Добежав до своей комнаты, он запер дверь и, тяжело дыша, стал ждать, не явится ли отец. «Сколько же мне лет? — думал Эзра. — Тридцать, а я веду себя, словно школьник, убежавший, чтобы его не отшлепали ремнем».

Он прижался ухом к двери, но квартира была огромная, столовая находилась далеко, поэтому он ничего не услышал.

Что произошло? Что он только что сказал? Эзра с трудом верил в случившееся. До сих пор он вел себя так осторожно, сохранял хорошие манеры, старался держаться от всех подальше и вот теперь за пару минут все испортил, уничтожил. Не сказать, что он так уж сильно сожалел о том, что нагрубил Кимберли. Они никогда особо не ладили. А его отношения с отцом с годами становились все хуже и хуже. Но ведь ему так нужно было надежное пристанище, место, где он мог бы спокойно и без помех заняться своей работой, — и еще минуту назад это место у него было. Неужели он всего этого лишился из-за пары дурацких грубых фраз?

Казалось, скандал утих. В дверь никто не барабанил, но сердце у Эзры билось часто, он чувствовал, как кровь пульсирует в висках. Ему нужно было успокоиться, особенно если он хотел поработать вечером. Эзра пошел в ванную, открыл шкафчик с лекарствами и взял баночку с ксанаксом, выписанным доктором Нойманн по его просьбе. Проглотив две таблетки по четверть миллиграмма, он вернулся в спальню и устало сел на краешек кровати. Через пятнадцать — двадцать минут он почувствовал эффект действия лекарства.

Не нужно ему было говорить такое Кимберли — что она ждет не дождется, когда умрет Сэм. До этого момента ситуация была еще разрешима. Но среди многого, чего Эзра не мог простить отцу, Кимберли стояла во главе списка. Мать Эзры несколько лет страдала от операций и химиотерапии, и все эти годы отец все более отдалялся от него, он совсем перестал интересоваться женой. Только Эзра и дядя Мори утешали ее и ухаживали за ней. А в ту ночь, когда она умерла в отдельной палате онкологической клиники Слоуна-Кеттеринга, Сэма нигде не могли найти. Эзра звонил домой, говорил с секретаршей отца в офисе, звонил в клуб «Метрополитэн», но Сэм пропал без вести. Уже потом Эзра узнал, что в ту ночь его отец обретался у Кимберли, в маленькой уютной мансарде в Бикмэн-плейс, которую он купил для нее. И в то самое время, когда мать Эзры испускала последний вздох, ее муж, возможно, сладострастно стонал, лежа в постели с любовницей.

Но, успокоившись и осмыслив сложившееся положение, Эзра решил, что если он будет держаться тише воды, ниже травы и даже придумает, как извиниться (хотя как можно утверждать, что ты не имел в виду ничего подобного?), то, может быть, ему все-таки еще удастся сохранить эту маленькую синекуру. За многие годы он принял немало ударов от отца не слабее сегодняшнего, а его мачеха, наверное, не меньше него желала сделать вид, что ничего этого не было. Вряд ли в ее планы входило встать между Сэмом и его сыном, как бы далеки они ни были друг от друга. И хотя Эзра сознавал, что большинство нормальных людей, оказавшись в его положении, покинули бы родительский дом и стали бы жить отдельно, но для него это было не так просто. У него не было ни собственных денег, ни кредитной карточки. Все, что имел Эзра, он имел от Сэма, и меньше всего ему хотелось остаться на финансовой мели и обращаться к одному из сотрудников отцовской империи для того, чтобы отец возобновил его финансирование. Сэм мог позволить Эзре существовать, если он будет сидеть тихо, в пределах диапазона, так сказать, отцовского радара, но если бы он начал требовать большего, все могло осложниться. Тогда отец вполне мог вовсе отказать ему в деньгах и потребовать, чтобы сын подыскал себе работу.

С точки зрения Эзры, работа у него уже была — самая важная на свете.

Ксанакс действовал все более уверенно. Перспектива стала казаться Эзре не такой ужасной. Он настолько расслабился, что смог снова думать о работе — о том, чем намеревался заняться сегодня вечером. В доме все стихло. Насколько догадывался Эзра, отец и мачеха куда-то ушли, так что теперь ничто не могло ему помешать. Он встал с кровати и подошел к стеклянной двери. Открыв ее, вышел на маленький балкон. Далеко внизу задние огни машин на шоссе Рузвельта рассекали ночную мглу ярко-красной полосой, а над рекой в Квинсе был едва виден подсвеченный прожектором серебряный крест на колокольне.

Ночной воздух освежил Эзру. Он почувствовал, что готов взяться за работу.

Вернувшись в комнату, закрыл балконную дверь и плотно задернул двойные шторы. Он попросил Гертруду повесить в его комнатах такие шторы, чтобы внутрь не проникал дневной свет. Она тогда озадаченно посмотрела на него, но просьбу выполнила.

В той комнате, которую он превратил в кабинет, Эзра включил лампу над чертежной доской, встал на колени перед комодом, где хранились его детские игрушки, и открыл ключом верхний ящик. В ящике, среди комиксов и игрушечных самолетиков, лежал картонный тубус.

Эзра снял с тубуса верхнюю крышку и вытащил дешевые папирусные свитки, которые купил в магазине сувениров как раз перед тем, как покинул Ближний Восток. Верхним был папирус с изображением Анубиса, бога с головой шакала, который взвешивал на весах души умерших людей. Следующим был папирус с изображением Осириса, творящего землю и небо. Но Эзре был нужен третий свиток, лежавший под двумя первыми в отдельной целлофановой упаковке. Его он вытащил из тубуса с особой осторожностью. Первые два свитка он небрежно бросил на пол, а третий с душевным трепетом положил на чистую поверхность чертежной доски. Доска была наклонена всего на несколько градусов, так было легче работать.

Но Эзра знал, что работа далеко не всегда будет легкой.

Перед ним лежало то, что он украл из архива Еврейского университета: обрывки, полоски, кусочки свитка, которому было наверняка более двух тысяч лет. Некоторые фрагменты рукописи соединялись между собой, некоторые были разрознены, но все вместе они составляли то, что, на взгляд Эзры, являлось самой желанной и великой наградой для ученых, изучавших Библию. Другие свитки, найденные неподалеку от Мертвого моря, уже были собраны из фрагментов, переведены и прочтены без учета этого свитка. На самом деле существовал его перевод на эфиопский язык, датируемый четырнадцатым веком. Но эта версия, как полагали большинство ученых, за многие века была изрядно искажена церковными переписчиками, которых всегда пугал мистический и допускавший множество толкований первоначальный арамейский текст. Переписчики позволяли себе собственные толкования и выбрасывали из текста то, что их оскорбляло. Нет, до сих пор никому не представилось возможности собрать воедино оригинал, расшифровать и прочесть то, что на протяжении тысячелетий было известно под названием «Утраченная Книга Еноха».

Но с другой стороны, никто никогда не искал этот свиток среди древних фрагментов других рукописных документов — торговых счетов, брачных контрактов, деловой переписки. Именно там его обнаружил Эзра. Что это было? Недосмотр, халатность или что-то иное? Эзра часто размышлял об этом. Когда ему впервые позволили поработать с каталогом, он нашел эту драгоценность, можно сказать, посреди мусора. Неужели его просмотрели, пропустили, не увидели в этой куче малоинтересных документов (например, только в Каирской генизе[20] содержалось более пятнадцати тысяч документов, датируемых одиннадцатым — тринадцатым веками, и многие из них еще предстояло изучить)? Или, как подозревал Эзра, какой-то его предшественник спрятал свиток посреди других рукописей, но у него не хватило смелости украсть его и всем раструбить о своей находке? История науки изучения древних рукописей изобиловала такими случаями, и, может быть, отчасти именно поэтому Эзра не чувствовал себя таким уж преступником.

Он надел купленные в аптеке хирургические перчатки и бережно развернул самый большой фрагмент свитка. Но и этот обрывок имел длину не более восемнадцати дюймов и ширину всего около двух дюймов. Бледно-желтая бумага, ровно лежавшая на чертежной доске, цветом и текстурой походила на осенний лист, давным-давно вложенный между страницами книги. Судя по всему, свиток был папирусный, как большинство древних рукописей, но Эзра не был в этом уверен на все сто. Даже самые древние из найденных свитков порой представляли собой тончайший, как современная бумага, пергамент. Если бы Эзре не пришлось в такой спешке покидать Израиль, не пришлось бежать оттуда подобно ночному вору, он бы сумел воспользоваться соответствующей аппаратурой в Еврейском университете или в институте, чтобы определить, на каком материале записан этот текст.

«Ну разве это не еще один пример того, как проклятая бюрократия тормозит прогресс науки?» — подумал Эзра. Все это его просто бесило.

Однако не время было злиться. Это могло только помешать работе. Так или иначе, он имел полное право считать, что ему необычайно повезло. Сокровище было при нем, он мог тайно работать над ним. «Завтра, — подумал Эзра, — займусь, так сказать, починкой забора». Никаких других дел, которые были способны отвлечь его от главной задачи, у него не было. Если никто не будет мешать ему, он соберет из фрагментов и переведет утраченный свиток, в сравнении с которым, судя по преданиям, Книга Откровений читалась словно детская сказка.

Осторожно взяв еще один фрагмент свитка, Эзра положил его на стол и бережно расправил кончиками пальцев. Как все остальные обрывки свитка, он был покрыт убористыми строчками арамейского письма. Буквы были темнее, меньше и стояли теснее друг к другу, чем в более распространенных древнееврейских или греческих рукописях. Интересно, как этот фрагмент свитка с оборванными и разлохмаченными краями соединится с остальными и о чем он расскажет, будучи переведенным и помещенным в середину остального текста? Что он поведает о битве на небесах, о слове Божьем, об апокалипсисе?

Эзра придвинул краешек маленького фрагмента к более длинному, чтобы посмотреть, не соединятся ли они между собой, и вдруг что-то сверкнуло у него перед глазами, будто голубая искра. Кончики его пальцев кольнуло, как от удара током. Он резко откинулся на спинку стула и затаил дыхание.

Что это было?

Эзра поморгал, потер кончики пальцев. Болевых ощущений не было, но и приятного тоже было мало. Он почувствовал едва заметный запах паленого. У Эзры было такое ощущение, будто он только что прикоснулся к источнику электричества.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда субботним утром будильник зазвонил в семь тридцать, Картер сначала не понял — зачем? Ведь была суббота. Полусонный, он повернулся к жене и обнял ее под одеялом за талию. Но как только рука скользнула ниже, Бет сжала его запястье.

— Ты ни о чем не забыл? — пробормотала она с закрытыми глазами.

— О чем?

— Тебе сегодня в клинику.

Теперь он вспомнил. Ровно в девять в кабинете доктора Уэстона ему нужно было сдать анализ спермы. Анализ, которого он так боялся.

Картер убрал руку, чтобы не искушать себя, и Бет, дабы помочь ему в этом, откатилась на другой край кровати. Он лежал на спине и размышлял о том, что его ждет в ближайшие часы. Сначала анализ, потом — поездка в аэропорт Кеннеди. Руссо прилетал вскоре после полудня.

Картер встал с кровати, прошлепал босиком по коридору в ванную. Бет дважды покупала ему домашние тапочки, но они все время куда-то пропадали. Войдя в ванную, Картер включил свет. На нем были только клетчатые боксерские трусы, в которых он спал. Доктор сказал носить только боксеры, не плавки.

Быстро приняв душ и еще быстрее позавтракав (чашка кофе и кукурузное пирожное), он поехал в сторону центра и явился в приемную доктора Уэстона на несколько минут раньше назначенного времени. И это было хорошо, потому что пришлось заполнить множество бланков и анкет для составления истории болезни: какими заболеваниями страдал он сам, какими его родители; какие в настоящее время принимал лекарства; какова сумма его медицинской страховки и так далее. Наполнив все эти бумаги, Картер отдал их медсестре, сидевшей в приемной. Та просмотрела несколько страничек, проверила, есть ли на них подпись клиента, и спросила:

— У вас не было эякуляции на протяжении предыдущих двадцати четырех часов?

У Картера было искушение сказать ей, что это неприличный вопрос, но он сдержался.

— Нет, — ответил он.

Медсестра сделала пометку в медицинской карте и повела его по узкому коридору (приглушенный свет, серый ковролин, полная тишина, по обе стороны белые нумерованные двери). Медсестра открыла одну из этих дверей. В небольшой комнате стоял стул, на настенной подставке — телевизор, на тумбочке лежала стопка порнографических журналов.

— В телевизоре есть загруженная видеозапись, — сказами медсестра. — Вам нужно только включить его. Можете также воспользоваться журналами.

Картер, не знавший заранее, чего можно ожидать, постарался сохранить бесстрастное выражение лица.

— Постарайтесь собрать как можно больше в эту баночку, — сказала медсестра и протянула Картеру пластиковый контейнер, по форме очень похожий на те вазочки, в которых подавали сальсу (какой ужас!) в его любимом мексиканском ресторанчике. — Когда закончите, принесите баночку мне.

Картер вошел в комнату, медсестра закрыла дверь. Он огляделся по сторонам, не зная, с чего начать. «Где же, — думал он, — та дорога, которая ведет отсюда к Эросу?»

Минут через пятнадцать Картер выглянул в коридор, посмотрел в одну сторону, в другую. Медсестры нигде не было видно. Зажав баночку в руке, он вернулся в приемную, где теперь ожидали своей очереди еще двое пациентов. Медсестра, провожавшая его в комнату с телевизором, разговаривала с кем-то по телефону.

Картер встретился с ней взглядом. Продолжая разговаривать, она протянула руку.

Неужели она ждет, чтобы он отдал ей это прямо вот так — из рук в руки?

Отдал. Она поставила баночку рядом с регистрационным журналом, улыбнулась и помахала Картеру рукой на прощание.

Ощущение у него было такое, словно он провел самое необычное утро в жизни, а ведь еще даже не было десяти. Зато теперь он мог без спешки добраться до аэропорта и встретить Руссо. Жаль, нельзя заехать домой прямо сейчас. Ему ужасно хотелось увидеться с Бет.

В терминале аэропорта Картер подошел к табло прибытия и узнал, что самолет, на котором летит Руссо, прибывает вовремя, что само по себе было чудом, ведь это был международный рейс. До прилета оставалось еще много времени, можно было позвонить домой. Бет взяла трубку после второго гудка.

— Знаешь, а ты могла бы мне там помочь, между прочим, — сказал Картер.

Бет рассмеялась.

— Не думаю, что это разрешено.

— А следовало бы разрешить.

— Как все прошло? Ужасно?

— Вроде того.

— Я очень ценю то, что ты все-таки решился. Для меня это очень много значит.

— Ну… я ведь тоже решил в меру сил поучаствовать в этом проекте, ты знаешь.

— Знаю, — проворковала Бет. — А насчет сегодняшнего утра… я его тебе компенсирую, когда ты вернешься домой.

— Легко сказать, — вздохнул Картер. — Не забывай, что я привезу с собой двести пятьдесят фунтов самого изысканного итальянского багажа.

— Хочешь, я схожу по магазинам и что-нибудь приготовлю? Может быть, он устанет с дороги и захочет поужинать в домашней обстановке?

Картеру не хотелось об этом говорить, но он знал, что домашний ужин в исполнении Бет — это куча салатов и свежих овощей и еще, может быть, маленькая порция куриной грудки без кожи. Для Джо Руссо такое угощение было бы легкой закуской, да и то не слишком сытной. Нет, Картер планировал сводить его в один из ресторанов, где хорошо готовили отбивные, — в «Мортон» или в «Палм».

— Давай решим, когда он прилетит.

— Ладно. Я буду ненадолго отлучаться, звони.

Картер услышал объявление — говорили что-то о рейсе компании «Алиталия» из Рима, попрощался с Бет и отправился в зону встречи. После долгого ожидания он увидел толпу пассажиров, появившуюся на выходе из зоны таможенного досмотра и получения багажа. Как и все остальные, Картер стоял за стеклянной перегородкой и искал глазами того, кого он встречал. Но в этой толпе, похоже, большинство были итальянцами, в безупречного покроя костюмах, красивых солнечных очках и маленьких, начищенных до блеска кожаных туфлях. Женщина в шубе держала в руке бумажную сумку от Гуччи, из которой выглядывала маленькая собачка.

Потом Картер увидел своего друга. Руссо шел, перебросив через плечо чехол для костюма, держа в одной руке пухлый чемодан и зажав под мышкой потрепанный саквояж. Когда Руссо поравнялся с Картером, тот постучал по стеклу. Руссо повернул голову и кивнул. Картер указал в сторону выхода из коридора и поспешил туда.

— Mio fratello![21] — воскликнул он, раскинув руки, когда вышел Руссо.

— Dottore!

Руссо бросил на пол чемоданы и чехол с костюмом. Они обнялись и похлопали друг друга по спине. И хотя Картер был ростом выше шести футов и широкоплечий, он почувствовал себя карликом в медвежьих объятиях Руссо. Его борода, короткая, черная, густая, царапала щеку Картера. От него пахло застоявшимся воздухом салона самолета.

— Как я рад тебя видеть, — сказал Картер, отстранившись. — Ну, как долетел?

Руссо пожал плечами.

— Как можно долететь? Как всегда. Слишком долго и очень тесно.

Картер взял его чемодан.

— Пойдем возьмем такси.

— Да, курить ужасно хочется, просто умираю.

— Лучше тебе покурить до того, как мы сядем в такси. Тут все такси для некурящих.

Руссо округлил большие темные глаза — совсем как буйвол, увязший в грязи, — и остановился.

— И после этого говорят, что Нью-Йорк — цивилизованный город?

Картер наклонил голову к плечу и ответил:

— От меня ты такого никогда не услышишь.

Около терминала выстроилась нескончаемая очередь желающих уехать на такси, так что у Руссо было вполне достаточно времени, чтобы закурить свою «Национали» и коротко рассказать Картеру обо всех новостях: о своей новой должности в Римском университете, о новой квартире, о только что законченной статье, посвященной обонятельным впадинам тираннозавра (эти впадины оказались значительно крупнее, чем считалось раньше). Картер поведал другу кое-что о своей работе в Нью-Йоркском университете, но оба, как бы по молчаливому уговору, не касались главной причины, по которой прилетел Руссо. Этот вопрос казался слишком важным, чтобы его можно было обсуждать, ожидая такси, и даже позже, когда они уже медленно пробивались сквозь автомобильные пробки.

Когда они подъехали к Вашингтон-сквер, Картер расплатился с водителем, а Руссо внес свой багаж в вестибюль дома. В кабине лифта Руссо поинтересовался:

— Что, университет оплачивает квартиры в этом доме?

— Нет, за квартиру плачу я, но дом принадлежит университету.

— Но университет делает для тебя скидку?

— Да, — кивнул Картер, — очень солидную скидку.

Руссо одобрительно кивнул.

— Я расскажу об этом в Римском университете. Им следует знать о том, как хорошо относятся к американским профессорам на родине.

У Картера создалось впечатление, что Руссо собирается делать мысленные заметки по всем аспектам американского стиля жизни, расходящимся с итальянским, чтобы затем добиться улучшения положения ученых в Италии.

— А твоя жена, она дома? — спросил Руссо, когда они поднесли багаж к двери квартиры.

— Это мы узнаем через секунду, — ответил Картер, отпер и распахнул дверь. — Бет, ты дома?

Но ответа не последовало. На диване лежали аккуратно сложенные простыня, одеяло и подушка в свежей наволочке.

— Это будет моя комната? — спросил Руссо, положив чехол с костюмом на журнальный столик. — Мне очень нравится. — Он устремил взгляд на рисунки в рамках над диваном — изображения птиц работы Одюбона,[22] — и сразу понял, что это значит для Картера. — Потомки динозавров, да? — проговорил он, бросил чемодан на диван и расстегнул молнию.

— Разве это не очевидно? — спросил Картер.

Руссо грустно покачал головой. Это была одна из немногих точек зрения, в которых палеонтологи не имели стопроцентного согласия.

— Если хочешь освежиться, — сказал Картер, — ванная там — дальше по коридору.

— Я бы хотел принять душ. Та женщина, что сидела рядом со мной, везла целую сумку генуэзской салями. — Руссо вытащил из чемодана голубой нейлоновый пакет с туалетными принадлежностями и направился к ванной комнате. — У-у, как же у меня все затекло…

— Можешь не торопиться. За горячую воду я не плачу.

— Я люблю Америку.

Пока Руссо мылся, Картер прослушал автоответчик. Было только одно сообщение от сторожа Хэнка, который сообщил, что за светильники пришлось переплатить тридцать пять долларов. В остальном, судя по всему, лаборатория, сооруженная в складском помещении, должна была быть готова вовремя, и с расходами Картер почти уложился в бюджет. Ему не терпелось показать Руссо место, где они займутся исследованиями окаменелости.

Но сегодня ему не хотелось слишком сильно загружать Руссо, поскольку тот явно сильно устал. Возможно, был виноват перелет, ведь в самолете Руссо пришлось сидеть в кресле, которое явно не подходило ему по габаритам. Как бы то ни было, Руссо выглядел совсем не таким весельчаком и здоровяком, как прежде. Его оливковая кожа приобрела желтоватый оттенок, под глазами образовались мешки, улыбка стала какой-то невеселой. Явно что-то у него было не так.

Картер собрался сбегать вниз, чтобы проверить почтовый ящик, когда открылась входная дверь и вошла Бет, увешанная кучей пакетов с продуктами. В зубах она сжимала большущий конверт.

— Помоги, — проговорила она сквозь зубы.

Картер взял у нее самый большой пакет — тот, из которого вот-вот могли вывалиться продукты, и понес в маленькую кухню. Сверху в пакете лежало остальное содержимое почтового ящика. Бет вошла в кухню следом за Картером, положила пакеты на стойку, разжала зубы, и большой конверт упал на стол.

— За него ты мне доплатишь, — выдохнула Бет.

Картер взглянул на обратный адрес. Он неплохо разбирался в итальянском и легко понял, что это адрес итальянской военной базы в Фраскати. Он распечатал конверт и обнаружил в нем стопку документов на тонкой прозрачной бумаге — все заверенные, с печатями, с требованием поставить подпись в графах, помеченных красными крестиками.

Бет спросила:

— Ну и где же наш гость? — и открыла холодильник.

— Под душем, — ответил Картер.

Бет поставила пакет на пол и начала заполнять холодильник и морозильную камеру продуктами. Картер еще не закончил просмотр бумаг, когда в кухню вошел Руссо.

— Теперь мне гораздо лучше, — сказал он.

Картер обернулся. Джузеппе был еще мокрый и голый — не считая банного полотенца, с трудом обернутого вокруг бедер. На волосатой груди Руссо сверкал серебряный медальон с изображением святого Христофора.

Бет, стоявшая на коленях за дверцей холодильника, поднялась и сказала:

— Привет, меня зовут Бет.

Руссо, сначала ее не заметивший, крепко сжал узел на полотенце.

— Бог мой, — ахнул он, — я не так мечтал с вами познакомиться.

Но он все же протянул Бет большую мокрую руку, другой рукой придерживая полотенце. Бет пожала его руку. Она очень старалась удержаться от смеха, но не смогла.

— А я мечтала познакомиться с вами именно так, — сказала она, и Руссо тоже рассмеялся.

— У тебя, случайно, не найдется халата взаймы? — спросил Руссо у Картера. — Я свой забыл.

— Да, конечно. Но ты посмотри сюда, — сказал Картер, протягивая бумаги Руссо, а сам отправился за халатом.

Руссо просмотрел несколько страничек — военный бюрократизм, ничего больше.

— Я бы вам помог разобрать продукты, — сказал он Бет, — но это может быть опасно.

Он указал стопкой бумаг на полотенце.

— Все в порядке, — отозвалась Бет и снова занялась продуктами. — Я уже почти закончила. Я не знаю, какие у вас вкусы, поэтому купила самое разное: яблоки, салат, помидоры, немного сыра, хлеба, вина.

— Это было совсем не обязательно, но спасибо вам.

— Долетели хорошо?

— Дама, сидевшая рядом с ним, везла контрабандой большой запас генуэзской салями, — ответил за друга Картер и подал Руссо махровый халат.

Руссо отдал ему бумаги и надел халат поверх полотенца.

— Это всевозможные бланки и циркуляры, — сказал он. — Но тут сказано, что завтра их нужно взять с собой и подписать, когда мы будем принимать ископаемое. — Он потуже затянул пояс. — Иначе тебе его не отдадут.

— А тут сказано, в какое время прибудет груз? Мне пришлось уговорить старшего сторожа не уходить с места весь день, чтобы он впустил нас в здание биологического факультета.

Речь шла о воскресенье, поэтому Картеру пришлось выложить еще сто долларов.

— Тут сказано утром, около одиннадцати часов. Но не забывай, что это — мои соотечественники.

Картер задумался, а прибудет ли груз вообще завтра. Преимущество доставки грузов в кампус по воскресеньям заключалось в том, что здесь было гораздо меньше машин и грузовой въезд был свободен. Кроме того, Картер договорился с фирмой, ведавшей доставкой в университет, чтобы они приняли камень. Эта фирма доставляла в университет разные крупногабаритные вещи вроде громоздкой аппаратуры, но Картер старательно растолковал сотруднику, что с этим грузом надо обращаться как с тончайшим электронным прибором.

— Позвольте, я удалюсь и оденусь, — сказал Руссо. — Одежда у меня есть, — заверил он Бет.

Картер остался в кухне с Бет. Опустошив бумажные пакеты, она аккуратно сложила их, убрала и тихо проговорила:

— Твой анализ утром… все действительно прошло нормально?

— Да, — ответил Картер. — Я с честью выдержал испытание.

— Мне тебя так жалко, — усмехнулась Бет, хотя было видно, что она не очень сильно жалеет Картера. — А Джузеппе…

— Называй его просто Джо — ему так больше нравится.

— Похоже, очень славный, — закончила начатую фразу Бет и добавила еще тише: — И очень большой. Твой халат на нем едва сошелся.

— Хочешь верь — хочешь нет, но с тех пор, как мы в последний раз виделись, он похудел.

— Он голоден? Я еще купила упаковку котлет из индейки. Или ты думаешь, что он захочет прогуляться?

Картер рассмеялся.

— Ты как будто о собаке говоришь. Не волнуйся — он мне скажет, чего ему хочется. Уж чего Джо лишен, так это стеснительности.

— Это я уже заметила.

Когда Руссо оделся, оказалось, что ему больше всего хочется размяться. Он так засиделся в кабине самолета и такси, что мечтал о прогулке. Картер, Бет и Джо вышли и направились к парку на Вашингтон-сквер. Когда Руссо остановился, чтобы закурить сигарету, у него над головой пролетела пластмассовая «летающая тарелочка». Картер посмотрел на Бет и тихо напомнил: «Я тебе говорил, он много курит».

Они пошли по парку, где в субботний вечер было много народа. Картер показал Руссо некоторые местные ориентиры, такие как арка Вашингтона[23] и стоящая на противоположной стороне улицы университетская библиотека имени Бобста. В библиотеку то и дело входили студенты с рюкзаками и с наушниками.

— У нас в Италии это тоже есть, — сказал Руссо, сложив ладонь лодочкой и прижав к уху, когда мимо него прошел студент, кивая в такт музыке.

— Наушники, — подсказал ему слово Картер.

— Stupido.[24] Почему вместо этого просто не поговорить друг с другом? — Он бросил окурок на землю и затоптал. — Если люди не общаются, они ничему не учатся.

— Тебе стоит прийти на одно из моих занятий, — сказал Картер и сам удивился, почему не додумался до этого раньше. — Мои студенты любят поговорить. Если хочешь, можешь прочесть гостевую лекцию.

Он подумал о Кэти Койн, еще не было такого лектора, в которого она не пожелала бы запустить зубы.

— Отличная идея, — сказала Бет. — А если вам захочется немного погрузиться в мир искусства, Джо (она произнесла имя Руссо так, словно попробовала, получится или нет), — вы можете зайти ко мне в галерею.

— Да, я бы с удовольствием. Картер говорит, что вы продаете работы старых мастеров.

— Да.

— Старых итальянских мастеров.

— А разве есть другие? — улыбнулась Бет.

Ужинать они пошли в «Спаркс». Картер заказал отбивные-портерхаус для себя и Руссо. Бет от отбивных, естественно, отказалась. Она заказала себе салат «Цезарь» и печеную картофелину, фаршированную сливками, маслом и шнитт-луком.

— Никто не сказал, что она будет размером с мою голову! — ужаснулась Бет, когда ей принесли это блюдо.

От вина она тоже отказалась. Картер и Руссо, наоборот, без особого труда распили бутылку хорошего каберне-совиньон, а с десертом пропустили еще по паре рюмок бренди.

Когда они пришли домой, Картер заметил, что Руссо буквально валится с ног. Они с Бет разложили диван, расстелили простыню и одеяло. Только они успели сделать это, как Руссо вернулся из ванной в старом халате Картера и улегся.

— Если я сегодня ночью не усну, значит, я вообще больше не буду спать в этой жизни, — устало выговорил Руссо.

— Если захотите что-нибудь взять в холодильнике, не стесняйтесь, — сказала Бет.

— А есть я уже точно больше никогда не буду.

— Утром увидимся, — сказал Картер.

— Buona notte,[25] Боунс, — сказал Руссо, и Картер сразу вспомнил о тех ночах, когда они вместе с остальными участниками раскопок на Сицилии спали на жесткой земле.

Пока Бет принимала душ, Картер разделся и открыл окно в спальне. Когда Бет вернулась, на ней была длинная белая ночная сорочка.

— В знак почтения к нашему гостю, — объяснила она.

— Очень мило. И давай завтра купим ему халат, — сказал Картер, выходя в коридор в боксерах и в футболке с изображением Годзиллы.

Вернувшись из ванной, он прикрыл дверь спальни (раньше они оставляли ее открытой) и скользнул в постель.

— Если он проснется завтра раньше полудня, я буду очень удивлен, — сказал он.

— Да, вид у него изможденный. — Бет опустила голову, и ее темные волосы разметались по подушке. — И у тебя тоже получился долгий день.

Картер придвинулся ближе к жене.

— День еще не закончился, — сказал он и начал расстегивать пуговки на ее сорочке. — Неужели обязательно было их все застегивать?

— Я читала в «Космополитэн», что мужчины любят препятствия.

— Не особенно.

Картер разделался с пуговицами и прижался лицом к нежной коже Бет, пахнущей ее любимым сандаловым мылом. Бет закрыла глаза. Картер снял с нее сорочку.

— А утром, в клинике… — прошептала Бет, — это было ужасно?

— Почему ты шепчешь?

— Не хочу разбудить Джо.

— Сейчас может взорваться ядерная бомба, а Джо не услышит. — Картер нежно погладил бедра и живот Бет. — Да, было довольно тяжко.

— И как же ты… В смысле, о чем ты думал?

— Об этом, — ответил Картер и поцеловал Бет.

Она обняла его.

— Помогло? — спросила она.

— Как волшебство.

Потом он остановил поток вопросов еще одним, долгим поцелуем и выбросил из головы воспоминания о клинике. Он растворился в теплых объятиях Бет, в запахе ее кожи и волос, в ее вкусе.

Порыв страсти был так силен, что Картер не услышал, как скрипнула дверь спальни, не почувствовал, как в комнату хлынул прохладный воздух. А Бет услышала шум, и в следующий момент Картер почувствовал, как ее пальцы с силой надавили на его плечи. Бет смотрела куда-то через его плечо и повторяла:

— Обернись, обернись!

Картер застонал и неохотно повернул голову. В дверном проеме что-то темнело. Ему пришлось оторваться от Бет и присмотреться. Он не сразу понял, что на пороге стоит Руссо. Стоит, запахнув халат, и смотрит в одну точку.

— Джо, — спросил Картер, — с тобой все в порядке?

— Lapietra, — монотонно произнес Руссо. — Eall'interno della pietra.

— Камень? Что-то внутри камня?

На Сицилии Картер выучил итальянский «по верхам», но и те знания теперь, что называется, проржавели. Но тут он понял, что Руссо не отвечает ему. Он сомневался, что друг вообще слышал его вопрос.

Бет подтянула простыню к подбородку.

— Что происходит? — испуганно спросила она.

— Похоже, он ходит во сне, — прошептал Картер и выскользнул из постели. — Ничего не говори, ничего не делай, чтобы не напугать его.

— Напугать его? — тихо спросила Бет.

Картер медленно подошел к Руссо. Протянул руку.

— Джо, тебе нужно вернуться в постель.

— Sta provando ad uscire.

— Что-то пыталось выбраться наружу?

Картер догадался, что Руссо говорит что-то об окаменелости, возможно — о захваченных породой газах. Может быть, ему приснился страшный сон, что летучие вещества, находящиеся внутри камня, взорвались?

Картер бережно положил руку на плечо Руссо и сказал:

— Пойдем, Джо.

Руссо не отреагировал.

— Давай вернемся в постель.

Картер повернул Руссо лицом к коридору, и они вместе вернулись в гостиную. Потом осторожно провел его вокруг стульев и журнального столика и подвел к дивану. Простыня и одеяло валялись на полу. Картер бережно усадил Руссо на диван. Тот продолжал что-то бормотать про la pietra, но теперь его голос звучал возбужденно.

Картер решил, что будет лучше разбудить Руссо, вывести его из страшного сна, хотя бы ради того, чтобы его друг не принялся снова бродить по квартире, но он не знал, как правильно будить лунатиков.

— Джо, — произнес он, глядя прямо в пустые глаза Руссо. — Тебе снится плохой сон. — Он осторожно потряс друга за плечи. — Тебе просто снится плохой сон, Джо.

Он заметил, что глаза Руссо медленно обретают осмысленное выражение.

— Вот так, — тихо проговорил Картер, — вот молодец. А теперь просыпайся, Джо.

Через некоторое время взгляд Руссо сфокусировался на Картере, стоявшем перед ним на коленях.

— Боунс?

— Это я.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь тебя разбудить. Ты бродил во сне.

Первой реакцией Руссо был испуг, потом он сменился удивлением и наконец — смущением.

— О… нет-нет-нет… — забормотал он. — Ох, Боунс, неужели я…

— Ты не сделал ничего ужасного, — заверил его Картер. — Ну, может быть, отнял у меня несколько лет жизни, но я переживу. Подожди, я сейчас.

Он пошел в спальню, чтобы узнать, как себя чувствует Бет. Она успела включить свет.

— Он в порядке? — спросила она.

— Да, с ним все будет хорошо, — заверил ее Картер, взял со стула джинсы и натянул их. — А как ты?

Бет пожала плечами.

— Нужно будет просто поставить на нашу дверь замок, только и всего.

Картер сходил в кухню, взял бутылку имбирного эля из холодильника и принес ее Руссо. Тот, похоже, окончательно проснулся.

— Я подумал — может быть, тебе захочется пива, — сказал Картер и протянул другу бутылку. — Возможно, это все из-за выпивки и еды.

Руссо с благодарностью взял у Картера бутылочку, отвернул крышку и осушил ее почти залпом.

— Тебе лучше? — осведомился Картер.

Руссо кивнул. Но вид у него по-прежнему был встревоженный.

— Я что-нибудь делал? Разговаривал?

— Не слишком много. Ты что-то говорил по-итальянски о камне, думаю, ты имел в виду окаменелость. Тебя что-то тревожит?

Руссо снова кивнул.

— Я уже давно встревожен, — признался он и допил остатки пива. — Боунс, я был с тобой не до конца честен.

— То есть ты не рассказывал мне о том, что ты — лунатик? — с улыбкой спросил Картер. — Ну, теперь я просто буду привязывать тебя к дивану.

Руссо покачал головой.

— С самого первого дня, как только я его увидел, когда прикоснулся к нему в той пещере, у меня тут не в порядке. — Он постучал пальцем по виску.

— Ты сошел с ума? — спросил Картер.

— Нет, не в этом смысле. — Руссо задумался, подыскивая слова. — У меня появилось какое-то беспокойство. Тревожные мысли, плохие сны, как сейчас.

— А что тебе снится конкретно?

Руссо поморщился и повернул голову к окну, в которое лился бледный свет фонарей. Картер обратил внимание на то, как и самом деле сильно обеспокоен его друг.

— Порой я жалею о том, что мы вообще нашли эту окаменелость, — наконец тихо проговорил Руссо.

— Но находка может оказаться феноменальной, — возразил Картер.

Руссо его слова, похоже, не тронули.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось то, что случилось со мной. Не надо было мне втягивать тебя.

Картер дружески хлопнул его по плечу и сказал:

— Теперь мне уже не выкрутиться. Камень прибудет завтра, а в следующем месяце наши физиономии будут красоваться на первой странице «Нью-Йорк таймс».

Руссо не слишком доверчиво взглянул на него.

— Тебе надо отдохнуть, — сказал Картер и, подняв с пола одеяло, положил на диван.

В этот момент он заметил, что один из эстампов с рисунком Одюбона снят со стены и лежит на маленьком столике.

— Завтра поговорим.

Руссо лег, и Картер заботливо укрыл его одеялом.

— Прости меня, Боунс, — проговорил Руссо.

Картер не совсем понял, за что он извиняется.

— Не переживай. Все в порядке.

Но прежде, чем выйти из гостиной, он еще раз посмотрел на стену, где раньше висел эстамп, и увидел, что на его место Руссо повесил кое-что другое. В комнате было темно, и Картер не сразу рассмотрел, что это такое, но потом он еще пару секунд пытался справиться с мыслью, как это мог сделать его старый товарищ, человек, всецело преданный науке. Прямо над диваном, у изголовья, Руссо повесил на гвоздик небольшое старинное деревянное распятие.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Набрав номер в третий раз, Картер наконец дозвонился в отдел международного транспорта аэропорта Кеннеди. Но когда он спросил, прибыл ли итальянский военный самолет с грузом для университета, девушка-оператор торопливо сказала:

— Ждите ответа. — И оставила его ждать у трубки.

— Что говорят? — нервно спросил Руссо, стоявший рядом с Картером.

— Не знаю. Жду. Оператор наводит справки.

— Самолет должен был прилететь несколько часов назад, — проговорил Руссо, вытаскивая очередную сигарету из почти опустевшей пачки. — Какие же еще могут быть проблемы?

Картер, ясное дело, не лучше Руссо понимал причину задержки. И хотя он знал, что Бет не слишком радовалась, когда Руссо время от времени курил в квартире, он чувствовал, что сейчас не время просить друга бросить сигарету.

— Вылет самолета задержан, — внезапно ответила оператор. — Прибытие ожидается позднее. Около четырех часов вечера.

— А чем вызвана задержка?

— Погодными условиями. Необычайно сильный восточный ветер на большой высоте.

— Я слышал, что ветер на большой высоте всегда дует с запада.

— Правильно слышали. Это потому, что метеорологи всегда ошибаются.

Картер повесил трубку и рассказал новости Руссо. Тот отошел к окну и выпустил облачко дыма. В полном согласии с его настроением, за окном было уныло и серо. А когда Джо вспомнил о том, что произошло ночью, ему захотелось заползти в какую-нибудь нору и там умереть. В первую же ночь в Нью-Йорке он опозорился перед Картером и Бет, причем сильно опозорился. Картер не заговаривал о его ночных подвигах, а Джо боялся спросить. Он только надеялся, что Картер не заметил распятия над диваном. Он собирался утром снять его, пока никто не заметил и еще не придумал вразумительного объяснения своему внезапному обращению в католическую веру. Теперь распятие лежало на самом дне чемодана.

— И что мы будем делать, пока не прибыл самолет? — спросил Руссо.

Картер тоже думал об этом. Бет помогала Эбби, они отправились выбирать шторы и обои для загородного дома, который купили Эбби и Бен. Утром Бет сообщила Картеру, что в следующие выходные (в канун Хеллоуина) они должны поехать и посмотреть на приобретение друзей. А сегодня большую часть дня Картер намеревался посвятить ожиданию доставки камня и его размещению в лаборатории.

— Мы могли бы сходить в здание биологического факультета, — предложил Картер. — Я бы устроил тебе предварительную экскурсию в лабораторию, где мы будем работать с окаменелостью.

— Да, это хорошая мысль, — с готовностью отозвался Руссо. — Мне бы очень хотелось сначала увидеть лабораторию.

Картер дал Руссо зонт и взял еще один для себя. Похоже, зонты могли им понадобиться. Дул холодный ветер, сильно раскачивая ветви деревьев, и они роняли последние золотые и оранжевые листья. В парке в такую погоду находились только завсегдатаи — парочка бомжей, которые жили на скамейке около Арки; шахматист в куртке «Мете», игравший сам с собой, когда никто с ним не играл; да человек, представляющий себя комиком, он стоял у недействующего фонтана на перевернутом пластиковом ящике от фруктов и что-то кричал в мегафон.

Когда друзья подошли к зданию факультета биологии, Картер сказал:

— Давай, я сначала покажу тебе главную лабораторию, где я работаю каждый день.

В здании никого не было, в коридоре горел только один ряд потолочных ламп дневного света для тех трудоголиков, которые были готовы работать даже в воскресенье. Картер повел Руссо вниз по лестнице и вдруг, к своему удивлению (хотя, если подумать, удивляться тут было нечему), вскоре услышал доносящиеся издалека, со стороны главной факультетской лаборатории, скороговорки Эминема или еще какого-то рэппера (он никогда не мог их отличить).

— Сейчас ты познакомишься с парнем, которого зовут Билл Митчелл, — сказал Картер. — Он ассистент на нашей кафедре.

Дверь была открыта нараспашку. Митчелл сидел на обычном месте, спиной к двери. Пряди сальных черных волос Билла свисали над его лицом и очками. Музыкальный центр был включен на полную громкость.

— Привет, Билл! — прокричал Картер, чтобы Митчелл его услышал.

Митчелл поднял голову и прищурился. В одной руке он держал кисточку, а в другой что-то вроде маленького черного камешка — хотя, скорее всего, это был копролит.[26]

— Хочу познакомить тебя с моим другом, Джузеппе Руссо. Он работает на биологическом факультете Римского университета.

Слова «факультет» оказалось достаточно для того, чтобы Митчелл мгновенно выключил центр, вскочил с табурета и протянул руку.

— Меня зовут Билл Митчелл. Очень рад с вами познакомиться. Вы палеонтолог?

Картеру казалось, что он слышит, как в голове у Митчелла теснятся вопросы: «Какие вакансии могут быть у них, в Италии? Трудно ли будет адаптироваться? Какой сейчас курс обмена долларов на лиры?»

— Да, — ответил Руссо. — Мы с Картером несколько лет назад вместе работали на Сицилии.

Митчелл среагировал быстро.

— Вы были участником раскопок «Костяной шахты»?

Руссо улыбнулся. Даже ученым порой льстило, когда их репутация опережала их самих.

— Да.

— Это была величайшая работа, просто потрясающая, — затараторил Митчелл, но тут же умолк, по его лицу словно пробежала тучка. Картер догадался, в чем дело. — Вы просто в гости к Картеру или хотите устроиться на работу в университет?

Если бы появился еще один степенный профессор впереди него на лестнице, ведущей вверх, шансы Митчелла на продвижение по службе стали бы гораздо более зыбкими.

— Нет-нет, я здесь ненадолго. Мы должны немного поработать вместе с моим старым другом.

Митчелл явно еще более заинтересовался. Картер почувствовал себя неловко. Вечно Митчелл всюду сует свой нос.

— Правда? А над чем? — спросил Митчелл, подвинув съехавшие очки на переносицу.

— Это просто материал, который нуждается в техническом анализе, — поспешил вмешаться Картер. — Ничего особенного.

Руссо повернул к нему голову и все понял по глазам Картера.

— У нас в Италии иногда, — сказал он Митчеллу, — недостает нужного оборудования. Вот и все.

Но Митчелл учуял, что пахнет чем-то необычным, и Картер понял, что так просто Билл не отстанет.

— Вы будете работать в этой лаборатории? — спросил Митчелл. — Я спрашиваю, потому что был бы рад помочь.

— Нет, все в порядке, — сказал Картер. — Для работы у нас подготовлено отдельное помещение.

Картер ужасно жалел, что разговор принял такой оборот. Ему хотелось, чтобы этот проект остался по возможности засекреченным, и уж конечно, он не желал, чтобы бедняга Митчелл страдал от мысли о том, что прямо у него под носом кто-то приближается к потрясающему открытию, благодаря которому можно за один день оказаться обладателем вожделенной постоянной должности.

И тут Картер заметил черно-оранжевый конверт, прикрепленный скотчем к спинке его лабораторного стула.

— Что это? — спросил Картер, и, прежде чем он успел распечатать конверт, Митчелл ответил:

— Приглашение на вечеринку.

Картер вытащил из конверта приглашение-открытку с изображением черной кошки, вытянувшей лапу. Но читать мелко напечатанный текст ему не понадобилось.

— Собираем гостей на вечеринку накануне Хеллоуина, — сказал Митчелл. — Мы подумали, может быть, так сумеем собрать больше народа.

— Боюсь, мы с Бет в следующие выходные уезжаем за город.

Картер посмотрел на Руссо, который принял невозмутимый вид, услышав эту новость.

— Извини, я должен был сказать тебе.

— Жаль, что у тебя не получится, — сказал Митчелл Картеру, но, повернувшись к Руссо, добавил: — Может быть, вы сможете прийти? Чем больше народа, тем веселее!

Картер протянул Руссо приглашение.

— Да, почему бы тебе не сходить?

На самом деле у него было бы легче на душе, если бы он знал, что Руссо более или менее весело проведет время, пока они с Бет будут за городом.

— Мы живем совсем близко отсюда, — продолжал Митчелл. — И моя жена готовит потрясающие шоколадные пирожные.

— Спасибо, — поблагодарил Руссо, кивнул и сунул открытку в карман рубашки. — С радостью прибуду к вам.

— Ну, еще увидимся, — сказал Картер и подтолкнул Руссо к двери. — Не будем отвлекать тебя от работы.

— Нет проблем, — отозвался Митчелл. Он стоял у рабочего стола, как ребенок, которого не взяли с собой родители. — И не забывайте: если вам понадобится какая-то помощь, только скажите!

Картер плотно закрыл дверь и поманил Руссо за собой. Когда они прошли по коридору и завернули за угол, Картер сказал:

— Он парень нормальный, но слишком любопытный. Проныра, можно сказать.

Руссо кивнул.

— Очень… навязчивый.

— И для нас, пожалуй, было бы лучше, если бы он не знал, что происходит тут.

С этими словами Картер открыл металлическую дверь, включил свет и повел Руссо вдоль складских помещений. На бетонном полу коридора стояли коробки, ящики, вышедшее из строя оборудование. В дальнем конце коридора имелась еще одна огнеупорная дверь, и чтобы открыть ее, Картеру пришлось сначала поднять со скобы тяжелый засов и хорошенько толкнуть дверь плечом. Дверь, скрежеща нижним краем по бетонному полу, открылась.

— Добро пожаловать в твой дом вдали от дома, — сказал Картер, шутливо поклонился и знаком предложил Руссо войти.

Они находились на цокольном этаже, но от двери металлическая лестница спускалась еще футов на десять вниз. Руссо осторожно пошел по ступеням, придерживаясь за поручень. Картер последовал за ним. Спустившись по лестнице, они оказались в просторном сыром помещении с довольно грязным бетонным полом. Вдоль стен штабелями лежали ящики. Впереди была видна двустворчатая дверь с тяжелым засовом, даже скорее ворота, перекрывавшие въезд для грузового транспорта. В дальнем углу за старым обшарпанным столом сидел сторож Хэнк. На столе перед ним лежала газета, стояли телефон и переносной телевизор. Он смотрел какую-то передачу, что-то о природе. Картер уловил фразу «кристально чистая вода быстрой реки». Хэнк услышал, как вошли Картер и Руссо, повернул голову и сказал:

— Привет, доктор Кокс. Весь день я тут проторчал. Никого и ничего.

— Знаю, — сказал Картер. — На самом деле груз доставят позже, только к вечеру. Не раньше пяти-шести часов.

Хэнк покачал головой и выключил телевизор.

— Я тут столько просидеть не смогу.

— Я понимаю, Хэнк, — сказал Картер. — Приехал профессор Руссо…

Хэнк и Руссо кивнули друг другу.

— Мы сами дождемся доставки. Мне нужны только ключи от грузовых дверей.

Хэнк встал и снял с пояса тяжелое кольцо с ключами. Перебрав их, он отсоединил два больших ключа.

— Ими, — объяснил он, — отпираются засовы. Как только отопрете, нажмите вот на эту кнопку на стене. — Он указал на красную кнопку в красном кружке. — И створки разъедутся в стороны. Нажмете еще раз, они закроются. — Он протянул Картеру ключи. — Вот так примерно.

— Спасибо.

Хэнк поднял голову.

— А что ж вы ничего не говорите про освещение, которое я вам провел?

Картер, уже пару раз побывавший в новой лаборатории, пришел в восторг от освещения, но Хэнку он об этом действительно не успел сказать.

— Выглядит отлично — именно то, что нам нужно.

Хэнк прикрепил к потолку два толстых провода крест-накрест и подвесил к ним четыре ярких светильника.

— Вот поглядите.

Хэнк подошел к стене и щелкнул тумблером выключателя. Сумрачное помещение с высокими потолками сразу озарилось ярчайшим белым светом. Картер на секунду непроизвольно зажмурился — не переборщил ли Хэнк с яркостью ламп? — но вскоре его глаза привыкли к свету. Он посмотрел на Руссо. Тот намеренно не поднимал глаза к потолку.

— Что, ребята, многовато будет? — спросил Хэнк. — Но вы же сами сказали, профессор, что вам нужна уйма света.

— Нет-нет, все отлично, — сказал Картер и мысленно напомнил себе о том, что в следующий раз нужно будет захватить бейсболку с солнцезащитным козырьком.

— Ну ладно, если вы всем довольны, тогда я пошел. — Хэнк выдернул из розетки провод питания телевизора и стал его сматывать, но остановился. — Может, хотите, чтобы я вам телек оставил? Он мой, но я могу его вам одолжить.

Картер решил, что это совсем неплохая идея.

— Правда можете оставить?

— Конечно. А завтра с утра заберу. — Хэнк снял со спинки стула куртку с капюшоном и направился к лестнице. — Надеюсь, вам не придется ждать слишком долго, — добавил он, поравнявшись с дверью, ведущей на цокольный этаж.

Картер подошел к стене и выключил верхний свет. В помещении тут же воцарился сумрак.

— Мне придется мазаться лосьоном от загара, пока мы будем тут работать, — сказал Руссо.

— Может быть, мы уговорим его снять парочку ламп.

Руссо посмотрел по сторонам и заметил еще один стул между двумя штабелями ящиков. Он взял его и подвинул к столу.

— А по американскому телевидению показывают футбол?

— Не такой, какой ты имеешь в виду, — ответил Картер, зная, что Руссо говорит о европейском футболе. — Но сейчас октябрь, субботний вечер, так что вполне можно поискать трансляцию американского футбола.

Картер размотал шнур, воткнул вилку в розетку и включил телевизор. Та программа, которую смотрел Хэнк, была посвящена рыбалке в Миннесоте, но, дважды щелкнув переключателем, Картер нашел канал, на котором транслировали игру «Чикаго Бирс» с «Нью-Йорк Джетс». То есть играла команда его родного города с командой города, для которого он стал приемышем. Впереди его и Руссо, возможно, ждал долгий день, но с помощью футбола можно было скоротать время.

Примерно раз в час Картер звонил в транспортную службу аэропорта Кеннеди, чтобы узнать новости. Через некоторое время он вышел, чтобы купить чего-нибудь перекусить, а когда вернулся, Руссо сообщил ему, что, пока его не было, звонили из аэропорта.

— Самолет приземлился, — сказал Руссо, когда Картер отряхивал промокшую куртку (уже начало моросить). — Груз привезут сюда примерно через час.

Картер с трудом сдерживал волнение, но заметил, что Руссо ведет себя на удивление бесстрастно. Он развернул упаковку и, не отрывая глаз от экрана телевизора, достал сэндвич с ростбифом и бутылочку кока-колы.

«Может быть, он так спокоен из-за того, что уже много времени провел рядом с этой окаменелостью, — подумал Картер. — И волнение успело выветриться».

Либо это, либо просто сказывалось нервное переутомление.

Они оба не говорили о том, что случилось ночью, Картер намеренно молчал, но если Руссо жил такой жизнью последние несколько недель, Картер мог понять, почему его друг выглядел таким измученным и равнодушным. А что касалось распятия над диваном, то Руссо был не первым ученым на его памяти, кто втайне исповедовал систему верований, плохо согласовывавшуюся с эмпирической природой его (или ее) призвания.

Ровно два часа спустя к зданию подъехал грузовик. Картер услышал, как машина въезжает по пандусу. Словно ребенок в рождественское утро, Картер вскочил со стула и торопливо отпер ключами засовы. Как раз в эту минуту оглушительно прозвенел входной звонок. Руссо зажал уши ладонями. Картер нажал на красную кнопку. Створки дверей медленно поехали в стороны. К звону добавился душераздирающий скрежет.

На улице стемнело, и пандус освещали ярко-красные габаритные огни грузовика и желчно-желтый свет галогенных фонарей. Дул холодный ветер — настолько сильный, что фонарные лампы качались и отбрасывали танцующие тени на мокрый черный асфальт. Струи ливня обрушивались на крышу фургона, потоки бурной воды стекали в водостоки.

Картер встал в проеме ворот и почти сразу промок до нитки, но это его не огорчило. Ему хотелось как можно скорее увидеть окаменелость. Двое рабочих уже спустили на асфальт приставной трап. Пока Картер видел, что в фургоне лежит огромная черная глыба, упакованная в несколько слоев прозрачного пластика, закрепленного широкими лентами желтого скотча и толстой серебристой цепью. Похоже, глыба лежала на невысокой платформе.

Низенький мужчина в коричневой военной форме выскочил из кабины грузовика и побежал к зданию. На голове у него была фуражка с кокардой, по которой можно было определить его звание. Как только он вбежал в открытые ворота, тут же снял фуражку и стряхнул дождевую воду.

— Профессоре Кокс? — спросил он у Картера с сильным итальянским акцентом.

— Да, это я.

Глаза у мужчины были маленькие, темные и блестящие, как галька. Он быстро обвел взглядом склад и сообщил:

— Я — лейтенант Ди Пальма. Я главный по этому грузу. Я могу передать этот груз только вам.

— Отлично. Значит, все в порядке. Я принимаю груз.

— Все не так просто. Сначала я должен увидеть ваши копии международных транспортных бумаг. Они у вас с собой, да?

— О да, конечно. Они у меня. — Картер повернулся, чтобы пойти за бумагами, но Руссо уже спешил к нему с папкой. — Это профессор Руссо, — сказал Картер офицеру, — тот самый человек, который…

— Я знаю, кто такой профессоре, — прервал Ди Пальма, взял бумаги и начал их просматривать. — Non vedo l'ora di lasciare questi problemi nelle tue mani, — протараторил он, обратившись к Руссо.

— Perche?

— Da quando ho preso controllo di questo, estato un problema dopo l'altro. Un soldato e rimasto gravemente ferito caricandola a Frascati Abbiamo avuto mal tempo per il viaggio intero. Abbiamo dovuto fermarsi a Halifax per rifornirsi di carburante.

Он перевернул очередную страничку и поспешно поставил на ней подпись.

Картер, плохо понимавший итальянский, когда на этом языке говорили так быстро, посмотрел на Руссо. Тот кивнул и негромко сказал ему:

— Проблемы. Сильная буря во время всего полета. — Он произнес это таким тоном, словно ничего другого не ожидал. — И поломка двигателя.

— Он поэтому упомянул о Галифаксе?

— Да. Им пришлось садиться там для дозаправки.

— Я рад, если это все проблемы.

— Не все. — Руссо многозначительно посмотрел на него и сказал: — На базе в Фраскати был тяжело ранен солдат. Когда шла погрузка камня.

Картер уже начал радоваться тому, что камень вообще доставили. Он покачал головой.

— Не ты ли рассказывал мне о том, что какой-то молодой человек, который проводил свой медовый месяц…

— Да, он погиб. В пещере.

— Да… — выдохнул Картер. — Все выглядит так, словно на этом камне лежит проклятие.

Руссо поспешно отвернулся. Грузчики подвели под платформу, на которой лежал камень, прочные цепи. Затем их подсоединили к чему-то вроде электрической лебедки. «Они это сделали, чтобы управлять спуском глыбы по трапу», — догадался Картер.

Лейтенант оглянулся, посмотрел на грузовик и сказал:

— Смотрите, чтобы камень был очень хорошо закреплен, джентльмены. Он очень древний.

Рабочие трудились молча и так быстро, как только могли. Картер заметил, что им, похоже, не терпится поскорее покончить с этим заданием.

Ди Пальма отделил последнюю страничку от тех документов, которые Картер получил по почте, сложил вчетверо и убрал в нагрудный карман мундира. Затем он взял листок из своей пачки бумаг, написанных по-итальянски и снабженных множеством различных штампов.

— Вы должны подписать вот тут и вот тут, — сказал Ди Пальма, ткнув пальцем в две маленькие рамочки в самом низу страницы.

Картер не мог быстро разобраться в итальянских официальных фразах, поэтому он протянул листок Руссо. Тот бегло пробежал бумагу глазами и сказал:

— Это просто подтверждение приема груза, документ вернется в Римскую академию наук.

Картер поставил подписи. Ди Пальма ждал, нервно постукивая каблуком ботинка по бетонному полу, который становился все более влажным, дождь проникал и внутрь склада. Когда Картер поставил вторую подпись, Ди Пальма буквально выхватил у него листок. В это самое мгновение заработала лебедка, послышался скрежет. Ди Пальма проворно отскочил в сторону, подальше от трапа.

— Медленно! — крикнул он рабочим. — Медленно!

Каменная глыба была размером с два больших холодильника. Как только начался ее спуск, двое рабочих встали по обе стороны от трапа. Картер заметил, что они стараются держать руки подальше от камня. «Боятся пораниться», — подумал он. Теперь он видел, что глыба лежит на тележке с широкими стальными колесами. Коснувшись ржавого трапа, колеса зловеще заскрежетали.

Руссо тоже немного отошел в сторону и встал позади письменного стола Хэнка. Он с тревогой смотрел на камень. На взгляд Картера, Руссо, лейтенант и рабочие выглядели, будто лошади в конюшне, испуганные запахом дыма. Он сам с трудом сдерживал волнение. Тележка с каменной глыбой одолела уже полпути по трапу.

Все произошло так быстро, что Картер среагировал на все автоматически, он услышал, как один из рабочих вскрикнул:

— Осторожно!

Одна из крепежных цепей оторвалась и вылетела изнутри фургона, словно атакующая гремучая змея. Картер успел подпрыгнуть, и цепь пролетела прямо у него под ногами и покатилась по бетонному полу к письменному столу, позади которого стоял Руссо. Тот оторвал ноги от пола и распластался на столе, а стальные кольца цепи обвились вокруг ножек стола и протащили его по полу на несколько футов от того места, где он стоял.

— Dio![27] — прокричал Ди Пальма.

Тележка с камнем обрела свободу и покатилась по складу, скрежеща колесами по бетонному полу. Наконец сила трения сделала свое дело: развернувшись на девяносто градусов, тележка остановилась и замерла на месте. Шум стих.

Прошло всего несколько секунд. Руссо держался за стол, как моряк после кораблекрушения хватается за обломок судна. Лейтенант крестился и что-то бормотал по-итальянски. Один из рабочих медленно спустился вниз по приставной лесенке.

— Треклятая лебедка вырубилась, — выругался он, потирая правую руку. — Похоже, у меня рука сломана!

Картер сделал глубокий вдох и такой же глубокий выдох. Длинная цепь лежала на полу, будто мертвая змея. Каменная глыба нисколько не пострадала. На самом деле тележка с камнем остановилась именно там, где и хотел разместить окаменелость Картер, — прямо под лампами, повешенными Хэнком.

— Проклятье, — простонал рабочий, усевшись на лесенку и склонившись к раненой руке.

Картер подошел к нему и сказал:

— Тут неподалеку есть больница, всего в нескольких кварталах. Я возьму такси и отвезу вас туда.

— Да знаю я, где больница, — огрызнулся рабочий. — Сам доберусь.

— Как окаменелость? — проговорил Руссо, спустившись со стола и робко приблизившись к Картеру. Сам того не желая, он вспомнил сон, приснившийся ему в Риме.

. — Похоже, с камнем все нормально, — успокоил друга Картер. — Слава богу, он не упал.

Руссо обошел камень по кругу, держась на приличном расстоянии, и осторожно осмотрел его. Он вспоминал свой страшный сон — канат, раскачиваемый ветром и стальной карабин, ударяющийся о камень. Неужели его сон оказался вещим?

Лейтенант Ди Пальма наклонился, чтобы размотать цепь, обернувшуюся вокруг ножек стола. С помощью второго рабочего он поднял цепь, и они вдвоем забросили ее внутрь фургона грузовика. Цепь упала с громким звоном. Вернувшись к Картеру, Ди Пальма объявил:

— Теперь камень в вашем распоряжении, профессоре.

Эти слова он произнес торжественно, с явным облегчением, словно некую клятву перед невидимым судом. Он надел фуражку, поправил ее и протянул Картеру руку. Тот пожал ее. Офицер сказал:

— Будьте осторожны. — Его взгляд скользнул к тележке с камнем и вернулся к Картеру. Ди Пальма многозначительно произнес: — Возможны несчастные случаи, понимаете?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

До рассвета оставалось совсем недолго. Всего несколько мгновений назад небо было непроницаемо-черным, а теперь оно стало цвета глубокого, темного индиго. Эзра быстро шагал по тротуару, глядя прямо перед собой, скрестив руки на груди и придерживая полы плаща.

Он не знал, куда идет. Он только понимал, что должен выйти из своих комнат, из этой квартиры, что должен продолжать двигаться. Ему нужно было побыть среди людей, хотя бы даже тех немногих людей, что находились на улице в такой ранний час. Мимо проносились автобусы, возвращались в гаражи такси. Эзре хотелось, чтобы его окружала хоть какая-то жизнь. Будничная, самая обычная.

Ему нужно было забыть о том, что произошло ночью.

Он работал. Чем еще он мог заниматься? Свиток постепенно собирался воедино, гораздо быстрее, чем он ожидал. Обрывки занимали свои места. Эзра проводил за работой часы напролет, теряя счет времени, как обычно. CD-плеер переключался на следующий диск, «Императорский концерт» Бетховена. Наступили короткие мгновения тишины. Затянутыми в хирургические перчатки пальцами Эзра осторожно поместил обрывок свитка между двумя другими. Написанный мелкими завитушками текст, к его радости, похоже, совместился и обрел смысл. Но когда он склонился ниже к чертежной доске, чтобы лучше разглядеть свою работу, он услышал так же ясно, как биение своего сердца, голос, шепчущий ему в ухо. Слова были непонятные, словно из неведомого языка, но их смысл, как ни странно, был прост. Слова означали: «да» и «продолжай».

И ощущение было такое, словно тот, кто произносил эти слова, находился совсем близко, за плечом Эзры.

Эзра вскинул голову и резко повернулся на вертящемся стуле… Волосы у него на затылке встали дыбом, сердце стучало так, словно хотело выскочить из груди.

Никого. Комната была пуста.

Но он слышал голос. И почувствовал теплое дыхание, коснувшееся его щеки.

Негромко зазвучала музыка.

Эзра встал со стула и ощутил слабость в ногах. Шторы на окнах, двойные, тяжелые, которые по его просьбе повесила Гертруда, шевелились. Едва заметно, но шевелились. Неверными шагами Эзра пошел к окну. Прикоснулся к шторам. Резко раздвинул их.

Он ощутил едва заметный сквозняк. Холодный ветер прорывался в комнату через щели в балконной двери. Но дверь была закрыта, балкон был пуст.

Он был в комнате совсем один.

Эзра вернулся к чертежной доске и посмотрел на свою работу. Поверхность доски теперь была наполовину покрыта совмещенными фрагментами свитка, над восстановлением которого Эзра так мучительно трудился. Отчасти был готов перевод. Это действительно была Книга Ангелов, также известная ученым под названием «Утраченной Книги Еноха». Эзра не ошибся. Он оказался совершенно прав. Это был рассказ Еноха о его странствии на Небеса и о том, что он там увидел. Об испускающих неземной свет ангелах, стоящих у престола Бога. И о других ангелах, падших. О грядущей битве. О наказании, постигшем Землю. Это был сон, это было пророчество… и оно принадлежало Эзре. Никто не видел этого свитка, никто не читал его несколько тысяч лет. Порой это открытие казалось Эзре чем-то вроде молота внутри его разума, молота, который мог разбить на куски его череп.

«А может быть, именно это сегодня ночью и произошло, — размышлял Эзра на ходу. — Может быть, в моем черепе образовалась крошечная трещинка, всего на долю секунды, и в эту трещинку проник звук голоса… Может быть, он исходил вовсе не снаружи, а изнутри моей головы. Что-то вроде двойного сознания…»

По Первой авеню с оглушительным воем сирены пронеслась пожарная машина, а за ней — несколько такси. К тротуару подъехал лимузин, из него вышла девушка в блестящем вечернем платье, с туфлями в руке. Прямо перед Эзрой поперек тротуара друг за другом прошествовали голуби. «Совсем как „Битлз“ на обложке „Abbey Road“[28]», — подумал Эзра.

Небо еще было темно-синим, но солнце уже всходило.

Эзра шел вперед. Когда ему пришлось остановиться на углу и ждать зеленого света светофора, он продолжал шагать на месте. Ему важно было ощущать движение, тратить энергию, нужно было слышать, как стучат подметки по асфальту, как шуршат шинами проносящиеся мимо автомобили. Он был готов слушать какие угодно звуки, лишь бы не голос, шепчущий ему на ухо.

Работник цветочного магазина мыл тротуар перед входом, поливая его из шланга. Он остановился и пропустил Эзру.

Около японского ресторанчика, в который Эзра иногда заходил поесть, на тротуаре стояла тележка, а на ней — деревянный лоток со свежей рыбой. Когда Эзра проходил мимо, ему показалось, что одна крупная рыбина со сверкающей серебряной чешуей смотрела на него мертвым глазом.

Эзра ускорил шаг. С каждой минутой на улице становилось все больше машин. Взошло солнце, небо было ясным. Хозяин корейского кафе поднимал тяжелые металлические жалюзи на окнах и двери.

Эзра шел вперед. Чем дальше он уходил от дома, тем лучше себя чувствовал, тем тише звучал голос у него в ушах. Так приятно было шагать по улице, дышать утренним воздухом, ощущать пульс жизни. «Пожалуй, стоит делать это регулярно, — подумал Эзра. — Устраивать себе долгие прогулки, чтобы хорошенько размяться».

Он сам не заметил, как оказался на углу Восемьдесят девятой улицы, на которой жил дядя Мори. Он это понял, когда остановился около венской кондитерской, где его дядя покупал себе датское печенье. Дверь кондитерской была заперта, но внутри горел свет, и Эзра увидел женщину, ставящую на витрину поднос с оранжевыми бисквитами, испеченными к Хеллоуину.

Эзра осторожно постучался в стеклянную дверь. Разве не приятный будет сюрприз для дяди, если он принесет ему с утра его любимое лакомство?

Женщина обошла прилавок, вытирая руки о передник.

— Вы открыты? — спросил Эзра через дверь. — Могу я у вас что-то купить?

Женщина наклонилась ближе к стеклу и отшатнулась.

— Мы закрыты, — сказала она и отвернулась.

Закрыты? Эзре показалось, что в первый момент женщина потянулась к дверной ручке, чтобы впустить его. В котором же часу открывается кондитерская? Он сделал шаг назад, чтобы посмотреть, указаны ли на двери часы работы. И увидел в стекле свое отражение. Мужчина с остекленевшими глазами, всклокоченными волосами и трехдневной щетиной на щеках и подбородке, в незастегнутом плаще. Он только теперь заметил, что на одной туфле не завязан шнурок.

Удивляться было нечему. Он подумал, может быть, постучаться еще раз и убедить женщину в том, что он в своем уме, но она уже исчезла за прилавком. Наверняка ждала, когда он уйдет.

Эзра перешел на другую сторону улицы и пошел вдоль квартала одинаковых домов из темного песчаника. Его дядя жил на третьем этаже. Эзра знал, что Мори спит плохо и рано встает. Он остановился перед подъездом. На асфальте валялась пустая пивная бутылка. Эзра запрокинул голову и посмотрел на дядины окна. Конечно, в них горел свет.

Эзра нажал кнопку домофона, но, зная своего дядю, не стал дожидаться ответа, а просто отошел немного назад. Он знал, что Мори подойдет к окну и посмотрит вниз, чтобы узнать, кто к нему пожаловал.

Увидев, как шевельнулась штора, Эзра помахал рукой. На него смотрел дядя, одетый в банный халат. Смотрел так, будто пытался обработать в уме маловероятную информацию. Потом он опустил штору, а когда Эзра вернулся к подъезду, дверь уже была отперта.

Дверь своей квартиры Мори открыл, когда Эзра поднялся на лестничную площадку.

— Какого черта ты тут делаешь, да еще в такую рань? — вопросил Мори, нахмурился и добавил: — Твой отец? С ним все в порядке?

— Насколько мне известно, у него все прекрасно. Они с Кимберли все еще в Палм-Бич.

Эзра вошел в кухню. Квартира у Мори была «железнодорожной» планировки.[29] Последней была кухня, перед ней спальня, потом — гостиная, если ее можно было так назвать.

— Кофе хочешь? — спросил дядя, указав на банку растворимого кофе «Фолдер» на столе. — Я как раз себе заваривал.

— Да, было бы здорово. Я остановился около венской кондитерской, чтобы купить тебе датского печенья, но меня туда не впустили.

Мори усмехнулся и сказал:

— Я бы не стал их осуждать за это. Видок у тебя такой, будто ты только что сиганул из окна Бельвью.[30]

Эзра примерно так себя и чувствовал. Призрачный голос, негромкий, вкрадчивый, зловещий, снова зазвучал у него в голове.

Мори взял с посудной полки еще одну кружку, насыпал в нее немного кофе из банки.

— Ты любишь покрепче? — спросил он и, когда Эзра кивнул, добавил еще, налил в кружку кипяток и отправился в гостиную.

Дядя устроился в белом кресле-качалке (с подогревом и массажем), а Эзра сел напротив него на диван. Со стен облетала штукатурка. Иногда она закручивалась в рулончики и становилась похожа на свитки.

— Я все еще жду ответа, — сказал Мори. — Рановато ты пожаловал ко мне с визитом. Что стряслось?

Эзра сделал глоток кофе.

— Не смог заснуть и решил прогуляться.

— Гертруда мне говорила, что ты теперь вообще не спишь по ночам. Говорит, не ложишься до рассвета, а встаешь к вечеру. Чем ты занимаешься по ночам, Эзра?

— Работаю.

— Почему нельзя работать днем, как делает большинство людей?

— Ночью лучше. Тише, спокойнее. Никто не отвлекает.

Да, никто его не отвлекал, до сегодняшней ночи.

Мори его ответ не убедил.

— А что твоя врачиха говорит? Ну, эта, Нойманн?

— Я с ней это не обсуждал.

— А может, стоит обсудить? Она же тебе дает какие-то таблетки, ну, от перепадов настроения или как это там называется?

— Да, — ответил Эзра, глядя в чашку и любуясь тем, как свет лампы отбрасывает радужные кружки на поверхность горячего кофе. Он не рассказывал Нойманн о своей бессоннице. Он знал, что если расскажет, то она пропишет ему какое-нибудь снотворное, а он вовсе не хотел спать по ночам. Сон ему не был нужен, когда он был занят такой волнующей работой, по своему значению равной прорыву в науке. Ему от Нойманн были нужны только такие лекарства, которые помогали сосредоточиться на работе и быть спокойным.

Вот почему он не хотел и не мог рассказать ей о голосе, который услышал этой ночью. Не мог рассказать и своему дяде. Он знал, к чему это приведет — в лучшем случае к бесконечным сеансам психотерапии, а в худшем — к принудительным обязательствам. Свиток мало-помалу восстанавливался, фрагмент за фрагментом. И это было такое занятие, от которого дух захватывало. На самом деле Эзра лучше кого бы то ни было знал, что такая работа лишила рассудка многих его предшественников. Первым, кто ощутил на себе проклятие этого труда, был Шапиро[31] — тот самый человек, который оказался обладателем нескольких древних рукописей из района Мертвого моря. В его время такие находки считались подделками. Ученые полагали, что в таком неблагоприятном климате столь древние рукописи попросту не могли сохраниться на протяжении стольких веков. После мучительных лет профессионального непризнания Шапиро пустил себе пулю в висок в роттердамской гостинице. Потом, после ошеломляющих находок в Кумране в 1947 году, Шапиро был реабилитирован (вот только что ему толку было от этого?), и другие ученые продолжали изыскания с того места, на котором он их бросил, и очень часто результаты оказывались плачевными. Расшифровщики древних свитков имели печальную известность: зачастую они впадали в безумие и отчаяние, становились алкоголиками и наркоманами, проявляли склонность к самоубийству. Об одном суициде Эзра знал лично. Это была австралийка — самый выдающийся авторитет в области богословия ессеев. Она работала со свитками из района Мертвого моря, хранящимися в Библейской сокровищнице в Иерусалиме. Не прошло и двух лет, как она превратилась в безумную, бредящую фанатичку, пророчащую скорый конец Света и спасающуюся от вездесущего призрака, которого она называла «Человеком Тени». На конференции в Хайфе она выбежала к трибуне и, прокричав что-то насчет Сыновей Света, подожгла себя. Она жутко обгорела, но осталась жива, ее отправили в Мельбурн, где, как слышал Эзра, она потом жила, накачанная транквилизаторами, в частной психушке.

Эзра знал: если взялся за изучение древних свитков — держи себя в руках.

— Гертруда звонила мне вчера, — сказал дядя Мори. Эзра оторвал взгляд от кружки с кофе. — У нее есть новости, и она хотела рассказать тебе о них сегодня, когда ты проснешься.

— И что она собиралась мне сказать?

— Твой отец и Кимберли скоро вернутся из Палм-Бич. Будут в Нью-Йорке через пару дней.

Да, это была всем новостям новость. Сразу после перепалки за ужином они быстренько собрали чемоданы и удрали, не сказав ни слова, туда, где было тепло и уютно.

— Что ж, твой отец не из тех, с кем легко поладить, — признался Мори. — Порой я диву даюсь, как твоя мать с ним ладила столько лет. Но если ты хочешь жить в его квартире, а Гертруда мне говорит, что ты хочешь там жить, — тебе надо постараться найти с отцом общий язык. Ты уж как-нибудь смири себя, Эзра.

Конечно, дядя был прав, хотя Эзра понятия не имел, как должны выглядеть его старания. Будь жива его мать, никаких проблем не было бы. Она гордилась всем, что бы он ни делал: нарисовал лошадку, угадал верный ответ в какой-нибудь телевизионной игре. А вот отцу всегда казалось, что Эзра все делал недостаточно хорошо. Отец никогда не верил, что из него что-нибудь получится. Он никогда не понимал того, чем интересовался его сын, что ему нравилось. Сэм Метцгер умел делать одно — делать деньги. Он знал, как надо строить дома, многоуровневые парковки и торговые центры. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото, а все, к чему прикасался Эзра, превращалось в пыль.

Но свиток должен был все изменить. Эзра вот-вот должен был совершить нечто такое, что заставит весь мир заметить его. И тогда его отец будет вынужден признать его, признать, что Эзра сделал что-то стоящее — нечто такое, чего даже он, великий Сэм Метцгер, не смог бы сделать. Когда этот день настанет, он будет самым прекрасным в жизни Эзры.

И очень скоро он должен был наступить.

Но что ему было делать теперь ради примирения? Испечь пирог? Положить на подушку в отцовской спальне записку с извинениями?

— Я попробую, — коротко ответил Эзра.

— Вот и хорошо. Так и сделай, — сказал Мори, поставил чашку на пол и с трудом встал с кресла-качалки. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь грязные стекла. — Что касается меня, я готов отведать датских печенюшек. А ты?

— Я угощаю, — сказал Эзра.

— Уж лучше я, — возразил Мори. — Тебя туда, пожалуй, опять не пустят.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Можно мне задать вопрос профессору Руссо лично? — спросила Кэти.

Картер, стоявший рядом с другом на лекционном подиуме, сказал:

— Прошу вас.

Кэти встала и положила руки на спинку стула, стоявшего перед ней. Руссо и Картер находились по обе стороны от проекционного экрана, на котором красовалось выполненное художником изображение птеродактиля в полете.

— Профессор Кокс полагает, что птицы являются современными потомками динозавров, — сказала Кэти, — и что некоторые динозавры, включая того, окаменелые останки которого мы видели на прошлом занятии, в действительности имели оперение. Я понимаю, что это предмет серьезного спора, но какой стороны в этом споре придерживаетесь вы?

Картер предполагал, что Кэти попытается его подколоть — эта студентка была самой умной в группе, и сейчас ей представилась уникальная возможность столкнуть их с Руссо. Она словно бы догадалась, что этот вопрос — один из немногих в палеонтологии, по которым у них с Руссо не было согласия.

Руссо сунул руки в карманы твидового пиджака. Похоже, он пытался сообразить, как ответить на этот вопрос: правдиво или защитить точку зрения друга.

— Да, вы правы. По этому поводу много спорят, — проговорил он, чтобы потянуть время. Когда он вынул руки из карманов, в одной руке у него оказался коробок спичек, а в другой — смятая пачка «Национали». Он вынул сигарету и чиркнул спичкой, несколько студентов засмеялись, и Картеру пришлось сказать:

— Джо, боюсь, тут нельзя курить.

Руссо на секунду замер. Он, похоже, сам не заметил, как у него в руках оказались эти предметы.

— Да, конечно, — сказал он, погасив спичку.

— Я читала, что на Мадагаскаре нашли окаменелые останки, — продолжала Кэти, — какого-то животного, у которого были оперенные передние конечности, как у птицы. Но лапы у этого животного больше походили на лапы динозавра.

— Да, и я полагаю, что там была допущена ошибка. Думаю, что там при раскопках были обнаружены останки разных животных. Для меня, — сказал Руссо, бросив на Картера извиняющийся взгляд, — тут слишком много, как это сказать… недостающих звеньев. К примеру, у птиц я не вижу зачатков большого пальца, — он поднял руку и пошевелил большим пальцем, — который мы можем видеть у динозавров. Я согласен, есть некоторое сходство между птицами и одной ветвью древа динозавров…

— Тероподами? — продемонстрировала свои знания Кэти.

— Да. Вы внимательно слушали своего профессора, — с улыбкой сказал Руссо. — Но я не вижу четкой связи птиц даже с тероподами, которые были хищниками. — Он пожал плечами. — Но такова наука. Споры, дискуссии, открытия. Может оказаться, что я ошибаюсь, а мой друг Картер прав. Такое возможно. Но поскольку вы учитесь у него, а не у меня, думаю, вам стоит соглашаться с его точкой зрения.

По аудитории прокатилась волна смеха. Картер был готов попросить тишины, но тут вмешался другой студент:

— А в Европе существует согласие по этим вопросам, и отличаются ли воззрения европейских ученых от воззрений американских? Какой точки зрения, к примеру, придерживается итальянское научное сообщество?

— Вы ходите, чтобы я говорил от имени всей Европы? Или всей Италии? — широко раскрыв глаза, проговорил Руссо.

Картер улыбнулся.

— Говори, Джо. Никто не подслушивает, насколько мне известно.

Руссо вышел на середину кафедры, а Картер отошел в сторону, в тень. Сегодня ему больше хотелось держаться в тени. Он плохо спал ночью, и даже теперь его мысли возвращались к тому, что произошло при доставке окаменелости…

Наконец-то ничто не мешало ему взяться за собственные исследования, и он со всей страстью окунулся в работу. Он снял цепи, которыми камень был прикреплен к тележке, оборвал ленты желтого скотча с пластиковой упаковки. Затем осторожно разрезал полиэтилен сверху так, что упаковка раскрылась, будто лепестки. Все куски полиэтилена упали в лужицу под тележкой. Сам камень был просто чудесен — массивная, пузырчатая глыба с ярко выраженной бороздчатостью. По всей поверхности камня сверкали вкрапления различных минералов. В геологии Картер никогда не был особенно силен, но даже невооруженным глазом он (да не только он, кто угодно) мог видеть, что эта порода прожила долгую, богатую событиями жизнь…

— В Италии, — говорил тем временем Руссо, — возможно, вследствие того, что у нас нет такого доступа к современной технике (наше правительство очень скудно финансирует науку), мы любим размышлять, теоретизировать. Затем мы пытаемся добиться того, чтобы доказательства подтверждали наши теоретические предположения.

Студенты снова рассмеялись. Еще один из них задал вопрос. К радости Картера, Руссо чувствовал себя все более свободно. Картер видел, что его друг — хороший лектор, и догадывался, что он пользуется популярностью у своих студентов в Риме…

Но в тот вечер, когда в лабораторию доставили камень, Руссо проявил гораздо меньше интереса и энтузиазма, чем ожидал Картер. Возможно, он уже успел слегка остыть. Джо держался в стороне, время от времени что-то комментировал, высказывал свое мнение, а Картер увлеченно осматривал камень, забирался на него, словно ребенок, карабкающийся на дерево. В какой-то момент он даже распластался на глыбе, пытаясь представить, какое существо окаменело внутри него, в какой позе оно лежало, какие кости сохранились, что они могли поведать ему об эволюции и доисторическом мире.

— Ты бы поосторожнее валялся на этой бомбе с часовым механизмом, — посоветовал Картеру Руссо, имея в виду полости, наполненные летучими взрывчатыми газами, которые, как они оба предполагали, могли находиться внутри камня.

— Пока я не проколю эту штуку, мне, по идее, бояться нечего, — ответил Картер. Но он понимал, что со временем дойдет и до этого. Рано или поздно они должны были решить, каким способом добраться до основной массы окаменелости — долотом, пескоструйным аппаратом, отбойным молотком или лазером. Пока же были видны только длинные скрюченные лапы странного окаменевшего существа, казалось пытавшегося выбраться на волю из недр каменной глыбы. Картер, повидавший бессчетное количество окаменелостей со всего земного шара, никогда прежде не встречался ни с чем подобным. Было почти невозможно описать словами этот объект тому, кто не видел его собственными глазами. В этих останках было что-то особенное, невыразимо живое. Иначе сказать было нельзя. Когда Картер провел рукой по суставчатой лапе (устоять было невозможно!), у него не возникло ощущения, что он прикоснулся к чему-то безжизненному, окаменевшему. Наоборот, ему показалось, что он прикоснулся к чему-то… дремлющему. И хотя он понимал, что ошибается, что это невозможно ни с какой точки зрения, у него было отчетливое ощущение, что окаменелость заметно теплее, чем порода, примыкающая к ней…

— Тазовые кости, а также лобковые кости у мадагаскарского ископаемого весьма примитивны, — объяснял Руссо студентам. — Для позднего мела это необычно.

— А как вы считаете, почему это могло произойти? — спросила Кэти.

— Вероятно, дело в изоляции. На острове любой вид способен просуществовать дольше, чем на материке, он может эволюционировать по-своему, с собственной скоростью, в своей особой природной нише.

«Очень верно, — подумал Картер, — и этим вполне могут объясняться некоторые аномалии мадагаскарской находки. Но как быть с нашей роскошной окаменелостью с озера Аверно?» На протяжении тысячелетий итальянский «сапожок», как любые другие нынешние страны и континенты, смещался и изменялся, но вот уже две сотни миллионов лет он оставался составной частью того, что ученые именовали Лавразийским континентом. Апеннинский полуостров не был подвержен серьезному внеземному воздействию в виде падения крупных метеоритов, и даже образование Альп, имевшее место в кайнозойскую эру, можно было не считать в геологическом смысле большим событием.

— А могу я задать вам в некотором роде личный вопрос? — спросила Кэти.

Картер отвлекся от размышлений.

— Задайте, а я скажу, могу ли я вам ответить, — добродушно отозвался Руссо.

— Зачем вы здесь, в Нью-Йорке? Вы просто гостите у вашего старого приятеля, профессора Кокса, или вы занимаетесь тут какой-нибудь работой?

Удивительно, как эта девчонка порой попадала в точку. Руссо растерялся и посмотрел на Картера. Как раз в этот момент прозвенел звонок. В аудитории стало шумно.

— И того и другого понемногу, — ответил Картер за своего товарища. — Хорошая новость — профессор Руссо будет вам доступен для неформального общения. Плохая новость — та работа, которой мы занимаемся, как бы выразиться… вас не касается. Жду всех на следующей неделе. Не забудьте закончить свои семестровые работы и оставить их для меня в деканате.

Студенты направились к выходу, а Картер повернулся к Руссо.

— Ну, как тебе понравилось преподавать в Штатах?

Руссо медленно покачал головой.

— Не так уж плохо. Но было бы гораздо лучше, если бы можно было курить.

— Придется тебе обратиться к декану за специальным разрешением.

— Что, можно обратиться?

— Если честно, нет.

После обеда в факультетской столовой, где Руссо имел сомнительное удовольствие познакомиться с деканом, Стэнли Макки, Картер до конца дня трудился в лаборатории. Доставили аргоновый лазер, и техник с медицинского факультета несколько часов подряд обучал Картера и Руссо тому, как с ним обращаться. В целом принцип работы лазера Картер себе представлял, но начать работу с ним собирался не раньше следующей недели, он хотел для начала посмотреть, как лазер поведет себя с фрагментами челюсти смилодона, не так давно подаренными университету. Этот материал не имел большого научного значения, и в нем не было опасных газовых полостей.

Ровно в шесть часов вечера, когда Картер внимательно читал главу инструкции по пользованию лазером, послышался автомобильный гудок, прямо около металлических дверей лаборатории.

— Картер? — окликнул друга Руссо.

— Да? — отозвался Картер, не отрывая глаз от книги.

— Твои друзья. Похоже, это они приехали.

Картер не сразу поверил. Он посмотрел на часы. Он договорился с Бет, что будет готов ехать за город в шесть, а она, чтобы ему было проще, условилась с Беном и Эбби, что они подъедут на машине прямо к лаборатории.

Картер сунул руководство по работе с лазером в дорожную сумку, где лежали его вещи, и надел кожаную куртку.

— Ну, как думаешь, справишься тут без меня? — спросил он у Руссо.

— Я уже большой мальчик, — ответил Руссо. — И сегодня пойду на нью-йоркскую вечеринку, — сказал он, помахав хеллоуинской открыткой-приглашением от Билла Митчелла. — Желаю хорошо провести время.

Снова послышался гудок. Картер поспешно выбежал на улицу.

Бет сидела на заднем сиденье. Картер уселся рядом с ней.

— Прошу прощения, — сказал он и поставил сумку себе под ноги. — Надеюсь, я не заставил вас долго ждать.

— Нет проблем, — отозвался Бен, обернулся, чтобы посмотреть в заднее стекло, и немного отъехал назад.

— Мы собирались остановиться по пути и поужинать, — сообщила Эбби, сидящая рядом с мужем. — Примерно в полутора часах от города есть чудесный маленький ресторанчик, с лосиной головой над стойкой бара и всякое такое.

— Звучит заманчиво, — сказала Бет и сжала руку Картера. «В последнее время, — подумала она, — рядом на заднем сиденье мы сидим только в такси. А сейчас все гораздо романтичнее».

— Бет говорит, что ты сейчас трудишься над чем-то потрясающим, — заметил Бен, ведя машину на запад, по загруженной транспортом Хаустон-стрит.

— Ты мог бы рассказать, что это за работа, — спросила Эбби, — или это что-то строго секретное?

Бет гадала, как ответит Картер. Обычно он почти не говорил о своей работе, а о теперешнем проекте — особенно, и Бет чувствовала себя немного виноватой из-за того, что вообще упомянула об этом в разговоре с друзьями.

— Я прежде ничего подобного не видел, — сказал Картер. Изумление, прозвучавшее в его голосе, удивило даже Бет. — Очень крупная глыба явно вулканической породы, но при этом в ней окаменело прекрасно сохранившееся ископаемое.

— А это редкость? — спросил Бен через плечо, лавируя между другими машинами, пытавшимися, как и он, выбраться на Вест-Сайдское шоссе.

— Это не просто редкость, это практически невозможно. Тем более что, судя по имеющимся у нас эмпирическим данным, этот камень — почти ровесник расплавленного ядра нашей планеты, самой Земли.

— Но как такая древняя порода может содержать ископаемое? — удивился Бен. — Даже банкиру известно, что жизнь на Земле началась значительно позже.

— Вот именно поэтому наша находка так загадочна.

Картер говорил так взволнованно, немного подавшись вперед, что Бет, глядя на него, подумала, что он похож на мальчишку.

— Мы взяли пробу непосредственно с окаменелости…

— А я думала, что вы еще не пользовались лазером, — вмешалась Бет.

— Не пользовались. Мы все сделали по старинке, с помощью долота. Скололи маленький фрагмент с кончика когтя.

— И что, по-твоему, это докажет? — спросил Бен.

— Мы отправили материал в медицинскую лабораторию, чтобы с помощью углеродного датирования определить приблизительный возраст материала. Самое потрясающее, что мы получили совершенно нереальные результаты.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Эбби. — Что значит «нереальные»?

— Это значит, что наша окаменелость старше любой когда-либо существовавшей в мире формы жизни. Она старше динозавров, низшего планктона, мха, амеб. Это существо жило, если хотите, до зари времен.

Несколько секунд все молчали.

— Такое впечатление, что это эпизод из «Секретных материалов», — наконец признался Бен.

— Либо вам попался инопланетянин, — добавила Эбби.

Картер откинулся на спинку сиденья.

— Похоже на то, верно? — Он посмотрел в окошко. — Я взял с собой кое-какие книжки и статьи, чтобы проштудировать их в выходные, — сказал он. — Так что, может быть, в вашем новом доме я сумею разгадать эту загадку.

У Бет заныло сердце. Она предвкушала долгие прогулки по лесу, потом уютные вечера у горящего камина. А теперь она представила, как будет гулять по лесу одна, а Картер будет торчать в доме со своими книжками и лабораторными отчетами. Это совсем не входило в ее планы. Ей хотелось быть рядом с мужем, чтобы они поработали над планом по увеличению семейства… Если Картер не изменился окончательно и бесповоротно как человек, она могла на кое-что рассчитывать. Мальчишка, который жил в ее супруге, обожал динозавров, но мужчина, который жил в нем, любил «Викториас сикрет».[32] И Бет приготовила супругу несколько маленьких шаловливых сюрпризов.

Она рассчитывала, что в ее сражении с динозаврами счет все же будет один — ноль в ее пользу.

Ресторанчик оказался именно таким, каким его описала Эбби, — темные кабинки, простая еда и голова лося с печальными глазами над барной стойкой. Хэммонды начали ссориться еще в машине, а когда Бен выпил лишнего, все стало еще хуже. Может быть, накопился стресс, связанный с покупкой дома и выездом из города через бесконечные «пробки». Наверное, сказывались и неудачи с зачатием ребенка. Бет все понимала, но от этого было не легче. После ужина Эбби настояла на том, что дальше машину поведет она. Они с Беном немного поругались насчет ключей от автомобиля, наверное, они оба думали, что их перепалка выглядит весело, но это было не так. В итоге Эбби победила и Бен отдал ей ключи.

Чем дальше, тем более темной и безлюдной становилась дорога. Небольшие города и поселки выглядели заброшенными, покинутыми. Бет уже начала жалеть о том, что согласилась на эту поездку. «Простит ли меня Картер? — с тоской думала она. — Но теперь уж ничего не поделаешь, слишком поздно».

Примерно пятнадцать минут они ехали по двухполосной дороге в полной темноте, вдруг Бен проговорил:

— Сбавь скорость, это здесь.

— Что? Где сворачивать? — спросила Эбби. — Я не вижу!

— Да вон же, за тем большим дубом!

— Каким дубом? Я не смогу отличить дуб от вяза даже днем.

— Большое дерево, которое ты только что проехала, — сказал Бен. — Говорил же, вести машину надо было мне.

Эбби повела машину медленнее и вскоре свернула на проселочную дорогу. Неподалеку виднелась большая канава, вдоль которой стояли оранжевые конусы, которые обычно ставят при дорожных работах.

— Меняют водопровод по всей округе, — объяснил Бен. — Прежний был проложен примерно во времена Гражданской войны.

Затем Эбби еще раз повернула и выехала на подъездную дорожку. После массивного старого дуба начался довольно крутой спуск. Несколько ярдов машина подпрыгивала на ухабах и наконец остановилась перед небольшим старомодным домом, выкрашенным белой и зеленой краской, с невысоким длинным крыльцом и остроконечной крышей.

Первой из машины вышла Бет.

— Замечательный дом! — воскликнула она, стараясь, чтобы ее восторг выглядел как можно более убедительно.

Но она покривила душой. На тех фотографиях, которые они с Картером видели, когда обедали с Беном и Эбби в «Минетте», дом был снят в солнечный день и выглядел гораздо симпатичнее. Но сейчас, ночью, в окружении облетевших деревьев и голых полей, озаренный только холодным светом луны, дом имел довольно-таки зловещий вид. Бен возился с парадной дверью, она скрипела и не поддавалась.

— Нужно повернуть ключ до упора влево, — сказала Эбби.

Бен отошел от двери.

— Я и повернул влево до упора, — огрызнулся он. — Нужно поменять все замки — вот и все.

Картер и Бет молча забрали из машины сумки. Потом они обошли дом. В нем оказалось не то пять, не то шесть комнат, и большая их часть пока была не обставлена. Затем Бет и Картер поднялись по винтовой лестнице на второй этаж в ту комнату, которую хозяева отвели им. Краска со стен была ободрана, над окнами висели голые карнизы. Картер закрыл дверь. Бет устало села на край кровати и одними губами произнесла:

— Жуть.

Картер кивнул, подошел и сел рядом с Бет, обнял и поцеловал ее в щеку.

— Ты никогда не замечала, — тихо проговорил он, — как чужие сложные семейные отношения заставляют ценить то, что есть у тебя?

Они услышали, как в спальне хозяев, которая находилась прямо под их комнатой, стукнула дверца шкафа, а потом до них донеслись приглушенные голоса. Бет показалось, что она услышала, как Эбби сказала: «Так неловко», и на ум ей пришло несколько причин, способных вызвать такое высказывание. А потом Бен несколько раз повторил: «Не волнуйся ты так».

— Напомни мне, чтобы я никогда не покупал загородный дом, — сказал Картер.

— По крайней мере, не этот, — прошептала Бет.

— А тут страшновато, правда? — Бет улыбнулась. — И очень холодно.

— Прими горячую ванну, — посоветовал ей Картер. — А я пока распакую вещи.

Бет вытащила пакет из своей сумки и отправилась в ванную. Окошко ванной не было занавешено, на нем даже не было ставен, зато из него были видны бескрайние черные поля и облетевшие деревья. Вдалеке чернела какая-то невысокая постройка вроде заброшенного амбара. Бет включила горячую воду и стала слушать, как стонут и урчат старые трубы. Сначала из крана пошла коричневая вода, но потом очистилась, и Бет, ступив в старинную фаянсовую ванну, ощутила неземное блаженство. Она легла, запрокинула голову и стала наслаждаться теплом, проникающим в ее тело. «Господи, — думала она, — надеюсь, завтра Бен и Эбби не будут так ссориться». Нет ничего хуже, чем оказаться рядом с ругающимися супругами, в особенности когда Бет так уповала на романтические выходные. Они с Картером хорошо жили в городе, просто великолепно жили. Многие бы позавидовали. Но им обоим пришлось много работать, чтобы иметь такую жизнь, да и теперь они продолжали трудиться. Настало время хоть немного отвлечься и расслабиться.

Когда Бет вышла из ванной, Картер занимался именно тем, за чем она и предполагала его застать: сидел на кровати, обложившись книгами и бумагами.

Но когда он поднял голову и увидел жену в новом белье из магазина «Викториас сикрет» — конечно, она не была Хайди Клум,[33] но в этом белье выглядела очень даже неплохо, — уронил бумаги на колени, и казалось, туда же вот-вот упадет его челюсть.

— Не позволяй мне отвлекать тебя, — мурлыкнула Бет.

— Слишком поздно.

«Приятно слышать», — подумала Бет и, поспешив в объятия Картера, поняла, что никакие окаменелости на свете не могут с ней конкурировать.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Джо понимал, что прогулка на экскурсионном пароходе была не самой лучшей идеей. Но он уже купил билет и решил, что свежий воздух пойдет ему на пользу.

Вчера на вечеринке он слишком много выпил. Как только он переступил порог и наткнулся на толпу гостей, к нему подлетел Билл Митчелл и вручил стакан с хеллоуинским пуншем. Затем Митчелл представил его остальным гостям как самого выдающегося палеонтолога Европы.

— Он приехал в Нью-Йорк, чтобы здесь поработать над одним сверхсекретным проектом, — воскликнул Митчелл, — и если кому-то удастся выведать, что это за проект, пожалуйста, скажите мне!

Руссо всеми силами старался держаться как можно скромнее и неплохо провел время. На вечеринку были приглашены молодые сотрудники факультета, аспиранты и даже несколько старшекурсников. Руссо встретился с Кэти Койн — той самой студенткой, которая задавала ему вопросы на лекции. Это была очень целеустремленная девушка. Даже на вечеринке ей захотелось узнать о том, как Руссо добился своего теперешнего положения в науке, в каких раскопках он участвовал, каковы, по его мнению, могут быть ближайшие величайшие открытия. Руссо редко встречал юных особ, так увлеченных наукой.

— Когда закончите университет, — сказал он ей, — приезжайте в Рим, навестите меня. Думаю, вы непременно добьетесь больших успехов.

Домой Руссо приплелся после полуночи и на следующее утро встал поздно. Он даже не стал убирать постель, поскольку Бет и Картер должны были возвратиться только в воскресенье к вечеру. Джузеппе решил совершить прогулку на теплоходе вокруг Манхэттена, и сегодняшний день в этом смысле был просто идеален. Но он не ожидал, что его будет подташнивать с похмелья. А еще он не ожидал, что на теплоход набьется столько народа, что здесь будет такое количество шумных детей. Многие из них нарядились к Хеллоуину. Руссо попробовал посидеть в закрытом салоне, но там было душно. В результате он все-таки вернулся на палубу.

Капитан теплохода по громкоговорителю объявлял главные достопримечательности, когда корабль проплывал мимо них. Морской порт на Южной улице, Бруклинский мост, мост Хелл Гейт, особняк Грейси (резиденция мэров Нью-Йорка). Руссо особенно запомнился крошечный островок на Ист-Ривер, где раньше стояла городская противооспенная больница. Теперь на этом месте лежала пыльная куча битого кирпича. Когда-то больных сюда доставляли паромом, чтобы они не заражали остальных жителей города. Капитан сообщил, что некогда мимо этого островка под названием Блэкуэлл-Айленд проплывал на пароходе Чарльз Диккенс и больные вместе с обитателями соседнего приюта для умалишенных приветствовали великого писателя: махали шляпами и носовыми платками. Руссо очень удивлялся, когда видел в Америке что-либо (даже развалины) старше ста лет.

Когда теплоход подошел к пристани, Руссо подождал, пока на берег сойдет большинство пассажиров, потом сошел сам. Даже несмотря на то, что во время круиза не было сильной качки, было приятно снова оказаться на суше и не чувствовать под ногами гудения моторов. Быстро темнело, но Руссо решил, что будет полезнее устроить долгую прогулку и дойти до дома Картера пешком, чтобы потом было легче заснуть. Он по-прежнему спал плохо и даже прошлой ночью, упав на диван полупьяным, несколько раз просыпался от дурных снов. Сегодня он решил себя основательно измотать.

Чем ближе он подходил к Уэст-Виллидж, тем более дикие картины наблюдал на улицах: девушки, нарядившиеся вампирами, парни в ковбойских костюмах и облачениях, будто навеянных фильмом Бергмана «Седьмая печать», большая группа людей, изображающих средневековых мучеников. Они шли по улице в коричневых балахонах, несли дымящиеся кадила и бичевали себя. Весь день Руссо почти не хотелось есть, но теперь он почувствовал, как ослабел. Поравнявшись с итальянской тратторией, он решил, что именно сейчас не отказался бы от хорошей порции пасты фаджиоло.[34] В Риме он жил прямо над тратторией, где повар готовил самую лучшую фаджиоло.

Здесь же Руссо подали нечто, в чем с трудом угадывалось его любимое блюдо. Чтобы сосчитать бобы в тарелке, ему бы хватило пальцев одной руки. Он знал, что американцы любят итальянскую кухню, но если им подавали такое… — что же им так нравилось в итальянской кухне? Руссо расплатился наличными, оставив приличные, по его мнению, чаевые, и вышел на улицу.

За последний час праздничная атмосфера в городе сильно разогрелась. Толпы людей в самых разнообразных диких нарядах заполонили проезжую часть, автомобили и такси оглушительно гудели и пытались продвинуться вперед. Рядом с Руссо трое лысых мужчин, выкрасившихся синей краской, шли с женщиной, наряженной статуей Свободы. Насколько он мог судить, идти пешком сейчас было куда быстрее, хотя и это было не так просто.

Хеллоуин пришелся на полнолуние, и это, без сомнения, внесло свой вклад во всеобщее безумие. Город был переполнен светом: фонари, витрины, неоновые огни рекламы, красные проблесковые маячки полицейских машин, люминесцентные кольца на шеях и головах у веселящихся прохожих. Руссо пробирался сквозь толпу, и обстановка все больше напоминала ему праздник Марди Гра: тот же шум, те же странные наряды, та же толкотня. Сам воздух, казалось, был наполнен волнением и ожиданием, сексуальным пылом, нарочитой веселостью и даже какой-то угрозой.

Руссо был новичком в этом городе, и ему было интересно видеть все это, но теперь он хорошо понимал, почему Картер и Бет предпочли на уик-энд уехать из Нью-Йорка.

К тому времени, когда Руссо добрался до Вашингтон-сквер, толпа на тротуаре настолько уплотнилась, что стало трудно сделать даже шаг. Он то и дело сталкивался со встречными, извинялся (правда, его не слышали — всем было все равно), застревал на месте, протискивался вперед. На Руссо налетел парень с пластиковым стаканом пива. Большая часть пива вылилась на плащ Руссо, а парень спокойно пошел дальше, даже не извинившись. Руссо как мог отряхнулся. «Может быть, — подумал он, — если свернуть на менее многолюдную улицу, я смогу быстрее добраться до дома Картера». Поравнявшись со зданием биологического факультета, он свернул в переулок, чтобы обойти дом.

Стоило ему очутиться за углом старого массивного здания из желтого кирпича, ставшего давно коричневым, народу сразу поубавилось. То есть подгулявшие прохожие попадались, но все они стремились поскорее попасть на главную улицу. Когда Руссо повернул еще раз и пошел вдоль дальней стены здания, где находились служебные входы, людей он встретил совсем мало. Несколько пьяных да вечно торчащий здесь трансвестит — высокий чернокожий мужчина в красном замшевом пальто, сидевший у открытого окошка на заднем сиденье лимузина. «Даже в ночь Хеллоуина он на своем боевом посту», — подумал Руссо.

Его взгляд остановился на дверях грузового въезда, которые весь день были заперты. Он уже был готов отвести от них взгляд, но невольно присмотрелся. Сначала он не понял, что именно привлекло его внимание, но в следующее мгновение догадался — под дверями была видна узкая полоска света.

Руссо остановился. Неужели он оставил свет включенным, когда уходил из лаборатории в пятницу?

Нет, он ясно помнил, что свет выключил и даже оглянулся, прежде чем запереть двери, и увидел сумрачные силуэты лазера и каменной глыбы.

Может быть, на складе был Хэнк, сторож? Но это казалось слишком маловероятным, особенно в такой час. Было около десяти вечера, суббота.

Руссо хотелось уйти, притвориться, что ничего не заметил, но он понимал, что не может так поступить. Нужно посмотреть, что там происходит. Ученый нащупал в кармане ключи и поднялся по бетонным ступеням к пандусу. У двери еще раз убедился в том, что свет внутри действительно горит. Руссо прижался ухом к холодной металлической створке двери и услышал негромкую музыку.

Не мог ли Картер неожиданно вернуться раньше? «Вот это, — с облегчением подумал Руссо, — как раз возможно». Руссо знал, что Картер в глубине души надеялся, что эта находка станет подтверждением связи между птицами и динозаврами, и вот теперь, когда он был так близок к доказательству своей теории, он мог очертя голову броситься обратно в Нью-Йорк. Может быть, ему даже одного дня за городом хватило, чтобы заскучать, и его неудержимо потянуло к работе.

Обрадованный этой мыслью, Руссо отпер дверь и вошел в импровизированную лабораторию. Сначала он решил, что не ошибся. По радио звучал рок-н-ролл, горел верхний свет, пластиковый футляр лазера стоял на полу.

Но к величайшему изумлению Руссо, лазер был включен. Он издавал ровный высокочастотный гул. Прибор стоял так, что его рабочая головка находилась рядом с камнем, на самом деле головка почти касалась поверхности глыбы. Неужели Картер решил сам поработать с лазером? Руссо был поражен. Это была та часть работы, которую они собирались проделать вместе. Нужна была очень серьезная подготовка, следовало соблюсти столько мер предосторожности, чтобы процедура прошла безопасно и эффективно. Они с Картером с самого начала договорились о том, что материал необычайно хрупкий и взрывоопасный, поэтому с ним следует обращаться предельно бережно. И вот теперь Руссо увидел, как Картер, надев толстые защитные зеленые очки, обошел вокруг камня и уверенно встал около лазера.

«Нет, это не Картер!» — вдруг понял Руссо.

Этот человек был значительно ниже Картера ростом, у него были длинные, жидкие черные волосы. Он оглянулся, увидел Руссо, сдвинул защитные очки на макушку и испуганно пробормотал:

— Ох… никак не ожидал увидеть вас здесь сегодня вечером.

— Митчелл? — удивленно проговорил Руссо. — Что вы тут делаете?

Митчелл, похоже, утратил дар речи. Но гудение лазера звучало красноречивее любых слов, и он это понимал.

— Как вы сюда проникли? — спросил Руссо, переступив порог лаборатории.

— Через склады. То есть мне не пришлось взламывать никакие замки и все такое…

— Это частная лаборатория. Вам здесь нечего делать.

Митчелл не сразу нашелся что ответить.

— Слушайте, — наконец выпалил он, — вам все равно такой грандиозный проект долго сохранить в тайне не удастся. — Он хитро усмехнулся. — Частная лаборатория, груз из-за моря, лазер, взятый в аренду… Я, конечно, не Шерлок Холмс, но не заметить было трудно.

— Откуда вам вообще что-то известно? — возмущенно спросил Руссо.

— А я многое знаю, — ответил Митчелл (он тоже явно начал закипать). — И если вы помните, я тут работаю ассистентом, так что полагаю, имею право знать, что здесь происходит.

— Вы не имеете никакого права входить сюда и… мешать нашим экспериментам.

— Должен признать, Джо, вы крепкий орешек, — хмыкнул Митчелл, снял очки и тряхнул волосами. — Вы ведь не имеете вообще никакого отношения к факультету, а я имею. И при этом вы говорите мне, что мне можно делать, а что нет? Я был добр к вам: я вас пригласил на вечеринку к себе домой. Я из кожи вон лез, чтобы с вами подружиться. А вы как со мной поступили? Не сказали мне ни слова о том, зачем приехали, чем вы тут занимаетесь, и о том, какое, — он ткнул пальцем в каменную глыбу, — невероятное существо находится внутри этого камня!

Руссо посмотрел на камень. Тонкий луч лазера был направлен на то самое место, где от окаменелого пальца была взята проба для анализа. В воздухе чувствовался едва заметный едкий запах.

— Давно вы включили лазер? — взволнованно спросил Руссо.

— Всего несколько минут назад, — ответил Митчелл. — Я просто собирался посмотреть, на что он способен.

— Выключите лазер. Немедленно!

— Не думаю, что сейчас его можно выключать. После включения он должен проработать не меньше…

Руссо кое-что запомнил из руководства по работе с лазером и знал, где находятся кнопки включения и выключения прибора. Он подошел к задней панели лазера, но Митчелл помешал ему.

— Думаю, ничего страшного не случится. Пусть немного поработает, — сказал он и закрыл кнопки руками.

— Эта порода очень опасна! — сказал Руссо. Запах паленого становился все сильнее. — Уберите руки!

— Да что в ней такого опасного? — спросил Митчелл, но руки убрал.

— Газы! Внутри породы — захваченные газы!

Руссо грубо оттолкнул Митчелла в сторону.

Митчелл, похоже, тоже почувствовал запах гари.

— Я думал, что у этого лазера луч холодный. Он ведь аргоновый, значит…

Послышался хлопок — не громче звука лопнувшего воздушного шарика.

За хлопком — оглушительный взрыв и волна обжигающего ветра и слепящего света. Руссо подбросило в воздух и понесло по лаборатории, он ударился о дальнюю стену и сполз на бетонный пол. Море огня хлынуло на него. Он не мог пошевелиться, да и времени уже не было. Пламя поглотило пол, охватило ноги Руссо, поднялось выше пояса, к плечам, опалило лицо, зажгло волосы. Эхо взрыва разнеслось по лаборатории. Светильники, подвешенные под потолком, треснули, на пол посыпался дождь битого стекла. Осколки камня носились повсюду и словно пули рикошетом отлетали от стен.

Руссо не мог дышать и почти ничего не видел. Пламя плясало по лаборатории, его языки лизали стены: казалось, стая диких псов стремится вырваться на волю. Воздух наполнился черной каменной пылью.

Но в лаборатории темно не было.

Даже обожженными глазами Руссо видел свет, белый, мерцающий свет в середине лаборатории, на том самом месте, где лежал камень, и этот свет словно бы двигался. У него, казалось, были… очертания.

Ученый попытался сделать вдох и сразу почувствовал запах собственной горелой одежды и паленой кожи.

Светящаяся фигура рывками поднималась вверх.

«Митчелл?» — мелькнула мысль у Руссо. Но нет, ничего подобного он прежде не видел…

Горящий силуэт расширялся, стал похожим на орла, расправляющего крылья.

«Я… умер? — лихорадочно думал Руссо. — Это… мой проводник в загробном мире?»

Столп света двинулся… к нему.

Руссо моргнул, но ничего не изменилось. «Может быть, — мелькнула у него мысль, — у меня сгорели веки?» Глаза у него сильно болели и слезились, кожа на боку шипела, как кусок мяса, только что снятый с решетки гриля, руки беспомощно повисли.

Светящаяся фигура придвигалась все ближе. Руссо с трудом дышал раскаленным воздухом, пытаясь не потерять сознания и остаться в живых.

Он поднял глаза, увидел черный туман.

Горящий силуэт завис над ним, словно бы рассматривая его, обнюхивая и изучая. Он был такой яркий, такой горячий, что Руссо, с трудом глядя на него, не мог отвести глаз, потому что это было самое красивое создание, какое он когда-либо видел.

Лик, сотканный из света, нечеловеческое лицо, идеальное, прекрасное, пугающее. «Это последнее, что я увижу в жизни», — подумал Руссо.

«Ты страдаешь», — услышал он.

Это были не совсем слова, это больше походило на мысль, но Руссо каким-то образом услышал эти слова, словно они проникли в его голову.

Силуэт протянул к нему руку, именно руку, а не лапу. Рукой, сотканной из света, он коснулся головы Руссо. Ему показалось, будто к его опаленной коже прикоснулись куском льда.

«Страдания — дар Божий», — снова услышал Руссо слова, переданные ему телепатически.

Светящаяся фигура выпрямилась и поплыла прочь. Руссо боялся, что удивительное существо останется, но и видеть, как оно удаляется, было нестерпимо страшно. Страшно было оставаться одному в этом аду.

Горящий силуэт подплыл к дверям лаборатории, непрерывно мерцая, колеблясь и поворачиваясь на лету, — горящая свеча размером с человека…

Агония охватила Руссо. Боль как будто приберегала силу для последней атаки и поглотила его целиком. Не в силах даже вскрикнуть, Руссо повалился на бетонный пол.