Сто одиннадцатый

Глава пятая,

В закрытом милицейском «пикапе» было тепло. Полина Никитична отказалась сесть рядом с водителем и попросила Сашу ехать с нею в кузове, где были оборудованы мягкие, обитые искусственной кожей сиденья. Правда, сквозь маленькие окошки, покрытые причудливыми морозными узорами, почти не проходил свет, и было темновато. В кабину сел врач из городской поликлиники Семен Семенович, который по совместительству уже много лет исполнял обязанности судебно-медицинского эксперта.

Впрочем, должность эта числилась за ним только на бумаге, так как происшествия, требующие медицинской консультации, за все эти годы так и не случились ни разу, ни в самом Н…ске, ни в его окрестностях. Да и сегодня Семен Семенович понадобился не как эксперт, а просто как опытный врач.

Саша знал его с детства и хорошо помнил, как боялся когда-то окладистой бороды, висячих «запорожских» усов и сердитого взгляда из-под мохнатых бровей. Стоило Антонине Михайловне сказать, бывало: «Хорошо, позовем Семена Семеновича!» — как «заболевший» школьник Саша Кустов моментально выздоравливал и отправлялся в школу. Во всем Н…ске не было человека, который хоть раз в жизни не побывал в руках старого доктора. Саша не помнил времени, когда бы Семен Семенович выглядел моложе, чем теперь, и про себя считал, что тот всегда был старым.

Полина Никитична всю дорогу от Н…ска до Фокино донимала Сашу вопросами, на которые он не мог ответить при всем желании. Она еще не оправилась от потрясения, вызванного исчезновением на ее глазах внучки, а затем ошеломляющим известием о ее появлении в пятнадцати километрах от дома, и хотела знать подробности, вообще никому пока неизвестные.

— Какой же ты, Сашенька, милиционер, если ничего не знаешь? — говорила она и плакала.

— Тетя Поля, — старался успокоить ее Саша, — ну о чем вы плачете? По-моему, надо радоваться, а не плакать. Анечка жива и здорова, и ничего с нею не случилось (Саша даже не замечал, какую бессмыслицу говорит). Сейчас приедем в Фокино — и вы ее увидите!

Но на Полину Никитичну его доводы не действовали.

Из-за гололедицы пятнадцать километров ехали более сорока минут. Но вот, наконец, и фокинский сельсовет.

Их ждали, видимо предупрежденные из Н…ска, и председатель сельсовета сразу же доложил, как только Саша выбрался из машины:

— Девочка в полном порядке, чувствует себя хорошо и даже не чихает.

Судя по тону, это последнее обстоятельство казалось председателю самым важным во всем происшествии.

— Даже не чихает! — сказал Семен Семенович, торопливо проходя мимо них в дом. — Тогда, пожалуй, мне здесь вообще делать нечего.

— Это вы говорили час назад по телефону с начальником милиции? — спросил Саша.

— Так точно, я!

Видимо, председатель полагал, что с офицером милиции нужно разговаривать по-военному, четко.

— Что это за пленка, о которой вы рассказывали? Слышимость была плохая, начальник не понял, — на всякий случай, чтобы не уронить в глазах председателя авторитет старшего лейтенанта Кузьминых, прибавил Саша.

— Пленки больше нет!

— А куда она девалась?

— Это нам неизвестно, товарищ начальник. Была, однако теперь нет.

— И вы не видели, куда она пропала?

— Никак нет, сначала была, все видели, потом вроде как растаяла. И нет!

Саша кивнул головой, делая вид, что слова председателя ему понятны.

— Кто первый увидел девочку на улице? — спросил он, понимая, что продолжать расспросы о пленке бесполезно: председатель, очевидно, сам знал не больше.

— Не на улице, на дороге, метрах в двухстах от околицы. А увидели ее два брата Седых, Василий и Федор, кузнецы наши. Их кузня в стороне стоит от села, значит. Оба и шли на работу. Они и принесли девочку ко мне.

— Где сейчас братья Седых?

— Тут, ожидают вас. Как начальник сообщил, что вы приедете, я, значит, и вызвал их.

— Пойдемте! — сказал Саша.

Загадочная пленка не давала ему покоя всю дорогу от Н…ска. Он чувствовал, что именно в ней, в этой пленке, заключена разгадка более чем странного факта, что трехлетний ребенок, почти совершенно раздетый, не замерз на двадцатитрехградусном морозе. И, судя по словам председателя, чувствовал себя как обычно.

«Совершенно необъяснимо! — думал Саша, входя в дом. — Ни в какие ворота не лезет!»

Анечку он увидел не сразу, ее заслоняла широкая спина доктора. Девочка сидела на коленях Полины Никитичны, закутанная в огромный шерстяной платок, концы которого свисали до пола. Семен Семенович только что закончил ее выслушивать и сейчас с озабоченным и сердитым лицом, которое, впрочем, всегда у него бывало при осмотре больных, почему-либо вызывавших в нем беспокойство, медленно свертывал трубки фонендоскопа, пытливо глядя на юную пациентку, которая, если судить по внешнему виду, была совершенно здорова.

В комнате кроме председателя сельсовета, Анечки и трех приезжих (водитель остался в машине) находились еще две пожилые женщины и братья Седых, до того похожие друг на друга, что Саше в первый момент показалось: один из них сидит у зеркала, а второго вообще нет. Тем более, что оба кузнеца были одинаково одеты.

В углу стояла большая круглая печь, от которой шел сильный жар. Наверное, в нее щедро подкинули сухих дров, чтобы Анечка могла как следует согреться.

«Уж не от жара ли этого исчезла пленка?» — подумал Саша.

Он не мог даже заподозрить, что снова, в который уж раз, угадал точно. Была ли эта необычайная проницательность свойством его ума, не имевшим до сих пор случая проявиться? Или необычайные обстоятельства вызвали ее появление? Человек часто, особенно в молодости, сам не подозревает, какие способности в нем скрываются.

— Ну как, доктор? — спросил Саша.

— В высшей степени странно! — ответил Семен Семенович. — Девочка, по-видимому, совершенно здорова! Никаких показаний, в легких чисто. Чудеса да и только! Рассказать — никто не поверит.

— Вот, вот, именно так! — вмешался в разговор председатель сельсовета. — Как девочку принесли, я за фельдшером нашим послал немедля. Так он, однако, то же сказал, что и вы сейчас, товарищ доктор.

— Кстати, где он, ваш фельдшер? — спросил Саша.

Председатель усмехнулся.

— Ушел! — сказал он. — Обиделся, как узнал, что вы с собой доктора из Н…ска захватили. «Мне не доверяют, пусть тогда сами и разбираются», — сказал. С тем и ушел. Он у нас сильно самолюбивый.

— А при нем пленка еще была?

— Никак нет. Она сразу исчезла, как только девочку внесли в дом. Егор, это фельдшера нашего так зовут, пришел минут через семь — восемь.

— Кто же видел пленку?

— Я один. Ну и конечно, они. — Председатель указал на братьев Седых.

— Мы видели! — сказали оба кузнеца одновременно.

Саша улыбнулся. «Ну совсем как один человек, даже говорят в один голос», — подумал он.

— Семен Семенович, — спросила Полина Никитична, — Анечку можно одевать? В одном платке-то еще простудится.

— Ну уж нет! — обиженно сказал председатель, указывая на печь, чуть ли не докрасна раскаленную. — У нас здесь не простудится, нет!

— Не можно, а нужно! — ответил Полине Никитичне Семен Семенович. — Давно пора. Да что вы, право, словно боитесь выпустить ее из своих рук. Никуда она не денется!

— Теперь-то, конечно, никуда, это верно, а вот потерять трехлетнего ребенка на дороге — это, знаете ли!.. — Председатель укоризненно покачал головой.

— Одевайте, одевайте! — перебил его Семен Семенович. — Я же сказал: девочка здорова. И нечего ее кутать в шерстяной платок.

— Мы ее горячим молоком напоили, — сказала одна из женщин, оказавшаяся женой председателя, — вот потому и здорова, не застудилась.

— Побудьте сами голой на морозе, поможет вам тогда горячее молоко, как же! — проворчал доктор.

У Саши буквально «чесался язык» попробовать расспросить Анечку, где она была, что видела или слышала. Авось девочка что-нибудь запомнила и сумеет рассказать более или менее связно. Хотя бы о наружности того, кто надел на нее пленку, или кто и как перенес ее из Н…ска в Фокино. Любое самое смутное, самое краткое воспоминание о трех часах, проведенных неведомо где и неведомо с кем, даже трехлетнего ребенка — ценный материал.

Но Саша тут же подумал, что здесь, в присутствии людей, ни во что не посвященных, не знающих даже о том, что вот эта самая девочка три часа назад таинственно исчезла в Н…ске, делать этого, быть может, не следует. Он видел, что так же думает и Семен Семенович, не зря же он с такой поспешностью перебил председателя сельсовета, когда тот поднял было вопрос о причине появления Анечки на дороге. Да и капитан Аксенов говорил на совещании о необходимости пресекать слухи. Нет, расспрашивать Анечку сейчас нельзя!

Саша взялся за братьев Седых.

Кузнецы охотно и обстоятельно рассказали обо всем. Они увидели Анечку метрах в двухстах от околицы деревни, на полпути к своей кузнице…

— Одну минуту! — перебил Саша. — Зачем вы шли в кузницу? Сегодня суббота, день нерабочий.

— А мы редко гуляем два дня подряд, — сказал Василий Седых. — Была небольшая работа. Сперва я думал один ее закончить, да вот Федор вернулся, ну и пошли вместе.

— А где вы были? — поинтересовался Саша.

— Да так, ездил кое-куда, — неохотно почему-то ответил Федор Седых.

— Продолжайте!

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Анечка появилась перед братьями как-то странно, внезапно, словно бы из-под земли. Почему они не заметили ее раньше, подходя к этому месту, сказать не могут, им самим это непонятно. Не видели, а потом, вдруг увидели, вот и все! Откуда она взялась на совершенно ровном месте, где нет ни кювета, ни деревьев, ни одного кустика, за которым девочка могла бы укрываться от глаз, они ничего товарищу младшему лейтенанту милиции сказать не могут. Может быть, девочка лежала в снегу и потому была не замечена, а потом, увидя их, встала, и тогда они ее увидели. Они не знают. Просто увидели что-то маленькое и черное.

— Черное? — удивленно переспросил Саша.

— На ней было что-то черное.

— Почему «что-то»? Платок, платье, шубка?

— Нет, что-то. Вроде пленки. Только глаза и нос не были закрыты. Пленка совсем черная. Сначала мы решили, что это негритенок. Когда подошли ближе, поняли, что обыкновенная девочка. Глазки голубые, а носик розовый. Не красный, как бывает на морозе, и не белый, как должно быть, если человек замерзает. Розовый, самый обычный, вот как сейчас. Но это мы подумали только потом. А сперва очень перепугались — ребенок на морозе, почти голый. Пленка-то совсем тонкая!

— А рубашка? Разве на ней не было рубашки?

— Была, но под пленкой ее не было видно. Да и рубашка-то тоже не шуба, ею не согреешься! Рубашку мы увидели потом, когда пленка растаяла.

— Как растаяла, сразу или постепенно? — спросил Семен Семенович.

— Почти что сразу, как в дом вошли. Сперва посветлела, потом стала серой. А потом смотрим, а ее и нет уже. Что это было?

Видимо, кузнецов очень интересовала пленка. Появлению девочки на дороге, где только что никого не было, они не придавали того значения, которое это появление имело в глазах Саши и Семена Семеновича. Они просто думали, что почему-то не заметили ее раньше, пока не подошли ближе. И больше ничего!

Саша записывал слова Седых, стараясь ничего не пропустить. Обоих братьев, конечно, допросят еще раз, но сейчас, под свежим впечатлением, они могут вспомнить подробности, которые потом изгладятся из их памяти. Кто знает, что здесь важно, а что нет! Ведь в событиях этого дня будут разбираться не работники милиции.

— Вернемся немного назад! — сказал он. — Когда вы подошли к девочке, которая показалась вам сперва негритенком, что вы делали и что говорили? Постарайтесь вспомнить поточнее, это очень важно. И не слышали ли вы, перед тем как увидеть ее, какого-нибудь необычного звука?

Кузнецы посмотрели на него с изумлением.

— Значит, слышали?

— Слышали. Действительно, был звук. Мы еще удивились — откуда это? Кругом пустынно, деревня далеко, а звук очень сильный. Пронзительный, свистящий, неприятный такой. По-моему, я уже слышал похожий.

— Вот как! Где же?

Федор Седых помолчал немного. Потом он сказал нерешительно, как говорят о том, в чем не совсем уверены:

— Да вот был случай… в аэропорту было. Самолет Ту-сто четыре опустился и рулил по земле. Звук от него был почти совсем такой же.

Саша несколько раз слышал звук подруливавшего реактивного самолета. Нет, то был совсем иной звук, чем тот, который раздался сегодня в кабинете капитана Аксенова перед появлением колхозного быка. Спутать их было нельзя. Но может быть, перед появлением Анечки на дороге звук был другим? Или Федор Седых забыл звук самолета? Вполне возможно!

— Так вы знаете, что это было?

— Нет, — ответил Саша, — не знаю. Я спросил о звуке так, на всякий случай. В этом деле важны подробности.

Он ясно видел, что оба кузнеца не поверили его объяснению. Но ни тот, ни другой ничего больше не спросили.

— Так о чем же вы говорили, когда подошли к девочке? — спросил Саша.

— Ни о чем! Не до разговоров нам было. Я скинул доху, завернул в нее ребенка — и ходу обратно в деревню. Сильно торопились. Могли ли мы думать, что девочка совсем не замерзла? Ну, а по дороге, верно, говорили кое-что. «Ты откуда?» — спрашиваю. «Из дому», — отвечает. А какой дом может быть в той стороне? Лес только. Километрах в пятнадцати верно есть деревня. Не могла же она прийти оттуда? Я говорю брату: «Ехали и ребенка выронили, не иначе, как пьяные». Василий отвечает: «Верно, если бы не пьяные не могли не заметить». — «Тебе не холодно?» — это я у девочки спрашиваю. «Нет, — отвечает, — мне тепло. Меня не уронили. А ты меня, дядя, к бабушке несешь?» — «Да, — говорю, — к бабушке». А сам думаю: не может ей быть тепло. В дохе просторно, согреться еще не могла успеть. Наклонился к лицу, а от него и взаправду теплом пахнет.

— А вы не подумали, что у девочки может быть повышенная температура? — спросил Семен Семенович.

— Ну, не-ет! Разве ж я не почуял? Пахло, как обычно от здорового ребенка. Что, у меня детей нет?!

— А во что превратилась пленка, когда растаяла? — спросил Саша, желая отвести беседу от опасной темы.

— А ни во что! Следа от нее не осталось. Вот хоть его спросите! — Седых указал на председателя.

Тот кивнул головой и сказал задумчиво:

— Странная штука! Верно Федор говорит — таких пленок у нас не видывали. Гладкая, как шелк. А на ощупь, однако, будто и нету ее. Я девочку от Федора принял, чувствую, что теплая, это уже без дохи, не замерзшая нисколько, а пленку эту только вижу. Но рассмотреть не успел, начала она как бы таять. Была черная, стала серая и исчезла. Вот так прямо взяла и исчезла!

Председатель развел руки, словно желая сказать: «Ну и ну! Вот чудеса-то! Чего только люди не выдумают!».

Пора было кончать расспросы. Все вроде ясно (вернее, все более и более не ясно!), а до конца разберутся другие — те, кому положено заниматься подобными происшествиями. Если, конечно, такие люди вообще существуют.

Саша вспомнил, что еще не позвонил Кузьминых. Но в помещении сельсовета набралось довольно много народу, могут подойти еще, говорить при всех этих людях на запретную тему, разумеется, нельзя. Придется старшему лейтенанту еще потерпеть немного.

— Ну, все! — сказал он, вставая. — Спасибо за заботы о девочке!

— А тех, кто потерял ее на дороге, накажут? — спросил Федор Седых.

— Конечно!

В тоне вопроса Саше послышалась нотка иронии. Потом он увидел, как после его ответа переглянулись оба кузнеца, заметил мелькнувшую на мгновение усмешку под усами Василия Седых и понял, что ирония ему не померещилась, она действительно была и относилась именно к нему, младшему лейтенанту милиции, который в глазах этих людей, далеко не столь простых и доверчивых, как показалось Саше, выглядел человеком, всеми силами старавшимся «навести тень на плетень». Да и не так уж трудно было заподозрить неладное во всей этой истории. Чудесная пленка, предохранившая ребенка от замерзания при двадцатитрехградусном морозе, говорила сама за себя, красноречивее всяких слов. Кроме того, нельзя было поверить, что девочку могли уронить из проехавших саней и не заметить этого, как бы ни были пьяны проезжавшие. А еще труднее — в то, что ребенок ехал раздетым, в одной рубашонке и в пленке. Не вытряхнули же его из одежды на дорогу!

Неувязки бросались в глаза.

Саша обратил внимание, что никто не пытается получить какие-нибудь объяснения от приехавших из города, ни о чем их не расспрашивает. Такой выдержке можно было позавидовать.

«Но ведь и я сам, — подумал он, — выгляжу спокойным и ничем не выдаю смятения в моих мыслях. Откуда у меня это? Неужели только потому, что я видел, как исчез Белка, присутствовал при появлении быка в кабинете Аксенова?»

Вспомнив о Белке, он тут же подумал о том, что вот все трое — Анечка, бык и Белка — исчезли одновременно, а затем двое из них, девочка и бык, оказались в пятнадцати километрах на запад от места своего исчезновения, и также одновременно. («Где же они находились три часа, между моментом исчезновения и появлением?» — снова мелькнула мысль и тотчас же скрылась, словно сама себя испугавшись). Почему же исчезнувший кот нигде не появился через три часа? Не появился… А так ли это? Может быть, и он так же! Где? Да здесь же, в этой самой деревне, именно здесь! Появления быка в запертом кабинете волей-неволей не могли не заметить. Появления трехлетней девочки, да еще почти раздетой (о пленке лучше даже не думать), на сильном морозе, тем более! А кота могли и не заметить. Подумаешь, редкость какая! Ну увидел кто-то чужую кошку, что из этого! Обратить внимание могли только в том случае, если Белка появился в чьем-нибудь доме на глазах у его хозяев. Только в этом случае! А так и спрашивать о нем бесполезно. Только увеличивать этим подозрения и толки, и без того неизбежные после их отъезда из деревни. Жаль, но ничего не поделаешь, о Белке надо молчать!

Саша неприметно вздохнул.

— Прежде чем мы уедем, — сказал он, — покажите мне место, где впервые была замечена девочка.

— Это по дороге к городу.

Председатель и оба кузнеца вышли проводить гостей. Полина Никитична несла Анечку на руках, точно и впрямь боялась поставить ее на ноги. На этот раз она села в кабину к шоферу. Семен Семенович забрался в кузов, а остальные пошли пешком. До места, где была «замечена» Анечка (никто ни разу не произнес вслух слово «появилась», хотя оно и передавало суть произошедшего намного точнее), было не более пятисот метров.

Саша шел позади, рядом с Василием Седых. Неожиданно для себя он заговорил о том, о чем решил промолчать. Подсознательно желание разрешить мучивший его вопрос крепло в нем с того момента, как он вспомнил о Белке и подумал, что любимец их семьи может погибнуть здесь. Взятый в дом совсем маленьким котенком, Белка не привык заботиться о себе сам. А сможет ли он найти дорогу домой, было неизвестно. Скорее всего не сможет.

— Вот теперь, когда пропавшая девочка нашлась, — сказал Саша, обращаясь к своему спутнику, — я как-то невольно вспомнил, что три дня назад пропал мой кот и до сих пор не нашелся, как его ни искали.

Он тут же сообразил, что упоминание о пропаже кота в связи с историей столь странно найденного ребенка звучит по меньшей мере неуместно, но было поздно, слово вылетело, не поймаешь!

Седых удивленно посмотрел на Сашу и красноречиво пожал плечами.

— Что это вы вдруг вспомнили?

Саша почувствовал, что краснеет, но решил, что этого никто не заметит на морозе.

— Так, случайно, — ответил он, мысленно ругая себя за отсутствие выдержки.

Шедший впереди с председателем сельсовета Федор Седых обернулся.

— Уж не их ли кот бегает по деревне, а, Василий? Помнишь, Ульяна говорила.

— Сомнительно! Что же, он три дня добирался сюда из города? («Три дня» было Сашиной хитростью, как и следовало ожидать, неудачной). Видите ли, — очень серьезно сказал Василий Седых, — чужого кота у нас видели сегодня, — он подчеркнул это слово. И под усами с сильной проседью Саша вдруг заметил откровенно насмешливую улыбку. — Соседка говорила. Большой белый кот, видимо, породистый. Носится по деревне как угорелый. А ваш кот какой, белый?

— Да! — У Саши дух захватило от этих слов кузнеца. — Большой, белый, с зелеными глазами.

— Если это он, то с чего бы, однако, убежал так далеко от дома? Насколько я знаю, кошки этого никогда не делают!

— А трехлетние девочки? — не оборачиваясь, бросил Федор Седых.

Василий не реагировал, точно не слышал слов брата.

— Вы не тревожьтесь, товарищ младший лейтенант, — сказал он все так же серьезно (улыбка под усами исчезла). — Ваш он или не ваш, но этого кота мы поймаем, и кто-нибудь завезет его вам на дом. Скажите только адрес. В город от нас ездят каждый день.

Саша молча кивнул головой. Он уже не сомневался в том, что деревенские кузнецы, во всяком случае один из них, Федор Седых, что-то знают о событиях сегодняшнего утра. Саша вспомнил отчетливо прозвучавшую иронию в словах о наказании виновников «потери» Анечки и, наконец, весь только что состоявшийся разговор о Белке. А чего стоит последняя реплика Федора о «трехлетних девочках»!

Знают! Определенно что-то знают!

Но откуда они могли узнать? От кого? Ведь прошло всего четыре часа с момента исчезновения Анечки, кота Белки и быка в колхозе.

Всего четыре!

Когда в просторах галактики вспыхивает сверхновая, это редчайшее событие может наблюдаться на всех населенных планетах, на которых успела развиться разумная жизнь, окрепла научная мысль, достигла необходимого уровня техника.

Для науки важно не только увидеть, но и понять, что произошло, где и когда.

Этот последний вопрос — КОГДА? — возникает потому, что во Вселенной одно и то же событие наступает для различных наблюдателей не одновременно, а в зависимости от расстояния, которое надо преодолеть лучу света от точки пространства, где произошла звездная катастрофа, до планеты, на которой находится наблюдатель.

Таким образом, для одних событие происходит как бы раньше, чем для других, и наоборот.

Интервалы времени огромны. Увидеть сверхновую можно через годы после того, как она вспыхнула, а можно и через десятки, сотни, тысячи и миллионы лет. Скорость света очень велика, но ограничена.

Масштабы явления столь грандиозны, что катастрофа видна не только в пределах галактики, в системе которой находится вспыхнувшая звезда, но и далеко за границами звездного острова, на расстоянии десятков миллионов световых лет!

Наглядно представить себе подобные расстояния совершенно невозможно.

Но любая звезда, кроме, быть может, гигантов и суперкарликов, способна быть центром планетной системы; каждая планета (в принципе) — убежищем жизни, а жизнь «при первом же удобном случае» порождает сознающий себя мозг — вместилище всемогущего разума!

Что же происходит с планетами, находящимися в системе звезды, вспыхнувшей, как новая или сверхновая?

Ответ как будто один. Такие планеты сгорают в недрах поглотившего их солнца, внезапно превратившегося в палача собственной планетной системы.

Ну, а разумные существа, если они уже появились на такой планете?

Тут уж ответ не может быть однозначным. Он зависит прежде всего от ступени развития, которой успели достигнуть в процессе эволюции обитатели планеты к моменту катастрофы. В одном случае они осуждены сгореть вместе со своей родиной, а в другом — могут заблаговременно покинуть планету.

Высокоразвитая наука способна предсказать катастрофу задолго до того, как она произойдет. Вспыхнуть, как новая, может не каждая звезда, а только принадлежащая к определенному типу (звездному классу) — и на определенном этапе своей эволюции.

Беда в том, что к моменту, когда становятся возможными космические полеты грандиозных масштабов, население планеты обычно уже настолько возрастает, что переселение на другую планету, в другую планетную систему, превращается в задачу колоссальной трудности.

Но это еще не все. Есть и вторая трудность, нисколько не меньшая.

Жизнь, возникшая под лучами данной звезды, в дальнейшем целиком зависит от ее излучения. Значит, новое солнце должно принадлежать к тому же классу звезд, к которому принадлежало прежнее. Или, в крайнем случае, к ближайшему.

Опасность, что новое солнце может, в свою очередь, вспыхнуть, не так уж велика. Вспышки звезд редки, тут миллионнолетние интервалы времени. Значительно хуже то, что звезды одного класса или близкие по классу не располагаются обязательно вблизи друг друга.

Требование найти подходящую планету непременно в системе звезды определенного класса, да еще и на приемлемом расстоянии, чтобы эмиграция на нее стала физически возможной, превращает всю проблему почти в лотерею, и отнюдь не беспроигрышную.

Ко всему этому найденная планета должна быть еще и свободна, не иметь своих разумных (или могущих стать разумными в будущем) обитателей. Для высокоцивилизованных существ это условие обязательно.

Найти такую планету исключительно трудно, а время не ждет, момент катастрофы и гибели планеты со всеми обитателями неумолимо приближается. Время становится решающим фактором…

Существует еще один путь спасения, не требующий столь жестких рамок времени. Но путь этот доступен только такому сообществу мыслящих существ, которое уже способно к объединенным усилиям ради единой цели, наука и техника которых находятся не просто на высокой, а на высочайшей ступени развития. Наука должна уже знать законы пространства высшего порядка, а руководимая ею инженерная мысль — уметь находить способы проникновения в это пространство.

Тогда становится возможным бегство из обреченной на гибель системы, НЕ ПОКИДАЯ СВОЕЙ ПЛАНЕТЫ, НА НЕЙ САМОЙ, КАК НА ИСПОЛИНСКОМ КОСМИЧЕСКОМ КОРАБЛЕ, СПОСОБНОМ ВМЕСТИТЬ ВСЕХ СРАЗУ!

Именно так и произошло с планетой, которая была родиной Норит сто одиннадцать, Вензот и их соотечественников.

Давно уже лишенные родного солнца, обитатели планеты-сироты вынуждены почти вслепую странствовать по просторам галактики в надежде встретить, наконец, звезду, пригодную к роли нового солнца. Пригодную хотя бы в том смысле, что к ее излучению можно будет приспособиться, пусть не сразу, пусть после длительного времени, пусть с помощью искусственных методов этой своеобразной «акклиматизации».

Вся жизнь уже трех поколений проходит под знаком ожидания.

Серебристые операторы упорно, раз за разом посылают огромную планету в неведомое. Почти наугад, потому что законы движения материальных тел в этом высшем пространстве известны, но не изучены полностью.

Сто десять попыток! Девяносто восемь раз оказывались вблизи чужого разума. Сто десять раз вновь устремлялись в ничто…

И вновь надеялись!..

Но как ни спешили, зная, что время уходит и что, чем больше будет попыток, тем вероятнее конечный успех, каждый раз задерживались в чужой планетной системе до тех пор, пока в архивах науки не оставались все сведения о ней. Они будут бесценны для будущих поколений ученых, познающих Вселенную.

Такие путешествия, какие вынуждены теперь совершать очевидно, неповторимы.

Наука всегда думает о будущем, иначе она не имеет права называться наукой!