Стилист

Глава 1

Я помнил июнь в своём родном городе, где духота смешивалась с проникающим повсюду тополиным пухом. В Москве климат был не такой влажный, да и тополей было поменьше, хватало и нормальных деревьев, особенно в центре города. Я полюбил пешие прогулки на работу и сработы, практически не пользуясь метрополитеном и другими видами общественного транспорта.

В один из таких дней как раз в мою смену позвонили в «Чародейку» из горкома партии с предложением прийти по поводу обсуждения акции «Бессмертный полк». Меня в своём кабинете принимал лично первый секретарь московского горкома партии Виктор Васильевич Гришин. Причём уже в компании пришедшего раньше Батова. Не знаю уж, говорила Гришину дочь, что я приходил делать ей причёску и макияж, Гришин на это никак не намекал, разговор шёл только об акции.

— Задумка неплохая, я уже с подачи Павла Иваныча с ней ознакомился, — говорил Гришин. — Средства на это дело можно найти, тем более всё равно придётся подключать партийные и комсомольские организации учебных заведений и предприятий города. С вами, Алексей Михайлович, мы будем на связи, вы нам ещё понадобитесь. Кстати, вчера встречались с Леонидом Ильичом, ему идея с «Бессмертным полком» тоже понравилась. Может, ещё что-то придумали за это время?

Мелькнула мысль подкинуть песню «День Победы», но я задавил её в зародыше. Раз уж дал себе зарок — изволь выполнять.

В конце июня меня делегировали в Вильнюс, на чемпионат СССР по парикмахерскому искусству. Как сказала Долорес, трое лучших войдут в сборную страны и будут представлять СССР на осеннем чемпионате мира в ГДР, а если конкретнее — в Восточном Берлине.

М-да, лучше бы уж Париж, где я был последний раз в октябре 2018-го. Но и Берлин для начала тоже неплохо. Там я бывал лишь однажды, то ли в 2012-м, то ли в 2013-м, особо вспомнить нечего, однако для затравки сойдёт. Так что придётся как следует постараться, чтобы завоевать единственную путёвку, придумать что-нибудь оригинальное.

А вот в столице советской Литвы мне не доводилось бывать ни в прошлой жизни, ни тем более в этой. Вылетали мы из «Шереметьево», у входа в аэровокзал клубилась толпа громкоголосых, рыжих и чернявых людей, чью национальность то и дело выдавал характерный говор. Понятно, вылетающие в Вену евреи, я уже слышал от кого-то шутку, что «Шереметьево» пора переименовать в «Еврейские ворота», а еврейка — не роскошь, а средство передвижения. Видно, не всё ладно в «датском королевстве», раз из него люди бегут при первой возможности.

Вильнюс встретил небольшую группу столичных мастеров парикмахерского искусства солнечным, но не жарким утром. Здание аэровокзала в стиле сталинского ампира оказалось небольшим, но уютным. На выходе в город нас уже поджидал автобус, из окна которого по пути в гостиницу «Гинтарас» удалось получить первые впечатления о Вильнюсе. Такое ощущение, будто мы попали в небольшой европейский город, чья аура производила умиротворяющее впечатление.

В гостиницу уже заселились почти половина участников чемпионата — порядка ста пятидесяти мастеров из ожидаемых трёхсот с лишним, представлявших все республики СССР. Поскольку в московской делегации на 4 человека приходилось двое мужчин-мастеров, то нас вместе и поселили. Моим соседом по номеру оказался тот самый Валентин из парикмахерской «Стиль», так походивший внешностью и ужимками на Сергея Зверева. Глазки вроде пока не строил, но если вдруг ночью попробует залезть ко мне в постель… Боюсь, одним уголовным делом станет больше.

Чемпионат должен был продлиться два дня. В первый день предстояло соревноваться в выполнении поставленных членами жюри задач, а второй был посвящён заданию на вольную тему. А день прилёта был почти полностью свободен, неудивительно, что наша четвёрка согласилась отправиться на предложенную автобусную экскурсию.

Помимо нас насладиться достопримечательностями Вильнюса отправились ещё два десятка участников конкурса. Экскурсовод — женщина в больших солнцезащитных очках — рассказывала в микрофон о проплывающих за окном достопримечательностях.

— Сейчас мы въезжаем в так называемый Старый город… По левую руку — дворец Радзивиллов… Обратите внимание, справа от нас на Замковой горе находится башня Гедимина… Храм Святой Анны и Бернардинский костел… Кафедральный собор Святого СтаниславаПериодически автобус останавливался, и мы, как утята за уткой, шли следом за экскурсоводом.

— Перед нами исторический памятник и место паломничества католиков со всей Прибалтики — Острая брама, или, как по-другому называют эту часть городской стены с часовней — ворота Аушрос… А это — городская ратуша. Здание выполнено в скромной манере классицизма, в XIX веке здесь проводились концерты, балы, торжественные приемы и спектакли… А сейчас мы пройдём по улице Пилес. Это самая старая улица Вильнюса, по ней в город въезжали короли, иностранные гости и государственные послы, а также бродячий цирк и гастролирующие музыканты. Она всего 500 метров в длину, однако на этой маленькой площади размещается немало достопримечательностей: галереи, торговые лавочки, музеи и исторические здания. У вас есть 30 минут свободного времени, можете погулять, приобрести сувениры, через полчаса встречаемся на этом же месте. Ну что ж, гулять так гулять! Мне едва хватило получаса, чтобы пробежаться по лавкам и магазинам улицы Пилес. В итоге затарился кое-какими подарками для себя и своих близких. Себе прикупил янтарный напиток на спирту и кожаное портмоне, Лене — комплект украшений из «слёз моря», причём в янтаре кольца была видна доисторическая мошка. Наташке купил двух подружек — кукол «Рима» и «Неринга» производства вильнюсской фабрики игрушек. «Рима» в забавном костюмчике с капюшоном, а «Неринга» — в платьишке и сандалиях.

А вечером мы всей небольшой компанией, включавшую, помимо меня, Валентина, Олю Сорокину и Катю Лежикову — решили посидеть в каком-нибудь тихом, укромном заведении. При гостинице имелся ресторан, но нам он показался слишком обычным, захотелось какой-то местной экзотики. Тут-то нам и посоветовали дойти до Старого города и найти там трактир «Gera vieta», что в переводе на русский значило «Хорошее место». Что ж, посмотрим, насколько оно хорошее.

В своих ожиданиях поначалу мы не обманулись, трактир оказался довольно колоритным заведением. На входе нас встречали рыцарские доспехи с опущенным забралом, так что можно было даже предположить, что внутри доспехов всё же кто-то прячется, а выложенные грубо отёсанным камнем стены были увешаны щитами, мечами и секирами, а также головой кабана, такой здоровой, что страшно было представить, каких размеров было туловище. Массивные столы и стулья были выполнены из дуба, как и вся посуда, включая литровые пивные кружки. Похоже, пиво здесь было фирменным напитком, и мы сразу заказали на распробу по кружке светлого «Laukinių apynių», а расправившись с ним — ещё по кружке тёмного «Dunsulio Dounkelis Tamsusis». Пусть и небольшой я любитель пива, но сразу понял, что напиток здесь подают весьма качественный. На закуску мы взяли сухарики с чесноком и сыром, горох со шкварками, и варено-копченые свиные ушки с чесночным соусом. Да-а, в Москве такой вроде бы простой, и в тоже время обалденно вкусной закуски мне ещё пробовать не доводилось!

Музыкальный фон создавал сидевший в закутке на небольшом возвышении пианист, наигрывавший что-то лёгкое в джазовой манере. Полное ощущение, что оказались за границей, хотя в общем-то Прибалтика всегда считала себя ближе к Европе, нежели к России. При этом — что меня, как некурящего порадовало — в зале было запрещено курить, для этого имелась отдельная курительная комната.

Часов в семь вчера, в разгар наших посиделок, трактир заполнился практически полностью. По большей части небольшими компаниями, от двух до 4–5 человек. Одна такая «великолепная пятёрка» за прямоугольным столом состояла из парней лет двадцати с небольшим, только один из этой компании был постарше. Вот он-то, бросая взгляды в нашу сторону, что-то негромко, но настойчиво втолковывал своим молодым товарищам. Несколько раз проскользнуло «rusai kiaulės» и «оккупанты». Если относительно значения первого выражения я мог только догадываться, то насчёт оккупантов двух мнений быть не могло. И, хотя я старался абстрагироваться, это меня начинало порядкам нервировать. Тем более что сидел я к ним лицом, и мне волей-неволей приходилось ловить на себе косые взгляды.

Наконец один из этой компании, блондин с квадратной челюстью, в очередной раз покосившись на меня, что-то сказал дружкам и уже по-русски, но с добавляющим твёрдости словам прибалтийским акцентом, произнёс в мою сторону:

— Чего уставился? Тебе что-то не нравится?

Ничего себе, наезд! Ладно, и мы за словом в карман не полезем.

— Пытаюсь рассмотреть за вашим столиком порядочных людей, а не получается: одни клопы, которым не нравится русская кровь.

На несколько секунд за нашими двумя столиками повисла тишина. Катя Лежикова, крупнозадая и вообще мощная женщина лет сорока, зачем-то прикрыла мою ладонь своею, с ужасом прошептав:

— Лёша, ты что такое говоришь?

— А что я говорю? Они нас помоями на своём литовском поливают, оккупантами называют, а я должен молчать? Тем более не я первый начал.

Говорил я достаточно громко, чтобы и за соседним столом услышали. Эффект был достигнут, я прекрасно видел, как наливаются краской лица оппонентов. Ну да ничего, может, и без инсультов обойдётся, мужики они крепкие. Тот, который ко мне первым обратился, вообще начал медленно подниматься с угрожающим видом.

— Ты кого, rusiška kiaulė, назвал клопами? Сейчас за эти слова ты ответишь.

Ого, мужик-то бесстрашный оказался. Хотя на его месте, имея за спиной четверых крепких дружков, пусть один из них (похоже, идейный вдохновитель, не так уж и молод), я бы тоже вряд ли испугался бы компании, половину которой составляли женщины, да и один из двух мужчин по повадкам — ни рыба ни мясо.

— И что ты мне сделаешь?

Я тоже поднялся, и теперь мы стояли друг напротив друга. Разговоры в зале прекратились, все глядели только на нас.

— Что сделаю? Вот сейчас и узнаешь.

После чего мой соперник отодвинул в сторону тяжёлый дубовый стул и встал… в стойку каратиста. На моё лицо непроизвольно наползла ухмылка. Либо парень является счастливым обладателем диковинного в эти годы видеомагнитофона и записей фильмов с Брюсом Ли и Чаком Норрисом, либо посещал секцию карате, благо что этот вид единоборств пока ещё не находился под запретом. Как бы там ни было, глядя на мою снисходительную ухмылку, у прибалта явно не получалось сохранять самурайскую невозмутимость, так что атака с его стороны не заставила себя долго ждать.

Я не стал выписывать уклоны с нырками, просто схватил тяжёлый дубовый стул, выставив его перед собой, и пятка горе-каратиста со всей дури вошла в резную спинку, разнеся её на мелкие щепки. Однако этот удар не прошёл для соперника бесследно. Зашипев от боли, он запрыгал на здоровой ноге, а я, не теряя ни секунды, останки стула обрушил на его спину. Трое его дружков как по команде повскакивали с мест и кинулись на меня, только их «духовный лидер» продолжал сидеть за столом, предпочитая наблюдать за ходом поединка со стороны.

Из-за нашего столика раздался крик, причём непонятно кто кричал, то ли кто-то из женщин, то ли Валентин. Следом заверещала ещё одна дама, теперь уже из другого конца зала. Кто-то на русском призывал вызвать милицию. Впрочем, в этой потасовке всё должно было решиться ещё до приезда представителей правопорядка.

Двое из этой троицы тоже были знакомы с кое-какими приёмами карате, и мне пришлось постараться, выводя их из строя и при этом стараясь не покалечить — система рукопашного боя крав-мага рассчитана как раз на долговременное выведение противника из строя. А мне завтра работать на конкурсе, не хватало ещё угодить под следствие.

Если эти остолопы рассчитывали лишь на скорость и мощь своих конечностей, то я без зазрения совести использовал подворачивавшиеся под руку предметы. Тарелки, чашки, горшочки с горячим летели в головы нападавшим, деморализуя врагов и заставляя открывать под мои удары уязвимые места.

В тот миг, когда я уже собирался праздновать окончательную викторию, раздался крик Кати:

— Лёша, сзади!

Я обернулся, интуитивно успевая выставить перед собой раскрытую ладонь, которую тут же обожгла вспышка боли. Ах ты ж, сука! Это тот самый блондин, которого я первым вывел из строя, очухался и решил меня слегка — а может и не слегка — порезать своим перочинным ножичком. Не знаю, куда он целил, в лицо или шею, но в итоге пострадала моя ладонь, которую окрасил косой порез длиной сантиметров пять.

Разум мой в тот же мгновение захлестнула волна гнева, и уже не сдерживая себя, я двинул блондину носком «адидасовки» под коленную чашечку. Тот с криком боли свалился на пол, а я со словами: «За бой посуды и на чай» сунул опешившему официанту две двадцатипятирублёвых купюры. После чего повернулся к своим:

— Народ, уходим!

И первый, провожаемый округлёнными от ужаса глазами посетителей трактира, двинулся к выходу. За мной на полу оставался след в виде капель крови, хотя я и сжал ладонь в кулак, кровотечение так просто было не остановить. На улице мои спутницы и Валентин поделились своими носовыми платками — к счастью чистыми — и соорудили что-то вроде временной повязки.

— Лёша, тебе нужно в травмпункт, рану нужно обязательно зашить, — не терпящим возражений голосом заявила Оля.

Логично, тут зашивать нужно по-любому, слишком уж глубокий порез. Поэтому, поймав как нельзя кстати подъехавшее такси, мы дружно в него уселись и велели ехать в ближайший травмпункт.

Пока меня штопал дежурный хирург, которому пришлось наплести, будто порезался стеклом, я размышлял над тем, как же буду завтра выступать с травмированной рукой. Перспективы вырисовывались далеко не радужные, о чём по выходу из травмпункта я и сообщил своим спутникам.

— Ой, а и правда, как же ты теперь? — охнули девчонки и за компанию с ними Валентин.

— Не знаю пока, но сниматься не собираюсь, — заявил я. — Хоть с одной рукой, а буду биться за победу.

На перевязку в тот же травмпункт мне было велено явиться на третий день, то есть аккурат в день отъезда. За ночь рана вроде бы не воспалилась, во всяком случае, по моим внутренним ощущениям, поэтому за два часа до старта чемпионата мы с московской командой отправились во Дворец спорта, на сцене которого участникам придётся выявлять лучшего парикмахера страны. Долорес Гургеновна, увидев мою руку, только ахнула:

— Алексей, что это?!

— Где? А, это… Да вот, стеклом порезался…

— Но ты же не сможешь теперь работать!

— Вообще-то пальцы шевелятся, надеюсь, травма не слишком будет мешать.

— О боже, беда просто с вами! Вчера поздно вечером представитель армянской делегации попался в номере с девицей лёгкого поведения, пришлось нам с ним объяснительную писать, теперь ты вот ещё с рукой… Ладно, поступай как знаешь, но учти — скидок на твоё увечье не будет.

Да-а, с травмированной рукой в этот день мне приходилось всё делать гораздо медленнее и осторожнее. К тому же она начала кровоточить, а предоставленная мне модель оказалась не по-прибалтийски вертлявой и разговорчивой, такое ощущение, что эту костлявую девицу с непослушными, как у негритянки, волосами мне подослали конкуренты. Неудивительно, что по итогам первого дня я едва вошёл в первую пятёрку, и перед вторым днём соревнований вряд ли кто-то считал меня фаворитом.

В гостинице я первым деломотправился в медпункт, где мне сделали перевязку (швы, к счастью, не разошлись), и остаток дня посвятил разработке плана, каким образом мне обойти на вираже главных конкурентов. Таковыми после первого соревновательного дня считались мастер из Киева Яна Ляшенко, мастер из Ленинграда Инга Фролова и, собственно, мой сосед по номеру, Валентин. Косясь, как он, забравшись на постель с ногами, самозабвенно листает купленный в ларьке у гостиницы журнал мод на литовском языке, я понемногу склонялся к мысли, что придётся рискнуть. Моя домашняя заготовка может не слишком впечатлить строгое жюри, а вот если позаимствовать образ от будущего 12-кратного чемпиона мира и моего учителя Важи Мхитаряна — это может произвести фурор. Лишь бы с моделью не подвели, здесь от клиентки требуются усидчивость и хорошие, длинные волосы.

С моделью мне повезло, я посчитал это хорошим знаком и с энтузиазмом принялся за работу. Мхитарян мне в помощь, я позаимствовал одну из его работ, и полтора часа спустя представил готовую модель на суд членов жюри.

Те, пока я работал, то и дело подходили ко мне, присматривались, когда же я представил итоговый результат, судьи конкурса буквально пораскрывали рты. Тут и впрямь было на что поглядеть. Казалось, витиеватая причёска держится на голове модели вопреки законам гравитации, тронешь — и она рассыплется, вернее, разлетится в стороны разноцветными перьями какой-то сказочной птицы.

— Жар-птица, — подсказал я, — так называется работа.

— Действительно, самая что ни на есть настоящая жар-птица, — покачала головой Долорес Кондрашова. — Алексей, не знаю как мои коллеги, но меня вы смогли удивить.

Думаю, даже у Яны Ляшенко и Инги Фроловой, занявших по итогам решающего дня в общем зачёте второе и третье места, не было сомнений, что я заслуженно стал чемпионом СССР. А значит, именно нам троим предстояло в конце октября представлять Советский Союз на чемпионате мира по парикмахерскому искусству. Хотелось верить, что я выездной, и смогу свободно путешествовать по миру. Ну или для начала хотя бы по странам социалистического лагеря.

Откуда взялась эта сумасшедшая? Не могла другого времени найти что ли, идиотка… А впрочем, всё к лучшему. Смерть под колёсами электропоезда стала бы для этого урода слишком лёгкой. Хорошо, что так получилось, не стоит пока торопиться, нужно придумать какой-нибудь более изощрённый способ, чтобы перед смертью этот сучёныш испытал самый настоящий ужас. А то он и испугаться бы не успел, толкни его кто-то сзади под поезд.

Так размышлял бывший бандит и банкир, а ныне «липовый» дворник ВДНХ Игорь Николаевич Кистенёв, выходя со станции «Белорусская». В поднявшейся после происшествия суматохе он всё-таки потерял парикмахера из виду. Не страшно, главное, что теперь он знал — Бестужев здесь, в Москве 1974 года, и никуда он от него, Кистеня, не денется. Тем более он кое-что о нём уже выяснил, пусть даже та сучка из редакции «Работницы», словно что-то почувствовав, стала играть в молчанку. Была мысль устроить ей допрос с пристрастием, но пожалел, что самого удивило. Тот случай с воровским общаком и гибелью Вальки что-то в нём изменил, а после знакомства с Ириной он даже не знал, смог бы поднять руку на женщину.

Они так и встречались, вот уже несколько месяцев, и он сам не мог понять, чем эта пусть и симпатичная, но отнюдь не пышногрудая блондинка, на которых он западал в прошлой жизни, так его зацепила. Кистень приходил к ней раз-два в неделю, для них этого было достаточно, чтобы немного соскучиться друг по другу. А когда она сказала, что декан уже присматривает на её место совсем молоденькую девочку, он подкараулил этого старого, неугомонного козла, затащил в подворотню и, крепко держа за каракулевый воротник, процедил тому в перекошенное от ужаса лицо:

— Слушай сюда, гнида… Если я узнаю, что ты уволил Ирину, или просто косо на неё посмотрел — ты покойник. Я твои кишки, жирный опарыш, буду наматывать на палку, а ты будешь ещё живой на это смотреть. А потом заставлю тебя жрать собственную требуху. Ты всё понял?!

— Д-да… Да-да, я всё, я всё понял, — зачастил тот, безвольно обвиснув в руках ужасного незнакомца.

Кистень брезгливо сплюнул, впечатал на прощание декана в стену подворотни и пошёл прочь, уверенный, что Ирине отныне за своё место волноваться не стоит. Они встретились спустя два дня, и она сказала, что декан неожиданно изменился, стал вежливым, даже посматривает на неё вроде как со скрытым страхом.

— С чего бы это? — размышляла она вслух.

— Наверное, понял, что был неправ, — сдержанно усмехнулся Игорь Николаевич.

Но даже эта акция устрашения ему не доставила особого удовольствия, и это Кистеня тревожило. Раньше за собой он такого не замечал.

В то же время отношения с Макаром и Андреем сошли практически на нет. Кистенёв перестал ходить в зал, попросту купив в «Спорттоварах» боксёрский мешок, подвесил его в комнате и лупил по несколько раз в день. Гантели и гири дополняли его домашний арсенал спортивного инвертаря.

Сумку с воровскими деньгами он закопал в районе Одинцово, возле речки Саминки, накидав сверху валежника. На жизнь себе и рестораны с Ириной оставил тысячу, решив, что если ещё и понадобятся деньги — у него имеется заветный блокнотик с фамилиями и адресами. Он может совершить налёт и в одиночку, ни к чему ему этот балласт в виде двух рефлексирующих оболтусов.

А пока нужно напрячь мозги и придумать, как расправиться с парикмахером. И желательно без электроприборов, один раз он уже попробовал — и его швырнуло на 46 лет назад. Как бы в Средневековье не провалиться, в Москву к Ваньки Грозного. Хотя можно будет попробовать при нём палачом пристроиться, потеснить этого, как его, Малюту Скуратова. Кистень никогда не блистал историческими познаниями, однако о легендарном кате и опричнике был наслышан. Но, глядя правде в глаза, пока он освоится в том времени, его первого на дыбу подвесят, поэтому Игорь Николаевич в глубине души был рад, что угодил не в самую жестокую эпоху. Да, пожалуй, вообще в самую спокойную в истории государства, недаром её называют «эпохой застоя».

Правда, закончится всё это большой жопой, и если ему, Игорю Николаевичу Кистенёву, придётся встретить здесь Перестройку и развал страны, то он хотел бы встретить эти перемены во всеоружии. Да, он будет к тому времени совсем не молод, но зато с его знанием предстоящих событий и опытом не только бандита (что было-то было), но и серьёзного бизнесмена может стать одним из первых, если не первым олигархом России.

Игорь Николаевич почти подошёл к своему припаркованному недалеко от станции метро «Жигулёнку», но в какой-то момент рядом с ним притормозила чёрная «Волга», задняя дверца которой распахнулась, а шедшие навстречу двое похожих на штукатуров работяг неожиданно кинулись к нему и моментально закинули на заднее сиденье автомобиля. Кистень не успел ничего предпринять, прежде чем оказался стиснут с двух сторон неизвестными, а на его запястьях защёлкнулись наручники.

— Что происходит? — попробовал было изобразить возмущение Игорь Николаевич.

— Сидите тихо, гражданин Кистенёв, — посоветовал один из «рабочих». — Скоро будем на месте, там вам всё и объяснят.

Кистенёв, догадывался, что это за люди и куда его везут, и с грустью думал, что его планы насчёт олигархического будущего, кажется, слегка пошатнулись. Конечно, это в принципе могли быть и уголовники, которым интересно, где находится «общак», но вряд ли урки так всё ловко организовали бы, да и не стали бы обращаться к нему «гражданин».

Догадка Кистеня подтвердилась, когда машина заехала во внутренний двор на Огарёва-6. Через задний ход его провели на второй этаж в помещение без окон, с пустым столом и несколькими стульями, на один из которых возле стола его и усадили, после чего оставили в одиночестве, не снимая наручников. Игорь Николаевич поёрзал на стуле, и понял, что его ножки привинчены к полу.

Вскоре появились двое: один в штатском был как минимум ровесником задержанного, а второй, в погонах капитана, лет на двадцать моложе. Оба уселись за стол, штатский напротив Кистенёва, а капитан сбоку, вооружившись ручкой и бумагой. Первый аккуратно разложил перед собой картонную папку, конфискованные у задержанного паспорт, ключи от машины, пачку «Marlboro» и триста рублей с мелочью, после чего как бы даже с ленцой спросил:

— Гражданин Кистенёв, догадываетесь, по какому поводу здесь оказались?

— Понятия не имею. Надеюсь, вы мне объясните, за что меня задержали, да ещё таким жёстким способом? Налетели, руки заломили, сунули в машину, наручники нацепили… Может, я и сам бы сел да проехал с вашими людьми куда надо, неужели нельзя было представиться и нормально попросить?

— Я тоже не любитель таких превентивных действий, но в данной ситуации мы не могли рисковать. Слишком уж опасный вы персонаж, если верить полученным нами сведениям. Пока же предлагаю познакомиться поближе. Полковник уголовного розыска Костенко Максим Викторович.

— Ну вот и объясните мне, товарищ полковник…

— Для вас гражданин полковник, или гражданин начальник.

— Извиняюсь, гражданин начальник, объясните мне, чем и для кого я так опасен?

— Всему своё время, а пока назовите вашу фамилию, имя и отчество.

— А вы не знаете? — хмыкнул Кистень.

— Знаю, но это нужно для протокола, — кивнул Костенко в сторону приготовившегося писать капитана.

— Кистенёв Игорь Николаевич.

— Год, дата и место рождения? Где учились, работали? Как оказались в Москве? Чем занимаетесь сейчас? Где проживаете? Родственники имеются?

Игорь Николаевич отвечал размеренно, чтобы не напутать где-то чего-то, хотя вроде бы свою легенду вызубрил досконально. Все ответы задержанного капитан старательно заносил в протокол.

— Вам знакомы вот эти граждане?

Перед Кистенёвым легли извлечённые из папки два чёрно-белых снимка, на которых он без труда узнал Макара и Андрея. Фото насупленных подельников в анфас были сделаны на одинаковом фоне, из чего Игорь Николаевич заключил, что парней, похоже, повязали.

— Да, знаю этих ребят, они занимаются в школе бокса «Трудовые резервы», я тоже туда одно время ходил. Этого вроде бы Макаром зовут, а этого, если не ошибаюсь, Андреем.

— Правильно, Макаром и Андреем. И насколько близко вы с ними знакомы?

— Да пересекались на тренировках, в раздевалке, как-то в кафе вместе посидели. С ними ещё один тогда был…

— Случайно не этот?

С нечёткого снимка на него смотрел Валентин, тот, кто спас ему жизнь ценой собственной, и только усилием воли Игорь Николаевич заставил себя сохранить на лице полную невозмутимость.

— Точно, он, правда, имя подзабыл, но он тоже боксом занимался, а потом куда-то пропал.

— А может быть, вы и расскажете нам, куда?

«Раскололись, сучата, — подумал Кистенёв. — как пить дать, раскололись. Только хрен они от меня правду услышат, пусть доказывают».

— Не понимаю, гражданин начальник, я-то здесь при чём?

— Не понимаете? Ну-ну… Муромский, — обратился он к капитану, — скажите, чтобы привели Бердычева и Дёмина.

Видок у появившихся минут через пять ребят был не то что потрёпанный, но по красным глазам чувствовалось, что как минимум прошедшую ночь ребята не спали. В отличие от Игоря Николаевича, оба без наручников, да по их обречённому виду и так было понятно, что они не способны на какие-то противоправные действия.

— Садитесь, — кивнул на свободные стулья полковник. — Кистенёв, узнаете этих молодых людей.

— Да, я же показывал на фотографии, это Макар и Андрей. Здравствуйте, ребята. Вы что-то натворили?

— Ну знаете, Игорь Николаевич, вашему самообладанию можно только позавидовать, — усмехнулся Костенко. — А ведь натворили, и не без вашего непосредственного участия. Даже, я бы сказал, благодаря вам. Долго мы под них копали относительно их пропавшего друга, и всё же парни дали признательные показания. Ну и вас, получается, сдали по полной. А вы, Бердычев и Дёмин, узнаёте этого гражданина.

— Да, — буркнул Макар.

— Да, узнаю, — так же тихо подтвердил Андрей, и ручка капитана сделала на бумаге соответствующие пометки.

— А при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Гражданин начальник, — вмешался Кистенёв, — может, снимете с меня «браслеты»? А то руки уже затекли — сил нет.

Муромский по кивку полковника достал ключи, и вскоре Игорь Николаевич разминал затёкшие запястья, непроизвольно кинув взгляд на циферблат своих «Patek Philippe». Находился он здесь уже почти два часа.

— Интересные у вас часики, гражданин Кистенёв. Позвольте полюбопытствовать?

Игорю Николаевичу ничего другого не оставалось, как расстегнуть клипсу кожаного ремешка и протянуть дорогущий хронометр полковнику. Тот с любопытством принялся разглядывать циферблат и обратную сторону корпуса.

— Ого, Швейцария! Что-то подсказывает мне, Игорь Николаевич, что стоят такие часики ох как недёшево. Сколько, если не секрет?

— Без понятия, друг подарил, — пожал плечами задержанный.

— Всем бы таких друзей, — хмыкнул Костенко, положив часы на стол. — Пусть пока полежат здесь, целее будут… Итак, Макар Евгеньевич и Андрей Викторович, я повторяю свой вопрос: при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Кистенёвым?

Следующие четверть часа Игорь Николаевич выслушивал откровения своих бывших подельников. Неохотно, без лишних подробностей, изредка подбадриваемые полковником и под скрип шариковой ручки капитана, они выдавливали из себя признательные показания, включая гибель Валентина при экспроприации воровского общака. Наконец их красноречие иссякло, и они снова понуро опустили головы.

— Гражданин Кистенёв, вы подтверждаете сказанное Бердычевым и Дёминым?

— Ни в коем разе, гражданин начальник. Не знаю, что или кто заставило этих молодых людей сочинять такие небылицы, но всё ими сказанное никакого отношения ко мне не имеет. Они меня явно с кем-то спутали, и я бы попросил в их аферы меня не впутывать. Я простой дворник, живу тихо, никого не трогаю.

Костенко сдержанно вздохнул и кивнул капитану:

— Муромский, скажите, чтобы задержанных увели, только пусть сначала подпишут протокол.

Проводив взглядом понурых парней, он сцепил пальцы в замок, подался вперёд и ледяным взглядом уставился на сидевшего напротив арестанта.

— Простой дворник, говорите? А до этого бульдозерист на прииске «Нижний Куранах» в составе треста «Алданзолото», еще раньше трудились на велозаводе… Я ничего не упустил?

— Всё верно, — спокойно ответил Кистенёв, понимая, что его «липовую» биографию уже наверняка пробили.

— Только вот в городе, который вы указали как родной, ни в одном ЗАГСе Игорь Николаевич Кистенёв 1923 года рождения не числится. Есть один полный ваш тёзка, но он ходит в детский сад. Что интересно, у него родимое пятнышко на правом виске такое же, как у вас. Странное совпадение, не находите?

— Действительно, странное, — пробормотал экс-банкир, делая усилие, чтобы на лбу не выступила испарина.

— Далее, ни на каком прииске вы никогда не работали, и дворником при ВДНХ тоже, хотя и числитесь в этой должности. Что интересно, по уголовным делам вы тоже не проходили, ваше фото мы разослали от Калининграда до Владивостока. Может быть, всё-таки поделитесь своей истинной биографией? Право слово, хотелось бы побольше узнать про столь разностороннюю личность. Кстати, вот, поглядите, — Кистенёву кинул взгляд ан придвинутый лист, — это показания некоего Виктора Белова. Знакомая фамилия? Вы ему представились сотрудником Комитета госбезопасности. И он поделился с нами своими подозрениями, что именно вы могли быть причастны к смерти гражданина Рыбакова.

— Ещё и «мокруху» на меня вешаете? Ну спасибо, гражданин начальник. А кроме слов есть какие-то доказательства? Отпечатки моих пальчиков имеются? Вот и не надо… А насчёт дворника верно, попросил оформить, чтобы в тунеядцы не записали. Но с приисками и велозаводом вы, промашку дали, работал я там, гражданин начальник. Видно, плохо отделы кадров смотрели, должно быть и у тех, и у вторых записано.

— Отделы кадров смотрели хорошо, а вот вы что-то скрываете, и нам очень хотелось бы узнать, что именно.

— Гражданин начальник, — устало вздохнул Кистенёв. — всё, что хотел сказать — я сказал, больше добавить мне нечего. А фантазия этих молодых людей пусть останется на их совести. И вы либо предъявляете мне обвинение, либо отпускаете с извинениями на все четыре стороны.

Полковник откинулся на стуле, Муромский, не двигая головой, медленно переводил взгляд с Костенко на задержанного. Молчание длилось минуты две, после чего наконец полковник движением головы предложил Муромскому выйти из комнаты и, оставшись с Кистенёвым с глазу на глаз, хлопнул ладонью по столу:

— Ладно, с вашей биографией мы ещё разберёмся, а сейчас предлагаю сознаться, где храните воровские деньги. Сколько там было? Думаю, что немало. Учтите, чистосердечное признание смягчает степень вины, а такая серьёзная сумма серьёзно скостит срок. Увы, отсидеть придётся, на вас организация преступной группировки, несколько грабежей, два убийства, пусть даже это были не самые лучшие представители рода человеческого. Парня, конечно, жалко, подставился, вас защищая… Зря вы его труп сожгли, получается, поглумились над покойником, но это дело тоже поправимое, можем и как несчастный случай провести. Подумайте, Игорь Николаевич, мы ведь так или иначе деньги найдём, а если сами признаетесь, где их прячете — сможете выйти на свободу.

Голос полковника стал совсем уж мягким и вкрадчивым. Игорь Николаевич про себя усмехнулся, но всем своим видом изобразил глубокое недопонимание.

— Гражданин начальник, да я бы с радостью всё отдал, но ни про какой воровской общак ничего не знаю. Вы кому верите — этим пацанам или мне, взрослому человеку? Может, они сами кого-то ограбили, а меня решили до кучи приплести! Что я им сделал? Да я в жизни мухи не обидел!

— Значит, не хотите по-хорошему? — в голосе Костенко прорезался металл. — Что ж, будем по-плохому. Распишитесь вот здесь, гражданин Кистенёв, что показания с ваших слов записаны верно… Муромский!

Капитан словно ждал под дверью, которая моментально отворилась.

— Пусть конвой забирает, везут в СИЗО.

— А вещи? — хмуро поинтересовался Кистень.

— Ваши вещи будут доставлены туда же и сданы по описи. На ближайшее время следственный изолятор станет вашим родным домом.

Спустя сорок минут в ворота «Бутырки» въезжал автозак со свежим подследственным. Спускаясь на землю, Кистенёв был мрачен как туча. Доселе в стенах такого рода заведений ему доводилось бывать лишь как меценату, пытавшемуся облегчить жизнь узников, теперь же предстояло на собственной шкуре испытать все прелести изолятора.

Лишившись ремня и шнурков, он получил взамен матрас, одеяло, подушку с линялой наволочкой, серое вафельное полотенце, алюминиевые миску, ложку и кружку.

— Зубную пасту, порошок, щётку вам принесут? — поинтересовался оформлявший его лейтенант.

Кистень подумал про Ирину. Стоит ли ей сообщать, что он в СИЗО? А кто ему вообще будет передачки носить? Или всё же вернут конфискованную наличность, и он сможет на эти деньги первое время более-менее сносно существовать?

— Некому нести. И деньги изъяли.

— В СИЗО вам деньги ни к чему. Ладно, держите зубную щётку и зубной порошок.

С вещами в руках его в сопровождении конвойного полутёмными коридорами повели к месту ближайшего на время следствия пребывания. Настоящий лабиринт, разделённый на отсеки решетчатыми дверьми.

Однажды ему пришлось стоять лицом к стене, когда мимо конвоировали такого же бедолагу, он даже не смог того разглядеть — перед глазами зеленела покрытая тонкими трещинами поверхность. Потом пришлось ещё раз встать лицом к стене — когда его наконец привели к камере, и конвоир, открыв окошко, велел всем занять свои места на шконках, а затем отпер массивным ключом дверь и со словами: «Принимайте новенького» подтолкнул внутрь, после чего закрыл за ним дверь.

Характерный запашок сразу шибанул в нос, отчего Игорь Николаевич непроизвольно поморщился. Тут же захотелось приложить к лицу носовой платок.

«М-да, брат, изнежился ты, — подумал про себя Кистень. — Ничего, к новым порядкам быстро привыкнешь, хочешь ты того или нет».

Камера была вытянутой, как пенал, по бокам двухъярусные шконки, справа за дверью — отгороженное ширмой очко, по центру — вытянутый стол, за которым сидели четверо. Ещё один лежал на нижней шконке у зарешечённого окошка, сквозь которое в камеру проникали лучи закатного солнца, и читал старый номер «Огонька».

Да, знал бы, что так судьба сложится — подучил бы правила поведения в хате. Азы-то он, конечно, знал, кое-что читал, да и приходилось не раз общаться с бывшими сидельцами. Правда, те не особо любили вспоминать своё прошлое, однако изредка кое-какими воспоминаниями всё же делились. Например, как входить в хату. А вот дальше… Дальше было много нюансов, каждый из которых мог оказаться для новичка роковым.

— Смотри-ка, народ, фраер-то морду кривит. Может, ему наше общество не нравится?

Голос принадлежал одному из сидевших за столом, на котором, едва за конвойным захлопнулась дверь, тут же появилась колода засаленных, самодельных карт. На вновь прибывшего пристально смотрели несколько пар глаз, включая говорившего — худого арестанта лет тридцатив майке-алкоголичке какого-то неопределённого серо-зелёного цвета с исписанными наколками пальцами. Первым желанием Кистеня было подойти и въехать этому дрищу промеж глаз, однако он благоразумно предпочёл сначала поприветствовать жильцов хаты.

— Привет честно́й братве! На какую шконку кинуть барахло?

— Можешь кинуть к параше, по ходу, там тебе самое место, — снова подал голос худой.

Обитатели камеры, за исключением равнодушно читавшего журнал, смотрели на него с вызовом и насмешкой. Игорь Николаевич в ответ тоже усмехнулся:

— Себя туда кинь, клоун.

Худой разом перестал ухмыляться и едва заметно переглянулся с немолодым арестантом, с потрёпанной книжкой в руках лежавшего на нижней шконке у зарешечённого окошка, из которого в камеру проникали лучи закатного солнца. Игорь Николаевич без труда определил — авторитет, держит масть в хате. После чего худой встал и вразвалочку, вихляющей походкой подошёл к новичку, глядя на него чуть снизу — сказывалась разница в росте.

— Слышь, баклан, ты чё, в бубен давно не получал? Да ты щас «дальняк» языком будешь драить.

Кистень, как досадную помеху, просто отодвинул того плечом и, обогнув стол с сидевшими за ним игроками, подошёл к авторитету.

— Куда вещи кинуть?

Тот оторвался от чтения, как бы нехотя переведя взгляд на стоявшего перед ним человека с матрасом и подушкой в руках.

— А ты кто вообще будешь, мил человек?

— Игорь Николаевич Кистенёв. Можно просто Кистень — так меня с детства во дворе звали.

— Кистень, значит… Ну пусть будет Кистень. И какую статью тебе следак шьёт?

— Гоп-стоп, вроде как с подельниками квартиры подламывали. Только те пацаны на меня наговаривают, в жизни ничем подобным не занимался.

— Ну это само собой, мы все тут по ошибке.

Его фраза сопровождалась смешками сокамерников.

— Прикид у тебя знатный. Скорее, таких, как ты, на гоп-стоп берут. А на воле чем занимался?

— Числился дворником на ВДНХ, а так жил в своё удовольствие на честно заработанные.

— Где же это ты честно заработал?

— На приисках 10 лет оттарабанил.

— И много привёз? — с показным равнодушием поинтересовался авторитет.

— Сколько привёз — всё моё, на жизнь пока хватает.

— Ладно, дело твоё, Кистень, лишь бы на грев хватало… Чекан, покажи новенькому свободную шконку.

— Ага, — с готовностью кивнул худой. — Давай, сюда кидай барахло.

Кажется, пронесло. Кистень, конечно, предпочёл бы нижний ярус, но выбирать не приходилось, и он закинул матрас с подушкой на верхнюю шконку. Секундная потеря бдительности тут же обернулась проблемами, так как в следующий миг одновременный удар сзади по почкам заставил Кистеня охнуть и выгнуться дугой. Впрочем, инстинкт уже включился на полную и, не дожидаясь, пока на него обрушится град ударов, он отскочил в сторону, всё ещё с гримасой боли на лице. Бил по почкам, похоже, как раз худой Чекан, который сейчас держал в руке табурет и явно прикидывал, на какую часть тела новичка его опустить. Остальные арестанты, как ни в чём ни бывало, сидели за толом, но было видно, что в случае чего они моментально включатся в экзекуцию.

Не дожидаясь, пока в его отношении будет применено членовредительство, Кистень быстро шагнул вперёд и прямым правой отправил соперника в короткий полёт к входной двери — один из картёжников едва успел увернуться от летящего мимо него тела. Остальные тоже похватали табуреты, и Кистень понял, что от троих отмахаться будет крайне проблематично, но в этот момент прозвучал голос от окна:

— А ну ша! Угомонились!

Сокамерники замерли как вкопанные. Авторитет отложил в сторону «Огонёк», принимая сидячее положение.

— Поставили табуретки на место… Вот так. А ты можешь занимать свою шконку, никто тебя не тронет… Пока.

— Ну спасибо, — хмыкнул Кистень и поморщился от болезненного ощущения в правом боку. Ещё не хватало отбитыми почками мучиться остаток жизни.

Тем временем Чекан, встал, держась одной рукой за стенку, а на ладонь второй выплюнул сгусток крови, в котором что-то белело.

— Крест, этот баклан мне зуб выбил! Я его, суку, на перо поставлю…

— Никшни, Чекан, — устало произнёс Крест. — У тебя и так половины зубов нет, а те, что остались — сами скоро повылезали бы.

После чего снова улёгся и продолжил чтение. А арестанты, включая отплевавшегося над раковиной Чекана, как ни в чём ни бывало продолжили игру. Даже спустя какое-то время предложили присоединиться новенькому, сыграть на костюмчик, но Кистенёв, сунувший сложенный пиджак под подушку, от предложения отказался. Он прекрасно знал, что обыграть блатных в карты с их заряженными колодами невозможно, разденут до нитки. А сейчас ему нужно было спокойно полежать и обдумать сложившуюся ситуацию.

В семь вечера баландёр в сопровождении конвойного приволок ужин. Тарелки просовывали в окошко, где их наполняли пшённой кашей с куском рыбы и хлеба, а в кружки наливали тёплый, цвета ослиной мочи чай, плюс в подставленную ладонь кидали три кусочка рафинада. Игорь Николаевич, понимая, что в ближайшее время альтернативы не предвидится, тоже отстоял в короткой очереди к окошку и присоединился к трапезе за столом.

Ночью ничего интересного не происходило, разве что вовсю работала «дорога» — малявы от одних зеков к другим кочевали по натянутой между окон нитке. Кистенёв в этом процессе не участвовал, однако почти не сомкнул глаз — мало ли что взбредёт в голову сокамерникам.

В 6.00 — общий подъём, обитатели камеры потянулись к умывальнику и параше. В какой-то момент Игорь Николаевич заметил на себе пристальный взгляд Креста, впрочем, местный авторитет тут же сделал вид, что занят своими делами. В 7 утра принесли завтрак, после которого Кистень не чувствовал себя достаточно сытым, но от приготовленного местными умельцами чифиря отказался. С 8 до 9 проходила проверка камер с приёмом писем, заявлений и жалоб. Поинтересовались, идёт ли камера на прогулку. Идти согласились все, кроме Креста. Прогулка на крыше СИЗО в тесноватом помещении с решёткой вместо крыши длилась час. Не успели вернуться, как Кистенёва вызвали на допрос.

На этот раз перед ним сидел не вчерашний полковник, а незнакомый мужчина лет сорока с небольшим. Как и Костенко, он был тоже в штатском, но костюм на нём казался более добротным и сидел как влитой.

— Подполковник госбезопасности Романов Игорь Петрович, — представился тот.

Под ложечкой тут же неприятно засосало. Видно, слишком большая сумма денег стоит на кону, если его делом заинтересовались в Комитете. А эти ребята в отличие от ментовских умеют колоть на раз-два. Но и он не лыком шит, так что ещё посмотрим, кто кого.

Комитетчик тем временем достал из кармана пиджака пачку «Явы», выудил одну сигарету и неторопясь прикурил от спички. Игорь Николаевич, уловив обонянием табачный дымок, почувствовал, как невыносимо хочется купить. Он даже согласился бы на этот полуфабрикат, по недоразумению называемый сигаретами, но Романов, похоже, испытывал удовольствие от мучений допрашиваемого и не собирался тому ничего предлагать.

— Как спалось, гражданин Кистенёв? Судя по вашему помятому виду, не очень?

— Душно было, вот и ворочался с боку на бок.

— К сожалению, вентилятор в камеру не положен.

По его интонации нельзя было определить, сказано это с сарказмом или на полном серьёзе.

— Ничего страшного, на приисках было и похлеще, приходилось ночевать в палатках и времянках, гнус обгладывал мясо чуть ли не до костей, и ничего, работали и не жаловались.

— А вы, Игорь Николаевич, так и продолжаете гнуть свою линию. А между тем в вашем деле вскрылись новые обстоятельства. Вам знакомы эти вещи?

Кистенёв непроизвольно сглотнул застрявший в горле ком: перед ним на столе лежали так хорошо знакомые ему блокнотик с адресами жертв и айфон в корпусе из золота и кожи питона.

Глава 2

— Эти вещи были найдены при обыске в вашей квартире. В записной книжке указаны адреса и имена людей, некоторые из которых стали жертвами нападения со стороны вас и ваших молодых подельников Бердычева и Дёмина. На ней ваши отпечатки пальцев, так что не нужно делать вид, гражданин Кистенёв, будто вы видите её впервые.

— Я и не делаю, — пожал плечами Игорь Николаевич. — Но я никого не грабил, эту записную книжку я нашёл в раздевалке спортзала и подобрал. Видно, Макар или Андрей оборонили, по всему выходит, что они в этих грабежах замешаны, а меня пытаются записать в соучастники. Да вы почерк сверьте, все эти записи сделаны не моей рукой.

— Так, значит? — невозмутимо отреагировал чекист. — Графологическую экспертизу мы проведём, не сомневайтесь. Меня куда больше интересует вот эта вещь.

Он показал глазами на девайс, подозреваемый протянул было к айфону руку, но Романов покачал головой, мол, лучше не трогать.

— Знаете, меня она тоже интересует, — простодушно заявил Игорь Николаевич. — Месяц назад нашёл возле американского посольства. Иду такой по своим делам, глянь под ноги — лежит. Поднял, смотрю, вещь красивая, явно импортная, ну и не удержался, сунул в карман. Дома решил посмотреть повнимательнее, вроде как на маленький телевизор похожа, нашёл какую-то кнопочку на корпусе, понажимал — никакого эффекта. Разбирать не рискнул, положил — и забыл про аппарат.

— Записную книжку он нашёл, аппарат нашёл… Может, и деньги с воровского общака нашли? Между прочим, наши люди не поленились, вскрыли этот агрегат, а внутри начинка из неизвестных комплектующих, причём некоторые промаркированы на английском языке.

— Вот! Я же говорю, нашёл возле американского посольства! Может это ихний шпион потерял? Ну точно, как же я сразу не догадался! Надо было вам сразу и отнести, эх, не сообразил…

— Кистенёв, вы Ваньку-то мне тут не валяйте! — слегка повысил голос подполковник. — Учитывая, что ваша биография — сплошное «белое пятно», именно вы как нельзя лучше подходите на роль агента вражеских спецслужб.

— Я?! Да помилуй Господи! Товарищ… гражданин подполковник, ну какой из меня шпион?!

— Вот и разберёмся, шпион вы или советский гражданин. Артист вы, во всяком случае, так себе, играете из рук вон плохо, я вам ни на йоту не поверил. Ваши кураторы могли бы прислать к нам кого-нибудь более способного. А с этим аппаратом мы сами разберёмся, времени у нас навалом. Я уверен, что это какое-то хитроумное передающее устройство, с помощью которого на Запад передаётся секретная информация.

— Гражданин подполковник, вы уж разберитесь, шпион я всё-таки или грабитель. А то как-то не стыкуется.

— Не стыкуется, — согласился Романов. — Шпион вряд ли стал бы заниматься разбоем, да ещё вовлекать в это учащихся техникума. Им бы в армию, а они теперь, судя по всему, будут срок мотать по вашей милости… Ладно, версия с найденным прибором может меня устроить, если вы скажете, где храните воровские деньги. Ваше признание значительно смягчит приговор.

— Опять двадцать пять! Да не знаю я ни про какие деньги! Никого я не грабил, могу поклясться хоть на Конституции, хоть на Библии.

— А вы крепкий орешек, гражданин Кистенёв. Думаете, когда освободитесь — залезете в тайничок и заживёте на широкую ногу? Ничего подобного, каждый ваш шаг будет контролироваться. Тем более что освободитесь вы ой как нескоро, по совокупности лет 15 вам накинут, это я обещаю. А то ведь суд, чего доброго, и высшую меру социалистической защиты может применить. Так и останется ваша захоронка бесхозной, некому будет гулять на воровские денежки.

— Вы сначала докажите мою вину, а потом стращайте, — оскалился Кистенёв.

— Достаточно будет показаний Дёмина и Бердычева, да и ваши липовые, хотя и качественно сработанные документы и вот эту записную книжку тоже к делу приложим. Так что срок получите, не сомневайтесь. Конвойный! Забирайте подследственного.

— И вообще я требую адвоката! — заявил, поднимаясь с табуретки, Кистенёв.

— Будет тебе и адвокат, и прокурор, — пробормотал Романов, когда за арестантом закрылась дверь.

В камеру он вернулся как раз к обеду, но после допроса тюремная баланда в горло не лезла. Бывший банкир забрался на шконку и, заложив руки за голову, уставился в серый потолок. Будущее виделось Игорю Николаевичу в весьма мрачных тонах, в том, что «самый гуманный суд в мире» впаяет ему на полную катушку — он не сомневался.

Радовало, впрочем, что комитетчикам не удастся покопаться в содержимом его айфона. Даже если каким-то чудом им удастся найти способ зарядить аккумулятор и включить гаджет, то для начала нужно будет ввести пароль, а потом на первой же разблокировке Face ID запросит лицо законного владельца айфона. Да и откуда им догадаться, чьё лицо просит программа, тем более до этого уж точно не дойдёт.

От размышлений его отвлёк один из арестантов:

— Кистень, слышь, тебя Крест зовёт. Спускайся давай.

Пару секунд он думал, не проигнорировать ли приглашение, мол, если так надо — пусть сам оторвёт задницу от шконки, но всё же благоразумно решил не накалять обстановку. Легко спрыгнул вниз, сунул ступни в итальянские ботинки без шнурков и подошёл к лежанке Креста.

— Садись, — кивнул тот на соседнюю шконку напротив, сам принимая сидячее положение. — Разговор у меня к тебе будет серьёзный. Я завтра ухожу по этапу, а нынче ночью малява пришла, и в ней тобой серьёзные люди интересуются. Мол, заселился ли в хату такой Кистенёв Игорь Николаевич, на которого грабежи большие вешают? Я ответил, что есть такой пассажир, только подселили, а насчёт грабежей мы пока не общались. Это, конечно, не моё дело, а ты думай, Кистень, с чего к тебе такой интерес.

Крест вроде бы равнодушно смотрел на собеседника, у которого под ложечкой неприятно ёкнуло, однако Игорь Николаевич внешне лишь выразил неподдельное удивление.

— Да и мне и самому непонятно, с чего бы вдруг? Я ж говорю, на меня вешают грабежи, которых я не совершал.

— Я тебе не следак и не поп, передо мной можешь не каяться. Что хотел — сказал, а дальше сам думай.

Крест вновь улёгся на лежак, а Кистень в задумчивости побрёл к своей шконке. Арестанты по обыкновению резались в карты, делая вид, что беседа авторитета с новеньким их не касается, только Чекан зло покосился на выбившего ему зуб сокамерника.

Срать на твои косые взгляды, думал Кистенёв, теперь надо думать, как распорядиться полученной информацией. Скудной, но от этого не менее важной. Вряд ли этих «серьёзных людей» интересуют лишь грабежи. Похоже, каким-то образом слух о том, что в «Бутырке» оказался взявший воровскую кассу человек, достиг ушей серьёзных людей. Что они предпримут? Могут, конечно, и поставить на перо при первой возможности, но в таком случае они не узнают, где хранятся деньги. Либо им плевать на деньги, для них главное принцип — наказать. Но, скорее всего, даже если его уже заранее приговорили, они всё равно попытаются сначала выяснить, куда он припрятал воровской общак. Как ни крути — ему хана. Хоть иди и признавайся тому чекисту, что он прибыл из будущего и представляет огромную ценность в качестве обладателя сверхсекретных знаний. Вряд ли поверит, даже если он подскажет, как можно оживить айфон и предъявит скрытую в нём информацию. Скажут, новая разработка американцев, а его точно обвинят в шпионаже. Или сдать захоронку, прикинувшись раскаявшимся налётчиком? Тут вообще всё прозрачно: срок один хрен впаяют, максимум — скинут года три сдачу такой суммы в казну государства. Как ни крути — Ладно, чего голову зря ломать, война покажет, а пока так и продолжим строить из себя невинного агнца.

«В процессе перехода к коммунизму всё более возрастает роль нравственных начал в жизни общества, расширяется сфера действия морального фактора и соответственно уменьшается значение административного регулирования взаимоотношений между людьми. Партия будет поощрять все формы сознательной самодисциплины граждан, ведущие к закреплению и развитию основных правил коммунистического общежития.

Отвергая классовую мораль эксплуататоров, коммунисты противопоставляют извращённым эгоистическим взглядам и нравам старого мира коммунистическую мораль — самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества…»

Господи, какой же бредятиной приходится заниматься! У меня уже голова пухла от зубрёжки «Морального кодекса строителя коммунизма», но деваться некуда, назвался груздем — полезай в кузов. То есть в кандидаты КПСС.

Это меня сразу после триумфального возвращения из Вильнюса Антонина загрузила. Мол, учи Устав и «Моральный кодекс…», чтобы от зубов отскакивало, на следующей неделе будем рассматривать вопрос о принятии тебя кандидатом в члены КПСС, а я и ещё одна член партии будем тебя рекомендовать. Правда, после возвращения мне пришлось шлёпать в поликлинику за больничным, так как с травмированной рукой я много не наработал бы. На вопросы на работе и дома о том, что случилось, придерживался уже принятой линии: порезался куском стекла. Чтобы получить бюллетень, пришлось собрать подписи докторов, комиссии соцстраха, администрации, кадровиков и бухгалтерии. А поскольку мой порез считался бытовой травмой, то пособие должны были начать платить только с шестого дня болезни. Правда, на тот момент, по моим словам, трое суток уже прошло, так что начала выплат оставалось ждать ещё столько же. На фоне всей этой бюрократии я ещё в самом начале хождения по кабинетам попробовал было заявить, что больничный мне вовсе не нужен, но так как работать с травмированной рукой я всё равно не мог, так и заставили оформлять этот ворох бумаг. Хоть порадовало, что пообещали через пару дней снять швы.

Я обзвонил клиенток, сообщив, что в ближайшее время ко мне можно не записываться, и принялся за зубрёжку. К назначенному дню Устав образца 1971 года и «МКСК» мне уже снились, но мои старания даром не пропали: на собрании первичной парторганизации я был принят кандидатом в члены КПСС. В торжественной обстановке мне вручили кандидатскую карточку и обязали за время испытательного срока хранить эту карточку как зеницу ока, вовремя платить взносы, выполнять производственный план, принимать активное участие в общественной жизни предприятия и соответствовать моральному облику строителя коммунизма. Если не напортачу — через год будет рассматриваться вопрос о моём вступлении в члены Коммунистической партии Советского Союза.

С запрятанной во внутренний карман джинсовой куртки карточкой кандидата в члены КПСС я неторопясь шёл домой. По такому поводу решил заскочить в магазин, купить бутылочку хорошего вина и отметить это дело дома с Леной. Бутылочкой я разжился, а заодно и палкой полукопчёной колбасы, но для этого пришлось постоять в очереди, заодно став свидетелем неприятной сцены. Не знаю, из-за чего возник конфликт, я в этот момент размышлял о своём, но в какой-то момент услышал шум в очереди, а затем противный женский голос на повышенных тонах сообщил:

— Вот и вали в свой Израиль, жидовка!

Голос принадлежал стоявшей позади меня толстой тётке с неумело наложенным макияжем, делавшим её и без того некрасивое лицо похожим на клоунскую физиономию. Да ещё толстый слой крема давал коже жирный отблеск, что ещё более усиливало негативный эффект. Объектом нападок была скромно одетая женщина лет тридцати, наружность которой выдавала принадлежность к определённой нации.

— Гражданка, ну зачем вы так? — попытался урезонить скандалистку стоявший позади пожилой интеллигент в очках и с бородкой клинышком. — Национальность не может являться причиной для оскорбления человека.

— А тебя вообще не спрашивают, козёл в очках. Тут коренным москвичам колбасы не хватает, ещё и жидовки всякие без очереди лезут.

— Почему без очереди, я тут стояла, вот и женщина подтвердит, — пролепетала несчастная.

— Ну, не знаю, — смерила её взглядом «свидетельница». — Может и стояли, а может и нет, всех не упомнишь.

— Вот и пусть чешет отсюда, жидовочка!

— А вы, наверное, русская? — спросил я затеявшую скандал даму. — Так не надо позорить русскую нацию своим хамским поведением, показывать всем, что вы быдло. А вы, женщина, вставайте в очередь, я видел, что она занимала.

После возникшей на мгновение паузы послышались как одобрительные возгласы, так и слова в поддержку скандалистки. Она сама дёрнулась было что-то прокричать, но едва открыла усеянный золотыми зубами рот, как я подошёл к ней вплотную и прошипел:

— Сейчас хоть слово вякнешь — окажешься на Лубянке. Это видела?

Я махнул перед её глазами кандидатской карточкой, которую любой нормальный человек ни при каких условиях не принял бы за гэбэшные корочки, но для тётки этого оказалось достаточно.

— Да я чё, я ничё, — моментально поникла она. — Пусть встаёт, я ж разве против…

В общем, этот эпизод слегка подпортил мне настроение. Однако проведённый в компании любимой женщины вечер слегка сгладил впечатление от магазинного инцидента.

До выхода на работу оставалось ещё несколько дней, и я стал думать, чем бы их занять.

Понятно, что сходить в магазин, или забрать из садика Наташку для меня труда не составляло, но в остальное время мне предстояло мучиться бездельем, а моя деятельная натура этого перенести не могла.

Тут-то моё внимание и оказалось обращено на стоявший в сарае мотоцикл «Днепр». После той поездки в Алексеевскую рощу куда-то снова выбраться всем семейством пока не получалось, а я по-прежнему мечтал перемещаться по Москве на собственном транспорте. Автомобиль всё ещё недоступен, а мотоцикл летом — самое то. Вот только на этом чудовище с коляской ездить по городу немного стрёмно. Вот если бы это был чоппер…

А почему бы и нет? Эта мысль накрепко засела в моей голове, и я, воспользовавшись массой свободного времени, решил не откладывать дело в долгий ящик. Уже на следующий день благодаря наработанным связям через директора автобазы вышел на мастера, способного превратить обычный мотоцикл в настоящее произведение искусства. Звали его Евгений Савиных, обитал он на самой окраине Москвы, в Кузьминках, там же и занимался кастомайзингом. Туда солнечным июльским утром я и направил свой «Днепр», благо что швы недавно сняли, и я мог спокойно крутить рукоятку пусть ещё и забинтованной рукой. К тому же, решив подстраховаться, на всякий случай нацепил ещё и кожаные перчатки.

Савиных в своей небольшой мастерской копался под старым «Москвичом». Оказалось, подогнали халтуру, молодой человек мог и автомобиль перебрать, если за это платили, но мотоциклы оставались его главной любовью.

— Как, гоже? — спросил он, не без гордости демонстрируя образец, в котором с большим трудом угадывался, как он объяснил, «Иж-Юпитер-2». — Жаль, ГАИ не регистрирует переделанные мотоциклы, езжу на свой страх и риск. В прошлом году один такой на базе «Урала» у меня уже забрали, до сих пор на штрафстоянке стоит, не могу вернуть. Так что ездить на них лучше за городом, а если по Москве-то желательно в тёмное время суток.

— Постараюсь как-нибудь этот вопрос уладить через своих знакомых, — без особой, впрочем, надежды сказал я. — А в общем-то как, готов взяться за кастомайзинг?

— За что?

— Ну, за переделку, из обычного «Днепра», сделать чоппер типа «Харлей-Дэвидсон».

— Как вот этот?

Он подошёл к обвешанной плакатами стене гаража, на одном из которых красовался классический американской чоппер.

— Во-во, типа такого. Сможешь?

— Можно попробовать, сам давно мечтал взяться за что-то подобное. Ездить планируешь с пассажиром?

— Я бы не против, но жена может не понять. Да и крепёж под люльку желательно оставить.

— Ладно, оставим оба, обтяну их натуральной кожей. Раму удлинять будем? Хорошо, сделаем чуть длиннее. Движок у нас оппозитный, 650 кубов, 32 лошади… Подгоним фазы газораспределения и степень сжатия в каждом цилиндре, отрегулируем карбюратор. Плохо, что в конструкции не предусмотрен масляный фильтр, вместо него стоит центрифуга, двигатель предрасположен к перегреву. Это дело мы доработаем. А вот КПП я бы поменял, «днепровские» коробки из-за своей сложности слишком часто выходят из строя. Сцепление можно поставить «москвичёвское», и фильтр воздушного охлаждения тоже от «Москвича-412». Поршни на этой модели тоже слабое место, быстро прогорает днище, есличто-можно установить угол опережения в рамках 32–36° до верхней мертвой точки поршня…

Обратно я добирался на общественном транспорте, по пути размышляя, как сказать Лене о моей затее с мотоциклом. Да ещё неизвестно, как тесть такую новость воспримет. Хотя ему-то что, он байк мне на свадьбу подарил, что хочу-то с ним и делаю.

Наташку в этот вечер из садика обещалась забирать Лена, до их прихода я успел отварить и намять картошки с молоком, в ожидании близких накрыв кастрюлю полотенцем. К картошке-пюре полагались котлеты, которые жена нажарила ещё в воскресенье, и мы доедали их вот уже третий день. За ужином я заметил, что настроение у любимой не очень, и когда уложили дочку спать, предложил поделиться проблемой.

— Лёша, ты слишком нас с Наташей балуешь, — вздохнула Лена. — У дочери игрушки, которых нет ни у кого ни в садике, ни во дворе. Наташка сегодня подралась с одной девочкой из-за говорящей куклы, которую ты подарил ей месяц назад на день рождения. Девочка выпросила поиграть, а отдавать не хотела. В итоге ещё и я выговор от воспитательницы получила. На меня начали косо смотреть родители других детей. Да и на работе перешёптываются, я, по их мнению, стала слишком хорошо одеваться. Про наших старух во дворе уже и не говорю, им хоть улыбайся, хоть не улыбайся — всё равно с дерьмом смешают. Вон, серьги, Брежневой подаренные, так и лежат ни разу ненадёванные. А куда мне их надевать, не на работу же… И так уже стараюсь одеваться попроще, брючный итальянский костюм, в прошлом месяце купленный, один раз выгуливала, и то в выходной, помнишь, мы в парк ходили? Так потом Варвара Ивановна из соседнего подъезда меня чуть ли не проституткой называла.

— Что же ты предлагаешь, ходить оборванцами и есть синих магазинных кур? Почему, имея возможность, я не могу и сам хорошо жить, и устроить сносное существование своим близким? — Всё верно, Лёшка, но людям-то рот не заткнёшь. Чужое счастье, как мама ни скажет, глаза застит. Как же народ привык довольствоваться малым, что палка сервелата у соседей, не говоря уже о фирменных джинсах, вызывает у людей волну гневного протеста… И хоть как изворачивайся — так и будут смотреть волками. Что ж, знал, на что иду, когда начал брать частные заказы, когда стали с Леной посещать комиссионные магазины, когда по блату наш холодильник заполняется продуктами, за которыми обычному человеку нужно отстоять очередь, и ещё не факт, что достанется.

Нет, друзья мои, реальная жизнь — не сказки Роу, и даже не комедии Гайдая, жизнь куда более сложная штука. Даже при строящемся на 1/6 части суши социализме принцип «хочешь жить — умей вертеться» никто не отменял, не говоря уже о диком капитализме, который обрушится на страну меньше чем через двадцать лет. Советский народ воспитывали на идее всеобщего равенства и братства, только почему-то равенство — как у Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие».

Пока люди не получат возможность работать на себя, пока не легализуют частную собственность — перемен ждать не стоит. Нет, конечно, она разрешена Конституцией, с главным документом страны я успел довольно близко познакомиться. Чтобы себя проверить, я взял с полки книгу в красном переплёте, нашёл нужную страницу. Ага, статья 10: «Право личной собственности граждан на их трудовые доходы и сбережения, на жилой дом и подсобное домашнее хозяйство, на предметы домашнего хозяйства и обихода, на предметы личного потребления и удобства, равно как право наследования личной собственности граждан — охраняются законом».

А пролистаем назад — вот статья 9: «Наряду с социалистической системой хозяйства, являющейся господствующей формой хозяйства в СССР, допускается законом мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, основанное на личном труде и исключающее эксплуатацию чужого труда».

СССР сейчас живет ещё по «сталинской» Конституции 1936 года. Подозреваю, что новая, «брежневская» редакция, вскоре будет принята. Не очень хорошо я учил матчасть, прежде чем в прошлое свалиться, так ведь если бы знать, где упадёшь…

А что касается частной собственности — всё это больше на словах. Будь по иному — все эти цеховики давно из подполья повылезали бы. Даже если я захочу завтра открыть собственный салон красоты, то увижу большую фигу. Частный сектор производства, как я понимаю, находится в зачаточном состоянии, а развивать его не позволяет коммунистическая идеология. Против неё не попрёшь, там такие мастодонты её курируют… Один Суслов чего стоит! Я дли них — мелкая шавка, плюнуть и растереть.

Вот, к примеру, у меня мечта открыть свой салон красоты, но с этим предложением мне попросту некуда ткнуться. Инициатива должна исходить сверху, мне же пока к этим самым верхам не подобраться. Не просить же Брежневу о личной встрече с отцом… Да и если попросит — вряд ли Генеральный секретарь снизойдёт до общения с простым парикмахером. Как вбить в головы большим дядькам, ответственных за экономическое благополучие страны, что попытка пойти по китайскому пути может спасти СССР от развала? Ломка сознания — процесс не на один год, и возможно, не на десять. Вон, Косыгин со своей реформой попытался было что-то изменить, но, как выяснилось, благими намерениями…

Частное производство тоже нужно разрешать с умом. Перестройка дала людям возможность зарабатывать, вот только кооперативы открылись не потому, что Политбюро вдруг полюбило экономическую свободу, а потому что советской экономике пришёл каюк. «Неожиданно» выяснилось, что частные подсобные хозяйства работают на порядок продуктивнее убыточных колхозов и совхозов — этой искусственно созданной структуре взамен раскулаченных крестьян. Да и заводы с фабриками позакрывались потому, что их продукция никому оказалась не нужна.

С другой стороны, доводилось читать, что в 1987 году производство продуктов питания росло опережающими темпами по сравнению с ростом численности населения и заработной платы. Все предприятия пищевой промышленности работали на полную мощность и без перебоев. Однако уже в конце 1988 года даже в Москве появились талоны, не говоря уже о провинциальных городах. Люди сутками дежурили в очередях, недоумевая, куда же все вдруг подевалось?

Годы спустя специалисты от экономики сделали вывод, что это был преднамеренный саботаж. Например, одновременно, по всей стране, по приказу Ельцина якобы на ремонт неожиданно закрыли 26 из 28 табачных фабрик, отправив рабочих в бессрочные отпуска. По тому же сценарию создавали искусственный дефицит и по другим продуктам-изделиям. При этом на складах всё было забито запасами продуктов и товаров народного потребления, их запрещали вновь подвозить в крупные промышленные центры, те же что были уже подвезены — не разгружали из вагонов. В Москве этим саботажем руководили будущий первый мэр Попов и будущий второй мэр Лужков. В экономике наступил хаос, и это стало одной из причин развала страны.

В моей голове тоже царил хаос. Был бы я экономистом, имел бы на руках все выкладки из Госплана — тогда ещё можно было бы подготовить расчёты и заявиться с ними к тому же Брежневу и популярно разъяснить, что происходит в стране. Я был более чем уверен, что до Генерального секретаря доходит далеко не вся информация о состоянии советской экономики.

А тут ещё поднимающая голову гидра «национального самосознания» (вспомнился вильнюсский инцидент), но это следующий вопрос, тут бы с экономикой разобраться.

Так и не решив, что можно предпринять в данной ситуации, мы легли спать. Просто спать, так как настроение у обоих не предполагало каких-то действий, связанных с плотскими утехами.

В первый же день выхода с больничного на работу в моё кресло села сама Валентина Терешкова. Признаться, я не очень хорошо знал в лицо первую женщину-космонавта. Это девчонки подсказали, когда я уже посадил клиенту под сушуар. А вот она меня, оказывается, знала гораздо лучше.

— А вы правда чемпион СССР по парикмахерскому искусству? — спросила Валентина Владимировна, когда я заканчивал колдовать над её причёской. — Значит, я не ошиблась, когда записывалась к вам, теперь стану вашим постоянным клиентом. Знает что, я посоветую вас своей подруге, Лене Образцовой.

— Оперной певице? — на всякий случай уточнил я.

— Именно, она является ведущей солисткой Большого театра. Правда, в плане причёски она более привередлива, но я думаю, вы найдёте с ней общий язык.

— Тогда держите на всякий случай мою визитную карточку.

Тем же вечером позвонил Савиных:

— Привет, можешь забирать свой агрегат. И лучше прямо сейчас, по темноте домой поедешь, чтобы гаишники не «срисовали».

— Ты куда это на ночь глядя собрался? — спросила Лена, когда я принялся натягивать кроссовки.

Пришлось каяться, что отправляюсь забирать мотоцикл. Факт переделки у супруги не вызвал сколь-нибудь отрицательных эмоций, а вот предполагаемая сумма оплаты труда её слегка напрягла.

— Сколько-сколько? — переспросила Лена.

— В пределах трёхсот, — повторил я. — Специально откладывал.

На самом деле я далеко не был уверен, что обойдусь такой суммой, хотя Женя и говорил, что где-то так и выйдет, а потому приготовил всю свою заначку в размере 550 рублей.

— Малыш, не на последние же гуляю, к тому же должны быть у мужчин свои игрушки.

— Ох, что-то дорого твоя игрушка обходится.

— Зато у меня будет самый крутой мотоцикл в Москве, — добавил я, думая, как бы мне это чудо ещё зарегистрировать в ГАИ.

Байк действительно получился крутой, я минут пять ходил вокруг выгнанного из мастерской «Днепра», не решаясь завести двигатель, пока наконец за меня это не сделал сам Женя.

— Садись!

Я проехал, круг, второй и понял, что влюблён в этот аппарат по самые уши. Дизайн просто впечатлял: удлинённая рама сразу давала сходство с классическим чоппером, никелированные детали и покрытые чёрным лаком топливный бак и крылья блестели в лучах заходящего солнца, а обтянутые кожей сёдла казалось удобнее, чем прежде, во всяком случае моё. Из-за оппозитного движка не получалось вытянуть вперёд ноги как хотелось, но благодаря удлинённой раме их уже и подгибать под себя, как раньше, не приходилось. Отрегулированный и прокачанный движок словно требовал добавить скорости, по словам механика, сегодня рано утром на трассе он разогнался на моём байке до 120 км/ч.

Венчала этот шедевр советского кастомайзинга приваренная на переднее крыло фигурка богини Ники, или «Дух экстаза» с автомобиля «Роллс-Ройс». Оказалось, её подарил Савиных один клиент, а уж где он сам взял Нику — история об этом умалчивает.

Порадовало, что и цена за работу оказалась приемлемой, 350 рублей. Домой я ехал, старясь держаться в стороне от центральных улиц с оживлённым движением, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Но и так мне казалось, что в мою сторону устремлены взгляды всех прохожих и водителей как встречного, так и попутного автотранспорта. На первом же перекрёстке рядом со мной в ожидании зелёного сигнала притормозил «Жигулёнок», водитель и пассажир которого оба были носатые и усатые, да ещё в кепках-аэродромах.

— Вах, какой интэрэсный мотоцикл, — высунувшись из окна, поцокал пассажир. — Слюшай, кацо, где ты купил этого красавца?

— Где купил — там уже нет, улыбнулся я из-под шлема. — Переделали «Днепр» на заказ.

Пассажир о чём-то начал оживлённо говорить с водителем, но в этот момент зажёгся зелёный и я крутанул рукоятку газа. «Жигуль» нагнал меня на следующем перекрёстке.

— Кацо, сколько за него хочешь? — не унимался грузин.

— Сам ещё не наигрался, а если хотите сделать такого же красавца из обычного мотоцикла — записывайте телефон мастера, скажете, от Алексея.

В общем, успел продиктовать, прежде чем снова загорелся зелёный, и на этот раз я уже окончательно оторвался от грузинской «копейки». Дома припарковался во дворе, благодаря уже позднему времени зрителей было не так много, и я вытащил Ленку на улицу, чтобы похвалиться чоппером.

— Красивый, — оценила она. — Много отдал?

— Триста пятьдесят, — честно сознался я.

— Наверное, он того стоит. На таком и кататься не стыдно.

— Не стыдно, меня и сейчас, пока ехал, со всех сторон обсмотрели. Вот только вопрос с ГАИ надо бы решить, — потёр я взопревший под шлемом лоб. — А то ведь и впрямь могут такого мутанта на штрафстоянку отправить.

И кстати, каску бы тоже как-то облагородить не мешало, прежняя, оранжевого цвета с белой полосой снизу явно выбивалась из общего фона. Жаль, немецкая не прокатит, за такое сразу из кандидатов в члены КПСС выпрут, но всё равно стоит поискать что-то более удобоваримое. Да и мотоциклетные очки не помешали бы для общего образа, а ещё лучше — винтажные очки авиапилота.

Вопрос с ГАИ решился после моего звонка на Брежневой. Я попросту не знал, куда ткнуться, и в отчаянии набрал номер Галины.

— Лёша, приезжай утром на мотоцикле к моему дому, мне самой интересно на него посмотреть.

Я хотя и успел выйти на работу, однако эту неделю работал во вторую смену, поэтому на следующий день без десяти минут 9 утра припарковал байк у подъезда дома на Большой Бронной. Брежнева, видно, косила под девушку, так как появилась в сандалиях и лёгком платье в горошек, под которым без труда угадывались достаточно пышные телеса.

— Красавец какой! — всплеснула Галина руками. — Давай прокатимся?

— Можно, — кивнул я, — только у меня всего один шлем.

Я искренне надеялся, что нам не придётся мчаться по Ленинградскому проспекту.

Но Галина мои надежды развеяла в пух и прах, именно на эту транспортную артерию и попросила свернуть, очень уж ей хотелось прокатиться с ветерком по оживлённой дороге. Правда, оживлённой по нынешним временам, по меркам XXI века Ленинградский проспект в это утро казался чуть ли не пустынным.

Чёрт! Трель гаишника заставила меня вывернуть руль к бордюру. Только этого не хватало, похоже, сейчас я лишусь своего железного коня.

— Старшина Метёлкин, — козырнул гаишник, и полосатый жезл на его запястье метнулся следом вверх. — Почему пассажир без шлема? И что это за модель мотоцикла? Есть на него документы?

Я протянул техпаспорт и права, которые старшина принялся придирчиво изучать, и в этот момент в дело вступила Брежнева. Она подошла вплотную к гаишнику и даже попыталась взять того за локоток.

— Товарищ Метёлкин, отпустите нас, пожалуйста. Это я виновата.

— Гражданочка, отойдите, пожалуйста, в сторону, не мешайте.

— Между прочим, я дочь Леонида Ильича Брежнева.

Старшина оглядел её с ног до головы, недоверчиво хмыкнув:

— Да ладно…

— Она и есть, Галина Леонидовна, — подтвердил я.

— И документы имеются?

— Паспорт я с собой не взяла. Но мы можем вернуться домой и привезти паспорт, да, Алексей?

— Легко, — кивнул я, думая, сколько бензина уйдёт на эти катания туда-сюда.

Однако гаишник оказался принципиальным и упрямым, заявив, что Брежнева или не Брежнева, но согласно правилам он обязан составить протокол и конфисковать транспортное средство, не соответствующее заявленным техническим характеристикам. Мелькнувшая было в самом начале диалога мысль предложить ему рубля три в виде взятки испарилась сама собой. Этого крючкотвора и десяткой не проймёшь. Сразу вспомнился честный гаишник в исполнении Сергея Светлакова из «Нашей Раши». С другой стороны, побольше бы таких сотрудников не только в ГАИ, но на всех постах, особенно руководящих, и был бы в стране порядок, и не дошло бы до Перестройки и последующего развала СССР.

— Это вы что же, предлагаете нам обратно пешком возвращаться? — всё ещё пыталась качать права Брежнева.

Однако ответить ей гаишник не успел, так как буквально в пятидесяти метрах впереди случилось ДТП. «ГАЗ-53» с цистерной «Молоко» бортанул бежевую «Волгу-21», отчего та крутанулась вокруг своей оси, и как ни в чём ни бывало продолжил движение, причём шёл он на скорости километров 80.

Внимание старшины тут же переключилось на нарушителя, снова раздала с рель свистка. Видя, что водитель «газона» никак не реагирует, гаишник с матюгами бросился к своему раскрашенному в жёлто-синий цвет мотоциклу с коляской. А меня словно что-то торкнуло, я рванул ногой кик-стартер и дал по газам.

Форсированный движок мотоцикла позволил мне выжать сотню, так что, в отличие от затерявшегося где-то сзади гаишника, грузовик я нагнал меньше чем через минуту. Тот периодически вилял, то и дело пересекая сплошную, из чего я сделал вывод, что либо водитель пьян, либо у него плохо с сердцем. Первый вариант казался мне более очевидным, в своей правоте я убедился, когда поравнялся с кабиной и увидел опухшую физиономию водителя, глянувшего на меня сверху вниз затуманенным взором.

— Тормози! — заорал я, для убедительности махнув рукой.

— Да пошёл ты…, — рыкнул водила, вновь переводя мутный взор на дорогу.

Мне показалось, что на меня даже дохнуло перегаром. Не хочет, гад по-хорошему, а ведь в таком состоянии таких бед может натворить. Интересно, гаишник передал по рации информацию о нарушителе? По идее уже должен быть организован какой-нибудь план типа «Перехвата».

Тут преследуемый резко вывернул на улицу Алабяна, заехав правым задним колесом на тротуар, отчего шедшая по своим делам немолодая женщина с пронзительным криком резво, словно девушка, отпрыгнула в сторону.

— Стой, сволочь!

На этот раз он даже не повернул в мою сторону головы. Похоже, приехал откуда-то из Подмосковья, на номер внимания я не обратил, пока догонял, а то можно было бы сказать точнее… Да уже какая к чёрту разница, если впереди, метрах в двухстах, дорогу на пешеходном переходе пересекала колонна малышни, явно детсадовского возраста, во главе с шедшей во главе процессии воспитательницей.

И этот урод явно не думал сбавлять скорость! Вместо этого он упрямо пёр вперёд, пригнувшись к баранке, так как мне была видна лишь его грязно-серая кепка. Воспитательница же явно не замечала опасности, хотя было очевидно, что при движении с такой скоростью транспортного средства и колонны детей трагедия неизбежна. И на перекрёстке, как назло, ни одной машины, способной своим задом принять на себя удар грузовика. Хотя этот гад, чего доброго, взял бы и объехал препятствие, ломанувшись дальше на запрещающий сигнал.

Что я сделал дальше? После я не раз вспоминал свои действия, и сам не мог поверить, что мог такое провернуть. Наверное, выброс огромной дозы адреналина сподвиг меня на то, чтобы прижать мотоцикл к «газону» вплотную и, проделав какой-то акробатический трюк, перепрыгнуть на подножку, ухватившись левой рукой (хорошо хоть этот муфлон опустил стекло) за нижнюю кромку окна. Я не видел, что происходит с мотоциклом, но, судя по звуку оппозитного движка, мой модифицированный «Днепр» по инерции ещё несколько секунд ехал рядом с той же скоростью, и только затем стал забирать в сторону. Как он свалился на асфальт — я уже не видел. В этот момент кулак правой руки уже входил в контакт с физиономией водилы, а когда тот от неожиданности отпустил баранку, я тут же её схватил уже двумя руками и, выворачивая плечевые суставы, с натугой выкрутил влево. Перед глазами, метрах в двадцати, мелькнуло испуганное лицо воспитательницы, но я уже знал, что трагедии удалось избежать, я видел, как грузовик пошёл юзом, пересекая сплошную линию разметки, влетая в опору светофора. Дальше короткий полёт спиной вперёд, звон разбитого стекла, удар и темнота…

Первый раз я очнулся внутри «скорой помощи». Похоже, везли меня в «буханке». Зрение всё никак не могло сфокусироваться на говорившей что-то мне врачихе в белом халате, я видел, как шевелились её губы, но в голове стоял какой-то звон. Потом я увидел, как она наполняет из ампулы шприц, укола я не почувствовал, но вскоре снова провалился в спасительное забытье.

В следующий раз я пришёл в себя уже в больничной палате. Теперь в голове не звенело, она просто болела, а ещё болело в районе груди, и было трудно дышать. Я скосил взгляд вниз и увидел, что плечо загипсовано, а грудная клетка туго обмотана бинтами.

— Трещины в двух рёбрах и сломана ключица. Это не считая сотрясения мозга. Но вообще, говорят, жив ты остался буквально чудом. Если бы не влетел в витрину магазина, а потом в стойку с консервами — тебя бы уже в морге изучали. Пойду-ка я сестричку кликну, скажу, что ты очнулся.

Говорившим оказался мой сосед по палате, мужик лет сорока с трёхдневной щетиной на лице, который, подхватив костыль, резво заковылял к двери. В палате, рассчитанной на четверых, судя по всему, две койки пустовали, так что сосед у меня, похоже, был в единственном числе. И судя по тому, как резво скакал с загипсованной ногой, шёл на поправку.

Как позже выяснилось, Василий — так звали соседа — работал строителем, и пострадал по собственной глупости: решил пробежаться по доске с одного, ещё лишённого ограждения балкона строящегося дома на другой, потерял равновесие и рухнул вниз, на кучу стройматериала. Хорошо, что падал с высоты второго этажа, да ещё успел как-то сгруппироваться, приземлившись на ноги, а не головой, иначе закрытым переломом щиколотки мог бы и не отделаться.

Сообщение Василия заставило в палату забежать сначала сестру, потом пришёл мой лечащий врач Семён Маркович, расспросил, как себя чувствую, проверил реакцию зрачков, сказал, что сотрясение было серьёзным, а ещё я немного порезался, пролетая через магазинную витрину, предписал соблюдать постельный режим, дал сестре какие-то указания и ушёл восвояси.

— Девушка, — обратился я к сестричке лет тридцати с лишним, — доктор мне там таблеточки от головной боли не прописал?

— Я вам сделаю укол, а таблетки будете принимать по схеме, я вам о ней расскажу.

На следующий день голова уже почти не болела, а в 10 утра пришла Лена. Села рядом, молча взяла мою руку в свои ладони, чуть сжала. Я тут же притянул её к себе и чмокнул в щёку: в губы не стал, два дня не чистил зубы, и мне казалось, что моя ротовая полость несвежий запах.

— Ленка, жвачки нет случайно?

Жвачкой с некоторых пор я стал регулярно снабжать себя и Лену, но пряча пока от Наташки. Рановато ей пока баловаться бубль-гумом. Доставать жвачку приходилось через фарцовщиков. Ну не выпускали её у нас пока, почему-то считая идеологически вредным продуктом, так же, как «Кока-Колу» и гамбургеры. Глупость, конечно, всё равно через год-два начнут выпускать резинку с мятным, апельсиновым и даже кофейным вкусом.

— Жвачка? — переспросила Лена. — Есть.

Она достала из сумочки кубик гэдээровской жвачки с освежающим вкусом, развернула и сунула её мне в рот. Дальше она хлюпнула носом и промокнула глаза носовым платком.

— Ну-ка прекращай реветь, мне сейчас противопоказаны отрицательные эмоции. Что у тебя там, апельсины, яблоки? А где апельсины-то достала?

В общем, только заболтал жену, как появилась ещё одна посетительница — Галина Леонидовна. В руках объёмистый полиэтиленовый пакет, в котором помимо фруктов обнаружились колбаса, сыр и пара бутылок моего любимого кефира.

— В ординаторской есть холодильник? — спросила она у сестрички. — Вот и поставьте пока туда, когда пациент попросит — принесёте.

От Брежневой я узнал, что меня и в самом деле занесло спиной в витрину бакалейного магазина, от порезов стеклом и пластыри на шее и плече. А тот водитель действительно оказался из области, приезжал сдавать молоко на Останкинский молочный комбинат, где-то по пути успел опохмелиться, да так, что, когда его вытаскивали из кабины, почти лыка не вязал. Причём этот негодяй почти не пострадал, если не считать нескольких ушибов.

— Как ты не испугался?! Это же настоящий подвиг! — закатывала глаза Брежнева. — Тебя должны орденом наградить!

— Да брось, Галина, какой орден, главное, что дети не пострадали.

Тут нарисовался Семён Маркович и сказал, что пора бы и честь знать, после чего начал вежливо, но настойчиво выпроваживать посетителей. Да и я, если честно, почувствовал, что меня клонит в сон.

Отоспавшись, захотел кефирчику, о чём незамедлительно сообщил Васе, а тот дежурной медсестре.

— Слушай, а что это за тётка была? — спросил Вася, пока я наслаждался кефиром.

— Какая?

— Ну, которая кефир принесла.

— Брежнева, Галина Леонидовна, — как ни в чём ни бывало сообщил я.

— Да иди ты! Надо же… Вернусь на стройку — буду всем рассказывать, кто ко мне в палату приходил… Вернее, к нам.

Не успел добить бутылку, как в сопровождении врача заявился моложавый и улыбчивый милиционер с погонами старлея, записывать мои показания. Семён Маркович поинтересовался моим самочувствием, только после этого разрешив пообщаться с представителем власти.

— Прямо как в кино у вас получилось, — покачал он головой, закончив конспектировать мой рассказ. — Я бы так, наверное, не смог. Если бы не ваш подвиг — могли погибнуть дети.

— Нет, ребята, я не гордый, не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль, — процитировал я Твардовского.

— Ну, медаль не обещаю, но, думаю, ваши действия будут оценены по достоинству, — негромко рассмеялся старлей.

— А что с моим мотоциклом, не знаете? — задал я ещё один животрепещущий вопрос.

— Не знаю, но выясню, — пообещал следователь. — Слышал, он у вас какой-то переделанный?

— Есть такое, поэтому, боюсь, его могут конфисковать. Но ведь если бы не форсированный движок — чёрта с два догнал бы я того лихача, и трагедии избежать не получилось бы.

Это был какой-то сумасшедший день, потому что под вечер заявились Леушин с Корольковым, каким-то образом прознавшие об этой истории, а чуть ли не вместе с ними ввалился ещё и журналист из «Комсомолки», придерживая рукой висевшую на шее фотокамеру «Вилия-авто». Корреспондент заставил меня в красках рассказать о том, как совершал подвиг, а через день Лена принесла мне свежий, пахнувший типографской краской номер газеты, где я увидел свою улыбающуюся физиономию под заголовком: «Спасая детские жизни».

Ещё два дня спустя с полным фруктов пакетом в палате появился Зайцев.

— Старик, слышал, ты настоящий подвиг совершил?!

— Совершил, — обречённо вздохнул я.

Выслушав хвалебно-сочувствующую часть, я узнал от кутюрье помимо рассказа о его новой коллекции последние светские сплетни, которые, впрочем, меня оставили равнодушным, хотя из вежливости я выразил мимикой интерес.

Выписали меня через две недели, правда, тугую повязку посоветовали пока не снимать. На тот момент я уже знал, что начальник Главного Управления ГАИ МВД СССР Валерий Лукьянов лично подписал приказ, разрешающий мне в виде исключения управлять модифицированным мотоциклом «Днепр». Заодно вернули техпаспорт и права. Если бы не та погоня с успешным финалом — не видать бы мне моего байка, как своих ушей.

Порадовало, что в результате падения мой чоппер почти не пострадал, если не считать слегка погнутую вилку. Я договорился с Савиных, что он выпрямит вилку в своей мастерской, а когда мастер, поинтересовавшись, не я ли стал героем погони, о которой судачит вся Москва, услышал моё скромное «ага, было дело», то заявил, что денег за работу не возьмет.

На работе уже знали о моём подвиге, а вскоре в «Чародейку» заявился ещё и представитель столичной Госавтоинспекции. В торжественной обстановке, вызвав на моём лице румянец смущения, он вручил мне благодарственную грамоту от своего руководства и настенные часы с кукушкой и буквами ГАИ на циферблате. Часы я передарил любимым тёще с тестем, а мой портрет в очередной раз украсил Доску почёта парикмахерской.

Тут между делом нарисовался второй транш от Намина, про который я уже, честно говоря, подзабыл на фоне происшедших событий. В один из августовских дней, аккурат после новости об отставке на фоне Уотергейтского скандала Президента Никсона, мы вместе поехали к нашему нотариусу, где мне были переданы полторы тысячи рублей.

— Вещь идёт «на ура», — сообщил Стас, — зрители просят её чуть ли не чаще «Звёздочки». Планируем записать пластинку, «Shape Of My Heart» станет главным сигнлом. Алексей, может, ещё что-нибудь сочинилась?

Он смотрел на меня таким умоляющим взглядом, что моё сердце дрогнуло.

— Ладно, — вздохнул я, — подкину тебе одну вещицу. Где у вас репетиционная база?

К Московской областной филармонии я подъехал тем же вечером на своём «Днепре», вокруг которого тут же собралась толпа любопытных. Предупредив строгим голосом, чтобы ничего не трогали, с выкрашенным в чёрный цвет шлемом в руках я прошествовал в здание, где мне вахтёр разъяснил, как найти комнату, где репетируют «Цветы».

Помимо Намина здесь кучковались все действующие на данный момент музыканты коллектива, включая вокалиста Александра Лосева.

— В общем, тема такая… Песня на русском, называется «Мы желаем счастья вам!»

При этом я глянул на Намина, но нет, кажется, эту песню он ещё не сочинил. Я-то помнил, что она была написана им в 1980-х, но немного волновался, предлагая композицию.

— Хипповское название, — сказал Лосев. — Было бы интересно послушать.

В маленькой студии нашлась обычная акустическая гитара, взяв её в руки, я сыграл короткое вступление и запел:

Честно сказать, с тех пор, как от нечего делать разучил аккорды этой песни, помнил я только первый куплет и припев, поэтому одним куплетом с припевом и ограничился. Музыкантам я предложил самим сочинить ещё пару куплетов и заняться аранжировкой.

Те одобрительно закивали головами, а Стас и вовсе выглядел очень довольным.

— Два куплета — раз плюнуть! Главное, что классный мотивчик, и текст вроде без выпендрёжей, должен пройти худсовет. Вот только звучание я бы сделал более роковым.

После чего мы с ним вышли в коридор «покурить», где он спросил насчёт цены. Я согласился отдать полуфабрикат за тысячу, даже отказавшись от авторских прав на песню, всё ж таки, честно говоря, продаю автору у него же и украденное. Деньги Стас обещал достать ближе к осени, возможно, уже в сентябре. Мы вернулись в студию, я набросал на бумаге текст куплета с припевом и аккорды, включая проигрыш, послушал, как они пробуют сыграть этот кусок в электричестве и с чистым сердцем распрощался, покидая студию с распиской от Намина. В этот раз я ему, можно сказать, поверил на слово, да и нет резона портить свою репутацию руководителю набиравшего популярность коллективу.

Терешкова не обманула, и впрямь в середине августа мне на домашний позвонила сама Елена Васильевна Образцова.

— Алексей? Извините, не знаю вашего отчества…

— Можно просто Алексей.

— Хорошо, договорились… Видите ли, Алексей, завтра вечером я играю Марину Мнишек в опере «Борис Годунов», причёску перед выступлением мне всегда делает один и тот же мастер из нашего Большого театра. К сожалению, сегодня она не сможет прийти, у нас есть ещё два мастера, но я им, честно говоря, не доверяю. Сможете подойти?

— В общем-то могу подойти, не вопрос, тем более на этой неделе я как раз в первую смену.

Елена Васильевна оказалась дамой немного чопорной, но без лишнего апломба.

В гримуборной она показала мне чёрно-белую фотографию со спектакля «Борис Годунов»:

— Вот так должна выглядеть моя причёска. У нас есть полтора часа.

Что ж, и не такое вытворяли, думал я, принимаясь за работу. Управился даже меньше чем за час, по ходу дела выслушивая откровения певицы.

— Как Вишневская со своим Ростроповичем улетели в Штаты, все главные партии повесили на меня, — притворно жаловалась Образцова. — А тут ещё и мой парикмахер добилась выезда на историческую родину, даже не поставив меня в известность. Что ж ей тут-то не жилось… Всё имела, по заграницам ездила, нет, и её подхватила эта волна, эта пена. Кем она там станет? В Израиле Больших театров нет, дай бог если в какую-нибудь парикмахерскую возьмут. Глядишь, через год-другой обратно попросится. Но в Большой она точно не вернётся, уж я-то все силы приложу, чтобы ноги её здесь не было… Сейчас руководство театра ищет мастера на замену этой беглянке, но если что, я могу на вас рассчитывать?

— Конечно, — без особого энтузиазма сказал я, наводя последние штрихи.

— А что, очень даже неплохо получилось, не хуже, чем на фото. Сколько я вам должна?

— Час моей работы стоит двадцать пять рублей, — озвучил я стандартную таксу.

Получив деньги, я постарался побыстрее покинуть гримуборную, однако что-то заставило меня заглянуть за кулисы. Тут шла рабочая суета, последние приготовления к предстоящему спектаклю. Отодвинув сбоку тяжёлый, выполненный из золотой парчи занавес, через образовавшуюся щель глянул в зал, который начинал постепенно заполняться людьми. В оркестровой яме под руководством довольно молодого, чернявого, чем-то похожего на Кобзона дирижёра разыгрывались музыканты. До этого мне никогда не доводилось бывать за театральными кулисами, я испытал новые для себя ощущения причастности к великому таинству, словно пробравшийся к операционную интерн. Мимо меня шуршали разодетые боярами, челядью, простыми русскими мужиками и бабами артисты. А вот и моя клиентка: Образцова в образе Марины Мнишек о чём-то мило общалась с актёром вроде как в царском наряде, похоже, исполнителем роли Бориса Годунова. Решив не попадаться ей лишний раз на глаза, я отошёл на другую сторону сцены, и уже оттуда, чуть сзади и сбоку, глядел спектакль. Даже здесь я наслаждался голосами, представляю, как они звучали в зале. Правда, выдержал два действия, на все четыре действия, по часу каждое, меня бы не хватило.

Мои порезы к тому времени зажили как на собаке, плотную повязку с грудной клетки сняли, на последнем рентгеновском снимке было отлично видно, что и рёбра, и ключица хорошо срослись, и хирург в поликлинике, куда я ходил отмечаться, закрыл мой больничный. Хе, я к тому времени уже месяц как работал под личную ответственность. Сидеть столько на больничном дома мне бы просто не позволила совесть, да и Антонина, спасибо ей, пошла навстречу.

Лена не спала, хотя Наташку уже успела уложить, ждала меня.

— Что так долго?

— Целых полспектакля «Борис Годунов» посмотрел из-за кулис. Надо тебя сводить как-нибудь, голоса обалденные, костюмы, декорации…

— Давай сходим… Проголодался?

— Как зверь! — рыкнул я негромко, чтобы не разбудить дочку, и притянул жену к себе.

— Лёшка, — с улыбкой стала она отбиваться, — нацелуемся ещё сегодня, иди в ванную, а я пока ужин разогрею. У меня ещё для тебя кое-какая новость, потом расскажу.

— Заинтриговала, — приподнял я левую бровь, но послушно поплёлся принимать душ.

Новость Ленка сообщила мне за ужином. Смущённо краснея, кусая губы и пряча глаза, она сказала, что у неё пропали месячные.

— И что это значит? — отложив вилку, спросил я, в душе, кончено, догадываясь, какой ответ услышу.

— Возможно, я… беременна, — выдохнула она и наконец-то подняла на меня взгляд.

— Так это же здорово!

Я сорвался с места и на радостях кинулся тискать жёнушку.

— Тише ты, сумасшедший, Наташку разбудишь! Тем более окончательный ответ должен дать врач. Я записалась в поликлинику к гинекологу на следующий понедельник. Нужно будет ещё анализы сдать. Хотя в последнее время ещё и подташнивает, так же и с Наташкой было.

— Вот, тем более! А врач хороший? Может, мне позвонить кое-кому?

— Успокойся, я у неё ещё на первой беременности наблюдалась, так что никому звонить не надо, — улыбнулась она. — Давай доедай, пока не остыло, а потом идём спать. А от… от этого самого лучше пока воздержаться, а уже если беременность подтвердится-то придётся тебе, муженёк, ещё долго терпеть.

— Ради тебя и нашего ребёнка — сколько угодно. Хотя именно сейчас чувствую непреодолимое желание сорвать с тебя одежду и затащить в постель.

— Нет, ну если уж очень хочется….

Она снова зарумянилась, лукаво поблёскивая глазами.

— Если очень хочется, то я знаю один способ, и сегодня мы его с тобой попробуем.

Глава 3

В последних числах августа по мою душу позвонила Лида Орлова, поинтересоваться, не планирую ли я в ближайшее время порадовать её новыми материалами, так как моих запасов хватит лишь на ещё один выпуск авторской рубрики от Алексея Бестужева. Вот блин, с этими событиями совершенно вылетело из головы, что я ещё и автор в журнале «Работница». Тут же срочно сел сочинять колонку, а пока сочинял — в голову пришла мысль заняться созданием книги по истории русской моды в рисунках. То есть практически аналог издания Александра Васильева «Русская мода. 150 лет в фотографиях», только фотографии заменить рисунками. А поможет мне в этом не кто иной, как моя дражайшая супруга. Как-никак она у меня художник. Скоро ей всё равно уходить в декрет, будет чем заняться на досуге.

Своими планами я поделился с Леной, и моя идея её тут же захватила. Она была готова немедленно начать работу, однако я, копируя голос Этуша из «Кавказской пленницы», сказал, что торопиться не надо. Нужно сначала всё обдумать, выстроить в голове план, только затем неторопясь приступать к делу. Конечно, затем придётся искать издательство, которое согласится выпустить не брошюрку в мягком переплёте, а богато оформленное издание.

Васильев в своей книге помимо моды касался и других аспектов российской жизни за полтора века. Эта книга стояла на полке моей студии на Новокузнецкой, и была не один раз перечитана, поэтому я также по памяти собирался разнообразить издание такого рода отступлениями. Я многое помнил из книги Васильева, но всё равно кучу времени придётся потерять на просиживание в читальных залах библиотек в поисках дополнительных материалов. На руки хорошие, тем более исторические издания вряд ли дадут. Что-то перепишу от руки, а что-то… Увы, рисовать, как Лена, я не умею, поэтому единственный выход — переснимать, а потом пусть супруга по фото рисует. Естественно, в красках, я буду подсказывать, где какие цвета. Раз под рукой нет моего айфона с суперкамерой (как же в будущем будет проще делать снимки), то придётся покупать фотоаппарат. Нет, ну а что, в семье, по моему мнению, такая вещь должна быть, надо же чем-то заполнять альбомы, чтобы в старости умиляться, глядя на себя молодого и маленьких отпрысков. А тут тем более для дела техника нужна, так что хочешь не хочешь — придётся идти в магазин фототоваров.

Сначала, правда, я заглянул в фотоателье к Тузикову, посоветовался, какой фотоаппарат лучше брать.

— Конечно, японские камеры снимают лучше, но и у нас есть неплохие модели, — сказал мастер. — Советую взять одну из самых массовых — «Зенит-Е». Очень неплохо себя зарекомендовала. Видоискатель, правда…

— Что видоискатель?

— Берёт не всю площадь кадра, но это, пожалуй, и единственный минус. А вообще, молодой человек, в этом деле многое, очень многое зависит от выбора плёнки. Можно найти гэдээровскую «ORWO», но самая лучшая — «Kodak», и чёрно-белая, и особенно цветная. Стоит дорого, но если деньги есть — могу по своим каналам посодействовать.

— Без вопросов, насчёт цветной можете уже начинать договариваться. Договаривайтесь с запасом, чем больше плёнки добудете — тем лучше. А ваше содействие будет материально поощрено.

Новость насчёт комиссионных Тузикова явно приободрила, и он заявил, что достанет столько, сколько я закажу. Думаю, он и так, пусть и немного, но поимел бы с этого гешефта.

Обременять себя вознёй в ванной с увеличителями, проявителями и закрепителями мне совершенно не улыбалось, тем более оборудование опять же пришлось бы докупать, в итоге договорились, что я буду отдавать Тузикову отснятую плёнку, а проявлять и печатать он будет в своём ателье. Лена мою затею с покупкой фотокамеры одобрила, особенно после слов о семейном фотоальбоме, и уже на следующий день я стал обладателем новенького фотоаппарата «Зенит-Е». А ещё пару дней спустя Тузиков позвонил на домашний и сказал, какую сумму нужно приготовить. Еще через пару дней он порадовал меня двумя десятками кассет «Kodak», заодно показав, как кассеты вставляются в фотокамеру.

— Плёнку желательно хранить в холодильнике, так она дольше сохранит свои качества, — посоветовал мастер на прощание.

Кстати, о холодильнике… В последнее время я с сомнением смотрел на древний «Север», доставшийся Лене в наследство от покойной бабушки. Для семьи из трёх человек его габаритов в общем-то хватало, хотя морозильная камера больше походила на пенал для ручек и карандашей, в неё можно было засунуть только четыре упаковки пельменей или пару сизых куриц.

— Да я бы не только от холодильника, но и нормальной стиральной машинки не отказалась, — ответила Лена на мой вопрос о покупке холодильника.

Стиральная машинка «ЭАЯ-2» от Рижского электромашиностроительного завода, как и наш старый холодильник, жутко гремела мотором, к тому же, похоже, дышала на ладан, так что встречное предложение супруги было услышано. Таким образом, в целях экономии было решено искать не финский «Rosenlew» (который в комиссионке стоял за 1200 рублей), а что-нибудь попроще. В итоге выбор остановили на достаточно вестимом и солидно смотревшемся «ЗИЛ-Москва» за 370 рублей. Правда, на него велась запись, и получить раньше чем месяца через два-три не представлялось возможным, но мои связи помогли решить этот вопрос в кратчайшие сроки.

Чувствуя себя заложником мещанского быта, я смотрел, как грузчики затаскивают на второй этаж это чудо машиностроения, и ловил на себе завистливые взгляды соседей. Стоял бы на дворе 37-й год — точно уже побежали бы доносить, что парикмахер и художница живут не по средствам.

Ванная комната в квартире была достаточно вместительной, поэтому купленная следом за холодильником стиральная машинка «Эврика» отправилась именно туда. И также пришлось слегка доплатить, чтобы взять без очереди. Ох уж этот советский дефицит… Зато теперь в ванной комнате гордо стояла машинка-автомат, барабанного типа, с реализованным режимом отжима без выемки белья… Лена не могла нарадоваться новому приобретению, тут же принявшись её тестировать, то есть загрузив в аппарат кучу приготовленного в стирку белья и посыпав всё это гэдээровским порошком «Лоск».

А мне было хорошо от того, что любимый человек испытывает неподдельную радость. Может, я и проникался духом вещизма, так ведь не для себя старался. Вернее не только для себя, главным образом для своих близких. А ближе Лены и Наташки в этом мире у меня никого не было. Попросит жена ковёр или румынскую стенку и ведь куплю, не говоря уже о шубке.

Кстати, если следовать поговорке о санях, которые нужно готовить летом, то меня всё чаще преследовала засевшая ещё с прошлой зимы мысль, что на Лене шикарно смотрелась бы песцовая или норковая шубка. Цены, правда, кусались, шуба из натуральной норки стоила как «Жигули», поэтому дамы предпочитали шубы из искусственной норки за 300 рублей. За 5 тысяч я пока одёжку не потяну, если только поставить на поток процесс дарения чужих песен Намину и прочим музыкантам. Чёрт возьми, какая заманчивая идея… Сколько я песен и мелодий помню? Пару сотен точно, а если поднапрячься, то смогу подобрать ещё как минимум столько же. Заделаться композитором, и жить остаток жизни припеваючи…

Вот только зачем я здесь? По глупой случайности или с какой-то целью? Если первое-то можно творить что захочу, жить в своё удовольствие и готовиться к развалу страны, чтобы оказаться в числе первых, когда наступит время приватизации и воровства. Если второе… Тогда всё намного сложнее. Спасать государство, занимающее шестую часть суши — это вам не личное благополучие строить. При этом спасать, имея за спиной только личное знакомство с дочерью генерального секретаря. Только к ней я могу обратиться в случае чего, например, попросить о личной встрече с Брежневым. Да и то не факт, может и она отказать, и уж тем более Леонид Ильич, вряд ли Галина имеет такое большое влияние на отца. Даже если такая встреча состоится, Брежнев, скорее всего, окажется невосприимчив к моим советам насчёт перехода страны на новые экономические рельсы. Генсек и его камарилья, состоящая из таких же старцев, озабочены прежде всего тем, как спокойно провести остаток жизни в своих креслах, а там хоть трава не расти. Андропов из этой же когорты, к тому же сколько ему осталось? Лет десять? Больше ему просто здоровье не позволит. Да и не прощу я ему Афганистан.

Но и относительно молодой и резвый Горбачёв не вариант, тем более Ельцин. По этим подонкам высшая мера плачет. Да и не только по ним, если честно. Так что нужно искать другие варианты, только вот какие… Сплошные вопросы, а ответов кот наплакал.

А что касается шубки, то в этом году, пожалуй, торопиться не стоит. Живот у Лены будет расти, так, чего доброго, и шуба на ней не сойдётся. А вот на следующий год…. Это если она снова не забеременеет.

Жизнь между тем не давала мне скучать. Неожиданно объявилась супруга Козакова, о существовании которой я уже успел подзабыть. Регина Соломоновна позвонила заранее, а придя в «Чародейку», попросила сделать ей «так же, как в тот раз», а вот для чего — скромно умолчала, почему-то покрывшись румянцем. Вряд ли, имея такого неотразимого мужа-актёра, она завела любовника, скорее всего была куда-то приглашена.

После выписки из больницы я постепенно восстанавливал работу с клиентами, однако благодаря личному мототранспорту я стал более мобильным, и смог обслуживать большее количество… Нет, не только женщин, появились в моей базе и мужчины. Вернее, мужья моих некоторых клиенток, которые тоже были не прочь выглядеть стильно и модно, невзирая на свой статус. А может быть, отчасти и поэтому, ведь опрятный внешний вид всегда вызывает симпатию, излишняя строгость в образе может порой и навредить, особенно если приходится много общаться с людьми. Этим мужьям я не только причёски колдовал, но и помогал подбирать одежду, парфюм и так далее и тому прочая. У одной из клиенток муж — заведующий овощебазой — был по национальности армянином, так она уговорила его избавиться от части волосяного покрова. Он и впрямь по степени волосатости напоминал обезьяну. Когда я пластами отдирал засохшую на его теле и конечностях сахарную пасту — орал бедняга буквально благим матом. Причём, как я понял, на армянском.

Один из таких мужей оказался генералом артиллерии в отставке. Валерий Иванович Кузьмин был мужиком простым, со мной сразу перешёл на «ты». С седыми висками, высокий, хотя и с небольшим брюшком, он любовался на своё отражение в зеркале, одёргивая импозантный, подобранный мною в канун какого-то мероприятия костюм, и спрашивал:

— А давно ли ты, Алексей, в настоящей бане парился? Давай-ка я тебя в одно место свожу, ей-богу, потом будешь просить снова туда привести.

Этим местом оказалась уютная банька при бассейне «Москва». Того самого, на месте которого прежде стоял храм Христа Спасител, и который в 90-е заново отстроят… Или не отстроят. Не суть важно, сейчас на этом месте располагалась огромная акватория под открытым небом, вода в которой в холодное время года подогревалась, и здесь всегда было многолюдно, особенно по выходным. Сегодня как раз было воскресенье, народ развлекался по всем секторам, включая прыжковую вышку в самом центре бассейна.

Баня же располагалась в административном здании. В прежней жизни у меня был знакомый при финской сауне с бассейном, куда я наведывался когда с очередной спутницей, когда с друзьями или вообще один. Мне нравилось забраться на самую верхнюю полку и чувствовать, как сухой жар пробирает тебя до самых костей.

Здесь же была русская баня с печкой-каменкой, а банщиком и одновременно массажистом — некто Андрей: кряжистый, словно бывший борец, немногословный и знающий своё дело человек. Всем гостям он выдал специальные войлочные шапочки. Компания подобралась солидная, хотя и разношерстная. Честно говоря, я так и не понял, что объединяло всех этих людей, на почве чего они сошлись. Помимо нас с генералом попариться прибыли заведующий продуктовой базой Лев Борисович Хайкин, врач-венеролог Анатолий Михайлович Гусь, замминистра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР Иван Васильевич Утехин, известный хоккейный тренер Аркадий Иванович Чернышёв…

(У динамовцев своя сауна есть отличная, но Аркадий в нашей компании свой человек, пояснил Кузьмин).

Ещё один — пузатый мужик с длинными, собранными в хвостик волосами, окладистой с проседью бородой и простым деревянным крестиком на волосатой груди, оказался отцом Никодимом, служившим настоятелем где-то в Подмосковье. Я изрядно удивился, не понимая, что может духовное лицо делать в компании светских персонажей, но генерал, заметив моё изумление, с улыбкой подмигнул и прояснил ситуацию:

— Когда-то отца Никодима звали Николаем, и служил он у меня в подчинении. Я к 45-му до подполковника дорос, а он до капитана. Как он своим голосищем в атаку роту поднимал… Мы с Колей, считай, всю войну прошли от Москвы до Праги. А потом он решил, что пора грехи замаливать, в попы подался.

— Не в попы, а в священнослужители, — подняв указательный палец, прогудел отец Никодим.

— Хрен редьки не слаще, — расхохотался генерал. — И ведь, что интересно, Успенский пост на дворе (верно, Коля?), а он в парилку.

— Бог не выдаст, — размашисто перекрестился батюшка.

Я же был представлен моим благодетелем как гений парикмахерского дела, которого он решил познакомить с настоящей баней.

— А потом можно и в бассейн окунуться, — добавил Кузьмин.

— Сперва был храм, потом — хлам, а теперь — срам, — прокомментировал отец Никодим.

В бане полыхал хлебный жар с лёгкой примесью мяты и эвкалиптового масла. На деревянных стенах и лавках чем-то острым были нацарапаны автографы. Модные поэты, эстрадные дивы, космонавты, народные артисты… Подозреваю, что Андрей специально не зачищал эти надписи, мол, видали, кто к нам хаживает?!

Андрей тем временем ещё поддал жару, плеснув на камни воды с добавлениями масел, и горячая волна которого накрыла меня, лежавшего на среднем полке, поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода. На верхней полке развалил своё мощное тулово отец Никодим, а банщик уже хлестал по белому и жирному, бабьему заду Хайкина крепким дубовым веником. Тот повизгивал, словно поросёнок, а генерал отпускал в его адрес казарменные шуточки:

— Что, Лёва, не нравится тебе русская баня? Небось тебе как еврею миква да швиц[11] милее?

— А ты откуда, Иваныч, эти названия знаешь? — поинтересовался Гусь.

— Да уж знаю, Михалыч, жизнь многому учит. Или тебя лучше Мойшевичем звать, батюшку небось Мойшей звали? — хохотнул генерал.

— Смейся, смейся, вот придёшь ко мне хозяйство своё лечить — а я тебе не тот препарат выпишу, конец и отвалится.

— Так я сую куда надо, — не унимался поймавший кураж Кузьмин, — а на случай чего презервативы имеются, заграничные. Это если бабёнка попадётся непроверенная.

— Всё грешишь, — прогудел батюшка.

— Грешу, Коля, а кто не грешен? Сам-то в пост в бане нежишься. Живём-то один раз. Женщины даны на радость нам. Это ты за нас молись лучше, отмаливай грехи и свои, и наши… Слушай, Аркадий, а ты чего это тренировать бросил?

— Так 60 годков стукнуло, — неохотно откликнулся с нижней полки Чернышёв, — кое-кто решил, что пора уже и честь знать.

— В пенсионеры, значит, списали… С Тарасовым заодно? Я думаю, рановато вас с ним на пенсию отправили, могли бы вы ещё пользу принести своим клубам. Я хоть по долгу службы за «команду лейтенантов» всегда болел, но динамовцы, ты же знаешь, для меня никогда чужими не были. И в сборной могли бы ещё работать, странно, что после «золота» в Саппоро вас с Анатолием из команды попросили. И куда ты теперь?

— Директором в динамовскую спортшколу. Почётная ссылка, — грустно усмехнулся Чернышёв.

— Ну ты это, не раскисай… Будешь теперь талантливую молодёжь воспитывать.

Хорошо так лежать, не открывая глаз, лениво вслушиваясь в разговор. Андрей тем временем добрался до батюшки, обрабатывая его сразу двумя вениками.

— Ух, Господи помилуй, хорошо-то как! — гудел, словно шмель над полным нектара цветком, отец Никодим. — Господи помилуй!

Меня тоже не миновала участь сия, и я по достоинству оценил умение нашего банщика, заставившего как следует раскрыться поры моей кожи и напитаться этим мятно-эвкалиптовым жаром. Нет, пожалуй, не зря пришёл, никакая ванная или душ не заменят настоящей русской бани.

— …нищета людская, на бутылку не хватает, вот и тащат, что плохо лежит, — услышал я голос Утехина. — А пьют поголовно, особенно на производстве. С утра уже глаза залиты.

Да что говорить, даже бабы пить стали.

— А ты что, предлагаешь сухой закон ввести? — спросил Хайкин. — Только ты учти, что на водке государственный бюджет держится.

— На самом деле ущерба от пьянства больше. Прогулы, травматизм, воровство… Но и сухой закон — тоже перегиб. Народу радость нужна. Будь моя воля, выдавал бы по бутылке на праздник лучшим работникам.

— Вот станешь, Ваня, министром, посоветуешь кому надо…

— Замы никогда не становятся начальниками, запомни это, Валера. А все решения у нас принимает Политбюро, и мне в его рядах оказаться не светит.

— Что так? — поинтересовался генерал. — Вроде по 5-й графе замечен не был…

— Тут другое, — с неохотой ответил Утехин.

— Ну, чего замолчал? Давай уж, колись.

— Да дочурка поднасрала, полгода назад замуж за иностранца вышла. Ладно бы за представителя соцстраны, так ведь за западного немца.

— А почему мы об этом только сейчас узнаём? Чего ж молчал-то?

— Да было бы чем хвалиться.

— Ну хоть не за еврея…

— А чем это тебе, Валера, евреи не угодили? — сразу поднял голову Гусь. — Чутьчто-сразу евреев поминаешь.

— За то, что Христа распяли, — лениво поворачиваясь на другой бок, заявил Кузьмин.

— Распнули, — поправил батюшка.

— Да какая хрен разница, суть дела от этого не меняется.

— Если уж на то пошло, то распнули его римляне, а вообще это были внутренние еврейские разборки, — парировал Гусь. — Иисус появился на свет из чрева еврейки, а у евреев приоритетным считается родство по материнской линии. И, между прочим, сподвижниками Христа, его учениками тоже были евреи.

— Вот, на всё у хитрого иудея найдётся ответ! Коля, скажи что-нибудь, постой за честь православия.

— Ты ж вроде атеист, — прогудел тот.

— Атеист, но русский. И даже крещёный, хоть и не ношу креста.

— Русский, — передразнил Гусь. — Было бы чем гордиться. Вы, русские — Иваны, не помнящие родства. А каждый еврей несёт в себе память предыдущих поколений, заложенную на генетическом уровне. Каждый из нас — Давид и Соломон. И ни советская власть, ни фашисты не смогли задавить в нас этот зов крови.

— Вот только не надо сравнивать советскую власть и фашистов, а то мы тут до такого договоримся… Советская власть объединила народы, сделала их равными. И, между прочим, революцию тоже евреи устроили. Правда, потом вашего же брата через одного к стенке ставили… А на русских зря ты накатил, зря. Есть такая штука, о которой вы, иудеи, не знаете, и называется она русский характер. Когда с гранатой бросаешься под танк, когда жизнь по сравнению с идеей не стоит и ломаного гроша…

— Русский русскому рознь, — не унимался венеролог. — Есть и такие, что специально на еврейках женятся, чтобы получит право на выезд в Израиль. И я их понимаю. Люди уезжают от нищеты и унижения. Почему при первой возможности за границу рванули десятки тысяч евреев? Уезжают музыканты, писатели, актеры, жизнь там будет труднее, возможно, придётся трудиться на низкоквалифицированной работе, но они будут жить, а не гнить.

— Это кто, ты, что ли, здесь гниёшь? По-моему, ты здесь неплохо пристроился. Тебе несут больше, чем официально зарабатываешь, и не только коньяком.

— Да не о том я… А насчёт несут — можно подумать, ты в своё время мало имел при своей генеральской должности. У вас же в армии сплошная халява, особенно для командиров. Видел я твою дачу, так небось из ворованных, выписанных якобы на армейские нужды, стройматериалов выстроена. Да и кто строил — солдатики-срочники, халявная рабочая сила.

— Все воруют, — подал голос Чернышёв. — А уж Лёва, думаю, на своей базе за троих выносит. Это только с хоккеистов взять нечего, кроме коньков и клюшек. А требуют больше, чем с вас, дармоедов, даже после «золота» Олимпиады с постов снимают.

— В этом и есть несправедливость жизни, — вздохнул Кузьмин. — Одним всё — другим шиши с маслом. Или вообще без масла… Ох, пойду-ка я кваску холодного в себя опрокину, и в бассейн нырну. Кто со мной?

Ещё полчаса спустя, охладив себя купанием голышом в огороженном уголке бассейна, все сидели в предбаннике за накрытым дубовым столом. Я по примеру остальных накинул на себя простыню, став похожим на завёрнутого в тогу римлянина. Стол был накрыт в классическом русском стиле. Холодная водочка в запотевших графинчиках, в деревянных мисках грибочки, солёные огурчики, квашеная капустка, нарезанное тонкими ломтиками сало с мясными прослойками. Радовала глаз красная в тонких белых прожилках сёмга, лежавшая в узоре из перьев зелёного лука, колечек свежих огурцов и помидоров. Сосьвинская селёдка, которую царям подавали, притягивала взгляд.

Эх, блин, а ведь обещал Ленке, что максимум пропущу кружечку пивка, а тут такое… Отец Никодим, жмурясь, как объевшийся сметаны кот, разливал по рюмкам водку.

— Сейчас как опрокинем по рюмашке, и помчится в нас водочка легко и нежно, как Иисус по душе в лапоточках пройдётся.

— Ох и грешник ты, Коля, — подмигнул Кузьмин.

— Отмолю.

— А вам, иудеям, разве это можно? Это ж не кошерная еда.

Это уже в адрес Хайкина и Гуся, которые, особо не чинясь, закусывали водку ломтиками сала.

— Мы евреи советские, — поднял указательный палец Хайкин, — а это особенный вид, малоизученный и всеядный.

По ходу пьесы замминистра снова повело на серьёзные темы.

— Помню, тридцать лет назад «Краткий курс» в «Правде» печатали, утром народ первым делом к почтовым ящикам бежал. Развернёшь лист — словно к чистому источнику прильнёшь. А сейчас дети не хотят нашей мудрости. Возьми любую веру — тысячелетия стоят, а наша, коммунистическая, и века не прошло — разброд, ересь и шатания. Как заставить верить, а, отец Никодим?

— Заставить можно на работу выйти, а вера — штука добровольная, — отозвался тот и поднял наполненную до краёв рюмку. — Ну, здравы будем!

— Слушай, Коля, — по-простому обратился к нему генерал, — а ты куда свой партбилет дел, который я тебе на фронте вручал?

— Сдал куда положено. Неужто думаешь, буду хранить эту бесовскую бумажку?

— Бесовская, — помрачнел Кузьмин. — Ради этой «бесовской бумажки» люди кровь на фронте проливали.

— Анекдот в тему, — решил я немного развеселись собравшихся. — В церкви звонит телефон. Священник поднимает трубку. «Алло, батюшка, это из горкома партии. Стульев не хватает. Пришлите нам 12 штук». «Шиш вам, а не стулья! Прошлый раз давал скамейки, так вы их пошлятиной исцарапали!» «Ах, так! Тогда шиш вам пионеров в церковный хор!» «Ах, шиш нам пионеров в церковный хор? Тогда шиш вам монахов на субботник!» «Ах, шиш нам монахов на субботник? Тогда шиш вам комсомольцев на крестный ход!» «Ах, шиш нам комсомольцев на крестный ход? Тогда шиш вам монашек на баню!» «А вот за такие слова, батюшка, можно и партбилет на стол положить!»

Стены предбанника, казалось, сейчас просто рухнут от дружного хохота. Даже отец Никодим басовито ржал, вытирая выступившие на глазах слёзы.

— Ну паразит, ну насмешил, — сквозь смех говорил генерал. — Монашек! На баню!

И вторая волна хохота накрыла предбанник. Постепенно веселье успокоилось, а посерьезневший батюшка вновь окунулся в воспоминания:

— Все кровь проливали, Валера, и партийные, и комсомольцы, и беспартийные. А сколько священнослужителей, монахов полегло… И ведь тоже брали в руки винтовки, нарушая каноны православия ради спасения Отечества. Правда, потом каялись и год под епитимьей пребывали… Как и я в своё время.

Я старался больше закусывать, чем выпивать, к тому же в какой-то момент решил, что с меня хватит, и вежливо откланялся. А на следующее утро позвонил Гуляков:

— Алексей Михайлович, что же вы не информируете меня о вчерашних посиделках? Думали, мы не знаем о ваших контактах? Короче говоря, подготовьте отчёт в письменном виде. Насколько я знаю, вы сейчас дома должны быть один, вам сегодня во вторую смену, так что никто не помешает работать над отчётом. Вот прямо сейчас садитесь и пишите, желательно в подробностях, а в половине восьмого вечера я припаркуюсь напротив «Чародейки». После работы передадите отчёт мне в руки.

Твою ж мать, они и впрямь отслеживают каждый мой шаг? Не иначе кто-то из любителей попариться постукивает в Контору, причём скорее всего Андрей. Интересно, какая у него агентурная кличка? Банщик? И ещё этот письменный отчёт… Раньше хватало и устного. Решил и на меня компромат завести? В случае чего — вот, твоей рукой написано, не отмажешься?

Однако делать нечего, пришлось садиться за писанину. Писал в красках, ведь если из вчерашнего состава кто-то стучит, то один хрен доложат. И про свой анекдот упомянул, добавив в скобках, что рассказал я его в целях лёгкой провокации.

Надеюсь, для участникоа банных посиделок мои откровения не выльются в проблемы по службе. Хотя отцу Никодиму, пожалуй опасаться нечего. Разве что информация дойдёт до его руководства в епархии, да и то не факт, что из попов разжалуют.

В восемь вечера я вышел из «Чародейки» и увидел стоявший напротив знакомый «Москвич». Забравшись рядом с Гуляковым, я сразу почувствовал лёгкий запах спиртного. Да и мутноватый расфокусированный взгляд водянистых глаз подтверждал мою догадку. Вот те на, прежде мой куратор в подобном замечен не был. С чего бы это? С утра его голос показался мне вполне трезвым, когда уже успел принять?

— Здесь всё? — спросил он, принимая скреплённые канцелярской скрепкой пару листочков.

Свернув пополам, небрежно сунул в бардачок, и уставился перед собой, стиснув ладонями баранку.

— Я могу идти?

Он повернул голову и посмотрел на меня так, словно бы я возник в его машине буквально из воздуха.

— Посиди пока.

Потом сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. Отвинтив пробочку, сделал пару глотков, протянул мне:

— На, хлебни, помяни моего отца. Позавчера схоронил.

— Мои соболезнования.

Вон, значит, в чём причина. Принял флажку, отхлебнул. Хм, а коньячок-то приличный.

— В Управлении три выходных дали, а долг не отпускает, приходится с вами, оболтусами, встречаться. Агентурная сеть, мать её… Ты знаешь, каким был мой отец? Нет, ни хера ты не знаешь! Это легенда ОГПУ-НКВД, он с самим Дзержинским начинал. Всю троцкистско-зиновьевскую шваль допрашивал. О работе рассказывать не любил, но когда выпьет… Говорил мне: «Странная штука, Кешка, чем на воле человек был бойчее, чем больше на груди орденов — тем тише и пришибленнее он становился, когда его под белы рученьки вели в казематы Лубянки. А лучше всех держались крестьяне. Вымерший народ, настоящих крестьян уже не осталось. Им падать было некуда, и мучились достойно, и умирали спокойно». Вот такой был у меня отец, подполковник МГБ-КГБ Павел Григорьевич Гуляков.

Он сделал ещё один глоток, решительно завернул крышечку и убрал фляжку обратно в карман.

— Иногда завидую ему, вот это действительно была работа. А мы сейчас просто какой-то хернёй занимаемся. На хрена создали 5-е Управление, на хрена создали мой 1-й отдел… Борцы с идеологическими диверсиями, мать иху… А на самом деле цацкаемся с ними, деятелями культуры, а при Ежове сразу бы к стенке — и весь разговор.

И вновь пауза, и снова устремлённый в никуда взгляд.

— А разрешение на выезд евреям — это просто плевок нам в душу. Они долго, годами, а порой и десятилетиями маскируются, делая вид, будто они такие же честные, сознательные советские люди. Будто они любят общественную работу, будто им нравится советская власть. И тут наступает момент, когда мы убеждаемся, что никакой совести у них нет. Не наши это, оказывается, люди. А в тебе, Бестужев, течёт еврейская кровь? Можешь не говорить, она течёт в жилах всех парикмахеров. Ладно, цирюльник, ступай, небось беременная жена заждалась.

Едва я выбрался из машины, как он рванул вперёд. Глядя вслед «Москвичу», я думал, что даже чекисты порой не такие уж и железные. И как же хорошо, что сейчас не 37-й. А ведь, гнида, уже и про беременность жены раскопал. Хоть что-то от них можно скрыть?!

1 сентября выпало на воскресенье, поэтому в школу все шли 2 сентября. Я вёл Наташку в детский сад. Мимо шли, держа за руку преимущественно мам, школяры, многие с букетами.

— Пап, а когда я пойду в школу? — поинтересовалась дочь.

— Ну, ещё год придётся потерпеть.

— Целый год!

— Зато у нас будет время подготовиться. Научимся читать и писать.

— Я хочу научиться! А когда, пап?

— На следующей неделе я в первую смену, вот и будем по вечерам заниматься.

— Ура! Я научусь читать и писать!

— Только учти, что учёба — это тяжёлый, упорный труд. Готова к этому? Ну всё, договорились.

Правда, как мне дома пояснила Лена, в подготовительной группе их и так будут учить основам грамматики и арифметики. Ну да ничего, и мы поможем, знаний много не бывает. Это не тот случай из поговорки «Меньше знаешь — лучше спишь».

Человек предполагает, а Бог располагает. В четверг меня «обрадовали» новостью, что я еду на всесоюзный семинар в Ростов-на-Дону. Ехать изначально должна была Вязовская, но она некстати слегла с гипертонией, и на общем собрании меня голосованием отправили на берега Дона.

Мои возражения, что ничего нового я для себя не услышу, и тем более у меня жена беременная, силы не возымели.

— Какой у неё срок? — спросила председатель профкома Оля Барышникова. — Ну, это нет ничего, неделя твоего отсутствия ничего не решит. А насчёт ничего нового — сам поделишься опытом. Считай эту командировку заданием тебе как кандидату в члены КПСС, а также обладателю значка «Ударник коммунистического труда» и чемпиону СССР.

Хорошо хоть про недавний подвиг не напомнила, а то бы окончательно вогнала в краску. Делать нечего, пришлось ехать. Из Москвы делегация, в которой среди директоров парикмахерских я был единственным мастером, отправилась на комфортабельном «Икарусе».

С чего вдруг решили устраивать семинар в этом хоть и крупном, но провинциальном городе, известным лишь своими комбайнами «Дон», я понятия не имел. Ну да ладно, не моего ума дело, главное — отбыть номер. На всякий случай захватил с собой фотокамеру, наверняка появится возможность сфотографироваться на фоне местных достопримечательностей. Плёнки Тузиков мне подогнал с запасом, я взял одну кассету цветной «Kodak», и три обычной, чёрно-белой «Свемы», разной чувствительности — мало ли, вдруг погода испортится или в помещении придётся фотографировать.

До отъезда я всего один раз успел побывать в одном из читальных залов «Ленинки», где, через коробку финских конфет «Марли» договорившись со смотрительницей, спокойно, сидя в уголке, переснял десятка три иллюстраций из нескольких изданий, в том числе дореволюционных. Да, нескоро ещё, наверное, наступит время, когда здесь будут стоять ксероксы. Из-за командировки визиты в главную библиотеку страны пока пришлось приостановить, однако Лена уже вовсю работала над готовым материалом.

Часть из почти семисот участников семинара, включая нашу делегацию, заселили в центральную гостиницу «Ростов». Здесь слегка гэкала даже женщина-администратор, не говоря уже о простых горожанах. Сам семинар проходил на базе драматического театра имени Горького. На входе каждому вручался набор цветных открыток «Ростов-на-Дону». Москвичам выделили третий ряд слева и справа от центрального прохода, и первый день я успешно продремал в своём кресле, благо что руководитель делегации сидел на противоположной стороне.

Вечером некоторая часть нашей делегации, включая руководителя, отправилась ужинать в гостиничный ресторан. Немного подумав, я к ним присоединился. Цены здесь были приемлемыми, а в меню оказались даже вареные раки, причём обалденно вкусные. Да и атмосфера вполне уютная, а ресторанный ВИА наигрывал что-то из советской попсы.

— Ну как вам, Алексей, Ростов?

Это поинтересовалась моложавая директриса одной из столичной парикмахерских, Ольга Васильевна, просившая меня называть её просто Ольга, без отчества. Она в «Икарусе» сидела рядом со мной, причём, подозреваю, уселась целенаправленно, и сейчас недвусмысленно положила руку на мою ладонь. Учитывая, что дама активно употребляла полусухое.

— Ничего так городок, симпатичный, — ответил я, аккуратно освобождая руку.

— А на левом берегу Дона, говорят, отдыхает весь город.

— Левый, левый, левый берег Дона-а, пляжи, чайки, плесы у затона-а, — неожиданно для себя негромко пропел я.

— А что это за песня?

— Так, вспомнилось что-то.

— Давай попросим их спеть.

Она кивнула в сторону сделавших паузу перед очередной песней музыкантов.

— Вряд ли они её знают.

— Почему?

— Потому что я её сочинил по пути в Ростов.

— Да ладно! Лёша, а давай ты её споешь с ансамблем?

— С этим что ли?

— Ну да! Подожди, я договорюсь.

Я не успел её остановить, как она вскочила с места и довольно бодро для изрядно выпившей женщины двинулась сторону небольшой сцены. О чём-то негромко пообщалась с музыкантами и призывно махнула мне рукой. Твою ж мать, вот только этого мне не хватало. Я отрицательно покачал головой, но Ольга, насупившись, быстрым шагом подошла, взяла меня за руку и потащила к сцене.

— С вас десятка — и пойте что хотите, но только не матом, — сообщил пианист, судя по виду, руководитель коллектива. — А мы, если что, даже подыграем.

— Вот видишь, им ещё и плати.

Я снова сделал попытку вернуться, но Оля вцепилась в меня, будто клещ, ещё и заплатила за меня. Так и пришлось взбираться на сцену, попросив у гитариста инструмент — гэдээровскую «Музиму».

— Товарищи, — объявил руководитель ансамбля в микрофон, — сейчас наш гость из Москвы исполнит песню собственного сочинения, посвящённую нашему прекрасному городу.

После чего уступил мне место у микрофона. Когда-то ещё в юности, освоив лишь основные аккорды, я наигрывал в компании эту песню, мне хватило нескольких секунд, чтобы вспомнить незамысловатые ноты и текст.

— Играй, гармоника, играй!

Мы на земле искали рай и он, конечно, был немыслимо далек…

А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок. А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок.

Небольшая пауза, и пошёл запоминающийся припев:

— Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели. Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели.

Со второго куплета оказавшиеся толковыми музыканты подхватили мотив, и дальше я играл уже с аранжировкой. Эффект оказался ошеломительным. Вряд ли в зале отдыхали сплошь ростовчане, но публика аплодировала и кричала «бис» так, что пришлось исполнять песню ещё раз. Когда мы закончили, худрук взял меня за локоток и отвёл за задник сцены.

— Парень, это точно твоя песня? Слушай, уступи, а?

— Пятьсот рублей — и она ваша.

— И у нас исключительные права на неё?

— Само собой.

— С нотами всё понятно, а текст можешь быстренько переписать?

Ещё несколько минут я потратил на то, чтобы в услужливо предоставленном блокноте записать слова песни. Затем сунул в портмоне десять салатового цвета бумажек с профилем Ильича и, чувствуя себя победителем, вернулся за столик.

— Ваши десять рублей, мадам, — протянул я Ольге заранее приготовленную купюру уже кирпичного оттенка.

Остаток вечера я был настоящей звездой, за меня чуть ли не тосты поднимали, причём не только члены нашей делегации. Приятно, чёрт побери, особенно в компании неожиданно заработанных пятисот рублей.

На следующий вечер — семинары проходили в дневное время — я решил посмотреть «Ревизор» в исполнении местной труппы. К началу спектакля зал был полон, причем места на галерке заняла шумная компания подростков, по виду старшеклассников, которые по ходу действа вели себя не совсем адекватно, вызывая желание подняться и надавать им лещей. В антракте я решил хотя бы с ними поговорить, и встретил эту банду по пути в буфет второго этажа.

— Мужики, вы откуда такие шумные? — поинтересовался я у самого по виду говорливого.

— Из Новошахтинского ГПТУ-39, а чё? — прищурился тот.

— Из ГПТУ? А кто у вас старший?

— Да вон, Андрей Романыч, наш мастер производственного обучения.

Это было сказано в адрес стоявшего у буфетной стойки спиной ко мне человека с усмешкой и лёгким презрением. Похоже, ученики не слишком жаловали своего мастера. Что ж, как бы там ни было, со старшим всё равно нужно поговорить. Подойдя к худощавому мужчине ростом почти на голову выше меня, я тронул его за локоть, он обернулся, мазнув по мне сверху вниз сначала вопросительным, а затем настороженным взглядом из-под крупных очков… Твою ж мать, какое лицо знакомое! Такое чувство, что я где-то его видел, причём в будущем. То ли по телику, то ли в интернете.

— Андрей Романович?

— Да, а в чём дело?

В голосе его также звучала настороженность. Он словно ожидал, что сейчас я предъявлю удостоверение сотрудника правоохранительных органов и заставлю его протий с собой.

— Это же ведь ваши ученики?

— Предположим.

Настороженность уже ушла из голоса, хотя во взгляде следы её ещё ощущались. И что-то ещё появилось в глазах, такое чувство, что там, за линзами очков.

— Вы как руководитель могли бы попросить их вести себя во время спектакля поприличнее?

— Толку-то, — махнул он рукой с зажатой в ней пятёркой. — Этих сорванцов угомонить невозможно. Переходный возраст, в некоторые из таких семей, — понизил он голос, — что с ними даже взрослому лучше не связываться.

— Товарищ, ваша очередь подошла, — обратился к моему собеседнику стоявший позади него немолодой мужчина, державший под локоть спутницу.

— Да-да, — засуетился Андрей Романович. — Девушка, мне вот на эту ораву пятнадцать песочных пирожных и столько же стаканов лимонада. Ребята, иди сюда, принимайте.

Я отошёл в сторону, мне так и не давала покоя мысль, что же так поразило меня в этом человеке. Поймав за рукав одного из учащихся, я негромко его спросил:

— Парень, а как фамилия вашего мастера?

— Романыча? Прикольная у него фамилия, Чикатило — ощерился тот в улыбке. — А зачем вам?

— Н-нет, всё нормально, — ответил я слегка осипшим голосом, — просто напомнил он мне одного человека.

Почему-то боясь обернуться, я вышел из буфета и прислонился спиной к колонне. Вот теперь всё сошлось. Я только что говорил с одним из самых страшных маньяков Советского Союза. Обладатель «прикольной фамилии» хладнокровно убьёт более полусотни людей, в основном женщин и детей. Или уже начал? Нет, если память не изменяет, первая жертва случилась не ранее середины 70-х.

Уже сидя в тёмном зале, я, совершенно не обращая внимания на происходящее на сцене, размышлял, как мне следует поступить. Оставить всё как есть, естественно, я не мог позволить, я просто стал бы соучастником будущих преступлений.

Идти в милицию, сказать, что этот человек вскоре начнёт убивать и насиловать? Меня просто закроют в «психушку». Этот вариант отпадает. Придётся разбираться с Чикатило собственными силами. Может, просто кастрировать его, возможно, все эти преступления он совершал на сексуальной почве. Знал бы, что встречу этого урода — проштудировал бы ещё в будущем его биографию. Но я никогда ранее подобным не занимался, поднимется ли рука на его «бубенчики»? А вдруг лишнего отчекрыжу, ещё помрёт от потери крови…

Хотя если помрёт — туда ему и дорога. Такие мрази недостойны ходить по земле. И ещё не факт, что даже кастрация станет гарантией от будущих убийств.

Вот и получается, что только физическое устранение Чикатило позволит мне спать спокойно. Нет, конечно, может, и будут первое время сниться кошмары, но это лучше, но я буду знать, что спас жизни десяткам женщин и детей.

Убивать мне тоже ранее не доводилось, но ради такого случая я, пожалуй, перешагну через свои моральные устои. Решив для себя таким образом эту дилемму, я стал думать, как всё обустроить. В театральном туалете оказаться наедине нам не светило, тем более что больше антрактов не ожидается.

Едва дождавшись занавеса, я уже на поклонах начал пробираться к выходу. Проследил, как группа Новошахтинских учащихся во главе с Чикатило садится в поджидавший их «пазик» и уезжает прочь. Всё, теперь в столице Дона моя цель вряд ли окажется в ближайшее время, а семинар через два дня заканчивается. В субботу мы отправляемся в Москву, значит, завтра, в четверг, я должен оказаться в Новошахтинске и покончить с маньяком. Откладывать на пятницу чревато, лучше иметь день в запасе.

В гостинице я одной из коллег сказал, что что-то неважно себя чувствую, простыл, наверное, так что завтра на семинар без меня, буду отлёживаться. Сам же ни свет ни заря, сдав ключи дежурной, рванул на автовокзал. Рванул без дипломата, без фотоаппарата, всё, что захватил — портмоне и паспорт. На такси домчались быстро, за 10 минут. Я по дороге уж было подумал, не нанять ли таксиста до Новошахтинска. Всё-таки деньги имелись, но затем отказался от этой идеи. Не нужно, чтобы он меня запомнил и в случае чего сдал органам, в рейсовом автобусе слиться с пассажирами куда легче. Тем более на семинар я поехал не в джинсах и кроссовках, которые привлекли бы внимание, а в обычном костюме и туфлях… Ну как обычном, всё-таки индпошив, тот самый подарок Зайцева — вельветовый пиджак и чуть расклешённые брюки, а на ногах ботинки производства Чехословакии.

Мне повезло, такой же «ПАЗ», на котором вчера уехал Чикатило с учениками, отправлялся в Новошахтинск буквально через десять минут. Выяснил, что ехать около полутора часов. Заняв место согласно купленному билету в задней части автобуса, я погрузился в чтение купленной на автовокзале газеты «Советский спорт». Хоть чем-то себя занять, к тому же за газетой не так легко разглядеть и, как следствие, запомнить мою физиономию.

Вскоре я понял, почему в такую жару — а начало сентября в этих краях ничем не отличалось от столичного лета — форточки в автобусе были закрыты. Хоть мы и ехали по асфальтированной дороге, но степная пыль то и дело кружилась вокруг нашего транспортного средства, и мне казалось, что, несмотря на видимую герметичность нашего автобуса, она уже оседает на мне. Вскоре я сложил газету в несколько раз и принялся обмахиваться ею, как веером, впрочем, так поступил не я один. Носовой платок тоже пошёл в дело, я регулярно обтирал потные лоб и шею.

Однако всё рано или поздно заканчивается. Автобус закончил своё путешествие на автостанции Новошахтинска, я спросил у какой-то торговавшей семечками бабки, где находится ГПТУ-39, оказалось, идти пешком от силы пятнадцать минут. Последний рейс на Ростов в 18.30, я надеялся, что мне повезёт управиться до этого времени.

По пути мне попался хозяйственный магазин, где, не сильно надеясь на то, что смогу убить подонка голыми руками, прикупил небольшой кухонный нож с неплохо заточенным лезвием сантиметров 12 в длину. А для отвода глаз — мало ли — ещё и три гранёных стакана по 7 копеек, которые отправил в первую же попавшуюся по пути урну.

Наконец я остановился возле вытянутого вдоль улицы Социалистической двухэтажного кирпичного здания. Согласно вывеске на входе попал куда надо. Что дальше? Идти внутрь и вообще крутиться у входа — чревато, могут запомнить, не говоря уже о том, если я начну интересоваться личностью Чикатило. Как же узнать, внутри он или отсутствует по какой-нибудь уважительной причине?

Я перешёл на другую сторону улицы. Вот если бы у них случилась пожарная тревога, то они все выскочили бы на улицу. Но для этого желательно, чтобы имелся реальный очаг возгорания, иначе одна сигнализация может не прокатить.

А что, если… Да ладно! От этой мысли на моём лбу даже выступила испарина, я её гнал прочь, но она упорно возвращалась в мою голову и сверлила мозг. Действительно, почему бы и нет? Я огляделся и увидел словно специально установленную поблизости будку таксофона. Стояла она очень удачно, в окружении ещё вполне себе зелёных деревьев, да и вокруг никого не наблюдалось. А, была не была! Я заскочил в будку, снял трубку, поднёс к уху… Есть гудок, работает! Приложил к мембране носовой платок и набрал 02. Несколько гудков, и на том конце отозвались: «Милиция, дежурный лейтенант Фролов».

— Хочу предупредить о готовящемся террористическом акте, — сказал я с восточным акцентом, сиплым голосом, надеясь, что проходя через носовой платок, он ещё больше изменится. — В подвале профтехучилища № 39 на улице Социалистический заложено мощное взрывное устройство, около килограмма тротила. В любой момент здание может взлететь на воздух. Вы меня поняли?

Секундная пауза, после чего снова раздался голос дежурного, уже порядком взволнованный:

— Гражданин, за такие шутки вы можете пойти под суд. Как вас зовут?

— Это не шутки, это акция устрашения от палестинской организации «Чёрный сентябрь». В течение ближайших двух часов здание училища взлетит на воздух, сотни жизней будут на вашей совести.

Я бросил трубку, протёр её всё тем же носовым платком и покинул будку. Скорым шагом отошёл к следующему кварталу и стал наблюдать за входом в училище. Не прошло и пяти минут, как оттуда начали выбегать люди, подъехало несколько милицейских машин, пожарный расчёт и «скорая помощь». Проезжая часть была тут же перегорожена, а выбегавших оттесняли на другую сторону улицы, где ещё недавно стоял и я.

Вот! Вот и он, Андрей Романович Чикатило собственной персоной. С портфелем в руках, в шляпе, клетчатой рубашке, коротковатых брюках, из-под которых выглядывали почему-то синие носки, в сандалиях, при своём росте и нескладности он производил довольно нелепое впечатление. Прорваться сквозь толпу, пырнуть ножом… Нет, получать 10 лет, а то и высшую меру за эту мразь я не собирался, поэтому такой вариант отпадал.

Сейчас половина одиннадцатого утра, думаю, раньше двух часов дня уроки не закончатся, так что можно пока не отсвечивать, погулять по окрестностям… Блин, какие на фиг уроки, у них же вон какое ЧП благодаря мне! Так что стоим, продолжая изображать зеваку, благо что народу вокруг уже собралось изрядно.

Приехала армейская машина. Вот и сапёры пожаловали. А милицейский капитан и человек в штатском направились к телефонной будке. Ясненько, снимать отпечатки пальцев. Ну-ну, удачи вам, ребята.

— Сынок, а что случилось?

Я обернулся на голос, происходящим интересовалась низенькая старушонка.

— Сам не в курсах, мамаша, может, пожар или убили кого.

Старушка истово перекрестилась, что-то пробормотав. Я же своё внимание вновь сосредоточил на Чикатило, который благодаря высокому росту возвышался над учащимися и коллегами. Мне уже порядком наскучило стоять на жаре, когда наконец кто-то дал команду преподавателям и их подопечным расходиться. Видно, обследовать здание будут ещё долго, вот и решили, что держать подростков на жаре чревато, уж пусть лучше чешут домой.

Чикатило тоже двинулся вдоль улицы, один, без компании. Что ж, теперь я уже не жалел о том, что учинил такой переполох, а то бы так и слонялся возле училища бог весть сколько, мучаясь сомнениями.

Я шёл следом за Чикатило метрах в пятидесяти, прикидывая, когда лучше подобраться и нанести разящий удар. Пока нападать рано, не на виду же у прохожих это делать, поэтому я продолжал держаться на дистанции, мысленно себя накручивая. Только бы хватило решимости, думал я про себя, только бы не дрогнула рука.

Жилые здания окончательно перетекли в частный сектор. Впереди показалась набережная, указатель с названием речушки. Малый Несветай. Каких только названий не придумают. Как-то в интернете попадалась даже река Вобля, там только дефиса в названии не хватало, так что Малый Несветай — ещё не самое изощрённое имя для водной артерии.

По обеим берегам совсем неширокой речушки росли густые заросли ивняка. Я сократил дистанцию, прикидывая, как, пользуясь практически полным отсутствием людей, пырнуть Чикатило и сразу же оттащить труп в кусты. Но пока думал, потенциальная жертва свернула на дощатый мостик с хлипкими на вид перильцами, по которому можно было перебраться на другой берег. Что, собственно, неторопливо шедший Андрей Романович и собирался сделать.

Настил под его ногами слегка поскрипывал. Он добрался почти до середины мостика, когда я резко ускорился, на ходу доставая из внутреннего кармана пиджака кухонный нож. Мне казалось, что я двигался бесшумно, стараясь, как заматеревший ниндзя, ставить ступню с краю настила, где он был приколочен гвоздями к несущей балке. Наверное, у этого типа было просто обострённое чувство опасности. Он резко обернулся и выставил перед собой портфель, в который и вошло лезвие ножа.

Я не успел его выдернуть — Чикатило дёрнул портфель в сторону и тот полетел в воду. Мы молча стояли напротив друг друга, встретившись взглядами. Я чувствовал, что медлить нельзя. Я раскрыт, нужно что-то предпринимать, план «Б» — это убийство голыми руками, чего я на предварительном этапе старался всячески избежать. Нужно будет только ударить в гортань, чтобы та хрустнула и перекрыла доступ кислорода в лёгкие. Но, пока я прикидывал, как лучше ударить, Чикатило бросился на меня первым.

Бросился с утробным рычанием, как дикий зверь, выставив вперёд длинные, худые руки с паучьими пальцами, цепко схватившими меня за горло. От неожиданности я не успел ничего предпринять, попытался отодрать его руки от своей шеи, чувствуя, как теряю равновесие. Проломив с треском хлипкое ограждение, я полетел вниз, увлекая недруга за собой.

Спустя мгновение мы оказались в воде. Причём достаточно холодной, наверное, на дне били ключи. Это я уже отметил про себя автоматически, в тот момент я больше думал, как освободиться от паучьих тисков Чикатило. Даже рухнув со мной в воду, он не разомкнул рук, продолжая сдавливать моё горло. Нас медленно тянуло ко дну и в то же время я чувствовал сносящее в сторону наши тела течение.

Изловчившись, я ткнул коленом его в пах, и только после этого почувствовал, как хватка ослабла. Захотелось вдохнуть живительного воздуха, но я понял, что сейчас мои лёгкие наполнялся водой, благоразумно отказавшись от этой затеи. Тем более запас кислорода ещё имелся, хватит, чтобы спокойно подняться на поверхность.

Видимость на глубине нескольких метров была не ахти, но я всё же увидел мелькнувшую передо мной ногу. Куда! Я обхватил щиколотку и потянул вниз. Вот теперь я хозяин положения. Не знаю, сколько кислорода осталось в лёгких Чикатило, но моего на минуту точно должно было хватить, даже учитывая мои телодвижения. Не зря я когда-то ради интереса учился задерживать дыхание под водой, надеюсь, сейчас мне это умение пригодится.

Ух ты как дёргается, словно пойманный на удочку трёхкилограммовый лещ. Никогда не увлекался рыбалкой, но почему-то именно это сравнение пришло мне сейчас на ум. Врёшь, не уйдёшь! Дёргайся сколько влезет, живым ты у меня не всплывёшь.

Сука! Второй ногой заехал он мне точно в нос, и вода вокруг начала приобретать более тёмный оттенок. Наверное, заехал не глядя, но как же удачно попал.

Это подняло во мне волну ярости, и я ещё крепче вцепился в щиколотку. Сколько же ты будешь трепыхаться, собака, тони уже наконец! Ещё полминуты максимум, и я сам начну трепыхаться на пути к поверхности.

Наверное, кто-то наверху услышал мои молитвы, и дёрганья Чикатило секунд через десять сошли на нет. Ещё одно судорожное, конвульсивное телодвижение — и он окончательно обмяк. Я отпустил ногу, делая гребки на пути вверх. О, как же здорово сделать глоток воздуха! Какое-то время я просто дышал, правда, только ртом, так как в носу ещё кровоточило, потом наконец огляделся. Пока мы сражались под водой, течение снесло нас ниже метров на тридцать от моста. И по-прежнему никого, а казалось, будто прошла целая вечность.

В этот момент рядом всплыл кусок клетчатой ткани. Что это? Тьфу ты, это же спина Чикатило, обтянутая клетчатой рубашкой. Ну пусть себе плывёт дальше по течению, может, прибьётся рано или поздно к прибрежным кустикам. Главное, что одним маньяком в стране стало меньше.

Кровь в носу уже густела, значит, сворачиваемость на уровне, и диабета у меня, скорее всего, пока нет. Блин, какая чушь лезет в голову! Выбравшись на берег, я первым делом проверил содержимое своих карманов. Ура, портмоне и паспорт на месте, хорошо, что я не стянул пиджак в воде, иначе, скорее всего, уже его не нашёл бы, оставшись без денег и документов. Мокрые купюры я разложил на травке, пусть подсыхают. Радовало, что часы так же шли, надеюсь, внутрь вода не попала.

В некоторых фильмах мне доводилось видеть, как героя после первого убийства выворачивает наизнанку. А вот мне почему-то очень сильно захотелось есть. Но пока хоть немного не обсохну — придётся сидеть здесь. Я разделся до трусов, а одежду развесил на кустах. Через час она более-менее подсохла, и хотя в ботинках было ещё сыровато, я решил, что можно уже двигаться в сторону автобусной станции. М-да, погладить одежду не мешало бы, в частности брюки, а то прежний лоск разом куда-то испарился. Но что поделаешь, искусство, как говорится, требует жертв. А уж искусство убивать особенно.

У самой автостанции я обнаружил небольшое кафе, где взял комплексный обед: салат из свежей капусты, борщ с пятнышком сметаны, тарелку слипшегося риса с видавшей виды киевской котлетой, стакан тёплого, приторно-сладкого какао и пирожок с повидлом. Несмотря на весьма сомнительный вид трапезы, я всё это проглотил в один присест, почувствовал, что не наелся, и вдогонку взял бутылку охлаждённого «Дюшеса» со здоровым куском пирожного «Пионерский».

На выходе из кафешки я чуть ли не нос к носу столкнулся с молодым сержантом милиции. Тот, проходя мимо, мазнул по мне равнодушным взглядом. Через большое оконное стекло я видел, как он подошёл к компании из соображавших на троих мужчин козырнул и, судя по тому, что они полезли во внутренние карманы пиджаков, попросил предъявить документы. Похоже, мой более-менее цивильный вид не вызвал у сержанта подозрений.

Я же выбрал лавочку под тенью липы, уселся и стал ждать вечерний рейс на Ростов. На меня снизошло умиротворение, словно я сделал какое-то большое и очень важное дело, а теперь заслуженно отдыхаю. Я знал, какое, вот только этим знанием не собирался ни с кем делиться. И надеялся, что органы правопорядка никак не свяжут смерть преподавателя Новошахтинского училища с моим появлением в этом небольшом, провинциальном городишке. Равно как и со звонком о якобы заложенной бомбе.

Глава 4

Ещё на подъезде к Подольску нас встретил проливной дождь, который сопровождал наш автобус до самой Москвы. Выяснилось, что льёт вторые сутки, и ливневая канализация столицы едва справляется с нагрузкой. Учитывая отсутствие зонтика, домой я завалился промокшим насквозь. Зато с подарками для своих девчонок и отщёлканной кассетой с видами Ростова и себя любимого на фоне местных достопримечательностей.

— А мне коллега с работы кактус подарила!

Лена гордо продемонстрировала мне маленький цветочный горшок с мохнатой пимпочкой зелёного цвета. Я сдуру потрогал эту пимпочку, и сотня мягких иголочек тут же впилась в мой палец. Причём выковырять их оказалось не так-то просто. Супруга оказалась находчивой, покрыла кожу пальца клеем ПВА, а когда тот подсох — сняла плёночку вместе с иголками.

Самое главное — она перерисовала в собственном стиле все иллюстрации, добытые мною в «Ленинке» и отпечатанные Тузиковым. Я же с новой силой окунулся в текущие дела. На работе на общем собрании отчитался о семинаре, на ходу сочиняя, что полезного извлёк для себя из этой поездки. Помимо книги, о которой я не забывал ни на минуту, меня заждались мои клиенты, как те, которые записывались в «Чародейку», так и те, к которым я приходил на дом. Где, соответственно, одной укладкой или окраской дело не ограничивалось. Иногда это был целый салон красоты на дому, и далеко не всякая клиентка могла позволить себе подобный комплекс процедур.

Свою любимую женщину я тоже не забывал, и в ближайшее воскресенье, перед тем, как мы всей семьёй отправились в Цирк на Цветном бульваре смотреть Никулина с Шуйдиным, как следует поработал над её внешностью. Она и так-то была для меня самой красивой женщиной на свете, но после моего аккуратного вмешательства в этот вечер в цирке и на улице она не раз ловила на себе восхищённые взгляды мужчин и завистливые — женщин.

Начал я понемногу втягиваться и в работу над своим организмом. В спортзале «Динамо» меня уже заждались, так что отныне два вечера в неделю — вынь и положь. Не считая утренней зарядки на небольшом и уютном стадионе «Красная Пресня». Для договорённости с директором стадиона хватило бутылки хорошего армянского коньяка, и теперь я получил возможность в любое утро наматывать круги по тартановым дорожкам, подтягиваться на турнике и без лишних глаз (разве что сторожа и уже привыкшей ко мне его собаки) работать «бой с тенью».

11 сентября ко мне подошла только что вышедшая с больничного Антонина.

— Долорес Кондрашова звонила, напомнила, что ты внесён в список участников советской делегации на чемпионат мира в ГДР и пора уже оформлять загранпаспорт. Ходатайство о разрешении направить тебя в загранкомандировку я сегодня отправила в Комиссию по выездам за границу при ЦК КПСС.

Как мне дальше разъяснила Вязовская, на каждого гражданина СССР, выезжавшего за рубеж, заводилось отдельное дело. Оно включало в себя характеристику для выезда за рубеж, которая должна была быть подписана «треугольником» нашего предприятия: директор, секретарь профкома и секретарь парткома.

— Тут вопросов не возникнет, — сказала Антонина Васильевна, — а вот дальше характеристика будет направлена в райком КПСС, в Комиссию по выездам за границу. Туда надо будет тебе явиться лично. Начнут задавать разные вопросы, так что заранее выучи имена-фамилии всех генсеков компартий социалистических стран. Если произведёшь на них благоприятное впечатление, то они запишут в протоколе «Рекомендуется для поездки». На основании этой записи первый секретарь райкома согласует твою характеристику.

Далее, по словам Вязовской, я должен был предоставить «объективку» — в двух экземплярах: основные биографические данные и хронологический перечень всех мест учебы и работы с указанием занимавшихся должностей. Также справку о состоянии здоровья, шесть фотокарточек, обоснование необходимости поездки, план моей деятельности во время пребывания за границей.

Когда «выездное дело» оформлено, моя организация направит его в горком КПСС. С приложением справки из ЖЭКа о том, что я действительно проживаю по такому-то адресу и прописан там с такого-то года, а также справки с места работы о моей должности с указанием размера месячного оклада и о том, что мне причитается отпуск на столько-то рабочих дней. Причём дело в горком направляется за 30 дней. А если бы я собирался в капстрану, то за 45 дней. Так как выезд в ГДР намечался на последние числа октября, то нам уже следовало бы поторапливаться.

— А почему так долго, целых 30 дней? — наивно поинтересовался я.

На что услышал, мол, моё дело поступит к двум референтам: одному, ведающему выездами сотрудников нашей отрасли, и другому, ведающему выездами в ту страну, куда я планирую выезжать. Первый направит дело на просмотр в соответствующий отраслевой отдел горкома, а второй, если бы я собирался выезжать в капстрану, должен направить в соответствующее управление КГБ запрос с просьбой сообщить, не имеется ли возражений против моего выезда. Впрочем, я всё же выезжал в страну Варшавского Договора, так что в моём случае должно было обойтись без участия Комитета госбезопасности.

Если всё в порядке — меня вызовут на беседу. Там дадут прочитать и подписать многостраничный текст правил поведения советских граждан за границей. Например: не иметь личных дел с местным населением, опасаться провокаций и по всем вопросам обращаться к советской администрации. Ежели вдруг окажусь в поезде (хотя вроде бы планировали добираться самолётом), то в поездке не оставаться ночью в купе с иностранцем другого пола и просить проводника перевести меня в другое купе. Также без особого на то указания не иметь дел с коммунистами в стране пребывания и не посещать их собраний, поодиночке нигде не ходить, только группой.

Если разрешение на поездку будет выдано, то его копия уйдёт в ОВИР, откуда в «Чародейку» спецпочтой пришлют мой загранпаспорт, с уже проставленными въездной и выездной визами. Оказывается, дома его хранить запрещено. На предприятии мне выдадут загранпаспорт под расписку, а в обмен заберут мой внутренний паспорт гражданина СССР.

Валюту я получу строго по норме, причём уже в самолёте из рук главы делегации. На марки я смогу обменять 30 рублей, и еще столько же взять за границу. А по возвращении из зарубежной командировки я должен буду представить два отчёта о своей поездке: краткий (в течение трёх дней по возвращению), и полный (в течение месяца).

Слушая Антонину, я просто охреневал. Господи, ну что за бред! В будущем я мог уехать куда захочу и когда захочу, были бы деньги. В СССР чтобы выехать даже в соцстрану — нужно было преодолеть массу препон. Совершеннейшая дикость! Однако советские граждане, никогда не знавшие альтернативы, воспринимали это как само собой разумеющееся. Кто там в своё время сказал, Путин кажется: «Кто не сожалеет об исчезновении Советского Союза — не имеет сердца, кто мечтает о его возрождении — не имеет ума». При моём неоднозначном к нему отношении здесь он попал в точку, хотя, подозреваю, эту фразу ему подсказал кто-то из кремлёвских спичрайтеров.

На примере оформления загранпаспорта я лишний раз убедился в том, что практически за всеми жителями страны осуществляется контроль. Но с этим еще как бы можно было смириться, если бы государство прямо не диктовало советскому гражданину, что читать, что смотреть и слушать, что носить и как радоваться жизни. И весь этот контроль и диктат базировался на замшелых идеях Маркса и Ленина, которые к этой действительности не имели никакого отношения.

Нет, в СССР хватало и положительных сторон, но в том виде, в котором он существует сейчас, меня это однозначно не устраивало. Тем более я знал, что это путь, ведущий в никуда, вернее, к развалу государства. Я всем своим существом чувствовал, как утекает время, и когда я начну на равных общаться с членами ЦК — спасать будет уже нечего. Да и не к чему. В силу своих познаний я мог предложить разве что обобщённый план по экстренному спасению страны, как в экономическом, так и в социально-политическом аспектах. Хоть садись пиши доклад на имя Брежнева и проси Галину передать документ отцу. Правда, инкогнито сохранить не удастся, и вскоре за мной придут люди в штатском, даже протекторат Гулякова окажется бессилен. Да и он, скорее всего, не станет за меня рвать задницу на британский флаг, ещё скажет: «Я подозревал, что этот Бестужев чужого поля ягода».

Такую бумаженцию я отдам только человеку, которому смогу доверять. Вон в «красном уголке» висит плакат с изображением членов Политбюро, избранном пленумом на съезде КПСС от 1971 года:

Брежнев, Воронов, Гришин, Кириленко, Косыгин, Кулаков, Кунаев, Мазуров, Пельше, Подгорный, Полянский, Суслов, Шелепин, Шелест, Щербицкий. Плюс кандидаты, в число которых входили Андропов, Демичев, Машеров, Мжаванадзе, Рашидов и Устинов.

Чтобы пообщаться с кем-то из них тет-а-тет, не опасаясь для себя и своих близких серьёзных последствий — об этом пока не могло идти и речи. Не могу я подставлять свою семью, свою Лену, которая носит под сердцем нашего будущего ребёнка.

Чёрт, от этих мыслей просто голова разрывается! Впору забить на всё и просто готовиться к развалу страны, чтобы в нужный момент предпринять какие-то меры к сохранению собственного благополучия и благополучия своих близких. Не знаю, кто и с какой целью меня сюда отправил, подозреваю, это фантастическая случайность, и если так, то и нечего дёргаться: живи — как жил, делай — что делал, обеспечивай хорошую жизнь своему маленькому клану, своим наследникам.

Интересно, кстати, кто у нас родится? УЗИ пока 1/6 части суши ещё не светит, так что придётся гадать до последнего дня, до того мгновения, пока акушерка в роддоме не сообщит: «Поздравляю, папочка, у вас сын!» Либо дочь, хотя, учитывая, что одна девчонка в семье уже есть — хотелось бы пацана.

Тем временем продолжалась работа над книгой. Мне в голову пришла идея пообщаться с костюмерами московских театров и «Мосфильма». Но процесс налаживания отношений обещал занять не один день, а по-другому доступ к историческим костюмам не получить.

Вот если бы у меня было удостоверение журналиста… Тут-то я и вспомнил, что, собственно говоря, являюсь внештатным автором «Работницы», почему бы не попросить у Вавилиной соответствующий документ?

Дело на удивление выгорело легко, и вскоре я стал обладателем багровых корочек внештатного корреспондента журнала «Работница». С которыми и отправился брать приступом попавшие в мой список учреждения культуры. МХАТ, Театр им. Вахтангова, отмечающий 150-летие Малый театр… Все они любезно распахнули передо мной свои двери, с остальными я решил разобраться уже после поездки в ГДР, если она, конечно, выгорит.

С «Мосфильмом» тоже пришлось пока отложить. В приёмной, куда я дозвонился, мне сказали, что такие решения принимает директор киностудии Николай Трофимович, а он сейчас находится в рабочей командировке по Сибири и Дальнему Востоку. Впрочем, не теряя времени даром, я зашёл с ревизией в Государственный исторический музей, где моё удостоверение также вызвало толику уважения. Не ожидал, что коллекция исторических костюмов окажется такой богатой.

20 сентября Вязовская снова пригласила меня в свой кабинет. К тому моменту мою будущую командировку в ГДР уже обсудили на профсоюзном и даже партсобрании, хотя я пока являлся лишь кандидатом в члены КПСС, и моя положительная характеристика с была отправлена в райком партии. Куда, со слов Вязовской, мне и предстояло заявиться на следующий день.

— Ты у нас в первую смену? Ничего, я тебя отпускаю. Ты хоть подготовился?

Я утвердительно кивнул. Осознавая важность зарубежной поездки, выучил не только, как зовут генеральных секретарей компартий стран соцлагеря, каждую свободную минуту использовал для «прокачки» своих знаний в самых разных аспектах. Знать бы ещё, какие конкретно вопросы будут задавать… Впрочем, я надеялся, что до меня не слишком будут докапываться, и с такими мыслями следующим утром направился в районный комитет партии по адресу Кропоткинская-17.

— Вы к кому? — поинтересовался усатый вахтёр.

— Тут моё дело собираются рассматривать по поводу зарубежной поездки.

— Пройдите в 18-й кабинет, там уже заседает комиссия, вас вызовут.

18-й кабинет располагался на втором этаже, в конце коридора, и оказалось, что тут уже трутся с десяток желающих попасть за границу. Мне объяснили, что меня вызовут, поэтому раньше времени дёргаться не нужно. Тут как раз из кабинета вышла женщина, как оказалось, работница швейной фабрики «Большевичка», премированная за ударный труд турпоездкой в Венгрию. Очередь тут же начала её пытать:

— Что спрашивали?

— Спросили, есть ли дети? Я говорю, что есть. Они меня спрашивают, на кого их оставляю? Говорю, на мужа. Муж не пьет? Нет, он у меня смирный…

— А ещё что?

— Да больше ничего такого.

Ну, если так, то, может и меня будут не слишком донимать. Как же глубоко я заблуждался.

— Бестужев!

Ну вот и моя очередь взбираться на Голгофу. Переступив порог, я оказался в комнате с двумя выходившими во двор окнами, за которыми накрапывал мелкий осенний дождик. Да, теперь на мотоцикле особо не покатаешься, вот уже неделю мой «железный конь» стоял в сарае.

— Бестужев Алексей Михайлович?

За столом сидели трое, почему-то сразу на ум пришло сравнение с тройками НКВД, о которых когда-то читал. Я опасался, что в составе Комиссии может оказаться второй секретарь райкома Гуськов, и тот мог бы припомнить мне нежелание делиться идеей «Бессмертного полка», но, к счастью, мои опасения оказались напрасными. Двое мужчин и женщина, все на вид пенсионного возраста, причём один, с будённовскими усами, явно постарше остальных. А общался со мной преимущественно тот, что сидел по центру, с изрезанным морщинами лицом потомственного заводчанина, который, казалось, только что вышел из-за станка, вытерев руки ветошью.

— Садитесь, Алексей Михайлович, — сказал «работяга». — Куда едете?

— В Германскую Демократическую Республику.

— Да, так и есть, — глянув в лежавшие перед ним бумаги, подтвердил он. — А с какой целью?

— Участие в чемпионате мира по парикмахерскому искусству.

Я отвечал спокойно и уверенно, решив, что не изменю своей манере, даже если вопросы покажутся глупыми или провокационными. Слишком многое стояло сейчас на кону.

— Угу, угу… Странные, конечно, соревнования сейчас проходят, ладно, чемпионат мира по плаванию или лёгкой атлетике. Так вы у нас парикмахер? А где работаете? В «Чародейке»? Небось колымите?

— Нет, что вы…

— Знаем мы вашу братию, — подала голос женщина. — Стрижёте только по блату.

— Это кто-то ввёл вас в заблуждение, — с улыбкой ответил я. — Можете прийти в любой день, я вас постригу в порядке живой очереди.

— Оставим пока этот вопрос, Велира Генриховна, — мягко осадил её «работяга». — Алексей Михайлович, ответьте, пожалуйста, на вопрос, какая правящая партия в ГДР?

— СЕПГ. Если точнее — Социалистическая Единая Партия Германии.

— Какой по счету последний съезд был проведен СЕПГ?

— Восьмой.

— А кто является первым секретарём ЦК СЕПГ?

— Эрих Хонеккер.

— В каком году Хонеккер возглавил СЕПГ?

— В 1971-м.

— А кто был его предшественником?

— М-м-м… Вальтер Ульбрихт.

Я с ужасом ждал, что сейчас спросят, кто был до Ульбрихта, но, к моему великому облегчению, слово взял «будённовец».

— А скажи-ка, Алексей Михалыч, кто входит в состав Политбюро ЦК КПСС?

Ну, этих-то я знал, даже мог перечислить ещё и кандидатов, но обошлись членами.

— Дайте определение КПСС.

— Руководящей и направляющей силой советского государства, ядром его политической системы является КПСС. КПСС существует для народа и принадлежит ему.

И вот охота им меня мурыжить? Со скуки, наверное, такой хренью занимаются. А ведь в коридоре ещё люди, там и после меня подходили. Тут слово вновь взяла дамочка, с туго стянутыми в пучок на затылке волосами смахивающая на строгую учительницу.

— Почему советский потребитель предпочитает импортные товары?

Естественный ответ: «Потому, что они лучше!» немедленно закрывал мне дорогу в ГДР. Что ж, придётся выдавать заранее заготовленный ответ, благо я уже достаточно поднаторел в подобного рода материалах.

— Повышенный спрос на импортные потребительские товары у нас действительно существует, — говорю я. — Однако так называемый «импортный синдром» существует во всём мире. Например, французы предпочитают американские автомобили, а американцы — французские вина и духи. Наша страна поставляет в другие страны газ, нефть, у нас лучшие в мире танки и космические корабли, и ничего зазорного, если кто-то позволит купить себе импортный костюм или обувь.

— Как на вас, — уточнил «работяга».

— Да, и как на мне в том числе. К сожалению, ещё не всегда качество наших товаров соответствует высоким образцам зарубежных производителей. Необходимость самых радикальных мер по повышению качества потребительских товаров многократно подчеркивалась в выступлениях Леонида Ильича Брежнева и других советских руководителей, в документах партийных съездов, решениях правительства.

Что, съели? Судя по кислой физиономии «училки», она не ожидала, что я так подкован. Я решаю развить успех:

— Если уж на то пошло, то уровень жизни человека определяется далеко не только материальными благами. Для истинной полноты жизни, удовлетворенности человека ею и его уверенности в будущем значительно важнее нечто более фундаментальное — хорошее здоровье, образование, духовное богатство личности, гарантированная работа по призванию, гарантированный материальный достаток в семье, уверенность в обеспеченной старости. И вот если говорить об этих основополагающих составных человеческого благополучия, то для советских людей они реальны.

Члены комиссии переглянулись, после чего председательствующий откашлялся.

— Что ж, характеристика с места работы на вас положительная. Рационализатор, «Ударник коммунистического труда», чемпион Советского Союза… Да и на вопросы отвечали грамотно. Надеюсь, вы будете достойно представлять нашу страну на территории Германской Демократической Республики.

Ура, самый главный экзамен пройден! С трудом сохраняя на лице невозмутимое выражение, я вежливо попрощался и покинул кабинет. На выходе меня, как и других побывавших на комиссии, засыпали вопросами. Я задержался минут на пять, рассказывая о выпавших на мою долю перипетиях. Надеюсь, мои советы помогут этим людям добраться кому-то до дружественных СССР стран или вовсе до «загнивающего» Запада.

В середине октября загранпаспорт, как Вязовская и говорила, прислали спецпочтой в «Чародейку», со всеми уже проставленными печатями. Его я получил в обмен на свой гражданский.

— Поздравляю, Алексей, теперь тебе точно ничто и никто не помешают выступить на чемпионате мира, — торжественно сказала Антонина, вручая документ. — Береги его, как зеницу ока.

А вскоре произошло событие, которое стало для меня судьбоносным. Хотя начиналось всё вроде бы вполне банально. Ко мне в кресло села Ксения Александровна Абуханова, доцент на кафедре психологии. До этого она делала у меня несколько раз причёску, сегодня, как оказалось, был повод.

— Алексей, можете меня поздравить, я защитила докторскую. И, кстати, пошла на повышение, перевелась из Института философии в Институт психологии Академии наук.

— Ого, мои самые искренние поздравления!

— По этому поводу я сегодня вечером устраиваю небольшой банкет, заказала на семь вечера столик в ресторане гостиницы «Украина». Будут и коллеги, и просто хорошие знакомые. Приходите, я буду рада вас видеть.

— Не обещаю, но постараюсь.

Позвонил супруге на работу, Лена оказалась не против моего участия на банкете.

— Иди, конечно, с клиентами нужно дружить.

Работал я сегодня в первую смену, поэтому успел заскочить домой. Долго выбирал, что надеть на банкет. Либо водолазку с джинсами и кроссовками, а сверху румынскую болоньевую куртку, либо зайцевский костюм с недавно прикупленными итальянскими туфлями «Testoni» за 220 рублей, и сверху плащ, опять же из болоньи. В итоге остановился на втором варианте.

Так как я посчитал дурным тоном приходить без подарка, то по пути купил букет цветов и упаковку 10-рублёвых духов «Желаю счастья» — именно их, как давно уловило моё обоняние, предпочитала моя клиентка.

Ресторан «Украина» располагался в одноименной гостинице в высотке на берегу Москвы-реки. Без четверти семь я толкнул дверь заведения, и тут же был встречен импозантным швейцаром.

— Меня ждут, — сказал я, покачивая перед его носом цветами.

— Кто ждёт? — скалой стоял обладатель красного в позументах мундира.

— Ксения Александровна Абуханова.

— А, понятно, — протянул он с чуть скисшей миной на лице. — Проходите.

«Столик», о котором говорила виновница торжества, оказался длинным столом у дальней стены, за которым могло поместиться человек пятьдесят. Половина мест уже была занята, а моё появление у многих вызвало вопросительные взгляды, так что Ксении Александровне пришлось объяснять, кто я и откуда взялся.

— И эта шикарная причёска на моей голове вкупе с макияжем — творение золотых рук Алексея, — добавила она.

Однако неплохо зарабатывают люди науки, думал я, занимая указанное мне место. Впрочем, когда узнал, что муж Абухановой, который сидел рядом с ней, трудится в МИДе — моё удивление само собой сошло на нет.

В начале восьмого вечера все места были заняты. Последним пришёл прихрамывающий, опиравшийся на трость старик с изборождённым морщинами лицом, высоким лбом и кучерявыми, с проседью, волосами. Несмотря на хромоту, спину он держал прямо, а подбородок высоко поднятым, словно аристократ. Мизинец его правой руки украшал перстень с приличных размеров бриллиантом (почему-то я был уверен, что это настоящий камень), свидетельствуя о том, что старик не из простых. Но больше всего поражал взгляд его чёрных, как две маленькие оливки, глаз. Когда он скользнул по мне взглядом, показалось, на какое-то мгновение я попал под мощный поток рентгеновских лучей.

— А вот и Вольф Григорьевич пожаловал! — подскочила Абуханова. — Если кто не знаком, то прошу любить и жаловать — мой, можно сказать, учитель, Вольф ГригорьевичМессинг.

— Право, Ксения Александровна, я всего лишь артист оригинального жанра, — приподнял в улыбке уголки губ Мессинг. — Я ненадолго, не мог не поздравить свою добрую знакомую с повышением, так сказать, по службе.

Так вот ты какой, северный олень! Сам Мессинг, человек, о котором будут снимать фильмы, при жизни ставший легендой. Хотя и сейчас, и в будущем найдутся сомневающиеся в его экстрасенсорных способностях. Как известно, короля делает свита, не исключено, что ореол загадочности — всего лишь плод воображения его многочисленных поклонников.

Новоиспечённый доктор психологии усадила его рядом с собой, видно, это место она придерживала для Вольфа Григорьевича. Я же оказался от него через одного человека, так что, в общем-то, мог слышать, о чём переговариваются Абуханова и её знаменитый гость.

— Решил в больницу лечь в начале ноября, на операцию, — говорил Мессинг. — Ноги повредил ещё в начале Второй мировой, выпрыгнув со второго этажа полицейского участка. С тех пор они стали — прошу прощения за такой каламбур — моей ахиллесовой пятой. Сосуды на ногах стали ни к чёрту, хотел вызвать за свой счёт из Америки Майкла Дебейки[12], но советская власть против. Сказали, что в отечественной медицине хватает и своих светил. Знаете, Ксения Александровна, у меня предчувствие, что из больницы я уже не вернусь.

— Господи, Вольф Григорьевич, что вы такое говорите…

— Я знаю, что говорю, — грустно улыбнулся телепат и ясновидящий. — Мои предчувствия меня ещё никогда не подводили. Давайте-ка лучше выпьем за виновницу торжества!

Я вместе со всеми поднял бокал, думая о словах Мессинга. А ведь он и впрямь должен уйти из жизни где-то в эти годы. Возможно, как раз в больнице, куда он собрался ложиться, его и не станет. Но что я мог сделать, если он сам предчувствует свою смерть? Разве что попытаться в подробностях запомнить этот вечер, когда я, возможно, вижу великого Мессинга в первый и последний раз.

Между тем народ по мере насыщения крови алкоголем становился всё более весёлым и шебутным. Мессинг, наверное, забыл, что грозился недолго засиживаться, вот уже час как сидит, погрузившись в свои мысли, и тихо напивается, успевая ещё и курить. Правда, скучать ему всё же не дали.

— Вольф Григорьевич, — воскликнул один из гостей, щекастый толстяк, — а покажите какой-нибудь фокус!

Тот посмотрел на говорившего таким взглядом, что, казалось, пошлёт сейчас того куда подальше. Однако неожиданно легко согласился.

— Хорошо, покажу вам кое-что, но только один раз, тем более что засиделся я. Вот вы, — он обратился к этому же мужчине, — загадайте мне какое-нибудь задание, а я его выполню.

Все тут же зашушукались, я же с интересом наблюдал, как Мессинг легко, при его хромоте, поднявшись, подошёл к толстяку и взял того за запястье. Несколько секунд глядел ему в глаза, после чего подошёл к сидевшей рядом с толстяком женщине.

— Позвольте вашу сумочку?

Получив ридикюль в руки, открыл его, достал расчёску и продемонстрировал окружающим. Затем повернулся к глупо ухмылявшемуся толстяку:

— А теперь расскажите, что вы загадали.

— Так это… Чтобы вы открыли сумочку моей жены и достали оттуда расчёску.

Все дружно зааплодировали, раздались крики: «Ну, Мессинг даёт!» «Настоящий телепат!» Может, и правда обладает столь необычными способностями, думал я, а может, всё это было заранее подстроено. Поди проверь!

— Друзья, к сожалению, я вынужден откланяться, — громко объявил между тем Вольф Григорьевич. — Ксения Александровна, ещё раз примите мои поздравления.

Он галантно поцеловал Абухановой руку, затем подхватил свою трость и двинулся было к выходу, но в последний момент задержался возле меня, наклонился и негромко сказал на ухо:

— Молодой человек, я вижу, что вам вскоре предстоит дальняя поездка. Она принесёт вам успех, но опасайтесь женщины в чёрном.

Я хотел спросить, что ещё за женщина, но он уже уходил, опираясь на свою трость. Нужно его догнать, мелькнула в голове мысль, однако ноги отказывались меня слушаться. Напился что ли до такой степени, или… Прямо-таки цыганщина какая-то! Ещё кстати или нет вспомнился одноименный ужастик с Дэниэлем Рэдклиффом, помню, какое он на меня произвёл гнетущее впечатление. Надеюсь, Мессинг имел в виду что-то другое, и мне не грозит встреча с потусторонним существом.

Соседка по-свойски толкнула меня локтем:

— Что, что он вам сказал?

— А, — отмахнулся я, — так, пустое.

Остаток вечера и следующий день слова Мессинга не выходили из головы, но с Леной я предпочёл пророчеством экстрасенса не делиться. Мало ли, вдруг ревновать начнёт к неизвестной «женщине в чёрном», скажет, что вообще в этой ГДР делать нечего, начнёт уговаривать отказаться от поездки.

А в воскресенье мои мысли оказались заняты уже другим. После обеда по договорённости мы встретились с Брежневой у неё дома. На этот раз не макияж и причёски, а шугаринг. Да, удалось мне и мою главную клиентку подсадить на эту процедуру, тем более волосы на её ногах и подмышках имели место быть. Об интимной зоне мы не говорили, хотя другие клиентки, особенно те, кто помоложе, с удовольствием на это соглашались. Узнай Чурбанов, что я обрабатываю паховую область его супруги — я не только из «Чародейки» вылечу, но, боюсь, и из Москвы.

Я сразу заметил, что Брежнева не в настроении. Она с задумчивым видом сидела рядом со мной на кухне, пока я готовил сахарную пасту и, не всё же не выдержав, поинтересовался:

— Галина, что случилось?

Она тяжело вздохнула, вяло отмахнувшись, и тут на её глаза неожиданно навернулись слёзы. Вот только этого мне не хватало!

— Так, ну-ка прекращая реветь. На, выпей водички. А теперь рассказывай, что произошло?

Парикмахер — это не только мастер в плане наведения красоты, но зачастую ещё и благодарный слушатель, и даже жилетка, в которую можно поплакаться. Вот и мне сегодня пришлось выступать в нескольких ипостасях.

Из рассказа Галины выяснилось, что отец — генеральный секретарь ЦК КПССС Леонид Ильич Брежнев — в последнее время себя неважно чувствует, жалуется на сердце и сильную утомляемость, на периодические боли в левой руке и горле. Начальник IV Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР Евгений Чазов по секрету сказал Галине, что Брежнев увлекается сильнодействующими успокаивающими препаратами. И вообще отец хочет на покой, предлагая вместо себя Косыгина, но товарищи по партии на такие меры не идут, опасаясь, что Косыгин половину Политбюро разгонит.

— И правильно сделает, — пробормотал я, но Брежнева меня не услышала, или просто сделала вид, что не услышала. — Кстати, как Леонид Ильич достаёт таблетки без рецепта, кто ему их выписывает? Ты не думаешь, что Евгений Иванович сам ему их подсовывает? Поговори с отцом, мне кажется, его точка зрения расходится с той, что тебе озвучил Чазов.

Кстати, Косыгин… О его экономических реформах я что-то читал, что-то отложилось в памяти. Помнится, в будущем на всяких форумах обсуждали, как можно было спасти экономику Советского Союза, и реформы Косыгина в этом плане назывались самым реальным вариантом. Недаром восьмая пятилетка с 1966 по 1970 годы, прошедшая под знаком экономических реформ Косыгина, стала самой успешной в советской истории и получила название «золотой». Что, однако, не исключает моей симпатии к китайскому варианту. Тем более что кто-то из форумчан писал, что реформы привели к инфляции и дефициту товаров народного потребления.

В любом случае Косыгину сейчас 70 лет, если он ещё в силе, то года через два-три возраст начнёт давать о себе знать[13]. Не помню, чтобы он пережил Брежнева, наверное, даже раньше бровастого генсека уйдёт из жизни. Поэтому у власти нужен такой же, как Косыгин, но молодой. В Политбюро одни старики, а кто там на подходе — простых советских граждан особо не просвещали. На память приходили только Ельцин и Горбачёв, но я их к управлению страной и на пушечный выстрел не подпустил бы.

Подполковнику госбезопасности Игорю Петровичу Романову не давал покоя этот загадочный прибор, найденный при обыске у его тёзки Кистенёва. Бог с ними, с ограблениями, хотя заодно пришлось брать расследование этих дел на себя, но всё упиралось в этот самый аппарат непонятного назначения. Когда он только попал к нему в руки, Романов принялся вертеть его и так, и эдак, но в итоге сдал в лабораторию техникам, а когда те разобрали прибор, то заявили, что, скорее всего, разрядился аккумулятор, причём, судя по заводской маркировке, он был создан на литий-ионной основе. Как объяснил ему заведующий лабораторией, литиевые аккумуляторы на основе способности дисульфид титана или дисульфид молибдена включать в себя ионы лития при разряде аккумулятора и экстрагировать их при зарядке (обладавший хорошей памятью Романов запомнил это спич дословно) была показана в 1970 году британским учёным Майклом Стэнли Уиттингемом. Однако литиевые аккумуляторы считались ненадёжными, периодически взрывались, и напряжение не превышало 2,3V, в этом же аппарате батарея стояла на 4,3V, причём ёмкостью почти 4000 м/Ач. Далее выяснилось, что если вытащить аккумулятор, то могут повредиться какие-то шлейфы, и прибор, вполне вероятно, придёт в негодность. Удастся ли его впоследствии вернуть к жизни — это ещё бабушка надвое сказала. Пока же существует возможность каким-то образом зарядить аккумулятор и попробовать запустить этот неизвестный советской науке аппарат, комплектующие которого частично промаркированы на английском, а частично почему-то на китайском языках. И хорошо бы подключить к этому делу очень-очень умных людей, разбирающихся в кибернетике. Завлабораторией добавил, что лично знаком, например, с заведующим базовой кафедрой оптоэлектроники ЛЭТИ Жоресом Алфёровым и может попытаться с разрешения вышестоящего руководства пригласить его в Москву.

Романову на это тоже требовалось разрешение, он думал, не сунуться ли напрямую к Андропову, но решил через голову непосредственного начальника не прыгать, потому обратился с докладом к начальнику 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенанту Григорию Фёдоровичу Григоренко. Тот, сам в прошлом закончивший физико-математический факультет Полтавского пединститута, лично сходил в лабораторию, посмотрел на прибор и дал команду на вызов Алфёрова. Естественно, Жорес Иванович не мог отказать людям из Комитета, особенно с такими погонами, и, дав подписку о неразглашении приступил к работе засучив рукава.

В результате кропотливой и практически ювелирной работы почти месяц спустя аккумулятор удалось зарядить и даже включить прибор. Сначала на чёрном экране появился символ, напоминающий надкушенное яблоко, затем экран осветился разноцветными сполохами, на фоне которых появились цифры 11.52 и дата — вторник, 10 сентября. Причём время и дата совпадали с текущими. Однако радость учёных оказалась преждевременной. После того, как Алфёров совершенно случайно сделал пальцем движение по экрану снизу вверх (откуда ему было знать, что это движение десятилетия спустя будет называться «swipe»), аппарат потребовал ввести четырёхзначный код-пароль. Впрочем, Жорес Иванович и без того какое-то время был сам не свой, то, что действие можно производить движением пальца по экрану, привело его буквально в щенячий восторг.

— Игорь Петрович, вы не понимаете, это новое слово в науке! Как американцам это удалось?!!

— Не знаю как, — хмурился Романов. — Но нам кровь из носу нужно подобрать пароль.

— Если только методом тыка, — пробормотал заведующий лабораторией. — Хотя тыкать можно всю жизнь, тут спрятаны миллионы комбинаций.

Метод тыка результатов не принёс. После шести попыток на экране появилась надпись «iPhone отключён, повторите через 1 минуту».

— Ничего себе, пишет на русском! — дружно выдохнули присутствующие.

— Но при этом первое слово на английском, — добавил Алфёров. — И, судя по всему, оно обозначает название аппарата. «Phone» — это однозначно переводится как «телефон», а вот что значит буква «i» — пока не понимаю.

Спустя минуту отважные исследователи продолжили безуспешные потуги по взламыванию пароля, после 7 попыток появилась надпись, что айфон снова отключён, предлагалось повторить попытку уже через 5 минут. Подключили шифровальщиков, однако их мозговой штурм также не увенчался успехом. Алфёров тем временем всё бредил сенсорным дисплеем, не зная его название, он даже придумал своё — movice, производное от английских слов movement (движение) и device (прибор). Хотя в общем по-прежнему фигурировало название «iPhone».

Когда на экране появилась надпись, предлагающая подождать 60 минут, Романов сказал:

— Товарищи, таким образом мы дождёмся, что нам предложат ввести пароль через год, либо этот айфон… Правильно я его назвал, Жорес Иванович? Так вот, либо этот айфон окончательно отключится. Рисковать мы не имеем права, поэтому я попробую подключить человека, который может знать пароль. Давайте сюда аппарат.

На следующий день Кистенёва из СИЗО привезли на Лубянку. Романов мог бы устроить допрос в изоляторе, но в его кабинете имелась специальная записывающая аппаратура, да и врача, чьими услугами он собирался сегодня воспользоваться, таскать с собой было накладно. Он считал, что не будет ничего страшного, если автозак лишний раз прокатится по Москве до Лубянки и обратно.

В кабинете на третьем этаже Игоря Николаевича усадили напротив уже знакомого подполковника госбезопасности, и почему-то наручники не сняли, хотя держать их за спиной сидя было неудобно.

Романов, как и в первую встречу, закурил «Яву». И вновь Кистенёву невыносимо захотелось ощутить в носоглотке и лёгких дым сигарет.

— Жалобы есть? Нет? Всё устраивает? Впрочем, не исключено, на днях переведём вас в «Лефортово».

— Зачем это? — спросил Кистенёв.

— «Лефортово» проходит по нашему ведомству, да и поспокойнее там, контингент малость интеллигентнее. Ваше пребывание в СИЗО может оказаться ещё более комфортным, если вы наконец начнёте с нами сотрудничать.

Романов сунул руку в ящик стола и положил перед подозреваемым айфон. Без золота и кожи питона тот смотрелся какой-то дешёвкой, что вызвало у Игоря Николаевич грустный вздох.

— Мы сумели его включить, нашли способ зарядить аккумуляторную батарею. Однако аппарат требует ввести пароль, и мы подумали, что вы в этом нам всё же сумеете помочь.

— Каким же образом? — скрывая волнение, спросил Кистень.

— Да очень простым — продиктуете пароль.

— Гражданин начальник, я же вам уже объяснял, что нашёл эту хреновину на улице, возле американского посольства…

— Игорь Николаевич, я смотрю, вы по-хорошему не хотите. Что ж, будем по-плохому. Григорий Францевич!

В дальней стене открылась дверка, из которой появился невысокий человек средних лет в белом халате, державший в руках небольшой чемоданчик. В глаза бросались тёмная, кучерявая шевелюра и большой, мясистый нос.

— Я готов, Игорь Петрович! — сказал он, ставя на стол свой чемоданчик.

— Кистенёв, я последний раз спрашиваю, вы точно не хотите ничего нам сказать?

— Что, пытать решили? — криво ухмыльнулся тот. — Ногти будете рвать?

— Зачем же ногти, — раздавив в пепельнице окурок, ответил Романов. — Мы из вас будем вырывать правду. Есть такой препарат, мы его называем «болтунчик», не слыхали? Очень действенный, всем языки развязывает. Приступайте, Григорий Францевич.

Комитетский кат щёлкнул открыл чемоданчик, достал из него стерильные перчатки, натянул их на руки, затем извлёк шприц и ампулу, надломил её и наполнил шприц прозрачной жидкостью. Когда он подошёл к Кистенёву, позади того уже стоял подполковник, и как только подследственный сделал попытку пнуть Григория Францевича, Романов произвёл удушающий захват. Лицо Кистеня начало наливаться кровью, а тело выгнулось дугой.

— Игорь Петрович, мне нужна его шея, — сказал «врач», держа шприц наготове.

Романов перевёл захват чуть выше, подпирая нижнюю челюсть жертвы, после чего Григорий Францевич, даже не соизволив смазать место укола спиртовой ваткой, воткнул иглу в шею жертве.

— С-сука, — прохрипел Кистенёв.

Романов ещё какое-то время его придержал, пока тот не обмяк.

— Ну что, можно начинать?

Григорий Францевич внимательно посмотрел на допрашиваемого, чей мутный взгляд пытался сфокусироваться на нём.

— Пожалуй, что и можно, — кивнул он, пряча в чемоданчик шприц со снятой иглой и перчатки. — Желательно вопросы задавать чётко, требующие однозначного ответа.

— А сколько продлится действие препарата?

— Минут пять я вам гарантирую.

Романов включил кнопку спрятанного в столе магнитофона, взял стоявший у стены стул и уселся напротив Кистенёва.

— Вас зовут Кистенёв Игорь Николаевич?

— Да, — после паузы ответил допрашиваемый.

— Вы родились 17 августа 1923 года?

— Нет.

— Что значит нет? А когда вы родились?

— 17 августа 1969 года.

Романов переглянулся с Григорием Францевичем, на что тот пожал плечами. Взяв в руки айфон, Игорь Петрович поднёс аппарат к лицу допрашиваемого.

— Что это за прибор?

— Это мой айфон.

Романов, обычно всегда умевший контролировать свои эмоции, почувствовал, как вспотели ладони, и даже едва не заёрзал на стуле. В мечтах он уже видел, как раскрывает глубоко законспирированную агентурную сеть, снабжаемую по последнему слову техники, и как очередная звёздочка украшает его погоны. Вот только смущал ответ на вопрос о дате рождения.

— Кто… вам… его… передал? — раздельно спросил следователь.

— Никто, я его сам купил. 15 штук баксов за айфон отдал, мне под заказ отделали его кожей питона и золотом.

— Откуда у вас такие деньги?

— Я богатый человек. У меня свой банк… Был банк.

На лице Кистенёва появилось выражение лёгкой обиды, смешанной с грустью.

— Банк в СССР один, и он государственный. У вас не могло быть своего банка. У вас был счёт в загранично банке, куда вам ваши заокеанские хозяева переводили деньги за выполненные задания?

— Счёт? — промямлил Игорь Николаевич. — Счёт были, в офшорах, и не один. И банк был. «Промстройбанк» назывался.

Подполковник, чувствуя, что здесь он зашёл в тупик, задал следующий вопрос.

— Для чего нужен айфон?

— Это телефон… В нём есть интернет, можно делать фотографии, записывать видео, слушать музыку…

— Что такое интернет?

— Интернет, — механически повторил Кистенёв. — Это электронная почта, социальные сети, новости в России и мире…

— В России? Или в СССР?

— СССР — по буквам выговорил допрашиваемый, — уже нет… Я сейчас в СССР.

На его лицо снова наползла обида.

— Игорь Петрович, — мягко вклинился Григорий Францевич, — спрашивайте самое главное, через минуту-две действие препарата закончится.

— А если сделать ещё одну инъекцию?

— Эффект может быть уже не тот, да и чревато побочными действиями.

— Чёрт…

Романов включил айфон, снова поднёс его к лицу Кистенёва.

— Игорь Николаевич, вы утверждаете, что это ваш айфон?

— Да.

— Значит, вы знаете пароль?

— Да.

— Назовите его.

— Шесть, девять, три, один.

Романов, сдерживая дрожь в пальцах, набрал цифры… и облегчённо выдохнул. Пароль сработал! Теперь он получил доступ к содержимому этого прибора. Вот только не хватает признательных показаний Кистенёва, что тот работает на американскую разведку.

— Игорь Николаевич, назовите вашу агентурную кличку.

— Кличку? С детства Кистенём звали.

— Хорошо… Когда вас завербовали?

На лице Кистенёва отобразилось мучительное раздумье.

— Не понимаю.

— Кто вас завербовал? Американцы? Англичане?

— Англичане, — задумчиво пробормотал подследственный. — Младший сын учится в Англии, в колледже.

В это время экран айфона погас, Романов нажал кнопку на боковой панели и… Его лицо сначала вытянулось, затем пошло пятнами.

— Что это такое? Почему я снова не могу зайти?

Он показал айфон сидевшему напротив Кистенёву. Тот кое-как сфокусировал взгляд, и в этот момент гаджет разблокировался.

— Что… Что это сейчас было?

— Фэйс айди, — усмехнулся допрашиваемый и потряс головой.

Похоже, тот приходил в себя. Чёрт, подумал, Романов, забыл спросить про воровской общак. Или ещё не поздно?

— Игорь Николаевич, а где вы храните украденные у воров деньги?

Кистенёв почти осмысленным взглядом посмотрел на сидевшего напротив него с разблокированным айфоном в руке, однако мимика свидетельствовала о не самом боевом состоянии.

— Что вы со мной сделали? Что за дрянь вкололи?

— Если понадобится — вколем ещё. Где деньги?

— Что вы пристали со своими деньгами? Я уже устал объяснять, что никого не грабил, нет у меня никаких денег!

Романов и Григорий Францевич переглянулись, последний виновато улыбнулся, вновь пожимая плечами.

— Давайте я вколю ему препарат, а то полдня будет головной болью страдать.

Вздохнув, подполковник мазнул рукой:

— Колите.

Когда минуты через три взгляд подследственного прояснился, Романов встал, чтобы продолжить допрос, и только сейчас заметил, что экран снова погас.

— Твою ж мать! — негромко выругался он, пытаясь вернуть айфон к жизни. — Григорий Францевич, спасибо, вы свободны… Кистенёв, почему он снова не работает?

— Без понятия, я ж говорю, что нашёл его у американского посольства.

Романов прошёл к столу, щелкнул кнопкой под столешницей, выключая магнитофон.

— Три минуты назад вы утверждали, что этот айфон, как вы его назвали, приобрели за 15 тысяч долларов, и что вам его под заказ отделали кожей питона и золотом. И что вы якобы богатый человек, у вас был свой банк. И даже назвали пароль, с помощью которого удалось снять блокировку. Потом вы сказали про какой-то фэйс айди, если я правильно запомнил. Фейс — это в переводе с английского лицо. Погодите-ка…

Он подошёл к Кистенёву.

— Смотрите на экран.

Тот демонстративно отвернулся, сжав губы так, что они превратились в белую полоску.

— Кистенёв, смотрите на экран! Я заставлю вас это сделать силой.

Игорь Николаевич, раздувая от бессильной ярости ноздри, поднял глаза на Романова, но так ничего и не сказал, а перевёл взгляд на экран. Тот вновь разблокировался.

— Надо же, сработало, — хмыкнул Романов. — Это что же, он зациклен на своего обладателя? Интересной техникой снабжают вас ваши заокеанские хозяева. Или я неправ, а, Игорь Николаевич?

— Шпионаж решили мне припаять? Да вот хрена! Изучайте содержимое айфона, там до едрени фени этих секретных сведений.

— Изучим, гражданин Кистенёв, изучим, время у нас с вами есть, но если вы пойдёте нам навстречу и облегчите задачу следствия — это вам зачтётся.

— Старая песня, — усмехнулся подследственный.

Подполковник склонился над ним, буравя взглядом, и процедил:

— Слушай, ты… Я ни перед чем не остановлюсь, понадобится — Григорий Францевич будет колоть тебе «сыворотку правды» до тех пор, пока не расскажешь всё, или не превратишься в пускающий слюни овощ.

— А что я сказал под «сывороткой»?

— Много чего, всё записано на магнитную ленту. Ну так как?

Кистенёв отвёл взгляд в сторону, в его мозгу в этот момент происходил напряжённый мыслительный процесс. Знать бы, что сказал… Со слов подполковника выходило, что он проболтался о своём банкирском прошлом-будущем, и что купил этой айфон за 15 кусок «зелени». Однако Романов, судя по всему, сказанному не поверил, решил, что это новая разработка западных спецслужб, на которые он, Игорь Николаевич Кистенёв, якобы работает. Так ему выгоднее, нежели какой-то «бред» про то, что подследственный прибыл из будущего. И если он, Кистенёв, начнёт утверждать, что и впрямь из будущего… Что тогда? Начнут применять изощрённые пытки, на фоне которых инъекция «сыворотки правды» покажется детской шалостью, и будут пытать до тех пор, пока он не «сознается», что работает на вражескую разведку?

Сука, почему он не догадался спрятать этот грёбаный айфон получше?! Закопал бы в лесу вместе с деньгами, и сейчас держал бы ответ лишь за грабежи. А там ещё поди докажи его вину, прямых улик нет, всё только со слов этих вшивых поганцев, Макара и Андрея. Как ни крути, получается, если ему удастся доказать, что он из будущего — это станет для него наилучшим выходом. Вряд ли над ним начнут ставить опыты, хотя, скорее всего, надёжно изолируют. Не исключено, что его поселят на какой-нибудь даче, пусть даже под надёжной охраной. Всяко лучше, чем зона, где за воровской общак порежут на ленты. А там… А там, когда из него выжмут всю инфу, возможно, постепенно всё уляжется, и он получит возможность жить обычной жизнью. И первым делом направится в лес, где в заветном месте лежит сумка с дензнаками. Уж про неё-то он точно никому не расскажет, пусть хоть ногти вырвут и всего обколют «сывороткой правды».

Он вновь поднял взгляд на Романова и голосом, не терпящим возражений, произнёс:

— В общем, вот что… Я буду говорить, но говорить буду только с Андроповым. А сейчас я хочу выкурить сигарету. Надеюсь, вы сможете удовлетворить эту мою небольшую прихоть?

Расследование смерти гражданина Чикатило поручили старшему лейтенанту новошахтинского ОВД Андрею Воробьёву. Казалось, дело простое — человек упал с моста и утонул. Вот только почему он упал с моста средь бела дня, будучи абсолютно трезвым? Отсутствие алкоголя в крови доказала экспертиза, а опытному судмедэксперту Новошахтинска Воробьёв доверял. И, кроме того, по словам жены, Чикатило умел плавать. И сердце не могло прихватить, тут судмедэксперт тоже мог поклясться на Большой медицинской энциклопедии. Опять же, по показаниям жены, муж её недоброжелателей не имел, однако в училище ходили слухи, что покойный был неравнодушен к некоторым своим воспитанникам, среди коих по специфике училища преобладали мальчики. Однако реальных фактов домогательства представлено не было. Но таковые имелись не в таком уж и далёком прошлом — во время работы Чикатило учителем в школе-интернате № 32. За сексуальные домогательства по отношению к двум ученицам Чикатило был уволен, написав заявление с формулировкой «по собственному желанию». Естественно, Воробьёв пообщался с родственниками и прежде всего родителями этих девочек, но у всех на приблизительное время смерти Чикатило имелось алиби.

Конечно, при желании дело можно было закрыть, списать всё на несчастный случай. Но старший лейтенант Воробьёв отличался столь редкой дотошностью, что даже иногда у своего руководства вызывал желание покрутить пальцем у виска. А вот когда ему принесли найденный в камышах портфель, принадлежавший утопленнику, да ещё с дырой от ножа, тут уже хочешь не хочешь придётся возбуждать уголовное дело.

Вскоре, кстати, нашёлся и сам нож. Ну как нашёлся…. Портфель-то в ОВД принесла мать одного из сорванцов, который с друзьями бегал на Малый Несветай удить рыбу. Там-то в зарослях камыша они и обнаружили портфель, а в нём бумаги, указывающие на то, что портфель принадлежал Андрею Романовичу Чикатило. Коллеги утопшего сей факт подтвердили. А вот наличие дырки в нём, а также в бумагах, указывало на то, что в портфель втыкали что-то острое. После беседы в присутствии матери мальчишка сознался, что в портфеле торчал нож, но он его оставил себе, стругать деревяшки. Вскоре спрятанный под крыльцом нож был вручён старшему лейтенанту и приобщён к делу. Жаль, думал следователь, что отпечатки пальцев на эбонитовой рукоятке уже сто раз стёрлись, парнишка всю её обляпал своими.

Поскольку на улице уже смеркалось, а Воробьёв жил неподалёку, то улику он решил на службу занести утром. Дома за ужином он увидел, как жена режет хлеб точно таким же ножом и поинтересовался, откуда он в их доме взялся.

— Так на прошлой неделе ещё купила, — заявила жена и добавила с сарказмом. — Старый совсем тупой стал, мужика-то в доме нет, кроме своей службы ничего не видишь, вот и зашла по пути с работы в хозяйственный.

На следующий день он тоже зашёл в хозяйственный магазин, показал нож продавщице, и спросил, не помнит ли она, кто у неё в последнее время покупал такие ножи.

— Да рази ж упомнишь! — воскликнула та, разглядывая завёрнутую в полиэтилен улику. — Ну рази что один такой запомнился, хорошо одетый, явно не местный. Он ещё три гранёных стакана по 7 копеек взял.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился старлей. — Постарайтесь вспомнить в деталях, как он выглядел?

Таким образом, Воробьёв получил словесный портрет первого и, возможно, единственного подозреваемого в этом деле. Оставалось лишь сожалеть, что фоторобот имелся лишь при УВД в областном центре, а санкции на его использование, то есть на то, чтобы на казённом «козлике» привезти продавщицу в Ростов-на-Дону, ему после первого запроса не дали. Пришлось распространять распечатанный на пишущей машинке словесный портрет, и тут Воробьёву вновь улыбнулась удача. Молодой сержант, который в день, когда поднялся переполох из-за якобы заложенной в училище бомбы, нёс в районе автовокзала патрульную службу, и там видел похожего по описанию человека. Вспомнила этого человека и работница кафе, отметив, что выглядел тот очень голодным.

Воробьёв, словно почуявшая запах крови легавая, тут же кинулся выяснять, по каким маршрутам в тот вечер отправлялись из Новошахтинска рейсовые автобусы. Свердловск Ворошиловградской области, Стаханов, Шахты, Ровеньки и два рейса в Ростов-на-Дону. Ему всё-таки удалось выпросить разрешение на фоторобот, и в компании продавщицы, сержанта и работницы кафе он отправился в областной центр. В итоге был составлен портрет, который удовлетворил обоих видевших потенциального преступника. Этот портрет был показан водителям всех рейсовых автобусов, даже тем, которые отправлялись по маршрутам в утреннее и дневное время. Однако ни один из них не смог опознать по фотороботу подозреваемого.

Расклеил он фотокопию портрета на стендах опорных пунктов милиции ростовского автовокзала, вокзала, аэропорта и речного порта. Пока следствие стремилось в тупик. Тем не менее, Воробьёву было ясно, что подозреваемый, скорее всего, приехал из Ростова-на-Дону, и туда же, скорее всего, вернулся. Вопрос: специально ли он наведывался в Новошахтинск, чтобы разобраться с Чикатило, и не его ли рук дело афера с якобы заложенной в училище бомбой? Вопросов много, а ответов… Объявить бы подозреваемого во всесоюзный розыск, но когда он заикнулся об этом начальнику Новошахтинского ОВД подполковнику Брагину, то услышал, что с таким количеством улик поднимать на ноги милицию всего СССР тот не станет. Вернее, не станет делать запрос в УВД по Ростовской области, чтобы не выглядеть дураком.

— Копай ещё улики, Воробьёв, — сказал он. — А я уж на местном уровне чем смогу помогу.

Что ж, подумал старший лейтенант, иногда и один в поле воин. Придётся рассчитывать на собственные силы.

Глава 5

Подполковнику Второго главного управления КГБ СССР Романову вовсе не улыбалось представлять Андропову свою главную надежду на получение полковничьих звёзд раньше времени. Он планировал сначала вытрясти всё из Кистенёва, и только после этого идти с окончательным докладом к своему непосредственному руководителю — генерал-лейтенанту Григоренко.

Тот, насколько понимал Романов, главную заслугу в раскрытии возможной шпионской сети припишет себе, но и ему, Игорю Петровичу, должно было что-то перепасть. В частности, повышение как в звании, так и по службе. Романов был бы не против занять пост заместителя Григоренко, а со временем — чем чёрт не шутит — и возглавить Второе управление. Тем более что Григорий Фёдорович на пороге пенсионного возраста, а он, Романов, молод и полон сил.

И подполковник (пока ещё подполковник) рассчитывал, что получит от генерал-лейтенанта ещё одно разрешение на допрос с применением спецсредств, а именно «сыворотки правды». Первую попытку можно было признать удачной, им удалось узнать пароль, позволяющий запускать этот прибор под названием «iPhone». Правда, как выяснилось, чтобы и дальше разблокировать его, необходимо было присутствие владельца. Тот находился, что называется, под рукой, однако держать его постоянно при себе, то и дело поднося экран к лицу-то ещё удовольствие.

Конечно, разобравшись в приборе, они получили бы доступ, возможно, к такой информации, о которой не могли бы и мечтать, для этого нужно было согласие Кистенёва сотрудничать и, конечно же, его признание, что он является агентом вражеских спецслужб. Вот тогда бы пазл сложился. А что такое пазл — Игорь Петрович знал, поскольку не так давно от своего сокурсника по Высшей школе КГБ, ныне работавшего под видом сотрудника консульства в США, получил по дипломатической почте коробку с пазлами. И даже сам помогал сыну собирать рисунок в виде Микки-Мауса. Хотя, насколько знал Романов, в английском языке слово «puzzle» может означать головоломку любого вида, не обязательно мозаику.

После окончания утренней планёрки Григоренко попросил подполковника задержаться. Вопрос, который они собирались обсуждать, не требовал присутствия лишних ушей.

— Ну рассказывай, Игорь Петрович, что нарыл?

Романов, которому после вчерашнего дня после допроса не терпелось пообщаться с руководством, детально изложил имеющуюся информацию, заодно озвучив условие подследственного.

— Что, вот так прямо и потребовал встречи с Андроповым?

— Так и потребовал. Но я думаю, не стоит торопиться удовлетворять его пожелание. Предлагаю провести ещё один сеанс с применением «сыворотки правды».

— Обычно одним разом обходимся, — задумчиво почесал переносицу Григорий Фёдорович. — А что врачи говорят?

— Ну, если мы каждый раз будем слушать врачей, то шпионы будут чувствовать себя в СССР как дома. На первом месте для нас стоит безопасность государства, ради которой можно рискнуть и здоровьем очередного подонка. В случае чего оформим как скоропостижная смерть от остановки сердца.

— А вы однозначно уверены, что это шпион? Он вроде бы не давал признательных показаний, может и правда нашёл прибор…

— Так ведь лицо-то его паролем является…

— Ах да, запамятовал.

Вот-вот, подумал Романов, кому-то пора на пенсию. Между тем Григоренко, ещё немного подумав, дал добро:

— Ладно, может, и ещё что-то интересное выясним. Только, Игорь Петрович, под твою ответственность.

В среду, 30 октября, во двор Бутырской тюрьмы въехал автозак на шасси ГАЗ-52. Полчаса спустя после оформления необходимых документов место в задней части будки автозака занял Игорь Николаевич Кистенёв. Ещё через сорок три минуты автозак остановился во дворе хорошего знакомого всем москвичам здания на Лубянке. Кистенёв испытывал лёгкое волнение, надеясь, что его поведут к Андропову, с которым, возможно, он сумеет договориться, выложив перед ним часть карт, однако вскоре понял, что они идут туда же, где он был в прошлый раз. И слабая надежда на то, что там может находиться начальник КГБ СССР, не подтвердилась. Вновь его ждал подполковник Романов и тот самый врач, который уже не прятался в каморке за дверью. А помимо стула в помещении присутствовало специальное кресло с ремнями, которого не было в прошлый раз. Конвоиры не уходили, видимо, ждали команды подполковника, и готовы были в любой момент обездвижить подследственного, прикрутив его ремнями к этому самому креслу.

— Как самочувствие, Игорь Николаевич?

— Я же просил встречи с Андроповым!

— Юрий Владимирович очень занятой человек, пока не получается, — с притворным сочувствием развёл руки в стороны Романов. — Но мы решили не терять времени зря и попробовать извлечь из вас информацию и признание в работе на западные спецслужбы. Как вам в прошлый раз «болтунчик»? Голова не сильно болела? Руки-ноги не дрожали, потоотделение не было повышенным?

— Ну ты и…

— Кто? Палач, кат, вивисектор? Какие ещё есть эпитеты? Нет, Игорь Николаевич, я всего лишь человек, который беспокоится о безопасности своей Родины. А потому должен вытащить из вас необходимую информацию всеми возможными способами. Или всё же благоразумно согласитесь сотрудничать без применения спецсредств?

Кистенёв понял, что его надежды на встречу с Андроповым стремятся к нулю. Как и надежды на довольно комфортное существование на какой-нибудь ведомственной даче в Подмосковье. Сейчас перед ним стоит небогатый выбор. Признается, что шпион — впаяют так, что мало не покажется, вполне могут и к стенке поставить. Обмен ему не светит, янки заявят, что впервые слышат об этом агенте, и правильно сделают.

Скажет, что пришелец из будущего — не поверят, даже несмотря на наличие айфона, в котором, собственно, кроме шансона и видео, на котором он, оставив молодую жену в Москве, с тёлками отдыхает на яхте, ничего такого, что бы могло подтвердить, что он из будущего, не имеется. Начнётся старая песня про снабжение агентуры новыми техническими разработками. В итоге всё равно припишут работу на американские спецслужбы. Ни один из вариантов Кистенёву не нравился, но другого выхода, кроме как пойти на сотрудничество с этим подполковником в штатском, он не видел. Вернее, сделать вид, что готов сотрудничать.

Игорь Николаевич понял, что нужно валить и, пока они ехали из следственного изолятора, начал уже продумывать этот план. А для его реализации нужна была ясная голова, если его снова будут допрашивать с применением «сыворотки» — он, как и в прошлый раз, сутки будет ходить под действием препарата, как раз с теми симптомами, которые только что описал Романов. А «сыворотку» применят, если он начнёт говорить про то, что прибыл из будущего. У этого подполковника одна цель — заставить его признаться в работе на западные спецслужбы. Тогда ему, может, и не станут колоть всякую дрянь, а вернут в камеру-одиночку в целости и сохранности. Вернее, попытаются вернуть, если он не предпримет каких-то действий.

— Ладно, вижу, что придётся сотрудничать, — с покаянным видом вздохнул Кистень. — Конвой можно отпустить.

— Спасибо, что разрешили, — не без иронии прокомментировал Романов.

Но всё же отпустил конвоиров, да и Григория Францевича попросил обождать в соседнем помещении, однако быть наготове. Правда, наручники с подследственного не сняли, но тот и не ожидал, что дождётся такой поблажки. Хорошо хоть, что руки были сцеплены спереди, а не сзади.

— Садитесь, в то в ногах правды нет, — предложил Романов, сам, впрочем, и не думая занимать место за столом. — Итак, на кого вы работаете?

— На ЦРУ, — уверенно ответил Игорь Николаевич, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Моё настоящее имя Пётр Григорьевич Крылов. Мой дед был дворянином, после революции бежал во Францию, а оттуда в США. Там я и родился. По документам проходил как Питер Крылофф. Знаю одинаково хорошо и русский, а английский.

На самом деле английский Игорь Николаевич знал так себе, однако этих знаний хватало, чтобы более-менее сносно общаться с деловыми партнёрами. Впрочем, он надеялся, что сейчас его не станут слишком рьяно проверять.

— Так-так, продолжайте, господин Крылофф.

— После окончания колледжа меня призвали на флот, я успел принять участие в боевых действиях на Тихом океане. Был ранен в плечо.

Тут он соврал, но наполовину. Ранение в плечо действительно было, однако случилось это в 1994 году во время бандитских разборок, когда делили с ОПГ «Олимпийцы» сферы влияния. Пуля, к счастью, кость не задела, прошла навылет, но зажившие следы на месте входного и выходного отверстия так и остались.

— После демобилизации решил продолжить карьеру военного, поступил в Военно-морскую академию США. Во время обучения на меня вышли представители ЦРУ и предложили сотрудничество. Их заинтересовало моё владение русским языком, они считали, что я смогу быть полезным во время холодной войны.

Кистенёв не знал, когда началась эта самая холодная война[14], знал лишь из газет, что она продолжается, и сказал, понадеявшись на авось. Но вроде бы прокатило.

— Все эти годы я работал на территории Соединённых Штатов с выходцами из России и СССР. А летом 1971 года я был заброшен на территорию Советского Союза как «спящий» агент.

— Каким образом это произошло?

Кистень помялся, как-то этот вопрос он не продумал, но на память как нельзя кстати пришёл эпизод из когда-то в юности виденного шпионского фильма.

— С группой туристов из ФРГ я высадился с парома в Ленинграде, а завербованный ранее ЦРУ советский гражданин, внешне на меня похожий, к тому же загримированный, заменил меня и уехал в Германию. Я же с большой суммой денег и новыми документами на имя Игоря Николаевича Кистенёва остался в Ленинграде, а затем перебрался в Москву. Добравшись до столицы, начал изображать бывшего старателя с приисков, который тратит честно заработанные деньги. Деньгами меня по своим каналам снабжали исправно, так что нужды ни в чём я не чувствовал. А вы говорите — воровской общак, — с лёгким осуждением добавил Игорь Николаевич. — Но чтобы меня не привлекли за тунеядство, я сунул кое-кому на лапу, и меня провели дворником на ВДНХ.

— Но вас же забросили к нам не просто так, наверняка дали какое-то задание?

— Для начала я должен был обустроиться, а потом уже получить первое задание. Какое — я не знал. Связь я держал через сотрудника посольства США. Он и вручил мне месяц назад этот прибор, новейшую разработку американских учёных. С его помощью можно не только выходить на связь, но также записывать звук, делать фото и видеозаписи. Незаменимая вещь для шпиона высшей квалификации. На этот аппарат мне пришла шифрограмма с моим первым заданием.

— И что, что это за задание? — с трудом скрывая волнение, спросил Романов.

Кистенёв, вспомнив акцию «Аум Синрикё», ради приличия изобразил на своём лице борьбу эмоций, утопил лицо в ладонях, жалобно посмотрел на подполковника и, тяжело вздохнув, сказал:

— Мне нужно было распылить в московском метро новый смертельный вирус.

Кадык на шее Романова дёрнулся, а сам он подался вперёд, испепеляя «шпиона» взглядом.

— Что? Что вы сказали?!

— Вы же слышали, я должен был распылить в Московом метро вирус, разработанный в секретных лабораториях ЦРУ.

— Вы собирались отравить десятки, сотни людей? Женщин, детей, стариков…

— Меня не посвятили в особенности этого вируса, но вполне может быть, что он начал бы распространяться, как чума или оспа, и вскоре вся Москва просто вымерла бы.

— Да вы же нелюди!

— Но я, честно говоря, ещё сомневался, когда меня арестовали, — в расчёте на снисхождение добавил Игорь Николаевич.

— Где этот вирус?

— Я его ещё не получил, знаю, что баллон с вирусом в камере хранения одного из московских вокзалов. Со мной должны были связаться на прошлой неделе и сказать, где точно и какой шифр. Теперь уже и не свяжутся.

— Вовремя, ох как вовремя мы вас взяли, — сказал Романов, вытирая носовым платком выступившую на лбу испарину.

Он как-то совершенно забыл, что взяли Кистенёва коллеги с Огарева-6. Его мысли сосредоточились на том, что нужно как можно скорее организовать проверку камер хранения всех московских вокзалов. Не исключено, что американцы и после провала диверсанта не отказались от своей бесчеловечной затеи.

— Сейчас вас отвезут в «Лефортово», теперь там посидите в одиночке как особо опасный преступник, — всё ещё думая о своём, сказал Романов.

— А вещи? Зубная щётка, паста, трусы казённые — всё в «Бутырке» осталось, — нагло заявил Кистенёв.

— Вещи? Там новыми обзаведетесь, — рассеянно заметил подполковник, подходя к двери. — Конвой, уводите. В курсе, что в «Лефортово» едете? Смотрите, за подследственного отвечаете головой.

Ещё полчаса спустя Кистенёв под конвоем был препровождён в автозак, а Игорь Петрович помчался с докладом к Григоренко. Обратно подследственного вёз тот же караул из конвойной службы следственного изолятора, что и доставил его на Лубянку: прапорщик лет тридцати и молоденький сержант с комсомольским значком на груди. Они сидели в передней части автозака, отделённые от Кистенёва решёткой. Сержант был вооружён АКМ, а у прапорщика на боку красовалась кобура, из которой торчала рукоятка ПМ.

Судя по акценту, старший конвоя был из прибалтов, и на этапируемого в СИЗО он смотрел волком, не стесняясь подталкивать того в спину, когда тот, изображая одышку, забирался в автозак. Он и представлял, по мнению Кистенёва, главную опасность при реализации задуманного плана.

Продолжая делать вид, что что-то идёт не так, Игорь Николаевич то и дело массировал скованными ладонями левую сторону груди. Конвойные косились на него, наконец минут десять спустя прибалт спросил:

— В чём дело?

— Да сердечко в последнее время пошаливает, а тут ещё эти допросы… Быстрее бы до шконки добраться, прилечь.

— Доберёшься, — уверенно пообещал прапорщик.

Но у Кистенёва были другие планы. Ещё несколько минут спустя он захрипел, закатил глаза и, царапая ногтями несвежую рубашку в районе сердца, стал медленно сползать с железной скамьи на пол.

— Эй, ты чего это? — засуетился молоденький сержант.

— Похоже, с сердцем плохо, — констатировал прапорщик и постучал ладонью по зарешечённому стеклу, отделяющему кабину от будки. — Фролов! Тут зэку плохо с сердцем, надо его срочно в больницу.

— Ты что, Петерс, не положено, — крикнул водитель. — Обязаны доставить в изолятор, в «Лефортово» есть медсанчасть, вот пусть и занимаются им.

— Сдохнет же, — глядя на пускающего слюни Кистенёва, пробормотал прибалт. — Ладно, продолжаем движение, а я попробую, как нас учили, массаж сердца сделать. Воробьёв, сними АКМ с предохранителя, поставь на одиночные и держи наготове, есличто-сразу стреляй.

С этими словами Петерс сунул ключ в замочную скважину, провернул его два раза, открыл решетчатую дверь и вошёл в скромное по размерам отделение для зеков, на полу которого, судя по его виду, уже доходил Игорь Николаевич Кистенёв. Прибалт склонился над ним, прислушиваясь, дышит ли тот ещё, уловил чуть слышное дыхание и, крест накрест сложив ладони на груди «умирающего», начал делать наружный массаж сердца.

— А я слышал, ещё нужно дышать рот в рот, — подал голос сержант.

— Вот сейчас сам и будешь дышать, — огрызнулся прапорщик.

В этот момент неведомая сила подбросила его вверх и назад, и прибалт спиной полетел на напарника, который от неожиданности нажал на спусковой крючок. Ствол автомата плюнул одиночным выстрелом, и пуля прошила грудь прапорщика насквозь, застряв в задней стенке будки.

— Товарищ прапорщик!

На бледном лице сержанта был написан ужас, когда он глядел, как командир конвоя лежит на металлическом полу, пуская ртом розовые пузыри.

— Лёгкое ты ему пробил, может, ещё и выживет.

Воробьёв, всё ещё пребывая в прострации, перевёл взгляд на говорившего, а в следующее мгновение получил мощнейший удар сцепленными в замок руками снизу вверх в солнечное сплетение, заставивший его захрипеть и согнуться пополам. А ещё миг спустя удар коленом в переносицу уложил сержанта рядом с Петерсом.

Кистень посмотрел, как из носа лежавшего неподвижно молодого охранника бодро течёт кровь, поднял автомат и в этот момент увидел в зарешечённом окошке перекошенное лицо водителя. Тот, резко сбавив скорость, левой рукой держал руль, а правой целился в него из «Макарова». Кистенёв резко прижался к стенке, раздался выстрел, пуля, пробив стекло, просвистела в сантиметрах от лица Игоря Николаевича, который, не дожидаясь следующего выстрела, движением большого пальца мгновенно перевёл АКМ в режим «А» — автоматический огонь, и нажал на спусковой крючок.

Очередь прошила и стенку, и уже треснувшее после пистолетной пули стекло, тут же окрасившееся красными пятнами. Машина вильнула, а ещё через несколько секунд, вывалившись на встречную полосу, кабина оказалась смята трамваем. Кистенёв влетел в переднюю стенку будки плечом, которое тут же отозвалось вспышкой боли.

— Твою мать!

Впрочем, вроде бы обошлось без переломов и тяжких телесных. Бросив автомат на пол, Игорь Николаевич снял с пояса всё ещё хрипящего прибалта ключи и, вывернув кисти, расстегнул наручники. Затем вытащил из кобуры ПМ вместе с запасной обоймой, сунул её в карман, и несколько секунд спустя был на свободе.

Вокруг уже начал собираться народ, преимущественно не пострадавшие во время столкновения пассажиры трамвая, но при виде вооружённого пистолетом человека зеваки хлынули в стороны.

— Убили-и-и! — заголосила какая-то старуха.

Не дожидаясь прибытия милицейского патруля, Кистенёв рванул в ближайшую подворотню, краем глаза заметив вывеску «Красноказарменная-24». Оттуда он свернул на Энергетическую. Бежать в ботинках без шнурков оказалось не самым лёгким делом, обувь то и дело норовила свалиться, да и штаны без брючного ремня сползали. Но выбора у него не было. Быстрее, быстрее, торопил он себя, минуя двор за двором, перекрёсток за перекрёстком. Он прекрасно понимал, что не пройдёт и часа, как по всей Москве будет введён план «Перехват» или что там у них сейчас вместо этого…. Не какого-нибудь воришку зачуханного ловят, а опасного американского шпиёна! При этой мысли Игорь Николаевич про себя усмехнулся, однако в следующее мгновение стало не до смеха — едва ли не мимо него пронёсся жёлтый «Жигулёнок» с синей полосой посередине и включённой мигалкой на крыше.

Кистень метнулся в сторону, прячась в магазине со смешным названием «Чебурашка». Оказалось, магазин для детей, где продавались детская одежда, обувь и игрушки. По магазину в разгар рабочего дня ходило несколько покупателей, в том числе и с детьми. Кистенёв увидел своё отражение в зеркале и невольно поморщился. Заросшая, как у бродяги, физиономия, да и одежда изрядно помята. Трусы с носками он стирал в душевой изолятора, а вот костюм, наверное, пованивает, просто он уже, видно, принюхался. Да и люди в плащах, а кто и в пальто, конец октября на дворе как-никак, а он всё в костюме.

Для виду Кистень немного побродил по отделу игрушек, перебирая игрушечные автоматы, луки со стрелами, коробки с солдатиками, затем со скучающим видом направился к выходу.

Он знал, куда направляется. Правда, весь путь предстояло проделать пешком, умудряясь при этом своим видом не привлекать внимания окружающих. Задача не из лёгких, но выбора не оставалось. Сейчас предстояло дворами пройти до Семеновской улицы, это пешком минут сорок, потом еще столько же до 3-й Прядильной. Единственный сложный участок пролегал от метро «Измайловский парк» до Первомайской улицы. Там, насколько он помнил, одна дорога и нет зданий, так что какое-то время он будет у всех на виду. Хотя можно по самому Измайловскому парку спокойно, сделав небольшой крюк, выйти на Первомайскую и перейти ее в районе 3-й Парковой. Этот район Кистень знал ещё по 90-м, в те годы с братвой они нередко наведывались по своим делам на Измайловский рынок.

Ну а там рукой подать до дома, где жила Ирина. О том, что у него есть женщина, Макар и Андрей не могли знать, да и никто не знал, это было только между ним и Ириной. Разве что официант в каком-нибудь ресторане, где они бывали, мог их запомнить, да старухи у подъезда Ирины глядели им вслед, когда они проходили мимо. Не исключено, что его фото покажут по телевизору, и тогда те самые старухи мигом всё вспомнят. Поэтому даже у Ирины не стоит надолго задерживаться, как бы ему того ни хотелось.

Между тем наваливались ранние осенние сумерки, к тому же зарядил мелкий, моросящий дождик. У промокшего насквозь Кистенёва не попадал зуб на зуб, но он упорно двигался к своей цели. И уже когда совсем стемнело, наконец добрался до цели.

Какое-то время он стоял под грибком на детской площадке во дворе, отыскивая взглядом знакомые окна небольшой, но уютной однокомнатной квартиры на седьмом этаже. Два окна, одно в комнате, второе на кухне. Ага, вот они! В комнате дрожал голубоватый свет, наверное, смотрит телевизор. Потом, минут пять спустя, свет зажёгся на кухне, на фоне неплотно задёрнутых занавесок мелькнула тень. Это точно она, вряд ли там его караулит засада, не должно такого быть. Но, тихо поднимаясь по лестнице (лифтом из чувства осторожности он всё же не рискнул воспользоваться), Кистенёв держал наготове в кармане «Макаров» со снятым предохранителем. Вот и знакомая лестничная площадка, вот и обитая коричневым дерматином дверь. Приникнув к ней ухом, он с полминуты прислушивался к происходящему внутри, но слышал только приглушённые звуки телевизора. Что ж, стоять так можно до самого утра, но, видимо, придётся рискнуть.

Он нажал на копку звонка и, не вынимая правой руки из кармана, принялся напряжённо ждать. По ту сторону двери раздались чуть слышные шаги, затем кто-то явно разглядывал его в глазок, после чего щёлкнул замок и дверь рывком распахнулась.

На пороге стояла она. В своём розовом халатике, из-под которого виднелись голые коленки, с распущенными волосами до плеч, а в её глазах читались неверие, удивление и счастье одновременно.

Он шагнул внутрь, мягко отодвинув её в сторону, закрывая дверь.

— Ты одна дома?

Вместо ответа по её щекам пролегли две влажные дорожки.

— Игорь, господи, где ты пропадал?!

Она кинулась ему на грудь, и он принялся гладить её по волосам, потом взял лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.

— Боже мой, я так боялась, что ты меня бросил, — шептала она, глядя на него мокрыми от слёз глазами снизу вверх. — Я пыталась тебя искать, но не знала твоего адреса, хотела через «Мосгорсправку» найти, но у меня не было даже твоего отчества и фамилии.

— Нет, малыш, я тебя не бросил, просто… К тебе никто не приходил, не спрашивал обо мне?

— Нет… А что случилось? Ты что-то натворил? И почему у тебя ботинки без шнурков?

— Ну, скажем так, меня подозревают в одном нехорошем деле, которого я не совершал, поэтому пришлось покинуть свою квартиру и какое-то время скрываться. Извини, от меня несёт как об бомжа.

— Как от кого?

— Как… как от бездомной собаки, одним словом. Так что первым делом ванна, а потом, если тебя не затруднит, простирни в машинке одежду. И я бы, пожалуй, хорошенько так перекусил.

Когда Ирина отправилась на кухню готовить, пистолет он спрятал за батарею, после чего направился в ванную. Там он обнаружил не только свою зубную щётку, но и бритву, которую когда-то сам покупал, а в шкафчике — помазок. Быстро навёл мыльный раствор, однако в последний момент передумал. Он прикинул, как будет выглядеть, если отпустит усы и бородку, да и волосы тоже. Плюс очки без диоптрий, с затемнёнными стёклами. Что ж, его внешность претерпит некоторые изменения, возможно, это поможет ему какое-то время избегать пристального внимания милиции.

Стоя раздетым до трусов, он разглядывал себя в зеркале. В общем-то ничего ещё, конечно, немного отощал на тюремной пайке, но это дело поправимое, особенно при его деньгах. Добраться бы ещё до них.

Он потрогал налившийся сине-красным кровоподтёк. Больно, но вроде бы обошлось без переломов и выбитых суставов. Ирина тем временем собрала стол, и вскоре, запустив стиральную машинку, сидела на кухне напротив своего любимого мужчины, с обожанием глядя, как он для начала умял тарелку борща со сметаной, потом макароны с сосисками, не отказавшись от добавки и уже на чае с бутербродами выглядел более-менее сытым. Она ничего не спрашивала, зная, что если он захочет, то сам её всё расскажет. Главное, что он здесь, и этой ночью она будет рядом с ним.

Позже, когда они, измождённые друг другом, лежали в постели, он, пуская дым в сторону, сказал:

— Послушай… Я не хочу тебя подставлять. Мне придётся на какое-то время исчезнуть.

— Ты меня не подставляешь, любимый…

— Подожди, Ирина, дай скажу… Это для моей безопасности тоже важно. Не знаю, надолго ли исчезну, но я обязательно вернусь, потому что у меня есть ты, единственный мне близкий человек в этом мире.

Потом, вспомнив кое-что, добавил:

— Да и дела кое-какие недоделанными остались.

Утром его одежда ещё была влажной, а он подумал, что в своём костюме будет выглядеть слишком приметно, что ему нужно что-то попроще, какой-нибудь плащ тоже не помешал бы. Своими мыслями он поделился с Ириной.

— Я схожу к соседке, — сказала она, — у неё муж в прошлом году умер, он был твоих габаритов, наверняка что-то осталось. Не отдаст так, тогда куплю.

Он не успел её остановить, как за ней уже захлопнулась дверь. Вернулась она четверть часа спустя. В руках у неё были тёмно-коричневые брюки, свитер грубой вязки, серый брезентовый плащ, и даже шляпа.

— Ну и любопытная Лидия Васильевна, всё расспрашивала, для кого это я одежду выбираю.

— А ты что сказала?

— А я ей сунула пятёрку, мол, держи деньги и не спрашивай. Подожди секунду…

Она метнулась к стенке, порылась в её недрах и протянула Кистенёву 65 рублей.

— Возьми. Они тебе сейчас пригодятся.

— Спасибо, малыш. Я тебе всё верну, верну с лихвой, у меня есть деньги, много денег, но они не здесь, не в Москве. Когда всё уляжется, я заберу тебя, мы уедем жить к морю, в Сочи или Крым. Хочешь в Сочи?

— С тобой хоть на край света!

Она подставила губы под его поцелуй, после чего Кистенёв начал одеваться. Одежда оказалась впору. Нашлись и шнурки, и ремень, так что он теперь был готов двигаться к своей захоронке на берегу Саминки в Одинцовском районе, а там уже дальше на юг. Понятно, что в городе кипиш по его душу, повсюду милицейские посты, но подставлять Ирину, задержавшись у неё хотя бы на несколько дней, он не хотел. Жаль, «Жигулёнок» конфисковали «мусора», стоит где-нибудь сейчас на штрафстоянке, а так бы с ветерком… Ну ничего, придётся рассчитывать на частников и собственные ноги. А пока пройтись по аптекам, в которых имеются отделы оптики, и приобрести очки. И незаметно извлечь из-за батареи пистолет, не исключено, что он ему пригодится.

«Внимание, наш самолёт производит посадку в международном аэропорту Берлин-Шёнефельд. Просьба пристегнуть ремни». «Achtung, unser Flugzeug landet am internationalen Flughafen Berlin-Schönefeld. Bitte anschnallen». Прослушав объявление на двух языках, пассажиры рейса Москва-Берлин деловито принялись выполнять прозвучавшее по радио указание. Ну и я за компанию, чего выделяться-то. Или выделываться, так точнее будет.

Перед тем, как покинуть самолёт, я перевёл стрелки часов на своём хронометре на два часа назад. Ближайшие дни предстояло жить по местному времени.

Немецкая земля встретила ярким солнцем, в конце октября здесь по ощущениям здесь стоял московский сентябрь, во всяком случае листья на видневшихся за оградой аэропорта деревьях ещё только начинали менять свой окрас. Спустившись с трапа, я снял плащ, перекинув его через левую руку — в правой я держал дипломат с парикмахерскими инструментами. Остальной багаж в виде туго набитой спортивной сумки чуть позже, пройдя паспортный контроль, я получил в зале выдачи багажа. Честно говоря, почему-то волновался, вдруг моя сумка затерялась, но когда увидел её на ленте транспортёра — облегчённо вздохнул.

Согласно таможенным правилам, турист имел право вывезти за пределы СССР: один радиоприемник, один фотоаппарат, один проигрыватель, два музыкальных инструмента, двое часов, сувениры, 10 метров ткани, 3 штуки шерстяных изделий, одно золотое кольцо, одну брошку золотую, один браслет золотой, одни очки в золотой оправе и не свыше 400 грамм изделий из серебра. Но почти все поголовно умудрялись прятать в вещах жидкую валюту и ту же самую икру, я был уверен, что и мои коллеги по сборной были ничем не лучше меня.

Для поездок в соцстраны разрешалось обменять 30 рублей и, кроме того, взять с собой за границу еще 30 рублей. Из этих 30 рублей 10 разрешалось обменять за пределами СССР, а оставшиеся 20 рублей необходимо было предъявить таможенникам при возвращении. При этом ввоз иностранной валюты в СССР строго воспрещен. И какому идиоту пришла в голову эта мысль? «Валютное правило» меня просто бесило, но моё мнение вряд ли кого-то волновало.

Как и многие в нашей делегации, я затарился водкой и чёрной икрой, чтобы в ГДР выгодно обменять их на какой-нибудь дефицитный в ССР товар или просто сбагрить за марки. А уж потратить эти бумажки с портретами Маркса, Энгельса, Гёте и прочей гордости немцев — не проблема.

— Товарищи, не задерживаемся, проходим в автобус.

Это командовал встречавший нас в аэропорту сотрудник посольства СССР в ГДР. А руководителем делегации была Долорес Кондрашова. Учитывая, что прилетели мы в дружественную страну, обошлось без сопровождающего от Комитета госбезопасности.

В прошлой жизни мне один раз довелось гостить в Германии, мы как раз садились в Берлине, вот только аэропорт был другой — «Берлин-Тегель». Тогда уже Германия была единой, от стены остались лишь воспоминания в виде музейного куска длиной чуть больше километра, а сейчас она была видна даже из заходящего на посадку самолёта.

Оформленная в викторианском стиле гостиница «Angleterre» располагалась на Фридрихштрассе, в двух минутах ходьбы от отреставрированного Рейхстага и контрольно-пропускного пункта «Чарли». Его я мог наблюдать из окна своего номера.

В делегации, состоявшей из меня, призёров последнего чемпионата СССР Яны Ляшенко и Инги Фроловой, а также Кондрашовой в роли руководителя, я был единственным мужчиной, поэтому в глубине души надеялся, что мне достанется одноместный номер. Ну или двухместный, но те дни, пока будет длиться чемпионат, я буду проживать в нём один, словно король.

Ага, как же! Вместе с нами летела делегация советских писателей, так вот одного из них заселили вместе со мной. Звали его Еким Борисов, был он чуть старше меня и широкоплеч¸ сам родом из Сибири. Казалось, его место на лесосеке с бензопилой «Дружба» в руках, а не за пишущей машинкой. Еким тут же выставил на журнальный столик (другого в номере не было) бутылку водки, развернул заранее порезанные сало, луковицу и полбуханки «Бородинского», извлёк из полиэтиленового пакета малосольные огурцы.

— Нож с собой хрен пронесёшь, если найдут в аэропорту при досмотре — сразу заворачивают, а тут в ресторане хрен кто тебе одолжит, поэтому режу дома, заранее, — пояснил он.

Изящные стаканы нашлись в баре, правда, спиртного там мы не обнаружили.

— Если заселяются русские — заранее убирают, — разливая на треть стакана, сказал Еким. — Знают, что мы в первый же день всё вылакаем и ещё потребуем. Ну, давай за знакомство!

Чуть позже, откинувшись в кресле, под бормотавший что-то на немецком чёрно-белый «Stassfurt», он дымил сигаретой и неторопясь рассказывал свою биографию. Еким был родом из посёлка Усть-Уда в Иркутской области. К ним не раз забредали медведи, драли скотину. Потом их семья перебралась в Иркутск, там он закончил школу и начал писать первые рассказы, были они посвящены жизни простого народа в русской глубинке. Затем он стал печататься сначала в краевом журнале, а потом и в «Октябре». Его первая и пока единственная повесть, посвящённая установлению советской власти в Сибири, была опубликована четыре года назад в «Новом мире», а ещё год спустя потом вышла отдельным изданием. С тех пор Борисова стали приглашать на литературные мероприятия в столицу и даже включать в разного рода творческие делегации.

— Я в ГДР второй раз, а первый был в позапрошлом году, — говорил он, пуская дым в потолок. — Покажу тебе, Лёха, Берлин, который наши отцы освобождали от фашисткой мрази ценой собственной жизни. Твой, кстати, воевал?

Пришлось вкратце пересказывать свою официальную биографию. Еким слушал и качал головой.

— Да, брат, эк тебя угораздило… И что, поиски родных так ничего и не дали? Ладно, не переживай, прорвёмся.

Я и не переживал, так как прекрасно знал, что в этом мире всей родни у меня — Ленка с Наташкой, да, получается, тесть с тёщей. А в том, прежнем… Да что уж жалеть, что случилось-то случилось.

— А вон там уже буржуи живут.

Еким теперь стоял у окна, глядя на знаменитую стену, разделяющую Берлин на Западный и Восточный.

— Представляешь, островок капитализма, со всех сторон окружённый ГДР. И сколько же восточных немцев мечтают на нём оказаться… В прошлый приезд мне рассказывали, как, например, когда только стену возвели, один машинист на своём поезде её протаранил, и вместе с пассажирами доехал до района Шпандау. Вроде бы некоторые пассажиры даже вернулись в Восточный Берлин. Я их понимаю, семьи… Был ещё случай, один циркач по обесточенным проводам перебрался на ту сторону. Даже на БТР врезались в эту стену. А вот оттуда сюда не бегут. Как думаешь, почему?

— Ты такие провокационные вопросы задаёшь, — усмехнулся я.

— Что, думаешь, я стукач? — искренне удивился он, даже и не подумав обидеться. — Зря! Ко мне, честно скажу, подходили ещё перед первой поездкой люди из Конторы Глубокого Бурения, предлагали работать на них, но я отказался. Думал, не выпустят, но нет, как-то обошлось. Кстати, анекдот в тему, услышал здесь в прошлый раз: Два мальчика переговариваются через берлинскую стену: «А у меня апельсин!» — хвастает западный берлинец. «А у нас социализм!» «Подумаешь! Мы, если захотим, тоже сделаем социализм!» «А тогда у тебя апельсина не будет!»

Действительно, смешно, вот только смех какой-то получается грустный.

— Ладно, — он кинул взгляд на часы, — времени ещё навалом, может, прошвырнёмся по Берлину?

— Сейчас не получится, руководитель делегации сказала, чтобы никто никуда не дёргался, всех повезут в посольство.

— А, знаю зачем, накачку будут делать, нам тоже говорили, я и забыл, хорошо что напомнил.

— Мне ещё нужно в Москву позвонить, сказать жене, что нормально долетели.

— Так и звони из номера, — он кивнул на стоявший на тумбочке телефон.

— А разве по нему можно заказать международный разговор?

— Легко! — заявил он, снимая трубку. — Диктуй номер.

Я продиктовал рабочий телефон супруги, а через минуту, сам себе не веря, я уже с ней общался. Ещё полтора часа спустя, после бесплатного для нас обеда в ресторане гостиницы, участников обеих делегаций усадили в автобус и повезли в посольство СССР. Еким уселся рядом со мной, по ходу дела рассказывая о мелькавших за окном достопримечательностях местах. Я его слушал и думал о своём. Вот если бы мне представилась возможность перебраться в Западный Берлин, попросив там политического убежища, согласился бы я на такой шаг? Да, с моими умениями я бы, может, уже через год создал собственный Дом моды, составив конкуренцию Лагерфельду и прочим монстрам этой индустрии. Хотя все это мечты, мечты… Никто меня даже на пушечный выстрел ни к какому Лагерфельду не подпустит, а что бы создать свой Дом Моды — надо иметь такую прорву денег, о которой даже и думать страшно. Так случись мне оказаться на Западе, пришлось бы первое время работать помощником какого-нибудь простого парикмахера. И то, если бы тот согласился меня бы взять к себе на работу.

Да и не смог бы я пойти на это. Как можно предать Лену, Наташку, Долорес Гургеновну, Антонину? Не смог бы я предать страну, которую собирался спасать от бессмысленной бойни в Афганистане и Чечне, от искалечившей судьбы миллионам людей Перестройки, от Горбачёва и Ельцина, от бандитов, таких, как Кистенёв.

Кстати, вполне может быть, что это и не он заходил тогда в редакцию «Работницы». Ведь найти меня при желании было бы не так уж и трудно, вон сколько времени прошло, а он о себе не напоминал. Вполне может оказаться, что это какой-нибудь читатель, или вообще слегка спятивший поклонник искал встречи с популярным автором. Ну а что, чем не популярный? Письма на моё имя так и шли в редакцию пачками, кто ещё из авторов мог похвастаться подобным вниманием со стороны читателей?!

— Выходим, товарищи!

О, уже приехали. Дорога заняла всего несколько минут. Посольство занимало целый комплекс зданий длиной в квартал на Унтер-дер-Линден, недалеко от Бранденбургских ворот. Нас провели через КПП и завели в здание. Потом мы шли по выстланному зелёной с окантовкой дорожкой коридору, Еким продолжал комментировать, вспоминая, что в прошлый раз их вели тем же маршрутом.

Путешествие завершилось в небольшом актовом зале с бюстом Ленина и красными знамёнами всех размеров. Поднявшись на небольшую сцену, слово взял пресс-атташе по культуре.

— Товарищи! Вы прибыли в Германскую Демократическую Республику, в столицу страны, Берлин. Одни, насколько я знаю, принимают участие на чемпионате мира по парикмахерскому искусству, другие приехали на писательский симпозиум. Напоминаю, особенно вам, товарищи писатели, что вы представляете творческую интеллигенцию, и должны вести себя образцово. ГДР — дружественная нам держава, но нельзя забывать, что это всё же другое государство. Никаких баров, ночных клубов, других увеселительных заведений. В личное время можете посещать музеи, картинные галереи, зоопарк. Никто не против, если вы посмотрите местные магазины и даже совершите какие-то покупки, для этого вам и выдавали валюту. Но учтите, что немецкие магазины порой сильно отличаются от советских, особенно крупные, такие как «Delikat». Что-то вас может немного шокировать, просьба вести себя как подобает гражданину Союза Советских Социалистических Республик.

— Ага, ещё как шокирует, — тихо сказал мне Еким, озорно подмигивая.

Ну, меня-то может и не очень, видывал в своё время такие супермаркеты, которые даже восточным немцам не снились, но для остальных членов делегации, особенно тех, кто за границей оказался впервые, это и впрямь может стать шоком.

Когда добрались до гостиницы, Долорес Кондрашова попросила парикмахеров задержаться в холле.

— Товарищи, сегодня у вас будет личное время, проведите его с пользой, а завтра в 10 утра едем во Дворец спорта, где будет проходить чемпионат. Там пройдёт представление команд, и затем начнутся соревнования. Послезавтра выходной день, а в субботу финал командных и соревнований и параллельно будет проходить, как вы знаете, личное первенство. Я надеюсь, мы сможем продемонстрировать высочайший уровень, составив конкуренцию лучшим парикмахерам мира. Ну а в воскресенье организаторы устраивают для участников чемпионата поездку в Дрезден, езды два часа, можете познакомиться с его достопримечательностями, включая знаменитую картинную галерею. Валютой не разбрасывайтесь, постарайтесь что-нибудь оставить на последний день. По себе знаю, иногда увидишь что-то хорошее — а денег уже нет.

Ну да, валюты нам выдали не ахти как много, по 30 марок в обмен на «деревянные». Правда, у меня с собой имелись две бутылки водки и три банки чёрной икры, аккуратно уложенные в спортивной сумке между запасным бельём и полотенцем. Вот только я не знал, как и кому их толкнуть.

— Не переживай, — заявил Еким, узнав о моей проблеме. — Держи пакет, переложи сюда бухло с икрой, и пойдём со мной.

Мы спустились на первый этаж, прошли по коридору и остановились, как я понял, у комнаты администратора. Еким вежливо постучал, спустя несколько секунд дверь отворилась, на пороге стояла ухоженная дама средних лет, которая при виде Екима сделала почему-то радостное лицо.

— Гутен абенд, фрау Зильбрехт! — расплылся тот в улыбке. — Можно войти?

— Oh, ja, ja, gehoert!

Дальше на смеси русского и немецкого языков последовал обмен репликами, по итогам которого администратор гостиницы забрала у Екима пакет, а мой бюджет увеличился на девяносто марок. Оказалось, что две бутылки «Столичной» ушли по пятнадцать марок, а три банки икры — по двадцать.

— Нормальная цена, дороже можно продать, но покупателей искать упаришься, — пояснил Еким. — К тому же наша водка тут нее редкость, как братской стране поставляем, правда, в небольших объёмах.

— А чего это фрау Зильбрехт такая радостная была, как тебя увидела?

— Так я знаком с ней ещё с прошлого раза. Эх и мы хорошо с ней тогда покувыркались… Сегодня первым делом у неё с утра отметился, а потом заселяться пошёл. Она сегодня дежурит по гостинице, наведаюсь к ней после 11 вечера. Собственно, через два с половиной часа. Руководитель нашей делегации пройдётся по номерам, проверит, все ли на местах, а там уж можно и к моей фрау.

— И кто у вас руководитель?

— Первый секретарь Союза писателей Карпов. Знаешь такого?

— Честно говоря, первый раз слышу.

— Эх, темнота… Фронтовик, начинал войну в штрафной роте, куда был сослан за антисоветскую агитацию, потом переведен в разведку, реабилитирован и даже стал Героем Советского Союза. Написал «Двадцать четыре часа из жизни разведчика», «Командиры седеют рано», «Маршальский жезл»… Может, и не шедевры, однако в струю попал. Мужик строгий, но справедливый. Каждый вечер ровно в 11 начинает обход номеров, все ли на месте, и не дай бог ты в ванной закрылся и не слышал, как он стучал. Потом хрен оправдаешься. Так что дождусь его прихода, а затем к своей фрау Зильбрехт.

— Имя-то у неё есть что ли?

— Грета. Говорит, что её в честь бабушки назвали.

— А на каком же языке вы общаетесь?

— Ну, она по-русски немного разумеет, а я немного шпрехаю по-ихнему. Да нам-то особо говорить некогда, мы всё больше сам понимаешь чем занимаемся.

Он довольно усмехнулся, а я, прищурившись, поинтересовался:

— От жены гуляешь?

— Так я уже шесть лет как человек разведённый! Причём они с сыном живут в доме напротив, так что пацан и у меня иногда ночует, бывшая вроде не против. Так что в этом плане я перед собой и общественностью чист, как слеза младенца. И фрау Зильбрехт, кстати, тоже разведена. Слушай, а может, нам с ней того, оформить всё по закону? Перееду к ней в Берлин… Нет, Лёха, не перееду. Комфортно тут жить, всё вроде для человека, а вот не могу я без сибирских морозов, без тайги, без родных просторов, без Байкала… По себе знаю, через три дня в уныние впаду, буду водку глушить. Я ведь тоже с собой взял пару бутылок, только для себя не на продажу. Местная «Lunikoff» с нашей в жисть не сравнится, она мне поперёк горла встаёт.

Как и пророчествовал Еким, в 23.05 в дверь номера постучали — явился с проверкой Карпов. Выждав ещё десять минут, Еким осторожно выглянул в коридор, шепнул мне: «Я тебя закрою, вернусь ночью, сам отопру», запер меня снаружи и был таков. Я же ещё немного посмотрел местное телевидение — шла трансляция какого-то концерта с участием восточногерманских исполнителей и Дина Рида, после чего, кинув взгляд в окно на освещённый пункт пропуска «Чарли», завалился спать. И уснул так крепко, что даже не слышал, как в номер завалился Еким.

Проснувшись около 7 утра, в совмещённом санузле я справил нужду, умылся и стал думать, чем занять себя до завтрака. Еким всё ещё похрапывал после ночных похождений. Взгляд вновь упал на КПП, с одной стороны которого разгуливали солдаты с «Калашниковыми», а с другой — американские военные с М-16. И разгуливать им ещё лет 15, пока не снесут Берлинскую стену. А может, и не снесут? Вот, предположим, я сумею что-то сделать для спасения СССР, не позволю — хоть это и звучит фантастично — прийти к власти Горбачёву, и что, стена останется стоять? А по мне, она и сейчас смотрится чужеродным организмом на теле Берлина. Будь моя воля — снёс бы её уже сегодня. И пусть берлинцы спокойно разгуливают по городу, ходят друг другу в гости, а некоторые семьи смогут наконец воссоединиться.

Проснулся Еким. Потянулся, хрустя суставами, босиком прошлёпал в ванную.

— Как фрау Зильбрехт? — спросил я его, когда он закончил с гигиеническими процедурами.

— Баба — огонь! Видел бы ты, что она вчера… вернее, уже сегодня ночью вытворяла. Жаль, её смена теперь только послезавтра. Но мы в воскресенье улетаем, одним рейсом с вами, так что ещё успею с моей Гретой покувыркаться… Так, время 8.16, сейчас у нас завтрак, а в 9.30 отъезд на встречу с немецкими писателями. Я сегодня выступаю, между прочим.

Я отправился вниз завтракать вместе с ним. Чтобы тебя бесплатно обслужили, нужно было показать паспорт, после чего сел за столик рядом с Екимом, за которым уже расположился какой-то пожилой дядька, как выяснилось, тоже кто-то из писательской делегации. Наши дамы во главе с Кондрашовой появились, когда я уже заканчивал.

— Лёша, через полчаса выезжаем на место, собираемся внизу, — предупредила меня Долорес Гургеновна.

В нашей гостинице заселились ещё несколько сборных, так что перед отъездом во Дворец спорта в холле первого этажа бурлила разноязыкая толпа, гомонившая на болгарском, венгерском, испанском, турецком, румынском языках. Я вышел на улицу, и в ожидании автобуса, встав под навесом, принялся наблюдать за тихой, размеренной жизнью восточногерманской столицы.

Глядя по сторонам, я ловил себя на мысли, что в окружающем пейзаже чего-то не хватает. Потом понял — не хватает наглых и вечно галдящих алжирцев, марокканцев, сирийцев, тунисцев, турок и прочей мусульманской братии родом преимущественно из Северной Африки. Европа ещё не настолько толерантна, чтобы принимать их в свои объятия. Так что местные девушки пока могут ходить спокойно, не опасаясь, что их ограбят и изнасилуют в ближайшей же подворотне.

Дворец спорта, выстроенный в начале 60-х, не поражал своими габаритами, однако центральная арена, где нам предстояло соревноваться, могла одновременно принять до трёхсот участников. Советским мастерам отвели место в самом углу, по соседству с итальянцами и греками. Особого мандража я не чувствовал, не первый раз, как говорится, замужем, однако присутствовало обычное в таких случаях лёгкое волнение, гнавшее по венам адреналин.

Чемпионат СССР, как я теперь догадывался, строился по той же схеме, что и «мундиаль». То есть в первый день ты выполняешь общие для всех задания, а в финальный — кто во что горазд. Плюс параллельно будет выбран победитель в личном первенстве. Жюри возглавлял знаменитый мастер из Франции Жак Дессанж, тот самый, что придумал и внедрил стиль «Coiffe-Decoiffe». Вернее, должен внедрить в 80-е, вот только я уже почти год так стригу некоторых своих клиенток, а причёска стоит в тарификационном списке Министерства бытового обслуживания РСФСР. Извини, старина Дессанж, некая бессовестная скотина из далёкой северной страны украла твоё ноу-хау.

Участникам предстояло попробовать себя в создании повседневной, вечерней и модельной причёсок. Учитывались не только качество, но и время, затраченное на работу, поэтому, как я заметил, у некоторых в движениях присутствовала излишняя торопливость. Два с половиной часа спустя были объявлены результаты, по итогам которых сборная ССР шла на третьем месте, немного уступая французам (кто знает, может, Дессанж и подсуживал своим) и американцам.

— Ребята, послезавтра мы должны всех удивить, — заявила Кондрашова после объявления результатов.

Я-то, собственно говоря, собирался удивлять той самой «Жар-птицей», с которой выиграл чемпионат Союза. Это была самая сложная причёска в моём арсенале на сегодняшний день, никто бы, пожалуй, не смог её повторить в Союзе, а может быть, и в мире. Перед поездкой в ГДР я ещё пару раз потренировался на добровольцах, и надеялся, что смогу повторить «Жар-птицу» в Берлине. Лишь бы модель попалась нормальная, с густыми, неокрашенными волосами. Хотя вроде бы в правилах соревнований и указано, что у моделей должен быть родной цвет, кто его знает, подсунут какую-нибудь, мол, русским и такое сгодится.

— Обед мы пропустили, — продолжала Долорес Гургеновна, — но в гостинице для участников соревнований должны были его оставить. Так что возвращаемся, обедаем, а потом можете погулять по городу, что-то присмотреть в магазинах.

Я надеялся, что Еким составит мне компанию, но писатели, похоже, застряли на своей встрече на целый день. Мои коллеги по сборной как-то быстро испарились, даже не подумав позвать меня с собой, ну они и так-то держались как-то обособленно, обсуждая свои женские дела. Небось побежали искать колготки с труселями и лифчиками.

Ладно, прогуляюсь в одиночестве, может, что-то прикуплю для своих по нормальной цене, а то в Москве у спекулянтов, даже знакомых, всё равно приходилось переплачивать втридорога.

Шёл по Берлину неторопясь, игнорируя общественный транспорт, рассматривая пластмассовые «Трабанты» и более приличные «Вартбурги». Миновал Рейхстаг, мысленно попытался представить, как его штурмуют советские бойцы, но как-то плохо получалось. Конечно же, не мог пройти мимо вывески супермаркета «Delikat», о котором упоминал товарищ из посольства.

Ну а что, думал я, входя внутрь, по размерам пусть и не столичный «Ашан», но в Союзе таких огромных магазинов самообслуживания точно не найдёшь. Первым делом ты попадал в продуктовый отдел, и по сравнению опять же с полками советских магазинов здесь царило настоящее изобилие.

Я шёл вдоль рядом с газированной водой, глаз цеплялся за цветные этикетки «Stern Cola», «Club Cola», «Vita Cola»… Подумав, взял «Vita Cola», надо попробовать, что это за хрень. А вот минералка почему-то представлена только «Сельтерской», хотя и в таре разного объёма.

Шоколада много, включая соевый. В наличии имелись недоступные в СССР творожки и йогурты. Порошок для пудинга, ванильный сахар, разрыхлитель, фруктовое желе, сухой суп — всё это под маркой «Rotplombe». Бакалея… Ну, тут «завтраком туриста» и не пахло, одна только упаковка вызывала желание стать обладателем хотя бы баночка рыбных консервов.

Отдел фруктов… Ну тут изобилие, пожалуй, слегка подвяло, бананов, ананасов, авокадо и прочей экзотики нет, апельсины и мандарины довольно дорогие, зато дешёвых яблок — завались. Кстати, сезон, наверное, ещё и поэтому. Причём выглядели яблоки не как на прилавках наших овощных магазинов, а скорее, как на базаре, практически одно к одному. При этом все фрукты были уже заранее расфасованы по сеткам разного объёма.

Овощной отдел тоже был не чета нашим. Улыбнуло, когда увидел, что на капустных кочерыжках чернилами написана цена. Вот она, немецкая дотошность и аккуратность!

Так, вино-водочный отдел. Вот и «Lunikoff», которую не жалует Еким, в разной таре, от 0,35 до 0,7 л по 13 марок с полтиной. А наша «Столичная» хоть и меньшего объёма, в полулитровой таре, но стоила восемнадцать марок. Была ещё водка «Kristall» по 0,71 крепостью 38º.

Названия вин мне ничего не говорили, да и выбор был не так велик. Покрутил в руках бутылку бренди «Pfefferminzlikör», вернул на место. Марки пива так же оказались неизвестными, однако его тут было на порядок больше, чем того же вина, всё-таки Германия что Западная, что Восточная — это прежде всего ПИВО!

Ладно, пойдём дальше, к промтоварам. Одежда… В столичных магазинах такую одежонку, пожалуй, вряд ли прикупишь, хотя до 200-й секции ГУМа лейблы не дотягивали. Нет уж, лучше я как прежде буду с фарцой дело иметь, чем носить такое, А несколько маечек для Наташки можно прикупить. В СССР с такими рисунками фига с два найдёшь. Размеры я примерно помнил, но на всякий случай взял и на вырост.

Обувь в следующем отделе более-менее приличная, и цены неплохие. Я даже примерил кроссовки неизвестного мне бренда «Germina», сидели они хорошо, но в целях экономии валюты от идеи покупки отказался.

Бытовая химия. Моющие средства представлены брендами «Fewa», «Fit», «Fay», «Wab», «Flibol», «Duolit» и «Duotex». Стиральные порошки, благоухающее мыло…

Хозяйственные товары, игрушки, посуда… Я покрутил в руках пластиковую подставку для яиц в виде курочки, тут было представлено несколько вариантов расцветки. Ого, сервиз «Мадонна». Кажется, я такой же у Брежневой видел. 50 марок… Нет, жаба душит, да и везти его боязно, особенно учитывая, как грузчики в аэропортах безжалостно обходятся с багажом пассажиров. Либо расколотят, либо стырят. Бытовая техника! Да, тут я задержался. Какая-то неизвестная мне компания «AKA electric» радовала покупателей пылесосами, соковыжималками, кофемолками, миксерами, фенами, кухонными гилями, тостерами, чайниками со свистком…

Лена рассказывала, что на юго-западе столицы есть магазин «Лейпциг» с товарами из ГДР, её мама там чуть ли не сутки за миксером стояла. Так что если из ГДР я привезу домой в подарок еще и миксер с утюгом — мне организуют просто триумфальную встречу. Ну и фен взять до кучи. В Москве у меня был, но мало ли, вдруг с ним что случится, жди потом, пока фарца тебе из ФРГ доставит. А этот пока дома полежит, опять же, Лена получит после душа возможность нормально волосы сушить себе и Наташке. Правда, от гарантии в год толку никакого, не ехать же с ним обратно в ГДР, но я надеялся, что немецкое (пусть оно и восточногерманское) качество окажется на высоте.

Вроде бы денег должно хватить, но останется валюты у меня после этого с гулькин нос.

— А это что? — спросил я, кивая на коробку с нарисованной девочкой, стоявшей спиной к лампе.

Оказалось, прибор инфракрасного излучения «Rotlicht». Нет, такой загар нам не нужен.

Взяв до кучи бутылку «Vita Cola» (просто захотелось пить), направился к кассе. Пока стоял, разглядывал прикассовый ассортимент. Прямо как в наших супер и гипермаркетах будущего. Сигареты, причём как советские, так и местные, с красивыми названиями «Juwel», «F-6», «Duett», «Kabinet». На полочках разноцветная жвачка «Chewing gun sour», «Jamboree», «Peppermint», «Fruit», «Frucht», «ORANGE OK»… Взял блок показавшейся наиболее нейтральной жвачки «Chewing gun sour». А сколько ещё тут всякой мелочи, за которую советская ребятня устроила бы настоящую драку! Неужели нельзя самим наладить производство таких товаров? Ракеты с танками клепаем, а жвачку сделать не можем. А если не можем, почему бы не договориться о поставках с той же ГДР? Думаю, восточные немцы согласились бы с радостью, если, конечно, СССР расплачивалась бы валютой, ну или хотя бы нефтью с газом.

Все покупки на кассе мне сложили в фирменный пластиковый пакет с эмблемой «Delikat». Вот это я понимаю — сервис! Да Ленка меня бы только за такой пакет расцеловала, хотя у нас дома вроде бы ещё лежала парочка импортных, которые жена берегла как зеницу ока, и даже устраивала им постирушку, что вызывало с моей стороны сочувственные взгляды.

Выйдя на улицу, вытащил из пакета «Vita Cola», глотнув прямо из горлышка. Оказалось, вещь довольно притянутая на вкус, похожа на оригинальную «Колу», но с легкой цитрусовой ноткой.

Вечерело. Я неторопясь шёл по Фридрихштрассе, свернул на Инвалиденштрассе, невольно ухмыльнувшись, когда прочитал вывеску. Здесь тоже хватало магазинов, хоть и не таких крупных, как «Delikat». Вот, к примеру, магазин «Elektronik». За витринным стеклом красовался катушечный магнитофон «Grundig». Надо же, тут даже западногерманская техника продаётся. Мда, это вам не та «Нота», что у нас дома стоит. Хотя ценник, конечно, смущал, целых 900 марок.

Обалдеть, в Восточном Берлине даже есть магазин «Salamander»! И тоже я задержался у витрины, разглядывая недоступную рядовому советскому обдувателю обувь. Да мне с моими останками валюты тоже, разве что на летние сандалии хватит. Вздохнув, пошёл дальше. Да уж, не знаю как обстоят дела в Болгарии, Румынии и прочих соцстранах, а уровень жизни в ГДР оказался на порядок выше советского. И кто кого победил в Великой Отечественной?

Дойдя до Бернауэр-штрассе, решил, что пора возвращаться в гостиницу, которая после воссоединения Германии наверняка станет называться отелем. Еким был уже в номере.

— Нагулялся? Что купил? Фен? М-да… Ну, ты парикмахер, тебе виднее. Но вообще зря ты меня не дождался, я бы тебя в «Эксклюзив» сводил. Там торгуют гэдээровскими товарами, предназначенными на экспорт, и западноевропейскими. Цены, правда, кусаются, зато выбирай что душе угодно, у нас такое только в «Берёзке» купить можно.

На следующий день нас повезли смотреть Дрезден. Кроме посещения картинной галереи и вспомнить было нечего, ну разве что отличного качества дороги. Сам город представлял собой пустыри, стройки и безликие коробки новых зданий. Хотя, если верить рассказам экскурсовода, после бомбёжек союзниками Дрезден был практически стёрт с лица земли. Почему тогда строят не нормальные дома, а чуть ли не «хрущёвки»? Или это примета социализма?

По возвращении в гостиницу Еким всё же вытащил меня прогуляться по вечернему Берлину.

— Подозреваю, что магазинами тебя не удивишь, да и марок у тебя осталось, наверное, кот наплакал. Я вон джинсы прикупил местного пошива, сыну подарю… В общем, есть тут неподалёку одно местечко, называется «Dicke März», в переводе «Толстая Марта». Пиво там — обалденное! А стоит копейки, то бишь пфенниги.

Насчёт пфеннигов Еким слегка преувеличил, вернее, преуменьшил, так как кружка пива стоила от 3 марок. Но пиво неизвестных мне восточногерманских сортов в этом бирштубе — оказалось, так немцы называют свои пивные — на мой дилетантский взгляд и впрямь оказалось неплохим. Еким и вовсе смаковал пенный напиток с физиономией дорвавшегося до сметаны кота. Для разгона заказали по кружке. На закуску Еким взял крендели (брецели) с ветчиной и сыром, а также вайсвурст — белые колбаски из телячьего фарша и бекона с добавлением зелени. Я же, вспомнив свой уже казавшийся нереальным визит в Берлин из XXI века, заказал братвурст — приготовленные на гриле свиные сосиски, и не пожалел. Потом даже добавки попросил.

— Восточные немцы — те ещё алкаши, — просвещал меня Еким. — Хлещут почище нашего брата, и далеко не всегда пиво. Я с одним в прошлый раз так надрался, что до такси пришлось тащить его на себе. А он ещё успел по дороге наблевать. Ты пей, пей, пиво-то у них неплохое.

Мы зашли сюда около шести вечера, и народу было от силы половина зала, а к семи в пивной уже почти все столы оказались заняты. По размеру, может, и столики, а по существу именно столы — крепкие, вроде как из дуба. Сразу вспомнился поход в вильнюсский трактир. И ведь он случился тоже вечером накануне финала, только то был чемпионат СССР. Интересное совпадение, надеюсь, в этот раз не придётся махать кулаками.

Разглядел я среди посетителей и пару женщин бальзаковского возраста, сидевших в компании таких же немолодых мужчин. Не иначе две семейные пары решили устроить посиделки, что-то оживлённо обсуждая на своём подлаивающем языке.

Опа, а вот эта блондинка в расстёгнутом бежевом плаще очень даже ничего! С тонкой талией, упругой задницей и выпирающими из декольте полушариями грудей, она зашла в пивную, тут же став объектом всеобщего внимания. Даже те две тётки и то повернули головы, смерив её оценивающими взглядами с головы до ног.

Она огляделась, видимо, в поисках свободного места. Тут-то наши взгляды и встретились. Она улыбнулась мне, словно старому знакомому, танцующей походкой подошла к нашему столу и спросила:

— Kann ich Ihnen Gesellschaft leisten?

— Наверное, просит разрешения сесть с нами, — негромко прокомментировал почему-то охрипшим голосом Еким. — Битте, фрау, садитесь пожалуйста.

Лёгкий плащ, зонтик и сумочку она повесила на спинку стула, выглядевшего не менее основательным, чем стол. Появилась официантка, улыбчивая, с конопушками на лице девица в чепчике и переднике. На немецком, видимо, спросила, что та будет есть-пить, и ушла выполнять заказ.

— Я думать, ви есть рюсиш? — спросила она, снова мне улыбнувшись.

— Да, да, мы рюсиш, — закивал мой спутник. — А откуда фрау знает русский язык?

Она наконец перевела взгляд на Екима.

— Мой отец три года быть русский плен, он там выучить много русских слов. И меня немного учить.

— А-а, ясно.

Еким кивнул с таким видом, будто каждый день общается с детьми гитлеровцев.

— Ви думать, он есть фашист? О нет, он не хотеть идти война, его насильно заставить. Он не убить ни один русский зольдат.

— Ага, все они так говорят, — пробормотал Еким.

Она явно услышала, и улыбка сползла с её лица, а взгляд стал немного отстранённым. Появившаяся официантка поставила перед ней кружку пива и тарелочку, на которой лежал одинокий, посыпанный крупной солью крендель. Я подумал, что она сейчас встанет и пересядет за другой столик, если, конечно, найдёт место и, желая разрядить неловкую паузу, предложил:

— Может, познакомимся?

— Карашо, — снова улыбнулась она. — Моя есть Ингрид Шварц. А ви?

— Я Алексей Бестужев, а это Еким, он писатель из Сибири…

— Сибирь? Мой отец сидеть Сибирь. Он рассказывать про страшный мороз. Как ви есть там жить?

— Нормально живём, детей рожаем, жизни радуемся.

— А ви откуда? — обернулся она ко мне.

— Из Москвы.

— О, я так хотеть попасть Москва! Кем ви работать?

— Я стригу людей, парикмахер, а здесь принимаю участие в чемпионате мира. Вы слышали об этом событии?

— О, да, я слюшать, я работать газета «Der Morgen», мои коллега есть освещать этот чемпионат. Как бы я хотеть быть ваша модель!

— Увы, моделей нам предоставляют организаторы, — вздохнул я.

— Но я всё равно верить, что ви победить.

— Спасибо, я приложу к этому все силы. А вы, значит, журналист?

— Да, я есть писать о дети и животный.

Она сделала небольшой глоток и длинными, изящными пальчиками с аккуратным маникюром отщипнула от кренделя маленький кусочек, отправив его в рот. И губки у неё в меру пухлые, всё натуральное… Хотя по-другому и быть не может, все эти филеры и импланты — дело пусть и не совсем отдалённого, но будущего. А в СССР и странах Восточного блока подобное и вовсе нереально представить. Хотя, уверен, многие женщины согласились бы подправить губы, скулы, грудь, задницу, носик и прочие части тела.

Между тем пиво в наших кружках закончилось, и Еким сделал знак официантке, которая тут же организовала ещё по кружечке пенного. В присутствии блондинки я теперь пил и закусывал с более интеллигентным видом, да и спина моя непроизвольно выпрямилась. Впрочем, Еким, несмотря на лёгкую словесную перепалку, также подобрался.

— Странно видеть такую девушку, как вы, в бирштубе, — сказал я.

— О, я иногда сюда заходить после работа, наш редакций находиться недалеко. Я любить смаковать «Paulaner», и здесь я чувствовать себя немного, как это сказать по-русски, своя тарелка.

Ещё один кусочек кренделя отправился в её ротик, запитый глотком пива.

— Я так хотеть побывать Россия, — вздохнула Ингрид. — Я бывать Румыния, Франция, Бельгия, Западный Германия, но Россия не бывать никогда.

— В чём же дело, приезжайте, — сказал Еким.

— Может быть, следующий лето свой отпуск я приехать в Москва. Хотеть посмотреть Кремль, Мавзолей, Красный площадь…

— В Москве много и других достопримечательностей, — сказал я, чувствуя, как на лице поселилась глупая улыбка. — Приезжайте, я устрою вам экскурсию.

— Так ребята, — кидая взгляд на часы, встрепенулся Еким, — я и забыл, что у нас в 9 вечера летучка по завтрашним мероприятиям. А время-то четверть девятого. Лёха, ты со мной или ещё посидишь?

Тут я замешкался с ответом, но сосед по номеру сам пришёл на помощь:

— Ладно, допивай пиво, дорогу, думаю, найдёшь. Вот деньги за мои пиво и закуску, тут ещё официантке на чай останется. У тебя-то хватит за себя расплатиться? Ну всё, тогда я пошёл.

Мы остались с Ингрид наедине, и как ни в чём ни бывало продолжили разговор, узнавая друг о друге всё больше и больше. Мне казалось, что я знаю её уже целую вечность, я буквально тонул в её глазах, совершенно забыв, что на пальце у меня обручальное кольцо. Ингрид сама мне об этом напомнила.

— Я смотреть, у вас на палец кольцо, ви иметь жена?

— Кольцо? Ах да, у меня есть жена, её зовут Елена…

— Хелен, красивое имя.

— Согласен, красивое. А еще у неё от первого брака есть дочка, и сейчас моя Хелен беременная, через несколько месяцев у нас будет ребёнок.

— О, я вас поздравлять с этот событие! Ви кого хотеть, мальчик, девочка?

— Если бы можно было выбирать, то, наверное, мальчика, но и девочку тоже буду любить не меньше.

— Алекс!

— Что такое?

— У вас есть часы? Сколько сейчас времени? Ох, спасибо за приятный компания, Алекс, но мне нужно есть уже идти!

— Куда же вы так торопитесь? К мужу?

— Нет, я уже не замужем, я вообще жить одна, отдельно от мама и папа. Но каждый вечер в 10 часов я выгуливать мой собака, мой Дитер очень скучать по мне, если я задерживаться.

Чёрт, как мне не хотелось с ней расставаться!

— Может быть, я вас провожу?

На её лице появилось задумчивое выражение, она прикусила нижнюю губу белоснежными зубками.

— Карашо, идёмте, я жить два квартал отсюда. Но за себя я платить сама.

Однако… В ГДР феминизм, оказывается, уже имеет место быть. Ну да ладно, сэкономлю, тем более марок после посещения пивной осталось с гулькин нос, а если бы я и за Ингрид заплатил-то можно было бы подводить, что называется, итоги.

Пока сидели в бирштубе, на улице заморосило. Ингрид раскрыла зонтик, и мы оба спрятались под ним, касаясь плечами друг друга. Однако, я с каждой минутой хотел её всё больше и больше. Бестужев, ты натуральная скотина! У тебя дома жена беременная, а ты тут язык на плечо высунул при виде первой же симпатичной фрау.

— Вот мы и прийти, — сказала она, останавливаясь у подъезда с тяжёлой дверью.

Дом о шести этажах был выполнен в духе сталинского ампира, похоже, построен после войны, и вряд ли в нём жили рядовые немцы.

— А хороший у вас дом.

— Да, я переехать сюда, когда выйти замуж. Муж занимать хороший пост в министерстве, это ведомственный дом. Муж быстро умереть, и я жить тут уже два год одна с мой Дитер.

— Сочувствую.

Дождь так и моросил, дробно постукивая по куполу зонта, а я понимал, что нужно идти, что выгляжу со стороны идиотом, но почему-то не мог найти нужных слов.

— Вам, наверное, нужно идти в гостиница? — наконец сказала она.

— Да, пожалуй, что нужно, — вздохнул я.

— Что ж, спасибо, что проводить. Подождите…

Она достала из сумки блокнотик и шариковую ручку, что-то записала, вырвала лист и протянула мне.

— Это номер мой телефон. Надеюсь, мы ещё иметь шанс встретиться.

А дальше, что стало для меня полной неожиданностью, приблизила своё лицо к моему и нежно, с оттяжечкой, поцеловала меня в щёку, причём чуть ли не в уголок губ. И только после этого повернулась и открыла дверь подъезда, в котором исчезла, оставив после себя лёгкий шлейф из жасмина, розы и, кажется, сандалового дерева.

Глава 6

Финал. 10 часов утра. Спортивный комплекс «Берлин». Три десятка столиков с зеркалами, три десятка моделей и парикмахеров, чьи сборные вышли прошли в решающий этап. Почти сорок команд отсеялись после предварительного этапа. Все модели немки, предоставленные организаторами конкурса. Вот здесь меня ждал удар. Мне досталась фрау лет 35, которая сразу заявила, что не согласна радикально менять цвет волос.

Вот же засада! Именно на ярком окрашивании прядей и держался мой замысел. Не помогли даже уверения, что по итогу я перекрашу её обратно в блондинку. Твою же мать! До начала финальных соревнований меньше часа, а у меня строптивая модель, которая рушит весь мой замысел.

Я кинулся к Кондрашовой, та — к членам жюри. Вернулась в расстроенных чувствах.

— Сказали, что моделей у них больше нет, предложили поискать самим.

— Да где же я найду-то модель? На улицу что ли бежать?!

И в этот момент я вспомнил о лежавшем в кармане листочке бумаги, на котором Ингрид Шварц написала свой телефон. И кстати, она сама вчера обмолвилась, что хотела бы побыть моей моделью. Вот и посмотрим, насколько сильно хотела. Так, сегодня выходной, для начала хотелось верить, что Ингрид дома, а уж уговорить… Только вера и надежда!

Жаль, что под рукой нет мобильного телефона, до сих пор не могу привыкнуть, что звонить приходится исключительно со стационарных аппаратов. В этот раз позвонить мне удалось от секретарши. После четвёртого гудка, когда я уже предчувствовал, что моя затея обречена на провал, трубку наконец сняли и прозвучал явно заспанный голос:

— Hallo! Ich höre zu!

— Ингрид, — выдохнул я, едва сдерживая волнение. — Ингрид, это Алекс, русский, мы вчера с вами познакомились.

— Ох, Алекс! Что есть произошло, что ви звонить так рано?

Рано! Нормальные люди уже давно на ногах… Хотя, учитывая, что сегодня выходной… Да и сам в прежней жизни, чего греха таить, после бурной ночи мог проспать до обеда. Правда, я был уверен, что после вечерней прогулки со своим Дитером (интересно, какой он породы) она легла спать не так уж и поздно. Как бы там ни было, с полминуты ушло на объяснение ситуации, пауза на том конце провода, и наконец я услышал:

— Карашо, Алекс, я согласный быть ваша модель. Я быть во Дворец спорта через… через сорок минут.

Она приехала через тридцать пять. Причём при полном параде, такое ощущение, что только что из салона красоты. Неудивительно, что, как и накануне вечером, на ней скрестились взгляды не только мужчин.

— Надеюсь, я не разрушил ваши планы на сегодняшний день, фрау Шварц?

— Нет-нет, герр Алекс, — мелодично смеётся она, — мой план был иметь сегодня отдых дома, перед ТиВи, с мой Дитер.

Надеюсь, она не зоофилка, и не занимается извращённым сексом со своим псом. Я ещё прекрасно помнил немецкие видеофильмы, которые мы с интернатовскими пацанами смотрели на квартире у одного парня, скинувшись по рублю за сеанс, и там секс с кобелем был ещё не самым крутым извращением.

Когда я усадил Ингрид на стул, другие участники уже приступили к работе. Напомнив, что потом я верну её волосам родной цвет (надеюсь, волосы от краски, хоть и импортной, не выпадут со временем), я включился в процесс.

Работа так меня захватила, что я на какое-то время выпал из реальности, потеряв связь с окружающим миром. Очнулся, лишь когда ко мне подошла Долорес Гургеновна, сообщившая, что до «часа X» осталось пятнадцать минут. Отлично, у меня уже практически всё готово. Закрепим лаком, не пожалев дефицитный «Schwarzkopf», и вуаля! Немного отклонился назад, любуясь результатом и с затылка, и отражением в зеркале. Ну а что, не хуже, чем на чемпионате СССР получилось. Окинул взглядом «конкурирующие фирмы». Есть неплохие работы, но моя, как мне казалось, затмевала все остальные. Всякие «артишоки» и «сэссоны» просто рядом не стояли.

— Молодец, — негромко сказала Кондрашова, — если в команде не победим, то есть шанс взять первое место в личных. Лишь бы жюри оценило твой креатив.

Как в воду глядела! Сборная СССР по парикмахерскому искусству стала второй, совсем чуть-чуть уступив французской команде. Будь мои соратницы чуть пооригинальнее — могли бы побороться за первое.

Больше я волновался, когда стали объявлять лучших в личном разряде. Третье место досталось представительнице Испании, второе место у итальянца Россини, а перед объявлением первого я почувствовал, как стоявшая рядом Ингрид незаметно сжала мою руку. Тем временем презентабельный ведущий в костюме с бабочкой на шее, объявлявший имена призёров и победителей, чуть откашлялся и объявил:

— So! The first place in the category «Free style» was taken by the representative of the Soviet Union Alex Bestuzhev!

Наверное, со стороны я выглядел невозмутимым, как переваривающий кролика удав, разве что улыбнулся и помахал незадачливым соперникам рукой. А вот Ингрид, в отличие от меня, радостно взвизгнула, подпрыгнула на месте, зааплодировала и даже чмокнула меня в щёку. Кубок был выполнен в виде огромных, чуть раскрытых посеребрённых ножниц на подставке их полудрагоценного камня. Тяжела ты, шапка Мономаха, думал я, вскидывая его над головой и думая, как бы сдуру не уронить. Но нет, обошлось. Я передал приз стоявшей рядом Кондрашовой, заранее предполагая, что вряд ли мне позволят его оставить себе, скорее всего, он займёт место в каком-нибудь «красном уголке» ну или где там хранятся подобные призы, выигранные парикмахерами… В этот момент ведущий попросил меня сказать несколько слов. Я сделал вид, что не совсем понял, о чём меня просят, но Долорес Гургеновна перевела.

— Спасибо большое! — сказал я в услужливо предоставленный микрофон. — Эта наша общая победа, всего советского народа, который доверил мне представлять нашу Родину на мировом чемпионате, куда приехали лучшие парикмахеры планеты. Спасибо моей жене, которая во всём меня поддерживает, спасибо коллективу лучшего салона Москвы, в котором я работаю, спасибо всем, кто переживал за меня и за нашу сборную. Отдельное спасибо моей модели, фрау Шварц, за то, что согласилась мне помочь в свой выходной день.

Ингрид засмущалась, не знаю уж, показшуно или искренне, а ведущий, похоже, понимал по-русски, так как тут же принялся переводить не только на английский, но и немецкий языки. Молодец я, что был краток, выпусти вместо меня какого-нибудь партийного функционера — он бы до вечера распинался о роли партии в победе советского парикмахера.

Оказалось, что Кубок — далеко не все награды на сегодня. Как и в командных соревнованиях, призёрам были вручены корзины с наборами ухаживающей косметики и парфюма, только у «личников» корзины были побольше. Ого, «Guerlain», «Chanel» и «Lancôme» — гордость французской и мировой парфюмерии! Ну, будет чем порадовать супругу, да и на тёщину долю, пожалуй, достанется.

— Это вам, Ингрид, скромный подарок за ваш вклад в нашу победу.

Я протянул ей коробочку духов «Lancôme», вызвав на её лице удивлённую улыбку. Должен же я был как-то отблагодарить Ингрид за то, что согласилась мне помочь.

Тут же мне единственному вручили ещё и небольшой набор для бритья от «Gillette», включавший в себя бритвенный станок, гель для бритья и лосьон.

Но и это ещё было не всё! Мне отдельно от одного из спонсоров чемпионата вручили… тот самый магнитофон «Grundig TK 248 HiFi», который я видел в витрине магазина, а заодно и акустическую систему. Давно привыкший к посредственной советской аппаратуре, я просто не мог поверить своим глазам. Надо же, усмехнулся я про себя, бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться.

Хотя недаром ведь баннер этой фирмы затесался среди рекламы производителей парикмахерских принадлежностей, шампуней и косметики. Вручал мне гарантийный талон представитель «Grundig», сказав на ломаном русском, что гарантия на технику 1 год. Неужто они думают, что в случае чего я потащусь в ГДР с магнитофоном? Или у них в СССР имеются сервисные центры? Ладно, будем надеяться, что техника без поломок прослужит долго, как-никак немцы делали. Да и в СССР импортная техника продаётся в сети магазинов «Берёзка», так что какой-то сервис по-любому должен быть. По приезду выясню через знакомых.

А так вот прикинуть, это ж сколько всё это удовольствие стоит? Насчёт магнитофона я догадывался, а вместе с навороченной акустической системой, пожалуй, тысячи на полторы марок потянет. Вот только вопрос: как я всё это потащу. Оказалось, организаторы это предусмотрели, пообещали доставить сегодня всё в мой номер бесплатно.

Далее выяснилось, что через два с половиной часа всех участников чемпионат будут рады видеть на банкете в самом большом ресторане Восточного Берлина «Schwarzwaldstuben».

— Долорес Гургеновна, разрешите взять на банкет мою модель? Если бы не она… Ну вы сами всё понимаете.

Кондрашова смерила Ингрид взглядом, потом меня, вздохнула и махнула рукой:

— Ладно, Бестужев, бери, но помни, что ты советский человек, да ещё и женатый.

— Долорес Гургеновна, насчёт этого можете не волноваться.

Ингрид была не против покрасоваться на этом вечере, составив мне компанию. К этому времени деловитые рабочие Дворца спора уже убирали с арены столики и стулья. Мне же нужно было вернуть моей модели её белокурый цвет. Но та, узнав, чем я озабочен, протестующе замотала головой, отчего разноцветные «перья» на её голове нежно затрепетали:

— Я прекрасно выглядеть, как раз для такой вечер. Может быть, завтра…

— Но завтра утром мы уже отправляемся в аэропорт.

— Пускай, перекраситься я всегда успеть, когда ещё мне делать такой прекрасный волосы!

Мы договорились, что встречаемся у входа в ресторан без четверти семь вечера, к этому времени я как раз должен подъехать с советской делегацией. В гостинице обнаружил мающегося от безделья Екима.

— Ну как, можно поздравить?

— Можно, — не сумел сделать я улыбки.

— У меня ещё пузырь есть, отметим?

— Не могу, сегодня ещё банкет дал участников чемпионата, через пару часов отправляемся туда всей делегацией.

— А, ну тогда да, не стоит напиваться раньше времени. А это что? — кивнул он на корзину.

— Презент от организаторов.

— Ну, думаю, твоей жене понравится. Гляди ты, духи французские, дорогие поди.

Кстати, надо бы ей позвонить. Набрав домашний номер, угадал — Лена уже пришла с работы. И Наташкин крик был слышен, ей чуть позже тоже разрешили со мной немного поболтать. Супруга искренне за меня порадовалась, а радость её стал ещё больше, когда я сказал, что привезу очень хорошие подарки, не уточняя, впрочем, какие именно. Что делать, женщины во все времена при слове «подарок» впадают в состояние эйфории.

— Гляди, какую я вещь приобрёл!

Еким, дождавшийся, когда я положу трубку, с хитрым достал из сумки коробку, в которой обнаружилась автомобильная магнитола «Philips».

— Видал? Всю валюту оставшуюся спустил. А в Союзе я за такую отдал бы в комиссионке в три раза больше.

— У тебя и машина есть?

— Есть, «Запорожец» правда, «ушастый», но зато почти новый, а с музыкой оно всё веселее будет.

В этот момент раздался деликатный стук в дверь. А вот и мой «Grundig» с аудиосистемой пожаловал. Коробки занесли в номер, я расписался в получении, а Еким всё это время стоял с открытым от удивления ртом и округлившимися глазами. Едва за парой курьеров закрылась дверь, он выдохнул:

— Эт-т-то что?

— Катушечный магнитофон «Grundig» и аудиосистема.

— Это что же, всё твоё?

— Ну а ты как думаешь? — усмехнулся я.

— Погоди-погоди, у тебя же валюты хрен да маленько оставалось…

— А я ни пфеннига на них не потратил. Это приз одного из спонсоров чемпионата за победу в личном зачёте.

— Охренеть! Слушай, может, мне тоже в парикмахеры податься?

— Мне кажется, у тебя лучше получается писать книги, хотя ни одного твоего опуса мне пока не удалось прочесть…

— Кстати!

Он снова нырнул сумку и достал из неё объёмный фолиант. На обложке был изображён красный силуэт красноармейца в шинели, будёновке и с винтовкой с примкнутым к ней штыком, судя по его позе он явно кого-то куда-то звал, как-будто в атаку. Поверху шла надпись «Еким Борисов», а чуть ниже алыми буквами «Сибирская баллада».

— Презент от меня! Погоди, только дай-ка автограф с пожеланием оставлю… Та-а-ак, моему другу… ничего, что я так?.. моему другу Алексею Бестужеву от автора на добрую память. Дата и подпись! Держи!

— Ну тогда тебе и от меня презент.

Увидев в моих руках набор «Gillette», Еким едва не грохнулся в обморок, пролепетал, что это стоит чёрт знает сколько, но я оказался настойчив. При этом думая, что его книгу я может и не прочитаю, а он этим набором попользуется. Но вот уж такая я добрая душа.

Автобус с нашей делегацией, а также коллегами из Болгарии и Венгрии припарковался недалеко от входа в «Schwarzwaldstuben». Помпезный ресторанчик, определил я сходу, разглядывая лепнину. Конечно, новодел, учитывая «ковровые бомбардировки» авиации союзников на протяжении всей войны, но авторы постарались придать зданию некую готическую линию, что для Восточного Берлина смотрелось достаточно экзотично.

— Алекс!

А вот и фрау Шварц! Симпатичное голубое платьишко под уже знакомым мне бежевым плащом, на ногах сапоги на невысоком каблуке, в руке пакет, в котором, как выяснилось, туфли на шпильке. Поцеловав руку, приглашаю внутрь, куда уже входили ведомые Кондрашовой Яна и Инга.

Внутри всё было роскошно. Сдав верхнюю одежду одетому в ливрею, как и швейцар, гардеробщику (Ингрид успела ещё и переобуться), входим с огромный зал. На вид он способен спокойно вместить несколько сотен гостей, если, конечно, сделать один большой шведский стол, что я сейчас и наблюдал. То есть вечер придётся провести стоя. Хм, я-то ладно, а вот дамам, некоторые из которых, как и Ингрид, на каблуках, придётся несладко. Впрочем, у стен стояли банкетки и канапе, так что в случае чего есть куда присесть.

Тут же оказывается представитель посольства, который нас курировал, а по мне — обычный стукач. Жмёт руку сначала Кондрашовой, поздравляя со вторым местом сборной, а после уже мне, толкая речь, что партия и правительство… Тьфу, балабол, неужели сам не понимает, насколько он глупо выглядит? Хорошо хоть спич не затягивается, и мы идём к столам.

Честно говоря, за весь день я изрядно проголодался, поэтому при виде еды начинаю исходить слюнями и тут же накладываю себе в тарелку запечённый картофель, мясное жаркое, зелень, дольки свежих помидоров и огурцов… Наши не отстают, Ингрид тоже накладывает, но совсем немного, больше для видимости. Или не голодная, или просто очень воспитанная. А скорее и то и другое. Наливаю дамам вино, себе, подумав, тоже. Вот чего не хватает — так это русской водки. Выпивки хватает, но местному шнапсу до нашей «Столичной» — как пешком до Сибири. Соки в прозрачных кувшинах, минеральная вода — снова «Сельтерская». В общем-то, на халяву и уксус сладкий, тем более что организаторы явно не стали экономить на закусках, выбор которых был огромен!

Пока народ утоляет голод — на сцене в дальнем конце зала играет струнный квартет, что-то из классики, спокойное и не очень громко, как раз та музыка, под которую хорошо жуётся и пьётся.

Затем музыка прерывается, на сцену выходит тот же ведущий, что объявлял сегодня победителей, тот же костюм, только бабочка уже не чёрная, а лиловая. Ишь ты, модник.

Поприветствовал собравшихся, вновь на английском языке, пожелал весело провести время и снова уступил сцену музыкантам. Учитывая, что обратно в гостиницу автобус отправлялся в 10 вечера, времени у нас ещё оставалось в избытке.

— Алекс, вы уметь танцевать? — неожиданно спросила Ингрид.

— Смотря что, — ответил я, вспоминая свои дискотечные потуги из прошлой жизни.

— Ну, под этот музыка разве что вальс, — улыбнулась она.

И дальше мы закружились… Ну как закружились. Я больше следил за тем, чтобы не оттоптать своей партнёрше ноги, но вроде бы обошлось без членовредительства. Глядя на нас, образовалось ещё несколько пар. При этом, учитывая, что подавляющее большинство гостей представляли дамы, были и однополые пары.

Потом мы снова пили, закусывали, затем на сцене появилась поп-группа, принявшаяся петь на немецком языке задорные песенки, вернее, пела тёмненькая солистка в короткой юбочке. Почти диско, под эту музыку тоже можно было танцевать, причём куда более энергично, и тут уж я никому ничего оттоптать не боялся. Вот бы забабахать какой-нибудь проект типа «Modern Talking». С десяток мелодий вспомню, плюс кое-какие припевы типа «Cheri, cheri lady, going through a motion, loveis where you find it, listen to your heart», а какие-нибудь слащавые куплеты сочинить на английском не проблема. Такую хрень даже я сам смогу петь, тем более мордашка у меня симпатичная, девчонкам понравится. Стану кумиром миллионов, начну бабло рубить… Правда, высокие худсоветы, о которых упоминал Стас Намин, могу мою идею быстро завернуть. Попробовать на русском? Или сделать два варианта — для внутреннего пользования и экспортный?

— Алекс, почему ви есть такой задумчивый?

— Что? А, извините, думал о том, что завтра улетаю в Москву, и вас больше вряд ли увижу.

— Ох, я тоже об этом думать. По крайний мера ви иметь мой телефон, и иметь возможность мне звонить… Что-то я немного устать, давайте садиться на тот диван.

Как раз начали разносить ликёр в качестве десерта и мороженое в креманках, по три разноцветных шарика с разным вкусом каждый. Мы себе урвали по креманке и принялись неторопливо ковырять мороженое десертными ложечками в форме лопатки.

А часовая стрелка на моих часах уже приближалась к цифре 10, о чём я не без грусти сказал Ингрид.

— Как быстро лететь время, — вздохнула она. — А я ещё выгуливать Дитер.

— Надеюсь, у меня получится вас проводить, как вчера. Кстати, Ингрид, а не перейти ли нам на «ты»?

— О, я тоже хотеть тебе этот предложить, — прямо-таки обрадовалась моя спутница.

Я подошёл к Кондрашовой, которая тоже уже поглядывала на часы.

— Долорес Гургеновна, разрешите, я провожу Ингрид? Мы поймаем такси, я быстро.

На такси-то у меня вроде бы должно хватить.

— Если только быстро, чтобы к 11 часам был в номере. Сам знаешь, доброжелателей, которые донесут, что ты где-то шлялся ночью, хватает.

При этом выразительно покосилась на оживлённо беседующих Яну с Ингой. Интересно, как они узнают, в номере я ночевал или ещё где-то? Постучат в дверь среди ночи с проверкой? Но мнению Кондрашовой я доверял, поэтому пообещал быть к 11 как штык.

В качестве такси мы поймали пластиковый «Трабант» — чудо восточногерманского автомобилестроения. Впрочем, «коробчонка» шла довольно резво, и вскоре я подавал Ингрид руку, помогая выбраться из тесноватой машины.

— Ну что, давай прощаться?

Я испытывал одновременно и грусть, и облегчение. Ингрид для меня была как запретный плод — и хочется, и колется. Моё либидо страстно хотело её, а разум шептал: «Лёха, ты же семейный человек, тем более у тебя беременная жена».

— Я есть скучать по тебе, — вздохнула Ингрид. — Жаль, мы не суметь узнать друг друга ближе, но я понимать, что ты иметь семья, долг перед жена. А ещё…

— Что ещё? — спросил я, чувствуя, как дрогнуло сердце.

— Я не хотеть тебе говорить, это мой проблема…

— Нет уж, как говорят у нас, сказала «А» — говори и «Б».

— Я хотеть забрать у мой бабушка, — она забавно сделала ударение на втором слоге, — кое-какой вещь, но мне один это не донести, а попросить не есть кого.

— Некого, — поправил я её на автомате. — Так давай я помогу, немного задержусь с возвращением в гостиницу, думаю, ничего страшного.

— Есть один проблема. Мой бабушка, жить за «Берлинский стена».

Вот тебе раз… Тогда это действительно проблема.

— Как же ты собиралась туда пройти? У тебя есть какой-то пропуск?

— Nein, — словно от волнения перешла на немецкий Ингрид. — Но я знать один проход.

— Что, проход в стене?

— Нет, под стена. И если ты мне помогать…

Я прекрасно понимал, что если до 11 вечера не появлюсь в гостинице — это может для меня плохо кончиться. Я кандидат в члены КПСС, можно сказать, на испытательном сроке, и что случись… Но, будучи мужчиной, как я мог отказать такой девушке?!

— А как же Дитрих? — зачем-то спросил я, возможно, в подсознательной попытке избежать этой авантюры.

— Дитрих есть умный собака, если хозяйка где-то задержаться — он послушно сидеть у дверь и ждать. Тем более всё занять не больше час.

— Ну если только час… И то я рискую, надеюсь, никто не заметит, если я немного задержусь. Рассказывай, куда идти?

— Ты точно готов? — посмотрела она на меня с прищуром. — Ладно, держать мой пакет и идти за мной.

Мы вошли в подъезд, и спустились по ступенькам, ведущим в подвал. Нас окружила полутьма, только сверху, с лестничной клетки пробивался слабый электрический свет. Ингрид, судя по звуку, принялась шарить в сумочке, достала фонарик, и в его синеватом луче открыла ключом дверь с невысокой притолокой, в которую пришлось проходить, чуть пригнувшись. Дверь закрылась, полностью отрезав нас от внешнего мира и хоть какого-то света.

— Подождать один секунда, — услышал я шёпот Ингрид.

И тут же одновременно со звуком выключателя под потолком вспыхнула неяркая лампочка. Этот подвал был явно не для жильцов, учитывая наличие разного рода коммуникаций от бегущих по стенам электрических кабелей до толстых труб отопления. Лампочка горела и впереди, метрах в тридцати прямо по ходу чисто подметённого коридора. Туда мы и направились.

Оказалось, за углом находится бойлер, но между этим железным баком и стеной оставалось достаточно места, чтобы протиснуться обычного строения человеку, а уж толстым меня назвать было трудно, не говоря уже о моей спутнице.

За бойлером вновь царила тьма, снова пригодился Ингрид карманный фонарик. В его луче обнаружилась кирпичная кладка, на один из кирпичей девушка надавила рукой, тот слегка утоп в стене, затем толкнула кладку, и кусок стены легко подался, повернувшись будто дверь на скрытых петлях.

Ничего себе у них тут всё оборудовано! И вряд ли этим занималась сама Ингрид, тут, похоже, поработали мастера своего дела, у которых руки растут из плеч. Может, контрабандисты им пользуются? Не суть важно, главное, что всё это ненадолго, помогу Ингрид, а заодно гляну на Западный Берлин одним глазком — и обратно.

И здесь тоже был выключатель на стене. Кстати, почему выключатель? Он же сначала включатель, и только потом выключатель… Ладно, хватит забивать голову ерундой.

Лампы, что интересно, были встроены в стены под сводчатым потолком. Ого, а тоннель оказался неплохо так укреплён бетонными плитами. Сделано всё действительно на совесть. И ведь не боится мне его показывать, как будто на 100 % уверена, что я никому не расскажу.

— Ингрид, кто это всё сделал? И откуда ты знаешь про этот тоннель?

— Это проход оставаться ещё с война, здесь прятаться немецкий зольдатен. О тоннель знать мой дед, он рассказать мой отец, а потом узнать я. Знать ещё несколько люди, который поддерживать тоннель рабочий состояние.

— А мне казалось, что дом, в котором ты живёшь, построен после войны.

— Да, но на его месте раньше стоять другой дом, и под ним пролегать этот тоннель.

— И часто ты им пользуешься?

— Нет, не часто, не больше один раз в месяц, когда навещать мой старый бабушка.

— А что хоть нам нужно забрать?

— Один вещь, там ты всё узнавать.

Вишь ты, партизанка… Ну да ладно, всё равно рано или поздно узнаю.

Тоннель поначалу шёл ровно, затем стал идти чуть под откос, потом начал немного забирать вверх и вбок.

— Мы есть пройти только что Берлинская стена, — прокомментировала Сусанин в юбке, вернее, в красивом платье и плаще.

Наше путешествие завершилось у овальной металлической двери, такие я видел в фильмах про корабли и подводные лодки. И открывалась она так же, с помощью «штурвала». Когда, перешагнув порог, мы оказались в небольшом тамбуре, Ингрид таким же макаром задраила люк.

— Ну как, ты есть готов к выход в Западный Берлин?

На её лице сияла белозубая улыбка, в какой-то момент возникло желание взять спутницу прямо здесь, в этом освещаемом тусклой лампочкой тамбуре, прижав спиной к закрашенной голубой краской стене. Но сдержался, сумел обуздать свои чувства.

— Я как советский пионер, всегда готов!

— Тогда идти.

Эта дверь так же отпиралась одним из ключей с её небольшой связки, и спустя несколько секунд мы оказались в месте, напоминающем метрополитен. Моя догадка подтвердилась, когда мы вышли из небольшого коридорчика, оказавшись у железной дороги, напротив которого на стене тоннеля были нарисованы белой краской буква U и цифра 6. Мы двинулись вдоль путей, а когда впереди появилось пятно света, которое явно приближалось, и послышался шум поезда, Ингрид взяла меня за руку и втянула в какую-то нишу, где мы и переждали проносящиеся мимо нас с грохотом вагоны.

Когда мы продолжили движение, я задал своей спутнице животрепещущий вопрос:

— А во сколько закрывается метро?

— О, метро работать с четыре часа утра до час ночи, а в выходной день некоторый линия работать круглый сутки. Сегодня… э-э-э… Samstag, и как раз этот линий работать без перерыв на ночь.

Утешила… В любом случае я не собирался зависать в Западном Берлине до утра. Сделаем дело — и домой. Хотя я уже начинал немного мандражировать.

Ещё минут пять спустя появились огни станции. К ней мы подбирались осторожно, высматривая, чтобы поблизости не оказалось запоздалых пассажиров. Я мог запрыгнуть на неё, подтянувшись на руках, но оказалось, что подняться наверх можно было по приделанной сбоку платформы короткой металлической лесенке.

— Это есть станция «Райникендорфер Штрассе», — пояснила она, когда мы уже неторопясь шли по платформе. — В годы война, когда враг подходить к Берлин, здесь располагаться госпиталь.

Враг — это, судя по всему, русские и союзники, подумал я. Что бы там ни говорили, но для нового поколения немцев те, с кем воевали их отцы и деды, всё равно останутся врагами. На их месте я бы тоже, пожалуй, так думал, это заложено уже на генном уровне. Так же и народы Северного Кавказа, например, сколько бы они ни клялись в верности Большому брату, всё равно при первом же удобном случае ударят в спину.

У эскалатора находилась будка дежурного, где сидела подтянутая тётка в форменной жилетке. Мне показалось, что она слишком долго задержала взгляд на мне, словно просвечивая рентгеном, отчего я невольно поёжился. Когда мы поднялись наверх, там обнаружилась такая же тётка, близнец первой. На стекле будки — табличка, извещавшая, насколько я понял, что стоимость спуска в метро составляет 3,5 немецких марки.

— У меня нет немецких марок, — шепнул я Ингрид, — как будем расплачиваться, когда придётся возвращаться?

— Ты не волноваться, я иметь немецкий марка, — ответила она с улыбкой и вдруг подмигнула. — А кто знать, вдруг тебе есть нравиться в Западный Берлин и ты оставаться?

— Ну уж это вряд ли!

В своё время я полмира объездил, мне много где нравилось, но всё равно спустя какое-то время начинал скучать по Москве, а может, просто по России. И каким-то Западным Берлином меня точно не удивить.

Мы вышли со станции, оказавшись на небольшой, вымощенной булыжником площади. Вряд ли это новодел, похоже, несмотря на бомбардировки, булыжник каким-то чудом всё же уцелел.

Я оглянулся назад, где-то там горели огни Восточного Берлина. Они совсем не манили, за год в СССР я изрядно соскучился по поездкам в «страны развитого капитализма». Но возвращаться придётся. Это как в анекдоте про двух червяков из навозной кучи, для которых она и была Родиной.

— Не хотеть прогуляться по Ораниенбург-штрассе? — вырвал меня из раздумий голос Ингрид.

— А что там? — спросил я, припоминая, что с этой улицей связано что-то похабное.

— О, это есть улица Красный фонари, — улыбнулась она. — Но я знать, что ты любить своя жена и не изменять ей. Поэтому мы идти мой бабушка.

Мне не оставалось ничего другого, как следовать за ней. Общественный транспорт уже не ходил, разве что попался на глаза припаркованный недалеко от станции метро «Мерседес» цвета словной кости с шашечками на боку, в котором подрёмывал немолодой таксист. Судя по возрасту, в юности вполне мог состоять в каком-нибудь гитлер-югенде или вообще воевать на Восточном фронте.

Наш путь пролегал не по главной улице, Ингрид почему-то предпочитала идти переулками и проходными дворами. Загадочная бабушка, судя по всему, жила не так уж и близко к «Берлинской стене». Честно говоря, минут через пятнадцать мне уже надоела эта непонятная ходьба, но приходилось терпеть. Наконец мы остановились у 5-этажного дома, который, судя по его виду, готовился к сносу и уже был расселён. Светилось только одно окошко на третьем этаже.

— Мы ходить сюда, — сказала Ингрид, толкая подъездную дверь.

В каком, однако, глухом месте живёт наша бабуля. Всё страньше и страньше, как говаривала сказочная Алиса. Судя по всему, мы поднимались как раз к той квартире, где горело оконце. Точно, третий этаж. Мы остановились у одной из дверей, Ингрид трижды, а затем ещё дважды ударила в неё костяшками пальцев, после чего с той стороны послышались шаги.

— Ich bin's, Ingrid, — сказала негромко моя спутница, после чего щёлкнул замок и дверь распахнулась.

На пороге стоял наголо стриженый амбал под два метра ростом с пудовыми кулаками, а маленькие глазки из-под тяжёлых надбровных дуг смотрели на меня без всякого выражения. При этом одет был в костюм, который казался ему тесноватым, и даже при галстуке. Ни хрена себе бабушка! Или это её родственник?

Ингрид, увидев мой вопрошающий взгляд, улыбнулась:

— Заходить, здесь тебя ждать мой хороший друзья. Тебе они нравиться.

Амбал сделал шаг в сторону, пропуская нас, и проходя мимо него, я чувствовал себя по меньшей мере неуютно. Впрочем, квартира выглядела относительно цивильно, мы миновали коридор и оказались в довольно просторной комнате с настоящим, но потухшим камином, возле которого на специальной подставке стояла кочерга с острым крючком, отогнутым, как большой палец птицы. Здесь же обнаружился ещё один персонаж. Мужик средних лет в уже более цивильном костюме, вальяжно восседал в кресле у дальней стены, пуская в потолок сигаретный дым и читая «Frankfurter Allgemeine Zeitung». При нашем появлении он расплылся в улыбке, бросил газету на пол рядом с креслом, из которого поднялся, шагнул навстречу, приобнял Ингрид, а мне пожал руку.

— Очень рад вас видеть, — сказал он с небольшим акцентом. — Я Петер, а это Клаус.

Он кивнул в сторону переминавшегося с ноги на ногу за моей спиной амбала.

— Алексей, — машинально представился я и повернулся к Ингрид. — А где бабушка-то? — Бабушка жить другой место, а здесь, Алекс, с тобой хотеть поговорить мой друг.

Она уже вела себя по-хозяйски, залезла в шкафчик и наливала себе в стакан из бутылки «White Horse». Проследив за моим взглядом, Петер оживился:

— Выпьете?

— Нет, спасибо.

— А я, пожалуй, выпью.

Твою мать, куда я вообще попал?! Что-то происходящее совсем перестало мне нравиться. Догадки одна хлеще другой появлялись в моей голове, но пока оставалось ждать, пока хозяева квартиры сами прояснят ситуацию. Или Ингрид, отношение к которой за последние минуты у меня резко поменялось.

Петер предложил мне садиться, и я опустился в массивное, с потёртыми подлокотниками, кресло. Сам он вернулся в своё, а Клаус уселся на жалобно скрипнувшем стуле возле коридора, словно бы преграждая путь к отступлению.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

— Peter, denkst du nicht, dass es Zeit ist, zur Sache zu gehen?[15] — обратилась к нему Ингрид, занявшая последнее, третье кресло.

— Nun, ich denke, du hast Recht[16]… Господин Бестужев, думаю, достаточно уже ходить вокруг да около, как говорят русские.

Ого, а он и фамилию мою знает, хотя в этой квартире она ещё не звучала. Происходящее отчего-то нравится мне всё меньше и меньше. Тем не менее, я изобразил на своём лице простодушную заинтересованность.

— Думаю, вы уже догадываетесь, что оказались в этой квартире не случайно. Более того, ваше появление в Западном Берлине тоже не случайно. Не буду говорить, какую организацию я представляю, но, уверяю вас, моё непосредственное руководство наделено самыми широкими полномочиями.

Я приподнял брови, мол, продолжайте, я вас внимательно слушаю, и Петер продолжил:

— Вы наверняка слышали, что многие граждане Советского Союза мечтают жить на Западе. На, как у вас говорят, «загнивающем Западе», где, чтобы стать обладателем автомобиля, не нужно ждать насколько лет и полжизни откладывать деньги. Да и автомобиль не «Жигули» и даже не «Волга», которые через год-другой разваливаются на запчасти. Где не нужно стоять в огромных очередях за хорошей колбасой, а этой самой колбасы десятки, а то и сотни наименований. На «загнивающем Западе» можно спокойно приобрести джинсы, жевательную резинку, можно, даже работая на далеко не престижной должности, без проблем ежегодно отдыхать на море. В СССР это доступно лишь партийной номенклатуре, и то не всей, а лишь избранным. Неудивительно, что многие советские люди, оказываясь за границей, испытывают настоящий шок, а кто-то даже решает не возвращаться на Родину, понимая, что до этого они не жили, а влачили жалкое существование. Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду?

— Кажется, да, вот только не пойму, чем вас заинтересовал обычный парикмахер?

— Почему же обычный? Вы только что стали чемпионом мира. В СССР ваш успех преподнесут как очередную победу коммунистического режима над капиталистическим. Если же вы попросите политического убежища в Западном Берлине, то это станет серьёзным ударом по советской идеологической машине. Вы видите, я ничего не скрываю, честно открываю перед вами свои карты.

— И что же вы хотите мне предложить взамен? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— О, ваше будущее обещает быть безоблачным! — оживился собеседник. — Вам всего лишь нужно будет выступить завтра по телевидению, а затем сможете выбрать любую интересующую вас для проживания страну. Германия, Англия, Соединённые Штаты… Можете просто ткнуть пальцем в карту. И там, куда вы захотите переехать, у вас будет не только свой дом, но и своя студия красоты, то, чего у вас в принципе не могло бы быть вСССР. У чемпиона мира, я уверен, не окажется недостатка в клиентах. Кто знает, может быть, вашими клиентами станут известные политики, артисты, бизнесмены… Ваши портреты будут украшать обложки глянцевых журналов. В любом случае впереди у вас светлая и беззаботная жизнь.

— И дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья, — пробормотал я себе под нос, одновременно вспоминая монолог Бендера перед жителями Нью-Васюков.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что в Москве у меня осталась семья, что жена беременная, и я не могу рисковать их будущим.

— К сожалению, всем нам время от времени приходится чем-то жертвовать. Но, уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы ваши близкие люди смогли с вами воссоединиться в обозримом будущем.

Ага, вот только, зная Лену, далеко не факт, что она захочет разделить своё будущее с предателем. Ладно, пора этот цирк заканчивать.

— Увы, вынужден вас разочаровать, герр Петер, ваша затея потерпела крах. Переманить меня вам не удалось, и я немедленно возвращаюсь в Восточный Берлин. Фрау Шварц, — я посмотрел на неё с плохо скрываемым презрением, — не будете ли вы так любезны проводить меня обратно?

Я взял в руки уже надоевший пакет с туфлями, демонстрируя, что готов даже продолжить выступать в роли носильщика, но Ингрид не двинулась с места, продолжая, закинув ногу на ногу, сидеть в кресле с почти опустошённым стаканом виски в руке. Петер сидел в соседнем кресле, тоже со стаканом, но уже пустым, и его глаза подёрнулись ледяной плёнкой. А вот Клаус поднялся со стула и с недвусмысленным видом, скрестив на груди руки-полешки, загородил своей тушей выход из комнаты.

— Господин Бестужев, я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем отказываться от нашего предложения.

— Вы мне угрожаете?

— А как вы сами думаете? Не хотел вам этого сразу говорить, надеясь на ваше благоразумие, но неужели вы считаете, что мы позволим вам спокойно уйти? Конечно, если вы решите ТАМ рассказать о том, что вас якобы в западном Берлине пытались завербовать, вам скорее всего никто не поверит, в любом случае вы ничего не сможете доказать. Но мы должны исключить малейший риск. Тем более мы не можем рисковать нашим человеком на той стороне. А чтобы вы стали немного сговорчивее, предлагаю посмотреть вот эти фотографии.

Он выложил передо мной несколько чёрно-белых снимков, на которых я увидел себя, прогуливающимся под зонтом в компании Ингрид. А вот и главный компромат — поцелуй, который с такого ракурса можно принять не совсем за дружеский.

— Думаете, случайно вам попалась модель, которая отказалась красить волосы? — хмыкнул Петер. — Она сделала эта за хорошие деньги. И вы, естественно, вспомнили об Ингрид и её словах, что она хотела бы побыть вашей моделью. В жюри тоже был наш человек, вернее, завербованный нами когда-то. Согласитесь, тонко сыграно?

— Где тонко — там и рвётся, — сказал я, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощно.

— Ценю ваш юмор. Тем не менее, предлагаю вам ещё подумать, господин Бестужев, прежде чем давать окончательный ответ. Всего лишь небольшое выступление по ТиВИ, после чего вас ждёт счастливая жизнь в любой стране мира. Если вы боитесь, что вас смогут найти советские спецслужбы, то мы можем устроить вам новые документы и даже изменить внешность.

— Моя внешность, мистер Петер или как вас там, меня вполне устраивает. И я уже подумал. Эти фотографии можете засунуть себе в одно место, а я ухожу…

— Попробуйте.

В голосе Петера послышалась лёгкая угроза.

— Что, прирежете меня здесь? — усмехнулся я.

— Зачем пачкать пол вашей кровью? Клаус — бывший чемпион Европы по вольной борьбе, он сейчас просто сожмёт вашу шею своими ладонями и сломает её. А потом ваше тело найдут плавающим в Шпрее… Или вообще не найдут.

Он всё ещё смотрел на меня, безмолвно вопрошая, соглашусь ли я на его условия, но в этот момент во мне клокотала такая ярость, что я готов был и сам порвать их тут голыми руками. Ну, голыми не голыми, но в этот миг в моей голове шла автоматическая настройка на боевой режим. Мне не нужно было себя накачивать, как в случае с тем же Чикатило, когда сомнения едва не стоили мне жизни, сейчас я готов был ринуться первым на этого Клауса, рвать его ногтями и зубами. Но заложенная ещё в будущем Палычем выучка позволила спокойно стоять на месте, ожидая дальнейшего развития событий и периферийным зрением изучая расположение предметов в комнате. «Хафацим дмуей сакин» — «предметы, подобные ножу», «хафацим дмуей макель» — «предметы, подобные палке», «хафацим дмуей шаршерет» — «предметы, подобные цепи»… При известном умении здесь было где разгуляться.

Клаус, сообразив, что я прорываться к выходу не собираюсь, с молчаливого согласия босса решил ускорить развитие событий. Он сделал два больших шага вперёд, и когда расстояние между нами сократилось до одного метра, я швырнул ему в лицо пакет с туфлями. Конечно, для такого здоровяка это стало лишь мелкой помехой на пути к цели, но мгновения, которое тот потратил, чтобы отмахнуться от пакета, мне хватило, чтобы схватить недопитую бутылку виски и опустить её на лысый череп бывшего «вольника». Тот потряс головой, затем провёл по ней ладонью, стряхивая мелкие осколки, я же стоял в «розочкой» в руке, всё-таки на секунду-другую задумавшись, пускать ли в ход горлышко разбитой бутылки. И только когда зарычавший медведем Клаус ринулся на меня, я машинально выставил перед собой руку, а в следующее мгновение «розочка» пропорола горло нападавшего, пробив его трахею и перерезав сонную артерию. Я отпрыгнул в сторону, иначе струя крови окатила бы меня с головы до ног, а Клаус со скоростью набравшего ход локомотива пронёсся мимо с грохотом врезался в старинный, тёмно-коричневый резной шкаф.

Что с ним произошло дальше, меня уже не интересовало, так как очень быстро нарисовалась следующая цель. Словно подброшенный пружиной, слегка побледневший Петер выскочил из кресла, и его рука уже лезла под пиджак, откуда он собирался извлечь явно не фляжку с горячительным напитком. А еще миг спустя в его сторону уже летел стул, на котором ещё недавно сидел ныне покойный Клаус. Не успев пока извлечь из-под одежды оружие, увернуться Петер уже не успевал, поэтому чисто рефлекторно пригнулся, выставляя вперёд левое плечо. Когда он всё же, выругавшись явно на немецком, вытянул перед собой руку с зажатым в ней короткоствольным пистолетом, на эту руку уже опускалась тяжёлая кованая кочерга.

Вопль боли, несмотря на закрытое окно, наверняка был слышен даже на улице. Ещё бы, даже я содрогнулся, увидев, как неестественно вывернулось его правое запястье. Бедняга… Теперь ему по-любому обеспечен больничный минимум на три месяца, и ещё не факт, что когда-нибудь он сможет держать в этой руке пистолет или хотя бы ручку. Вполне может быть, Петеру придётся переучиваться в левши.

Как бы там ни было, основная опасность устранена. Петер, скрючившись на полу, стонет и явно ругается на немецком, почему-то упоминая Ингрид, а Клаус ещё подёргивается в предсмертных конвульсиях, и вокруг него расплывается тёмное пятно. Явно не жилец. При этом второе убийство в моей жизни вновь не вызвало у меня каких-то особых эмоций.

Отбросив кочергу в сторону, я собрался подобрать отлетевший к окну пистолет, и в то же мгновение заметил краем глаза какое-то движение. А ещё миг спустя в мои многострадальные рёбра влетела жёсткая подошва сапога. Меня отбросило к дверному косяку, о который я ещё и приложился спиной, воздух из моих лёгких вышибло, и следующие несколько секунд я вообще не мог сделать вдох. Хотелось верить, что рёбра ещё целы.

— А ты есть крепкий орешек, но я и не таких ломать.

Ах ты ж сучка, явно изучала что-то восточное, и похоже, что таэквондо. Вон как пошла ногами махать. Но болтать ей не следовало, нужно было добивать меня, пока я не мог продышаться. Теперь же я оказался готов к атаке, хотя едва успел уклониться, когда она выполняла удар, напоминающий удар топора, перед этим изобразив настоящий вертикальный шпагат. Меня задело по касательной, но плечо всё же отозвалось болью.

Я отступил в коридор, в узком пространстве которого ногами уже особо не помашешь. Ингрид, впрочем, предпочла простые удары маэ-гери, направленные в основном опять же в область груди. Да что ж ей так мои рёбра-то дались?!!

Всё это напоминало какой-то сумасшедший танец. Я продолжал отступать, пытаясь блокировать её удары, но даже рукам было больно их на себя принимать. Наконец я упёрся задом в невысокую тумбочку, и память услужливо подсказала, что на этой самой тумбочке вроде бы стоял телефон. Продолжая одной рукой блокировать удары, второй я нащупал за спиной аппарат и швырнул его в соперницу.

Длины провода хватило, чтобы тот долетел до Ингрид, и даже угодил ей в подбородок, на какое-то мгновение остановив очередную атаку. После чего я совершил неожиданную для немки вещь — шлёпнулся на колени и нанёс удар кулаком в промежность.

Конечно, окажись на её месте тот же Петер, да даже и Клаус — эффект мог бы быть более ощутимым. Но если кто-то думает, что удар в пах женщине ничем не грозит, то глубоко заблуждается. Боль, конечно, меньше, чем от удара по мужским гениталиям, однако достаточная, чтобы на какое-то время нейтрализовать враждебно настроенную девицу. Что и произошло в настоящий момент, тем более приложился я знатно, что было сил.

Далее я действовал без промедления. Вновь приняв вертикальную стойку, опустил кулаки с сомкнутыми в замок пальцами на затылок согнувшейся от болевого шока фрау Шварц, и та без сознания растянулась у моих ног.

Я оторвал шнур от телефона и скрутил им руки ей за спиной. Хорошо так скрутил, когда очнётся — взвоет от боли.

Ф-у-ух! Кажется, разобрался со всеми… А нет, настырный Петер почти добрался до пистолета, и мне пришлось ускориться, чтобы придавить подошвой ботинка пальцы его левой, почти дотянувшейся до оружия руки. Раздался мерзкий хруст и очередной крик боли. Похоже, и левшой он теперь станет нескоро.

Теперь можно идти. Пленных брать не будем, но и добивать тоже. Разве что забрать трофеи. Я подобрал пистолет, выщелкнул обойму и, приоткрыв форточку, швырнул в ночную тьму. Затем протёр носовым платком на рукоятке отпечатки пальцев и положил пистолет на стол.

Интересно, из какой он спецслужбы? ЦРУ, «Штази»? Хотя «Штази» вроде гэдээровский аналог КГБ. Ну не суть важно, провалил ты, брат, задание.

Кстати, фотографии надо бы забрать… Нет, лучше сжечь. Зажигалка как раз на столе, пепельница у кресла, где сидел главарь этой гоп-компании. Жаль, негативов нет… Или спросить у Петера?

— Мистер, а не будете ли вы так добры сказать, где находятся негативы этих фотографий?

Молчит, собака… Я присел на корточки перед стонущим от боли неудачливым вербовщиком, взял его искалеченные пальцы в свои и немного сжал. Тот буквально взвился:

— Oh, my God, it hurts!

— А родной-то язык для нас, оказывается, английский, — усмехнулся я. — Может, вы не Петер, а Питер? Впрочем, неважно… Меня интересует, где негативы?

— Их здесь нет, — простонал он.

Жаль… Впрочем, от меня не убудет, если я немного пороюсь в закоулках этой квартиры. Я с энтузиазмом принялся за дело, даже в шкафу покопался, возле которого лежал труп Клауса, стараясь при этом не вляпаться в застывающую кровь. Нет, ничего… Ладно, вернёмся к нашим баранам, то есть к Петеру. После очередного контакта с его пальцами я узнал, что плёнки находятся в лаборатории, а ещё чуть позже, снова применив садистский метол допроса, выяснило, что лаборатория располагается в подвале этого же дома.

— Надеюсь, вы меня туда проводите?

Он не ответил, ограничившись сокрушённым кивком. Ключ от лаборатории находился у него в кармане, пришлось доставать самому, учитывая, что руками Петер действовать пока не мог. Из сумочке Ингрид я взял фонарик, и пару минут спустя оказались в лаборатории, весьма прилично оборудованной. Тут, похоже, не только плёнки проявляют, но занимаются и куда более серьёзными вещами.

— Где негатив?

Петер кивнул на стеллаж с коробками разного размера, одна из них, совсем небольшая, была подписана моей фамилией, а внутри обнаружились негативы. Просмотрев их на свет лампы, я удостоверился, что это именно те кадры, и сунул плёнку в карман. Не удержался, решил немного помародёрничать, экспроприировал компактную фотокамеру «Leica CL» с объективом «Summicron-C 40mm f/2.0». Несмотря на небольшие габариты, в карман влезать она не хотела, что ж, придётся тащить её так, в руках.

— А вам придётся остаться здесь.

Петер был согласен на всё, лишь бы отделаться от страшного русского, и я с чистой совестью запер его в лаборатории. Ингрид очнётся и, может быть, догадается, где искать босса. А может и нет, если он в этом подвале окочурится без еды и воды — туда ему и дорога.

Вернувшись в квартиру, я снова покопался в сумочке Ингрид, достал небольшую связку ключей и упаковку с флаконом «Lancôme». Но, замешкавшись, положил духи обратно. Пусть это останется напоминанием о «крепком орешке». А вот найденные в кошельке двадцать немецких марок пригодятся.

Перед тем, как окончательно покинуть квартиру, вернулся в комнату. Протирая возможные отпечатки пальцев, обнаружил на подоконнике пузырёк с чернилами. Для кого и чего он здесь — уже не важно, может, остался от прежних хозяев, но в моей голове созрела иезуитская идея. Подошёл к Ингрид и неторопясь, смакуя удовольствие, вылил ей на голову весь флакон. «Жар-птица» превратилась в облезлую курицу.

Как я добирался до станции «Райникендорфер Штрассе»? Это отдельная история, по ходу которой мне пришлось пару раз подходить к запоздалым прохожим и практически на пальцах объяснять, чего я от них хочу. По пути думал, может, эта Ингрид и есть та загадочная «женщина в чёрном»? Но чёрного она практически не носила, возможно, предсказание Мессинга носило какой-то аллегорический смысл.

На станции я оказался во втором часу ночи. Воспользовавшись позаимствованными у Ингрид марками, приобрёл жетон, по которому спустился на эскалаторе вниз. Подождал, когда со станции отъедет состав, спрыгнул вниз с дальнего края платформы и, держась стены, пошёл по тоннелю. А вот наконец и знакомая буква U с цифрой 6. Где-то здесь проход в стене… Вот он, родной! Теперь прямо и вот я упираюсь в металлическую дверь. Честно говоря, боялся, что ключи не подойдут, но один из них всё же вошёл в замочную скважину и провернулся.

Затем поворот «штурвала» — и я в тоннеле, ведущем по другую сторону «берлинской стены». Выключатель нашёлся сбоку от входа. На полпути показалось, что сзади раздаются чьи-то шаги. Остановился, перестав даже дышать. Нет, показалось, или это просто было отражение моих шагов.

Вскоре я выходил из подъезда дома, в котором, если верить Ингрид, она жила после безвременной кончины мужа. Вполне может быть, что никакого мужа и не было. Может, и Дитера нет, мне это уже по фигу.

До гостиницы я добрался пешком, на дорогу ушёл почти час. Показав карточку постояльца, поднялся в свой номери осторожно постучал. Тишина. Постучал чуть громче. Дверь приоткрылась, и в проёме я увидел заспанную физиономию Екима.

— Лёха, тебя где носило? — спросил он, протирая глаза. — С этой фрау что ли развлекался?

— Меня царицей соблазняли, но не поддался я, — ответил я цитатой из кинохита Гайдая, притискиваясь мимо Екима в номер. — Ничего у нас не было… Почти ничего.

— А, ну смотри, мне-то что, я могила, — сказал Еким и, почёсывая пятернёй подмышкой, отправился досыпать.

Я же, прежде чем лечь в постель, принял душ. И, что удивительно, моментально уснул. Последней была мысль, что, пожалуй, рассказывать о ночном приключении не стоит, мой визит в Западный Берлин может крайне негативно отразиться на моей биографии. А потом провалился в забытье и проспал без сновидений до самого утра.

Глава 7

Похоже, мои ночные похождения не стали всё же достоянием гласности. В том, что Еким не проболтается, я был уверен, сидевшая на ресепшн фрау, судя по всему, тоже не стала распускать язык. Но мандраж я испытывал до самого завтрака, где пересёкся с Кондрашовой, и та всего лишь снова поздравила меня с победой, предупредив, что через сорок минут выезд в аэропорт.

Мысль о том, что я минувшей ночью убил человека и ещё одного покалечил, меня почему-то не сильно волновала. Враги они, а не люди, а с врагами у нас разговор короткий. Успокаивал себя и тем, что не оставил после себя улик, а главное — умыкнул негативы, которые всё ещё лежали в кармане моего пиджака. Равно как и оставшиеся немецкие марки. От всего этого придётся избавиться. Марки я сжёг и спустил в унитаз. Жечь плёнки не стал, слишком много вони будет, поэтому ножницами из своего парикмахерского набора просто мелко их порезал и тоже смыл в канализацию.

Кстати, после вчерашней потасовки у пиджака под левой подмышкой слегка разошёлся шов. Так вроде не видно, но всё равно неприятно. Ладно, дома попрошу Лену заштопать.

Ещё глодала мысль, как тащить выигранные вчера призы. Впрочем, Еким, услышав мои размышления вслух, махнул рукой.

— Ничего, помогу тебе дотащить до автобуса и сдать в багаж твою технику… Кстати, вчера о нечего делать листал русского-немецкий разговорник. Оказывается, фамилия твоей блондинки Шварц переводится как Чёрный, ну или Чернова. Ей бы больше подошла фамилия Вайс, — хмыкнул он. — Ну так что, может, накатим по одной, простимся с немецкой землёй?

Вот тебе и «женщина в чёрном». Видение Мессинга не обмануло. Да уж, если бы я знал более-менее немецкий — вряд ли был бы таким беспечным с этой фрау. А так ведь, если подумать, и в названии «Schwarzkopf» что-то настораживает, и ресторан, где мы вчера зажигали, назывался «Schwarzwaldstuben». На почве конспирологии можно свихнуться, будем считать, что знаменитый экстрасенс что-то там увидел, и это воплотилось во фрау Шварц. Вообще-то может быть, что настоящая её фамилия звучит по-другому, но в любом случае неприятности на мою голову свалились именно при её непосредственном участии.

Ладно, всё хорошо, что хорошо кончается. Мелькнула мысль, не наведаться ли к дому Ингрид, поспрошать у соседей, где её квартира, и выяснить, вернулась ли она после ночных событий, и если вернулась, то как себя чувствует. Хотя вряд ли она рискнёт сейчас сунуться в ГДР, учитывая, что я мог по возвращении сразу же отправиться в полицию, и дело к утру могло приобрести серьёзный размах. Опять же. ключи-то от бункера, идущего под стеной, я у неё конфисковал. Да и некогда уже проверять, пора спускаться вниз, и думать, как мы с Екимом будет грузить в автобус аудиотехнику.

Глаза страшат, а руки делают. Полтора часа спустя мы уже сидели в самолёте, державшем курс на Москву, а в 15.30 по Московскому времени спускались по трапу в «Шереметьево».

А на выходе из аэропорта меня подловила телевизионная бригада программы «Время». Как они вычислили в толпе мою физиономию — для меня так и осталось загадкой. Еким, помогавший мне нести коробки, вынужден был тоже притормозить.

— Товарищ, отойдите, вы в кадр попадаете, — обратился к нему оператор.

Пришлось рассказывать о своей победе в ГДР. Пообещали, что вечером сюжет выйдет в эфир. Хоть бы подвезти предложили… Хотя с нашими коробками не во всякую машину влезешь.

Поймать такси было той ещё задачей, нужно было отстоять под дождём, что в компании коробок и сумок меня н прельщало. Хорошо, что тут же тёрлись и частники, один из них на 24-й «Волге» за четвертной согласился доставить прямо к подъезду. С Екимом мы сердечно попрощались, а телефонами обменялись заранее, и я помчался домой.

Лена на работе, Наташка в садике, разве что любопытные соседки, которым нечем заняться на пенсии, таращатся в окна. Таксист мне даже помог занести в квартиру вещи, после чего я принялся распаковывать магнитофон и аудиосистему. Визуально вроде всё в целости и сохранности. Подключил, поставив бобину с последним альбомом «Цветов», презентованным Наминым… Вот это я понимаю — ЗВУК! Такой акустикой можно наслаждаться вечно. На другой бобине проверил работу микрофона, и качество записи также оказалось потрясающим, это даже учитывая, что плёнке не один год. В очередной раз позвонил Лене на работу, минут пять трещали по телефону, и только после этого отправился в душ, а затем на кухню. Выгреб из холодильника две кастрюльки — одну с борщом, другую с котлетами. Пока грелся борщ, с голодухи съел холодную котлету. Борщ со сметаной зашёл неплохо, даже добавки подлил. Затем, разложив привезённые из ГДР подарки, а книгу Екима поставив на полку, под альбом «The Dark Side of the Moon» от «Pink Floyd» улёгся на диван, закрыв глаза.

Меня всё ещё не оставляли воспоминания о происшедшем прошлой ночью. Ещё и суток не минуло, а такое ощущение, будто было это целую вечность тому назад. Теперь на моей совести, если вспоминать Чикатило, два трупа, а если покалеченного Петера не додумаются искать в лаборатории-то и все три. Но кто посмеет кинуть камень в мой огород?! Перед собой я был чист, убийство будущего маньяка спасло жизни десяткам людей, а смерть Клауса… Как говорится, не я первый начал. На кону стояла моя жизнь, а своя шкура, как ни банально звучит, ближе к телу.

Интересно, если бы я отказался пересекать границу, как бы они меня вербовали? Возможно, у них был заготовлен запасной вариант. Но главным действующим лицом в этой пьесе, «медовой ловушкой» всё равно оставалась Ингрид.

Ингрид… Это отдельная история. Хороша всё же, чертовка! Немного жаль, что оказалась такой сукой. А с другой стороны — я жене не изменил, и это меня успокаивало. Разве только в мечтах, да и то осторожно.

За этими мыслями не заметил, как наступил вечер. А тут и звонок в дверь, к которой я кинулся сломя голову. Сначала закружил на руках визжавшую от восторга Наташку, потом осторожно приобнял и расцеловал беременную жену. Показалось, наверное, но живот у неё вроде как ещё больше округлился по сравнению с днём моего отлёта в ГДР.

— Через пару месяцев в декрет уже уходить, — просветила меня Лена, глаза которой уже светились при виде разложенных на столе гостинцев.

Вид подарков вызвал у моих женщин настоящую бурю второго. Прежде всего, конечно, у Лены. К магнитофону и акустике она отнеслась постольку-поскольку, подарили — и хорошо, а вот ухаживающая косметика и дорогущий парфюм стали предметом обсуждения на весь вечер. Лена всё не могла решить, что из привезённого оставить себе, а что подарить маме.

Наташку кое-как уложили, а сами сели смотреть программу «Время», в которой я не без удовольствия увидел себя любимого, причём кадры из аэропорта перемежались кадрами с чемпионата. А в целом скучная до тошноты передача, вот только альтернативы нет. Нет, всё-таки телевидение из моей прошлой жизни нравилось мне куда больше. Хотя, честно сказать, я предпочитал интернет, но современный обыватель даже слова такого не знает.

Потом перебрались на кухню, чтобы разговорами не будить дочь, и я всё рассказывал супруге про свою поездку, естественно, опуская кое-какие детали. Когда около полуночи уже собрались наконец идти спать, Ленка шлёпнула себя ладошкой по лбу:

— Лёша, совсем забыла! Позавчера звонил этот, как его, Говорухин, кажется, ты ещё помогал ему какие-то трюки для фильма ставить. В общем, у него в ближайшую пятницу премьера в кинотеатре «Октябрь», и он хотел тебя пригласить, ты вроде как там даже в титрах есть. А когда узнал, что я твоя жена, ещё и меня пригласил. Сказала, в кассе на нас будут выписаны контрамарки.

— Так пошли, — просто сказал я.

— Ага, а что я одену? — поджала губы жена.

— В смысле?

— Ну, мне какое-то платье надо…

— Да у тебя вроде в шкафу всего полно? К тому же там гардероба всё равно, наверное, нет, и раздеваться не придётся.

— В «Октябре» как раз есть. И живот уже не спрячешь, четвёртый месяц пошёл. Так на работу сходить у меня есть в чём, не критично, а на премьеру у меня, извини, ни платья, ни костюма брючного. Так что, наверное, придётся тебе идти одному.

— Ну уж нет, если Говорухин и тебя пригласил-то идём вдвоём. У нас ещё есть почти пять дней, сегодня, так что не спеши сдаваться.

— Предлагаешь посмотреть в московских магазинах?

— Кстати, на сколько тебя отпустят в декрет?

— По закону максимум полгода. А что?

— Хм, да нет, это я так спросил… И куда мы новорожденного денем?

— Так в ясли берут с 3-х месяцев.

— Серьёзно?

— Ну да, а что тут такого? Я и Наташку в 4 месяца в ясли определила.

— Так, ладно, с яслями ясно, а насчёт платья… ты ведь платье хочешь? Так вот, завтра нарисую эскиз, если он тебя устроит — пойдём в ателье.

Можно было бы, конечно, напрячь Зайцева, но, по мне, не стоило из-за такой ерунды отвлекать человека от основной работы. Было у меня на примете одно ателье, причём не так далеко от нашего дома. Лично там бывать пока не доводилось, но я слышал о нём неплохие отзывы. Вот и появится повод нагрянуть туда с женой, познакомиться.

В «Чародейке» я был встречен разве что не с цветами и оркестром. Моя фотография с соответствующей подписью уже висела на Доске почёта, а ближе к обеду заявились одновременно корреспонденты из журнала «Служба быта» и газеты «Труд». Пришлось позировать на рабочем месте с феном в руках.

В свою очередь, раздал нашим девчонкам сувениры из ГДР. В частности, купленные в аэропорту пластиковые пакеты, которым коллеги обрадовались как дети — петушку на палочке. Антонине же презентовал две упаковки «дедероновских» колготок «Fit Lady». Привёз всего десять упаковок, но две заранее отложил для начальницы. Та, конечно, порадовалась, хоть и сдержанно, а затем посвятила свои планы относительно меня.

Страна готовилась к празднованию 57-й годовщины Великого Октября, и Антонина предупредила, что я буду идти рядом с ней во главе колонны «Службы быта», мне доверят нести портрет Брежнева. Ну, я и не надеялся избежать демонстрации, как это получилось на первомайскую, когда я слегка простыл. Прикинул, получалось, что в четверг демонстрация, а в пятницу премьера. 7 ноября в стране выходной, ателье работать не будет, поэтому нужно ускориться с платьем для жены.

Вернувшись с первой смены домой, первым делом вырвал из альбома для рисования лист бумаги и с помощью цветных карандашей Наташки и ластика начал творить эскиз. Едва не проспал, когда нужно было идти в садик — с некоторых пор мы с Ленкой договорились, что если я работаю в первую смену, то дочку забирать мне. Главное, что до прихода жены эскиз был готов. Я с долей тревоги ждал её реакцию на рисунок, но в итоге всё закончилось поцелуем и словами:

— Лёшка, тебе нужно было идти в конструкторы одежды.

Ну да, конструкторы, а не какие-то неизвестные советскому человеку кутюрье, и даже не дизайнеры или модельеры. В советской прессе тот же Зайцев именовался как ведущий конструктор Дома моделей. Я бы не против был пойти в эти самые конструкторы, всё же как-никак ступенька повыше, чем просто парикмахер, пусть даже и чемпион мира. Но хотелось бы иметь собственный Дом моды, а заодно ещё и несколько студий по Москве… Блин, опять не в ту сторону мечтаю. Пока всё это не более чем неосуществимые прожекты. Будем довольствоваться тем, что есть, и извлекать максимум из своего статуса чемпиона мира. Например, можно поднять тариф на свои услуги в частном порядке. Или всё же не стоит зарываться… На жизнь я и без того неплохо зарабатывал, а так, чего доброго, рискую зарыться, и даже Гуляков не отмажет от ОБХСС.

А вот ассортимент оказываемых услуг можно расширить. Например, внедрить наращивание ресниц. Согласен, советская женщина с кукольными ресницами 3D длиной 14 мм будет выглядеть нелепо, как женщина лёгкого поведения, может дойти до разбирательства на профкоме вплоть до исключения из партии, хотя коммунистки по определению на такое не подпишутся. Да и многие комсомолки тоже. Мне всегда нравились дамы, предпочитавшие естественное наращивание, которое можно было принять за хорошо прокрашенные ресницы. Вот тут-то и был плюс, с искусственными не придётся тратить массу времени на постоянное подкрашивание, и это самое время можно будет использовать на что-то другое. Особенно это актуально для обладательниц светлых и коротких ресниц, для них наращивание может стать настоящей панацеей.

Насколько я изучал в своё время этот вопрос, в эти годы наращивание уже было доступно на Западе, пережив в 60-е настоящий бум. Правда, до поресничного и даже наращивания пучками дело ещё не дошло, его введут в обиход японцы в начале XXI века. Можно было бы, конечно, воспользоваться современной методикой, пластиковой «бахромой», но меня интересовал именно «японский подход». Тем более когда-то ради интереса я даже прошёл курс по наращиванию, тут мой небольшой опыт мог бы пригодиться.

Тут, конечно, возникал вопрос с расходными материалами. Через вездесущих фарцовщиков можно достать всё, что угодно, вплоть до атомной бомбы, но пока нигде в мире расходники для поресничного наращивания не производят. Отсюда вывод — придётся этим заниматься самому. То есть закупить смолу и силикон чёрного цвета, настругать из него ресничек разной длины. Они должны быть упругими, гибкими и прочными. Надеюсь, что силикон уже изобрели. Клеить можно с помощью обычного пинцета, хотя хотелось бы получить в своё распоряжение специальный, с загнутыми кончиками. Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.

По смолам и силикону, наверное, стоит обратиться к химикам. Эти что хочешь в своих колбах сварят. Смола нужна такая, чтобы застывала в течение нескольких секунд. Понадобится и дебондер — жидкость для снятия нарощенных ресниц. Нужен такой продвинутый химик, чтобы подобрал и смолу и дебондер, который сможет эту смолу растворять. Ну или чтобы эта смола растворялась от жирной мази.

А если ещё удастся это запатентовать, вернее, оформить авторское свидетельство… Стану членом ВОИР[17], моё изобретение получит распространение во всём мире. Вот только мне с этого перепадут какие-нибудь копейки, вся валюта будет оседать в государственной казне.

Сегодня я пользовался спросом, так как около девяти вечера позвонила Брежнева:

— Алексей, поздравляю с победой!

— Спасибо, Галина… А что такой голос невесёлый?

— Да повода особого нет. Папа в последнее время совсем расклеился… Вообще-то я по телефону не могу такие вещи говорить…. Ты можешь ко мне приехать?

— Когда?

— В субботу утром?

— Инструменты брать?

— Бери.

На этом наш разговор закончился. Судя по всему, Галине требовались мои услуги как стилиста, но и выговориться она была не прочь. Ладно, послушаю, с меня не убудет.

Впрочем, до субботы произошло немало событий. На следующий день я попросил Лену задержаться с выходом на работу, да и сам отпросился на пару часов, благо что ко мне никто не записывался на это утро, и мы направились в ателье «Берёзка». Самой опытной тут была портниха Нина Борисовна, выполнявшая функции как закройщицы, так и швеи.

— До вечера пятницы?

Нина Борисовна, принимавшая заказ, озадаченно переводила взгляд с меня на Лену и обратно.

— Вы что, товарищи? Такая работа займёт минимум неделю. Да ещё учитывая праздничные дни…

— А сегодня пятое, поэтому, получается, платье нужно пошить к завтрашнему вечеру, — задумчиво сказал я, немного сбавив обороты.

— Вот именно, это же мне придётся заниматься только вашим заказом, забросив остальные, и практически ночевать в ателье!

— Нина Борисовна, дорогой вы мой человек, я всё понимаю, но и вы поймите — у нас безвыходное положение! Была бы у нас дома швейная машинка — сами бы сшили, а так вся надежда только на вас, как на лучшего мастера Москвы.

— Так уж и лучшего, — смущённо зарделась она.

— Во всяком случае, мне вас так порекомендовали, и я надеюсь, что не ошибся в выборе. Нина Борисовна, — понизил я голос, хотя мы и так общались в коридоре, без посторонних, — сколько всё будет стоить?

— Так ведь мы же ещё ничего не обсчитывали, даже ткань не выбрали.

— Тогда давайте сейчас всё обсчитаем, а сверху я вам плачу…

Далее я сунул в кармашек её фартука четыре 25-рублёвые купюры и натянул на свою мордочку невинное выражение, хотя в глубине души и волновался — вдруг не возьмёт, да ещё и отругает. Ан нет, прикусила губу, задумалась, но деньги возвращать не стала.

— Ладно, идёмте снимать мерки.

Договорились, что на материал для кройки пойдёт более подходящая для этого времени года тафта, а когда Нина Борисовна всё обсчитала, то вся работа без учёта взятки (которую можно было назвать скорее «даткой») должна была обойтись в 21 рубль, 50 копеек.

— Лёшка, я уже жалею, что согласилась на платье, — куксилась Лена по пути к остановке автобуса, откуда мы планировали разъехаться каждый к своему рабочему месту. — Такими деньгами разбрасываешься… Знала бы — не пошла.

Женщины вообще существа затратные, это я понял ещё в той жизни. И чем дороже подарки — тем выше у них запросы. Но мужчины в большинстве своём — существа подневольные, и ради любимой готовы на всё. Не говоря уже о лишней сотне за платье. Тем более я стану испытывать «чувство глубоко удовлетворения», если моя спутница на премьере даже в положении будет выглядеть весьма и весьма презентабельно. Жаль, конечно, что беременной не пощеголять в туфлях на каблуке, но в гардеробе жены я видел изящные туфельки на невысоком каблучке, думаю, на вечер с этим платьем в самый раз.

Вечером я вспомнил про трофейную фотокамеру. Да и то потому, что на неё обратила внимание Наташка. Рылась в вещах, обнаружила и решила поиграть в фотографа. К счастью, не успела, иначе дорогая техника — я был уверен, что недешёвая точно — могла прийти в полную неработоспособность.

Может, испробовать аппарат в деле, посмотреть, на что он способен? Ну а что, плёнки дома навалом, сейчас вставлю свежую кассету… Хотя лучше не торопиться. Маленький счётчик кадров в «Leica» показывал, что плёнка в камере уже заправлена, из которых 19 кадров отсняты. Тут-то что-то во мне и дрогнуло. Учитывая, где я конфисковал этот фотоаппарат, на кадрах может быть какая-то важная информация.

Но узнать это, не проявив плёнку, было невозможно, а, учитывая, что внутри ещё оставались не отснятые кадры, я решил их добить. Поэтому тут же устроил домашнюю фотосессию с близкими, заодно проверив работоспособность аппарата. Повезло ещё, что разъём, он же «горячий башмак» подошёл к нашей фотовспышке. Оставшейся плёнки хватило ненадолго, после чего с помощью автоматической перемотки я смотал её, достал кассету и, чтобы не забыть, сунул в карман плаща.

Назавтра, ещё до того, как вечером с женой отправиться в ателье, я заглянул в другое ателье, с приставкой «фото», и вручил Тузикову кассету с просьбой проявить плёнку.

— А фото печатать будем? — поинтересовался тот.

— Будем, но позже.

— Часа через два будет готово.

— Тогда я после работы загляну.

Заглянул. Не знаю уж, насколько внимательно Тузиков просматривал проявленную плёнку, но держался он так, словно увиденное его совершенно не интересовало. Может, там и впрямь ничего криминального?

С Леной мы договорились встретиться у ателье, всё это время кассета буквально жгла мне карман. Платье, кстати, пришлось впору и сидело на жене достаточно симпатично, и теперь любимая уже не вспоминала про затраченные на его пошив сумму. Едва добравшись до дома, я закрылся в ванной и на свет лампы начал разглядывать плёнку. Последние кадры, понятно, были сделаны мной, а на остальных я рассмотрел какие-то строения, имевшие, если получше вглядеться, военное значение. Да и вон те фигурки людей в форме вроде как с автоматами на это намекают. Не исключено, что фотографировали дислоцированную в ГДР часть из состава ГСВГ.

Так-так, а вот один кадрик, на котором сфотографированы какие-то документы. Эх, жаль, нет дома специальной аппаратуры, мог бы хотя бы увеличить, в негативе прочитать, что за бумаги. Наверное, какие-нибудь секретные документы, иначе зачем бы их фотографировала западная разведка?!

Хранить у себя эту плёнку было чревато. Найди её у меня конторские — проблем не оберёшься. Да и то, что доверился Тузикову, тоже было, пожалуй, неоправданным риском с моей стороны. Вроде на стукача не похож, а так вот кто его знает, в тихом-то омуте…

С другой стороны, не исключено, что фотографировавшие военный объект и документы замыслили какую-то провокацию, и сдай я её куда надо — оказал бы тем самым неоценимую помощь нашей контрразведке.

Ладно, пока плёнку спрячем, займёмся ею с утра пораньше, пока мои будут спать. В садике выходной, у жены тоже, торопиться им некуда. Тем паче ввиду беременности и наличия ребёнка детсадовского возраста жену освободили от демонстрации с колонной работников музея изобразительных искусств. Правда, Лена всё равно собиралась появиться в районе Красной площади, прогуляться с дочкой и нашим ещё не родившимся ребёнком, которого она носила под сердцем, дождаться меня с демонстрации и прогуляться уже всем семейством. Но я уговорил её не рисковать, в центре Москвы в этот день будет настоящее столпотворение.

Утром мне удалось воплотить задуманное. Пока мои дрыхнули, я натянул перчатки, аккуратно отрезал ножницами и убрал в ящик стола часть плёнки, отснятую дома, а остальную часть аккуратно протёр ваткой, уничтожая отпечатки пальцев, и отпустил в конверт. Туда же отправилась и написанная печатными буквами записка на вырванном из тетрадки листе:

«Плёнка изъята у базирующейся в Западном Берлине вражеской разведки. На ней, судя по всему, кадры с военным объектом, а также фотография, возможно, секретной документации». Дальше пусть сами разбираются, главное — чтобы появление плёнки никто не додумался связать с моим визитом в ГДР. В противном случае меня ждут длительные и тяжёлые разборки с органами, которые могут негативно отразиться на моих партийных перспективах, да и вообще — нервные клетки не восстанавливаются.

Тогда ничего другого не остаётся кроме как положить плёнку в конверт и бросить его в почтовый ящик, указав адрес Лубянки. Конверт дома есть, завтра утром пойду на демонстрацию и по пути кину в ящик. Причём без всякого сопроводительного письма, ни к чему лишние следы.

На конверте такими же печатными буквами я написал: «Лубянская площадь, КГБ, дежурному, срочно!» Получилось почти что «На деревню дедушке», но ничего другого в голову не пришло, не на имя же Андропова писать, в конце концов.

Тут уже и Лена проснулась, побежала первым делом в туалет. Оно и понятно, растущий плод давит на мочевой пузырь, потому и среди ночи тоже вставала.

Сорок минут спустя я уже подходил к ДК «Красный пролетарий», где формировалась наша колонна, по пути бросив конверт в почтовый ящик. Под руководством Антонины из грузовика, в кузове которого были сложены плакаты и транспаранты, выудил портрет Брежнева с двумя звёздами Героя на груди. Одна, как я успел когда-то вызубрить, вступая в кандидаты КПСС — Героя Социалистического труда, вторая — Героя Советского Союза. А сколько их ещё появится… Как минимум две. Почему-то мне запомнилось фото Ильича с четырьмя звёздочками[18].

«Да здравствует марксизм-ленинизм» «Да здравствует 57-я годовщина великого Октября» «Решения XXIV съезда КПСС — в жизнь»… От лозунгов рябило в глазах. Оглядываюсь по сторонам — народ выглядит бодро, люди смеются, кто-то втихаря уже разливает по стаканчикам «беленькую».

Наконец двигается и наша колонна московских бытовиков. По Красной площади вигаемся с краю, оказавшись ближе всех к Мавзолею, приветствуем Брежнева и членов в Политбюро. Те машут нам с трибуны. Леонид Ильич, насколько я смог разглядеть, смотрится и впрямь вяло, выглядит каким-то уставшим. Мы ещё и идём в числе последних, может, к этому времени он уже устал махать рукой, приветствуя участников демонстрации.

Миновали Васильевский спуск, сдали портреты с транспарантами, и стали расходиться кто группками, кто поодиночке. Я неторопясь двинулся домой, наслаждаясь солнечной погодой, хотя на душе было немного тревожно. Частью от мысли, дошло ли письмо до адресата (или дойдёт ли после вечерней выемки), а частично от того, что через письмо могут выйти каким-то образом на меня.

Следующим вечером к кинотеатру «Октябрь» подошли заранее, благо пешком всего 15 минут, предварительно сдав Наташку родителям Лены. В окошке кассы получили контрамарки, затем пошли сдавать одежду в гардероб, который здесь и впрямь имелся. Тут же, присев на колено, помог беременной жене переобуться из сапог в туфли.

Вход на первые два ряда в зале, где проходила премьера, осуществлялся, как я понял, по таким же, как и у нас, контрамаркам, остальные почти две тысячи были обычными зрителями. Мы уже собирались двигаться к своим местам во втором ряду, когда нас в проходе перехватил Говорухин.

— Алексей, Елена, общий привет! Прекрасно выглядите, особенно вы, милая барышня! Кстати, видел сюжет по телевизору, поздравляю с победой! — тряс он мне руку. — Ребята, после показа не исчезайте, за кулисами намечается небольшой фуршет, присоединяйтесь.

Сказал и исчез, только мощная залысина отблескивает в свете люстры. А я разглядел в первом ряду Говорухина, молодую Раису Рязанову, слева от неё Павлова и Пузырёва, которых обучал боевым искусствам. Пузырёв, прежде чем сесть, окинул взглядом зал, увидел меню улыбнулся и помахал рукой. Я ответил тем же.

— Кто это? — шепнула мне на ухо Лена.

— Юрий Пузырёв, исполнитель одной из главных ролей. Я его с Павловым — он рядом сидит — обучал трюкам с драками. Посмотрим, чему они научились.

Нет, ну если бы не моя работа с актёрами, то кино походило бы на рядовой советский детектив. Наверное, в прежней реальности он таким и был, иначе я бы запомнил его в копилке Говорухина наряду с картинами «Вертикаль», «Место встречи…» и «Десять негритят».

В конце в титрах не без удовлетворения увидел свою фамилию. А когда в зале зажёгся свет — народ аплодировал, не жалея ладоней. Чёрт возьми, даже мне, сидевшему в четвёртом ряду консультанту, было приятно, не говоря уже о раскрасневшейся от удовольствия Елене.

Затем на сцену поднялись режиссёр, актёры и оператор. Станислав в микрофон поприветствовал публику, поблагодарил за тёплый приём, после чего произнёс:

— Друзья, вам ведь наверняка понравилось, как была снята в финале фильма сцена драки? Согласитесь, такого в советском кинематографе ещё не было. Позвольте представить вам человека, благодаря которому эта сцена получилась такой яркой. Алексей, поднимись, пожалуйста, покажи себя народу.

Пришлось вставать, под аплодисменты смущённо улыбаться публике, слегка кланяясь и прижимая руки к груди.

— Алексей — не только мастер постановочных трюков, но ещё и отличный парикмахер. Только что он выиграл проходивший в ГДР чемпионат мира.

Вот ведь негодяй, заставил окончательно смутиться. Снова аплодисменты, снова поклоны. Сел в кресло, чувствуя, как лоб покрылся испариной.

Вроде бы Говорухин отвязался от моей персоны, стал рассказывать о съёмках. Потом к нему присоединились актёры. На часах был уже десятый час, когда общение с публикой наконец-то закончилось, и народ начал расходиться. Ну а мы двинулись за кулисы.

Фуршет был довольно скромным, на столе стояли две бутылки шампанского и три бутылки водки, тонкими ломтиками были нарезаны сыр и копчёная колбаса. Куски белого хлеба были потолще, из них вкупе с сыром и колбасой можно было соорудить бутерброды. Стояли ещё две бутылки «Боржоми», из одной я налил жене, которая себя в спиртном ограничивала почти два месяца.

Говорухин сказал тост, все выпили, дальше дело пошло веселее. То и дело кто-то (а здесь собралось десятка полтора человек) вспоминал забавные случаи со съёмок картины, те, которые нельзя было рассказать при зрителях. Потом стали меня расспрашивать о поездке в ГДР. Говорухин мусолит зубами трубку, но закурить в присутствии беременной женщины не решается. Когда уже я начал поглядывать на часы, он отвёл меня в сторону, заодно наконец-то раскурив трубку.

— Слушай, Алексей, у моего одного знакомого — дипломата, дома стоит видеомагнитофон «Филипс». Знаешь, что это за штука?

— По-моему, на них фильмы можно смотреть типа с магнитофонной плёнки, — прикинулся я знатоком.

— Точно! Так вот, недавно смотрели мы у него я недавно у одного знакомого посмотрел фильм «Выход дракона» с Брюсом Ли. Слышал про такого актёра?

— Ага, слышал кое-что.

— И вот пока смотрел, посетила меня одна мысль… Может, и у нас снять что-то подобное?

— Думаешь, цензура пропустит?

— Цензура у нас да, злобствует, — задумчиво почесал залысину Говорухин. — Мне вот эту драку в фильм еле удалось отбить, мол, не слишком ли кровожадной она получилась?

Тут-то я и вспомнил виденный когда-то по телевизору фильм «Пираты XX века», в создании которого вроде бы самое деятельное участие принимал как раз Станислав. Во всяком случае, идея была как раз его. Почему бы теперь ему не подсказать тот же сюжет, только на несколько лет раньше?

— Можно обставить всё это в идейном ключе, — говорю я.

— Ну-ка рассказывай, что придумал? — на лице Говорухина появилась заинтересованность.

— К примеру, в одной из стран Юго-Восточной Азии советский сухогруз принимает на борт большую партию опиума для фармакологической промышленности, и в Индийском океане его захватывают бандиты, так называемые пираты XX века. Советским морякам приходится проявить всё своё мужество, дабы отстоять сухогруз и доставить опиум по назначению. Фильм можно так и назвать — «Пираты XX века».

Несколько секунд Говорухин размышляет, затем смотрит на меня и кивает:

— Лёша, ты гений! Я уже вижу, как всё будет выглядеть, ну если не всё, то многое. Завтра же сажусь за сценарий. И учти, — мундштук трубки упирается мне в грудь, — сцены с драками ставишь мне ты.

— Главное, чтобы это совпало с моим календарным отпуском, в декабре у нас утверждается график отпусков, — сказал я. — Ты ведь в этом году всё равно уже ничего снимать не начнёшь?

— В этом-то вряд ли, дай бог сценарий закончить и утвердить его на сценарнйо комиссии.

— Блин…

— Что такое?

— Да я и забыл, что у меня жена в феврале-марте рожает. Понимаешь, на это время и придётся выпрашивать отпуск, не бросать же её одну, даже если тёща поможет. Тем более она сама ещё работает. Какие уж тут съёмки.

— Понимаю тебя… Но, в общем-то, всё равно, наверное, если получим добро, снимать будем летом. Постараюсь задействовать свои связи, чтобы тебя отпустили в интересах, как ты говоришь, идеологически выдержанного фильма. К тому же, уверен, он принесёт большую кассу, а деньги нашей стране, пусть даже конфискованные у своего же зрителя, всегда кстати. А там, чем чёрт не шутит, — заблестели его глаза, — может, и за рубеж фильм продадим. В соцстраны, думаю, однозначно. Короче говоря, жди моего звонка.

Вот, думал я по пути домой, ввязался в очередную авантюру. Что она мне даст, кроме толики лишней славы как консультанта в титрах в конце фильма? Ну да, что-то ещё и заплатят. Да только за то время, что я потрачу на съёмки, я мог бы на своих клиентках (а с некоторых пор и клиентах) заработать в разы больше. Опять же, бросать Лену с маленьким ребёнком на руках… Правильно говорится: «Язык мой — враг мой». И на попятный уже не пойдёшь, Говорухин не поймёт. Увяз коготок, называется.

Утром я был у Брежневой, супруг которой отсутствовал по причине какого-то там крупного совещания. Галина уже успела слегка принять на грудь, от неё явственно попахивало спиртным. По ходу дела выяснилось, что вечером она приглашена в «Прагу» на день рождения режиссёра Юрия Чулюкина, того самого, что снял знаменитую комедию «Девчата». С самим Чулюкиным Брежнева не была знакома, зато знала его бывшую супругу, актрису Наталью Кустинскую. Несмотря на развод, она поддерживала с экс-супругом дружеские отношения, вот и сейчас получила приглашение на его 45-летний юбилей, а заодно и свою подругу Брежневу подтянула.

Всю эту информацию Галина на меня вывалила, пока я занимался её причёской. А потом мы как-то плавно перешли к здоровью её отца.

— Ты представляешь, вся его жизнь — это постоянный стресс, — вздыхала она. — У него же в 51-м инфаркт случился, в 59-м сердечный приступ, который он перенёс на ногах, а в 68-м на фоне событий в Праге ещё и гипертонический криз. Хоть бы курить бросил, так нет, травит себя и травит никотином. Приедет из спецбольницы, выступит на очередном совещании — и снова лечиться.

— Может, ему отпуск взять? По состоянию здоровья? В какой-нибудь ведомственный санаторий съездить. Как думаешь?

— Я-то не против, да не может он себе целый месяц отдыха позволить. Как будто страна без него развалится.

Это точно, развалится, и как раз без уже почившего к тому времени Брежнева. Да, собственно говоря, ещё при Брежневе всё к тому шло, развал СССР был лишь делом времени.

— В конце ноября — только это пока государственная тайна, — понизила она голос, словно опасаясь, что нас могут подслушивать, — в конце ноября у него запланирована встреча во Владивостоке с президентом США Джеральдом Фордом. Он никак не может её пропустить. Представляешь, сколько в самолёте лететь?! А потом и обратно. С его-то здоровьем!

— Вот пусть после этой встречи и займётся собой. Не моё это дело, конечно, советовать, на то Чазов есть, но тут не нужно быть семи пядей во лбу, когда состояние первого лица страны видно по телевизору невооружённым глазом. Да что там, я позавчера шёл с демонстрацией по Красной площади, Брежнев нам рукой махал. Даже мне из колоны снизу было видно, какой он уставший и задёрганный. На его месте я бы плюнул на всё и ушёл на пенсию, а своим преемником сделал, ну, скажем, Косыгина. Умный мужик, в экономике соображает.

— Ты прямо мысли отца читаешь, тот тоже говорит, что хотел бы видеть Косыгина во главе Правительства. Вот только окружение папы вцепилось в него мёртвой хваткой, не хотят отпускать на пенсию. Вот завтра с Юрой идём навещать моих родителей, там отцу всё и выскажу.

Ага, выскажешь, только неизвестно, в каком состоянии ты будешь после вечерней гулянки. Когда сидели с ней за чашкой чая с вишнёвым вареньем на кухне, я между делом посвятил её в свою идею с наращиванием ресниц и поделился трудностями на пути к воплощению моей мечты в жизнь.

— А в чём проблема-то? — с живым энтузиазмом поинтересовалась Галина. — Не можешь найти нормального химика?

— Не просто нормального, а такого, чтобы разбирался в силиконе и клеящих веществах.

— Не переживай, сделаю пару звонков — найдём кого-нибудь. Академика не обещаю, но, думаю, умного дядечку найдём.

Буквально следующим вечером Галина позвонила мне на домашний.

— Слышал про такой Институт биоорганической химии Академии Наук СССР? Находится на ул. Миклухо-Маклая, шестнадцать дробь десять. Завтра до обеда сможешь туда прийти? Тебя будет ждать сам директор института Юрий Анатольевич Овчинников. Между прочим, действительный член Академии наук. Пропуск на твоё имя уже, считай, готов. Только паспорт не забудь.

Я почему-то был уверен, что Овчинников окажется пожилым, близоруко щурящимся обладателем круглых очочков и седенькой бородки клинышком, как у «всесоюзного старосты» Калинина. На самом деле это был довольно молодой, лет сорока, подтянутый мужчина с чисто выбритым лицом. Если бы ни очки в крупной роговой оправе — выглядел бы ещё моложе. Но про эту тонкость я решил умолчать, не место и не время.

— Итак, Алексей Михайлович, из объяснений Галины Леонидовны — довольно сбивчивых объяснений — я понял, что вы хотите внедрить какую-то новую технологию в индустрии красоты, как говорят на Западе. Я правильно понял?

— Совершенно верно, Юрий Анатольевич. Честно говоря, я надеялся обойтись услугами какого-то более скромного учреждения, неужели ведущий институт страны, просто соображающего в этом деле химика, но Галина Леонидовна, как мы видим, весьма рьяно взялась за решение моего рационализаторского предложения.

— Иногда даже такие, казалось, несерьёзные проблемы требуют вмешательства серьёзных людей — снисходительно улыбнулся Овчинников. — Особенно когда с ними сталкивается чемпион мира по парикмахерскому искусству. Да-да, Галина Леонидовна мне про вас рассказывала… В общем, через полчаса я выезжаю на совещание, успеете за это время объяснить мне суть вашей просьбы?

Я уложился меньше чем в десять минут, при этом расписав свой вопрос довольно детально. Директор института с полминуты думал, откинувшись на спинку кресла и протирая очки носовым платком, затем посмотрел на меня чуть исподлобья.

— С различными видами силикона мы работаем не первый год, да и разные клеящие вещества — тоже наш профиль. Знаете что, я, пожалуй, познакомлю вас с Евгением Ивановичем Лысовым. Он у нас заведующий лабораторией полимеров, кандидат наук, думаю, вы с ним сможете подобрать интересующие вас ингредиенты.

Он покрутил диск одного из стоявших на его столе телефонов.

— Андрей Михайлович? Добрый день, а где там Евгений Иванович? Позовите его, пожалуйста… Евгений Иванович, день добрый! Как там у вас дела с министерским заказом? Ну смотрите, не подведите, сами понимаете, дело престижа… А у меня к вам ещё одна небольшая просьба будет. У меня в кабинете сейчас сидит чемпион мира по парикмахерскому искусству, зовут его Алексей Бестужев. Давайте вы с ним пообщаетесь, и он обрисует вам свою проблему. Подходите ко мне, я сдам его вам с рук на руки, а то мне сейчас уже к Шашину нужно ехать. Валентин Дмитриевич не любит, когда опаздывают.

С Лысовым мы уединились в приёмной, Овчинников, уезжая, выпроводил нас из своего кабинета. То и дело ловя на себе любопытные взгляды немолодой секретарши Людмилы Николаевны, я объяснил Евгению Ивановичу суть проблемы. Тот к моим словам отнёсся серьёзно, либо сделал вид, что вопрос наращивания ресниц является настолько стратегически важным для страны, что одной из ведущих химических лабораторий СССР не зазорно этим заняться. Лысов меня даже проводил в эту самую лабораторию, и показал кое-какие образцы уже имеющегося в наличии силикона и клеящих смол.

— Вот эта прозрачная, но клеит так, как вам и надо — через 5-10 секунд схватывает намертво. К тому же гипоаллергенная. А добавить в неё чёрный краситель — не проблема.

— А есть для неё дебондер, он же ремувер? Причём такой, чтобы не пострадали глаза, ничего не разъело?

Лысову эти слова были незнакомы, пришлось объяснять. Тут же мне была представлена мазь на основе жирных масел, которая растворяла застывшую смолу за 8-10 минут.

— Отлично! — воскликнул я, потирая руки. — Если возьму на пробу по пузырьку смолы и дебондера — во сколько мне это обойдётся?

— По пузырьку мы вам и так нальём, — отмахнулся Лысов. — Не забыть только в смолу добавить чёрный краситель. Леночка! Подойди пожалуйста… Сможешь в эту смолу добавить чёрный краситель? Только чтобы она не потеряла свои клеящие свойства? Давай, займись прямо сейчас… А мы с вами, пожалуй, займёмся подбором силикона.

Минут через сорок я остановил свой выбор на марке силикона СК-45. Достаточно прочный, упругий и гибкий. Тут же на моих глазах кусочек силикона расплавили в пламени горелки, вытянув паутинкой. Когда она застыла, я отрезал от неё маленький кусочек длиной в одну ресничку, макнул в смолу и приклеил к нарисованному ручкой в натуральную величину на листочке бумаги глазу. Потом нарезал оставшуюся часть «паутинки», и все «реснички» наклеил на нарисованное верхнее веко. Ничего так получилось, симпатично, разве что ресницы оказались прямыми, без загиба, а также были пока прозрачные и одинаковой толщины, тогда как к кончикам по идее должны сужаться до игольной остроты. Над этим предстояло ещё поработать. Клей же схватывался почти моментально, как я и хотел, и реснички держал крепко. Дебондер тоже не подвёл, реснички снялись достаточно легко. На всякий случай я мазнул им по своему глазу… Нет, вроде не щиплет, годится.

— В силикон краситель тоже добавим, — подбодрил меня Лысов. — Как я понимаю, основная проблема в том, чтобы сделать ресницы загнутыми и сужающимися к кончикам.

— Причём загнутыми одинаково, — добавил я.

На большее пока даже боязно рассчитывать, пусть пока все ресницы будут стандартного загиба. Таким, каким я изобразил ручкой на всё том же листочке бумаги.

— Но при этом в идеале они должны быть разной длины. У внутреннего края глаза клеятся ресницы короче, к внешнему уголку они длиннее. Для начала можно попробовать три варианта: 6, 9 и 12 мм.

В обсуждении ресниц и прочих нюансов живое участие принимала и женская часть лаборатории в количестве трёх человек. Дамы-лаборанты сначала осторожно, а затем, видя, что их не одёргивают, всё более активно стали вмешиваться в испытательный процесс. Я к ним прислушивался, всё-таки делается для женщин, и их мнение для меня тоже было важно.

— Козлова, — обратился к одной из них Лысов. — Ты, я смотрю, тут самая заинтересованная, вот и займись давай, придумай, как будешь заострять и загибать.

— А с меня коробка шоколадных конфет, — добавил я позитива своей неотразимой, белозубой улыбкой.

Прощаясь, я вручил завлабораторией визитную карточку, договорившись, что как только — так сразу. Не прошло и недели, как раздался обещанный звонок.

— Ну что, Алексей Михайлович, можете нас поздравить, — раздался на том конце провода довольный голос Лысова. — Ваш заказ готов и ждёт, так сказать, клинических испытаний. Приезжайте, я попрошу Юрия Анатольевича разрешить заказать на ваше имя пропуск.

Поскольку товарищи от денег наотрез отказывались ещё на предварительной стадии, приехал я в институт с четырьмя бутылками армянского коньяка 5-летней выдержки, одну из которых попросил Лысова передать в качестве низкого поклона директору, и пары больших коробок шоколадные конфет. Оставшиеся три бутылки заведующий лабораторией пусть делит со своими сотрудниками на своё усмотрение. А конфеты уже однозначно предназначалось дамам, пусть попьют чайку в обеденный перерыв, на неделю им хватит.

Из института я выходил с той же спортивной сумкой, что и заходил, только теперь вместо коньяка и конфет в ней лежали пять пузырьков: один со смолой, второй с дебондером, а ещё три вмещали в себя ресницы трёх видов длины — 6,9 и 12 мм. Их там, наверное, в общей сложности было больше тысячи.

Тем же вечером, когда мы уложили Наташку, я уговорил Лену стать моей первой моделью. Ломалась она недолго, я пообещал, что если ей не понравится — тут же снимем. Ну или когда жене надоест с ними ходить.

Уложил Лену на диван, придвинул на стуле настольную лампу, обезжирил её ресницы специальным средством, которое мне вручили в числе прочей ухаживающей косметики за победу на чемпионате мира. На другой стул сел сам, из баночки со смолой капнул в крышечку из-под пузырька, чтобы было удобно макать туда реснички, вооружился двумя заранее купленными пинцетами, и принялся за работу. Самые длинные решил не использовать, ограничился ресничками 6 и 9 мм.

Мда, давненько не брал я в руки шашки… Однако, работал хотя и медленно, но качественно. Жаль, что не купить было специальных накладок на нижние веки, ну я старался особо смолой не брызгать.

Часа через полтора левый глаз был готов. Я откинулся на стуле, любуясь результатом.

— Ну как там? — устало вздохнула Лена. — Можно посмотреть?

— Пока нельзя, вот второй глаз сделаю — тогда посмотришь.

Тут я уже приноровился, и дальше дело пошло веселее. Правда, чаще приходилось разгибаться, спина просто зверски затекала так, но я утешал себя мыслью, что, если всё наладится, то брать буду за наращивание не меньше полтинника.

Наконец-то, разгладив ресницы вымытой под горячей водой щёточкой из-под старой туши, я мог насладиться работой своих рук в полной мере. Нет, ну какой же я молодец!

— Глаза можно уже открывать?

— Не щиплет, не слезятся? Тогда открывай, — улыбнулся я. — Только не вздумай их тереть.

Лена осторожно открыла глаза, медленно села, я поднёс к её лицу настольное зеркало.

— Вот, любуйся.

Честно говоря, немного переживал, но, как оказалось, напрасно. Лена, увидев своё отражение, принялась то приближать, то отдалять зеркало, а потом заявила:

— Потрясающе! Вроде не сильно заметно, что ресницы искусственные, а как изменился взгляд. Но, знаешь, какое-то необычное ощущение…

— Инородного тела на глазах? Ничего, привыкнешь.

— А сколько мне с ними ходить?

— Да хоть пока отваливаться не начнут вместе со своими! А это начнётся через три недели, не раньше.

— А потом ты мне ещё сделаешь?

— Да без проблем! Но глазам желательно отдыхать от нарощенных ресниц какое-то время.

— Ой, завтра девочки на работе обалдеют! — не могла она наглядеться на себя любимую. — Лёш, а голову мыть с ними можно?

— Конечно же, можно, — не смог я сдержать улыбки. — Только старайся, опять же, ресницы не тереть. И давай-ка я тебя сфотографирую.

— Это ещё зачем?

— Будешь моей рекламой. Покажу твою фотографию — вернее, фото твоих глаз клиентке — она тут же проникнется и скажет: «Хочу такие же!» А заодно и для семейного альбома тебя поснимаю, пусть наши дети и внуки помнят тебя молодой и красивой.

Деньги были на месте. Да и кому пришло бы в голову рыться на берегу Саминки в таком глухом месте, вдалеке от тропинок, наобум раскидывая валежник и копаясь в суглинке? Поэтому Кистенёв если и волновался за сохранность тайника, то чисто так, для порядка. Пока шёл сюда, в голове билась одна мысль — уехать как можно дальше, возможно, на Дальний Восток. Ну или хотя бы на юг, ближе к морю, хотя там будет уже не так безопасно. Со временем, когда шумиха поуляжется, можно будет вытащить к себе и Ирину. Ей-то, понятно, веселее будет в Сочах, нежели в каком-нибудь Петропавловск-Камчатском. Может и правда махнуть к Чёрному морю, снять на первых порах комнатушку в домике у моря? А там, при наличии хороших денег, можно выправить документы, слегка изменив внешность, обзавестись своим жильём и вытащить из Москвы любимую женщину.

Теперь же, глядя на стоявшую перед ним открытую сумку с деньгами, он уже сомневался в своих планах. Не мог он уехать, не разобравшись с тем, по чьей вине угодил в этот грёбаный СССР. Да, бабу неплохую встретил, что удивительно, не модельной внешности, но на которую почему-то запал. Однако в будущем, которое для него было уже прошлым, он имел всё, ну или почти всё, о чём только мог мечтать, выезжая на разборки в середине 90-х со стволом в кармане. И всего этого он лишился из-за какого-то парикмахера, ещё и трахавшего его жену.

Сейчас Игорь Николаевич чувствовал непреодолимое желание вывернуться в Москву и найти этого обсоса. Никакой жалости, если придётся — порвёт его голыми руками, перегрызёт глотку зубами, хотя трофейный пистолет был по-прежнему при нём.

Впрочем, прямо сейчас возвращаться в Москву тоже нельзя, нужно выждать хотя бы недельку, а лучше месяц.

Отслюнявив на карманные расходы тысячу трёшками, пятёрками, десятками и 25-рублёвыми купюрами, Кистень направился в сторону дачного посёлка «Коммунар», который заприметил ещё по пути к тайнику. В это время года там уже вряд ли кто-то обитает, разве что такие же бедолаги, как он, которым некуда податься.

Вскоре он уже забрался в оказавшийся свободным неказистый домик, где в маленькой комнатушке обнаружилась кровать с продавленной сеткой и даже одеяло с подушкой. Печки ни в каком виде не наблюдалось, ну да он и не рискнул бы её зажигать, дым из трубы сразу бы его демаскировал. Ну да бог даст, не околеет, пока вроде на улице не такой мороз, да и тряпок можно насобирать по окрестным домам.

Что порадовало — обнаружился погреб, а в нём с десяток литровых и трёхлитровых банок с соленьями, и даже одна полулитровая с грушевым вареньем. А в самом углу нашлась покрытая пылью полулитровая бутыль с вишнёвой настойкой. С собой у Кистенёва был наполовину съеденный батон, купленный ещё на станции, и он сразу устроил маленький пир.

Начальник 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенант Григорий Фёдорович Григоренко вот уже второй час листал бумаги в папке под № 1994. В неё были подшиты все имеющиеся на сегодняшний день сведения по делу сбежавшего американского разведчика, проходившего как Пётр Крылов, он же Питер Крылофф, он же Игорь Николаевич Кистенёв, он же «Газовик» — в честь несостоявшегося теракта в метрополитене. После того, как Романов был отстранён от этого дела, он взял бразды правления в свои руки. Слишком уж неоднозначной выходила личность преступника. Признаётся в подготовке террористического акта, жертвой которого могли стать сотни людей, и в то же время напрочь отметает обвинения в убийствах и ограблениях. Григорий Фёдорович понимал, что, следуя логике, теракт агента ЦРУ и банальные грабежи как-то мало сочетались между собой. Какой находящийся в своём уме шпион будет грабить обывателей и тем более вора в законе, рискуя погореть на такой ерунде? Поэтому слова «Газовика» о том, что всё это не более чем поклёп со стороны теперь уже бывших студентов железнодорожного техникума казались старому контрразведчику вполне обоснованными. Тем более удивительно, что Бердычев с Дёминым продолжали стоять на своём. Григоренко после отстранения Романова успел пообщаться и с ними, и уж он-то, прекрасно разбиравшийся в людях, видел, что пацаны тоже не врут. От этих взаимоисключающих вещей мозг уже начинал закипать. А тут ещё странные признания «Газовика» под «болтунчиком» на аудиозаписи, где тот заявляет, что был рождён… семь лет назад. Наркотический бред, галлюцинации? Можно было списать на побочный эффект препарата, но прибор, который был найден в квартире подозреваемого, наводил на определённые размышления. Без «болтунчика» «Газовик» говорил об этом аппарате одно, под сывороткой правды — другое. И почему-то подсознательно контрразведчик готов был верить именно тому, чтобы сказано под действием препарата.

А тут ещё Алфёров… Тот носился с этим «айфоном», как кое-кто с писаной торбой, просиживая над ним в лаборатории сутки напролёт. Уверял, что это какие-то технологии будущего. И хотя запустить «айфон» больше не удавалось — даже фото «Газовика» не помогало — учёный уверял, что уже почти разобрался в общих принципах работы устройства.

Ладно, пусть этот мозголом копается в технике, может, что-то выудит полезного. Пока же на повестке дня всё ещё стоял вопрос с поимкой сбежавшего преступника. И ведь как ловко ушёл, как провёл конвоиров… Один погибший, двое получили телесные повреждения, причём старший конвоя словил пулю от своего же. Хорошо, что врачи откачали, даже вроде бы идёт на поправку. Да, хорошо их там, в ЦРУ, готовят, наш разведчик вряд ли сумел бы подобное провернуть. Да и таких лопухов-конвоиров в Штатах, небось, не бывает.

«Жаль, жаль, что закрыли внутреннюю тюрьму, о чём я вчера упоминал на встрече с Андроповым, — думал Григоренко. — Иначе отпала бы необходимость в перевозке важных заключённых. Да и нам было бы удобнее с ними работать».

Накануне глава КГБ был жёсток, устроив серьёзный разбор полётов по делу «Газовика». Григоренко пришлось выслушать нелицеприятные выражения в свой адрес. Надо было с самого начала брать дело в свои руки, не доверяя его этому раззяве Романову. Метившему, стаи, на его место, о чём Григорий Фёдорович был прекрасно осведомлён. Ну теперь ему ещё долго о кресле начальника отдела придётся мечтать, такие проколы не прощают. Хотя и под ним, генерал-лейтенантом, кресло начинает покачиваться, чего доброго, и впрямь отправят на пенсию. А потому нужно как следует напрячься, чтоыд поймать шпиона. Указания в краевые и областные Управления КГБ уже отправлены, те напрягут и милицию, очень хотелось верить, что «Газовик» рано или поздно попадётся в невод правосудия.

Глава 8

— Смерти, ребята, не боятся только дураки. Я тоже боюсь. Но ещё больше боюсь того, что со мной будет после смерти. Ну а что, упьюсь как-нибудь до белой горячки и отброшу коньки.

Венедикт Ерофеев, он же в кругу близких просто Венечка, только что вернулся из Средней Азии, где в составе паразитологической экспедиции ВНИИДиС вёл борьбу с окрылённым кровососущим гнусом. И сейчас на квартире такого же одарённого маргинала, как и он сам, принимал участие в коллективной попойке, где вермут и портвейн считались напитками, достойными собравшихся джентльменов.

Как я оказался в этой компании… Да очень просто. Гулякову приспичило выяснить, что собирается делать в Москве вернувшийся из Средней Азии автор опубликованной в Израиле поэмы «Москва-Петушки», а потому я без приглашения ввалился на квартиру к спившемуся поэту Чернобровкину. Туда, как пояснил Гуляков, ходили все, кто попало, желательно со своим пойлом, и где сейчас приютили не имевшего жилья в Москве Ерофеева. Услышав эту фамилию, я, сначала собиравшийся наотрез отказаться, тут же изменил первоначальное решение. Когда ещё представится случай вживую увидеть ставшего легендарным писателя, чьей поэмой я зачитывался ещё в отроческом возрасте!

В общем, я оделся попроще и пришёл с пакетом, в котором призывно позвякивали две бутылки «Агдама» и три бутылки «Портвейна», плюс десяток плавленых сырков на зщакуску.

— О, «Агдамыч»! — встретил моё появление хозяин однокомнатной квартиры, которого все звали Петровичем. — Ого, и «Три топора»! Белое и красное, почти Стендаль. Как тебя звать, святой человек? Алексей? Садись, Лёха, давай опрокинем за знакомство.

Так я и стал тут сразу же своим. Приходили и уходили какие-то люди, по виду зачастую просто бомжи, а я всё сидел и слушал, о чём они говорят. А говорили о чём угодно, от цен на креплёные вина до тенденций в современной литературе. Впрочем, не забывал я иногда поглядывать и на часы. Для Лены придумал объяснение, будто накануне договорилась с другом по заводу «Калибр», с которым в общежитии в одной комнате жили, посидеть в субботу в каком-нибудь заведении. Рассчитывал, что уложусь в три часа максимум, и второй из трёх отмерянных уже заканчивался.

Тут как раз Ерофеев впал в депрессию и завёл разговор о бренности всего сущего, который вылился в вариацию собственной кончины.

— Сначала моё тело, ещё недавно полное жизни и надежд, отвезут в морг, кинут на холодный, металлический стол, и начнут кромсать, как мясники кромсают на рынке свиные туши, — говорил Венечка, глядя на меня вполне трезвым взглядом, хотя и употребил перед этим в общей сложности бутылку бормотухи. — Из меня поочерёдно достанут печенку, селезёнку, лёгкие, сердце, все это взвесят и засунут в топку. Ты представляешь, мое сердце превратится в горстку золы! А оставшееся зашьют от паха до шеи грубыми стежками, накачают формалином и оставят лежать в коридоре на каталке, потому что в холодильниках, как обычно, всё забито. В том числе невостребованными трупами, на которые никак не придёт разнарядка, чтобы наконец их зарыли хоть где-нибудь и как-нибудь. Потом съедутся со всей страны братья и сёстры, кинут в гроб, и родня повезет меня домой, чтобы на третий день под пьяненький духовой оркестр отнести покойника на кладбище. Опустят гроб в могилу, поплачут для приличия, закидают землёй, воткнут сверху крест, и я останусь наедине с кромешной тьмой, тишиной и одиночеством. Мои останки будут гнить годами, пока не превратятся в истлевший костяк. Я бы, Леха, предпочёл крематорий. Уж лучше быть кучкой золы в урне колумбария, чем кормом для земляных червей. А в идеале вообще пропасть так, чтобы меня никто не нашёл и не похоронил. Например, умереть в джунглях Амазонки, найдя последний приют в переплетении лиан. Сначала твоё тело будут рвать хищники, а потом за дело примутся падальщики, набегут муравьи, и через пару дней ты станешь частью природы. Или встретить свой последний рассвет на вершине горы. Знаешь, что индейцы уходят умирать в горы? Сядут в каком-нибудь гроте и смотрят из него на окружающий мир, потом закрывают глаза и умирают. А если выбирать кладбище, то я хотел бы лежать по соседству с Есениным на Ваганьковском. Я бы читал ему свои повести, а он мне свои стихи, и так год за годом, пока нас не начало бы друг от друга тошнить… Ладно, давай лучше выпьем. Я старался пить немного, всё-таки бормотуха — не мой профиль, да и про задание Гулякова помнил, потому, снова украдкой бросив взгляд на часы, как бы невзначай спросил, чем Венечка планирует заниматься в Москве. Тот помялся и ответил, что перспективы пока неясны, но есть предложение поработать редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ. Если ничего лучше не подвернётся, то и это сойдёт.

Вскоре выяснилось, что выпить уже ничего не осталось, и нужно идти за добавкой. Деньги, судя по всему, имелись только у меня, поймав на себе взгляды нескольких пар глаз, я понял, что либо мне придётся спонсировать кого-то, либо сходить самому. Можно, было, конечно, просто сделать вид, что я пошёл за выпивкой, а самому уйти по-английски, тем более что всё, что я хотел узнать, вроде бы узнал. Однако обмануть этих людей, которые без претензий признали во мне друга и брата, я не смог бы, потому так и сказал, что сходил бы за бухлом, но не знаю, где в этом районе его продают.

— Я знаю, — встал Венечка, давя в пепельнице «бычок» и натягивая своё короткое пальтишко. — Идём, покажу, и сам заодно прогуляюсь, а то что-то мозги начали плохо соображать.

Вино-водочный находился чуть ли не за углом, однако, как нельзя некстати, мы попали в самое начало обеденного перерыва. При этом здесь уже начинал толпиться народ, мы были далеко не первыми.

— Что будем делать? — спросил я попутчика.

— Сколько у тебя денег?

— На пару-тройку бутылок «агдамыча» хватит, — сказал я, чуть поколебавшись, потому что на самом деле денег хватило бы на ящик вина.

— А если малость переплатишь?

— Да не вопрос.

— Тогда идём.

Мы обошли магазин, и Веня настойчиво постучал в обитую оцинкованной жестью дверь. Несколько секунд спустя в проёме нарисовалась маленькая и кругленькая тётка в белом, застиранном халате, в декольте которого выглядывал узорчатый трикотажный свитер. В одной руке она держала чашку с дымящимся чаем, а в другой бутерброд с колбасой и сыром.

— Чего надо? — поинтересовалась тётка, сверкнув золотым зубом.

— Мать, душа горит, вынеси, а? — жалобно протянул Венечка.

— Тоже мне, сынок нашёлся, — хмыкнула продавщица. — Обед, ждите, пока откроемся.

— У тебя почём «агдамыч»?

— Два шестьдесят.

— Платим по трёшнику. Нужно три бутылки.

Тётка на секунду задумалась, потом кивнула: «Жди», и закрыла дверь.

— Готовь девять рэ, — почему-то шёпотом произнёс Ерофеев.

Продавщица не заставила себя ждать, и вскоре мы стали счастливыми обладателями трёх полулитровых бутылок зелёного стекла. Правда, не успели пройти и пяти метров, как появился наряд в виде двух милиционеров:

— Так-так-так, — протянул усатый блюститель порядка с погонами старшего сержанта. — Никак Нинка снова с чёрного хода отпускает. А вы-то уже небось под градусом? Ну-ка, дыхните… Угу, точно. Документики есть? Паспорт? Давайте глянем… Бестужев Алексей Михайлович. А у вас, гражданин? Нет, значит? А давайте-ка пройдёмте в отделение. И вы тоже, так как явно, как и ваш товарищ, пребываете в состоянии алкогольного опьянения.

Мои слабые возражения ни к чему не привели.

— План-то нужно выполнять, — нагло хохотнул старший сержант. — Щас доставим в отделение, а оттуда, может, и в вытрезвитель поедете.

План… Ничего не меняется, что сейчас, что полицейские будущего тоже будут задерживать людей ради какого-то там плана. А про вытрезвитель к чему? Мы что, лыка не вяжем?

Неприятно было идти практически под конвоем на виду у прохожих, хорошо, что отделение оказалось неподалёку. Мы уселись на лавочке в приёмнике, где за окошком сидели двое милиционеров. Один общался с кем-то по телефону, а второй в звании старлея в этот момент был занят с какой-то бабёнкой неопределённого возраста.

— Так, гражданка Сударикова, прочитайте, правильно ли записаны ли ваши показания, и если всё правильно, то внизу поставьте подпись, — сказал он, протягивая той листок.

Женщина, медленно и запинаясь, принялась читать вслух:

— Я, Сударикова Надежда Васильевна, 1938 года рождения, проживающая по адресу Большая Полянка-16, квартира 8, заявляю, что стала жертвой жестокого и извращённого насилия. Утром 16 ноября ко мне пришёл мой знакомый, фамилии не знаю, зовут Игорёша. Игорёша находился в состоянии лёгкого опьянения, сочетавшегося с состоянием сексуального возбуждения… Чё-то умно́ как написано, начальник.

— Написано как положено, читайте дальше.

— Игорёша принёс с собой бутылку вермута, которую мы употребили на двоих. Когда спиртное закончилось, Игорёша стал требовать от меня удовлетворения своих сексуальных потребностей. Я отказывалась, тогда он, осознавая, что причиняет мне боль, стал руками щипать меня через кофточку за грудь, невзирая на мои просьбы прекратить действия. После чего заставил меня взять не эре… Начальник, а что это за слово?

— Не эрегированный, то есть не находящийся в состоянии возбуждения, — пробурчал старлей. — Читайте дальше.

— Ага, понятно… Заставил взять меня не эрегированный половой член в рот, одной рукой притянув силой мою голову к половому члену, а второй — придерживая половой член и заставил меня совершать возвратно-поступательные движения. Я чувствовала рвотные позывы, но насильник прекратил свои действия, только извергнув в мою ротовую полость свою семенную жидкость…

М-да, думал я, всё это, конечно, весело, но ведь теперь информация уйдёт на работу. Уволить меня вряд ли уволят, а вот из кандидатов в члены партии — под зад коленом. В общем-то, мне по большому счёту всё равно, будет у меня лежать в кармане партбилет или нет, но уж если я задался целью поднятья во всех смыслах этого слова, то коммунисту это сделать, как ни крути, легче, чем беспартийному. А посему нужно что-то срочно предпринимать, дабы избежать не очень приятного для меня развития событий.

Если уж на то пошло, то в эту пьянку я вообще ввязался по настойчивой просьбе Гулякова, вот пусть меня отсюда и вытаскивает. Его рабочий телефон я помнил наизусть. И чёрт бы уже с ней, конспирацией… Хотя всё же постараюсь при Ерофееве не афишировать, что связан с органами.

— Ну что, подписали? Давайте сюда.

— Так мне что, можно идти?

— Идите. А мы займёмся поисками вашего Игорёши.

Женщина отправилась восвояси, и внимание старлея переключилось на нас.

— С ними что? — спросил он сидевшего с нами на лавочке сержанта.

— Задержаны в состоянии лёгкого алкогольного опьянения, один без документов. Может, по стандартной схеме? Посидят пока до выяснения личности, а потом штраф с сообщением на работу — и пусть идут на все четыре стороны.

Тут-то и вступила в дело первая скрипка. С самым серьёзным выражением лица, на которое был способен, я обратился к дежурному:

— Товарищ старший лейтенант, можно вас на пару слов?

— В смысле? — опешил тот.

— Конфиденциальный разговор без посторонних глаз и ушей, — понизил я голос чуть ли не до шёпота. — Это касается безопасности страны.

— Какой ещё безопасности? — тоже почему-то шёпотом ответил старлей. — Чего несёте-то?

— Скоро всё узнаете, мне нужно только сделать один звонок, после чего я передам вам трубку, и вы сами поговорите. Поверьте, всё очень серьёзно. Либо давайте пройдём к вашему непосредственному руководству, если боитесь взять ответственность на себя.

Лейтенант дёрнул кадыком на худой шее, глаза его забегали, он словно искал у кого-то поддержки.

— Постойте пока здесь.

А куда я могу отсюда деться? Сам же он, похоже, и впрямь к начальству помчался. За всеми этими телодвижениями не без удивления наблюдал старший задержавшего нас патруля, тогда как Ерофеев сохранял олимпийское спокойствие. Через пару минут дежурный вернулся:

— Идёмте.

Привёл он меня к начальнику отделения — майору Голобородько С. В. Как гласила табличка на двери. Тот смерил меня оценивающим взглядом.

— Что-то ваше лицо мне знакомо. Как ваша фамилия? Бестужев? А паспорт с собой есть? Ну-ка, дайте глянуть. И верно, Бестужев. Фамилия, кстати, тоже знакомая. Леонтьев, у нас Бестужев по сводкам не проходил?

— Навскидку вроде нет, — пожал плечами старлей.

— Вряд ли вы меня найдёте в милицейских сводках, а вот по телевидению и в газетах несколько раз мелькал.

— Серьёзно?

На лбу майора собрались складки, он мучительно пытался вспомнить, где же видел этого стильного одетого человека.

— Ну, признавайтесь уже, кто вы? И почему от вашего звонка зависит безопасность страны?

— Дайте мне просто сделать звонок, и если человек на месте — он вам сам всё скажет.

Секундное сомнение, после чего майор всё же протягивает мне трубку. Я набираю номер, про себя моля Бога, лишь бы Гуляков оказался на месте. Что, впрочем, отнюдь не гарантировало его участия в моей судьбе, он мог сделать вид, что я вообще ошибся номером. Но тут мне оба раза повезло, чекист не только снял трубку, но и, после того, как я вкратце, полунамёками, объяснил ситуацию, попросил передать трубку майору. Тот слушал меньше минуты, затем. Положив трубку на место, кашлянул и кивнул лейтенанту:

— Леонтьев, проводите товарища на выход, никакого протокола составлять не надо.

— И пакет пусть вернут.

— И пакет верните.

— А моего спутника, надеюсь, тоже отпустят? — нагло поинтересовался я.

— Он не хулиганил? — снова вопрос к старлею.

— Да нет вроде, чуть поддатые оба, вот наряд их и привёл, план выполняют.

— План выполняют, — передразнил майор. — И второго тоже отпускай, у нас тут лишних мест нет.

Венечка особого удивления по поводу того, что нас отпустили, не выказал. Он вообще, мне показалось, был по жизни пофигистом. Тем более что я сработал на опережение, сказав, что начальник РОВД — друг моего отца, помнит меня чуть ил не с пелёнок, потому и отпустили. Вроде объяснение прокатило.

Однако после всех этих приключений желание идти снова квасить куда-то испарилось, я передал Ерофееву пакет с бутылками.

— Дела у меня, приятно было познакомиться.

— Что ж, и мне ты показался человеком приятным, — с прищуром глянул на меня автор культовой поэмы.

Он протянул руку, я пожал её и чуть задержал его ладонь в своей.

— Веня, ты это… Завязывал бы ты с куревом. Сведёт табак тебя преждевременно в могилу.

— А я знаю, — как ни в чём ни бывало ответил он. — Мне цыганка нагадала, что я умру в 51 год.

— Да? — его слова заставили меня слегка опешить. — Ну ты, всё равно врачам хоть иногда показывайся, флюорографию делай каждый год… В общем, бывай.

От меня несло табаком и бормотухой, но на этот счёт моя легенда про посиделки в пивной должна была меня выручить. Надеюсь, Лена не сильна в спиртных напитках, и запах бормотухи от пива отличить не сможет. Но даже если и отличит — что с того, скажу. Что друг принёс бутылочку портвейна, не пропадать же добру. От одной бутылки я в алкоголика не превращусь.

На всякий случай кинул в рот пластинку жвачки, может быть, и это помогло, но Лена особого внимания на моё состояние не обратила. Только поморщилась от запаха табака, которым пропахла одежда. Свитер и брюки отправила в стирку, а старую куртку, которую я специально надел для похода к маргиналам, мне предстояло отнести в химчистку.

В ту же ночь мне приснился Мессинг. В дорогом чёрном костюме и белой, расстёгнутой на верхнюю пуговицу сорочке, он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, покачивал ногой в блестящем чёрном ботинке и подпирал кулаком подбородок, а на мизинце правой руки посверкивал крупный бриллиант. Я подсознанием понимал, что сплю, но всё было настолько реально, что, казалось, я могу подойти и поздороваться с Мессингом за руку.

— Рад снова видеть вас, молодой человек! — приветствовал меня экстрасенс. — Рад видеть вас в полном здравии, чего не скажешь обо мне.

— А что с вами? — спросил я, уже заранее предвидя ответ.

— Увы, мой организм не перенёс последствий операции.

— Вы умерли? — уточнил я на всякий случай, понимая, как глупо звучит вопрос.

— Умер? Смотря что под этим подразумевать. Физически да, моё тело было предано земле несколько дней назад.

— А сейчас со мной беседует, значит, ваша душа?

— Если вам так удобно, можете называть это душой, — снисходительно улыбнулся Мессинг. — Хотя я предпочитаю по старинке — Вольф Григорьевич.

— Хорошо, пусть будет Вольф Григорьевич, — согласился я. — Очень жаль, что…

Я запнулся, но Мессинг как ни в чём ни бывало с улыбкой продолжил:

— Что я умер? Конечно, это печально и грустно для близких умершего, но вы-то, взрослый человек, понимаете, что люди не вечны. Рано или поздно все мы покидаем этот бренный мир. Но я, собственно, здесь не за тем, чтобы предаваться философским разговорам.

Он стал серьёзен, и его настроение тут же передалось мне.

— Сейчас мы поговорим о вас. Ваше появление в этом времени — не простая случайность. Можете считать это проявлением воли высших сил, Бога, фатума — называйте это как угодно. В этом мире ничего не происходит просто так. Хотя то, что за вами сюда последовал тот, кто хотел вас убить — пожалуй, всё же носило отпечаток некоей иронии судьбы. И этот человек до сих пор жив, и думает, как довести начатое до конца. Что касается вас, то уже одно ваше появление здесь начало менять ход истории. Ваши же действия ещё более усиливают расхождение ветвей двух реальностей.

Он замолчал, как бы давай мне время проникнуться осознанием величия моей миссии.

— Возможно, вы уже начинаете замечать какие-то изменения, если, конечно, достаточно подробно помните историю страны и мира в этот временной отрезок. Но главные изменения ещё только грядут. И, как я уже говорил, всё это благодаря вашему появлению.

— Надеюсь, в лучшую сторону?

— Смотря для кого. Для тех, кто проживает на 1/6 части суши, пожалуй, да. Вы ведь были обеспокоены грядущим конфликтом в Афганистане, неконтролируемым развалом страны, чеченской кампанией… Тысячи матерей и отцов могли бы лишиться своих детей, а страна рухнуть в экономическую пропасть, но благодаря вам этого можно избежать. Однако, — в его голосе прорезался металл, — однако, как гласит третий закон Ньютона, каждому действию всегда есть равное и противоположное противодействие. В данном случае это люди, которые могут встать на вашем пути. Вольно или невольно, зачастую даже не осознавая, что являются инструментом противодействия, они будут чинить вам препятствия.

Мессинг поднялся из своего кресла и медленно двинулся в мою сторону, продолжая говорить.

— В моих силах вам помочь, вооружить вас тем же оружием, которым когда-то владел и я. С его помощью вы сможете подчинять людей своей воле. И помните, что всё, что вы делаете, должно быть направлено лишь на пользу людям.

С этими словами он поднял правую руку, я невольно зажмурился, когда в глаза попал отблеск одной из граней бриллианта, а в следующее мгновение его большой палец коснулся моего лба над переносицей. Ощущение, что ткнули словно раскалённым прутом, я невольно вскрикнул и проснулся.

Всё ещё стояла ночь, а рядом тихо посапывала Лена, на которую мой крик, если он всё же был, не произвёл никакого эффекта. Чувствуя, как бешено колотится сердце, я тихо поднялся и босиком направился в ванную комнату. Пол холодил ступни, в целом было не жарко, хотя отопление дали чуть ли не месяц назад. Сделав над унитазом свои дела, я повернулся к умывальнику, глянул на своё отражение и замер: в том месте, куда ткнулся палец Мессинга, краснело небольшое пятно, как от ожога.

Охренеть! Это что же, советский вариант «Кошмара на улице Вязов», в котором покойник не убивает, а наоборот, помогает? Интересно, это всё же было сновидение или… Или что? То, что я спал — однозначно, а то, что увидел во сне, очень было похоже на реальность. Да и это пятно на лбу…

Я осторожно его потрогал, вроде не больно, подумал, что надо бы смазать чем-нибудь, но раз не болит, то можно и не мазать, и с этими мыслями я направился в постель. До утра мне больше ничего не слилось, а когда встал, то первым делом снова отправился в ванную. К моему изумлению, на лбу никаких следов ожога не наблюдалось. Так, что это вообще было? Похоже, мне приснился не только Мессинг, но и ночной поход по нужде, когда я обнаружил на лбу красное пятно, словно у какого-нибудь брахмана. М-да, в следующий раз надо будет воздержаться от употребления дешёвых креплёных вин.

Лене я ничего про свой сон рассказывать не стал, посмеётся или вообще покрутит пальцем у виска. Однако вскоре я убедился в том, что Мессинг — если и плод моего воспалённого бормотухой воображения, то весьма реалистичный.

В самый разгар смены подошла Антонина и негромко поинтересовалась:

— Алексей, ты чего натворил в Ростове?

— Я?

Тут-то у меня сердечко и подпрыгнуло чуть не до гортани.

— Да ничего не натворил, а что случилось-то?

— Ступай ко мне в кабинет, там по твою душу оттуда сотрудники органов прибыли.

На встречу с этими самыми сотрудниками я шёл если и не на ватных ногах, то точно не пружинистой походкой. Толкнув дверь, увидел на стуле у директорского стола молодого мужчину в недорогом и слегка помятом костюме, а в углу кабинета вместе с ним лейтенант милиции.

— Алексей Михайлович? Садитесь, — кивнул «гражданский» на стул напротив. — Старший лейтенант новошахтинского ОВД Воробьёв Андрей Александрович.

— Очень приятно, а чем, собственно говоря, я заинтересовал новошахтинскую милицию? — спросил я, с трудом изображая на лице неподдельное удивление.

— Алексей Михайлович, вы в сентябре посещали Ростов-на-Дону, если не ошибаюсь?

— Было дело, отправляли на всесоюзный семинар.

— Да-да, слёт парикмахеров. А пребывая в Ростове-на-Дону, в Новошахтинск вы не заезжали?

— Новошахтинск? — я наморщил лоб. — Нет, мы из Ростова никуда не ездили, я даже не знаю, где этот Новошахтинск находится.

— Не так уж далеко от Ростова, всего 60 километров. И, по моей информации, вы всё же бывали в Новошахтинске 12 сентября. Более того, имеете непосредственное отношение к смерти гражданина Чикатило Андрея Романовича. И, не исключено, к звонку о якобы заложенном в подвале профтехучилища № 39 взрывном устройстве.

— Постойте-постойте, — продолжал я валять дурака, — какой Чикатило, какое взрывное устройство?! Вы что несёте-то?!

— А чему вы так удивляетесь? У меня имеются показания свидетелей, которые опознали вас сначала по фотороботу, а затем по фотографии. В частности, продавщица хозяйственного магазина, где вы приобретали кухонный нож, которым пытались убить гражданина Чикатило, и которого в итоге утопили. А также работница привокзального кафе и сержант милиции, дежуривший в тот день на территории новошахтинского автовокзала. Одно только мне непонятно, чем вам насолил простой преподаватель профтехучилища? Я ознакомился с вашей биографией, с момента, как вас обнаружили потерявшим память, вы никаких контактов с Чикатило не имели. Может быть, в прошлом всё-таки что-то было, какие-то воспоминания прорезались?

— Повторяю, я никогда не видел этого вашего Чикатило, и в Новошахтинске никогда не был.

— А может быть, побывав и убив, тут же снова забыли? Возможно же такое? Думаю. Вам снова придётся пройти медицинское освидетельствование, но это не отменяет того, что сегодня мы летим в Ростов, а оттуда в Новошахтинск. Вот, можете ознакомиться с ордером.

На стол передо мной легла бумага, которую у меня не было никакого желания читать. В этот момент в моей голове билась мысль, что меня, человека, сделавшего благое дело, а именно избавившего мир от будущего серийного убийцы, хотят упечь в казённый дом. Старлей, видимо, мою реакцию воспринял по-своему.

— Не ожидали, что мы вас найдём, думали, концы в воду? Причём в буквальном смысле, — усмехнулся он, напоминая про утопшего Чикатило.

— Идёмте, наш рейс через полтора часа, с мигалкой в аэропорт доставим без проблем.

— Мне нужно позвонить жене.

— Вы уверены? Мы планировали её сами проинформировать.

— Она на пятом месяце, ей нельзя волноваться. Скажу пока, что на некоторое время мне придётся срочно отлучиться из Москвы.

В глазах старлея мелькнуло сомнение, но он всё же кивнул на телефон:

— Звоните.

Лене я объяснил, что наметилась срочная командировка снова в Ростов, где уже был по осени, самолёт через час, поэтому я даже не успеваю заехать домой за вещами.

— А когда назад?

— Дня через два-три, вернусь с подарками. Ну всё, целую!

Я положил трубку, а старлей с сомнением покачал головой.

— Это вы что-то слишком оптимистичны насчёт двух-трёх дней. Скорее уж, 8–9 лет.

Может, стоило заодно звякнуть Гулякову? Недавно он меня выручил… А может, и не стоит, скажет, что я его уже достал, что обхожусь ему слишком дорого, и тогда я лишусь такого важного защитника. Ещё и не успел отчитаться по встрече с Ерофеевым. Вполне вероятно, что к тому времени, как смогу встретиться с Гуляковым, эта тема уже будет неактуальной.

Между тем следователь достал наручники, раскрыл их и протянул вперёд.

— Может, обойдёмся без этого? Перед коллегами неудобно. Могу дать честное слово, что даже не буду пытаться убежать.

Лицо старлея отобразило сомнение, в итоге он всё же со вздохом убрал наручники. На выходе из кабинета нас встретила Антонина, в глазах которой застыл немой вопрос.

— В Ростов нужно будет слетать с товарищами, так что несколько дней меня не будет, — сказал я ей, проходя мимо.

В самолёт, впрочем, я поднялся в сопровождении лишь старшего лейтенанта Воробьёва, лейтенант, похоже, был из местных. Обменявшись с коллегой рукопожатием, он пообещал, что по возвращении в отдел позвонит в Ростов насчёт встречающей машины.

Да, не думал я, что снова когда-нибудь вернусь в этот чудесный город, славный своими семечками и Ворошиловским мостом, соединяющим европейский и азиатский континенты. В аэропорту нас уже поджидал милицейский «уазик», видно, вызванный заранее звонком из Москвы того самого лейтенанта. Ещё час спустя мы переступили порог Новошахтинского ОВД, где я был препровождён в камеру предварительного заключения, где я оказался единственным жильцом.

Вечерело, принесли ужин, кстати, довольно неплохой. Отужинав, я растянулся на нарах, положив под голову скатанное пальто, и принялся размышлять над своей горькой судьбой. Ну вот за что мне это? Я спасаю и жизни, и страну пытаюсь спасти, а судьба вставляет мне палки в колёса. Или, может, это своего рода намёк, мол, если уж стремишься к звёздам, то будь любезен продираться сквозь тернии, чтобы жизнь мёдом не казалась? И что это такое вообще — судьба? Цепь случайных совпадений либо всё же высокое провидение? Вон даже привидевшийся Мессинг не дал однозначного ответа. Боюсь, в этой жизни и мне его не узнать.

Очная ставка проводилась следующим утром. Я как раз мыл руки после того, как справил свои дела над парашей после завтрака, когда приоткрылся глазок, а следом в замочной скважине со скрежетом провернулся ключ.

— Бестужев, на выход.

Меня отконвоировали в кабинет старшего лейтенанта Воробьёва, возле которого на скамейке сидели отдалённо знакомые две женщины и сержант. Ну да, продавщица из хозмага, сотрудница привокзального кафе и милиционер, с которым в дверях этого самого кафе мы столкнулись. Я успел поймать на себе заинтересованно-опасливые взгляды женщин, после чего меня завели в кабинет. Воробьёв уже чуть ли не потирал ладони в предвкушении раскрытия жестокого преступления. Я же, как ни странно, не испытывал почти никакого волнения.

— Будьте добры, встаньте к стене, — попросил он.

— Уже к стенке? А как же суд? — пошутил я.

— Будет и суд, — успокоил меня старлей.

Следом привели ещё четверых мужчин примерно моего возраста, хотя внешне они не слишком напоминали мне меня самого. Я стоял вторым справа.

— Давайте Акульшину, — кивнул старлей приведшему меня сержанту.

Акульшиной оказалась толстая работница кафе.

— Посмотрите внимательно, Анастасия Ефремовна, есть ли среди этих людей тот, которого вы обслуживали в кафе 12 сентября?

Тётка сразу же вперила меня взгляд своих выцветших глаз, а я, не отводя взгляда, мысленно взмолился: «Нет, это не я! Ты меня не узнала, у того был небольшой шрам на губе и глаза ярко-голубые». Чувствуя, как в районе темени появляется слабое покалывание, я продолжал таращиться на неё, а она на меня, при этом в её взгляде начал проявляться лёгкая поволока.

— Ну что, узнали кого-нибудь? — не унимался старлей.

Тётка, словно находясь в стоянии лёгкого транса, повернулась к нему и медленно произнесла:

— Здесь его нет. У того был шрам небольшой на верхней губе, а глаза голубые, как васильки.

— Какой шрам, какие васильки? — опешил Воробьёв.

— Не, нет его тута, — всё с той же интонацией мотнула головой тётка.

— Вы ещё посмотрите, внимательнее!

— Да чего смотреть-то, коль я вижу, что тут того мужика нет… И вообще, я с работы на час всего отпросилась, мне обратно надо.

Старлей с минуту уламывал сотрудницу кафе, однако та стояла на своём, да и я продолжал мысленно посылать сигналы, что среди этих пяти подозреваемого нет. И одновременно билась мысль: «Дар Мессинга работает! Работает!!!»

На Воробьёва больно было смотреть, так он опечалился, что тётка меня не опознала. Однако пришлось её проводить и пригласить продавщицу хозяйственного магазина. На этот раз следователь был более строг.

— Гражданка Богданова, перед вами пятеро мужчин. Узнаёте ли вы среди них того, что покупал у вас 12 сентября кухонный нож и три гранёных стакана?

В общем, с продавщицей повторилась та же самая ситуация, что и с её предшественницей. Снова покалывание в районе темени, снова заверения, что «у того шрам был на губе и голубые глаза», снова неприятие этого факта следователем, который на этот раз вцепился в продавщицу мёртвой хваткой, требуя от неё опознать во мне потенциального преступника. Но та под напором моих мысленных флюидов и не думала сдаваться, так что старлею пришлось и с ней распрощаться.

— Я же знаю, что это вы, Бестужев, почему они отказываются вас опознать? — уже с нескрываемой злостью говорил он, обращаясь словно и не ко мне. — Не могли же вы их запугать, в конце концов, если видели всего один раз в жизни.

А мне было весело, я чувствовал, что выстроенная Воробьёвым пирамида изрядно качнулась и готова рухнуть в любой момент. Правда, остался ещё один свидетель, я так и сказал, старлею:

— Давайте вашего сержанта, пусть ещё он попробует меня опознать. Может, на третий раз повезёт, недаром говорится, что Бог троицу любит.

Неприкрытая издёвка в моём голосе, казалось, сейчас окончательно выведет следователя из себя. Наверное, он сдержался лишь невероятным усилием воли. Сам выглянул из кабинета, крикнув в коридор:

— Мухин, заходите!

Сержант оказался крепким орешком, тот словно почувствовал, что его волю ломают, и мне приходилось буквально продираться сквозь его ментальную защиту. Но вроде пробил, это стало ясно, когда свидетель, впав в некое подобие сомнамбулического состояния, заявил, что человека, с которым он столкнулся в дверях привокзального кафе, среди этих людей нет.

— Ладно, ступайте, — выдохнул Воробьёв, обессиленно падая на свой стул со страдальческим выражением лица. — И вы свободны.

Это уже в адрес нашей пятёрки. Не удержался, спросил у старлея:

— Я тоже?

Показалось, что сейчас он запустит в меня первым подвернувшимся под руку предметом.

— Лыков, в камеру его!

Уже в дверях притормозил и, обернувшись, громко сказал:

— Предлагаю ещё съездить в Ростов, пообщаться с дежурившей в тот день горничной. Она подтвердит, что я весь день провёл в номере.

Вообще-то сеанс гипноза или как там ещё происшедшее можно было назвать, серьёзно меня вымотал. Добравшись до камеры, я рухнул на нары и проспал до обеда, от которого в полудрёме отказался и снова вырубился. Зато к ужину проснулся выспавшимся, свежим и голодным как собака.

Добавляло бодрости и знание того, что подарок Мессинга не был лишь плодом моего опоенного бормотухой воображения. Ну а как ещё можно было истолковать то, что я проделал с людьми, которые должны были меня опознать на очной ставке?! Надеюсь, я не продал душу дьяволу в обличье знаменитого экстрасенса.

Выпустили меня на следующий день. Причём с извинениями, и пока следователь просил прощения за причинённые неудобства, вид у него был такой, словно он страдает от жуткой зубной боли. Впрочем, я его прекрасно понимал, и даже в глубине души сочувствовал. Но только где-то в глубине.

Старлей лично доставил меня в аэропорт, где мне был вручен билет на ближайший рейс до Москвы.

— Счастливого полёта, Алексей Михайлович, — с кислой миной пожелал Воробьёв.

— И вам счастливо оставаться.

Я даже протянул ему руку, которую тот, чуть замешкавшись, всё же пожал. Глядя ему вслед, я вспомнил, что обещал жене купить подарки. Наличности при мне было 73 рубля с копейками, с этой суммой я позавчера вышел из дома. Ну а что можно было найти в Ростове за оставшиеся до самолёта два с небольшим часа? Хоть что-то, что могло бы указать на то, что я действительно был в этом городе. В итоге прикупил за 18 рублей салатницу из семикаракорской керамики, которую мне завернули в несколько слоёв пергаментной бумаги.

С этим подарком и заявился домой. Не без труда отбился от града посыпавшихся на меня вопросов, используя заранее заготовленную версию. А на следующий день ввалился на квартиру, где прибился Ерофеев, отдал хозяину пару бутылок «Агдама», после чего провёл с Венечкой сеанс гипнотерапии. Запрограммировал его, что курить он бросает совсем, а пить будет максимум по стакану в день, после чего с чувством выполненного долга отправился восвояси.

Тем временем моё ноу-хау с искусственными ресницами набирало популярность. Причём, что в общем-то логично, большим спросом услуга стала пользоваться у актрис театра и кино, оперных див, эстрадных певичек и балетных танцовщиц. Среди моих клиенток были уже гремевшая на весь мир Майя Плисецкая и её конкурентка по Большому театру Людмила Семеняка, уже знакомая мне Елена Образцова и бывшая проездом в Москве ленинградская певица Людмила Сенчина, своенравная Людмила Гурченко и жеманная Светлана Светличная… Как же мне было любопытно познакомиться с молоденькой Пугачёвой. После развода с Орбакасом она жила в многоэтажке на Вишняковской, в скромной однокомнатной квартирке вместе с дочерью Кристиной. На момент моего визита Крис была в садике, так что нам никто не мешал.

Во время процедуры, пока она болтала о всяких пустяках, меня так и подмывало сказать, что я помню Аллу Борисовну в преклонном возрасте, молодящуюся и женившую на себе годящихся ей в сыновья певцов и юмористов.

Будущая «Примадонна» пока пела в Москонцерте, в ВИА «Весёлые ребята», и недавно на V Всесоюзном конкурсе артистов эстрады с песнями «Посидим, поокаем» и «Ермолова с Чистых прудов» ей присудили «утешительную» третью премию.

— Представляете, Алексей, если бы не настойчивость некоторых членов жюри, я даже третью премию не получила бы. Первую премию дали Чемоданову и Ибрагимову, про обладателей второй премии я вообще молчу, их никто не знал и не узнает.

Алла Борисовна в своём репертуаре, думал я, приклеивая очередную ресничку. На память невольно пришёл её хит «Этот мир придуман не нами», мелодию из которого, продолжая слушать клиентку, я тихо мычал себе под нос.

— А что это вы поёте? — неожиданно спросила Пугачёва, открывая глаз с уже нарощенными ресницами.

— Да так, одна простенькая песенка привязалась.

— А что за песня? Я вроде бы такую не слышала.

Блин, чёрт меня дёрнул её напевать! Я уже стал было придумывать какие-то невероятные отмазки, как вдруг меня озарило: а чего я, собственно говоря, туплю? Почему бы не предложить Пугачёвой хит, который она всё равно исполнит в будущем? Нет, кончено, учитывая расхождение исторических ветвей, можно предположить, что и не споёт, тогда тем более почему бы не попробовать?

— В общем, как-то бренчал на гитаре, и сама собой мелодия сочинилась, куплет с припевом. Слова не сочинил, разве что простенький текст для припева.

И тут же напел:

Честно сказать, я и в самом деле не помнил текста песни, кроме припева, так что тут я не покривил душой.

Пугачёва едва дождалась, когда я закончу с её вторым глазом, мимолётом глянула в зеркальце («Хм, да я прямо красотка!»), и уселась за пианино.

— Ну-ка, Алексей, ещё раз напойте вашу песню.

Минут десять спустя она уже вполне сносно, даже с подобием аранжировки сыграла будущий хит.

— Текст припева мне нравится, а слова куплетов я могу сама придумать, — заявила Алла. — Тысяча рублей — и я приобретаю права на исполнение.

Однако напористая, что, впрочем, мне, знавшему её достаточно хорошо, было неудивительно. Но мы ещё поторгуемся.

— Алла, я вообще-то планировал выручить за неё на порядок больше. Всё же не новичок в этом вопросе. «Shape Of My Heart» в исполнении «Цветов» слышали? Я продал её Намину за три тысячи. И эта песня если уж не три, то две тысячи стоит точно.

— Алексей, — сделала жалостливые глаза Пугачёва.

Однако я был непреклонен. Это я ещё не применил свой дар внушения. В итоге получился вариант, как с Наминым: тысячу сразу на руки, а тысячу задним числом, причём я ограничился обычной распиской. Вот так вот, с ходу, особо не напрягаясь, поднял пару тысяч «деревянных», думал я, покидая гостеприимную квартиру, где меня напоследок угостили чаем с шоколадными конфетами и нотами. Их по моей просьбе записала хозяйка, и завтра же я планировал забежать в ВААП, зарегистрировать музыкальное произведение, пока этого не сделала Борисовна. Бабёнкой она всегда была себе на уме, так что лучше лишний раз подстраховаться.

Настроение лишь слегка отравляло чувство, что снова я обокрал какого-то композитора. Но я себя успокаивал мыслью, что оказался в «эпохе застоя» не по своей вине, а посему могу позволить себе выкручиваться, не особо гнушаясь в выборе способов.

Незаметно подкрался мой день рождения. Своё 35-летие я решил отметить большой компанией, заранее урегулировав этот вопрос с администратором ресторана «Прага», который для гулянки на вечер выделил нам большой кабинет со столом на два десятка персон.

В списке приглашённых помимо родителей жены также попали Вячеслав Зайцев, Галина Леонидовна с супругом, Говорухин, Намин и Пугачёва. С Аллой я решил поддерживать отношения: учитывая её развивающуюся карьеру, такое знакомство лишним не будет. К тому же 3 декабря прошлого года случился мой первый рабочий день в «Чародейке», так что я не мог не пригласить Вязовскую и пару девчонок из салона-парикмахерской.

Помимо полусотни администратору ресторана всё остальное обошлось в сумму около четырёхсот рублей, от 15 рублей на брата, правда, не считая дополнительного спиртного, если не хватит выставленного на столах. А я подозревал, что не хватит, русский человек в этом деле краёв не видит.

Мероприятие была намечено на вечер, пришли все, никому не пришлось жертвовать какими-то своими делами, кроме Чурбанова, который задерживался на совещании у начальника Политического управления внутренних войск МВД СССР, но в любом случае он должен был заехать за супругой в ресторан. Те же «Цветы» на гастроли по Сибири и Дальнему Востоку отправлялись на следующей неделе, а у Пугачёвой концерт с «Весёлыми ребятами» был запланирован на субботу, так что Намин и Примадонна моё приглашение проигнорировать не могли.

Я предупреждал всех, чтобы на подарки особо не тратились, однако некоторые из презентов вызывали уважение. Например, Брежнева вручила раздобытые где-то большие антикварные ножницы XVIII века, якобы привезённые из Франции. С завитушками на посеребрённых кольцах, в пенале красного дерева на алой подкладке они смотрелись очень стильно и дорого, место им было на самом почётном месте в доме, хоть вместо картины вешай. А Зайцев, снимавший с меня мерки год назад с небольшим, презентовал бежевого цвета замшевую куртку. Подарок дорогой, у некоторых гостей глаза завистливо блеснули, а я едва не прыснул, вспомнив цитату из любимого фильма: «Куртка… замшевая… Три. куртки. И они ещё борются за почётное звание „дома высокой культуры быта!“».

Кто-то уже был знаком друг с другом и раньше, в любом случае час спустя все уже общались как старые приятели. Утолив первой голод и залив в себя энное количество спиртного, гости поочерёдно, а то и группками выходили в главный зал, где играла музыка и в танцевали пары. Дело молодое, думал я, поглядывая на округлившийся животик жены.

Говорухин, откинувшись на резную спинку мягкого стула, курил неизменную трубку, а мой тесть Владимир Петрович с пустой рюмкой в руке что-то объяснял ему про политику Израиля и Палестины. Говорухин кивал, хотя мысли его были заняты явно чем-то другим. Подозреваю, что обдумывал сценарий. Оказалось, что не ошибся. Спустя какое-то время он подсел ко мне.

— Работаю в поте лица над сценарием твоих «пиратов», — сказал режиссёр. — Правда, директор «Одесской киностудии» говорит, что в преддверии юбилея Победы желательно снять что-нибудь патриотическое, и на наши приключения могут финансирование прижать. В смысле, отложить на неопределённый срок. Говорит, можно что-нибудь про военных моряков снять… Понимаешь, не лежит у меня душа к этим баталиям.

Я понимающе кивал, не зная, как помочь в этой ситуации. Намекнул, что, может быть, стоит попробовать договориться с другими киностудиями.

— Нигде у меня не будет таких условий, как на «Одесской». Уж если я где и буду снимать «пиратов», то только там. К тому же море под боком, что, согласись, играет немаловажную роль.

— А знаешь что… Сними и в самом деле фильм про войну, только не совсем обычный.

Говорухин с интересом уставился на меня, чувствуя, что я и впрямь приготовил для него что-то выбивающееся из кинематографических стандартов.

— Представь, четверо студентов, разные характеры и социальный статус. Один простой парень, второй хиппи, третий спортсмен, а четвёртый вообще представитель так называемой «золотой молодёжи». Всех их интересует история, а именно Великая Отечественная, правда, в том плане, что выехав на места боёв, они ковыряются в земле, выискивая артефакты типа гильз, патронов, пробитых касок и, если повезёт, покрытых налётом ржавчины эсэсовских кинжалов и огнестрельного оружия.

— Так, начало любопытное.

Вижу, что в глазах Говорухина зажигается огонёк, и с энтузиазмом продолжаю:

— В одном из сёл под Калининым они покупают бутыль самогона, употребляют её и отправляются на раскопки. Тут к месту раскопок приходит сельская старушка, говорит, что у нее где-то здесь в боях пропал сын Дмитрий Соколов, у которого был серебряный портсигар с красным камнем. Они, посмеиваясь про себя, обещают найти и портсигар, и сына. Затем молодые люди обнаруживают блиндаж с останками советских солдат, а также сейф с документами. В солдатских книжках они видят собственные имена и фотографии.

— Какие фотографии? В красноармейских книжках фотографий не было!

— Да? Хм, — кашляю я, мысленно костеря создателей фильма за такой ляп. — Ну ладно, тогда просто имена и фамилии. Решив, что всё это алкогольные галлюцинации из-за некачественной самогонки, студенты бегут к близлежащему озеру в надежде протрезветь. Однако, прыгнув в воду, они выныривают уже в 1942 году.

— Путешественники во времени! — вскрикивает Говорухин, чуть ли не подпрыгивая на стуле.

— Они самые… На их счастье, неподалеку один советский полк попал в окружение, поэтому появление четырех голых ребят вызывает у начальства расположившегося в районе озера батальона законное недоумение. Они называют свои имена и заявляют, что прибыли из будущего. Так как батальон испытывает острый кадровый голод, а превосходящие силы противника на подходе, студентов недолго думая объявляют выходцами из окружения, которые на фоне сильного психологического стресса возомнили себя пришельцами из будущего. Тем более что особист пока отрезан от батальона, и по-настоящему допрашивать парней некому. В общем, им выдают обмундирование и оружие. Герои, конечно, попытались вернуться в будущее, снова прыгали в озеро, но толку никакого. Таким образом, им приходится принимать участие в боевых действиях.

Гляжу на Станислава, похоже, мужик клюнул, аж ёрзает на месте от нетерпения, что же будет дальше. Я бы тоже ёрзал, в своё время фильм «Мы из будущего» на меня произвёл сильное впечатление. Даже присутствие Данилы Козловского картину не сильно испортило.

Одним словом, пересказал я Говорухину сюжет блокбастера с небольшой корректировкой на современные реалии и убрав некоторые ляпы, добавив, что по ходу дела герои могут петь у костерка под гитару или баян песни любимого режиссёром Высоцкого.

— Лёха, это же готовый сценарий! И приключения тебе, и фантастика, и патриотическая тема развита… Всё, что ты мне сейчас рассказал, сможешь написать на бумаге?

— Да в общем-то не вопрос. Когда надо?

— Сегодня, сейчас!

— Ну, сейчас, сам видишь, немного не до того, а вот завтра, если голова будет более-мене свежей, набросаю. Как будет готов, я тебе наберу.

— По рукам! Уверен, этот сценарий на киностудии утвердят. На колени перед Пантелеичем встану, но добьюсь разрешения на съёмки.

Ближе к концу вечера Галина, изрядно подвыпившая, села рядом и, приобняв по-свойски за плечо, грустно выдохнула мне в ухо:

— Папа после встречи с Фордом совсем плохой, тяжело далась поездка. Вчера была у родителей, отец вернулся вечером из Кремля с какого-то совещания бледный, осунувшийся, я аж чуть не расплакалась. И матери тяжело это видеть, она тоже его уговаривает на пенсию уйти, не добивать себя партийной работой. Говорит, мол, и так ты уже, Леонид, страной наруководился, сделал всё, что мог, я тебя сутками не вижу, ты заслужил человеческий отдых. Но Политбюро против его ухода на пенсию.

— Что я могу сказать… Ты моё мнение знаешь, я с тобой солидарен, Леониду Ильичу нужен отдых. В конце концов, он должен проявить волю, характер, хватит уже быть марионеткой в чужих руках.

В этот момент меня осенила одна идея, и я вперился в Брежневу:

— Галина, ты должна мне устроить встречу с твоим отцом. Не знаю, под каким предлогом, но должна.

— Ты хочешь ему сам всё сказать? А под каким соусом мне ему это подать? Не скажу же я ему, что один парикмахер хочет с тобой встретиться, чтобы уговорить уйти на пенсию. Кроме того, к нему так просто только меня допускают, а тебя сразу же начнёт проверять его охрана, набранная из сотрудников 9-го Управления КГБ. Далеко не факт, что даже с его согласия вам удастся встретиться.

— Тогда, может, удастся устроить как бы случайную встречу? Отец тебя дома хоть иногда навещает?

— Редко, но бывает.

— А можешь придумать какой-то предлог, чтобы он к тебе заехал, хотя бы минут на десять?

— Минут на десять… Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. Обставим это так, что в тот момент, когда отец придёт, ты будешь у меня, делать мне, скажем, причёску. Охрана, конечно, проверит, нет ли в квартире посторонних, но ты всё-таки не какой-то забулдыга с улицы, а лучший парикмахер страны. Попробуют тебя прогнать — устрою скандал. В общем, жди звонка.

— Только звони не из дома, — предупредил я Галину, — телефон наверняка стоит на прослушке, и охрана может попытаться предотвратить нашу встречу.

Глава 9

Звонок раздался вечером 18 января.

— Звоню с уличного таксофона, — торопливо говорила Галина. — Завтра у папы день рождения, вечером соберёмся у родителей, а перед этим папа заедет ко мне домой, он обещал в этот день пораньше освободиться с работы. Я попросила его заехать, очень попросила. Сказала, что это очень важный и конфиденциальный разговор. Тут-то ты с ним и встретишься, будешь в этот момент делать причёску и макияж.

— А он вообще знает, что я у тебя бываю? По идее ведь это незаконная подработка, с которой я не плачу налогов, твой отец, как лидер страны, должен идти в авангарде борьбы…

— Ой, да ладно! — своим смехом прервала меня Галина. — Юра вон тоже, как ты первый раз у нас появился, бурчал, что тебя хоть сейчас в ОБХСС сдавать можно, вот только это ляжет пятном на меня и на его карьере может отразиться. Да и какой ОБХСС захочет связываться с дочерью генерального секретаря? Себе дороже выйдет. В общем, 19-го подходи ко мне где-нибудь к часу дня.

Чтобы попасть днём 19 декабря к Брежневой, мне снова пришлось договариваться с коллегами насчёт подмены. Вообще я чувствовал, что времяпрепровождение в «Чародейке» начинает мешать настоящему зарабатыванию денег. Слишком много я отдаю времени парикмахерской за скромную зарплату, тогда как мог бы использовать его более рационально. За те же проведённые в «Чародейке» часы можно было бы обслужить на дому пяток клиентов, заработав в разы больше.

К сожалению, такое понятие, как индивидуальный предприниматель, в СССР неприемлемо, НЭП пока никто возрождать не собирается. Вот здесь я уже как-то не очень радовался существующему ныне строю. Трудись, как все, и не вздумай дёргаться, иначе за тебя крепко возьмутся. Это я всё ещё умудрялся выходить сухим из воды, другого «бизнесмена» давно повязали бы соответствующие органы. Мне просто повезло, что на моём пути встретился Гуляков, хоть какая-то, а защита. Тем более что пока мне не приходилось сдавать ему с потрохами симпатичных мне людей.

Ровно в час я позвонил в дверь квартиры Чурбановых. Юрий Михайлович в это время, что неудивительно, находился на службе, поэтому нам никто не мешал спокойно попить чайку с вареньем, а затем сесть у зеркала и неторопясь заняться внешним видом клиентки.

В четверть третьего раздался звонок в дверь. Брежнев, переступив порог, получил от дочки поцелуй в щёку и поздравление с днём рождения, затем она помогла ему снять пальто с воротником из каракуля, повесив в прихожей, а на полку сверху положив шапку-пирожок из всё того же каракуля.

— Галчонок, я сам, — сказал генсек, когда Галина попыталась снять с него ботинки. — А то уж совсем за старика меня считаешь.

В общем-то, глядя из комнаты, как покрасневший Леонид Ильич с кряхтением пыжится, развязывая ботинки, я подумал, что Брежнев и есть самый настоящий старик. Увы, но от этого факта было не скрыться. И чем дальше — тем хуже. Год-другой — и Брежнев превратится в посмешище, станет персонажем анекдотов.

А ведь политический лидер должен быть лидером во всем, а не живой развалиной. Пусть и не Александр Македонский, который сам в бой вёл свою армию, но хотя бы как Президент России XXI века: тот вон и в 70 по льду с клюшкой бегал и на дельтаплане со стерхами наперегонки летал.

— Ой, забыла тебе сказать, у меня же гость, он мне причёску на вечер делает… Знакомься, Алексей Бестужев, чемпион мира по парикмахерскому искусству.

— Очень приятно, Леонид!

А вот рукопожатие у генсека было крепким. Причём, похоже, он рассчитывал сжать мою ладонь так, чтобы продемонстрировать свою силу, но и я не собирался уступать. Постукались бараны лбами, как говаривал один мой знакомый из будущего.

— Папа, чай будешь? — спросила Галина, когда мы наконец закончили жать друг другу руки.

— А может, что покрепче?

— Коньяк?

— Давай! И лимончик порежь.

— А тебе можно? Ты же вроде на таблетках…

— В небольших дозах яд — лекарство, как говорит наш любимый Чазов. Свою норму я знаю. А вы, Алексей, не откажетесь?

— Почту за честь. Но сначала хотелось бы закончить с причёской, тут работы осталось на пятнадцать минут.

— А я смотрю, какая-то ты у меня, Галина, сегодня растрёпа, оказывается, попал в разгар процесса. Тогда, конечно, занимайтесь причёской, а я на кухне сам покомандую.

Уложились мы даже чуть раньше. Леонид Ильич тем временем уже расставил на кухонном столе тарелочки с ломтиками сыра, копчёной колбасы и посыпанными сахаром дольками лимона. Маяком возвышалась бутылка «Юбилейного».

— О, настоящая красотка! — похвалил Брежнев мою работу. — Милости прошу к столу!

Мы сели, я на палец разлил спиртное по стоявшим здесь же бокалам и, прежде чем выпить за именинника, протянул ему коробку мужской туалетной воды. Франция, обошлась недешево, но, я надеялся, это поможет сразу установить контакт.

— Поздравляю, Леонид Ильич!

— Ох ты, спасибо, Алексей, не ожидал.

Галина улыбалась, глядя на отца. И в её глазах я видел настоящую, дочернюю нежность.

— А с меня подарок вечером, — сказала она. — Папочка, любимый, с днём рождения тебя!

— За именинника! — поддакнул я, поднимая свой бокал.

Чокнулись, выпили, закусили, чем бог послал. Я снова налил. Снова выпили.

— Может, тебе хватит? — спросила Галина у отца, когда я начал разливать по третьей.

— Да что тут пить, Галка?! Вот в прежние годы… Эх, здоровье уже не то, и Чазов посадил меня на таблетки. А без них уснуть не могу, всю ночь ворочаюсь, всякая ерунда в голову лезет. Правда, целый день потом сонный ходишь, сам не своей.

Леонид Ильич покосился на меня. Понятно, пошёл приватный разговор, а тут посторонний завис, вроде как нужно ему намекнуть, что пора бы уже, раз дело сделал, отбывать восвояси. Что ж, пора вставить свои пять копеек.

— Леонид Ильич, Галина пригласила вас к себе по моей просьбе. Это у меня к вам важный разговор.

Брежнев с упрёком покосился на дочь, поиграл бровями, пожевал губами, и всё-таки выдавил из себя:

— Вот оно как… Ну что ж, я готов вас выслушать.

Не знаю уж, что он собирался услышать от парикмахера, жалобу на начальников или просьбу об улучшении жилплощади. Похоже, я сумел его удивить, когда завёл разговор о его самочувствии, в целях сохранения которого пора бы уже подумать о выходе на покой, а дела передать более молодым коллегам.

— Смотри ты, у нас даже парикмахеры в курсе состояния моего здоровья! — с долей раздражения воскликнул Брежнев. — Галя, это ты что ли про меня всё ему рассказала?

— Не всё, а то, что касается вашего здоровья, — ответил я за кусавшую губы и притихшую Галину. — Вы немало сделали для страны, но — простите за прямоту — чем дольше будете оставаться у штурвала, тем судно всё больше будет крениться на бок. Настало время коррелировать курс, уступить своё место людям, которые реально что-то соображают в экономике.

— И кто же это у нас такой умный? Кому я должен уступить? — сдвинул густые брови генсек.

— Хотя бы Косыгину. А заодно собрать группу учёных-экономистов, настоящих учёных, для которых на первом месте наука, а не государственные награды и премии. Пусть сидят и думают, как вытягивать страну из болота, в которое она погружается всё глубже и глубже. Они должны взять всё лучшее из мировой экономики, без оглядки на коммунистические идеалы, чтобы думали не о том, как завоевать космос, а о том, как накормить каждого жителя Советского Союза. Иначе этот колосс на глиняных ногах однажды попросту рухнет.

На побагровевшем лице генерального секретаря ЦК КПСС появилось странное выражение, словно он чем-то подавился, а отхаркнуть не может. Я даже испугался, не хватит ли того апоплексический удар, то бишь инсульт, но вроде бы обошлось. Кровь постепенно отхлынула от его лица, зато заиграли желваки.

— И кто же это тебя такому научил, а? — с металлом в голосе поинтересовался он, переходя на «ты». — Откуда ты такой умный выискался? Может, тебя подослали вражеские спецслужбы? Решили через дочь подобраться?

— Папа, не надо…

— Помолчи, Галина! Не до тебя сейчас. Я вот пытаюсь выяснить, что это за человек сидит со мной за одним столом и пьёт со мной коньяк?

— Человек я обычный, просто немного соображающий в политической и экономической ситуациях, — сказал я спокойно. — Повторюсь, всеми расчётами должны заниматься специалисты. Неужели вы не замечаете, что происходит с экономикой страны? Или вам подсовывают прилизанные отчёты, из которых видно, как замечательно и беззаботно живётся советскому человеку? Вы уж простите меня за откровенность, но коммунизм у нас наступил, наверное, только для комсомольских и партийных лидеров, имеющих возможность пользоваться такими благами, о которых простой заводчанин, инженер или ткачиха могут только мечтать. Одни спецпайки и спецобслуживание чего стоят! Только вот когда вы последний раз бывали в обычном московском магазине? Не как генеральный секретарь, когда к вашему визиту завозят десятки сортов колбасы, а после вашего отъезда их тут же убирают с прилавков, а как рядовой обыватель? И это ещё Москва находится в привилегированном положении, па полках провинциальных магазинов килька в томате да «Завтрак туриста», а за варёной колбасой выстраиваются километровые очереди. Вот эту туалетную воду, что я вам подарил, тоже ведь так просто не укупишь, а во всём мире она продаётся спокойно. Да что там говорить, жители 1/6 части суши до сих пор не знают, что такое туалетная бумага. Все по старинке подтираются газетами с портретами, извиняюсь, вождей. Можно, конечно, поставить в заслугу государству бесплатные жилье, медицину и образование, но тут тоже не всё так просто. Бесплатный сыр, сами знаете, где бывает, но это уже вам расскажут экономисты, если, конечно, у них хватит на такой поступок смелости.

В кухне повисло тягостное молчание, только слышно было, как тикает за цепочками гирек маятник настенных часов. Леонид Ильич задумчиво посмотрел на бокал в своей руке, затем поднёс его ко рту и одним махом влил в себя порцию коньяка. Пожевал губами, глянул на меня исподлобья:

— Я знаю, что у нас за колбасой очереди стоят, не так уж я и далёк от народа. И что выбор на прилавках не такой уж и большой, тоже знаю. Вот только нашей стране пришлось пережить самую разрушительную войну в истории, от которой мы до сих пор оправиться не можем. А сегодня Запад снова бряцает оружием, и нам приходится тратить огромные средства на вооружение. Давайте мы завалим магазины колбасой, а завтра придут американцы, и нам что, встречать их хлебом-солью? Автоматов-то у нас не будет, мы всё на колбасу потратили.

— Если уж на то пошло, то Германия от войны пострадала не меньше, западным немцам тоже пришлось восстанавливать страну из руин. Однако сегодня у них одна из крепчайших экономик мира. Понятно, благодаря «плану Маршалла» немцы получили неплохую материальную помощь. Но думаю, они и без того может чуть позже, но поставили бы свою экономику на ноги. Теперь мы видим то, что видим. Они не бросают миллиарды на освоение космоса, мы же ввязались с американцами в заранее проигрышную «лунную гонку». И даже проиграв её, продолжаем отправлять на орбиту пилотируемые корабли, хотя могли бы ограничиться спутниками связи, реально приносящими пользу. С ракетами, но без штанов. Видимо, рядовые советские граждане должны намазывать эти ракеты на хлеб вместо масла и на дырявые зубы вместо пломб.

Я уж не говорю о миллиардах, которые мы тратим на поддержку социалистических режимов не только в Европе, но даже в отсталой Африке. Это же бездонная яма! Какие мы там цели преследуем? Всю историю России мы за кого-то заступаемся, и никто не платит нам благодарностью. Бились за болгар с турками — во всех войнах «братушки» воевали против нас. А мы им сейчас шлём и шлём миллиарды инвалютных рублей, на которые у себя могли бы построить сотни, а то и тысячи школ, больниц и квартир. Если посчитать деньги, которые мы вкладываем в поддержание дружественных нам режимов, это получится просто космическая сумма. Вкладывать нужно туда, куда это выгодно, я имею в виду Кубу, где мы держим под боком у Штатов военные базы. Всё остальное — деньги на ветер, все эти так называемые «братские народы» при первом же удобном случае переметнутся на сторону врага. И меньше слушайте тех из своего окружения, кто пытается запудрить вам голову. Того же Андропова, например.

Я одним глотком влил в себя порцию коньяка, закусив лимонной долькой. Брежнев молчал, ожидая, видимо, что я ещё скажу.

— А что касается защиты наших рубежей, — продолжил я, — то стране не нужна огромная армия, состоящая из миллионов необученных мальчишек, тупо марширующих по плацу или строящих дачи генералам. Кинь их в бой — половина тут же погибнет. Армия должна состоять из специалистов, профессионалов своего дела, знающих, ради чего они рискуют своей жизнью. Я уже не говорю о том, что значимость сухопутных войск, ВМФ и ВВС уже далеко не та, что была лет тридцать назад, почти всё решают ядерные боеголовки, которых у нас с избытком.

Леонид Ильич уже не искрил в мою сторону, наверное, мой спокойный, рассудительный тон на него так подействовал вкупе с выпитым коньяком. Сидел, смотрел в свой пустой бокал, и что-то обдумывал. Наконец поднял голову, тяжело поглядел на меня:

— Вот уж не думал, что услышу такое от парикмахера. Ладно, ступай, мне ещё с дочерью поговорить надо. Если понадобишься — передам через неё.

— Хорошо, но прежде, чем я уйду, возьмите вот это, — я протянул ему заклеенный конверт. — Здесь мои соображения по поводу политико-экономических изменений, которые давно назрели. Прошу, найдите время, чтобы с ними ознакомиться, я даже не буду против, если вы покажете мои записи человеку, которому доверяете. Но только не Юрию Владимировичу и не Суслову. Первый не погнушается и со мной разобраться, и вас, если пойдёте ему наперекор, уберёт, а второй так закостенел в своих убеждениях, что его легче отправить на пенсию, чем в чём-то переубедить. И насчёт здоровья своего всё же подумайте, курение и барбитураты до добра не доведут. Вы мужчина, тем более лидер государства, у вас должна быть сила воли. Ещё раз, с днём рождения вас, Леонид Ильич!

Последние фразы я говорил с нажимом, глядя Брежневу прямо в глаза. Не факт, что моё внушение окажется удачным, но, во всяком случае, попытку я сделал и совесть моя чиста.

У двери провожавшая меня Галина покачала головой:

— Алексей, ну вот что ты сейчас устроил? Отца от твоих слов чуть инсульт не хватил.

— А если бы не сказал, то потом точно хватил бы, когда он надорвётся на работе. И с таблеток ему слезать надо, сама же слышала, он от них всё время сонный ходит. Надеюсь, твой папа адекватно воспринял мою критику. А ты сегодня вечером на дне рождении папы будешь самой красивой.

Ну вот, хоть такой грубой лестью вызывал на её лице улыбку. На лестничной клетке у лифта дежурил человек в штатском. На моё появление он отреагировал удивлённо-тревожным взглядом, я в ответ как можно более искренне улыбнулся:

— Здравствуйте!

После чего нагло прошествовал к лифту, а «штатский» дёрнулся к двери, на ходу вытаскивая из кармана рацию. На первом этаже меня встретил его близнец — такой же подтянутый, с металлом в глазах мужчина. Ещё один стоял у припаркованной возле подъезда «Чайки». Я не исключал, что сейчас мне заведут руки за спину и сунут в вызванную по рации с Лубянки чёрную «Волгу», но ничего такого не произошло. Хотя, покидая двор, буквально чувствовал спиной взгляд охранника-водителя.

Гуляков выцепил меня на следующий день. Видно было, как ему с трудом удаётся сдерживать обуревавшие его чувства.

— Алексей Михайлович, вам не кажется, что вы переходите все границы? — процедил он сквозь зубы.

— Я? Вы о чём, Иннокентий Павлович?

— О чём?! Мало того, что я покрываю ваши левые заработки, так вы ещё и припёрлись к Галине Леонидовне в тот момент, когда к дочери заехал генеральный секретарь ЦК КПСС.

— Так откуда же я знал, что Брежнев заявится, когда я делал Галине Леонидовне причёску?! — с видом невинно оскорблённого заявил я.

— И что там было?

— Ну как что… Поздравил Леонида Ильича с днём рождения, я доделал работу, потом мы выпили по бокалу коньяка в честь именинника и я пошёл.

— И всё?

— И всё, — подтвердил я, глядя на собеседника честными глазами.

Тот буравил меня взглядом, затем, видимо, решив, что я не вру, немного расслабился.

— Ладно, проехали… пока. Кстати, ваша информация по Ерофееву подтвердилась, он действительно собирается подрабатывать редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ.

Интересно, бросил ли Венечка курить и ограничил ли себя в питие? Зайти что ли на эту квартирку, проверить… Пока я над этим размышлял, Гуляков подбросил мне новую задачу.

— Сейчас мы с вами кое-куда проедем, там с вами хочет поговорить один человек.

— Это очень срочно? — спросил я, напрягаясь. — А то я на работу опаздываю.

— Срочно, Алексей Михайлович, — ответил тот, поворачивая ключ в замке зажигания. — А насчёт работы не беспокойтесь, вашему директору позвонят.

Дорога заняла не более двадцати минут. «Москвич» заехал во двор дома сталинской постройки, и мы с Гуляковым поднялись на третий этаж. В однокомнатной квартирке, выглядевшей так, словно тут как минимум год никто не жил, нас встретил подтянутый мужчина с проседью в волосах и шрамом у левого виска.

— Яков Петрович, — представился он, протягивая руку.

Я подозревал, что он такой же Яков Петрович, как я Самуил Израилевич. Хотя мог и ошибаться.

— Присаживайтесь, разговор у нас с вами, Алексей Михайлович, будет серьёзный.

Я уж и так понял, что не блины есть позвали. Ну давай, выкладывай, какую пакость приготовил, Яков Петрович. А то вон даже Гулякова и то выпроводил на кухню.

— Алексей Михайлович, мы приготовили для вас задание весьма важное и ответственное и, исходя из того, как вы с ним справитесь, мы сможем делать выводы о том, насколько ценным нештатным сотрудником вы являетесь. И заслуживаете ли вы тех послаблений, которые мы вам оказываем. А послабления, согласитесь, довольно серьёзные.

Я молчал, ожидая продолжения и гадая, какую свинью мне собираются подложить.

— Как у вас с английским языком?

— Да-а… Как сказать, более-менее.

Не признаваться же, что языком Шекспира владею если и хуже самого драматурга, то ненамного. Правда, в те времена, говорят, английский сильно отличался от современного, но это уже частности.

— Надеюсь, этого будет достаточно, — пробормотал Яков Петрович. — Бывали когда-нибудь на Софийской набережной?

— Бывал вроде бы, а что?

— Может быть, проходили мимо резиденции посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии? Так вот, посол Великобритании Теренс Вилкокс Гарви, помимо прочего, ещё и писатель. Послезавтра в резиденции он проводит приём по случаю презентации своей автобиографической книги «Моя дипломатия». Приглашены новоиспечённый министр культуры СССР Пётр Нилович Демичев, председатель правления писателей СССР Константин Федин, ну и ещё несколько творческих работников. Самое главное, что супруга посла хочет появиться на вечере во всём своём великолепии и, будучи наслышана о том, что чемпион мира по парикмахерскому искусству проживает в Москве, попросила, чтобы вечернюю причёску ей сделали именно вы.

— Вот оно что, — выдохнул я, и как ни в чём ни бывало поинтересовался. — Цена вопроса?

— Бестужев, не наглейте. Если даже вам будут предлагать деньги — не вздумайте брать. Ваша работа — это жест доброй воли со стороны СССР, вы представляете на территории капиталистической страны нашу социалистическую родину. Уяснили?

— Уяснил, — без особого энтузиазма подтвердил я.

— А теперь переходим к основному…

Он запустил руку в карман и показал мне плоскую коробочку чёрного цвета, размером меньше спичечного коробка.

— Что это?

— Подслушивающее устройство.

— То есть…

— Вы правильно поняли. Вам нужно будет его установить в рабочем кабинете посла, который располагается на третьем этаже.

— Хм… Э-э-э… И как же мне туда попасть? — спросил я без особого энтузиазма.

— Держите, это ключ от двери рабочего кабинета. Смотрите не потеряйте. А теперь идите сюда.

Он пригласил меня к столу, на котором уже разложил карту.

— Это план левого крыла резиденции. Здесь, — палец с аккуратно обстриженным ногтем ткнулся в карту, — на третьем этаже находятся апартаменты, где живут мистер Гарви и его жена, миссис Тереза Гарви, там же, скорее всего, вы будете делать ей причёску. Сами подберёте момент, чтобы попроситься выйти в туалет. Туалет находится вот здесь, — снова палец уткнулся в карту, — а вот здесь находится рабочий кабинет хозяина резиденции. Надеюсь, вам не дадут провожатых для похода по нужде, иначе из нашей затеи ничего не выгорит.

Он пристально посмотрел на меня, я встретил его взгляд с решительным выражением лица, подтверждавшим, что в интересах безопасности моей Родины готов на всё, что угодно. Надеюсь, именно так подполковник или, может, даже полковник КГБ (почему-то мне казалось, что именно эти звания ближнее всего подходят к его внешности) расшифровал мой настрой.

— А не может так получиться, что в коридоре кто-то дежурит или дверь стоит на сигнализации?

— По нашим сведениям, в том крыле на этажах не дежурят. Насчёт сигнализации информации не поступало. Если вдруг что-то зазвенит — сразу убегайте в направлении туалета. В крайнем случае скажете, что неправильно поняли, где находится уборная, и ошиблись дверью.

— Наивно звучит.

— Наивно, — согласился чекист, — но другого объяснения тут не придумать. Будем всё же надеяться на лучшее. Когда проникнете в кабинет, прикрепите «жучок» с обратной стороны картины, которая висит позади кресла. Не ошибётесь, это портрет Уинстона Черчилля, кумира нашего мистера Гарви. В кабинете больше ничего не трогайте. С этой стороны «жучок» снабжен липучкой, сейчас она прикрыта бумажной лентой. Чтобы приклеить подслушивающее устройство, нужно будет сначала отклеить бумажку. Клеится к любой поверхности, даже влажной, но, думаю, проблемой может стать только пыль. Сильно её не тревожьте, может просыпаться на пол или на стену. Кнопок на устройстве нет, так что включать ничего не надо, он срабатывает автоматически, на человеческий голос.

— Подслушивающее устройство в телефоне могло бы дать больше информации.

— Телефоны в резиденции регулярно проверяют на предмет «жучков». Да и сунуть микрофон за портрет быстрее, чем выкручивать и обратно вкручивать мембрану.

Сладко поёт, вот только у меня на душе как-то тревожно.

— Яков Петрович, ведь если я попадусь, меня же после этого ни в одну капстрану не пустят, с таким-то клеймом.

— А с чего это вы в капстрану засобирались? — прищурившись, поинтересовался тот. — И давно у вас такие мысли появились?

— Да я так, к примеру…

— Не очень хороший пример. В общем, я так понимаю, возражений нет? «Жучок» спрячете в дипломате с инструментами. Только не в своём, а вот в этом.

Он достал из шкафа дипломат в коричневой коже.

— Вам могут устроить досмотр, тем более кто знает, что вы в этом дипломате несёте. Этот снабжён двойным дном, смотрите, вот здесь находится маленький, изолированный фольгой тайник, размером как раз под наше устройство, куда я его сейчас помещаю, предварительно протерев отпечатки пальцев. И вот вам тоже пара медицинских перчаток, не касайтесь «жучка» голыми руками, а то наследите. Всё понятно? Держите. Завтра вам позвонят, где и во сколько нужно быть. И не забудьте паспорт. Обычный паспорт, гражданина СССР.

Так заграничного всё равно нет, подумал я, по возвращении из ГДР пришлось сдать его Антонине. Это вам не Россия XXI века, тут много чего нельзя хранить дома, загранпаспортов с валютой в частности.

В здание резиденции посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии на Софийской набережной я вошёл за два часа до прибытия советской делегации. По идее, времени навести марафет на голове супруги посла должно было хватить с лихвой.

Миссис Гарви обладала немного вытянутым, лошадиным лицом, а крашеные каштановые волосы были собраны на затылке в большой пучок. Встречала она меня в компании мужа — мужчины лет шестидесяти, лысоватого, с небольшим животом, но в целом подтянутого. Который к тому же сносно говорил по-русски, что, впрочем, для посла неудивительно. А вот его жена Тереза на-нашему не знала ни бельмеса, кроме «Здравствуйте» и «Спасибо», поэтому мистер Гарви предложил себя в качестве переводчика. Однако я сказал, что немного знаю английский, и уж как-нибудь мы обойдёмся без господина посла, и эту новость тот воспринял, как показалось, с облегчением.

Вопреки моим скрытым надеждам, миссис Гарви действительно повела меня в апартаменты. Пока поднимались, думал, что у конторы здесь наверняка есть свой человек, какая-нибудь завербованная уборщица, которая подтвердит, что мы были в апартаментах.

Клиентка оказалась довольно приятной в общении женщиной. Призналась, что в Лондоне она вот уже почти двадцать лет ходит к одному и тому же мастеру, а вот в Москве пока приличного мастера не нашла. Поэтому, когда узнала, что появилась возможность заполучить чемпиона мира по парикмахерскому искусству, ни секунды не сомневалась.

Я сунул ей свою визитку, заявив, что в «Чародейке» всегда найду для мисси Гарви время, после чего поинтересовался, что клиентка хочет увидеть на своей голове.

— Something to your taste[19], — подумав, сказала она.

Ладно, тогда мой любимый градуированный боб. Стерильные перчатки натянул заранее, объяснил, что это новый мировой тренд, а «жучок» между делом сунул в карман, где уже лежал ключ от кабинета.

В самый разгар работы я начал покусывать нижнюю губу и всем своим видом выражать физический дискомфорт. Естественно, это не укрылось от взгляда миссис Гарви, посматривавшей на меня в зеркало.

— Are you all right?[20]

— I think I drank too much tea this morning[21].

— You need to go to the toilet![22] — утвердительно воскликнула она.

Далее последовало предложение проводить меня в уборную, на что я попросил просто объяснить маршрут, и пообещал, что уложусь в пять минут. Оказавшись в пустынном коридоре, пол которого был выстлан ковровой дорожкой вылинявшего бордового цвета, я нарисовал по памяти план этажа и уверенно повернул направо. Третья дверь по коридору, это, похоже, была она. Опустил ручку, толкнул — закрыто. Ещё раз оглянувшись, сунул ключ в замочную скважину, тот легко повернулся, щелчок замка — и добро пожаловать в рабочий кабинет посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии в СССР мистера Теренса Вилкокса Гарви. Тут же закрыл дверь на ключ изнутри, оставив его торчать в замочной скважине.

Неплохая обстановочка, в таком, что ли, викторианском стиле. Массивный стол, изготовленный, такое чувство, из морёного дуба, на котором стоит фото какой-то молодой женщины с мальчиком. Возможно, дочери и внука. Кожаный диван в мой рост, стены обшиты серебристыми буазери с патиной. Только камина не хватало. Самое главное, что портрет премьер-министра, сэра Уинстона Черчилля находится там, где и обещал Яков Петрович.

С замиранием сердца, чуть ли не на цыпочках я подошёл к облачённой в тяжёлую, покрытую бронзовой краской раму картине. На то, чтобы прикрепить «жучок», ушло не более пятнадцати секунд. Ну всё, теперь можно уходить.

Звук ткнувшегося в замочную скважину ключа заставил меня замереть на месте и моментально покрыться противным, липким потом. Сука! Вот это попал так попал!

— Who's there? Open immediately! I'll call security![23]

Судя по взволнованному голосу, с той стороны двери бушевал не кто иной, как хозяин кабинета. Твою же мать, даже под стол не спрячешься. Это же надо, как обидно, полминуты не хватило, чтобы исчезнуть из кабинета и очутиться возле туалета. И ничего не придумаешь, считай, попался с поличным. Разве что… Надеюсь, он не сразу признает мой голос, и что мой едва заметный акцент меня не погубит. Во всяком случае, это поможет немного отсрочить катастрофу.

— One moment! I'm a security officer[24].

— Is that you, George?[25] — послышался вопрос с сомнением в голосе.

— Yes, mister Garvey[26].

— How did you end up in my office?[27]

— I'm conducting an inspection to detect eavesdropping devices. I locked the door so no one would interfere[28].

С той стороны двери повисла тишина, я буквально чувствовал, как посол переваривает услышанную информацию. Я для видимости какого-то действа приподнял и с шумом поставил на стол телефонный аппарат, после чего принялся ходить по кабинету.

— Hm… I didn't know you had a key to my office. Will it last? I need to pick up important documents[29].

Вот ведь, рвётся в кабинет за какими-то документами. И не отправишь его восвояси, будет стоять под дверью до последнего. А даже если уйдёт, то затем может поинтересоваться у какого-то там Джорджа, как прошла операция по поиску «жучков». Дальше ситуация может развиваться как угодно, и кто-кто при желании легко сопоставит моё поход в туалет и незнакомца в кабинета посла, прикидывавшегося офицером безопасности. Значит, другого выхода, кроме как идти ва-банк, просто нет.

— One second![30]

Я подошёл к двери, повернул ключ и потянул ручку на себя.

— Good afternoon, mister Garvey! — с чувством собственного достоинства приветствовал я посла, немигающим взглядом глядя в его расширявшиеся от удивления глаза. — I'm George, security officer. Now you will take the necessary documents and leave the office. I'll close the door myself. After that, you will immediately forget that there was a stranger in your office. Do you understand me? Repeat what you must do.[31]

Всё это я говорил размеренно, не отводя взгляда, словно удав, гипнотизирующий кролика. Правда, кролика весьма большого, килограмм на девяносто. Поначалу мелькнула мысль сказать всё это на русском, которым господин посол более-менее владел, но в последний момент я решил использовать всё же его родной язык, который до его сознания должен дойти быстрее, нежели язык чужой страны.

— I have to take the documents, leave the office and forget that someone was in my office[32], — механически повторил Теренс Вилкокс Гарви.

— Now do it[33].

Посол прошёл мимо меня, выдвинул ящик стола, взял из него серую папку и вышел из кабинета. Я выглянул в коридор, глядя на удалявшуюся спину в тёмном костюме, вышел следом, запер дверь и направился обратно в комнату, где меня поджидала миссис Гарви.

— Still, I got a little lost[34], — с улыбкой объяснил я причину своей задержки, мол, слегка потерялся.

— It's okay, the wives of ambassadors can tolerate it[35], — улыбнулась она мне в ответ.

Ну да, конечно, жёны дипломатов вообще как жёны лейтенантов, кочуют по гарнизонам, и привычны ко всему. Именно это, наверное, подразумевала миссис Гарви.

Каждую секунду я ждал, что в комнату влетят сотрудники службы безопасности и под вопль мистера Гарви: «Grab him!» начнут меня крутить. Но время шло, никто не вмешивался в рабочий процесс, и я понемногу успокаивался. Благо что работа сама по себе меня всегда захватывает.

Я не ограничился одной лишь причёской, достал из дипломата набор декоративной косметики, потратив дополнительно двадцать минут своего времени, но результат вызвал у Терезы почти что дикий восторг. Редкое зрелище, когда немолодая дама ведёт себя словно получившая на день рождения долгожданного щеночка девочка.

— Now I see that this is the work of a real world champion! How much, how much do I owe you?[36]

— No money, missis Garvey, no money! Consider it a gesture of goodwill[37].

Мой отказ от денег её слегка расстроил, впрочем, и меня самого тоже, но если уж дал слово…

— Do you have a girlfriend or a wife?[38]

А вот насчёт подарков уговора не было. Почему я должен отказываться от небольшого презента для моей Ленуськи в виде сумочки «Kelly» от модного дома «Hermes»?! Пусть и слегка ношеная, на одном уголке чуть потёртая, но если не приглядываться — с виду практически новая! В моём будущем такая оригинальная сумка стоила от 10 000, и Я, конечно, для приличия слегка поломался, но в итоге всё же с благодарностью принял подарок, который к тому же прекрасно втиснулся в дипломат с инструментами.

Резиденцию посла я покидал с чувством лёгкой тревоги. Мистер Гарви прощаться не вышел, похоже, был занят своими делами. А может, сидел сейчас где-нибудь в уголке, пялился тупо перед собой и мучительно пытался понять, что с ним произошло, когда он ходил за документами. Надеюсь, так и не вспомнит, иначе не избежать крупного международного скандала. Впрочем, пусть ещё что-то докажут: отпечатков моих пальцев в его кабинете не найдут, а камеры слежения если и изобрели, то в коридорах посольства я их точно не видел.

Лена подарку обрадовалась, если бы она ещё знала, сколько стоит эта сумочка… Но я ничего говорить не стал, и так понятно, что заграничная вещь, фирменная, не какая-нибудь фабрика им. Бебеля при всём моём к ней уважении, а значит по определению дорого. Ну и пусть перед подругами и коллегами с ней красуется, пусть завидуют. Муж заработал!

Генеральный секретарь ЦК КПСС скучал по запаху табака. Хоть бы кто зашёл, закурил, а он бы просто стоял рядом и втягивал в себя дым. С тех пор, как Чазов рекомендовал (а практически запретил) ему употреблять спиртное и курить, он по-настоящему мучился. Особенно скучал по сигаретам, ему даже иногда снилось, как он достаёт сигарету из пачки «Новость», закуривает и втягивает в себя ароматный дым.

Брежнев посмотрел на лежавшую перед ним на столе раскрытую папку. Она была совсем тоненькая, в ней находились всего три листочка машинописного текста. Вся информация, что для него собрали подопечные Андропова на женского мастера парикмахерской «Чародейка» Алексея Михайловича Бестужева.

Получалось, что за минувшие год с небольшим, с тех пор как его нашли потерявшим память на вокзале, парень столько успел сделать, что не всякий и за всю жизнь успеет. Познакомился с одним из ведущих конструкторов одежды Советского Союза, по его протекции устроился в лучший салон-парикмахерскую Москвы, а возможно, что и страны. Предложил новые виды причёсок, тут же завоевавшие популярность у жительниц столицы. Познакомился с его дочерью, Галиной, вернее, она сама к нему подошла после победы Бестужева на чемпионате Москвы. Обзавёлся собственной клиентурой…

Леонид Ильич невольно крякнул, вчитываясь в эти строчки. То, что этот Бестужев зарабатывал в парикмахерской, не шло ни в какое сравнение с тем, сколько он имел на своих клиентках.

Естественно, налоги не платит, так как занимается незаконным видом трудовой деятельности. Причём в КГБ знают о его «левом» заработке, но смотрят на это сквозь пальцы. И понятно почему: молодой человек является их внештатных агентом. Ведёт разведывательную деятельность промеж артистов, писателей и прочей творческой интеллигенции, среди которой не редкость и космополиты. Мало того, буквально на днях Бестужев принял участие в какой-то сверхсекретной операции Комитета, о которой человек, составлявший бумагу, не имел права рассказать даже ему, первому лицу государства. Нет, при желании он мог потребовать показать ему этот документ под грифом «Секретно», и так уже бывало, но такие его действия у Юрия Владимировича каждый раз вызывают изжогу. Неохота лишний раз с ними связываться.

Женат на женщине с ребёнком, сотруднице музея изобразительных искусств, познакомились, когда догнал укравшего у неё сумку вора. Сейчас ждут пополнения в семье.

Вот ещё фигурант предложил идея «Бессмертного полка». Хорошая затея, должна найти отклик у советских людей, тем более вряд ли найдётся семья, которую не затронула война. Да и он сам не будет против пройти впереди колонны с чьим-нибудь портретом, раз уж сам пока ещё живой.

Победа на чемпионат мира… Об этом он уже знал со слов дочери. А вот ещё и песенки сочиняет, одну из них продал какому-то ансамблю «Цветы». Надо бы выяснить, что за ансамбль, какой у них репертуар. А песню, кстати, продал аж за три тысячи, и тоже избежав налогов. Непорядок! И неужели одна песня может столько стоить? Это же цена «Запорожца».

В кино ставил сцену драки. Он ещё у нас, оказывается, владеет каким-то необычным видом борьбы, а тренируется в динамовской секции.

А тут пишут, что спас группу детского сада, на которую едва не наехал грузовик с пьяным водителем. Пострадал, сломал несколько рёбер. И тут без Галки не обошлось! Хорошо хоть она в погоне на мотоцикле не участвовала, а то они с Викторией Петровной уже могли бы и без дочери остаться.

Вот ещё интересно, подозревался в убийстве жителя Новошахтинска, однако свидетели на очной ставке его не опознали. Ну, не опознали и не опознали, значит, одним грехом меньше.

Интересный тип, решительный и при этом мозговитый. Брежнев покосился на ящик стола, в котором лежало распечатанное письмо, переданное ему парикмахером. Его он прочитал на следующее утро после своего дня рождения. И после прочтения остались противоречивые чувства, равно как и после той памятной встречи в доме у Галины. Этот парикмахер предлагает сократить чиновничий аппарат, уменьшить роль правительства в экономике страны, разрешить создание кооперативов, при этом не подпуская частных предпринимателей к природным богатствам, сделать приемлемые налоги, разрешить кооперацию советских фирм с иностранными, а также дозированное появление на советском рынке западных производителей. Пусть отечественные фирмачи конкурируют с производителями тех же джинсов «Levi's» и стараются делать не хуже. Опять же, западные фирмы — это приток иностранной валюты. Посыл должен быть таким, что у страны, проводящей политику «открытых дверей», по определению не может быть врагов. Таким образом, гонка вооружений, выжимающая из экономики страны последние ресурсы, пойдёт на спад.

«В чём секрет успеха американской экономики? — вопрошал в своём письме Бестужев. — Америка всегда была пронизана духом постоянного соперничества. Всё начинается ещё со школы: в американских школах считается абсолютной нормой рваться наверх, расталкивая локтями других, чтобы или стать первым, или хотя бы подняться повыше в школьной иерархии. Дух соперничества сохраняется и дальше, во взрослом возрасте. Американская мечта подразумевает вполне определённую стратегию успеха: бороться, превозмогать, идти вперёд и, опираясь на собственные силы, стать в итоге победителем. Соединённые Штаты Америки стали сверхдержавой в том числе благодаря тем самым индивидуалистам, которые рыли землю копытом и шли вперёд, игнорируя любые преграды». Далее — что уже ни в какие ворота не лезет — автор предлагает дистанцироваться от уничтожающей личность идеологии коллективизма, призывая, напротив, через литературу, фильмы, музыку мотивировать амбициозность людей, в первую очередь подрастающего поколения. Глядя на лидера, за ним якобы потянутся и другие. Здоровый дух соперничества вдохнёт жизнь в угасающую экономику СССР.

Писал Бестужев и том, что Брежнев уже слышал от него во время личной встречи. Также в письме упомянуты и более узкоспециальные вещи, которые до генсека доходили с трудом. Впрочем, в окружении генсека имелся человек, соображающий в экономике куда лучше его самого, хоть Брежнев того и недолюбливал. И с минуты на минуту он должен был появиться.

— Можно, Леонид Ильич?

— Входи, Алексей Николаевич. Садись, разговор у меня к тебе будет.

Предсовмина, как обычно, был одет достаточно консервативно, хотя и со вкусом. Глядя сейчас на него, Брежнев непроизвольно вспомнил фотографию канадского визита Косыгина, когда того приняли в вожди какого-то индейского племени и нахлобучили на второе лицо государства головной убор из разноцветных перьев. С кислой миной и в перьях второе лицо советского государства выглядело весьма забавно.

— Как Люда, зять, внуки?

— Да вроде живы-здоровы.

— А сам как?

Ясно было, что Брежнев не за тем его позвал, чтобы справиться о состоянии здоровья Предсовмина и его близких. Но Алексей Николаевич не торопил события, знал, что Брежнев не любит, когда лезут поперёк батьки в пекло. Тот, впрочем, на семейных делах надолго не задержался. Неожиданно спросил:

— В магазины заходишь?

— Захаживаю, по пути с работы частенько в булочную возле кинотеатра «Арбат» заглядываю, хлеб покупаю. Да и так захожу время от времени, когда по работе, когда так просто, из любопытства.

— Ну и как тебе? Дефицит ощущается?

— По некоторым позициям имеется, но хлеб, молочные продукты всегда в продаже и по доступной цене.

— Хлеб — это хорошо, — прищурившись, глянул на собеседника Брежнев. — А с колбасными изделиями, говорят, до изобилия далеко. Особенно на периферии.

— Тут я соглашусь, некоторый дефицит ощущается, но вы же знаете о четырёх категориях снабжения. Преимущество в снабжении имеют особый и первый списки, куда входят Москва, Ленинград, крупные промышленные центры, национальные республики и курорты союзного значения. Это ещё с довоенных времён повелось. Но, хочу заметить, обираем мы в основном население РСФСР, а союзные республики мало того, что получают дотации, так ещё и практически всю производимую продукцию оставляют для себя. Да и там не всё так однозначно. Взять хотя бы Украину… Львов у нас высшая категория снабжения, а Крым и русские области Донбасса снабжаются по третьей.

— Я уж слышал об этом, ты мне скажи, что нужно делать, чтобы все регионы СССР снабжались если не по высшей, то хотя бы по первой или в крайнем случае по второй категории?

— Откровенно, Леонид Ильич? Если бы нашу с Либерманом экономическую реформу не загубили, то сейчас ситуация была бы на порядок лучше. Административный аппарат и вы в том числе увидели в реформах посягательство на ваши права и власть, и с помощью подзаконных постановлений и актов их свернули. Сейчас мы наблюдает, к чему это привело, и боюсь, дальше ситуация будет хуже. Я приведу только один факт: если в 1967 году, в разгар реформ, на закупку зерна было затрачено 50 тонн золота, то в 1972 году — 458. И это в стране, которая сама себя может спокойно обеспечивать зерном.

Видно было, что у обычно спокойного и уравновешенного Косыгина накипело, и сейчас он, не мудрствуя лукаво, рубил перед генеральным секретарём правду-матку. По мере того, как Предсовмина вываливал всё новые факты, лицо Леонида Ильича всё больше мрачнело. Наконец, не выдержав, он хлопнут ладонью по столу:

— Понял я, понял, Алексей Николаевич, что не всё гладко, и что ситуацию нужно исправлять. Кстати, мне тут один… хм, скажем так, знакомый дочери на днях тоже высказал свои соображения по экономическим реформам, и даже изложил их в письменном виде. На вот, ознакомься.

Извлечённый из ящика стола конверт перекочевал в руки Косыгина, тот достал бумаги и с интересом принялся их читать. Первый раз прочитал быстро, затем вернулся в начало и стал читать уже более вдумчиво, заодно вооружившись ручкой и блокнотом, в котором делал какие-то пометки. Брежнев тем временем попросил помощника организовать чай, и вскоре на столе стояли два стакана в подстаканниках, а также вазочка с конфетами и печеньем.

Впрочем, Косыгин так увлёкся чтением, что ему было не до чая. В конце концов, устав смотреть на полностью забывшего о том. что он в этом кабинете находится не один, Предсовмина, Леонид Ильич не выдержал:

— Алесей Николаевич, ты забирай это письмо и изучай неторопясь. А пока скажи мне, толков там изложено или так, ни о чём?

— Да в общем-то толково, даже есть моменты, которые мне и в голову не приходили. С этим действительно нужно плотно поработать.

— Поработай, Алексей Николаевич, поработай… И заодно подтяни молодых и талантливых экономистов. Эту тему нужно рассмотреть со всех ракурсов.

— Понял, Леонид Ильич! Могу идти?

— Подожди, у меня к тебе ещё один вопрос.

Брежнев нервно потискал в ладонях пустой стакан в подстаканнике, поставил на место, поднял на собеседника глаза.

— Посоветоваться хотел с тобой… Вот, думаю уходить на покой, а твою кандидатуру предложить вместо себя. Пойдёшь?

Косыгину стоило больших усилий сохранить на лице выражение невозмутимости, разве что чуть дёрнул уголком губ. Несколько секунд молчал, не отводя взгляда, затем тихо, но уверенно произнёс:

— Нет, Леонид Ильич, не пойду. Я сейчас на своём месте. Мне ближе экономика, а в качестве первого секретаря партии буду распыляться на второстепенные вещи, не говоря уже о том, что придётся изображать из себя свадебного генерала на всяких встречах и приёмах, не в обиду вам будь сказано. Нет, не пойду.

— Я не обижаюсь, сам всё понимаю, — буркнул Брежнев. — Ну а кого тогда на моё место порекомендуешь?

— Стариков из Политбюро не хочу предлагать, тем более с их закостеневшим мировоззрением. А из тех, кто помоложе и хорош здоровьем, импонируют Романов и Машеров. Оба себя на своих постах проявляют с положительной стороны, дело своё знают, крепкие хозяйственники, понадобится — и в международной политике поднатореют. Других кандидатур не вижу.

— Романов, говоришь, с Машеровым? — задумчиво протянул генеральный секретарь. — Товарищи толковые, может, и впрямь не прогадаем.

Оставшись в кабинете один, Леонид Ильич откинулся в кресле, закрыв глаза. Вспомнились детские годы, проведённые в посёлке Каменское Екатеринославской губернии. Как в годы Гражданской войны к поселку подходила очередная банда, и отец прятал в своём доме четверых детей еврея Черняка. Как в 25-м на танцах познакомился с совсем ещё молоденькой Викторией. Как учился в аграрном техникуме, как в 30-м поступил в Московский институт сельскохозяйственного машиностроения, но тут умер отец и пришлось возвращаться на малую родину. Как учился на вечернем отделении в металлургическом институте, а днём работал кочегаром и слесарем… Трудное было время, трудное, но счастливое. А сейчас, казалось бы, когда страна восстановилась после страшной войны, и можно почивать на лаврах, выясняется, что не всё так гладко. Он догадывался, но предпочитал верить услужливо подсовываемым доброхотами отчётам, которые рисовали радужные картинки победно марширующей экономики. А сейчас его, что называется, окунули мордой в дерьмо, заставив взглянуть на окружающую действительность трезвым взглядом. И ему, только что отметившему 68-й день рождения, уже трудно тащить на своих плечах огромную страну. Значит, пора уходить на покой, передав бразды правления более молодому и сильному. Вот только кому — Романову или Машерову?

Глава 10

Говорухин всерьёз загорелся идеей фильма «Мы из будущего», так же, как в своё время проектом о пиратах. Над сценарием он вовсю работает, и на «Одесской киностудии», как Станислав мне рассказал по телефону, к этой патриотической ленте с элементами фантастики отнеслись с энтузиазмом. Уже начали якобы рассчитывать предварительный бюджет. Правда, съёмки начнутся не раньше мая, так как в сценарии фигурирует летнее время года, а зимой «чёрные копатели» если и работают, то вряд ли человек в своём уме полезет купаться в ледяное озеро.

Тем временем Лена получила партбилет, став обладательницей заветной книжечки аккурат в свой день рождения. Домой пришла, похвалилась, заявив, что теперь она, как член партии, чувствует свалившуюся на неё ответственность за всё происходящее не только в стране, но и в мире.

— Не спеши, — придержал я её коней, — сейчас твоя главная ответственность — наш будущий ребёнок. Поэтому не нужно делать лишних телодвижений, готовься к декретному отпуску, хорошо питайся, продолжай наблюдаться у врачей и не забивай голову посторонними мыслями.

Я же зациклился на мысли о детях. Вчера, когда возвращался от клиентки, возле станции метро «Колхозная» на глаза попался пусть и не беспризорник, но очень бедно одетый мальчонка лет семи-восьми. В груди защемило, сразу вспомнился детдом, куда я угодил после смерти родителей. Я подошёл к парнишке, спросил, где его родители, и он, глядя на меня свезу вверх своими большими глазами, рассказал, что он из детского дома, что ему на самом деле 10 лет, а из всех родственников у него только бабушка, да и та пьяница.

— А звать-то тебя как?

— Даниил, — серьёзно ответил парень.

— И что же ты здесь один делаешь, Даниил?

— Мы в кукольный театр шли, и я отстал.

В этот момент на горизонте появилась тётка в пальто, с закутанной в серый платок головой.

— Даня, вот ты где! Что ж ты делаешь-то, мы с ребятами уже с ног сбились, пока тебя искали. Ты как потеряться-то умудрился?

Позади неё переминались десятка полтора таких же скромно одетых ребятишек. Воспитательница уцепила Данилу за плечо и поставила в конец маленькой колонны, рядом с девочкой в очках, которая тут же схватила мальчонку за руку.

— Лена, держи его крепче, чтобы больше не терялся.

— Простите, а вы из какого детдома? — спросил я тётку, прежде чем колонна двинулась дальше.

— 17-й детский дом, а что?

— Да смотрю, детишки бедно одеты, а у некоторых такой вид, словно недоедают.

— Ну, деликатесами ребятишек, может, и не кормят, но они точно не голодают. Некоторых даже есть не заставишь. А с одеждой… Финансирование у нас скромное, что-то приходится латать, штопать, но уж что бы в рванье ходили или грязные — такого нет… Извините, мы уже в театр опаздываем.

Два дня у меня ушло на обдумывание идеи, а на ближайшем профсоюзном собрании, случившемся в четверг, 26 декабря, я попросил слова и в красках рассказал о недавней встрече с детдомовцами.

— Предлагаю взять над этим домом шефство, а поскольку на носу Новый год — порадовать ребят хотя бы младших групп новогодними подарками.

— Хорошая идея, — поддержала меня председатель профкома Оля Барышникова. — Товарищи, кто за? Против есть? Воздержавшиеся? Никого. Прекрасно, значит, принято единогласно.

Поскольку инициатива во все времена была наказуемой, меня обязали связаться с детским домом, выяснить, сколько именно нужно подарков, договориться с поставщиком и посчитать нужную сумму. Насчёт денег Барышникова просила не волноваться, профсоюзы — не самая бедная организация.

Учитывая постоянный дефицит свободного времени (ох уж эта мещанская тяга к достатку), найти окна для выполнения задания было непросто, но я справился. Директор детского дома Владимир Сергеевич Букин с радостью согласился на бесплатные подарки для младших групп, вернее, отрядов.

— Над нами вроде бы шефствует тонкосуконная фабрика, но это шефство — одно название, — тяжело вздыхал Владимир Сергеевич. — Хорошо ещё, договариваемся на бесплатные посещения кино и театров, недавно вот посещали кукольный театр. В плане культурного развития жизнь вроде дышит, а вот с подарками, конечно, беда. В последние годы наскребём по шоколадке на мальчика-девочку — тем и рады. Так что ваша помощь окажется как нельзя кстати. У нас 31-го в детдоме Ёлка, я, как обычно, буду Дедом Морозом, а наш воспитатель Ольга Степановна — Снегурочкой. Вот тогда и вручим подарки. Жаль, конечно, что только младшим, старшие-то ведь тоже ещё дети, тоже конфет и шоколада почти не видят, как бы не стали потом отнимать у малышни сладости…

— А много вообще у вас воспитанников?

— Всего-то? Всего у нас 143 ребёнка.

Я произвёл в уме нехитрый подсчёт. Если стоимость одного подарка будет равняться в среднем 10 рублям, получается, чтобы ими обеспечить каждого воспитанника детдома, придётся потратить 1430 рублей. Однако! Впрочем, это я, наверное, загнул, на самом деле подарок по идее должен получиться скромнее. В тот момент я и не представлял, насколько.

На прощание сказал, что сотрудники парикмахерской могут устраивать выездные субботники или воскресники, во время которых могут стричь воспитанников детдома бесплатно. И что лично я в ближайшую субботу готов подъехать и обслужить десятка два ребятишек, как мальчиков, так и девчонок.

Далее пришлось договариваться с поставщиком. Тут был один вариант — кондитерская фабрика. А сколько их в Москве? «Красный Октябрь», «Рот фронт», «Большевик», «Бабаевская»… Да и всё, наверное, больше на память ничего не приходило.

Решил начать с «Красного октября», где мне посчастливилось познакомиться с её директором, прекрасным человеком, Героем Социалистического Труда Анной Андреевной Гриненко. Немолодая женщина меня выслушала и с помощью микрокалькулятора «Электроника» начала производить расчёты:

— Так, что у нас входит в подарок… Собственно сама картонная коробка, одна шоколадка среднего размера, пачка печенья и пачка вафель, шоколадные конфеты штук 5–6, карамель и леденцовые конфеты штук 10, шоколадные батончики 2 штуки. Это не считая фруктов, но тут мы, сами понимаете, не в нашей юрисдикции. Если брать по себестоимости, то подарок обойдётся в 1 рубль 12 копеек. А если округлить число подарков до 150 штук-то всего получается на сумму 168 рублей.

— Нормально, — кивнул я.

Уже на следующий день к «Чародейке» подъехала фура на шасси «ГАЗ-52», водитель которой принялся выгружать коробки со сладостями в фойе первого этажа салона-парикмахерской, положив сверху упаковку красочных пакетов.

— Дальше сами, — заявил суровый мужик и попросил Вязовскую расписаться в накладной.

Изначально по фруктам я хотел напрячь знакомую заведующую с оптовой базы, но оказалось, что та с мужем улетела по путёвке в Болгарию. Так что на следующее утро, будучи во вторую смену, я отправился на Измайловский рынок за яблоками. Вернее, меня довёз Афанасий Германович — муж Антонины, согласившийся сегодня побыть в роли извозчика. На его 21-й «Волге» мы планировали потом и отвезти купленные фрукты в «Чародейку».

В кошельке лежали 150 выданных профкомом рублей, и ещё сотку я захватил из своих личных запасов, впрочем, предварительно согласовав это с супругой. Не хотелось ничего проворачивать за её спиной, тем паче это благотворительная акция, а не свидание с любовницей.

Затарившись у братьев-славян вполне приличными яблоками, мы рванули на Центральный рынок. Большое крытое здание встретило нас предпраздничной толкотнёй, все стремились затариться мясом, овощами и фруктами в преддверии Нового года. Однако цены заставили задумчиво почесать затылок. Кило мандаринов стоило два пятьдесят, тогда как в обычные дни рупь двадцать. Причём фруктами торговали исключительно лица кавказской национальности.

— Да они тут совсем озверели! — не выдержал Афанасий Германович.

— Э, дарагой, зачем ругаишься? — подал голос ближайший к нам горбоносый продавец в кепке модели «аэродром». — Цена нэ нравится? Найди дэшэвле.

— ОБХСС на вас нет, — продолжал бурчать муж директрисы. — Понаехали, весь рынок захватили…

Улыбка сползла с лица грузина.

— Иды, покупай в магазын, толка мандарин ты там нэ найдёшь. Нэчива хадыть суда, если дэнэг нэт, ныщий.

— Это я-то нищий?! — завёлся Вязовский. — Ах ты ж паразит! И не стыдно? Ведь твой отец, наверное, кровь на фронте, как и я, проливал, а вырастил спекулянта!

— Кто спэкулянт?! Я спэкулянт?!

Грузин выкинул вперёд руку, намереваясь схватить Афанасия Германовича за отворот пальто, но я в последний момент перехватил его движение и вывернул кисть по часовой стрелке.

— Вах, атпусты! — скривился от боли грузин, вставая на цыпочки.

— Извинишься перед пожилым человеком — отпущу.

Вокруг начал собираться народ, впрочем, соблюдая дистанцию, образовав своего рода полукруг.

— И в самом деле, цены задрали дальше некуда! — послышался возмущённый женский голос.

— Ни стыда, ни совести, — вторил ей немолодой мужчина с профессорской бородкой и сеткой-авоськой в руке.

А к грузину стали подтягиваться его земляки, и их вид не сулил ничего хорошего, один так и вовсе поигрывал нехилым таким ножичком, которым явно не кожуру с яблок снимать.

— Что здесь происходит?

А вот и доблестная милиция нарисовалась. Публика тут же рассосалась, а мне пришлось отпустить кисть грузина, которую тот, сверкая в мою сторону глазами, стал растирать с видом оскорблённого в лучших чувствах человека.

— В чём дело? — повторил вопрос сотрудник милиции.

— Да вот, товарищ старшина, — стал объяснять я, — пришли купить мандарины для ребят из детского дома в качестве шефской помощи, порадовать их хотели к Новому году, а тут такие цены, что невольно закрадываются мысли о спекуляции.

— Вах, дарагой, пачэму сразу нэ сказал, что для дэтский дом?! — оживился продавец. — Я тэбэ хороший скидка дэлать! По рубэл пятьсят отдам.

Нет, всё-таки артистичная нация. Только что на его лице невооружённым глазом читалось желание сделать из меня шашлык, и вот он уже сама любезность, улыбка от уха до уха, аж золотая фикса сверкает.

— Конфликт можно считать улаженным?

Получив утвердительный ответ, старшина неторопясь, хозяйской походкой двинулся по ряду в сторону махавших топорами мясников. А мы следом за грузином отправились в камеру хранения, откуда вышли с двумя коробками мандаринов. Никаких накладных и товарных чеков, ясен пень, у продавца не имелось, но есличто-Афанасий подтвердит, сколько денег было потрачено.

Как я ни отмазывался, вместе с Барышниковой мне пришлось принять участие и в упаковке подарков. 143 коробки были набиты битком, и ещё оставалось немного конфет и вафель, которые решили оставить на «попить чайку», чем иногда баловались в Красном уголке. Причём председатель профкома сладости спрятала в сейф, заявив, что, если жрать их бесконтрольно, то нам и на три дня не хватит.

Утром 31-го декабря мы с ней повезли готовые подарки в детский дом. За рулём снова был Афанасий Германович, без проблем по просьбе Антонины согласившийся поработать извозчиком. Подъехали в разгар утренника, и наряженный Дедом Морозом директор на пару со Снегурочкой при нас принялись раздавать детям подарки.

На работе нас, в свою очередь, порадовали новогодними продовольственными наборами, в которые вошли сырокопченая колбаса, горошек в банке, майонез, пару банок шпрот, пара банок лосося, красная рыба соленая, конфеты, гречка, шампанское, водка, залежалые консервы в нагрузку (попробуй откажись) и… всё те же мандарины. Правда, когда я решил выяснить у Барышниковой, откель южные фрукты и по какой цене, оказалось, что их централизованно заказывали по профсоюзной линии в Министерстве бытового обслуживания. Продовольственный набор вручался, ясное дело, не бесплатно, но и не за баснословные деньги.

Вообще-то предновогодние деньки для меня сложились напряжённо, заказов было море, и многим, увы, пришлось ответить отказом. Хотя и было немного неприятно это сознавать, но отыгрывался я на тех, от кого не мог поиметь существенной пользы в дальнейшем, даже если эти люди могли оплатить недешёвую процедуру. В частности, желающих получить искусственные ресницы было хоть отбавляй, все мечтали встретить Новый год красотками, и я уже начал подумывать, не пора ли заказывать в Институте биоорганической химии новую партию ресниц и клеящей смолы, так как мои запасы как-то неожиданно начали подходить к концу. Но Новый год уже на носу, подумав, решил заняться этим после праздника. И без того работы было навалом, а выходной всего один — 1 января. Мало, мало времени, чтобы побыть в кругу семьи, Ленка меня сутками, считай, не видит.

А ещё нужно было время для подготовки очередной порции публикаций в «Работнице», не говоря уже о моей книге, которая была практически готова. Учитывая вклад, который внесла в её создание моя супруга, на обложке должно красоваться «Алексей и Елена Бестужевы». Оставалось отдать на редактуру, то есть отнести неотредактированный текст с фотографиями в конкретное издательство. Его поисками я также решил заняться после Нового года.

Вечером 31 декабря мы отправились в гости к родителям Лены. Тем уж очень хотелось отметить семейный праздник действительно по-семейному, и мы не стали противиться. Лена даже нашла позитивный момент, заявив, что ей меньше готовить и убирать, хотя маме она, конечно, поможет, несмотря на округлившийся животик.

Тёща готовилась удивить нас салатом «Оливье», а я решил преподнести сюрприз, ещё дома изобразив салат «Татарский». В своё время осваивать рецепт пришлось не по своей воле: однажды телевизионщики в рамках какой-то кулинарной программы решили заявиться ко мне в квартиру-студию, снять сюжет, как известный стилист ещё и на кухне управляется, так что пришлось срочно серфить инет на предмет доступных, но интересных салатов. Там-то мне и попался «Татарский» салат, на деле оказавшийся очень вкусным. Для его приготовления мне потребовалась нежная варено-копчёная ветчина, копчёная курица, которая отлично сочетается с хрустящей картошкой фри, острая корейская морковь и свекла, а также свежая капуста. В предновогодней Москве середины 70-х мне пришлось изрядно побегать, прежде чем я достал нужные ингредиенты, а кое-что сделать самому. В частности, замариновать морковь со свеклой, а картошку нажарить во фритюре, предварительно нарезав соломкой. Салат получился обалденным, и когда я его выставил на стол тёщиной квартиры, и уж тем более когда распробовали — это произвело эффект взрыва небольшой атомной бомбы.

Любимым развлечением советских граждан в ожидании боя курантов является просмотр телевизора. Наш новогодний вечер скрасили фильм «Лев Гурыч Синичкин», телевизионный театр миниатюр «13 стульев», фильм-спектакль «Необыкновенный концерт» Центрального театра кукол, а после полуночи стартовал «Голубой огонёк». В общем-то, не самый плохой набор, жаль только, думал, отправляя в рот очередную ложку салата, что в целом советское ТВ представляет собой достаточно унылое и однообразное зрелище. Люди приходят с работы — а им и посмотреть нечего, какую-то белиберду показывают. Уж лучше в десятый раз перечитать Вальтера Скотта или Жюля Верна.

А вот если бы предложить им, например, классный сериал! Нет, не мыльные оперы про плачущих богатых или рабынь Изаур, и не идиотские скетчкомы про прапорщика Задова, а реально качественный сериал. Жаль, что не выгорит снять мой самый любимый «Во все тяжкие» с непревзойдённым мистером Уайтом. Дело всё же происходит в будущем, да и на «загнивающем Западе». По идее, можно, конечно, адаптировать сценарий под современные реалии, пожертвовав компьютерами, мобильными телефонами и прочей приблудой из века грядущего, но адаптировать его под реалии СССР… Понятно, никто на это не согласится. Наши идеологи будут уверять, что в Советском Союзе даже смертельно больной человек никогда не пойдёт на нарушение закона, на варку какого-то метамфетамина, чтобы обеспечить своей семье безбедное будущее. Да и нет у нас бедных семей по определению, даже потеряв кормильца, жена и дети могут рассчитывать на поддержку государства, на пособия и прочая и прочая. Ну это на бумаге, а на самом деле матерям-одиночкам приходится крутиться как белка в колесе, чтобы прокормить себя и детей. А то ведь могут и в детдом забрать, коль не прокормишь. Другое дело — у них, в полуразложившемся обществе Золотого тельца.

Стоп-стоп-стоп… А может, и не нужно ничего переносить на территорию СССР, может, пусть действие фильма и происходит в той же Америке? А мы посредством кино и телевидения продемонстрируем, насколько прогнил капиталистический строй, тем самым лишний раз капнем на мельницу отечественных идеологов. Ведь по существу «Во все тяжкие» — это и есть обличение пороков американского общества.

Меня так захватила эта идея, что уже 1 января я написал краткий синопсис на десяток абзацев, а затем сел набрасывать примерный сценарий. По моим расчётам, на его создание уйдёт минимум месяц. В общем-то, торопиться некуда, тем более ещё придётся зондировать почву с киностудиями и телевидением на предмет реальности воплощения замысла в жизнь. Кое-какие связи в лице того же Говорухина имеются, не исключено, ему понравится моя идея и он примет в её реализации посильное участие.

Праздники пролетели незаметно. Да и то, была бы это неделя, как в России будущего, а то дадут пару дней — и радуйся. Ну а дальше снова пришлось вливаться в рабочий процесс. Насчёт издательства я пообщался с Орловой, всё-таки издательское дело ей более знакомо, чем мне. Она обещала подумать, и в один из дней середины января в квартире раздался звонок.

— Неделю с телефона не слезала, — отчиталась в трубку Лидия Витальевна. — В общем, расклад такой. Из тех, кто более-менее заинтересовался твоей книгой, это издательство «Искусство». Завтра сможешь туда подойти после обеда? Записывай адрес… Найдёшь там Ершова Геннадия Павловича, это ответственный секретарь, покажешь свою рукопись и фото. Ну а там уже как договоритесь. Правда, для начала желательно было бы вступить в Союз писателей, иначе рукопись могут даже не взять на рассмотрение, но может и получиться. Так что для начала сходи, всё узнай, а там уже будет видно.

Здание издательства в 1-м Красносельском переулке я нашёл без проблем, как и ответственного секретаря. Правда, этот маленький лысый, похожий на колобка человечек, искривший энергией, словно шаровая молния, сразу начал юлить.

— Книга может получиться очень интересная, вы здорово поработали, но… Во-первых, вы не член Союза писателей, но этот вопрос не столь существенен, особенно если вещь талантливая. Достоевский тоже не был членом Союза писателей, — хохотнул он, колыхнув брылами. — Однако, есть и второй момент, более важный… Мы ведь не сами себе хозяева, у нас план, утверждённый специальной комиссией. И этот план рассчитан на три года вперёд.

— То есть шансов издаться раньше никаких?

— Ну-у, я бы не был столь категоричен. Иногда случалось, что нам приходилось издавать что-то вне очереди. Но такое происходит крайне редко.

— То есть всё-таки есть шанс издаться хотя бы в этом году?

— Шанс есть всегда, но если я просто предложу вашу книгу на комиссию, и она её просто одобрит — всё равно ждать придётся минимум три года. Однако! — он поднял указательный палец и на октаву понизил голос. — В этой самой комиссии работает мой институтский товарищ, и я могу попробовать — всего лишь попробовать — шепнуть ему, чтобы вашу книгу рассмотрели вне очереди.

Сказал и смотрит на меня так многозначительно, мол, намёк более чем прозрачен, не открытым же текстом говорить. И не боится ведь ничего, первый раз меня видит, и внаглую просит взятку. Так и хочется врезать по этой наглой, сытой харе. Но умом понимаю, что по-своему этот тип прав, если честно встану в очередь — публикации придётся ждать не один год. Вот только цена вопроса?

— Учтите, что если книга выйдет, то она будет издана с цветными иллюстрациями на отличной мелованной бумаге, в качественном переплёте, и сразу станет раритетом. Мы обычно не выпускаем такие издания большими тиражами, в пределах 100 тысяч экземпляров. И кстати, гонорар от 300 рублей за авторский лист, а у вас тут листов 12 навскидку. А если книга будет переиздана…

Ишь как стелется медоточивый наш, у меня того и гляди из ушей патока потечёт.

— Хорошо… Сколько?

Враз повеселевший Ершов быстро написал карандашом на листе в блокноте цифру, показал мне, после чего вырвал листок, порвал на мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. Однако… Тысяча «деревянных» на дороге не валяется, сумма серьёзная. Видя мои сомнения, ответсек заговорщицки добавил:

— Я же не один, сами понимаете, товарищ тоже в доле.

— Когда?

— Как только получаю на руки половину суммы — запускается процесс. Если не получится — аванс возвращается, — развёл он руки в стороны. — Даже мой товарищ не всесилен. Устраивает вас такой вариант?

Может, при расчёте попробовать применить ДАР? Сунуть ему в руки клочок бумаги и сказать, что это пачка 5-рублёвок… Вот только сунется он после моего ухода в ящик стола, пересчитать денежки, а там вместо пачки купюр — листок бумаги. Может, и не заподозрит, что его загипнотизировали, но осадочек останется. Тем более потом всё равно вторую часть отдавать. Нет, идея с внушением тут не прокатит. Или позвонить Брежневой? Хм, после прошлого раза, боюсь, она ещё держит на меня обиду, как бы с такой наглой просьбой и вовсе не потерять её расположение.

С другой стороны, у меня дома как раз где-то тысяча с небольшим, и ещё две тысячи лежат на сберкнижке. Думаю, Лена не будет против взятки, тем более если я обрисую потенциальную материальную выгоду. Отдай тысячу — получи три. Да и обидно было бы профукать книгу, столько труда и времени в неё было вложено. Ну или не профукать, отложить в долгий ящик длиной в несколько лет.

— Что ж, я вас понял, Геннадий Павлович. О своём решении я сообщу в ближайшее время.

Засим мы с Ершовым расстались. Вот бы заявиться к нему с мечеными купюрами и сотрудниками ОБХСС… Условным он вряд ли отделался бы, но тогда вероятность публикации моей книги конкретно в этом издательстве резко снизится до нулевой отметки. А если пройдёт слушок — а он обаятельно пройдёт — что такой-то автор подставил сотрудника «Искусства», то и в других издательствах я стану нежелательным гостем.

Всё это я объяснил по возращении домой Лене.

— Бери, конечно, только давай сначала пробежимся по магазинам, посмотрим коляску и пелёнки-распашонки. А кроватка от Наташки ещё осталась, она разобранная у отца в гараже лежит.

В первый же выходной всем семейством отправились в «Детский мир» на площади Дзержинского. Супруга сказала, что здесь самый большой выбор товаров для детей и новорожденных в Москве, однако ассортимент представленных колясок поверг меня в уныние, хотя Лена и настаивала, что «вон та бежевая вроде ничего». Но средство транспортировки новорождённых от «Дубненского машиностроительного завода» мой чуткий вкус не удовлетворило.

— Может, посмотрим в комиссионке? — предложил я. — Время до родов ещё есть, если что, купить простенькую коляску всегда успеем.

Но, прежде чем уйти, здесь мы хотя бы разжились пелёнками, распашонками, ползунками и прочими мелочами. А Наташка ещё и куклу присмотрела, выцыганила всё-таки. По пути домой бутылочку со сменными сосками приобрели в аптеке, плюс обычные соски сразу с пяток. Тем же вечером я позвонил в комиссионный знакомой заведующей Алле Викторовне, стоявшей у меня в очереди на ресницы.

— Алексей, представляете, только позавчера купили хорошую польскую коляску… А давайте я в комиссионку у Планетария позвоню, может, у них что есть.

И действительно, как сообщила перезвонившая буквально пять минут спустя Алла Викторовна, имеется там практически новая немецкая колясочка «Zekiwa» за 120 рублей, и для меня её даже специально отложили. Намекнула, что за то, что припрятали «под прилавок», придётся с десяточку накинуть. Ну что ж делать, на следующий день в обеденный перерыв я как сивка помчался в «комок» за коляской. И в самом деле, та была хороша, как «Мерседес» по сравнению с «Жигулями». Вещь стоила своих денег. С этой коляской от Смоленской площади я пешком минут за 15 вернулся на работу, поскольку туда было ближе, чем до дома. Опоздал с обеда всего на четверть часа, а уже вечером на такси привёз покупку домой. Лена коляску одобрила, заявив, что теперь-то все мамочки в округе будут ей завидовать.

Подсчитали наличность в заначке. 850 рублей, плюс отложенные на жизнь полторы сотни, считай, ровно тысяча. И ещё две тысячи на сберкнижке. Откуда снимать деньги мы решили только в случае крайней необходимости, так как, собственного говоря, начали откладывать на приобретение личного автомобиля. Я на работе даже в очередь «Жигули» 6-й модели записался, хотя был уверен, что легче и уж точно намного быстрее приобрести машину на авторынке «Южный порт». И уж если отложим достаточную сумму, то там можно «Жигулями» не ограничиваться, а замахнуться на что-то более серьёзное, в идеале зарубежного производства. Пусть даже и слегка подержанное — ТАМ умели делать на десятилетия. В конце концов, почему Высоцкому можно по Москве на «Мерсе» разъезжать, а чемпион мира по парикмахерскому искусству такой возможности лишён?!

Знал бы я, что вскоре мне представится возможность познакомиться со знаменитым бардом лично… Вообще, конечно, рано или поздно это должно было случиться, учитывая специфику моей работы на КГБ и то, что Высоцкий всегда был желанным гостем на подобного рода вечеринках.

В середине января я получил-таки подарок от кураторов из КГБ — 300 рублей в конверте без всяких подписей в ведомостях. Конверт мне передавал Гуляков, не преминувший добавить о том, как Родина мною гордится, но что я негромко, но с искренним рвением в глазах ответил: «Служу Советскому Союзу!» Надеюсь, Иннокентий Павлович не расслышал лёгкий сарказм в моём голосе.

— Алексей Михайлович, я слышал, вас приглашала на свой день рождения Андреева? — неожиданно спросил он.

— Какая Андреева?

— Ну как же, Олеся Леонидовна.

Одна из моих клиенток Олеся Леонидовна Андреева была миниатюрной и чрезвычайно худой брюнеткой лет около сорока, с прямыми волосами ниже плеч и наползавшей на глаза чёлкой. Дама пребывала в статусе вдовы, её бывший муж, Народный художник СССР, благополучно скончался несколько лет назад, и теперь Андреева жила в сталинской высотке на Баррикадной в трёхкомнатных апартаментах вместе с 19-летней дочерью. Сама же она в прошлом являлась подающей надежды балериной, но какая-то специфическая травма лишила её возможности достичь хореографических высот, и в данный момент Олеся Леонидовна преподавала в балетной школе Большого театра. Её дочь, кстати, неплохо танцевала и в данный момент гастролировала в составе труппы Большого по Японии.

— А-а, да-да, приглашала. Но мне пришлось отказаться, сославшись на чрезвычайную занятость, — сказал я, хотя на самом деле мне просто неохота было тащиться в гости на очередную пьянку.

— Так вот, позвоните ей и скажите, что принимаете приглашение.

— Иннокентий Павлович, что ж вы меня всё по разным сборищам командируете? Мне кажется, я созрел для решения более серьёзных задач. Вы же помните про резиденцию посла, — понизив голос, заговорщицким тоном добавил я.

— Алексей Михайлович, ваше появление в резиденции посла — не более чем случай, прихоть миссис Гарви, которой мы умело воспользовались. Так что вашей основной задачей по-прежнему является посещение кулуарных посиделок. Тем более на этом, как вы изволили выразиться, сборище, будут люди, с которыми вы уже встречались в неформальной обстановке. В частности, Тарковский. В прошлом году ему зарубили фильм, и говорят, он подумывает о выезде на Запад.

Вот же сука Гуляков, удружил! И не отмажешься, в их руках реальные рычаги, чтобы заставить меня делать то, что нужно им. Сегодня они меня премируют, а завтра перекрывают кислород, и я оказываюсь если не на скамье подсудимых, то буду, как желал герой Папанова в фильме «Бриллиантовая рука», жить на одну зарплату.

Андреева моё предложение встретила с энтузиазмом, и в назначенное время я уже звонил в дверь элитной квартиры.

— Ой, какая прелесть! Как вы угадали?

— Мне же известен ваш вкус, — скромно улыбнулся я. — Как ресницы? Я смотрю, на коррекцию пока рано.

— Да, Алексей, держатся прекрасно, у вас золотые руки!

Вручив имениннице букет роз и упаковку болгарских духов «Сигнатюр», я стал переобуваться в захваченную по совету Андреевой из дома «сменку». Предложение взять вторую обувь показалось мне разумным. Тапочек всё равно на всех не хватит, а в уличных, пусть даже и хорошо вытертых о коврик ботинках за вечер взопреют ноги.

В большой зале из знакомых лиц я увидел обещанного Тарковского и пару Мессерер-Ахмадулина. Режиссёр, увидев меня на пороге комнаты, где он сидел за большим овальным столом и с неизменной сигаретой в руке, чуть ли не вздрогнул, недобро при этом прищурив глаза. Тем не менее, на мою протянутую руку он ответил хоть и вялым, но рукопожатием. И даже соизволил привстать.

Ахмадулина при моём появлении почему-то грустно вздохнула, а вот Борис Асафович довольно дружелюбно пожал руку. Я уже как-то слышал, что Мессерер и Ахмадулина сходили в ЗАГС, и теперь имел возможность убедиться в этом лично.

Была здесь ещё пара — импозантный мужчина предпенсионного возраста с проплешиной на голове и с ним молодая, достаточно симпатичная особа. При знакомстве выяснилось, что это директор Москонцерта Лазарь Моисеевич и его супруга, начинающая певица Ирина, фамилии которой я не запомнил. Наверное, потому и не запомнил, что настоящей известности она не добьётся, иначе в памяти жителя XXI века она отложилась бы. Следом за мной подтянулись люди из Большого театра в количестве пяти человек, после чего Олеся Леонидовна дала отмашку, и народ от души принялся тостовать и закусывать.

Лазарь Моисеевич оказался разговорчивым малым, таких обычно называют душой компании. В его арсенале оказались десятки историй, связанных с его работой в «Москонцерте».

— Вы ведь знаете, чтобы стать артистом «Москонцерта», нужна московская прописка, — говорил он. — Каким бы талантливым ты не был, а без прописки не имеем права принять. И люди вынуждены идти на хитрость. К примеру, один известный ныне конферансье развелся со своей женой, которую дико любил, от которой у него было двое детей. Но они развелись, и он сделал липовый брак во имя того, чтобы поставить штамп, что у него есть московская прописка.

— А правда, что у Кобзона на голове парик? — спросила моложавая женщина, прибывшая с компанией из Большого театра.

— Так и есть, — кивнул Лазарь Моисеевич. — Говорит, любил в мороз ходить с непокрытой головой, вот и повыпадали. По мне, так это просто алопеция.

— Чего? — спросил кто-то.

— Болезнь такая, при которой волосы выпадают, — терпеливо объяснил Лазарь Моисеевич. — А вот ещё он мне рассказывал, как несколько лет назад Высоцкий предлагал ему купить у него песню. Йося выступал в московском саду «Эрмитаж», в Летнем театре, и туда к нему приехал Высоцкий с просьбой купить песню. Кобзон ему говорит: «Володя, ты с ума сошел. Я не покупаю песен». На что тот просит: «Ну, тогда дай 25 рублей». Пожалел Йося коллегу по цеху, одолжил. Говорит, Вовка всё ему вернул, до копейки, правда, через полгода.

— Кстати, Володя ещё обещал заглянуть сегодня, попозже, после спектакля, — сказала хозяйка, посмотрев на часы.

— Или вот Майка, — продолжил свои воспоминания Лазарь Моисеевич. — Это я про Кристалинскую. Какой у неё характер… В 20 лет она восходящая звезда, мечтает о детях, и тут обнаруживают рак. Другой бы на её месте руки опустил, а она не сдалась, продолжала выступать, втайне ото всех проводя каждый отпуск на больничной койке. Разве что в песнях своих давала волю грусти. А тут в 70-м Лапин пришёл на телевидение, так вообще Майку запретил показывать. Где он в её песнях углядел антисоветчину?

— И как же она сейчас? — спросила именинница.

— Да по сельским клубам выступает, — вздохнул рассказчик и, понизив голос, добавил. — А Лапин ещё много кому крови попортит, помяните моё слово. Недаром у него прозвище «Сталин от телевидения».

Слушавший, как и все, Лазаря Моисеевича режиссёр непрерывно смолил сигарету за сигаретой, в итоге не выдержал, вставил свои пять копеек.

— Да и в кино дела не лучше. Мне фильм «Зеркало» запретили в прошлом году снимать. Причём в самый разгар съёмочного процесса. Вызвал к себе Ермаш: «Ты, Андрей, не обессудь, но поступила директива». И пальцем в небо тычет.

— И что теперь думаешь делать? — спросил Мессерер.

— Не знаю, Боря, не знаю… Хоть в диссиденты записывайся. Кислород перекрыли, снимать не дают… Меня вон итальянцы к себе зовут снимать, немцы, я про Польшу уж и не говорю. Может, и правда плюнуть на всё и махнуть за кордон…

— Что имеем — не храним, потерявши — плачем, — вздохнул Мессерер.

— Алексей, а расскажите, как чемпионат мира выиграли, многие ведь не знают, — предложила хозяйка, видимо, желая сменить скользкую тему.

— Да там ничего такого интересного и не было, — скромно улыбнулся я.

— Расскажите, расскажите, — поддержал Мессерер.

Я влил в себя глоток коньяка, закусил миниатюрным бутербродом с красной икрой и только после этого принялся рассказывать, естественно, опуская некоторые подробности моего пребывания в ГДР.

К концу моего рассказа раздался звонок в дверь. Олеся Леонидовна побежала открывать, и вскоре из прихожей раздался знакомый по песням и видеозаписям голос с хрипотцой. Высоцкий пришёл без Влади, но с лысым, смахивающим на уголовника товарищем, которого мне представили как писателя Артура Макарова. Моё внимание привлекли выглядывающие из-под расклешённой «джинсы» ботинки барда на толстой платформе и достаточно больших каблуках. Что, в общем-то, понятно: невысокому от природы Высоцкому не хотелосьвыглядеть карликом рядом с более рослой Мариной Влади.

— Всем привет! — устало улыбнулся присутствующим Владимир.

— Вот сюда, Володя, присаживайся, — суетилась хозяйка, суетясь с ещё одним букетом в руках.

— Держи, это тебе от нас с Мариной!

Высоцкий протянул хозяйке… упаковку болгарских духов «Сигнатюр». Вот это подстава! Ну да ладно, духи не колбаса, быстро не испортятся. Во всяком случае, месячишко простоят. Гостям тут же налили штрафную, и как Высоцкий ни отнекивался, мол, он сегодня за рулём, рюмку водки ему всё же пришлось опрокинуть.

— Что хоть за спектакль был? — спросил Мессерер.

— «Пугачёв».

— А-а, где ты Хлопушу играешь… Сильно играешь, скажу без ложной лести.

— У Володи вообще нет слабых работ, и играет, и песни поёт на разрыв аорты, — добавил Лазарь Моисеевич.

— Ну, ребята, прекращайте, — засмущался Высоцкий, хотя было видно, что ему приятно это слышать.

— А я слышал, у тебя проблемы с Любимовым? — поинтересовался Мессерер.

— Скорее, это у него со мной проблемы. Не нравится, что часто отлучаюсь на съёмки. Да и моё питие ему поперёк горла. То есть он не против, чтобы я выпивал в свободное от работы время, но когда выпивают другие и говорят, почему это Высоцкому можно, а нам нет — это выводит его из себя.

Когда Владимиру налили вторую рюмку, Высоцкий наотрез отказался, заявив, что одной рюмки для него более чем достаточно. Не хочет попасть в аварию или лишиться прав. Затем кто-то выразил сожаление, что в доме нет гитары.

— Могу вас и стихами порадовать, если, конечно, есть желание послушать, — предложил поэт.

— Конечно хотим! — раздалось со всех сторон.

— Ну что ж… Прочитаю я, пожалуй, под настроение «Памятник».

Начал он спокойно и размеренно:

Затем его голос начал набирать силу, а на шее вздулась вена.

Вот это энергетика! У меня аж мурашки табунами помчались по коже.

Несколько секунд молчания, которые нарушили хлопки женщины из числа делегации Большого театра. К ней тут же присоединились остальные, я тоже аплодировал, не жалея ладоней. Всё-таки смотреть старые видеозаписи с Высоцким и видеть и слышать его вживую — как говорят в Одессе, две большие разницы. У меня даже подмышки вспотели, и я подумал, что не мешало бы заказать у фарцовщиков или в комиссионках поискать антиперспирант.

На часах между тем уже без четверти одиннадцать. Пора бы собираться, обещал своей беременной жене сильно у клиентки не задерживаться. Поднялся, начал было говорить прощальную фразу с пожеланием здоровья имениннице, и в этот момент уже изрядно подвыпивший Тарковский меня перебил:

— О, что ж это мы уходим? А на посошок? Олеся, ну-ка налей ему. И не в рюмку, а стакан. До краёв!

Режиссёра попробовали угомонить, но тот был непреклонен. Теперь он уже требовал и себе налитый до краёв стакан, чтобы посмотреть, кто из нас двоих слабак. Глядя в его налитые кровью глаза, на его воинственно топорщащиеся усы, я испытывал лишь сочувствие. Довели человека, в общем-то небесталанного, что Родина ему уже не мила, перекрывают кислород. И вероятно, не без моего участия. А чем ещё можно объяснить то, что не произошло, хотя по идее должно было случиться?

— Ладно, на посошок так на посошок, — кивнул я.

Нам с Тарковским налили по полному стакану водки. Андрей Арсеньевич поднял первый, состроил мне презрительную мину и одним махом, без передышки, влил в себя содержимое стакана. Вытер губы тыльной стороной ладони и с вызовом посмотрел на меня. Что ж, я сегодня почти не пил, напоследок можно и гульнуть. Не дыша, медленно влил в себя горючую жидкость, после чего выдохнул ртом, и только после этого позволил себе вдохнуть воздух через ноздри. В отличие от Тарковского, я всё же не удержался, закусил маринованным, приятно хрустевшим корнишоном.

— Будут ещё какие-то пожелания? — адресовал я вопрос режиссёру. — Если нет, то позвольте откланяться.

Я двинулся в сторону прихожей, а следом засобирался и Высоцкий, сославшись на усталость после спектакля. Получилось, что из подъезда мы выходили вместе, и оба в модных дублёнках. Неподалёку был припаркован «BMW» серо-голубого цвета.

— Тебе куда? — спросил Высоцкий, поигрывая в руке ключами от машины.

— В район метро «Смоленская».

— Садись, подкину.

На прогрев двигателя он потратил всего минуту, и когда машина тронулась, включил магнитолу. Салон заполнила музыка набирающего силу шведского квартета, в прошлом году выигравшего «Евровидение». Впрочем, это был не душераздирающий рок, так что мы вполне могли общаться, чем Высоцкий не преминул воспользоваться.

— Слушай, я так понял, ты парикмахер?

— Можно и так сказать, хотя причёска — всего лишь часть оказываемых мною услуг.

— Да, женское поголовье требует к себе особого отношения, — хмыкнул Владимир. — Я вон по Маринке вижу, сколько времени и денег она тратит на себя. Нет, так-то она и меня не забывает, всегда что-то из Франции привозит. Машину вон тоже дарила, «Рено», но эта «немка» — совсем другое дело! Я вообще-то из Германии две таких пригнал, только цвет разный. Потом выяснилось, что вторая числится в угоне. Ездить на ней вроде как нельзя, но я поступаю хитро — просто переставляю номера. Да и донором запчастей, если что, может послужить. Хотя вот думаю, может, продать её на фиг, вторую-то… Тебе не нужна?

— Я бы не отказался, да пока столько не накопил. Почём кстати?

— Брал новую за 14 с половиной тысяч марок, на спидометре 55 тысяч, отдам за двадцать тысяч рублей.

— Хм… Заманчиво, но пока не готов рассмотреть твоё предложение. В лучшем случае года через два.

— Может знакомые есть из солидных? Поспрашивай… А пока сам поезжу. Тем более машина — мечта! 5-ступенчатая коробка, движок два с половиной литра на 150 лошадей, на хорошей дороге летит 180, хотя можно и больше выжать. Бензина расходует 10 литров на сотню.

Он похлопал по баранке, а я подумал, что иметь дело с числящимися в угоне машинами — дело хлопотное. Могут и конфисковать, всё-таки я не всенародно любимый бард, а всего лишь женский мастер. Опять же, стоит ли «дразнить гусей»? От зависти люди могут такое учудить… Любителей катать анонимки в соответствующие органы у нас всегда хватало, в чём у меня уже была возможность убедиться. Да и про расходные материалы не стоит забывать. Свечи, колодки, ремни, фильтры… Где я всё это буду доставать? Не говоря уже о запчастях. Как у Высоцкого постоянно мотаться за границу возможностей у меня нет. А если к спекулянтам — это ж сколько всё будет стоить… Да мне какой-нибудь карбюратор встанет рублей в пятьсот. А техобслуживание! Где я его найду? Так что придётся пока губу закатать.

— На горизонте «Смоленская», — вырвал меня из раздумий голос Высоцкого. — Где тебя высадить?

— Да где-нибудь тут и высади.

Высоцкий припарковался напротив станции, втягивавшей в себя людские потоки и выплёвывающей обратно человеческую шелуху. И пока он парковался, я решил попробовать применить дарованную Мессингом способность. Дождавшись, когда машина остановится и водитель сможет спокойно общаться, глядя глаза в глаза, я спросил:

— Володь, скажи честно, ты уже употребляешь наркотические вещества?

Тот приподнял бровь, глядя на меня с осторожным любопытством.

— Где это ты такое слышал?

— Да разные слухи ходят… Володя, внимательно смотри мне в глаза, — в этот момент я полностью сконцентрировался на внушении. — Запоминай, что я тебе скажу. Наркотики несут смерть. Они разрушают твой организм, твои внутренние органы приходят в негодность, ты становишься живым трупом. Эффект счастья и бодрости, который дают наркотики — кратковременный, за него приходится расплачиваться своим здоровьем, годами жизни. Запомни, ты больше никогда — НИКОГДА — не будешь употреблять наркотические препараты. И спиртное пить будешь в умеренных количествах. Иначе — СМЕРТЬ! Ты меня хорошо понял?

— Да, — механически подтвердил Высоцкий.

— И на этой оптимистичной ноте, — я хлопнул в ладоши, выводя собеседника из состояния транса, — на этой оптимистичной ноте мы попрощаемся. Спасибо, Володя, что подвёз, удачи и, самое главное. Здоровья!

Мы обменялись рукопожатием, после чего я отправился домой. А назавтра с утра позвонил Ершову. Договорились встретиться в обеденный перерыв в скверике напротив издательства. Там, на лавочке, произошла передача конверта с двумя десятками 25-рублёвых купюр.

— Повторяю, в случае отрицательного результата деньги верну, — шепнул Ершов, — но что-то мне подсказывает — всё пройдёт гладко. Перезвоните мне через пару деньков, возможно, уже наступит какая-то определённость.

Я перезвонил через три, и услышал, что мой вопрос решён положительно ввиду того, что книга представляет собой по-настоящему художественную ценность. Книга должна выйти до конца года. Далее последовал намёк на вторые пятьсот рублей, и я сказал, что готов их отдать хоть завтра. Встреча состоялась «на том же месте, в тот же час», и я прощался с купюрами в надежде, что Ершов меня не кинул. В противном случае… Убить не убью, но покалечу. А заодно ещё и через Гулякова наведу на него органы. Пусть даже пострадаю за дачу взятки, но этому козлу достанется всё равно больше. Однако я тешил себя мыслью, что до этого всё же не дойдёт.

В кабинете Брежнева сидели трое: он сам, Первый секретарь ЦК КП Белоруссии Пётр Машеров и Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов. Леонид Ильич, прежде чем приступить к беседе, поиграл с гостями в «гляделки». К его удовлетворению, оба не отвели глаз, иначе дрогнувшего, как он для себя изначально решил, отправил бы восвояси.

— Тут вот какое дело, товарищи, — начал он, сцепив на столе пальцы рук. — Вы в курсе, что в последнее время моё здоровье вызывает вопросы. Я и сам чувствую, что каждое выступление, каждая поездка даются с трудом. Да и голова от бессонницы плохо соображает, а от таблеток, которыми меня Чазов пичкает, целый день всё как в тумане. Не хочу быть обузой для нашей партии, для всего советского народа, и поэтому я решил подать в отставку.

— Может быть, не стоит торопиться, Леонид Ильич? — осторожно спросил Романов.

— Я уже всё обдумал, Григорий Васильевич. Это вопрос решённый, мы его вынесем на внеочередной пленум, который соберём в марте. У нас на повестке дня другой вопрос: кого предложить на место Генерального секретаря? Вот потому-то я вас и пригласил.

— Хотите услышать наш совет? — поинтересовался Машеров.

— Хочу услышать, кто из вас готов возглавить компартию Советского Союза. Я долго думал, и честно скажу, что первой кандидатурой шёл Косыгин. Но когда я ему об этом сказал, он попросил оставить его Предстателем Совета министров, мол, экономика ему ближе, чем…

Брежнев осёкся, вспомнив фразу про свадебного генерала.

— В общем, я не стал настаивать, пусть занимается экономикой, это сейчас одна из первоочередных задач. Мы с ним сошлись во мнении, что остаются два человека — Машеров и Романов. За тобой, Пётр Миронович, репутация рачительного хозяина, справедливого руководителя и, что важно, к тебе не прилипают слухи о тайных богатствах и роскошном образе жизни. Десять лет руководишь республикой, и экономические показатели просто удивляют в хорошем смысле этого слова. К тому же ты сам по себе, ни перед кем не стелешься. Григорий Васильевич, ты за четыре с лишним года во главе Ленинграда тоже успел зарекомендовать себя с лучшей стороны. Много строишь, хороший хозяйственник, диссидентов гоняешь… Опять же, возраст играет в твою пользу, возглавлять страну должен не дряхлый старик, а бодрый и энергичный руководитель. Вот решил поговорить с вами двумя с глазу на глаз, узнать, так сказать, готовы ли вы принять такое решение. Если оба согласитесь — на пленуме голосованием и выберем достойного.

Машеров с Романовым переглянулись, и белорусский лидер после небольшой заминки, глядя в глаза сидевшего напротив всё ещё Генерального секретаря, произнёс:

— Леонид Ильич, спасибо за оценку моей деятельности, но я тоже буду с вами откровенен. В кресле Первого секретаря ЦК компартии Белоруссии я чувствую себя на своём месте. Я объездил республику вдоль и поперёк, знаю нужды и чаяния простого народа, там моя Родина, а вот смогу ли руководить такой большой страной… Честно скажу, не уверен.

— Берёшь самоотвод?

Машеров со вздохом развёл руки в стороны.

— Ну а ты что скажешь, Григорий Васильевич?

— Да и у меня ситуация в целом схожая, только в пределах не республики, а 4-миллионного города. Много планов, Леонид Ильич, много задумок, но я так скажу: раз партия позвала — обязан откликнуться. Как говорится, кто, если не мы? Косыгин самоотвод взял, Пётр Миронович вот тоже не очень хочет покидать Белоруссию, получается, остаюсь только я. Не хочу ставить вас и партию в безвыходное положение.

— Партия-то партией, но ты больше всё же о народе думай. А партия… Это локомотив, который тянет за собой состав под названием СССР. Ты, как машинист, будешь в ответе за каждого из двухсот пятидесяти миллионов пассажиров этого состава. Осознаёшь уровень? То-то же… Ещё раз подумай, готов ли ты к такому, не согнёшься ли, не станешь ли марионеткой в руках любителей подковёрных интриг. Меня-то вон со всех сторон одолевают, то одни на свою сторону тянут, то другие. И ты, Пётр Миронович, не спеши отказываться. Тоже на досуге обдумай эту мысль, может, ещё и изменишь решение. И запомните: никому о нашем разговоре ни слова!

Машеров и Романов согласно кивнули.

— И вот ещё что… Держите, ознакомитесь на досуге. Это копии письма одного товарища, в котором он высказывает свои соображения по поводу политических и экономических преобразований в стране. В следующую среду в это же время жду вас у себя. И оба — тебя, Пётр Миронович, тоже это касается — оба подготовьте свои наброски по экономическому и социальному развитию СССР на ближайшие 5 лет. Не забудьте, что в 1980-м году Москва принимает Олимпийские Игры, к нам приедут гости со всего мира, они должны видеть, что мы живём не хуже, чем на капиталистическом Западе.

Глядя в спину уходящим соратникам, Брежнев думал, что слишком уж жадноватый блеск появился в глазах Романова, когда тот услышал предложение возглавить советскую компартию. Тем самым он посеял сомнение в сердце генсека, который уже было согласился на кандидатуру ленинградского лидера. Машеров в этом плане показался более спокойным и рассудительным. Вот к нему у Брежнева лежала душа. Никогда ни в чём белорус не поставил под сомнение свою репутацию, хорош и как лидер республики, и к его человеческим качествам не подкопаешься. А Романов, как комитетчики докладывают, ещё на старости лет спутался с какой-то певичкой. Вот ведь какой жирный кусок достанется западной прессе, обожающей копаться в грязном белье. А тут, тем более, руководитель государства. Может, всё же и впрямь Пётр Миронович передумает?

В этот момент в стене за спиной Генерального секретаря открылась неприметная дверь, и в кабинете появился невысокий человек в скромном сером костюме.

— А, Георгий, я и забыл про тебя, — оживился Леонид Ильич. — Присаживайся. Ты там сидел, всё слышал и видел, ну-ка делись своим мнением.

— Не знаю как вам, а мне Машеров кажется более подходящим на эту должность, — тихо сказал помощник Генсека Георгий Эдуардович Цуканов. — Романов какой-то… Какой-то он суетливый, что ли. Да и посмотрел я личные дела обоих, думается, что как хозяйственник и экономист Пётр Миронович всё же будет более полезен на посту лидера ЦК КПСС.

— Не слишком много у нас хозяйственников намечается во главе Правительства? Косыгин вон, теперь ещё и Машеров… А политикой кому заниматься, внутренней и внешней? Романов мог бы справиться, как думаешь?

— Пока он только показал, как надо диссидентов гонять, ещё неизвестно, что может наворотить на посту Генсека. За Машерова я спокоен, он как-то более предсказуем, но в то же время ещё и по-хорошему упёртый. Всё делает на совесть, не кидается из крайности в крайность.

— Ясно, — задумчиво побарабанил пальцами по столу Брежнев. — Вижу, что мысли у нас с тобой текут в одном направлении. Что ж, попробуем Петра Мироновича переубедить.

Глава 11

Да-а, не зря я заглянул в этот букинистический магазин на Сретенке! Не знаю, что меня подтолкнуло это сделать, но вскоре я понял, что не прогадал. «Уход за кожей лица» — (авторы Ласс и Поликарпова), «Косметический уход за кожей» (Картамышев, Арнольд), «По законам красоты» (Эренгросс), «Медицина на страже красоты» (Ахабадзе, Гусарова, Крикун)… Конечно, используя свой богатый опыт в этом направлении, я мог бы и сам написать книгу по косметологии. Но даже в этих раритетных на взгляд жителя XXI век изданиях можно было найти немало полезной и любопытной информации. Поэтому, к некоторому удивлению продавщицы, я заплатил за все книги и покинул магазин в прекрасном расположении духа.

Поднимала настроение и погода. Первые числа марта, снег ещё вроде бы и не думает таять, но солнышко пригревает и днём появляются проталины. Через недельку-другую уже и грачи, как на полотне Саврасова, прилетят, облепят чёрные ветви деревьев и загалдят о чём-то своём.

Себе я небольшой подарок сделал, а чем порадую своих женщин на 8 марта, я уже знал. Тёща, думаю, снова обрадуется своим любимым духам, Наташке я уже купил очередную куклу в «Детском мире», мы её спрятали дома, чтобы не нашла раньше времени. А свою жену, донашивающую нашего ребёнка, я решил одарить золотым кулоном на цепочке того же металла. Причём не абы каким кулоном, а с изображением Козерога. По идее, надо было его дарить на день рождения, но в том-то и дело, что подобная мысль закралась в мою головушку как раз во время наших скромных домашних посиделок 23 декабря. Найти в Москве приличного ювелира, берущего заказы на дом, оказалось не так легко, эта публика успешно маскировалась, работая только через хороших знакомых.

Получилось всё достаточно случайно. У меня после новогодних праздников заболел зуб. Зная уровень и ужасы советской стоматологии, идти в поликлинику у меня никакого желания не было. Я принялся выяснять, имеются ли в Москве частные стоматологи. Выяснилось, что имеются, и одного из них зовут Антон… Нет, не Антон Семёнович Шпак, а Антон Борисович Мульман.

На дому Мульман принимал особо доверенных пациентов, а его квартира благодаря наличию дорогих антикварных вещиц выглядела как небольшой музей. При этом дантист в стиле всё того же Шпака поплакался, что в прошлом году стал жертвой каких-то налётчиков, которые якобы вынесли из дома всё самое ценное. Их было четверо, в масках с прорезями для глаз, позже двоих схватили, а третий вроде как погиб, главарь же неизвестно где скрывается, и ни на какую компенсацию он уже не рассчитывает. Оборудование же в его частном кабинете было на уровне, наверное, лучших мировых стандартов этого времени, и с моим зубом он разобрался безболезненно и без проблем, поставив чехословацкую композитную пломбу, при мне вскрыв упаковку с надписью «Эвикрол». А я всё это время думал, где мне взять золотишка на изготовление ювелирного изделия. И когда мы с зубом закончили — за пломбу пришлось отдать червонец — напрямую спросил у Мульмана, мол, вы же стоматолог, имеете дело с золотом, подскажите, выручите. Подумав, Антон Борисович рекомендовал мне своего «смежника», ювелира Кацмана, к которому я сейчас, с книжками в купленном за пятёрку в переходе у цыганки пакете, украшенном фотографией ливерпульской четвёрки, и направлялся.

Кацман меня уже ждал. Готовый кулон, а также 45-сантиметровая цепочка потянули на 250 рублей. Кулон получился красивым, точно таким, каким мы его изобразили на листочке бумаги в первое посещение.

Подарок я пока припрячу, всему своё время. Нынче на работу во вторую смену, поэтому обедать буду дома. Лена, уже месяц сидевшая дома в декретном отпуске, встретила меня в фартуке, который спереди недвусмысленно топорщился, и белыми от муки руками — на вечер лепила пельмени. Как же всё-таки округлился живот у моей жены, думал я, отправляя в рот ложку за ложкой горячего и вкуснейшего борща. Оно и немудрено, девушка она уж точно не упитанная, а срок подходит. Родить может в любой момент, но, по заверениям её доктора Виталия Сергеевича, у которого она наблюдается, радостное событие должно произойти в середине марта.

— Если дочка родится, можно назвать Мартой, — предложил я, услышав от жены о сроках предполагаемых родов.

— А если мальчик? Есть имя Март?

— Ну уж нет, это перебор, — воспротивился я. — И Марат мне не очень нравится. Как тебе имя Даниил?

В общем-то, она была не против. Лена вообще у меня девочка покладистая, не говоря о том, что ещё и очень симпатичная, неудивительно, что я не мог нарадоваться на свою жену.

Кстати, тёща по каким-то своим приметам рассчитала, что у нас всё же будет девчонка. Лена ей верила, говорит, что это какая-то родовая примета, которая всегда срабатывала. Может быть, потому что младенец в животе толкался слабенько? Ну и ладно, по мне — лишь бы ребёнок здоровым родился.

Вообще, конечно, праздники вносят в мою жизнь тот ещё хаос. Нет, у меня в блокноте всё чётко записано, кто, где и во сколько, но зачастую, возвращаясь от очередной клиентки домой чуть не за полночь, я уже не помнил сам себя. Однако прервать этот «чёс» было выше моих сил. Ну кто в здравом уме откажется от возможности поднять такое, прошу прощения за сленг, бабло?! Особенно учитывая получение новой партии ресниц, клеящей смолы и дебондера, за которые я, как и в прошлый раз, расплатился коньяком и конфетами. Так что по итогу в предпраздничную неделю по итогу я «поднял» почти полторы тысячи.

Лена от подарка пришла в неописуемый восторг. Глядя на неё, я думал, как же мало нужно женщинам для счастья, букет тюльпанов с Дорогомиловсокго рынка, купленные у фарцовщика импортные колготки в красивой упаковке, и вот такая побрякушка. Правда, побрякушка тянула на довольно приличную сумму, но утешала мысль, что я могу себе такой позволить, особо не напрягая семейный бюджет. В прежней жизни я тоже любил делать женщинам подарки, и в этой не изменил привычкам.

А сценарий я упорно продолжал писать ночами. То есть реально давал себя время до двух часов ночи, работая через «не могу», в потаённой надежде, что мои труды окупятся сторицей. К праздникам я наваял сценарий первого сезона, и решил, что пока нужно постараться пристроить его, а затем уже будет видно. В СССР на тот момент сезонами ещё не снимали, были многосерийные фильмы, в основном серии на четыре, как «Майор Вихрь» и «Угрюм-река», ну или максимум семисерийный «Тени исчезают в полдень», который недавно по Первой программе показывали.

Во вторник, 11 марта, с готовым сценарием первого сезона сериала «Во все тяжкие» я переступил порог здания на Пятницкой-25, где располагался Государственный комитет СССР по телевидению и радиовещанию. Добиться личного приёма у всесильного Лапина было непросто, и я не без лёгкой тревоги ещё накануне 8 марта позвонил Брежневой. Та, к моему удивлению, звонку очень обрадовалась. Не успел я поздравить её с праздником, как она зачастила в трубку:

— Спасибо, тебе, Лёша, что меня не забываешь! А я уж подумала, что после того, как отец на тебя накричал, ты обиделся, не звонишь, не заходишь.

— Да нет, что ты, мы в итоге же нормально распрощались, по-деловому. Не бери в голову, я ни на кого не обижаюсь, и уж в последнюю очередь мне следовало бы обижаться на тебя. Как отец, кстати, себя чувствует?

— Отказался принимать барбитураты, хотя Чазов и продолжает настаивать на их приёме. Спит по 4–5 часов, но при этом в течение дня чувствует себя намного бодрее. Может позволить себе после обеда на полчасика прилечь, у него в кабинете есть комната отдыха. Решительно настроен найти себе замену. Недавно проговорился, что… Ой, ну это я тебе потом как-нибудь, не по телефону.

Понятно, линия наверняка прослушивается. Молодец, Галина, что сообразила. А мне пора бы уже перейти к моему вопросу.

— Слушай, я тут между делом сценарий телевизионного сериала написал, это будет бомба! Хочу показать его Лапину, минуя все эти бюрократические ступени. Как думаешь, удастся мне к нему пробиться?

Тут Галя и взяла бразды правления в свои руки. Не знаю уж, какие связи она задействовала, но уже через два дня я оказался проинформирован, что 11-го марта в 10.30Председатель Государственного комитета по радио и телевещанию при Совете Министров СССР Сергей Георгиевич Лапин ожидает меня в своём кабинете на Пятницкой-25.

В фойе я сдаю свою дублёнку в гардероб и в переполненном лифте поднимаюсь на десятый этаж. А вот и отделанная светлым лакированным шпоном дверь с латунной табличкой. Толкаю — и оказываюсь в просторной приёмной. Секретарша предпенсионного возраста напоминает классическую школьную учительницу: юбка ниже колен, очки на носу, волосы стянуты на затылке в клубок…

— Бестужев? Да, есть такой, — сверяется она со своим списком. — Сейчас у Сергея Георгиевича посетитель, но Лапин — очень пунктуальный человек, так что в 10.30, думаю, зайдёте.

Из-за начальственной двери между тем доносился бубнёж голосов. Говорил в основном один человек, иногда переходя на повышенные тона. В 10.29 дверь открылась, и из кабинета выскочил немолодой мужчина с прилипшими к потной залысине редкими волосами и сбившимся на бок галстуком. Поглядев на меня невидящим взором, вышел из приёмной.

— Может быть не в духе, — предупредила меня секретарша. — Подождите, я доложу о вас.

Несколько секунд спустя получаю приглашение войти. Немолодой, лысоватый мужчина в строгом тёмном костюме сидит за столом, что-то пишет, на меня даже не смотрит, как-будто в кабинете кроме него никого нет. Терпеливо жду, когда хозяин кабинета соизволит обратить внимание на мою скромную персону. Наконец «Сталин от телевидения», как его назвал директор Москонцерта Лазарь Моисеевич, бросает взгляд на лежащий перед ним список, аналогичный тому, что хранится у секретарши, затем косится на часы.

— Бестужев? Садитесь. У вас пятнадцать минут, чтобы ввести меня в курс дела. Приступайте.

Я положил перед ним обтянутую зелёным дерматином папку.

— Это написанный мною сценарий сериала…

— Сериал? Слово какое-то не наше.

— Можно сказать и многосерийный фильм, но так короче и удобнее в разговоре.

— Это другое дело. Я так понимаю, что-то вроде польского «Четыре танкиста и собака» или венгерского «Капитан Тенкеш»?

— Ну-у, — тяну я, — что-то вроде. В общем, суть сериала в том, чтобы показать гнилую сущность капиталистического общества, где всё замешано исключительно на деньгах. Предлагаю вам ознакомиться с рукописью и выразить своё мнение.

Лапин развязывает тесёмки, начинает проглядывать машинописный текст. Да, перепечатка рукописи обошлась мне в бутылку хорошего коньяка и коробку финских конфет. Машинистка, согласившаяся мне помочь, рассказала, что, пока перепечатывала, словно проживала жизнь с героями сериала, и с нетерпением хочет знать, что будет дальше. Очень хочется верить, что и Лапин не окажется равнодушен к моему сценарию.

— А если вкратце, о чём тут речь? — спрашивает Сергей Георгиевич, добравшись до третьей страницы и вроде бы как с неохотой оторвавшись от чтения.

— Если вкратце, то есть главный герой, я назвал его Уолтер Уайт. Талантливый в прошлом учёный-химик, он вынужден работать учителем химии в обычной школе города Альбукерке в штате Нью-Мексико. Однажды Уолтер узнаёт о том, что у него рак лёгких в четвёртой стадии. Зная, что ему недолго осталось, он мучительно размышляет над тем, как без него будут выживать его близкие — беременная жена и 15-летний сын-инвалид. К тому же близкие убеждают его приступить к лечению, а медицинская страховка не покрывает и десятой части дорогостоящих процедур. Загнивающий Запад, что ж вы хотите, о бесплатной медицине американцы могут только мечтать, — как бы между делом констатирую я.

Далее рассказываю, как мистер Уайт с подачи свояка оказывается привлечён к полицейской операции по захвату местных наркодельцов, которые варят метамфетамин.

— Первитин, — демонстрирует свои неожиданные познания в этой области Лапин, а на мой немой вопрос поясняет. — Его в Германии разработали перед Второй Мировой, а на фронте вкалывали солдатам Вермахта, повышая их моральный дух.

Ну да бог с ним, можно как угодно обозвать. Далее по сюжету Уолтер видит, как во время облавы из дома через окно убегает его бывший ученик Джесси Пинкман, и вскоре Уайт находит парня, уговаривая начать варить метамфетамин вместе. Достав немного сырья, они варят первую партию в старом фургоне. Продукт благодаря инновационным разработкам Уолтера оказывается высочайшего качества. На Джесси ложится обязанность распространения наркотика. Однако помощник то и дело влипает в разные истории, и мистеру Уайту постоянно приходится его выручать. Для начала Уолтеру и Джесси приходится избавиться от мелкого наркоторговца Крейзи-Эйта, который собирался их убить. Затем возникают проблемы с добычей необходимого количества сырья, и Уолтер решает изменить первоначальный процесс производства метамфетамина. Для этого они с Джесси крадут бочку метиламина со склада химикатов. Для сбыта новых порций наркотика напарники достигают соглашения с местным «дистрибьютором» Туко Саламанкой. Своими действиями начинающие преступники привлекают внимание отдела УБН во главе с Хэнком Шрейдером, который, как уже упоминалось, является свояком Уолтера Уайта. Мой рассказ затягивается явно дольше 15 минут. И, похоже, что и сам Лапин уже не следит за временем, думает о чём-то своём. Наконец я заканчиваю фразой:

— Для начала в качестве пилотного предлагаю снять первый сезон, здесь в папочке как раз сценарий одного сезона, но идея остальных у меня уже есть. Вообще история рассчитана на пять сезонов. Если рейтинги будут хорошие, то можно приступать и ко второму.

— А как вы планируете составлять эти самые рейтинги?

Понимая, что пиплметры[39] изобретут ещё неизвестно когда, рассказываю про фокус-группы, которые по итогам каждого дня должны отчитываться, какие передачи накануне вызвали у них наибольший интерес. Фокус-группы должны состоять из обычных, среднестатичных людей, в них можно включить как горожан, так и жителей сёл.

— Угу, — кивает Лапин, что-то прокручивая в уме, — неплохая идея. Но всё же такое количество пусть даже 45-минутных серий… Будут ли люди это смотреть?

— Ещё как будут, — уверенно заявляю я.

А сам думаю, что, учитывая наличие всего трёх телепрограмм, народ смотрит то, что показывают, не имея особого выбора. Это вам как раз не «загнивающий Запад» с его десятками телеканалов и кабельным вещанием.

С волнением жду вердикта главного «телевизионщика» страны, прикидывая, придётся ли применять внушение и насколько хватит его силы? Вряд ли мой гипноз имеет настолько долговременный эффект, чтобы его хватило на всё время, пока будет сниматься первый сезон сериала. Хотя, с другой стороны, посол Великобритании вроде бы не поднял шум, вспомнив, кто на самом деле находился в его кабинете. А может, и поднял, а меня просто не считают нужным информировать.

— Тут у вас дело происходит в какой-то пустыне, — наконец говорит Лапин. — Где, по вашему мнению, сериал желательно снимать?

— Думаю, подошёл бы какой-нибудь среднеазиатский город. Хотя пришлось бы постараться, населив его «американцами» и «мексиканцами». Соответственно, убрать местный колорит, навешать вывесок на английском и испанском языках, нагнать американских машин. Кактусов в пустыне навтыкать картонных…

— Угу, кактусов картонных, — буркнул председатель Гостелерадио, глядя на меня сквозь линзы очков. — А если Прибалтика или Калининградская область?

— Думал об этом, там как раз есть такие вполне европейские городки, которые можно выдать за американские, да и пески должны иметься. Главное, чтобы сосны и море в кадр не попадали, и солнца нужно много, как в Нью-Мексико. Не знаю, как много в Прибалтике бывает солнечных дней.

— Это мы ещё обсудим, если до съёмок дойдёт… Сюжет интересный, и идеология в нём просматривается, но, скажу прямо, наркотики на советском телевидении… Однако, Алексей Михайлович, наркомания, — он сделал ударение на букве «и», — в нашей стране отсутствует как таковая. Стоит ли заострять внимание в первую очередь молодёжи на наркотиках? Может, заставить главного героя заниматься чем-то другим?

Подозревал я, что не получится всё гладко, где-нибудь да споткнусь. Но для меня этот метамфетамин — вещь принципиальная, и я пытаюсь доказать Лапину, что учитель химии может вляпаться в криминальную историю только благодаря наркотикам. Мы должны как раз показать, что наркотики — это очень плохо, смотрите, к чему это может привести. В общем, продемонстрируем обдолбанных нариков во всей их красе.

Сергей Георгиевич слушает меня и хмурится. Затем решительно опускает ладонь на полированную поверхность стола.

— Знаете что, молодой человек — а вы действительно молодой с высоты моих лет и жизненного опыта… Так вот, научитесь прислушиваться к мнению старших товарищей. Если я говорю, что наркотики в нашем фильме не могут фигурировать, значит — они там фигурировать не будут! Я оставлю сценарий у себя, почитаю вечером дома, подумаю, какие изменения можно внести. А вы сейчас будете уходить — у секретаря оставьте свой телефон для связи. Всего хорошего.

Всё-таки завёл он меня, паразит! Очень хотелось применить своё НЛП-программирование, но я чувствовал, что делать это нужно в спокойной обстановке, а не когда «кипит наш разум возмущённый». Вот уж хрена, так я ему и отдал сценарий на переделку. Нет, тот экземпляр оставил, пусть тешит себя мыслью о своей всесильности. Только у меня есть напечатанный под копирку и второй экземпляр рукописи, а на крайний случай дома лежит и сама рукопись. Вот этот второй экземпляр я и отнесу…. А кому, кстати? Может, сразу к директору «Мосфильма»? Кто круче, он или Лапин? В общем-то, это две разные организации, одна представляет собой Гостелерадио, а вторая подчиняется Комитету по кинематографии. Пересечься они могут лишь тогда, когда сериал отправится в виде бобин с уже отснятой плёнкой на телевидение. И там, конечно, Лапин уже может наложить свою лапу — каламбурчик, однако — на мой сериал, не пустить его в эфир. Придётся доказывать, что на съёмки были затрачены средства из государственного бюджета, попытаться привлечь на свою сторону кого-то из власть имущих, хотя, по большому счёту, с кем из них я достаточно хорошо знаком? С Брежневым? Виделись один раз, и то разговор получился на повышенных тонах. Тем более, к тому времени Леонид Ильич может уже и впрямь пополнить ряды пенсионеров.

В смешанных чувствах я прямо с уличного таксофона набрал Галине и попросил свести меня с начальством «Мосфильма». Уже опустив трубку после её обещания устроить всё в лучшем виде подумал, что веду себя с дочерью пока ещё Генерального секретаря не то что нагло, а слегка вызывающе.

Тем не менее, Галина и впрямь оперативно сработала, уже на следующий день я переступил порог директора «Мосфильма» Николая Трофимовича Сизова. Брежнева на всякий случай предупредила, что некоторые коллеги считают Сизова держимордой, мне же с первых минут он показался весьма симпатичным и начитанным, ещё крепким стариком с неплохим чувством юмора.

— Так, так, так, очень любопытная история, — заявил он, выслушав краткую версию сценария и полистав текст. — Белорусы снимали что-то вроде того, видели фильм «Вся королевская рать» с Жжёновым? Тоже про жизнь у них, империалистов. А может, можно обойтись пятью-семью сериями? Ведь ничего подобного в СССР пока не снимали, этот формат у НИХ как раз популярен, у нас же семь серий — это максимум.

— Семь 45-минутных серий — этот как раз один сезон. Мы же не прокатное кино снимать собираемся, а телесериал. Разве плохо, если киностудия будет исправно выдавать на гора качественную продукцию, которую с нетерпением будут ждать наши телезрители?

И ещё с каким нетерпением! Хоть рекламу вставляй — тоже будут смотреть, лишь бы ничего не пропустить из жизни мистера Уайта.

Сизов со мной согласился и вслух стал размышлять, кого бы на это дело подтянуть в качестве режиссёра. Тут-то я и вспомнил про Говорухина. Тому всё равно пару-тройку месяцев делать нечего, когда начнутся съёмки фильма про попаданцев, почему бы не размяться на сериале? Так я Сизову и заявил.

— А он же у нас приписан к «Одесской киностудии»? — почесал тот мизинцем бровь. — Хм, можно, конечно, попробовать переманить на время к нам, подписать разовый договор… Сначала Збандуту[40] позвонить, потом уже можно и с самим Говорухиным пообщаться… А с другой стороны, съёмки сериала — дело не такое уж и лёгкое. Я так понимаю, придётся устраивать дальние творческие командировки, и ещё неизвестно, насколько долгими они окажутся. А знаете что… Есть у нас молодой режиссёр, но уже отметившийся зрелищным фильмом, Михалков его фамилия.

— Никита Сергеевич? — на всякий случай уточнил я, хотя прекрасно знал, о ком идёт речь.

— Да-да, именно! Он в прошлом году снял «Свой среди чужих, чужой среди своих». Пока сидит без работы, думаю, может, его, молодого энтузиаста к этому делу подтянуть.

— Лично я «за»! Но… Он случайно сейчас ничего не снимает, с Еленой Соловей в главной роли? — спросил я, так как в памяти у меня отложилось, что «Рабу любви» Никита взялся снимать в 75-м году.

— Лена Соловей… А, есть у нас такая многообещающая актриса. У Хамдамова снималась в «Нечаянных радостях», но Рустам слишком много внёс отсебятины, и худсовет отобрал у него картину. Как раз думаем, кто её будет доснимать. Так что Михалков на данный момент свободен! Вы не торопитесь? Я прямо сейчас кое-куда позвоню.

Он сверился с записью в маленьком блокнотике и, поочерёдно тыча указательным пальцем в отверстия на диске, стал набирать номер.

— Алё! Никита? Здравствуй, дорогой, Сизов на проводе. Хорошо, что я тебя дома застал. Ты сейчас чем занимаешься?.. Обедаете с Таней? Ей привет от меня! А сколько тебе добираться до Мосфильмовской?… Ага, ага… Машина есть? Слушай не мог бы ты, как отобедаешь, подъехать ко мне? Тут у меня сидит молодой автор, принёс любопытный сценарий, заодно с ним и познакомитесь… Ну и отлично, жду!

Он положил трубку и довольно потёр руки.

— Давайте-ка мы с вами пока чайком побалуемся.

Прежде чем дверь распахнулась и появился даже не снявший аналогичной моей дублёнку Михалков, мы, особо не торопясь, успели выпить по два стакана очень неплохого по советским меркам чая с лимоном, закусывая хрустящими сушками.

— А вот и Никита! — поднялся из-за стола Сизов навстречу гостю.

То ли и впрямь так рад его видеть, то ли слегка прогибается, учитывая статус Михалкова-старшего… Не суть важно, меня больше волновало, насколько молодого режиссёра заинтересует мой проект. Учитывая, что вариант с Говорухиным и впрямь может дать трещину, приглашение в режиссёрское кресло Никиты Сергеевича выглядело достаточно перспективной идеей.

Мы пожали руки, Михалков плюхнулся в кресло, забросив ногу на ногу, и директор «Мосфильма» принялся объяснять гостю суть происходящего.

— А можно сценарий? — спросил Никита, протягивая руку.

Получив в своё распоряжение дерматиновую папку, стал неторопясь проглядывать текст, одновременно покручивая левой рукой ус и кивая в такт рассказу Сизова. Наконец, прочитав полтора десятка страниц, закрыл папку и поднял взгляд, переводя его с меня на хозяина кабинета.

— А что, мне нравится. Я почитал немного, и у меня в голове уже начинает вырисовываться план съёмочного процесса. Дадите мне на вечерок сценарий?

Сизов посмотрел на меня, я важно кивнул, мол, не против.

— Но я так понимаю, Николай Трофимович, сценарий ещё не утверждён сценарной комиссией?

— Пока нет, но, учитывая идеологический подтекст предполагаемой ленты, надеюсь, что большим проблем не предвидится.

Мы поговорили ещё минут пятнадцать, после чего Сизов вспомнил, что у него в приёмной сидят люди, и мы с Михалковым, который по-прежнему держал в руках папку со сценарием, покинули кабинет. По примеру Высоцкого он предложил меня подвезти, если я, конечно, живу не в Подмосковье, а заодно в пути и познакомиться поближе. Выяснилось, что Михалков-младший катался на 24-й «Волге». Не «BMW» Высоцкого, но для меня, безлошадного, чей чоппер пока ещё пылился в сарайчике, и поездка на «Волге» была счастьем.

Пока ехали, я немного рассказал о себе, и то, что я работаю женским мастером, Михалкова изрядно удивило. Признался, что был уверен, я какой-нибудь начинающий писатель и имею за спиной если не литературный институт, то как минимум какой-нибудь пединститут.

— Может и имею, — добавил я интриги.

После чего вкратце выдал официальную версию своего появления в этом мире, начиная с обнаружения милицейским нарядом меня, запамятовшего своё прошлое, на Ленинградском вокзале.

— Ничего себе, биография, — покачал головой Никита, с которым мы как-то легко сразу перешли на «ты». — Да про тебя самого можно фильм снимать. А что ты там говорил про знакомство с Говорухиным?

Пришлось рассказывать в подробностях, включая, как Говорухин загорелся идеей снимать «Мы из будущего». Пока рассказывал, мы уже припарковались недалеко от «Чародейки», где я должен был оказаться на рабочем месте через десять минут.

— В общем, сейчас дома буду читать твой сценарий, — сказал на прощание Михалков. — У тебя дома есть телефон? Говори, я записываю. А когда ты дома будешь?

Вечером Лена встретила меня словами, что уже два раза звонил какой-то кинорежиссёр Михалков (ну как же, милая, тот самый, что снял «Свой среди чужих…»), оставил свой телефон, и что ужин готов, а завтра она собирается прогуляться к своему врачу, Виталию Сергеевичу. Возможно, ей предложат полежать в дородовом отделении роддома им. Грауэрмана, что на Калининском проспекте. Уж лучше чтобы акушерка была под рукой на случай, когда она начнёт рожать.

— Старик, отличный сценарий! — закричал в трубку Михалков, едва я набрал его номер. — Правда, я предложил бы кое-что поменять, но это не критично, так, кое-какие режиссёрские моменты. Завтра утром наберу Сизова, чтобы договаривался насчёт сценарной комиссии.

На следующий день к обеду солнце поливало своими лучами вовсю таявший снег, и уже приходилось аккуратно ставить ноги, чтобы не шагнуть в очередную лужу.

— Если вдруг решат положить в дородовое — сразу звони. Брошу всё и приеду, — предупредил я любимую, чмокая её в нос.

На вторую смену я отправился в приподнятом настроении. Откуда мне тогда было знать, что всего два часа спустя я выскочу из «Чародейки» едва ли не в полуобморочном состоянии. Примерно в половине пятого Антонина пригласила меня в свой кабинет.

— Какой-то мужчина звонит, тебя спрашивает.

Уже тогда внутри меня тренькнул какой-то тревожный звоночек, но я тут же себя успокоил, мол, мало ли кому я понадобился. Вот только когда я услышал голос собеседника на том конце провода, ещё до того, как понял, о чём речь, звоночек превратился в мощный набат, от звона которого меня слегка пошатнуло.

— Бестужев на проводе, — сказал я, хватая дожидавшуюся меня трубку.

— Ну здравствуй, Алексей Михайлович, — с ноткой удовлетворения в голосе произнёс невидимый собеседник. — Знал бы ты, как я рад тебя наконец-то слышать. Узнал? Чувствую, что узнал. Сколько там прошло, как я по твоей милости оказался в том сраном 73-м? Полтора года? Мой банк, мои дети — всё осталось в прошлом… или, вернее, в будущем, и всё благодаря тебе. А теперь, думается мне, настало время рассчитаться. Я надеюсь, что ты очень любишь свою жену, она у тебя и правда симпатичная, и вот-вот собирается рожать. Если ты поспешишь, то она ещё сможет стать мамочкой, а нет… Если не поспешишь-то на твоей совести будут две человеческие жизни — твоей жены и твоего ещё не родившегося ребёнка.

Я молчал, но, думаю, этот подонок прекрасно понимал, как эмоции меня обуревают. И я слышал в его голосе неприкрытое удовлетворение.

— Короче, не хер тянуть кота за яйца. Мне нужен ты, а не твоя беременная девочка. У тебя есть час, чтобы добраться до Измайловского парка. Я буду ждать тебя возле лыжной базы. Твоя жена у меня, и ведёт пока себя смирно. Не опаздывай, и не приведи бог притащишь за собой мусоров. Иначе… Ну, ты не маленький, сам всё понимаешь.

Я сам себе удивился, с каким спокойствием положил трубку на место и набрал номер домашнего телефона. Если Лена не отзвонилась из роддома, значит, должна была уже вернуться. После десятого гудка я вернул трубку на место.

— Антонина Васильевна, мне нужно срочно отлучиться, возможно, сегодня на работу я уже не вернусь.

— Что-то серьёзное, с Леной?

— С ней.

Вязовская сказала всего одно слово:

— Беги.

Выйдя из кабинета, я подошёл к Насте Кузнецовой, напомнил, что ко мне на пять вечера записывалась клиентка, пусть она возьмёт её себе, и заодно приглядит за моим чемоданчиком с инструментами. Снял фартук, надел дублёнку и направился к выходу. А дальше время спрессовалось в единый миг, и я даже не помню, как поймал машину и сколько сунул водителю, чтобы тот доставил меня к Измайловскому парку.

Здесь всё ещё царила зима, редкие проталины лишь подчёркивали белизну снега даже в уже сгустившихся сумерках. Где лыжная база, я не знал, но на моё счастье мимо бодро вспахивала лыжню пенсионерка на лыжах, которая доходчиво объяснила, куда идти. То и дело бросая взгляд на часы, в распахнутой дублёнке я мчался к своей цели по расчищенным от снега и освещаемых редкими фонарями аллеям, и только когда понял, что впереди показалась база, позади которой маячило колесо обозрения, немного сбавил ход.

Лыжная база состояла из нескольких павильонов-домиков, включая небольшое кафе, но в этот вечерний час буднего дня работал один — павильон по прокату зимнего инвертаря. Как раз возле него группа весело гомонящих парней и девушек вставала на лыжи. Тяжело дыша, я остановился неподалёку, озирая окрестности. Венчающие фонарные столбы белые сферы бросали на снег рассеянный свет, создавая ощущение некоего сюрреализма. Да и сам я себя чувствовал героем какого-то второсортного то ли боевика, то ли триллера.

Он точно где-то здесь, я это чувствовал всем своим нутром. Наверное, приглядывается, нет ли за мной «хвоста». Между тем разухабистая молодёжь с гиканьем пронеслась мимо меня в сторону накатанной лыжни, я проводил их взглядом, а в следующее мгновение скрипнувший под чьими-то ногами снег заставил меня обернуться.

Да-а, за полтора года в этом времени Кистенёв, мягко говоря, слегка изменился. Вроде как похудел, вон и щетина явно не банкирская, больше похожая на бороду, и одежонка какая-то потрёпанная, в карманах которой он прятал руки. Вот только глаза всё те же, глаза убийцы, хладнокровно разглядывающего свою жертву.

— Я и не сомневался, что ты прискачешь козликом, — чуть оскалился он, обнажив по-волчьи крепкие клыки. — Не можешь без своей бабы жить, любишь? Вижу, что любишь, иначе не сопел бы сейчас так передо мной, не прибежал бы, рискуя своей шкурой. Ради Машки так не рванул бы… Кстати, не рассказывал своей беременной жене, как драл мою Машку? По глазам вижу, что нет. И про то, что из будущего, вряд ли рассказал.

Он смачно плюнул на притоптанный снег, не отводя от меня взгляда. Шевельнул рукой в правом кармане, и мне почему-то показалось, что этот карман оттягивается сильнее левого.

— В целом, конечно, хорошо пристроился, не пропал. И бабу нашёл, и работу неплохую, даже, я слышал, какой-то там парикмахерский чемпионат мира выиграл, в ГДР ездил. Не, ну а чё, каждый делает то, что умеет. Я вот всяких барыг грабил, у меня даже своя небольшая банда была. Правда, подельники и спалили. Молокососы… Пришлось из Конторы с Лубянки ноги делать, вальнуть кое-кого. Ну так я везучий. А сейчас посмотрим, кому из нас пофартит больше. Пошли-ка отойдём, не хер здесь светиться.

— Где моя жена? — спросил я, не трогаясь с места.

— Не ссы, парикмахер, будешь делать как я скажу — всё с ней будет чики-пуки. Давай двигай, не доводи до греха раньше времени.

Он наконец-то вынул правую руку из кармана, и воронёный ствол тускло блеснул в рассеянном свете фонаря.

— Иди первый вон по той аллее, я следом.

Я молча двинулся вперёд, лихорадочно соображая, как обезоружить противника, который двигался позади меня на расстоянии в несколько шагов. Как ни прикидывай, он по-любому выстрелит быстрее, нежели я успею что-либо предпринять. Что он вообще замыслил? Вальнуть меня в каком-нибудь укромном уголке Измайловского парка? Но где гарантия, что с Леной ничего не случится, даже если он со мной разберётся?

— Хорош, стой здесь.

Я замер на месте, поворачиваясь в его сторону. Даже здесь, где-то на отшибе, дорожки были расчищены от снега, а метрах в десяти по ходу движения горел одинокий фонарь.

Кистенёв сунул пистолет в карман, неторопясь стянул с себя пальто и отшвырнул его в сторону, прямо на снег. Затем покрутил головой, с хрустом разминая шею, небрежно кивнул мне:

— Скидывай тулуп-то. Или тебе в нём махаться удобнее?

— Неужто решил разобраться один на один? — снисходительно хмыкнул я, тоже снимая дублёнку.

— Удивлён, парикмахер? Думал, я тебя просто пристрелю? Ну тогда зацени моё благородство. Даю шанс, попробуй им воспользоваться. Да и я заодно разомну свои старые кости. Ты-то, я слышал, в спортзал похаживаешь?

— Редко, слишком много работы, зато зарядку делаю ежедневно.

— Ну-ну, молодец, вот и поглядим, как она тебе поможет.

Отвечать на этот выпад не собирался, да и не смог бы — бывший банкир сорвался с места, как какой-нибудь Усэйн Болт. Я успел лишь выбросить перед собой кулак, на который Кистенёв словно и не обратил внимания. Меня просто снесло спиной вперёд, в следующее мгновение я опрокинулся на тонкий слой снежного наста, а хоть и слегка отощавшая, но всё ещё увесистая туша рухнула на меня сверху, отчего я на несколько секунд просто потерял способность дышать.

В следующее мгновение удар локтем в скулу заставил высыпавшие на небе звёзды заплясать в моих глазах хороводом. Сука, это он меня сейчас просто порвёт, как тот Тузик грелку. Но не зря же меня натаскивал Палыч! В бою все средства хороши, и когда Кистенёв не мог сдержать стона боли, когда я схватил его сквозь брюки за мошонку, я про себя злорадно ухмыльнулся.

Секунды мне хватило, чтобы сбросить с себя матерившегося врага и, тяжело дыша, встать на карачки. В такой же позе находился и державшийся руками за промежность соперник. Мы посмотрели друг на друга и, сообразив, что я не дам ему времени на передышку, Кистенёв атаковал первым.

Но сейчас я был готов к его броску, перекатом ушёл в сторону и вскочил на ноги. Неприятель сориентировался быстро, снова с рёвом кидаясь в мою сторону, однако удар толстой подошвой ботинка в грудь заставил его, совершенно по-детски ойкнув, усесться на задницу. Следующий удар пришёлся в лицо. Я не разбирал, куда бью, в челюсть, нос или лоб, похоже, подошва накрыла всю его физиономию, проехавшись снизу вверх, и я ничуть не удивился, увидев, как кровь хлынула из разбитых губ и носа.

Кистенёв провёл по лицу ладонью, посмотрел на неё и, пошатываясь, поднялся на ноги. Не исключено, что пары-тройки зубов он тоже недосчитался. В этот момент у меня почему-то не было никакого желания избивать его до полусмерти и тем более «мочить». Я попытался вызвать в памяти образ отца, которого этот подонок завалил, Лены, которую он где-то прячет и, надеюсь, она ещё жива… Нет, злости не прибавилось. Твою ж мать, что-то я стал совсем уж сентиментальным.

Подойдя к лежавшему в снегу пальто соперника, я выудил из кармана пистолет. Рукоять ПМ холодила ладонь, захотелось приложить её к саднящей скуле, где уже наверняка наливается кровоподтёк. Но нет, не сейчас. Где-то тут по идее должен быть предохранитель. Ага, наверное, вот этот флажок, который нужно опустить. А теперь взвести курок и направить ствол на замершую передо мной тёмную фигуру.

— Ну, давай, стреляй! — прохрипел он. — Если не ты меня, то я тебя. Так и так из нас двоих останется только один.

— Мне твоя жизнь на хрен не нужна, — сказал я, сплёвывая густую слюну. — Где моя жена?

— Что, не хочешь валить? — словно не услышав мой вопрос, оскалился кроваво-белым пятном Кистенёв. — Ну смотри, я тебя предупредил.

Несколько метров между нами он преодолел не так быстро, как в первый раз, так что у меня было время принять решение. Я ударил его рукояткой в лицо, делая шаг в сторону. Тот пролетел мимо, остановился, тяжело дыша, повернулся и вновь кинулся на меня.

Нет, конечно, убежать от настырного, прущего на тебя буром оппонента — дело нехитрое. Вот только где мне искать жену, не говоря уже о том, что Кистенёв, оправившись, наверняка не оставит попыток со мной поквитаться, и снова могут пострадать мои близкие.

Разгорячённый дракой, я уже был готов нажать на спусковой крючок, меня от последнего шага удерживал одна мысль: где мне искать Лену, если я его убью? Где он её прячет? Вот эти терзания меня слегка отвлекали от боевого настроя, и я проглядел, как ботинок Кистенёва заехал мне чуть ниже левого колена.

Вот теперь уже я скрючился от боли, прыгая на одной ноге и едва не выпустив из руки ствол. Вновь мы оказались на снегу, теперь уже барахтаясь в сугробе сбоку от аллеи. А когда прозвучал приглушённый выстрел, я сразу и не понял, что произошло. И только когда спихнул с себя бывшего банкира, понял, что тот ранен. Похоже, в пылу борьбы я всё же непроизвольно нажал на спусковой крючок.

Кистенёв лежал на спине, глядя в небо и прижимая к правому боку ладонь, из-под которой растекалось тёмное пятно. Он ещё был жив, грудь его тяжело вздымалась, но меня не покидало чувство, что ранение смертельное. Повреждённая печень сейчас наполняла кровью его брюшную полость, и остановить кровотечение не было никакой возможности. Даже если он окажется на хирургическом столе через тридцать минут — его уже не спасти, кое-что в медицине и строении внутренних органов усилиями Палыча я соображал.

— По ходу, поквитался за отца, — выдавил он из себя получившуюся какой-то жалкой усмешку.

Я склонился над ним, пытаясь поймать его ускользающий взгляд, схватил за свитер, безуспешно пытаясь приподнять ставшее неподъёмным тело врага.

— Говори, мразь, где она? Где ты её держишь?

Ещё и голос какой-то сиплый, а прокашляться не получается. Сейчас бы применить способность внушения, полученный от Мессинга дар НЛП-программирования, чтобы выведать, где он прячет Лену, да чувствую, что нет не то что физических, скорее, даже моральных сил. Не человек, а какая-то перегоревшая нить накаливания. Если уж когда и стоило применить ДАР, то когда только с ним встретилась у лыжной базы, но в тот момент я был настолько взвинчен, что даже об этом не подумал.

— Не дёргай, — морщится Кистенёв, — мне и так немного осталось.

Кладу его на снег, сам опускаюсь рядом на колени, тычу стволом в заросший подбородок:

— Говори, сволочь, будь хоть сейчас мужиком…

Тот смотрит куда-то мимо меня, тихо говорит:

— Всё с твоей бабой нормально, жива она.

Замолкает, кадык на шее дёргается вверх и снова опадает. Последний выдох облачком пара растворяется в воздухе. Вижу, как заострился его нос, а в поблёкших глазах едва отражается свет то ли Луны, то ли фонаря. Всё, ушёл… Только в этот момент приходит осознание, что Кистенёв был последней нитью, связывавшей меня с прошлым-будущим. И я её оборвал… А если бы не я, то он меня, так что жалеть не о чем.

Поднявшись, отряхиваю снег с колен, смотрю на всё ещё зажатый в руке ПМ, немного подумав, вытираю об штанину джинсов рукоятку и швыряю орудие убийства метров на пятьдесят, в лысые заросли какого-то кустарника. Скорее всего, пролежит под снегом до весны.

Натоптали мы знатно и, учитывая наличие заморозков, к утру следы не подтопит. Придётся от обуви избавляться… Жаль, я в этих чехословацких ботинках только зиму отходил. А тело… Если не наткнётся какой-нибудь заплутавший лыжник, будет лежать как минимум до завтрашнего дня. Больше мне здесь делать нечего.

Сейчас в голове — мысли только о Лене. Он сказал, что она жива, что с ней всё нормально. Почему тогда дома никто не брал трубку? Или она ещё была в больнице?

Мчусь к выходу из парка, закрывая лицо воротником дублёнки от редких любителей вечерних прогулок пешком и на лыжах. На дороге с третьей попытки торможу «Жигулёнок», говорю: «К метро „Смоленская“», по-прежнему пряча лицо в воротник. Мало ли, вдруг водила меня запомнит и где-нибудь сболтнёт, что возле Измайловского парка вечером, когда примерно случилось убийство, подобрал куда-то торопившегося типа с кровоподтёком на скуле. Потому и адрес точный я не стал называть, пусть, если что, ищут в районе «Смоленской».

Слева от входа на станцию стоит таксофон с разбитым стеклом, шарю по карманам в поисках мелочи, как назло, самая мелкая — 3-копеечная. Есть пара пятаков, 15-копеечная, и 20 копеек. Блин, как специально, и гривенника нет, который по размеру сошёл бы за «двушку». А, ладно, быстрее добежать. Последнюю часть пути и впрямь преодолеваю бегом. Вот и её (нет, уже давно НАШ) дом, смотрю на окна… Темно!

На ватных ногах подхожу к двери подъезда, дёргаю за холодную ручку… и слышу на втором этаже такие любимые и знакомые голоса. Неведомо откуда взявшиеся силы заставляют меня взлететь наверх и замереть, чувствуя, как спазм сжимает горло, а на глазах набухают слёзы.

— Ой, Лёшка, привет! Я думала, ты дома уже… А мы у мамы гостили, только приехали.

Лена поворачивает ключ в замке, распахивая дверь, но, обернувшись на пороге и разглядев в неярком свете забранной в стеклянный колпак лампы, что со мной что-то не так, делает шаг навстречу и осторожно кончиками пальцев трогает мою скулу:

— Лёш, а откуда этот синяк? И где твой «дипломат»?

Вместо ответа я делаю пару неуверенных шагов, левой рукой прижимаю к себе жену, правой — Наташку, и шепчу:

— Ты даже не представляешь, как я вас люблю!

Дальше мы перемещаемся в квартиру, мне ставят примочку, а на слегка припухшую голень делаем йодную сетку. Тут же обнаруживается, что у рубашки подмышкой разошёлся шов. Между делом рассказываю на ходу сочинённую историю про якобы нападение в подворотне по пути домой, что у меня пытались отобрать «дипломат», как в своё время рецидивист Фунтиков отобрал сумочки у Лены, став нашим невольным сватом…

— И что, «дипломат» с инструментами пропал? — волнуется Лена.

— Что ты, с ним всё в порядке! Просто пришлось оставить до завтра в качестве вещественного доказательства, — нагло изворачиваюсь я. — А этих двоих голубчиков упаковали в КПЗ, дело на них завели, один из них, оказывается, уже попадался на грабежах. Думали ножом меня запугать. Ха, не на того напали!

Вижу, как в глазах Лены разгорается огонёк гордости за отважного мужа, а я стараюсь побыстрее уйти от скользкой темы:

— Лучше расскажи, как в больницу сходила?

Узнаю, что послезавтра супруга всё же ложится в дородовое, и Наташка на время родов перебирается к бабушке с дедушкой. На мои возражения, что у дочки вообще-то есть отец, следует ответ, что отцу и так есть чем заняться, помимо зарабатывания денег с утра до вечера мне придётся наведываться в больницу к любимой жене, выполняя её разнообразные прихоти. С трудом, но соглашаюсь, на Наташку у меня действительно будет оставаться минимум времени. Даже не представляю, как смогу успеть и платье ей в школу погладить, и уроки помогать делать, да и на кухне мне некогда будет заниматься нормальной готовкой, все эти дни, чувствую, придётся обходиться макаронами с сосисками и яичницей.

Спать ложимся поздно, много что было обсудить. Лена лежит на боку, отвернувшись к стене, моя рука лежит на её животе, и мне кажется, что я чувствую слабое биение маленького сердечка. Представил, что её могли бы у меня украсть вместе с ещё нерождённым дитём, и не только украсть, но и что-то сделать, отчего в груди нарастает глухая ярость. Порвал бы, растоптал в пыль, а потом… Не знаю, как смог бы жить дальше, потеряв самого близкого на этом свете человека. Засыпаю с мыслью, что утром нужно не забыть выбросить ботинки, придётся пару дней, пока по своим каналам не достану такие еж или похожие, походить в демисезонных.

Дело о гибели от пулевого ранения неизвестного гражданина в Измайловском парке пролежало в районном ОВД чуть больше суток. К вечеру следующего дня в кабинет к капитану Марынову, на которого повесили потенциальный «висяк», заявился человек в штатском и попросил передать ему все документы по делу покойного. Марынов, проводив взглядом гостя с портфелем в руке, куда и улеглась папочка «Дело», мысленно выдохнул. Похоже, при жизни найденный вчерашним утром бородатый мужик, несмотря на свой не совсем презентабельный вид, представлял собой довольно важную фигуру. Иначе с чего бы смежники им заинтересовались?

Час спустя папка лежала на столе перед начальником 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенантом Григорием Фёдоровичем Григоренко. Тот долго ходил вокруг стола, мрачно поглядывая на изделие из тёмно-коричневого картона, наконец с тяжким вздохом дёрнул завязки, раскрыл папку и принялся изучать материалы дела по найденному неопознанному трупу. Их было немного, куда более толстая папка хранилась в его сейфе, и её содержимое он помнил практически наизусть.

Глядя на фотографию окоченевшего трупа, Григоренко нервно сжимал и разжимал кулаки с белеющими костяшками пальцев, тихо про себя матерясь. Хотелось бы громче, но даже он, начальник такого важного Управления в системе госбезопасности, не был уверен, что в его кабинете не стоят подслушивающие устройства. Ни к чему, чтобы Андропов знал о его слабостях, для начальства Григорий Фёдорович по-прежнему сотрудник с железной выдержкой, которого даже такие обстоятельства не способный выбить из колеи.

А обстоятельства складывались из рук вон плохо. Вражеский агент — а в том, что погибший является сотрудником западных спецслужб, Григоренко ни секунды не сомневался — мёртв, а значит, оборвана единственная ниточка, благодаря которой они могли выйти на его кураторов. И не исключено, что именно боссы этого то ли Крылова, то ли Кистенёва и убрали его как «засвеченного» агента, чтобы не сболтнул лишнего.

Романов, скотина, не уберёг шпиона, дал тому возможность совершить побег. Должен был сам ехать в автозаке, вплоть до места назначения, понадеялся на стандартный конвой.

Всё, что у них осталось — этот тот загадочный прибор, с которым самозабвенно возится Алфёров. Правда, до сих пор не может окончательно в нём разобраться, каждый раз заявляя, что американцы совершили серьёзный прорыв в области электроники, и СССР во что бы то ни стало обязан это отставание если не ликвидировать, то хотя бы сократить до минимума. Или мы проиграем войну технологий, останемся на обочине мирового прогресса. А посему просит посодействовать, продавить в Совете министров СССР идею об открытии секретного института, занимающегося разработкой чисто электронно-вычислительных машин, или компьютеров, как принято говорить на Западе.

— За ними будущее, — говорил Алфёров неделю назад во время визита Григоренко в его лабораторию. — Поверьте, пройдёт 5-10 лет — и на Западе компьютеры станут доступны если не каждому, то многим, они будут намного компактнее тех шкафов, что стоят сейчас в наших лабораториях и дырявят перфокарты. Вы посмотрите, американцы уже научились делать такие вещи, этот мини-компьютер производит миллионы операций в секунду, что на данный момент в мире не доступно ни одному вычислительному устройству. Если они сумели это сделать, значит, и мы должны суметь. Если не получится выбить целый институт, то давайте выпросим хотя бы одну, но укомплектованную по последнему слову техники лабораторию. Смотрите, вот у меня список того, что должно всегда быть под рукой. Согласен, некоторые приборы стоят немало, и приобрести их можно только за валюту, но вы же понимаете, что на кону безопасность нашей Родины, а на таких вещах не экономят.

Именно последний тезис учёного тогда врезался в память, и уже на следующий день, поразмыслив, Григоренко сел писать записку на имя Андропова. При всём желании он не мог перепрыгнуть через голову вышестоящего руководства. А позавчера на планёрке у Председателя, посверкивавшего тонкой оправой очков, услышал, что письмо было рассмотрено на самом верху, однако с окончательным вердиктом придётся обождать. Почему — Андропов не объяснил, но по своим каналам Григоренко получил информацию, что в апреле готовится внеочередной пленум ЦК КПСС, и возможно, членам Политбюро пока просто не до них.

Этот пленум тоже вызывал у руководителя 2-го Управления тревогу, внеочередные пленумы просто так не случаются, должна быть веская причина. Последний внеочередной пленум случился 14 октября 1964 года, и тогда находившегося на отдыхе в Пицунде Хрущёва сместили с поста Первого секретаря ЦК КПСС. Григоренко подозревал, что и в этот раз может быть что-то сравнимое по масштабам, но пока предпочитал помалкивать. Молчание — это не только золото, но в их работе зачастую погоны, а иногда и жизнь.

Глава 12

В квартире стояла такая тишина, что было слышно, как на кухне за холодильником зевают тараканы. Я и сам зевнул, заодно потянувшись от души. И чего не спится мне в такую рань… За окном ещё и не светает, а я в мыслях уже в больнице, где в дородовом лежит моя жена, Елена Владимировна Бестужева. Что-то меня торкнуло проснуться.

Я повернулся на другой бок, в попытке, что имеющийся в запасе час проведу с пользой, однако сон не шёл. Мысленно плюнув, заставил себя встать, сунув ступни в тапочки, и пошлёпал на кухню. Вырвал лист из отрывного календаря, свидетельствовавшего, что сегодня понедельник, 17 марта, набрал в чайник воды и поставил на плиту.

Неторопясь соорудил два бутерброда со сливочным маслом и ломтиками пошехонского сыра, налил в стакан заварки (какое счастья, что чайные пакетики до СССР пока не добрались), добавил кипятку и, стараясь не задевать края чашки, принялся размешивать сахар в количестве двух ложечек.

В этот момент в прихожей и зазвонил телефон. Недоумевая, кто в такую рань мог нам названивать, я кинулся к аппарату и, подняв трубку, услышал женский голос:

— Алексей Михайлович? Извините, что рано беспокоим, это из роддома, где ваша жена лежит. Она очень просила вам позвонить.

— Что-то случилось? — спросил я, чувствуя, как во рту мгновенно пересохло.

— Случилось, — как-то задорно сообщил голос. — Поздравляю, вы стали папой. Девочка ростом 52 сантиметра и вес 3 килограмма 600 граммов.

Ну и какая после этого работа?! Первым делом набрал тёщу, договорились, что к Лене в родильный дом приедем к 12 часам. Наташке обещала сказать, когда проснётся — та уже несколько дней, как мать легла в роддом, жила у бабушки. Ещё час спустя я позвонил Антонине. Та против моего прогула по уважительной причине ничего не имела, и к полудню с чистой совестью я с тёщей — тесть на заводе занимался каким-то очень важным заказом — стояли под окнами родильного отделения. Наташку отправили в школу. Мою правую руку оттягивал увесистый пакет с купленными час назад на Дорогомиловском рынке фруктами.

Наконец в окне третьего этажа появляется знакомая фигурка в халатике, прижимающая к груди маленький свёрток. Лена улыбается и машет нам рукой, мы в ответ что-то кричим и тоже машем. В итоге жена передаёт младенца медсестре, а сама открывает форточку и кричит, что всё у неё хорошо, дочка родилась здоровенькой и, не исключено, что дня через три её уже выпишут.

А три дня спустя уже я держал в руках это завёрнутое в одеяльце и перевязанное розовой ленточкой тельце. Мой первый ребёнок в обеих временных эпохах! Я до сих пор, казалось, не мог осознать реальности происходящего, словно смотрел фильм со своим участием со стороны.

— Как там Марта, спит?

Это тёща рядом, ждёт, когда я и ей передам понянчиться малышку. Наташка подпрыгивает, пытается увидеть личико сестрёнки. Тесть чешет под шапкой затылок, ждёт, когда приедем домой, чтобы обмыть это радостное событие, хотя Любовь Георгиевна и пригрозила ему казнями египетскими, если снова прогнётся перед «зелёным змием».

На первое время Любовь Георгиевна перебралась к нам, чтобы помогать дочери управляться с Мартой. Наташка же, на удивление, как-то сразу повзрослела, не доставала мать глупыми просьбами и капризами, что случалось раньше, наоборот, то и дело интересовалась, чем может помочь. Пыталась подметать пол и даже заявила, что может сварить макароны, чем вызвала у Любови Георгиевны одобрительную улыбку:

— Ой, ну какая у нас помощница растёт!

Учитывая наличие в доме обожаемой тёщи, я с чистой совестью сосредоточился на работе. Клиентов становилось всё больше, и частная практика приносила намного более существенный доход, чем зарплата женского мастера в салоне-парикмахерской «Чародейка». Не грози мне срок по статье «тунеядство», я бы распрощался со ставшим мне почти родным коллективом, и отправился на вольные хлеба. А была бы возможность — открыл бы собственный салон, где трудился бы лично мною обученный персонала, а я сам появлялся бы лишь для работы с VIP-персонами, чтобы, как говорится, тряхнуть стариной. Нашёл бы себе немало других дел, которыми понемногу пытаюсь заниматься и сейчас.

К слову, пришлось по просьбе Лапина ещё раз навестить его норку в «Останкино». Не догадывавшийся о готовящихся съёмках сериала на «Мосфильме», глава Гостелерадио объявил, что придумал, чем заменить психостимулятор.

— Пусть главным героем будет, скажем, не учитель химии, а бывший спортсмен-стрелок. Чтобы найти деньги на лечение, он становится наёмным убийцей, киллером, как у них говорят. Слышали ведь о киллерах?

— В газетах как-то глухо об этом пишут.

— А я почитываю, знаете ли, иностранную прессу, положение обязывает, и там заказные убийства не редкость. Представляете, убивать людей за деньги!

М-да, у нас за деньги, видимо, не убивают, не суют лезвие в бок ради кошелька, в котором трёшка с мелочью, главное — на бутылку хватит. Зато не бесчеловечно, на эмоциях, так свойственных русскому человеку, достоевщина, одним словом. Это у них, прагматичных янки, даже жизнь человека имеет свою стоимость. А мы своих миллионами уничтожали со времён Ивана Грозного, чего людишек-то жалеть ради великих идей.

— А в финале наш герой, который на самом деле и не такой уж герой, всё-таки погибает, — не умолкает Сергей Георгиевич. — Или умирает, не суть важно, от рака, пули или электрического стула. Главное — показать гнилость и бесперспективность капиталистической системы, а смерть главного героя лишь подчёркивает общую безысходность. А, как вам такой сюжетец?

Однако ведь не пошлёшь в задницу, хотя и очень хочется, так что я морщу лоб:

— Хм… Ну-у, в этом что-то есть.

— А я не сомневался, что вам понравится, — довольно потирает ладошки Лапин. — Давайте, Алексей Михайлович, перерабатывайте сценарий, и через недельку — недельки вам ведь хватит? — приносите новую рукопись. И тогда уже мы будем решать вопрос с киностудиями.

Я не стал отнекиваться. Впереди было обсуждение оригинального сценария на «Мосфильме», и в случае неудачи можно было зацепиться за лапинский вариант.

Михалков позвонил мне неделю спустя после моего визита к Лапину.

— Ну что, старик, я тебя поздравляю, сценарий комиссией принят. С тебя ресторан!

— Да легко! — говорю я, чувствуя, как рот сам собой расплывается в широкой улыбке. — А что с бюджетом? Где и когда начнутся съёмки? Есть мысль, кого пригласишь на главную роль?

— Завтра в шесть вечера, к концу рабочего дня, нас ждёт у себя Сизов для обстоятельного разговора. Там всё это дело и обсудим.

В назначенное время мы с Никитой сидели в кабинете Сизова, который предупредил, что после утреннего совещания в Комитете по делам кинематографии у него совбодного времени навалом. Под звук прихлёбываемого чая и хруст сушек мы неторопясь обсуждали перипетии будущего сериала. Сначала зашла речь о месте съёмок, Сизов предложил дагестанское побережье, как в фильме «Белое солнце пустыни», только без участия морских пейзажей. Я же вспомнил предложение Лапина насчёт Прибалтики или Калининградской области. Минут десять споров, и пришли к консенсусу, что Прибалтика к Москве ближе и пески там имеются: на память пришло название «Долгая я дорога в дюнах», правда, в сетке телеэфира не попадался, значит, ещё не сняли. Плюс архитектура более цивилизованная, нежели во всяких дагестанах и Средней Азии в целом, и даже имеются бары, где можно снимать какие-то сцены.

Когда перешли к актёрам, Михалков сказал, что ему импонирует Донатас Банионис, по возрасту он как раз подходит, тем более тому сниматься удобно, рядом Вильнюс, где он сейчас проживает. Сейчас, правда, снимается на четвёртом творческом объединении «Мосфильма» в ленте «Бегство мистера Мак-Кинли», но вроде бы уже должны скоро приступить к монтажу.

— Тоже, кстати, про Америку фильм, — сказал Сизов и к чему-то добавил. — Только там Баниониса Гердт озвучивает.

— Олег Борисов как вариант, по возрасту тоже где-то рядом, — говорю я.

На память почему-то приходит его Джон Сильвер в картине «Остров сокровищ», хотя по идее ближе должен быть Рафферти в одноимённом фильме, но «Рафферти» я смотрел один раз в детстве и то как-то мельком.

На роль жены главного героя возникают кандидатуры красавиц советского кино Руфины Нифонтовой, Натальи Фатеевой, Элины Быстрицкой…

— А может Аллу Ларионову попробовать? — обводит нас взглядом Сизов. — Она в последнее время редко снимается, мается без работы, а зритель-то её помнит.

— Может быть, может быть, — кивает Михалков. — Список расширим, сделаем фото и кинопробы, посмотрим, кто больше подходит. А музыку Артемьев напишет.

— С основной темой, думаю, он справится, а музыку современной Америки кто писать будет? — спрашиваю я. — Даже, скорее, мексиканскую. Может, обратиться за помощью к каким-нибудь современным музыкантам? Кстати, я же знаком со Стасом Наминым, может, его ребята и накидают несколько вариантов.

С этим тоже соглашаются, далее Сизов говорит, что остальные вопросы можно решить в рабочем порядке, осталось прикинуть смету, но этим пусть занимается директор картины. Предлагает кандидатуру Аллы Жаворонковой, уже занимавшей эту должность в сериальных лентах «Операция „Трест“», «Адъютант его превосходительства», «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов».

— Женщина серьёзная, она и мужиков в кулаке держит, — уверяет Сизов, для наглядности тоже сжимая пальцы в кулак.

Михалков кряхтит и дёргает себя за усы, видно, побаивается, что молодые побеги его авторитарности может растоптать какая-то тётка.

Полные творческих замыслов, около 8 вечера покидаем кабинет Николая Трофимовича. Михалков вновь, как и в прошлый раз, обещает подвезти до дома. Рабочий день потерян, на всякий случай я отпросился со второй смены, а полевачить я успел ещё с утра. Так что с чистой совестью можно отправляться домой.

По пути Никита тормозит у «Праги», предлагает зайти отобедать, глядя на мой сомневающийся вид, обещает за обед заплатить сам.

— Прекращай, деньги у меня есть, — говорю я и обречённо машу рукой. — Ладно, полчаса ничего не решают, если что, скажу жене, что на «Мосфильме» задержался.

На дверях ресторана висит вечная табличка «Мест нет», но швейцар за стеклом при нашем появлении кивает: сейчас открою. То ли меня признал, то ли Михалкова, который, принадлежа к числу «золотой молодёжи», наверняка бывал тут с отцом, а может, и нас обоих сразу. Опережая Никиту, сую немолодому швейцару «пятёрку», тут же подбегает администратор, ему уже червонец суёт Никита, и для нас моментально находится свободный столик в углу, у большого окна, по соседству с пальмой в большой кадке. Со столика исчезает табличка «забронировано», а на смену появляются холодные закуски, мясо по-французски, ростбиф и жюльен из кур, официант с аристократическим профилем важно разливает по стаканам коньяк цвета жжённой карамели. Никита, мастерски пользуясь ножом и вилкой, отправляет в рот кусок мяса, захватывая одновременно пучок петрушки, и говорит:

— Слышал я, что завтра в Кремле пройдёт внеочередной пленум ЦК КПСС. В программе «Время», думаю, в записи покажут. Поговаривают, Брежнев на пенсию собрался.

— Да ты что? — изображаю искреннее удивление.

Михалков довольно шевелит усами:

— У меня информация из первых рук — утром от отца услышал. Он у меня как-никак депутат Верховного Совета. Как думаешь, если Лёня уйдёт, кого на его место посадят?

Я пожимаю плечами, предпочитая отмалчиваться, и накалываю на вилку маринованный грибочек.

— По большому счёту, какая разница, — как бы соглашается со мной Никита, который успел опустошить первую порцию коньяка и теперь делал знаки официанту, требуя добавки. — Выберут кого-то из своих, а партия как была нашим рулевым, так им и останется. А цензура в кино, вообще в искусстве так никуда и не денется. Знаешь, как хочется снимать то, что хочется?! Нет, не знаешь, ты же не имеешь отношения к кино… Андрон вон уже на Голливуд поглядывает, того и гляди сорвётся на пару с Тарковским.

— Хочешь сказать, Тарковский уже навострил лыжи? — спрашиваю как бы между прочим с совершенно незаинтересованным видом.

— Да он чуть ли не на каждом углу свистит, что ему тут снимать не дают. Что при первой возможности, как окажется за границей, сразу попросит политического убежища. Но это между нами, — качает Михалков у меня перед носом указательным пальцем.

— Никит, ты ж за рулём, может, хватит уже тебе?

— Чего хватит? А, коньяка-то… Ну да, пожалуй, достаточно. Да и ехать пора.

Домой я возвращался, как в общежитие или небольшой цыганский табор. Всё-таки наличие в скромной «двушке» маленького ребёнка вносило свои нюансы: если раньше тут жили трое, то теперь, учитывая присутствие взявшей отпуск за свой счёт тёщи и новорожденной дочки, уже пятеро. Так что домой я старался приходить вечером, принять душ, поужинать со скучавшей по мне женой, пока Любовь Георгиевна занимается младенцем, а потом лечь спать к ней под бочок. К счастью, Марта росла спокойной девочкой, и ночью давала нам поспать. А утром я отправлялся либо на основную работу, если выпадала первая смена, либо на подработку, дававшую мне главный доход.

Назавтра я заявился домой под вечер со второй смены. С некоторых пор на нашей кухне стоял компактный телевизор «Philips», купленый напрямую у дальнобойщика за вполне сходные 450 рублей. Он у нас работал как бы фоном, смотреть на отечественном ТВ обычно было нечего. И вот сейчас, пока Лена разогревала ужин, началась программа «Время». Ведущие Нонна Бодрова и Игорь Кириллов невозмутимо объявили о состоявшемся в Кремлёвском Дворце съездов внеочередном пленуме ЦК КПСС. Ну да, Никита же упоминал, а я уже успел забыть. Прибавив звук, я весь обратился в слух. На экране появился член Политбюро Михаил Андреевич Суслов, сидевший по центру сразу позади трибуны. Вид у него явно был недовольный, он поднялся и, словно нехотя, по бумажке прочитал:

— Товарищи! Сегодня мы проводим внеочередной пленум Центрального Комитата Коммунистической партии Советского Союза. Слово для доклада предоставляется Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу.

Присутствующие стоя долго аплодировали генсеку, который по пути к трибуне успел пожать руки нескольким соратникам. Аплодисменты не смолкали пару минут, причём я явственно различил крики: «Браво!» К чему — непонятно, вроде не в театре.

Выглядел Брежнев, кстати, получше, чем в последнее время, может быть, отказ от барбитуратов сыграл свою роль. Хотя говорил по-прежнему невнятно, неужели генсеку не могут сделать нормальный зубной протез?!

— Дорогие товарищи! Уважаемые зарубежные гости! Сегодня я буду краток. Наша страна под руководством коммунистической партии Советского Союза в последние годы достигла немалых успехов во всех сферах и отраслях. Экономика находится на подъёме, наш балет любят во всём мире, наши Вооружённые Силы, укомплектованные по последнему слову техники, готовы в любой момент дать отпор потенциальному агрессору. Это доказывает, что мы идём верным курсом.

Да уж, про балет это он прям-таки вовремя ввернул. Брежнев между тем сделал паузу, окинув зал сквозь линзы очков, пожевал губами и продолжил:

— Мне посчастливилось находиться во главе ЦК КПСС 11 лет. Это были трудные, и в то же время счастливые годы. Я не щадил себя, работая на благо нашей Родины зачастую сутки напролёт…

Бурный шквал аплодисментов, и Леониду Ильичу приходится делать паузу. Наконец где-то через минуту овации стихают, Генсек продолжает — …сутки напролёт, что не могло не отразиться на моём здоровье. Во главе страны и коммунистической партии должен стоять крепкий, здоровый человек. Понимая, что не могу на 100 процентов выполнять свои обязанности, я прошу Политбюро ЦК КПСС удовлетворить мою просьбу о выходе на заслуженный отдых по состоянию здоровья.

Секундная пауза, и вновь нестихающие овации. У всех этих депутатов, думалось мне, наверное, весьма натренированные ладони, я бы свои давно уже отбил. Интересно, какая персональная пенсия причитается теперь Леониду Ильичу? Он у нас вроде как пенсионер союзного значения[41].

Брежнев возвращается на место, снова поднимается Суслов и зачитывает по бумажке:

— Политбюро ЦК КПСС, весь советский народ благодарит товарища Брежнева за его самоотверженный труд во главе коммунистической партии и принимает решение удовлетворить просьбу Леонида Ильича о выходе на пенсию по состоянию здоровья. Таким образом, сегодня мы должны выбрать нового Генерального секретаря ЦК КПСС. Предлагаю на этот пост кандидатуру первого секретаря ЦК КП Белоруссии Машерова Петра Мироновича. Товарищи депутаты, прошу голосовать. Кто «за»?

Взметнувшийся над залом лес рук подтвердил, что депутатский корпус в едином порыве согласен с линией Политбюро. Проформы ради Суслов поинтересовался, есть ли воздержавшиеся или «против», после чего на трибуну под очередную порцию несмолкающих аплодисментов поднялся Машеров.

— Товарищи! — начал он, откашлявшись. — Спасибо за оказанное доверие. Для меня это предложение довольно неожиданное, но я горд, что вы выбрали мою кандидатуру, доверили стать во главе коммунистической партии Советского Союза. На этой ответственной должности я постараюсь сделать всё от меня зависящее, дабы достойно и с честью нести высокое звание коммуниста…

Ну и всё в таком же духе ещё на пару минут. После чего на экране вновь появилась Бодрова и Кириллов, перешедшие к освещению реакции западных информагентств на случившуюся в партийной верхушке перестановку. Понятно, что озвучивали в основном лидеров компартий, которые всячески поддерживали решение Политбюро. Зачитали дословно обращение генерального секретаря компартии США Гэса Холла, в котором лидер американских коммунистов выражал одобрение действиями советских товарищей. Ну ещё бы, человек регулярно получает от «советских товарищей» немалые средства на разного рода акции и собственную зарплату, стал бы он иметь что-то против. Как и его коллеги из других стран. А этих компартий по миру сотня уж точно наберётся, это ж какие деньжищи вбухиваются на их содержание!

На следующий день на работе даже среди моих далёких от политики товарок только и было разговоров, что о смене партийного лидера. Как и следовало ожидать, Барышникова собрала в актовом зале народ и добрых тридцать минут, сверяясь с текстом свежего номера «Правды», пудрила нам мозги насчёт того, что партия, получив «свежую кровь», с новыми силами продолжит идти согласно генеральному курсу в авангарде всего советского общества. Бла-бла-бла…

Как же хотелось верить, что теперь что-то изменится! Может, прав был явившийся мне во сне Мессинг, когда говорил, что только одно моё появление в этом времени повлияло на ход истории. А теперь лежи себе спокойно на диване, поглядывай в телевизор да газеты почитывай, наблюдай, как история движется по новой колее. Ни Афгана тебе, ни Горбачёва с его Перестройкой и развалом СССР, ни пьянчуги Ельцина… Плавный переход к частной собственности под пристальным оком и твёрдой дланью ЦК КПСС. От такого поворота на манер китайских я бы не отказался. Как будет на самом деле — посмотрим.