Стертая аура

1 Синий

Тьма.

Оглядываюсь… ничего не видно, хотя вокруг явно творится что-то странное... очень странное... по спине бегут мурашки. Почему я ничего не вижу? Ослепшая, перепуганная — даже земля подо мной трясется от страха. И вдруг кругом вспыхивает пламя, и я начинаю различать ИХ. Три переплетенных между собой круга, три разноцветных кольца на серебряном поле. Бабушка, мама, Лекси, я... Пол... Пламя и краски, краски и свет, и тьма. Тени и свет. Тени, и свет, и краски... и ничего.

Я распахнула глаза, отчаянно хватая ртом воздух. Где я? Почему лицо прижато к стеклу? Я бормотала во сне? И что за незнакомки глядят на меня из соседней машины?

Отлепившись от окна и пытаясь хоть как-то привести в порядок мысли, я незаметно ощупала подбородок — не течет ли слюна. Уф-ф-ф! Два дня в машине вместе со всей семьей. От такого удовольствия у любого слюнки закапают.

— Ты снова с нами, Лисси? — спросила с переднего сиденья мама.

Я бы глянула на нее с неодобрением (неужели так трудно запомнить, что меня теперь надо называть Фелисити, а не Лисси?), но не смогла оторвать взгляд от соседнего окна. Верней, от того, что за ним творилось.

Помните тех мифических тварей, у которых вместо волос змеи, а посмотришь на них — и они обратят тебя в камень? Горгоны, что ли... Так вот, от взглядов трех девушек из соседней машины я окаменела по полной программе.

Блондинка за рулем сладко улыбалась и смотрела мне прямо в глаза, словно говоря: да-да, я смеюсь именно над тобой (ха! слюни потекли!), а не вместе с тобой, и нечего на меня таращиться. Я бы и сама с удовольствием отвернулась, но сил хватило только на то, чтобы перевести взгляд на ее соседку, Девушка с длинными, темными волосами, презрительно изогнув изящную бровь, глядела на меня свысока. Уж не знаю, как у нее это выходило — она сидела в крохотном кабриолете, а я — в солидном внедорожнике — и все-таки.

Я снова попыталась отвести глаза и не смогла. Остолбенела. Истукан с мокрым подбородком.

Делать нечего — пришлось смотреть на последнюю пассажирку. Крашеная блондинка, она удостоила меня презрительным взором на целые четыре секунды, а потом перевела его на свои безупречные ногти. Ну, разумеется — французский маникюр куда интереснее.

— Что тебе снилось?

Голос Лекси наконец-то вернул меня к действительности, и я оторвала взгляд от соседней машины. Правда, через несколько секунд украдкой посмотрела туда снова, но девушки уже потеряли ко мне всякий интерес и, обогнав нас слева, умчались вперед.

— Пол?

Я угрожающе сощурилась, по Лекси никогда не волновали подобные мелочи.

— Тебе снился Пол! — радостно прошептала моя младшая сестра, тараща глаза. — Да?

На ее симпатичном личике заиграла понимающая улыбка.

На Лекси невозможно долго сердиться, даже если очень хочется. Как невозможно забыть о том, что первые же ровесницы, которых я встретила при въезде в штат, увидели меня с расплющенным о стекло носом. Да еще эти слюни...

— Лисси! Тебе! Снился! Пол? — не отставала Лекси.

— Не только, — пробормотала я, опасливо покосившись на маму. Она не знала про нас с Полом, хотя и знать-то по большому счету было нечего, но мне не хотелось тратить остаток пути на игру в вопросы-ответы. Лекси намек поняла и, наконец замолчала. Я глядела в окно на проплывающие мимо деревья и телеграфные столбы, невольно высматривая маленький голубой автомобильчик. Скоро деревья слились в сплошную зеленую стену, я перестала страдать по поводу расплющенного носа и погрузилась в воспоминания.

Пол Картер — мой сосед, лучший друг и соучастник детских проказ. Пол, который дразнил меня Лисси-Крысси и утверждал, что это классное прозвище. Пол, который всегда умел рассмешить, если мне бывало грустно. Пол, который держал меня за руку, когда мы пошли в детский сад, и сидел со мной за одной партой в школе. Пол.

Я вспомнила, как он стоял на берегу, глядя, как отъезжает наша машина, — в темных волосах белели песчинки, а в глазах, подозрительно поблескивало. А еще — он поцеловал меня. Я была без ума от Пола Картера даже тогда, когда он обсыпал меня песком в детском саду, а теперь он поцеловал меня — перед тем как, я, мама, папа и Лекси загрузились в машину и отправились через полстраны неизвестно куда. Поцеловал всерьез, по-настоящему. То была наша последняя встреча. Мы хотели прошвырнуться по пляжу, а потом посмотреть какие-нибудь дурацкие ужастики — и ни слова о том, что я уезжаю. Не хотелось, тоскливых прощаний. Все шло по плану, и вдруг этот поцелуй — как гром с ясного неба!

Даже не гром, а такой идиотский механический визг, вроде того, что издают герои мультиков, когда их лупят молотком по голове. Из легких куда-то исчез весь воздух, сердце перестало биться.

А теперь я в сотнях километров от Пола и вообще от какого-либо человеческого жилья, и все, что у меня осталось, — это ракушка (его подарок на мое шестилетие), последние слова («Я буду скучать по тебе, Лисси-Крысси») и память о том, как он стоял тогда на берегу. Вокруг его тела мерцал темный полуночно-синий свет, на фоне которого песок казался особенно белым. Синева медленно колыхалась, пока ее обладатель молча смотрел, как я уезжаю от него навсегда.

Вспомнив цвет Пола, я прикусила губу. Он всегда был синим и темнел год от года, пока, наконец не приобрел оттенок штормовой волны.

Я попыталась отогнать ненужные мысли. Мы едем через всю страну, чтобы начать новую жизнь, и уверенность в том, что Пол никогда не явится в Оклахому, чтобы забрать меня обратно, пойдет мне только на пользу. Я решила стать обычной, а это значит — никаких сияний. Отвернувшись от окна и крепко зажмурившись, я постаралась подавить в себе ту часть сознания, которая видела цветные ореолы.

— Бесполезно, — сообщила с переднего сиденья мама.

Даже не повернулась посмотреть, что я делаю! Как все-таки раздражают иногда ее способности. Говорят, у каждой мамы есть материнский инстинкт. С моей все гораздо хуже. От нее вообще ничего не скроешь, кроме, разумеется, истории с Полом — если это вообще можно считать историей.

— Что бесполезно? — спросила Лекси, которая понятия не имела, чем я занимаюсь.

Отец только молча перестроился в другой ряд.

— Его нельзя просто прогнать, — добавила мама, наверное, в сотый раз за последние две недели.

Я промолчала.

Нельзя? Это мы еще посмотрим.

Лекси тут же надулась.

— Не понимаю, почему ты так стараешься избавиться от Взгляда? — недовольно спросила она. — Вот если бы он появился у тебя не сразу, если бы пришлось подождать и помучиться, ты бы им так не швырялась. — Сестра расстроенно поглядела на маму.

— Он обязательно придет и к тебе, Лекси, — пообещала та.

Отец прибавил звук радиоприемника. Он не любил разговоров о Взгляде, особенно в последнее время.

По словам мамы, все женщины в нашей семье обладают тем или иным сверхъестественным даром — способностью видеть то, чего не замечают другие. Сама она, к примеру, видит на расстоянии. Запросто может сказать, что происходит вдали от того места, где она находится. Когда я была маленькой и терялась, мама точно знала, где меня найти. Ее Взгляд всегда помогал искать пропавших.

А мой неизвестно, на что годен, разве только подтверждает, что и я не совсем нормальная. А что тут подтверждать, особенно после размазанного по стеклу носа — девицы в синей машине уже и так все поняли.

С тех пор, как я себя помню, я смотрела на мир иначе, чем другие дети. Людей вокруг меня — даже в телевизоре, на экране — окружали небольшие подвижные цветные сияния. Мама называла их аурами. Я, когда была маленькой, — красками.

А теперь стараюсь вообще не называть. Хотя по-прежнему вижу, кто как окрашен, и понимаю, что значит каждый из цветов. Из-за этого мне очень трудно встречаться с новыми людьми, даже если их ауры ведут себя совершенно спокойно, как у тех девушек из автомобили. В старой школе все шло совершенно нормально, однако голливудские фильмы вечно обещают, что человека, перешедшего в другую школу, да еще посреди учебного года, да еще в старших классах, ждут всяческие ужасы. С другой стороны — я ведь из Калифорнии. А тут Оклахома. Очко в мою пользу.

— Ну что ж, Оклахома, так Оклахома, — пробормотала я вслух.

Мама с любопытством взглянула на меня, я тут же опустила глаза и осмотрела свои руки. Сегодня они зеленые, хотя я не представляю себе, что это означает. По моему опыту, у большинства людей один основной цвет, который многое говорит об их характере, и хотя его оттенки меняются в зависимости от обстоятельств, а свечение то вспыхивает, то пригасает, сама краска остается неизменной.

Мама зеленая, а значит, очень заботливая. Оттенок всегда зависит от ее настроения, а яркость — от поступков. Так же, кстати, как и у других. Когда я была маленькой, я всегда узнавала тех, кто недавно сделал что-нибудь очень плохое, потому что их краски тускнели, выцветали и приобретали зловещий оттенок, у которого нет названия, но который заставлял меня дрожать от ужаса. Я называла его стертым. Почему-то в четыре года мне казалось, что это слово очень подходит к тому жуткому цвету — так я объясняла маме.

Папа у нас очень солидный, золотисто-коричневый.

А Лекси — ярко-розовая. А вот мои собственные краски все время меняются. Когда я гляжу на свои руки, каких только цветов мне не приходится видеть, и точно так же то один, то другой цвет окрашивает мою ауру. Я закрыла глаза. Так мне не нужно гадать, почему у меня сегодня именно зеленый день. Кроме того, пока я притворяюсь, что сплю, мама ничего не спросит про Пола.

— Некоторые были бы рады получить, наконец, Взгляд, — не унималась Лекси.

Даже не открывая глаз и не владея маминым ясновидением, я знала, что сестра смотрит на меня с недовольством. Ей уже тринадцать, а до сих пор ни малейших признаков фамильного дара. Я, правда, считаю, что Лекси повезло гораздо больше, чем мне. Она без проблем вливается в любую компанию. Не сомневаюсь, что через пять минут после того, как она войдет в наш новый дом, у нее появится не меньше пяти новоиспеченных лучших подруг, которые начнут считать ее самой классной девчонкой на Земле, и как минимум четверо поклонников, обожающих ее с первого взгляда.

По моему нескромному мнению, талант ладить с людьми — куда больший дар, чем любые сверхъестественные возможности. А Лекси, разумеется, не согласна. Трава всегда зеленей на соседском газоне, ну и так далее. Я, постаралась не думать о том, что в данный момент я и сама тут сижу зеленее некуда.

— А о чем-нибудь другом разве нельзя поговорить? — раздраженно спросил с переднего сиденья папа.

И чем это он так недоволен? Сам ведь решил уехать из дома, вернее, они с мамой решили. А теперь ворчит так, будто это я сорвала его с места и тащу через полстраны все дальше и дальше от старых друзей, и — может быть — любви всей его жизни.

— Ты несправедлива, — заметил мой внутренний голос.

— Заткнись, — посоветовала я.

— Сама заткнись, — немедленно отозвался голос.

Я застонала вслух. И кто только придумал эту самую совесть?

— А вот другие совести прощают своим хозяевам минуты слабости! — беззвучно укорила я.

И вздохнула. В суперматче между Лисси Джеймс и внутренним голосом победил голос, потому что в глубине души я и сама знала, что родители точно так же, как и я, не хотели никуда переселяться. Я достаточно взрослая, чтобы понимать, почему нам пришлось уехать.

Убили маленького мальчика, преступник до сих пор не найден — даже тело полицейские обнаружили только, благодаря маминой помощи.

Она увидела его внутренним взором и подсказала полиции, где искать. А те, кто не верит во всякие Взгляды, начали подозревать ее. Мама и раньше помогала в расследованиях, вернула домой десятки пропавших детей, и это всех устраивало. А одна-единственная неудача мгновенно перечеркнула все успехи.

Честно говоря, у нас теперь нет особого выбора. Дома стало небезопасно. Люди, которые еще вчера в маме души не чаяли, внезапно возненавидели ее. Краски нашего прибрежного города померкли с тех пор, как обезображенное тело четырехлетнего Коди Парка нашли в заброшенных доках — в точности там, где предсказала мама.

И мамино сияние тоже потускнело. Она до сих пор не может простить себе промаха. Вот и сейчас, пока я ругалась сама с собой, зеленый свет сжался и плотно охватил ее голову, мрачный и почти неподвижный. Потом вдруг вспыхнул, но туг же потемнел еще сильнее, почти до черноты — скорее всего, мама вновь представила себе тело Коди и в который раз обвинила себя в смерти мальчика.

Понятно, что отец и слышать не хочет ни о каком Взгляде. Я и сама не рвусь о нем говорить. Пропади он пропадом, я и так сыта — дальше некуда.

Запертая на заднем сиденье родительской машины, я мрачно глядела в окно и размышляла о том, почему жизнь — такая мерзкая штука. Что мы оставили за спиной? Настоящий рай! А что получили? Фаст-фуд, дурные сны и Оклахому — штат, в котором трава ненормально зеленая, а в голубых кабриолетах раскатывают невероятно крутые длинноволосые красавицы. Или в Оклахоме говорят не «крутые», а как-то еще? Мы с друзьями всю жизнь считали, что у всех оклахомцев двойные имена, а еще они обожают сельские праздники с народными танцами.

Я сразу решила, что уж плясать меня никто не заставит. Даже если эти Мэри Сью, Анна Бет и Берта Джой (так я мгновенно окрестила девиц) и остальные четверо подростков этого штата будут настаивать изо всех сил.

Мама поглядела на меня и тихонько фыркнула. Я спохватилась, что выгляжу, наверное, не лучшим образом — упрямая, надутая.

— Слушай, тебе обязательно надо порепетировать перед зеркалом, — искренне посоветовала Лекси.

Я попыталась прожечь ее взглядом. Не вышло. Розовое сияние было таким безмятежным, а голос — таким дружелюбным, так что я не выдержала и улыбнулась. Черт бы побрал эти краски.

— Почти приехали, — объявила мама так, будто тут было чему радоваться. — Ой, смотрите — библиотека! — воскликнула она настолько по-детски, что, казалось, сейчас добавит: «Тут книжки живут!»

— Ну, порадуй же мать! — велел внутренний голос. — Смотри, у нее даже краски ожили. Неужели тебе приятней, когда она грустит?

Я не нашлась, что ответить, и второй раунд матча «Лисси — внутренний голос» снова закончился не в мою пользу.

Лекси высунулась из окна, с любопытством озирая окрестности. Аккуратный носик и маленький рот на ее хорошеньком личике удачно гармонируют с огромными голубыми глазами. Волосы очень светлые и совершенно прямые.

А я русая, глаза — карие, и черты лица у меня ни мелкие, ни крупные. Мы с Лекси совсем не похожи, и я не могу сказать, кому повезло больше. Сколько бы ни исполнилось Лекси — она всегда будет выглядеть моложе своего возраста, а мой слишком широкий лоб тоже никуда не денется. Лекси идет любопытная гримаска, но я уверена на девяносто семь процентов, что она долго репетировала ее перед зеркалом.

— О чем ты думаешь, Лекс? — подавив очередной зевок, спросила я.

— О школе и Оклахоме, — не поворачивая головы, ответила Лекси.

Моя младшая сестра всегда думает то, что говорит, и говорит то, что думает. С ней бывает нелегко, и она любит репетировать гримасы перед зеркалом, зато никогда не врет. Если говорит: о школе и Оклахоме, значит, о школе и Оклахоме. Единственный обман, который она может себе позволить, — промолчать о каком-нибудь событии, о котором не хочет сообщать всем и каждому.

По лицу Лекси я поняла, что она все еще размышляет о Взгляде. В последнее время она только о нем и мечтает. И когда только поймет, что от него одни хлопоты, и перестанет грезить о дне, когда в ней тоже проснутся необычные силы?

Впрочем, вслух эти мысли я высказывать не собираюсь. С ярко-розовыми вообще ужасно трудно спорить, а мне в ближайшее время понадобится немало сил: на новый город, новую школу, на то, чтобы стать, наконец, нормальной, что бы там ни говорила мама. Все обещания тут же вылетели у меня из головы, как только мы завернули за угол и увидели женщину, которая, наклонившись, надевала поводок на какого-то маленького, пушистого зверька.

Женщина улыбнулась и помахала. Собака (или чересчур, мохнатая крыса?) возбужденно затявкала.

— Какие дружелюбные здесь соседи! — с удивлением отметил папа.

Я открыла было рот, но слова застряли на языке. Даже через окно я разглядела ауру женщины: красную, с тонкой струйкой того безымянного цвета, от которого у меня сжимался желудок, а по спине бежали мурашки.

Стертый!...

Нет, несмотря на все дружелюбие и явную любовь к песику-крысику, с этой соседкой мы дружить не будем. Недавно, она сделала что-то ужасное, что-то такое, отчего ее сияние потускнело и кое-где полностью выцвело, пусть и не целиком, а только в виде прожилок.

Тени и свет. Тени, и свет, и краски.

Вспомнив свой сон, я передернулась и отвела глаза от женщины как раз вовремя, чтобы заметить у соседнего дома маленький голубой кабриолет.

— Вот и приехали, — возвестил папа.

Я только вздохнула — мы свернули на дорожку, от которой рукой было подать до голубой машины. Ну и соседи у нас: горгоны и стертый. От одной только мысли голова начинает раскалываться.

«Добро пожаловать в Оклахому, Лисси Джеймс, — мысленно поздравила я себя. — И не важно, нравится тебе тут или нет».