Старая Контра

Жизнь уличного лицедея стала для Пыхи привычной на удивление быстро; и, разобравшись в её реалиях, смоукер научился получать максимум удовольствия от того, чем занимается. Роли с каждым днём давались ему всё лучше и лучше; уловив суть, он начал привносить нечто новое в каждую сцену – будь то жест, взгляд, вовремя выдержанная пауза или хорошо продуманная поза. Надо сказать, уличные театры, или, как называли их в Бэби, театры маргиналов, никогда ничего подобного от своих актёров не требовали: существовали заранее известный ряд персонажей и набор сюжетов, позволявший разыгрывать непритязательные и, что самое главное, узнаваемые сценки. В лице маэстро Палисандре смоукер обрёл самую горячую поддержку своим начинаниям. Как признался импресарио, его заветной мечтой было – поднять спектакли театра на такую высоту, чтобы каждый из них собирал многотысячные толпы. «Я ничего не делаю наполовину, – сказал он как-то Пыхе и Кастрации за ужином. – И это – единственно правильный стиль жизни, на мой взгляд. Чем бы ты ни занимался – стремись к совершенству; добивайся его всеми силами, не обращая внимания на удары судьбы. Концентрация, друзья мои, – вот секрет всех великих свершений!» – «Оу, е! И мы сможем заработать много-много денег!» – подхватила Кастрация. Палисандро рассмеялся. «Вы говорите, как самая настоящая вавилонянка, дорогая моя! Духи предков, как же всё-таки быстро меняет этот город людей!»

Касси тихонько посапывала во сне. «Что же меня всё-таки разбудило, – думал Пыха, – чувствуя на лице щекочущие прикосновения её волос. Какие-то непонятные, едва уловимые звуки слышались вокруг, и ещё… Запах? Да, верно… Странно, такое впечатление, будто мы расположились на ночлег где-нибудь под мостом: так и несёт тиной!»

В плотном брезенте, там, где он крепился к борту телеги, имелось несколько небольших отверстий. Пыха осторожно, стараясь не разбудить подругу, подтянулся и заглянул в одно из них.

– Ухты!!!

– Смоки, вуо-от… Из зет? – сладко зевнула Кастрация.

– Да ты только посмотри!!!

Улочки, на которой расположился фургон, больше не было. Между стенами домов простиралась весело поблескивающая в солнечном свете гладь. Вода подкралась незаметно, не в ярости бури, а ясным безмятежным утром. Пыха, поминутно спотыкаясь о сундуки и коробки, пробрался к передку фургона и высунулся наружу, с беспокойством глядя вниз. Пока ещё уровеньводы был небольшим – примерно по щиколотку, но он продолжал повышаться…

Наводнение, хотя и ожидаемое, в общем-то, явилось неприятным сюрпризом для большинства вавилонян; выиграли от него лишь владельцы лодок. Гидротаксисты сразу подняли плату за проезд вдвое-втрое; народ громко возмущался, но делать нечего: мало кому улыбалось передвигаться по пояс в воде. Какие-то предприимчивые личности вовсю развернули торговлю маленькими надувными лодками, похожими чем-то на корытца, в которых купают детей; а самые отчаянные из домохозяек и впрямь спускали на воду разнообразные предметы обихода – лишь бы те имели хоть какую-нибудь положительную плавучесть. По одной из улиц неторопливо перемещался перевёрнутый ножками вверх обеденный стол; две неопределённого возраста тётки (одна – выкрашенная под блондинку, другая – ядовито-рыжая), отталкиваясь шестами, с мрачным упорством направляли своё плавсредство в сторону рынка. Некий мудрец путешествовал в бочке, утяжелив предварительно её дно балластом, чтобы не перевернуться. В качестве движителя он использовал большой чёрный зонт, улавливая им, словно парусом, веющий вдоль улицы лёгкий ветерок.

Потоп сделал по крайней мере одно очень важное дело: изгнал из подземелий обитавших там крыс. Целые стаи их пускались вплавь, преследуемые истеричными женскими визгами; зверьки выбирались на пока ещё не залитые улицы, где и становились добычей мальчишек-охотников: кому-то в мэрии пришла в голову светлая мысль объявить небольшую награду за каждую дюжину крысиных хвостов, и те старались вовсю.

Перегниду вся эта катавасия нисколько не волновала. Ведьма вернулась домой до рассвета, поставила метлу в угол и завалилась спать, по-походному подложив отстёгнутый протез под голову. Кипадачи в соседней комнате тяжело вздыхали. На этот раз старухе не удалось превратить их в волков – отсутствовали необходимые ингредиенты; но этого и не требовалось. Память горцев хранила предыдущую метаморфозу; поднаторевшей в ментальных битвах Перегниде ничего не стоило добраться до этих воспоминаний и вытащить их на поверхность. Теперь несчастные Ххай и Хадзме не вполне понимали, кто же они такие на самом деле: люди, превращенные в волков, или волки, обуреваемые иногда странными воспоминаниями о людском обличье? Единственное, что они знали твёрдо, – Хозяйку ослушаться немыслимо! Не было на всём свете никого более великого, нежели чем Она; и любого, кто посмел бы усомниться в этом, ждала печальная участь.

Свернувшийся калачиком Ххай поднял глаза и тихонько, на самой грани слышимости, заскулил. Над притолокой низенькой двери ведьма приколотила кое-что здоровенным ржавым гвоздём… Больше всего «это» напоминало странного вида корень – морщинистый, тёмно-бурый; лишь внимательный взгляд различил бы в изгибах «коры» крайне недовольную гримасу усохшего маленького личика.

Шаман кипадачи проиграл свою последнюю битву. Пого Перегниды настигло его в тот момент, когда он уже подкатывался к городским воротам; резиновая пятка снаряда вдребезги разнесла горлянку и расплющила несчастного, словно лягушку, попавшую под асфальтовый каток. Тушку побеждённого ведьма прихватила с собой и как следует прокоптила в дыму, после чего украсила комнату экс-оборотней – «в назидание вам и вообще для красоты интерьера», – как пояснила она.

Трое суток скрюченная фигурка висела неподвижно, а на четвёртый день шевельнулась. Веки шамана раскрылись. Узловатая рука медленно поднялась и нащупала торчащий из живота железный штырь. Спустя несколько минут гвоздь удалось расшатать настолько, что тот вышел из стены – и ведьмин трофей с глухим бряканьем рухнул на пол.

Ххай и Хадзме отползли к противоположной стене, с ужасом и недоверием посматривая на сморщенное тельце. Из глотки Хадзме вырывалось хриплое рычание.

Шаман поднялся на ноги и осторожно извлёк гвоздь из своего тела. По толщине тот вполне мог сойти за копьё – если соотнести масштабы, конечно. Хотелось произнести что-нибудь ободряющее – выругаться, например; но обезвоженная копчением глотка лишь тихонько сипела. «Совсем мои дела плохи! – мрачно подумал шаман. – Как же мне с этими оболтусами объясниться?» Тут он вспомнил про охотничий язык жестов – его знал каждый ребёнок племени. Усохшие суставы громко скрипели, руки двигались с трудом, но всё-таки двигались. Стоя перед забившимися в угол соплеменниками, каждый из которых раз в десять превосходил его ростом, шаман начал медленно жестикулировать. Кипадачи настороженно смотрели на него блестящими тёмными глазами. Наконец Ххай осторожно протянул руку и с некоторым недоумением уставился на собственные пальцы.

Дело потихоньку налаживалось. Шаману потребовалось два часа, чтобы убедить своих несчастных соплеменников в том, что они действительно являются людьми. Ещё час ушёл на то, чтобы научиться правильно двигаться: волчья моторика прочно засела в подсознании Хадзме и Ххая, и заменить её людской получилось далеко не сразу.

Горцы тихонько выбрались в окно, прошли по карнизу и спустились вниз по водосточной трубе. Вода на улице поднялась ещё; даже рослым кипадачи она теперь доставала до плеч. Шаман сидел на голове Ххая, вцепившись в жёсткую шевелюру, и писклявым голосом отдавал распоряжения. Воины поплыли прочь, стремясь оставить как можно большее расстояние между собой и Перегнидой. Конечно, думал Ххай, истинные люди не сдаются, но… Но всё же это немножко слишком.

– Мы опозорены, – угрюмо сказал Хадзме, когда они наконец выбрались на сухое место. – Причём неоднократно. Я даже не помню, чтобы столько позора выливалось на чью-нибудь голову. Мы не просто должны забыть о возвращении домой; я думаю, самое время броситься на копья. Но даже копий мы лишены ныне…

– Вы совершили больше, чем было в человеческих силах, – скрипуче прервал его шаман. – Но не будем сейчас говорить о доблести, мужественный Хадзме. Я хочу знать только одно: то, за чем я посылал вас, сейчас находится в лапах ведьмы?

– Нет, шаман, – вздохнул кипадачи. – Я выронил Книгу почти в тот же миг, что обрёл её; ведьма просто не обратила на это внимания.

– Она искала не её, – согласно кивнул Ххай. – Старухе нужно что-то другое; какой-то амулет, принадлежавший ей давным-давно… Ведьма уверена, что он где-то в городе.

– Поясни свою мысль, – попросил Иннот, с любопытством глядя на Гэбваро.

Люли заинтересовал каюкера с самого начала. С остальными всё было более-менее понятно: бывшие обречённые, а ныне беглецы с Территории Великого Эфтаназио не слишком-то отличались от обычных каторжан. В массе своей это были оккультисты-неудачники, почти ничего не знающие и не умеющие, попавшиеся на какой-нибудь глупости. И простаки братья Заекировы, и сумрачный бирюк Хуц, и подловатый Тымпая вполне вписывались в эту схему; Гэбваро же представлял собой загадку. Иннот не знал, на чём тот попался, как, впрочем, и остальные: задавать вопросы на эту тему считалось неприличным. Если, мол, доверится тебе человек – тогда другое дело, а сам не лезь.

– Могу и пояснить, – протянул люли. – Мне самому вторую ночь кошмары всякие мерещатся. Да и остальным тоже.

– И что же им снится?

– Помнишь того мона, что на тебя бросился? Когда ты со жмурами дрался?

Иннот вздрогнул. Это не укрылось от Цытвы-Олвы.

– И ты, значит, как все… Не к добру это, мон!

– Так… – Каюкер помолчал, соображая. – А зачем ты мне это говоришь?

– Ты ведь человек непростой, – хитро прищурился люли. – Вот я и решил сказать. Может, придумаешь чего?

– Это колдовство, верно? – полуутвердительно произнёс Иннот. – А я в вашей северной бормотологии мало что смыслю. Ты сам-то как думаешь, кто он такой, этот Гукас?

– Может, колдун какой… Говорят, есть такие: срок им скостить пообещают или ещё чего, вот они и выслуживаются.

– Не похоже! – Иннот с сомнением покачал головой. – И потом – где он, а где мы! Это ж какую силу надо иметь, чтобы нас на таком расстоянии зацепить!

– Тогда дело совсем плохо, – мрачно сказал Гэбваро. – Потому как ежели не сам он нам пакостит, то, значит, кто-то из Великих через него действует. Длинные у них, благодетелей, руки; ох, длинные, мон…

– Знаешь что… Собери-ка остальных! – Каюкер решительно вскочил. – Я хочу знать, что каждый из них видел; пускай расскажут.

«Собираешься провести экспресс-сеанс психоанализа?» – прозвучал в его сознании неслышный голос. «Ага, – так же мысленно ответил каюкер. – Причём в условиях, приближенных к боевым… Это ты, проф?» «Кто же ещё? – усмехнулся профессор Эксклибо. – Я с удовольствием послушаю». – «Ну да, для вас же это всё развлечение…» – «Не совсем так. Просто правило невмешательства соблюдается всеми и всегда, за исключением совсем уж крайних случаев; мы помогаем, только если ты сам попросишь… А это накладывает определённый отпечаток».

– Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть, – пробормотал Иннот.

Цытва-Олва удивлённо обернулся.

В кают-компании атмосфера царила мрачная. Наступили сумерки, и на столе стоял зажжённый фонарь, отбрасывая на лица собравшихся резкие тени. Каюкер сразу взял быка за рога, рассказав о собственных снах, и предложил высказываться остальным. После некоторой заминки беглецы загудели, загомонили: оказывается, гнусное сновидение хоть раз привиделось каждому – с некоторыми вариациями, конечно. Правда, в отличие от Иннота, остальные предпочли спастись бегством.

– Вам-то хорошо, моны! – плаксивым голосом затянул Цуйка Осияч. – Вы хоть убежать смогли, а у меня ноги со страху отнялись. Стою и смотрю, а он всё ближе и ближе ко мне подходит… Мёртвенький… Я уж думал – всё, конец мне… Прямо там и загнусь…

– И что? – саркастически спросил кто-то. – Загнулся? Что он нам во сне сделает? Ну, напугает, да. Подумаешь!

– Тебе легко говорить! Ты в зенки его белые, тухлые не смотрел! Он тебя пальцами не трогал!

– А тебя что, трогал? – поинтересовался Цытва-Олва.

– Ну… Палец выставил и по руке провёл… И усмехается, а у самого щека рваная…

– По какой руке?

– Да вот по э… – Цуйка приподнял перебинтованную конечность и вдруг осёкся на полуслове.

Глаза его расширились. Остальные невольно подались в стороны; над столом повисла зловещая тишина. Губы Цуйки задрожали.

– А ну-ка, размотай! – хрипло сказал Иннот. Бледный, как мел, Осияч принялся развязывать узел; руки его тряслись, так что это удалось не сразу. Царапина выглядела преотвратно и гноилась; йод ничуть не помог.

– Я ж видел, как ты ободрался, – недоверчиво пробормотал Прохонзол Эжитюжи. – Там и в помине такого не было, .. Даже юшку не пустил, краснота и всё…

– Это что же получается?! – Тымпая обвёл глазами остальных. – Это ежели во сне он тебя коснётся, выходит – наяву заболеешь?

– Выходит, так…

– С Хуцем небось то же самое приключилось!

– Да погоди ты… Случайно, может, совпало…

– Не верю я в такое «случайно»! – оборвал Тымпая.

– А как там Цупаж, кстати? – поинтересовался Хлюпик.

– Хрипит, сипит, – пожал плечами Прохонзол, ухаживавший за больным. – Не знаю я, мон, что с ним такое: на груди синячище, словно кувалдой буцкнули; а кости целы, и даже когда нажимаешь, ему не больно… Или он просто не чувствует…

– Давай-ка посмотрим! – Каюкер, нахмурившись, встал.

Хуц лежал, раскинувшись, на матросской койке, и тяжело дышал. Эжитюжи откинул одеяло и осторожно распахнул ему рубаху. Иннот поднял фонарь повыше. Кто-то охнул.

– Случайно, говоришь… – хрипло прошептал Тымпая.

Синяк у больного действительно присутствовал – здоровенный, непривычно-правильных очертаний, словно кто-то окунул ладонь в чернила и аккуратно приложил к его груди.

Ночь прошла тревожно.

– Чего приуныли, моны? Опять нежить всякую во сне видели? – спросил каюкер, пробудившись ото сна.

– Опять, – мрачно сказал Тымпая. – А до Вавитэжа он дотронулся.

– Ладно, посмотрим, сбудется ли на этот раз! – нахмурился Иннот. – Как ты, Вавитэж? На сегодняосвобождаешься от всех работ и постарайся ничем не оцарапаться, что ли… А что остальные?

– Хуц всё так же, – вздохнул Прохонзол. – А у Цуйки с рукой всё хуже и хуже. Не знаю, в чём тут дело, но… Выглядит гадко.

– Показывай! – вздохнул Иннот, одновременно призывая профессора Эксклибо.

«Да, не повезло…» – протянул персонажик, едва бросив взгляд на царапину. Впрочем, назвать это царапиной теперь не решился бы никто. За ночь рука Осияча распухла и почернела, а от раны вверх потянулись красноватые дорожки. Кроме того, возник запах – пока ещё слабый, едва уловимый сладковатый смрад. «Ничего не понимаю… За одну ночь – этого просто не может быть! Но тем не менее – у парня гангрена, старина! – вынес диагноз профессор. – Даже не знаю, что тут можно сделать. Без инструментов, без медикаментов… Наверное, придётся всё-таки ампутировать. Сам понимаешь: либо руку долой, либо…»

Единственной радостной новостью было состояние здоровья Хлюпика. Молодой смоукер уже встал на ноги; правда, передвигался пока неуверенно, придерживаясь рукой за леер, – он всё ещё был очень слаб.

– Ну, как ты? – спросил друга Иннот, улучив момент.

– Ох… Знаешь, кажется, будто сто лет прошло… Я замёрз там, на Территории – совсем замёрз… А теперь потихоньку оттаиваю. Но внутри все равно ледышка…

– Да, брат, такие приключения даром не проходят… – сочувственно прищёлкнул языком каюкер. – Тебе тоже кошмары снятся?

– Не… Меня вроде как оглушило, не отошел ещё.

– Что ж, нет худа без добра!

– Угу… Когда я впервые на Территорию попал, то же самое было, даже хуже – совсем ничего не соображал поначалу: ни где я, ни кто я… Засыпал – как в омут головой. А ты?..

– Ну, у меня от кошмаров есть верное средство… – отмахнулся Иннот. – Как жил-то, расскажи!

Хлюпик невесело усмехнулся.

– Жил… Там не живут, а существуют – да и то сугубо временно… Ты вообще знаешь, от чего ты меня спас? Территории – это вроде… Ну, как объяснить… Для Великих – они вроде как кормушка.

– Это я понял, – кивнул Иннот. – Я по пути к тебе оказался в одном очень интересном месте, читал там всякие древние рукописи… Да и Худ кое-что рассказал.

– Он хороший мужик, – вздохнул Хлюпик. – Жалко будет, если… Знаешь, он ведь меня выручал, и не раз. Я ж когда попал туда – ни порядков не знал, ничего…

– А про Гэбваро что скажешь? Что он за человек, по-твоему?

– Не знаю. Он такой, себе на уме. И живучий. Понимаешь, на Территории обычно сразу видно, кто долго не протянет. Ну, я когда на него смотрел – думал, всё, не сегодня-завтра… Потом, это… Ну, стал уже чувствовать, что мне самому скоро амба… А он – хоть бы хны. Он бы меня пережил, это точно…

Взгляд Хлюпика затуманился.

– Главное, мы оттуда выбрались! – нарочито-бодро усмехнулся Иннот, подталкивая приятеля локтем.

Смоукер бледно улыбнулся.

– До «выбрались» ещё далеко… Нам бы сейчас уцелеть…

– Угу… Хотел бы я знать, что это за сволочь такая – Гукас…

– Говорят… – Хлюпик помолчал. – Ну, то есть сам-то я не знаю, подслушал как-то…

– Что подслушал?

– Вроде бы, Великие людей по-разному это… Умертвляют. Эфтаназио, например, жизненную силу тянет – оттого мы и чахли на его Территории, с тоски на элементаль бросались… А у Некробио, говорят, по-другому: ежели кто в его владения попал, то заболевает очень скоро. У кого какая лихоманка внутри сидит – сразу расцветает буйным цветом. Раны не заживают, гноятся… От простой царапины умереть можно.

– Гм… Очень похоже на то, что у нас творится! – нахмурился Иннот. – Только странно… По идее, если обречённые удрали с Территории Эфтаназио, то вроде как он должен озаботиться наказанием, верно?

– Тут, мон, вишь какое дело… – раздался вдруг ленивый голос у них за спиной.

Хлюпик и Иннот вздрогнули.

– Цытва-Олва! Ты чего подкрадываешься?! – сердито воскликнул каюкер; ни он, ни Хлюпик не заметили, как тот оказался рядом.

Люли хитренько усмехнулся.

– Я не подкрадывался… Я здесь давно сижу, на туман гляжу… А потом и вы подошли…

– Так что ты хотел сказать?

– Великие – они ведь такие, мон: каждый на себя одеяло тянет. Вот ты думаешь, просто так мы ушли? Нет, не просто… Буря эта – откуда она вдруг взялась? Отродясь в наших краях такого не бывало, да ещё зимой… Думается, помогли нам…

– Кто?.. – каюкер вдруг осёкся; ему вспомнилось увиденное энергетическим зрением в самый разгар шторма.

Два встающих над миром исполина, один из которых пытался сокрушить судёнышко, а другой мешал ему исподтишка – честно говоря, Иннот был склонен счесть промелькнувшее видение собственной фантазией…

– Кто-кто… Один из Великих, и как бы не Некробио…

– Да зачем ему это?!

– А чтоб Эфтаназио нагадить. Они, благодетели, друг за другом в оба глаза приглядывают. Едва кто сильнее станет, другой сразу ему раз – и подляну устроит. Каждому охота сильнее прочих быть, а над собой они никого не терпят, так-то! Вот и выручил нас поначалу, а теперь того… Концы в землю…

– Откуда… – начал было Хлюпик, но Иннот перебил его:

– А чего это вы их благодетелями называете, а?

– Привыкли… По-другому если скажешь – как раз в Курганы и прогуляешься, – доходчиво объяснил Гэбваро. – Положено так потому что…

– Кем?

– Известно, кем… Ими и положено…

– А третий, Танато? У него какая сила?

– Танато – он за счет пролитой крови существует… Самый кровавый из всех Чёрных магов… Ну, ему и досталось больше других, когда ваши войну-то колдовскую выиграли. До сих пор, говорят, не в полном разуме…

– Кто из них в полном-то! – фыркнул Хлюпик. – Душегубцы проклятые!! Несмоукеры!!!

– Так этому Танато что – жертвы приносят, или как?

– Нет, мон, какие жертвы… Тут ведь так всё устроено, чтобы само работало – без палачей да плах. Территория Танато – это сплошь заводы всякие, лесопилки… Дня не проходит, чтобы не покалечился кто-нибудь. Обречённому руку или там ногу оторвёт, а Великому оно и надо – муку его цедить…

– У Танато, говорят, хуже всего, – поведал Хлюпик. – Злые все; за косой взгляд тебя на ножик насадить могут или в станок толкнуть… А в бараках каждую ночь драки кровавые…

– Везде там хуже, мон…

– Гм, да… Ну и дела! Как же вы до сих пор такое терпите?! Угробили бы окончательно этих негодяев! Или хоть разбежались бы кто куда, что ли… – Иннот негодующе покрутил головой.

– А куда бежать, мон? – с тихой тоской в голосе спросил Гэбваро. – Люли вон всю жизнь бегут… Толку-то.

– В Вавилон! – решительно сказал вдруг Хлюпик. – Вот куда!

– Э… Так нас там и ждут…

Собеседники замолчали. Иннот переваривал услышанное, Хлю с наслаждением закрыл глаза и подставил лицо пробивающимся сквозь дымку солнечным лучам. Цытва-Олва тихонько покачивался, сидя на бухте каната, и смотрел сощуренными глазами на стайку чёрных бабочек, порхающих неподалёку.

Настроение царило подавленное. Чтобы хоть чем-то занять команду, Иннот приказал навести на корабле идеальную чистоту, даже отрядил нескольких человек драить палубу – под предлогом свести риск заболеваемости к минимуму. Впрочем, в это не верил ни он сам, ни остальные. Следующей ночью заболел Иот Вавитеж. Вечером он начал кашлять, а ближе к полуночи бдительный Прохонзол разглядел на его шее проявляющиеся синяки – следы невидимых пальцев. «Ещё один-другой, и начнётся паника», – мрачно подумал Иннот. По-видимому, надежды на выздоровление у заболевших не было: Хуц так и не приходил в сознание, а Цуйке Осиячу становилось всё хуже и хуже. Впрочем, на предложение каюкера ампутировать руку он отказался наотрез.

Спать теперь старались как можно меньше; то и дело из-за сущих пустяков вспыхивали ссоры. К утру животы подвело; беглецы потихоньку начинали роптать.

– Похоже, придётся сделать привал, мон, – негромко сказал Цытва-Олва, выбрав минуту, когда никого рядом не было. – Иначе, сам понимаешь…

Иннот упрямо поджал губы:

– Как только найдём воду…

Воды не было. Напрасно каюкер, напрягая глаза, вглядывался в белёсую дымку, застилавшую дали: под днищем дирижабля с завидным постоянством сменяли Друг друга песчаные, сочащиеся туманом проплешины и причудливые растения. Энергетическое зрение также не могло внести ясности; все силовые линии здесь были странным образом искажены и перекручены.

Озабоченный поисками Иннот не сразу заметил, что обстановка на дирижабле изменилась. Все, кто мог передвигаться, высыпали на палубу и потихоньку стали сбиваться вокруг Тымпая.

– Слышь, мон! Разговор есть, – хриплый голос Чамэ вывел каюкера из раздумий.

– Валяй, – ухмыльнулся Иннот, внимательно глядя ему в глаза. – У тебя, похоже, появились какие-то предложения?

«И подвывая, словно бы от страха,

Они достали длинные ножи!»– неслышно для прочих пропел Воблин Плиз.[1]

– «Двух негодяев вздёрнули на рею,

Но мало, нужно было – четверых!»[2] – свирепо отозвался каюкер.

– Да, появились! – нагло заявил Тымпая. – Хватит лететь неведомо куда! Мы же перемрём тут, как мухи!

– Не факт.

– Надо поворачивать обратно! – взвизгнул Псанг Сахахак, один из дружков Тымпая. – Сдохнем ведь все!

– Обратно? Куда это – обратно? – поднял бровь Иннот.

– Мы тут решили – найдём какую-нибудь глухую деревеньку и осядем там! Да нас Великие в жисть не найдут!

– Вы решили? Оч-чень интересно… А вы хоть представляете, на какое расстояние нас отнесло штормом? Если даже я разверну дирижабль, мы все перемрём с голоду, так и не увидев никакого жилья! Да мы сейчас ближе к Вавилону, чем к вашим мёрзлым равнинам! Нет, любезные, спасение для нас только на юге!

– И ещё! – вдруг звонко выкрикнул Хлюпик. – Почему это вы решили, что Великие вас не найдут?

Они уже сделали это! Тот, кто приходит ночью, вряд ли отступится! А вот когда мы перевалим через горы, очень может быть, что у него уже не хватит сил являться нам во сне!

Видно было, что некоторые задумались; но Тымпая отступать не собирался.

– Всё равно! Мы имеем право переизбрать капитана, который нас не устраивает!

– Да, верно! Мы и сами теперь умеем управлять этой штуковиной!

– И кто же будет вашим новым капитаном? – Каюкер застопорил штурвал и, нехорошо усмехаясь, сделал шаг по направлению к толпе; под его взглядом бунтовщики слегка подались назад. – Ты, Сахахак? Или, может быть, ты, Зуний? Кстати, не обольщайтесь насчет управления – если я и научил вас с грехом пополам ставить паруса, это ещё не значит, что…

– Тревога, моны!!! – вдруг разнеслось над палубой. В голосе Гэбваро Цытвы-Олвы слышались панические нотки.

– Справа от нас летучий корабль!

Каюкер, не договорив, метнулся к борту. Люли не солгал: кабельтовых в четырёх от них, едва различимая сквозь туман, плыла длинная, зализанных очертаний веретенообразная туша – боевой дирижабль северян.

– Сегодня у нас будет праздник! – радостно объявил Свистоль Большому Папе и старейшинам.

– Ну да? С чего бы это? – благожелательно улыбнулся Папа.

– Во-первых, – принялся объяснять Свистоль, – появилась возможность приобрести свой дирижабль. Пыха и Джро уже договорились обо всём; рисуем на борту нашу эмблему и название: «Смоукерз тобакко компани». А во-вторых, у стибков есть планы по укрупнению нашего бизнеса.

– Ох, не люблю я это укрупнение! Того и глядишь, подгребут всё под себя всякие несмоукеры, останемся не у дел! – с сомнением покачал головой Большой Папа. – Экономика, доцент, – штука хитрая и коварная…

– Джро как раз об этом и хотел с нами потолковать, – кивнул Свистоль. – В наше дело желает вложиться некий Вхутмас. Стибки наняли нескольких юристов, с тем чтобы те проверили документы на предмет всяческих подводных камней и сомнительных толкований. Нужно ваше присутствие в качестве свидетелей. Да и мне будет спокойнее – стибки хоть и наши компаньоны, но себе на уме… Боюсь, как бы не облажаться, – неожиданно признался шаман.

– Ну-ну, что за выражения, – мягко укорил его Папа. – Эх, Вавилон, Вавилон…

– Здесь говорят «Бэбилон», – встрял Пыха.

– Ну да… – покряхтел самый правильный смо-укер. – Ладно. Когда встреча-то?

– Сегодня, в три часа дня. Да вы не беспокойтесь, за нами приедут… Э-э… В смысле, подплывут. Этот Вхутмас – владелец кораблестроительных верфей, и встречаемся мы на его территории, в плавучем кафе.

– Плавучее кафе? – удивился Большой Папа. – Он что же, загодя предвидел, что город затопит, и придумал, как обернуть это к своей выгоде? Да, похоже, жук ещё тот…

– Зато, если сделка состоится, мы выйдем на совершенно новый уровень! Можно будет, например, приобрести дом в каком-нибудь более приличном месте… Или отремонтировать этот. Да и отпраздновать не грех, как вы считаете?

– Ага! – заулыбался Пыха. – Мой отец как раз вернулся из очередной командировки; думаю, он согласится приготовить хороший кальянный табак, такой, какой только он и умеет…

– Вот и славно! А я заказал в ресторанчике керопашки обед на всё племя, с доставкой, – потёр ладони Свистоль. – Вы ничего не имеете против их кухни?

Никто ничего не имел против кухни керопашки. К тому времени, как маленький вёрткий ялик осторожно приблизился к зелёной стене Колючего Дома, праздничные приготовления уже развернулись вовсю: смоукеры выметали пыль и окурки, развешивали в коридорах разноцветные фонарики и стаскивали в самое большое помещение ту немногочисленную (ив основном плетёную) мебель, которой успели обзавестись в Вавилоне.

– Без нас не начинайте! – шутливо крикнул Большой Папа Грибку, высунувшемуся из окна верхнего этажа.

– Я присмотрю! – отвечал Грибок, самовольно присвоивший себе должность распорядителя.

Плавучее кафе представляло собой небольшой плотик, вернее даже, настил, закреплённый на четырёх массивных, крашенных голубой краской железных поплавках. Полдюжины столиков скрывались от палящих лучей солнца под здоровенным зонтом, который также можно было использовать в качестве паруса. Небольшая, плетённая из прутьев перегородка под навесом заменяла барную стойку.

– Хай, олдфеллоу! – Джро Кейкссер приветливо помахал рукой.

– Здравствуй и ты, – солидно поприветствовал его Папа. – А где же твои юристы и этот, как его…

– Оу, мы доберёмся до них минут через двадцать, – махнул рукой стибок. – Согласитесь, такие важные персоны не могут встречаться с нами в трущобах!

– Тоже мне, проблема! Да сейчас половина города затоплена и превратилась в трущобы, – усмехнулся Свистоль.

– Условности порой бывают сильнее жизненных реалий, – тонко улыбнулся Джро. – Кстати, я уже говорил Смоки, что ваше племя достойно лучшего, нежели чем Москитный квартал… Почему бы вам не арендовать дом в приличном районе?

– Угу… Арендная плата, плата за водопровод, плата за канализацию…

– Что поделаешь! Цивилизация требует жертв… Кстати о цивилизации: есть возможность перекусить за счет нашего будущего партнёра, пока мы плывём. Не желаете ли пропустить стаканчик-другой пивца под барбекю?

– Кстати о жертвах – желаем!

Произнося эту роковую фразу, Большой Папа, конечно же, не предполагал, к чему приведут его слова. Кто знает – промолчи он, и всё обернулось бы иначе; с другой стороны, буфетчик, возможно, в любом случае пролил бы помои – слишком близко они стояли к краю плота… Но давайте, впрочем, по порядку.

Ведро, прозывающееся «поганым», имеется в каждом уважающем себя заведении общепита. Туда обычно бросают всевозможные объедки (те, что нельзя пустить в дело ещё раз), очистки и прочую дрянь. В данном случае среди мусора преобладали мясные отходы – Вхут-мас всё-таки старался держать марку, и откровенно малосъедобные вещи в принадлежащих ему заведениях, как правило, не подавались. Поэтому, когда ведро, сбитое неосторожным движением буфетчика, взявшегося исполнять заказ, полетело за борт, в воде оказалось килограмма три всевозможных костей, плёнок и хрящиков – и, конечно, некоторое количество сырого мяса…

Армадилл способен почуять запах крови издалека. Собственно говоря, миазмы подтопленного города, распространяясь вниз по течению, привлекли под его стены немало хищных созданий; но ни одно из них не могло соперничать с почти неуязвимой рептилией по части скорости и остроты обоняния.

Он приплыл в город днём, движимый голодом; он двигался возле самого дна, вздымая тучи ила, и мелкая подводная живность в панике спешила убраться с его пути. Уровень воды в реке к тому времени достигал местами трёх – трёх с половиной метров выше ординара, и многие обратили внимание на странные завихрения, возникшие вдруг на её поверхности. Двоих лесных куки, рыболовов с Каме леопарда, прибывших в Вавилон в надежде продать богатый утренний улов, внезапно закружило в невесть откуда возникшем водовороте. Утлая лодочка заплясала на волнах; дикари в ужасе вцепились в борта, расширенными глазами провожая скользнувшую под килем тень.

– Что это было, отец мой? – дрожащим голосом спросил тот, что помладше.

– Не знаю, сын мой! И тебе лучше не знать; да будут к нам благосклонны предки! – прошептал старший и отвесил младшему профилактическую затрещину. – Берись скорее за вёсла; и прочь, прочь отсюда!

Он плыл… Плыл в этих странных, изобилующих незнакомыми ароматами узких каньонах, выискивая в струях запахов тот, что поднял его с илистого ложа на дне реки; неповторимый, восхитительный аромат, чем-то похожий на запах мокрого железа, чем-то – на сырой яичный желток. Запах крови…

– Вот растяпа, – покачал головой Джро. – Мало того что ведро уронил, так ещё и рассыпал всё, теперь мухи налетят.

– Ладно, бывает! – пожал плечами Свистоль. – А барбекю и в самом деле неплохое!

– Е! – снисходительно признал стибок. – Но мы едали и повкуснее – у нас в деревне, помните?

– Ещё бы не помнить! – проворчал Свистоль. – Эти ваши шуточки…

Джро мечтательно улыбнулся и хотел было отхлебнуть пива, но стакан внезапно пришёл в движение и поехал к краю столика.

Плавучее кафе слегка накренилось. Забренчали пустые бутылки; что-то упало и покатилось под ногами.

– Сели на мель, – хмыкнул Большой Папа. – От, понимаешь…

– Это не мель, – тихим бесцветным голосом возразил Свистоль. – Это Амба.

Чудовищная голова армадилла поднялась над плотиком. Пластмассовый стаканчик из-под кофе зацепился за чешуйку, да так и остался на плоской макушке, придавая ситуации совершенно неуместный комический оттенок.

– Фак![3] – хрипло выдохнул Джро.

Большой Папа впервые увидел, как бледнеют стибки – синяя кожа коммерсанта стала вдруг серовато-голубой; глаза, казалось, расширились на пол-лица.

– Донт бадж, – одними губами прошептал он. – Рептайлз ту риэкт он моушен ин фёст[4].

Свистоль, не отрываясь, смотрел на исполинского армадилла. Толщиной его туша могла соперничать с самым старым регендалем; о длине можно было лишь догадываться. Глаза, каждое – размером с хорошее блюдце, отсвечивали зеленоватой бронзой; прозрачная мигательная перепонка неторопливо скользила по глазному яблоку и втягивалась под складчатую кожу века. Губы монстра разошлись, обнажая частокол торчащих в разные стороны зубов.

Буфетчик, он же по совместительству – плотогон, внезапно вышел из ступора и ласточкой сиганул в воду, наивно надеясь найти там спасение. Армадилл, в точном соответствии со словами Джро, среагировал на резкое движение…

Исполинская туша обрушилась на плотик. Тот с оглушительным треском разломился пополам; стулья, зонтики и люди посыпались в воду. Бронированный бок армадилла прошёл всего в нескольких сантиметрах от Свистолева лица; полураскрытые чешуи, каждая – размером с лезвие лопаты, и острые, словно бритва, промелькнули мимо.

Несчастный буфетчик не успел даже вскрикнуть; тошнотворно хрустнули кости, и добыча тут же исчезла в глотке рептилии. Армадилл величественно развернулся, выбирая новую жертву.

– Эй, ты, змей-переросток! – крикнул Большой Папа, вскарабкавшись на обломок плота и доставая что-то из кармана. – Мы хорошенько попотчевали твоего сородича на реке; думаю, он надолго нас запомнит! Иди-ка, получи своё!

– Профессор! Нет!!! – воскликнул Свистоль, и в этот миг армадилл атаковал.

Большой Папа изо всех сил ударил о мокрые доски «черным смайликом», некогда взятым у Свистоля, и с точностью заправского баскетболиста швырнул гранату в разинутую пасть хищника.

Древняя магия сработала. Спустя три с половиной секунды после деформации диаметр шарика взрывообразно увеличился с нескольких сантиметров до десятка метров.

Кости монстра хрустнули; глаза выскочили из орбит. Хвост последним судорожным движением рассёк воду и врезался в грудь Большому Папе; после чего на поверхность всплыло и закачалось нечто, более всего напоминающее исполинскую рыбу фугу – донельзя раздутое, утыканное шипами чешуи. Внутренности армадилла, выдавленные бесшумным взрывом из его ануса, серыми и розовыми неопрятными змеями колыхались вокруг. В воздухе повисло чудовищное зловоние.

– Профессор… Корнелиус… – прохрипел Свистоль, выныривая на поверхность. – Где вы?..

– Здесь… По… Помогите мне… – голос Большого Папы звучал чуть слышно.

Свистоль, с отвращением раздвигая кишки, подгрёб к обломкам плотика. Лицо самого правильного смоукера еле виднелось над водой; скрюченные пальцы судорожно цеплялись за поплавок.

– Как вы, профессор?

– Ноги… Что-то с ногами… – Большой Папа попробовал подтянуться повыше и застонал. – Вы знаете, я совсем их не чувствую…

– Джро! Ты живой?

– Мэйби…

– Плыви за помощью, и поскорее, ради всех предков! Держитесь, профессор, потерпите немного…

Глаза Большого Папы закрылись; он чуть слышно прошептал что-то и отошёл в лучший мир.

Длинный тёмно-серый дирижабль безмолвно шёл параллельным курсом с кораблём беглецов. Клочья тумана и пара то и дело скрывали его из вида, и не понять было – есть кто-нибудь на палубе или нет.

– Спокойно! Все по местам, быстро! – скомандовал Иннот. – Ложимся на курс галфвинд.

Команда забегала по палубе довольно бодро. Всё же тренировки не пропали даром, с удовлетворением заметил каюкер. Конечно, до настоящих профессионалов им ещё далеко, но определённый прогресс, несомненно, налицо.

С кормы послышался пронзительный скрип: канониры, не дожидаясь команды, взводили баллисту.

«Не замечаешь ничего странного, старина?» – поинтересовался Воблин Плиз.

– Кроме того, что они не атакуют нас? Нет… «Звуки. Прислушайся: на том корабле стоит тишина».

– И что? Тут же кругом туман, он глушит любой шум.

«Да, но не настолько же! Я уверен, там слышали всю нашу суматоху. А мы – ничего…»

Авизо совершило разворот и стало постепенно удаляться от безмолвного корабля; тот никак не среагировал на манёвр. Когда Иннот счёл, что они ушли на достаточное расстояние, он положил судно на прежний курс. Но не прошло и получаса, как хриплый крик вахтенного снова оповестил об опасности.

Всё повторялось. На этот раз странный дирижабль держался дальше; лишь изредка смутный силуэт просвечивал сквозь туман. Каюкер стиснул зубы и приказалсебе не обращать на преследователя внимания, хотя какая-то часть его существа рвалась вступить в схватку и покончить с этим.

Появление врага имело, по крайней мере, одну хорошую сторону: даже Тымпая с приятелями, казалось, понял, что затевать свары сейчас не время. Ближе к вечеру все воспряли духом: внизу показалась вода! Испарения немного разошлись, и под днищем гондолы блеснуло серебристое зеркало, рассечённое в нескольких местах архипелагами островов.

– Снижаемся!

Эту команду Иннот отдал скрепя сердце: инстинкты пилота протестовали против такого решения. Терять высоту, когда поблизости находится противник, противоречило всем правилам воздушного боя. Воблин, как всегда, не вмешивался, но был где-то рядом – каюкер ощущал его присутствие в своём сознании, и от этого было немного спокойнее.

– Что думаешь делать, мон? – поинтересовался Гэбваро Цытва-Олва.

– Спустимся до самой воды и наловим рыбы, – пожал плечами Иннот.

– Как это? У нас и сетей-то нет…

– А вот увидишь.

Моток медной проволоки каюкер заприметил уже давно. Едва только дирижабль снизился, как он приступил к делу. Отмотав два куска примерно равной длины, Иннот спустил их с бортов, взял конец каждого в руку, закрыл глаза и напрягся. Электричество запульсировало в его ладонях; каюкер постепенно наращивал силу импульсов. Кто-то из беглецов охнул:

– Смотрите!

Озеро в нескольких метрах от борта внезапно вскипело: целые стаи рыб выпрыгивали из воды в тщетной попытке избежать смертельного напряжения.

Лоб Иннота покрылся испариной; спина под пончо взмокла. Энергия истекала из его тела, поглощаясь огромной инертной массой воды; провода в руках нагревались, становились горячими…

– Ковшик, ковшик тащите! – возбуждённо крикнул кто-то. – Привязывайте вон к той палке! А ну, дай-ка я…

– Стоять! – сквозь зубы процедил каюкер. – Воды не касаться!

Перед глазами плавали красные круги. «Ну хватит, пожалуй…»

Он расслабился и со вздохом облегчения опустился на палубу. Одежду можно было выжимать: пот катил градом.

– Вот теперь собирайте…

Гладь озера усеивали десятки тушек – а рыба всё всплывала и всплывала брюхом кверху.

Добыча оказалась как нельзя более кстати. Вскоре на берегу озера уже полыхал костерок, а в большом котле медленно закипала уха. Хлюпик усиленно принюхивался.

– Помнишь, какие блюда мы с тобой в ресторане заказывали? – спросил он Иннота. – И под какими соусами? Сырно-сливочный соус, раковый соус, остросладкий со стеблями молодого бамбука…

Каюкер звучно сглотнул слюну.

– Не трави душу, ради предков! Вот вернёмся – неделю только и буду делать, что питаться. Заодно и энергетические запасы пополню.

– А сейчас они у тебя как?

– Ну… Потратил я довольно много, конечно… Ничего, будем надеяться, хватит. Завтра ещё наловим рыбы, да побольше, чтобы на несколько дней запастись, и вперёд! Знаешь, по-моему, до Туманного хребта осталось недалеко… Всё-таки та буря здорово нам помогла.

– Я второй раз в жизни попадаю в такой ураган – и снова на дирижабле, – хмыкнул Хлюпик. – Интересно, как там наши? Знаешь, после всех этих приключений моя прежняя жизнь кажется такой… Ну, я не знаю, безмятежной, что ли? Даже бабка Перегнида вспоминается не слишком страшной…

– Перегнида? А ты знаешь, что я её уделал? – гордо спросил Иннот.

– Нуда?!

– Я разве не… Ах да, я не рассказывал… Всё времени не было.

– Так ты устроил ей каюк?!

– Ну, не то чтобы стопроцентный каюк… – чуть смущённо признал Иннот. – Но, думаю, беспокойства она нам больше не доставит. Кстати, ты в курсе, что твоя подружка выжила после аварии?

– Адирроза?! Что с ней? Ты её видел? Как она? – Смоукер возбуждённо вскочил и буквально засыпал каюкера вопросами; тот рассмеялся.

– С тобой всё понятно, старина! Поправляешься… А вон и уха поспела; давай-ка перекусим, и я тебе всё расскажу с самого начала.

Наевшись, беглецы пришли в благостное состояние. Те, кто не нёс вахту, сидели или лежали возле костра, подстелив свои телогрейки, и лениво, вполголоса переговаривались. Огонь из соображений безопасности развели в сотне шагов от дирижабля; Иннот с Хлюпиком поднялись на борт, и каюкер, глядя сквозь туманную дымку на оранжевое пятно, начал свой рассказ. С озера чуть заметно тянул лёгкий ветерок; кругом стояла тишина; лишь вода чуть слышно плескала о прибрежные камни.

– … Таким вот образом я и очутился на севере, – закончил свой рассказ Иннот. – Думаю, остальные успешно добрались до Вавилона; во всяком случае, я бы сильно удивился, если бы что-нибудь смогло этому помешать. Мои кореши – ребята ушлые, да и сипапоккула тоже!

– Здорово! А я, видишь, попался… Правильно меня Афинофоно предупреждал: звёздочка-то с подвохом оказалась. Мне там объяснили… Понимаешь, у них ведь как: на любую магию разрешение нужно. А уж на такую, как медиаторы, – тем более; они напрямую из курганов Великих её черпают. Странно только, что меня раньше не нашли; должно быть, расстояние мешало… Эх,если б я только знал, что каждый раз, когда я этой штукой пользуюсь, сила ко мне от мёртвого мага течёт, – забросил бы её подальше… Это ведь бабки Перегниды звезда, не иначе!

– Ты так думаешь?

– Ага, похоже на то… Она не зря рядом с нашей деревенькой поселилась. Каждую ночь улетала куда-то, а утром возвращалась. Помнится, я как-то разговор подслушал; Большой Папа с нашим шаманом беседовали. Так вот, Папа сказал, что сил в ней немерено, просто наша деревня на таком месте стоит, где никакое колдовство не действует. Может, в этом всё дело – чуяла она, что медиатор где-то поблизости, а вот где – сказать не могла…

– Гм… Знаешь, а ведь очень может быть, что ты прав! Особенно если учесть, что мадам Перегнида и экс-комиссар северянских партизан Марамбита Долборождь – одно и то же лицо.

– Даже не знаю, как мне теперь дальше быть, – вздохнул Хлюпик. – Каюкера из меня уже не получится… Придётся плести корзины. Это единственное, что я умею делать хорошо. Или, быть может, попробую найти своих: ты говоришь, что потоп скоро прекратится…

– Во всяком случае, старый приколист-метеоролог сказал мне именно так. Теперь, когда у него есть эта бормотологическая палочка, Мардух сможет остановить наводнение.

– Но для начала я помогу тебе разобраться с таинственным домом в Москитном квартале и с Подметалой! – решительно заявил смоукер. – Пусть толку от меня теперь чуть, но этим делом мы начали заниматься вместе, так что не вздумай на этот раз улизнуть!

– Даже и в мыслях не было! – ухмыльнулся Ин-нот. – Тебя же вообще, как выяснилось, нельзя оставлять без присмотра: то к пиратам в плен попадаешь, то к некромантам!

Спать в этот день улеглись рано; на сытый желудок всех разморило. Каюкер решил пока не рисковать – и «дежурство по телу» снова принял Воблин Плиз.

– Просто не давай вахтенным заснуть, старина, – усмехнулся Иннот. – Иначе дисциплина у нас окончательно развалится!

Ночь прошла вроде бы спокойно; но под утро из кубрика разнеслись громкие возбуждённые голоса.

– Хуц помер! – угрюмо ответил Прохонзол Эжи-тюжи на вопрос каюкера. – Только что… Стонать начал, потом захрипел – и всё: сердце остановилось.

– И Цуйке всё хуже… Вон уже почти до локтя рука почернела, – со страхом сказал кто-то. – А я опять во сне упыря этого видел!

– И я…

– Так! Вы двое, – Иннот ткнул пальцем, – быстренько на берег и разожгите костёр. Прохонзол, у нас тут топорик был – заточи его поострее.

– Нет, моны! Не надо! – Цуйка Осияч метался на койке; пот крупными каплями выступал на его лице.

– Молчи, дурак, – рыкнули на него. – Спасибо лучше скажи, хоть жив останешься…

– Моны-ы-ы-ы… – выл Цуйка.

Топор как следует наточили на одном из прибрежных камней. Осияча отнесли к костру, раздели до пояса и тщательно промыли руку выше локтя горячей водой. Эжитюжи перевязал её верёвкой возле самого плеча, засунул под петлю короткую толстую палку и туго закрутил. Цуйка тихонько поскуливал.

Вперёд выступил Иннот. Он некоторое время держал топор над пламенем, поворачивая его то одной, то другой стороной, потом коротко размахнулся и нанёс удар.

Кровоточащий обрубок прижгли, докрасна раскалив лезвие; тут наконец оперируемый перестал вопить и впал в беспамятство. К отрубленной руке никто не хотел прикасаться; каюкер осторожно подцепил её палкой и отправил в огонь.

Рассвет не принёс облегчения: оказалось, под утро мертвящие пальцы Гукаса коснулись ещё троих. Иот Вавитэж кашлял теперь почти не переставая; синяки на его шее начали сливаться в один огромный кровоподтёк. Тело Хуца похоронили там же, на берегу. Могилу рыть не стали; просто натаскали камней. Беглецы постояли вокруг насыпи, помолчали; наконец Иннот вздохнул и приказал всем занять свои места.

– Знаете что? С этим Гукасом, или кто он там, пора кончать! – решительно заявил каюкер на следующий вечер, очутившись в гостиной персонажиков. – Слишком много всякой непонятной фигни вокруг нас творится. Кто-нибудь из вас может дать дельный совет?

– Гм… Похоже, тебе придётся заснуть ещё раз, здесь, и схлестнуться с ним во сне, – высказался Кумарозо. – Прижги мерзавца как следует; это единственный способ. Ничего другого мне на ум не приходит…

– Вот и я так думаю. – Каюкер завалился на жалобно скрипнувший диван. – Пожелайте мне удачи, что ли…

– Удачи тебе, Иннот! – нестройным хором произнесли персонажики. Иннот ухмыльнулся…

И провалился в сон…

Свет луны с трудом пробивался сквозь густые клубы пара. Жара стояла, как в бане; влажный песок под ногами глухо поскрипывал. Где-то невдалеке чуть слышно журчала вода. Каюкер быстро огляделся. Никого… Справа угадывалось нагромождение скал. Он осторожно двинулся вперёд, держа руки наготове, каждый миг ожидая нападения. Огромные, влажно поблескивающие базальтовые обломки являли собой идеальное место для засады. Вот сейчас, думал Иннот. Сейчас тишина взорвётся, и подлый Гукас, сверкая бельмами глаз и длинными лошадиными зубами, набросится на меня. Тут-то ему и настанет каюк. Ну, где же ты? Давай!

Звук падающей воды внезапно стал сильнее. Здесь между камней пролегала узкая расселина, по дну которой бежал тоненький ручеёк; и там, в густой, угольно-чёрной тени, что-то шевельнулось.

– Эй, чмо, выходи, что ли! – позвал Иннот, останавливаясь.

«А не показалось ли мне? Может, там просто лоскут ветоши…»

– Приветствую тебя, незнакомец, – прошептал из расселины жирный и влажный, словно сырая земля, голос. – Смелый ты парень, сам пришёл. А мог бы и не приходить. Уж не знаю, как это тебе удаётся не спать столько времени, ну да неважно. Я люблю сильных и смелых, в них больше жизни. Той самой жизни, что так мне нужна. Я всё равно возьму своё. Я беру своё всегда.

– Так кто же ты, вразуми меня духи предков?! Тень среди теней шевельнулась и подалась вперёд.

Да, бесспорно, это был Гукас – и в то же время не совсем он. Затянутые бельмами глаза, гниющее лицо, длинные редкие волосы, слипшиеся в неопрятные сосульки, и жёсткая пегая щетина на подбородке странным образом казались ненастоящими; некой маской, за которой прячется… Что?

– Имена, это такая забавная вещь… Нет ничего более эфемерного, нежели чем имя. И ничего более грозного. Меня зовут Некробио, незнакомец. Великий Некробио.

«Ну, вот и всё. Теперь пора мочить негодяя», – подумал Иннот, но любопытство заставило его продолжить беседу.

– Ты вроде как сначала помог нам…

– Да, верно… Мой собрат и коллега чрезмерно усилил свое влияние в вещном мире; пора было сделать ему окорот. Тогда я выбрал одного из обречённых на его Территории и вселился в его тело частью своей сущности, дабы воспрепятствовать дальнейшему возвышению Эфтаназио.

– Вселился?

– Да… Ты был этому свидетелем, незнакомец, но ты ничего не понял… Мне важно было, чтобы ваш побег состоялся. Лишившись части обречённых, Великий Эфтаназио лишался и толики своих сил.

– Тогда почему твоя креатура напала на меня?

– Так повелел жмур… Если бы Гукас ослушался, это могло вызвать подозрения… Я просто слегка притормозил его.

– А где он сейчас?

– Здесь, – каюкеру показалось, что Некробио улыбнулся, – я в нём, а он во мне, вернее то, что от него осталось… Не слишком много, если честно. Такова плата за то, что пустил себе в душу Великого. Через несколько дней он окончательно рассосётся.

– Да, ну ты и сволочь… – протянул Иннот. – Слушай, а зачем тебе вся эта бодяга?

– Потому, что ещё никто не уходил из рук некромантов севера! – Голос Некробио, казалось, звучал теперь со всех сторон одновременно. – Кроме того, любая смерть идёт нам на пользу. Если хочешь, я расскажу тебе об этом, чтобы ты преисполнился ужаса.

– Ну-ну, попробуй! – саркастически усмехнулся каюкер.

– Мы, Великая Троица, являемся ипостасями вселенской энергии некроса, умирания; но каждый из нас олицетворяет свою сторону этой необоримой силы. Ты имеешь представление о спектральной теории?

– Да. А при чём тут…

– Выражаясь метафорически, смерть также имеет свой спектр, незнакомец; и каждый из Великих воспринимает свой диапазон частот. Эфтаназио – эпигон тления, праха, окончательного распада; а я, Некробио, – болезней, гнилостных процессов, распада активного. Если продолжить аналогию со спектром, я нахожусь где-то в средней его части. Танато стоит ближе к началу, на самом пороге жизни, а Эфтаназио, напротив, ближе к концу. Итак, я увёл вас у него из-под носа; но это вовсе не значит, что я собираюсь отпустить вас на все четыре стороны! Нет! Обратить неудачу соратника к собственной выгоде, сместить баланс сил в свою сторону – что может быть заманчивее! Я заставлю гнить всех и каждого на вашей летающей скорлупке, я заберу ваши жизнии выпью их до самого дна. Ты обладаешь необычными способностями, незнакомец; ты интересен мне – и тебя я оставлю напоследок. Смотри же!

Некробио раскинул руки. Иннот обратился к своему энергетическому зрению, и правильно сделал: скалы, песок – всё это стало необязательным, сливающимся фоном. Пейзаж свернулся в огромную воронку, на самом дне которой обитала древняя сила, мрачная и безумная; и туда, к ней, стекались тысячи и тысячи маленьких тёмных сгустков, извиваясь, будто пиявки в зеленоватых водах застойного пруда.

– Ты видишь это, я знаю, – снова зазвучал отвратительный голос. – Да, это они – жизни, мириады больших и. маленьких жизней, гниющих и разлагающихся, дающих мне силу и власть. И твоя тоже будет среди прочих, никуда ты не денешься!

– Ну, это мы ещё посмотрим! – Каюкер с некоторым усилием перешёл на обычное зрение и, словно бы ненароком, сделал шаг вперёд.

– Ты думаешь, что сможешь мне противостоять?! Нет! Я всегда беру своё. – Некробио извлёк из-под лохмотьев некий предмет.

– В реальном мире она сгорела, но только не здесь! – Великий поднёс отрубленную руку Цуйки Осияча к рваным губам и поцеловал её.

Конечность вдруг зашевелилась, задвигалась. Некробио всё с той же невозможной улыбкой опустил её на землю. Шустро перебирая пальцами, рука скрылась в тумане. Некоторое время слышно было, как она скребётся, взбираясь на камни.

– Мёртвую плоть не обманешь! Она найдёт своего прежнего хозяина; найдёт и передаст от меня привет… И дружеское рукопожатие… И он снова станет моим, незнакомец; снова, что бы ты ни делал!

Иннот между тем сократил расстояние до нескольких шагов, напружинился, выхватил бумеранг… Однако в тот же миг всё исчезло. Осталась только тьма; она постепенно редела, светлела, превращаясь в привычную гостиную в квартире персонажиков. Затухающий шёпот в ушах Иннота звучал всё тише и тише, а мелодия джанги, наоборот, громче. «Мы обязательно встретимся, но не здесь! Я найду тебя в реальном мире, найду и выпью твою жизнь и суть, как ты выпиваешь бокал дорогого вина – не торопясь, смакуя каждый глоток. Никто не уйдёт от Великого Некробио, никто и никогда…» Сол Кумарозо отложил своё банджо и тряхнул светлыми косичками:

– Ну, как всё прошло? Вид у тебя несколько озадаченный!

– Это потому, что я не успел, – признался Иннот. – Он обещал мне рандеву в реальной жизни, да вот беда – решил оставить на сладкое. Плохо… Шансов у парней всё меньше.

– По крайней мере, ты сделал всё, что мог. Никто не вправе требовать от тебя большего, – вздохнул Сол.

– Как там дела у Воблина?

– Нормально… Поймал хороший ветер, летим вперёд… В небе пока ничего интересного, на земле тоже.

– Ладненько… В нашем положении отсутствие новостей – хорошая новость… Пожалуй, я его сменю.

Дирижабль скользил сквозь ночь. Воблин, в поисках подходящих воздушных течений, рискнул подняться повыше; и теперь висящий над землёй косматый туман казался полем, вспаханным некой исполинской бороной – то тут, то там виднелись разрывы, комья и ямы, полосы белого пара… А ровную линию горизонта ломали потихоньку зубчатые цепи гор.

Большого Папу хоронило всё племя. Траурная процессия медленно двигалась по затопленным улицам – по колено, а где и по пояс в воде. Лодка с телом самого правильного смоукера, прикрытого связками жёлтых и коричневых табачных листьев, тихо скользила мимо домов. Официальная делегация племени стиб на двух небольших плотиках предусмотрительно держалась на некотором расстоянии. Только Джро Кейкссер, на правах соратника, был допущен в ряды смоукеров.

– У нас всё немного по-другому, – тихонько рассказывал он Пыхе. – Как правило, мы упаковываем наших мертвецов в нарядную коробку, завязываем красивой ленточкой, пишем на крышке «Сюрприз» и отправляем на лодочке вниз по течению. Представляешь, что бывает, когда какой-нибудь глупый куки решится её открыть?! Некоторые, особо продвинутые семейства ещё вставляют в коробку специальную пружину, так что та срабатывает, стоит лишь развязать ленточку… Здорово, правда?.

Пыха лишь молча покачал головой.

– Оу, е… Всё-таки мы очень разные, – понимающе покивал головой Джро. – Кстати, вы же верите в Амбу, верно?

– Да, но тут город… Я хочу сказать, Амба приходит за нами в лесу, а как здесь – никто не знает… Поэтому Папу отправят к Никоцианту прямой дорогой. Так сказал наш шаман.

– А где он, кстати, ваш мудрый наставник? – полюбопытствовал маэстро Палисандро.

– Он заболел и слёг, – тяжело вздохнул Пыха.

– Нас, правильных смоукеров, остаётся всё меньше и меньше! – всхлипнул Грибок.

– Дысиз э лайф! – пожал плечами Джро. – Как говорят стибки, иногда ты шутишь с судьбой, иногда судьба шутит с тобой.

Похороны между тем достигли Пятых Водяных Врат. Последовало мучительное объяснение с таможней; Джро быстренько протолкался в голову процессии.

– Я знать ничего не знаю о ваших жмуриках, – качал головой дородный таможенник. – Я вижу только, что вы пытаетесь вывезти за пределы города это новомодное курево, и вывезти в больших количествах. А раз так, то платите пошлину, и все дела!

Смоукеры громко возмущались. Джро потянул одного из старейшин за краешек новенького пончо.

– Скажи, а что вы намеревались делать дальше?

– Ну, как… – пожал плечами тот. – Что шаман наш велел. Под телом хворост, смола… Подожгли бы и отправили нашего дорогого Папу в Страну Ароматного Дыма…

– Ага… – Стибок бочком придвинулся к погребальной лодке.

Руки Большого Папы покоились поверх табачных листьев. В левую был вложен кисет, в правую – его старая, верная трубка. На носу лодки в ритуальной пепельнице курилась здоровенная чёрная сигара; разжигать огонь полагалось именно ею. Джро аккуратно подхватил дымящийся цилиндрик и поднёс его к табачным листьям. Тут же занялся огонёк.

– Эй, эй! – протестующе воскликнул Грибок.

– Иначе он нас не пропустит, – успокаивающе сказал Джро. – Хэй, френдз! Друзья! Начнём церемонию прощания прямо здесь!

Смоукеры один за другим подходили к огню, бросали в пляшущие языки траурные подарки: сигары, папиросы, пакетики с пряностями и благовониями, толстенькие пачки махорки, связки высушенных табачных листьев и липкие жгуты кальянного табака. Многие со слезами на глазах разжигали трубки; слышались тихие всхлипывания и чирканье спичек. Таможенник наконец соизволил, недовольно бурча, опустить цепь; горящая лодка медленно покинула Вавилон.

– Густого дыму тебе, сотоварищ, в бескрайних табачных кущах Никоцианта! – воскликнул Грибок и украдкой смахнул со щеки набежавшую слезу.

– Покойся с миром, друг! Удачного тебе плавания!

– Прощай! Да будет поступь твоя всегда легка, а кисет – вечно полон!

– Прощай!

– Прощай!

– Е… Но наши похороны всё-таки прикольнее, – тихонько буркнул стибок.

Тело самого правильного смоукера скрылось в густых клубах дыма. Порыв ветра подхватил их и понёс над крышами. Соплеменники не поскупились; самые лучшие сорта табака должны были сопровождать Большого Папу в вечность.

За несколько кварталов от Пятых Водяных Врат Перегнида широко распахнула глаза и принюхалась.

– Будь я проклята, – пробормотала она, – кто это курит прямо у меня под окном?!

Ещё один клуб дыма проник в комнату.

– Ну, это уже наглость, – решила ведьма. Кривя сизые губы в зловещей ухмылке, она выглянула наружу и некоторое время осмысливала ситуацию.

– Одно из двух, – решила она. – Либо неподалёку подожгли табачную лавку, либо где-то тут поблизости происходит грандиозное сборище этих мелких пакостников. В любом случае, моё присутствие подогреет ситуацию.

Перегнида облачилась в кожаную куртку, оседлала помело и вылетела в окно. Ориентируясь по запаху, ведьма довольно скоро достигла цели.

– Так я и думала, – хмыкнула она, любуясь сверху вниз на похороны, и побарабанила пальцами по древку метлы. – Ну что ж, ребятушки, здесь вам не нулевая зона, а то, что боевые заклятия в Вавилоне запрещены, – так мне на это начхать! Почему бы старушке не повеселиться, в самом деле?

Она спустилась пониже и уже сложила пальцы в мистическом жесте, предшествующем проклятию, но тут под помелом мелькнуло что-то чрезвычайно знакомое. Ведьма перевесилась вниз, вглядываясь в долговязую фигуру, о чём-то неспешно беседующую с одним из смоукеров.

– Ага! – проскрипела она спустя пару минут. – Старый знакомый! Какая приметная шляпа, мой друг!

Да, бабушку Перегниду не обманешь… Ладно, синенькие, поживите пока… Очень уж мне охота узнать, где твоё логово, приятель!

Изенгрима Фракомбрасса, экс-главаря самой страшной пиратской шайки к югу от Туманного хребта, посетило вдохновение. Даже Громила удивлённо выпятил губы, услыхав сказанное.

– Побери меня предки! Об этом я и не подумал!

– Да, секретарша, – с довольным видом повторил Фракомбрасс. – Хорошенькая молоденькая манки, владеющая скорописью и умеющая печатать на машинке. В конце концов, не буду же я сам вырисовывать все эти буквицы; верно? Вот рассказывать – другое дело; а красотка пусть себе барабашит по клавишам.

– Охо-хо… Нам придётся найти девицу с крепкими нервами… А вообще – ты просто молодец, Изенгрим! Пожалуй, нам стоит нанять сразу двух, чтобы работали в две смены…

Ёкарный Глаз довольно ощерил жёлтые клыки.

– Но именно для работы! – строго предупредил Громила. – Развлекаться будешь потом. Разумеется, все расходы я пока возьму на себя; отдашь потом с гонорара. Ещё, вероятно, потребуется помощь литератора – привести в порядок надиктованное тобой.

– Э! Э! Я никому не позволю причёсывать мои мемуары! – грозно нахмурился экс-пират. – Если я сказал «жопа», значит, и на бумаге должно быть «жопа», а не «мягкое место» или там «пятая точка», понятно?!

– Я же не спорю, – примирительно сказал гориллоид. – Не хочешь правки – не надо, предки с ней. Главное – чтобы книга была написана как можно быстрей.

– Я тут прикинул, – проворчал Фракомбрасс. – Первую часть можно будет закончить недельки черездве-три. Там я расскажу о своей молодости, о первой ходке за решётку, ну и про рудники…

– Ещё неплохо бы разбавить сюжет воспоминаниями детства, – кивнул Громила. – Это хорошо идёт…

– Гм… Да я детства-то почти и не помню, – смущённо признался пират. – Всё больше пьянки, грабёж и мордобой…

– Ну, ну, старина! Неужели у тебя не сохранилось хоть каких-нибудь светлых воспоминаний?

– Светлых? Не… А хотя, постой! Да, верно! И впрямь, забыл… Надо же… – Физиономия Ёкарного Глаза расползлась в мечтательной улыбке; гориллоид мог бы поклясться, что в уголке Фракомбрассова глаза блеснула слеза. – Мне ж тогда лет семь было, не больше…

– Дом, мама… – тихонько подсказал Громила.

– Не! Я вспомнил, как исполосовал бритвой своего второго отчима, когда тот начал лапать меня за задницу! Он мог задавить меня, как кутёнка; он подковы руками гнул! И всё же я едва не распустил его на ремни, прикинь! Он месяца два потом по больничкам отлёживался. Ну и кровищи тогда было… – Пират восхищённо покрутил головой. – А как шикарно это всё можно снять в кино, ты представляешь…

– Нет, – честно ответил Громила. – Не представляю.

– Я специально буду всё описывать так, чтобы по книге легко было сделать фильм, – поделился Фракомбрасс. – Кино – это же такая силища! Я тут ходил с парнями на боевичок…

– С какими парнями? – словно бы невзначай поинтересовался гориллоид.

– Ну, с этими, как их… Из «Мохнатого фронта». Слушай, почему здесь такое снимают! Сплошные прыжки, вопли «кия» и махание палками. Скукота, да и только! Я не говорю про сюжет. Рутина… А ведь какие кадры можно сделать: панораму воздушных боёв, съёмки с дирижабля и всё такое прочее… Постельные сцены…

Да будь я проклят! Я всю ночь не спал, вспоминал свою жизнь и придумывал, какой фильм получился бы. Там такое было, такое!..

– Да, делать кино – весьма интересное занятие. Хотя и непростое, конечно…

– Ну! Знаешь, что я думаю, Гро? Это почти так же здорово, как быть пиратом.

Клубы горячего пара, настолько густые, что не видно было даже вытянутой руки, лениво ползли над палубой. Пахло йодом и сероводородом. Дышать было нечем. Жара подавляла. Казалось, дирижабль завис без движения над неким исполинским чаном, в котором великанши кипитят своё грязное бельё. Даже неутомимый каюкер чувствовал себя на пределе; у остальных и вовсе не осталось никаких сил. Люди лежали на палубе, тяжело дыша. Из полураскрытых дверей кубрика то и дело доносились взрывы кашля и протяжные стоны. Со времени последней посадки прошло шесть дней. По подсчётам каюкера, они находились уже неподалёку от Туманного хребта, в районе северных предгорий. Точнее сказать было сложно: Иннот помнил виденный в Башне Безумных Метеорологов макет, но соотнести с ним очертания местности пока не представлялось возможным.

Этой ночью в мучительной агонии умер Иот Вавитэж. Шея его почернела и распухла так, что дышать стало невозможно, а трахеотомию сделать было попросту нечем. Гнило плечо у Мафси Солавэ; у Сэлбасера Заекирова внезапно воспалилось повреждённое некогда колено. За считаные часы нога распухла так, что пришлось взрезать штанину. Иннот предупредил Цуйку о призрачной руке, выпущенной по его следу Некробио, и предупредил, похоже, зря. Однорукий и без того ослаб духом, а постоянная бессонница и изматывающий нервы ужас потихоньку привели его на грань безумия.

Хуже всего было то, что одним из заболевших оказался Прохонзол Эжитюжи. Великий Некробио явился ему во сне, так же как и прочим; подкрался сзади и закрыл глаза холодными сальными пальцами, прошептав прямо в ухо: «Угадай, кто?» Прохонзол с воплем рванулся бежать, но было уже поздно…

«Корабельный врач», конечно, являлся таковым лишь по названию; да и медикаментов на борту практически не было. И всё же его болезнь подействовала на остальных особенно угнетающе. «Мы все тут передохнем», – мрачно посулил Псанг Сахахак. Иннот стиснул зубы и промолчал. Возразить было нечего…

Умершего следовало похоронить. Чамэ Тымпая заикнулся было о том, что нечего останавливаться – сбросим, дескать, тело за борт, и баста; но молчаливый Бят внезапно взял его за шкирку и перегнул через планшир.

– Ты чо творишь, мон! – завизжал Тымпая, судорожно цепляясь за влажные доски.

– Ещё раз такое скажешь – я тебя самого сброшу, – сквозь зубы процедил тот.

Посадить дирижабль в густых испарениях было непросто. От капитана требовалось поистине ювелирное мастерство; и Иннот снова, уже в который раз, вынужден был призвать на помощь Воблина Плиза.

– Внизу предки знают что, – предупредил он персонажика. – Я удивляюсь, как это мы ещё не наткнулись на какую-нибудь скалу; не видно ни зги!

– Постучи по дереву, – вздохнул Воблин, принимая штурвал.

Иннот так и не понял, было ли это шуткой.

Похоронить Вавитэжа оказалось не так легко. Место, где они приземлились, до жути напоминало пейзаж из ночных кошмаров: хаос базальтовых глыб – и неожиданно ровные песчаные проплешины, изобилующие лужами и ручейками. Вода была ощутимо тёплой.

– Натаскаем камней, как в прошлый раз, и закроем ими тело, – решил каюкер.

Несколько булыжников виднелось неподалёку; каюкер вывернул один и покатил по песку. Беглецы разбрелись, время от времени перекликаясь между собой, чтобы не потеряться в тумане. Хлюпик принёс с дирижабля короткую лопатку и попытался выкопать яму; однако, стоило ему надавить посильнее, как лезвие вдруг с глухим жестяным звуком согнулось пополам. Смоукер недоумевающе уставился на сломанный инструмент.

– Эге! Да мы, похоже, недавно прошли зону Мо-оса. – Иннот почесал затылок. – Новость не такая уж плохая: это значит, мы уже близко к местам старых боёв. Только вот железным инструментам теперь каюк.

– И что делать?

– Ну… Попробуй копать палкой… – неуверенно посоветовал приятель. – А лучше помоги мне поддеть во-он ту каменюку.

– Да ты его не вытащишь! – усомнился Хлюпик.

– Это… Я-то… – Каюкер, кряхтя, обхватил обломок базальта и потянул его вверх.

В этот момент неподалёку раздался громкий вопль, звуки потасовки – и взрыв отчаянной ругани. От неожиданности Иннот чуть было не уронил камень себе на ногу. Хлюпик, взяв лопату наперевес, бесстрашно бросился в туман. Теперь вопило уже несколько голосов. Иннот обогнал смоукера и выскочил на острый гребень скалы как раз вовремя, чтобы увидеть над головой исчезающее в тумане днище гондолы.

– Предали! Бросили! Ублюдки, мерзавцы! – хрипел Бят Заекиров, потрясая грязными кулаками.

Мафси Солавэ катался по песку, держась за больное плечо, и тихонько поскуливал. Прохонзол Эжитюжи растерянно размазывал по лицу сочащуюся из разбитого носа кровь. Каюкер почему-то не сразу понял, что случилось.

– В чём дело? Куда… Кто на корабле остался?! Бят резко обернулся. Глаза его были совершенно бешеные.

– Кто?! Тымпая со своими дружками, вот кто! Га-а-ады!

– Да, мон, зря ты на землю сошёл… – тихонько пробормотал Гэбваро и угрюмо отвернулся.

Каюкер так и стоял, не в силах поверить в случившееся. Хлюпик тихо выругался. Внезапно в белёсой вышине послышались крики, потом жалобный вопль – и что-то тёмное, судорожно корчась, низринулось вниз и с хрустом рухнуло на камни.

– Эй! Похоронная команда! Вот вам ещё один на подмогу! – донёсся сквозь туман издевательский голос Тымпая. – Слышишь, капиташка? Специально для тебя!

– Не думай, что улизнул, засранец! Я до тебя ещё доберусь! – не остался в долгу Иннот.

Цытва-Олва подошел поближе и склонился над лежащим.

– Кто?

– Это Осияч, – протянул люли и сплюнул. – Не захотели, значит, балласт с собой тащить…

– Что, насмерть?

– А ты думал… С такой-то высоты…

– Так… – хрипло выговорил Иннот. – Ладно… Похоже, придётся теперь идти пешком.

Похоронив тела Вавитэжа и Осияча под грудой камней, беглецы двинулись на юг. Впереди шагал Иннот; остальные теперь безоговорочно признавали его главенство. В этом странном краю туманов и горячих источников он оказался на положении единственного зрячего среди слепцов: видимость редко превышала пятнадцать-двадцать шагов. Шли медленно, выбирая не самую короткую дорогу, но самую лёгкую. Несколько раз им пришлось переходить вброд неглубокие быстрые ручьи, полные кристально чистой воды; стайки почти прозрачных рыбок стремительно скользили возле самого дна. Увидев их, Иннот приободрился: шансы беглецов выжить слегка возросли.

– Слушай, мон, провизии-то у нас больше нет, – растерянно сказал кто-то.

– Э! До тебя только сейчас дошло? – насмешливо спросил Цытва-Олва.

– Как нет? Вот же она, плавает! – ухмыльнулся каюкер. – Чуток погодя сделаем привал и наловим.

Впрочем, пускать в ход электричество ему не пришлось: ближе к вечеру путники вышли на берег обширного и очень мелкого озера, где в немыслимом изобилии обитали маленькие крабики с мягким панцирем. Их можно было ловить прямо руками. Сложнее оказалось разживить огонь: сухого топлива поблизости не было, и даже Инноту пришлось изрядно повозиться, прежде чем в собранном топляке родился крохотный желтоватый язычок пламени.

Как водится, после еды настроение у путешественников поднялось. Некоторое время они изощрялись в остроумии, выдумывая самые страшные казни для предателей; однако фантазия быстро иссякла. «Ну, ещё бы, – мрачно подумал Иннот. – После того, что Великие ежедневно проделывают с ними, любая мука будет выглядеть несерьёзно». Разговор перешёл на личности улетевших.

– Я думаю, Воппа и Птеромбюд тут ни при чём, – авторитетно заявил Гэбваро. – Им просто всё равно. Воду мутил Тымпая со своими дружками, они-то во всём и виноваты.

– Верно, Тымпая и Псанг Сахахак – те ещё моны… Да и Рыма Зуний с Чолы Жыблитом ничем не лучше, – поддержал его кто-то. – Хоть бы они там взорвались!

– Они и так никуда не долетят, – с невесть откуда взявшейся уверенностью буркнул каюкер.

Великий Некробио давно так не забавлялся – пожалуй, даже со времён последней войны. Конечно, мертвящая бесконечность ТАМ, за гранью, вне жизненного потока, вытравила из его сознания даже тени привычных человеку эмоций; но то, что он сейчас испытывал, позволив части своей сущности влиться в ничтожное тело обречённого колдунишки, вполне можно было соотнести с наслаждением. Останки Великого, если только можно назвать «останками» чудовищный сгусток некроплазмы, покоились в железном саркофаге. Зловещее сердце кургана висело в погребальной камере на восемнадцати цепях, словно паук в центре паутины; и каждое звено тех цепей было толщиной в руку. Здесь царила абсолютная неподвижность; лишь ментальные токи пронзали мрак подземелья, вызывая чуть заметные колебания некротического поля и помехи в эфире. Посланник забрался очень далеко на юг – дальше, чем это кому-либо удавалось ранее. Конечно, ему пришлось воспользоваться воздушным кораблём и теми жизнями, что были под рукой, но теперь… Наделённый на краткое время властью, присущей только духам, он без труда перемещался между миром снов и миром яви. Это была обычная, рядовая интрига Великих, и поначалу Некробио не принимал происходящее всерьёз; однако дело, похоже, оборачивалось неожиданной стороной. Если только его креатуре удастся перебраться через горы… Там, во влажных тропических джунглях, вполне может состояться новое воплощение энергии некроса, которую он олицетворял. Конечно, его соратники попытаются не допустить этого, но что они могут сделать? Эфтаназио, скорее всего, затеет новую интригу в надежде отвлечь его внимание; а Танато… Великий Танато до сих пор пребывает в сумеречном состоянии, не в силах собрать воедино осколки своей некогда могучей личности. На краткое время Некробио задумался: может быть, стоит прекратить преследование кучки обречённых и попытаться преодолеть горы? Но он отверг эту мысль; негоже упускать то, что принадлежит тебе по праву. Кроме того, чужак… Он выделялся среди прочих, как сочный, спелый, напоённый солнцем фрукт в вазе, полной кислых и незрелых плодов. Подобноребёнку, с трудом удерживающемуся от соблазна и сберегающему драгоценный дар напоследок, Великий Некробио ждал финального поединка. Пожалуй, выпив до дна личность этого странного чужеземца, можно будет всерьёз потягаться с теми, кого маги Вавилона поставили охранять неодолимую, как они считают, преграду. А пока…

Стоя на влажной, скользкой палубе, Сэлбасер Гукас запрокинул голову и расхохотался. Бельма незрячих глаз отразили свет молодой луны, пробившийся на миг сквозь клубы тумана, и заиграли тусклым перламутровым блеском.

«Я становлюсь белым и пушистым», – с восторгом подумал Твадло. Заперев дверь на защёлку и задёрнув шторы, он встал перед высоким, в человеческий рост трюмо и осторожно стащил одежду. Плесень поднялась уже выше пояса. Там, где проходила граница между чистой кожей и тончайшими светящимися волосками, чувствовался постоянный зуд. Временами он просто сводил с ума; но маленький альбинос уже имел печальный опыт – чесаться было ни в коем случае нельзя, потому что тогда зуд становился совершенно нестерпимым. «Ничего, надо подождать ещё совсем чуть-чуть, – утешал себя Твадло. – Когда я стану Светлой Личностью в полном смысле этого слова, телесные немочи уже не будут иметь надо мной никакой власти». Он знал это наверняка: там, где плесень проросла сквозь кожу, тело становилось абсолютно нечувствительным к боли. Твадло ещё раз погляделся в зеркало и хихикнул. Да, осталось не так уж долго ждать… Он закрыл глаза и стал представлять себе, что будет, когда преображение свершится. Мысленному взору его предстали смутные, манящие картины: анфилады роскошных покоев, свисающие с потолка длинные полосы драгоценных, шитых золотом тканей – знамёна? портьеры? – и, наконец, беломраморный амфитеатр, заполненный ликующими толпами народа, радостные лица, восторженные крики – настоящий шквал обожания при виде него, вскинувшего в приветствии руки… Эти образы с недавних пор стали посещать его всё чаще и чаще, особенно во сне. Твадло покосился в угол. Там, возле роскошной двуспальной кровати, стояла изящная лакированная тумбочка – дар одного из новообращённых. Священная Книга покоилась на ней. Альбинос подошёл и с благоговением погладил шершавый кожаный переплёт. Вот он, путь к вершинам, о которых всего месяц назад маленький пария не смел даже мечтать! Его путь. В дверь тихонько постучали.

– Ну, чего там?! – недовольно отозвался Твадло.

– Простите, шеф, но вода уже нагрелась, – приглушённо сказал один из охранников.

– Э-э… – Альбинос нахмурился, пытаясь понять, о какой воде идёт речь.

Последнее время его стали одолевать приступы забывчивости, особенно после очередного сеанса чтения Книги: мысли разбегались и путались, и сосредоточить на чём-то внимание стоило немалых усилий.

– Ваша ванна ждёт…

– Да, да, иду! – Твадло раздражённо распахнул дверцы шкафа и накинул на плечи купальный халат.

По-видимому, его состояние не было для охраны тайной: он уже несколько раз замечал подобную предупредительность. Что ж, остаётся лишь надеяться, что у них хватит ума не болтать лишнего… Однако сегодня он и впрямь превзошёл самого себя! Двадцать новообращённых, и на чтениях Книга явила им ещё одну страницу! Да, ради этого можно стерпеть многое. Кстати, горячая вода унимает зуд – правда, ненадолго, но всё же…

Ванна в квартире была роскошной – огромное, опирающееся на гнутые львиные лапы старорежимное медное чудище с мини-печуркой для подогрева воды до должной температуры и широким бортиком для всяческих шампуней, ароматических масел и притираний. Правда, все эти флаконы Светлая Личность давно уже выдворил, заменив их куда более нужными ёмкостями. Охранники подобострастно замерли в дверях, ожидая приказаний. Твадло равнодушно повернулся к ним спиной. Халат упал с его плеч.

– Свободны! – надменно процедил он. Здоровенные типы, каждый из которых мог согнуть в кулаке подкову, притворили дверь и на цыпочках удалились. Твадло осторожно перебрался через бортик, сел и откинулся назад. Рука его безошибочно нашарила стакан и початую бутылку. В воздухе медленно распространился тонкий коньячный аромат.

– Таким вот образом, сограждане, – удовлетворённо пробормотал Светлая Личность.

Воцарилась блаженная тишина. Где-то вдалеке чуть слышно лаяла собака, да мухи время от времени начинали бестолково кружить под потолком. Твадло закрыл глаза.

От стены отделилась чешуйка извёстки и плавно спланировала на край ванны. За ней последовала вторая. Древняя вентиляционная решётка чуть заметно шевельнулась, дёрнулась, отрываясь от стены, – и была осторожно втянута внутрь. Затем в отверстии показалось узкое смуглое лицо с длинными щегольскими усами.

Окинув быстрым внимательным взглядом помещение, Подметала осторожно вытянул руку в толстой кожаной перчатке, сжимавшую маленькую, тёмного стекла колбочку, и наклонил её. Прозрачная тягучая капля зависла на миг в воздухе и начала медленное путешествие к поверхности воды.

– Всего-то, – хмыкнул Подметала, когда клубы пара немного рассеялись, открывая взгляду лежащий на дне ванны скелет. – Вы завладели слишком опасной вещицей, мой друг. Боюсь, именно это и стало бы, в конце концов, причиной вашей гибели. Я лишь слегка приблизил неизбежное.

«Вот вам ещё одна загадка запертой комнаты, – думал он, пробираясь ползком по старой вентиляционной шахте. – И никому не приходит в голову простая, как медная монетка, мысль: вовсе необязательно присутствовать там лично, чтобы заделать кому-нибудь каюк. Иногда достаточно просто небольшой дырочки». Ухайдакер прекрасно знал расположение помещений: не прошло и пяти минут, как из каминной трубы в спальне Твадло послышался негромкий шорох…

– И в тот самый миг, когда эти ублюдки ворвались в наш забой, кипя яростью и сжимая в руках длинные бичи – а надо сказать, умелый удар таким бичом ломал хребет взрослому обезьянцу, – Корявый сорвал со стены факел и затоптал его. Мы были привычнее к кромешному мраку, и в этом состояло наше единственное преимущество. В ход пошли кулаки, зубы, обломки кандалов, куски породы – короче говоря, то, что попадалось под руку. У меня до сих пор стоят в ушах хряск ударов, стоны и вопли, раздававшиеся там. Не прошло и нескольких минут, как всё было кончено.

Изенгрим Фракомбрасс перестал метаться от стены к стене, размахивая руками, рухнул в плетёное кресло и замер в неподвижности, стиснув поручни и уставившись широко раскрытыми глазами в пространство. Пальцы секретарши ещё некоторое время резво скакали по клавишам, выбивая звучные дроби.

– «… Всё было кончено», – повторила она. Ёкарный Глаз помотал головой, приходя в себя.

– На сегодня, пожалуй, хватит, – прохрипел он. – Сколько у нас там получилось?

– Пятнадцать листов.

– Хорошо… Пока можешь быть свободна.

Секретарша встала и, старательно обойдя экс-пирата по широкой дуге – ей уже была известна привычка нового нанимателя шлёпать любую женщину, оказавшуюся в радиусе действия длинных рук и ног, по филейным частям, – прошествовала к выходу. Когда цокот каблучков затих, Ёкарный Глаз тяжело вздохнул и потянулся за бутылкой. Он решил не пить до вечера – главным образом потому, что в противном случае язык начинал заплетаться довольно скоро, и вся работа шла насмарку. Работа… «Если бы мне ещё неделю назад кто-нибудь сказал, что я сам, по собственной воле стану ограничивать себя в выпивке, – я поднял бы чудака на смех, а то, чего доброго, вздул бы как следует. Но вот поди ж ты»! Пират встряхнул бутылку. Рому там оставалось немного.

– Придётся тащиться в лавку! – буркнул Фраком-брасс. – Это ж хуже ничего нет, чем недобрать!

Он запустил руку в ящик стола и пошарил там. Звон монет с каждым днём становился всё тише – выданная Громилой сумма таяла, как лёд под горячим солнцем тропиков. Пират нахмурился. Что бы там ни говорил гориллоид, но так жить нельзя. Надо срочно придумать способ раздобыть денег.

– напевал Фракомбрасс, шлёпая в сторону ближайшей винной лавки.

Солнце постепенно клонилось к закату, и кривая ухабистая улочка на задворках Манки-тауна была почти пустынна. Лишь старый одноногий калека сидел в тени платана, надвинув на глаза плетёную тростниковую шляпу. Из приоткрытого окна на втором этаже доносились приглушённые звуки джанги. Проходя мимо нищего, Ёкарный Глаз привычно пошарил в кармане. В прежние времена, когда он и прочие пираты рисковали ещё появляться на улицах Вавилона, считалось особым шиком кинуть попрошайке золотую или серебряную монету, а то и целую горсть – в зависимости от того, насколько удача была к ним благосклонна. Впрочем, сейчас об этом не могло быть и речи – те времена, когда он мог позволить себе швыряться деньгами, давно закончились. Выудив из глубины застиранных тренировочных штанов медную монетку, капитан щелчком отправил её нищему. Тот приподнял шляпу.

– Благодарствую…

– Не за что, отец. – Повинуясь внезапному порыву, Фракомбрасс остановился и присел на корточки. – Скажи-ка… Кем ты был раньше?

– О! Я много кем был! – Нищий подтянул деревянную ногу и уселся поудобнее; видно было, что он не прочь почесать языком. – Бродяжничал, сидел в тюрьме, водил по небу летучие корабли…

– Ну?! Даже так?!

– А ты думал! Я же, в сущности, старый воздушный волк! Да, сынок, золотые были деньки… Я тогда служил матросом на «Офигении», мы возили грузы на самые отдалённые плантации. Иногда мои ноги целыми месяцами не касались земли – да и зачем, если подумать? Кормили нас хорошо, а за выпивкой всегда было кого послать. Не, так-то что не жить!

– А сейчас что же?

– Эх… Стар я стал, сынок, просто стар… Вот и списали на землю… – Нищий сморгнул непрошеную слезу. – Нет, ты не подумай, что я жалуюсь. Я ж у сынка своего живу, они с невесткой меня всяко и накормят, и угол найдут, спасибо им… А только разве это жизнь – в четырёх стенах сидеть день-деньской? Вот я и брожу по улицам. Тут тебе и поговорить, и новости послушать. Невестка ворчала сперва, потом ничего, привыкла… Да и мастерить, опять же, на свежем воздухе лучше получается…

– Чего мастрячишь-то? – удивился Фракомбрасс. Нищий улыбнулся, показав коричневые пеньки зубов, и извлёк из-за пазухи литровую бутыль.

– А вот…

Ёкарный Глаз пригляделся. Внутри хорошо знакомого капитану сосуда находился миниатюрный дирижаблик, точь-в-точь как настоящий! Был сделан даже штурвал, а в иллюминаторы вставлены крохотные стёклышки.

– Это как же ты умудрился его ту да запихнуть?! – Фракомбрасс бесцеремонно забрал у нищего бутылку и стал вертеть её так и сяк, силясь разгадать секрет.

– Думаешь, я его внутрь вставил, а потом стекло склеил? – беззлобно рассмеялся тот. – Не-ет, сынок… Тут фокус в другом. Вот, смотри-ка… – Он с кряхтением отстегнул свой протез и извлёк из его недр длинный тонкий пинцет. – Вот этой вот штукой я его и собрал.

– Как собрал? Прямо в бутылке, что ли? – всё ещё не мог поверить Ёкарный Глаз.

– Сообразил наконец! Да, прямо в бутылке. Всего-то нужно – чтобы деталька через горлышко пролезла. А дальше всё просто: капля клея и пинцет. Тут первое дело – не торопиться. Ну, да я уже давно никуда не спешу…

Фракомбрасс, не слушая его, зачарованно уставился на крохотный макет. Дирижаблик был совершенен; казалось – увеличь его в сотню раз, отправь на ванты команду расторопных матросов, поднимай паруса и отправляйся в путь! Ни в оснастке, ни в форме корпуса или баллона опытный глаз пирата не находил ни единой детали, к которой можно было бы придраться. В этот миг перед ним вдруг с какой-то пронзительной ясностью предстала вся жизнь этого обезьянца и тысяч ему подобных: долгий кропотливый труд изо дня в день – и всё это ради нескольких лишних медяков, которые всё равно исчезнут, просочатся, словно вода между пальцами. Неловким жестом он сунул старику его собственность и зашагал по улице, напрочь (небывалое дело!) забыв про спиртное. Капитан увидел вдруг на месте старого нищего самого себя. Это он, Изенгрим Фракомбрасс, Ёкарный Глаз, легенда при жизни, ковылял по жарким кривым улочкам Манки-тауна, зашибая на выпивку у редких прохожих, и мастерил макеты кораблей, щуря гноящиеся от вечной пыли глаза. Да, вот куда, оказывается, может завести честный труд! Признание? Богатство? Собственный, предки его побери, особняк с мраморными львами у кованой решётки ворот? Чушь! А он-то, как последний дурак, раскатал губу, даже начал прислушиваться к медоточивым речам этого лукавого горри… Вот оно, его будущее! Всеобщее уважение, значит? Вот вам – всеобщее! Капитан зарычал, да так, что выходившие из подворотни кумушки невольно шарахнулись обратно.

В квартире, снятой для него Громилой, царил прямо-таки неприличный порядок. Фракомбрасс захлопнул за собой дверь и некоторое время созерцал налитыми кровью глазами спартанскую обстановку кабинета. Потом вдруг рванулся вперёд, пинком отшвырнул кресло, схватил со стола стопку отпечатанных листов и принялся комкать и рвать их. Затем настал черёд пишущей машинки. Когда первый заряд ярости благополучно иссяк, пират привалился к стенке и закрыл глаза, тяжело дыша. В эту минуту кто-то позвонил в дверь.

– Эй, любезный, у вас всё в порядке? Почему такой шум?

По голосу капитан узнал квартировавшего напротив сухонького старичка-павиана, с которым он каждое утро церемонно раскланивался.

Чувствуя какое-то странное, но очень глубокое облегчение, Ёкарный Глаз распахнул дверь, схватил ни в чём не повинного соседа за грудки и, обозвав старой драной долбанью, спустил его с лестницы. Отчаянный малый, о существовании которого капитан начал было забывать за прошедшие недели, вновь возвращался, и не хватало лишь самой малости, чтобы превращение свершилось окончательно. Внезапно Фракомбрасс ощерил клыки в недоброй усмешке и метнулся на кухню. Спички, как всегда, лежали на столе рядом с примусом…

Пять минут спустя пират покинул весело полыхающую квартиру. Он не взял с собой ничего, кроме денег и остро отточенного карандаша – последний вполне можно было использовать как оружие, если бы возникла такая необходимость. Впрочем, он не сомневался, что раздобудет и оружие, и деньги в самое ближайшее время – причём столько, сколько ему будет необходимо.

– Один древний полководец говорил, что надо сжигать за собой мосты, – поведал Фракомбрасс вечернему городу. – И я, блин, точно знаю, что этот сукин сын был прав. Я ведь чуть было не стал достойным законопослушным гражданином, вот позорище-то! Не, моя старая славная команда этого бы не одобрила. И знаете, что я хочу сказать? Парни были бы абсолютно правы! Они, поди, уже заждались меня в том специальном раю, что припасён для джентльменов удачи.

Оранжевое, словно огромный, плавающий в небе апельсин, солнце клонилось к закату.

Старинная песня воздушных пиратов звучала всё тише и тише, пока не замерла вдалеке.

– Вставай.

– Я никуда не пойду, мон.

– Вставай!

– Я никуда не пойду…

Сэлбасер Заекиров сидел, прислонившись к большому камню и закрыв глаза. Опираться на поражённую гангреной ногу он уже не мог, и брату приходилось тащить его на себе. Выбирать дорогу становилось всё труднее – горы вздымались круче и круче. За прошлый день они прошли километров десять, да и то лишь благодаря постоянным понуканиям Иннота. Гукас появлялся дважды, каждый раз выбирая момент, когда каюкера не было рядом. Незадолго до полудня он внезапно выскочил из тумана, подцепил пальцами нижнюю челюсть Пепелда Похипака и проорал ему прямо в лицо: «Саечка за испуг!» Кинувшийся на выручку Иннот опоздал – проклятый колдун тут же скрылся среди камней. В другой раз он протянул руку на крутом склоне беглецу Дамаяди. Отупевший от усталости и страха, тот не сразу понял, кто помог ему взойти на гребень скалы… А потом уже было поздно что-либо делать. Вечером, когда обессиленные путешественники, миновав очередной подъём, повалились на землю, обнаружилось отсутствие Мафси Солавэ. Никто не заметил, где и когда он отстал.

Селбасер Заекиров отказался идти на следующее утро. Наконец Бят, отчаявшись уговорить брата, попросту взвалил его на плечи, сделал, шатаясь, несколько шагов – и рухнул сам. Иннот, обернувшись, хмуро покачал головой.

– Тебе не унести его. Сил не хватит…

Силы действительно были на исходе. Последний раз они ели два дня назад. Кое-кто соскребал на ходу и пытался жевать белые и жёлтые лишайники, в изобилии облепившие скалы, – но те оказались невероятно горькими. Туман понемногу редел – очевидно, беглецы приближались к границе горячих источников.

– Пошли, мон. Ему всё равно уже ничем не поможешь, – буркнул Цытва-Олва.

Бят поднял на него взгляд.

– Я не пойду без брата.

– Тогда тебе придётся остаться здесь, – жёстко сказал Иннот. – Я пытаюсь спасти тех, кого ещё можно спасти. Не хочешь идти – дело твоё.

Хлюпик отвёл глаза.

Иннот постоял, кусая губу, потом решительно развернулся и двинулся прочь. Остальные потянулись за ним.

Надежда на спасение с каждым днём становилась всё эфемернее. Смоукер непоколебимо верил в силы и способности своего друга; но даже каюкер, казалось, был на пределе. Лицо Иннота осунулось, в уголках губ пролегли резкие складки. «А ведь мы даже ещё не видели этих самых гор, через которые предстоит перебраться», – думал Хлюпик.

Туманный хребет открылся взглядам неожиданно. Только что семеро странников карабкались вверх по склону, тяжело дыша и оскальзываясь на влажных камнях, как вдруг очутились на краю обрыва, а впереди развернулась величественная панорама, преисполненная красоты и вековечного спокойствия. Великолепие гор трудно описать словами. Охристые, золотисто-оранжевые, освещенные закатным солнцем каменные складки возносились на немыслимую высоту – и там, среди облаков, сияли белизной вечные снега.

– Мы всё-таки вышли к ним! – восторженно прошептал Хлюпик.

Он чувствовал, как отступает, слезает слой за слоем та гнусная, грязно-серая хмарь, что скрывала от него всю красоту и величие окружающего мира. Путешественники замерли, поражённые открывшимся видом; и, наверное, поэтому никто из них не успел остановить Прохонзола.

Прикосновение Гукаса, конечно же, не прошло бесследно для корабельного доктора. Глаза Эжитюжи поразила болезнь; радужка помутнела, а белок приобрёл неприятный бурый оттенок; вокруг век набрякли здоровенные синюшные пятна. Он замкнулся в себе, отвечая на осторожные расспросы Иннота лишь вялым пожатием плеч. Видно было, что зрение его с каждым днём становится всё хуже и хуже, но вслух Прохонзол не произнёс ни единой жалобы. И вот сейчас вдруг, подняв голову и улыбнувшись выглянувшему впервые за много дней солнцу, он, словно сомнамбула, сделал несколько шагов вперёд, к краю обрыва – и беззвучно сорвался вниз. Спустя мгновения до беглецов долетеличуть слышный шум падения и шорох сползающих камней. Иннот некоторое время остолбенело смотрел вниз, потом яростно сплюнул.

– Так, ещё кто хочет выбрать лёгкий путь? Давайте, не стесняйтесь! Это ведь так просто: пара шагов – и всё, проблемы закончились! Ну?! Кто первый? Вы, должно быть, именно за этим тащились сюда, разве нет?!

– Успокойся, мон, – покачал головой Гэбваро. – Мы-то с тобой пока ещё здоровы, сохрани предки… Не спеши судить слишком строго.

– Надо бороться! Всегда, понимаешь? Что бы ни случилось, до самого конца! – Иннот стиснул кулаки.

Видно было, что он не на шутку разозлился.

– У них просто не осталось на это сил – ни у Прохонзола, ни у братьев Заекировых. Ты самый выносливый из нас, мон. Так что если кто-нибудь и может вывести нас – то только ты.

– Ну так нечего торчать здесь, понял?! Двинулись, парни, двинулись! Мы ещё должны отыскать подходящее место для ночлега.

Этой ночью Иннот не позволил себе ни секунды отдыха. Пока один из персонажиков нёс «ночную вахту», каюкер мучительно размышлял, что же им делать дальше. Соотнести увиденный у Безумных Метеорологов макет и реальную местность, в которой они очутились, никак не удавалось.

Он поднял остальных с рассветом и, не слушая стонов и жалоб, повёл их за собой. Путники представляли собой жалкое зрелище: исхудавшие, облачённые в рваные лохмотья, они еле переставляли ноги. Почти всех бил озноб: ночь оказалась весьма прохладной. Из шестерых оставшихся двое были больны, причём, вероятно, смертельно: Иннот не представлял себе, каким образом можно излечить прикосновение Великого. Он распорядился, чтобы Дамаяди и Похипак шли последними; если Гукасу опять вздумается напасть, пускай хоть новых жертв не будет. Сам же каюкер возглавил отряд. Теперь он старался держаться гребней скал и прочихоткрытых и возвышенных мест: отсюда было лучше видно.

Прозрачный горный воздух сыграл дурную шутку: путь, который они рассчитывали одолеть за несколько часов, растянулся на два дня. Беглецы давно свалились бы от голода, но им неожиданно повезло: на склонах стали попадаться заросли терновника и карликовой горной айвы. Терпкие и жёсткие, как подмётка, миниатюрные плоды вызывали тошноту и мучительные спазмы в желудке, но всё же немного поддержали иссякшие силы.

– Ты знаешь, старина, я не думаю, что смогу переправиться, – признался Инноту Хлюпик. – По-моему, тебе стоит попытать счастья в одиночку.

– Чушь! – сердито ответил каюкер.

– Нет, правда… У меня уже никаких сил больше нет. Да и у остальных тоже.

– Остальные меня волнуют лишь постольку поскольку. А тебя я вытащу, даже если придётся…

Он осёкся: Хлюпик с раскрытым ртом глядел на что-то за его плечом. Иннот стремительно обернулся.

Предатели так и не смогли исполнить задуманное. Слишком поздно Чамэ задался вопросом: каким образом их прежнему капитану удавалось держать судно по курсу? Компас в этих местах не действовал; его стрелка бестолково моталась из стороны в сторону, а густой туман скрывал от глаз любые возможные ориентиры. К тому же страшный колдун из снов не оставил их в покое, на что все втайне надеялись. Сейчас на дирижабле осталось всего три человека, способных хоть как-то управлять кораблём: он сам, Рыма Зуний и Ивах Воппа. Чолы Жыблита спихнул за борт Псанг Сахахак, спихнул сразу, как только увидел первые зловещие признаки болезни: явившийся во сне Гукас дотронулся до его лица. Сам Сахахак, впрочем, тоже не избежал подобной участи несколько дней спустя; но, будучи решительным и физически сильным, забаррикадировался в кубрике вместе с остатками воды и провизии и пригрозил задушить любого, кто к нему сунется. Далмис Птеромбюд сделал, очевидно, свои выводы из происходящего. Рано утром, когда была его очередь нести вахту, он снизился, привязал к мачте канат и тихонько спустился по нему вниз, канув в неизвестность.

– Слышь, мон! Надо взломать дверь, покуда он спит, – хрипло сказал Рыма Зуний.

Тымпая стоял к нему вполоборота: с некоторых пор он предпочитал ни к кому не поворачиваться спиной.

– Услышит, – вполголоса процедил он в ответ. – Вдвоём туда не пролезть, а поодиночке он нас передушит, как котят. Я ж помню, какие у него руки – в два счёта шею свернёт. С ним только покойный Хуц справился бы…

– Надо, чтобы один из нас с ним схватился, – вкрадчиво продолжал Зуний. – Тогда другой сможет пробраться следом и отоварить гада чем-нибудь тяжёлым.

– Хорошо придумано, – саркастически усмехнулся Тымпая. – Вот ты и полезешь первым.

– Почему это я?!

– А потому! Больно ловок чужими руками жар загребать, мон!

– Ах, вот как?!

– Да, так! И вообще это ты во всём виноват! Угнать дирижабль – это была твоя идея! Сейчас летели бы себе и горя не знали!

Они стояли друг против друга, тяжело дыша и сжимая кулаки. Наконец Рыма Зуний отступил.

– Ну а ты что предлагаешь? Ждать, когда он скопытится? Да мы тут раньше с голоду передохнем!

– Пускай первым войдёт Воппа, – после продолжительной паузы предложил Тымпая. – Пока Псанг с ним будет возиться, мы его погасим.

– Не выйдет, моны! – донеслось из тумана; Ивах Воппа, оказывается, подслушивал разговор. – Никуда я не полезу!

– Жрать захочешь – полезешь! – посулил Тым-пая.

– Ага… Тебе, между прочим, жрать хочется ничуть не меньше. Так что лезь-ка ты сам!

– Давайте тянуть жребий, – предложил Рыма Зуний.

Но жеребьёвки Чамэ не захотел.

Ветер между тем переменился. Гондола дирижабли-ка чуть заметно покачнулась на канатах подвески; бесформенные клочья тумана заскользили над палубой. Внезапно прямо в глаза аэронавтам ударило закатное солнце. Тымпая, грязно выругавшись, заслонился локтем.

– Горы! Я вижу их! – радостно закричал Воппа. Рыма Зуний бросился к штурвалу.

В кают-компании тихонько, на самой грани слышимости, наигрывал обезьянский джаз. Его синкопы то и дело перемежались взрывами помех – сказывалось близкое присутствие сущности Великого. В мягких кожаных креслах вокруг стола восседали почерневшие, вздувшиеся трупы – команда дирижабля.

Гукас танцевал. Танцевал один, на мёртвом корабле, под хлопающими на ветру парусами, ибо в живых здесь больше никого не осталось.

Время от времени приходилось менять паруса – спускать одни и ставить другие. Тогда Гукас шёл вниз, склонялся над мёртвыми лицами: и спустя мгновение трупы начинали шевелиться. Один или два матроса вставали, неуклюжей походкой поднимались на палубу и выполняли необходимые действия, после чего возвращались обратно, чтобы вновь замереть в неподвижности. Тело капитана неотлучно находилось в рубке. Пальцы его окостенели на рукоятках штурвала; сквозь лопнувшую кожу проглядывали сизые желваки суставов.

Взять их жизни было необходимо, иначе Гукасу просто не хватило бы сил на столь долгое путешествие; кроме того, длительное пребывание рядом с креатурой Великого являлось губительным для всего живого. Именно по этой причине Гукас старался держаться подальше от трюма: там, заключённые в прочные клетки, поблескивали десятками внимательных глаз птицы-до лбани.

Корабль-преследователь и корабль-преследуемый вышли из тумана почти одновременно, всего в каких-то двух-трёх милях друг от друга. Едва завидев авизо, Гукас прекратил танцевать и устремился вниз. Пора было завершить ещё один акт этой драмы. Трупы один за другим выходили на палубу и расползались по вантам; спустя несколько минут дирижабль мертвецов под всеми парусами двинулся на перехват.

– Не больно-то они нас обогнали, – злорадно заметил Иннот.

Хлюпик во весь голос завопил «Э-ге-гей!», подпрыгивая и размахивая руками.

– Не думаю, чтобы они захотели нас подобрать, – покачал головой каюкер. – Скорее уж, швырнут чем-нибудь.

Воздушный корабль, подгоняемый слабым ветерком, несло мимо путешественников. Он должен был пройти в нескольких десятках метров от скального уступа, на котором они расположились, и почти вровень с ним. В голове каюкера мелькнула шальная мысль: можно ведь сигануть с обрыва вниз, раскрыть летательную перепонку и попытаться поймать восходящий поток – тогда он смог бы попасть на дирижабль и заделать каюк этому мерзавцу Тымпая и его дружкам. Он даже сделал пару шагов к краю пропасти, но прыгнуть не решился – скала здесь шла не отвесно, а под некоторым углом, и его, скорее всего, просто размазало бы по камню. Между тем остальные путники, привлечённые криками Хлюпика, выбрались на карниз. Зрелище парящего неподалёку дирижабля вызвало приступ бессильного гнева; Пепелд Похииак даже швырнул в него камнем, который, естественно, не долетел…

На авизо их тоже заметили. С палубы донеслись возбуждённые голоса, потом издевательский смех.

– Эй, моны! Как настроеньице?! – крикнул Чамэ Тымпая, сложив руки рупором.

– У нас – бодрое! А вы там как, не все ещё передохли?! – заорал в ответ Иннот.

– Только после вас!

– Не дождётесь!

– А вот это мы посмотрим!

– Вам всё равно не найти перевала! Тымпая, ты меня слышишь? Я предлагаю заключить перемирие!

– Мы что, похожи на дураков, чёрная морда? – раздался хриплый голос Зуния. – Обойдёмся как-нибудь без твоей помощи!

– Ну-ну, – вполголоса пробормотал Иннот, скрестил руки на груди и отступил от края обрыва, с интересом рассматривая что-то позади авизо. – Посмотрим, как у тебя получится.

– Что это? – удивлённо спросил Цытва-Олва.

– Наш таинственный молчаливый преследователь. Но, сдаётся мне, он скоро заговорит.

Длинный тёмно-серый дирижабль шёл на всех парусах. Вскоре стали различимы фигурки матросов на вантах – странно неподвижные, раздутые, словно насосавшиеся крови клещи. А на палубе плясал, отбивая чечётку…

– Гукас! – в один голос ахнули все.

На авизо обнаружили погоню слишком поздно. Ивах Воппа истошно завопил, предупреждая об опасности; Чамэ Тымпая и Рыма Зуний бестолково заметались по палубе.

– Дурачьё, – покачал головой Иннот. – Угробят ведь хороший корабль. Баллисту надо заряжать, да побыстрее!

Очевидно, та же мысль пришла в голову Тымпая. Он кинулся на корму и принялся расчехлять орудие. Брезент за что-то зацепился, и он никак не мог справиться с тканью.

На корабле Гукаса мертвецы вновь пришли в движение. Один за другим они выстроились на палубе и гуськом спустились в трюм. Некоторое время ничего не происходило, а потом словно чёрный смерч вырвался вдруг из распахнутого люка. Оглушительно каркая и хлопая крыльями, долбани взмывали в небо и, повинуясь неслышной команде, устремлялись вдогонку авизо.

Тымпая удалось наконец расчехлить баллисту. Он схватился за рукояти ворота и взвёл тетиву. Рыма Зуний вытащил бутыль с флогистоном и уложил её на направляющие. В следующее мгновение Тымпая выстрелил. Как и следовало ожидать, он не попал – расстояние всё ещё было слишком велико. Прочертив дугу, бутылка канула вниз. Через несколько долгих мгновений там расцвёл огненный шар – с такого расстояния он казался совсем маленьким и неопасным. Слабый порыв ветра донёс глухой хлопок. За спиной Хлюпика тихонько цокнул упавший камешек. Иннот покосился наверх – и тут же забыл обо всём, всецело захваченный зрелищем битвы.

Стая долбаней настигла корабль. Мерзкие птички в одночасье облепили такелаж и заработали мощными клювами. Зуний орал и размахивал руками. «Ага. Сейчас… Это тебе не какие-нибудь садовые вредители. Хуже атаки долбаней – только прямое попадание в палубу», – промелькнуло в голове у Иннота. «Думаешь, им каюк, Воблин?» – «Скорее всего. Видишь, канаты подвески лопаются один за другим? У предателей остался единственный шанс. Тот большой дирижабль подошёл слишком близко. Сейчас всё может решить один выстрел».

И выстрел этот был сделан! Многострадальное авизо скрипело и трещало; палуба содрогалась; из многочисленных отверстий в баллоне с шипением хлестали струи газа. Внезапно лопнули сразу несколько канатов – перерубившие их долбани заметались в воздухе, злорадно каркая. Палуба накренилась; баллиста оказалась задранной вверх – и уцепившийся за станину Тымпая рванул спусковой рычаг. На носу серого корабля расцвела пламенная орхидея. Спустя мгновение после выстрела последние оставшиеся канаты не выдержали. Гондола, кувыркаясь и трепеща остатками парусов, устремилась к земле, а баллон, освобождённый от тяжести, взмыл в синее небо. Долбани чёрными клочьями кружились в воздухе. «Вот как оно бывает, – меланхолично заметил Воблин. – Жил говном, а умер геройски. Кстати, старина: не стоит вам здесь торчать. Тот, второй корабль сейчас взорвётся, а он слишком близ…»

Дирижабль Гукаса со страшным грохотом разлетелся на куски. Иннот отшатнулся: в лицо дохнуло нестерпимым жаром, волосы затрещали, сворачиваясь спиральками, – а в следующее мгновение на скальный карниз обрушился каменный град.

– Все в укрытие!!! – не своим голосом завопил каюкер и бросился назад, рванув за плечо остолбеневшего Хлюпика.

Грохот лавины всё нарастал. Теперь уже целые глыбы размером с дом, растревоженные взрывной волной, катились вниз, с кажущейся лёгкостью подскакивая на выбоинах и кувыркаясь в воздухе.

Друзья успели буквально в последний миг. Иннот зашвырнул Хлюпика под узкий каменный козырёк и втиснулся следом, заскрежетав зубами от боли – базальтовый обломок величиной с голову быка слегка чиркнул ему но плечу, в один миг ободрав кожу до локтя. Сэлбасеру Дамаяди, бежавшему следом за ними, повезло гораздо меньше. Несколько здоровенных валунов буквально размазали его по скале, превратив то, что ещё секунду назад дышало и двигалось, в кровавый фарш с осколками костей. Хлюпику показалось, что он расслышал среди грохота отвратительный влажный хруст – и с тех пор этот звук ещё долго будет преследовать его по ночам, заставляя просыпаться в холодном поту. Смоукер сжался, изо всех сил зажмурил глаза и замер. Казалось, так прошла целая вечность.

Наконец громыхание стихло. Хлюпик вздохнул и тут же закашлялся: вокруг медленно оседали облака пыли. Пахло горячим камнем. Иннот отряхивался и мотал головой, приходя в себя.

– Из наших уцелел кто-нибудь? – спросил смоукер и не узнал собственного голоса: слова звучали глухо, как сквозь вату.

Он сунул мизинец в ухо и яростно затеребил там.

– Не так, – хрипло посоветовал каюкер. – Ты должен выровнять давление в пазухах. Зажми нос и напрягись, как если бы ты хотел высморкаться.

Хлюпик последовал совету. В ушах послышался противный писк.

– Только хуже стало! – сердито сказал он.

– А теперь сглотни несколько раз, да посильнее!

– Ух ты! Помогло!

– А то… Ладно, давай посмотрим, что с остальными.

Узкий скальный карниз был весь засыпан обломками породы. Осторожно перешагивая с одного булыжника на другой, друзья двинулись вперёд. Внезапно перед ними выпрямилась тощая, белая, словно призрак, фигура и оглушительно чихнула.

– Пыль-то стряхни, – сказал Иннот.

– Моны…

– Мы это, мы. Кто-нибудь ещё уцелел, Гэбваро? Цытва-Олва горестно покачал головой.

– Никто… Я стоял с краю, когда это случилось.

Думал, всё – мне конец. Побежал… А остальные даже пошевелиться не успели, сразу их смело. Ох, моны…

– Выходит, трое нас теперь осталось, – невесело усмехнулся каюкер. – Одна радость: Гукас тоже словил каюк.

– Думаешь, ему крышка? Хорошо, если так, конечно… – недоверчиво покачал головой люли.

– Да ладно! Ты ж сам видел, как бабахнуло!

– У тебя плечо кровит, – заметил Хлюпик. Иннот скосил глаза.

– Ерунда… Скоро затянется.

– Может, перевяжем? – Смоукер начал было стягивать с себя рубаху.

– Не стоит. Гэбваро, а ты как?

– С десяток синяков, вот и всё…

– Да, повезло нам… Ну ладно, господа. Цель у нас осталась прежней: разобьём лагерь и устроим себе день-другой передышки. Я хочу спуститься вниз, посмотреть среди обломков – может, нам что-нибудь пригодится.

– Да ну, не стоит! – Смоукер опасливо посмотрел вниз. – А вдруг там… Ну, этот Гукас… Вдруг он ещё…

– Нам надо преодолеть горы, круче и выше которых в этой части мира не существует. И с каждым пройденным километром будет всё труднее, – спокойно ответил Иннот. – Нам потребуются верёвки, чтобы страховать друг друга. Потом обязательно нужны брезент для палатки и тёплая одежда. Необходимо запастись провизией и изготовить рюкзаки; а материал для всего этого валяется вон там. – Он кивнул в сторону обрыва. – Так что, если выбирать из двух зол меньшее, я предпочту схлестнуться со злодеем. Кстати, ты ещё не забыл, кто я такой?

Смоукер непонимающе посмотрел на друга.

– Так какая у меня профессия, э?

– Ты каюкер…

– Ась? – Иннот приложил ладонь к уху. – Кто я?

– Каюкер!

– Вот то-то!

Цытва-Олва печально вздохнул и подошёл к краю скалы.

– Ладно. Ну, чего уж там… Прощайте, моны! Спите спокойно, как говорится…

– Прощайте… – эхом повторил Хлюпик и внезапно шмыгнул носом.

– Таким образом, мы не только отомстим за наших собратьев, стенающих под гнётом эксплуататоров, но и заявим о себе – и заявим громко, побери нас предки!

Ёкарный Глаз, приникший ухом к замочной скважине, осклабился. Ему повезло: активисты «Мохнатого фронта» как раз собрались на очередную сходку. «Будем надеяться, что эти парни горазды не только языками болтать», – подумал он и постучал. Внутри воцарилась испуганная тишина.

– Кто там? – наконец спросили за дверью.

– А кого ты не так давно водил в кино, на какой-то дурацкий боевик? – весело откликнулся Ёкарный Глаз. – Вот, он самый и есть, улыба!..

Торопливо залязгали засовы.

– Здорово, Крекер! Не забыл ещё меня?

– Мистер Фракомбрасс! Входите скорее!

– Не надо «мистера», Крекер. Ну, как сам-то? – добродушно проворчал пират, протискиваясь по узкому коридору.

– О, спасибо, ми… Хорошо! Отлично всё!

– Рад за тебя. – Ёкарный Глаз прошёл в комнату, коротко кивнул настороженно глядящим на него обезьянцам и непринуждённо устроился на подоконнике.

На несколько секунд воцарилось напряжённое молчание.

– Кого это ты привёл, Крекер? – наконец осведомился один из присутствующих.

– Меня зовут Фракомбрасс, парень. Изенгрим Фракомбрасс, – с ленивой усмешкой представился пират.

– Фракомбрасс? Тот самый? – недоверчиво спросил молодой павиан.

– А ты что, знаешь какого-нибудь ещё, улыба? Насколько мне известно, я последний, как это говорят, отпрыск.