Старая Контра

– Он спрашивает, куда ты пойдёшь, – перевела Кастрация и хихикнула. – Палисандро всегда так смешно разговаривает, особенно когда выпьет!

– Ну… Касси обещала проводить меня к моим родственникам… Я давно с ними не виделся, – объяснил Пыха. – И Чобы тоже собирался с нами, верно, Чобы?

– Я был бы весьма тронут, если бы вы позволилисопровождать вас ещё и мне! – высокопарно произнёс маэстро. – Я давно мечтал увидеть собственными глазами Колючий Дом – он успел стать своего рода достопримечательностью!

– Да, конечно… – пожал плечами смоукер.

Идти оказалось не так уж далеко: через полчаса вся компания оказалась на небольшом, заросшим чертополохом и лебедой пустыре, где и возвышалась смоукеровская «крепость». Железный Занавес поднялся до третьего этажа; дом выглядывал из него, как из футляра, рядом верхних окон. Попасть внутрь можно было только при помощи подъёмного приспособления, и Пыха задрал голову, высматривая сторожа.

По счастью, в тот день дежурил Бобрик, Пыхов старинный приятель: он без лишних расспросов и проволочек спустил вниз клеть. Через несколько минут смоукер уже обнимался с домашними.

После того как восторги немного утихли, Пыхины родичи разожгли кальян. С интересом наблюдавшие за процедурой Чобы, Кастрация и маэстро Палисандро получили предложение присоединиться – благо, кальян был большой и имел несколько «хоботов». Пыха затягивался благоуханным дымом, наслаждаясь каждым мгновением великолепного смоука, и с нежностью наблюдал за Кастрацией, старательно тянущей из мундштука, сдвинув от усердия глаза к переносице. Пусть родная деревня и скрылась под водой, пусть он больше никогда не увидит своей корзинки – но сейчас он был счастлив, потому что был дома. Слегка ароматизированная вода глухо бурлила в медном чеканном брюхе, кольца и стружки белого, как горные снега, дыма плавали в воздухе; и неспешно текла беседа, такая, какую умеют вести одни лишь смоукеры, – основательная, неторопливая, добродушная… За разговорами никто как-то не заметил, что маэстро Палисандро исчез. Тихонько проскользнув за холщовую портьеру, заменившую Пы-хиному семейству отсутствующую дверь, он отправился на экскурсию.

Вскоре внимание его привлекли раздававшиеся в одной из комнат голоса. Маэстро Палисандро (известный некоторым под именем Чаква Шамполамо) на цыпочках подкрался поближе.

– Самое печальное, что все наши труды пошли прахом, – говорил чуть надтреснутый старческий голос. – Тот островок мира и благополучия, что мы создали, попросту смыло в реку времени.

– По-моему, вы несколько преувеличиваете, профессор, – отвечал ему невидимый собеседник. – Это у вас хандра, сплин: вы же знаете, как оно бывает в дождливые периоды. Надо смотреть на вещи оптимистичнее: вот, например, на мой взгляд, всё обернулось в лучшую сторону.

– Не уверен, совсем не уверен… Всё, чему мы учили наших подопечных, оказалось попросту необязательным приложением к грубым реалиям жизни. Они вполне могли бы обойтись и без этого…

– Мы создали какую-никакую, а культурную традицию, – строго возразил второй. – И потом, если так рассуждать, то вообще всё окажется необязательным приложением к нескольким простейшим инстинктам. Знаете… Действительно жаль, что нам уже не так много осталось. Вы бы сами увидели, что бесследно ничего не исчезает, и наши усилия не пропали зря.

– А табак? То, что должно было принести в этот мир новую философию, станет всего лишь очередной вредной привычкой!

Подметала тихонько постучался костяшками пальцев в стену и вошёл.

– Прошу прощения, господа, что прерываю вашу беседу! Боюсь, я позволил себе некоторую бестактность, но это не нарочно, поверьте… Разрешите представиться: маэстро Палисандро, импресарио театра маргиналов. А вы, насколько я понимаю, те самые легендарные наставники достопочтенного племени смоукеров?

– Гхм… Ну уж, и легендарные… – Большой Папа удивлённо воззрился на высокую фигуру маэстро.

– О! Вы, должно быть, удивлены, как я оказался в вашем доме? На самом деле всё просто: один из смоукеров дебютировал сегодня на театральных подмостках, и я, так сказать, на правах старшего коллеги, напросился в гости.

– Дебютировал? Это кто же? – с интересом спросил Свистоль.

– Друзья называют его то Смоки, то Пыха – уж не знаю, какое имя настоящее…

– Юный Пыха? Забавно! Такой серьёзный и основательный молодой человек! Никогда бы не подумал, что из него может выйти актёр…

– Может, и весьма неплохой! К тому же он, похоже, увлечён нашей примой…

– Ах вот в чём дело! – заулыбался шаман. – Ну, тогда понятно! Да вы присаживайтесь, уважаемый, присаживайтесь! Не угодно ли сигару?

– С удовольствием, – склонил голову Подметала. – Но, право же, мне неловко: совсем нечем вас отдарить. Впрочем, знаете что? Не сочтите за дерзость, но я бы с удовольствием навестил вас снова, запасшись хорошим коллекционным виски. Как мне кажется, напиток сей неплохо должен сочетаться с табаком. Надеюсь, вы ничего не имеете против виски?

Как и следовало ожидать, старцы ничего не имели против виски.

Согласно наставлениям Большого Папы, Подметала обрезал кончик сигары специальной машинкой и прикурил её от длинной спички, медленно вращая в пламени. Завязалась беседа. Изысканные манеры и незаурядный ум неожиданного гостя оставили у шамана и Большого Папы весьма выгодное впечатление. В конце концов Шамполамо откланялся, договорившись с хозяевами появиться через несколько дней снова и распить бутылочку «чего-нибудь этакого».

– На редкость приятный господин, – заметил Свистоль после его ухода.

– Так-то оно так… – задумчиво протянул Папа. – Только…

– Что такое?

– Гм… Уж больно внезапно он появился. Не знаю… У меня такое ощущение, будто невдалеке сошла горная лавина, понимаете? Вроде ты и в безопасности, а всё равно как-то не по себе!

– Хотел бы я, чтобы горные лавины предлагали мне распить коллекционное виски, – хохотнул Свистоль. – Это же Вавилон, профессор! Мы с вами просто привыкли к совершенно иной жизни; а здесь это вполне нормально.

– Наверное, вы правы…

Спустившись на землю, маэстро Палисандро подошел вплотную к Занавесу и осторожно потрогал пальцем острейший шип – очень аккуратно, чтобы не уколоться.

– Изящное решение, – прошептал он и чуть заметно улыбнулся. – Ах, как удачно всё складывается! Теперь у меня есть отличный предлог, чтобы попасть сюда в любой момент. – И он снова чуть надавил на шип. – Пожалуй, стоит навещать моих новых друзей почаще.

Утихомирив – вернее сказать, устроив окончательный и бесповоротный каюк последнему жмуру, – Иннот со всех ног бросился к поверженному другу. Сказать что-либо определённое было трудно: пульс вроде бы прощупывался, но – слабый, донельзя слабый. Тоненькая струйка крови сбегала из ноздри смоукера; никаких других видимых повреждений не было. Покачав головой, каюкер набрал в ладонь снега и осторожно приложил к лицу Хлю: это было единственное, что он мог придумать.

Обречённые застыли вокруг в молчании; двадцать пар глаз смотрели на друзей. Иннот поднял голову.

– Так… Кто-нибудь из вас знает, что с ним такое? – голос его звучал хрипло, будто со сна.

– Некроплазма, – ответили ему. – Вроде как оглушило парня. Он теперь не скоро очухается.

– Что значит – не скоро? – раздражённо спросил каюкер. – День, два, три? Неделю?

– Неделю – это уж как пить дать. А может, и вообще… Всяко бывает.

– Понятно… – Иннот мучительно соображал. Первоначально в его планы не входило выручать кого-нибудь, кроме Хлю; выпущенные из барака, по его разумению, сами должны были о себе позаботиться. Отправляясь в неизвестность тайными тропами колдунов, Иннот в немалой степени руководствовался древними принципами «смелость города берёт» и «наглость – второе счастье». Собственно говоря, последний с успехом можно было бы поставить эпиграфом ко всей его карьере: лихие гусарские наскоки стали для каюкера, можно сказать, стилем жизни. Но гусарство предполагает всё же некоторую (а точнее – весьма значительную) мобильность: тащить же в одиночку неподвижное тело и одновременно сражаться он, конечно, не мог. Значит…

– Значит, так, парни! – Он внимательно осмотрел обречённых. – Есть разговор.

– Чего там, разговор… – проворчал широкоплечий коротышка с тёмным, грубым, словно вырубленным из морёного дерева лицом, выходя вперёд. – Как с Территории срулить, знаешь?

– Нет, – честно признался Иннот. – Может, ты знаешь?

В задних рядах кто-то досадливо сплюнул:

– Зря ломанулись…

– Не мельтеши, – бросил за спину широкоплечий. – Я тоже не знаю. А как ты сюда попал-то?

– Той тропкой только в одну сторону ходят… – досадливо крякнул каюкер.

– Бормотология, стало быть… Сам-то откуда? – Коротышка присел на корточки рядом с Хлюпиком, пощупал ему виски, оттянул веко.

– Ты врач?

– Даже не знахарь, – усмехнулся широкоплечий. – Ну ладно, давай знакомиться, что ли: меня Хуцем кличут. Цупаж Хуц.

– А я Иннот. Вот, за дружком пришёл.

– Как – пришёл? Сам, что ли? – недоверчиво ухмыльнулся кто-то.

– А ты как думал?

– Свистишь!

– Да? А вот эту штуковину… – каюкер показал бумеранг, – мне жмуры выдали, так, по-твоему?

– Э, мон, постой… Ты и впрямь, что ли, сам? – Хуц с неприкрытым интересом вглядывался в лицо Ин-нота.

– Говорю же… – проворчал каюкер.

– Ну, ты… Да! Это ж надо… Нашёл, стало быть, колдуна, и он тебя – сюда… Забашлял, должно быть, немерено… – Хуц в восхищении покачал головой.

– Не так всё было, ну да неважно…

– Ладно, допустим… Ну, вот ты здесь. А назад-то как?

– По верху не уйти – так мне этот сказал…

– Кто?

– Гукас… Да где он? – Каюкер вскочил. Гукас исчез.

– Сбежал, гад…

– Плохо… А насчет того, чтобы по верху – это верно, не уйти. Элементаль сожжёт.

– Значит, дорога у нас одна – в некрозориум.

– Гм… – Хуц прочистил горло. – Паренёк ты, конечно, боевой…

– Но?

– Но там жмууры… – жалобно проныл кто-то.

– Я любого жмура в два счёта уделаю! – сурово оборвал каюкер. – И вот что: кто со мной – тот со мной, а остальным – счастливо оставаться.

Он взвалил бесчувственного Хлюпика на плечо и решительно шагнул к кирпичному зданию.

– Постой, мон, – остановил его Хуц. – Мы все идём, зря ты так…

– Тогда давайте в темпе джанги! И пусть кто-нибудь из вас возьмёт моего друга. Думаю, мне сейчас понадобятся обе руки.

Цупаж Хуц, по-видимому, имел среди обречённых немалый авторитет: Иннот слышал, как он яростным шёпотом принялся подгонять самых нерешительных. Хлюпика подхватили под мышки похожие друг на друга как две капли воды рябоватые мужички и потащили следом за каюкером. Иннот, держа бумеранг наготове, решительно шагнул в чёрный провал ворот некрозориума. Он глубоко вздохнул и невольно скривился, переходя на энергетическое зрение: мерзкие эманации страданий и безысходности пропитали здесь, наверное, каждый сантиметр поверхности. Снова возникло чувство течения, потока, устремляющегося куда-то вниз; в мозгу замелькали бессвязные образы: грязная труба, полная мутных канализационных вод… Осклизлые подземелья, мерцающие мёртвым гнилостным светом… Река, несущая вздувшиеся, опухшие до неузнаваемости трупы людей и животных… Иннот тряхнул головой, пытаясь унять расшалившееся воображение. Остальные, по-видимому, тоже чувствовали себя неважно.

– А ну-ка, подтянитесь! – то и дело шипел Хуц. Через несколько десятков метров темнота сменилась бледными зарницами. «Неужели элементаль, – подумал каюкер, – ещё один!» Но это был не элементаль. Под потолком, повиснув в неопрятной мешанине проводов, рассерженной осой гудела тёмная газосветная трубка. Синеватое свечение копилось в её концах – и время от времени проскальзывало по всей длине, выхватывая на миг из мрака голые, заляпанные чем-то трудноопределимым стены. За поворотом тоже моргало, но в другом ритме, чаще.

Осторожно ступая, каюкер двигался по длинному, заметно идущему под уклон коридору. Уже несколько раз тот сворачивал; и с каждым поворотом всё сильнее становилось давление, незримый гнёт, тяжкой ношей ложащийся на плечи. Токи энергий вокруг тоже изменились, стали заметно сильнее – беглецы словно приближались постепенно к какой-то дыре, засасывающей всё и вся. Трудно сказать, как долго длилось сторожкое путешествие в полумраке: может, пять минут, а может, полчаса… Наконец за очередным поворотом Иннот ощутил некое присутствие. Что-то ждало там; что-то мерзкое и вместе с тем не похожее ни на жмуров, ни на живых людей… Ровный неподвижный отблеск ложился на пол: наверное, за углом была единственная нормальная лампочка. Каюкер, держа бумеранг наготове, шагнул навстречу свету… и замер. Обречённые один за другим выворачивали из-за угла, поднимали взгляд – и тоже останавливались, не в силах более пошевелиться.

Коридор заканчивался тупиком. Низенькая железная дверца была вмурована в кирпичи, а прямо над ней, ярко освещенный, в аккуратной застеклённой рамочке висел портрет Великого Эфтаназио.

Это лицо сразу и бесповоротно приковывало к себе взгляд. Довольно заурядная, даже простоватая внешность, казалось, только подчёркивалась жидкими волоконцами бородки и свисающих на плечи волос. Бескровные, намеченные скупыми штрихами губы, маленький нос-пуговка, развитые, сильно выдающиеся высокие скулы, тяжёлые веки, глаза… Вот взглядом с Великим встречаться как раз и не стоило. Рискнувший сделать это в первый миг содрогался от некоего не вполне понятного омерзения, словно не карандашный рисунок на листе бумаги был перед ним, а сочащиеся гноем и сукровицей дыры… А после уже не мог отвести глаз.

Сделав над собой титаническое усилие, Иннот полностью перешёл на энергетическое видение – но облегчения это не принесло, ибо страшные зенки присутствовали и здесь. Именно в них упиралось остриё незримого водоворота, токи энергий, и сила этих токов, этих течений была такова, что разом высасывала человека, оставляя лишь бесчувственную оболочку…

«Бросай бумеранг! – грянул в ушах Иннота хор испуганных голосов, каждый из которых был его собственным. – Бросай скорее, иначе будет поздно!» Но каюкер даже не пошевелился…

«Ты чё творишь, чудила?! – Этот голос, бесспорно, мог принадлежать только одному персонажику. Сол Кумарозо каким-то непостижимым образом умудрялся сохранять свою индивидуальность, даже будучи невидимым. – А ну, запустил этой своей хреновиной в портрет, живо!» – «Не могу, Сол! Рука не идёт!» – хотел было крикнуть в ответ Иннот, но тут Кумарозо сообразил, видно, в чём дело, – и полилась музыка.

Эту мелодию Иннот вспомнил и узнал сразу: именно её сыграл Сол на достопамятном выступлении перед конкурсной комиссией фестиваля, которое они с Дворнике наблюдали на экранчике старенького телевизора… Всё та же пронзительная и насмешливая нота, которая всё длится и длится, не кончаясь, – и следом за которой приходит музыка джанги.

Бумеранг, курлыкнув, чёрной птицей рассёк пространство и врезался в портрет Великого Эфтаназио – прямо в лоб, в точности так, как Иннот расправлялся со жмурами. На краткий миг всё застыло: бумеранг словно прилип к картону, осколки стекла неподвижно зависли в воздухе, секунды споткнулись и замерли, прервав свой безостановочный бег… А в следующее мгновение портрет сорвался с гвоздя и рухнул на пол под аккомпанемент звона и хруста.

Обречённые один за другим приходили в себя, со стонами хватались за голову; разрыв контакта с ликом Эфтаназио более всего напоминал удар кувалдой по затылку. Хуц уселся на пол и, морщась, растирал виски,цедя сквозь зубы ругательства. А Иннот улыбался. Музыка с каждой секундой звучала всё тише и тише, но она была с ним – и будет всегда, что бы ни случилось. «Спасибо, Сол! Ты самый великий из всех нас, чтоб меня предки взяли!» – мысленно обратился к нему каюкер. «Я знаю, – скромно ответил Кумарозо. – Всегда пожалуйста…»

– Ну чего, все очухались? – сурово спросил Иннот, оборачиваясь.

Ему нестройно отвечали, что нет, не все, и не очухались вовсе, как от такого сразу очухаться, никак это невозможно…

– Ну, а раз все, нечего рассусоливать. Хуц, давай-ка, строй свою банду. И подберите моего кореша, ясно вам?

– Тише! – вдруг испуганно шикнул кто-то. – Слышите?

За железной дверкой нарастал шум. Иннот, стоявший к источнику звука ближе остальных, осторожно попятился; обречённые и вовсе спрятались за угол. Шум становился всё громче и громче, потом стал затихать. «Странно, – подумалось каюкеру. – Как будто за дверью кто-то катит целую вереницу тачек». Шум опять возобновился: невнятный зловещий голос что-то пробубнил, тачки тронулись с места и покатились куда-то вдаль; перестуку колёс вторило гулкое эхо.

– Эй, уважаемые! – негромко окликнул Иннот. Из-за угла осторожно высунулась голова.

– Кто-нибудь из вас слышал про некрополитен? Похоже, это он самый и есть, за дверью…

– И что же?

– А то, что это единственный путь с Территории. Ну-ка, подтянитесь!

Каюкер осторожно потянул ручку и заглянул внутрь.

Здесь тоже было немного света – несколько газовых трубок уныло моргали, силясь попасть друг другу в такт. Длинный узкий перрон был некогда выложен терракотовой плиткой, но теперь большая её часть превратилась в осколки. Под ногами похрустывали крысиные скелетики. Справа и слева зияла пугающая чернота тоннелей.

– Ну что, господа, давайте обсудим сложившееся положение, – нарочито бодрым тоном произнёс Иннот, силясь разогнать тоску обречённых. – Куда сей путь может нас вывести?

– В Курганы, куда ж ещё… – мрачно буркнул кто-то.

– И только?

– Наверное, все Территории связаны между собой, – предположил Хуц. – У одного только Великого Эфтаназио их несколько; а ведь есть ещё Некробио и Танато…

– А зачем они вообще нужны, Территории эти?

– Э, мон, да ты ничегошеньки не знаешь… – тяжело вздохнул Хуц. – Силу Великие тянут с Территорий, жизненную силу. Они ж мёртвые давным-давно, благодетели; вот и копят, чтобы воплотиться… А берут её у нас, обречённых. Здесь ведь редко кто до конца срока дотягивает. Лесоповал там или гранитные карьеры – это так, для видимости только…

– Вот оно что… Слушай, а что это за словечко такое – «мон»? Ты вроде уже меня так называл… – рассеянно поинтересовался каюкер.

– Мон? Это, как его, амбре… Амбервиатура, во!

– Аббревиатура, – механически поправил каюкер. – И что она означает?

– «Может, он негодяй». Ну, это вроде как мазурик, бродяга… Ежели тебя приличный человек моном обзовёт, можешь смело дать ему в рыло. Ну, а ежели такой, как я, это как ровня к ровне… Я ведь тоже мон! – усмехнулся Хуц.

– Понятно, признал за своего, значит… О! Опять! Слышите?

Из темноты тоннеля внезапно повеяло затхлостью. Послышался далёкий рокот колёс. Обречённые опасливо отодвинулись от края платформы. Иннот остался стоять, поигрывая бумерангом. Наконец из тьмы показались… Каюкер не сразу осознал, что именно он видит перед собой.

– Гробы! – тоненько взвизгнул кто-то. – Гробы на колёсах!! Всё, теперь нам точно амбец пришел!!!

– Ну, гробы, – буркнул Хуц; понятно было, что ему тоже не по себе. – Гробов не видели, что ли?

Странные, сцепленные между собой вагонетки и в самом деле здорово смахивали на гробы – ну, разве что несколько больших, чем это принято, размеров. В каждом могло уместиться два-три человека.

– Как только они остановятся, садимся. – Каюкер подошёл поближе к краю платформы. – Да кореша моего не забудьте!

– Ты чё, мон! Самому, по доброй воле в гроб залезть! – заскулило несколько голосов.

– Делайте, как он сказал! – рыкнул Хуц, отвесив кое-кому пару зуботычин. – И чтобы без фокусов у меня!

Гробы замедлили ход и наконец остановились. Иннот, подавая пример, первым запрыгнул внутрь. «Чего это они боятся? Ящик как ящик…» – подумал он, и тут на всю платформу грянуло:

– СТАНЦИЯ ПЛОЩАДЬ ЭФТАНАЗИО! СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ ГРОБОВО! ЧТОБ ВЫ ВСЕ СДОХЛИ!

Залезшие уже в гробы с воплями повыскакивали обратно; Иннот, ругаясь сквозь зубы, последовал за ними и принялся выискивать взглядом источник звука. Им оказался череп, накрепко прибитый к последней вагонетке; толстенный гвоздь торчал у него изо лба…

– Значит, так: подойдёт следующий состав, все залезают внутрь и сидят там, что бы ни случилось! Всем понятно? – сурово спросил Иннот.

– А ты чё, самый основной? – истерически возразили ему. – Чё раскомандовался?

Каюкер хотел было проучить наглеца, но тот вдруг коротко охнул и отлетел к стене. Хуц пососал костяшки кулака.

– Я здесь самый основной, – громко сказал он. – Я, поняли? А вы будете делать то, что велит этот парень.

– На Территории ты не больно-то борзел, – буркнули ему.

– Ась? – Хуц приложил ладонь к уху. – Чё ты там вякнул? Ну-ка, повтори!

– Ничего…

– Вот то-то.

Следующий состав ждали минут десять. Иннот проследил, чтобы Хлюпика поудобнее уложили, и прыгнул в соседний с ним гроб. Хуц устроился тут же. Громовой голос опять расколол тишину, и поезд тронулся.

– Что за Гробово, интересно? – спросил каюкер чуть погодя.

В тоннеле царил абсолютный мрак; перестук колёс множественным эхом отражался от стен, и, разговаривая, приходилось напрягать голос.

– Кто его знает, – отозвался Хуц. – Тут, мон, кругом сплошь запретные места. Прикурганье, одним словом. Развалины городов, мёртвые деревни… Разное про них болтают, а что из того правда – мы без понятия.

– Гм… А вот ежели бы удалось тебе мимо элемен-таля проскочить, куда бы ты подался?

– В город, ясное дело… Там схорониться можно, переждать…

– А ежели в город не попасть? – гнул своё Иннот. – Кордоны там, блокпосты, всё такое?

– Ну… Не знаю. В мёртвых деревнях особо не отсидишься: пойдут те же жмуры облавой – и амбец.

– А почему их мёртвыми называют?

– Потому что там все мёртвые. Или мертвецки пьяные, что то же самое. Про бухарей слыхал когда-нибудь, а?

– Слыхал… А что, если в Курганы эти? Там-то нас вряд ли кто искать будет…

– Да ты чё, мон?! Туда и близко не подойдёшь!

– Это почему?

– Там же это… Некротическое поле, страсть какое сильное. Вот на Территориях с тебя силу помалу тянут, а там – сразу коньки отбросишь.

– Откуда знаешь? Ты там бывал?

– Шутишь! Туда живым дорожка заказана… Вокруг самих Курганов даже трава не растёт, понял? А уж зверья или там птиц тем более поблизости не водится; чуют они погибель…

– Разве? А я вроде целую стаю в небе видел – вороны, что ли?

– Не-е, мон, не ворон ты видел, а долбаней, – вступил в разговор ещё чей-то голос. – Но они по служебной надобности. База военная здесь, вот они и патрулируют.

– Что ещё за долбани?

– Продукт изысканий Великих в области противовоздушной обороны… Птицы-перехватчики, мон.

– Почём знаешь, Гэбваро? – поинтересовался Цупаж Хуц.

– Э! Откуда люли всё знает? То люди скажут, то сорока на хвосте принесёт…

– Их племя, люли – самое что ни на есть вредное, – со смешком сказал Инноту Хуц. – Ворюги все, каких свет не видывал; вот за это их и не любят.

– Нет, мон, не за это… Вы все под мертвяками ходите, а мы – люди свободные. Сегодня здесь, завтра там…

– Кочевники, что ли? – догадался Иннот.

– Люли на одном месте долго не сидят…

Гробы стали замедлять ход. Впереди показалось пятно света; впрочем, это была единственная на весь перрон газосветная лампочка, практически уже отработавшая своё. Иннот на всякий случай просканировал всё вокруг. Пусто…

– СТАНЦИЯ ГРОБОВО! СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ БОЛЬШИЕ МОГИЛКИ! ЧТОБ ВЫ ВСЕ СДОХЛИ! – объявил череп.

– Тебя туда же… – сварливо откликнулся каюкер. – Слушай, люли, или как тебя там? А что здесь у военных?

– Я откуда знаю? Ну, арадром есть, например; я дирижабели несколько раз в небе над курганами видел…

– Дирижабели, говоришь? – медленно переспросил Иннот. – Дирижабели… Интересно, мы в ту сторону едем?

– В обратную, – удивлённо сказал Хуц. – А зачем нам арадром?

– Затем, что на своих двоих далеко не уйдёшь… – задумчиво отозвался каюкер. – А вот…

– Там охраны небось – что грязи! – подал голос люли.

– Не факт, – неожиданно ответил Хуц. – Арадром – он недалеко от Курганов; просто так туда не попадёшь… Слухай, парень, а ты это… Ты разве дирижабель водить умеешь?

– Умею, – спокойно ответил Иннот.

На самом деле лётчиком был, конечно, не он, а Воблин Плиз, предыдущая его «инкарнация» – и в каком-то смысле папа…

– Вот оно что, значит… Ну, это… Терять-то нам нечего… Надо, значит, пересесть на другой состав… В обратную сторону…

– СТАНЦИЯ БОЛЬШИЕ МОГИЛКИ! СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ НЕКРОСИЛА! ЧТОБ ВЫ ВСЕ СДОХЛИ!

– Ага, вишь, я был прав… Некросила – это наверняка уже владения Великого Некробио; его Территория…

– Слышьте, моны, а чё это он всё время – сдохни да сдохни? – плаксиво спросил кто-то.

– Так ведь здесь, небось, одни жмуры и ездят, – объяснили ему. – А чего мертвякам ожившим желать, не здоровья же!

– А-а…

Станция «Некросила» оказалась довольно большой и неплохо освещенной. Одинокий жмур поджидал здесь транспорт – а дождался окончательного каюка; Иннот выскочил из гроба, завопил «Сюрприз!!!» и метким броском снёс ему башку ещё до того, как поезд остановился. Очередное пожелание сдохнуть, извергнутое отъезжающим черепом, прозвучало эпитафией…

Обратного состава пришлось дожидаться минут двадцать. Беглецы снова миновали Большие Могилки, Гробово, Площадь Эфтаназио, после чего пошли однообразные, погруженные во мрак платформы с весёленькими названиями «Садюганово», «Душегубово», «Оск-вернищенская», «Потрошилка-Сортировочная»… На некоторых станциях гробсостав даже не останавливался – лишь слегка сбавлял ход. Нарастало какое-то странное напряжение, даже неутомимый каюкер чувствовал себя муторно. После того как череп проорал название очередной остановки, кто-то из обречённых через два гроба от Иннота внезапно вскочил и попытался выпрыгнуть прямо на ходу; товарищи с трудом усадили его на место. «Проклятый голос, он засрал мне все мозги! Мой бедный мозг! Он засран, понимаешь, засран!» – принялся причитать несчастный. Ему грубо велели заткнуться…

– Ещё немного – и п-парни п-перестанут себя к-к-контролировать! – лязгая зубами, пробормотал Хуц; его била крупная дрожь.

– Да, пожалуй, надо выбираться отсюда… Как ты думаешь, мы уже близко к этим Курганам?

– Сам, что ли, не ч-чувствуешь? Близко, конечно, и к-как бы не с-с-слишком близко…

– Значит, выходим на следующей… Слышишь, люли? Передай остальным…

Платформа, на которую в кромешной тьме высадились беглецы, носила название « Мёртвослободская».

Каюкер, стиснув зубы, полностью перешёл на энергетическое видение. Да, здесь определённо было ещё более мерзко, чем в некрозориуме…

– Держитесь все вместе, – хрипло предупредил он. – Возьмитесь за руки или за одежду, что ли…

Эта станция совсем не походила на «Площадь Эфтаназио». За пределами перрона начинался форменный кавардак – перекорёженные бетонные балки и прутья арматуры, листы железа, погнутые и скрученные некой исполинской силой, крошево битого кирпича… Иннот не сразу заметил в этом хаосе витую спираль уводящей наверх лестницы. Похоже было, станцией время от времени всё-таки пользуются: к лестнице вела узенькая расчищенная тропинка. Каюкер осторожно взялся за перила. Ржавое железо крошилось под пальцами… «Надеюсь, она не обвалится под нашим весом», – подумал он.

Только теперь стало понятно, насколько они углубились под землю. Восхождение длилось около получаса, под аккомпанемент хрипов, стонов и одышки. Наконец сверху повеяло холодным ветром. На лицо каюкеру опустилось несколько снежинок. «Всё, не могу больше», – сипел кто-то несколькими пролётами ниже. Преодолев последние метры лестницы, Иннот с полминуты стоял неподвижно, восстанавливая дыхание, а потом легонько толкнул ржавую дверцу и выглянул в морозный предрассветный сумрак.

Изенгрим Фракомбрасс, по кличке Ёкарный Глаз, зашел в лифт и нажал кнопку. Ноздри его бешено раздувались. Двери бесшумно закрылись, и бывший пират смог наконец дать волю своим чувствам. Кабина содрогалась от пинков и ударов; те, кто волей случая оказался на лестнице, с недоумением и опаской косились в сторону лифтовой шахты. Когда двери наконец раскрылись, Екарного Глаза можно было выжимать: ручейки пота сбегали по его лицу, прокладывали тропинки в густой шерсти на спине и груди. Тяжело дыша, он прошёлсквозь стеклянные вращающиеся двери и очутился на улице.

Громила поджидал экс-флибустьера в кофейне на углу. Фракомбрасс плюхнулся на банкетку, схватил себя за уши и застонал.

– Кофе? – невозмутимо предложил Громила.

– И они ещё называют пиратом меня! – рыкнул Фракомбрасс.

– Говори тише, пожалуйста… Так ты будешь кофе?

– Какой, к пращурам и первопредкам, кофе?! Я должен выпить рому после такого!

– Тут не подают алкоголя, – покачал головой гориллоид.

Ёкарный Глаз уронил голову.

– Кошмар… Чего я тогда здесь делаю?

– Насколько я понимаю, работу ты так и не получил?

– Ясен пень! Этот тип промариновал меня добрых полчаса, прежде чем сказать «нет». С-собеседованье! Я, случалось, разбивал бошки за меньшее!

– Надеюсь, ты не учинил ничего подобного? – с беспокойством спросил Громила.

– Я же дал тебе слово, – буркнул Фракомбрасс. – Мне даже удалось улыбнуться этим хмырям на прощание; губищи до сих пор судорога сводит…

– Я просто так спросил… Ведь предпоследнего потенциального работодателя ты выкинул в окно его собственного офиса…

– Ага. И вылил его мымре-секретарше банку чернил на причёску, о чём совершенно не жалею. Впрочем, эта вобла хуже не стала… Потому что хуже там уже просто некуда.

– Я предупреждал, чтобы ты запасся терпением, – пожал плечами гориллоид. – Найти работу сейчас не так-то просто.

– Не знаю, сколько я ещё выдержу такую жизнь! – вздохнул Фракомбрасс. – Так и подмывает грабануть кого-нибудь по-крупному.

– Подожди немного… Время настоящих дел ещё не пришло, но оно уже близко.

– Мне остохребенило ждать!!! Знаешь, чем была хороша моя прежняя жизнь? Там всё было просто. Ты приходишь и берёшь железной рукой всё, что тебе захочется, а недовольных спускаешь в гальюн. Вот и всё! Духи предков, да месяц назад мне и в страшном сне не могло присниться, что я буду вкалывать от зари до зари за какие-то жалкие гроши!!!

– Дело ведь не только в деньгах, мы уже говорили об этом… Тебе нужна не столько работа, сколько социальный статус. Подумай сам, кому придёт в голову искать знаменитого пирата среди курьеров или мойщиков стёкол!

– Вот именно! Это так унизительно…

– Брось, старина! – Громила проникновенно обнял Фракомбрасса за плечи и глянул ему в глаза. – Ты ведь понимаешь, что всё это не просто так, а ради нашего общего дела!

– У меня есть только одно моё дело. Это я сам, – мрачно отозвался пират. – Все эти твои пропагандистские мероприятия, игры в заговорщиков… Поначалу это было довольно весело, согласен. Особенно в тот раз, когда нас чуть было не застукала стража. Но, знаешь ли, всё это быстро надоедает. Мне скучно стало жить, Гро; и чем дальше – тем скучнее. Может, поэтому я и облажался в конце концов…

– Так чего же ты всё-таки хочешь? Вернуть прошлое? Это невозможно, да ты и сам прекрасно всё понимаешь.

– Ты, наверное, сейчас подумаешь, что я спятил… Я не знаю, чего хочу. Задолбало всё по-страшному…

– Стареешь… – Громила покачал головой.

Ёкарный Глаз вполголоса выдал длинную непристойную тираду и замолчал, уставившись в пространство неподвижным взглядом. Гориллоид задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Ну ладно, Изенгрим… Ты сейчас дал мне пищу для размышлений. Знаешь что? Постарайся продержаться еще недельку-другую; возможно, наклюнется работёнка по твоей части.

– Что значит – по моей части? – поднял бровь Фракомбрасс. – Хотите грабануть кого-нибудь?

– Ну-у… Я бы назвал это экспроприацией, – ухмыльнулся Громила. – Дело обезьянского объединения требует постоянного вливания денежных средств…

– Вот это по мне! – расплылся в улыбке Ёкарный Глаз. – Что будем брать? Ты же у нас парень с размахом, верно? Если я хоть немного понимаю в обезьянцах, меньше чем на Первый Бэбилонский ты не согласен!

– Ошибаешься, – усмехнулся гориллоид. – Я ведь как-то говорил тебе: я ни в чём таком не участвую. Акцию готовят ребята из левого крыла ООС, и твой богатый опыт будет им куда как кстати. Но учти: я тебе ничего не говорил.

– Мой опыт, верно… – мечтательно произнёс пират. – Главное – понаглее, не чикаться там…

– А сейчас давай займёмся насущными проблемами. Из тебя уже НЕ получилось разнорабочего, мойщика стёкол, разносчика пиццы…

Фракомбрасс ухмыльнулся.

– Ох, зря тот очкарик обругал мою пиццу…

– … Уличного торговца, официанта и курьера в офисе, – продолжал перечислять гориллоид. – Что там следующее?

Пират вытащил из кармана многократно сложенный газетный лист и принялся водить пальцем по мятой странице.

– Человек-цыплёнок, ходячая реклама перед рестораном «Мистерия». Гм… Человек?

– Думаю, обезьянец им тоже подойдёт, – заметил Громила; потом представил себе, какое впечатление должен произвести на Фракомбрасса его будущий рабочий костюм, и с сомнением покачал головой.

– Посмотрю, пожалуй, – вздохнул Ёкарный Глаз. – Что ещё за цыплёнок…

Мышильда Колбаскина раскачивалась на скрипучем стуле, задумчиво уставившись в карты – разумеется, таро, как и у всякой уважающей себя ведьмы. Пасьянс «Могила Великих» упорно не желал сходиться – и это её раздражало. Словно бы где-то затесалась лишняя карта, никак не даваясь взгляду… Она перемешала засаленные картинки и взглянула на будильник. До пересменки оставалось часа полтора. Из древнего приёмника на подоконнике хрипели и свистели «вражьи голоса». Вообще-то слушать Вавилонское радио запрещалось официально, но ведьмы всегда были на особом положении: им сходило с рук ещё и не такое. Хуже было то, что база располагалась в непосредственной близости от Курганов – их некротические излучения создавали сильные помехи в эфире; и в синкопы обезьянского джаза то и дело врывались обрывки мыслей Великих.

Мышильда бросила взгляд в окно диспетчерской. Чёрная муть постепенно сдавала позиции, уступая место мути серой. В небе появилась ступа, зажгла посадочные огни и пошла на снижение. «Кого ещё принесла нелёгкая?» – подумала ведьма и почесала кончик носа.

Нос Мыши льды Колбаскиной заслуживает, пожалуй, отдельного описания: мало кто из ныне живущих мог бы похвастаться столь мощным и импозантным румпелем. Именно благодаря ему Мышильда и выбрала, в конце концов, эту профессию: то, что на любом другом жизненном поприще стало бы недостатком, ремесло ведьмы превращало в достоинство. Конечно, помимо всего прочего, нужны были целеустремлённость и умение добиваться своего во что бы то ни стало; но с этим у Мыши льды никогда не возникало проблем. Не прошло и нескольких лет, как она закончила с отличием лётную школу, сделавшись ведущей ступолётно-истребительного звена и одним из лучших асов ВВС. «Колбаскина в воздухе» – да, это звучало грозно! Правда, настоящиесупостаты так ни разу и не появились в низком северном небе; приходилось довольствоваться подготовкой к отражению атак потенциального противника и устрашением врага внутреннего.

Внизу громко хлопнула дверь. Кто-то поднимался в диспетчерскую, сопя и пыхтя; ступеньки старой деревянной лестницы жалобно поскрипывали под тяжёлыми ногами. «Бьюсь об заклад, опять ОНА», – мрачно подумала Мышильда. Ну да, кто же ещё, как не её извечная соперница с первых дней школы, Семирамида Парасюк (сто двадцать пять кило живого веса). И какого же, интересно, ей здесь понадобилось?!

– Здорово, крыса! – поприветствовала Семирамида Мышильду и плюхнулась на стул. – Что-то ты сегодня неважно выглядишь – я имею в виду, хуже, чем обычно.

– Ты зачем сюда припёрлась, кабанистая свиноматка? – ледяным тоном осведомилась Мышильда и принялась ковырять пальцем в носу – она знала, что у Семирамиды этот жест вызывает глубочайшее отвращение.

– Побег у нас! – брякнула Семирамида и положила обе окорокообразные ноги на стол – грязные подошвы резиновых сапожищ оказались в нескольких сантиметрах от полной желудёвого кофе кружки Мыши льды.

– У кого это – «у нас»? – поинтересовалась носатая ведьма и словно бы невзначай развернула настольную лампу так, чтобы та светила прямо в глаза сидящей напротив.

«Два-два, пока боевая ничья».

– У Эфтаназио, если тебя это устроит, – ответила Семирамида, привычно опуская титул «Великий». – Но и вашему клоповнику приказано перейти на повышенную боевую готовность. Так что обломись, подруга: если ты мечтала как следует отоспаться после дежурства, ничего не выйдет. Придётся тебе торчать здесь, пока мерзавцев не скрутят!

Да, это был удар! Осознание того, что соперницанаходится в таком же положении, как и она сама, ничуть не умаляло дела. Кроме того, Семирамида Парасюк выглядела неприлично бодро для столь раннего часа, в то время как сама Мышильда уже начинала потихоньку клевать носом.

– Мы-то тут при чём? Это ведь жмурова епархия – вот они пускай и разбираются.

– А это ты начальству объясни, – медовым голоском пропела Семирамида. – И вообще приказы не обсуждаются, а выполняются. Что-то разболталась у вас дисциплинка, как я погляжу.

Это уже была наглость; Мышильда начала закипать.

– Ты за своим звеном лучше присматривай, подруга! А я уж как-нибудь без тебя разберусь, что там у меня где разболталось.

– Ну-ну… Ты микрофончик-то включи да объявленьице по громкой связи сделай, а потом уже со мной спорь, – нахально усмехнулась Семирамида.

Собственно говоря, Мышильда именно так и должна была поступить, согласно инструкции; но теперь, после слов этой ходячей сардельки, сразу хвататься за микрофон было донельзя унизительно – выходило так, будто она подчинилась ей!

– Ты мне что, указывать будешь?! – рявкнула Мышильда. – Лучше бы сбросила сначала килограммов сорок; тогда хоть понятно будет, откуда у тебя слова вылетают! Я уж не говорю о том, что ты ступу с трудом от земли отрываешь!

Это было неправдой; Семирамида Парасюк в лётной школе шла одной из первых, да и сейчас немногим уступала Мыши льде в искусстве пилотажа. Разумеется, Колбаскина превосходила её в манёвренности; однако таранный удар Семирамиды, её коронный приём, был заметно мощнее.

– Лучше уж с моими килограммами летать, подруга, чем жить с твоим шнобелем, – ехидно ответила та. – Впрочем, это единственное, чем ты можешь гордиться – ведь это у тебя самая выдающаяся часть тела!

– Ах, вот как?! – Мышильда в ярости привстала.

– Да, именно так! Ты, небось, и в ведьмы затем подалась, чтобы мужика себе приворожить какого-никакого, завалящего… Иначе кому ты нужна, доска стиральная!

– Тебе и приворот не поможет, жирдяйка! Да на тебя смотреть тошно, и потом за версту несёт!!

– А от тебя плесенью!!!

Соперницы теперь стояли, перегнувшись через стол, и пожирали друг дружку ненавидящими взглядами. Казалось, достаточно проскочить искре, чтобы грянул взрыв; и в этот момент зазвонил телефон.

Звонок был столь громким и неожиданным, что нервы Семирамиды Парасюк не выдержали. Надо сказать, что в глубине души она была очень ранимой девушкой и не раз втайне ото всех предпринимала попытки избавиться от лишнего веса. Здоровый аппетит, правда, неизменно одерживал верх над этими устремлениями…

Рука ведьмы непроизвольно дёрнулась – и впечатала в щёку Мышильды хорошую полновесную плюху.

Удар был достаточно сильным, чтобы повергнуть дежурную на пол; впрочем, она тут же вскочила и бросилась на обидчицу, пытаясь укорениться ногтями в её физиономии и нисколько не заботясь о том, что между ними находится стол.

Карты разлетелись по всей диспетчерской; кофе пролился. Телефон, невольный виновник баталии, с грохотом и звоном рухнул на пол; трубка слетела с рычага и треснула. Ведьмы с визгом принялись тузить друг друга, пытаясь нанести как можно больший урон внешнему виду соперницы.

– Тревога! Тревога! Тётки, тревога! Вы чем там, блин, заняты?! Обречённые восстали и дерзко атакуют взлётную полосу!!! Тётки, аллё! – панически зудел в вывалившейся мембране голос дежурного.

Но какое там! Ведьмам сейчас было не до этого…

Воздушных кораблей на базе оказалось несколько. Каюкер, укрывшись за столбом ограждения, некоторое время присматривался к проступающим из сумрака силуэтам. Хуц одышливо сопел рядом.

– Слышь, мон, чего ждём-то! Неровен час, засекут!

– Не суетись… Сейчас главное – определить, какой из них самый быстроходный. – Иннот испытывал странное чувство, как будто его глазами смотрит кто-то другой.

Это был, разумеется, Воблин Плиз – кому, как не старому воздушному волку, мог ещё доверить каюкер свою судьбу!

«Приземистая яхта с закруглёнными обводами», – вынес вердикт персонажик.

– Чего думать-то? Ясен пень, вон тот. – Палец Хуца ткнул в сторону дирижабля с вытянутым веретенообразным баллоном и хищно заострённым бушпритом. – Он поновее прочих будет.

– Ошибаешься. Корпус гондолы широковат, да и аэродинамика баллона не внушает доверия. Видишь, какой он длинный? При боковом ветре будет сильно сносить. Кроме того, палубные надстройки здорово утяжеляют конструкцию.

– Э… Ладно, тебе, похоже, виднее! – Коротышка с уважением посмотрел на Иннота.

Тихого проникновения, на которое втайне надеялся каюкер, не получилось. Что ж, это, наверное, закономерно; даже его ненормальное везение должно иметь какой-то предел. В предрассветной мгле обречённым удалось пробраться на взлётное поле незамеченными, однако возле дирижабля завязалась драка: вахтенный засёк их и тут же поднял тревогу. Бумеранг Иннота опоздал на какие-то мгновения…

Схватка была жестокой, но скоротечной: обречённые понимали, что пощады им ждать не приходится, и бились насмерть. В ход шло всё: ноги, кулаки, зубы… Оставшиеся в живых члены команды сочли за лучшее отступить и не связываться с этими сумасшедшими.

К немалой радости Иннота, дирижабль был не только на ходу, но и полностью подготовлен к полёту. Некоторое время каюкер (вернее, Воблин Плиз) изучал систему газоподающих трубок – она отличалась от вавилонской; потом отвернул вентили. Шипение гидрогениума звучало в его ушах, словно музыка… Дирижабль нехотя оторвался от земли и неспешно начал подъём. Иннот уставился на шкалу альтиметра. Три метра… Четыре… Пять… Хотелось раздавить стекло и поторопить медлительную стрелку пальцем; да толку-то… По всем правилам, в воздухе уже должны крутиться перехватчики, подумал каюкер. Что-то у них там не заладилось… Или здешние вояки основательно разболтались. И то сказать: тревоги-то небось только учебные; местный вариант Ёкарного Глаза, наверное, ещё не родился…

Когда днище гондолы оторвалось от земли, обречённые разразились радостными воплями.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! – отрезвил каюкер самых восторженных. – Они запросто могут сбить нас или вынудить к посадке. А ну-ка, ты, ты и ты, – он ткнул пальцем. – Помогите мне поднять паруса!

– Не дадут нам так просто уйти, мон, – буркнул долговязый Цытва-Олва, единственный, кто не разделял всеобщего ликования. – Долбани кругом…

– Разберёмся и с долбанями, – отвечал запыхавшийся Иннот. – Эй, парни, давайте: все к леерам и смотреть в оба! Если хоть какая-нибудь дрянь в воздух поднимется, сразу зовите меня.

– А… Что такое леера? – робко спросил кто-то.

– Канаты видишь? Во-он те, перильца? Вот они-то и есть леера.

Разобравшись с парусами, каюкер расчехлил баллисту. Она на дирижаблике была всего одна, зато располагалась удачно – на корме; в случае чего будет удобно отстреливаться от преследователей. Заряды имелись; правда, не очень много: он насчитал в ящике двадцать четыре бутылки, аккуратно переложенные сеном. Удостоверившись, что они теперь не безоружны, Иннот спустился в кубрик. Хлюпика устроили на низеньком кожаном диванчике. Лицо смоукера заострилось, пульс по-прежнему оставался слабым, а уши – холодными. Каюкер раздобыл в капитанской каюте стёганое ватное одеяло и накрыл им приятеля.

– Его бы дохтуру показать, а ещё лучше – знахарю, – покачал головой Хуц. – Был у нас на селе один – дядька Могила… Пользовал водкой на семи травах да зашёптываниями. Всё лечил; как рукой снимало. Жаль, попался – приехали из района жмуры да повязали болезного… Помню, как его брали; я ещё огольцом был тогда. Кузню окружили, стоят… Так он выскочил, шапчонка набекрень, да с ходу одного жмура соплёй перешиб; а остальные как навалятся! Ну, его дядьку с тех пор никто и не видел…

– Я предпочитаю Природу, – невесело усмехнулся Иннот.

– Это как?

– Чтобы само заживало… Посмотри-ка на камбузе, как у нас с провизией. Надо бы сделать бульон – попробую его напоить.

– Эй, моны! Там летит что-то! – Сверху просунулась испуганная физиономия.

Иннот, поминая предков, бросился на палубу. Тревога, впрочем, оказалась ложной: большая стая долбаней прошла стороной, не обратив на дирижабль ровным счётом никакого внимания. Должно быть, их не успели ещё предупредить… Настоящая погоня показалась лишь спустя час, когда уже рассвело. Чёрные точки появились в небе за кормой и стали быстро увеличиваться в размерах, приобретая вполне определённые очертания.

Мышильда Колбаскина на сей раз пренебрегла своеобычной ступой и воспользовалась косолётом – специальным удлинённым помелом, на переднюю оконечность которого было насажено длинное лезвие от косы, из-за чего вся конструкция сильно смахивала на некоего карикатурного журавля. Физиономия перехватчицы была здорово разукрашена, из ноздрей торчали клочки пропитанной кровью ваты.

Семирамида Парасюк спешила следом, лишь чуть-чуть отставая; тональный крем густым слоем покрывал её щёки, маскируя следы ногтей. Подвесной таран, вырезанный из чёрного роммеля, со свистом рассекал морозный воздух.

Каюкер, прищурившись, наблюдал за их приближением; обречённые толпились за его спиной.

– Слушай, любез… мон! Как тебя зовут? – спросил он угрюмого детину с рябым невыразительным лицом – одного из тех, кто помогал нести Хлюпика.

– Бят, – коротко ответил рябой.

– Слушай, Бят… Спустись вниз и найди капитанскую каюту. Там у него в углу парочка гантелей. Возьми кусок троса, метров семь-восемь, и привяжи по гантелине к каждому концу; только прочно привяжи, понял? Потом принеси это всё сюда.

– Зачем? – удивился Бят.

– Затем, что если ты будешь задавать вопросы, нас через три минуты собьют!!! – гаркнул Иннот. – А ну, живо!!!

Рябой двинулся к люку, бормоча что-то себе под нос, – и отнюдь не бегом. Каюкер только и мог, что скрипеть зубами с досады. «Духи предков, ну и команда тебе досталась!» – проворчал в глубине его сознания Воблин Плиз.

– Вот что, парни. – Иннот, сделав над собой некоторое усилие, повернулся спиной к стремительно приближающимся перехватчицам и оглядел собравшихся. – Вы все должны понимать, что шансов у нас очень мало. Поэтому давайте договоримся так: пока мы в воздухе, вы слушаетесь меня беспрекословно – даже если я прикажу вам ползать взад-вперёд по палубе на четвереньках. Учтите: если эта простая истина не дойдёт до вас в течение ближайших минут, вы все попросту погибнете. Итак, у кого-нибудь есть возражения?

– А ты точно знаешь, что надо делать? – недоверчиво спросил кто-то.

– Я один из лучших пилотов Вавилонских военно-воздушных сил, – отчеканил каюкер, твёрдо глядя в глаза спрашивающему. – Собственно, из вас всех мне нужен только Хлю… Или Кекалдач, как вы его тут называете. Но раз уж мы оказались на одном корабле, то…

– Эй, мон, они всё ближе!

– Так да или нет? – Иннот даже не обернулся.

– Ладно! Ладно! Мы согласны! Только скажи, что надо делать! – на разные голоса загомонили обречённые, бросая опасливые взгляды на приближающихся ведьм.

– Вот ты, – палец каюкера ткнул первого попавшегося, – иди к штурвалу; знаешь, что это такое?

– Колесо с ручками?

– Если я скомандую «право руля» или «лево руля», поворачиваешь его направо или налево – примерно на восемь румбов. Ясно?

– Э-э… А что такое румбы?

– О предки!!! Ладно, просто держи его покрепче… Пока каюкер наводил порядок среди новоявленного экипажа, Бят успел притащить гантели и связать их куском каната – неумело, но прочно. Иннот выбил клинья, удерживающие баллисту в зафиксированном положении, и положил ладони на рычаги наматывающего барабана. Зарядная чашка с громким скрипом поползла по направляющим.

– Иди сюда и помогай! – По спине каюкера градом катился пот.

Бят взялся короткопалыми ручищами за рычаги. Вдвоём они взвели баллисту; Иннот моргнул – и в дело вступил Воблин Плиз. У каюкера возникло ощущение, что его вежливо оттеснили в сторонку; собственные руки вдруг проделали ряд сложных быстрых движений – взяли у Бята гантели, каким-то особымобразом смотали канат и ловко уместили всё это в чашке баллисты. Воблин взялся за рычаги и принялся ловить ведьму в перекрестье проволочного прицела. Вокруг повисла тишина; лишь поскрипывали канаты и шарниры орудия… «Промажет», – прошептали сзади; тут же донёсся звук плюхи. «Вот это правильно, – подумал Иннот. – Нечего папане под руку говорить». На взгляд каюкера, толстая ведьма в ступе представляла собой лучшую цель, чем тощая ведьма на помеле. Воблин, однако, считал по-другому – и целился в тощую. Иннот затаил дыхание: вот чёрный силуэт попал на миг в проволочное перекрестье… Исчез… Снова попал… Сместился… Рука быстро, но плавно тянет рычаг…

Хлопок баллисты прозвучал оглушительно; обречённые в один голос ахнули. «Вот так оно и бывало в прежние-то деньки, старик…» – неслышно для других усмехнулся Воблин.

Гантели устремились навстречу перехватчице; канат разматывался, и вся конструкция сейчас крутилась в воздухе, как слетевшая с оси карусель. Тощая ведьма, увидев несущийся навстречу снаряд, резко отклонилась вбок, уводя метлу с линии удара. По чистой случайности – так, по крайней мере, показалось каюкеру, канат всё же захлестнул помело чуть выше прутьев и несколько раз обмотался вокруг древка. Вторая гантель при этом также изменила вектор движения…

В момент попадания Мышильда Колбаскина находилась впереди и чуть правее своей напарницы; выстрел же «подправил» её таким образом, что помело оказалось прямо по курсу ступы. Семирамида Парасюк завопила что-то нечленораздельное, высунувшись едва ли не по пояс; Мышильда вздёрнула косолёт вверх, пытаясь избежать столкновения, – и болтающийся на охвостье помела «кистень» с изяществом вальсирующего кавалера обхватил ту часть тела Семирамиды, которую условно можно счесть талией…

Тощую ведьму закружило вокруг толстой; радиус круга всё уменьшался и уменьшался по мере того, каквитки каната наматывались на Семирамиду, – и вот наконец произошло неизбежное: перехватчицы столкнулись.

На дирижабле воцарился хаос: беглецы орали от восторга, топали ногами, обнимались, глядя на то, как ступа с двумя ведьмами стремительно входит в пике; Иннота взялись было качать, но он строго гаркнул: «Отставить!»

– Если бы их было не двое, а хотя бы трое, нас бы уже сбили! – отрезвил он самых неугомонных. – А теперь слушайте сюда! Не знаю почему, но везёт нам пока просто неприлично: кроме этой парочки, в небе никого больше нет. Сейчас всем вам предстоит напряжённая работа; я попытаюсь выжать из этого корыта всё, на что оно способно. Ставим дополнительные паруса и поднимаемся вверх: там ветра сильнее, чем у земли. Давайте, парни, давайте, времени у нас не слишком много!!!

На возню с такелажем ушёл почти час; и если бы не огромный опыт Воблина, этого не удалось бы сделать никогда. Практически всю работу Инноту приходилось исполнять самому: никто из обречённых не то что не умел управляться со снастями, но вообще ни разу не поднимался в небо. Каюкер сорвал голос, втолковывая каждому, что тот должен делать. «У меня уже бывало такое, – поделился Воблин Плиз. – В самом начале войны я обучал новобранцев-куки, которые считали дирижабль неким летающим зверем, а то и вовсе духом. Но видят предки – даже они схватывали всё быстрее!» Наиболее толковыми из всех оказались братья Заеки-ровы – и, как ни странно, тощий язвительный люли, Гэбваро Цытва-Олва. Его Иннот/Воблин назначил рулевым, объяснив на скорую руку премудрости обращения со штурвалом.

Пока наверху шла битва, Цупаж Хуц хозяйничал на камбузе. Он мудро рассудил, что помирать на голодный желудок в любом случае не стоит; удовлетворив собственный голод, бывший обречённый сварил бульон, или, скорее, что-то вроде очень жидкого мучного киселя с редкими кусочками мяса, и попытался накормить Хлюпика. Смоукер всё так же пребывал без чувств; с огромным трудом Хуц влил в его рот несколько ложек пищи. Заглянувший на минутку Иннот пощупал пульс приятеля, покачал головой и велел сообразить кормёжку для остальных. Хуц постарался… Едва глянув на количество приготовленной пищи, каюкер стиснул зубы, чтобы не разразиться бранью – новоявленный кок истратил едва ли не четверть всех припасов. «Может, оно и правильно, – подумал он затем. – Эти бедолаги так оголодали, что надолго их не хватит; пусть подхарчатся, заодно и настрой повысится. Но потом всё равно придётся затянуть пояса».

Люли морщился и приплясывал от холода у штурвала.

– Пойди поешь, я тебя сменю, – хлопнул его по плечу Иннот. – И разотри левое ухо; ты его обморозил.

– Ветер – что нож, мон, – хрипло ответил люли. – И как ты не мёрзнешь? Меня и в телогрейке-то трясёт, а на тебе, кроме одеяла твоего с дыркой, похоже, и вовсе ничего нет!

– Как это нет? Велосипедки…

– И тапки вон, драные… Видать, не простой ты человек!

– Во всяком деле нужна сноровка! – пожал плечами Иннот.

Гэбваро хитро прищурился, но спорить не стал – и, сутулясь, удалился в кубрик.

Иннот выстоял вахту; затем ещё одну. Запасы внутреннего электричества исправно согревали его и не давали проявиться голоду; и всё это время каюкер напряжённо размышлял… Самой большой загадкой оставалось отсутствие погони. Он не знал, конечно, что ведьмы-соперницы здорово проштрафились и попытались захватить обречённых вдвоём, никого не предупредив, дабы загладить свою вину. Полдня ушло у них на то, чтобы выбраться из сугроба, хорошенько подраться ещё раз и отремонтировать треснувшую при паденииступу; благодаря этому беглецы получили несколько часов форы. Впрочем, погоня ещё появится – Иннот, да и Воблин не сомневались в этом; вопрос только в том – когда. Каюкер учредил должность наблюдателя; напяливший сразу две телогрейки, бедолага должен был выстоять несколько часов на корме, после чего вахту принимал кто-то другой. Остальные в это время спали вповалку прямо на полу кубрика – ночное бегство вконец измотало их, а сытная, впервые за много дней, еда подействовала как доброе снотворное. Ближе к вечеру Иннот и сам почувствовал, что начинает клевать носом. Но у него, в отличие от прочих, было полно готовых прийти на помощь родственников; причём все они находились прямо здесь… «Талво, старина… Ты не мог бы меня подменить…» – «О чём речь, дружище! Правда, я не больно-то умею управляться с этой летающей штуковиной…» – «Спроси у Воблина, он объяснит». – «Оки, договорились…» – и Иннот очутился в квартире персонажиков.

– Хочешь курнуть? – предложил ему Кумарозо. Звезда джанги валялся на диване и лениво пощипывал струны своего банджо.

– Спасибо, Сол… Но я хочу спать. Просто спать, и всё.

– Но ты и так уже спишь! А впрочем, как хочешь.

Каюкер снова закрыл глаза. Теперь это был настоящий сон – тёплый, тёмный… Тело потеряло вес, исчезло, сладкие волны небытия нежно массировали растворяющееся сознание… Внезапно в темноте возник Гукас. Телогрейка его была драной во многих местах, кожа тоже, и смутно белели в этих дырах обнажившиеся рёбра – грязные, покрытые комьями свернувшейся и засохшей крови. Глаза Гукаса затянули синеватые бельма, а зубы… о, зубы точно удлинились чуть ли не вдвое и бесстыдно скалились в провал напрочь оторванной щеки. «Вот только кошмаров мне для полного счастья не хватало!» – сердито подумал Иннот. Гукас подмигнул и исчез. В наступившей тьме свистел и завывал ветер; потом повалил снег…

Иннота осторожно потрясли за плечо.

– Гм… Извини, что бужу, но у нас нарисовались кое-какие проблемы, – смущённо сказал Талво. – Тут пришёл один парень и заявил, что остальные желают со мной побеседовать; то есть, на самом-то деле, конечно, они хотят побеседовать с тобой…

Иннот сладко потянулся и встал.

– Ладно, посмотрим, чего они хотят… Горизонт чист?

– Пока да… Правда, собирается какая-то серая хмарь, так что видимость с каждым часом всё хуже. Да и темнеть потихоньку начинает. Ну что, меняемся?

– Меня… – гостиная персонажиков внезапно выцвела, поблекла и исчезла; грубая реальность приняла каюкера в свои объятия.

– … емся.

Цупаж Хуц ёжился и прятал лицо в воротник.

– Ты весь день носу в каюте не казал, мон! Я не понимаю – либо ты крепче железного роммеля, либо у меня что-то не в порядке с головой. Как ты не околел на таком ветру, хотел бы я знать?!

– Я же говорю – сноровку надо иметь! – зевнул Иннот. – Что у вас там случилось?

– Ну… Парни не хотят лететь неведомо куда. То есть, конечно, хотят, но не все…

– А, мнения разделились… Что же, этого следовало ожидать. – Каюкер застопорил штурвал. – Ладно, пойдём, потолкуем… А ты сам-то что думаешь по этому поводу?

– Если и приземляться, то не сейчас, – категорично отрубил Хуц. – Пропадём!

– Верно мыслишь… А что там мой кореш?

– Лежит, как лежал, – вздохнул Хуц и глубокомысленно добавил: – Некроплазма – это тебе не это…

Оказавшись в кубрике, Иннот невольно поморщился: запахи пищи, сырой одежды, кишечных газов идавно не мытых тел составляли поистине убийственный букет.

– Вы бы хоть проветрили, что ли! – проворчал он.

– Холодно…

– Ладно, уважаемые. Итак, что у нас здесь за шум? Обречённые замялись; наконец, вперёд выступил один из них, Чамэ Тымпая.

– Мы тут с парнями потолковали и думаем, дальше лететь нет смысла, – агрессивно сказал он.

Иннот поймал себя на мысли, что Тымпая очень похож на маленького злобного хорька. Наверняка пакостный зверёк числился тотемом этого парня…

– Хочешь сойти? Да пожалуйста! – хмыкнул он. – Ты только скажи, когда в последний раз на палубу выходил?

– Ну, это… Часа, может, два назад, когда паруса меняли… А что?

– Под нами сейчас заснеженный лес без малейших признаков жилья, вот что. Я рискну снизиться и сброшу трап; но много ли вам это даст?

– Он прав, Чамэ, – подал голос Хуц. – Я же говорил тебе, мон: в лесу сугробы метра два высотой. Как мыслишь, далеко тебе удастся уйти?

– Значит, жильё надо искать! Деревеньку какую-нибудь поглуше! Затаимся там, переждём погоню! В воздухе-то мы – вот они, как на ладошке, мон!

– Лучше ведьмы в воздухе, чем волки в лесах! Обложат вас, дурней, всей стаей – что тогда делать будете?

– Может, и не обложат, а вот ведьмы точняк не отстанут!

Каюкер громко хлопнул в ладоши.

– Так, тихо! У нас сейчас главная задача – оказаться, как можно дальше от Курганов. Все согласны? Отлично. А что касается погони – ну что же, будем драться! Поймите вы: наше единственное преимущество сейчас – скорость. Потеряем её – потеряем всё. На земле вас быстро переловят, это уж как пить дать. Думаете, Великие так запросто выпустят добычу из когтей?

По правде говоря, Иннот не знал, как на самом деле поступят Великие; но зато это хорошо представляли себе обречённые. Все притихли; даже Чамэ Тымпая, казалось, присмирел.

– А теперь скажите мне вот что: я держу курс всё время на юг. Кто-нибудь знает, что там? – направил разговор в нужное русло Иннот.

– Говорят, горы какие-то… – неуверенно пробормотал один из обречённых.

– А ещё? Кто-нибудь из вас вообще бывал в той стороне?

– Не… Разве что этот, люли… Цытва-Олва. Ихнее племя вечно болтается туда-сюда…

– А где он, кстати?

– Так это… Сейчас его очередь караулить.

В этот момент по палубе загромыхали торопливые шаги, и вместе с порывом ледяного ветра в кубрик ворвался Гэбваро Цытва-Олва.

– Беда, моны! – выдохнул он и зашёлся в кашле. – Огни в небе!

Иннот вскочил и ринулся наверх. Люли не солгал: россыпь красноватых точек мерцала в нежных сумерках за кормой. Он принялся считать: две… Четыре… Шесть… Восемь… Духи предков, да сколько же их?!

«Похоже, самая настоящая облава, – хмыкнул в глубине сознания Воблин Плиз. – Удивительно, что сообразили только сейчас. Тебе ясно, что они задумали? Наша скорлупка – это, скорее всего, курьерское авизо; она много быстроходнее любого крупного судна. Поэтому они взяли на борт ведьм, и те патрулируют воздушное пространство – не удивлюсь, если посменно».

– Их там дюжина, не меньше!

«Наверняка больше. Вступать в бой при такрм раскладе – чистой воды безумие… Или гусарство».

– Ну, я-то всегда был гусаром в глубине души… И вообще сначала пускай нас догонят!.

«Верно. Кстати, неплохо бы сделать ещё несколько грузиков на верёвке…»

– Понял… Эй, парни! Хуц! Бери людей и пошуруйте по отсекам – мне нужны небольшие, но тяжелые предметы. Вы двое – возьмите бухту каната и нарежьте его длинными кусками. Будем делать метательные снаряды.

– Какие снаряды, мон?! Ты чё, ослеп?! Не видишь, сколько их?! – взвизгнул Чамэ Тымпая. – Давай скорее к земле, прятаться надо!

«Паникёров спустить в гальюн», – внес предложение Воблин.

– Чамэ, возьми-ка вон тот канат и отрежь от него кусок семь-восемь метров длиной. Ты меня понял? – очень спокойно спросил каюкер.

Тымпая сплюнул, но ослушаться не посмел – в голосе Иннота сейчас было нечто такое, что напрочь отбивало охоту к дальнейшим пререканиям.

Огней в небе становилось всё больше; по прикидкам опытного в таких делах Воблина, их преследовала эскадра из пяти-шести дирижаблей, каждый из которых нёс на борту по крайней мере четыре ступы. Беглецы первыми засекли преследователей; но и те вскоре увидели вожделенную добычу. Оседлав ступы и метлы, ведьмы всем скопом бросились в погоню, вереща и улюлюкая. «Теперь начинается самое интересное, – меланхолично сообщил Воблин. – Если у них есть приказ взять нас живьём, они начнут дырявить оболочку дирижабля и ломать снасти; если же нет – попросту закидают факелами. Самая действенная тактика, между прочим…»

– Гм… И что мне делать?

«Надеяться на чудо. Да, и держись-ка поближе к баллисте».

– По-моему, ты как-то слишком безмятежен, парень! У меня, например, все нервы на взводе!

«Разве? О, меня тоже колбасит… Но если тебя пугает предстоящий бой, то меня – нечто другое».

– Что же?

«Ты давно смотрел на мир энергетическим зрением? Ну-ка, задействуй наши замечательные бородавки…»

Иннот последовал совету и едва не присвистнул от удивления.

– Что это за здрасьте?!

«Кто-то вливает исполинскую мощь в пространство вокруг нас. В любую минуту может разразиться шторм, да ещё какой! Забери меня предки, я ни разу не видел ничего подобного!»

– На такое способны только Великие Маги! «Скорее всего, так оно и есть».

– Блин… Со всех сторон обложили…

«Как ни странно, это нам на руку: в бурю совершенно невозможно сражаться».

Серая хмарь продолжала сгущаться. На земле уже ничего нельзя было различить; остались только они, преследуемые, – и преследователи. По-видимому, у ведьм действительно был приказ захватить дирижабль, а не сбить его; но вот о здоровье беглецов им никто не поручал заботиться…

Как только передовая ступа приблизилась на несколько десятков метров, сидевшая в ней ведьма высунулась как можно дальше, сложила руки рупором и проорала проклятие. Помогавший Инноту обречённый внезапно охнул. Телогрейка на нём вздулась и затрещала по швам; несчастный поднёс к глазам трясущиеся руки и в ужасе уставился на стремительно опухающие пальцы, каждый из которых сделался толщиной с добрую сардельку. Иннот/Воблин одним движением выхватил из зарядного ящика бутыль с флогистоном, привычно потянулся за кортиком, вспомнил, что никакого кортика у него нет, выругался, зарядил бутыль в баллисту и выстрелил.

За кормой вспухло огненное облако. Подбитая ступа выскользнула из него и, набирая скорость, с воем пошла вниз; шлейф жирного чёрного дыма тянулся за ней следом. Остальные ведьмы, увидев участь своей товарки, брызнули в стороны. Теперь они пытались взятьдирижабль в клещи, обогнать его и зайти со стороны носа, там, где у баллисты была мёртвая зона; но и каюкер не терял времени даром. Он использовал те снаряды, что в спешном порядке изготавливали остальные. Шарнир орудия пронзительно скрипел, Иннот/Воблин ловил стремительные тени в перекрестье прицела, прикидывал упреждение – и плавно давил на спусковой рычаг. Выпущенные баллистой вертящиеся грузики, соединённые длинной верёвкой, внесли в ряды противника некоторую сумятицу, но всё же этого было мало. Ему удалось вывести из строя ещё две ступы и контузить излишне ретивую кривобокую ведьму верхом на помеле, прежде чем ужасающий вопль и улюлюканье на носу авизо не возвестили о том, что дирижабль берут на абордаж.

Проклиная всё на свете, каюкер выхватил бумеранг и бросился туда, оставив баллисту на попечение опухшего индивида.

Несколько ведьм из тех, что пользовались метлами, сумели-таки обогнать дирижабль и высадиться на палубу; теперь они теснили беглецов, зловеще ухмыляясь, показывая им пальцами «козу» и тыкая остро заточенными черенками своих летательных приспособлений. Угрозы жутких старух явно не были пустыми: с лееров уже свешивались потроха какого-то бедняги, безрассудно бросившегося в драку. Иннот беспомощно огляделся. Да, он запросто мог сразить одну из ведьм бумерангом – но только одну; после чего остался бы без оружия. «Без оружия? А стеклянная граната?!»

Каюкер нащупал в кармане увесистый шарик. Впрочем, он тут же отказался от этой мысли – стекло изрешетило бы не только ведьм, но и его товарищей по несчастью.

Налетевший порыв ветра громко хлопнул парусом; мёрзлая ткань мазнула Иннота по щеке. Во внезапном озарении он схватился двумя руками за канат, поднатужился – и пережег его мощным электрическим импульсом. Теперь следовало пережечь второй…

Следующий порыв ветра был ещё сильнее; освобождённый от креплений стаксель рванулся вперёд и накрыл ведьм с головой.

Издав воинственный клич, Иннот ринулся вперёд и принялся охаживать бумерангом бешено дёргающуюся парусину. Рядом изрыгал проклятия Хуц, изо всех сил молотя врагов чугунной сковородкой с остатками присохшей каши… «Тёмную! Тёмную им!» – вопили беглецы, орудуя чем попало… Через несколько минут всё было кончено. Останки ведьм и обломки мётел повыкидывали за борт; каюкер схватился за штурвал – и вовремя, ибо. предсказанная Воблином буря уже разразилась.

Всего за несколько минут шквальные порывы ветра достигли ураганной силы. Времени сворачивать паруса не было: беглецы, вооружившись на камбузе ножами, попросту срезали канаты. Выдвижные мачты были частью срублены, частью задвинуты в корпус; Иннот/Воблин сбился с ног, пытаясь спасти хотя бы некоторые снасти от повреждений.

Ступы отстали и, скорее всего, вернулись обратно на дирижабли-матки; по крайней мере, разглядеть их в свистопляске стихий не удавалось. Буря принесла с собой град; ледяные горошины с оглушительным треском хлестали палубу, гулко барабанили по оболочке баллона, потом град сменился мокрым снегом. Весь такелаж моментально оброс коркой льда. Иннот бросил опасливый взгляд на альтиметр – но высота пока оставалась стабильной.

Повсюду рокотал гром. Вспышки молний прошивали клубящиеся тучи; каюкер не мог противостоять искушению и использовал энергетическое зрение вновь.

Сотканный из ветров и холодного огня, возвышался над миром Великий Эфтаназио. Исполинские ладони Великого Мага неспешно разошлись в стороны – и сложились, стремясь прихлопнуть крохотную мошку дирижабля; ослепительные, многокилометровой длины молнии шибанули во все стороны разом. Но цель была слишком ничтожна – завихрения, вызванные движением рук, каждая из которых могла соперничать размерами с горным хребтом, лишь отшвырнули авизо подальше от эпицентра. Великий Некробио злорадно ухмыльнулся за спиной извечного своего соратника-соперника и дунул, напрягая щёки, топорща густую неопрятную бороду. Немыслимой силы шквал подхватил летучий кораблик, едва не разнеся его в клочья, и на огромной скорости увлёк в тёмную даль, в круговорот кипящих облаков и завывающих вихрей…

Пыха устало стирал с лица последние остатки грима, когда в фургончик маэстро Палисандро ворвался взмыленный Чобы.

– Старик, ты здесь? Ты не представляешь, кого я сейчас видел!

– Ты лучше скажи, почему не был на спектакле? – возмущённо спросил смоукер. – Этот парень, который тебя заменял, спотыкается через каждые два слова; я вообще удивляюсь, как нас не закидали гнилыми фруктами!

– Ну, ты ведь тоже сначала, типа…

– И мы не смогли найти зелёный парик! Куда ты его запихнул? Пришлось срочно сооружать новый, из мочала!

– Да ладно тебе про парик! Ты Твадло помнишь? Ну, этого, альбиноса?

– Помню, конечно… Что, он опять чего-нибудь натворил?

– А Книгу… – тут Чобы многозначительно понизил голос. – Книгу помнишь?

– Постой… Ты хочешь сказать, что?..

– Мы-то думали – её, типа, сперли эти, дикие горцы; но вспомни-ка: когда мы очнулись, Твадло уже не было рядом! Ну так вот, встречаю я сегодня одного своего кореша…

Повидаться со Светлой Личностью оказалось куда как непросто. Приятелям пришлось долго плутать, пока они не очутились в заброшенном дворике на самой границе с Манки-тауном. Сначала им завязали глаза и заставили несколько раз повернуться вокруг своей оси, после чего повели куда-то, поддерживая под локти. Затем они поднимались и спускались по гулким, пропахшим кошками лестницам (а может, лестница была одна и та же – по крайней мере, смоукеру так показалось); и, наконец, повязку сорвали с глаз.

– Наставника не перебивать, – внушительно сказал зверообразный детина с переломанным носом, сопровождавший их. – Если захотите о чём-то спросить, спрашивайте меня, понятно? И ещё: вы не должны приближаться к нему, пока он сам вас не позовёт. Не то… Ну, короче, вы поняли.

Пыха покосился на друга. Видно было, что у Чобы на языке вертятся какие-то язвительные слова, но он благоразумно смолчал.

Комната, в которой очутились приятели, была полна народу. Все чинно сидели на полу и ждали чего-то. Два совершенно одинаковых мускулистых низколобых типа неподвижно стояли по обе стороны закрытых дверей, мрачно озирая собравшихся. Пыхе стало немного не по себе от их пристальных взглядов. Напряжение нарастало; казалось, по комнате скоро начнут проскакивать искры. Наконец створки распахнулись, и Светлая Личность шагнул в комнату.

На Твадло был ослепительно белый костюм – явно с чужого плеча, на несколько размеров больше, чем требовалось. Редкие свои волосики альбинос тщательно вымыл, густо набриолинил и по последней моде зачесал назад, так что физиономия его приобрела даже некую значительность. Выйдя на середину комнаты, он благостно улыбнулся и поднял вверх обе руки, то ли приветствуя собравшихся, то ли благословляя их. По комнате пронёсся радостный вздох. Один из охранников торопливо подтащил старое, обитое потрескавшимся дерматином кресло. Твадло небрежным кивком поблагодарил его и сел, вальяжно развалившись.

– Друзья! – торжественно начал он. – Ибо не ошибусь я, назвав вас всех друзьями. Прошлый раз, если помните, я называл вас товарищами; позапрошлый – братьями. И я не отказываюсь от своих слов! Ведь все мы – это одна большая дружная семья; и как раз об этом я хотел бы поговорить с вами сегодня. Я знаю о неких сомнениях, обуревающих кое-кого из вас; я не буду называть имён, эти люди и сами в курсе, что речь идёт о них. Как вам известно, для всех вступивших в нашу общину есть одно правило: его деньги и имущество становятся достоянием всех. Таким образом, достигается сразу две цели: во-первых, человек освобождается от низменного чувства зависти, ведь завидовать больше нечему; любая вещь равно принадлежит каждому – в том числе и ему. А во-вторых, расставаясь с собственностью, вы сбрасываете с плеч её многовековой гнёт. Подумайте сами: каждому из вас, я думаю, знакомо то щемящее чувство, которое испытывает человек, уходя из дома и оставляя там нечто ценное. Богатеи прячут свои сокровища за замками и решётками; но вот вопрос – так ли они счастливы, как мы с вами?

– Нет! Нет! Конечно же не так! – зашумели собравшиеся.

– Боитесь ли вы, что вас ограбят? – лукаво улыбнулся Твадло.

– Нет! Не боимся! У нас нечего брать!

– Боитесь ли вы, что ваш дом сгорит и вам негде будет жить?!

– Не боимся!!!

– А почему?

– Потому что у нас много домов!!! И все они общие!!!

– Слушай, что это с ним? – озадаченно прошептал Чобы на ухо Пыхе. – Он, типа, никогда не говорил так гладко! Да ты же помнишь! Он вообще весь какой-то… Другой!

– Помню, – медленно ответил Пыха. – Это Книга, не иначе!

– Но можно ли стерпеть, если каждый день, каждый час видишь вокруг несчастных, обременённых роскошными виллами, шикарными драндулетами и неисчислимыми капиталами? – Голос Твадло теперь гремел. – Не разрывается ли сердце, когда алчность разгорается в глазёнках твоих ближних – алчность, ради которой они готовы пойти на преступление? А ведь стань всё общим, исчезли бы и воровство, и грабёж – ибо зачем отбирать то, что и так принадлежит тебе?!

– Во даёт! – шёпотом прокомментировал Чобы.

– Так ответьте мне, что мы будем делать дальше! – Твадло забрался на кресло с ногами и вскинул над головой кулачок. – Стоит ли бороться за всеобщее счастье – или с нас довольно тех жалких крох, что мы имеем сейчас?

– Стоит! Стоит!! Стоит бороться!!! – скандировали собравшиеся.

Твадло удовлетворённо улыбнулся и сунул руку за пазуху. На свет появилась Книга.

– Но кто из вас знает, с чего надо начать? Имеет ли смысл объяснять великие истины заблуждающимся – или же нужно взять их железной рукой и повести за собой ко всеобщему счастью, куда мы одни знаем дорогу? Пускай Книга ответит нам на эти вопросы! Давайте все сюда, дети мои; становитесь в круг, и пусть Книга явит нам заветные слова!

Дальнейшее Пыха запомнил смутно: раскрытые страницы, с которых, кажется, бьёт незримый свет; мерный ритм чеканных созвучий, изгоняющий из сознания все мысли, и невыразимый восторг, переполняющий душу; восторг и предвкушение чего-то прекрасного. В какой-то момент ему показалось, что он ощущает слабый, еле уловимый аромат жареной курицы – как тогда, на площади, но наваждение тут же исчезло. Когда друзья немного пришли в себя, последние члены общины уже расходились. Лица их были отмечены непоколебимой решимостью…

В комнате остался только альбинос со своими охранниками. Светлая Личность медленно поднялся с кресла, широко улыбнулся и двинулся к приятелям, расставив руки. Это настолько не походило на прежнего Твадло, что Чобы и Пыха невольно попятились.

– Друзья, друзья… – Голос Светлой Личности тоже изменился; теперь это был глубокий, бархатный баритон. – Вы не поверите, как я счастлив видеть вас обоих! Ну, рассказывайте, – он обнял приятелей за плечи. – Как вы живёте, чем дышите?

– Да мы это… – начал Чобы, но Твадло перебил его:

– Гапа!

– Да, Наставник! – один из телохранителей склонился в почтительном поклоне.

– Сходи в ту комнату, где мы держим продукты, и принеси самого лучшего вина. И закуску сообрази какую-нибудь, будь ласков… Да, так на чём мы с вами остановились? – он благожелательно оглядел Чобы и смоукера. – Вы чем сейчас занимаетесь?

– Играем в театре! – гордо ответил Пыха. – Мы теперь актёры!

– Замечательно! Это как раз то, чего нам не хватало… Ах, друзья, друзья! Я вынужден признать, что пропаганда и агитация у нас до сих пор не на должном уровне. Но с вашей помощью мы поправим дело, я уверен. Нас пока совсем немного, но дайте срок – и вы увидите, на что мы способны! Та заварушка на площади покажется вам детской игрой, я вас уверяю!

– Вообще-то мы…

– Ну разумеется! Знаете, что? Я набросаю какую-нибудь пьеску, небольшую, минут эдак на пятнадцать-Двадцать. Вы сможете играть её как бы дополнительно к вашему основному репертуару. Гм… Неплохое вино, вам не кажется? Надо подготовить почву для массовыхвыступлений, охватить как можно более широкие слои населения. Что у вас за театр, я прослушал?

– Театр маргиналов…

– А! Стало быть, уличный… Знаете, пожалуй, это именно то, что надо: простой народ лучше воспримет наши идеи. Попробуйте бутерброды, пока есть; я, признаться, питаю определённую слабость к красной икорке… Да, и театральные афишки! Вы можете раздавать их перед спектаклем; на одной стороне будет текст, а на изнанке – приглашение посетить нашу общину. Ну, это потом; сначала – устная агитация.

– Э-э… Послушай, Твадло…

– Да-да? – Альбинос благожелательно улыбнулся Пыхе.

Смоукер посмотрел на него, затем на телохранителей, неподвижных, как изваяния, и сказал совсем не то, что хотел:

– А почему тебя называют Светлой Личностью?

– Наш Наставник – избранный! Он святой человек! Великие Силы вручили ему священную Книгу, которая ведёт нас в царство всеобщего счастья! – обрёл дар речи один из охранников.

– Гапа, спусти штору! – торжественно распорядился Твадло.

Тут только приятели обратили внимание на тяжёлые чёрные занавески. Гапа потянул за шнурок – и шторы с мягким шорохом сдвинулись, погружая комнату во мрак. Пыха мигнул от удивления: в темноте вдруг возникли ярко светящиеся пятна – это были ступни ног. Выше мерцали зеленоватым светом ладони и мягко серебрился овал лица. Твадло скинул пиджак и брюки; теперь, когда глаза немного привыкли к темноте, стало понятно, что всё тело альбиноса фосфоресцирует – сильнее всего внизу; видны были даже доски пола, на которых он стоял…

– Гм… Так чего ты там хотел, отобрать Книгу и накостылять ему как следует по шее? – саркастическиосведомился Пыха, когда они, наконец, оказались достаточно далеко от Светлой Личности и его присных.

– Сам-то хорош, – смущённо проворчал Чобы. – И вообще правильно, что мы не вякали. Когда такие лбы вокруг…

– Вот ведь урод! – в сердцах бросил смоукер. – Мы-то хотели как лучше, а он… Он попросту использует Книгу для себя! Ты видел, сколько у него барахла всякого! А как он ест и пьёт!

– Угу… Только, знаешь… У меня такое чувство, что, типа, это не он использует Книгу, а она – его.

– То есть?

– Блин, даже не знаю, как объяснить… Ну, ты заметил: он, как бы, совсем другой стал – и голос, и всё остальное… Добром это для него не кончится, помяни моё слово! Бормотология, короче…

– Я тут всё думаю: с чего бы он стал светиться? – задумчиво сказал Пыха после некоторого молчания. – Тоже Книга, что ли? Но ведь и мне она принадлежала довольно долго – никак не меньше, чем ему!

– Да, странно… Мне кажется, я уже видел точь-в-точь такое свечение. Но вот где?

– Ух ты! И у меня такое чувство! – озадаченно воскликнул смоукер.

Остаток пути друзья проделали в молчании. У самого фургона Чобы вдруг остановился и изо всех сил хлопнул себя по лбу.

– Есть! Вспомнил!

– Ну?!

– Помнишь, когда мы пробирались по канализации, этот хмырь пнул ногой поросший светящейся плесенью скелет?

Пыха охнул.

– Ты думаешь?!

– Похоже на то. – Чобы поёжился. – Слушай, а он типа это… Касался нас руками?

– Только обнял за плечи…

Друзья переглянулись – и, не сговариваясь, сбросили с себя пончо.

Из фургончика выглянула Кастрация и с удивлением уставилась на приятелей; светлые бровки девушки изумлённо поползли вверх.

– Оу, мальчики, а чем это вы тут занимаетесь?!

– Костёр разжигаем, – мрачно ответил Чобы. – Слушай, подруга… Принеси, как бы, спички…

– Ну что ж, друзья! У нас сегодня, можно сказать, торжественный день! – Громила весело оглядел собравшихся и поднял внушительных размеров хрустальный кубок, полный искрящегося светло-золотистого шампанского.

– Снова пить… Да кончатся они когда-нибудь, эти деньги?! – притворно простонал Кактус.

Зелёный каюкер гулял уже третий день – фортуна наконец-то повернулась к нему лицом, и он получил заказ.

– В том-то и прелесть, дружище, что денежки у нас теперь закончатся очень нескоро! – рассмеялся гориллоид. – Смотрите сюда! Честь имею представить: Изенгрим Фракомбрасс, «Интимный дневник», издательство «Трибуна». Прошу любить и жаловать!

Нетолстая книжка ин-кварто, в яркой глянцевой обложке, мягко шлёпнулась на стол. Кактус и Джихад с интересом рассматривали рисунок – злобного вида бабуин в тельняшке восседал на опрокинутом бочонке, одной рукой опираясь на здоровенную сучковатую дубину, а другой обнимая за талию слегка одетую красотку с профессионально-хищным лицом и густой копной огненно-рыжих волос.

– Гм… Вообще-то Фракомбрасс – шимп… – недоумённо заметила каюкерша.

– О, это уже детали… По крайней мере, ответственный за художественное оформление именно так мне ответил, когда я сказал ему то же, что ты мне сейчас. Для этих ребят, видишь ли, главное – чтобы обложка бросалась в глаза. Так что не придирайся.

– Не могу поверить, что такое солидное издательство, как «Трибуна», опустилось до подобной пошлятины!

– Хо-хо, Джи, ты даже не представляешь себе, каков общественный резонанс! «Дневник» буквально сметают с прилавков магазинов; типографии не успевают печатать тиражи! Это ведь сенсация года – особенно в связи с очередным дерзким побегом Ёкарного Глаза и его интервью Вавилонскому телевидению и газетам.

– Здорово! – энергично высказался Кактус. – Джихад, если ты не претендуешь, я забираю книженцию; почитаю, пожалуй, на досуге!

– Забирай-забирай! – разрешил Гро. – У меня их целая стопка; как ты понимаешь, Фракомбрасс за авторскими экземплярами вряд ли явится; вот я и подсуетился, на правах собственника рукописи. Кстати, со мной на связь уже вышли телевизионщики – они хотят выкупить права и снять сериал.

– И сколько дают? – заинтересовался Кактус. Громила сказал. Джихад и зелёный каюкер подпрыгнули и в один голос завопили:

– Соглашайся немедленно!!!

Гориллоид отхлебнул шампанского и помахал толстым пальцем.

– Не-не-не, об этом пока говорить рано! Дело в том, что я знаю парочку-другую обезьянских бонз; надо сначала обсудить дельце с ними. Если продюсерами будут обезьянцы, мы сможем выручить куда больше. Да, кстати, я чуть не забыл… – Громила, ухмыляясь, выдержал эффектную паузу, потом запустил ручищу под стол, вытащил пухлый полотняный мешок и вытряхнул его содержимое на стол.

Купюры шелестящим ворохом расползлись по скатерти, некоторые упали на пол.

Джихад широко распахнула глаза; челюсть Кактуса отвисла. Обезьянец вовсю наслаждался произведённым эффектом.

– Джи, ты слышала, что он сказал? «Я чуть не забыл»! Духи предков, я, похоже, сейчас преставлюсь! – слабым голосом проговорил Кактус.

– Здорово, а? Вообще-то тут не так уж много, как кажется: я снял банковскую упаковку с пачек, чтобы куча вышла побольше, – признался Громила. – Хотел произвести на вас впечатление. Здесь ещё и вырученные за изумруд деньги.

– И сколько же получается в пересчёте на каждого?

– А вот это нам и предстоит сейчас решить. – Громила почесал затылок. – Дело в том, что я тут присмотрел недурное помещеньице для нашей будущей компании; и его можно не просто взять в аренду, а выкупить в собственность. Но я не знаю – ведь эти деньги принадлежат не только нам троим, но ещё и Инноту; а его согласия не спросишь, как вы понимаете…

– Так, может, пока не будем торопиться?

– Я бы рад… – вздохнул Громила, – да условия больно уж выгодные! Чуток ещё промедлим – уведут хорошее место из-под носа – нашим соотечественникам палец в рот не клади!

– Ну… Я даже не знаю… У меня такое впечатление, что Инни не стал бы возражать: он вообще относится к деньгам довольно легко.

– Значит, решено – покупаем! Знаете, что? Я думаю, ещё некоторую сумму можно будет потратить на ремонт и обстановку. Вы только представьте себе, ребята – наш собственный офис!

– С жалюзями на окнах, вывеской, барьером для посетителей и закутком, где мы будем пить кофе! – подхватил Кактус.

– Вот уж не думала не гадала, что обзаведусь подобным! – звонко рассмеялась Джихад.

– Давайте скорее считать! – воскликнул Кактус. – У меня просто руки чешутся!

Друзья с блаженными улыбками принялись пересчитывать деньги: за этим занятием их и застали врасплох. Кто-то изо всех сил принялся дубасить в дверь Громилы; громыхание железа гулко разносилось по этажам.

В первый миг реакция каюкеров была совершенно одинаковая: все трое инстинктивно склонились над столом и расставили локти, сделавшись похожими на испуганных наседок, защищающих потомство. Секундой позже они отпрянули, улыбаясь несколько смущённо; Джихад подхватила с пола мешок, Громила сгрёб деньги в охапку и затолкал их внутрь.

– Вот всегда так: только начнёшь испытывать ни с чем не сравнимый кайф, как тебе его тут же ломают, – обиженно сказал Кактус.

– А вдруг это Иннот? – спросила Джихад.

– Сколько раз говорили тебе, Гро: поставь глазок!

– Не буду я ставить глазок ни за что на свете, – проворчал гориллоид и направился к двери. – Потому что пару лет назад я лично, вот этими вот руками заделал каюк одному излишне осторожному мерзавцу, воткнув в дурацкую стекляшку хорошенько заточенный ломик… Ну кто ещё там?!

За дверью что-то неразборчиво проорали.

– Это Фракомбрасс, – нахмурился Громила. – Джи, спрячь мешок куда-нибудь подальше… Да открываю я, открываю!

– Где мои деньги, негодяй?! Отдавай немедленно! – рявкнул Фракомбрасс, вваливаясь в квартиру.

Громила нахмурился.

– Какие ещё деньги?!

– Нет, он меня спрашивает, какие! – Склочному тону Ёкарного Глаза позавидовала бы любая рыночная торговка. – Те самые, что ты огрёб за книжку – МОЮ книжку, между прочим!

– Ну-ка, осади! Во-первых, с чего ты взял, будто я огрёб какие-то деньги? И, во-вторых, приличные обезьянцы, придя в гости, сначала здороваются, а потом уже начинают качать права.

– Здрась-сьте! – Пират отвесил издевательский поклон.

– Ну вот и славно, – невозмутимо продолжал Громила. – Не хочешь ли с нами выпить?

– С кем это – с на… А! Вся шайка в сборе! – буркнул Фракомбрасс и плюхнулся за стол. – Или не вся? Помнится, раньше вас было больше…

– У нас свои дела, Изенгрим. А чего тебе, собственно, надо? – Кактус подпер щёки ладонями и прищурился.

– Мне нужны деньги! – отрубил Ёкарный Глаз. – Башли, лавэ, хрустики, налик – короче, то, что выручил этот вот прохиндей, продав МОЮ книгу! За ней выстраиваются огромные очереди; книжные магазины гудят, словно гнёзда диких пчёл, а я, как последний дурак, сижу без единой монетки!

– Да кто ж тебе мешал издать её раньше! – усмехнулась Джихад. – В голову небось не приходило, да?

– Это моё дело, что мне там приходило в мою замечательную голову… Сколько ты огрёб?

– Да практически ничего, – с самым честным видом пожал плечами Громила. – Конечно, мне заплатили некоторую сумму, но основные прибыли получило само издательство. К тому же, не забывай – операция по твоему спасению тоже стоила мне денег! Должен же я был покрыть свои убытки, не говоря о прочих хлопотах!

– И как, покрыл?

– Только-только, – покачал головой гориллоид, благоразумно промолчав о том, что «только-только» в данном случае означает «раз эдак в двести больше». – Впрочем, в качестве утешения могу подсказать тебе один хороший способ подзаработать, причём немало.

– Ну, и какой же? Надеюсь, не разгуливать в костюме цыплёнка рядом с гнусной забегаловкой? Я выдержал один день этой пытки – после чего поклялся, что обязательно поставлю самому себе памятник с надписью «За самообладание»!

– Нет, красоваться во всяких экзотических одёжках тебе не придётся… Всё гораздо проще: если даже твой дневник пользуется такой популярностью, то представь себе, что будет, когда ты напишешь мемуары!

– Мемуары?! – Ёкарный Глаз нахмурился было, а потом глубоко задумался, пощипывая себя за выпяченную губу.

Джихад пихнула ногой Кактуса и в ответ на недоуменный взгляд каюкера указала ему глазами на ковёр. Кактус глянул – и обомлел. Рядом с ногой Фраком-брасса валялось несколько купюр, упавших со стола, – друзья в спешке не заметили их. Стараясь действовать как можно более незаметно, Кактус сбросил тапку, вытянул ногу и осторожно накрыл ею деньги, после чего медленно стал подтягивать их к себе. Фракомбрасс слегка изменил положение и забросил ногу на ногу; теперь его левая ладонь едва не касалась ступни Кактуса. Каюкер замер.

– Гм… Так ты думаешь, я смогу срубить на этом деньжат?

– Ещё как! – с энтузиазмом воскликнул Громила. – Масс-медиа – это великая сила, Изенгрим! Ты только представь себе: права на издание, процент с каждой проданной книжки, права на экранизацию, театральные спектакли и радиопостановки, фирменные футболки с твоим портретом на фоне «Тяжёлой Думы»… Это золотое дно! Я ведь уже говорил: ты фактически всю жизнь работал на то, чтобы создать себе имя. Так пускай теперь оно поработает на тебя!

– Это… – По лицу пирата видно было, что такая мысль ещё не приходила ему в голову, и сейчас он мучительно размышлял, пораженный её новизной. – А что? Пожалуй, и в самом деле есть резон…

– Ну разумеется, есть!

Стараясь не дышать, Кактус миллиметр за миллиметром двигал деньги к себе.

– Тебе, безусловно, понадобится хороший литературный агент. А у меня, так уж вышло, есть кое-какие связи в этом мире, и я мог бы оказать помощь – за чисто символическую плату…

– Так и сделаем, чтоб меня перекособочило! – рявкнул Фракомбрасс, широко ухмыльнулся и хлопнул ладонью по столу. – Только теперь денежки будут идти мне!

Кактус подгрёб под себя купюры и смог наконец перевести дух. Громила и Ёкарный Глаз обменялись торжественным рукопожатием, после чего пират залпом осушил бокал шампанского, с наслаждением утёр губы, рыгнул и стал прощаться.

– Ну ты ловкач, Гро! – восхищённо покачала головой Джихад, когда дверь за Ёкарным Глазом закрылась и друзья извлекли из-под дивана мешок с деньгами, чтобы продолжить столь внезапно прерванное занятие. – Пять минут – и он из возмущённой фурии превратился в кроткую овечку! Никогда не видела, чтобы с таким честным лицом пудрили мозги!

– Это ещё что! – подмигнул ей Громила. – Видела бы ты, как я в покер играю!

Невиданный по силе шторм бушевал три дня. Ураганные ветры отнесли авизо далеко на юг – так далеко, что воздух стал заметно теплее. Теперь уже не снег и град обрушивались на маленькое судёнышко, а секущие, словно розги, потоки ливня. «Знаешь, жизнь у меня была долгой, и повидать пришлось всякого, – признался Инноту Воблин, – но такого неистовства стихий я не то, что не видел – даже представить себе не мог подобного! Ты в курсе вообще-то, что нашу скорлупку по всем законам вероятности должно было буквально разнести вдребезги? Пройти через это – всё равно, что оказаться в воронке какого-нибудь торнадо!»

– Да, нас здорово потрепало!

«Потрепало – немножко не то слово, приятель; ещё чуть-чуть – и всем здесь настал бы каюк, и Хлю, и прочим… Даже наша с тобой участь была под большим вопросом».

– Ну, штормяга потихоньку выдыхается, так ведь?

«Верно; но опасность ещё не миновала… Вчера, пока ты гонял чаи с Кумарозо, мы извели почти весь пластырь, герметизируя разошедшиеся швы!»

– Старина, мне ведь нужно когда-то отдыхать… – заметил Иннот.

«Я же не в укор говорю…»

– Что ты всё время бормочешь? – послышалось за спиной каюкера.

Иннот обернулся. Это был Прохонзол Эжитюжи, один из беглецов, пришедший сменить его у штурвала.

– Молюсь Гиба Дэдэ, голодному духу дорог и перекрёстков! – нашёлся каюкер. – Слушай, там пожрать готово?

– Ага…

Собственно говоря, стоять у штурвала особой необходимости не было: ветер всё время дул в одну и ту же сторону, причём в нужном направлении; но Иннот мудро рассудил, что если не занять чем-нибудь два десятка здоровенных лбов, они найдут себе занятие сами, причём последствия этого могут быть самыми плачевными. Вчера уже случилась драка: вернувшись после починки баллона, Хуц обнаружил, что Тымпая с парой дружков в его отсутствие проникли на камбуз. Наказание последовало незамедлительно: уставшие и донельзя возмущённые трудяги от души излупили негодяев; Инноту в конце концов пришлось вмешаться, и только это спасло провинившихся от тяжких увечий. Чамэ Тымпая, впрочем, не оценил проявленного великодушия и смотрел на каюкера волком, видя в нём корень всех своих бед и несчастий.

Хлюпик по-прежнему не приходил в себя. Иннот реквизировал найденный на камбузе мешочек вяленого мяса и варил для друга бульон; ничего лучше он придумать не мог. «Эх, обкурить бы его табачком – глядишь, и очнулся бы парень!»

На третий день в разрывах облаков показались горы. Глядя на величественные, сглаженные ветром и временем каменные складки, каюкер задумался – а где же, собственно, они сейчас находятся? По словам Гэбваро Цытвы-Олвы, горная цепь располагалась на юге; а за ней… о, за ней расстилалась Земля Призраков; так именовали северяне неведомый край, почти постоянно скрытый густыми туманами. «Странные это места, мон, – задумчиво говорил Цытва-Олва. – Из наших там мало кто побывал, а назад вернулось ещё меньше». Туман – это хорошо, размышлял каюкер; это нам на руку, особенно если погоня всё ещё продолжается. Так или иначе, но приземляться время от времени всё равно придётся: запасы продовольствия тают прямо-таки с фантастической быстротой, да и свежей водой запастись не мешало бы. Пока что они собирали дождевую – благо, ливень хлестал не переставая.

На рассвете пятого дня пути шторм стал утихать. Потоки воды, бичевавшие дирижабль, превратились в отдельные капли, а потом и вовсе стали мелкой моросью. Изменился и ветер; авизо стало всё больше сносить на запад. Сол Кумарозо, снизошедший до того, чтобы отстоять очередную вахту (интересно, знаешь ли, самому поглядеть, куда это тебя занесло), разбудил Иннота. Тот немедленно приказал выдвинуть мачты и поднять уцелевшие паруса; на этот раз спешить было некуда, но большая часть работы снова легла на его плечи – беглецы по-прежнему путались в снастях.

– Так! С сегодняшнего дня начинаем учения, – объявил каюкер. – Хватит спать и дуться в карты, я собираюсь сколотить из вас настоящую команду!

– Не могу я по мачтам ползать… По верёвкам этим поганым… Я высоты боюсь, мон… – захныкал Цуйка Осияч, пронырливый малый неопределённого возраста. – У меня голова кружиться начинает…

– Не колышет, – отрезал Иннот. – Работать будут все.

– А кто тебя главным назначал?! Каюкер прищурился.

– Тымпая… Как ты меня достал! Тебя уже отметелили один раз, да, видно, мало…

– Погоди, мон… У нас так дела не делаются, – неожиданно вмешался Хуц. – Спору нет, ты из нас самый опытный по части дирижаблей. Но сперва не худо бы решить, куда нам лететь дальше…

– А чего тут решать? – удивился Иннот. – И так всё ясно: надо добраться до Вавилона. Куда же ещё? Или кто-нибудь шибко хочет вернуться назад?

– Э, мон! А ты хоть знаешь, где это?

– Ну, как где… На юге! – пожал плечами каюкер. – Вот перевалим через горы, потом эта ваша Земля Призраков начнётся, затем – Туманный хребет, а там уже, можно сказать, совсем рядом… С пути не собьёмся, не бойтесь: я нужное направление всегда чую!

– Что скажете, моны? Неплохо задумано? – Цу-паж Хуц обвёл взглядом остальных. – Я так мыслю: парень прав. На севере нам места боле нет; поищем, стало быть, на юге счастья. Капитан у нас есть…

– Не по правилам это! Это на Территории у кого кулак тяжелее, тот и самый основной! А ежели мы убёгли, основного выбирать надо!

– Послушайте, любезные! – устало молвил каюкер. – У вас что, категорически нет мозга, да? Ведь ни один из вас не то что паруса поставить – даже за штурвал правильно взяться не умеет! Кого вы, к предкам, выбирать-то собрались?

Хуц незаметно подтолкнул его в бок и прошептал:

– Да всё одно тебя выберем, ясен пень! Просто порядок у нас такой, понимаешь? Потолковать надо, обсудить…

– Идиотизм…

В конце концов всё случилось именно так, как предсказывал Хуц. После часа споров и криков Иннота подавляющим числом голосов признали за главного; при своём мнении остались только Осияч, Тымпая и два его приятеля – Псанг Сахахак и Рыма Зуний.

Каюкеру снова, уже в который раз, пришлось обратиться за помощью к Воблину. Тот, впрочем, ничуть не возражал и даже, казалось, радовался – хотя Иннот, случалось, дёргал его едва ли не каждый час. То ли у моего «папы» ангельское терпение, думал он, то ли это самое «внутреннее всемогущество» вконец ему приелось…

С тем такелажем, что пережил бурю, дирижабль едва мог развить половину своей прежней скорости. По счастью, имелась запасная парусина – чего нельзя было сказать о реях и мачтах. Иннот дал себе слово совершить посадку и изготовить новые, как только для этого появится возможность. Весь день каюкер занимался тренировкой новичков, учил их ставить и спускать паруса, а самым, на его взгляд, способным преподал навыки обращения с баллистой. Разумеется, он понимал, что мало-мальски серьёзный бой с такой командой он неизбежно проиграет, но, как говорится, лиха беда начало!

Дирижабль шёл над горами – тёмно-серые, бурые и коричневые гряды, испятнанные кое-где шапками снегов, чуть заметно ползли под днищем гондолы. Вспомнив стремительность своего перемещения в северные земли из Башни Безумных Метеорологов, каюкер грустно усмехнулся – это было всё равно, что сравнивать скорости зайца и… Не черепахи даже – улитки. «Тем не менее ползём-такй… Ползи, ползи, ползи… Глядишь, и выползем когда-нибудь. Уже то хорошо, что погони не видать… – Тут он озабоченно оглянулся назад. Нет, за кормой всё по-прежнему: видимость слабая, тучи кругом. – Вот и славненько… Очень нам это на руку».

– Слышь, мон, жратва у нас кончается, – прервал его размышления Хуц. – На завтра только хватит, и всё.

– Что ж ты раньше молчал? Придётся сократить паёк, – вздохнул каюкер.

Он здорово умаялся за день и теперь собирался отправиться «баиньки», то есть в гости к персонажикам, предварительно взбодрив усталое тело электромассажем.

– Это… Парни недовольные будут…

– Ну так пусть раздобудут жратвы, где хотят! – вспылил Иннот. – Что они думали: побег с Территории – это вроде весёлой прогулки?! Плевал я на их недовольство!

Хуц хмыкнул.

– А я-то что? Просто сказал…

– Как только появится возможность, мы пополним запасы воды и продовольствия, – уже спокойнее буркнул каюкер. – А пока что скажи остальным – пусть затянут пояса. Придётся потерпеть.

«Сдав вахту» Талво, Иннот завалился на диван в гостиной персонажиков и погрузился в сон. Снова снилась какая-то дрянь. Он медленно брёл по песчаному берегу неглубокого озерка – а может, просто лужи или болотца, не поймёшь. Кругом росли бурые хвощи в человеческий рост. Пахло йодом и сероводородом. Невдалеке слышался плеск воды, но всё вокруг было скрыто густым туманом. Стояла жара, но совсем не та, к которой он привык в Вавилоне, и даже не такая, как в джунглях. Нет, больше всего это напоминало баню: лоб каюкера моментально покрылся крупными каплями пота, по спине побежал ручеёк. «Что-то больно реалистично для сна!» – подумал он. В этот момент туман заклубился и поплыл в стороны. На пути Иннота стоял Гукас. Выглядел он преотвратно: мёртвые бельма глаз, гниющее лицо – и длинные, жёлтые, как у лошади, зубы. Стукач раскрыл рот – и тоскливо завыл. Жуткий, полной унылой безысходности полувопль-полустон разлился в тумане.

– Эк тебя плющит! – с некоторым злорадством высказался каюкер.

Гукас не ответил, но сделал несколько шагов вперёд. Иннот поднял руки, напрягся – и ослепительная дуга полыхнула на миг между его ладонями. Мертвец остановился, словно бы в страхе.

– Ну давай, иди сюда, поганец! Посмотрим, как быстро ты словишь окончательный каюк!! – Инноту было несколько не по себе, но пьянящий азарт схватки уже поднимался в его душе, разворачиваясь, будто проснувшаяся кобра. – Ну же, давай!!!

Гукас не двигался. Внезапно что-то произошло с перспективой – нехороший человек оказался куда дальше от Иннота, чем за мгновение перед этим, а спустя несколько секунд его затянуло клубами тумана, и уже невозможно было разобрать, есть там кто-нибудь или нет. Тут каюкер почувствовал, что его трясут за плечо.

– Ну, ты горазд дрыхнуть! – Талво улыбался. – Пора просыпаться, уже утро! Кстати, горы кончаются, и прямо по курсу у нас Земля Призраков. Знаешь, по-моему, это что-то вроде вулканического плато.

– Дану?!

– Посмотри сам. Впрочем, внизу такой туман – ничего не разберёшь…

Услыхав о тумане, каюкер нахмурился. От природы здравомыслящий, он старался избегать всяческого колдовства и бормотологии – за исключением разве что тех моментов, без которых нельзя было обойтись в его профессии. Сейчас он почему-то пребывал в уверенности, что жутковатый сон приснился неспроста…

Дирижабль действительно преодолел за ночь горную гряду и теперь двигался над южными её отрогами. Предположения Талво оправдались: вулканизм здесь действительно имел место быть. То тут, то там сочился из трещин пар; именно он и служил источником волглой пелены, затянувшей всё окрест.

– А ну-ка не дремать, ребята! Хуц, почему вахтенная смена ползает, как сонные мухи? Давайте-ка быстренько – один человек на лебёдку! Балансир на нос до третьего деления!

Снизившись до высоты птичьего полёта, Иннот застопорил штурвал и спустился в кают-компанию. Быловремя завтрака. Сегодня очередь кашеварить досталась Гэбваро Цытве-Олве. Попробовав приготовленное им блюдо, Иннот вскинул брови.

– Вкусно!

– Кухня люли, мон! Мы и старую подмётку приготовим так, что ты съешь и добавки попросишь!

– Добавки – оно бы и сейчас не худо… – проворчал кто-то.

После завтрака каюкер прошёл на нос и стал внимательно вглядываться в туман. Взошедшее солнце не принесло пользы; его даже не было видно – только размытое светло-жемчужное пятно мерцало сквозь затянувшую небо пелену. Он оперся о бушприт и свесился вниз, пытаясь разобрать хоть что-нибудь. Бесполезно… Вокруг царила плотная, густая тишина. Понемногу становилось жарко; крохотные капельки воды оседали на любой поверхности, переливаясь мягкими серебристо-пастельными радугами. «Любопытно, как далеко нас отнесло на юг?» – снова, уже в который раз, подумал Иннот. Но даже такой старый воздушный волк, как Воблин, не мог ответить на этот вопрос хоть сколько-нибудь точно. «Миль пятьсот, где-то так», – неуверенно предположил он.

Ветер почти совсем стих. Дирижабль шел самым малым ходом, и каюкер после очередной смены галса прилёг на койку в капитанской каюте. Электрическая стимуляция – это хорошо, рассудил он; но энергию тоже надо экономить – кто знает, сколько всего ещё предстоит.

Лежать вскоре сделалось неудобно: что-то в кармане давило бок. Иннот протянул руку и нащупал трубочку. Усмехнулся, взял её в зубы. Да, правы братья-смоукеры: отправляешься куда-нибудь на час, табачку с собой бери на день. Покурить бы сейчас…

Каюкера вдруг буквально подбросило. Спрыгнув с койки, он бросился в кают-компанию. Хлюпик пребывал в таком же состоянии, как и прежде. Закусив от волнения губу, Иннот осторожно поднёс к его носу чашечку трубки, насквозь пропахшую крепкой махоркой…

Ноздри смоукера затрепетали. «Вытряхните пепельницу», – чуть слышно прошептал он, шевельнулся… И медленно открыл глаза.

– Иннот… Откуда ты здесь… – произнёс Хлю. – Где мы?..

– Докладываю! – Рот Иннота разъехался от уха до уха. – Мы на борту дирижабля… Вот как называется, не знаю; и в данный момент удаляемся прочь от негостеприимных снегов севера. Кстати, тебе наверняка интересно будет узнать, что наше транспортное средство снова краденое. То есть можно, конечно, сказать, что это трофей, добытый в бою, но суть-то одна…

– Как я тут оказался?

– Долгая история, старина… А ты ничего не помнишь? – с лёгким беспокойством спросил Иннот.

– Нет… Помню – в барак пришли после работы… Потом… – Хлюпик мучительно поморщился.

– Не напрягайся, я думаю, со временем придёт… Между прочим, ты герой, парень! Ну, ладно… Есть хочешь? И по трубке небось соскучился как я не знаю кто! А табаку вот нема…

– Знаешь, старина… – бледно улыбнулся Хлюпик. – Ты только не смейся… Мне было так хреново без курева, что я дал себе зарок… В общем, я решил, что если когда-нибудь выберусь с Территории, то завяжу с этим делом. Такие дела… Ни каюкера из меня не получилось, ни даже правильного смоукера…

– Ты самый правильный смоукер из всех, какие только бывают! – строго возразил другу Иннот. – А куришь ты там или нет – дело десятое… Эх, дружище, скорей бы домой, в Бэби! Прикинь, будем целыми днями отъедаться, а в промежутках валяться на диване и бездельничать…

– Ну да… – Хлюпик нашёл в себе силы улыбнуться. – Полчасика, может, и поваляемся… А потом окажется, что тебе срочно надо заделать каюк какому-нибудь уроду…

– Это точно… Ты, я смотрю, в ясновидцы метишь! – рассмеялся каюкер. – Поесть, однако же, тебе нужно, я сейчас приготовлю чего-нибудь. А ты пока отдыхай.

Весь день у Иннота было приподнятое настроение. Он много шутил, пытаясь расшевелить смурных компаньонов, но те лишь угрюмо отмалчивались, а вечером заболел Хуц. В течение дня туман не столько рассеялся под солнечными лучами, сколько рассредоточился на возможно большее пространство. Оболочка баллона, снасти, одежда – всё отсырело. Работать в телогрейках не было никакой возможности, и большинство беглецов поснимало их, оставшись в исподнем. Бельё неприятно липло к телу.

– Что-то у меня предчувствие дурное, мои, – вполголоса сказал кому-то Гэбваро Цытва-Олва. – Как бы не случилось чего…

Хуца начало лихорадить внезапно. За ужином он выглядел необычайно вялым, еле справился со своей порцией пищи – и рухнул, пытаясь забраться в подвесную койку; да так и остался лежать, сотрясаемый мелкой дрожью.

– Эй, любезные! Знахари среди вас есть? – воскликнул Иннот.

– Я знахарствовал. – Один из беглецов, по имени Прохонзол Эжитюжи, присел над Хуцем и положил ему ладонь на лоб.

– Угу… Коров пользовал, – ехидно хмыкнул кто-то.

– Не пойму я, что с ним… Это… На малярию вроде похоже…

– Ну-ка помоги уложить его в койку. Что у нас вообще есть из лекарств?

Обследовали аптечку; по закону подлости, она оказалась почти пустой. Марганцовка, йод, несколько упаковок бинта и большая бутылка какой-то неудобоваримой микстуры со слабым нашатырным запахом – вот и всё, что имелось в наличии.

– От лихоманок ивовая кора помогает, мон, – поделился своими знаниями Гэбваро. – Меня в детстве часто трясло, так бабка моя всегда ивовой корой отпаивала.

– Где ж мы на дирижабле кору-то возьмём? – раздражённо осведомился Иннот. – Думать надо!

– Я в капитанской каюте кресло видел… А оно плетёное, мон…

– Так что же нам теперь, кресло строгать? – удивлённо спросил Прохонзол.

– Придётся… – Иннот уже тащил требуемый предмет. – А ну-ка, парни, дайте мне ножик! Эжитюжи, назначаю тебя судовым доктором: человек, корова – какая, к предкам, разница… Готовь отвар!

Самопальное лекарство с трудом удалось влить Хуцу в глотку; тот на несколько минут пришёл в себя, отплевался, изругал всех и каждого, а потом снова впал в беспамятство. Иннот огорчённо вздохнул: больше они ничего не могли сделать. А впрочем… Он закрыл глаза, сосредоточился – и попробовал вызвать одного из своих «альтер это», профессора Эксклибо.

– В чём дело, молодой человек? Вам срочно требуется консультация монстролога? – Профессор строго посмотрел на Иннота поверх очков, но в глубине его глаз играли весёлые искорки.

– Гм, нет… Я это… – слегка растерялся Иннот. Он уже как-то привык, что с любым персонажиком можно разговаривать запросто, а тут вдруг на «вы»… Профессор внезапно рассмеялся.

– Ладно, ладно… Так что там стряслось? Каюкер вкратце поведал о больном.

– Ну что ж, ивовая кора – не панацея, но большого вреда от неё тоже не будет, – задумчиво проговорил Эксклибо. – Я, конечно, не врач, но кое-какими медицинскими навыками обладаю: в экспедициях без этого нельзя. Понимаешь, мы ведь не знаем, что с ним – малярия или что-то ещё. Гм… Постарайся обеспечить больному покой и не корми его слишком жирной пищей.

Иннот еле сдержал смешок – их жалкие запасы провизии практически уже закончились.

– Это как раз будет легко…

Вечером к каюкеру бочком подошёл Цуйка Осияч. Глаза его смотрели жалобно, а правую руку, обмотанную грязной тряпкой, он держал на весу, демонстративно подпирая левой.

– Ну, что ещё у тебя? – неприветливо осведомился Иннот.

Цуйку он не любил – тот постоянно ныл и норовил увильнуть от любой работы.

– Рука болит, мон… Я об верёвку ободрался, а она болит теперь…

– Болит – терпи! Йодом смажь, подумаешь, эка невидаль! Ободрался он!

– Дак пухнет же… Иннот мысленно выругался.

– Ну покажи.

Царапина под повязкой действительно выглядела неважно: она гноилась, кожа вокруг распухла и покраснела.

– Промой как следует кипячёной водой и залей йодом. И выброси ты эту тряпку, в аптечке бинт есть!

Оказавшийся поблизости Цытва-Олва внимательно прислушивался к разговору.

– Это предки знают что! Корабль инвалидов какой-то! – сердито пробормотал каюкер и выбрался на палубу, на свежий воздух.

Спустя пару минут на палубе за его спиной послышались осторожные шаги. Обернувшись, Иннот увидел Гэбваро.

– Поговорить надо, – негромко сказал люли и присел на корточки. – Скажи-ка мне такую вещь, мон: тебе последние дни снилось что-нибудь необычное?

Пыха лежал с открытыми глазами и прислушивался к доносящимся с улицы звукам. Собственно говоря, никакой необходимости ночевать в театральном фургоне не было; он вполне мог бы отсыпаться в Колючем Доме, а на спектакли и репетиции приходить к назначенному времени, многие из его нынешних коллег так и делали. Но юная прима Аппельфиги обитала в фургончике… И этим всё было сказано.

Под брезентом, натянутым на бамбуковые дуги каркаса, поместился бы добрый десяток смоукеровских корзинок; большую часть места здесь занимал реквизит. Из видавших виды плетёных сундуков то и дело вываливались пыльные костюмы и части декораций, а то и вовсе непонятные приспособления. В хозяйстве маэстро имелась даже такая экзотическая вещь, как машина для производства ветра: что-то вроде огромных мехов, соединённых с длинной деревянной трубой, с помощью которой можно было устроить на сцене миниатюрную бурю. Как водится, большая часть всего этого барахла не использовалась. Единственной постоянно бывшей в употреблении вещью являлась тяжеленная суфлёрская бочка, намертво прибитая к низеньким козлам, – без этого важнейшего атрибута театральной жизни актёров ежедневно забрасывали бы гнилыми фруктами.